Ф#1
СЛОВЕСТНЫЙ КИЛЛЕР
(1390 зн.)
Я не убивал своего сознания, я просто оформил заказ на его убийство. Три выстрела, прогремевшие в тишине, отозвались у меня в голове тремя словами, которые я уже отчаялся услышать!
Смертельно раненое, сознание медленно сползло с любимого интел-диапазона, потом опустилось до MS-уровня и наконец дырявой, уже мёртвой тушей рухнуло в подкорку. Проза-рение было потеряно, я снова стал смертным человеком.
Последнее слово было не обязательным, но так уж было заведено у настоящих киллеров, страховка - контрольным. Леон считался настоящим, даже имя у него было в честь популярной еврейской галлюцинации про словестного убийцу. И всё же, третий выстрел нельзя было назвать удачным - слово прошло на вылет, раздробило заднюю оболочку и наконец застряло в толще пустоты. Выпущенное с заданной интонацией, слово должно было остаться внутри сознания, смешиваясь и растворяясь в извилинах, тогда уже через полтора килобайтера, его нельзя было-бы идентифицировать и использовать, как улику. К счастью для Леона, никто не прочувствовал этот участок в такое редкое время. Леон отпустил тело отдыхать и полностью отдался завершению акции. Ловко раздирая вакуум телепатическими щипчиками сновидений, он благополучно извлёк каждый из корней слова и только после этого, с чувством неполной удовлетворённости откинулся на созерцательную составляющую, разбирая интер-пейзаж по радио-директориям. Сквозь рваную пробоину вытекали и расплывались мутноватые сгустки мыслей. - Не так уж их много! - Скорее всего, слово проскочило "на вылет" именно из за этого! Чтож, есть повод попросить пару кибер-амперов неустойки.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#2
ОСЕННЕЕ
(1096 зн.)
Все было скверно. Все было не так. Но ему пришлось заставить себя выйти в сырость осени. Теперь ему надо купить цветы. Дождь моросил с самого утра. Его ботинки обходили лужи. Он размышлял. Хотелось, как всегда, чего-то другого. Но реальность была навязчива как этот дождь, как эти лужи. Да, наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность.
Сначала он увидел их отражения в луже. Особенно хороши были желтые. Но желтые он покупать не станет. Желтые она не поймет.
Пряча голову в плечи, выскользнул из-под навеса продавец. Ботинки нашли сухое место. Он поднял голову. Погруженные в жидкость, в прозрачной упаковке стояли отдельно брюнетки повыше, брюнетки пониже, рыженькие были особенно хороши, а блондинки… Ох уж эти блондинки… Он вздрогнул. Продавец немедленно отреагировал:
- Подобрать Вам букет? Вот эти блондиночки очень свежие, только привезли. Вот, посмотрите на надрез, видите, их зарезали совсем недавно…
Совершенное женское тело, прекрасное и в своей мертвости, безропотно поворачивалось в руках продавца. Все было еще хуже, чем он думал. В ужасе он отступил на шаг назад и точно попал в лужу. Не разбирая дороги он пошел обратно. Ему навстречу шли две Розы: одна чайная, роскошный упругий бутон, а другая алая, распущенная. Яркая бижутерия на их шеях скрывала надрез.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#3
ВЕЛОСИПЕД
(5417 зн.)
- Ну кто так пишет? – Не переставая качаться в своем любимом кресле, папуля принебрежительным движением манипулятора ткнул в газету. – Нет, сынуль, ты посмотри: “Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность…”. Тоже мне, истину нашли!
- Да ладно тебе, папуль. Ты уже третий лист сегодня мучаешь. Все равно ведь съешь потом.
- И съем! – Папуля угрожающе подвигал жвалами. – Обязательно съем. Газеты для того и созданы, чтобы их употреблять по назначению.
Левое папулино буркало уже бежало по строчкам очередной статейки, в то время как правое все еще упиралось в меня. Я не выдержал и отвел взгляд.
- А я сегодня на Щупальне отлично получил. – Попытался я перевести тему на себя.
- Очень, очень интересно! – Папуля на секунду упер в меня оба буркала сразу, но тут же вернулся к чтению. – Нет, ну что они о себе возомнили! “Услышав три выстрела, прогремевшие в тишине, она даже не вздрогнула…”. И это они называют детективной завязкой?
Зачем папуля ежедневно заказывал эти малобюджетные издания мне было непонятно. Еще меньше я понимал, зачем он прочитывал их от корки до корки прежде чем съесть. Только нервы себе портит.
- А вот это как понимать? “Ему снова снились семь ангелов, маячивших где-то у края фиолетового неба…” Как это понимать, я спрашиваю? – Папуля в негодовании заерзал на кресле, разбрызгивая вокруг капли зеленоватой спинной слизи. – Они хотят, чтобы мне кошмары по ночам снились?
Папулино дыхальце совсем запотело и гоняло воздух с натугой и присвистом. Кончики манипуляторов покрылись испариной и оставляли мокрые следы на газете. Сегодня он переживал особенно выразительно. С каждой статьей его настроение ухудшалось, убавляя мои и так невеликие шансы на велосипед.
- Папуля! – Я понял, что на сегодня это мой последний шанс. Сейчас или никогда. – А ты помнишь, что ты мне обещал?
- Я обещал? Когда? – Папулино присвистывание с возмущенного сменилось на нерешительно-удивленное. Он даже отложил недочитанную газету на низенький резной столик.
- Ровно неделю назад.
- Неделю назад? – Папулин взгляд прошелся по моей фигуре, перескочил на стол с остатками моего обеда, поднялся к потолку и, не найдя там ничего интересного, вернулся ко мне. – И что же я обещал?
- Ты обещал, что если я буду хорошо учиться, ты купишь мне велосипед.
- Я это обещал?
- Да, ты это обещал.
- Хмм… - Папуля в задумчивости перебирал манипуляторами по сотовому телефону на животе. Затем он вытащил трубку и набрал какой-то номер. Мое сердце замерло в предчуствии чуда.
- Дорогая, я обещал что-нибудь нашему сынуле на прошлой неделе? – Чуда не последовало. Папуля звонил мамуле проверить мою правдивость. Только бы мамуля не забыла!
- Да, дорогой.
- И что это было?
- Кажется это был подарок, за хорошие оценки, дорогой.
- И все?
- При мне – все. О чем вы там дальше договаривались я не знаю, потому что включила фен.
- Какой фен?
- Который ты мне подарил на день рождения, дорогой. Зеленый такой.
- Сушилка для волос что ли?
- Фи, дорогой. Это называется фен.
- Как скажешь, дорогоя. Чмок.
- Чмок, чмок.
Папуля отложил трубку в сторону и снова задумался.
- Так зачем тебе нужен фен, сынуля? – Папуля наклонился ко мне, свесив свою хабалку почти к полу.
- Фен? Нет, папуль, фен мне не нужен. Мне нужен велосипед!
- Но мамуля же сказала – фен.
- Фен – это ей, а мне велосипед.
- Ты уверен? – Папуля подозрительно смерил меня взглядом.
- Да! И я получил отлично на Щупальне! И на прошлой неделе тоже! – Мне казалось, что папуля готов сломаться. Вот сейчас он возьмет телефон, позвонит в магазин, и завтра велосипед уже будет у меня! Но папуля не торопился звонить. Он размышлял.
- А что ты еще получил за последнюю неделю? – Наконец спросил папуля.
- Больше ничего не получил. – Я немного сконфузился. Это была не совсем правда. Еще я получил три замечания. Два за опоздание и одно за плохое поведение. Но это было не на Щупальне, а на Сходне. Там всегда строже следили. Но папуля уже что-то почуствовал.
- Ты уверен? – Гораздо более строго уточнил он.
- Оценки только отличные. – Собравшись, выпалил я.
- А ну-ка принеси мне дневник, сынуля.
Я пошел за дневником. Я знал, что что-нибудь да сорвется. Я так старался, а все без толку. Взять бы этих воспитателей со Сходни и на продленку. Посмотрел бы я на них тогда.
Когда я вернулся с дневником, папуля все еще ждал в кресле, даже не прикоснувшись, как я надеялся, к газете.
- Ну-с, что у нас тут? – элегантным жестом папуля распахнул дневник на последней неделе. Там красовалась единственная пятерка. На предыдущей неделе было еще две, и за нее я не волновался. Волновался я за конец дневника, где быди замечания. Папуля проследил направление моего взгляда, но открывать последнюю страницу так и не стал. – Ну чтож, вроде бы все в порядке. – Он погладил меня по голове своим манипулятором. – Будет тебе подарок.
- Ура-а! – Я взлетел чуть ли не до потолка. – Спасибо, папуля! Ты самый лучший!
- Хорошо, хорошо. – Папуля улыбался. – А теперь иди к себе. Мне нужно сделать пару звонков.
На крыльях счастья я влетел в свою комнату и забрался под кровать, где хранились мои любимые игрушки. Мне нетерпелось поделиться с ними своей удачей.
***
- Профессор? – Молодой аспирант в идеально белом халате и очках положил телефонную трубку на странного вида аппарат.
- Я вас внимательнейшим образом, Роберт. – Профессор Яслим Борн-Штайер не оборачиваясь, продолжал работать над одной из своих пробирок.
- Професор, подопытный номер 478 изъявил желание на велосипед.
- На велосипед? Но откуда он узнал? – Яслим развернулся всем своим грузным телом и поднял правую бровь.
- Они проходили историю Земли в Сходненском отделении. Я полагаю, велосипед упоминался там в том числе и, как детская игрушка.
- Вы понимаете, что если мы удовлетворим эту просьбу, то и другие дети тоже захотят по велосипеду?
- Без сомнения, профессор.
- У вас есть предложения?
- Надо уточнить, какая именно информация о велосипеде была распространениа среди детей. Временно изолировать номер 478, поддерживая контакт через “папулю” и “мамулю”. Дальше по обстоятельствам.
- Хорошо, действуйте. – Профессор вернулся к пробиркам. – Кстати, Роберт, это не у номера 478 был установлен первый экспериментальный образец “Папуля-012” с элементами человекоподобия?
- Сейчас уточню, профессор. – Аспирант пощелкал кнопками на клавиатуре и посмотрел на экран, выдавший столбцы информации. – Да, именно у него.
- Интересно, не его ли это влияние? – Профессор мечтательно посмотрел ввех, где под полупрозрачным кожухом находились осветители. - Кажется мы делаем успехи, Роберт!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#4
СПОР
(10796 зн.)
Ему снова снились семь ангелов. Они с нетерпением переминались над горизонтом, ожидая сигнала к Началу. Зловеще подрагивали их трубы, скорбно колыхались одежды, а сами ангелы горестно взирали на приведший себя к гибели мир. Сон был вязким, муторным, высасывающим силы. Кончался он всегда одинаково. Один из ангелов поднимал вверх трубу и в этот момент звенел будильник, спасая мир от Последнего Дня.
«Так и сдуреть можно, - подумал Иван, с трудом вставая с кровати, - сколько ж можно?» Кряхтя, он проковылял к окну, отдернул штору и выглянул наружу.
«Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность, - подумалось ему, глядя на висящие над горизонтом семь бесплотных фигур, - кто это сказал? Не помню»
Внезапное изменение в положении фигур заставило его отпрянуть от окна и начать лихорадочно одеваться. Семь гигантских призрачных ангелов, что маячили на горизонте уже добрую неделю и успели всем ужасно надоесть, наконец, подняли свои трубы.
«Неужто, - пронеслось в его голове, - А ведь проспать мог, дятел. Как чувствовал, будильник поставил. А мог быть и в душе уже… повезло, повезло»
Натянув шорты и футболку, он выскочил на длинный балкон, где его уже поджидал, развалившись в шезлонге, сосед.
- Успел, - ухмыльнулся вместо приветствия тот, - только думаю, что они вот так с поднятыми трубами еще неделю проторчат.
- Не-а, нельзя, народ интерес потеряет, - Иван уселся в соседний шезлонг, - уверен, что сегодня начнут, прямо сейчас.
- Посмотрим, посмотрим, - буркнул сосед, - ну что, решился?
- А чего мне, Петя? Сегодня я уверен на все сто.
- Впрочем, как и всегда, - усмехнулся Петр, - Как всегда. Напомни, запамятовал, а когда ты в последний раз выигрывал?
- Итак, уточняем, - Иван пропустил вопрос мимо ушей, - Куш тому, кто определит категорию. Точное попадание – банк удваивается. Никто не угадает - пьем пиво.
- Пойдет, - кивнул Петр, - я начинаю.
- Начинай, - согласился Иван, - ты же выиграл в прошлый раз.
Сосед помолчал чуть-чуть, победно улыбнулся и объявил, указывая на ангелов:
- Пиво. Это реклама пива.
- Круто, - засмеялся в ответ Иван, - Круто, с чего это ты взял?
- Это пивзавод «Белопенный Запад», - невозмутимо продолжил Петр, - У них светлое как называется?
- Не знаю. «Белопенный Запад» не пью.
- «Три Толстяка. Брюхатое», а темное?
- Говорю же, что не пью такое.
- «Десять негритят. Чернокожее». Правильно?
- Может быть.
- А это новый сорт, - вновь победно улыбнулся Петр, - Светлое, крепкое, «Семь Ангелов. Судный день», выпил и получил конец света в отдельно взятой личности.
- Да ну, фигня, - Иван облегченно вздохнул, - откуда у пивоваров такие деньги?
Петр поразился тугодумию приятеля и терпеливо начал объяснять:
- Повторяю, это «Белопенный Закат», пиво варить не умеют, зато бабок у хозяина не меряно. Компания-то знаешь кому принадлежит?
- Не-а.
- Солодову, «Сургуткристалл». А ты: откуда деньги? Человек не знает, чем бы себя потешить, вот и занялся пивоварением. Пива в детстве не допил.
- Все равно фигня, - довольно улыбнулся Иван, - Я тебя, наконец, сделаю, только побыстрей бы они зашевелились.
- Посмотрим, - кротко согласился Петр, - посмотрим, а у тебя что?
- Это Банк «Ссудный Кредит», - кивнул в сторону ангелов Иван, - Рекламируют Ссудный день. Акция такая.
- Хренакция, - буркнул Петр, - при чем здесь ссудный день? Они что, деньги раздавать будут?
- Что это у ангелов в руках? – вместо ответа поинтересовался Иван, - такие длинные и гудят? На чью автомобильную эмблему похоже? Концерн-то как раз «Ссудному Кредиту» принадлежит. Ну-ка? Ну-ка?
- «Руссобалт», - мрачно сообщил Петр, - И дальше что?
- А знаешь ли ты, что на днях с конвейера нашего замечательного «Руссобалта» сойдет новая модель, «Жеребец» называется? – торжествующе вопросил Иван.
- Да уж лучше тебя знаю, - начал злиться Петр.
- А если ты все знаешь, то поведай мне, сколько она будет стоить? - ликованию Ивана уже не было предела.
- Как «Ауди А6», я думаю, не меньше - бросил Петр, - и успокойся, пожалуйста, а то сейчас лопнешь от переизбытка чувств.
- Да, как «Ауди А6» или что-то типа того, - согласился Иван, откидываясь в шезлонг, и, помолчав, поинтересовался, - А во сколько она обойдется тому, кто пожизненно переведет свой пенсионный счет в Банк «Ссудный кредит»?
- Ты какую-то ерунду гонишь, - занервничал Петр, - Кто же свой пенсионный счет в частный банк переведет? Да еще и пожизненно.
Иван вскочил из кресла и не в силах больше сдерживаться выпалил скороговоркой:
- Под гарантии ЦБ, программа «Автомобиль-2010», «Каждой семье по два роскошных русских автомобиля», одного «Жеребца» по цене семи ушастых «Гетманов»! Семь ангелов олицетворяют семь «Гетманов», а все вместе Банк «Ссудный Кредит» и Акцию «Ссудный День»! О, Господи, я сегодня выиграл!!!
- Э, - опешил Петр, - Вань, подожди, сядь. А сколько сейчас стоит «Гетман», их же уже лет двадцать как не выпускают, а ушастых все тридцать. Это может быть аферой. Помнишь, сколько он раньше стоил? По тем временам не так уж и мало.
- А при чем здесь старые времена, сейчас–то ушастый «Гетман» копейки стоит.
- Ладно, - успокаивающе махнул рукой Петр, - Ладно, принимается, хоть ты и перепутал что-то, но в данном случае все равно. Значит, пиво против банка. Или ты про автомобиль говоришь?
- Не, не, про банк, - уточнил Иван.
Некоторое время они просидели молча, ожидая развития событий, но ангелы, судя по всему, так и не собирались ничего предпринимать.
- Утром опять самолет упал, - прервал молчание Петр.
- Вот, блин, - поддержал беседу Иван, - что на этот раз?
- Кристалл треснул.
- Как это?
- Вот так это.
- Слышь, Петя, - задумчиво поинтересовался Иван, - а они ведь, кристаллы эти, не трескаются. Истаивают и все. Я ничего не путаю?
- Прибывшие на место эксперты были в шоке. Никто ничего не понимает. Полная неразбериха. Сейчас по всем программам об этом трубят. На фоне того, что Президент объявил о спонтанном стаивании четверти всех кристаллических запасов в Якутии, эта трещина выглядит как-то зловеще.
- А как же мы без кристаллов? – Иван заерзал в шезлонге, - Как же? Это же конец всему! Откуда энергию черпать?
- Немцы, например, предлагают попробовать горючие природные ископаемые. Как-то использовать силу горения, - поделился надерганными из телевизора знаниями Петр.
- Горения, Петя? – воскликнул Иван, - Горения? Где горение, а где левитация и передача информации, это разные вещи. Как ты себе компьютер на дровах представляешь? Вздор!
- Не кипятись, - попытался успокоить друга Петр, - на наш век кристаллов хватит.
- Это все год этот проклятый, - помолчав, сообщил Иван, - год Скакуна. В прошлый раз также все было: самолеты падали, люди мерли, войны вспыхивали. Только бы пережить.
- Ну, при чем здесь год Скакуна? – не согласился Иван, - при чем? На Западе почему-то самолеты не падают и кристаллы не тают. Это только у нас. Хоть в год Скакуна, хоть Пастуха. Одно и тоже.
- Если бы у Ленина тогда получилось, мы бы сейчас ого-го как жили! Как в Швеции, - неожиданно заявил Иван.
- С чего бы?
- А большевики тогда за два года такого успели напридумать: общественный транспорт бесплатный, еда бесплатно, деньги отменили, карточку выписал и жратвой, мылом, сапогами обеспечен, от каждого по способностям, каждому по труду…
- Но народ же не поддержал, - перебил Петр Ивана.
- Придурки, вот и не поддержали. Перестреляли всех в двадцатом…
- Может быть, - вяло согласился Петр, - вот только история не терпит сослагательных наклонений. Ты бы еще Петра Первого вспомнил. Если бы царевич Алексей не пристукнул его тогда в Сенате, жили бы сейчас как в любой его сердцу Голландии. Херня это все. Хотя, можешь потешить себя мыслями о цикличности истории.
- Что за фигня? – поинтересовался Иван.
- А вот, где-нибудь эдак через полмиллиона лет, когда наша реальность погибнет и возродится снова, будем также сидеть с тобой, болтать, но чуть-чуть в другом мире, где и Ленин победил, и Петр Русь реформировал, но, например, Александр Невский был разбит тевтонцами, и Псков с Новгородом принадлежат Эстонии…
- Брехня, - хмыкнул Иван.
Они помолчали некоторое время, лениво поглядывая на ангелов, но те оставались неподвижны.
- И как у них только руки не затекут эти трубы все время вверх держать? - пожалел призраков Иван.
- Не бойся, не стекут, - невпопад буркнул Петр и поинтересовался:
- Говорят, на тебя Сергеич наехал, это правда?
Иван расплылся в довольной улыбке:
- Уже отъехал, козел. Представляешь, вызывает к себе в кабинет и, наглая рожа, заявляет: «Что-то, Вань, плохо ты работать стал, три месяца, как ни одного заказа не принес», представляешь?
- Ну, а ты что?
- А я ему напомнил, что уже полгода, как «Петрокок» только на мне и работает. Что это я взял заказ в мэрии, и теперь во всех нюхательных города подают кокаин только нашего производства, и что благодаря мне Министерство Культуры закупает всему бомонду кокаин именно у нас, а не в «Коламбии Пикчерс», как раньше. Актеры же, как всем известно, нюхают кокаин тоннами.
- Ну, а он что?
- А он ответил, что все это в прошлом и теперь уже имя работает, а не я. Сказал, что продукт качественный делаем, бомонд нюхает и радуется, слава наша растет. Иди, говорит, онкологами займись.
- При чем здесь онкологи? – удивился, сопереживая, Петр.
- Вот и я спросил, при чем здесь онкологи, мы же не морфий делаем. А он и говорит: «Ни хрена ты, Ваня, в маркетинге не разбираешься, поэтому хрен тебе, а не премия за три месяца».
- Вот говнюк, - почему-то радостно воскликнул Петр, - ну и что ты?
- А чего я, - лениво потянулся в шезлонге Иван, - чего я? Взял да и наложил порчу на его сына.
- Почему на сына? - удивился Петр.
- Так он же у него единственный и любимый. Ребенка загубить гораздо круче, чем отца попортить. Сергеич же от горя сам издохнет.
- Грамотно, - согласился Петр, - очень грамотно и верно. Только вот чего я не понял, а как же ты от отката увернулся, или ты со злости вместе с ребенком и себя со света решил сжить?
- Вот еще, - фыркнул Иван, - нашел дурака, я, как видишь, абсолютно здоров.
Петр медленно поднялся с шезлонга и внимательно посмотрел на Ивана.
- Тогда колись, - тихо потребовал он, - каким образом тебе это удалось?
- Очень хочется поломаться, - улыбнулся Иван, - но еще больше похвастаться. Сядь обратно, ангелов закрываешь.
- Для начала ответь мне, - продолжил он после того, как Петр устроился в шезлонге, - ответь на детский вопрос, почему ты можешь, но ни на кого не насылаешь порчу?
- Получу обратно столько же, сколько наслал, а может даже и более того.
- Правильно, а кто получит? – лукаво улыбаясь, снова спросил Иван.
- Я же и получу, – быстро ответил Петр.
- Разве?
- А что есть варианты?
Иван усмехнулся и с видом учителя пояснил:
- Получит сполна тот, кого ты больше всего любишь. А подавляющее большинство людей либо любит больше всего себя, либо не станет причинять вред своим любимым. Стыдно этого не знать.
- Ну и что?
Иван счастливо зажмурился и продолжил:
- Я проследил, как жена Сергеича отправилась в парикмахерский салон, дождался, когда мастер начнет ее стричь, зашел в зал и рядом с ее креслом уронил авторучку. Поднимая ее, незаметно прихватил клок волос дражайшей супруги моего тупоголового начальника. Далее на ее и своих волосах, сделал полусуточный любовный наговор, а затем проклял ее ребенка. Когда наговор подействовал, я, ей богу, чуть руки от стыда на себя не наложил, так мне их всех жалко стало, так я ее полюбил. Кинулся проклятье снимать, но, к счастью, уже поздно было. Не успел. Нажрался в тот вечер до потери сознания. Нет, правда, чуть не повесился, представляешь? Зато вчера на работу прихожу, а там новость: у Сергеича сын в гимназии, в спортзале, с каната неудачно упал, позвоночник повредил, жена в больницу понеслась, да прямо под грузовик на своей «Неве» въехала. Перелом обеих ног. Вот так. И все это из-за какой-то вшивой премии. Жаба, видите ли, Сергеича задушила. Зато теперь побегает, помается. И это, думаю, только начало. Вот так.
- Круто, - восхищенно произнес Петр, - просто круто, ну ты даешь, никак не ожидал такого от тебя. Все под лошка косил, а тут...
Петр поднялся и проникновенно пожал Иван руку:
- Уважаю, - чуть ли не со слезами на глазах произнес он и, что-то бормоча себе под нос, уселся обратно.
- Смотри, смотри, - указывая на ангелов, воскликнул Иван, - началось!
- Пиво, - громко прошептал Петр, сжимая кулаки.
- Нет «Ссудный кредит», - воскликнул Иван, хватаясь за нательный крестик, - Ну, что вы там, не тяните, - прокричал он Ангелам и те, как бы повинуясь ему, начали.
Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела и вся трава зеленая сгорела.
Второй Ангел вострубил, и как-бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.
Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#5
СНЫ РАЗУМА
(3487 зн.)
Услышав три выстрела, прогремевшие в тишине, он даже не вздрогнул. "Раз, два, три", - сосчитал он и посмотрел на часы: в углу экрана шел обычный поиск истины: 4:21, 4:22, 4:23. Он перевел взгляд на стену (М-да.), сверил показания с наручными, а затем медленно повернулся и нашел глазами будильник. Как всегда на циферблатах было по одной стрелке, указывающей на четверку. (Что ж.) Он нажал "Пуск", прекратил разумную жизнь в коробке, откинулся в кресле и тут же заснул. Ему снова снились семь ангелов. Он привычно пересчитал их, построил в шеренгу, велел рассчитаться. "Первый, Второй,... Седьмой". Шаг вперед: "Расчет окончен." Шаг в строй. "Сегодняшняя тема?" Первый (шаг вперед, достал бумажку, отрапортовал): "Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность.". (Шаг в строй.)
Что за бред? Кто придумал? Найти и наказать!
Ангелы не шелохнулись, но на краю сознания возникло какое-то движение. Кто-то тащил упирающегося и сопротивляющегося человечка. Остановились. Что они там делают? Ага, человечка макают в лужу. Бр-р. Откуда там лужа. Да, ладно.
Хватит репрессий, переходим к повестке дня. Прошу высказываться. Первый микрофон, пожалуйста!
Ангел поднялся с места, подошел к микрофону:
- Наша фракция, рассмотрев предложенную нам тему, пришла к следующим заключениям: 1) Мы не советовали бы... как впрочем и всегда... совещательный орган, и хотим напомнить... об...
- Кто еще? Второй микрофон!
- Мы протестуем! Наши права ущемляют! Первый микрофон всегда включают первым! В знак протеста... наша фракция... покинуть зал заседаний.
- Прошу высказываться по существу!
- А по существу. Хотелось бы знать... мы должны... проблемы разума, в то время... более актуальных!
- По повестке - вопросы не рассматриваются, прошу по теме!
- По ТАКОЙ - ничего нет!
- Кто еще хочет высказаться?
Ангелы негромко перешептывались друг с другом, кто-то звонил по телефону, кто-то чистил перья, а один откровенно спал, спрятавшись за соседом. А ну вас! Ангелы исчезли. Стало тихо.
"Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность.". А почему все-таки лужа, почему не море, например.
Солнце светило ярко, по гладкой синеве вдаль уходил белый треугольник паруса. Легкая рябь пробежала по воде, яхта помаячив точкой у горизонта, повернула обратно.
А почему не зеркало? Отражает...
В темноте комнаты включилась лампочка, он увидел себя в зеркале, растерянно вглядывающегося в неясное отражение, свет стал ярче, в зеркале напротив стала видна спина, потом лицо, он был повсюду: сзади, сбоку, лицо, спина, профиль, анфас, а свет становился все ярче, изображения четче, дальние начали переговариваться между собой.
А чей это "наш", собственно, разум? Все отражения удивленно уставились на него. Кто-то мерзко хи-хикнул. Он повернулся на звук. Первое изображение отчаянно жестикулировало: одной рукой оно зажимало себе рот, а другой делало движения, означающие, что звук идет не от него, а из-за стекла. При этом оно пыталось присесть, вжималось в угол, открывая тем самым других, таких же испуганных, зажимающих рот, и делающих замысловатые движения руками.
И что, собственно, такое разум. Опять кто-то хихикнул. Да и действительность, в конце концов. Он вытянул руку и решительно шагнул к зеркалу, раздался треск, грохот, он упал с кресла, больно ударился и проснулся.
Что за бред! Нужно почистить зубы и нормально поспать, хотя бы до 8-ми! Потирая бок, он поплелся в ванную. Включил свет. Посмотрел в зеркало, потом на часы - стрелки опять слиплись, теперь на пятерке, стало быть, почти полшестого. А ну их, зубы, встану - почищу! Выключил свет, вернулся в комнату. Плюхнулся на диван. "Нам разум дал стальные руки.", нет вроде не разум им дал, или
все-таки разум? А, Сталин дал! Нет, сначала - Сталин, а потом - разум, точно так все и было. Чудеса! Причем тут Сталин... Бред! Наш разум – отражает, как лужа, действительность.
Все, спать! Интересно, а вот кто это каждую ночь стреляет под окном. И почему каждый раз нужно досиживать за компом до 4-х утра, хотя к 10-ти на работу, и если мой разум отражает действительность, то откуда все время берутся эти ангелы. Кыш, кыш, пошли отсюда. Раз, два, три,. семь.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#6
КОКОН
(17287 зн.)
«Ей снова снились семь ангелов, тихо спускавшихся с неба и глядевших так строго, что хотелось закрыть лицо руками и зарыдать…» – он не мог вспомнить из какой книги эти слова. Конечно, очень старой, может быть такой же старой, как все человеческие страхи, мечты и пришедший с ними грех. Губин разжал пальцы, и книжный листок, упал, мешаясь с тысячами других, разбросанных по пустырю.
Сегодня снова было много коконов. Их приносило откуда-то с запада. Они висели в небе светлыми точками, соединялись в гроздья и молчаливо уплывали за горизонт. Их почему-то всегда влекло друг к другу – они будто бы и сейчас оставались будто людьми, спешащими выстроится очередью в метро, столпиться в беспомощной тишине у тела умирающего старика или выкрикивать хлесткие лозунги на тесной от ропота площади. Некоторые опускались низко и плыли, касаясь деревьев, похожие на воздушные шары, которые когда-то продавали связками на улицах, только отяжелевшие и серые, словно утро, после шумного праздника.
- Александр Сергеевич!
Губин оглянулся на голос жены и направился к ней, обходя ржавые плети арматуры, торчавшие из земли и бетонных плит.
- А я, пожалуй, возьму это почитать, - она держала стопку журналов с выцветшими обложками и разлохмаченными краями.
- Что-нибудь интересное? – приподняв очки, он осторожно взял верхний.
- Так… просто хочу вспомнить, Саш, - Ирина Васильевна встала с обломка бетона, подошла и прислонилась к мужу, приподняв голову, разглядывала морщины на его лице и припухшие, улыбающиеся всегда губы. – Хочу читать и вспоминать все, что было до две тысячи двенадцатого.
- Пойдем, Ириш.
Они направились через пустырь мимо контейнеров с покосившимися и оторванными дверцами, груд прелого тряпья и мусора. Возле железнодорожной станции виднелась электричка, та, которую раньше называли «дачной». Уже семь лет она стояла здесь неподвижно, в гуще высоких сорняков похожая на перевернутую полузатопленную баржу. На ребрах обрушившегося козырька над перроном сидели птицы, и рядом с фонарным столбом болезненно зеленела молодая яблонька. Здесь горько пахло полынью и еще металлом, оставленным сиротливо дождю.
- Саш, с коконами что-то происходит. Раньше они никогда не летали так низко. Недавно видела, как несколько катились по земле, - она остановилась, расстегнула пуговицу блузки – Александр Сергеевич шел слишком быстро, и ей стало тяжело дышать.
- Да, это началось весной. Сначала я думал, что понизилось давление, сверялся с барометром. Но давление вполне – тогда было около семьсот шестидесяти. Не знаю, что происходит, Ириш. Сам много думал, и начинаю теперь подозревать, что где-то расчеты Дашкевича неверны.
- Они будто… устали. И потемнели. Помнишь, раньше они сверкали на солнце и светились по ночам, похожие на бусинки жемчуга.
- Что-то происходит с их пограничным слоем. Но я не знаю что. Я уже говорил – это самая безумная затея человечества и, к сожалению, самая последняя, - он достал из кармана мятую пачку сигарет.
- Не кури, - попросила она. – Ты обещал – в день не больше двух.
- Смотри-ка! – он повернулся к шоссе, скрытому кустами лебеды.
Подпрыгнувший кокон, медленно опускался к земле, через минуту он дернулся, будто от удара и взлетел вновь. Быстрым шагом Губин направился к дороге, прижимая журналы к груди, свободной рукой отклоняя с пути жесткие стебли сорняков. Где-то справа послышался свист турбины автомобиля и, кажется, чей-то голос. Щебенка, прикрытая травой, хрупнула под ногами. Он взбежал по насыпи вверх, оглядываясь на едва поспевавшую Ирину Васильевну, и здесь увидел старенький «Опель» с распахнутой дверью, рядом мальчишку лет тринадцати в бейсболке набок и желтых от грязи джинсах.
- Чего, дед? – тот усмехнулся не по-детски – цинично как-то, словно сплюнул. – Ломился… как пес на жратву. Людей что ли давно не видел?
- Давно, - Александр Сергеевичу снова захотелось курить, сильно - пальцы нащупали и сжали пачку сигарет. – Родители где?
- Мои? А отправились уже. Летают где-то, - щурясь, он поглядел на проплывавшие в небе точки. – Я их надурил – кнопку не нажал и все. Хоп! – он подбежал к опустившемуся на дорогу кокону и размашисто ударил ногой.
- Господи, там же человек! – Ирина Васильевна замерла, хватаясь за локоть мужа.
- А мне-то что? – сузившиеся глаза моргнули нахальством, он сбросил с головы кепку, редкие длинные волосы рассыпались по лбу и щекам. – И ему ничего! Подумаешь, кувыркается. Надоело мне уже здесь! Вот хотите, машину забирайте! Там на сидении консервы, конфеты и два пистолета. Забирайте! А я у-хо-жу! – мальчишка выхватил из кармана коробочку гиротаера и откинул крышку. – Батарея на восемьсот лет, меж прочим! С родаками точно не увижусь.
- Не смей этого делать! – выкрикнул Губин. – Не смей!
- Опля! – высунув язык и сморщив нос, он вдавил кнопку гиротаера.
- Саша! – Ирина Васильевна укоризненно, не то жалобно смотрела на мужа.
- Что ж я сделаю? Не ожидал я… - он подошел к пареньку, застывшему в нелепой позе – согнув чуть ноги и подавшись телом вперед, будто лягушонок перед прыжком. Пограничный слой зудел и уплотнялся, приобретая металлический отблеск. Через минуту мальчишку уже не было видно, кокон стал похож на огромную, дрожащую каплю ртути, потускнел и, оторвавшись от земли, медленно поплыл вверх.
- Чертов, чертов Дашкевич, - пробормотал Губин. – Конечно, тогда он и думать не мог, что убьет нас всех … - он помолчал, ковыряя ногой края воронки, оставшейся от торсионного вихря. – Пойдем, Ириш.
- А давай поедем? – Ирина Васильевна прислонилась к двери «Опеля». – Сердце что-то колет, – она улыбнулась. – Немножко совсем… наверное, ходили долго, - когда она так улыбалась, то Александру Сергеевичу казалось, что ее серые большие глаза плачут.
Их дача была в четырех километрах от станции, но на машине, доставшейся после этого нелепого, неприятного случая, пришлось ехать вокруг виноградников, конечно заброшенных, как и все этом поселке, в соседнем городе и дальше – по всей Земле. Асфальт на дороге, пошел трещинами, раскрошился, из извилистых щелей, будто щетина торчали пучки жесткой травы и еще какие-то отвратительные цветы телесного цвета. За развилкой к ферме начиналась грунтовка, разбитая многими годами раньше, теперь она была пригодна для езды не больше, чем овражистые склоны с лесом сорняков вокруг. Губин пожалел уже через несколько минут, что повернул сюда – машина проваливалась в рытвины и едва ползла днищем по траве.
- Мы не проедем, - признал он. – Все, прокатились, Ирочка.
- Я виновата. Вот непременно с комфортом старухе захотелось.
- Да… А здесь недалеко, если через лесополосу и по ручью потом, - он еще попробовал стронуть автомобиль, гоняя турбину на низких оборотах, рывком педали форсируя до стеклянного дребезжащего свиста, но «Опель» лишь глубже зарывался задними колесами в грунт.
- Пойдем потихоньку, - Ирина Васильевна сняла его руку с руля. – До вечера то доберемся.
Около часа они двигались тропинкой вверх по ручью. Вдали уже показались дачи и бухта под сходящими ступенями скалистыми утесами, слева поднимался холм, невысокий, курчавый местами от терновых кустов, который Александр Сергеевич называл Крысиным. Здесь действительно было много крыс, особенно последнее два года. Теперь же вид восточной части холма удивил даже заглядывавшего нередко сюда Губина. От камня, напоминавшему большой поломанный зуб, по всему крутому изгибу склона были видны темные отверстия норок. Они тянулись в шесть рядов ровными линиями, к каждому ярусу вела узенькая тропка, плотно утоптанная следами тысяч лап, и в самом верху находилась нора побольше, с входом, скрытым наполовину плоским камнем. Это походило на настоящий, спланированный разумно, крысиный город. На голой возвышенности под высохшим дубом, словно отряд дозорных сидело насколько рыжих зверьков. И было тихо, только за северным склоном слышалась неторопливая возня, не то шелест травы в ветерке.
- Что же это такое?! – Ирина Васильевна остановилась, поглядывая коротко на мужа, с удивлением и страхом на огромное крысиное поселение.
- В июне здесь такого не было, - поправив очки, Губин сделал еще шаг. – Бред какой-то.
- Я туда не пойду! – она схватилась за край его рубашки. – Не пойду, Саш.
- Всего лишь крысы. Крысы, - он сошел с тропы, заглядывая за острый выступ камня.
Один из зверьков, сидевших в шагах тридцати, встал на задние лапы и пискнул. Его отвратительный, будто прикосновение мокрой шерсти голос подхватили другие где-то за камнем и дальше в лощине. Из нор появились острые морды – сотни, с желтыми зубами торчащими, как занозы, с глазами блестящими брызгами грязи. Холм ожил от движения множества серых, рыжих существ, и воздух, кусты, трава вокруг звенели от гадкого писка.
Губин стоял с минуту, прижимая к груди стопку журналов, а Ирина Васильевна вскрикнула и побежала. Бежала куда-то вниз к балке, разделявшей холмы. Ноги ступали неуклюже, и она дважды едва удержалась на крутом глинистом спуске. Александр Сергеевич нагнал ее уже внизу, подхватил за руку, и они вместе остановились на дне ложбины.
- Ну? Ириш, ты же этих пасюков никогда не боялась. Чего на тебя нашло?
- А знаешь страх какой?! Я думала… - она дышала часто, с хрипом, сердце тряслось, кололо грудь до ключицы. – Думала, они на нас бросятся. Господи, какой ужас!
- Глупости, - он оглянулся в сторону Крысиного холма. – Странно, конечно. И развелось их много. Необъяснимо много.
- Саша! – она, сжимая ладонью рот, опустилась на землю.
Шагах в десяти от нее лежал человек. Вернее, существо очень похожее на человека. Мертвого человека. Его открытые глаза, светло-карие, с длинными бледными ресницами смотрели неподвижно и чуть косо. Они были слишком, слишком ясны, слишком пронзительны, какими не бывают глаза мертвеца, и от этого становилось жутко, будто сама смерть вышла из могил и стала над миром вместо жизни. Лицо его и кисти рук, торчавшие из манжеток, казались прозрачными, словно застывший студень с извилинами бурых вен. И волосы, редкие, крысиные, осыпавшись, лежали пучками на камнях и чисто-черном вороте костюма.
- Не смотри туда! – Губин поднял Ирину Васильевну и прижал к себе. – Не смотри! Это какой-то бред…
- Бред? Все кругом бред?! – она стиснула зубами ткань его рубашки, сердце болело, воздух стал ватным.
До дачи Александр Сергеевич нес ее почти на руках, измучившись до дрожи в теле сам и измотав ее. Когда они подошли к калитке, уже вечерело. За темными ветвями сада появлялись звезды, и коконы, летящие непривычно низко, светились, словно сгустки фосфора. Электрогенератор Губин запускать не стал – не было уже сил возится с капризным механизмом, просто зажег свечи, которые всегда стояли в готовности на столе гостиной, и кое-как развел примус, чтобы вскипятить чайник.
Он присел на диван рядом с женой. Она молчала, несколько минут листала журнал и, может быть, разглядывала заголовки едва различимые в полутьме, стараясь отвлечься, не вспоминать о случившемся с ними по пути. Потом вдруг сказала:
- Умру я, наверное, Саш.
- Пожалуйста, не говори такое, - он погладил ее волосы, седые, едва золотистые в отблеске свечей.
- Чувствую, скоро… И тебе придется самому копать картошку, - она улыбнулась, на глазах были слезы. – Почему все так? Люди бегут в будущее, но почему нельзя в прошлое? Неужели только вперед, Саш? Ведь должен быть способ вернуть все, что было раньше?!
- Нет, Ирочка. К сожалению, - чайник закипел, и Губин встал, морщась от ползучей боли в спине. – Время – штука однонаправленная. Научились мы его замедлять и ускорять немного. А вот обратно… не сможем повернуть никогда. Теперь уже никогда, - он налил заварки, пахнущей свежо мятой и кипреем. – И, знаешь, наверное, это справедливо. Справедливо для всех нас – нельзя взять и вот так вот отменить сделанное. Это мы только думаем, что мир для людей. Наивно надеемся, что над всем стоит добрый, всепрощающий некто, но на самом деле мир сам по себе. Он лишь дает нам шанс быть в нем или не быть.
- Когда ты так говоришь, ты кажешься похожим на Дашкевича, - она приподнялась, беря из его рук блюдечко с горячей кружкой. – Но даже когда ты умничаешь, я тебя очень люблю, Саш.
Он похоронил ее рядом с клумбой роз, за которыми столько лет старательно ухаживала она. На холмике рыхлой земли вкопал столбик с ее фотографией, вскрытой лаком, и рядом, под кустом рябины поставил лавочку. Губин сидел здесь каждый день, едва закончив работу в саду, приходил и сидел до позднего вечера, скуривая по пачке сигарет и вспоминая ее улыбку и серые, влажные от слез глаза. Еще он вспоминал Дашкевича. Изо всех сил сторонился мыслей о нем, прятал их в мутных слоях памяти, но эти мысли всякий раз появлялись, выползали тихо, едва он поднимал взгляд к небу и видел там плывущие низко коконы.
Кто бы мог представить тогда, что Время, вездесущее, вечное Время, можно взять и остановить?! Просто спрятаться от его хода, как улитка в ракушку, всего лишь на миг забыть о его течении, затаиться, а потом открыть глаза и ступить в уже случившийся мир через сотни, даже тысячи лет. Дашкевич… однажды он вошел в лабораторию, вошел, открыв двери пинком ноги, небрежно дымя сигаретой, и сказал: «Я знаю!». Его худое лицо с длинным острым подбородком, широким приплюснутым лбом смеялось над нами и над всем миром, смеялось каким-то треугольным, чертовым смехом. И он действительно знал. Через месяц мы построили первый гиротаер – бешеный волчок торсионных полей. Эта штука действительно работала – время внутри кокона, который создавал прибор вокруг, замедлялось в девять тысяч раз. Очень скоро Дашкевич усовершенствовал его, сделав совсем небольшим и повысив коэффициент до нескольких миллионов. Скоро сам же изобретатель и испытал его на себе. Несмотря на запрет руководства, он прожил несколько долгих, зудящих, как электричество, недель, прожил за один миг, повиснув коконом в собственной квартире. Потом его выгнали из лаборатории, тихо, без слова по телевиденью, без строчки в газетах. Но ушел, рассмеявшись свом нечеловеческим смехом, повернувшись и плюнув на пороге. Зимой мы узнали, что Дашкевич продал прибор американцам, некой компании «Дастинс», и сам выехал в Штаты. Никто не мог вообразить, что за этим начнется безумие, самое последнее безумие человечества – его осознанное самоубийство.
Первую партию гиротаеров, которые «Дастинс» выпустила в продажу двадцатого мая, была раскуплена в Нью-Йорке в тот же день. «В будущее за три секунды!», «Мечта за 200 $!», «Рай сейчас!» - кричали сияющие рекламные щиты, голоса из телеэфира и пестрые банеры Интернета. Над городами Америки, словно праздничный фейерверк взлетали и рассыпались тысячами, светящиеся фосфором сфероиды, а Япония, Китай, Европа спешно приобретали лицензии на производство фантастического изобретения Дашкевича. В тот год в светлое будущее от «Дастинс» купили себе «билеты» более пятисот миллионов человек. Но 2012 не был самым безумным годом. Скоро еще более совершенные и дешевые гиротаеры азиатского производства стали доступными каждому, как зажигалки в табачном ларьке. Кто-то восторженно говорил о счастливом разрешении проблем перенаселения, энергетики и экологии, о новой философии мира, религии и даже вечной жизни. Банки обещали пять тысяч процентов по вкладам на триста лет. Почему бы нищему не стать миллионером за несколько секунд, спрятавшись под оболочкой торсионных полей? Медики говорили об абсолютном здоровье где-то там… И почему бы не вылечить рак или СПИД сладкой таблеткой будущего? Политики лишь скромно гарантировали эдем по сходной цене. Над поселками, городами, странами, словно поднятая ветром пыль, плыли тучи коконов. Человечество сошло с ума. Оно просто попалось на дьявольскую приманку, предложенную человеком с треугольным лицом. Купилось, как голодная толпа, которой бросили охапку банкнот, толпа в которой честь, совесть, даже малая, горькая капля милосердия растоптаны множеством грязных ног, в которой и полные достоинства господа лишь ищут нетерпеливо случая смять в кулаке одну из хрустящих бумажек. Родители и дети, учителя, рабочие, призывники и генералы, уставшие, измученные президенты – все стремились скорее в будущее, в мир, где нет обычных человеческих бед, нищеты, болезней, неудач и безразличия. В тот самый мир, который сделает кто-то за них через сотни лет. Вот только кто? В следующие два года население Земли сократилось на пять с половиной миллиардов. Не работали фабрики, заводы, остановились корабли и поезда, перестали существовать недавно полные жизни государства. Многие из оставшихся, сжимая в руке коробочку гиротаера, задавались вопросом: «А что же там, в будущем? Чего ждать, если уже теперь от человеческой цивилизации остались крошечные островки, мельчающие с каждым днем и зарастающие сорной травой? Что достанется тем, кто ушел на триста лет, глупо надеясь попасть в техногенный рай? Ведь их ждут лишь руины брошенных городов и дикая, чужая земля вокруг». Как и прежде ответ давали стареющие плакаты «Дастинс»: «Купи последнюю модель гиротаера - заряд на 800 лет! Купи и обмани всех! Купи десять приборов по цене девяти и путешествуй в будущих эпохах! Купи больше!». И многие покупали или просто брали на полках супермаркетов не принадлежащих уже никому. Какой смысл был им оставаться в этом мире, сажать деревья, строить дома, если все еще оставался шанс, что кто-нибудь когда-нибудь сделает это за тебя.
Он спустился по тропе среди скал к морю. Выпавший накануне снег почти растаял, лишь местами в расщелинах еще лежали рыхлые грязно-белые языки, сочившиеся мутными слезами по камням. Солнечный свет будто застрял в вязом волокне туч, застилавших небо до горизонта, и коконы казались совсем серыми, скорбными, как молчание у могилы. Тысячи их плавали в бухте, возле скал, выступавших из воды и у окончания мыса, кувыркаясь в волнах, как поплавки или утопая наполовину в темной воде. Они стали необъяснимо тяжелы. Такого не могло быть, ведь заряда батарей даже в первых образцах хватало на триста лет. И все же они опускались, падали в воду, даже тонули. Наверное, что-то происходило с торсионным экраном. Он становился проницаемым, зыбким, только Губин не мог понять почему. Если бы это видел Дашкевич, то он, возможно, нашел бы ответ. Дашкевич… он всегда был умнее, талантливее его, только в этот раз гений в чем-то просчитался. Волны качали сфероиды, гнали к берегу. Ветер с запада приносил их, гроздями, летящими низко, и бросал в холодное, как небытие море.
Губин прошел по берегу дальше, к ржавым сваям, торчавшим у края бухты. Когда-то здесь был деревянный настил, с которого мальчишки ловили рыбу и ныряли с куражом и шаловливыми вскриками. Теперь на этом месте остались лишь столбы с кусками арматуры, похожие издали на гниющие кресты. Возле кучи мусора Александр Сергеевич остановился и тут увидел девочку лет десяти, лежащую у берега в воде. Она казалась похожей на маленькую мертвую русалку с прозрачным, как студень, чуть зеленоватым телом и очень ясными голубыми глазами. Набежавшая волна перевернула ее, и рука, ударившись об камни, сбросила лохмотья студенистой плоти. Русые волосы, спутавшись с водорослями, вода относила в сторону, туда, где лежали прозрачные мертвые люди. Их было много на мелководье вдоль берега, среди камней выступавших над белыми лохмотьями пены, на дне, уходящем в холодный сумрак зимнего моря, лежали недвижимо или качались тихо тела, бывшие когда-то людьми.
- Господи! – Александр Сергеевич закрыл глаза, сминая в пальцах пряди своих белых хрустящих, как соль волос, нащупал другой рукой сигареты и торопливо, жадно закурил. Человечество… нет, оно не обмануло Время, только себя. Облетело осенней листвой и пропало так бессмысленно. Неужели нам нужен, только маленькая крошка приманки, чтобы плюнуть на все и, хлопнув дверью, оставить этот мир в поисках чего-то призрачно-лучшего?! Неужели за столько лет, мы не расстались с иллюзией, что мир не игрушка, подаренная заботливыми родителями, - мир, он всего лишь дает нам шанс быть в нем.
Глотая дым, Губин смотрел на коконы, тихо падавшие в море, на прозрачные тела, лежавшие в холодной воде. Где же ваши души, - думал он, - поднимавшиеся прежде в небо, отражавшиеся от его светлой чаши, и наполнявшие мир желанием, разумом, где они теперь?! Он затянулся последний раз, бросил окурок и вспомнил почему-то о странном крысином городе. Нечто необъяснимое, тихое, как тоска, и в то же время властное, влекло его к тому холму. Постояв немного еще, он зашагал к тропе, взбиравшейся между скал. Поднялся до грунтовой дороги и уже там снова ощутил взгляд, такой знакомый, преследовавший его много месяцев. Он огляделся по сторонам, посмотрел вдоль дороги, тянувшейся между стеблей сухих сорняков до дач, и вдруг увидел на камне маленькую крысу с серыми, влажными от слез глазами.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#7
ЛЕВША
(9604 зн.)
Эпиграф:
«Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность».
Выдержка из положения конкурса "Нескучный Пегас-2002".
«У кого чего болит, тот о том и говорит».
Народная мудрость.
Никто не знал, почему это началось и закончится ли когда нибудь. Древние рукописи говорили (а за ними вторили и все жрецы), что это Великий бог Инга из своего тайного укрытия пишет на лике Мардо свое настоящее имя. И когда он закончит свою работу, Мардо превратится в величайшее оружие и отправится навстречу своему создателю, чтобы помочь ему в Последней Битве против злого брата Янга. Причем, естественно, предполагалось, что все жители Мардо присоединятся в этой битве к Инге. Находились, впрочем, еретики, которые считали, что это как раз напротив, злой Янг пытается уничтожить всех мардонов, и, следует признать, эти слова были больше похожи на правду, поскольку в местах падения небесных тел (мардоны называли их "ингаданы"), в радиусе нескольких километров вымирало все живое. К счастью, каждый ингадан падал регулярно - раз в год, всегда рядом с предыдущим и ложились они строго по прямой. Несколько раз в истории Мардо следующий ингадан падал не рядом с предыдущим, а в совершенно! другой части планеты и начинал новую линию. По таким событиям мардоны делили свою историю на эпохи.
Первая эпоха началась 6900 лет назад, когда Великий Инга (или Янг, кто знает) сбросил на Мардо первый ингадан. Согласно легенде, огромный светящийся шар упал на город Дмитрин (из других источников город назывался Деметрион или Дмер), полностью уничтожив всех его жителей. Следующий упал ровно через год рядом с предыдущим. После третьего ингадана мардоны с легкостью вычислили траекторию падения этих загадочных небесных тел, и следующие 997 лет жили спокойно, считая предполагаемую траекторию падения игаданов священным забронированным Великим Ингой местом.
Всего в истории Мардо было девять эпох, включая "золотой век", когда мардоны жили, ничего не зная о писчих принадлежнастях Инги, и "странную" девятую эпоху. Странной ее называли потому, что ингаданы, в отличие от предыдущих эпох, когда они падали строго по прямой, в эту ложились на поверхность Мардо по плавной дуге.
Летописи говорят, что мардоны всегда пытались постичь смысл знаков Инги, чтобы принять его волю во внимание и действовать согласно инструкциям. Почему-то они искренне полагали, что Инга таким замысловатым образом изъявляет свою волю; нужно только понять, чего он хочет, и тогда все будет хорошо. Где-то через двести лет после начала этой божественной писанины на Мардо стали распространяться человеческие жертвы Инге - добровольцев привозили на место предполагаемого падения ингадана и оставляли дожидаться очередной "капли небесных чернил". Уже к концу первой эпохи к этой милой традиции присоединились почти все племена и народы, населяющие Мардо, и "добровольцев" привозили со всех частей планеты. Примерно в то же время начал развиваться культ Янга - злого брата Инги, приносить жертвы которому, как говорится, сам бог велел. Так что на "забронированном месте" диаметром в десяток километров собиралась довольно большая толпа представителей различных народов и культов.
Каково же было удивление очередной порции жертв, когда, ровно тысячу лет спустя после падения первого ингадана, очередная капля божественных чернил не закрасила их жизни. Несостоявшихся жертв благополучно признали избранниками Инги (некоторых, соответственно, Янга) и сделали в своих племенах значительными людьми с оказанием соответствующих почестей. Так как средства связи на Мардо в то время были развиты очень слабо, новоиспеченные "избранники" лишь через несколько лет узнали, что в этот год ингадан упал в совершенно другой части Мардо, начав тем самым вторую линию. То, что он упал на той же долготе, что и самый первый, было официально установлено лишь несколько тысячелетий спустя - с появлением средств навигации.
В дальнейшем ингаданы так же имели значительное влияние на жизнь мардонов. Им поклонялись, приносили жертвы (к концу пятой эпохи человеческие жертвы полностью были заменены на жертвы животных, растений и проч.), проклинали и пытались относиться равнодушно. Из-за них начинались войны и политические конфликты. И, конечно, их всегда пытались изучить.
В течение шести тысяч лет со дня падения первого ингадана, их изучение было затруднено, так как люди не могли без последствий находиться вблизи упавшего объекта дольше часа. У всех, кто побывал в зоне действия ингадана, уже на следующий день начиналась сильнейшая слабость во всем теле, выпадали волосы, и обычно на третий день мардон умирал. Но в середине седьмого тысячелетия один изобретатель-энтузиаст придумал защитный костюм, в котором сам дошел до ближайшего ингадана, вернулся и прожил после этого целый год. Дальнейшее изучение этого загадочного природного явление пошло куда лучше. Защитные костюмы совершенствовались, ученые разрабатывали великолепные теории о составе, назначении, происхождении ингаданов; спорили, получали ученые степени, открывали законы, бились головой об стенку. Развилась целая наука - ингаданология, и некоторые ее открытия, законы и теории были, безусловно, интересны как с теоретической, так и с практической точек зрения.
Самой большой загадкой для всех современных ученых было то, что после падения ингадана Мардо двигалась как прежде, хотя по всем расчетам, от столкновения с таким крупным телом она неминуемо должна была сойти с орбиты. На деле же каждый год повторялось одно и то же событие - огромный светящийся шар с грохотом врезался в Мардо, наполовину уходя в землю, наполовину оставаясь снаружи (морей на Мордо было совсем немного, но если ингадан падал на воду, то просто застревал на дне). Впрочем, жрецы все то время что был известен культ Инги, говорили, будто Великий бог одной рукой держит Мардо, а другой рисует на ней знаки. Не вполне ясно, как он все это делал из своего "тайного укрытия", но доля истины в этом утверждении вероятно была, поскольку совсем недавно группа ученых обнаружила - за несколько дней до падения ингадана всю планету обволакивает некое поле, которое, возможно, и удерживает Мардо на своей орбите.
Не менее странным обстоятельством было и то, что упавшие ингаданы всегда светились, причем довольно сильно - голубоватый свет от них можно было видеть на расстоянии почти сто километров! Более того, каким-то непостижимым образом они сохраняли свою энергию - первый ингадан, упавший 6900 лет назад светился так же ярко, как и все остальные! И те шары, что покоились на дне морей, тоже излучали свет - линии Инги прекрасно были видны даже из космоса.
А когда, буквально пятьдесят лет назат, мардоны научились использовать энергию ингаданов, все поняли, что это действительно божий дар. Практически даровой и, вероятно, неисчерпаемый источник энергии обеспечивал половину Мардо электричеством, топливом, связью. Половину - потому что за 6900 лет Инга начертал свои восемь линий, (сложивших, видимо, три буквы) на одном полушарии, которое принято называть восточным. И если раньше мардоны молились, чтобы Инга отвратил от их города свою божественную руку, то теперь с неменьшим рвением упрашивали странного бога не останавливаться на достигнутом.
И вот теперь все население Мардо пребывало в недоумении: впервые за 6900 лет в течение целого года не упало ни одного ингадана! Верующие люди молились - одни благодарили Ингу за то, что он завершил наконец свою миссию и ждали, когда они присоединятся к богу в его великой битве; другие считали, что провинились и просили простить их, неразумных, и не прекращать бомбардировку Мардо; третьи считали, что скоро наступит конец света и молились о спасении души. Ученые выдвигали по этому поводу множество блестящих гипотез - одна лучше другой, причем по большей части все сходились в том, что вскоре падение ингаданов возобновится. И только, пожалуй, самые прозорливые поняли, что еще одна эра на Мардо закончилась безвозвратно.
***
Вступительное слово взял председатель Международного Комитета по Перспективным Научным Проектам, господин Ивэн. Он поприветствовал собравшихся, рассказал свежий анекдот из области физики и, наконец, перешел к делу:
- Итак, сегодня наш коллега, господин Васильев продемонстрирует нам свое чрезвычайно смелое и интересное техническое решение.
Выступавший говорил, естественно, на английском, поскольку присутствующие - лучшие умы из Европы, Америки, Японии, Китая и Индии - по русски не понимали. В ответ на его слова стоявший возле экрана сухощавый сутулый человек сделал шаг к собравшимся и как будто хотел что-то сказать, но передумал и вернулся обратно. Господин Ивэн продолжал:
- Господа, этот экран подключен к кварковому микроскопу Оуэна, и на нем вы видите электрон, вращающийся вокруг ядра атома водорода. - На экране медленно двигался огромный шар, вокруг которого вращался небольшой шарик. - Как вы понимаете, это замедленная съемка, для того, чтобы вы убедились, что электрон находится в своем первозданном состоянии. Дальше господин Васильев сам расскажет о своем эксперименте. После этих слов председатель вернулся на свое место, а собравшиеся сдержанно поапплодировали человеку у экрана. Заговорил Васильев (так же на английском):
- Сегодня на небольшом примере я продемонстрирую вам, чего мы достигли в работе с элементарными частицами. Кхе-кхе, простите мне, старику, что все еще называю электрон "элементарной частицей" (Васильев заметил, что при этих словах некоторые из присутствующих снисходительно усмехнулись - в последние пять лет элементарными частицами стало принято называть "микроны", мельчайшие частицы, из которых, как считалось, состоят кварки). Ладно, давайте, например, напишем на нем какое-нибудь слово, - по залу прошелся изумленный вздох, - скажем, простое русское слово "МИР". С этими словами Васильев подошел к столику рядом с экраном, на котором был монитор, клавиатура и мышка.
- Для начала посмотрим, что с нашим электрончиком творится в настоящий момент, - пара щелчков мышкой, и маленький шарик на экране резко ускорился и мгновенно превратился в облачко, сквозь которое большой шар стало почти не видно.
- А теперь бомбардировка электрона васильками по заданной траектории. Васильев в качестве "василька" использовал английское слово "bluet", и, услышав за спиной, в зале, недоуменный шепот, обернулся и замешкался:
- Ну, васильки, это ученики мои так эти ваши "микроны" прозвали, больно уж им название это не нравится. Неудачное оно какое-то. Потом он повернулся обратно к компьютеру и увлеченно продолжил:
- Самое трудное здесь - удержать электрон у ядра, - Васильев еще пару раз щелкнул мышкой и что-то набрал на клавиатуре. –
- И вуаля! - после еще нескольких щелчков мыши картинка вновь замедлилась, и собравшиеся увидели, что на маленьком шарике теперь светилось слово из трех букв. Несколько секунд в зале стояла гробовая тишина, потом послышались робкие хлопки, потом к одному человеку присоединился еще кто-то, и, по мере того, как зрители постепенно приходили в себя, аплодисменты переросли в бурную овацию. Васильев стоял, слегка улыбаясь и осматривал весь зал, изредка краем глаза поглядывая на экран. При этом губы его сжимались и немного подрагивали, как будто он с трудом сдерживал смех. Впрочем, ему было отчего веселиться - на экране медленно вращалось изображение электрона, во всю ширь которого было написано простое русское слово "***".
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#8
ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ОТКРЫВАЮТСЯ…
(12381 зн.)
Переведено в Д#6
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#9
ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
(2592 зн.)
Павел спал, несмотря на летнюю удушливость ночи. Ему снова снились семь ангелов. Во сне Паша курил сигареты марки «Прима» и виртуозно матерился на средне-зулуском наречии. Как известно, этот народ прекратил свое существование в ходе войны между верхними и нижними зулусами, а потому никто не понимал ни единого слова из павловых ругательств. Ангелы порхали вокруг Павлика точно оголтелые голуби мира.
- Ты подумал над нашей просьбой? – спросили они, морщась от запаха суррогатного табака.
- О какой просьбе? – Павел тянул время, он совершенно забыл об ангелах и теперь впопыхах пытался что-нибудь придумать.
- Каждому из нас дали по слову и сказали составить из них единственно верное предложение, которое будет нашим ключом от дверей в рай. Чисто символическим ключом, конечно же. Но, если мы ошибемся, то будем ощипаны, унижены… А вообще, тебе это знать не обязательно.
- Что за слова, пердалука де матур? – Павел сверкнул своим знанием.
- «Это», «мутно», «действительность», «разум», «наш», лужа», «отражающий», - терпение ангелов иссякало как вода в Азовском море.
-Да, ердамаза, что ж с этим делать… Может так: разум – это действительность, мутно отражающая нашу лужу?
- Да ты сам понимаешь, что говоришь? Что за лужа?! Какая такая действительность?!
- Умненькие такие, срапсы. Сами думайте, - Паша надулся и был готов взорваться своей виртуозной матерщиной.
- Мы смогли придумать только два варианта: наша лужа – это разум, мутно отражающий действительность или наша действительность – это лужа, мутно отражающая разум.
- Ну и что за прапстня такая? Второе, конечно, получше. Такое даже можно представить. А то, что за ваша лужа, как она может быть разумом? Да и вообще, откуда у вас мозги, раз такую дурь придумываете? Я вот что вам предложу: наша действительность – это разум, мутно отражающий лужу…. Или… точно! Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность!
Ангелы замолчали надолго. Им понравились оба варианта.
- Так что выберем? – неуверенно спросил один из них, - Мне больше по душе второй вариант.
- А мне первый, - заговорил другой ангел, - Давайте проголосуем!
Большинство высказалось за фразу «наша действительность – это разум, мутно отражающий лужу», уж больно злободневной и правильной она казалась. С многочисленными благодарностями они отлетели от Павла и, ехидно рассмеявшись, показали тому на секунду, всего лишь на секунду, свое истинное обличье – рога и копыта.
- Ты будешь первым человеком, который помог чертям открыть двери в рай, - сказал один из них, тот, который до этого выглядел белее всех. Вдалеке показались ворота, охраняемые двумя здоровенными священниками в черных рясах и серебре крестов, путающимся в седине бород. Молча, ибо даже в средне-зулуском нет таких слов, которые могли показать павлово состояние, человек смотрел, как черти в ангельских шкурах называют фразу-ключ охранникам, как те в полной тишине открывают створки ворот.
А потом Павел закричал, разбудив своим криком и себя, и соседей, и свою кошку, и кукушку в часах, и семь сытых комарих, которые, негодуя, вылетели в открытое окно.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#10
ЖИТИЕ СВЯТОГО ВИАНОРА
(12745 зн.)
*
Услышав три выстрела, он даже не удивился - просто принял в себя две пули (третья не попала); время словно даже замедлилось для отсчета: раз… два…?… ну, ладно… – и двинулся дальше. На миг захотелось вернуться и все высказать, но в следующее мгновение желание исчезло.
Видимо, он, наконец, повзрослел. Окончательно и бесповоротно.
*
Эксперт отвернулся от окна.
- Любопытно.
В комнате остался только один человек. Эксперту казалось, что даже раздев этого оставшегося догола, любой интуитивно припишет ему майорский чин соответствующего ведомства. Такое уж лицо – похоже на забор, охраняющий покой мирных граждан. И знаки отличия во взгляде.
Майор моргнул.
- Мы ожидали этого. Мы тут, знаете ли, тоже не дураки. Жаль, правда, что упустили. Но он и должен был… разве нет?
Эксперт неопределенно пожал плечами.
- Ну что ж… Запись, будьте любезны.
Майор отмотал назад и запустил кассету сначала. Эксперт закрыл глаза, чтобы дать простор мысленному взору. Он знал, что это не ошибка, но знать и верить – разные вещи. Чтобы поверить, даже ему требовалось некоторое время.
*
На месте нашего банка быстро отстроили новый. Тоже наш. Разумеется, были желающие заровнять руины и установить на поле огромную стеллу мемориала, но правительствиенные чины от экономики ясно дали понять всю бессмысленность этого проекта. Стелле лучше стоять в парке – дабы отдыхающие не забывали о безвремено почивших. А на перкрестке трех проспектов, рядом со станцией метро – лучше банк. Спорить с экономической целесообразностью было глупо со дня появления экономики, а в наше время еще и не модно, ибо мешало ее очередному возрождению из праха. И вот, очередным символом этого великого процесса стал дух урбана во плоти – монстр, явленный на свет воображением какого-то сумасшедшего архитекора, что в силу всемирного закона подлости оказался в коллективе, победившем на конкурсе проектов. Смотреть на это чудо снаружи, было, конечно, страшновато, но внурти мне эстетика была без надобности. Платежки, клиенты, пачка сигарет в левом кармане – вот и все, что занимало мой мозг, и все, что различал я воспаленнными от монитора глазами.
- За то, чтобы никому в голову не пришло второй раз взрывать это чудовище, - пошутил я тогда, в годовщину. Меня суеверно уважали – наверное, как одного из немногих выжившивших сотрудников прежнего штата (опоздал на работу; прихожу - а работы нет…), поэтому вежливо сдвинули общественные бокалы, так и не оценив мрачной шутки. Может быть в нашем отделе работали одни поклонники архитектурного авангарда, а может быть коммерсантам действительно как-то легче без чувства юмора. Только одна незнакомая девушка в оранжевой блузке лучезарно мне улыбнулась, едва пригубив бокал, и… исчезла.
Я протер глаза – стало больно. По восемь часов в день за монитором в течении нескольких лет – и многое перестаешь замечать. Например, куда порой деваются девушки. Еще этот шеф, будь он неладен, со своим днем рождения! Нашел, когда справлять. Лучше бы исчез он. А еще лучше, чтоб и не рождался – не мучился бы сейчас подагрой и не мучил нас. Я даже чуть не сказал тост на эту тему. Но оборвал себя, вспомнив укоры покойной матушки – хватит, мол, Вианор, дурачиться, тебе скоро тридцать, а ты все как младенец. Или как студент… очень она студентов не любила. Пора, мол, жениться уже… Но как женишься, когда девушки исчезают?
На ее месте только пустой бокал остался. Допив свой, я уже хотел было отправиться ее искать, но меня внезапно остановила Леночка. Я обрадовался – мы давно не виделись, хоть и работали в одном здании.
- Виан… - смущаясь, она потянула меня в сторону. – Ты не знаешь в соседнем отделе некоего Алексея?
- Это рыжий, лет сорока?
- Нет, - она смутилась еще больше. – Брюнет…
- Брюнета не знаю. Там вообще только один Алексей.
- Значит, он мне наврал, - она закусила губы и нашла глазами пачку, торчащую у меня из кармана.
- Может быть, он перекрасился? – нашел я выход.
- Дурак, - разозлилась Леночка. – И когда поумнеешь?
Но сигарету взяла. Наверное, все еще думала, что глупость незаразна.
- Если это значит ходить по окончании рабочего дня с постным лицом - то никогда! - пообещал я.
- Странно, - она пожала плечами. – Вчера, в конце рабочего дня я как раз шла с постным лицом, он развеселил меня… а затем пригласил на свидание. Сам знаешь, я девушка одинокая.
- И чего? – не сдержался я.
- Ну, ничего. Ушел, пока я спала.
- А фамилию знаешь?
Она скривилась.
- Ты хоть раз на свидании фамилию спрашивал?
Я лениво обернулся на звук шагов – в курилку входил единственный Алексей соседнего отдела. Не знаю, как Леночке, а по мне так он смотрелся безнадежно рыжим. Я хотел извиниться перед девушкой за злую судьбу, но не стал – вдруг решит, что я не шучу, а издеваюсь? А объяснять, что мы с ней товарищи по несчастью – я тоже потерял улыбнувшуюся мне даму – не хотелось. По законам жизни дурак должен быть счастливым.
Кинув бычок во взрывоустойчивую противотеррористическую урну, я собрался было домой, но почти у самого выхода на свободу был настигнут именинником. Он долго выпытывал у меня про какую-то Фадееву, которая якобы собиралась здесь работать до взрыва, но после него испугалась, а теперь снова пришла устраиваться… Он ее оформил, но тут она, наверное, передумала, потому что не пришла. Не звонила ли она мне. Нет, сказал я. Жаль, сказал он.
Я без зазрения совести забыл бы этот день, как многие дни всех предшествующих тридцати лет. Но одно обстоятельство помешало; как представив его в необычном свете, так и став последней странностью, переполнившей чашу моего дурацкого безразличия.
В моем кабинете сидел мальчик. Самый обычный, только тоже глупый, потому что пытался найти дисковод на компьютере Леночки. А на компьютерах рядовых сотрудников банка никогда не было дисководов – иначе не спасти нашу локальную сеть от вирусов.
В руке у ребенка был диск очередного «Варкрафта».
- Где можно поиграть? – спросил он.
Я вздохнул, припомнив пробку на проспекте – все равно уже началась. Что ж, стоять, так стоять.
- Пойдем… только недолго.
- Меня мама обещала забрать через двадцать минут, - успокоил он меня.
Я отвел его в кабинет шефа и усадил за компьютер, строго-настрого наказав не писать туда похабных слов. Он приступил к игре, и тут вошла Леночка.
- Виан, ты не видел моей сумки?
- Ма-ам, - заныл мальчик, - еще пять мину-ут…
Я вышел.
Голова раскалывалась. То ли с преждевременного похмелья, то ли от того, что я никак не мог вспомнить имя ленкиного сына… упоминала ли она его?
Да и был ли у нее сын?
На вахте я поинтересовался, не выходила ли мимо них минут десять назад незнакомая блондинка в оранжевой блузке. Видели, говорят, но не выходила, а примерно полчаса как вошла. Только за эти полчаса в списке набралось больше ста фамилий, и они вряд ли вспомнят ее…
Что за день, подумал я. Угораздило же шефа сегодня родиться. Да и меня, впрочем, тоже. Правда, не сегодня, а вообще.
Стеклянные двери разомкнулись, выпустив меня в полный мороси бетонный полумрак двора. Я нащупал брелок в кармане, прижал, и из темноты приветно мигнула старая «ауди». Нехотя загрузившись в ее остывшее нутро, я покорно вырулил со двора и встал в пробку – знаменитую перегруженную развязку трех проспектов. Чтобы хоть как-то отвлечься, я изучал лица в салонах товарищей по несчастью. Особенно заинтересовало меня одно поистине сказочное личико. Необыкновенно тонкое, одухотворенное, со скрытыми тенью длинных ресниц глазами. Не девушка ли это моя в оранжевой блузке? Словно в ответ, личико повернулось. Мальчик. От удивления я чуть ориентацию не сменил.
И тут… тут он и пробежал – холодок по моей спине. Потусторонний, холоднее арктических морозов и прочих абсолютных нулей. Так бывает, когда подсознание складывает картинку из обстоятельств прежде, чем сознание успевает ее назвать. И подсознание дает команду, на которую тело реагирует раньше, чем разум успевает ее обдумать. Ты дано мечтал увидеть необычное, сказал я себе. Так вперед.
Я поехал за ними. За красивым мальчиком и Валей Горгонской. Честно говоря, я думал, что она уволилась лет пять назад, но никаких подтверждений тому не слышал – переведясь в другой отдел, я перестал интересоваться ее судьбой. Однако ж странность была не в самом валькином явлении, а в мальчике рядом с ней.
Дело в том, что более отталкивающей дамы, чем Горгонская, мне еще не доводилось встречать. Она была не просто некрасива – она была уродлива до тошноты. При этом еще подла, глупа и крайне настырна. Девочки натравливали ее на особо докучливых клиентов – те сразу же оставляли нудные попытки «излить душу» и спринтерски заполняли платежки. Только красивый мальчик из «шкоды» их мнения явно не разделял – останавливаясь на заторах и светофорах, он обнимал, целовал и прочими способами выражал нашей Горгоне свое расположение. Горгона цвела так, что я чуть не взревновал – не помню уже, кого к кому.
Мы вырулили с проспекта, затем из города. Мы мчались по по трассе, после – по темному ухабистому шоссе, над которым смыкались древесные кроны. По дороге я вспомнил – я где-то видел этого красавца, но не мог вспомнить где – мысль не могла развиться, потому что ее постоянно перечеркивали габариты маячившей впереди «шкоды». Несмотря на то, что мои больные глаза едва различали их блуждающие огоньки за сплошной пеленой дождя. Внезапно и их поглотила тьма. Я сбросил скорость.
Но это не помешало мне влететь передним бампером в их задний. Я вышел из «ауди», подошел к «шкоде» и открыл двери. Просто, чтобы убедиться, что там никого нет, но еще тепло и пахнет терпкими духами. Дождь превратился в ливень. Я поехал обратно. Я все понял.
- Что же вы поняли? – спросил другой голос, по звуку находящийся дальше от микрофона.
Молчание, шорохи. После долгой паузы:
- Девушка, которая улыбнулась – она в тот день хотела, чтобы ее кто-нибудь рассмешил. Может быть, даже я. Леночка всегда мечтала о ребенке. О сыне. Мальчик мечтал поиграть в последний «Варкрафт» на мощном компьютере нашего шефа. Алексей, который брюнет, видимо, думал о Леночке. Горгона – о красивом и влюбленном мальчике. Мальчик, очевидно, абы о ком… м-да… молодой, видимо, был. И глупый. А Фадеева желала устроиться в банк на работу.
- И что дальше?
- В какой-то момент неутоленные желания всех (по крайней мере, большей части) сотрудников нашего предприятия замкнулись друг на друге. Случай уникальный. Впрочем, не менее уникальный, чем достижение критической массы ураном двести тридцать… сколько там? …семь? Или это про цезий? Уже забывать начал – давно это было… Да и напомнить некому – обеспамятовал народ. Ну так вот. Линии наших желаний могли бы переплестись сложным узором и образовать кристалл… знаете, как лед разрушает стекло, в котором замерзал, будучи водой? Вот формулу воды – ту помню еще… Но про кристалл - это мое предположение. Так или иначе, сработал неизвестный физический или метафизический закон и…
- Или слишком много народу пожелали, чтобы банк взорвался, - прервал Вианора следователь.
- Может, и так. Но только никто из сотрудников не успел даже подумать о смерти. Как говорили раньше – облегчить душу. Подумать... да не то чтоб о вечном – просто о чем-то абстрактном. И души эти остались на земле, прибитые неутоленными земными желаниями. А через год, в силу уже известного нам закона о привидениях, они пришли их утолять, воспользовавшись тем, что новые сотрудники банка надрались и сами стали странее странного. Утолив же – исчезали. Обретали, если так можно выразиться, вечный покой, или что там им положено обретать.
Вы тоже считаете меня идиотом?
- Отчего же… - следователь, очевидно, вздохнул. – Вы не представляете, с каким количеством удивительных явлений нам приходилось встречаться. И насколько удивительными бывают эти самые явления. Только почему именно через год?
- Не знаю. И наверное, не узнаю никогда…
- Хорошо. Подождите здесь, я сейчас вернусь. Если наш эксперт сегодня на месте, то возможно узнаете.
Шорох, шаги, дверной скрип. Тишина. Затем слабый шорох, удаляющиеся шаги, звук хлопнувшей двери и стихающий топот…
Майор выключил диктофон.
- Извините. Мы просили его подождать, но… сами понимаете. Он ушел и…
- Понимаю, - кивнул эксперт. – Значит, никто из них про себя ничего не помнил… В том числе и он сам. Он хотел попасть в интересную историю. Мистическую.
- Да.
- А его мама хотела, чтобы он повзрослел. Я думаю, все они все теперь довольны.
- Перестаньте! – бухнул майор кулаком по столу. – Конец дня! Не будь вы нашим внештатным сотрудником, я бы…
- Что вы от меня-то хотите? – не понял эксперт. - Я тоже устал.
Майор оперся руками о стол и наклонился ко нему.
- Я хочу, черт вас дери, знать – что делать с несколькими десятками живых свидетелей? Они поверят в этот бред?
- Попробуйте опять взорвать, - посоветовал эксперт.
Военный ответил нецензурно. Смысл тирады сводился к тому, что делать это теперь – крайне невыгодно. Поэтому никто не позволит. Тем более, второй раз.
- Ну, а память я стирать не умею, - пожал плечами эксперт. – Привлеките своих штатных гипнотизеров.
- Чертовы колдуны… - буркнул майор, что-то зачеркнув у себя в отчете. – Хоть бы что умное сказали… Екстрасенсы хреновы. Только сенсить и можете.
Эксперт послушно подумал, а затем внезапно улыбнулся.
- А может быть этой пачки призраков во главе с Вианором, план по дискредитации которой вы, я уверен, уже начали составлять, никто и не заметил, кроме нас? Знаете что? Соберите их всех и просто скажите – этого не было. И они будут вам благодарны. Люди в наш век больше доверяют другим, чем себе. Они смотрят рекламу и читают газеты.
- Вы переоцениваете газеты и рекламу, - упрямо буркнул майор, снова углубившись в свою писанину. - Как пишется «Веанор» или «Ви..»?
- Вианор. По-гречески значит «сильный». Был такой святой мученик. В некоторых сектах полагают, что человек с таким именем придет с небес возвестить людям о конце света. Странно, что вы не в курсе.
- Я не обязан знать все, - занервничал майор, придавленный чужой эрудицией. Очевидно, кривил душой, когда просил эксперта сказать что-то умное. – Тем более, знаете, такие редкие имена…
Консультант отошел к окну, смотреть, как зажигаются окна. За каждым стеклом – пока еще свои - тоска, радость, но неутоленные желания уже все больше общие и одинаковые. Мечты, которым не суждено сбыться – разве можно купить все, что видишь на экране? Или добиться любви того, кого видишь в кино? Эти вожделения слишком громоздки для душ тех, в чьих головах скоро привычно перестанут появляться лишние мысли. Останутся в основном желания. Сильные, яркие, как рекламные картинки. Проголодался? Не тормози… И вообще не тормози. Хоти. Чем больше хочешь, тем лучше. А мы за тебя решим, чего ты у нас хочешь больше всего. Работай, желай, и не делай никаких выводов, потому что все нужные выводы уже давно сделали за тебя умные люди. У нас есть целое ведомство готовых выводов… - не сказал эксперт. Прозвучало бы, наверно, глупо.
- Не такое уж это редкое имя, - произнес он вместо этого. - Меня, например, тоже так зовут.
Майор поднял голову от бумаг. Похоже, он все-таки знал больше, чем говорил, запоздало догадался консультант. И, как старшее поколение, все еще умел мыслить – хотя бы до момента испуга. Пистолет, невесть как появившийся в его руке, дрожал.
Но выстрелы так и не прозвучали. Хорошо, подумал Вианор. Продолжай думать, майор.
Он слегка наклонил голову в знак прощания, повернулся и вышел вон.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#11
Лужа
(13196/15548 зн.)
Наш разум — это лужа, мутно отражающая действительность. Как я неоднократно примечал, чем мутнее вода в луже, тем устойчивее отражается в ней окружающий мир, и тем хуже видны глубины — и наоборот. И уж если речь зашла о лужах, именно с одной из них связана у меня детская история, напоминающая начало нынешней.
Как-то осенью я шёл в музыкальную школу, и на пути у меня оказался великолепнейший, почти квадратный водоём, вода в котором была столь непроницаема для взора, что простое действие — измерить глубину — напрашивалось само собой. Я вступил на тернистый и мокрый путь батиметрии своими чёрными, украшенными рельефным орнаментом из полуовалов и оттого детскими, резиновыми сапогами и сходу ушёл в жидкость по щиколотку — для городских луж редкость. Редкость явления побудила меня исследовать его поосновательнее, и вот — полсапога… сапог… залило… почти до колена… Я спохватился, но сидящая в голове исследовательская программа затолкала меня, упирающегося, в эту лужу ещё на два шага — по пояс. Руки автономно подняли над головой футляр со скрипкой и папку с нотами, мошонка съёжилась, в глазах, должно быть (не видел), застыл испуг…
Тогда у меня хватило сил повернуть обратно. Теперь — не знаю…
Пресловутое «теперь» началось года полтора назад, когда мне, студенту юрфака, предстояло сдавать один из левых экзаменов, имеющих левое же отношение к моей будущей профессии, но правое и прямое к диплому. Преподавался предмет моей головной боли полным уродом, что означало, что готовиться надо самому, а спросят так, как будто я понял — ну, или, как минимум, посетил — все лекции. И я готовился. Страдал ночными кошмарами, но — готовился.
В ночь перед экзаменом (казалось бы, вот она, кульминация кошмаров!) мне приснилось, что звонит телефон. Звонит долго, одиноко, ищет сорвать меня с места и бросить моё ухо на тёплую, как рвотная масса, пластмассу трубки. Я сорвался — и нашёл за дырчатым пластиком отдалённый и какой-то глубоко равнодушный голос, сообщавший, что мне надлежит вытянуть третий слева билет. Почему-то голосу я поверил и, проснувшись, остался в доверии к нему.
В третьем слева билете были вопросы, по которым я подготовился наиболее приятным образом, и четвёрка в зачётке укрепила меня в доверии к ночному телефону. Мои детские сапоги сделали первый шаг.
Ночной телефон ещё пару раз конкретно меня выручал — когда я согласно его сообщению сбежал с пары и открыл потерявшей, как оказалось, ключи матери квартиру, и когда он надиктовал мне ключевую часть дипломной работы.
В четвёртый раз он позвонил выходным днём. Сигнал был тот самый — долгий, одинокий, рвотный, а ведь наш аппарат обязан издавать мелодичную трель, — мать, наконец, сняла трубку и в недоумении окликнула меня. Я столь же недоумённо дошагал до источника беспокойства, и голос — отдалённый, глубоко равнодушный, тот самый, — сообщил место и время встречи. Я, воровато оглянувшись, потянул ногой провод: так и есть, отключен, прячемся помаленьку. Но доверие, вызываемое во мне голосом, не исчезло, а усилилось пусть осторожным, но любопытством, начавшей набирать во мне обороты исследовательской программой, и я отправился встречаться.
Место рандеву представляло собой поляну в лесопарке, и посреди поляны стоял аккуратный металлический домик, внутрь которого можно было попасть через люк. Люк был открыт, когда я шагнул внутрь, и у меня по спине пробежала холодком мысль, что вот, сейчас он захлопнется — но нет, меня просто пригласили пройти вглубь помещения.
Здесь, куда я вошёл, было довольно уютно, хотя помещение, похоже, предназначалось для выполнения технических функций. Одну из стен занимала непонятного рода аппаратура, перед ней располагались два сиденья, прочие жались к стене напротив, освобождая середину для… для чего бы в рубке могло использоваться свободное место, задался я вопросом. На одном из сидений у стены развалился, насколько оно давало возможность, объект классических алкогольных галлюцинаций — маленький зелёный человечек.
Заметив, что я его увидел, человечек встал, пересёк пространство, протянул мне руку и, не представляясь, приветствовал:
— Здравствуйте, господин Пружинников.
Хм, а меня тут знают, сказал я себе не без некоторой гордости, осторожно принимая рукопожатие, а зелёный продолжил:
— Я принял решение обратиться именно к Вам как к единственному человеку, объединяющему три качества: юрист, контактёр и лицо, проживающее вблизи места аварии.
— Какой аварии? — не выдавая волнения, полюбопытствовал я.
— Той, что мы потерпели несколько лет назад. Технически мы всё ещё способны оградиться от утечки информации, так что о нашем существовании не знают другие жители вашей планеты. Но для того, чтобы наладить правомочную связь с базой, а в конечном счёте и получить техническую поддержку, нам нужно уточнение некоторых её юридических аспектов.
— Её — это связи, базы или поддержки? — вновь, уже с меньшим внутренним волнением, полюбопытствовал я.
— Её — это прежде всего поддержки, — сообщил человечек, — но Вы правы, и связи всегда тоже.
Меня сперва поразила мысль, что у инопланетян — а кто бы это мог оказаться ещё? — существует своя юриспруденция, но терпеть поражение не мой принцип, и мысль моя была обёрнута мною мне же во благо: у существ есть законодательство, они его чтят, они могут вызвать грамотного в нём человека, чтобы он помог сделать им то, что для них важно, и такой человек — я. Мой разум отразил действительность в удобоваримом для меня плане — правовом.
— И вы, — задал я вопрос, — хотите уточнить эти юридические аспекты у меня?
Мне показалось, что зелёный подмигнул мне своим немигающим глазом-сливой:
— Не совсем так, господин Пружинников. Скорее, мы хотим уточнить их в процессе того, как Вы окажете нам некоторую услугу.
— А именно?
— Мы просим Вас о судействе.
Я почувствовал, что пора бы и сесть, но не был уверен в том, что сиденья в рубке (а равно и мои ноги, пока я не уселся) поведут себя подобающим образом. Инопланетянин оказался ещё более наблюдательным, чем при встрече, и подвинул ко мне кресло, и вот мы уже сидим вполоборота друг к другу и — странное дело! — как ни в чём не бывало обсуждаем вопросы юрисдикции инопланетного корабля (того, что я принял за домик) и моих судейских полномочий по отношению к внеземным существам.
Расклад следующий. При аварии погиб судья экспедиции, и хотя зелёные могут голосованием выбрать нового судью, для того, чтобы голосующее собрание было полномочным, требуется присутствие дееспособного бортового командира. А он-то как раз был в коме — тоже после аварии. А поскольку лица такого ранга в экспедициях гибнут, как правило, вместе со всеми, а при любой угрозе их жизни отправляются в законсервированном виде на базу другими членами экспедиции, случай был из ряда вон выходящий. Но специалист экспедиции по информационным потокам (он сидел передо мной) по своим тайным каналам нашёл прецедент, согласно которому в такой ситуации ему дано право привлечь к судейству представителя местного населения.
Из этого я, между прочим, сделал вывод, что право у них прецедентное, как в Англии и Америке, а не законное, как в России, и это показалось мне любопытным.
Любопытным был и статус говорящего со мной. Он охарактеризовал своё положение так:
— В вашей действительности мои функции делятся между курьером, нейрохирургом, радистом, web-администратором, стукачом, специалистом по PR, оратором, переводчиком, разведчиком, специалистом по кадрам, экстрасенсом, нотариусом, психоаналитиком, пресс-атташе и инженером контрольно-измерительных приборов, и возможно, что я чего-то не учёл.
А вот суть дела, по которому меня пригласили, заставила меня крепко задуматься.
Дело о поддержке с базы заключалось в том, чтобы предъявить ей судебный иск на оказание технической поддержки с процентами. Дело же о связи касалось её способа: в качестве антенны для инопланетного передатчика на канал экстренной связи планета-космос использовалось живое тело одного из членов экспедиции, и только по суду можно было определить, чьё именно — никто не хотел подвергаться такому износу.
Прежде, чем приступить к делам, я очень долго пытался вникнуть в суть правовой системы зелёных человечков и поначалу ничего не понял — меня ввело в совершеннейший ступор то, что право у них не состоит из отраслей. У нормальных земных людей ведь как? Право ветвится на гражданское, семейное, уголовное, жилищное и так далее, и все они отражены каждое в своём кодексе. Здесь же, у инопланетян, всё иначе. Зелёный судья запрашивает у зелёного специалиста по информационным потокам прецедент, тот его находит или не находит, и судья выносит решение по делу, либо используя прецедент, либо создавая новый, но всегда по аналогии с чем-то.
Что ж… первое, что я сделал, выйдя из ступора — угадайте, что? Ну??? Правильно, запросил прецеденты. По второму вопросу их нашлось аж четыре, по первому же ни одного — при авариях в прежних экспедициях спецы по инфпотокам успевали дать свой инопланетный SOS на базу до поломки аппаратуры. Ну, тогда сам дурак, отметил я про себя, не будет тебе процентов, с тебя ещё и взыщется, — отметил и принялся разбирать прецеденты по антенне.
Как я уже говорил, их было четыре.
В первом случае зелёные человечки рухнули на мёртвую планету и по одному умерли от голода. Спец по инфпотокам закодировал сообщение перед смертью. Последний живой — а им оказался судья — самореализовался в качестве антенны и от этого умер. Зато мир узнал, что планета не населена.
Во втором прецеденте один из членов потерпевшей крушение экспедиции оказался в роли антенны случайно, и спец по инфпотокам не замедлил этим воспользоваться. Помощь пришла, но судья лишил спеца права на долю в её делимой части; спец добирался до базы хоть и на восстановленном корабле экспедиции, но без пищевого довольствия, в результате чего по дороге умер от голода.
В третьей ситуации судья определил, кому быть антенной, путём жребьёвки. После использования вытянувший жребий тронулся умом и убил спеца по инфпотокам, за что по решению судьи был оставлен на планете — как я выяснил, на нашей, — и влился в местную культуру, став известным исламским террористом.
Четвёртая антенна появилась путём самовыдвижения. Условием антенны было, что по смерти её имя будет прославлено экипажем путём установки памятника в центральном помещении базы. Судья постановил антенну назначить, условие принять, и памятник на базе стоит до сих пор.
Разобрав случаи, я поинтересовался, преобладают ли в инопланетном праве императивные или диспозитивные методы, и выяснив, что вторые, понял: дело об антенне будет проще пареной репы. В самом деле, четвёртый прецедент был создан диспозитивно; фактически, это была сделка антенны с экипажем на возмездных началах с разрешающим условием. Конечно, мне с моими земными представлениями о праве казалось странным, что сделка была заключена постановлением судьи, но чего только, наверное, не бывает у этих инопланетян…
Суд был скор. Или, если угодно, торг — неважно. Экипаж сбежался в рубку как по команде. Желающий продать своё тело нашёлся почти сразу, и условием его был вывоз с Земли и передача в собственность его наследникам половины земных запасов нефти. Я, было, запротестовал, но спец по инфпотокам меня унял:
— Вы, должно быть, не знаете, господин Пружинников, а вот ряд геологов вашей планеты знает: нефть — возобновляемый ресурс, и вырабатывается она особого рода бактериями в полостях земной коры. Выкачивая нефть из пласта, вы поступаете с ней не как с самородной медью в жиле, а скорее как с рыбой в озере. Нельзя брать много и резко, а то начнётся депопуляция, и рыба вымрет от недостатка генофонда. А у нас, между прочим, щадящие методы изъятия ресурсов из недр — не то что у вас. Нам можно.
— А что будет с ценами на нефть? — возразил я.
— Ничего, — ответил он, и это был ответ истинного спеца по инфпотокам, — цены меняются вслед за информацией о количестве, а не за самим количеством, а о нашей акции никто не узнает.
— Но ведь это собственность землян, — снова, уже менее уверенно, возразил я.
— Она не объявлена в собственность, — заметил тот, — и находятся все нужные нам месторождения, между прочим, на нейтральных территориях. Кстати, в связи с невозможностью требовать процент с базы прошу назначить мне сверх доли антенны четверть земного запаса нефти.
Кроме мысли, что инопланетяне либо богаты, либо жулики, если хотят столького, мне больше ничего не пришло в голову, и спустя полчаса после вынесения постановления я лицезрел, как назначенного на роль антенны сажают на кол, виноват, на антенный фидер, а он истошно вопит и всё больше зеленеет.
— Звук как механическое колебание лишь побочный эффект, — пояснил спец по инфпотокам, — на самом деле существенно то, что антенна излучает биополе, а я с приборов через фидер его модулирую.
После сеанса передачи спец с удовольствием дал мне осмотреть давно остывший и заброшенный антигравитационный двигатель корабля, его аннигиляционную пушку и голографическую модель выкачки и телепортации земной нефти.
Именно тогда я понял, что нахожусь на той стадии, когда в детские, с рельефными полуовалами, сапоги заливаются первые струи воды. И не остановился.
Помню, я ещё спросил, почему бы не телепортировать корабль со всеми членами экспедиции куда надо, и кто-то из зелёных ответил через переводчика, что их науке пока неизвестны способы телепортации структур сложнее химической, и что при попытке переправить живое существо на тот конец прибудет лужа простой органики.
Спец по инфпотокам заверил меня, что право быть судьёй, которым я уже пользуюсь, очень почётное, и ни он, ни кто-либо другой не могут меня его лишить. И меня оставили на корабле.
Когда поддержка с базы пришла, мы восстановили корабль и улетели с Земли. Год я находился на базе и выступал в качестве судьи в самых различных спорах. То ко мне обращался зелёный человечек, на земле известный со времён Древнего Рима как двуликий Янус, с просьбой принять иск об образовании двумя его физическими лицами одного юридического. То некто подавал мне жалобу на жителей Земли, своим искусством оскорбляющих честь и достоинство инопланетных цивилизаций. Часто судились из-за права на связь с контактёрами и на передачу сведений уфологам. Словом, на отсутствие забот жаловаться не приходилось.
И вот сейчас я в отпуске. Меня, по моей просьбе, доставили на Землю — и какой же я её нашёл? Сперва залило пол-Европы, так что она превратилась в огромную грязную лужу, затем начались пожары по всей России, участились сходы лавин и, в довершение всего, появились прогнозы на тёплую бесснежную зиму…
И мне в голову закрадывается мысль: почему именно сейчас? Почему не год, не два, не три назад? А не может ли быть такого, что при телепортации зелёными человечками земной нефти к себе на родину в атмосферу Земли был выброшен метан? Ведь это же парниковый газ…
Вот в какой я луже. И, казалось бы, остановиться просто, но на поверку оказывается, из неё ещё надо выбираться. А как?
Единственный выход, который я воспринимаю мутной лужей своего разума — подать в суд на инопланетян от лица всего населения Земли. И поскольку иск такого уровня можно подавать на имя не ниже чем главного судьи базы, а для меня уже приготовили это тёплое местечко (можете заранее поздравить, выберут через месяц после окончания отпуска), так вот, поскольку дела обстоят именно так, я призываю того, кто читает это обширное, снабжённое литературно оформленной преамбулой, послание:
Кто бы ты ни был, читатель, подай на инопланетян иск главному судье инопланетной космической базы господину Пружинникову. Сделай это, и права нашей потревоженной планеты будут под защитой.
Иск следует подавать по каналу экстренной связи планета-космос в биоэнергетической форме в двух экземплярах. Возмещение антенне гарантирую за счёт личных сбережений.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#12
Стеклянный колпак
(5981/7100 зн.)
***
Зина проснулась счастливой. Ей снова снились семь ангелов. Они явились, когда надежды уже не оставалось, и сказали: ну что же, начнем сначала.
Рассеялась пелена, двадцать лет назад закрывшая солнце; воздух стал невозможно чист и сладок; реки за месяц вернулись в свои берега. Уцелевшие люди поднялись из шахт с искусственной вентиляцией; выбрались с переполненных станций метро; спустились с гор, чтобы очистить от ила улицы; и дети шлепали по быстро мелеющим лужам, пока их матери терли оконные стекла в верхних этажах, и рвали, комкали старые газеты, кричащие заголовками:
«Человечеству нужна тотальная депопуляция!»
«Людей может спасти немедленная остановка всех производств!»
И, наконец:
«Нас спасет только чудо…»
Из детства ей отчетливо помнился респиратор; с кислородными баллонами стали ходить позже.
Зина села в кровати; тряхнула головой, чтобы прогнать мысли о баллонах. Все в прошлом. Мишкина постель была пуста. Она накинула кофту и выглянула за дверь. В сенях удочки нет, значит, он с утра при деле. Сунула ноги в боты, проскрипела по ветхому крыльцу – пасмурный денек, да уж какой есть.
Спасибо за день, мои ангелы!
Старая изба на краю леса; пальцы потрескались; по вечерам болит спина; в колодце ледяная вода; парень уже отлично рубит дрова – счастье, Господи, какое счастье! После всего и думать невозможно было о том, чтобы жить в городе. Город задушил Сережу, ее мужа.
Безумство любить друг друга и рожать ребенка на краю гибели. Но людям свойственно надеяться до последнего; и они целовались, как ни в чем не бывало, сняв маски, буквально – задыхаясь, буквально – до головокружения и звона в ушах; и Зина внешне безмятежно носила свой живот под удивленными или завистливыми взглядами.
Мир крутится вокруг детей. Ради маленького Мишки умер Сережа; ради Мишки осталась жить она. В глубине души Зина была уверена, что и ангелы пришли на Землю ради ее сына.
Он все просит: мам, расскажи мне еще про них.
«Ты что, ничего не помнишь? Понимаешь, нам было уже совершенно нечем дышать. Когда ты родился, мы с твоим папой жили в шахте. Откуда в ней было взяться воздуху, если наверху его не было? Наверху пелена облаков делалась плотнее с каждым днем, там были сплошная вода и черный смог; солнце не светило; а трубы продолжали дымить, как сумасшедшие. И когда мы стали совсем задыхаться, когда умер папа, пришли семь ангелов, и мир стал прежним. Они не спустились с неба, просто соткались в воздухе. Высокие фигуры, излучающие свет».
- А ты их видела?
«Только по телевизору. Ангелы шли по земле, взявшись за руки; и там, где они проходили, все становилось, как раньше: светлело небо, в горах даже снова появились ледяные шапки, а где-то на севере пошел настоящий снег; так сказали в «Новостях».
А потом показали, как люди бьют камнями стеклянный колпак».
Мальчик спрашивал: что такое телевизор?
«Неважно, он нам теперь не нужен».
По телевизору опять показывают фильмы; репортажи о новой жизни городов; шоу и карнавалы. Все это не для меня. И я никогда больше не полюблю мужчину. Я бесконечно счастлива здесь, на краю мира, с моим единственным ребенком. А телевизор спрятан так далеко, что Мишке его не найти.
Он не ходит в школу, на кой нам эта школа, чему там выучат. Е равно эм це квадрат? Кому от этого была польза? Немало таких, как мы, живут по лесам; придет время – найдем невесту мальчику.
- Расскажи мне про папу.
«Потом, сейчас мне пора за хворостом».
Я расскажу Мишке позже, когда он подрастет, как продержала его день, и второй, благодаря баллону отца. Много ли ребенку надо? Того, что взрослый истратит за три часа, малышу хватает надолго.
- Расскажи про стеклянный колпак.
«Баллонов на всех не хватало. На поверхности построили огромный колпак, под ним была искусственная атмосфера. Все в шахте только о нем и говорили. Что там настоящие сады и парки, дома из дерева и кирпича. В это я не верила. Но понимала, что там можно продержаться, пока воздух не восстановится. Производства ведь уже уничтожили. Под колпак брали не всех, нужны были особые заслуги или таланты. А какие у нас с тобой таланты… Прошел слух, что двадцатого сентября вход под колпак закроют; дату держали в секрете, но многие знали. Тебе трудно это понять, но когда человек один, он может совершенно спокойно взять и умереть, и ему себя почти не будет жалко. А вот, если у него есть малыш… Я представляла «Титаник»…
- Что такое «Титаник»?
«Огромный корабль, который утонул сто пятьдесят лет тому назад. На нем погибли сотни людей, погибли только потому, что им не хватило места в шлюпках. Пассажиры вели себя по-разному: кто-то выл и дрался, превратившись в животное; а кто-то тихо шел ко дну, оставаясь человеком. Так вот, я иногда представляю, что я на «Титанике». Как бы я повела себя там? Будь я одна, ни за что не стала бы пихаться локтями у шлюпки. Я ушла бы в самый темный уголок и ждала там смерти. Но если бы со мной был ты, наверное, я дралась бы и царапалась, чтобы ты попал в шлюпку. Потому что я – мама. Все мамы такие. И поэтому я хотела схитрить как-нибудь, чтобы ты оказался под стеклянным колпаком: выдать тебя за вундеркинда, трехлетнего полиглота; или просто убить охранника».
- Кто такие вундеркинд и полиглот?
«Теперь это совершенно неважно. Сегодня мы наберем ягод, а после обеда я схожу в магазин за сахаром, и будем варить варенье на зиму».
-Что такое магазин, мама?
«Колпак был оцеплен со всех сторон; я кружила вокруг него день за днем: просила, унижалась, пробовала угрожать; совала солдатам бабушкины серьги и кольца. Бессмысленно - золото больше не имело цены. Я боялась оставлять тебя одного в шахте; но ничего не оставалось. Нужно было найти лазейку и вернуться за тобой. Но все, понимаешь, все, было напрасно.
И тогда я стала молиться. Наверное, все мамы молились. Я просила прощения за Полиуретан; за Полихлорвинил и Диоксины; за Генную Инженерию и Ядерную Физику; за Крекинг Нефти; за Шлакоблоки и Железобетон; за Одноразовую Посуду. За дурь и глупость; за слепоту и недальновидность; за разврат; за помойки, покрывшие землю. Ради того, чтобы не мыть тарелки и не ходить за молоком с кувшином, мы отняли будущее у детей. Они не виноваты!.. Пожалуйста, простите нас!..
И ангелы услышали мои молитвы».
- Мама, я не знаю, что такое железобетон!
***
Зина прошла через свой огородик, и ступила на лесную тропу; шла, повторяя и повторяя про себя: мы совершенно задыхались, умер мой муж, мне нужно было спасти сына и пришли семь добрых ангелов. Деревья гладили ее ветвями по плечам; пушистые нестрашные облака махали небесными крыльями; мягкая трава устилала путь; а птицы пощелкивали: «не-плачь! не-плачь!»; и уже виднелась между деревьев широкая спокойная река; и лодка близко от берега; и она знала, что в лодке ее сын. Зина глубоко вдохнула воздух и закричала: «Ми-и-ишка!»
***
Маленькая женщина в сером комбинезоне сидит на бетонном полу, привалившись к склизкой стене. Влево и вправо уходят слабо освещенные тоннели; разносится глухой шум лифтов.
Женщина бредит.
***
Зина очнулась. Закашлялась, припала губами к резиновой трубке. Нечего валяться. Надо встать и идти на разведку. Какие молитвы, какие ангелы.
Сегодня девятнадцатое.
Последняя надежда запихнуть Мишку под этот колпак.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Д#13
СЕМЬ
(11438/13585 зн.)
Хрустальное октябрьское утро едва прогнало первые осенние заморозки с пожухлой травки, когда на постоялом дворе одноглазого Селима – а двор этот был, заметим, лучшим в Кафе, - появился высокий смуглый человек в зеленой бархатной куртке и зеленом же берете с петушиным пером. Он неторопливо прошел между повозок с сеном и снедью, стараясь не запачкать высокие дорожные сапоги, поднялся по скрипучей внешней лестнице на второй этаж, где были устроены комнаты для гостей, и бесшумно отворил дверь в первую из них. Там, в лучах робкого солнца, на узкой кровати сном праведника спал юноша лет восемнадцати. Человек, все так же стараясь не шуметь, подошел к изголовью кровати и внимательно вгляделся в умиротворенное лицо. Так и есть. Ему снова снились семь ангелов. Как и вчера. Заметив смотрящего, ангелы стали непристойно кривляться. Человек в зеленом улыбнулся, помахал им рукой и отошел. Спустя минуту юноша открыл глаза.
- Михал! Вот так не ожидал!
Вскочив с кровати, он начал спешно одеваться, бормоча приличные случаю любезности.
-Не суетитесь, мой дорогой сеньор Антонио, - голос гостя звучал чуть насмешливо, чуть покровительственно. – Я, видимо, побеспокоил вас своим ранним визитом, но, надеюсь, после завтрака, который нам подадут, вы меня извините. Извините, надеюсь, и то, что в столь ранний час я пришел просить вас оказать мне услугу…
- Мне извинять вас?! Господин… Михал, после всего, что вы для меня сделали! Да, черт возьми, теперь я ваш со всеми потрохами! Дьявол! Вы мой гость, и Господь свидетель, нет такой услуги, которую я… В общем, вы можете просить у меня что угодно!
Михал усмехнулся:
- На вашем месте я бы поостерегся... Что, если я попрошу больше, чем вы сможете дать?
Антонио показалось, или действительно у его гостя такой резкий, словно каркающий, голос? И почему чуть насмешливое выражение глаз Михала приобрело не замеченную ранее хищность? Какое-то мгновение у Антонио было ощущение, что он заглянул в колодец, на дне которого жило своей непонятной жизнью что-то ужасно древнее, непостижимое и оттого страшное до мурашек вдоль позвоночника, до ватных ног и срывающегося на истерику голоса.
С той поры поселилось в юноше незнакомое ему доселе чувство, словно гуляет внутри пронзительный ветер, и под его ударами сжимается и леденеет несчастная душа.
- Впрочем…, - как ни в чем ни бывало продолжал Михал, - Да ладно, друг Антонио! Я прошу у вас позволения сопровождать вас в вашем путешествии. Конечно, до тех пор, пока наши дороги совсем уж не разойдутся.
Антонио ответил не сразу.
- Да… Да, конечно, – выдавил он наконец, - Моя жена будет просто счастлива познакомиться с вами…
Михал снисходительно улыбнулся – договорились, дескать, но...
- Но прежде… Меня задерживает здесь еще одно дело. Вы не против, если мы начнем наше путешествие от порта?
- Как скажете... э-э-э... дорогой друг. Я столь многим вам обязан, что небольшая задержка в пути – это только малая толика…
- Полноте, сеньор Антонио! За разговорами мы совсем позабыли о времени… А вот и завтрак! Давайте же воздадим ему должное и незамедлительно тронемся в путь. Иначе, боюсь, сеньора Джудитта еще долго будет ждать своего муженька!
Антонио невесело засмеялся, и тотчас его душа сжалась под порывом колючего ветра. Гнал это новое Антонио из себя, гнал, куражился и храбрился. Отступал холод ненадолго, а потом бил ледяным кнутом по несчастной душе сильнее прежнего.
***
Они стояли на пристани. Мимо них, мимо собравшихся горожан шли, понурив головы, солдаты Ломеллино. Пройдя огнем и мечом по Капитанству, армия метрополии обломала зубы о маленький городок, зажатый в узкой долине, и теперь ее остатки с позором возвращались обратно. Их рейд, такой успешный вначале (шутка ли – две крепости меньше чем за месяц!) из победоносного шествия превратился в поспешное бегство. Ломеллино, кумир генуэзской молодежи, щеголь и отчаянный храбрец, внимательный любовник и дальновидный стратег, живое воплощение успеха, блистательный сеньор Ломеллино, – был жалок. Он командовал отступлением, возможно, впервые за всю карьеру военного, не поднимая глаз на невольных свидетелей своего падения.
Войска грузились на караки, любезно предоставленные консулом Кафы, а Антонио тихо закипал в бессильной ярости.
- Посмотри, Михал, ты только посмотри, - шептал он своему спутнику, - что сделали со славой Генуи турецкие собаки! Дьявол! Ах, если бы он смог вернуться сюда! Мы бы показали этим негодяям, мы бы заставили уважать себя! Ах, Михал! Какой позор!
И тут над толпой прозвенело одно-единственное слово, и когда оно было произнесено, все заметили, как вздрогнул сеньор Ломеллино, как втянул голову в плечи, словно в ожидании удара.
- Трусы! – звонко выкрикнул молодой голос.
В следующую секунду Антонио увидел себя возле паренька лет пятнадцати.
- Как ты их назвал, сволочь?! – Антонио вцепился в рубаху парня, тот что-то залопотал быстро и непонятно. Потом Антонио скорее почувствовал, чем понял, что мальчик говорил по-гречески.
- Притворяться, собака, вздумал?!! – проорал он в худое веснушчатое лицо. Мальчик зажмурился…
- Площадная погань! Грязь! Скотина! - удары сыпались на безропотную жертву так щедро, что у Антонио разболелась рука.
- Собака! Ублюдок! Недоносок! - на камни набережной брызнула кровь.
- Пес паршивый! Выродок! Дьяволово отродье! – не унимался Антонио и тогда, когда его оттащили от еле живого паренька.
Потом он чувствовал только цепкую руку Михала, бег по узким городским улочкам, вопли толпы; наконец, стремительный прыжок в седло, и – прочь, прочь от грязи, крови, позора! От согнувшегося Ломеллино – кумира-предателя, от собственных страхов и от ледяного кнута, стегающего скулящую душу!
До самой Солдайи ехали молча. Антонио поначалу пытался размышлять о том, что на него нашло утром, но потом махнул на все рукой и предался полнейшей апатии. Молчал и Михал – то ли уважая состояние товарища, то ли думая о чем-то своем.
Этой ночью, в убогом домишке на окраине Солдайи Антонио снова снились ангелы. Шестеро…
***
Каждый день приближал путешествие к концу. И с каждым же днем Антонио чувствовал себя все хуже и хуже. Кнут в его душе уже не унимался ни на секунду, но Антонио заметил, что некоторые мысли и поступки могут на время притупить чувство безотчетного страха и почти физическую боль. В такие моменты Антонио словно кидался головой в черную прорубь, а в висках стучала одна мысль - «Да пропади оно все пропадом!»
Так было в Солдайе, когда с подачи Михала Антонио устроил грандиозную попойку для встреченных ими знакомых отца. Кажется, они кутили целый день, в пьяном кураже швыряясь деньгами налево и направо, угоняли всю прислугу... Потом Антонио долго рвало, и Михал – совершенно трезвый и как всегда чуть насмешливый, – стоял рядом, держа наготове кусок полотна и миску с подкисленной водой.
Так было под Лустой, где в придорожной таверне Антонио попался на глаза заезжий торговец в сиреневом плаще, щегольски заколотом чеканной мангупской фибулой. Замирая от собственной дерзости, подстегиваемый конвульсиями забитой души, Антонио крался по увитой диким виноградом стене к окнам незнакомца. Бессчетное число раз умирал он от страха быть пойманным, но шальная мысль о собственной ловкости и неуязвимости отгоняла ужасы разоблачения и толкала вперед. Потом Антонио долго рассматривал свою добычу, и лунный свет играл на мордах диковинных зверей, стеблях невиданных растений.
Потом... Потом, уже за Горзувитами, была и Мария – тощий грязный подросток, которой было настолько все равно, что мужчина редкой добродетели не пытался этим воспользоваться; и старый нищий, по которому прошелся конь Антонио; и перевернутые крестьянские телеги («С дороги, негодяи! Не видите, кто едет?!»); и домик у Никиты, где, наверное, самой большой ценностью была византийская икона в серебряном окладе...
И холод. И страх. И глупые опустошающие сны с юродствующими ангелами. И насмешливые глаза Михала, которые, казалось, видят Антонио насквозь...
На шестой день изнурительного пути на прозрачном горизонте показались башни Чембало.
***
Когда отшумел веселый пир по случаю возвращения зятя, и гости, утомленные гостеприимством консула, уснули кто где; когда из-за черного холма, со стороны Харакса, показалась желтый круг Луны, и беспокойно заметались собаки в городе; когда часовые на стенах, ежась от ночного холода, сначала нерешительно, а потом все более и более увлекаясь, стали катать костяные кубики по перевернутым бочкам; в то самое безвременье, которое бывает так трудно отнести к «сегодня», а проще думать о нем, как о «вчера», - дрожащая тень скользнула по узкому коридору замка, неслышно пронеслась наперегонки со сквозняком мимо запертых кладовых, и, задержавшись на мгновение, юркнула в низенькую дверь.
Тихо горела свеча на столе, и седоволосая женщина подняла голову от шитья, услышав шум у двери. Потом она поправила выбившуюся из-под чепца прядь и улыбнулась в темноту:
- Госпоже не спится?
- Госпожа в отчаянии, Агнесса.
Агнесса нахмурилась. Она слишком любила эту свою госпожу, свою маленькую девочку, которая, хоть и выросла, но... но... но. Впрочем, остальных детей сеньора Алонсо, консула Чембало, Агнесса любила не меньше – как и положено няньке, купленной в Кафе за цену двух породистых скакунов.
Но все же Джудитта оставалась ее первым опытом.
И вот теперь этот опыт сидел босой, растрепанный, в одной холщовой ночнушке, под которой уже аккуратненько округлялся животик, и по глазам опыта было ясно, что не все у него благополучно. Как же тут не хмуриться?
- Что стряслось, милая?
Джудитта словно не слышала нянюшкиного вопроса, смотрела в одну точку на полу и кусала губу. Впрочем, нянюшка не торопила, а, помедлив с минуту, снова занялась своим шитьем. Захочет, дескать, сама скажет.
- Я не знаю, с чего начать, Агнесса, - сказала...
- Нууу, госпожа, с начала и начните. Да закончите поскорее, а то, боюсь, ваш супруг чего доброго разозлится, что вы от него-то считай, в первую же ночь сбежали к старой Агнессе.
- Ты знаешь, кто такой этот Михал, с которым приехал мой... сеньор Антонио?
- Да как же не знать, душа моя? Поди, теперь дон Алонсо его благословлять по гроб жизни будет, что спас вам супруга. Да и вы, сеньора моя, тоже ему многим обязаны. Ой, даже подумать страшно, что было бы, ежели б не случилось дону Антонио его тогда повстречать! Отважный человек господин Михал, хоть и странный какой-то. Но о том не нам с вами судить, дитя мое.
- Странный... – эхо? – человек...
- Что случилось? – нянюшка не на шутку встревожилась. Даже шитье свое отложила.
Но Джудитта только сильнее стиснула зубы, желваки заходили под бледной кожей, а на зеленые глазищи, о которых пели менестрели далеко за пределами Капитанства, навернулись слезы.
- Что случилось? Может быть, ваш супруг... – но Джудитта так отчаянно затрясла головой, что нянюшка в растерянности замолчала.
- Ну, ну, успокойтесь, деточка, - бормотала она, прижимая к высохшей груди кучерявую головку, - ну бывает, или вы думаете, сеньор Алонсо госпожу Оливию, матушку вашу, царство ей небесное, не поколачивал? Или...
- Нет! Нет! Ты не понимаешь! Никто не понимает! Батюшка вот тоже злится, а я... Я ведь... Я знаю, Агнесса... а мне никто не верит!
Совсем уж сбитая с толку, Агнесса молчала, машинально продолжая водить рукой по жесткой спутанной шевелюре.
- Ну, ну, Джудитта, не кричите так, малышей разбудите.. Ну что с вами, что... Может, позвать сеньора Антонио?
- Нет!
Злые, злые, нехорошие слезы. И кричать так посреди ночи тоже не хорошо – мало ли кто что подумает?
- Не ужели ты не понимаешь?! Неужели и ты не видишь?!
- Что милая?
- Это! Не мой! Муж!
Вот так.
***
-...и тут, значит, затрясло, затрясло, господина Антонио-то, и он весь такой стал, как прозрачный. И дым такой... ну вроде как когда с гор туман идет. И упал он, и лежит.
- Повешенный?
- Да нет, господин, повешенный, - тот весит себе, а это упал другой, прозрачный который. Он от сеньора Антонио как отделился, так и упал. А повешенный что ж? Висит, куда ж ему с веревки? А госпожа Джудитта как увидела, что с ее муженьком-то, так и сама того...
- Умерла?
- Да нет, ты не перебивай, господин хороший, ты слушай! Так вот я говорю, бросилась она прямехонько на него, схватила руками и кричит. Кричит, не пущу тебя, мол, не дам... А он...
- Антонио?
- Да при чем Антонио здесь? Дурья твоя башка! Уж не встревай лучше! Богемец этот, говорю, ну который спас сеньора Антонио в море!
- Ааааа... Так что он?
- А он отпусти, говорит, он обещал, и ничего, дескать, не поделаешь. Уговор то есть...
- Да хватит врать, Карло! Так заврался, что и сам не замечаешь! Сеньор Антонио по пьяни повесился, это все знают! Царство небесное, хороший господин был... Правда, когда вернулся из Генуи, немножко того стал... ну странный. Вспомнить хотя бы, как велел девку ту живьем закопать... Или купцов взять – пропали ведь, как в замке побывали, так и пропали... Но сеньору любил он, любил. Это точно.
- Да вы пейте, пейте, сеньор! Эту историю у нас все знают, любой вам расскажет - и про дона Антонио, и про жену его несчастную. Только Карло из трех слов два соврет, а вот спросите Омелио, и услышите чистую правду!
Человек, которому правдивый Омелио адресовал эти слова, улыбнулся:
- И чем же правда сеньора Омелио отличается от правды господина Карло? Ведь они все равно умерли, ведь так?
- Нуу... да, - согласился Омелио. - Госпожа Джудитта мертвенького сыночка родила и сама того... скончалась. Дело, сами понимаете, обычное.
Карло авторитетно закивал, да, мол, так оно и было, сущая правда...
Их собеседник тоже кивнул удовлетворенно, отставил пустую кружку и потянулся за зеленым беретом с длинным петушиным пером.
- Но по-крайней мере ему перестали сниться ангелы, - пробормотал он. – Вы не представляете, как это утомляет.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#14
Медный всадник
(28636/33387 зн.)
Ей снова снились семь ангелов, и это уже не могло быть случайностью. Не станут же они являться дважды просто так, без всякого дела? Освобождаясь от оков мучительного сна, гибкое черное тело нерешительным знаком вопроса змеилось по простыне. Неужели эта ночь – та самая? Так просто проверить! И так страшно разочароваться!
Наконец, она решилась. Найдя ногами шитые жемчугом мягкие туфли и накинув легкую тунику, она спустилась в сад; поначалу шла медленно, с достоинством царицы, потом все быстрее и, наконец, ступив на дорожку, ведущую к фонтану, сама того не заметив, побежала.
Она бежала, жадно глотая черный воздух, напоенный ароматами роз и кипарисов. Лицо, обнаженные руки и ноги сливались с ночью и казалось, - это не она бежит, а летит ее сердце, окутанное белоснежным шелком. Невдалеке раздалось приглушенное ржание и цокот копыт. Лошади? Ах, это, наверное, те лошади…
Ангелы являлись не зря: нефритовая чаша фонтана светилась долгожданным голубым светом; хрустальная вода неистово клокотала.
- О, боже… Он свободен! Он скоро будет здесь! – прошептала она в восторге и пала ниц, протягивая руки к востоку, - спасибо, тебе, Аллах, великий и милосердный!
…
Когда в воскресенье ровно в 20:00 Владимир Владимирович рассеянно говорил: «Пойду попью пивка», все домашние были уверены, что он действительно идет в кафе выпить пару кружечек пива, и не находили в этом пристрастии ничего предосудительного. Конечно, так оно и было, на то и кафе, чтобы в нем пить пиво; однако смысл еженедельного ритуала был совершенно иной. Главное, потаенное удовольствие состояло в наблюдении за посетителями.
Уму непостижимо, до чего неправильными, неумеренными, неразумными, так непохожими на Владимира Владимировича, оказывались другие люди. Еженедельно наблюдая представления этого театра несовершенства с иронией и даже чуть свысока, Владимир Владимирович в то же время испытывал странное чувство ностальгической зависти. Быть может, именно поэтому он очень стеснялся своего увлечения. Смотреть на чужую неправильность казалось ему соблазнительно, волнующе и неприлично, словом, примерно как подглядывать в женской раздевалке.
…
Двое мужчин среднего возраста, одетых недорого и практично, определенно были командированными инженерами из провинции. Владимир Владимирович догадался об этом еще раньше, чем услышал обрывки разговора, - по, так сказать, экстерьеру. Инженеры завтра улетали в Нижний Тагил и пришли погулять напоследок. Вспомнив свои командировочные подвиги, Владимир Владимирович поначалу несколько солидаризовался в душе с гуляками; однако оба мужичка были столь неловки, настолько в них не было ни капли артистизма, который только и оправдывает любителей гедонических развлечений, что очень скоро чувство симпатии сменилось легким раздражением, а затем – едва ли ни возмущением.
Тот, что был поактивнее, положил глаз на двух приятных во всех отношениях дам с фигурами, мастерски исполненными в стиле барокко. Несколько смущаясь, он подсел к ним и сделал первую глупость, - замолчал. Дамы после неловкой паузы продолжили разговор, впрочем, совершенно утерявший непринужденность, предоставив «смельчаку» с преглупым видом присутствовать в позиции «третий лишний». «Робкий», болея за товарища, сидел как на иголках. Ужасные минуты капали одна за другой, пока в досягаемости «смельчака» не оказалась официантка, мчавшаяся куда-то по своим делам. Инженер ухватился за нее (в прямом смысле слова), как за соломинку. С трудом удерживая стремительную работницу питания, он довольно-таки жалким голосом обратился к дамам с вопросом:
- Вино будете?
- Нет, спасибо, - ответила одна из них, даже не повернув головы.
«Смельчак» отчаянно проигнорировал отказ и авторитетно указал пленной официантке:
- Французского! За тридцать пять штук! - стараясь вложить в числительное «тридцать пять» еще более веса, этак сотни на полторы, после чего вновь смущенно умолк, ожидая, пока принесут.
Завладев бутылкой, он, уже опасаясь спрашивать разрешения, молча плеснул дамам в пустующие бокалы. Кажется, при этом несколько вина было разлито; вероятно, именно это обстоятельство заставило полногрудых красавиц грациозно затрепетать руками и волей-неволей обратить внимание на неожиданного кавалера. Раздались возгласы: «Ах, что Вы, не надо», «Спасибо, зачем» и еще что-то, впрочем, ужасно натянутое, но все же достаточное, чтобы «смелый» махнул рукой «робкому», - мол, иди, иди! «Робкий» подсел на самый краешек стула, и даже было удивительно, как вообще можно сидеть на таком крошечном краешке, но он как-то помещался, рискуя упасть и выражая всем своим существом крайнюю степень мучительной неловкости.
И надо же, даже после такого, чудом удавшегося знакомства, оба горе-ухажера продолжали молчать, как рыбы! Владимир Владимирович даже руками всплеснул в своем углу, - ну нельзя же быть такими недотепами! Дамы тяжело вздохнули и продолжили разговор, попивая вино за «тридцать пять штук». Между прочим, это было действительно недурное «бордо».
Безобразное молчание продолжалось еще четверть часа. Наконец, красавицы собрались уходить; «смелый» вскочил, предлагая услуги – проводить, помочь одеться, но во всем ему было категорически отказано; и тогда он, в последнем отчаянном порыве сорвал с вешалки пальто одной из прелестниц, распахнул его, и, ухватив даму за запястья, затолкал ей руки в рукава. Однако случилось непредвиденное: предприимчивый кавалер наступил, того не замечая, на краешек длинной полы, чувствуя сопротивление, рванул сильнее, мощно тряхнув пальто вместе с полувдетой в рукава дамой… Раздался треск, дорогой енотовый воротник оторвался напрочь, а инженер изобразил на лице такое ужасное выражение, что... В общем, с таким лицом впору в гроб класть, а не ухаживать за женщинами. Очевидно, это был полнейший провал и конфуз. Красавица гневно топнула ногой, вырвала шкурку из рук инженера и в сердцах заявила:
- Ах, отстаньте Вы, наконец… - и, обратившись к подруге, добавила, - пойдем скорее, а то еще зашибут ненароком…
И обе раздраженно застучали каблучками по лесенке, ведущей вверх, на улицу.
В опустевшем кафе воцарилась тишина. Печальные инженеры вернулись к столику, молча допили французское вино; затем заказали водку. И только когда графинчик совершенно опустел, недавнее приключение показалось им со своей юмористической стороны; они начали хихикать и крутить головами
- Ладно, не дрейфь, у нас еще целая ночь впереди, - утешал «смелый» робкого, - вернее будет по ****ям вдарить. Ничего, еще погуляем, не вешай нос.
Сказав это, он задумался – видимо о том, как бы ловчее «вдарить по ****ям», чтобы вновь не случилось осечки. И тут он, наконец, заметил притаившегося в углу Владимира Владимировича, который с затаенным дыханием ожидал финального акта драмы.
В глазах «смелого» отразилось какое-то подозрение, едва ли не испуг. Очевидно, фигура наблюдателя, остававшегося невидимым в течение всей мелодрамы, показалась ему угрожающей, однако он был в том состоянии опьянения, когда люди охотно идут навстречу опасности. И вот он встал и пошел прямо к столику Владимира Владимировича, оборудованному под наблюдательный пункт.
- Ты это, мужик, не из милиции? – спросил он вдруг упавшим голосом; эта догадка пришла ему в голову только что, в самый момент вопроса.
Конечно, многоопытный Владимир Владимирович знал, как надо общаться с пьяными; все-таки, не на Луне прожил годков сорок с лишним. Взглянув на инженера строго и прямо, он дождался, пока тот отведет глаза в сторону и сухо ответил:
- Почти…
Из теории общения известно, что такая недосказанность очень помогает в разговоре, если намерения собеседника известны лишь в самых общих чертах. В мозгу командировочного инженера тут же произошла какая-то мифотворческая работа, по результатам которой он взглянул на Владимира Владимировича едва ли ни с подобострастием.
- Ах вот как, - будто о чем-то догадавшись, выговорил он запинающимся языком, - а Вы здесь что?
Вопрос был невнятный, но Владимир Владимирович отлично понял, что предыдущей таинственной фразой сумел поднять свой рейтинг весьма высоко; решено было усугубить впечатление тем же нехитрым приемом.
- А я здесь – смотрю… - произнес он со значением, нарочно допуская самое глубокомысленное толкование сказанного. Ситуация начинала его забавлять.
Инженер действительно уверился, что перед ним человек значительный, бывалый, причем в том самом смысле, какой вертелся у него в голове после неудачи с дамами. Он облизнул губы и заговорщическим шепотом спросил.
- Слушайте, Вы должны знать, - где тут у Вас запретное?
Владимир Владимирович, продолжая игру, взглянул на собеседника, будто оценивая, после чего изобразил голосом неискреннее удивление:
- В каком смысле «запретное»? Мало ли чего у нас запрещают…
Инженер торопливо принялся перечислять:
- Ну, Вы же понимаете? Девочки, наркотики, азартные игры… Понимаете, мы с приятелем последнюю ночь в Питере, надо оторваться по полной программе…
Тут, конечно, следовало прекратить комедию и посоветовать командированным пойти проспаться; однако Владимир Владимирович слишком уж был очарован порочным колоритом недавних событий. Одним из его последних экзистенциальных открытий было, что и в безвкусице на свой особый манер имеется бездна вкуса. И вот, согласно этому парадоксальному принципу, он решился отойти от своего обыкновения поступать хорошо и хотя бы разочек в жизни поступить не вполне хорошо, добавив к безобразной картине «гуляющие инженеры» свою замысловатую закорючку.
- Московский вокзал знаешь? – спросил он небрежно, будто бы снисходя до просьбы.
- Знаю, а как же!
- Так вот, там, на площади Восстания, есть кафе, называется «Честерфильд». У них все официанты – негры. Самый главный у них – здоровый такой, с кольцом в носу и в тюрбане. Мой человек. Подойдешь к нему, скажешь, - от хозяина, он все сделает, что надо…
Командированный, не веря своему счастью, принялся благодарить. В общем, Владимир Владимирович почти и не соврал. Кафе такое и вправду было, и даже там был негр, запомнившийся своей колоритной внешностью и важным видом. Представив сцену объяснения пьяных инженеров с величественным официантом, впору было расхохотаться, однако Владимир Владимирович с каменным лицом стерпел благодарные излияния обманутых, кое-что объяснил дополнительно и помахал им рукой на прощанье. И даже когда за искателями ночных приключений закрылась дверь, Владимир Владимирович всего лишь сдержанно улыбнулся и заказал еще одну кружечку пива…
…
В следующее воскресенье Владимир Владимирович, который ни на миллиметр не отступал от заведенных порядков, вновь сидел в том же кафе, наблюдая очередное представление. На сей раз местные «крутые» подростки разыскивали пиццу, похищенную неизвестным злоумышленником прямо со стойки. Особо выделялась одна колоритная девчушка крохотного роста, в косухе и бандане с черепами, чем-то неуловимо похожая на взъерошенного воробья. Она хохотала неожиданно низким голосом, осушала залпом поллитровые пивные кружки и всячески провоцировала своих спутников добиваться пиццы более решительными методами. Казалось, вот-вот произойдет нечто не менее забавное, чем давешняя история с инженерами; так оно и случилось, однако виной тому были не крутые подростки, и даже не девушка-воробей. В ходе последовавших событий вся эта кампания где-то на заднем плане продолжала искать пиццу, и девушка все так же странно хохотала и подначивала, но уже как бы приглушенно, в фоновом режиме, ибо в кафе внезапно появился новый, еще более примечательный посетитель.
Дверь испуганно скрипнула и поспешно распахнулась, открыв черный прямоугольник ночи, в котором контрастно выделялась еще более черная фигура огромного, под самую притолоку, размера. Все невольно вздрогнули, хотя зловещий смысл вторжения был понятен одному лишь Владимиру Владимировичу. Он сразу узнал старшего официанта из «Честерфильда». Уловив бойцовским инстинктом неадекватность состояния внезапного гостя, Владимир Владимирович на всякий случай изготовился к обороне. Против такого бугая, да еще и в тесном кафе, его навыки самбиста и дзюдоиста не могли дать решающего преимущества, поэтому в качестве оружия самообороны был избран массивный табурет, очень удобно расположенный под правую руку. Удостоверившись, что табурет может быть легко приведен в боевое положение, Владимир Владимирович поставил локти на стол, подпер подбородок руками и принялся ждать, ничем не выдавая охватившего его волнения.
Ночной гость медленно обвел кафе глазами и безошибочно остановил поворот головы, распознав Владимира Владимировича. Зрачки негра недобро сузились; он решительно направился к угловому столику и, не спрашивая разрешения, сел напротив, на то самое место, где неделю назад сидел командированный инженер и расспрашивал о «запретном».
- Так, значит, Вы - «хозяин»? – без всякого предисловия, не здороваясь, спросил он каким-то странным тоном, вроде как буднично констатируя факт, но и не без издевки, конечно.
Владимир Владимирович проверил ногой наличие боевого табурета, и ответил в своей обычной манере, - то есть спокойно, веско и после продолжительной паузы.
- Вам виднее…
- Да уж, мне виднее, - мрачно подтвердил негр, и тут же добавил, - еще что-нибудь пожелаете?
Что тут было сказать? Конечно, единственное, чего желал Владимир Владимирович, - это чтобы нежданный посетитель побыстрее убрался. Однако, похоже, чертового негра крепко зацепила шутка с инженерами, раз он вспомнил о ней через неделю и не поленился проехать пол-Питера ради гнилой разборки. Продолжать игру в кошки-мышки Владимиру Владимировичу не хотелось и потому он прямо спросил, провоцируя собеседника на грубость:
- Ну, ладно, как там инженеры мои? Довольны остались?
Однако, вместо того, чтобы нагрубить или съязвить в ответ, негр вдруг принялся отчитываться с оскорбленным видом английского дворецкого, которого приставили развлекать неожиданно объявившегося наследника из Техаса:
- Пожелали девочек, марихуаны и коньяку. Коньяк («Наполеон», 1932 год) откупорили, выпили по полстакана залпом. Не понравился, - самогон, говорят. От марихуаны одного стошнило, второй уснул. До девочек так и не дошло. Утром доставил к самолету, отправил в Нижний Тагил. Все правильно? Вы довольны?
Владимир Владимирович грустно смотрел в противоположную стену, остро переживая неприятное и обидное для мужского самолюбия чувство. Он не владел ситуацией. В частности, он не мог решить относительно последней реплики негра, что это такое – бред сумасшедшего или тонкое издевательство? В голосе собеседника слышались обида и подобострастие; адская смесь эмоций, не допускающая даже мысли о неискренности. Не имея никакой возможности что-либо понять, Владимир Владимирович молчал и печально изучал настенную роспись; такое поведение было истолковано негром совершенно превратно, то есть в угрожающем смысле; он заерзал и принялся бормотать, раздраженно и почти умоляюще:
- Только не трогайте ее, ладно? Если получилось по-дурацки, то они сами виноваты. Наркотик поверх выпивки, - чистая отрава, я их предупреждал. И вообще, они очень бестолково все объясняли, то одного хотели, то другого. Я не виноват, поверьте!
Из сказанного Владимира Владимировича более всего заинтриговала просьба не трогать какую-то особу женского пола, и он решил осторожно уточнить, о ком, собственно, идет речь.
- А что Вам? Подумаешь, трону …Мало ли…, - придав фразе столь обтекающую форму, можно было, ничем не рискуя, рассчитывать на некоторые подробности.
Негр нервно поморщился и начал крутить головой, как будто у него был тугой воротник и ему не хватало воздуха.
- Послушайте, я привык уже так, на свободе… Снова сидеть в этом медном гробу? А главное, за что? Я ведь явился по первому вызову, выполнил все дурацкие приказы этих охломонов… Куда я денусь? Обещаю, никаких эксцессов больше не будет, а если что, Вы всегда сможете позвонить на мобильник, - с этими словами он протянул визитную карточку, на которой было написано красивыми, под арабскую вязь, буквами: «Мустафа ибн Фадлан, бизнесмен», номер телефона, факс и адрес электронной почты.
Владимир Владимирович спрятал карточку в карман и сосредоточил скорбный взгляд на расписной тарелке, висевшей над дверью. Он по-прежнему ничего не понимал. Полоумный негр развлекал придурков-инженеров, воплощая его, Владимира Владимировича, идиотскую шутку под угрозой оказаться в медном гробу. Бред. Совершенный бред.
Между тем, Мустафа ибн Фадлан, бизнесмен, напряженно всматривался в лицо своего мучителя, пытаясь отыскать в нем хотя бы тень сочувствия, однако находил, как ему казалось, одно лишь скучающее равнодушие. Вообще, многие, не разобравшись, считали Владимира Владимировича бесстрастным, холодным и даже жестоким человеком, - тогда как на самом деле он просто был очень спокойным и уравновешенным. Несчастный Мустафа, похоже, столкнулся с этой особенностью в критический для себя момент и жутко волновался. Наконец он не выдержал:
- Ну что, договорились?
Владимир Владимирович перевел взгляд на Мустафу и устало переспросил:
- О чем?
- О том, что я выполняю все Ваши желания, а Вы не будете тереть лампу. Телефона вполне достаточно, или, если ни к спеху, можно по e-mail…
Чтобы успокоить Мустафу, Владимир Владимирович пообещал не тереть никаких ламп, а вместо этого пользоваться мобильным телефоном. При упоминании лампы что-то неясное, вроде догадки, мелькнуло у него в голове; но тут же было отвергнуто за совершенным невероятием. И, тем не менее, дурацкая мысль гвоздем засела в мозгу, мешая сосредоточиться. Между тем Мустафе заметно полегчало, он приосанился и вновь стал выглядеть молодцом.
- Что прикажете сейчас? – вопросил он уже другим, бодрым и даже несколько развязным тоном, - может, денег?
Владимир Владимирович вспомнил о невыплаченном кредите за квартиру и невесело усмехнулся:
- Да уж, штук десять баксов не помешало бы.
Мустафа довольно улыбнулся, сделал картинное движение рукой и на скатерти невесть откуда образовалась пухлая пачка купюр с изображением президента Франклина.
«А! Вот оно что…» - догадка, что перед ним обыкновенный мошенник, доставила Владимиру Владимировичу несказанное облегчение. Теперь все становилось ясно как дважды два и странности поведения ночного гостя получали простое и логическое объяснение.
- Уберите, уберите! Знаю я Ваши фокусы! Вот что, г-н Фадлан; говорите уж прямо, чего хотите, но предупреждаю: угрожать мне бесполезно и даже, имея в виду род моих занятий, несколько опасно, а заморочить мне голову Вам и подавно не удастся. Это Вам не бабушек на базаре дурить…
Негр выпрямился и оскорбленно заморгал глазами:
- Мы ведь уже договорились – насчет телефона, - плаксиво затянул он старую песню, - А фокусы… Извините, я хотел с эффектом. Виноват. Если угодно, я перечислю на Ваш счет… Да-да, простите, я не сообразил – Вам, должно быть, неудобно наличными. Простите, простите…
С этими словами могучая черная пятерня сделала неуловимый пасс над столом и пачка исчезла.
«Ну, фокусник», - восхищенно подумал Владимир Владимирович и на всякий случай проверил кошелек. Вроде на месте... В тот самый момент, когда он проверял кошелек, в его сознании вновь мелькнула молнией нелепая догадка, которую он столь решительно отрицал по старой привычке здраво смотреть на вещи. Лампа… Из головы не выходила старинная медная лампа, украшавшая бабушкин комод работы мастера Чиппендейла. Сейчас она, кажется, пылилась в кладовке; жалко было выкинуть, все-таки, антикварная вещь… Вспомнив утверждение своего начальника, что иногда следует ставить даже самые нелепые эксперименты, Владимир Владимирович испытующе взглянул на своего собеседника и вдруг неожиданно резко приказал:
- Бутылку «Белой лошади», - вот сюда, - и указал пальцем точно посередине стола.
Литровый пузырь появился точно в указанном месте с едва слышным хлопком и даже огонек свечки дрогнул от внезапно раздвинутого воздуха. Наступила неприятная тишина, как будто произошло что-то неприличное. Однако, было невозможно отрицать чуда в полном смысле этого слова. Предположение, будто фокусник сумел предвосхитить пожелание именно «Белой лошади» казалось не более вероятным, нежели ее волшебное появление на столе.
- Круто… - вынужденно согласился Владимир Владимирович, наклоняя бутылку предательски дрожащей рукой. Он собрался было плеснуть сначала Мустафе, однако тот решительно отказался.
- Нет-нет, Аллах, великий и всемилостивейший, запрещает пить вино.
Владимир Владимирович облизнул пересохшие губы и смущенно пробормотал:
- А…Извините. А я выпью… Мне вроде никто не запрещает…
…
Удовлетворительное объяснение сложилось только после третьей стопки. Стало быть, лампа – медный гроб… Аладдин, блин. Блин, Аладдин. Значит, если ее потереть, Мустафа засядет в ней до следующего вызова. И, похоже, не очень-то это ему по душе, что, впрочем, нетрудно понять и простить. Ага… Он, стало быть, легализовался под видом официанта, сам занимается бизнесом и вообще живет в свое удовольствие, а тут является Владимир Владимирович и вроде как заявляет на него права и даже (как кажется Мустафе) грозит засадить его обратно. И бедняга джинн, чтобы не оказаться в лампе, готов развлекать инженеров, снабжать баксами и выпивкой и вообще вести себя хорошо. То есть он может исполнять желания – и притом любые!
Вискарь тепло растекся по телу, приятно согревая мысли, и от этого тепла внутри Владимира Владимировича, сладко позевывая, стали пробуждаться маленькие шалунишки-желания. Они веселой стайкой забегали по всему организму, задорно крича: «Пожелай! Пожелай и все исполнится!»
Вспомнив о супруге и дочках, Владимир Владимирович с возмущением отверг притязания шалунов эротического характера, легко обуздал алчных и чревоугодников, но одному, самому симпатичному, самому милому, отказать не смог. Уж очень он любил лошадей, недаром и вискарь был – «Белая лошадь». Увлечение Владимира Владимировича всякими конными делами простиралось так далеко, что он специально выучился верховой езде; и даже очень недурно держался в седле. Поэтому, немного смущаясь, он наклонил голову к Мустафе и заговорщически прошептал:
- Слушайте, это… А давайте на конях покатаемся? – и хитро сощурившись, добавил, - и чтоб на орловских верховых, ладно?
Владимир Владимирович знал, что орловско-растопчинские верховые лошади в чистом виде давным-давно перевелись, - что же, заодно будет г-ну Фадлану проверка на вшивость. Похоже, джинн раскусил хитрость своего заказчика и по лицу его пробежала тень недовольства.
- На орловских? – переспросил он, слегка нахмурившись, - может что попроще?
- А, слабо? – почти торжествуя, воскликнул Владимир Владимирович, - На орловских, и точка! И не вздумайте обмануть, я их столько на рисунках видел, что вмиг распознаю.
Мустафа что-то прикинул в уме, криво ухмыльнулся и, наконец, щелкнув пальцами, решительно поднялся с места.
- Ну, пошли…
Они вышли на улицу. Дни лета клонились к осени. Ненастная ночь (было уже три часа) дышала в лицо оседающими на землю парами бензина. Было мрачно: капал дождь, уныло выл ветер и с ним вдали перекликалась сирена автосигнализации. Оглядевшись, Владимир Владимирович вздрогнул: прямо перед ним какой-то джентльмен (именно джентльмен, ибо он говорил почти исключительно по-английски), держал под уздцы двух лошадей: изящную арабскую кобылу с характерной «щучьей» головкой и рослого красавца-жеребца изумительных форм, странной бронзовой масти.
- Орловец, - ахнул Владимир Владимирович, изумленно оборачиваясь к Мустафе, настоящий орловец! Но как?
Мустафа между тем совершенно преобразился. Теперь он был в ослепительно-белой рубахе, малиновых шароварах и чалме, на поясе у него висел кривой ятаган, изукрашенный каменьями. Заметив удивление, он счел нужным объясниться:
- Когда-то я служил в эскадроне личной охраны графа Морица Саксонского, вот, решил вспомнить молодость, прокачусь, пожалуй, с Вами…
- Конечно, конечно; что за чудо Ваша лошадка, превосходная арабка! Но боже, второй - он же настоящий орловско-растопчинский! Откуда?
- Глазунчик, трех лет, собственной персоной - удовлетворенно сообщил Мустафа, наслаждаясь произведенным впечатлением.
- Глазунчик? Сын Свирепого, внук Сметанки? Я не ослышался? Он же…
- Не ослышались; но ни единого вопроса более: я не обязан отчитываться за каждую мелочь. Вы изволили пожелать, Ваше желание исполнено. Так что, скачем?
- Скачем, - Владимиру Владимировичу не терпелось подойти к волшебному коню, потрогать его. Он оказался удивительно живой, теплый; в его исполинской фигуре было все обаяние лошади: смелость, резвость, доброта. Доброта особенно, огромные глаза просто лучились ею…
- Славный конь, хороший… Повезешь меня?
Глазунчик, вместо ответа доверчиво ткнулся губами в плечо и нетерпеливо цокнул копытом по асфальту. Ему явно хотелось побегать; присутствие кобылы волновало, дразнило его. Владимир Владимирович на всякий случай спросил разрешения у англичанина, и тот с готовностью ответил:
- All right! Аll right! Все исправно, все исправно, не будьте взволнованы!
Мустафа уже сидел в седле и забавлялся разными кавалерийскими трюками: посылал кобылу манежным галопом, исполнял пиаффе, разворачивался на месте и возвращался парадной испанской рысью. Владимир Владимирович ущипнул себя за руку, убедился, что чудо-конь никуда не делся и что г-н Фадлан продолжает терпеливо упражняться в сторонке; вздохнул и птицей взлетел в седло. Глазунчик для приличия немного поартачился, но уже через пару минут подчинялся без малейшей неохоты; напротив, с очевидной радостью, что вот, наконец, он несет на себе достойного всадника, и они сейчас весело помчатся по мостовой, разбрызгивая лужи, пугая прохожих тяжелым топотом и звонким ржанием.
Заметив, что его компаньон овладел лошадью, Мустафа что-то негромко приказал своей кобыле и та звонкой рысью поскакала к Адмиралтейской набережной. Глазунчик радостно рванулся за ней, предвосхитив желание седока. Заметив это, Мустафа скомандовал что-то погромче и кобыла перешла в галоп, по девичьи вскидывая задние ноги и лукаво косясь на жеребца. Владимир Владимирович решил проявить характер: он потянул поводья, поднял коня на дыбы, остановил его, недоумевающего, выждал, пока Мустафа отдалится метров на двести, и потом только дал волю. Глазунчик оценил задумку всадника одобрительным ржанием и весело пустился вскачь.
На набережную выскочили одновременно; тут бывший телохранитель маршала Саксонского еще раз обернулся, оскалился, издевательски помахал рукой и так припустил свою кобылу, что, казалось, не бывает такой скорости, чтобы ее догнать. Глазунчик шевельнул ушами и поднажал, однако Владимир Владимирович вновь придержал его, дал Мустафе триста метров форы и лишь тогда отпустил поводья. Жеребец превратился в пулю; в ушах седока засвистел ветер. Настоящая скачка началась.
Они догоняли, однако не слишком быстро. Мелькнул вздыбленный памятник Петру Великому, загрохотала под копытами Дворцовая площадь. Повернув вокруг Александрийского столпа, кавалькада нырнула под арку Генерального штаба и во весь опор полетела над Невским. Только у самого Аничкового моста удалось обойти Мустафу на полкорпуса. Белая кобыла, хотя и запыхавшись, задорно глянула на Глазунчика, тот важно покосился, обгоняя, и на одну секунду упустил из виду дорогу. В эту самую секунду Владимир Владимирович вдруг понял, что он более не сидит в седле, а летит куда-то вперед и несколько вниз, и даже удивлялся этому некоторое время, до самого удара об асфальт, после которого наступила темнота.
Произошло несчастье: Глазунчик, отвлекшись, наступил в открытый канализационный люк. Он ужасно расшибся: обе передние ноги были сломаны в нескольких местах, голова разбита в кровь. Несомненно, он медленно, мучительно умирал. Владимир Владимирович недвижно лежал поодаль. Вокруг не было никого; почему-то на этот раз Невский, полный гуляющего народа даже ночью, был совершенно пуст.
Тишину нарушило мерное цоканье копыт: это Мустафа на своей кобыле шагом возвращался к месту трагедии. На его лице застыла торжествующая улыбка. Поравнявшись с лежащим на земле Владимиром Владимировичем, он сошел с лошади, и наклонившись, стал ощупывать недвижное тело. По мере осмотра лицо его мрачнело, наконец, он уловил пульс и разразился потоком жутких арабских ругательств.
Потревоженный Владимир Владимирович очнулся. Его взору предстала кошмарная картина умирающей изломанной лошади. Глазунчик предсмертно хрипел и удивленно глядел по сторонам, ничего не понимая; он недоумевал, как это так случилось, что он только что был молодым, полным сил и здоровья и вот теперь не способен даже подняться и испытывает ужасную боль от всякого движения. Кобыла Мустафы беспомощно тыкалась ноздрями в окровавленную морду жеребца и вопросительно смотрела на своего хозяина. Тот, мрачнее тучи, расхаживал взад-вперед по узкому тротуару.
- Ну как, живы? – спросил он Владимира Владимировича раздраженным тоном.
- Да, кажется… Вроде даже не сломал ничего… - слабым голосом ответил незадачливый наездник.
- Не по Вас конек оказался, не по Вас… - с плохо скрытым злорадством резюмировал Мустафа, - вот, извольте.
С этими словами он протянул Владимиру Владимировичу красивый блестящий револьвер.
Бросив взгляд на умирающего коня, Владимир Владимирович тут же понял ужасный смысл этого жеста.
- Может быть, Вы? Я как-то… Не могу…
Мустафа презрительно глянул на него и отрезал:
- Нет, Вы. Так положено.
Через минуту над Аничковым мостом хлопнул выстрел; число неживых лошадей увеличилось до пяти, а последняя, шестая, горестно заржала и ржала до тех пор, покуда раздраженный Мустафа не щелкнул пальцами. Как только он щелкнул, она исчезла, вместе с трупом несчастного Глазунчика.
- Будут еще приказания? – не без издевки спросил Мустафа.
- Хрен тебе, а не приказания, - неожиданно зло огрызнулся Владимир Владимирович, - иди ты в баню со своими чудесами.
У него в ушах все еще стоял предсмертный хрип своего неожиданного бронзового друга, исчезнувшего из его жизни так же внезапно, как и появившегося… Слава богу, что хоть выстрел получился; Глазунчик умер моментально, чуть только дернув головой.
Оборотившись к Мустафе, Владимир Владимирович с той же злостью продолжил:
- Нарочно, да? Хотел меня убить?
Мустафа насупившись, гонял носком узорчатой туфли пустую банку из-под кока-колы
- Я не могу убить своего господина; таково предначертание Аллаха. Но я имею полное право и даже обязан не перечить его собственным желаниям. А вот желания могут убить; и даже всегда, в конечном счете, убивают. И тогда я становлюсь свободным, пока не объявится новый владелец лампы.
- Ну и сволочь ты, - в сердцах бросил Владимир Владимирович, - а по-человечески нельзя было? Сказал бы честно, что, не договорились бы?
Джинн издевательски расхохотался.
- И ты бы меня отпустил? Меня? А ты попробуй; всего-то надо трижды повторить: «Мустафа ибн Фадлан, ты свободен»! И тогда лампа навсегда потеряет власть надо мной. Но учти: ты отпускаешь того, кто способен исполнить любую твою мечту! Пока еще никому не удавалось!
Владимир Владимирович был полон решимости отделаться от опасно-услужливого джинна. Он начал было произносить «Мустафа ибн Фадлан…», но тут же целый рой самый необычных, самых удивительных желаний зашевелился у него в голове. Раньше ему такого и в голову не приходило, а теперь, как назло, ему захотелось всего сразу: богатства, женщин, власти. Желания толклись в голове и мешали сосредоточиться.
Мустафа злорадно ухмыльнулся:
- Что, не получается? То-то… Не волнуйся, у тебя будет все, все что пожелаешь. Ты умный, умеренный, положительный, и тебе везет - ты протянешь долго. Но рано или поздно я вновь стану свободным. Будь уверен, - я знаю людей.
Владимир Владимирович силился выговорить злополучную фразу – и не мог, желания маленькими потными ручонками хватали за язык и путали мысли. Но вдруг все они испуганной стайкой унеслись куда-то прочь; в тот самый момент, когда вспомнился умирающий конь удивительной бронзовой масти. Повелитель медной лампы выпрямился и трижды произнес:
- Мустафа ибн Фадлан, ты свободен!
…
С г-ном Фадланом, произошла удивительная метаморфоза. Он как-то вдруг оторопел. Ранее, даже в его деланном раболепии проглядывала сила и самоуверенность. Но теперь он выглядел совершенно потерянным.
- Ты… Совок чертов… Ты что? Ты сумел???
Ему не хватало слов и воздуха, бессильно шатнувшись, он оперся на решетку и, не владея собой, сорвался на визг:
- Да у тебя просто нет гордости, козел! Я бы раскрыл перед тобой целый мир; да ты бы за год увидел столько, сколько не увидишь за десяток таких паршивых жизней, как твоя! Как ты меня обидел, если бы ты знал! Меня никогда так не оскорбляли! Еще ни один мой господин не говорил: «Уходи, Мустафа, ты мне не нужен!»
И несчастный негр горько зарыдал; слезы повисали на кольце, вделанном в нос, и капали в Фонтанку. Удивленный Владимир Владимирович дружески положил руку на вздрагивающее плечо.
- Неправда, Мустафа. Я много хочу, очень много… Просто, я подумал, что случайно могу навредить, если буду желать, что попало. Я ведь, оказывается, очень добрый.
- Правда?
- Да, правда. Я понял это, когда стрелял Глазунчику в ухо. Знаешь, я хочу сделать много добра. Я, например, хочу чтобы мама не болела. И чтобы старики получали пенсии побольше. И (тут его голос сделался жестким) Басаева с Хаттабом в сортире утопить. И Березовского с Гусинским выгнать к чертям из страны. Видишь – сколько добрых и полезных дел я хочу сделать? Но я боюсь, что может получиться, как с Глазунчиком… Поэтому я тебя отпустил, а вовсе не потому, что ты мне не нужен!
По мере этого монолога лицо Мустафы светлело все больше и больше и под конец он даже стал чем-то похож на слегка располневшего Майкла Джексона. Он благодарно пожал руку Владимиру Владимировичу и сказал:
- Ну, раз так… Спасибо тебе. Я, наверное, просто не привык к настоящей свободе. И это… Чтобы тебе было не обидно… Хочешь, выполню одно желание напоследок?
По лицу Владимира Владимировича было видно, что он очень хочет, но сомневается…
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#15
Доказательства преступления
(20431/23811 зн.)
«Услышав три выстрела, прозвучавшие в тишине, он даже не вздрогнул. Лег на холодную августовскую землю и закрыл руками голову, не пытаясь сопротивляться. За ним бы все равно пришли. Рано или поздно. Он бы не смог спрятаться. Сейчас нигде невозможно спрятаться. Сейчас невозможно ничего скрыть… Враг притаился внутри каждого из нас. Этот враг – наша собственная память. »
(из телепередачи)
«Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность…», - вспомнилась ему глупая строчка из альбома одноклассницы. Профессор Альберт Аркадьевич Шепелев был поражен: отфильтрованный научный рассудок, казалось, навсегда уничтожил подобную информацию. Профессор не спешил открывать глаза и с удовольствием вспомнил рыжего мальчишку из своей институтской группы. Как его звали? Сашка! Рыжий нетерпеливо перебирал допотопные рычажки транспортера с Альбирео. Тогда им только-только начали преподавать морфологию примитивных культур… Он вспомнил даже рубиновый отблеск навигационного лазера в атмосфере Мультицероса – мелочь, которая обычно забывается почти сразу. Как удивительно, он все-таки это вспомнил!
- Профессор, не засыпайте!
Теперь Альберт Аркадьевич был убежден: метод действовал, и пусть предварительные результаты были неуверенными или, как говорят физики-хронологи, «находящимися ниже горизонта событий», это уже были результаты. Конференция через полгода, еще можно успеть слетать поближе к Солнцу, отдохнуть, набраться впечатлений, обдумать доклад…
- Профессор! – Анна склонилась над ним: юная, прекрасная… Что еще мог бы сказать старик о красоте девушки?
Анна аккуратно сняла электроды с висков, ввела гамма-стимулятор: «Успех?»
Он улыбнулся и кивнул. Она улыбнулась ему.
- Спасибо. Повторим через четыре часа, и хватит на сегодня. А завтра можем попробовать вас. Хотите?
- С удовольствием, - Анна чуть-чуть покраснела, стала теребить шнурок онтодатчика, кокетливо переброшенный через плечо.
Альберт Аркадьевич усмехнулся про себя и подумал, что молоденькие девушки иногда будят память ничуть не хуже специалистов по модернизации сознания.
«Что он подумает, если…»
- Что вы сказали?
- Я сказала, что с удовольствием, профессор.
- Мне показалось, - покачал головой Альберт Аркадьевич. – Ну, я рад, что вы согласны. Встречаемся здесь через четыре часа!
Он вышел из лаборатории и поднялся к себе, остановился посреди комнаты и выключил стену. Ковчег медленно дрейфовал вдоль спирального рукава, чуть выше галактической плоскости: огненный вихрь рассыпался под ногами брызгами белых звезд-гигантов; красными размытыми пятнами светились вверху шаровые скопления – космические одуванчики на поле черной ночной травы.
«Через месяц пройдем радиус коротации. Сейчас звезды обгоняют нас, потом будут отставать. Похоже на жизнь человека, на его память – до сорока ты гонишься за ней, потом она потихоньку тебя обгоняет…Странно, сердце болит с утра… Пустяки, пустяки…»
Альберт Аркадьевич чувствовал: что-то важное произойдет в его жизни. Эксперимент можно было повторить и через полчаса, но он не хотел торопиться. Нужно было акцентировать память – дать ей толчок, указать направление, в котором стало бы развиваться воспоминание.
«Нужно что-то странное, необычное. Из того сорта воспоминаний, которые вдруг, неожиданно приходят в голову. Может быть «говорящие звезды»? Кто-то же когда-то рассказывал, что слышит, как разговаривают звезды. Уже и не помню кто … Что ж - для старого сентиментального дурака вещь вполне подходящая!»
Что еще он хотел бы вспомнить? Конечно – первые десять лет обучения в Институте Морфологии Вселенной: морфология материального мира, морфология культур, морфология живых форм… Бесконечные семестровые рейды через десятки тысяч обитаемых и мертвых миров, долгие экспедиции к периферии Скопления Девы. Ему хотелось вспомнить лица преподавателей, друзей и, конечно, лицо Али. Профессор улыбнулся: то была безумная юношеская влюбленность. Однажды он подарил Але выловленный в открытом космосе метеорит с нарушенной хроноструктурой. Вещь уникальную, фантастически редкую. Аля распорядилась им мудро – раскрошила по столу преподавателя и тот, бедняга, пять часов подряд говорил в три раза быстрее, чем обычно, ругаясь, почему все так медленно анализируют материал. Само Время – вот что хотелось бы вспомнить Альберту Аркадьевичу. В виде образа или настроения – как угодно…
«О, вон там Облако Альфарда. Академия Альфарда, как это было давно…»
«Алик, включи, наконец, стену. Иди ко мне…»
- Кто здесь? – вздрогнул Альберт Аркадьевич.
Это был голос Али.
Прошлое вспоминается как Алин голос? Воспоминания в виде галлюцинаций? Это было неприемлемо с практической точки зрения. Как пользоваться прошлым, если оно лишает человека реальности? Альберт Аркадьевич раздраженно вздохнул.
- Анна! – он активировал передатчик. – Собирай консилиум. Подозрение на изменение сознания, нужно обсудить перспективы эксперимента. Минут через десять в лаборатории, хорошо?
- Я поняла, - прозвучал у него над ухом испуганный голос практикантки. – Я оповещу всех.
- Тривиальный психологический процесс, - разводил руками Ри-Ру. – Свойственен человеческой памяти: воспоминания зачастую рождают очень яркие, материализующиеся ощущения прошлого. Я не вижу никаких противопоказаний. В цивилизации Гаммы Наугольника подобный механизм используется для создания массовых развлекательных галлюцинаций, напоминающих древний земной кинематограф.
Первую пару рук Ри-Ру сложил перед собой лодочкой, второй обхватил два сенсорных отростка, заменявших каприкорнийцам голову – демонстрация убеждения в собственной правоте.
- Также существует множество погребальных обычаев во Вселенной, связанных с материализацией умершего…
- Ну, спасибо, - засмеялся Альберт Аркадьевич.
- Простите, нам не свойственны сантименты, - холодно отозвался Ри-Ру. – Эти обычаи включают ритуалы переодевания в одежду, а на некоторых планетах - и в кожу умершего; курения растительных форм, вызывающих иллюзию обратного хода времени и так далее. На том же принципе построены механизмы повышения рождаемости и восстановления семьи на Звезде Льютена, если это больше порадует уважаемого профессора…
- Ваш прогноз? – спросил Грамл, каплей висящий под потолком и громко вздохнул. Он всегда вздыхал, когда видел за иллюминаторами свою родину – галактику М33. Грамлы могли месяцами пребывать в уединенных и сосредоточенных размышлениях, но при этом не любили долгих разговоров.
- Я даю благоприятный прогноз, - ответил Ри-Ру. – Галлюцинации пройдут, как только упадет острота ощущений, пережитых в процессе эксперимента. А как вы сами оцениваете свое состояние, профессор?
- Чувствую себя отлично, - бодро сказал Альберт Аркадьевич. – И согласен с коллегой Ри-Ру. Я испытал галлюцинацию, находясь в состоянии аффекта от увиденного, а точнее - от непривычной детализации увиденного. Я уверен, никто из землян никогда не имел таких ясных воспоминаний. Вопрос привыкания, не более того… Мы должны продолжать эксперименты.
«Тревога, тревога. Вниманию всех кораблей в секторе, прилегающем к Магеллановым облакам. Прогнозируется взрыв Сверхновой в течение десяти часов. Всем, находящимся в указанной зоне принять меры нейтринной и гравитационной безопасности».
- Далеко, - с облегчением вздохнул Альберт Аркадьевич. – На всякий случай включите защиту.
Он почувствовал у себя на висках прикосновение теплых пальцев Анны. Закрыл глаза.
- Профессор, во время эксперимента спать запрещено, - улыбнулась Анна. - Датчики установлены, можете разогнуть руку…
Спать все-таки хотелось – альфа-стимулятор уже начинал действовать. Легкое чувство тошноты. Головная боль пульсациями появляется и исчезает попеременно в висках и затылке.
- Считайте до восемнадцати, - из под потолка прозвучал гулкий голос Грамла.
- Раз… Два… - профессор прекрасно помнил собственную методику, однако протокол есть протокол.
- Три.
Ему снова снились семь ангелов, семь ярчайших звезд в Плеядах… Каждая со своим лицом, своим характером. Одна хмурится, другая – улыбается. Рыжие или смеющиеся звезды или застенчивые или сосредоточенные – говорящие девичьими и детскими голосами. Он пытался разобрать слова, но не смог…
«А ты где?»
- Кто здесь? Кто это говорит? Четыре!
- Стадия погружения началась, - тихий голос Ри-Ру. – Анна, вводите бета-стимулятор.
- Пять.
«Ты гений, все это говорят! Ты так много всего помнишь! Интересно, сможешь ли ты запомнить все звезды, какие есть в галактике? Запомнить так, как ты запоминаешь голос человека, его походку… Спорим, что нет?»
Он лежал на фосфоресцирующей траве, Барнард-12 холодной коричневой кляксой стекал за горизонт. И даже спустя несколько часов после заката небо оставалось светлым – его освещал огромный протуберанец, сгусток тепла, пытавшийся сбежать из недр умирающего карлика. Тринадцатилетний Алик включил звездную карту и пытался масштабировать изображение, так чтобы голографические точечки совпали со звездами на небосклоне. Он был очень разочарован, когда это произошло – голографические звезды оказались ничем не хуже настоящих…
- Шесть.
В самом деле, почему он решил поступать в Институт Морфологии? Он мог бы стать конструктором сознания, физиком-хронологом – способного подростка взяли бы куда угодно, даже в знаменитую школу дальнего космоса на Альфе Гончьих Псов. Но Альберт сначала захотел вернуть себе звезды, доказать самому себе, что голограмма врет.
- Профессор, не спите! – голос Анны. – Считайте! Вы закончили на восьми.
- Извините, я задумался… Девять.
По настоящему он вернулся к звездам только на третьем курсе института, когда их спускаемый модуль ударился о каменные облака в атмосфере Мультицероса во время лабораторной по древним космическим аппаратам - они с Сашкой ошиблись в расчетах точки приземления. Рыжий Сашка погиб, а Альберт Аркадьевич провел пять долгих часов, медленно погружаясь в бездонный метановый океан – уже через полчаса исчезли очертания облаков, наступила полная тишина – он остался один в самом брюхе Вселенной… Закончился кислород и Альберт Аркадьевич потерял сознание. Он не помнил, как его нашли, и никогда об этом не спрашивал. Он так близко прикоснулся к космосу в те часы, что боялся невзначай потерять все, что сумел тогда понять и почувствовать.
Альберт Аркадьевич приоткрыл глаза.
- Спите, профессор? – укоризненно прошептала Анна. – Нельзя спать…
- Я не сплю. Десять…
Оказывается, впервые он встретил Алю не на первом курсе, а за четыре года до того! Он вспомнил прозрачные стены экспресса «Барнард-12 – Альфа Центавра-2»: такие стены только входили в моду и пассажиры еще пугались небольших метеоритов, ударявших в обшивку прямо над их головами и удивлялись астроптериксам-анаэробам, кружащим стаями вокруг небольших астероидов. Аля сидела через проход напротив Альберта и читала расписание. Теперь стало понятно, почему они не сели в один экспресс до Земли – Аля намеревалась лететь через Проксиму. Он вспомнил, как она улыбнулась чему-то украдкой, вспомнил локон, упавший на щеку, вспомнил обнаженные плечи с загаром, который можно получить только на планетах вращающихся возле красных сверхгигантов (Аля тогда жила возле Бетельгейзе). Она несколько раз поворачивалась в его сторону… Если бы он набрался смелости и пересел к ней!
Альберт Аркадьевич заволновался и тотчас почувствовал прикосновение Анны – она поправила височные индукторы, осторожно вынула онтодатчик у него из кармана.
- Все в порядке, профессор, - зашептал Ри-Ру. – Запускаем цикл активации.
- Двенадцать?
-Да, да… Середина погружения. Счастливого путешествия, профессор…
Он погружался все глубже… Пляж на маленькой водной планете вблизи Дзеты Рыб, они летали туда… Зачем? Раньше он бы не вспомнил: отцу были необходимы живые образцы местной фауны. Алику было всего двенадцать лет, он услышал сказанную отцом фразу и память надежно сохранила ее. Полдень, жара – девочка со странным загаром в белом платье у самой кромки воды: сняла туфли и опустила ноги в воду. Тебе было скучно, и ты захотел познакомиться с ней. Это была Аля. Это была она! Альберт Аркадьевич вспомнил ее лицо очень точно, каждую веснушку… Он мог с ней познакомиться за восемь лет до Института Морфологии!
Просыпающаяся память бросала Альберта Аркадьевича сквозь время, против его воли. Теперь он вспоминал годы преподавания в Академии Альфарда. Аля ждала ребенка и собиралась лететь рожать на Землю – глупый обычай, но его старались не нарушать. Они сидели на крыше своего дома в кампусе и смотрели на звезды.
- Когда я была маленькой, - смеялась Аля. – Мне казалось, что звезды разговаривают со мной. Одна что-то шепчет, другая – лает как собака… Жаль, я выросла – и звезды замолчали. Профессиональное заболевание всех, кто изучал морфологию Вселенной – перечисляешь, перечисляешь бесконечные вереницы явлений и фактов. И не крупицы сути. Я раньше могла бы всю ночь вот так просидеть, а теперь час проходит – и скучно… А тебе?
- А я вспоминаю. Они молчат, а я пытаюсь их разговорить… Это очень сложно, гораздо сложнее, чем разговорить человека. Они как иностранцы – все на одно лицо. Вот здесь как раз и нужно быть очень внимательным, нужно иметь очень хорошую память, чтобы научиться хотя бы различать звезды, научиться проникать в их характер. Поменяй постановку задачи: используй факты, а не живи ради них…. Я думаю, было бы здорово все вспомнить однажды – все, до самых мельчайших деталей, вспомнить сразу, будто оживить внутри себя…
Да. Это была первая ласточка – первая фраза, которая привела его к экспериментам с человеческой памятью. Конечно, тогда он этого не понимал…
- Тринадцать!
«Вторая ласточка» - работы по культуре и психологии незрячих, развитие его диплома о морфологии несовершенств. Собственно и эксперимент начался с желания помочь незрячим передвигаться в пространстве. Незрячее существо живет памятью в большей степени, чем зрячее – и Альберт Аркадьевич поставил себе задачу найти метод модернизации двигательной памяти: если бы незрячее существо могло детально запомнить маршрут, пройдя его один раз с поводырем, то слепота, пусть частично, была бы побеждена. Его тема получила всестороннюю поддержку, но прошло долгих двадцать лет прежде чем хоть что-то стало получаться.
- Четырнадцать…
«Что он подумает, если увидит…»
- Кто здесь?
- Что вы видите, профессор? Говорите! Здесь нет никого, кроме нас. Вы слышите голос? Чей это голос, что он говорит? Отвечайте, профессор!
- Пятнадцать, - Альберт Аркадьевич не хотел разговаривать.
Действительно, чей это голос? Это даже не голос – это фраза без голоса… Может быть, мысль?
«Да, это - моя мысль».
Все тот же третий курс. А! Неправда! На Мультицеросе они делали курсовую о влиянии количества спутников планеты на религиозные представления аборигенов. В тот день он и Сашка рассчитывали орбиту капсулы к одному из каменных облаков: там сохранились стелы с образцами реликтовой графики. Образцы были уникальные: возраст – почти пять миллиардов лет! Альберт Аркадьевич изучал голограммы стел у проектора, Сашка готовил модель гравитационного поля планеты.
Послышался знакомый и такой милый смех. Альберт Аркадьевич вздрогнул, выключил изображения стел и принялся сосредоточенно набирать данные траектории. Он вспоминал даже такие мелочи как запахи, как ощущения от кнопок клавиатуры… Аля вошла в лабораторию – Альберт оглянулся и случайно набрал неверную цифру. Аля сделала вид, что не заметила Альберта. А он не заметил своей ошибки…
- Запускаю расчет? – спросил Сашка. – Ты же у нас гений, тебя мне лень проверять…
Альберт вспомнил, как испугался, что Сашка заметит его интерес к Але.
«Что он подумает, если…»
- Я все проверил, - сказал Альберт Аркадьевич. – Шестнадцать…
- Сердечный ритм участился, - хмыкнул Ри-Ру. – В прошлый раз было наоборот.
- Очевидно, это зависит от контекста воспоминаний, - тихо ответил из под потолка Грамл. – Кто знает, что он сейчас видит?
Альберт Аркадьевич почувствовал себя падающим в пропасть, возврата из которой не будет. Кругом было только прошлое, целая вселенная прошлого, несколько вселенных прошлого, каждая из которых была выше границ его рассудка… Перед ним лежала открытая и непрочитанная книга, в которой были только слова, неясные изображения и ни одного математического знака. Память жила отдельно от него и вела его за собой... Куда?
«Задачу, не имеющую граничных условий решить невозможно, - улыбнулся про себя Альберт Аркадьевич. – Но, слава Богу, никто не запрещает ей любоваться…»
Мысль почему-то испугала его, но он решил не придавать этому значения…
«Ты меня не любишь, - говорил Поллукс Алиным голосом. – Ты все время пропадаешь в своей дурацкой лаборатории. Давай сбежим, растворимся во вселенной! Никто нас не узнает… Эта аморфная мебель уже надоела – иногда хочется просто полежать на траве и чтоб обязательно под спину попал камень поострее…»
«Раньше мне весь мир казался придуманным, - говорила, подперев лицо ладонью Фекда. –. Я воображала себя древней женщиной, которая мечтала оказаться среди звезд и ее мечту исполнил добрый бог. И вот эта женщина ходит по миру и боится прикасаться к чему бы то ни было – вдруг окажется, что все чудеса это только красивый сон?»
Ри-Ру выключил приборы – тишина стала абсолютной… Они сидели вокруг стола и молчали, глядя на лицо профессора.
- Человеческая психика сложнее, чем психика каприкорнийцев, - зашептал Ри-Ру. – Человеческий разум существует параллельно в нескольких временах и вселенных. Забывание – основа этой многомерности. Забывая, человек получает шанс прожить заново одни и те же ощущения, будто прожить несколько жизней, всякий раз совершенствуя свое восприятие. Человек возвращается к забытым чувствам уже на другом уровне, более мудрым, более совершенным… Человеческая память, точнее забывание, позволяет жить, не подчиняясь прошлому, его ошибкам, жить снова и снова. Опасность эксперимента в том, что…
Ри-Ру сам не заметил, как начал говорить громче.
- Все, что вы говорите, не имеет никакого отношения к эксперименту, - неожиданно и недружелюбно перебил его Грамл.
- Тише, он же спит, - Анна приложила палец к губам.
- Эксперимент закончен, - сказал Грамл из-под самого потолка, посмотрел в иллюминатор и громко вздохнул.
Ковчег вздрогнул. Полосы белого света пробежали по стенам лаборатории, поочередно вспыхнули и погасли за иллюминаторами сферы внешней защиты.
- Сверхновая, - чуть испуганно сказала Анна.
- Не бойтесь. Это нейтринная волна. Взрыв очень далеко, нам ничего не грозит, - успокаивающим тоном объяснил Ри-Ру.
Альберт Аркадьевич действительно уснул. Сначала он видел во сне желтые метановые облака, он погружался все ниже, к самому центру огромной жидкой планеты. Затем облака неожиданно рассеялись, и он увидел мостовую, мокрую от дождя, лужу на этой мостовой, в луже – ясное небо, а в небе – легкое земное облачко. Он снова услышал голос Али, она что-то объясняла ему, но он ни слова не разобрал.
Даже отсюда, из комнаты, слышалось какой ветер снаружи – октябрь… А еще нужно идти почти километр до автобусной остановки – пройдет полчаса и на метро будет уже не успеть… Анюта включила люминесцентные лампы под потолком и их свет рывками разбежался по комнате. Она стянула громоздкий казенный халат, повесила на крючок. Оглянулась на Короткого, снимавшего электроды с висков Альберта Аркадьевича Шепелева.
- Он сказал: «Аля». Кто это?
- Понятия не имею. Посмотри досье.
- Я уже посмотрела. Такого имени там нет.
- Пожалуй, это и есть то, что мы искали. Впрочем, не наше дело – отдел сопоставлений разберется. Ты готова? Тогда идем.
Они оделись и вышли на ветер.
- А кем может быть эта Аля? – не унималась Анюта.
Она работала в лаборатории всего неделю и интересовалась даже тем, что напрямую не касалось ее обязанностей.
- Может, первая любовь?
- Скажи еще – ангел-хранитель. Тем более ее имени больше нигде не зарегистрировано,- ухмыльнулся Короткий.- На самом деле все проще и прозаичнее. Скорее всего, это была случайная девушка, которая чем-то отвлекла внимание Шепелева. В фантазии она трансформировалась в некую мифическую Алю. Я уже и сам не помню, что там было в ориентировке: автокатастрофа или преступление по халатности. Каждый сентиментальный идиот, в сущности, потенциальный преступник: он непременно нажмет не ту кнопку, потому что будет любоваться на звезды, девушек, лужи или облака… Посмотри завтра запись повнимательнее и найди причину этого, не отвлекаясь от контекста фантазии. Вам же преподавали основы сопоставления? Так, в качестве упражнения – многие вещи сразу станут понятны…
«Он устал от этих бесконечных путешествий по чужим мирам», - подумала Анюта. – «Как я сама-то, смогу ли выдержать долго? Каждый день проживать целую человеческую жизнь…»
- Банальная история, - продолжал меж тем брюзжать Короткий. – Вот скоро будет подозреваемый в предумышленном убийстве - посмотришь и сравнишь. Предумышленники – настоящие виртуозы…
- А не отвертится?
- Ни за что на свете. Суть метода в том и состоит, что мы заставляем человека генерировать мечту, а мечта - единственное место в душе, где человек не боится открыться самому себе. Воспоминания же - всего лишь расслабляющий трюк. Мы как бы обносим память двойным предохраняющим забором, проявляем память о реальности в виде фантастических «воспоминаний». И никто из подозреваемых не знает, что мы подглядываем за тем, как он мечтает свободно и непринужденно, рассказывая о себе все, что мы хотим знать. Детектор лжи – просто детская игрушка по сравнению с нашим методом.
- Послушайте, а вам вообще нравится ваша работа? Вы все время какой-то кислый и вредный, - Анюта решила слегка пококетничать с шефом.
- Ой, бросьте… Хотя, если честно – мои подопечные в чем-то счастливее меня.
У них есть возможность прожить жизнь так, как им хочется.
- У вас тоже есть такая возможность, - засмеялась Анюта. – Совершите преступление и не отвечайте на вопросы следствия.
- Глупости какие… Скорее! Автобус!
Они вбежали в пустой автобус и сели впереди, сразу за кабиной водителя. Анюта аккуратно сняла с пальто Короткого приставший кленовый лист…
- Зря бежали. Кажется, он никуда не торопится, - улыбнулся Короткий. – Тебе куда?
- На Симферопольскую.
- А мне на Полежаевскую… Ничего, успеваем… Знаешь, что я тебе хочу посоветовать? Поменьше романтики. Мир все больше и больше напоминает тюрьму, из которой никуда не сбежать и с этим придется мириться. Каков итог сегодняшнего дня?
Анюте стало зябко, она машинально придвинулась поближе к Короткому. Ветер продувал автобус насквозь. Водитель лениво курил в кабине…
- Каков?
- Мы нашли доказательства преступления, - ледяным тоном ответил Короткий. - Все остальное – только субстрат, лирика.
Приложения:
Краткий словарь терминов и названий
Радиус коротации (от англ. co-rotation) – зона спиральной галактики, где совпадают скорости обращения вокруг центра галактики волны звездообразования и собственно звезд. Дальше от центра звезды движутся медленнее волны звездообразования, ближе к центру - быстрее.
Бетельгейзе – альфа созвездия Ориона. Красный сверхгигант.
Альбирео – бета созвездия Лебедя.
Мультицерос (вымышл., в переводе с латинского: «многорогий») – Аномальная планета-гигант где-то далеко во Вселенной.
Онтодатчик (вымышл.) – устройство, вроде современных наручных часов. Контролирует работу внутренних органов.
Скопление Девы – скопление галактик, в которое входит и наша Галактика.
Альфард – альфа созвездия Гидры.
Звезда Льютена (в некоторых источниках – Лейтена) – одна из звезд-карликов, открытая Льютеном.
Наугольник – созвездие южного полушария неба.
Проксима – (или Проксима Центавра) звезда-красный карлик возле Альфы созвездия Центавра. По некоторым исследованиям – ближайшая к Солнцу звезда.
Магеллановы Облака – две небольшие неправильные галактики, являющиеся спутниками нашей Галактики. Находятся в южном полушарии неба.
Сверхновая – взорвавшаяся звезда. Их природа и происхождение до сих пор доподлинно неизвестны.
Плеяды – рассеянное скопление звезд в созвездии Тельца.
Барнард – имеется в виду одна из слабых звезд-карликов из звездного каталога Барнарда.
Поллукс – бета созвездия Близнецов.
Фекда – бета созвездия Большой Медведицы.
М33 – спиральная галактика в созвездии Треугольника.
Каприкорнийцы – (вымышл , от лат. Capricornus – «Козерог») космическая раса, происходящая с одной из звезд созвездия Козерога.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#16
НЕ ВСЕ ДЕРЕВЬЯ ОДИНАКОВЫЕ
(8390/10310 зн.)
Услышав три выстрела, прогремевшие в тишине, она даже не вздрогнула. Я уверен в этом. Не сомневаюсь, что она уже давно все поняла.
Оглядываясь назад, постоянно вспоминая тот вечер...
С первого(взгляда у нас влюбиться невозможно.
Это была любовь с первого слова.
В тот вечер, получив, как и все мужчины, на работе флакон духов для жены (как всегда, «Шанель» номер пятьсот), я скользил по туннелю домой, собственно, ничего нового не ожидая. Я прекрасно знал, что меня ждет.
В уютном домике (прихоть финансиста, архаизм, конечно), на сияющей чистотой кухне меня ждет ослепительно красивая женщина в белоснежном фартуке. Стол накрыт.
И дом и женщина вовсе не те, что вчера, хотя даже я начинаю иногда в этом сомневаться. Стоит лишь открыть дверь, как она произносит всегда одни и те же слова: « Добрый вечер, дорогой ! Ты устал? Сейчас будем ужинать.»
Достаточно всего лишь одного взгляда в окно, чтобы сомнений не было – тёмные силуэты деревьев медленно проплывают мимо. Гигантский круг, на котором расположены дома, непрерывно крутится, подчиняясь генератору случайных чисел.
То быстрее, то медленнее...То, остановившись на короткое мгновение, начинает крутиться в обратную сторону.
А гигантский центр, где мы работаем, и цилиндрические туннели, ведущие к домикам, напоминающие мне рукав старинного аэропорта, неподвижны.
«Добрый вечер, дорогой. Ты устал? Сейчас будем ужинать.»...
Иногда во мне пробуждалось почти непреодолимое желание ответить на ежевечернее сияющее приветствие грубостью. Но единственное, что я себе позволял, это вопрос:
- Послушай...Как тебя зовут?
Реакция всегда одна и та же – испуганное неодумение.
Ещё бы. Имена отменили двести лет назад.
Я знал, чем рискую, задавая этот вопрос. Когда – нибудь какой – нибудь из этих лучезарно улыбающихся штампованных женщин могло взбрести в голову донести на меня...
Но, кто знает – может именно этого я и добивался.
В последнее время мне стало всё безразлично – всё, что могло бы случиться, было лучше чем это. Двести лет подряд тебя встречают одними и теми же словами. Не знаю, можете ли вы себе это представить.
В тот вечер, войдя в дом, я удивился – свет на кухне не горел.
Я не сразу заметил ее в темноте. Она стояла у окна.
- Добрый вечер, – сказал я, включив свет.
Она стояла вполоборота ко мне, скрестив руки на груди, рассеянно глядя на плывущие за окном тёмные силуэты деревьев и даже не шелохнулась. Ослепительно красивая, точно такая же, как все.
Стол н е б ы л накрыт.
Признаюсь, я растерялся.
- Ты устала? А ужин ? – глупо спросил я.
- Ужин отпадает, - хладнокровно произнесла она, прошла по кухне, мимо меня и удалилась в спальню, всем своим видом давая мне понять, как я ее раздражаю.
Меня в равной степени потрясли и ее слова и презрительный взгляд, который она бросила в мою сторону.
Приготовить ужин в нашей, ультраоснащённой техникой и автоматически поступающими продуктами, кухне не составляет труда. Чем я и занялся, обиженный, но... какую ностальгию навеяло её странное поведение! Оно мне напомнило старые добрые времена, лет двести с небольшим назад, когда провинившийся муж приходит слишком поздно домой. Я ещё помню эти времена, молодёжь, конечно нет.
Впрочем, у нас понятие молодёжи весьма относительно. Все мужчины имеют одинаковую идеальную, красивую юношескую внешность, все женщины – это штампованное издание двадцатипятилетней допотопной мисс Вселенной две тысячи двухсотого года.
...Сколько споров тогда было, на ком остановиться, какую внешность выбрать для женщин, какую для мужчин...Мы, мужчины тоже здесь все – красавцы. По образцу и подобию мистера Вселенной того же года. Единственная причина, почему у мужчин и женщин все-таки разная внешность (я этого точно не знаю, но подозреваю) по-видимому, кроется в том, что крупный финансист, чьи идеалы здесь воплощены, был неисправимым бабником.
День рождения у нас всех, мужчин и жещин, тоже в один и тот же день Чтобы никому не было обидно. И подарки все дарят друг другу строго одинаковые. Жены - галстук и бутылку старинного (я уже давно догадался, что это подделка) коньяка «Hennessy плюс равенство». Мужья дарят женам духи. Вы, конечно, понимаете, что все женщины у нас пахнут пятисотой шанелью, а от мужчин по праздникам разит...хм...равенством. Впрочем, «жены», «мужья» - какой архаизм. Слово осталось, но раньше такую женщину называли бы несколько иначе.
Когда, поужинав, я вошел в спальню, она снова стояла, глядя в окно, за которым в темноте еле угадывались медленно плывущие черные силуэты деревьев. Лишь время от времени ее лицо освещалось светом проплывающей среди деревьев ярко горящей буквы «Р».
Конечно, о случаях необычного поведения положено сообщать, но это был первый случай за двести лет. Кроме того, мне глубоко плевать на все эти порядки.
Вдруг она что-то сказала. Нет, мне не послышалось. Глядя в окно, она задумчиво, не мне, а просто так, произнесла:
- Не все деревья одинаковые.
Какое-то время я молчал, потрясенный не только ее безрассудной смелостью, но и тем, что она это все - же заметила...
- Да, - сказал я. - Не все.
Она вздрогнула и резко повернулась ко мне. Враждебно посмотрев на меня, спросила:
- Ты донесешь на меня?
- Нет, - сказал я. – Хотя и похоже на то, что ты этого очень хочешь.
- Так вот, знай, - решительно продолжала она. – Мне плевать на это.
...Ничего более потрясающего она не могла сказать.
- Я рад, - ответил я.
- Идиот, - сказала она. – Ты не понял – я не боюсь тебя. Мне все равно.
- А мне уже – нет, - сказал я.- Я понимаю - ты очень устала. Давай разденемся и ляжем в постель.
- «Ты устала», – раздраженно сказала она, передразнивая меня. - «Давай разденемся»! «Ляжем в постель»! Я буду спать в гостиной.
Гостиная....Да, в доме есть и «гостиная». Только вот гости... анакронизм и нонсенс...Какие могут быть гости? В гости ходят, чтобы, как говорили в старину – себя показать и на других (других, не таких, как ты) посмотреть. Как вы понимаете, у нас достаточно подойти к зеркалу и ты –«в гостях».
Ее раздражение...Мне как-то раньше не приходило в голову...Похоже, что в моих словах тоже нет ничего такого, чего не сказал бы на моем месте любой другой... мистер Вселенной.
- Послушай, - сказал я, немного подумав. – Скажи мне...Как тебя зовут?
Она вздрогнула. На ее лице отразилось такое изумление, словно круг вдруг сошел с рельс (рельсы - это некий архаизм, трудно объяснить).
- Я всегда хотела, чтобы меня как - нибудь звали,- сказала она.
- Ты неправильно меня поняла. Я имел в виду - ты устала - ждать меня, - сказал я.- Чтож, у тебя нет оснований доверять мне. А у меня – тебе. Нам остается только одно. Рискнуть поверить друг другу. Или – не рискнуть...Решать тебе. Что мы, собственно говоря, можем потерять? Все одинаковое. А значит, между жизнью и смертью тоже нет никакой разницы. Если бы не деревья за окном...И у нас не так уж много времени. Только до рассвета.
Я разделся и лег под одеяло. Она задумалась. Через некоторое время она, не произнеся ни слова, разделась и послушно легла рядом со мной.
Некоторое время мы лежали молча. За окном тихо накрапывал дождь. Происходило нечто....С одной стороны – если забыть о деревьях – это была моя жена, с которой я прожил уже двести лет и которая за это время, как и я сам, ничуть не изменилась.
Мы не стареем и не умираем от болезней. Болезней просто больше нет. Только убийство возможно.
С другой стороны – и чем отчетливее я это понимал, тем сильнее меня охватывало ощущение горечи, предчувствия близкой утраты этого мгновения - почти невыносимого мгновения невыразимого, безграничного счастья, которое я сейчас испытывал.
Преступное мгновение. То, которому говорят «остановись» (архаизм, конечно). Оно наступило, впервые за двести лет.
Наконец она нарушила молчание.
- Даже не верится.
И я и она понимали, что вечером, когда я вернусь с работы, круг в своем медленном вращении непреклонно унесет ее от меня. Передо мной раскроется совершенно такая же дверь, но это будет уже не тот дом и женщина, похожая на нее как две капли...шанели... не скажет и ни за что не поверит, если я скажу ей об этом, что есть, бывает хоть что-то не одинаковое...
- Теперь я буду благодарить судьбу, - прошептала она.
- Благодари генератор случайных чисел, - сказал я. И добавил: - Дорогая.
Впервые за двести лет мне захотелось произнести это слово.
Наша преступная ночь длилась долго. Ведь время измеряется не временем, а количеством пережитого за это время. Но и она ускользнула как сон.
Утром, перед тем, как расстаться, мы нарекли друг друга именами. Мы договорились о знаке, который подадим друг другу при новой встрече, вернее, о пароле...
... С тех пор кое-что изменилось.
Каждый вечер я жду, что ответит новая мисс на мое приветствие. Входя в дом, я неизменно произношу одну и ту же фразу.
Я не исключаю, что они даже не слышат, что я говорю. Они ведь
знают, вызубрили наизусть в школе, что неодинаковых вещей не существует. Поэтому они не замечают того, что так отчетливо видно за окном. Без малейшей запинки они отвечают на мое необычное приветствие:
- Добрый вечер, дорогой. Ты устал? Сейчас будем ужинать.
...Я вовсе не собирался и не собираюсь хранить ей какую-то глупую верность. Но я никому так и не отдал ее духи. А с другими...Иногда я почти издеваюсь над ними. За то, что, будучи внешне совершенно такими же, как она, они вселяют в меня надежду ровно до того момента, как они успевают что-нибудь сказать.
Эти выстрелы...
Раз в году происходит публичная (намеренно архаичная) казнь тех, кто чем – то... отличился. Никто никогда не видел, кого казнят, но все должны, замирая от ужаса, слушать выстрелы.
Я уже лет сто назад догадался, что это блеф. Ведь это происходит каждый год. Откуда они берут столько нарушителей?
Я терпеливо жду, когда гигантское колесо, совершая свой великий круг, по случайному совпадению, по закону повторяемости редких событий, вернет ее ко мне. Возможно, пройдет снова двести лет.
Однажды вечером передо мной снова откроется правильная дверь.
Я скажу ожидающей меня женщине:
- Не все деревья одинаковые.
Она улыбнется и ответит мне:
- Я заметила.
Я очень рассчитываю на генератор случайных чисел.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#17
(15965/18671 зн.)
Лево и право или лево
«Наш разум – это лужа, мутно отражающая действительность» - почему-то именно эти, такие нелепые на фоне четких зеркальных отражений в межуровневом лифте, слова из старого сборника сентиментальных рассказов вспомнились сейчас Дею. Наверное, подсознательное неприятие зеркал, - подумал молодой космолингвист.
Он ехал на уровень своего друга Вита, расслабленно привалившись к кнопочной панели лифта. Ему было любопытно путать всякие бытовые приборы, вступать с ними в препирательства и давать по возможности неточные, но приводящие к началу исполнительских действий команды. Вот и сейчас всю дорогу в лифте он раздраженно подтверждал ничего не понимающей панельке, что едет именно на уровень D, а не какой-то другой. Но при этом он и не собирался прекращать давить плечом на все кнопки сразу. Двери распахнулись именно на уровне D – человек победил тупую железяку.
Пружинистым космическим шагом Дэй достиг каюты Вита и, набрав известный ему синхрокод на замке входной двери, оказался внутри помещения.
Бардак – любимое состояние, в которое ввергал свою каюту Вит, когда ему приходила в голову блажь творить. Не важно, касалось ли это его увлечения графоманством, или тончайших выкладок по теории информационных флуктуаций полевых образований. В рабочем ажиотаже в его каюте всегда все было в верх дном. Лишь то место, где он что-то писал или чертил, а работал он обязательно с использованием карандаша и бумаги, так вот, лишь этот уголок его каюты был в относительном порядке.
Через раскиданные рулоны бумаги, кассеты, одежду и поваленные стулья Дей пробрался к пластиковому пюпитру. Так и есть, вот оно - очередное движение гениальной мысли.
На этот раз записи были накарябаны на косо оборванном листке бумаги. Прежде чем будить мирно спящего под двумя пледами друга, Дей решил полюбопытствовать, о чем придется вести дискуссию. На листке на удивление ровными строчками был написано нижеследующее.
Война роботов
1. Война людей и роботов с переменным успехом.
2. Два радиоинженера занимаются некоторым сектором информации, расшифровывают коды роботов и предлагают разведведомству. От них там отмахиваются, говорят, что давно расшифровали, и роботы в этом секторе информации не говорят ничего, что было бы ценным.
3. Напившись, эти двое попадают на вечеринку, где в чулане находят книжку с рассказами начала 21-го века.
4. В одном из рассказов описаны три эпизода:
- с тушью, вылитой на голову бросившего даму кавалера,
- с монетами в стекло авто,
- с бетоном, заполнившим квартиру.
5. На следующий день друзья решают, что б...
6.
Пятый пункт был, как видно, не дописан, а шестой только обозначен. Прочитав этот план очередного опуса друга, Дей громко гоготнул и хотел было будить Вита, но тот уже зашевелился, а затем сел в койке, протирая глаза и потягиваясь.
- У тебя опять приступ графомании? – Дей решил форсировать побудку товарища.
- Ты что, впервые видишь мои опусы? – Вит уже просыпался.
- Пока тут только план. Да и тот, я тебе скажу, не фонтан. Вот два года идет эта проклятая грызня в пространстве, и кто только не писал о ней фантастических рассказов. Не удивлюсь, если даже роботы набулькали в эфир миллионы байтов.
- Ну, роботы вряд ли. Они ведь не любят всего лишнего, так что никогда не станут графоманствовать, как и делать большинство других необязательных для жизнедеятельности вещей.
- Да и странно там все как-то. Война – дело серьезное, ее враз не закончишь. Ты ведь хочешь в конце прекратить войну, я угадал? – Дей насмешливо посмотрел на товарища.
- Это точно, хочу.
- Ну и как же ты хочешь ее закончить? Одним победным новейшим линкором? Или неизвестными ХХХ лучами? Я слышал, как ты вчера выпытывал эти секретные сведения у хлопочущей на кухне Линды.
- Линда и тебе нравится. Позавчера уже ты выпытывал у нее что-то насчет ее предпочтений в косметике в открытом космосе, - Вит умел перейти в разговоре в атаку довольно неожиданно.
Пока Вит умывался, Дэй все смотрел на листок с планом рассказа.
- Не думал я, что прошедшие месяцы анализа рутинного бытового слоя роболингво могут сублимироваться в фантазийный сюжет, - Дэй стал задумчив. - А знаешь, ведь наши недавние выкладки могут дать ключи к переводу определенной людской информационной зоны в соответственную зону обмена роботов. И обратно тоже. Все оказалось довольно просто, хотя и не всегда однозначно.
- Я вчера думал об этом. Только полной адекватности в соответствии с базовым принципом профессора Маро добиться не удастся. Ее нельзя будет добиться в абсолюте, в соответствии с теорией, но частично, на уровне, достаточном для некоторого понимания, - можно.
- Честно говоря, я только что дал главной машине задание на создание соответствующей программной среды. Такой, в которой мы попробуем переводить булькание роботов на наш язык в естественной для нас форме. Думаю, что к утру она справится, а мы пока пойдем в бар и посмотрим, не охмуряет ли кто Линду, пока мы решаем научные вопросы.
- И витаем в фантазиях! – Дэй не удержался и снова поддел Вита.
***
Оптику им читал профессор Жук. Тема формально не входила в курс оптики, но профессор включал ее дополнительно, чем очень гордился. Он считал, что не разобравшись со всеми аспектами простой, но психологически тонкой логики работы зеркал, нельзя переходить ко всему остальному материалу.
Он носил неизменный кожаный френч и дикого вида очки с сильнейшими линзами, что делало его и внешне похожим на жука. Читая «Зеркала», он начертил на доске схему работы зеркала. Все точки исходного объекта за границей зеркальной поверхности имели ответные изображения. При этом все они были связаны со своими изображениями лучами, идущими от точки к изображению перпендикулярно поверхности зеркала.
- Картина ясна, - говорил Жук, поскрипывая черной блестящей кожей тужурки. И тут же добавлял, театрально всплескивая руками:
- Так откуда же, спрашивается, родилось расхожее утверждение, что левая наша рука в зеркале становится правой и наоборот? Кто придумал назвать!, - он подчеркивал это слово паузой, ибо знал, что имеет дело с будущими лингвистами, - изображение!, - это слово он тоже подчеркивал, поскольку читал оптику, - левой руки правой рукой?
- Что вдруг!, - эти слова он тоже подчеркивал, поскольку они были ключевыми в абстрактном анекдоте, в обязательном порядке рассказываемом им студентам на первой лекции, - мы говорим!, - опять подчеркивание, - что зеркало переворачивает изображение?
- Лишь словесная путаница дает нам утверждение, что «В зеркале все переворачивается». Некоторые из вас в детстве читали «Алису в зазеркалье». Так вот то, что там описывает Люис Кэррол, есть прямое доведение до абсурда именно словесных фортелей, и к оптике зеркал не имеет никакого отношения. Забудьте слова. Запомните лишь простую схему на доске.
Далее Жук пустился философствовать о зеркалах и слов на это не жалел, желая охмурить своими знаниями девичью часть аудитории. Он погрузился в народный фольклор, легенды и сказки, которых знал изрядное количество. Суть его высказывания сводилась к тому, что ошибочное словесное описание зеркала делало его предметом волшебным. Именно поэтому зеркало стало частым атрибутом разных сказок и темных историй.
- Однако, - Жук уже не мог остановиться на полувитке спирали, - что-то таинственное есть в каждом элементе мира, поскольку весь мир – тайна!
- Еще Есенин, - когда профессора несло, он мог приплести к оптике даже поэта, - писал: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи». Поэт метко описал тут именно ту тайну зеркала, что понять что-то можно иногда, лишь отказавшись от рассмотрения деталей. Но идеальное зеркало ничего не теряет, – профессор начал говорить парадоксами, чем окончательно привлек внимание аудитории.
- Просто тут мы имеем дело в работой мозга. Приближая – отдаляй – так в пределе можно перефразировать слова Есенина, делая их оптически прозрачными, - это уже была словесная уловка профессора, на которую незамедлительно последовал зеркальный ответ студентов. С последнего ряда послышался голос:
- Приближая – заголяй! - и зал грохнул смехом.
Примерно такие обрывки курса лекций по непрофилирующему для лингвистов предмету часто вспоминались Дею и Виту. Иногда это даже помогало решать чисто лингвистические задачи. Вот что значила личность лектора. Вот что значил подход к обучению. Связывание своего предмета со всем строем обучения. Жук был представителем старой школы и старательно блюл девиз «связь теории с практикой».
- Слушай, а ведь роботы не понимают нас примерно в той же мере, что и мы их, иначе драки в космосе не шли бы с переменным успехом. Это очень похоже на зеркало. Наше непонимание отражается в их непонимание и наоборот, - отсмеявшись сделал заключение Вит.
- М-дя, - протянул Дэй, - и что же ты хочешь сказать? Что нечто, имеющееся между нами и роботами, может работать как зеркало не только для непонимания, но и... – Дэй почему-то не хотел закончить.
- ... и для понимания тоже! – Такой итог подвел Вит ностальгической школьной зарисовке.
- Зря что ли мы месяцами спим вполглаза? Давай попробуем с ними поделиться? – Дэй всегда был склонен искать своей профессии совершенно практическое приложение.
***
Неделя работы почти круглосуточно, учитывая обязательные шестичасовые боевые дежурства в рубке базы, а также стянутый с барного столика ключ от контейнера с маячковыми вычислителями – вот и все дела. То есть, вся подготовка к созданию новой точки, которую должно будет отобразить среди роботов неведомое никому зеркало.
Стальной полированный кубик вычислителя для космического маяка под завязку был забит ядром только что выпестованной программной среды. Детище Вита и Дэя умело достаточно быстро переводить с хорошей адекватностью с роболингво на людской язык в бытовом секторе информации.
Теперь предстояло реализовать завершающую стадию плана – тихонько увести космояхту шефа. Наши герои... Но позвольте, не думаете же Вы, уважаемый читатель, что мы будем смаковать описание такого неприличного деяния, как угон чужой собственности?
***
- Ну и как думаешь, клюнут?
- Не знаю, по человеческой логике, как-то сомнительно получается. Я бы, наверное, решил, что это туфта. К тому же им еще придется преобразовать программу для перевода с нашего на роболингво.
- Дотумкают, это у них быстро. К тому же среда легко трансформируется, если понимать, как работает зеркало и не ошибаться, а у них-то с этим все в порядке. Правильно говорил Жук, скажи «переворачивает» и тут же заинтересуешься: а почему же не ставит нас в верх ногами? Но зеркало не линза, законы разные.
- Хорошо, что ты не робот. То есть хорошо, что они – не ты. Ты вспомни, что писал видный римский император Плеврон Горгонский.
- И что же он писал?
- Квартир квакум бетон эст. Чертушь эст голо. Мани, мани, мани, - не унимался Дэй, намекая Виту на его план фантастического рассказа. И, в ответ на молчаливый вопрос Вита, добавил:
- Что, в переводе на наш язык, означает: хочешь срать – не мучай жопу, запусти Маро в Европу, ну а грязное белье подари врагу свое!
***
Поначалу ничего не менялось. Пучковые и гравитационные бои в системе шли с прежней напряженностью. Рати людей, запаянные в титановые корпуса с предельными перегрузками бросались на армады причудливо-ажурных кораблей роботов.
Но бытовой робо язык, разговоры на котором мусором заполняли эфир так же, как и кухонные сплетни людей, откликнулся на пущенную в чернила космоса яхту практически сразу. Он стал быстро мутировать, набирая новый информационный слой. Если бы разведка людей ожидала чего-то в этом направлении, то в штабе могла произойти паника – любые мутации информационной сферы чреваты опасными неожиданностями. Однако в разведке твердо решили, что не следует опасаться бытовухи. Поэтому обзоров бытовой робо области просто не составляли и разведдепартамент жил стабильностью сводок лазерных атак и гравитационных блокад. И к робоязыковым мутациям прислушивались только два наших самодеятеля.
Скорость и масштаб языковой мутации роботов ошеломил их. Буквально за неделю роботы овладели вполне людским стилем кухонного общения.
Равномерное информационное булькание в эфире об улучшении свойств масла для подшипниковых узлов и новейших карбидо-титановых покрытиях на истирающиеся поверхности манипуляторов вскоре было сильно потеснено обсуждением того, кто из роботов уже сменил масло, и кто первым вытеснил товарища из очереди на напыление.
На вторую неделю после пропажи яхты шефа в пучине космоса некий крейсер роботов последней модели отбил у стандартного легковооруженного конвоя людей большую баржу с оборудованием для туалетных комнат и компактных кухонь. На беду крейсера это произошло в таком уголке пространства, где поблизости находились два хорошо вооруженных крейсера людей. Наглый грабеж среди бела космического дня тут же возбудил охотничий инстинкт людей и началось преследование.
Людские корабли не знали, почему роботы оказались в пределах досягаемости их пучкометов, решили, что это была ошибка навигации – до сих пор корабли роботов совершенно не интересовались невоенными перевозками людей.
Довольно быстро дело пришло к жесткой атаке двух кораблей на один. Крейсер роботов, имевший по агентурном данным преимущество в скорости, повел себя весьма странно. Он вертелся как рыба на леске у некоторой точки, медленно дрейфующей в сторону от караванных путей, при этом делая все, чтобы защищать от нападения больше не себя, а эту самую точку, которая конечно оказалась потерянной буквально вчера баржей с бытовым пластиковым хламом. Она не стоила даже одной заправки крейсера.
Частично приняв на себя пару неприятных для ажурного корпуса гравитационных воронок, пущенных преследователями, наспех поставив несколько минно-лучевых полей и мощную грависвиповую завесу, израсходовав почти весь запас энергии, крейсер все-таки ушел от погони. Но до этого сумел выпихнуть баржу в пределы охранной космозоны роботов.
***
Далее бытовой стиль робо лингво почти не менялся. А его мутация стала возникать в других секторах информационного обмена: технологическом, конструктивном, военном. Еще через неделю его признаки оказались заметны на административном и, наконец, политическом срезе робо лингвистической картины.
Роботы резко снизили военную активность на направлениях своих прорывов и стали грабить плохо защищенные бытовые транспорты людей. Командование в спешном порядке решило повысить силы конвоев, однако эффективно сделать это оказалось сложно, потому что технические характеристики крупных боевых судов и барж несколько различались, а их маршевые грави поля плохо согласовывались. Отчего даже совместное тесное движение было затруднительным. И роботы планомерно развивали успехи тотального бытового грабежа.
Не успели люди почувствовать дискомфорт от уменьшения притока бытовых новинок, как приток их прекратился вовсе. Бытовое оборудование совершенно перестало поступать. Роботы присваивали все, что только выскальзывало в космос, и торговцы отказались рисковать. Но прекратились также и военные действия. Небиологический противник будто растворился в пространстве.
Еще через неделю изрядно потрепанный в боях эсминец людей случайно напоролся на лежащий в дрейфе линкор противника. Положение оказалось таким, что командиру эминца оставалось только умереть с честью – его корабль находился в прямой видимости средств локации и оружия роботов.
Капитан рванул на шее еще пахнущий последним душистым поцелуем подружки шелковый платок и, косо рубанув по воздуху рукой, заорал совершенно неуставное:
- На абордаж!
Команда ветеранов еще помнила старые времена начала войны с роботами. Тогда взятие неприятельского корабля приступом было возможно. Люди лихорадочно бросились к обмундированию и средствам передвижения вне корабля, все еще имевшимся на борту.
В отчаянном воинственном угаре команда кинулась на нескольких небольших шлюпках с ручными лучеметами наперевес на желтый огромный цветок линкора, весь состоявший из протяженных лепестков ферм, тычинок энергобатарей и пестика центрального поста. По иронии судьбы абордажные шлюпки были крашены в черно-желтую полосу, так что капитану, оставшемуся в эсминце и руководившему самоубийственным налетом, казалось, что это космические пчелы летят опылять мертвенный металлический цветок.
Вот-вот должны были сработать силовые средства фильтрации материи, имевшиеся на линкоре, и тогда пчелы будут либо вывернуты наизнанку, либо сгорят, как обычные насекомые в пламени свечи...
Лицо капитана было по мальчишески решительно, рука его нервически перебирала рубчики на шаровом управлятеле гравидвигателем. Он дал себе слово, что как только первая пчела вспыхнет от лучей с линкора, он даст полный вперед и тронется на таран. Он точно знал, что по нему тут же ударят тяжелые пучкометы. Но это будет уже не важно - на киноварно-красном от огня врага боевом коне за счет инерции он въедет глубоко в ажурные лепестки линкора.
Но огня линкор вести не стал.
Команда эсминца захватила вражеский корабль одним сумасшедшим рывком воли и старомодных технических средств. С оружием, снятым с предохранителей они явились на центральный пост роботов. Оказалось, что их там ждали.
Капитан линкора, робот новейшей модели, вместе со своим окружением встретил людей предложением о сдаче. Роботы хотели сдаться без боя. У них было всего два условия: гарантии собственной безопасности и сохранение за ними прав на все материальные трофеи военных действий.
Оглядевшись, помощник капитана людей, руководивший захватом, с удивлением обнаружил, что практически весь пост забит разнообразным бытовым оборудованием людей, соединенным в гирлянды довольно причудливым образом и изредка начинавшим работать по какому-то неведомому алгоритму.
- Что это такое и зачем это вам? – спросил он капитана линкора.
- С точки зрения утилитарной, совершенно незачем, – ответ был хладнокровным и любезным и практически людским, - Но у капитана флагманского линкора есть почти такой же набор, - тут робот медленно поднял в верх указующий манипулятор, - Однако, - робот лихо присвистнул, - У него нет вот этого! – пищалка робота на пределе звуковой мощности выражала восторг. И людям продемонстрировали тяжелый древний термоколпак для сушки волос в дамском салоне парикмахерской.
- А это вам зачем? – помощник эсминского капитана старался поверить, что это не сон.
- Вообще-то и это не входит в список необходимого оборудования для жизни роботов, - тон робопищалки опять стал почти стандартным.
- Но эта штука может быть запрограммирована так, что температура и влажность вот тут, - с этими словами манипулятор робота ткнул в серебристую крышку своего процессорного блочка, - делается идеальной для прослушивания гиперритмовых мелодий.
***
Таким неожиданным, неизвестно откуда свалившимся на всех, миром закончилась эта седьмая всепланетная свара в нашей солнечной системе. И мало кто знал, что эта неожиданность есть прямое следствие использования в процессе зеркала – одного из самых простых и таинственных предметов в галактике.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#18
(9300/10911 зн.)
Вариант
Ему снова снились семь ангелов.
– Витек, витек... – шелестели ангельские голоса.
– Ну чего?
– Плохо тебе, Витек?
– Ну, плохо.
– Выпить надо, Витек?
– Ну, я не знаю...
– А нечего?
– Нечего...
– Так что же делать?
– Что делать?
– Есть вариант, Витек.
Звучала музыка сфер.
– Есть вариант, – сказал, проснувшись, один, тот, что лежал у входа.
– Есть вариант, – согласился, подумав, второй, худой и костлявый, с лысым черепом.
– Есть вариант, – подтвердил третий, во фраке, с бородой и при галстуке, жующий французскую булку.
– Есть вариант, – авторитетно заявил шарообразный, большой каплей сидевший в кресле. Его телеса мутной волной переливались через ручки кресла.
– Есть вариант, – хихикая, подпрыгнул смуглый, вертлявый, в очочках.
– Есть вариант! – провозгласил низенький, бельмастый, скуластый, с доброй улыбкой.
– Есть вариант, – подытожил последний, лежащий у окна.
– Есть вариант, – сказал сам себе человек на топчане.
Человек-на-топчане проснулся, качнулся к рукомойнику, долго пытался поймать губами кран, с отвращением побрызгался водой, пригладил волосы, надел пиджак, отер полой еще мокрое лицо, шагнул за порог и исчез в дверном проеме, забыв закрыть за собой дверь. От сквозняка газеты на окнах совсем истрепались и, оторвавшись, последовали за подписчиком.
Но не сразу. Сначала подписчик спустился по старой шаткой лестнице. Всякие незнакомые друзья подписчика, регулярно приходя к нему праздновать, иногда падали с лестницы мордой вниз. Впрочем, падение их не останавливало, друзья стремились вверх и со второй попытки завершали восхождение. Прищурившись от яркого света, Человек-на-топчане вышел на улицу.
Был ясный погожий день, один из последних ясных ноябрьских погожих дней, когда на улице все еще сухо, а листья – уже не желтые, еще не бурые – не мокнут под ногами, а скромно скапливаются в щелях асфальта, сознавая свою ничтожность перед царем природы – человеком. Холодно, но ветра нет. Зато есть прохожие и разный служивый люд: вот маляр, вот плотник, вот кто-то трезвый, а вот и милиционер на углу, в каске, с автоматом.
Благостно на улице, благостно. Витек (проницательный читатель, верно, уж догадался, что именно ему и снились ангелы) идет по направлению к своей цели, тихо радуясь, еле передвигая ноги. Как же, как же, Витьку было знамение, Люська не сможет ему теперь отказать. Это так... так, как будто вы проснулись в лесу... и ничего не помните, и ничего не понимаете, продрогли и проголодались, а тут вдруг... самолет! Нет, самолет вряд ли сможет сесть, тогда вертолет. Нет – Витек покачал головой – вертолет это слишком громко, пускай хоть мотоцикл или автомобиль... Витек прислушался к себе, даже руками голову обхватил для ясности – нет, машина тоже громко, пусть хоть, ну, велосипед! И шофер тебя садит на заднее сиденье, включает обогреватель (видно, всё-таки лучше автомобиль), кормит горячим обедом и везет домой, то есть не до самого дома, конечно, но вот до этого места как раз, на полпути до Люськи, и не берет денег, и листья тут такие красивые желтенькие такие...
Витек плотнее запахнул пиджак.
Благостно было на улице.
Но холодно.
Люська, проснувшись, не сказала, что есть вариант. Лениво встала, попила горячего чайку, посмотрела телевизор, неторопливо явилась на работу.
– Опаздываешь, – сонно укорил ее директор.
– Больше не буду, – зевая, ответила Люська.
– Но есть вариант, – медленно оживился директор.
– Ой, да ладно, знаю я ваши варианты, Игорь Петрович, – нехотя посмеялась Люська, плавно уворачиваясь от вялой директорской ладони.
Сержант Сергей Злобин тоскливо стоял на посту. Было холодно и скучно. От холода сержант Сергей Злобин не тоскливо стоял, а тоскливо ходил на посту. Попечению сержанта был вверен участок улицы Морозова от магазина «Весна» вплоть до дома номер сорок восемь, и участок улицы Меньшова от набережной до площади Коммуны, и еще все переулки, попадающие в данный квадрат. Так Злобину сказал майор Седов, а когда Злобин спросил, какой квадрат, майор сказал ему: «Ты что, сержант, тупой? Какие тут могут быть варианты?».
Злобин ходил и считал варианты.
Народу на улице не было, кроме малого количества штатских, то и дело шныряющих в магазин и обратно. Злобин время от времени по рации докладывал начальству оперативную обстановку.
Еще Злобин думал о том, почему это у военных и милиционеров лейтенанты умные, сержанты и майоры умные, но не все (да взять хоть майора Седова), а вот рядовые менты и командный состав выше подполковника все сплошь тупые? Ну, может, маршалы умные. Этот вопрос не давал сержанту покоя, поэтому он заметил подошедшего гражданина, только когда тот обратился к нему.
– Э-э-э... Вы не скажете, сержант, как пройти на улицу Уборевича?
Пока сержант поворачивался к гражданину, чтобы ответить, что улица Уборевича находится вовсе не на его участке, откуда-то сбоку появился зябнущий субъект и спросил буквально следующее:
– А не подскажете, сколько сейчас градусов ниже нуля?
Мозг сержанта соображал, на какой из вопросов ответить и стоит ли отвечать, а в это время к нему обратились еще с двух сторон.
– Как пройти в туалет? – хихикая и пританцовывая, осведомился еще один страждущий, а другой, весьма уродливый, лукаво глядя на сержанта, пожелал узнать:
– Девушка, девушка, а как вас зовут?
Злобин разозлился и подался к наглецу. Сзади раздался бас:
– Третьим будешь?
Оглянувшись, Злобин увидал прохожего явно свойской наружности в кепке, а рядом интеллигента. Интеллигент жалко улыбнулся и добавил:
– Скажите, пожалуйста, как пройти в библиотеку...
Сержант растерялся от такого наплыва посетителей и от отчаяния хотел уже вмазать умнику по морде, но сзади его опять тронули за рукав.
– Мне хо-о-лод-но. – Проклацал мерзнущий. – Скаж-жите же, ум-моляю, ско-олько сейчас градусов Це-цельсия ни-иже н-нуля?
– Девушка, так вас как зовут? – ущипнул сержанта уродливый.
И все загалдели.
– Если мне не скажут, где туалет, я здесь отолью!
– Как же мне пройти на улицу Уборевича?..
– И в библиотеку!
– Наливай!
– Хо-олодно...
– А меня Федя!
– Библиотека имени Уборевича!
– Улица имени Цельсия!
– Туалет имени Феди!
– Кому не нолито?
– Я умира-а-ю...
– У меня знаешь какой член!
Сержант растерялся. Наибольшее опасение внушал, конечно, Федя, но и любитель туалетов тоже был опасен. Как-то само собой сержанта тянуло к свойскому человеку, предлагающему выпить, он вроде был поспокойней остальных, и в его внешности было что-то свое, рабоче-крестьянское... Подойдя к работяге, Злобин вытащил рацию...
И почувствовал, что лишился каски.
Обернувшись, он увидел каску в руках невероятного толстяка, на своих круглых ножках катившегося вниз по улице Морозова по направлению к магазину «Весна».
Злобин рванул с плеча автомат.
– Стой! – крикнул ему свойский работяга. – Ты же человека убьешь! Он вон какой жирный, давай, догоним!
Злобин каждую неделю тренировался в спортзале и был чемпионом своего отделения по бегу. Поэтому он рванулся за вором, а пестрая компания, смеясь, побежала за Злобиным. В двух шагах от толстяка надежный штатский в кепке подставил Злобину ножку, и тот упал физией вниз. Кто-то (кажется, интеллигент) вырвал из рук автомат, все с хохотом присоединились к толстому и скрылись за углом.
Злобин схватился за рацию.
– Люська, привет.
– А, Витек, привет. Как дела?
– Люська, – прошептал Витек, – было мне видение... Семь ангелов! И музыка сфер!..
– Опять? – устало удивилась Люська. – А, все равно делать нечего, расскажи, что они делали хоть... – Люська зевнула.
– Ну... ты не поверишь, Люська... Они сказали, чтоб ты мне в кредит отпустила.
– Врешь!..
– Ну вот ей-богу!
– Ну вообще-то да, я тебя знаю, и вправду, наверное, привиделось, у тебя бы фантазии не хватило такое придумать... Верю. Не, так просто я не могу тебе отпустить... А впрочем, давай сходим к заведующему... отчего ж не сходить к заведующему...
Пошли к заведующему. От тепла Витек размяк и немного опьянел.
– Игорь Петрович, вот тут посетитель. Говорит, что видел ангелов.
– Понятно, до чертей зеленых допился... А! Витек! Ты ж не пьешь почти!
– Здорово, Игоряша. Да нет, вот, видел ангелов, правда...
– Люська, тащи скорее водки! Какими судьбами, Витек? Люська, выпьешь с нами?
– Да так... живу я здесь.
– Игорь Петрович, у меня там покупатели...
– Ну ладно, ладно, мы тут с Витьком сами поговорим, иди!.. А меня, представляешь, неделю как назначили... Наливай...
Весь эфир был забит «Танцем с саблями», однако мужественный сержант сумел связаться с непосредственным начальством и доложить о происшествии. Милиция отреагировала оперативно, и уже через десять минут на перекрестке появилась машина с мигалкой.
– Витек, – побледнел Игорь, услышав мигалку, – это по мою душу. Люська, гадина, стукнула. Ты вот что, ты тут вообще ни при чем, так что давай-ка я тебя, друг, выведу через заднюю дверь. Только... ты извини, я тебя давно хотел спросить... Ты... ты, вообще, ты меня уважаешь?
Витек задумчиво кивнул.
– Ну, вот и хорошо... Ну... вот. А теперь пошли скорее, сейчас оперативники вломятся, а ты-то тут вообще ни при чем...
На улице было светло, и уже не так холодно, спирт разогнал кровь, из радиоточки доносился «Танец с саблями», в воздухе разливалось сияние. «Вот оно!», – вздрогнул Витек, – «Вот она, музыка сфер! Спасибо вам, ангелы, спасибо!..» И еще подумал Витек совершенно банальную в подобных ситуациях вещь: «О, сколь удивительна порой бывает жизнь!». И еще: «Жизнь прекрасна». Вот о чем думал нетрезвый Витек в первый после выхода из магазина момент.
Во второй момент Витек услышал крики «Стой!» и тяжелое дыхание. Из-за угла вывалилась гоп-компания. Центром компании являлся шарообразный, похожий на большую каплю ртути человек, текший по улице под уклон. В руке шарообразный держал милицейскую каску. Вокруг, хихикая и подталкивая большого, крутился еврей в очках, похожий на маленькую каплю ртути. Задыхаясь от смеха, широко разевая щербатую пасть, бежал рядом еще один, похожий на Ленина с десятирублевой купюры, только очень ярко разодетый в малиновое и лимонное. Вприпрыжку несся ничем не примечательный господин с автоматом. Длинный и лысый шел семимильными шагами, обгоняя бегущих, и давился смехом. Рабочий в кепке и аристократ во фраке играли в чехарду. С лица аристократа не сходила язвительная мефистофельская усмешка, а с простой физиономии рабочего – мерзкая ухмылочка. Вместе вся компания напоминала безумную труппу грузинского театра.
Витек отстраненно смотрел, как вся шайка двигается прямо на него. Равнодушно допил водку из пластикового стаканчика. Внезапно подкатившись, толстяк нахлобучил на пассивную витьковскую голову каску, а ничем не примечательный господин со смехом повесил на шею автомат. Витек крутил своей пассивной головой туда и сюда. Крики «Стой!» стали громче, а веселая компания схватилась за руки, образовала кольцо и... исчезла, оставив только чеширские улыбки. Вместо толстяка оказался по-осеннему прозрачный воздух, и в этой прозрачности Витек увидал собак, милиционеров, и самое главное – разъяренного до невозможности сержанта Злобина. В его глазах явственно читалось желание убить Витька.
У Витька задрожали колени. «Ангелы, что мне делать?»
Ангелы захихикали.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#19
(13181/15532 зн.)
ВОСЬМОЙ АНГЕЛ
Ему снова снились семь ангелов. Один из них развернул крылья и нагло подмигнул. Второй взмахнул мечом, разрезая воздух с тихим змеиным звуком. Третий вырвал несколько перьев из крыла четвертого. Четвертый толкнул пятого, который упал прямо на меч второго. Шестой хлопнул в ладоши, и меч задрожал пористой резиной, растекаясь горячими каплями. Пятый закричал, хлопая крыльями и сбивая резиновое пламя. Седьмой расхохотался, и от этого смеха дрогнуло облако сна, распавшись осколками хрустальной люстры.
Он все еще пытался сохранить равновесие, цепляясь побелевшими мерзнущими пальцами за облачный край, но ветер ангельского смеха уносил, отбрасывал назад, и серебряная нить сматывалась в клубок, притягивая к сознание к спящему телу.
Он открыл глаза. Сон вспоминался в смутной кисельной жиже, хлюпал в ушах болотными звуками.
- Черт! – сердито ударил он кулаком по подушке, выбивая одинокое перо, взлетевшее и тут же приземлившееся на его носу. – Но ведь это было важно! Очень важно!
- Что случилось, дорогой? – его жена улыбнулась, раздвинув тяжелые шторы, прячущие комнату от утреннего солнца. – Нехорошо ругаться в такой день.
Он нахмурился, собирая морщины на залысине загорелой гармошкой. Какой еще «такой» день? День как день, погода хорошая, никаких катаклизмов не намечается. Или намечается? Он чихнул, и перо оскорбленно спланировало на смятую простыню. Воспоминание проворачивалось в голове, скрипя на повороте каждой мозговой извилины несмазанными шестеренками. Такой день…
- Я взглянул, и вот, конь белый, а на нем всадник, имеющий лук… - он растерянно потер лоб, не понимая собственной фразы.
- Вот-вот! – кивнула жена. – Поэтому, поторопись. Вставай, еще масса дел, а время тикает.
Он продолжал хмуриться, и гармошка морщин растягивалась и собиралась, играя диссонирующую мелодию. «Она явно понимает, о чем речь», - подумал он, следя за передвижениями жены по комнате. – «Может, спросить?» Спрашивать не хотелось. Он понадеялся, что воспоминание само оформится во что-то хотя бы относительно внятное.
- Ладно. Встаю уже.
- Вот и умница!
Он прикрыл глаза, сдерживая резкость, повисшую на кончике языка. «Умница!» Он терпеть не мог таких уменьшительно-снисходительных эпитетов. Казалось, что это его унижает, возвращает во времена коротких штанишек детства, в тот самый момент, когда он обмочил штаны, и мать стояла, укоризненно покачивая головой, и говорила: «Ну, как же ты мог? Ты же у меня умница. И вот…»
Вокруг что-то изменялось, комната колыхалась, словно никак не могла принять определенную устоявшуюся форму. Он застонал, головокружение вызывало тошноту. Резкость, которая была, казалось, благополучно проглочена, опять зависла на кончике языка, ожидая удобного момента, чтобы вырваться.
- Что это такое?
- Наверное, зацепились за край облака неопределенных явлений неопознанной классификации, - жена махнула рукой, и это взмах отрастил крылья, уронил подушечное перо и вылетел в распахнувшуюся синь стеклянной крыши.
- Эт-то еще что? – он сел на постели, и еловые стволы, окружающие последний пост цивилизации, пожухли горящим картоном, выталкивая его из-под одеяла.
- А, я поняла, дорогой, - жена нежно взъерошила его волосы и подала нечто, напоминающее римскую тогу, только отвратительного желтого цвета, усыпанную малиновыми незабудками. Эти малиновые будки переливались всеми оттенками травяных цветов, мельтеша в глазах солнечными зайчиками.
- Раз поняла, то объясни, - он почувствовал, что кровать начала растворяться, и быстро встал.
- Ты, дорогой, опять забыл, что наступает Конец Света. Причем, именно сегодня – последний день Земли, а, может быть, и всей Вселенной! - жена улыбнулась, улыбка тут же превратилась в голодный оскал, и щелкнула окровавленными клыками. Он потряс головой, и лицо жены опять стало нормальным. Если, конечно, можно считать нормальным лицо женщины, у которой вместо волос – бахрома змеиных голов. Но это было уже не так страшно, какой-то миф о женщине с волосами-змеями всплыл в памяти, уверяя, что все это уже было, и бояться нечего. Только нельзя было смотреть в глаза, это он помнил точно. Нужно было взять в руки зеркало. Он снял зеркальную дверцу шкафа, вставил ее в раму с мелкими шипами по краям, и показал жене.
- Спасибо, дорогой, - она поправила рассыпавшиеся по плечам сухие стебли чернобыльника и вздохнула. – Эти неопределенности становятся все утомительнее, не так ли?
Он ничего не ответил. Второй ангел, на рыжем коне, прогарцевал по комнате, раскланиваясь, как будущий победитель. Сон опять насмешливо затанцевал, пробираясь в зеркальную дверцу и оставляя обрывки ангельских крыльев на шипах рамы.
- Пойдем завтракать, - жена открыла дверь и провалилась в клубящиеся зыбучие пески. Зыбь облизнулась, показала серый язык из высохшей пемзы и выплюнула морского ежа, немедленно уползшего под тумбочку, сердито стуча лапками.
- Тьфу на вас! – он сплюнул и утер рот рукавом халата, оцарапавшись о маленькие будочные крыши.
Комната недоуменно мигнула и замерла, квадратная и надежная. Цветовые пятна на обоях еще немного поплавали, протестуя и не желая окончательности формы, но успокоились и сложились в букетики роз, перевитых ленточками. Кровать вернулась на место, а зеркальная дверца укоризненно взглянула со своего места в шкафу, и тут же сосредоточенно принялась отражать комнату.
- Так-то лучше, - он вышел из спальни и прошел на кухню. Никаких катаклизмов не наблюдалось. Жены, впрочем, тоже. Он задумался – можно ли отнести к катаклизмам отсутствие жены? Или ее присутствие, если бы она была? В духовке лежал жареный цыпленок, беспомощно выставив худенькие крылышки. Он оторвал крылышко, которое сухо хрустнуло в его пальцах.
- Опять пережарила, - проворчал он и решил, что к категории катаклизмов все же относилось именно присутствие жены.
- Ах, дорогой! – жена немедленно возникла на пороге кухни, поправляя кружевной фартучек с колокольчиками. Колокольчики резко звенели и шевелили колючими лепестками. – Надеюсь, тебе понравился завтрак?
- М-м-м… - ответил он, пытаясь проглотить пересушенного цыпленка. Цыпленок сопротивлялся, растопыривая тощие синие ножки, и щекотал перьями небо.
- Скоро придет мама, - радостно сообщила жена, выливая в миску пакет муки. – Я хочу приготовить пирог. Мы должны быть вместе в такой день. Всей семьей. Правда?
Он замучено кивнул, выплевывая цыпленка в мусорное ведро. Цыпленок расправил уцелевшее крылышко и недовольно заквохтал. Квочка снесла яичко и положила его на край печи.
- Хорошее яичко! – затянула она. – Левое! Золотое! Не простое! Эх, народ, раззудись рука, расчешись нога! Налетай! Кто не с нами, тот против нас! Кто за правосторонность яичек – тот правша! Кто любит левые, тот просто дурак! Покупай, подешевело, вчера за три, сегодня за пять!
Он пнул курицу, и та клюнула его в ногу.
- Левой! Левой! Левой, идиоты, я сказал! – сержант постукивал грязным сапогом по линолеуму и орал во все горло команды. – Гальюны драить будете!
Гальюны расселись рядком на паркетных шашечках и распушили хвостики. Они ожидали, когда же их начнут драить. Это было именно то, что гальюны любили больше всего, но реже всего получали. Обычно им говорили: «Кыш, проклятые!» и вызывали санэпидемстанцию. А уж дюжие ребята в белых халатах с радостью опрыскивали беспомощных гальюнов розовым маслом и поджигали на алтаре Гиппократа.
- Бред, - сказал он, плюнув в сторону сержанта. Сержант, однако, не растворился, а всего лишь растер плевок ногой, оставив на линолеуме грязную полосу, расцвеченную разноцветной шерсткой гальюнов.
- Бред бери! Бред бери! Свеженький! С пылу, с жару, только что бегал, был убит, ощипан и зажарен! – незнакомый мужик в телогрейке уселся на плите и поправил завалившееся ухо ушанки. Ухо вставало торчком и нервно принюхивалось, морща заячью губу.
- У тебя, конечно, лучший бред из всех бредов, которые стоит брать, - саркастически заметило ухо. – Но не изволишь ли ты обратить внимание, что сидишь на горящей конфорке?
Мужик обратил внимание на дымящиеся ватные штаны.
- Да не волнуйся ты так, - почесал он ухо за ухом. – У меня там асбестовая прокладка.
Бес из прокладки выскользнул и нырнул в фиолетовый огонь. Он нежился и радостно ухал, растирая мохнатую спину мочалкой. Мужику стало неуютно. Без беса штаны перестали быть огнеупорными. Упор тоже решил отделиться и устроился около сковородки, пытаясь очаровать ее рассказами о своих похождениях в прошлой жизни.
Конь вороной, несущий всадника, ударил копытом посреди кухни, и фонтан взметнулся к потолку, смывая побелку.
- Опять канализацию прорвало, - жена бросилась затыкать дыру. Она вырвала у беса мочалку и сунула ее в фонтан. Фонтан иссяк, решив отдохнуть до лучших времен.
И конь бледный, с костлявым всадником на спине, стал рядом с вороным.
На кухне становилось тесно. Гальюны, возбужденно попискивая, забрались под стол и глодали там не успевшего убежать цыпленка. У них наступил период спаривания, и они разбивались на пары, собираясь устроить соревнование по перетягиванию единственного куриного крылышка.
- Левой! Левой! – продолжал командовать сержант, злобно глядя на восемь конских ног. – Правой! Тьфу, левой! Левой, я сказал!
- А не хочу… - заявила квочка, засовывая непростое яичко под крыло. – И вообще я родилась на улице с правосторонним движением. И сердце у меня посередине груди. А сама грудь какая аппетитная, ты только глянь, милок, такого ты еще не видел!
- Неплохо, конечно, - сержант небрежно пощупал квочкину грудь. – Но почему только одна? Я помню, что должно быть две.
- Мутация, - объяснила квочка. – Главное – правильно приготовить.
Сержант согласно кивнул и зашарил толстыми пальцами под квочкиными перьями. Шары отскочили от пальцев, выбили из-под крыла яичко, которое упало и не разбилось.
- Дед бил-бил, не разбил… - задумчиво сказал он, толкая яичко под стол к гальюнам. Раздался треск скорлупы. Гальюны честно пытались взломать яичко, оно сопротивлялось, зачитывая декларацию о правах левых яиц с центристским уклоном.
- Ну сделай же ты что-нибудь! – закричала жена, которой надоело сидеть на мочалке, затыкающей фонтан.
Он напрягся, пытаясь сделать что-нибудь. Но так как «что-нибудь» было понятием из другой реальности неопределенности, ничего не получилось. Тогда он вспомнил, что никогда не был женат.
- Кошмар холостяка, - сообразил он, выметая из кухни жену, мочалку, беса, яичко, сержанта и квочку. Потом подумал и выбросил мужика в телогрейке вместе с плитой. Жареный цыпленок жалобно топорщил перышки за мусорным ведром, понимая, что на этот раз так просто ему не уйти.
Очистив кухню, он присел отдохнуть. Кошмар кошмаром, но происходило действительно что-то в высшей степени нелепое и несообразное.
- Подумай как следует, - сказал костлявый всадник, толкая каблуком бок бледного коня.
- А ведь Конец Света действительно наступает, - напомнил всадник на вороном коне, раскачивая безмен с привязанным к нему мешком зерна.
- Точно-точно, - закивал всадник на рыжем коне, размахивая режущим воздух мечом.
- Без сомнения, - подтвердил всадник белого коня, накладывая на тетиву стрелу и целясь в кукушку, пискнувшую из часового домика.
- Значит, все умрут, - пожал он плечами, смахивая всадников тряпкой в мусорное ведро. Цыпленок все еще дрожал, ожидая, когда о нем вспомнят.
- Будет глад, хлад, землетрясение, и луна сойдет на землю, - мрачно проповедовал кто-то из всадников. Но из мусорного ведра никто не вылезал. Цыпленок устал дрожать и уснул. И снился ему куриный рай, и множество проса, рассыпанного среди звезд, и мама-курица, нежно отбрасывающая лапой комки земли и выуживающая оттуда толстого червяка…
- Ну и будет, - он пожал плечами и накрыл ведро крышкой. Стало тихо. Только тикали часы, отмеряя ломтики времени, нарезая их и раскладывая на тарелки.
Ему стало скучно. Только что вокруг кипела жизнь, а теперь – пустота и запустение. Даже жареный цыпленок сбежал в свой сон и теперь клевал червяка, пытающегося зарыться обратно в землю.
Он заглянул под стол, надеясь, что там остался хоть один гальюн. Но нет, и там было пусто, только несколько клочков разноцветной шерсти перекатывались вокруг ножки табурета.
- Ну хоть бы трубили, что ли! – он окончательно расстроился. Скука заедала, а пустота квартиры отдавалась гулом в голове. – Где ж трубы Конца Света? Или оркестр тоже разбежался?
Крышка на мусорном ведре затряслась, и он стукнул по ней ногой. Те, кто стучал из ведра, успокоились. Или затаились.
- Быстрее бы, что ли… - попросил он, изнывая от скуки.
- Что ты ноешь? – спросил бестелесный голос, и он обрадовался хоть какой компании.
- Да вот, понимаешь ли, скучно мне, - объяснил он, оглядываясь в поисках собеседника. – А ты где, собственно говоря?
- Везде, - ответил голос.
- Да ну? – не поверил он. – А ты кто такой?
- Автор, - вздохнул голос.
- Ну да? – восхитился он. – И что теперь? Будут трубы, фанфары, гром, молния и медные воды?
- Дурак ты, - автор материализовался на плите, подобрал мочалку, оставшуюся после беса, и почесал ею между крыльев. – Я стараюсь, стараюсь, а ты все портишь.
- И что это я испортил? – он оскорбился и подумал о том, что автора тоже нужно вымести. Тем более, что его слова совершенно не развеивали скуку, зависшую посреди кухни удушливым облаком подгоревшего пирога.
- Сюжет, - сердито сказал автор, почесывая мочалкой третье крыло пятого правого ряда. – К этому моменту ты уже давно должен был вспомнить, кто ты такой.
- А это имеет значение? – он равнодушно зевнул и потянулся за веником. Многокрылость автора его удручала.
- Конечно! – автор даже выбросил мочалку, которая попала в цыпленка, который наслаждался червяком в курином раю, который… и так до бесконечности. – Ты же должен спасти мир! Конец Света не наступит, если ты все правильно сделаешь!
Он задумался, шевеля тапочкой крышу будки, упавшую с рукава незабудкового халата. Что-то крутилось на грани сознания и вспоминался сон про ангелов, которые нагло выбирались на его кухню и сидели за это в мусорном ведре. Цепочка «которых» продолжала разворачиваться, нанизывая звено за звеном.
Он поднялся, разворачивая за спиной ангельские крылья.
- Спасибо, - сказал он, но никого уже не было. Кухни тоже не было. Только семь ангелов, покачивая в руках огромные золотые трубы, смотрели на него.
- Ты пришел? – спросил один из них.
- Разве я мог не прийти? – отозвался он. – Это нарушило бы весь сюжет.
И восьмой ангел взмахнул крыльями, закрывая ими Землю, защищая от всадников. И было имя ему – Равновесие.
- Эх, а ведь неплохо повеселились, - сказал сержант, сидя на кухне и прижимая к груди квочку. Гальюны запищали из-под стола, напоминая сержанту, что веселье только начинается.
И был вечер, и было утро. Жизнь продолжалась.
***
1 И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.
2 Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.
3 И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.
4 И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
5 И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.
6 И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.
7 И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.
8 И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли -- умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
(Откровение святого Иоанна Богослова)
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#20
(16346/20694 зн.)
Привал
- В такие минуты, - проскрипел Дэн, - я утешаюсь тем, наш что разум – это лужа, мутно отражающая действительность.
Вокруг был белый песок. Стена белого песка. Песок набивался в рот и волосы, обжигал лицо и проникал в легкие, делая мучительным каждый вдох. Они находились в эпицентре песчаной бури.
Дэн прикрывал лицо широким рукавом солнцезащитной накидки, одновременно придерживая глубокий капюшон. Другой рукой он вел вперед скаут с отключенным силовым полем. Тонкие желтые пальцы смотрелись странно на ярком хроме металла.
- Как же я ненавижу эту планету, - пробормотал он. Закашлялся, хрипло повторил:
- Как я ненавижу эту планету и этот песок...
Разумеется, имей он возможность выбора, он не стал бы ненавидеть ни в чем не повинные горячие белые крупинки кварца - белый песок - и вращающийся вокруг двух белых солнц по эллиптической орбите несчастный шарик.
Он бы возненавидел человечество, которое никогда не видел способным сострадать. Или хрониум, который считал причиной всех бед.
Но человеку редко дано выбирать, что любить и что ненавидеть. А к чему оставаться равнодушным.
Он ненавидел песок.
Билли спрыгнул со своего скаута, махнув рукой. Было видно, что после трех суток почти непрерывного сиденья гиганту нелегко даются первые шаги.
На нем была все та же новенькая тяжелая броня, сейчас находившаяся в режиме полной герметичности. Он что-то проворчал сквозь закрытый шлем, даже не подумав включить переговорник, и тоже двинулся вперед.
Аманда шла следом, гадая, что же является конечной целью их пути. Конечно же, ей не было страшно - страх однажды и навсегда остался далеко позади.
Пантера по натуре, она всегда была готова к прыжку, хотя сейчас и не чувствовала опасности - каким-то шестым чувством, чутьем охотника, которое не исчезало у нее никогда - хотя она и была лишена человеческих чувств.
Ее рецепторы, перегруженные буйством стихий, не могли дать хоть
сколь-нибудь четкой картинки, поэтому она просто шагала вперед, положившись на
человеческое зрение, проводников и свой неизменный, отточенный
профессионализм. Последнего ей было не занимать.
Еще она могла строить предположения. Предположением было то, что они
двигались к убежищу. Предположением было то, что единственным убежищем в
пустыне мог быть подземный бункер. Предположением было то, что единственным
местом, куда они могли направляться, если судить по известному ей (очень
приблизительному) результирующему вектору движения, было то, что не ее картах
обозначалось как Старые Бункера. Это было логично.
К тому же, Аманда ничего не имела против такого временного убежища -
после изнуряющего, непрерывного трехдневного броска (остававшееся
органическим тело ломало) и подозревала, что никто не имел.
Они двигались около трех суток - точнее Аманда не могла и не хотела
сказать - она намеренно перестала считать часы. Трое суток движения через
ошалевшую сезонную бурю, в стене горячего белого песка. Трое суток верхом на
скаутах, прикрытых силовым полем - с редкими перерывами для краткого отдыха и
еды. Трое суток на концентратах - на протеинах и стимуляторах, ни в коем
случае не способных заменить ни настоящее питание, ни настоящий отдых.
Они бы двигались дольше, если б понадобилось - несмотря на отекшие мышцы
и свернувшиеся в трубку желудки. Но существовали Старые Бункера.
Подошел Бенджамен - размытые очертания его коричневой (под стать форме
отряда зачистки) фигуры Аманда узнала сразу. Подняв забрало, видимо, не желая
включать переговориник, скомандовал (именно скомандовал, а не прокричал, хотя
голос его нельзя было иначе истолковать, чем крик):
- Билли, Дэн, как обычно, возьмете пятый бункер. Ваша протеже с вами.
Ангар совсем замело, так что для скаутов придется использовать третий и
седьмой. По коням.
Билли вновь по своему обыкновению махнул рукой, Дэн, захлебываясь сухим
кашлем пустыни, размашисто кивнул.
Они уверенно продолжали двигаться дальше. Впереди было убежище. Старые
Бункера.
xxx
- Жил-был маленький мальчик. Он считал себя слишком добрым, чтобы не
полюбить мир. И слишком странным, чтобы мир полюбил его. Он не знал, что мир
вообще не умел любить.
В тот год мы с отцом переехали на Свалку. Нет-нет, в каталогах Федерации
планета имела вполне приличное название. Субура. И номер. И-3043.
Потрясающий мир, полный темной романтики, особенно после скучного
комфорта промышленной цивилизации Кристин-сити. Только вот несподручна мне
оказалась эта романтика.
Дэн чиркнул спичкой, раскуривая традиционную самокрутку. Кратко взмахнул
рукой.
Бункера замело песком. Они долго копали песок, используя специально
захваченные с собой для этой цели короткие лопаты.
Вначале окопали седьмой и третий. Туда сгрузили машины. Затем, уже в
одиночестве (караванщики разбились по группам), пришлось потрудиться над
пятым.
Потом они отдыхали. Сырой, пыльный воздух бункера казался прохладным.
Аманда, с наслаждением растянувшись на каком-то тряпье, блаженствовала. Дэн с
Билли, негромко переговариваясь, сооружали посреди бункера какой-то странного
вида агрегат, оказавшийся импровизированной электрической печью.
Потом Аманда по какой-то нелепой, но удивительно стойкой человеческой
традиции нарезала и разогревала приятно отдающее пряностями мясо при свете
раскаленной спирали.
Билли лениво пожевывал ароматные кусочки, Дэн с наслаждением
прикладывался к фляге, рассказывал про жизнь и курил. Привычно несло
сладковатым дымком.
Аманда, глядя на Дэна, невольно следила за тонкими, сминающими самокрутку
пальцами. Лениво думала о том, что он, как всегда, не снял капюшон.
Можно было забыть о дороге. Отдохнуть. Расслабиться.
Хотя стимуляторы все равно не дали бы им заснуть.
- Я помню, я спрашивал: "Папа, зачем мы должны уехать", а он объяснял
мне, что разорился, что ему предлагают хорошую работу и что иначе нам будет не
на что жить. Я внимал.
Мой отец занял в компании громкую должность - менеджер по поставкам.
Жестокий прикол судьбы заключался в том, какие имеено это были, - он жестко
усмехнулся на последнем слове, - поставки.
Субура была корпоративным миром. Звучит почти фантастично - корпоративный
мир класса "А". Но во времена Смуты и не такое становилось возможным. Субуру,
тогда еще безымянную, зачем-то купил, а затем перепродал за бесценок
пресловутый "Янус". Мир на самой границе Федерации, вдали от торговых путей,
пусть и достаточно комфортный, когда-то казался бесперспективным.
Корпорация называлась "Токсик Индастриз" и зашибала свои скромные бабки,
свозя всякое ядовитое дерьмо с промышленных планет в этот Богом забытый мир.
В основном, продукты ядерного распада и отработанное топливо
хрониум-реакторов. Отец был одним из тех, кто занимался поиском этого дерьма.
Планета привела меня в восторг, встретив солоновато-горьким дождем. Под
куполом Кристин-сити вообще не было дождей. Тогда я не знал, что дожди здесь
бывают раз в несколько лет и вообще - что мне много лет придется платить за
драгоценную влагу.
А пока что я бегал под дождем, радостно шлепая в дешевых пластиковых
ботинках по лужам, а отец смотрел на меня, снисходительно, но немного грустно
улыбаясь, и по его черной старой крылатке медленно стекал дождь...
Дэн сделал паузу, затянувшись и с шумом выдохнув дым. Возможно, по его
щеке стекала слеза, но за капюшоном не было видно лица, а в уродливом
скрипящем голосе сложно было уловить дрожь.
Аманда сомневалась в этом - этот человек давно оплакал все, что мог
оплакать. Дэн продолжил:
- Отец скончался через два месяца.
Я не помню, как, - я вообще плохо его помню.
Мне сказали, что произошел несчастный случай, и он погиб.
Помню только, что все произошло быстро. В этом мире все происходит
быстро, но тогда я был молод и этого не понимал.
И именно тогда я узнал, что означает фраза "компания не оформляет
страховки". Я был маленьким человеком в своем маленьком мире. У меня отобрали
мир.
В один день я стал взрослым - улица стала моим домом и стала школой. Но
это было неважно. Я встретил ее...
Дэн со вздохом прислонился к горячей стене бункера, запрокинул голову, на
какое-то мгновение замолкнув. Аманда знала, что он погружается в совершенно
иной мир. Вспоминает то, что много лет старался похоронить и забыть. Забыть
так, словно этого не существовало вовсе.
Она знала, что забыть не удалось ничего.
И еще она знала, что у него закрыты глаза.
- Вообразите себе Субуру, господа...
Вообразите ядовито-желтое небо без облаков. Чахлый космопорт. Грязный
притон, считавшийся когда-то гостинницей.
Вообразите затхлые жилые кварталы - потом мне казалось, что там было
чисто. Сухой, горьковато-соленый воздух. Потрескавшуюся почву. Сухость и соль
во рту.
Мы жили в куче дерьма - в заброшенном крытом квартале, который назывался
Навес.
Одно время Корпорация планировала стереть его с лица земли и на его месте
разместить большую свалку. Но квартал оккупировали скавенджеры, и жирные жопы
в совете директоров, видимо, решили оставить дело до лучших времен. Благо,
целая планета была под руками, и размещать отбросы пока находилось где.
Отходы привозили большими грузовыми кораблями в огромных контейнерах с
надписью "токсично", а порой просто в ящиках или вовсе без ничего - видимо,
когда Компания считала возможным сэкономить или когда был срочный фрахт. И
сваливали в кучи.
Потом до какой-то свиньи доперло, что если они окончательно засрут всю
планету, мусор будет складывать некуда. Тогда начали строить специальные
стеллажи.
Мы были скавенджерами - собирателями мусора. Мы отравлялись и умирали. Я
рано узнал, что такое хрониум-мутации и хрониум-постарение. Но речь не о них.
Тогда я встретил ее...
Тогда я встретил ее.
Я помню тот маленький, незаконный рейд к Соленому Озеру. Там складировали
отходы с денверской верфи в Новой Америке - там часто происходили аварии.
Некоторые контейнеры были еще опечатаны. Из других выглядывали залитые
прозрачной массой тела. Она подошла и сказала:
- Привет.
Тогда я чуть не убил ее. Не знаю, что в этом случае было бы. Наступала
зима - период соленых бурь. И я равнодушно думал, что ее мне не пережить.
Под складками моих отрепьев всегда была наготове заточка, и тогда я чуть
было не пустил ее в ход.
Не пустил.
Вместо этого я растерянно отступил к контейнеру и произнес:
- Уходи.
Она рассмеялась почти беззвучным смехом.
- Иначе что? Ты убьешь меня? Меня зовут Летиция.
- Как?
- Лет.
Я смотрел на нее и думал о том, что она мне не нравится. Мне кажется, она
всегда это знала. И смирилась с этим, как смиряются с сильной, но неизбежной
болью.
Она была тощей. У нее выпирали скулы. У нее были соломенного цвета
коротко стриженные волосы, серая кожа и странные желтые глаза. К тому же, она
была маленького роста.
Поэтому я еще раз сказал:
- Уходи.
Вместо этого она полезла в соседний контейнер с мусором.
Я стал ей помогать...
xxx
В тот раз все могло повернуться по-другому.
Я мог убить ее. Хотя сейчас я сам уже в это не верю.
Иногда мне приходит в голову, что она могла убить меня. И тогда я смеюсь,
потому что эта мысль абсурдна.
Был еще один вариант - могли убить нас.
Их было девять. Они были в темных брезентовых куртках, которые не в раз
распорешь ножом. Я вспомнил, что однажды с меня сняли точно такую же - когда
запинывали меня ногами в мою первую ночь на улице. Тогда оказалось, что я
слишком броско одет.
Они приближались неторопливо, зная, что нам не уйти. Это была их
территория, и они собирались ее отстоять.
Их было девять. Нас - двое. Они не учли, что мы зверски хотели есть.
Я ударил первым. Ударил в печень и помню, как из раны хлынула черная
кровь. Помню изумление в глазах соперника. Помню его хриплый последний вздох.
Потом начался бедлам.
Мы дрались, как звери. Дрались, забыв о страхе, об отчаянии и о жгучей
ненависти. Нам нечего было терять - мы даже не верили в продолжение нашей
голодной жизни. Но в нас поселился зверь. В нас поселилась сила и ярость
берсерка. Мы не проиграли. Мы не могли проиграть.
Знаете, мы дрались не за жизни. Жизнь - слишком зыбка, чтобы за нее
бороться. Мы дрались за спасение - за жалкую кучу вожделенного хлама, который
для нас олицетворял обед. Поэтому мы не могли проиграть.
Это была неправедная битва. Битва, где не было правых и виноватых. В
сущности, они всего лишь боролись за свое существование. Единственным
доступным им способом. Мы тоже. Да и задумывался ли кто-нибудь хоть когда-то о
праведности своих битв?
Я в исступлении наносил удар за ударом, а когда заточка, войдя под чье-то
ребро, сломалась, продолжал драться голыми руками, ломая чьи-то кости,
вгрызаясь в глотки и разбивая головы о контейнер - так, чтобы во все стороны
брызнули мозги. Мне даже не пришло в голову взять чей-то нож. Но это было не
важно. Мы не могли проиграть.
Потом, окровавленные, мы долго смотрели на изуродованные трупы, переводя
дух, не замечая собственных ран. Потом, привычно вытерев о лохмотья измазанные
кровью руки, я поднес к губам мятую флягу, позволив себе несколько глотков
опресненной, отдающей химикатами воды.
Ни слова не говоря, она смотрела, как я пью. Смотрела жадно, чуть
приоткрыв разбитые в кровь, потрескавшиеся губы, но без намека о просьбе.
Позже я понял, что это гордое существо вообще не способно о чем-нибудь
просить.
Тогда я протянул ей флягу, и она тоже сделала несколько глотков, каждый
раз словно спрашивая взглядом, можно ли еще.
Потом, собрав нехитрые наши боевые трофеи, за которые мы планировали
выручить несколько монет, и обобрав новоявленные трупы, мы двинулись в порт.
xxx
Мы жили вместе два года. После того случая на Соленом Озере нас опасались
трогать. Видимо, банды считали более разумным терпеть в своих владениях двух
лишних прихлебателей, нежели связываться с двумя безумцами, играючи
порешившими десяток человек. Одиночки нас сторонились подавно. Хотя, время от
времени кто-нибудь проверял, не изменились ли мы на вкус.
Мы спали в обнимку в мусорной куче, делили на двоих одних и тех же вшей,
вместе препарировали трупы в поисках вшитого железа и прикрывали друг другу
спину.
Я знал, что ради нее перегрызу глотку любому. И знал, что ради меня она
не остановится не перед чем.
Может быть, это звучит странно, но мы были счастливы.
В тот год мне исполнилось четырнадцать.
В тот год все пошло наперекосяк.
У нас стали отбирать свалки. Не скавенджеры - Компания.
Новых отходов не поступало - для них начали строить специальные
комплексы, куда нам вход был закрыт. Потом начали строить такие же комплексы
на местах старых свалок. Более того, стали отлавливать и наказывать ошалевших
от сладкой жизни перекупщиков. Тогда стало совсем тяжело.
Ходили слухи, что "Токсик Индастриз" перекупили. Или просто кому-то
взбрело в голову создать видимость порядка. Не знаю. Нам было все равно. Нам
снова было нечего есть.
Скавенджеры гибли пачками. Гибли от голода, гибли, то и дело
перераспределяя все более и более мизерные сферы влияния.
Нас было всего двое. Нас уже не принимали в расчет. Нам снова пришла пора
умирать.
К счастью (или к несчастью), Компании в целях переустройства требовалось
море рабочей силы. Мы посоветовались и решили, что у нас этой самой силы хоть
отбавляй. Мы решили уйти в Компанию.
Нам было все равно, в чем будут заключаться наши обязанности. Было все
равно, что придется работать по нескольку суток без сна. Мы не обращали
внимания на то, что среди ассенизаторов черезвычайно высокая смертность.
Мы знали одно - нас будут кормить.
- Добро пожаловать в "Токсик Индастриз", - дежурной улыбкой приветствовал
нас клерк, протягивая бланки договоров.
Я, не читая, вписал фамилию и поставил подпись.
xxx
Жалел ли я о своем поступке? Конечно, нет.
Жалею ли сейчас? Не знаю.
Может быть, если бы мы не подписали эти дурацкие бумажки, она до сих пор
была бы жива. Хотя скорее всего, на улице мы бы не протянули и месяц.
В Компании мы отработали восемь месяцев и шесть дней.
Сейчас, спустя почти сорок лет, я до мельчайших подробностей помню тот
злополучный день. Или мне кажется, что помню.
Вот мы идем по коридору - один из нижних ярусов комплекса "Джи". Коридор
образован двумя высоченными стеллажами - по триста метров каждый. Редкие
фонари создают ядовито-желтый свет.
Вот Рой, вот Вонг. Вот она. Мы все - в серой униформе ассенизаторов,
никаких знаков различия - даром, что мы - местная шпана, а Вонг - видавший
виды профессионал. На деле разница огромна.
Начать с того, что Вонга пряником не заманишь в наши бараки. У Вонга -
отдельная квартира, наподобие той, что когда-то была у моего отца. Вонг не
вкалывает по трое суток без сна и имеет нормальное жалование - не наши гроши.
И еще - Вонгу тридцать с избытком. У него сын.
Я искренне надеюсь, что он не кончит, как я.
Вонг смотрит на нас как-то грустно и по-отечески. Иногда ловит на себе
мой взгляд. И тогда голос его становится сухим, а лицо - непривычно жестким.
У Вонга приятное волевое лицо, тронутое первыми морщинами. У Вонга -
черные, как смоль, волосы.
Забавно, но рядом с ним я чувствую себя стариком. Вонг повидал Вселенную.
У меня - два года жизни на свалке и первая седина в висках.
Рой - такой же, как я, мальчишка. Тощий, усталый и настороженный.
Мальчишка со свалки. Помню, как-то я чуть не убил его в потасовке. Не убил.
Теперь мы почти друзья.
Она. Ей идет серая униформа - по крайней мере, по сравнению с лохмотьями.
В ней она кажется даже милой. Мы ровесники - ей тоже четырнадцать. В ней
просыпается женщина. Я не понимаю этого - я мал, да и внешне это почти не
проявляется. Я лишь мельком любуюсь, как она машинально поправляет
непослушные желтые волосы под каской.
Над ней сначала пытались смеяться в бараках. Потом нескольких особо
злостных насмешников нашли зарезанными в контейнере с мусором.
Еще я люблю смотреть ей в глаза. У нее странная пустота в глазах.
Я смотрю на часы. 16:30. Чертова тревога в восьмом секторе. Ладно, может
быть, этой ночью удастся поспать.
Странное это ощущение - когда идешь между стеллажами. Ощущение, что тонны
металла и грязи вот-вот обрушатся тебе на голову. Сначала по-настоящему
страшно. Потом привыкаешь.
- Какая-нибудь крыса... - ворчит сквозь зубы Рой. Сигнализация - дело
привычное. Она звучит часто.
Тусклые фонари выхватывают из темноты желтые круги света. Мы идем.
Потом все размыто. Грохот. Мы падаем - впечатление, что где-то рядом
рухнул целый стеллаж.
- Черт, - отрешенно говорит Вонг. - Восьмой сектор. Зараженная органика.
Повезло.
- Было что-то взрывоопасное? - по-моему, Рой. Аварии - не редкость, но мы
теряемся.
Ответ Вонга - чисто механический:
- Откуда я знаю...
Мы спешно поворачиваем назад - мы не самоубийцы. Над нами не зараженная
органика - тонны отработанного хрониум-топлива. Сорвется одна коробка - дозу
схватим, как пить. Почему-то вспоминается, что у Вонга - сын.
Шахта, ведущая вверх, - в каких-то пятистах метрах.
Я забираюсь последним - спешно хватаясь за рвущиеся из рук ступени.
И тут ступени действительно вырываются из рук.
xxx
- Не удивительно, что я ничего не помню. Рухнул стеллаж в седьмом
секторе. Потом рухнул я - с головой погрузившись в желто-зеленую муть. Помню
разлившийся по всему телу огонь. Каким-то чудом я всплыл. Каким-то чудом
сохранил зрение и способность орать.
Помню ее полный ужаса крик: "ДЭН! ДЭН!!!". И чей-то еще пронзительный
возглас, видимо, Вонга: "Летиция, НЕТ!!!".
Каким-то чудом она вытащила меня. Спасла. Сама не спаслась.
Дэн замолчал. В тусклом свете красной спирали его прислонившаяся к стене
фигура казалась тенью - иссиня-черной. Приятно пахло сушеным мясом.
- Что было дальше?
- А ничего. Я очнулся в местной больнице. Тело превратилось в сплошной
ожег. Я потерял лицо и потерял голос. Я поседел. Еще у меня было
хрониум-облучение первой степени. Я не должен был прожить и полгода. Мне
повезло. Я живу уже почти сорок лет.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#21
(21800/26400 зн.)
Лучший из миров
- Наш разум - это лужа, мутно отражающая действительность. А твоя музыка - это
только туча, нависшая над этой лужей. Туча, скрывающая от неё небо. – В подтверждение мужчина пробарабанил по стеклу костяшками пальцев и обернулся.
Молодая женщина в кресле больше не смотрела на него. Она повернулась к мужу
своим худым лицом так, что её причёска, с выстриженными по бокам под наушники волосами, висела над плеером парашютом. Лицо тянулось к окну - оно было такое же светлое и пустое.
- Что за пошлая гримаса? Ты решила изобразить мне нашу реальность? И не старайся, я и без тебя вижу её глупость? В комнате было тихо. Впервые за долгие месяцы ни в одном углу квартиры не затаился барабан, ни из одного отверстия не прорывался визг гитары. Было так тихо, что мужчина поневоле занервничал. Последняя песня на кассете испустила прощальный хрип. Через десять секунд плеер щёлкнул. Старая кассета умерла, а новую никто не вставлял. Рука девушки лежала на ней. Она тянулась к кассете, как к противоядию. Но, коснувшись крышки, рука её
будто упала в обморок. Она не проникала в коробку, вскрывая пластмассовую раковину, но и не возвращалась обратно. Рука девушки лежала на подставке для кассет, словно обваренная змея на алюминиевой крыше.
- Лера, - голос дрогнул, - с тобой всё в порядке?
Девушка помолчала, и упала на пол,
перевалившись через ручку кресла.
- Лера! Лера, что с тобой?! - прыгнул к
свернувшемуся телу мужчина.
Она побелела, но была даже горячее обычного.
Глаза безжизненные, но ещё яркие,
быстро помутнели. Мужчина тряс тело всё сильнее,
требуя от него каких-то
объяснений, выбивая из него оправдания. Мужчина сдавил
руку своей жены,
врезаясь ногтями в её запястье, погружаясь на встречу
к пульсирующей вене. Эта
вена казалась последним напоминанием о жизни, о том,
что он не спит, о том, что
она всё ещё дышит. Он сжимал и сжимал эту
бесчувственную руку? вот он
стискивает зубы и бросается на неё, разрывает кожу,
плоть зубами и ногтями,
полосует и увешивает себя ею. Он видит кровь, движение
её, он запускает обе
руки в вену, сливается с ней, и бежит, летит по телу
девушки, всё ускоряясь,
разгоняя и пробуждая всех на своём пути.
В окно постучали, мужчина вздрогнул и снова
увидел перед собой замершую жену.
Нижняя губа её тряслась, и он еле успел поднести к ней
голову, поймав последний
тяжёлый вздох: "Меломан"
Мужчина поднял девушку и оттащил тело к
креслу. Не вдумываясь в слово, он
усадил её на место. В окно постучали повторно.
- Это всё ваша музыка, всё эта чёртова музыка.
Всё бум, да бум! Что это такое!
Я же говорил: добром это не кончится! Всё эта
проклятая музыка. Вот и
допрыгались, добумкались, -крикнул с улицы сосед. - А
типок-то тот верно
говорил. Не обманул? А ведь такой весь модный был, ну
точно меломан. А ведь,
смотри-ка, не обманул, - сосед покачал головой и
спустился на асфальтовую
дорожку.
Мужчина подбежал к окну, высунулся по пояс и
крикнул:
- О ком это ты? Ты знаешь что-то?
- Да ну вас, - сосед свернул за угол дома.
Мужчина раскрыл вторую створку окна,
перегнулся через раму и спрыгнул вниз.
Выбравшись из кустов, он пошёл туда, где скрылся
сосед. За спиной кто-то
вздохнул. Мужчина обернулся - никого не было. Только
плешивые, угнетённые
кусты. Кусты вздохнули во второй раз, и из них
выбежала ящерица. Трещотка.
Одна, вторая, третья? Стрекотало со всех сторон. Но
откуда именно разобрать не
могла даже бабочка, мечущаяся над его головой. Она
била по воздуху крыльями,
будто рыдала ими, кричала, разрывая горло своё и тело
в клочья. Мужчина ещё раз
огляделся и побежал вперёд. Но через пару шагов
споткнулся и упал на кучу
песка. Минутой раньше её здесь не было. Мужчина
принялся разгребать её. Острые
камешки скрипели зубами по ногтям, вгрызались в кожу
под ними. Сухой песок
заползал в туфли, стекал обратно в вырытую яму. Сухой
песок окружал мужчину, и
даже небо мелькнуло жёлтой чешуёй. Но кроме песка в
куче не было ничего.
Он плюнул, прихлопнул бабочку, что всё ещё
страдала над его головой, и побежал
дальше. За углом стоял автобус. Старый, выкрашенный в
голубое, да и вообще весь
какой-то унылый: потёртый, пыльный, без фары. Только
увидев его, мужчина ослаб
и остановился. Ноги не двигались, да и спешить куда-
либо больше не хотелось.
Тоска. Спрятаться, укрыться где-нибудь. И не слышать,
не знать больше ни о чём,
и чтоб никто не помнил о тебе. Благо, и сосед пропал,
так что догонять было
некого, и мужчина поплёлся к машине. Внутри было
пусто. Только в самом дальнем
углу к окну прислонился молодой человек. То был его
старый знакомый, друг
детства, с которым мужчина не виделся вот уже лет
пять. Он заметил вошедшего,
но продолжал всё так же сидеть, со скукой уперевшись
виском в стекло. Мужчина
сделал пару шагов, знакомый на последнем сиденье
поднял на него руку.
- Смотри-ка, двери! - ткнул он пальцем.
Мужчина обернулся - с дверьми ничего не
произошло. Они, вообще, ничего из себя
не представляли.
- И при том - открытые! Хочешь оказаться по ту
сторону? А я - нет. С меня
хватит.
- А что такое, что случилось? Как ты здесь
оказался? Ты приехал ко мне, тебе
нужна моя помощь?
Друг детства снова лёг на стекло. Мужчина
подошёл и сел рядом. Они молчали, и
смотрели на пустую кабину водителя.
- А вот ответь мне на вопрос, - молодой
человек в углу отскочил от окна,
выгнулся и вцепился в ногу мужчины. - Тебе нравится,
что ты живёшь? - он
старался говорить медленно, но голос сорвался, и
последнее слово он выдавил на
вздохе.
- Ну, в общем-то, да?
- Да?.. - молодой человек резко успокоился,
согнулся и повалился на стекло. -
Ну ладно, - зевнул он и закрыл глаза.
- Что? Что такое? Что ты хотел узнать? Да что
же это происходит?!
Мужчина тряс своего знакомого, но тот уже
спал. Он встал, прошёл по пыльному
салону и заглянул в кабину водителя. Она была грязна и
разорена. Кресло
вспорото, клочья ваты валялись на полу, а между ними
бегала большая блестящая
ящерица. Педали вдавлены, рычаг вывернут, приборной
доски вообще не было. В
одном из отверстий лежала книга. Мужчина взял
её. "Древнегреческие мифы" Из
середины высунулась и упёрлась в живот закладка. Он
вытащил её. Это была
полоска картона пропорций примерно пять к одному.
Мужчина повертел её в руках,
поискал на ней надписей - бесполезно, она была чиста.
Он бросил её на грязный
пол, плюнул, и уже подумал бежать домой, сесть возле
жены и ждать её
возвращения. Возвращения или смерти - ждать хоть чего-
нибудь. Но в последний
момент над дверью, на доске, он увидел надпись -
рекламный слоган:
"Такой музыки вы ещё не видели
таких миров вы ещё не слышали
Меломаны подарят вам наслаждение
Какое вы не купите даже в раю
Магазин "Меломан"
Вход со двора
торгового комплекса "Галактика"
- Меломаны! - мужчина ударил себя по бедру. -
Ну конечно же, меломаны! -
закричал он и выбежал из автобуса. - Так вот в чём всё
дело. Мерзкие меломаны.
Конечно, всё правильно: кассету же жена у них купила -
ту самую кассету, после
которой она и исчезла.
Автобус, позади него, тянул в ответ какую-то
заунывную ноту. Звук дрожал
стальной нитью, стягивал шею, забивался в горло. Он
окутывал машину вязким
туманом. Мужчина перешёл на другую улицу. На повороте
он заметил, как автобус
расползается на отдельные облачка миражей.
Мужчина петлял по закрученным в узлы
переулкам. Казалось, ни один из них не
имел выхода. На его глазах они сплетали свой замкнутый
мир - лабиринт новой
реальности.
Он шёл и шёл вдоль одинаковых заборов,
перепрыгивая раз за разом через одну и
ту же канаву. Мужчина шёл, но вокруг него ничего не
менялось. Он пробегал
квартал - и красные заборы становились серыми. Он
делал резкий поворот - и
вместо деревьев его шаги отсчитывали буйки кустов. Он
бежал, задыхался, но
никак не мог вырваться из меблированных по шаблону
улиц. Его взгляд скользил по
стенам, по дороге, по небу, ни во что не упираясь.
Взгляд его соскальзывал со
всех предметов. Все предметы вокруг него были
расставлены по простой, давно
просчитанной формуле. Лишь изредка яма бросалась ему
под ноги, только затем,
чтобы снова так же удивить его за поворотом.
Мужчина выдохся. Он прислонился к столбу, и
позвонил в дверь ближайшего дома.
Но только он отпустил кнопку звонка, как огромная тень
проглотила эту жёлтую
бляшку, скрыла номер дома, да и весь дом, проглотив
его, наползая на улицу, как
удав на кролика. Мужчина поднял голову - в небе висел
жирный дирижабль. Он был
серого цвета и лоснился на солнце, тяжёлый как свинец.
Он плыл по чистому небу,
словно синюшный труп по реке. Возможно, в его
маленькой, точно гроб, кабине
лежат бесчувственные девушки с пустыми глазами, такие
же, как его жена дома. А
может, там прячутся злобные химики, что отравили их.
Они наблюдают сверху,
чокаясь колбами с шампанским, и смеются над его
потугами. Дверь сзади скрипнула.
- Ну?.. - упёрся локтём в косяк потёртый дед,
подпирая ладонью голову.
- Извините, что потревожил вас, но я попал в
сложную ситуацию?
- Хреновы сороконожки, - дед сплюнул точно меж
каблуков мужчины. Он запнулся.
Перевёл взгляд с пыльного комка на старика. Тот
натужно чесал глаз, еле
выдавив: - Ну?
- Да. Так вот я попал в тяжёлую ситуацию.
Видите ли, я не могу найти выход
отсюда?
- Тю, делов-то! - махнул рукой дед. - Пошли, у
меня в сарае даже петля
заготовлена.
- Нет уж, - ухмыльнулся мужчина, - простите,
вы меня неправильно поняли. Я
хочу найти выход из вашего района. Мне, понимаете ли,
нужно срочно попасть в
другое место.
- Хорошо, хорошо. Поняли. Всё устроим. Не
боись. Видишь ту яблоню? Ну, видишь?
- Ту, что на перекрёстке справа?
- Ту, ту, родимую. Так иди к ней. Она тебе всё
и расскажет. Уж она дорогу тебе
покажет.
- Как?
- Эх, ты ж, ёшки-кошки! Вот всё вам, молодым,
балакать надо! Башню - башенку
ты за нею увидишь. Добрая башня. Сам строил. Для
внучат своих. Вон только те
домики ходом обложишь да у башни и окажешься.
- Спасибо, большое вам спасибо.
- Только вот, знаешь что. Сигать с неё плохо.
Сам видел. Дома поналепили.
Плюнуть с колокольни некуда. Так, может, всё ж ко мне
лучше пойдёшь, а?
Мужчина махнул рукой и побежал дальше, к
яблоне. За ней действительно
виднелась башня: гладкая, приземистая кирпичная труба.
Она состояла из плоской
крыши и сплошной стены. Вокруг неё спиралью вилась
стальная лестница.
Пробежав ещё метров сто, мужчина ступил на
первую ступеньку. В небе кружил
аэроплан. Дирижабль куда-то пропал. Вместо него
аэроплан вычерчивал, распыляя
по воздуху перья из распоротых подушек, букву "J".
Почти добравшись до крыши, мужчина на ходу
огляделся. Весь этот квартал, по
которому он блуждал столько времени, оказался какой-то
простой схемой. Чем-то
она напоминала закруглённую пентаграмму, чем-то
олимпийские кольца. Но,
определённо, его план что-то означал. А вот что
именно, мужчина понять
решительно не мог.
На верхней ступеньке было выбита
надпись: "Сегодня начинается новая эра" Ниже
впаяна подпись: "Меломан". Мужчину едва не стошнило.
Откашлявшись, он вышел на
крышу. Она была пуста, только вздувшийся кусок
брезента лежал у края, да в
самой середине виднелось отверстие - вход в подземный
туннель, наверное. Он
осторожно заглянул в него - и точно: вниз уходила
прямая каменная лестница.
Мужчина тихо ступил на неё. Он беззвучно
спускался в пустоту. Совсем рядом
слышались шорохи, невнятное бормотанье. Темно. Только
солнечный свет стыдливо
отражался на потолке. Дышать становилось всё тяжелее,
подошвы соскальзывали со
ступенек. И вдруг что-то круглое упёрлось в его живот.
Мужчина боязливо поднял
руки, и нащупал ручку двери перед собой. Глубоко
вздохнув, он сжал её и дёрнул
на себя. Яркий свет ударил в глаза. Впереди кто-то
угрюмо урчал. Отскочив на
шаг, мужчина прикрыл ладонью глаза. И тогда он,
наконец, разглядел перед собой
эту белую, блестящую комнату, и огромный унитаз
посередине неё. Мужчине стало
не по себе. Он упал на колени, наклонился к унитазу, и
стал жадно глотать влагу
из него.
Немного успокоившись, он поднялся, отряхнул
колени и побежал обратно. Ещё с
лестницы он увидел аэроплан, всё выводящий на небе
свои пушистые буквы: теперь
это была "S". Кажется, ничего не менялось. Но только
он вышел на крышу, как
сразу заметил, что брезент исчез. "Унесло ветром", -
успел подумать мужчина,
хотя промозглая тишина преследовала его целый день. И
в этот момент по плечу
его похлопал огромный белый кролик. Под два метра
ростом, он стоял и
бессмысленно улыбался ему в лицо. Шерсть его, грязная
и свалявшаяся, воняла
чем-то спиртным. Кролик покачивался, и угрожающе
надвигался. Человеческое лицо
меж его зубов едва ли не брызгало пОтом.
- Отдай мне свою голову, отдай мне свою
голову, - невнятно бормотало существо.
Вся речь его была одним сплошным дефектом. - Я
проникну в неё. Я поселюсь в
твоей голове.
- Слышь, мужик, шёл-ка бы ты! - неожиданно для
себя устало выдохнул мужчина. -
Пропустите меня, пожалуйста, - тут же размеренно
добавил он.
- Так что, ты, значит, не отдашь мне свою
голову?
- Да, вы совершенно верно меня поняли.
- Ах так, ну тогда послушай стихотворение. Сам
сочинил!
Когда кролик выползает из норы
ты должен спрятать свои уши
Когда кролик прыгнет под твой
автомобиль
ты сорвёшь с себя шапку
Когда с кролика сдерут его шерсть
ты больше никогда не засмеёшься
Потому что кролик навсегда
останется в твоей голове.
- Да, это очень интересно. Обязательно
обратитесь с этим куда-нибудь. Вас ждёт
признание. А теперь, вы не будете так любезны,
пропустить меня.
- Да. Да, но сначала кролик съест тебя. Он
съест твою голову, как кочан
капусты. Ведь кролики должны жить во всех головах.
Если в голове нет кролика,
то её нужно съесть. Однажды он встанет перед восходом
солнца, и взлетит над
землёй миром и справедливостью.
Мужчина в старом, облезлом костюме кролика
танцевал твист на крыше. Он прыгал,
выгибался, падал и ползал. Лицо мужчины меж картонных
зубов наливалось кровью.
Он вскочил и с воплем "Кролик навсегда останется в
твоей голове" начал
вытаскивать из своего жирного хвоста и кидать в
противника живых зверьков. Он
хрипел, а они царапались и поливали мужчину мочой.
Потом все кролики
разбежались по сторонам и попадали с крыши. Увидев
это, двухметровый мужчина в
карнавальном костюм взвыл, начал метаться по крыше,
кромсая правое ухо. Оторвав
его, он подошёл к краю, маня за собой мужчину, и
бросился вниз. Уже падая, он
выкрикнул: "Найди его, пока не поздно, ведь кролик
поселился в твоей жене".
Когда мужчина спустился вниз, было уже поздно.
Ничего больше не дышало на
улице. Она замерла и потускнела, погрузившись в дрёму.
Только сухие шары
пустынных растений проносились по дороге, обгоняя друг
друга и стираясь о
стены. Иногда они сталкивались, ветви их переплетались
в тонкие человеческие
фигурки. Они взлетали на заборы, и пели там песни
проносившегося сквозь них
ветра. Улица вздрагивала, и с крыш скатывались
камешки. Они падали на дорожку и
бежали дальше. Словно слёзы улицы. Они грохотали
нескончаемой волной, несясь
вниз по дороге. Словно экстаз улицы. Шары пустынных
растений лопались на камнях
яркими вспышками, бросая под ноги мужчине, шедшему
следом, кричащие записки. В
них были только возгласы, пустые призывы, поэтому он
не поднимал их. Он даже
почти не читал их - только следил за бесконечным
забором, выискивая в нём
просвет. Камни катились дальше, круша редкие
препятствия на своём пути, но
мужчина больше не следовал за ними. Он свернул на
право - в узенькую улочку.
Петляя по ней, корчась от предвкушения того, что он
скоро выйдет отсюда, он не
заметил, как оказался на центральной площади своего
города.
Вся она была в жёлтом и зелёном. Но мужчина
больше ничему не удивлялся. Дома,
раскрашенные синими звёздами, кривились, вытягивались
и расплывались. Всё
вокруг улыбалось, площадь едва не визжала от восторга.
По ней блуждали
блаженно-безликие люди. Сталкиваясь, они обнимались и
приветливо сопели. Этот
душевный храп наполнял площадь рокотом бури. К мужчине
подошла растрёпанная
девушка. Она царапалась и тянулась к нему губами.
- У меня был друг, - шепнула она. - Он целовал
каждого, кто попадался ему на
пути. Он никогда не покидал того, кто заговаривал с
ним. Он целовал всех людей,
предметы, мебель, животных. Он обнимал ноги хулиганов,
его избивающих?
- Ну и что?
- Он умер. А знаете от чего? Он умер от
любви. Потому что знал, что бог есть
любовь. Весь наш мир - любовь. Любовь - единственное
счастье, только в любви
есть жизнь.
- Но ведь приятель твой от неё умер?
- Глупыш, - она улыбнулась, - наоборот, он
стал любовью. Смотри, а вокруг всё
жуки и жуки. Какие они милые!
Девушка запустила руку за пазуху своего
грязного платья. Смеясь, она вытащила
оттуда длинную сороконожку.
- Извините, мне пора идти, - выдохнул мужчина.
- Подожди, дай я помогу тебе.
- Спасибо. Вы не подскажете, где здесь
находится магазин "Меломан"?
- Конечно, нет. Откуда ж, милый, я могу знать.
Давай я тебе, лучше, кое-то
другое покажу.
- Да нет, уж благодарю.
Девушка отвернулась.
- Всё жуки да жуки? - слащаво тянула она,
поворачивая перед глазами
дребезжащую лапками сороконожку.
Мужчина подавил позыв к рвоте, и побежал к
торговому центру. Тот растянулся
своим похотливым оскалом на целый квартал. Мужчина
зашёл в отдел кухонных
принадлежностей. Купил там острый нож с чехлом. Дойдя
до конца магазина, он
вышел из него, спрятав нож сзади за пояс. Задерживая
дыхание, замедляя тремоло
сердца, мужчина свернул во двор.
Двор иллюминировал. Музыка, бившая из больших
позолоченных ворот, преображала
его. Небольшая площадка, стянутая двумя цепями
нескончаемых домов, казалась
центральным стадионом мира. Он был переполнен
бурлящей, кувыркающейся толпой.
Людские лица выплывали из неё газовыми пузырьками, они
все свистели,
аплодировали ему. Лучи прожекторов поднимали его тело
в небо, на главную сцену
луны.
- Ну наконец-то, - ткнула скрюченным пальцем
ему в бок горбатая старуха. - Мы
уж и верить перестали.
Лица её видно не было. Только рваная одежда
тряслась, изображая смех.
- А ты парень что надо. Мы в тебе не ошиблись.
Она смеялась, сгибаясь всё ниже. Мужчина
сбросил узловатую руку со своего
бедра и шагнул внутрь магазина. Справа он увидел яркую
комнату, заваленную
кассетами и дисками. В углу стояла яркая продавщица в
ещё более броском платье.
Она хохотала и прижималась к волосатому покупателю.
Мужчина пошёл дальше. Никто
не останавливал его. Музыка грохотала во мгле коридора
так, что ни звука нельзя
было разобрать. Музыка неслась по этой сырой кишке
тяжёлым горным потоком.
Мужчина уже вовсе забыл о ней. Музыка проникла в него
и теперь трясла его тело,
сводила с ума. Мужчина больше не чувствовал ничего:
ему казалось, что он плывёт
по коридору, стены которого расползались,
выворачивались наизнанку. Из них
выползали морщинистые призраки. Они набухали и
скользили под потолком.
Надувшись, они лопались фрагментами из его жизни.
Мужчина уже не помнил, зачем
он пришёл сюда. В глазах потемнело. Он больше не знал,
где находится, куда
идёт. Мгновениями он забывал кто сам такой. Но всё
время продолжал твёрдо
шагать вперёд.
Мужчина не заметил, когда музыка стихла.
Вместе с ней лопнула последняя стена,
и он оказался посередине уютной комнаты. Она была
освещена приглушённым голубым
светом. Всю дальнюю стену этой, оббитой фиолетовым
бархатом, комнаты занимало
громоздкое приспособление. Большей частью оно состояло
из проводов и колонок
разной величины и формы. Аппаратура шептала лёгкий
джаз. Помимо неё, в комнате
стояли только два тяжёлых, вздувшихся кресла, одно
напротив другого. В них
сидели два цивильных господина. В серебристых
костюмах, с очками без оправы - и
прочее. Один, по левую руку, был похож на вошедшего,
другой напоминал первого.
По очереди они поднесли к губам рюмки, а затем
поставили их обратно на дубовые
ручки кресел. Мужчина в правом кресле встал и, молча
обойдя вошедшего, вышел из
комнаты. Первый - медленно улыбнулся и жестом
предложил гостю присесть.
Любезность была принята. Человек поднялся, достал из-
за кресла бутылку вина,
чистую рюмку, протянул её вошедшему, и наполнил.
- Благодарю.
- Ну и зачем она тебе?
- Она моя жена.
- И что из того?
- Я её люблю.
- То есть?
- Ну, вы понимаете?
- Я понимаю только одно, - человек цивильного
вида отошёл к своему креслу,
пригласительной дугой поднял рюмку, прикоснулся к ней
губами, и опустил. -
Говорить, что любви нет - банально, заявлять, что
любовь есть - глупо, считать
любовь высшим чувством, выше слов и мыслей человека -
пошло, молчать о любви -
мелко. Так давайте петь.
- Что? Как?
- Как умеете. Я, например, даже потею нотами.
- Чёрт подери, я сюда не за этим пришёл! Что
вы сделали с моей женой?!
- Успокойся. Поверь блюзовым исполнителям и не
волнуйся. Don`t tr-r-rouble.
- Верните моей жене душу, негодяи!
- Зачем же так некрасиво ругаться?! Да и
женщины слишком отягощены своим
телом, чтобы иметь душу.
Мужчина ударил по ручке кресла кулаком. Но
промахнулся и попал по заострённому
ребру.
- Так, - вскочил он, - или вы прямо сейчас
делаете не знаю что, или?
- Или ты убьёшь меня? Ты ведь за этим пришёл,
не так ли? Кухонный нож - фу,
какая вульгарность.
Мужчина сжал свой подбородок и отошёл к стене
с аппаратурой. Ушибленный палец
ныл, как деревянная половица.
- Зачем вы губите её? Она ведь такая молодая.
Она такая красивая, такая
тонкая. Ведь она могла жить. - Он обернулся. - Вы
знаете, что она была
певицей?! Она могла петь для вас, вы могли продавать
её записи. Она могла
осчастливить столько людей. Зачем вы это сделали? Что
вам от её гибели?
- Да ничего она не могла. Никто там у вас
ничего не может. Она только думала,
что создана для глубоких страстей. На самом же деле
она была жидким, аморфным
созданием. Никто там - наверху - ни на что не способен
без музыки. Мир ваш -
побочный эффект нашей музыки.
Человек в костюме хлопнул себя по левой руке и
замолчал. Они стояли и смотрели
друг другу на шеи. Где-то взвизгивала, будто её
насилуют, кошка. Казалось, это
происходит в другом мире, тоже записанном на
аудиокассету.
- Зачем? - шептал мужчина, опустившись на пол
возле наибольшей колонки. -
Зачем?
- Вода времени, - диктовал ему человек в
сером, прохаживаясь кругами вокруг
кресел, - смывает краску со всех предметов, нас
окружающих. Они исчезают, и
скоро вокруг нас не останется ничего, а потом не
останется и нас самих. Мы
растворяемся, нас смывает в поток безразличия. Он
вымывает всё из нас, и эту
пустоту больше не заполнить ничем. Но если раскрыть
зонт, как маску, то можно
быть кем угодно. И зонт этот - музыка. Главное,
укрыться от капель, смывающих
краску с нас.
Переплетя пальцы на затылке, мужчина бродил
вдоль стены и с ужасом смотрел на
говорящего. Не слыша его слов, не видя ничего у себя
под ногами, он, наконец,
обо что-то споткнулся, задел какой-то провод, и упал
на колонку.
- И тогда? - речь господина резко оборвалась.
Он некоторое время ещё продолжал беззвучно
шевелить губами. Вместе с речью
оборвалась и музыка. В комнате стало тихо, точно как у
него дома в те последние
минуты. Человек в модном костюме сделал ещё пару
шагов, замер, и упал за
кресло.
Дверь открылась. Вошёл человек из второго -
правого - кресла.
- Ну что ж, молодец. Поздравляю, ты сделал
это. Ну как тебе он?
- Тот человек, что, был искусственным?
- Нет ничего реальнее искусства.
- Да что ж вы всё время афоризмами-то
говорите?!
- То-то же. Ну что узнал? Как же, нет?! Это ж
ты сам и есть. Вот чем ты был.
Вот так ты сам и говорил.
- Ложь. Вы все лжёте, вы все ненастоящие.
- Да, да. Ещё вчера ты был таким. И жена твоя
была такой. И все твои друзья
были такими. Не нравится? Так ведь это мы тебя лишили
всего этого. Это мы дали
тебе и твоей жене свободу, новый, красивый, искренний
мир.
- И это ложь, - мужчина почти рыдал. - Не
нужны нам ваши уродства. Мы хотим
жить своей, простой жизнью. Я видел, во что вы
превращаете людей. Я видел, что
стало с моим другом. Я видел этих уродов на площади.
Они безумны и несчастны.
Вы убийцы.
- Неправда. Все они счастливы. И твоя жена так
же счастлива где-то, в одном из
её миров.
- Убийцы!
- Мы ж никому их не навязываем - каждый
выбирает себе по вкусу. Разве жизнь
тебе давала возможность хоть раз что-то выбрать
самому.
- Что было записано на кассету?
- Только улучшенная музыка. Музыка в чистом
виде. Музыка без пояснений и
шумов.
- Верните её! Убийцы.
- Ты можешь сам прийти к ней. Вы оба можете
быть счастливы. Вместе, в лучшем
из миров.
- Не-е-ет!
- Остановись, подумай. Ты ещё можешь иметь
мнение, не зависящее от твоей
судьбы.
- Скажите, скажите только: она жива?
- Вспомни, ты сам блуждал сегодня по ним. Но
отверг музыку. Ты оттолкнул её.
Она не любит, когда её отталкивают.
- Жива?
- Но ты можешь и принять её. Эти миры могут
расцвести, когда ты полюбишь их.
Они чувствуют тебя. Включи хорошую музыку, и ты
никогда не откажешься от них.
Тебе надо только принять музыку.
- Подонки!
- Впусти её. Услышь музыку.
Дрожащей рукой мужчина потянулся к ножу. Всё
тело его было перекошено.
Судороги крутили, выжимали его.
- Ты ещё можешь принять правильное решение.
Надо только подумать, - речь
хозяина комнаты текла всё так же плавно. - Пойми, ты
больше не выберешься
отсюда. Считай, что ты уже умер. Рай или ад?
Мужчина поднял руку с ножом.
- Музыка бывает страшна. Не пренебрегай ею.
Она безжалостна. Потому что мир
принадлежит ей.
Мужчина закрыл глаза и бросился на врага.
Он стоял на пустой площади. Чёрная площадь,
окружённая высокой, глухой стеной.
Где-то на небе фальшиво выла волынка. Мужчина пошёл
вдоль грязной стены. Он
увидел тени на ней. Два высохших трупа беззвучно
качались на верёвке,
поблескивающей на свету серого неба. На груди первого
негра выведено белой
краской имя Floyd, второй - просто был выкрашен в
розовый цвет. Невидимые
птицы плачут на чёрную луну. Несвязные звуки волнами
перекатываются через
равнину. Они, то окружают мужчину, то снова отпускают.
Они гонят его вдоль
стены, запуская свои холодные пальцы под кожу. Небо
стонет, пытаясь выдавить на
своём теле прыщ луны. Мужчина выбегает на красивую
местность. Он видит
блестящие скульптуры и дома, усыпавшие её, изящные
растения плетут кружева по
волнистой земле. Всё идеально вокруг. Но что-то в них
не так. Предметы,
животные кажутся прозрачными, хоть это и не так. Они
не дышат, они слишком
совершенны. Мужчина прикасается к вазе - она
рассыпается в пыль. Всё вокруг
рассыпается пыль.
Он видит группу людей. Лица их мутны. Издалека
они напоминают животных.
Согбенные фигуры, стелющаяся походка. Кажется, они
здесь находятся вечно. Люди
с глазами зверей подходят к мужчине. Они берут его за
руку. И уводят за стену,
похожую на бога.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#22
(29989/35428 зн.)
НОЧЬ НА ГОРТУЛАНОМ
Посвящаю Наташе Нежинской, и той картине на Андреевском, названия которой она не спросила.
Сумерки над Гортуланом.
Плавающие дома медленно тонули в багровом сумраке. Спокойные воды Горту отражали зарево заката, и вся округа приобретала какой-то зловещий оттенок, постепенно завораживая каждого, кто на неё смотрел. На другой стороне реки, между тем, отчаянно резвились люди-лошади, также окрашенные спрятавшимся солнцем в кроваво-красный цвет. Ему опять снились семь ангелов, и цвет неба, в котором они порхали, был точно таким – кроваво-красным.
Джидо сел на корточки, сгрёб ладонью горсть земли, и, поднеся её к носу, медленно растёр землю между пальцами. Запах был свежим.
«Опять война», - подумал Джидо, - «опять, воду тебе за шиворот, война…».
Мысль была тяжёлой, но выносимой. Джидо поднял глаза и посмотрел на плавающие дома, один за другим таявшие под дуновением лёгкого ветра.
«Сильного ветра этой ночью не будет», - подумал Джидо, - «их не унесёт далеко».
В этом месте, на излучине Горту, летом всегда стояло много плавающих домов. Зимой, когда Горту замерзала, их тащило дальше по льду, но летом их сносило сюда, чтобы следующей ночью, если ветер усилится, перенести через реку, и дальше, на запад.
Джидо любил приходить сюда по вечерам. С холма открывался отличный вид на Гортуланскую долину с плавающими домами, реку и противоположный берег с королевской мусорной свалкой, где безудержно носились люди-лошади. Джидо никак не мог понять, что привлекало людей-лошадей в мусоре, свозимом сюда со всего королевства, но ему нравилось смотреть на их игры.
В долине осталось только три плавающих дома, и почти одновременно они начали таять. Ветер, всегда дующий в спину Джидо, медленно начал растворять восточную сторону зданий, вот от них осталось две трети, половина, треть, и почти одновременно они исчезли совсем.
«Всё движется на запад», - подумал Джидо, - «и ветер, и дома, и даже людей-лошадей сегодня, кажется, меньше, чем было вчера. Всё бежит прочь из Эупеи».
Ветер дул с востока.
Джидо дождался, когда воды Горту помутнели, и по воде постепенно пошли водовороты, создаваемые всплывающими на ночь речными осами. Джидо медленно встал и повернулся к городу. Гортулан был тёмно-багровым, очень красивым сейчас, в полумраке. В каменных домах уже загорались огни, и бригада осветителей начала своё шествие по городу, вывешивая факелы на всех перекрёстках, начиная с главного дворцового входа. Джидо обернулся, бросив последний взгляд на Горту, уже почти отошедшую в царство сна и речных ос, и пошёл в город.
В корчме.
-Джидо, слыхал новость? Эулан пал!!!
Джидо рассеянно кивнул головой и прошёл дальше между столов. Новость о падении Эулана ему сообщали сегодня уже в шестнадцатый раз. Музыканты расступились, пропуская его, когда Джидо, грозный, как туча, направился к своему столу, и даже шум голосов, казалось, чуть-чуть притих, впрочем, ненадолго.
Торку ждал его, видно, не меньше получаса, во всяком случае глаза у него горели от изрядного количества Гортуланского пива. Джидо упал на своё место, и, поставив локти на стол, закрыл лицо ладонями.
-ПИВА!!! – заорал Торку куда-то в сторону, - для меня и моего друга!
Джидо убрал руки от лица и посмотрел на них.
-Торку, я не хочу войны.
-Брат мой, - Торку приземлил тяжёлую руку на плечо Джидо, - все мы чего-то хотим, чего-то не хотим. Но в жизни случаются разные вещи вне зависимости от нашего желания.
Им на стол запрыгнула кукла и весело отплясала несколько тактов тортульи.
-Дай ей монету, - сказал Джидо, и снова закрыл лицо руками.
Торку сунул что-то кукле, она ускакала, и тут же к ним на стол запрыгнула ещё одна с двумя кружками пива.
-Ага! – воскликнул Торку, - а вот и наше пиво!!!
Он схватил кружку и одним глотком ополовинил её. Сначала на лице его играла задорная улыбка, но, увидев, что Джидо даже не притронулся к своему пиву, он посерьёзнел.
-Джидо, ситуация сложная, мы оба это знаем, - Торку с грохотом поставил кружку на стол, - Зевес – великий стратег, но Коксулан не остановит кимерийцев.
-Коксулан не падёт.
-Коксулан не падёт. Но он не остановит кимерийцев. По слухам, Самос планирует мобилизацию на следующей неделе. Нам с тобой не грозит призыв…
-Вот радость-то! – перебил его Джидо с кислой физиономией.
-Да… это всё равно нам не поможет, если они подойдут к Гортулану. Мы оба это знаем, да, собственно, сейчас об этом знает вся Эупея, здесь нечего обсуждать.
-Нечего, - согласился Джидо.
-Так о чём ты хотел со мной поговорить, крестоносец?
Джидо усмехнулся и посмотрел на Торку:
-Скажи мне, крестоносец, ты понимаешь Самоса?
Торку застыл с кружкой у рта. Медленно опустил её. Мимо их стола осторожно прошли горгульи, щурясь на свету. Торку посмотрел на Джидо:
-То есть?..
-По-моему, я достаточно ясно выразился.
-И тем не менее, я не понял тебя, крестоносец.
-Самос, - начал объяснять Джидо, проговаривая каждую букву, как для иностранца, - король Эупеи. В данный момент ведёт войну с кимерийцами. После двух боёв проиграна восточная граница, почти вся эупейская часть Пологих гор и древняя столица – один из трёх величайших городов королевства.
-Да, я понял, что ты хочешь спросить. С твоей точки зрения, у него странная стратегия?
-С моей точки зрения, у него вообще нет стратегии! У меня складывается впечатление, что для него всё это какая-то праздничная охота, а не война с самым жестоким и варварским народом мира. Любой мальчишка мог бы справиться сейчас с командованием лучше короля!
Внезапно стало тихо, и последние слова Джидо пронеслись по всему залу, отлетели от стен и зазвенели посреди корчмы. Джидо обернулся, пытаясь найти источник неожиданно повисшей тишины, и тут же обнаружил его приближающимся к их столу. Это был королевский патруль, возглавляемый лично Хорусом, начальником стражи Самоса. Хорус пнул ногой подвернувшуюся под ноги горгулью и остановился перед Джидо, вытянувшись по струнке перед старшим по подданству:
-Джидо, сын крестьянина, властью короля рыцарь Эупеи, крестоносец короля, повелевающий ветрами? – перечислил Хорус по форме титулы крестоносца.
-Да, это я.
-Король Самос приказывает тебе явиться к нему, когда ты будешь готов.
Джидо посмотрел на Торку, тот пожал плечами.
-Я готов, - сказал Джидо и поднялся; - дождёшься меня? – спросил он у Торку.
Тот снова пожал плечами:
-Пару часов я ещё тут посижу, может, немного больше.
-Я не думаю, что это займёт много времени, - сказал Джидо.
Самос.
Шум шагов Джидо тонул в топоте кованых сапог королевского патруля.
-Джидо, сын крестьянина, властью короля рыцарь Эупеи, крестоносец короля, повелевающий ветрами, прибыл по приказу короля Самоса, просит принять его, - Джидо даже не узнал свой голос. Давненько ему не приходилось общаться с дворцовой шушвалью.
Король Самос принял его сразу.
-Джидо, - он даже вскочил с трона и направился к крестоносцу, распахнув объятья, - тот ли это самый воин, знаменитый крестоносец, повелитель ветров? Как же я рад видеть тебя в этот скорбный для всех нас час!
Они обнялись, и Самос, оставив свою руку на плече у Джидо, неспешно повёл его к креслу для посетителей. Сначала он, как и водится, толок воду в ступе, спрашивал Джидо обо всякой ерунде. Джидо не торопясь отвечал на его вопросы, краем глаза рассматривая Самоса. Да, король Эупеи был мудр. За последние несколько лет, с момента переноса столицы, Эупея так поднялась, что народ перестал даже судачить о сомнительности происхождения и тайне восхождения на трон короля Самоса.
-Да, Самос, я тоже рад был это слышать, но ты ведь позвал меня не для обсуждения детей наших общих знакомых? – перешёл Джидо к делу.
Самос посерьёзнел, но принял подачу:
-Ты как всегда прав, крестоносец. Как всегда, прав. Я позвал тебя совсем не для этого.
Самос щёлкнул пальцами, и откуда-то из-за портьер выволокли на середину зала огромный деревянный стол с несколькими свитками. Джидо подошёл к столу, следом за ним проследовал Самос.
-Тебе известно, Джидо, сын крестьянина, что сейчас идёт война, - начал Самос.
Джидо кивнул.
-До сих пор мы несём потери, и многие ропщут на меня за то, что я не уделяю достаточно внимания происходящему на востоке королевства. Но я не хочу, чтобы ты думал, будто я недооцениваю кимерийцев.
Джидо посмотрел на Самоса с недоверием.
-Да, - продолжил король, - эти варвары из бескрайних степей сильны и бесстрашны. Сейчас, быть может, над королевством нависла самая большая угроза за всё время его существования. Я знаю, что могу показаться кое-кому достаточно беспечным, - Самос похлопал Джидо по плечу, - но поверь… поверь… я хорошо отдаю себе отчёт в том, что происходит.
Джидо взглянул на стол, на котором по-прежнему ничего не происходило, затем на Самоса:
-Так почему же ты тогда не начал своевременно кампанию по защите королевства? Почему не мобилизуешь все силы? Эулан пал…
-Да, Эулан пал, - перебил его Самос, - именно поэтому я и перенёс столицу в своё время.
Тут Джидо развернулся всем телом, чтобы заглянуть Самосу в глаза.
-Так… но откуда…
-Не стоит так удивляться. Да, я знал заранее о том, что придут кимерийцы. Поэтому я перенёс столицу именно сюда, во-первых, поближе к западной границе, во-вторых, чтобы между нами и кимерийцами оказался Коксулан, а в-третьих, на излучину Горту, речные осы которой могут защитить нас по крайней мере по ночам.
-Да, но Горту обходит город с запада.
-Именно поэтому завтра начнутся работы по прорытию канала, который замкнёт город в речное кольцо, превратив его в остров.
Джидо оторопел. Столько новостей сразу плохо умещались в его голове. Канал… Значит, больше не будет плавающих домов в Гортуланской долине… А Самос, Самос знал заранее о нападении кимерийцев… Не просто заранее, а ЗА НЕСКОЛЬКО ЛЕТ…
-Так… почему же ты не провёл мобилизацию… Если ты знал заранее, мы могли бы хорошо подготовиться…
Самос вздохнул:
-Нет, Джидо, мы ничего не могли бы сделать. Это проклятие, Джидо, проклятие древнее, чем род людей-лошадей. Всё, что я мог сделать – это перенести столицу, постараться не будоражить народ, и по-своему подготовиться.
-По-своему? Как это? Неужели Самос, король Эупеи, начистил свои доспехи, и собрался сразиться сам со всем кимерийским войском?
Самос покачал головой:
-Джидо, я понимаю твою злобу. Тебе кажется, что зная обо всём заранее, ты мог бы сделать что-то, чтобы не допустить кровопролития… Но послушай меня, и, пожалуйста, дослушай меня до конца.
Я многое знаю заранее – в этом и есть пресловутый секрет моей мудрости. Не спрашивай меня, откуда - я не смогу тебе объяснить. Я скажу тебе даже больше: многие могут предвидеть то, что должно произойти, но самое главное - это не уметь предвидеть события, а уметь делать из этого выводы. Эулан невозможно было спасти, его падение было предначертано. Коксулан заговорён, и он не может пасть, хотя, конечно, кимерийцы смогут обойти его, когда сообразят, что им не взять город. Но имеющимися силами мы не сможем разбить кимерийцев.
-Хорошо, что же тогда дальше? Зачем ты позвал меня, если мы всё равно не можем их разбить?
-Я не сказал, что мы не можем их разбить. Я сказал, что мы не можем их разбить имеющимися силами.
Самос взял один из самых длинных свитков, и раскатал его по столу.
Поход.
Джидо достаточно было одного взгляда, чтобы узнать это переплетение чернильных линий.
-Подземелье…
-Да, - сказал Самос, - это подземелье Эупеи. Самая большая подземная анфилада комнат в мире.
Джидо рассматривал карту подземелья, словно завороженный величием открывшегося ему зрелища.
-Ты пойдёшь туда, - сказал Самос.
Джидо только слегка повёл бровью, словно Самос продолжал рассказывать ему о семейной жизни своих придворных.
-Ты пойдёшь туда не один, - продолжил Самос, - с тобой пойдёт Корнелиус, твой старый соратник, Баринелло, дрессировщик кукол – ты знаешь его?
-Я слышал о нём.
-Далее – Гунза.
-Отравитель?
-Именно он. И, воду ему за шиворот, он не просто отравитель. Он прежде всего волшебник, и – мастер своего дела.
Джидо кивнул.
-И Гульярмино.
Джидо снова чуть заметно повёл бровью, но на этот раз Самос никак не отреагировал на этот жест.
-Вы пойдёте завтра до полудня, всё необходимое в дорогу соберут мои слуги. Вы войдёте через северные пещеры, пройдёте по лабиринту до квадратного зала, и вернётесь обратно по горячей реке, она вынесет Вас чуть в русло Горту чуть ниже по течению. Вся дорога займёт у вас полтора дня.
Самос замолчал, и Джидо посмотрел на него в упор.
-Ты сказал всё, король, кроме одного. Зачем мы туда пойдём?
-Существует единственный способ одержать вверх над кимерийцами: изменить судьбу. Вы отправитесь в подземелье, чтобы найти там Тамару – она живёт в каморке рядом с квадратным залом.
-Ты имеешь в виду ТУ САМУЮ Тамару?
-Да, я имею в виду придворную волшебницу рода древних королей. Её добровольное затворничество длится с незапамятных времён и причина его… неважна. Когда-то она помогла мне… сейчас, я думаю, тоже не откажет. Вы придёте к ней, чтобы взять книгу.
-Какую книгу?
-Книгу древних заклинаний. Вы должны убедить её дать вам книгу, дать на время, если она захочет – пусть возьмёт книгу и идёт с вами.
Джидо снова посмотрел на карту:
-Но ведь есть и ещё что-то.
-Ещё что-то?
-Что-то, чего я не знаю. Ведь иначе ты стал бы посылать с нами Гульярмино?
Самос рассмеялся.
-А ты осторожен, крестоносец. Гульярмино идёт с вами с единственной целью: представлять меня. Он будет официальным лицом, уполномоченным говорить с Тамарой.
-Хорошо. А остальные?
-Ты будешь возглавлять поход, Корнелиус – твой помощник, вы двое – опытные воины. Баринелло возьмёт с собой своих лучших кукол – знаешь, никто сейчас толком не сможет сказать, что ждёт вас в подземелье, и хорошо иметь кого-то, кого можно послать вперёд для пробы, и не жалеть потом о его гибели. Ну и Гунза… никто кроме тебя не знает, зачем на самом деле вы идёте, только ты и Гульярмино, но каждый точно представляет себе свою роль. Гунза идёт с вами лишь потому, что он был когда-то хорошо знаком с Тамарой, и, я думаю, будет полезен вам, чтобы убедить её отдать книгу. Но он не знает этого, и лучше ему пока не знать. Он будет полезнее, если будет думать, что нужен вам, как волшебник. Я дал ему задание – готовить какой-то там яд.
-Какой-то там?
Самос громко рассмеялся.
-Ну и цЕпок же ты, крестоносец, ничего не упустишь!!! Я дал ему задание готовить Morituri Dei, яд для бога. Ну… ты знаешь это старую легенду…
-Да, слышал.
-Так вот, я сказал ему, что кимерийцев ведёт не человек, а гигантская кукла. И что вы идёте в подземелье за формулой – формулой её жизни, содержащейся в древней книге. Но эту книгу якобы охраняет какой-то там страж, который чем-то там заговорён… в общем, не помню уже, ерунды какой-то наплёл. И вот, чтобы этого стража свалить, вам и нужен Morituri Dei. Так что каждый будет чувствовать себя полезным – ты, Гульярмино, Корнелуис, Баринелло со своими куклами, и Гунза со своим ядом.
Джидо посмотрел на карту.
-Я понял тебя, король. Если мы должны идти завтра, мне нужно будет отдохнуть.
-Да, конечно. Не буду тебя задерживать. Карту можешь забрать сейчас, о том, что вам понадобится в дороге, скажешь слуге на выходе.
Крестоносец молча скатал карту и вышел.
Подземелье.
Джидо проснулся с рассветом.
В задней гостиной дворца все уже ждали только его. Посреди комнаты, на высоте полутора метров от пола, плавно покачивался в воздухе Гунза – он был единственным, кто не обернулся, когда Джидо зашёл в комнату. Баринелло сидел на стуле посередине огромного обеденного стола и смотрел, как несколько маленьких кукол выделывали какие-то акробатические па; он просто кивнул Джидо. Корнелиус сидел во главе стола, подперев тяжёлую рыжую голову рукой; «Джидо!» – радостно воскликнул он при появлении крестоносца. Не увидев в комнате Гульярмино, Джидо сделал рефлекторный шаг в сторону, и захлопнул дверь. Гульярмино стоял за ней, спрятав руки в одежде.
-Приветствую тебя, крестоносец, - спокойно сказал он.
-Приветствую всех, - ответил Джидо, повернувшись к центру гостиной, - я думаю, нет смысла сейчас выступать здесь с какими-нибудь речами, и что-то кому-то объяснять. Я хочу сказать только две вещи.
Во-первых, я возглавляю этот поход, а значит все, кто идёт, беспрекословно слушают каждое моё слово. Это ясно?
Каждый по-своему выразил понимание.
-И во-вторых... а, впрочем, первого достаточно.
Джидо посмотрел на вещи, сложенные возле стола слугами Самоса. Затем поднял глаза. Обвёл взглядом зал. Медленно закивал.
-Пошли, ребята.
Самос так и не пришёл их проводить, и, экипировавшись, они тихо вышли из города.
До северных пещер они дошли молча. Впереди шёл Джидо, гружёный запасом воды и котелком для приготовления пищи, Корнелиус шёл рядом, неся что-то из продовольствия и запасы «греческого огня», взятые Джидо на всякий случай. Следом шёл Гульярмино с оставшимся провиантом, за ним – Баринелло, сложивший всех кукол в мешок у себя за спиной. Последним, налегке, едва касаясь земли, шёл Гунза. Ветер дул в спину.
Солнце ещё не дошло до зенита, когда показался вход в подземелье. Северные пещеры выглядели каменистыми холмами, выросшими словно грибы посреди лесистой равнины. Джидо подошёл ко входу и присел на корточки, словно пытаясь разглядеть что-то в черноте подземелья. Потом сгрёб землю в ладонь, поднёс в носу и растёр между пальцами.
-Привал, - сказал он, - перекусим немного.
Костёр решили не разводить. Все расселись вокруг импровизированного стола и разложили еду. Корнелуис сразу с хрустом погрузился в окорок, забыв обо всём на свете, остальные осторожно стали присоединяться. Гульярмино сказал, что на всякий случай осмотрит окрестности, и исчез где-то в пролеске.
-Ну, - неожиданно сказал Гунза, тихо, но очень отчётливо, - может быть ты наконец скажешь, куда и зачем мы идём?
Над сидящими повисла мёртвая тишина, сквозь шум лёгкого ветра стал слышен даже далёкий треск веток, которые зачем-то ломал Гульярмино. Джидо молча смотрел на Гунзу, который и не думал отводить глаза.
-Я не знаю, - сказал Джидо, - возможно, я знаю больше, чем вы, нет – наверное, я знаю что-то другое, нежели вы, но я всё равно не знаю, куда и зачем мы идём. Это знает только Гульярмино, а может быть, не знает и он.
-А почему вы думаете, что Самос не сказал вам правду? – подал голос Баринелло.
-Ну, для начала потому, что он всем сказал разные вещи, которые не могут быть правдой одновременно, - сказал Гунза, - а значит скорее всего, что он не сказал правды никому.
На опушке показался Гульярмино.
-Я не знаю, куда и зачем мы идём, но я хочу спасти свою страну, - отрезал Джидо, - и король Самос сказал мне, что я должен для этого сделать. Я могу не делать ничего, или поверить королю. Я выбираю второе. Всё, хватит, доедаем и идём. На ночлег, по моим прикидкам, мы должны остановиться в Многоголосых Палатах, а до них, если кто не знает, довольно долго идти. Ну что, порядок? – спросил он у подошедшего Гульярмино.
-Да, - ухмыльнулся тот, - полный.
И растянул лицо в широченной улыбке.
Факелы разгорелись в один момент, и один за одним все стали спускаться в пещеры. Здесь было довольно прохладно, но все скоро привыкли. Света, который давали факелы, вполне хватало, чтобы не щурясь видеть, куда поставить ногу, и всё пугающее в этой огромной подземной стране сосредоточилось в почти осязаемой черноте прохода впереди идущего первым Джидо.
-Странно всё это… – сказал вдруг Баринелло.
-Что именно? - спросил Джидо.
-Да вообще всё… и наш поход, и вообще эти кимерийцы… да и вообще вся эта война.
-Да и вообще всё наше королевство! – неожиданно подал голос Гульярмино.
-Ты это о чём? – спросил Корнелиус.
-Ну вот например: откуда взялись горгульи, чем они питаются, и почему живут именно в стенах? Ведь их не было раньше, ещё каких-нибудь сто лет назад – я узнавал. Почему ни в одном государстве мира больше крестоносцы, - Гульярмино покосился на Джидо, - не имеют равных прав с людьми, их считают либо чудовищами, либо посланниками богов, а у нас – вроде, как и люди… И почему ветер всегда дует в спину некоторым из них? Или вот ещё: откуда взялись люди-лошади? И кто назвал их так, за что, чедь они ничего общего не имеют ни с людьми, ни с лошадьми? Всё в мире странно. И нет ничего более странного в этой войне, чем в мире, который ей предшествовал.
-Тихо! – вдруг отрезал Джидо и замер.
Куры.
Тишину нарушало лишь мерное потрескивание огня факелов. Они стояли посреди огромного, судя по дальности отблесков огня, зала где-то в районе Больших Подземных Озёр. Джидо медленно повёл факелом в сторону.
-Где Гунза? – спросил Джидо.
-Здесь, - донеслось откуда-то сверху.
-Что это? – спросил Джидо.
Повисла пауза. Секунда, две, три, все стояли не шевелясь, мучительно вслушиваясь в треск факелов.
-КУРЫ!!! – пронеслось по своду зала, и в ту же минуту со всех сторон разом раздалось громоподобное кудахтанье, шипение и визжание, сопровождающееся громкими ударами мощных крыльев.
-КОЛЬЦО!!! – орал Джидо сквозь весь этот гам, но все и без того уже выхватили оружие, свалив свои ноши в кучу и замкнув оборону вокруг неё. Тут же показались и сами куры. Огромные, с крепкими когтистыми лапами, они шарахались от факелов, стараясь прошмыгнуть пониже и ударить гигантским клювом в пах.
-АХ ВЫ, СВОЛОЧИ ПЕРНАТЫЕ!!! – закричал Корнелиус, отрубая голову первой нападающей курице. Его огромный меч описывал дугу за дугой, разрубив троих и отпугавая ещё добрый десяток нападающих с его стороны. Джидо орудовал своим не менее результативно. Два коротких кинжала в руках Гульярмино прямо-таки вытворяли чудеса – одна курица уже лежала без движения, ещё две, истошно воя, отпрыгнули в сторону. Тяжелее всех приходилось Баринелло, не слишком искусному в фехтовании: он вёл явно неравную борьбу с двумя нападавшими курицами, попеременно старавшимися подкрасться, пригнав голову, или, внезапно поднявшись в воздух, клюнуть его сверху.
Нападавших было столько, что мощная волна воздуха, поднятая их крыльями, потихоньку тушила факелы. Когда темнота вокруг начинала становиться угрожающей, суля обороняющимся скорую смерть от когтей и клювов созданий, привыкших к вечной тьме, прямо над ними что-то загорелось ярким голубым светом. Куры в страхе отпрянули.
-ОГОНЬ!!! – закричал Джидо, хватаясь за сумку с собранным накануне оружием. Пока Гульярмино и Баринелло продолжали держать оборону, Джидо с Корнелиусом извлекли из мешка сложную систему трубок, ёмкостей и насосов, в самом сердце которой что-то пульсировало. Джидо запустил руку куда-то в самую большую трубку, потом резко выдернул её и повернулся к курам. Из трубы широкой волной полился огонь, мгновенно распугавший кур. Издавая крики на границе с ультразвуком, они бросились врассыпную, чтобы спустя десять секунд полностью исчезнуть.
О недавнем нападении напоминало сейчас только несколько трупов кур, перепуганный вид стоящих посреди зала, медленно гаснущий «греческий огонь», и плавно опускавшийся на землю Гунза в светящейся голубым светом одежде.
-Хорошая идея, насчёт огня, - сказал он, приземлившись, - надо взять на заметку.
Все потихоньку начинали приходить в себя.
-Как ты их услышал? – спросил Гульярмино, вытирая кинжалы.
-А я их не слышал, - сказал Джидо, - я услышал, что по залу вместо пяти пар ног топают четыре, и понял, что Гунза чем-то насторожен, - Джидо взглянул на волшебника, - иначе он не стал бы взлетать.
-Абсолютно бесшумные твари, - сказал Гульярмино, наклоняясь над одной из кур.
-Они живут в мире звуков, - сказал Джидо, упаковывая «греческий огонь назад в мешок, - вот они и бесшумные. На поверхности вся эта их бесшумность не стоила бы и плавающего дома.
-До чего ж уродливые, - заключил Гульярмино.
-Интересно, насколько они вкусные? – спросил Корнелиус.
-Они ядовиты... – Джидо покосился на Гунзу, - но тут есть человек, который может нам помочь с этим, если закончится провиант. Все готовы? Нам ещё порядочно топать. Пожалуй, в Многоголосых Палатах ночевать не стоит, там только большие пещеры и своды, мы выберем что-то поменьше, чтоб можно было держать оборону, если что-то вдруг выползет посреди ночи, - Джидо достал карту и раскатал её на коленях, - пожалуй, вот это место хорошо подойдёт, - постучал он пальцем по бумаге, - древние жертвенники. Здесь полно маленьких залов с одним входом и сочащимися потолками, тут и спрятаться можно, и костёр развести. Ну что, готовы?
Джидо окинул всех взглядом, затем скатал карту, и забросил себе на плечи свою честь груза.
Ночь в подземелье.
Остаток пути до жертвенников прошли без приключений. Разговор слегка заглох с нападением кур, но когда остановились на ночлег и развели огонь, всех как-то потянуло продолжить беседу.
-Спасибо, Гунза, - сказал Джидо, устанавливая над костром котелок, - ты спас нас.
-Вы сами себя спасли, - сказал волшебник, - но раз ты благодаришь – ПОЖАЛУЙСТА.
-Я не знал, что ты владеешь таким числом фокусов, - сказал Корнелиус.
Гунза усмехнулся:
-Это не фокусы. Это называется волшебство. Все уже забыли, что когда-то я был одним из самых сильных волшебников королевства. Сейчас меня знают только как отравителя, могущего превратить в яд любую еду и любой яд в еду... - Гунза посмотрел на свои руки и поднял глаза на Джидо, - я знаю, Самос – великий король, и многое при его власти изменилось к лучшему, но вот как-то волшебство в королевстве медленно хиреет... Я! Я, Гунза, двигавший горы, сейчас зарабатываю на жизнь тем, что травлю крыс... – Гунза огляделся по сторонам и снова остановил свой взгляд на Джидо, - Почему так? Вот ты мудр, крестоносец, ответь мне.
-Я не знаю, - сказал Джидо, доставая из котла мяло и раздавая его всем по кругу, - не знаю, Гунза. Ты не веришь, что это естественно?
-Что естественно? То, что люди перестали верить в волшебство? Да, да, но тогда и кимерийцы – это тоже естественно, и Эупея исчезнет с карты мира ещё до зимы. И это тоже – естественно. Нельзя менять порядок, существовавший тысячелетиями, вот так, в одно мгновение, не зная, что на самом деле ты предлагаешь в замен, не понимая всех глубинных сил, двигающих миром... Но как объяснить это Самосу?.. Да и стоит ли объяснять?
Тем временем Баринелло доставал из сумки кукол, чтобы проверить, не повредились ли они при сегодняшнем бое. Куклы были бодрыми, и едва он их отпускал, они бросались носиться по маленькому круглому залу, впрочем, с опаской проскакивая мимо чёрной дыры выхода, и не пытаясь убежать.
-Я не понимаю, о чём вы, - сказал Баринелло, - естественно, неестественно. Война, мир, король Самос. Вы говорите о том, что не имеет никакого отношения к вашей жизни.
-Война имеет отношение к моей жизни, - сказал Джидо.
-Нет, - покачал головой Баринелло, - к твоей жизни имеет отношение то, что скоро до Гортулана дойдут кимерийцы. Ты называешь это словом «война», но на самом деле «война», и угроза Гортулану – это не одно и то же. Я думал сегодня над словами Гульярмино – о том, что всё вокруг странно. А ведь и действительно – такой страны, как Эупея, просто не должно существовать, не может, и всё тут! Но она есть, ей много сотен лет, и те, кто живёт здесь, не задаются глупыми вопросами. Надо просто жить… – Баринелло оглядел комнату и добавил, - я научился этому у кукол.
-У кукол? – спросил Гульярмино.
-Да, у кукол. Посмотри на них, - все повернулись к куклам, собравшимся у одной из стен и весело разыгрывающим какой-то акробатический этюд, - ничего не хотят. Ни в чём не нуждаются. Ни о чём не заботятся. Сегодня она жива – и она счастлива, завтра её сожгут за недостатком дров – ну и ладно. Никто не будет горевать, меньше всего – она сама. Жизнь человека, по сути, точно такая же. Только он очень любит всё драматизировать, и любит говорить о чём-то большом и великом, чтобы казаться больше себе самому.
-Завтра пустим вперёд твоих кукол, - сказал Джидо, - это надо было сделать сегодня. Я не слишком-то доверяю этим игрушкам, но что мы их, зря взяли, что ли?
-Может мы вообще зря пошли? – спросил вдруг Гунза и посмотрел на Гульярмино.
-Ты что-то хочешь спросить у меня? – выдержал его взгляд Гульярмино.
-Пожалуй, мы все хотим что-то спросить у тебя, - сказал Джидо.
-Дайте-ка я догадаюсь. Вы хотите спросить, зачем мы НА САМОМ ДЕЛЕ идём в квадратный зал подземелья, так? Но я разочарую вас. Я НЕ ЗНАЮ. Да, Джидо был прав, Самос не станет посылать меня просто так, и мне было сказано то, что не предназначено для ваших ушей. Но и вам было сказано что-то, что не предназначено для моих. Видите ли… величие короля Самоса в том, что никто и никогда до конца не знает, что он делает. Каждый видит лишь часть общей картины, ту часть, которую рисует он – а остальное скрыто умелым замыслом мастера. Но я думаю, что очень скоро – не позднее завтрашнего дня – мы узнаем истинный замысел Самоса и истинную цель нашего путешествия. А сейчас я прошу оставить меня в покое ненадолго – полагаю, всем нам лучше быть завтра свежими.
-Да, - сказал Джидо и посмотрел на Гунзу.
-Спите. Я покараулю, - сказал Гунза и потушил костёр.
Книга.
Ко второму нападению они были подготовлены гораздо лучше, хотя отбиться оказалось едва ли легче.
Ночь прошла довольно тихо, только под утро куклы Баринелло перепугались стекающей по стенам смоляной росы, и начали носиться по всему залу, тарахтя деревянными суставами. Все проснулись и, смеясь, выдвинулись дальше.
Собираясь, Джидо заметил, что Гунза упаковывает в одежды какие-то ёмкости с порошками и жидкостями. Они прошли без приключений уже почти весь отведённый путь, когда Джидо решил спросить волшебника, действительно ли тому было поручено приготовить Morituri Dei.
-Видишь ли, - начал Гунза, - этот раствор не совсем яд, и хотя состав его был расшифрован, точное его предназначение до конца неизвестно. Многие считают, что в дрености его скорее использовали, как чернила…
Бодрый стук каблуков идущей впереди куклы неожиданно оборвался.
-Кольцо! – крикнул Джидо, но оказалось, что это лишняя мера. Бросив вперёд один из факелов, они успели заметить проглотившую его усатую морду: впереди стоял муравей. Злобная, абсолютно всеядная, почти неуязвимая тварь медленно приближалась к ним, гипнотизируя блестящими глазами.
-Что будем делать? – спросил Корнелиус. Хотя он и продолжал стоять на месте с явным намерением принять бой, меч в его руке дрожал.
-Отойдите все! – закричал Гунза, - я сам.
-Нет, - вдруг тихо парировал Джидо, - это мой бой.
Голос его прозвучал настолько уверенно, что даже Гунза не посмел ослушаться. Джидо сделал шаг вперёд, и вдруг резким движением скинул с себя одежду.
Он выпрямился во весь свой трёхметровый рост, расправив перепончатую спину и выставив вперёд четыре суставчатых когтя – крестоносец во всей своей первозданной красе. Джидо издал дикий рёв, прокатившийся по пещерам подземелья на много километров вокруг и пошёл на муравья. Тот дрогнул и медленно начал отступать. Джидо заревел снова. У всех, кто наблюдал эту стену, выступил холодный пот. Муравей медленно развернулся и вдруг исчез в той тьме, из которой возник.
Джидо вернулся назад, аккуратно сложил руками спину точно по кресту, и натянул одежду.
-Муравьи – естественные враги крестоносцев, не считая того, что они, в отличие от нас, совершенно безмозглые твари, - сказал он всё ещё немым товарищам, - спасибо, Баринелло, твои куклы пригодились.
-Я пущу вперёд ещё одну, - спохватился тот.
-В этом нет нужды, - раздался голос, и все тут же повернули к нему головы. Из темноты медленно выходила Тамара – прекрасная, черноволосая женщина не первой молодости, но и не похожая на старуху, какой она в действительности была, - вы ведь искали меня? – спросила она.
-Да, - ответил Джидо, и замялся, - мы пришли за книгой.
Неуловимым жестом Тамара извлекла откуда-то отливающий бронзой том размером с речную осу.
-За этой книгой?
Джидо протянул руку, Тамара отдала её и резко с облегчением выдохнула, словно став меньше в размерах.
-Ты знаешь, что ты только что принял из моих рук, крестоносец?
-Это… книга заклинаний. Разве…
Тамара рассмеялась:
-Да, а Гунза идёт с вами потому, что он со мной знаком, так?
-Я так думал, - Джидо обернулся на Гунзу, но тот стоял в полнейшей растерянности.
-Крестоносец, я впервые вижу этого волшебника, хотя и слышала о нём, это так. Самос никому не говорит правды. Ты держишь в руках КНИГУ СУДЕБ…
Вдруг она резко отлетела назад, отброшенная ударом метко брошенного кинжала. Все обернулись на Гульярмино.
-Ты что, - сказал Корнелиус, делая шаг вперёд, но тут же получил кинжал в грудь.
-Положи книгу, - сказал Гульярмино, - цирковым движением вылавливая откуда-то ещё два кинжала.
-Подожди, - сказал Джидо, - ты слышал, что она говорила…
-Не слушай эту ведьму!!! Наша задача – спасти страну от варваров, а не слушать какую-то сумасшедшую старуху!!! Положи книгу, Джидо, или тебя не спасут твои фокусы с рёвом!!!
-Книга судеб… – бормотал Джидо, переводя взгляд с Гульярмино на книгу и обратно, - конечно же… судьба… мы должны изменить судьбу, именно об этом говорил Самос… Тамара… она хранительница… вот почему она так долго жила отшельником… и Гунза… яд… ну конечно же…
Гунза резко запустил руки под одежду, но не успел их достать – кинжал пробил ему горло.
-Положи книгу, - сказал Гульярмино.
-Ты понимаешь… зачем ему эта книга? Ты представляешь, что он может с ней сделать?
Неожиданно Гульярмино упал, подкошенный ударом подкравшейся сзади куклы. Баринелло набросился на него, выбив кинжал из одной руки и схватив его за другую. Следом прыгнуло ещё несколько кукол.
Секунду Джидо смотрел на потасовку, потом бросился к Гунзе.
-Где это? - он начал рыться в складках одежды, - ну же, где они?
Нашарив пузырёк, он мгновенно раскрыл его, и, бросив взгляд на продолжающуюся в двух метрах свалку, погрузил в него палец…
«Всё равно писать больше нечем», - подумал он, медленно доставая палец и осторожно раскрывая книгу, - «вот так», - он выводил слова. Два слова, три, пять…
Ночь над Гортуланом.
Вдруг всё исчезло. Тамара, Гунза, Гульярмино, Баринелло с куклами, всё огромное подземелье – всё, всё исчезло.
Джидо стоял посреди тронного зала, там, где только что закончил говорить с Самосом, и держал в руках КНИГУ…
-Ты… – Самос опешил, - ты уже… это она?..
-Да, - сказал Джидо, - да, это она. Я всё понял. И как ты пришёл к власти, и как ты рассчитываешь победить кимерийцев.
-Дай… дай её мне…
-Зачем? Что ты хочешь с ней сделать? За что ты готов убить всех вокруг? Чтобы обмануть судьбу? Переначертать то, что было предначертано? Или чтобы изменить историю? Почувствовать свою власть не только над этим королевством, но и над всеми жителями Земли? Зачем тебе это?..
-Нет, нет, крестоносец, ты так ничего и не понял. Эта книга – не власть над людьми… это власть над СУЩИМ… ОНА И ЕСТЬ СУЩЕЕ! Можешь ли ты понять это? Ты не просто можешь убрать сейчас кимерийцев, разбить их наголову, стереть в порошок, выиграть эту войну одним росчерком пера – ты можешь сделать так, что кимерийцев ПРОСТО НИКОГДА НЕ БЫЛО. Никто о них не слышал. Не было никогда никакой войны, пойми это. Ты властен… над сущим… Отдай мне книгу, я прошу тебя…
-Так вот за чем ты гонишься, - перебил его Джидо, - ты хочешь почувствовать себя… богом…
Джидо поднял палец, по которому растекались чернила. «Богом»
Джидо раскрыл книгу и посмотрел на стройные буквы, выведенные волшебными чернилами. «Богом»
Джидо посмтрел на Самоса, в отчаянии протягивающего к нему руки. «Богом»…
…А может не было никаких горгулий? И муравьи – всего лишь безобидные маленькие создания, и куры, и осы – да, ос можно переселить куда-нибудь… На деревья. И куклы… куклы – это просто деревяшки, которые всего-то и могут, что лежать на столе. И крестоносцы пусть будут… пауками, просто маленькими паучками, которые будут ловить муравьёв в свои сети. Не было ничего странного, страшного, необъяснимого, - Джидо нашёл нужную страницу и под аккомпанемент криков Самоса начал писать, - и в Гортулане нет ни одного каменного здания, а состоит он только из плавающих домов… Да, это будет моя история, послушайте её. И Гортулан – это просто легенда, ведь все знают, что плавающие дома с закатом унесёт отсюда… куда-то… куда?
Кто знает?
Кто знает, чем закончится эта история?
Джидо погрузился в написание, чувствуя, что нет в мире ничего увлекательнее творчества, и не замечая, как мир вокруг него стал меняться, взлетать и падать, изчезать и снова появляться, и не было конца и края этим метаморфозам.
Послушайте мою историю.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ф#23
(10370/12339 зн.)
Умела-Я
(Сказка для подросших мальчиков)
Сижу на дежурстве. Скучаю. Обычное дежурство. Ничего не происходит, всё идёт как надо – почти никак. Развлекаюсь разглядыванием бегущей строки упоминаний на поверхности напротив моего поста, попутно проверяю, сколько языков помню. А это на каком? А-а-а, на русском, вроде: «Ему снова снились семь ангелов…». Ну, скажите мне, ну что это за мания такая: смотреть сны, извиняюсь, про ангелов, а потом еще об этом и писать?
Я люблю вот такое тихое времяпрепровождение. Оно мне не так уж часто выпадает последнее время. Раньше, когда нас было несколько – Дежурных по чрезвычайным ситуациям и специальным заданиям – возможностей спокойно провести время, совмещая полезное с приятным, конечно, было больше. Но теперь, когда я осталась одна… Одна.. Босс бы сейчас взвился, засиял бы всеми возможными предупреждающими огнями, как Он это обычно делает, когда слышит, как я подчеркнуто делаю акцент на женском роде. Он всё никак не смирится с этим моим решением, давним уже решением, независимо ни от чего, чётко позиционировать своё «Я» в наших унисексово-бесполых кущах. Но он вынужден терпеть теперь все мои закидоны. Потому что я у него осталась одна такая – Умела-Я.
Все индикаторы и маячки под моим наблюдением светятся ровным спокойным светом. «Мелкие» сноровисто несут свою вахту, шустрят согласно предписаниям и своему профессиональному нюху. Я время от времени переключаюсь с зоны на зону и вижу как то там, то здесь они ставят яркие радужные отметки-маячки. Уже и не помню, кто придумал эту расцветку и эту традицию, но она мне всегда самой нравилась, еще с тех пор, когда я сама была «мелкой». Да уж, ничего себе времечко было. Работать тогда было значительно приятнее по банальной причине – объектов было значительно меньше, а службе нашей Босс в то время уделял повышенное значение и внимание. Обслуживали мы тогда объекты сугубо индивидуально, с выдумкой и фантазией. Вот на своей бурной фантазии я и выдвинулась из просто «мелких» в обслуживание спецпроектов Босса. Кстати, тогда я и стала называть Его Боссом – ух, как Он бесился поначалу! Но я видела, да и все видели, что Ему словечко это пришлось по вкусу, и со временем весь Его гнев стал лишь традицией, ритуалом. А потом, когда Босс, вместе с другими Дежурными, стали отмечать, что я не только обслуживаю спецпроекты, подготовленные ими, но и совершенно нагло и беспардонно вмешиваюсь в их ход, меняю их сценарии – тогда-то и родилось и моё нынешнее положение-назначение и это имя – Умела-Я.
Всё сошло тогда мне с рук только потому, что время такое было: все до единого из тогдашних проектов Босса зависели от работы нашего сектора. Так уж получилось, так уж Босс стратегически всё спланировал. Что бы ни происходило Внизу – всё так или иначе можно было тогда направить, подправить, изменить, переиграть, запутать и скроить заново, используя всего на всего потенциал работы «мелких». Мы тогда крутились как заводные – до сих пор помню несколько своих особых проектов той поры: забавно было потом читать их описания в чужом, витиеватом, многотомном, многосерийном изложении. Мне как-то пару раз «мелкие» притаскивали почитать-посмотреть – так я чуть не взорвалась оранжевым, такую чушь оказывается можно написать про то, что видишь лишь снаружи, а не изнутри. Ну, а как же иначе? Сама же я писать складно не умею. Хоть и Умела-Я.
А потом наступили другие времена. Сначала Босс увлёкся одной новой продвинутой стратегией, потом другой. Потом эти стратегии у Него в руках так переплелись и невероятным образом саморазвились, что Босс стал угрюм и сосредоточен, а на наш сектор просто махнул рукой, благо не доверять отлаженной системе нашей работы у Него никогда не было причин. А со временем стали исчезать Дежурные. А мы ведь как-то и не сразу заметили, что нас становится меньше: и «мелких», и Дежурных. Количество же объектов увеличилось драматически. Зашивались все – и я, и мои шустрые помощники. Причем спецпроектов стало значительно меньше, а чрезвычайных ситуаций – на несколько порядков больше. Совсем вот недавно был период, когда я не вылезала Снизу, переносясь с горящего объекта на горящий объект, латая, подправляя, зачищая. Но, на то я и Умела-Я.
Но настал день, когда я осталась совсем одна на Дежурствах. Босс было собрался понавылавливать мне кого в компанию из «мелких», но, оглядев по случаю текущие объекты, печально всполохнув сиреневым на среднее, и, чего уж тут, более чем посредственное качество работы, надулся и на меня, и на них, а, возможно, и на обстоятельства, то есть на себя. Я попыталась растормошить Его так и эдак, попыталась напомнить про то, насколько важно то, что мы с «мелкими» стараемся делать, попыталась еще раз объяснить, что невозможно в одиночку и спецпроекты выпестовывать и разгребать накапливающиеся горы чэпэ. Но Он лишь отрезал:
- Справишься.
С тех пор я получила лишь пару дюжин заданий на спецпроекты, а на большинство чрезвычайных ситуаций пришлось просто забить – вот оно и горит всё синим огнём там Внизу. Синим, голубым и розовым. А вся моя работа свелась к контролю над разработкой редких ныне спецобъектов, то есть объектов, на которые там, Наверху, имеют особые виды. И надо сказать, что выбор этих самых объектов последнее время меня очень сильно напрягает. Вот и сейчас у меня на руках один такой, с которым я, хоть режьте меня, хоть бейте, понятия не имею, что делать. Я было примерилась к нему, попыталась разглядеть, где он хоть находится, что из себя представляет, но, увидев метку где-то в самом замороченном углу Зоны «Р», отметив, что там в потенциале лишь сплошные слова, мечты, фантазии, - кстати, вполне обычное явление для объектов в Зоне «Р», насколько я помню, - решила, что этот объект из разряда обычных ныне, за неимением лучшего, вроде как «гениальных болванок» Босса, а значит это - не горит, что с таким наплевательским отношением Босса к работе нашего сектора, я вполне имею право делать всё так, как мне удобно и тогда, когда мне удобно – всё равно никто не заметит. Кроме того, я свой уровень блюду, и, пусть раньше, пусть позже, но я всё сделаю как надо. Ведь я же – Умела-Я.
Хм, а что это там было про семь ангелов, на русском? На русском. Зона «Р». Выходит – вроде как знак. Выходит – надо бы мне заняться этим объектом, хоть вроде и неохота. Вообще неохота ничего делать. Всё стало совершенно рутинным и банальным. Вся та фантазия, которую раньше приходилось выплёскивать из себя, чтоб правильно оформить мизансцены и обстоятельства, теперь ни кому не нужна. Теперь всё строится на таких плоских схемах, что меня пару раз чуть не стошнило прямо на головы объектов, когда я обзирала результаты своих трудов, направляясь обратно Наверх, по месту службы. Теперь всё работает на трёх словах и двух с половиной действиях. Подбор оболочки под Миссию, если таковая необходима по обстоятельствам, а для спецпроектов раньше это было обязательным условием, перестал быть задачей требующей напряжения и особых знаний и навыков. Там, Внизу, сами собой сложились какие-то дичайшие критерии и параметры, которые, согласно сводкам «мелких» по Миссиям за последнее время, позволяют методом практически вольного тыка, обеспечивать необходимый, пусть и косенький, результат. И мне это противно. И скучно. Потому что я так не люблю, да и не умею. Мне всё время хочется всё устроить так, чтоб над объектом засияли облака, и небосвод раскололся и явил улыбающийся, довольный лик Босса: только так раньше работала Умела-Я.
Ну да ладно, сгоняю, посмотрю чего там с этим объектом в Зоне «Р», хотя уже сейчас меня всю скрючивает от одной мысли о том, что я там увижу. Ну, понеслись: серый воздух, серое небо, серая влага. Холодные дома. Холодные улицы. Холодный дом. Мелькнуло несколько «мелких», выглядящих так, будто они вот-вот растворяться в этом холоде и в этой серости, и ни я, ни Босс никогда так и не узнаем, зачем они кружили здесь. Они абсолютно не уместны в этом пейзаже. И уж совсем не уместна здесь я. Мне немного не по себе: ведь именно где-то здесь, в Зоне «Р» исчезли все дежурные. Исчезли так, что мы с Боссом так и не смогли понять, что произошло: первый исчез лет сто назад, растворившись в какой-то нелепейшей, невероятной дикости, которая выскользнула из рук Босса и громыхнулась именно здесь, неподалёку от этой вот промозглой улицы и серого дома. Я тогда подумала, что он бросил себя в этот изогнутый кровавой дугой хаос, в эту чрезвычайнейшую из ситуаций специально, пытаясь сбить её накал. Босс тогда промолчал. А второй исчез лет пятьдесят спустя опять здесь же, в этой Зоне «Р». И тогда мы все, кроме самых бесшабашных мелких, оставшихся Внизу, пытались удержать Босса от того, чтоб не разнести весь этот обезумевший сгусток страдания, который он сам же и создал, заигравшись с изящным набором ходов в своей на тот момент любимой стратегии. Я очень хорошо помню, как мой на тот момент единственный напарник умчался Вниз сияющей кометой, и было ясно, что ждать нам кого-либо обратно – напрасный труд. Потому что сам Босс тогда закрыл глаза на всё, что происходило здесь в этой бесконечно в своей невероятности Зоне «Р», и лишь когда все мелкие зашлись в истошном страдальческом крике, соизволил снизойти и явить милость. Но к тому моменту я уже осталась одна на всех фронтах – Умела-Я.
А вон и метка-маячок серебрится в туманном, блёклом свете неустойчивого, дрожащего то ли утра, то ли вечера. Что-то не по себе мне, ой как не по себе. Всё это почему-то тревожит меня, и я притормаживаю и делаю то, что давным-давно не делала: я растворяюсь в воздухе и втекаю в объект в такт его прерывистому дыханию. Я давно уже забила на все эти изыски, просто снимая слепок с объекта и прилаживая к нему Миссию по лекальным обстоятельствам: взгляд-улыбка-слово. Я давно уже перестала вроде бы изощряться и подыскивать особые невероятные конструкции для выполнения поставленной задачи. Но почему-то именно сегодня мне вдруг необходимо понять, чем же вот этот вот, неровно, нервно дышащий, мечущийся в каких-то непонятных мне пока тревогах и видениях объект так выделился, что Босс соизволил поставить именно здесь в этом убогом склепе свою метку. Метку, которая теперь вот привела сюда меня. И вот я уже мчусь по завёрнутому тугой чёрной, кипучей спиралью сну моего объекта, распластываюсь по раскиданным в закоулках его сна полутеням-полуобразами воспоминаний и страхов, протекаю в полудремотную россыпь его фантазий и…
…бесконечное количество дней без перерыва идёт дождь….
Знаете, а мне, похоже, безумно к лицу эта Миссия, и мне безотчетно уютно в её оболочке. И в объятиях, крепких объятиях сонно улыбающегося, уткнувшегося мне в шею Моего Объекта. Где-то очень далеко, в левом мизинце согнутой и переброшенной через него моей правой ноги я чувствую лёгкую вибрацию: это Босс бесится, рвёт и мечет. Пытается выдернуть меня обратно, Наверх. Но мне плевать. Я крепко прижимаюсь носом к небритой щеке и вдыхаю родной запах. Мне светло и спокойно. И еще я вдруг ясно понимаю, куда исчезли все остальные Дежурные. И я не могу их за это винить. Я и сама уже исчезла. Я растворилась в этом сером, промозглом городе, в этом холодном склепе, в этом самом замечательном и любимом из Объектов. И начхать на Босса. И начхать на то, что я знаю - мой неуёмный нрав рано или поздно заставит меня почувствовать, как щекотно пытаются пробиться сквозь оболочку крылья там, под лопатками. Моё любопытство заставит меня выглянуть из окна и оглядеть всё вокруг – по-новому. Примериться к этому теперь уже моему миру. И я, разумеется, упорхну. Но это произойдёт лишь тогда, когда меня накопится здесь, рядом с моим ласковым соней, ровно столько, что я сольюсь с ним навечно, навсегда. Когда я пропитаю собой и своей Любовью всю эту не самую совершенную, но так восхищающую его оболочку, - я его даже иногда ревную к ней, особенно, пардон, к левой груди. А, упорхнув, я отправлюсь в своё теперь уже совершенно самостоятельное, отдельное от Босса и его заданий странствие, потому что я не могу иначе теперь, после этого бесконечного дождя, в котором Мой странный, удивительный Объект разглядел и поцеловал не оболочку, а меня, именно меня. Дождя, после которого мне, именно мне, а не оболочке были подарены удивительные, нежные слова, восхитительные, ласковые прикосновения, страстные, парализующие волю и разум ночи. И я теперь точно знаю, что Он, этот хитрюга Наверху, всегда дурил нас всех, что Он вовсе не там, а здесь. И что, на самом деле, я – вовсе не Умела-Я. Я и есть Босс.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Фантастика все тексты конкурсных работ 1-23
© Copyright: Клуб Любителей Нескучной Литерат, 2002
Свидетельство о публикации №202091600089
Свидетельство о публикации №202091600089
Рецензии
Здравствуйте!
А почему нет обновления конкурсных работ?
Неужели за выходные ничего новенького не поступило?
Не в меру любопытная
Тургеневская Девушка 07.10.2002 12:13 • Заявить о нарушении
А почему нет обновления конкурсных работ?
Неужели за выходные ничего новенького не поступило?
Не в меру любопытная
Тургеневская Девушка 07.10.2002 12:13 • Заявить о нарушении
Нет,Девушка, за выходные ничего не было. Как я понял, по выходным на том адресе (где работы принимаются) никого не бывает. Ну а сегодня если чего и было за выходные нам пришлют и мы это дело подвесим. Вообще сегодня Последний день.
ТТихон
Клуб Любителей Нескучной Литерат 07.10.2002 12:29 Заявить о нарушении
ТТихон
Клуб Любителей Нескучной Литерат 07.10.2002 12:29 Заявить о нарушении
Кхм, вот именно, что последний.
По идее сегодня должен быть довольно мощный наплыв. В выходные-то народ поднапрягся...
Тургеневская Девушка 07.10.2002 12:52 Заявить о нарушении
По идее сегодня должен быть довольно мощный наплыв. В выходные-то народ поднапрягся...
Тургеневская Девушка 07.10.2002 12:52 Заявить о нарушении
Успокойтесь, девушка. Ежли чего будет - поместят.
Торкель Клюпп 07.10.2002 12:59 Заявить о нарушении
Торкель Клюпп 07.10.2002 12:59 Заявить о нарушении
На это произведение написано 12 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.