Плохой хороший врач

 Часть первая. ЖИЗНЬ МЕЖДУ ДЕЖУРСТВАМИ



...Сколько правды — столько и веры.
... У нас сложилась разветвлённая система заботы общества о человеке.
... Опережающими темпами растёт производство товаров народного потребления.

= М.С. Горбачёв. Материалы XIX Всесоюзной конференции Коммунистической партии Советского Союза. 1988 г. =

 =1=

... А закусить нечем! — рассказывал у входа в гастроном сутулый и выцветший,  сорта «вторсырьё» мужичок другому, такому же. Судя по внешнему виду, оба воняли хроническим похмельем. — Сбегали за жвачкой. Под жвачку хорошо пошла!
«Раньше на закуску сырок брали, — подумал Антон, — а теперь жвачку. Веяние времени. Интересно, сколько взяли? — Антон усмехнулся.— Одну резинку на всех? Как сырок в старину? А жевали — по очереди?»
Извечная российская тема: утром вспоминать, как вчера доставали зелье, чем закусывали. Впрочем, достать теперь не проблема. На каждом углу ларьки с питьём любого цвета, вкуса, калибра и... ядовитости. Стоимость общедоступная. Бутылка пива стоит как булка хлеба. Бутылка бормотухи — как два пива. Бутылка водки — как две бормотухи. Дерьмократия… туда её и обратно!
Десять лет назад Антон приехал работать в Балаково, волжский городок с двумя сотнями тысяч жителей, богатый стрижеными вязами и пирамидальными тополями. Сколько тогда Антону было? Тридцать один? Молодой, неженатый, спортивный...
Был застой, была продовольственная программа, была перестройка с ускорением, было обещание дать каждой семье по квартире... Много было обещаний. Борьба с пьянством была. Парадокс! Правители отнимали у народа лекарство, превращавшее беспросветную серость настоящего в розовый мираж будущего.
Болтовню Горбачёва про перестройку с ускорением народ слушал с любопытством, а запрет употребления спиртного в ресторанах и кафе вообще и на свадьбах и похоронах в частности Генеральному секретарю ЦК КПСС не простили.
Антон вспомнил, как однажды шёл мимо осаждённого толпой вино-водочного магазина.
Словно огромный водоворот, с гулом, шипением, воем и содроганием окрестностей стремящийся в узкую расщелину между скалами, людская толпа с криками, матом, стонами и женскими воплями ломилась к зарешеченной амбразуре раздаточного окошка. Толпа давилась, терзаемая жаждой получить вожделенные сине-зелёные бутылки с вонючей жидкостью, приносящей в души расслабление, успокоение и веру в щедро раздаваемые правителями обещания.
Несколько молодых парней, подняв собутыльника, бросили его как бревно-таран в сторону окошка-амбразуры. Парень упал на головы стоящих и по-пластунски, словно солдат по кочкам, пополз к окошку. Народ спрессовался так плотно, что провалиться вниз и быть затоптанным «подкидышу» не грозило.
Уцепившись одной рукой за решётку амбразуры, другой рукой парень впихнул в окошко помятые трёшки, пятёрки и талоны — своё право купить водку. Затем, как гранаты, стал швырять над толпой добытые бутылки. Его приятели с хохотом и улюлюканьем ловили питиё.
На четвереньках, упираясь локтями и коленками в людские плечи и головы, добытчик пополз в обратную сторону. На середине толпы провалился вниз и, растолкав стоящих здесь уже неплотно людей, возвратился к своим.
Милиционеры, дежурившие поодаль у «воронка», с презрительными улыбками поигрывали дубинками: драки нет, можно не вмешиваться. А свои талоны они отоварят после закрытия магазина.
Возвращаясь с работы домой, Антон прикупил на базаре авоську яблок. Он брезгливо обошёл толпу у магазина и, пройдя уже с квартал, услышал окрик:
— Эй, чувак!
Его догоняли два подвыпивших счастливца лет по двадцати пяти, с бутылками в руках.
— Какой раз вижу тебя на этой улице, — обратился один к Антону, — и такой ты из себя... — он скривился, будто нюхнул гадости, и покрутил в воздухе рукой, подыскивая слово попротивнее, — интеллигентненький! Вечно при пиджачке и в галстучке, с дипломатишком... Аж тошнит от твоей культурности!
Он блевотно скорчился, показывая, как сильно его тошнит от интеллигентности Антона.
— Ты кем работаешь? Бухгалтером, небось?
— Врачом, — доброжелательно, как и подобает человеку его профессии, ответил Антон, останавливаясь. «Антиинтеллигенты» преградили ему дорогу.
— Врачо-ом?! — подчёркнуто уважительно пропел первый.
— Яблочками-то угости, интеллигентик! А то…— угрожающе «накатил» на Антона другой, — …закусить нечем.
«Не спортсмены», — решил Антон, глянув на тощих сутулых противников.
Поливальная машина несколько минут назад освежила улицы водой. На проезжей части блестело множество лужиц, пахло мокрым асфальтом.
Антон выбрал место посуше, опустил сетку с яблоками на асфальт. Отступил на шаг, поставил сзади дипломат.
— Возьмите, — разрешил. И уточнил, — по одному.
— Жалко, что ли? — наигранно удивился первый выпивоха.
Держа две бутылки с водкой в одной руке, он толкнул ногой сетку. Яблоки покатились по асфальту. «Антиинтеллигент» взял яблоко из авоськи — оно ему чем-то не понравилось. Бросил яблоко на асфальт, потянулся за другим.
— Сказал же — по одному! — негромко выговорил Антон, и, не жалея, с полушага, словно пробивая штрафной, ударил наклонившегося парня ногой под челюсть.
Взмахнув руками, тот грохнулся навзничь. Одна бутылка раскололась, сивушная вонь испоганила парной запах мокрого асфальта. Другая бутылка с приглушённым звяканьем покатилась в сторону.
— Тебя тоже яблочками угостить? — спросил Антон вполголоса и шагнул в сторону другого «антиинтеллигента». — Тер-рпеть не могу хамья!
— Ладно, ладно, — бухарик поднял руку в защитном жесте, посмотрел на неподвижно лежащего приятеля, на откатившуюся в сторону бутылку с водкой. Подобрал бутылку, попытался поднять собутыльника. — Ты чё? Мы тебе чё плохого сделали-то? Ты ж ему мозги вышиб!
— Чего нет — того не вышибешь! — усмехнулся Антон. — Вызови скорую. Даст Бог, откачают – будет жить безобидным идиотом.
Подобрал яблоки и неторопливо пошёл своей дорогой.

 =2=

Да, десять лет назад Антон вернулся в родной город. Отработав по распределению четыре года в сельской районной больнице Татарии, он чувствовал себя молодым врачом приличной квалификации: оперировал аппендициты и грыжи, репонировал и гипсовал переломы, накладывал скелетное вытяжение, прекрасно владел методами инфильтрационной анестезии, или, как говорят в народе: заморозкой новокаином. А в коллективе такой огромной больницы, где только хирургия занимает современное четырёхэтажное здание, возможности профессионального роста почти безграничны.
В приподнятом настроении шёл к корпусам больничного городка, спрятавшимся за высоченными пирамидальными тополями. Изумрудные от утренней росы плакучие ивы водопадами листвы стекали в зеркало широкого пруда. Гулявшие по берегу люди в больничных халатах бросали в воду корочки хлеба. Огромные сазаны толстыми мордами толкали хлеб по поверхности, будто неторопливо играли в водное поло. Рыболовы, надеясь поймать сытых гигантов, стегали лесками длинных удилищ крупночешуйчатые спины.
Вокруг хирургического корпуса росло множество рябин. Не удержав изобилия плодов, стволы разламывались надвое. Деревья пламенели зреющими кистями, словно пятнами крови от кровотечения из ран-разломов.
В холле хирургического корпуса запахи йода, антисептиков и лекарств смешивались в специфичный коктейль, привычный, а потому незаметный для медиков, но бьющий в носы людей, с больницами не связанных. Больные и родственники группами по два-три человека стояли у окон, сидели в креслах-обоймах, какие обычно ставят в кинотеатрах и конференц-залах. Лица посетителей радостные или уважительно сочувствующие. Лица больных  озабочены необычностью их положения.
К тишине холла примешивались едва слышимые звуки шагов, приглушённые голоса медперсонала, больных и посетителей, какие-то далёкие позвякивания, поскрипывания.
То и дело навстречу Антону торопливо шли или обгоняли его мужчины и женщины в белых и светло-голубых халатах — врачи и медсёстры всегда куда-то торопятся.
Интересные у медиков лица, подумал Антон. Ни одного праздного, все словно о чём-то напряжённо думают.
— Извините, как мне найти главного хирурга? — спросил Антон одного из врачей.
— На четвёртом этаже, — указал в сторону лестницы врач на ходу.
Антон разыскал кабинет главного хирурга. Постучал, спросил разрешения войти. Представился. Почувствовал густой запах кофе.
Шеф, как почтительно называли главного хирурга подчинённые — вальяжный седоватый мужчина, одетый в глухой операционный халат зелёного цвета, — сидел за письменным столом, откинувшись в кресле и вытянув из-под стола ноги. На шее, сбившись на сторону, висела коричневая от многократных прожариваний в стерилизаторах операционная маска. Неторопливо протянул руку, взял со стола чашку.
Шеф пил дефицитный быстрорастворимый кофе из маленькой фарфоровой чашки, а не из стакана или из кружки, как обычно хлебала чай хирургическая братия.
«С утра — и уже после операции!» — уважительно подумал Антон.
Большой шкаф за спиной шефа ломился от медицинских книг. Книги стояли неровными рядами на полках, лежали друг на друге за стёклами шкафа, громоздились наверху, стопами высились на столе.
Книги, а, тем более, медицинские, для Антона были ценностью. Книгами, судя по беспорядку, здесь часто пользовались.
На диванчике напротив шефа пил кофе врач в повседневном халате. На подоконнике вольно полусидела, курила и скучающе поглядывала в окно лет пять назад растерявшая остатки молодости женщина с широкой полнеющей спиной, в простенькой юбке и кофте.
— Заходи, заходи, — по-свойски пригласил шеф Антона и указал на диван.
Антон присел.
— Как там больной после резекции лёгкого? — продолжил разговор шеф, обращаясь к своему хирургу.
— Стабильно. Из дренажей отделяемого меньше.
«Торакальной хирургией занимаются!» — поразился Антон. Грудную хирургию он считал верхом хирургического искусства.
Великолепный больничный парк, современный многоэтажный хирургический корпус, книжный арсенал шефа — это впечатляло! А грудная хирургия — она окончательно сразила Антона. За четыре года тихой жизни в районной больничке Антон отвык от городских масштабов.
Обговорив план лечения больного на сегодня, шеф отпустил коллегу, закурил, глянул на Антона.
— Та-ак… Значит, хирургом к нам.
Расслабившись после затяжки, помолчал.
— Это хорошо. Хирурги нам нужны. Где работал? В сельской ЦРБ? В сельских больницах работы много, практика большая. Какая статистика там у вас?
Антон недоумённо смотрел на шефа.
— Ну, — шеф сделал глубокую затяжку, не спеша дотянулся до пепельницы, стряхнул пепел с сигареты, пустил струю дыма в потолок, — процент смертности, послеоперационных осложнений...
Антон почувствовал себя струдентом-двоечником перед профессором, ждущим ответов на элементарные вопросы. А чёрт её знает, эту статистику! Статистикой у них в посёлке занимались главврач и завотделением. Да и то раз в год, кажется, стряпая годовые отчёты.
— Да я... вообще-то... статистикой не интересовался, — смущённо выдавил Антон.
— Ну-у, — шеф укоризненно посмотрел на женщину у окна и назидательно пожурил, — статистикой интересоваться надо. Статистика — великое дело! Ну, а вообще, где работал? В стационаре работал? Оперировал?
Антон оживился. Он вспомнил, как они — три молодых хирурга, у каждого из которых на счету было по полтора десятка самостоятельных аппендэктомий, да по два-три грыжесечения под бдительным контролем опытных хирургов, приехали в татарский посёлок. Главврач повёл их в отделение знакомить с местными хирургами. Завотделением и хирург-ординатор, он же по совместительству анестезиолог, работали здесь по пять-шесть лет и считались опытными «старичками». Ещё два хирурга, «отбыв» положенный по распределению срок, накануне уволились и уехали.
Лето заканчивалось, а коллегам хотелось отдохнуть по теплу. Поэтому, спросив, умеет ли молодёжь оперировать грыжи и аппендициты, они авторитетно заявили главврачу:
— Справятся!
Вечерним автобусом «старички» уехали в Казань.
А на вторую или третью ночь в отделение поступил больной с непроходимостью кишечника. Пришлось вызывать анестезиолога из соседнего городка. Опытный анестезиолог во время операции подсказывал, что и как лучше делать. Операция закончилась удачно. Но зарплатой соседа-анестезиолога их больница не отблагодарила, и в дальнейшем на телефонные просьбы прислать анестезиолога им отвечали:
— Он у нас тоже один, и сейчас сильно занят.
Потом привезли прободную язву желудка. Молодые хирурги, каждый из которых всего лишь по паре раз ассистировал на подобных операциях, оперировали под местной анестезией. В наше-то время прободную язву оперировать «под новокаином»! Печальный исход стал бы их профессиональным самоубийством. На подобное безрассудство, на большую полостную операцию под местным обезболиванием могла решиться только молодёжь. Они ведь помнили, что в подобных случаях «промедление смерти подобно», как учили институтские профессора.
Хирурги поопытнее оперировать прободную язву желудка под местной анестезией вряд ли решились бы. Слишком велик операционный риск. Поставили бы капельницы, вызвали санавиацию, отправили «тяжелеющего» больного в областную клинику... Успели бы его спасти или нет — дело третье. И никто никого бы не осудил: всё по инструкции!
Молодёжь — народ горячий. Один, разложив на подоконнике операционной руководство отца советского обезболивания методом новокаиновой инфильтрации профессора Вишневского альбомного формата в два пальца толщиной, и ещё более толстый том по оперативной хирургии, был штурманом и мозговым центром операции, двое оперировали.
Потом подобным же образом оперировали холецистит. Потом ещё раз непроходимость. Со временем учебники на подоконнике оставались лежать только для подстраховки, оперативная техника под местным обезболиванием была освоена.
То было в деревне. А здесь — город!
Антон вернулся из секундных воспоминаний в реальность.
— Конечно, оперировал! Аппендициты, грыжи. Два раза непроходимость. Один раз прободную язву. Я в основном травмой занимался, а хирургией — экстренно, на дежурствах, — попытался оправдать малое количество собственных операций Антон.
— Травмой — это хорошо, — неторопливо одобрил деятельность Антона шеф. — Ну а в травматологии что оперировал?
— Остеосинтез ключицы делал, перелом надколенника пару раз, разрыв сухожилия бицепса один раз сшивал. Переломовывих таранной кости со смещением один раз был, очень удачно вправил, — решил похвастать редким случаем Антон. — Полное выздоровление. Аппарат Илизарова накладывал. Один раз.
Антон сник. Он почувствовал, что перечисление сельских «разов» выглядит смехотворно. Даже женщина, оторвавшись от созерцания паркового великолепия, с любопытством слушала перечисление Антоновых деяний.
— Аппарат Илизарова — это вещь! — похвалил шеф. — Медицинскую периодику читаешь? В последнем номере «Ортопедии и травматологии» интересная статья была…
Из-за переезда и переадресовки последние номера медицинских журналов Антона ещё не нашли.
— Да вот... переезд... Последние номера не успел...
Шеф затушил окурок о пепельницу и, потеряв интерес к профессиональной дееспособности Антона, перешёл к тестированию его культурно-личностных характеристик.
— Ну, а, кроме медицины, чем занимаешься? Спиртным балуешься? По праздникам, по чуть-чуть? — шеф изобразил пальцами «чуть-чуть» и заговорщицки подмигнул.
— Нет, я почти не пью. Я бегом занимаюсь... русским, — чистосердечно «признался» Антон.
— Как это, русским? — залюбопытствовал шеф. — Что, бывает ещё иностранный бег?
— Ну, зимой — раздетым.
— В трусах, что ли, — смеха ради спросил шеф.
— Да, — серьёзно подтвердил Антон.
— Гляди-ка, почти не пьёт! Хирург и... почти… Спортом занимается!
Шеф недоверчиво качнул головой и обратился к женщине на подоконнике:
— Ты поняла? Спортсмен! Зимой… В трусах!
Побарабанил пальцами по крышке стола.
— Бегом, значит, увлекаешься. Не пьёшь... А женщинами-то интересуешься? Ты вообще, женат?
Главный хирург будто намерился выпытать у Антона хоть одну нормальную для хирурга черту характера или вредную привычку.
— Нет ещё.
— Ещё... Не был ни разу, что ли? — в очередной раз удивился шеф.
— Ни разу, — с извинительной улыбкой подтвердил Антон и сожалеюще шевельнул руками.
— Ты бегом-то занимаешься — для здоровья или... от инфаркта? — издалека прозондировал шеф причину холостяцкой жизни Антона.
— Я совершенно здоров. На велосипеде ездил из Саратова в Москву, в Киев, в Сочи.
— Ты смотри, — шеф недоверчиво хмыкнул и одобрительно глянул на женщину с подоконника. — Спортсмен, здоров, ни разу женат не был... Ну а женщин-то, хоть, — шеф снова обратился к Антону, — женщин — любишь?
Антона озадачил этот настойчивый вопрос.
— Ну... По необходимости, — невпопад ответил он. И подумал: «Может шеф опасается, что я... неправильной ориентации?»
— Нет, ты посмотри на него! — в восторге от такого ответа шеф снова обратился к женщине. — По необходимости! Ну, — шеф повернулся к Антону, — при необходимости обращайся по этому делу к Тамаре. Тамара секретарь у главврача, важный человек, поможет.
Тамару представление ни в малой степени не смутило. А Антон, и так озадаченный местными масштабами, оторопел окончательно.
— Чем ещё увлекаешься? — шеф закурил новую сигарету. — Книги читаешь? Стихи любишь? Что читал в последнее время?
От неординарно складывающегося разговора все книги с их авторами высыпались из головы Антона. Он тужился вспомнить, кого же из поэтов любил на самом деле.
— Ахматову, Цветаеву, восточных поэтов...
— Цветаеву — это хорошо. Я тоже люблю Цветаеву. Я книги Цветаевой собираю. У тебя что есть? Принеси посмотреть.
— Конечно, — с удивлением пообещал Антон.
— Ну ладно, — главный хирург, похоже, отдохнул, позабавился разговором с молодым коллегой. — Работать будешь в травмпункте. Сходишь к заведующему, скажешь — я прислал. Жить есть где?
— Вообще-то... нет. У родственников пока.
Главный хирург подвинул к себе телефон, созвонился с каким-то промышленным начальником.
— Зайдёшь в управление ГЭСстроя, в этот кабинет к этому человеку, — он нацарапал на листке бумаги несколько слов и подал записку Антону, — тебе выпишут ордер в общежитие. Ну, иди, устраивайся.
Шеф протянул руку для прощального рукопожатия.
Обескураженный, озадаченный и подавленный Антон вышел из кабинета. Собственные знания и опыт четырёх лет работы теперь казались ему мизерными. Грудная хирургия! «По этому делу обратиться к Тамаре... Какие стихи любишь?» — всплывали в голове Антона обрывки разговора с главным хирургом. Шутил он или серьёзно говорил?

=3=

Какой-то зам в управлении ГЭСстроя выписал Антону ордер в общежитие на улице Шевченко.
Вообще-то Антон надеялся на общежитие медиков неподалёку от больницы — там свой народ, привычная атмосфера. Рабочее же общежитие в неблагополучном микрорайоне, где на улицах и во дворах по вечерам бродили то ли условно-заключенные, то ли досрочно-освобождённые типы в чёрных спецовках и фуфайках, Антона не обрадовало.
В глубине микрорайона, рядом с гостиницей «Светлана», из открытых окон которой разносился специфический блатной жаргон и магнитофонные записи Высоцкого, Антон отыскал ободранную пятиэтажку «своего» общежития.
«Барак «Мурка», — мрачно обругал «гостиницу» Антон.
Неприятное соседство.
Центральный вход искомого общежития был забит — в прямом смысле — нестругаными досками, а впуск-выпуск «контингента» осуществлялся через запасный вход с торца здания.
На торцовом крыльце трое молодых пролетариев навеселе обхаживали облокотившуюся на перила и грызущую семечки крепкую девушку. Чуть ли не пуская слюни от желаний, пролетарии откровенно жадными взглядами щупали аппетитные округлости девушки, продолжавшие подчёркнуто кошачий изгиб спины. Девушка лениво отбрёхивалась от сальностей ухажёров.
Оказалось, девушка и есть администратор. Зовут Татьяной.
Прочитав документы Антона, Татьяна удивилась, что новый жилец — врач, что не женат, что будет жить у них:
— Как же вы у нас? Вам ведь иногда и... почитать надо?
Даже она это понимает, невесело подумал Антон, окончательно утвердившись в мысли, что рабочее общежитие — место не для повышения интеллектуальности, и обречённо развёл руками. Буду запираться в комнате, читать, решил он про себя, а к шуму в коридорах мы привычны со студенческих времён.
Однажды в студенчестве к Антону в общежитие приехал отец.
— Тихо у вас, — заметил он, выкладывая из сумок продовольственное подкрепление к сессии.
Антон с друзьями переглянулись, молча улыбнулись. Студенчество, вернувшись с занятий, дремало.
Отца, уставшего с дороги, часам к шести вечера разморило, и он прилёг отдохнуть.
Шесть часов — время вечернего пробуждения общежития. Из нескольких комнат одновременно протрубили фанфары, призывая смотреть бодрые теленовости об очередных победах социализма в стране и в мире. В длинном, как центральная улица, коридоре захлопали двери. Кто-то громко «распевался» в туалете. Кто-то гомерически хохотал в умывалке. На кухне ругались по поводу незаконно занятой горелки. Один магнитофон голосом Леонтьева кричал песню о дельтоплане, другой, голосом Пугачёвой хохотал об арлекине. Шум набирал силу.
Отец ворочался на кровати и, даже усталый, не мог уснуть.
— Как вы в таком гвалте учите? — удивлялся он, поглядывая на невозмутимо готовившихся к экзаменам студентов.
Вдруг из коридора донёсся взрыв хохота, затем жуткий скрежет металла по камню, восторженные крики и улюлюканье. Отца как пружиной подбросило с кровати. Антон с друзьями лишь на мгновение оторвались от книг и посмотрели в сторону двери. Один жилец вышел в коридор узнать, в чём дело, и скоро вернулся.
— Старшекурсники по случаю сдачи экзаменов устроили гонки по коридору.
Оказалось, что хирурги посадили в таз своего и тащили за верёвки — это была двухмоторная «Формула». Педиатры свалили на бок тумбочку и запихали внутрь своего «педика» — это был танк. Хотели толкать с закрытым люком, чтобы враги гранатой не подорвали, но танкист в башню не уместился. Пришлось дверцу выломать.
— Кто победил? — с интересом полюбопытствовали слушатели.
— Хирурги на «Формуле», естественно, — серьёзно ответил свидетель гонок.— У танка дно вывалилось. «Педики» в наказание за проигрыш спустили танкиста вниз по лестнице. В поломанном танке.
Студенты продолжили чтение.
По такому же длинному, как в студенческом общежитии, коридору, Антон с Татьяной шли за постельными принадлежностями. Из двери общественной кухни пахнуло чем-то прокисше-невкусным.
— Могу предложить только трёхместную комнату, — сообщила Татьяна.— Там ребята малопьющие, спокойные, часто куда-то уезжают. Стоимость проживания — четырнадцать рублей в месяц.
«В трёхместную?! — поразился Антон. — Быть третьим в коллективе, где лучший способ отдыха — посидеть «на троих»? Да и цена... Обычно в любом общежитии место стоило около трёх рублей. Четырнадцать рублей при зарплате в сто пятнадцать — это не мало.
— В семьдесят шестую поселю вас. Ребята до понедельника уехали, вы за это время обвыкнитесь.
На складе взяли жиденькое байковое одеяло, посеревшие от общежитейской жизни простыни, пошли по лестнице наверх.
— Ах, Таня, Таня, Танечка... — раскрыв руки для объятий, блатным манером запел и завилял задом шедший на полусогнутых ногах навстречу Татьяне молодой парень. Застиранная, точнее — не простиранная футболка и затасканные джинсы с грязно-жёлтыми потёртостями на коленях и других местах, почему-то заставили Антона вспомнить присказку нищих: «Сами мы не местные, помогите, чем можете!..»
— Отвали! — огрызнулась Татьяна, и парень в последний миг отступил к стене, освободив проход, слегка наклонил голову и с подобострастной улыбкой показал руками:
— Па-ажалста!
На третьем этаже, где была семьдесят шестая комната, в умывалке, мимо открытой двери которой проходили Антон и Татьяна, двое пьяных, уцепив друг друга за отвороты спецовок — похоже, больше для устойчивости, чем со зла — топтались на месте, сопели и высказывали обоюдные неудовольствия:
— Ты, …с-сволочь...
— Я… — сволочь? Да я… тебя...
— Ты… — меня?
— Я! …Тебя!
В сумрачном коридоре было прохладно, пахло застоялой сыростью.
— А ну, алкаши несчастные! — подскочила к пьяным Татьяна, толкнула одного плечом, другого руками. — А ну разойдись! Разойдись, я сказала!
— Т-ты чё, Т-танёк? — едва удержавшись на ногах от толчков, отцепился один пьяный от другого, с трудом, как после тяжёлого сна, поднял мутные глаза на подошедших. — Да мы шу-ути-им!
— Мы шу-утим... — покачиваясь и улыбаясь мультяшной идиотской улыбкой, подтвердил другой.
— Пошли? — спросил первый у второго, подняв руку. — У меня есть.
— Пошли, — согласился второй, тоже поднял руку. — Коли есть.
Столкнувшись уже в дружеском полуобьятии, пьяные зашатались по коридору.
— Не боитесь? — спросил Антон у Татьяны, кивнув в сторону пьяных.
— Кого? Их? — презрительно сощурила глаза Татьяна. — Я с ними не пью, я с ними не сплю — чего бояться? А кто выступит — сдам в милицию или в вытрезвитель. Они же все под газом, когда не на работе! Или нарушение режима оформлю — вылетит из общаги и жилья нигде не получит. Наша общага — как распределитель: живёт человек спокойно — получит жильё поприличнее, плохо ведёт себя — осядет здесь до скончания века. А может и вылететь.
«Значит, в приёмник-распределитель попал, — подумал Антон. — Нормалёк, доктор!»
— Ваша комната.
Татьяна открыла дверь, по-хозяйски отодвинула в сторону ведро с мусором, отшвырнула башмак.
Антон шагнул в потревоженный открывшейся дверью нежилой воздух с примесью давнишних запахов табачного дыма, дешёваго вина и пыли.
Три кровати вдоль стен, стол у окна, шифоньер рядом с дверью, тумбочки между кроватей, стулья. Пол с драным линолеумом подметён. Кровати небрежно заправлены выцветшими госодеялами.
— Располагайтесь. — Татьяна бросила бельё на кровать с голым матрасом. — Будете уходить, ключ оставляйте на вахте.
Татьяна ушла.
Антон сел на отведённую ему койку.
У шифоньера напротив стояли пустые бутылки из-под вина и водки.
«Охо-хо! А эта тумбочка, похоже, моя». Антон открыл дверцу. Тараканы с шуршанием юркнули в щели. Полки валялись на дне, там же приклонились две бутылки из-под портвейна. «Да-а... Хождение доктора в люди. Литературу будешь читать специальную, анатомию с хирургией, умные медицинские журналы... Изучать, где застрянут карманные часы, если их на Пасху вместо крашеного яичка алкаш проглотит... Неужели советский врач не имеет права хотя бы на однокомнатную конуру в заплёванном общежитии? Надо сходить за вещами, за книгами...»
Антон вышел в коридор, запер дверь.
Из общей кухни быстрым шагом вышел сутулый здоровяк. Близко ко рту держал сковородку, торопливо хватал с неё что-то руками, жадно ел.
— Ты чё, Федька, ты чё! — семенил за ним сухонький пожилой мужичёк с небритой физиономией, в линялых, обвисших на коленях и тощем заду спортивных штанах. — Моя сковородка-то, отдай!
— Кто сказал — твоя? На ней не написано. У меня такая же.
— Я ведь жратву греть ставил... — пытался отстоять своё мужичок.
— Я утром тоже ставил, забыл снять, — уходил вдоль по коридору Федька, доедая чужое.

Вечером общежитие, как и положено любому общежитию, гудело допоздна. Музыка транзисторов, проигрывателей, магнитофонов смешивалась в малопонятную какофонию. Жильцы время от времени смачным матом на весь этаж изливали чувства: кто со скуки, кто от радости, кто, злясь на кого-то.
«Вот и пригласи в гости, молодой-холостой доктор, интеллигентную докторицу али учителку», — усмехнулся Антон.
Ночью проснулся от шума очередной разборки. Кто-то на кого-то орал матом, кто-то кого-то матом успокаивал, кто-то матом же оправдывался.

=4=

Толком не выспавшись, далеко не с праздничным настроением, утром Антон отправился устраиваться на работу в травмпункт.
Отыскал заведующего, сказал, что главный хирург послал к ним.
— Зачем посылает? — удивился заведующий. — У нас мест нет, всё занято.
— И что же делать? — поскучнел Антон.
— Ну что... Возвращайся в стационар, шеф ещё что-нибудь предложит.
Антон поехал в больницу. Долго сидел в больничном парке, любовался пламенеющей рябиной, ждал, пока главный выйдет из операционной.
— Ну, как же нет мест? — удивился главный хирург. — Ты иди в травмпункт, я позвоню, переговорю с заведующим.
Время близилось к обеду, идти в травмпункт было поздно, и Антон решил навестить школьного приятеля, который несколько лет назад работал в горкоме комсомола.
В горкоме Антон наугад постучал в какую-то дверь, спросил у недовольно посмотревших на него девушек, где найти Королёва Михаила. Девушки подобрели и с улыбками сообщили, что Миша теперь работает в горкоме партии.
Антон поехал в горком партии. Молодец Мишка, вон как девчонки разулыбались, вспоминая его. Умеет со слабым полом работать.
Побродив по огромному зданию-дворцу горкома, Антон нашёл дверь с табличкой «Королёв М.В.», вошёл.
— О-о, сколько лет, сколько зим! — поднялся из-за стола, заваленного бумагами, Мишка.
«Интересно, чем они занимаются, — подумал Антон, озирая просторный кабинет. — Целыми днями протоколы пишут?»
Улыбаясь, пожали друг другу руки, сели.
— Похоже, насовсем вернулся, — угадал Мишка. — На работу устроился? Где жить будешь?
— На работу устраиваюсь. Жить буду в общежитии на Шевченко.
— Там же алкаши и уголовники! — удивился Мишка. — Ну да тебе с ними не пить. В комнате запрёшься...
— В комнате я третий, — усмехнулся Антон.
— Тебя, врача, в трёхместную комнату?! — ткнул пальцем в грудь Антону поражённый Мишка.— Да-а... Ну ладно, — решил он, немного подумав, — сестра моей жены с мужем на всё лето в плаванье ушла — он у неё речник… Поживёшь в их комнате, в малосемейке… А тм что-нибудь организуем.
— Нет, ну... — попытался возразить Антон.
— Не нукай, свои люди, сочтёмся. Я к тебе тоже что-нибудь лечить приду. И родственников приведу. Не выгонишь? — Мишка скептически глянул на Антона.
— Не выгоню.
— А потом... Мне цветы там поручили поливать, а я... Некогда, в общем. Иногда, правда, «цветочницу» привожу. Так что теперь садоводством ты займёшься. А мне изредка ключ будешь давать, чтобы я со «специалистками» твою работу проверял.
— Ну, хорошо, — согласился Антон. — Ты, я гляжу, на повышение пошёл? — он обвёл руками кабинет. — За какие заслуги?
— Да, здесь возможностей побольше, знакомые покрупнее. Сейчас без знакомств тяжело, ничего не достанешь, ничего не пробьёшь, — с усталой озабоченностью кивнул Мишка. — Как сюда попал? Ну, в комсомоле я в оргсекторе сидел, придумал эффективную систему учёта. К нам даже из соседних областей приезжали за опытом! — Мишка гордо поднял палец. — Ну, вот на этой волне и поднялся в «белый дом». Здесь тоже учётом занимаюсь. Всех секретарей держу... — он сжал кулак и опустил руку под стол, показывая, как и за что держит секретарей. — Отсюда тоже пора уходить. Знакомства налажены... Залезть выше в этом курятнике трудно, все жердочки заняты. Петух крепко сидит, перемен не ожидается.
Мишка задумался.
— И куда думаешь? На производство? — засомневался своему вопросу Антон.
— Смеёшься? Я же автофакультет закончил. Хочу в автосервис податься. Золотое дно!
«Кем? Инженером? — подумал Антон, но спрашивать не стал. — У тебя опыта — с гулькин нос. Всё забыл уже без практики».
— У нас за директором автосервиса слушок идёт, что нечист на руку. А недавно гаишники сняли его с машины в дымину пьяного, с пьяными девками. Папе, естественно, доложили.
— Это кому?
— Первому секретарю. Шефу моему. Ему по утрам про ночные грехи всех городских начальников докладывают. Папа недоволен. Я ему мимоходом идейку подбросил: туда, мол, надо своего человека, из горкома. Теперь жду, пока моя идейка у папы в голове сварится. А как сварится, он её за свою выдаст. Ну а свои идеи папа в жизнь претворяет жёстко! Тут как в бильярде: «свой» шар тихонечко пошлёшь вскользь, он толкнёт «чужого» — и в лузу. Будешь бить в лоб, да с размаху — промажешь или «чужого» загонишь, — проиллюстрировал свою тактику Мишка.
— Так ты метишь на место директора автостанции? — поразился Антон.
— Ну не слесаря же, — ухмыльнулся Мишка.
— А почему думаешь, что папа выберет тебя?
— А кого ещё? У меня одного автофакультет. Остальные — гуманитарии. Учителя, да партшкольники. Немного строителей есть. Я у папы на хорошем счету — доклады-выступления ему пишу...
Мишка помолчал.
— Ну ладно. Скоро обеденный перерыв, я отвезу тебя, покажу, где будешь жить.
Через некоторое время Мишка отвёл Антона в подвал «белого дома», в горкомовский гараж, усадил в новенькую «копейку».
— Твоя машина?
— Моя. Ко всем родственникам в долги влез. Да пока работаю здесь, надо было брать. Другого случая, возможно, не представится. По вечерам теперь левачу. Анекдот! Инструктор горкома партии на извозе подрабатывает! Папа узнает — выгонит. А как долги возвращать? — вздохнул Мишка. — Зато гараж дармовой! — снова перешёл он на оптимистический лад.
Выехали на улицу.
— Живу рядом, вон в том доме, средний подъезд, восемьдесят восьмая квартира, легко запомнить. Приходи в гости, жена будет рада.
Забрали из общежития на Шевченко вещи, поехали в малосемейку.
Новая девятиэтажка общежития стояла в ухоженном, с зелёными скверами, жилом массиве.
— Поживёшь пока здесь, — показал чистенькую, по домашнему обставленную комнату Мишка, — потом организуем тебе жильё. Сначала такую же, а потом и однокомнатную квартиру. Есть у меня знакомый на атомной станции, поможет. Слушай, — Мишка задумался. — Давай сегодня расслабимся по случаю твоего приезда. У меня на лыжной базе сторож знакомый — попаримся в сауне, шашлычками побалуемся.
— Так мяса же нет, — Антон вспомнил неимоверную пустоту магазинных прилавков.
— Мясо не проблема. На мясокомбинат заскочим, к парторгу зайду, даст... — Мишка опять задумался. — Сейчас в городе сёстры Самылкины — их пригласим.
Мишка выжидающе посмотрел на Антона.
С Самылкиными, одноклассницами-близняшками, они в школьные времена дружили. Сёстры, как и Антон, закончили мединститут, работали в разных концах Союза.
— А... жена?
— Да я часто задерживаюсь по делам, привыкла. Ну, естественно, её извещать об отдыхе не обязательно.
Съездили на мясокомбинат. Мишка неторопливо сходил в проходную, возвратился с толстеньким пакетом. Потом с «тыла» заехали в какой-то гастроном. Мишка принёс пару бутылок сухого вина, которого на прилавках магазинов Антон не видел со студенчества, несколько бутылок пива, коробку конфет, ещё какой-то свёрток. Антон полез в карман за кошельком.
— Сегодня я угощаю, — остановил его Мишка. — Отвезу тебя на базу, приготовишь всё к шашлыкам, а я срочные дела утрясу и привезу сестёр.
По плотине ГЭС переехали через Волгу и километров через пять въехали в ворота базы отдыха какого-то завода, расположенной в перелесках на берегу реки. Мишка переговорил со сторожем и повёл машину вглубь территории к разнокалиберным зданиям.
— Здесь сауна, здесь бассейн, здесь бильярд, здесь можно посмотреть телевизор, — указывал Мишка на постройки вокруг основного здания, шагая к площадке, на которой стояли несколько мангалов, лежали сухие коряжины для дров. — Здесь огонёк разведём... Мясо и лук порежь, в банку сложи, посоли, полбутылки вина влей, за час к шашлыку будет готово. Да мелко не строгай! — остерёг. — Вот такими кусками, — чиркнул по основаниям трёх пальцев.
Пахло дубовыми вениками, скошенной травой. Со всех сторон доносилось птичье чириканье, посвистывание. В небе журчал невидимый жаворонок. Вдалеке, на шоссе глухо урчали автомобили.
На дороге, ведущей к сауне, показались две «Волги».
— А это что за явление? — недовольно проворчал Мишка. — Хозяин с родственниками по пятницам отдыхает...
— Хозяин — это кто?
— Директор завода... О, да это свои мужики! – облегчённо воскликнул и радостно всплеснул руками Мишка, увидев знакомые лица. — Это ребята из отдела.
— Из какого отдела?
— Видел вывески, на которых крупно написано: городской отдел? И мелко, почти невидимо: комитет госбезопасности. Это кэгэбэшники местные. Я их знаю, отдыхали как-то вместе на катере... Катер чуть не утопили.
Мишка пошёл к остановившимся поодаль машинам. Из каждой «Волги» вылезли по четыре крепких парня, затем появились три девушки.
Подойдя к приехавшим, Мишка по-свойски, за руки, поздоровался с парнями, на дам не взглянул. Немного поговорили, похохотали, вероятно, вспоминая, как они чуть не утопили катер, затем Мишка вернулся к Антону.
— Ребята попросились на три часа отдохнуть. Тёлок, вон, привезли. «На задание». Они у них «подсадными утками» подрабатывают. Ну и ребята иногда ими пользуются. Нам всё равно ждать. Уступим? Ты пока отдохни здесь, воздухом подыши, телевизор посмотри. Хочешь — к ним подключайся, они люди не жадные, поделятся, чем и кем богаты. У них товар качественный, проверенный, для себя отбирают, — хохотнул Мишка и подмигнул Антону.
— Дрова не руби, они ребята здоровые, на неделю нарубят.
Мишка посмотрел на часы.
— В общем, без пяти восемь они уезжают, а в восемь подъезжаю я с сёстрами.
— Прямо-таки, без пяти и уедут? — сильно засомневался Антон, наблюдая, как из багажников выгружается неимоверное количество водки, пива и не очень много закуски.
— Я же договорился, — без тени сомнения успокоил Мишка. — Можешь часы по ним проверить. Ну, отдыхай, а я поехал.
Мишка направился к своей машине, что-то мимоходом сказал хлопотавшим парням, те от души заржали.
Дамы тесной кучкой стояли поодаль, скрестив руки на грудях, словно замёрзнув, скучающе озирали окрестности, и время от времени искоса поглядывали на приготовления. Можно было подумать, что к этой канители они отношения не имеют.
Антон развернул пакеты со снедью, порезал мясо, почистил лук, заложил всё в банку, залил вином.
Подошли парни из отдела, поздоровались, принялись за работу. За пару минут наворотили гору дров, распалили мангал, да так, что к нему подойти стало невозможно. Едва пламя утихло, сунули в мангал мясо на шампурах. Выпили по бутылке пива, выдернули из огня шампуры с опалённым до сажи мясом, гурьбой направились в сауну.
Антон остался у огня один.
Начинало смеркаться. Закатный край неба, мутно подёрнутый облаками, окрасился в сочно-багровый цвет, предвещая ветреную погоду на завтра. Между багровым и голубым небо вдруг окрасилось лазурью. Редкое явление, заметил Антон. Он читал где-то об этом.
Антон с удовольствием слушал тишину, по которой уже соскучился в городском шуме. Трели сверчков и кузнечиков напомнили о детстве, проведённом в деревне.
Комары надоедали. Антон решил сходить в домик, посмотреть телевизор.

Атмосфера в домике загустела от паров спирта и гормонов.
Два изрядно подпитых парня стояли у входа, хлопали друг друга по плечам, тыкали пальцами и кулаками в груди и животы, покачивались от толчков и сталкивались лбами. Столкнувшись — горячо обнимались, словно после долгой разлуки, громко что-то доказывали друг другу. Говорили вразнобой и одновременно, не слушая собеседника.
Третий парень с сигаретой в одной руке и бутылкой пива в другой сидел в кресле перед телевизором.
Ещё двое играли в бильярд. Посреди стола стояла бутылка водки, накрытая стаканом, в которую старались не попасть шарами при ударах. Тот, кто забивал в лузу шар, плескал в стакан водки и выпивал.
— Заходи, — пригласил один из бильярдистов. — Выпьешь?
— Своих подожду, — отказался Антон и сел в кресло перед телевизором.
— Пиво будешь? — спросил тот, что с пивом.
— Пока нет, — и здесь отказался Антон.
Из парной доносились оханья и уханья парней.
«Славно парятся!» — одобрительно подумал Антон.
Послышались повизгиванья и оханья дам.
«Там, похоже, не парятся, там... хм... жарятся».
Дверь парилки с грохотом распахнулась, из неё вывалились двое парней.
— Следующие!
— Как там бабы? — поинтересовались от бильярда.
— Гор-рячие! — пошатнулся один напарившийся.
— О, крепкие! Велели загонять следующую партию, — в одобрительном жесте поднял вверх большой палец другой парень.
Из парилки выскочил ещё один «запарившийся».
— Следующие! Идите быстрее, а то девки перегреются!
«Первая смена» с жадностью ухватилась за пивные бутылки. Двое у бильярда переглянулись.
— Пойдём, что ли?
— Давай сходим. Мужики, кто с нами?
Парень у телевизора лениво отмахнулся. Спорщики даже не обратили внимания на происходящее.
— Сходи... — хмыкнул сосед-телезритель Антону. — У нас бесплатно.
— Своих подожду, — без задней мысли сказал Антон.
— Подожди, — согласился сосед. — Мишка толк в бабах знает.
Из парной вышла небрежно завёрнутая в простыню девица, оставшаяся, похоже, без партнёра. Её слегка пошатывало. На лице полное отсутствие каких-либо эмоций. Подошла к сидевшему у телевизора, ухватилась за пивную бутылку в его руке.
— Д-дай!
— Отвали! — выдернул бутылку парень. — В ящике возьми, там полно.
Девица взяла не начатую бутылку, протянула Антону, жалобно попросила:
— Открой, а?

Прошло сколько-то времени. «Отдельщики» допили всё пиво и почти всю водку. Пустые бутылки тесными кучками толпились на столиках, неровными шеренгами разбегались вдоль стен.
В очередной раз очередная партия сходила в парилку, затем все полезли отмокать в ледяной бассейн.
Но вот тот, который с самого начала сидел у телевизора, посмотрел на часы и скомандовал:
— Ребятки, время! Собираться!
Антон тоже посмотрел на часы: без пятнадцати восемь.
Пошатываясь, натыкаясь друг на друга и на мебель, парни сгребали со столиков в сумки остатки шашлыков, куски хлеба, открытые консервы, пустые и недопитые бутылки. Через пару минут на столах остались только лужицы пива и хлебные крошки.
Кое-как напялив одежду, безуспешно пытаясь запеть песню, все вывалились на улицу, побросали сумки в багажники.
Довольные отдыхом, и, не желая расставаться с друзьями-приятелями даже на время поездки домой, попытались вдесятером втиснуться в кабину одной «Волги», чего им, к общему удивлению, не удалось. Пришлось вспоминать, кто с кем сидел, когда ехали сюда.
Заурчали моторы, машины тронулись, и, выписывая по дороге синусоиды, поехали к воротам базы. А навстречу уже светил фарами Мишкин «Жигуль».
«Ну, народ! Отработали систему! Точны до минуты!» — восхитился Антон.
«Жигуль» подкатил к домику. Дверцы открылись, вышел Мишка, вышли Людмила с Татьяной.
Антон не видел сестёр лет уже десять. Не сильно изменились: такие же спортивные, живые и весёлые, как в школьные времена.
Радостно улыбаясь, чмокнули друг друга в щёки. Давние симпатии ещё не угасли. Татьяна в школе, помнится, симпатизировала Антону, а Мишка серьёзно ухаживал за Людмилой. Но та его ухаживаний не приняла.
Обмениваясь новостями последних десяти лет, пошли к горевшему ещё мангалу.
Антон разложил припасы. Женщины принялись нанизывать мясо на шампуры, мужчины пошли в домик наводить порядок.
— Повестка дня такая, — объявил Мишка. — Стимулируем женщин винцом, потом разогреваем в сауне, а потом... после взбадривания контрастным бассейном, дело дойдёт и до более тесных отношений.
— Да ну... — засомневался Антон. — У нас же... приятельские отношения.
— Все приятельские отношения на природе обязательно переходят в сношения, — схохмил Мишка. — Людмила с мужем живёт так себе, Татьяна, слышал, тоже от своего не в восторге. Надо женщин раскрутить. Носом ткнуть в красивую жизнь!
«Понятно, — подумал Антон. — До сих пор не можешь простить школьной отставки. Надеешься сейчас наверстать упущенное. Зряшной будет твоя канитель!»
Протерев столы, вернулись к одноклассницам.
Профессионально, над тлеющими углями, Мишка пожарил шашлыки.
Выпили немного вина за встречу. Мишка едва пригубил, сославшись, что за рулём. Поболтали про жизнь. Врачи, как всегда, соскользнули на медицинские темы.
— Ну, — засмеялся Мишка, — два медика встретятся — разговоров про медицину не оберёшься, а уж если трое — хоть под капельницу ложись!
В чёрном небе мерцали россыпи звёзд. Огонь из мангала горячил лица. Все молчали, чуть улыбаясь и вглядываясь в языки пламени, пляшущие над угольями. Грустили о милой, доброй юности. Десять лет прошло… Больше! Друзья-приятели рассыпались по всему Союзу. Иных уж нет, а те далече...
Мишка осторожно забросил удочку насчёт сауны.
— Ну что ты, Миш, не надо, — отклонила предложение Татьяна.
— Не вместе, конечно, — немного осадил Мишка. — Сначала вы, потом мы. Или наоборот. Там бассейн классный!
— Не стоит. И так хорошо. Давно у костра в тишине не сидела, — не отрываясь от огня, проговорила Татьяна.
Немного погодя засобирались домой.

=5=

Спокойно переночевав в тихом семейном общежитии, с утра пораньше Антон снова отправился трудоустраиваться.
Сначала ждал шефа с больничной планёрки, потом шеф делал обход в каком-то отделении, потом его надолго вызвал главврач...
— Ну, как же, нет у него места. Что он ерунду говорит, — услышал возражения шефа ближе к обеду уставший от ожидания Антон. — Я же знаю, есть свободное место.
В кабинет вошли несколько хирургов с папками в руках.
— Слушай, ты сейчас иди в травмпункт, к заведующему, а я отпущу своих, — шеф качнул дымящейся сигаретой в сторону севших на диван врачей, — и позвоню ему. Ну, давай, иди.
«Зачем он гоняет меня туда-сюда? — думал Антон по пути в травмпункт. — Не может сразу созвониться, что ли? — И тут же возразил себе: — А то у него дел нет, кроме тебя! С травмпунктом всё ясно, место у них есть, да кто-то подрабатывает по совместительству. Может, томик Цветаевой шефу подарить? Нет, для подарка нахально, для взятки мелко. Может деньгами? А сколько? Дашь мало — обидится. А если он хороший человек, не берёт? Тогда вообще в дураках окажешься».
Заведующий травмпунктом встретил Антона как хорошего знакомого. Посочувствовал:
— Опять прислал? Ну, садись, поговорю с шефом сам.
Долго пытался дозвониться до кабинета шефа, затем спрашивал его по другим номерам, но главный хирург был неуловим.
— Ладно, — положил трубку заведующий. — Мне надо по делам ехать. Ты иди домой, а я постараюсь сегодня найти его. В крайнем случае, буду завтра в ЦРБ, зайду к нему с утра. Ты тоже завтра приходи к нему.
Антон отправился домой.
А ближе к вечеру решил съездить к Мишке — приглашал же!
У Мишкиного подъезда стояли «Жигули» с поднятой крышкой багажника. Мишка вытаскивал из машины какие-то коробки.
— Держи, поможешь донести, — он деловито вручил Антону увесистую коробку. — Сегодня у нас корма раздавали.
Увидев непонимающий взгляд Антона, пояснил:
— Раз в неделю сотрудникам «Белого дома» выдают по коробке жратвы: колбаса, масло, кофе, ну, разное там. По дешёвке, естественно.
— А вторая коробка чья?
— Жены.
— Она у тебя разве не на заводе работает?
Антон слышал от знакомых, что Мишкина жена на каком-то заводе занимается общественной деятельностью.
— От заводов нынче толку мало. К себе перетянул. Точнее — в исполком. Я в горкоме, она в исполкоме. Весь город наш, — хохотнул Мишка, захлопнул крышку багажника и первым направился в подъезд.
Поднялись на второй этаж.
— Антон! Здравствуй! — вышла в открытую дверь Аня, Мишкина жена. — Сто лет не виделись! Дай я тебя в щёчку поцелую. Ты чего же до сих пор не женился? — шутливо выговаривала она Антону. — Ну, ничего, мы тебя женим. У нас в исполкоме классные девочки есть. Дочку начальника торга хочешь? Всё будет — и машина, и квартира!
Мишка, похоже, проинформировал жену, что встречался с Антоном.
— Сейчас я вас ужином накормлю, — Аня принялась распаковывать на кухне принесённые мужчинами коробки.
На столе вырастала внушительная гора из банок сгущёнки, шпротов, кофе, свёртков масла, халвы и других деликатесов, каких Антон не едал уже года три. Не то, чтобы у Антона на это не было денег, просто шпроты, сгущёнка и всё прочее было дефицитом, а Антон отличался неумением заводить блат. Поэтому и питался остатками продуктов с полупустых прилавков.
— Видишь, в каком бардаке живём? — Аня указала руками на коридор, уставленный досточками, планочками, обрезками деревоплит.
— Квартиру недавно получили, ремонтом потихоньку занимаюсь, — оправдался Мишка. И пошутил: — В новой квартире положено делать новый ремонт.
— Насчёт потихоньку — это точно. А что недавно... — Аня вздохнула. — Два года уж строгает, пилит, сверлит. Как Плюшкин досточки по мусоркам собирает!
— А чего не подобрать, если хорошие выбрасывают? Мебель купит кто, а деревянные планочки-упаковки — на мусорку. Не я один, все собирают! Зато шкафчики вон сделал! — Мишка любовно погладил навесные шкафчики над раковиной, — всё из досточек и планочек. «Как Плюю-юшкин...» — передразнил жену. — Денег на всё где взять?
Антон покосился на яства, выгруженные на стол. И то верно, на всё — где взять?
Аня накрыла стол, принесла бутылку коньяку.
Посидели часа три, рассказали, кто как жил эти годы. Антон с удовольствием ел шпроты, бутерброды с копчёной колбасой, пил растворимый кофе. Давненько так не пировал!
— Наверное, пора, — сказал он, в очередной раз глянув на часы. — Гостю рады,  когда приходит, а вдвойне — когда уходит.
— Да ладно, — засмеялась Аня. — В прошлом году к нам заезжал Сизиков, так они до утра сидели. Море водки выпили, не то, что с тобой, — она щёлкнула ногтем по едва ополовиненной бутылке.
— Не море, а три пол-литры, — поправил жену Мишка и пошёл одевать ботинки. — Подброшу тебя до общаги, всё равно машину на стоянку отводить.
Спустились вниз, сели в машину. Заурчал мотор. Мишка включил магнитофон. Кабину заполнила негромкая сладостная музыка. Некоторое время ехали молча.
— Хорошо! — вздохнул Мишка. — Мотаешься по жизни, как гончая по перелескам. Иногда замотаешься вконец... Включишь магнитофон и едешь куда-нибудь без цели, расслабляешься. Шины шуршат, музыка... А то бабу какую посадишь и молчишь под музыку. Глядишь, она и поплыла... А там уж дело техники...
— Слушай, как ты с женой живёшь? – осторожно спросил Антон.
— Нормально живу, — пожал плечами Мишка, внимательно наблюдая за дорогой. — Я считаю, что ей не надо знать лишнего про мою жизнь, а она... пусть живёт так, чтобы я не знал про неё... чего не надо. Тогда в семье будут спокойные отношения. — Мишка помолчал и, недовольно крякнув, продолжил. — Она несколько лет назад по этому поводу задёргалась: где был, зачем, почему поздно... Ну, я с тёщей поговорил... Она ей мозги быстро вправила. Муж тебе, говорит, зарплату всю отдаёт? Всю. Да ещё сверх того приносит. Не пьёт? Всё в дом тащит. Чего тебе надо? На том и закончили.

=6=

Антона взяли работать в отделение неотложной хирургии. Временно, как сразу предупредил заведующий.
Служба рутинная: принимать и оформлять поступающих больных, писать истории болезней, выписки, справки, делать перевязки. Иногда коллеги приглашали ассистировать на операциях.
В деревне Антон и его соратники оперировали не спеша, тщательно обезболивая операционное поле, разговаривая с больным по ходу операции. Здесь, Антон это сразу увидел, хорошо обезболивать новокаином не умели, работали, что называется, «под крикаином», заставляя стонущих, а то и кричащих больных терпеть.
В деревне молодые хирурги до многого доходили своим умом, выискивая нужную информацию из учебников, журналов и монографий. Какие-то приёмы в оперативной технике и методы лечения у них были не из последних слов науки, но приводили к нужному результату. Здесь, в другой области, под крылом другого медицинского института, под неусыпным оком здешних мэтров царили порядки своей школы, были иные взгляды на многие медицинские проблемы. Чтобы не ошибиться, чтобы работать по местным методикам, Антон задавал коллегам много вопросов. Поэтому приехавший из деревни молодой врач, постоянно спрашивавший обо всём, впечатления знающего на врачей не произвёл. Попытки же новичка высказать своё мнение по какому-либо вопросу воспринимались довольно скептически, а иной раз и в штыки.
Как-то Антон услышал разговор двух заведующих отделениями:
— Почему к нам не любят ездить консультанты из области? — распалялся один. — Потому что у нас все слишком высокого мнения о себе. Это, конечно, не лишено оснований, у нас умные врачи. Но многие перехватывают через край в самомнении. У нашего спеца по любому вопросу обязательно два мнения: одно — его, второе — дурацкое. И мнение консультанта, отличное от мнения местного знатока, всегда воспринимается с кислой миной.
— Есть такое дело, — соглашался другой. — А к одному и тому же результату в медицине можно подойти разными путями, порой взаимоисключающими. Поэтому мнение коллеги, даже не общепринятое, не надо бездумно отвергать. Выслушай доводы, обсуди. Если доводы верные — прими. Если ошибочные — докажи ошибку.
Однажды Антон наблюдал, как травматолог работал с женщиной, поступившей по поводу сложного перелома костей предплечья.
Взглянув на снимки и оценив ситуацию, врач качественно сделал обезболивание новокаином и, успокаивая женщину, уверенными движениями сопоставил сместившиеся отломки костей. Убедившись на ощупь, что отломки стоят правильно, стал накладывать гипсовую повязку.
— Почему циркулярную? — удивился Антон. — Ведь в первые дни при таком переломе будет сильный отёк. Может произойти сдавление сосудов, нервов. Да и... гангрена не исключена! — вспомнил он похожий случай из деревенской практики. — Как под глухой повязкой уследишь?
— Ну, — снисходительно возразил травматолог, — лонгетой разве такой перелом удержишь?
— Сделать глубокую, мощную лонгету. Бинт снял, посмотрел, если сильный отёк — края развёл, повязку ослабил, и снова забинтовал. А здесь гипс придётся разрезать.
— Нет, глухую надо. При беспокойствах анальгетики назначим. А насчёт гангрены ты лишнего перехлестнул.
Доктор бодро хлопнул по красиво выполненной повязке и скомандовал сестре:
— Отправляйте в палату!

=7=

Антон сидел в ординаторской. После утреннего обхода врачи занимались обычной писаниной. В комнате дым коромыслом, все курили. У некурящего Антона после таких «посиделок» всегда болела голова.
Дверь распахнулась, вошёл энергичный молодой врач из плановой хирургии. Работал он на год меньше, чем Антон, но был местный, вёл себя по-свойски.
— Дайте закурить, мужики! Выдохся совсем... Только что из операционной, трудную опухоль удаляли. А курева ни у кого нет.
Коллегу угостили сигаретой. Он закурил, глубоко, со стоном удовольствия затянулся. Взял со стола стакан, пошёл в предбанник ординаторской к раковине. Включил воду и... принялся мочиться в раковину. Облегчившись, удовлетворённо вздохнул, ополоснул раковину, набрал в стакан воды, попил. Возвратился в ординаторскую, расслабленно сел на диван, пустил густую струю дыма в потолок.
Антон краем глаза наблюдал за реакцией коллег на эдакий неординарный поступок. Реакции никакой. Значит, так принято. Ну, времена, ну, нравы!
Работавший в Африке советский врач рассказывал, что в госпитале сотрудникам выдавали по шесть полотенец: для лица, для рук, для ног, для тела, для... Шесть! А у нас над раковиной висит одно полотенце для шестерых. И раковина вместо писсуара.
Дверь открылась ещё раз. Вошёл завотделением.
— Слушай, — обратился он к Антону. — У тебя в девятой палате лежит Каменев?
— Лежит, вроде бы.
— Эх ты, «вроде бы»... —насмешливо передразнил Антона зав. — Как у него дела?
— Сейчас лучше. Обострение панкреатита было.
— Знаю, что панкреатита. Он у нас часто отлёживается. Он же на химзаводе жильём заведует! «Вроде бы...» Смотреть надо, кто, где и кем в твоих палатах работает. У тебя ведь проблемы с жильём. Приглядись, и, как у него поджелудочная утихнет, настроение повеселеет — подкати с просьбой. Не должен отказать — он часто у нас лежит. Учись жить, парень!
Заведующий снисходительно хлопнул Антона по плечу и вышел.
Не откладывая дела, Антон тут же отправился зондировать почву насчёт жилья.
— Квартиру дать не могу, — немного подумав, сказал ведающий жильём химзавода пятидесятипятилетний Каменев, хмурый от хронической болезни, невысокий и стандартно широкий по своей должности в том месте, где природой планировалось быть талии. — А комнату в семейном общежитии организую. Там тихо.
Он вытащил из тумбочки блокнотик, что-то написал на листке, протянул листок Антону.
— Сходишь в ЖКО, тебя оформят.
Антон радостно поблагодарил начальника, даже немного раскланялся. Начальник, не взглянув на лечащего врача-просителя, лёг на кровать.
«Хорошо-то как, — думал Антон, чуть ли не вприпрыжку возвращаясь в ординаторскую, — и как всё просто! Чтобы врачу получить угол в общежитии, всего-то и надо, что покланяться заболевшему начальнику. А начальник, в знак благодарности за лечение, чиркнёт на клочке бумаги: «Оформить в комнату. Каменев». И врачу разрешат пользоваться двенадцатью квадратными метрами общественной жилплощади. Одному!»
Антон бережно потрогал лежащую в кармане халата драгоценную бумажку.

=8=

— Ну, ты дежурить будешь? — подошёл к Антону в приёмном покое один из хирургов и спросил таким тоном, будто Антон должен ему три рубля и давно не отдаёт.
— Где дежурить? — не понял вопроса Антон.
— Где... В травмпункте и здесь. В график тебя поставили, — хирург показал на множество листков, разложенных под стеклом стола, — а ты на дежурства не ходишь. Я за тебя пашу.
— Меня никто не предупредил. Буду, конечно.
Антон посмотрел графики. Два дежурства в неделю, в травмпункте и в приёмнике. Сегодня в травмпункте.
И закрутилось колесо дежурств. Отработал дневную смену, отдохнул часок — и снова на работу, в ночную смену. А после ночи, даже часа не отдыхая, опять в день... Вечер и ночь отсыпаешься, с утра на работу, один вечер твой, а потом опять полтора суток на работе. Эх ты жизнь врачебная, дежурная! И никаких отсыпных. Хочешь получать, сколько получает токарь на заводе за одну смену? Работай в три смены! Другого способа заработать у врачей нет.

***
Первое ночное дежурство на новом месте.
Работа знакомая, проблем быть не должно. Если с чем не справишься, можно отправить больного на «скорой» в стационар.
Но своих дежурств Антон всегда ожидал с беспокойством. Ночью частенько случаются нештатные ситуации: то сложный больной, то... мужик с топором по-пьяни затребует помощи, причём, срочной...
В коридоре травмпункта полно больных. Антон отыскал кабинет дежурного врача. В кабинете его ждали санитарка, медсестра и рентгенлаборантка. Его помощницы на всю ночь — даже если придётся «нейтрализовывать» пьяного дебошира, в травмпункте такое бывает нередко.
Антон представился. Ему дали свежевыглаженный халат, сменные тапочки. Работа началась.
Осмотр — совет, осмотр — совет, осмотр — повязка, больничный лист, осмотр — совет... Нет, больничный не выпишу... Потому что травма незначительная — ушиб... Даже на три дня не могу — есть определённые показания, а за правильностью выписывания больничных следит заведующий травмпунктом...
Молодой человек с ушибленной рукой уходит недовольный. Не забыв высказать у двери своё нелестное мнение про «йо-о-ных врачей».
На улице за такое «мнение» рожи бьют.
Средневековое желание схватиться за шпагу и кинуться вслед молодому хаму остаётся перегорать внутри напрягшейся, но внешне спокойной оболочки. Размеренность и полуавтоматизм действий нарушены, спокойно и бесстрастно осматривать больных уже не удаётся, мысли путаются, темп приёма замедляется. Ответы пациентам получаются такими же раздражёнными, как и их вопросы.
— Я что, десять раз должен приходить? Выпишите мне больничный, и я отлежусь дома!
— Вам надо сделать снимок грудной клетки, чтобы исключить перелом рёбер. А это только завтра с утра.
— Но у меня же всё болит! На работу идти не могу!
— На работу не ходите — придите на снимок. Завтра врач посмотрит снимок и решит вопрос с больничным. Надо исключить перелом рёбер, потому что при переломах рёбер могут быть осложнения.
— А сейчас снимок нельзя сделать? С переломами же делаете!
— Распоряжение начальства: по поводу переломов рёбер делать флюорограмму. Я не могу нарушить распоряжение начальства.
Больной уходит, громко хлопнув дверью и даже не поморщившись от резкого движения. Так быстро полегчало?
— Доктор, в операционной ребёнок с большой раной на бедре! Скорая привезла.
Доктор спешит в операционную.
На столе лежит мальчик лет семи с окровавленной повязкой на бедре. Ребёнок тихонько подвывает: может от боли, может от страха. А скорее — и от того, и от другого вместе.
Антон моет руки щётками с мылом, протирает спиртом, подходит к столу. Санитарка наваливается грудью на ноги ребёнка, медсестра крепко хватает мальчика за руки. Ребёнок, почувствовав, что сейчас его, повязанного, начнут резать-шить живьём, дёргается и истошно верещит.
— Что вы делаете? — удивляется Антон. — Подождите... Отпустите мальчика!
— Держим, — поясняет санитарка, крепче наваливаясь на мальчика. — Мы детей всегда так держим. Они ж орут и дёргаются!
— Нет... Отпустите ребёнка! — Антон возвращает на столик взятый было пинцет. — Он с кем, с матерью? Позовите мать.
— Мы родителей в операционную не пускаем. Они только мешают. Да и асептика...
— Мне не помешает, зовите. А насчёт асептики... Когда грязный как свинья пьяный будет здесь дебоширить — тогда и подумаем об асептике.
Антон снял с лица марлевую маску, чтобы мальчик видел его лицо.
В операционную вбежала перепуганная мать, слышавшая через дверь истошные крики сына, но, увидев, что её чадо никто живьём не режет, принялась успокаивать сына.
Антон усаживает мать на табурет рядом с ребёнком.
— Как ребёнка зовут? — спрашивает мать и обращается к ребёнку. — Вова? Послушай меня, Вова! Слушай меня! Мама будет сидеть рядом с тобой. Слышишь меня? Мама останется здесь. Ты домой хочешь? Давай с тобой договоримся так. Я аккуратно разбинтую ногу, тихонечко обмою. Постараюсь делать всё без боли. Но помыть рану надо, чтобы хорошо зажила. Потом забинтую рану чистым бинтом, и ты с мамой поедешь домой.
— А… что… зашивать не будете? — задаёт мать страшный для ребёнка вопрос.
— Я сделаю всё, что нужно для вашего ребёнка, — Антон сурово смотрит на мать. — Вы можете разговаривать с ребёнком на любые темы, кроме медицинских. Но не вмешивайтесь в мою работу. Вы поняли меня?
— Поняла, — недовольно бурчить мать.
Антон наклоняется над ребёнком, продолжает объяснения:
— Никто за руки, за ноги держать тебя не будет. Я все инструменты и ваточки тебе покажу, ты увидишь, как я тебя буду лечить. Если не хочешь лечиться здесь, придётся отправить тебя в больницу. Там тебе сделают наркоз, ты уснёшь, и твою рану обработают во сне. Это тоже не больно, но после наркоза придётся дня два лежать в больнице. Без мамы. Так что выбирай сам: хочешь — больницу с наркозом и без мамы, хочешь — меня и маму, здесь.
Мальчик выбирает, конечно же, маму, а в качестве не особо приятного приложения к ней — Антона.
— Уколы делать будете? — следует обязательный детский вопрос под аккомпанемент всхлипываний.
Антон хитрит:
— Пока нет, а там посмотрим. Этот вопрос мы с тобой обязательно обсудим.
Но даже «пока» устраивает мальчика.
В спокойной обстановке Антон разбинтовывает ногу, обмывает кожу вокруг раны.
Хорошо на Западе, там раны зашивают и зубы дёргают не только детям — взрослым под наркозом! Но Запад далеко. И нам до него тоже. У нас шьют и дёргают «под крикаином».
— Сейчас ранку ваткой мыть нельзя, потому что больно, — снова обращается Антон к мальчику. — Я сделаю тебе заморозку. Слышал про такое?
Мальчик слышал, что заморозку делают, чтобы не болело. Но как её делают? Уколами?
— Из шприца без иголки обрызгаю рану новокаином. Летом брызгался на улице из пластиковой бутылки? И я так же рану обрызгаю, — снова хитрит Антон.
Мальчик опасливо соглашается.
Антон берёт шприц с новокаином, левой рукой снимает иглу в пластмассовом футлярчике и прячет её в кулаке, а правой рукой показывает мальчику шприц без иглы. Мальчик внимательно разглядывает шприц.
У самой раны Антон надевает иглу на шприц, становится так, чтобы прикрыть шприц рукой. Предваряя движение иглы струёй новокаина, аккуратно вводит иглу в подкожную клетчатку — она менее болезненна, чем кожа. Мальчик вздрагивает, но Антон тут же отвлекает его расспросами о том, как же случилось с его ногой такое несчастье. Ребёнок, чувствуя, что живьём его и вправду не шьют, не режут, начинает рассказывать о неприятном приключении. Занимаясь обработкой раны, Антон задаёт мальчику массу вопросов о том, как он упал, кто его поднял, кто и как забинтовал... Вопросы иной раз случаются невпопад, пациент качает головой, удивляясь бестолковости доктора...
— Ага! Иголку на шприц надел! — вскрикивает мальчик, заметив на шприце иглу.
— Это чтобы струйка была тоньше, а то лекарства много утекает. Лекарство надо экономить. Больно не будет — я же до сих пор тебя не обманул? — Антон открыто показывает мальчику шприц с иглой и брызгает ему в лицо тонкой струйкой раствора. Мальчик утирает ладонью лицо, напряжённо улыбается. Чуть прикрыв рану рукой, Антон безбоязненно вкалывает иглу в ткани, продолжает обезболивание. Мальчик, не чувствуя боли, расслабляется.
Рана хорошо обезболена, промыта, за разговорами с пациентом без крика ушита, забинтована.
Медсестра с санитаркой переглядываются. К работе с детьми «по согласию» они не привыкли.

Порезанные, поломанные и ушибленные заканчиваются поздно ночью.
Все устали.
Женщины накрывают стол в кабинете чистой клеёнкой, вытаскивают конфеты к чаю, бутерброды.
— Доктор, пойдёмте ужинать.
Медсестра приносит из операционной маленький, граммов на сто пятьдесят, пузырёк со спиртом.
— Давайте по десять капель за первое дежурство. Всё хорошо прошло. С вами легко дежурить, доктор.
— Вы меня извините, я не пью, — отказывается Антон. — Нет, вы на меня не смотрите, пейте...
Скоро в медицинских кругах разнёсся слух: новый доктор на работе не пьёт, а дома в одного глушит по-чёрному.

=9=

Неделю спустя Антона перевели в приёмный покой хирургии, в приёмник, как говорили в больнице. Тоже временно.
В приёмнике кроме Антона днём работал заведующий приёмным отделением и хирург-ординатор.
Заведующий — мужчина предпенсионного возраста с неторопливыми движениями, полный чувства собственного достоинства. Вид у него суровый, характер своенравный. В первый день работы он заставил Антона писать историю болезни поступившего больного... на черновике! Это врача с четырёхлетним стажем! Но Антон не гордый, написал на черновике. Зав хмуро посмотрел записи и, не сделав никаких замечаний, велел писать начисто.
Здоровался зав через раз и по выбору. Если врача не уважал, приветствие игнорировал.
Тяжёлый человек, говорили о нём. К тому же выпивающий. Но диагност хороший. Антон не раз наблюдал, как зав расспрашивал, осматривал, ощупывал, простукивал «непонятного» больного, назначал обследование, и, разложив симптомы болезни по полочкам, выдавал верный диагноз.
Ординатор, сверстник Антона, тоже человек своеобразный. Высокий, с намётками ранней лысины, вышагивал по приёмнику неторопливо, «под шефа», и, чуть картавя, чувствуя себя на голову выше врача, приехавшего из деревенской Тмутаракани, снисходительно спрашивал:
— Ну что, коллега, зашьёте эту рану? Справитесь?
«Чего нос дерёт? — думал Антон. — Ты хирург, я травматолог. Ты руку набил на типичных случаях, работаешь как автомат. А все нетипичные случаи разгребает заведующий. А я в травмах разбираюсь лучше тебя. Но не тычу назидательно пальцем в рентгенограммы у тебя перед носом!»

***
Антона разыскал заведующий неотложной хирургией.
— Слушай, там поступил знакомый с переломом голени. Он главный инженер станции техобслуживания. Сам знаешь, какие проблемы с ремонтом машин. Он немного под газом — оформи его как трезвого.
Антон отправился в приёмник. Отчего хорошего человека, к тому же со станции техобслуживания, не оформить как трезвого. Со всеми бывает!
В приёмнике на каталке лежал крепенький невысокий мужчина лет сорока, громко стонал, просил сделать обезболивание.
Антон взял сопроводительный лист «скорой помощи», которая привезла пострадавшего. Вот пометка о введённых лекарствах: промедол, один кубик. Наркотик для мощнейшего обезболивания сделан.
Антон подошел к «страдальцу», поздоровался, наклонился, чтобы осмотреть пациента. От того сильно разило спиртным.
— Ой, не могу! — заорал пострадавший. — Ну сделайте обезболивающий укол, жалко вам что ли?
— Врач скорой помощи уже ввёл вам наркотик, — объяснил Антон. — Вы лежите спокойнее, не дёргайтесь, не тревожьте ногу, болеть меньше будет.
Антон пощупал пульс. Пульс хороший, на шок в стадии возбуждения не похоже. Да и откуда быть шоку — больной принял изрядную дозу «домашнего противошокового».
— Сейчас я осмотрю вас, уточню диагноз, сделаю новокаиновую блокаду, и вам станет легче.
— Ну сделай укол сейчас! Тебе что, лекарства жалко? — перешёл на фамильярное «ты» страдалец.
— Вообще-то, к врачам принято обращаться на «вы». Я же вам не тычу, — в полголоса заметил Антон, рассматривая рентгенограмму голени.
— Хватит нравоучения читать, обезболивай скорее! — раздражённо потребовал пациент.
— Послушайте, — попробовал вразумить пьяного Антон, ощупывая ногу, — меня ваш знакомый заведующий попросил оформить вас как трезвого. Ведите себя хотя бы спокойно, не скандальте. Я сделаю всё, что положено, и три месяца, а то и больше, вы будете лечиться не по пьяной справке, которую вы честно заработали, а по больничному листу.
— Да пошёл ты со своим больничным! — заорал пациент. — Тебе заведующий что приказал? Вот и делай!
Антону надоел пьяный ор. Он кивнул сестре, чтобы больного везли в обработочную.
Обезболив новокаином раны, место перелома и пятку, через которую будет проведена спица, Антон промыл, зашил и забинтовал повреждения, просверлил пятку пострадавшего спицей для скелетного вытяжения. «Страдалец», не впопад с манипуляциями врача, вопил о неимоверной боли, о жестокости и бессердечии врачей и медсестёр, грозил, что он им «ещё сделает».
Вопли пьяного о неимоверной боли Антона трогали мало — он знал, что обезболил качественно. Но когда начались угрозы... Этого душа Антона не переносила со школьных времён. Поэтому, оформляя документацию, он провёл пациента по всем журналам как получившего травму в состоянии алкогольного опьянения, что соответствовало заслугам скандалиста. И выписал ему форму пятьдесят шесть, а проще говоря — «пьяную справку», спровадив, таким образом, главного инженера месяца на три-четыре лечиться без выходного пособия. Переделать справку на больничный лист будет хлопотно, потому что придётся вымарывать записи из нескольких журналов, которые проверяли и главный хирург, и начмед, слывший бюрократом до мозга костей.
Отправив не прекращающего скандалить пьяного главного инженера в отделение «на бесплатное лечение», Антон с чистой совестью и чувством исполненного долга сел отдохнуть.
Утренняя волна больных схлынула, время близилось к обеду, в приёмнике стало тихо. Антон сидел в кабинете вместе с симпатичной медсестрой, упустившей своё золотое для замужества время: вращаясь среди врачей, претендовала на сердце и руку молодого хирурга, но... не сложилось. А кандидаты из числа знакомых ребят-работяг на фоне врачей не смотрелись.
От нечего делать сестра рассказывала Антону про больничное житьё-бытьё.
— Жарища-то какая! — обмахивалась она бланком истории болезни. — То ли дело — ночное дежурство!
Сестра мечтательно закатила глаза к потолку, вспоминая прелести ночных дежурств.
— Мы по ночам частенько ходим купаться на пруд.
— Гуляк разных не боитесь? Обидеть могут.
— Так мы же с хирургами, — промурлыкала медсестра.
— Это на дежурство надо собираться как на пляж: купальник, полотенце...
— Да ну! Мы так, без всего. Темно же. Да и свои все. А потом в простынку завернёшься — и сюда. Ночью здесь тихо, пусто.
— А хирурги не пристают? — спросил Антон, хитро улыбаясь.
— Может к кому и пристают, темно же — не видно, — сестричка томно потянулась.
Начальство не разрешало персоналу приёмного покоя читать художественную литературу, вязать и заниматься прочими немедицинскими делами. В свободное от оформления больных и выполнения лечебных назначений время не возбранялось читать медицинские книги и журналы или ничего не делать. Медсёстры и санитарки занимались последним — делились новостями друг с другом, перемалывали косточки общим знакомым. Антон приносил на работу журналы по травматологии. Но сегодня надолго углубиться в чтение ему не удалось. В приёмное отделение примчался заведующий, который просил оформить пьяного инженера «по трезвому».
— Слушай, доктор, — сходу начал он выговаривать Антону, — я тебя что просил сделать?
— Ваш знакомый хамил без меры, — спокойно ответил Антон. — Единственное, что от него требовалось — не поливать грязью врача и медсестру. А его вопли мы бы перетерпели.
— Да уж, укрывал он нас, как пьяный сантехник, — подтвердила медсестра.
Заведующий даже не взглянул в её сторону.
— Я, — произнёс зав с ударением и сделал паузу, — тебя попросил. Ты, — опять ударение, — должен был сделать. А что обложил он тебя немного — не сахарный, не растаешь. Он человек больной, от больного и перетерпеть можно. Ты собираешься здесь работать... А так будешь работать — мы с тобой не сработаемся.
— Если вы хотите этого пьяного зажравшегося начальничка оформить как трезвого — оформляйте, — вспылил Антон. — Мне на него наплевать. После того, как он на меня наплевал. Терпеть не могу хамов! Здесь не вытрезвитель и я не мент поганый, насильно не держу. Не нравится лечение — вон дверь, пусть ползёт домой. Или в кусты — проблеваться. Успокоится — пусть ползёт назад, помогу. Я этого глубоко-вами-уважаемого и всем вам нужного начальничка оформлю как трезвого, а он в отделении от дурноты характера непонравившемуся соседу за неласковые слова сыграет костылём по кумполу... Счёт предъявят мне, а не вам...
— Нет, кол-ле-га, — выговорил по слогам зав, задумчиво оглядывая Антона, — похоже, не приработаешься ты здесь.
Несколько дней спустя Антона перевели работать в травматологическое отделение.
К этому времени Антон жил в отдельной комнате приличного заводского семейного общежития, которую он получил по за писке Каменева. Мишка помог перевезти два кубометра, как он шутил, книг, хранившихся у родственников в больших фанерных ящиках из-под чая и прочей бакалеи. Антон засел за учёбу.
Перелистав и проработав два толстенных тома остеологии с миологией, освежил в памяти анатомию. Перечитал журнальные статьи за последние три года и составил тематическую картотеку по заболеваниям и травмам костей и суставов. Теперь по многим редким случаям из травматологической практики можно было найти интересующую информацию за считанные секунды. Отобрал и начал прорабатывать десятка два книг по рентгенологии, оперативной травматологии и другим вопросам медицины, с которыми, как он полагал, можно столкнуться в травматологическом отделении. Подналёг на немецкий язык, чтобы иметь возможность читать журнал по травматологии и ортопедии, выписанный из Германии...

=10=

Общежитие жило своей, общежитейской жизнью рабочей молодёжи.
Парадный вход общежития, как ведётся, был заперт и завален со стороны холла ненужной мебелью. Народ пользовался задним проходом. То есть, чёрным ходом.
Общежитие состояло из блоков по восемь комнат, объединённых кухней, санузлом и душем.
С одной стороны от комнаты Антона жил Вовка, парень лет двадцати пяти, холостой, а точнее — разведённый.
— Выпивающий, — с безнадёжной печалью объяснял своё одиночество.
С другой стороны жила семья из четырёх человек. Мужу под тридцать. Обычное ежевечернее состояние — «слегка пьян и нос в табаке». Но выпивохой его никто не считал. А жена и вообще была довольна: муж деньги приносит, не бьёт, значит, всё нормально. И нянчилась с двумя маленькими детишками.
На противоположной стороне их блока жили молодожёны.
По рассказам Вовки, они поженились месяца два-три назад. Но как он её гонял!
После работы молодожёны тоже часто выпивали — расслаблялись. А когда начинало смеркаться, в голове у молодого мужа из сумерек алкоголизированного сознания всплывали ассоциации, связанные с темнотой из прошлого, и начиналось воспитание молодой жены.
— Сука! Проститутка! (грохот падающих предметов). ... ... (серия эпитетов, озвучивание которых в цивилизованном обществе не принято). Я тебе покажу!
Неизвестно, что молодой муж показывал супруге, но демонстрация сопровождалась пронзительным женским визгом.
Антон долго крепился и не ввязывался в семейные разборки, зная, какое это неблагодарное дело.
— После свадьбы, — рассказывал сосед Вовка, — муж застал её с бывшим ухажёром... Нет, сидели за столом, выпивали... Ничего такого, — Вовка покрутил рукой в воздухе. — Но заревновал. Могло, говорит, быть.
Перевоспитание подозреваемой жены в этот вечер подзатянулось. Устав от женского визга, воплей и причитаний, Антон постучал в шумную комнату. Дверь открыла потная, растрёпанная жена.
— Чего надо? — недовольно спросила она, сдувая непослушно падающую на глаза прядь волос.
— Вы так... шумите. Помощи не требуется? — осторожно спросил Антон.
— Не лезь, куда не просят, — раздражённо буркнула молодая женщина и захлопнула дверь.
«Может они садомазохисты?» — пожал плечами Антон и пошёл к себе.

***
Сосед Вовка несколько дней ходил унылый.
— Случилось что? — спросил Антон, наблюдая на кухне за его кислой физиономией.
Вовка покосился на Антона, словно раздумывая, говорить или не говорить, махнул рукой, решившись.
— Да, связался тут с одной. Баба вроде серьёзная, с ребёнком. Разведёнка тоже. А наградила меня... — Вовка недоумевающе пожал плечами, осудил: — Поварихой ещё работает!
— Птичьей болезнью, что ли? — усмехнулся Антон.
— Во-во. Три пера называется, — кивнул Вовка.
— В чём проблема? Лечись.
— В диспансер идти неохота, — вздохнул Вовка. — Поставят на учёт, затаскают по проверкам.
— Дел-то, — Антон помешал шипящую на сковороде картошку. — Выпишу рецепт — и лечись на здоровье.
— А ты что... врач? — Вовкино лицо посветлело.
— А ты что, не знал?
— Да чёрт тебя знает, кто ты. Парень вроде свой. — Вовка засиял, засуетился. — Удача-то, какая! Вот удача! Ну, с меня пузырёк! Пошли, рецепт выпишешь!
— Завтра напишу, ночь на дворе — аптеки закрыты.
— Напиши, напиши. Я в дежурную смотаю, она круглосуточно работает. Хочу лечиться!
— Ладно. Только на больной орган надо взглянуть, удостовериться.
— Чего глядеть — капает!
— Ну... долг обязывает.
Они отправились в Вовкину комнату.
— Слушай, а как же твоя подруга? Поварихи ведь регулярно комиссии проходят, анализы сдают, — спросил Антон, издали оглядывая орган удовольствия соседа, подлым образом выведенный из строя нехорошей поварихой, и убеждаясь, что сифилитических язвочек на нём нет. — Да, — подтвердил он диагноз, — гонорея. Возможно с трихомониазом и прочими добавками.
— А чёрт её знает, — пожал Вовка, застёгивая штаны. — Может, недавно подхватила, и на осмотре не была. А может, бутылку подруге поставила, та за неё отметилась. Там же паспорта не разглядывают!
— Ну, ты ей скажи, что лечиться надо.
— Пошла она! Пусть наградит кого пошустрее, может, проломит ей башку.
— Дело хозяйское.
Антон представил повариху, страдающую гонореей и трихомониазом, и его давняя нелюбовь к общепиту возросла до брезгливости.
В течение недели Вовка ходил к Антону на уколы и пил таблетки, от которых ему было тошнее, чем с крупного похмелья. Получив очередной болезненный укол в зад, расплывался в довольной улыбке и приговаривал:
— Хорошо-то как!
Сделав последний укол, Антон предупредил соседа:
— Ты подруг аккуратнее выбирай. Подцепишь второй раз — пойдёшь в вендиспансер. Я лечу только один раз.
— Как их выбирать? Справки, что ли, требовать? Была, вон, справка…
— А ты сначала приятеля запускай на проверку, — схохмил Антон общежитейским юмором.
Вовка довольно заржал.
— Слушай, я тебе гирю двухпудовую подарю. Ты мужик крепкий, непьющий, заниматься будешь. А мне она ни к чему, я другим спортом занимаюсь, литрболом, — сосед щёлкнул себя по горлу и грустно улыбнулся.

=11=

Ночное дежурство — дело утомительное. Ночные дежурства редко бывают спокойными.
Сегодня пятница, питьевой день. Шофера в пятницу пьют, в субботу похмеляются, в воскресенье «просыхают», в понедельник «трубки продувают»...
— Антон Викторович, в операционной больной с вывихом плеча, «скорая» привезла.
Антон умеет и любит вправлять вывихи плеча. Эта сложная для многих врачей манипуляция у него получается как-то элегантно, без грубых дерганий, воплей больного и раздражённых криков медперсонала:
— Потерпеть не можете, что ли? Вам ведь помощь оказывают!
А они на самом деле не могут — больно очень.
Однажды в Казани, в институте травматологии и ортопедии, где Антон проходил специализацию, к нему подошла заведующая отделением:
— Идите в приёмный покой, там женщина поступила с трудным вывихом. Посмотрите, как наши доктора вправляют.
В приёмном покое трое докторов, взмокшие и сердитые, разглядывали рентгеновский снимок плечевого сустава. На кушетке сидела пожилая женщина, держала здоровой рукой вывихнутую руку, сдержанно, чтобы не обидеть врачей, охала и тихонько раскачивалась от боли.
— Переломов нет? — попытался взглянуть на снимок из-за спин врачей Антон.
— Переломов нет, — чётко выговорил один из врачей тоном, каким обычно говорят надоедливым детишкам на улице: «А шёл бы ты, пацан...»
— Посмотреть больную можно?
— Можно.
В смысле: «Отвяжись!»
Антон подошёл к женщине, слегка прикоснулся к больному суставу. Деформация плечевого сустава видна невооружённым глазом. Женщина испуганно отстранилась. «И этот сейчас начнёт...» — было в её взгляде.
— Ничего больного я вам делать не буду, только посмотрю.
Едва касаясь пальцами кожи больной, Антон трогал сустав. Это, собственно, нужно было лишь с целью показать, что его прикосновения не причиняют боли.
Женщина немного успокоилась, чуть-чуть расслабилась.
Так. Плечевой сустав смазан йодом, есть точки от уколов. Сделали обезболивание новокаином.
— Уколы делали? — всё же спросил Антон.
Женщина горестно закивала головой.
— Сколько раз пытались вправить?
— Все пробовали, сынок, — пожаловалась женщина. — По несколько раз.
Антон стал ощупывать сустав смелее. Женщина сидела спокойно.
Он вспомнил, как в студенческие годы профессор, читая лекцию о вывихе плеча, рассказал случай из жизни.
По молодости будущий профессор работал в районной больнице. Когда поступал больной с вывихом плеча, завотделением, улыбаясь, посылал молодого коллегу «вправлять вывих», напутствуя словами, что через полчасика придёт и поможет. Так и случалось. Через полчаса от начала «вправления» приходил старший коллега и, сменив взмокшего молодого врача, легко вправлял вывих.
Прошло время, и коллега раскрыл секрет. Оказывается, за эти полчаса, устав и взмокнув, молодой врач всего лишь подготавливал больного к вправлению, растягивая сократившиеся при вывихе связки сустава! Потом приходил опытный врач и «на готовеньком» вправлял вывих!
А что, мелькнула у Антона озорная мысль, местные отцы-травматологи уже «подготовили» больную, изрядно помучив её и растянув мышцы. Теперь молодому доктору осталось только впихнуть вывихнувшуюся косточку на место. Должно получиться!
Старшие доктора тыкали в снимок пальцами, обсуждали методы вправления.
— Дёргать не буду, — сказал Антон больной, кивнув на приспособление для вправления вывихов плеча — стул с высокой спинкой и валиком наверху.
Используют его, кстати, так. Больного сажают боком на стул, вывихнутую руку перебрасывают через спинку и тянут вниз, вращая руку туда-сюда, иногда даже надавливая коленкой на согнутое в локте предплечье. Инквизиция! Антон никогда не пользовался таким «испанским креслом».
— И заламывать руку никуда не буду.
Антон намекнул на другой известный способ вправления, который, наверняка, здесь тоже пробовали.
— Вы сейчас ляжете на кушетку, а я тихо-тихо, медленно-медленно, буду потягивать вас за руку. Очень тихо и очень медленно! А, чтобы не стянуть вас с кушетки, я, вы уж извините, вставлю вам под мышку свою пятку.
Женщина недоверчиво смотрела на Антона. Верить или не верить беспрестанным обещаниям молодого доктора не причинять боль? Смотрел вроде аккуратно, не то, что те... Верь, не верь, куда деваться? Не этот, так те снова возьмутся. Те накручивали — ой-ой-ой! Ничего не обещали! А этот может полегче будет крутить...
Больная с опаской оглянулась на докторов со снимками, осторожно легла, поддерживая здоровой рукой вывихнутую.
Антон сел радом с женщиной на уровне её колен, лицом к её голове, снял ботинок, взял женщину за руку, потихоньку вставил свою пятку ей в подмышечную впадину.
— Дёргать не буду, — предупредил с улыбкой ещё раз, ощутив, как напряглась женщина, ожидая подвоха. Осторожно, почти не напрягаясь, потянул за руку. Посидел так с полминуты.
Женщина, почувствовав, что с ней на самом деле работают аккуратно, расслабилась. Рука чуть-чуть подалась в нужную сторону.
— Кончай, доктор. Тут под наркозом надо. Так не вправишь, — сказал один из институтских травматологов.
— Нельзя мне наркоз, у меня же сердце! — лицо женщины скривилось в страдальческой гримасе сильнее, чем от боли в вывихнутой руке. Она умоляюще посмотрела на Антона.
Антон успокаивающе кивнул головой и молча продолжил тянуть за руку, постепенно увеличивая нагрузку.
Вот его пятка нащупала головку вывихнутой кости. Антон аккуратно пошевелил пяткой, подправляя головку в нужную сторону. Пошла! Антон возликовал. Вправлю! Он медленно усиливал тягу за руку. Идёт! И больная лежит спокойно. Антон почувствовал движение головки плеча, и смело подтолкнул её пяткой. Щёлк!
— А-а! — женщина вскрикнула от... мгновенно наступившего облегчения. Пошевелила рукой — боли нет! Замерла, положив руки на кушетку.
 Не шевелясь, Антон смотрел на пациентку с улыбкой, как смотрят взрослые на симпатичных им детей. Женщина всхлипнула, обняли его ногу, погладила стопу, прижалась к ней щекой и разрыдалась.
...Но сегодня вправление обещало быть не сложным.
Антон осмотрел вывихнутую конечность, взял шприц с новокаином, чтобы сделать обезболивание.
— О-го-го, доктор! А нельзя иголочку поменьше? Я уколов боюсь... Ой! Доктор, не насквозь?
Пациент, мужчина лет тридцати пяти, чтобы отвлечься от неприятных манипуляций, беспрестанно говорил безобидную чепуху.
Подождав некоторое время, чтобы новокаин «взошёл», Антон начал медленно поворачивать вывихнутую руку в нужную сторону.
— Ой-ой, доктор, ой-ой! Моя рука уже вывихнута, доктор, вы не забыли? Сестра, как зовут вашего доктора? У него нет родственников по фамилии Франкенштейн? А-а!
Послышался щелчок, головка плечевой кости стала на место. Пациент, ощутив отсутствие боли, пошевелил рукой. Боли нет. Вывих вправлен.
— Спасибо, доктор! Извините, что я болтал лишнего. Вывих, вообще-то, вещь неприятная.
Антон улыбнулся. Конечно же, вывих — дело очень болезненное.

***
Приёмный кабинет — гипсовая — операционная — перевязочная — приёмный кабинет — перевязочная — гипсовая... Дежурство идёт, время идёт, больные идут, не кончаются. Питьевой день!
Скоро полночь. Замотавшийся доктор, скользнув туманным взором по толпе в коридоре, который раз направляется из кабинета в операционную.
— Доктор, у вас там пьяный под лестницей мочится.
— А? Поможем, всем поможем...
— Доктор, пьяный у вас там под лестницей нужду справляет! — выделив «у вас» и последние слова, вежливо втолковывают доктору.
До Антона, наконец, доходит смысл сказанного. Он идёт к лестнице и, удостоверившись в факте оскорбляющих общественную мораль действий, садится к телефону.
— Милиция? Травмпункт беспокоит. У нас пьяный в коридоре нужду справлаяет. Наказать бы наглеца. Если приедете быстро, можем его придержать.
— Какую ещё нужду? — после хорошей паузы, свидетельствующей о вдумчивом отношении дежурной службы к жалобам и обращениям граждан, а может просто о скорости мыслительных процессов дежурного милиционера, раздаётся из трубки явно не обрадованный голос.
— Какую, какую... Пока малую. Стоит под лестницей и при всех лужу делает.
— И что... Вы сами видели? — уточняет после некоторых размышлений дежурный.
— Видел, видел... Так вы приедете или нет? — начинает злиться Антон. Ему бы работой заниматься, а он...
— И, — невозмутимо продолжает дознание дежурный, — прямо... струя?
— И прямо, и по кругу,— теряет терпение Антон.
— И что, штаны расстёгнуты и вы...
— Ну уж нет! Потрогать за «него» я не успел! — взрывается Антон, швыряет трубку на аппарат, выскакивает в коридор, хватает за шиворот всё ещё колышущегося над содеянным пьяного, тащит к выходу.
Пьяный размахивает руками и ногами, матерится, цепляется за стулья и сидящих на них больных, тревожа их пораненные и ушибленные конечности.
Сопровождающие больных здоровые родственники сердито смотрят на непонятно чем занимающегося врача.
— Грубый-то какой! — шепчутся сердобольные женщины.

***
Жалобы — осмотр — совет, осмотр — перевязка — совет, осмотр — гипсование — больничный... Осмотр — ушивание — перевязка. Жалобы — осмотр — обезболивание — репозиция — гипсование… Сколько времени уже? Ого! И когда они кончатся?
Дверь широко распахивается, ударяется о стену. В кабинет шаткой походкой вступает гладколицый, уверенный в себе мужчина. Не поздоровавшись, садится на стул. Не садится — небрежно бросает зад на казённую мебель. Привычным движением ищет подлокотники кресла. Нету!
— Упал. Болит здесь, — не поздоровавшись, вальяжно изображает часть крестного знамения.
Затем шумно втягивает носом воздух, со стоном сожаления выдыхает, сурово предупреждает:
— Но учтите, мне завтра в командировку!
Антон тоже вздыхает, ощутив волну проспиртованного воздуха, исходящую от пациента. Пожимает плечами. Твоя проблема, барин! Потрогав больное место, сообщает:
— Перелом ключицы. Надо гипсовать.
— А в командировку ехать можно?
— Хотите — езжайте. Не можете — дома сидите.
— А без гипса обойтись нельзя?
— Можно, — соглашается Антон. — Но отломки сместятся, будет сильнее болеть и дольше срастаться.
— Но мне же надо в командировку! — капризно восклицает пациент. Пьяные мозги не успевают за цепью рассуждений врача. — Давайте без гипса. Без гипса можно?
— Можно без гипса. Но со смещением.
— Смещения не надо, надо в командировку. Но — без гипса!
Антону надоедает бессмысленная словесная карусель. Он встаёт из-за стола, выглядывает в коридор.
— Чей пьяный у меня в кабинете?
Подходит маленькая тихая женщина.
— Я его жена.
— У мужчины перелом ключицы. Надо гипсовать...
— Мне в командировку! — обиженно огрызается пациент.
— Без гипса отломки сместятся.
— Как я поеду в командировку с гипсом? — раздраженно спрашивает у непонятливого доктора пациент.
— В общем, так, — подводит итог Антон. — В коридоре полно больных, мне надо работать. Вы сейчас выйдете в коридор и там совместными усилиями решите, гипсоваться вам или нет, ехать в командировку или сидеть дома. Если сочтёте, что в командировку ехать нельзя, могу выписать освобождение.
— Больничный, — утверждает пациент.
— «Пьяную справку», — улыбается Антон, мстительно предчувствуя горячие негодования.
Известие о «пьяной справке» действует на пациента, как красная тряпка на быка.
— Мне — справку?! Да ты знаешь, кто я такой?! Я — депутат! Да я тебя...
— «Ты меня» — это потом, когда протрезвеешь, — прерывает поток возмущений Антон. — А пока я вижу перед собой пьяного зажравшегося наглеца, который мешает мне работать. Если господин депутат согласен гипсоваться — извольте раздеваться. Но молча. Если мои предложения вас не устраивают — идите домой, в депутатскую поликлинику, в Кремлёвскую больницу, к чёрту! Но тоже молча. Если без толку задержитесь здесь ещё хотя бы на десять секунд — я вызову вытрезвиловку и походатайствую о предоставлении вам, как депутату, льготного места у батареи в камере вытрезвителя.
Антон резким движением пододвигает к себе телефон.
— Меня? По пьяной справке? Да ты знаешь, кто я такой! Обнаглел! Да я тебя... — сопротивляясь жене, тянущей его из кабинета, бушует пьяный депутат.
Антон набирает номер вытрезвителя.
Женщина за здоровую руку стягивает пьяного со стула и тащит к двери. Пьяный, вырываясь, грозит разобраться с обидчиком в исполкоме.
В трубке раздался щелчок.
— Здравствуйте. Вытрезвитель? Травмпункт беспокоит. У меня тут пьяный депутат дебоширит...
Депутата «ветром сдуло».
— О... извините за беспокойство, депутат сам исчез.

***
Осмотр — совет, осмотр — больничный, кабинет — операционная, кабинет — гипсовая. Трезвый больной, пьяный больной. Трезвый больной, пьяный больной. Пьяный больной, ещё пьяный больной... с пьяными родственниками.
Питьевой день!
Да когда ж ему конец!
— Доктор, там скорая ребёнка привезла с обширной раной предплечья, зашивать надо, а пьяный, которого вы зашили, из операционной не уходит!
Что ещё за капризы? Народу полно, а тут пьяных из операционной выводить заставляют!
На столе операционной в позе отдыхающего, заложив руки за голову, лежит пьяный. Антон минут пять назад зашил его и ушёл в приёмный кабинет оформлять карточку, оставив сестру бинтовать рану.
— В чём проблемы? — сочувственно интересуется Антон у пьяного пациента.
— Н-ни в ч-чём... — довольно спокойно отвечает пьяный.
— Я вас зашивал, не больно было?
— Н-нет.
— Может, какие жалобы есть?
— Н-нет.
— Тогда, я считаю, помощь оказана в необходимом объеме, пора вставать и идти домой, или куда вам надо. В коридоре ждёт ребёнок, у которого сильно кровит рана. Нам нужна операционная, нам надо работать.
— Я ус-стал... Полежу, отдохну.
— Там ребёнок. У него большая рана. Его надо зашивать. Срочно.
— П-пш-шёл, а? Сказал — отдох-хну!
У Антона застучало в висках, задрожали пальцы.
— Мне надо ребёнку...
— Т-ты чё, бестолковый? Сказано — устал я! Полежу отдохну. Как отдохну, уйду!
Пьяный поворачивает голову и презрительно смотрит на Антона.
Руки Антона, независимо от сознания, хватают пьяного за бок и скидывают со стола на пол. Молодой мужчина весом килограммов за восемьдесят звучно громыхается о кафельный пол.
Сжав кулаки, Антон ждёт возражений пьяного, готовый пресечь их самым жесточайшим образом. Глаза его словно застелило красноватым туманом.
— Ты чё, док, дурной? — на удивление неагрессивно поднялся с пола пьяный и вроде как пожаловался.
— Там скорая привезла порезанного ребёнка, его надо срочно зашивать! — выдавливает сквозь зубы Антон, упираясь побелевшими от напряжения кулаками в операционный стол.
— Ну, так бы и сказал...
Растирая ушибленные места, пьяный бредёт к выходу.

***
Третий час ночи. Наконец-то в коридоре пусто. Наконец-то в травмпункте тихо. Больные кончились. Отяжелевшие руки повисли вниз. В голове шум, в глазах туман. Восемь часов — как заводные, без отдыха...
Выпили по чашке чая с бутербродами. Можно подремать. А санитарка займётся уборкой. Будет оттирать накапавшую кровь, собирать окурки и отмывать наплёванное в углу коридора, где курить и плевать нельзя, убирать лужу под лестницей.
Но у неё завтра отсыпной, а Антону с утра опять на работу, в поликлинику.
Только прилёг — пронзительный звонок от входной двери.
— Доктор! Скорая привезла!..

=12=

Отслужив здоровью общества полтора суток кряду, Антон, в предчувствии жизнеспасительного отдыха донёс гудящие ноги до тихой комнаты общежития.
Но отдыха не получилось. Даже привыкший засыпать в гомоне студенческого общества, научившийся в армии спать сидя и дремать стоя, Антон никак не мог уснуть. Возможно, сказывалось почти двухсуточное перевозбуждение. А вообще-то, спать не давал очередной скандал молодожёнов, с битьём посуды, падением тяжёлых предметов на пол и угрозами молодого мужа покончить жизнь самоубийством. Судя по воплям, через повешение.
Антон пошёл в разведку на кухню, встретил там Вовку.
— Посуду бьёт сегодня! — удивлённо сообщил Вовка.
Другой информации не было.
Промучившись в попытках уснуть до сумерек, Антон решил, что теперь имеет право на тишину. Полный решимости поскандалить, а если будут возражения — применить более доходчивые меры убеждения, отправился к молодожёнам.
После очередной серии шумового сопровождения: «Я тебя... Ой, мама! …Бух... Повешусь!» — у дебоширов некстати наступило затишье.
Постучав в комнату, и не дождавшись разрешения войти, Антон толкнул входную дверь.
В комнате было темно. От окна метнулась человеческая тень. Антон напрягся, готовясь отразить неприятности. Но человек с разбегу плюхнулся в кровать и замер.
Пошарив по стене, Антон нащупал выключатель, нажал клавишу. Вспыхнувшая лампочка осветила результаты многочасового скандала.
Всё, что могло упасть — упало. Осколки стекла и битой посуды густо усыпали комнату.
«И не жалко барахла? — мелькнула мысль. — Всё же покупать придётся».
На кровати кто-то лежал. Голова и туловище укрыты байковым одеялом. Из-под одеяла торчали ноги в дешёвеньких советских джинсах и кедах.
Антон подошёл к кровати и, готовый к резкому движению лежащего, тронул его за плечо. Плечо недовольно дёрнулось. Антон потянул за одеяло, стаскивая его с головы лежащего. Из-под одеяла показалась всклокоченная шевелюра тощенького парня лет двадцати с небольшим.
— Повешусь... — угрожающе произнёс он, пытаясь удержать одеяло.
Антон решительно сдёрнул одеяло с «самоубийцы». Тот, свернувшись калачиком и засунув руки между колен, словно был голый и замёрз, отвернулся к стенке.
— Слушай, приятель, — обратился к нему Антон. — Вешаться или не вешаться — дело твоё. У меня свои проблемы. Я, например, после двух суток работы хочу отоспаться, потому как завтра с утра мне снова на работу. И народ, который придёт ко мне на приём, будет очень недоволен неприветливостью доктора. А доктор же просто двое суток не спал, и ему не дают спать третьи.
Антон со злостью пнул половинку графина. Стекло, прогромыхав через всю комнату, ударилось о батарею отопления и, звякнув, развалилась на несколько частей.
— А послезавтра мне снова на дежурство, — закончил Антон довольно миролюбиво.
Он подошёл к окну, открыл створку, глянул вниз. Высоко — седьмой этаж.
— В общем, так. Верёвки у меня нет. Поэтому в деле повешения я тебе не помощник. Но тишина должна быть — однозначно. Правильно я говорю?
— Повешусь... — упрямо пробурчал парень.
Тупоголовость парнишки разозлила Антона. Он забарабанил пальцами по стеклу.
— Хочешь кончить жизнь самоубийством — действуй. Но без шума. Потому что мне надо выспаться. И, я думаю, нет разницы, каким способом ты прекратишь свою никчемную жизнь. Вот я открыл для тебя окно. Вот я приставил для тебя табуретку к окну, чтобы прыгать было удобнее. — Антон грохнул табуреткой о пол. — Прыгай!
Парень лежал в кровати не шевелясь.
Антон подошёл к нему, схватил за грудки, приподнял с кровати и заорал в лицо:
— Тебе помочь? Поставить на табуретку? Подсадить на окошко? Или подтолкнуть?
— Не-на-да... — как механическая кукла промямлил «самоубийца», обвиснув у Антона на руках.
Антон уронил «самоубийцу» на кровать. Тот привычным движением поджался и отвернулся к стенке.
— В общем, так… Что ты грозился повеситься — все слышали. Если не утухнешь так, чтобы тебя не слышно было, приду и выброшу тебя в окно. Все подтвердят, что ты сам выпрыгнул… за неимением верёвки. Понял?
— Понял, — моментально согласился «самоубийца».
— Чтобы даже шороха не было слышно, понял?
— Понял.

 =13=

Антону нравилась травматология. Перечитав множество медицинских журналов и книг, он чувствовал себя теоретически подготовленным к работе.
Заведующий травматологическим отделением, пожилой интеллигентный мужчина, бородкой похожий на Чехова, Пал Палыч, как его все называли, с удовольствием показывал Антону свои владения.
— Здесь аппарат на предплечье наложили, сложный перелом обеих костей со смещением... Здесь сухожилие сшивали... Пошевелите пальцами! — обратился он к больной и гордо констатировал результат: — Шевелятся! Вот старушка с переломом шейки бедра, — Пал Палыч подал Антону рентгеновские снимки. — Остеосинтез делал заведующий травмпунктом.
Антон посмотрел на дату перелома, уточнил дату операции.
— Оперировали через три недели после травмы? Но ведь... — Антон перешёл на шепот, чтобы его не слышали больные, — лучшие сроки для операции упущены! Здесь, скорее всего, образуется ложный сустав!
— Ну, ты сказал! Фиксация хорошая. Время покажет!
Пал Палыч недовольно отобрал у Антона снимок и пошёл к выходу.
Перешли в соседнюю палату.
— Это больной с размозжением кисти. Попал в станок. Третий день после операции.
— Зашивали в операционной или в обработочной?
— В обработочной.
Антон осматривал отёчную, словно накачанную водой, сплошь закрашенную йодом кисть с негнущимися пальцами.
— Нагноится. По-моему, это неправильно, что и чистые раны ушивают в обработочной, и гнойники здесь же вскрывают, и суставы пунктируют. Обработочная у нас — рассадник гнойной инфекции.
— Куда деваться, — Пал Палыч вздохнул. — Помещения для чистой перевязочной в приёмном покое нет. А теоретизировать мы все горазды. Поработай-ка, чтобы у самого не было нагноений!
Антон понял, что разговорился лишнего. Дальше на обходе он в основном молчал или задавал безобидные вопросы.
Получив в своё ведение две палаты, мужскую и женскую, Антон принялся изучать истории болезней, смотреть рентгенограммы, знакомиться с больными.
Вот эта женщина ему, кажется, знакома. Да, он видел, как в приёмнике ей вправляли сложный перелом в области кистевого сустава. Как у неё дела сейчас? Гипс уже сняли. Движения в лучезапястном суставе ограничены... А почему локоть тугой? И вращение не получается... Такое бывает при переломах головки лучевой кости.
— Вам локтевой сустав фотографировали?
— Нет. У меня же перелом здесь, — женщина показала на запястье.
Когда вправляли кости там, было не до трещин в локте, решил Антон и назначил снимок локтевого сустава, чем вызвал недовольство больной: зачем лишний раз облучаться, ведь перелом в другом месте!
На следующий день Антон с нетерпением взял в руки снимки, доставленные из рентгенкабинета.
Точно! Перелом головки луча, уже срастается. Хорошо хоть смещение небольшое. Но разрабатывать локоть придётся настойчиво.
Вошёл Пал Палыч, бодро напевая себе под нос.
— Как дела? Изучаешь? Что интересного?
— Да вот... Перелом головки луча не диагностированный. — Увидев поскучневшее лицо заведующего, начал оправдываться, будто это он проглядел перелом. — Да там срослось уже... Это так, профессиональный интерес... Разработку назначу, всё нормализуется.
Пал Палыч, недовольно качнул головой, разглядывая снимок, пробурчал:
— Да, сросшийся перелом головки луча.
 Взял историю болезни. Упоминания о переломе не нашёл. Вздохнул.
— Как же мы его пропустили?
«Опять я как камешек под пяткой...» — теряя исследовательский интерес и скучнея вместе с заведующим, подумал Антон.
Пал Палыч вернул ему снимки и историю болезни.
— Завтра суббота. У нас пятидневка, но один доктор в субботу приходит. Делает перевязки, смотрит послеоперационных больных. Завтра твоя очередь. Сестра знает, кого перевязывать, тебе покажет. Вот этому больному, — зав подал Антону историю болезни, — снимешь аппарат.
Антон вытащил рентгеновские снимки.
Перелом большеберцовой кости со смещением, фиксирован аппаратом Илизарова. Последний снимок двухнедельной давности, сращение паршивенькое. Вопрос о контрольной рентгенограмме застрял у Антона в горле. Раз шеф велел снять, значит снять.
На следующий день, сделав перевязки и осмотрев послеоперационных больных, Антон взял в перевязочную мужчину с аппаратом Илизарова на голени. Тронул место перелома — мужчина сморщился. Сращение слабое — и больному ясно. Не снимать аппарат? А команда шефа? Может, он хочет после выходных загипсовать больного?
— Шеф велел снять аппарат, — пояснил Антон, увидев вопросительный взгляд больного.
Антон решил выполнить распоряжение шефа наполовину. Он развинтил аппарат, но кольца со спицами оставил на месте. Если шеф в понедельник подтвердит своё распоряжение, работу можно докончить за пару минут. Если же согласится, что снимать аппарат рано, восстановить его можно, не прибегая к дополнительному сверлению кости.
А в понедельник...
— Ты зачем размонтировал аппарат?! Там же нет сращения! — разразился громами и молниями Пал Палыч.
— Так вы же сказали — снять. А сращение на самом деле слабое, поэтому я аппарат размонтировал частично. Контрольных-же снимков не делали!
— Надо было сфотографировать!
— Таких больных фотографируют в плановом порядке...
— Мог и экстренно назначить!
Антон понял, что ему лучше молчать.

 =14=

Антону предложили совмещать на полставки в первой поликлинике хирургом. Первая поликлиника — это у чёрта на куличках, в старом городе. Но деньги нужны.
И теперь после стационара Антон каждый день ездил на край города, а два раза в неделю оттуда едва успевал на дежурства. Даже пообедать толком не удавалось. А после дежурства на завтрак не оставалось и минуты.
Работа в поликлинике спокойная. Район старый, одноэтажный. Пациенты — в основном старики и старушки.
Зашла как-то в кабинет бабушка. Прошла от двери к столу, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Основательно, как садятся старики, уселась на стул. Поздоровалась, огляделась неторопливо. Поправила платок на голове. Испытующе взглянула на врача.
— Сынок...
Ещё раз глянула на врача, на сестру, замолчала.
— Что, бабушка? — подбодрил её Антон, заканчивая писать в карточке предыдущего пациента.
— Ты уж, сынок, надо мной, старой, не смейся, а ежели чего — выгони сразу, я и пойду.
Старушка обиженно поджала губы.
Интересное начало, подумал Антон.
— Смеяться, бабушка, не буду. Выгонять тоже не буду. Чем смогу — помогу, а не смогу помочь — сама не обессудь.
— Сынок... — старушка замялась, не зная, как начать дело.
— Давай, бабушка, с главного, — решительно подсказал Антон.
— Сынок, — осмелилась старушка, — подстриги мне ногти.
Необычность просьбы вызвала у Антона тугодумие. Он посмотрел на сухонькие руки старушки — ногти были аккуратно подстрижены.
— На ногах, сынок. Я уж сама не достану, наклоняться не могу. Старика у меня нету, внук не справится — ногти у меня толстые, что тебе копыта. Дочке всё некогда, а зятя я стесняюсь попросить... Ходить уже больно! — старушка страдальчески поморщилась и потёрла голень рукой.
— Ну, давай посмотрим, бабушка, предмет стрижки, — бодро предложил Антон.
Бабуля с кряхтеньем стянула с одной ноги чулок.
Да-а-а... Это были ногти! Жёлтые, продольно растрескавшиеся, толстенные, подогнутые вниз, как копыта. Не мудрено, что внук с ними не справился. С простыми ножницами к ним не подступишься, тут нужен «специнструмент».
Антон почесал затылок.
— Да-а-а...
— Что, сынок? — забеспокоилась старушка.
— Поможем, бабушка. Справимся с твоими... хм… ногтями.
Антон пошёл в перевязочную, погремел инструментами, выбрал массивные кусачки Люэра для скусывания костей при ампутациях, вернулся к старушке.
Пальцы, надавленные обувью и ногтями, болели. Старушка охала и кряхтела, а Антон по кусочкам скусывал, обрубал её «копыта». Наконец, педикюр сделан, старушка оделась, встала, потопталась на месте.
— Господи, легко-то как! И ходить не больно! Теперь я и до базара дойду! Спасибо тебе, сынок!
Лицо старушки сияло.
Как мало надо человеку для счастья!

***
Закончив приём в кабинете, Антон шёл обслуживать вызовы по домам. Кому перевязывал язвы на ногах, кому смотрел послеоперационную культю, кому выпускал асцит — жидкость из живота. Больные все старые, «обезноженные».
Осень входила в силу. Окраинный посёлок пылал листвой клёнов и рябин. В садах дозревали крупные поздние яблоки.
Немного поплутав по посёлку, Антон, наконец, нашёл дом, где ему нужно осмотреть больного.
Сделав всё необходимое, стал собирать инструменты со стола, на противоположном конце которого горкой лежали яркие, сочные яблоки. Заметив взгляд Антона, хозяйка выбрала два покрупнее, протянула ему:
— Угощайтесь, доктор.
— Спасибо.
Антон положил яблоки в дипломат, рядом со свёртком инструментов.
— Докторам сейчас хорошо, наверное, живётся, — не то спросила, не то утвердила хозяйка.
— Почему вы так думаете? — посмотрел на неё Антон. Интонация хозяйки не понравилась Антону.
— Ну, как же... В одном доме одно дадут, в другом — другое. Надо с большой сумкой ходить... — в голосе хозяйки прозвучала откровенная зависть.
Антона разозлила глупость хозяйки, помешанная на зависти к предполагаемой сладкой жизни другого человека.
— Да-а... Сегодня вы у меня уже шестые. А мешок с подарками я у вас в коридоре оставил или на улице забыл? — спросил он серьёзным тоном и оглянулся, как бы что ища.
— Не-ет, вы с дипломатом пришли!
Хозяйка беспокойно озиралась, словно проверяя, нет ли там чужого мешка.
Антон раскрыл собранный было дипломат, выложил на стол два «подарочных» яблока, заглянул внутрь, как глядят в глубокую яму.
— И здесь подарков нет, — сказал с удивлением. Затем в упор посмотрел на женщину. — Живу я, не жалуюсь. Многие живут лучше. А если и живу неплохо, то вовсе не за счёт дарёных яблоков. Деньги на жизнь зарабатываю вот этими руками, этими ногами и этой головой.
Он захлопнул дипломат и пошёл к выходу.
— Доктор, а яблочки? — протянула хозяйка яблоки вслед Антону...

=15=

Тихая первая поликлиника располагалась в бывшем купеческом доме. Старый каменный дом простоял добрых сто лет и, похоже, собирался стоять ещё долго.
Персонал в поликлинике тоже давнишний, сработавшийся, почти все из близлежащих районов. Сотрудники относились друг к другу спокойно, доверительно. Врачи и медсёстры знали пациентов, как фельдшера амбулатории знают жителей своей деревни. Участковые, вспомнив, что какой-то дедуля или какая-то бабуля давно не появлялись в поликлинике, мимоходом заходили их проведать — не случилось ли чего? Заведующие не проверяли, вовремя ли приходят сотрудники на работу, не рано ли уходят. Работа одних зависела от добросовестности других, поэтому все работали, стараясь не подводить коллег. Работали, как надёжный, хорошо отлаженный механизм: всё шло, казалось, само собой, без скрипа и без шума. Ни на газ, ни на тормоз давить не требовалось.
Заведовал поликлиникой молодой, но спокойный и доброжелательный терапевт. Он удачно влился в коллектив поликлиники несколько лет назад и успешно руководил ею эти годы.
Но... Пути Господни для смертных неисповедимы, а помыслы начальства для подчинённых туманны.
Этого заведующего «повысили» на не желаемое им место, а вместо него прислали тоже молодого, но более энергичного, считавшего все этапы своей профессиональной деятельности, в том числе и эту поликлинику, не более чем ступеньками к будущей высокой должности, Владимира Петровича Вольского. И шёл по этим ступеням Владимир Петрович, не особо заглядываясь под ноги.
Доктор Вольский начинал врачевать хирургом. Но эта стезя оказалась не для него: не наделила судьба хирургическим талантом. Если на дежурстве поступал больной с аппендицитом и его шёл оперировать Вольский, медсёстры хватались за головы: это на всю ночь!
Вовремя Владимир Петрович уйти из хирургии не успел, и в хирургической среде за ним потянулась соответствующая «слава».
Дальнее родство с каким-то крупным начальником позволило запустить толкательные механизмы и Владимира Петровича пропихнули на должность председателя профкома больницы. Народная мудрость что гласит? Не состоялся, как специалист — иди в начальники.
На этой стезе он гордо нёс высоко поднятую голову. Рвением в защите прав трудящихся медиков, впрочем, себя не утруждая.
Владимира Петровича сильно задевала неблагожелательность хирургической братии. Зная его, как никудышного хирурга, бывшие коллеги никак не могли принять теперешний высокий и гордый постав головы доктора Вольского.
Затем он некоторое время работал заместителем главного врача больницы — начмедом — допекал бывших коллег вечными придирками по поводу неправильно оформленной документации. Отлились кошкам мышкины слёзы.
В это время готовился к открытию профилакторий одного из крупных заводов. Главврачом туда пророчили толкового доктора. Но... Доктора срочно отправили на курсы повышения квалификации, а когда толковый доктор вернулся поумневшим, профилакторием уже заведовала жена Владимира Петровича.
Пошли слухи, что Владимир Петрович метит на должность главврача города. Теперешнему давно было пора на пенсию. Но — помешала перестройка. Руководителей стали выбирать в коллективах, и Вольскому от имени коллектива намекнули, чтобы свою кандидатуру не выставлял, всё равно «прокатят».
Главврач города на пенсию уходить раздумал, а Владимир Петрович подумал:
— Ну, кто такой главврач города? Кроме звания у него ничего нет. Вечно с протянутой рукой: подайте крохи на жизнеобеспечение нужной всему городу больницы!
Тем более что появилась перспектива стать главврачом поликлинического объединения на базе крупного завода. А кто такой главврач поликлиники при крупном заводе? Это человек, нужный заводу. От него зависит низкий уровень профпатологии, малое количество производственных травм, в его руках статистика заболеваемости по заводу. А советская статистика, как известно в узких кругах, что патефонная пластинка — чьей стороной поставил, ту песню и запоёт.
Но... Опять «но». Не было опыта в поликлинической работе. Точнее, в руководстве крупной поликлиникой. Поднатаскаться, набить руку — именно для этого и нужна была Владимиру Петровичу маленькая первая поликлиника.
Шло время… Точнее — народ думал, что идёт время радикальных перемен. Генсек Горбачёв за два года намеревался перестроить страну и ускорить экономику до капиталистических темпов. А замшелая поликлиника на полудеревенской окраине, думал Владимир Петрович, не страна, и два года на перестройку в ней не потребуется...
— Я этот тихий омут взбаламучу... Я тут всё с ног на голову поставлю! — ворчал доктор Вольский.
И баламутил. И с ног на голову ставил.
От его накачек и разборок всё пошло ходуном. Медсёстры и санитарки забегали как перепуганные мыши. Врачи в кабинетах сидели в недоумении и некотором оцепенении: а сегодня насчёт чего случится выволочка? То, что выволочка будет, не сомневался никто.
— Почему доктор такой-то третий день опаздывает на работу? — грозно пытал Владимир Петрович старшую медсестру, тихую женщину предпенсионного возраста, обращавшуюся ко всем не иначе, как: «Миленькая, не могла бы ты...».
— Так она перед работой забегает к больной. Старушка неделю уж болеет. А доктору по пути.
— Согласно расписанию, вызова она обслуживает после приёма.
— Она и обслуживает после приёма. А к этой перед работой заходит. Так ей удобнее.
— Больные перед кабинетом ждут!
— Ждут старушки. Им в поликлинике поговорить — что на посиделки сходить. А у кого больничные — тем на более позднее время назначено.
— Разгильдяйство какое-то! На всё у вас есть отговорки! Если всех будете покрывать, боюсь, мы с вами не сработаемся. Пригласите Антона Викторовича!
— Всю жизнь так работала, ни с кем не скандалила, со всеми срабатывалась...
— Антона Викторовича ко мне!
Старшая сестра, сокрушённо качая головой и обиженно разводя руками, шла приглашать на разборку Антона Викторовича. Затем отправлялась к терапевтам, мерить давление. Давление опять подскочило!
— Нет, не могу я так, уйду! Хоть и осталось до пенсии полтора года — уйду! Разве ж это работа? Нервотрёпка сплошная! Да я эти полтора года не переживу, меня здесь с моим давлением удар хватит! Нет, уволюсь...
А вот уж и Антон Викторович ступает на ковёр чистилища.
— Садитесь, Антон Викторович. Почему вы рано прекращаете приём больных в кабинете?
Антон понимает, как бы надо ответить, чтобы разговор закончился быстро и спокойно, но придирки нового начальника ему тоже надоели и он начинает валять дурака.
— Как больные кончаются, так и прекращаю.
— И уходите, — саркастически уточняет Владимир Петрович.
— И ухожу, — подливает масла в огонь Антон.
— И куда же вы, позвольте спросить, уходите за полтора часа до конца рабочего дня? — упивается сарказмом Владимир Петрович.
— На вызова, — простецки пожимает плечами Антон.
— На вызова.— Владимир Петрович усмехается. — У хирурга каждый день вызова. Что, эпидемия аппендицитов разразилась? Или требуется каждый день чирьи на дому перевязывать? С чирьями надо в поликлинику ходить. У хирурга каждый день вызова...
Владимир Петрович искренне негодует.
— Эпидемии аппендицитов нет. Да и с аппендицитами они сами до поликлиники добираются. А вызовов — три-четыре каждый день. И для перевязок чирьев тоже. Дряхлому деду и с чирьем до поликлиники не доползти. А кроме чирьев приходится асциты выпускать, культи перевязывать, онкологических больных смотреть... И все больные без посторонней помощи даже до туалета не доберутся.
— Но полтора-два часа на двух-трёх больных — не много ли? — сокращает количество больных и увеличивает время осмотра в свою пользу Владимир Петрович.
— Не много. На одного больного по нормативам положено чуть меньше часа.
— Это в сельской местности. А в городе гораздо меньше! — опять с сарказмом уточняет Владимир Петрович. Что-что, а нормативы он знает!
— Здесь город? Один больной у церкви, другой у базара, третий — у речного вокзала... Автобус один, и всегда идёт в обратную сторону. Давайте машину, буду ездить по городским нормативам.
— Хорошо, подумаем, — изрекает Владимир Петрович и склоняется над бумагами.
Поразмышляв и догадавшись, что разговор окончен, Антон молча уходит из кабинета.

=16=

Перед Антоном сидит молодой мужчина лет тридцати, сухонький, остроносый, с испуганно бегающими глазками, руки сжаты в общий кулак на уровне груди. При наличии соответствующей бородки и длинных волос походил бы на дьячка. Даже запах от него исходит какой-то затхлый.
— Доктор, — недовольно покосившись на медсестру, как на постороннюю, доверительно говорит «дьячок» в полголоса, словно делясь великой тайной, — у меня было жуткое кровотечение! Вчера. Мне бы больничный.
Панически всплеснувшись на слове «жуткое», далее голос пациента стихает до еле слышного.
— Кровотечение? — переспрашивает Антон, ожидая уточнения, откуда «жутко» лилась кровь. Впрочем, он догадывается, что «оттуда».
— Оттуда, — страдальчески морщится больной и, чуть расцепив кулаки, сверху намекает указательными пальцами в направлении начала своих ног. Похоже, страдает он не оттого, что «там» кровило, а потому, что приходится упоминать столь интимное место. — Жуть, сколько вышло! — тихонько сообщает, опасливо глядя на медсестру, которая что-то пишет, не обращая внимания на больного. За долгую профессиональную жизнь медсестра слышала тысячи и тысячи жалоб, и россказни пациентов давно перестали интересовать её. — Вы видите, какой я бледный! С ног валюсь от слабости!
Может бледный, а может незагорелый, думает Антон.
— Ну что же, пойдёмте в перевязочную, посмотрим, откуда шла кровь, — бодро говорит он пациенту и встаёт.
— Но как же... — пациент отводит в сторону глаза и делает руками беспокойные движения.
— Без осмотра не обойтись. Вы же пришли на приём к врачу, и кроме ваших жалоб я должен найти признаки вашей болезни, выяснить её причину. Чтобы лечить, надо знать, от чего лечить.
— Да мне бы больничный... — несмело бормочет пациент, но всё же идёт вслед за доктором в перевязочную.
Антон просит его снять брюки, ставит на кушетку в коленно-локтевое положение, намереваясь, как шутят хирурги, проверить, а не помешает ли что завтраку, проглоченному вчера, дойти до пункта прибытия сегодня.
Взгляд мимоходом в «раскрывшиеся врата»... Внешних признаков кровотечения нет.
Антон надевает перчатки, смазывает указательный палец вазелином и вводит его в то место, откуда предполагалось кровотечение.
Больной охает.
Геморроидальных узлов нет, патологических образований на достижимом пространстве не определяется. На пальце мазков крови тоже нет. Никаких подтверждений, что вчера у пациента «оттуда» сильно кровило, нет.
— Крови много вышло? — продолжает расспросы Антон, дав больному салфетку и жестом разрешив ему одеться. — Какого цвета? Тёмная? Алая?
— С пол-литра. Тёмная. Сгустками.
«Пол-литра — это много. Тёмного цвета... Из верхних отделов толстого кишечника? — размышляет Антон. — Кровоточащий полип? Опухоль?».
Они возвращаются в кабинет. Антон сидит, задумавшись, пациент исподтишка, испытывающе и выжидательно смотрит на врача.
— Раньше подобное было?
— Нет, первый раз.
— За последнее время в весе не сбросили?
— Нет, всё время такой поджарый.
— Боли в животе бывают? По поводу заболеваний желудка и кишечника у терапевта часто лечитесь? На учёте не стоите?
— Нет, живот не болит, на учёте не стою, — словно чего-то испугавшись, быстро отвечает пациент.
— А где ваша карточка? — Антон вертит в руках листок-вкладыш, с которым пришёл пациент.
— Участковый в отпуске, карточка в кабинете, кабинет заперт. Я у неё недавно с простудой был, — быстро отвечает пациент.
Антон просит сестру принести тонометр, меряет давление, считает пульс. Всё в норме, никаких подтверждений, что пациент перенёс обильное кровотечение.
— Хорошо, — Антон убеждается, что опасаться не за что. Если кровотечение и было, то небольшое. — Завтра с утра сдадите кровь на анализ, с результатом подойдёте.
— А больничный? — обижается больной.
— Посмотрим анализ, там видно будет.
— А лечение? — менее эмоционально спрашивает больной.
— А что лечить? Кроме жалоб, что у вас вчера было кровотечение, никаких объективных данных.
— Вы что, не верите, что было сильное кровотечение?!
— Верю, поэтому направляю вас сдать анализ.
Пациент уходит недовольным.

На следующий день Антон получает результаты анализов крови вчерашнего больного. Гемоглобин, эритроциты, гематокрит — показатели на нижней границе нормы, кровопотерю не подтверждают.
— Анализы нормальные, — сообщает Антон и видит, что известие пациента не радует.
— Вчера у меня опять было кровотечение, — раздражённо говорит пациент.
— Сильное? — уже без опаски за здоровье «интересного» пациента спрашивает Антон.
— В тазике кровью всё дно закрыло.
— Какого цвета?
— Тёмная, со сгустками.
Антон опять меряет артериальное давление, считает пульс. И сегодня всё в норме. Хотя, по рассказам «страдальца», тот должен потерять около литра крови за двое суток. Это много. Это обязательно должно отразиться на его состоянии.
— Пойдёмте в перевязочную, ещё раз посмотрю.
Пациент с недовольной, даже сердитой миной идёт за врачом.
В перевязочной опять ничего нового.
Антон выписывает очередное направление.
— Сдадите кал на наличие крови.
— А больничный?
— Мне не к чему придраться. У вас всё нормально. А по поводу обследования больничного не положено.
— Вы считаете, что я вас обманываю? — раздражается больной.
— Не считаю. Но чтобы выписать больничный, я должен основываться не только на ваших жалобах, но и на объективных данных. Таков порядок — и не я его установил
— А если завтра кровотечение опять повторится? Так и умереть недолго!
Глаза пациента переполнены гневом.
— Соберёте кровь в банку, плотно закроете крышкой и принесёте сюда. А умирать вам не от чего.
Пациент зло дёргает руками, резко поворачивается и, не прощаясь, уходит.
Анализ кала, полученный на следующий день, наличие крови в нём отрицал.
Кровь, по словам пациента, вчера опять шла. Причём, ещё сильнее, чем накануне. Но, пока он лежал в полубессознательном состоянии на кровати, жена всё вылила и тазик вымыла.
Пациент разговаривал, раздражённо отвернув лицо от врача.
Давление и пульс были в норме, цвет лица не хуже, чем вчера. На предложение очередной раз посетить перевязочную пациент зло ответил:
— Сколько можно?
«На самом деле, сколько можно с симулянтом канителиться», — подумал Антон и предложил:
— Остаётся направить вас в стационар для проведения ректороманоскопии.
— Это ещё что? — насторожился пациент.
— В задний проход вводят металлическую трубку, — Антон складывает пальцы незамкнутым кольцом, показывая диаметр, затем разводит руки в стороны на ширину плеч, показывая длину, — и осматривают кишечник изнутри на предмет выявления патологии.
— Вы что! — возмущается пациент, словно Антон предложил ему что-то неприличное. Возможно, его испугали размеры трубки, представленные Антоном явно преувеличенными.— Мне в больницу нельзя, у меня семейные обстоятельства. Выпишите больничный, я отлежусь, и всё нормализуется. У меня такое уже случалось.
«А говорил, что первый раз», — вспомнил Антон разговор первого дня и укрепился в мысли, что пациент — симулянт.
— У меня нет оснований выписывать вам больничный лист. Возможно, у вас было кровотечение, я не отрицаю. Ложитесь на обследование.
Пациент встаёт.
— Что значит «возможно»! — с видом глубоко оскорбленного человека произносит он. — Вы мне не доверяете?! Я три дня из-за вас на работу не ходил... Я на вас жалобу напишу! Министру здравоохранения!
Переполненный негодованием, пациент угрожающе стучит пальцем по краю стола, подхватывает листок-вкладыш с незаконченной врачебной записью и уходит.
Антон жмёт плечами.
Жалоба была. Главврачу города. Пациент грозил, что, если местные власти не примут меры к нерадивому врачу, жалоба пойдёт на имя министра.
Заведующий поликлиникой на планёрке прочитал Антону нотацию о небрежном ведении документации с неоконченными записями в амбулаторных карточках, о невнимательном отношении врача к больному, из-за чего происходят жалобы... Говорил ещё что-то. Именем главврача города удовлетворённо объявил непочтительному к начальству Антону выговор.
Потом вышла из отпуска участковый терапевт и, прослышав, что Антон из-за больного с её участка схлопотал выговор, всплеснула руками:
— Да он же на учёте у психиатра по шизофрении! Не было у него никаких кровотечений, нет, и, я думаю, никогда не будет. И жены у него нет, и не было — живёт с матерью, тоже, кстати, своеобразного поведения...
Но выговор остался.
А старшая сестра из поликлиники уволилась.

=17=

Заехал Мишка.
— Дай чего-нибудь пожевать. Закрутился с делами, пообедать забыл. Мимо тебя ехал, думаю — заскочу, может, покормит?
— Жареная капуста есть. Пару яиц разобью — получится яичница с гарниром, — предложил Антон.
— Давай.
Антон сходил на кухню, нажарил яиц.
Мишка сел за стол обедать, Антон дочитывал статью в журнале.
От стола раздавалось сосредоточенное сопение, чавканье, бряцанье вилки о сковородку.
Вдруг наступила тишина.
Антон взглянул в Мишкину сторону. На сковородке оставалась маленькая кучка капусты. Мишка что-то сосредоточенно рассматривал, ковыряя капусту вилкой.
— А вот это, — он подковырнул капусту вилкой, — это что?
— Где? — спросил Антон.
— Вот, — Мишка подцепил вилкой тёмно-коричневый кусочек и приподнял его над сковородкой.
— Лук жареный, наверное, — беспечно ответил Антон. — Я луку туда много положил.
— Лу-ук! — с уважением протянул Мишка. — А что же у твоего лука усы в полчетверти и ножек не пересчитать?
Он поднял «лук» повыше, словно стараясь разглядеть его и снизу.
— Лучок, ёлки-моталки! Как это он со сковородки не убежал?
Антон подошёл к столу, взглянул на то, что предполагалось быть луком, и констатировал факт:
— Жареный таракан.
Потом объяснил возможность его появления в сковородке:
— Ночью, наверное, залез. Я капусту вчера жарил.
И оправдался:
— А в каком общежитии тараканов нет!
И успокоил:
—Я его хорошо прожарил, так что живот не заболит.
И оптимистически закончил:
— В Африке вообще — жареные кузнечики деликатес. А кузнечики и тараканы... родственники.
— Не знаю, в каком они родстве... — Мишка брезгливо положил жареного таракана на противоположный край сковородки, — но таких деликатесов... африканской кухни я тебе не заказывал.
Он посмотрел на оставшуюся капусту, разворошил кучку вилкой, словно проверяя, нет ли там ещё тараканов, вздохнул, собрал капусту и отправил в рот.
— Умеешь жарить. Вкусно. Рецепт-то африканский! А чай у тебя с чем? С клопами? — проворчал шутливо-недовольно.
— С клопами коньяк. Чай с сахаром, — успокоил его Антон. — Подумаешь, таракана изжарил! У нас в институтском общежитии жил Мишка Жлоб. У себя под кроватью штангу держал, каждый вечер по два часа тягал. Ростом метр шестьдесят, а бицепсы толще твоей шеи. Когда кончались деньги, он выходил в коридор и объявлял: «Цирковое представление! Только у нас и нигде больше! Пожирание живых тараканов на потеху публике! Три рубля за съеденного таракана! Реквизиты просьба приносить с собой!». И устраивал публичное пожирание тараканов. Зрители приносили живность с собой, благо в студенческом общежитии их было не счесть.
— Гадость какая! – буркнул Мишка и покосился на сковородку.
— Но когда я работал в Татарии — вот где тараканы были… С лошадь! Ну, чуть меньше, — сбавил размеры Антон, увидев недоверчивый взгляд Мишки. — С мизинец, без вранья. Чёрные! Бежит по стене, слышно, как копытами топочет! Начнёт газету или обои грызть — от скрежета уснуть невозможно! Однажды лёг спать, выключил свет, а он, зараза, грызёт что-то, как двуручной пилой пилит! Я прислушался, запеленговал его: в районе электророзетки. Встал, включил свет. Постучал по розетке, подул в дырочки. Испугается, думаю, убежит. Или, хотя бы, утихнет. Выключил свет, лёг... Грызёт! А из розетки, из углубления в стене звук резонирует, усиливается — спать невозможно! Встал, достал отвёртку, отвинтил крышку, заглянул внутрь — пусто. Думаю, пока я ходил за отвёрткой — он убежал. Привинтил крышку, лёг спать... Грызёт! Черт его раздирает! Встал, отвинтил крышку ещё раз. Пусто! Да где же он, такой сякой! Заглянул в нутро розетки, а он сидит поперёк контактов и никакими его электричествами не бьёт! Постучал по розетке — кыш! — сидит. Отвёрткой подпихнул — таракан подвинулся немного и сидит! Подпалил наглеца спичкой.
Антон умолк с таким видом, будто рассказал интересную охотничью историю. Да и Мишка молчал со вниманием слушателя охотничьих баек.
— Мы по вечерам на чёрных охоту устраивали, — с гордостью того же охотника продолжил Антон после задумчивого молчания.— Правда, тут помощник требовался. Хозяин ложился спать, а помощник оставался у выключателя. Тараканы, видя, что хозяин лег, весёлой гурьбой выбегали на прогулку. Как только хозяин слышал топот копыт тараканьей стаи, и понимал, что стая добежала до середины стены, командовал: «Давай!» — и помощник включал свет. Внезапно вспыхнувший свет ошарашивал гуляющих тараканов:
— Как? Нас обманули? Хозяин не спит!
Тараканы на мгновение замирали, соображая, что случилось, а в это мгновение вскакивал с постели хозяин, заранее вооружённый башмаком, и крушил чёрных по головам, по головам... Тараканы очухивались:
— Полундра! Спасайся, кто может!
И в рассыпную!
Антон с удовлетворённой улыбкой вальяжным жестом показал, как стая огромных тараканов врассыпную — рысью, по широкой стене! — убегала от охотников вдаль…
— Если тараканы глупые, процедуру повторяли.
— Охотник! — качнул головой Мишка. — А охота по лицензии или как?
— Без лицензии. Их там много было. В больнице, знаешь, сколько тараканов водилось? Дежурил я как-то в приёмном покое. Оформил женщину в терапевтическое отделение. А медсестра приходит и говорит, что больная ложиться отказывается. Иду разбираться. В чём, спрашиваю, дело?
— Вы могли бы здесь спать? — показывает больная на кровать. — Посмотрите туда.
Смотрю, а за кроватью, на синей государственной стене за батареей тёмное пятно шириной в полметра. Краска, похоже, облупилась. Подумаешь, привереда!
— Вы поближе наклонитесь! — просит.
Наклоняюсь... А пятно шевелится! Холодно уже было, конец осени. Это рыжее пятно — тараканы, спина к спине, за батареей грелись!
— Хватит пакости рассказывать, — скривился Мишка. — Кашей с жареными тараканами накормил, а рассказы на десерт?
Мишка задумался.
— Тут такое дело... Зуд у меня какой-то пошёл. Может, подскажешь, чем помазать?
— Где?
Мишка с кряхтеньем расстегнул и приспустил брюки, показывая начало растительности пониже пупка. На фоне рыже-блондинистого живота ярко выделялись многочисленные красные пятнышки. Пользуясь случаем, Мишка почесался.
— Дело простое, — констатировал Антон, мельком взглянув на Мишкины дела, не встав с места, — лобковая вошь. В простонародье именуется вошкой на букву «М».
— Ты бы хоть ближе посмотрел, — обиделся Мишка на Антона за халатное отношение к профессиональным обязанностям.
— Смотри на неё, не смотри, вошка она и есть вошка. Если возьмёшь расчёску и почешешь растительность над бумажкой, посыплются маленькие прозрачненькие стёклышки с красной точкой внутри. А если посмотришь на листок через хорошее увеличительное стекло, увидишь гонки шестивёсельных шлюпок, — добавил Антон, не вставая с места.
— Точно, — вздохнул Мишка. — Я уже находил такую. Чем лечить?
— Самый простой способ изгнания вредной живности с любимого организма — лишить их мест проживания — сбрить всю растительность ниже пояса.
— Да ну... жена что скажет?
— А жена всё равно скажет. У этих зверюшек цикл развития, я думаю, недели три. Чтобы их развелось столько, — Антон махнул в сторону «проживания» Мишкиных членистоногих, — они должны размножиться несколько раз. Так что этим зверьём ты богат не один месяц. И жена твоя тоже.
— Скажу, в баню с ребятами ходил, там и подцепил.
— Скажи. Может, сделает вид, что поверила.
Мишка почесал сначала внизу, потом в затылке.
— Ты чешись аккуратней. Они могут и на голову переселиться. Даже в брови, — предупредил Антон.
Мишка недоверчиво поглядел на Антона.
— Не шучу.
— Кто же меня наградил? Наташка? Она божится, что кроме меня у неё никого нет... Стюардесса? Вроде чистая... Ладно, я им устрою... таможенный досмотр. Значит, если красные пятнышки на интересном месте — значит вшивая?
— Ну, примерно так.
— Выясню — живьём все волосы с того места повыдираю, чтоб вшам плодиться негде было!
— Может, это они от тебя подцепили? — Антон насмешливо посмотрел на Мишку.
Мишка расстроено крякнул.
— Ничего, с этим я разберусь... Ты лучше подскажи, как лечиться, чем мазать?
— Напишу рецепт, возьмёшь в аптеке. Себе и жене.
— Поехали, ты возьмёшь. Тебе привычней. А то мне неудобно как-то…
Поехали в аптеку.

=18=

Операционный день в больнице — то ли праздник, то ли авральный переполох...
Персонал бегает, суетится. Медсёстры уточняют, какого больного за каким предстоит оперировать. Проверяют, выполнены ли последние назначения, всё ли у оперируемых побрито...
В оперблоке задействованы стазу три операционных.
В одной оперируют детские хирурги. У них на хвосте, как говорится, висит хирург-уролог, поминутно спрашивая, скоро ли коллеги закончат: в урологическом отделении больному сделали премедикацию, больной готов к наркозу, а детские хирурги задерживаются.
Другую операционную заняли плановые хирурги. Там больного вводят в наркоз. Двое хирургов готовы начать операцию. Но они только вскроют брюшную полость, а основную работу — резекцию желудка — сегодня исполнит главный хирург. Он моет руки и от привычного эфирно-йодно-спиртового запаха, от предчувствия операции, от осознания того, что он умеет оперировать и оперирует удачно, от предоперационной суеты и предоперационных ощущений настроение у главного хирурга приподнятое.
— Для хирурга самое важное — оперировать, — философствует Андрей Иванович, споласкивая руки в тазу со спиртом. — Тот не хирург, кто не оперирует. Оперировать можно или любить, или... не оперировать вовсе. Если ты оперируешь редко — не научишься хорошо оперировать, — смакует он свою мысль. — А не научишься оперировать — ты не хирург. Так что главное для хирурга — оперировать. Это должно быть у него в крови. Правильно я говорю? — обращается он к Антону.
— Операция — это действо, — осмеливается вступить в полемику с мэтром Антон. Он с коллегой-травматологом моется в третью операционную. — Любому действу можно научить. Важна частота повторения урока и стимул. Медведей учат на велосипедах кататься, хотя они к тому природой не предназначены. Для человека главное — думать. Этому сложнее научить. Оператор без мозгов не станет хорошим оператором, сколько бы мяса ни напластовал.
Андрей Иванович на секунду замирает, серьёзно смотрит на Антона.
— Умному легче стать хорошим хирургом, не сомневаюсь, — частично соглашается с Антоном. — Но чтобы стать виртуозом — нужен дар. А вообще — ты прав.
Главный хирург отряхивает руки от спирта и идёт надевать стерильный халат.
«Чёрт, главного перед операцией с настроения столкнул!» — с сожалением думает Антон.
— Ты чего главному перед операцией запал портишь? — тихо укоряет Владислав Сергеевич, немолодой уже травматолог, драивший щёткой руки в соседней раковине.
— Да сам уж не рад, — вздыхает Антон.
У травматологов сегодня две операции: удаление слизистой сумки по поводу бурсита локтевого сустава, и наложение аппарата Илизарова на голень.
— С бурситом справишься? — спросил Антона Владислав Сергеевич.
— Вас же шеф назначил.
— Если справишься — становись, подстрахую.
Облачённый в стерильное, Антон подходит к больному, лежащему на операционном столе, становится на место оператора, обрабатывает операционное поле спиртом, затем йодом, берёт в руки скальпель. Смотрит на анестезиолога, тот кивает головой: «Можно!»
— Скальпели у нас острые, — предупреждает Владислав Сергеевич.
Своевременное предупреждение. Скальпели в нашей медицине в основном тупые, работать ими сплошное мучение.
Переступив какую-то черту внутри себя, возможно, подобно минёру, ступающему на заминированное поле, Антон делает разрез. Скальпель входит в ткани, как нож в масло. Зажим на кровоточащий сосуд, марлевый шарик — сушить... Ещё разрез, ещё зажим, ещё зажим... Сушить...
Освобождена верхняя часть слизистой сумки. Сумка вскрыта, в отверстие вставлен палец, к краям сумки прицеплены зажимы в качестве держалок, пошла отсепаровка кожи. Сумка выделена, удалена. Швы на кожу, дренаж, повязка. Операция закончена.
Сколько работал? Вроде и дел — начать да кончить. Два мгновения. Всё по плану, никаких отклонений от учебника… Тридцать восемь минут — отмечает анестезиолог в своём журнале продолжительность операции.
— Нормально. Не особо копался, — одобряет Антона Владислав Сергеевич.
Антон немного устал. Профессия хирурга, между прочим, по энергозатратам входит в одну группу с лётчиками-испытателями и сталеварами.
Больной проснулся, его увозят в палату.
Травматологи моют руки в дезрастворе, меняют перчатки, накрывают кисти стерильными салфетками и, держа руки на весу, садятся на подоконник в ожидании следующего больного.
Владислав Сергеевич, заметив утром, что у операционной сестры на губе выскочил герпес, допекает её расспросами, с кем это она так ночью дежурила, что у неё губа опухла?
— Герпес у меня вскочил, — пересчитывая использованные на операции инструменты, мимоходом поясняет сестра.
— Какой герпес? Это кто-то укусил тебя, признайся уж! С кем дежурила? С кем взасос целовалась?
— Отстаньте, Владислав Сергеевич! — отмахивается сестра, раскладывая инструменты для следующей операции. — Вот с вами, когда буду дежурить — ничего у меня не припухнет… и у вас не вскочит.
— Обижаешь, — смеётся Владислав Сергеевич. — Спорить я, конечно, не буду, а когда дежурить придётся с тобой, постараюсь доказать обратное.
Операция — это не просто выполнение каких-то манипуляций, это и психологическое напряжение. Поэтому расслабиться перед новой операцией надо даже шутками.
Привезли очередного больного. Ему предстоит наложить аппарат Илизарова на голень.
Анестезиологи занимаются наркозом, операционная сестра ещё раз проверяет, все ли инструменты на месте. Санитарка прикрепляет к «солнцескопу» — к оконным стёклам — рентгенограммы поломанных костей.
Через некоторое время анестезиологи командуют:
— Можно!
Владислав Сергеевич обрабатывает ногу йодом, смотрит на «солнцескоп», представляя положение отломков костей, ощупывает поломанную голень, размечает место перелома зелёнкой. Прикинув, где проводить спицы, берёт в руки дрель, вставляет спицу в патрон... Антон перебирает на столике болты, гайки, торцовые и плоские ключи, пассатижи, кусачки... Чтобы свинтить эту гору металла в стройный аппарат Илизарова, потребуется около двух часов. Больше времени, чем заменить четыре колеса на автомобиле...

Сняв с себя мокрое операционное бельё и халаты, хирурги расходятся кто куда отпаиваться чаем — потеют на операциях иной раз не хуже молотобойцев. Напившись чаю, Антон садится в ординаторской записывать в журнал и в историю болезни ход операций: «Под общим обезболиванием сделан разрез длиной столько-то сантиметров, в направлении туда-то, глубиной такой-то...» Всё до мелких подробностей.
Вошёл Пал Палыч.
— Как операции? Без проблем?
— Без проблем... — Антон задумывается.
— Что-то непонятно? Спрашивай.
— Пал Палыч, аппарат Илизарова я самостоятельно ставил всего один раз. Литературы, кроме журнальных статей по этой теме нет. Возможно, я что-то неправильно уяснил...
— В чём вопрос?
— Спицы сквозь кость мы проводим перпендикулярно длиннику. Но если получилось не девяносто градусов, а девяносто пять, или восемьдесят шесть — это принципиального значения не имеет и кольца через силу «на красоту» выжимать нет смысла, тем более что в местах напряжений спицы всё равно прорежут кость...
— Правильно.
— Так что нет смысла гнаться за внешней красотой — главное, чтобы аппарат правильно держал кость. Так?
— Так. А вопрос-то, какой?
— Вы мне уже ответили.
— Ну и ладно. А у вас с аппаратом всё хорошо получилось? Без осложнений наложили?
— Нормально. Красиво.

 =19=

Вечером заехал Мишка.
— Завязывай со своим чтивом, поехали в одно место, расслабимся немного.
— Форма одежды?
— Прилично-повседневная.
Антон оделся. Спустились вниз, к машине. В салоне сидел незнакомый парень.
— Это Сашка. Мы с ним в комсомоле вместе работали. Я его курировал. Да и сейчас курирую, правда, по другим вопросам, — хохотнул Мишка.
Антон пожал Сашке руку.
— Садись, — Мишка подтолкнул Антона в машину. — Вечером у тебя никаких дел нет? Значит, поехали, отдыхать будем.
Уселись в машину, Мишка включил зажигание.
— Петька хвастал, отдохнули они на днях классно! — Мишка через зеркало заднего вида посмотрел на Сашку, сидевшего на заднем сиденье. — Покуролесили на базе. Что там было! А бабы что вытворяли!
— Слышал, с Женькой какая хохма приключилась? — спросил Сашка.
— Что за история?
— Комедия! Он недавно познакомился с молоденькой девчонкой. Ну, на машине покатал, конфетками-сигаретками поугощал, вечерком под музыку в машине потискал... Всё путём, всё идёт куда надо, пора переходить к более тесным отношениям. А тут как раз жена уехала. Звонит он подруге. Давай, мол, встретимся в тёплой, уютной обстановке, располагающей к приятному общению. Подруга не против. Подъезжай, говорит, туда-то во столько-то, заберёшь меня. Подъехал он — нету подруги. Ждал, ждал, надоело в машине сидеть, вышел ноги поразмять. Вдруг откуда ни возьмись — баба какая-то, мегера настоящая, выскакивает и на Женьку с кулаками:
— Ах, ты, такой-перетакой, меня в школе соблазнил, а теперь дочь мою развращаешь! Да может она — твоя дочь!
Мужик еле ноги унёс. Оказывается, девчонка была дочерью той подруги, с которой он ещё в школе развлекался. Вот умора! Я теперь Женьку подкалываю: дочь, говорю, свою, чуть не снял. По возрасту к его школьным грехам как раз подходит.
— А ко мне на днях Сергей на работу с утра подскочил. Сгоняй, говорит, на базар, рыбы купи срочно. Зачем, спрашиваю? А он: «Я вчера у жены на рыбалку отпросился, всю ночь с одной кувыркался, теперь надо рыбу домой нести. А на базар идти рискованно — вдруг кто увидит из знакомых жены, обязательно доложит».
Подъехали к старинному зданию, остановились у двери, которая лет семьдесят назад служила чёрным входом. Сбоку от двери висели большие стеклянные вывески. Одна извещала, что это профсоюз, другая — что клуб. Чей, Антон не понял.
— Клуб горторга, — пояснил Мишка, вылезая из машины.
Антон улыбнулся. Мишка в своём амплуа: иметь знакомство в горторге, значит, иметь доступ к дефицитным товарам. Просто так и с кем-нибудь Мишка знакомств не водил.
По крутой деревянной лестнице со стоптанными за столетие до ям ступеньками поднялись на второй этаж и очутились в длинном коридоре. На одной стене коридора висели красно-золотые вымпелы всяческих трудовых и спортивных побед и диаграммы роста чего-то. На другой стене портретные подборки «лучших людей торга» в виде фотоизображений известных народу гастрономических весов на фоне монументальных животов и грандиозно вздымающихся над ними величественных грудей хитро и снисходительно улыбающихся толстощёких продавщиц.
Из комнаты с табличкой «председатель профкома» доносилась музыка.
Не постучавшись, Мишка по хозяйски распахнул дверь, вошёл. Следом вошли остальные.
— Наконец-то! — встала навстречу Мишке привлекательная миниатюрная блондинка с красивым звонким голосом. — Мы уж заждались. Что так долго?
На председательском столе теснились бутылки с вином, шпроты, нарезанный тонкими дольками сервелат, дорогие конфеты и прочее, что не пускают на прилавки общественных магазинов и что бытует на профсоюзных и других высокопоставленных столах.
— Ну, Светик, — добродушно гудел в оправдание Мишка, — пока туда, пока сюда... Это Света, это Надежда, — представляя Антону дам, он показал на блондинку и на крепкую девушку, сидевших за столом, — это Лена, — кивнул в сторону молоденькой девушки, заканчивавшей сервировку. — Это Антон, хирург, нужный человек. Ну а остальные все знакомы. Давайте за стол! — как главный скомандовал Мишка.
— Юбилей сегодня или как? — спросил Антон.
— Или как. Садись, коли привезли. Было бы чем вкусным закусить под хорошую выпивку, а юбилей организовать не проблема, — покровительственно засмеялся Мишка, открывая бутылку с марочным вином.
— Ну, как же, Миш, у меня же день рождения... скоро! — игриво возмутилась Света.
— День рождения, так день рождения, — ни капли не удивился Мишка. — Тогда с наступающим! Мы вроде недавно уже отмечали? — балагурил он, разливая вино в хрустальные фужеры.
— Ну, Миш, ты меня в неловкое положение ставишь, — сделав вид, что смутилась, певуче возразила Света. — Это были именины, день ангела. А день ангела и день рождения не совпадают.
— А я даже и доволен, что не совпадают. Я вообще предлагаю дни рождения отмечать по такой схеме: именины, полгода до дня рождения, сорок дней до дня рождения, девять дней до дня рождения, день рождения, а потом в обратную сторону — девять дней, сорок дней...
— Да ну тебя с твоим чёрным юмором, — остановила его Надежда.
— Разбирайте, — Мишка раздал фужеры с вином. — С наступающим тебя, — он чокнулся со Светкой.
Остальные тоже потянулись к ней с бокалами.
— С рождением тебя, — задумчиво улыбаясь, сказала Надежда.
— Хоть бы поцеловал по случаю, — как бы между делом пожурила Света Мишку.
— Ну, в день рождения обязательно. А сегодня только разминка к празднику, поэтому без интимностей, — деловито проигнорировал упрёк Мишка, любуясь играющим в хрустале вином.
«Чего она к нему липнет? — удивился Антон. — Рыжий, сутулый, подслеповатый, нос картошкой, губы как у боксёра после проигранного боя...»
Все выпили. Мишка слегка пригубил и поставил фужер.
— Я за рулём, мне нельзя.
— Нам больше достанется, — решил Сашка.
— Давайте по второй, пока первая не улеглась в одиночку. Вдвоём им теплее будет. — Мишка разлил по второй. — За знакомство! В нашем профсоюзном кружке новый член. Надеюсь, надолго.
Мишка подмигнул Свете, та расплылась в улыбке.
— Хватит дефицит трескать, пошли танцевать! — воскликнула она и встала из-за стола.
Света подошла к проигрывателю, покопалась в груде пластинок, поставила выбранную, выключила большой свет.
Мишка пригласил на танец Лену, Сашка — Надежду, Света осталась с Антоном. Антону показалось, что роли распределены заранее.
Под медленную приятную музыку Мишка, как мартовский кот, обхаживал молоденькую Лену, но она держала его на расстоянии. Сашка вёл деловую беседу с Надеждой. Света прильнула к груди Антона. Её щека почти касалась его щеки... Впрочем, уже касалась. И щека, и грудь, и бедро... Им обоим было приятно.
Антон удобнее обнял податливое тело.
— Хорошо у нас? — спросила Света тихонько, в ухо Антону. Это прозвучало как: ну, нравлюсь я тебе?
— Конечно. Хорошее вино, закуска, музыка.
— А девушки?
— О! Хозяйка лучше всех!
— Ты же не знаешь, кто хозяйка, — довольной кошкой мурлыкала Света.
— Ну! Птицу видно по полёту, — с неприкрытой лестью урчал Антон.
Музыка кончилась. Все сели за стол. Как само собой разумеющееся, сели парами, кто с кем танцевал.
Переставили на новые места приборы, выпили, закусили. Между разговорами о каких-то начальниках мужчины отвоёвывали для своих рук право быть на коленках и бёдрах дам. Света придвинула свой стул вплотную, подхватила Антона под руку и тесно прижалась к нему. Антон сидел «по-пионерски», сложив руки на коленях, молча слушал, кто, куда и с кем ездил, и какой конфуз потом из этого вышел.
— А давайте детство вспомним, в бутылочку поиграем! — восторженно предложила Света.
— Да ладно тебе! — отмахнулась Надежда.
— Поиграем, поиграем! — Света начала раздвигать посуду на середине стола. — Подурачимся немного, чего киснуть? Правила все знают? Крутят только девушки. Если бутылка указывает на мужчину — целуются. Если на девушку — переход хода.
— А если на женщину? — хмыкнул Мишка.
— Отстань, Миш. Тебе бы всё на постель свести!
— Ничего не могу поделать с собой — люблю я это дело.
Света уложила бутылку на бок, крутанула её. Сделав несколько оборотов, бутылка указала на Мишку.
— Я же говорила, Миш, что тебе надо было поцеловать меня с самого начала! — захлопала в ладоши Света, вскочила с места и вокруг стола побежала к Мишке.
Антон ожидал, что она чмокнет Мишку чисто символически, но поцелуй получился всамделишный, затяжной. Антон ревниво наблюдал за Светой. Да и Мишка хорош — десерт с чужой тарелки ест.
— Повезло, повезло! — пританцовывала Света, возвращаясь на место.
Она ещё раз крутанула бутылку, горлышко указало на Антона.
— Вот так козыри мне идут сегодня! — повернулась Света к Антону.
Антону было неприятно, что только что Света целовала Мишку, а сейчас хочет поцеловать его. Ему казалось, что у неё на губах Мишкины слюни.
— Нет, ну я так не могу! — преувеличенно шутливо стал отказываться Антон. — Я давно не встречался с женщинами, я отвык, я разучился, я не справлюсь... У тебя губы в помаде, испачкаешь меня всего...
— Ну, всего я тебя целовать не буду... пока, — заговорщицки пообещала Света. — А губы я вытру, — деловито закончила она, взяла со стола салфетку и начисто вытерла губы.
— Господи, он давно не встречался с женщинами... Боится, что не справится! — задумчиво восхитилась Света, веря, что Антон не шутит. — Антон, я беру над тобой шефство и обещаю исправить некоторые твои… недостатки.
Света склонилась к Антону и аккуратно прильнула к его губам, легонько придерживая ладошкой за щёку.
«Какие нежные губы, — подумал Антон. — Какая ласковая рука!»
Поцелуй получился юношески несмелый, ласково-нежный, но всё же затянулся. Окружающие с интересом наблюдали за происходящим.
— Да, — прокомментировал Мишка, — качественно целуются.
— Нравится, наверное, — предположила Надежда.
Наконец, Света выпрямилась.
— Что-то мне уже как-то и захорошело... — произнесла она, загадочно улыбаясь. Поставила локоть на стол, подпёрла ладошкой щёку, завела глаза к потолку. — Остановись, мгновенье, э-эй! — сказала она, как говорят любимому расшалившемуся ребёнку. — Ты мне нравишься! — Света потянулась в истоме. — Вроде ещё чего-то хочется... А вроде и ничего не хочется...
Она лениво крутанула бутылку, горлышко указало на Лену.
— Крути, Ленка! — великодушно разрешила Света.
— Нет, — отмахнулась Лена.
— Ну, тогда разливай, Миш, — не стала неволить подругу Света.
— Давно уж разлито. Это вы там... любовью прилюдно занялись. А я своё дело знаю туго.
Выпили, закусили. Света, удобно прильнув к груди Антона, хохотала над Мишкиными шутками.
— Пойдём покурим, Антон, — предложил Мишка.
— Я же не курю. И ты, вроде, тоже.
— Ну что мне, при всех говорить: пойдём в сортир? Неудобно вроде, — сказал он при всех.
Они вышли в коридор, прошли в туалет.
— Как женщина? — гордо спросил Мишка.
— Приятная женщина. Кто она?
— Да ты уж сам понял. Председатель профсоюза торга. В общем, я тебе сейчас диспозицию обскажу, чтобы потом накладок не было. Она тебе нравится? Можешь заняться ей. Она наша ровесница, у неё ребёнок. Неплохо выглядит, да? Но не задумай на ней жениться, на роль жены она не годится.
Антон хмыкнул.
— Как ты думаешь, — продолжил Мишка, — почему такая молодая работает председателем профсоюза торга? За это место ого-го какие прожжённые торгаши глотки друг другу грызли! А она работала секретаршей у директора торга, на печатной машинке буквы искала и тыкала в них одним наманекюренным пальчиком. Но секретаршу ведь на все праздники возить с собой не подобает. А председателя профсоюза сам Бог велел... и положение. За пять лет, пока она здесь работает, членами её «кружка» перебывали почти все городские шишки. Вот будет у неё день рождения — настоящий! — весь кабинет уставят букетами роз. Все придут в щёчку чмокнуть. Приятные моменты вспомнить. Сейчас у них другие вместо неё, помоложе и поглупее. Которые им во вставные челюсти заглядывают и млеют только от чести «быть».
Мишка на мгновение грустно задумался.
— У меня с ней тоже роман приключился. Втюрился по уши. Жена застукала. Скандал был. Светка мне говорит: давай поженимся. Я немного очухался от любовной горячки и думаю: а мне это надо? У меня жена хорошая, двое детей. У неё тоже ребёнок. Нет, говорю, Свет. Хочешь любовью заниматься — я всегда готов. Не хочешь — разбежимся. А жениться на тебе, говорю, не буду. Обещать, обманывать тоже не хочу. Ну, она мне истерику закатила, в обморок упала. На диван. Актриса она та ещё. Побрызгал на неё водой — «очухалась». Ладно, говорит, коли такие дела, найди мне мужика классного. Старики-начальники надоели. Я сама теперь, говорит, крутая. Для себя пожить охота. А парень чтоб крепкий был, не дурак, и с виду ничего. Вот я и привёз тебя. Да ты не бойся, там всё чисто, сам проверял, — Мишка заржал. — С шушерой разной она не водится. Если кого выберет — он у неё один... Вроде, — тут же засомневался Мишка. — Чёрт их, баб, знает!
— Так она — твоя недавно скончавшаяся любовь? — поразился Антон.
— Любовь, — вздохнул и развёл руками Мишка. – Безвременно почившая. А её тело я передаю с рук на руки хорошему человеку.
— И вся эта канитель... — показал рукой на дверь Антон.
— Твои смотрины, так сказать, в качестве жеребчика. Ну-ну-ну, — перехватил возмущённый взгляд Мишка. — В качестве бойфренда, если тебе это больше нравится. Но ты ей сразу понравился, раз она объявила день рождения. До настоящего дня рождения у неё чуть ближе, чем нашей стране до коммунизма.
— Ну, конспираторы! Антон покрутил головой. — А те две кто?
— Надежда здесь же работает. Физруком в клубе. И уборщицей по совместительству. И компаньонка Светки на местных выпивончиках. А Ленка... Училась в политехе, бросила. Жить, говорит, не могу без торговли. Работает здесь освобождённым комсомольским секретарём. Собирается поступать в торговый институт. Пробьётся, упрямая. Я её давно пытаюсь уломать на приятное дело — не даётся. Чего ломается? Ну, пойдём, а то заждались, поди, нас.
— И как же мне теперь действовать? — решился Антон.
— Да никак. Светка сама подействует, она в этих делах ас.
Мужчины вернулись в кабинет.
— Ну что, мальчики и девочки, — взглянул на часы Мишка.— Вино выпито, колбаса съедена, девочки... перецелованы, время позднее — пора и к мужьям—жёнам возвращаться!
— И так всегда! — всплеснула руками Светка. — Возьмёт и в конце всё опошлит!
— Это, чтобы прозу жизни не забывали, — ухмыльнулся Мишка, — чтоб жизнь сплошным праздником не казалась.
— Я же говорю, у него шутки чёрные, — поддержала Светку Надежда и начала собирать посуду со стола.
Быстро навели в кабинете порядок.
— Ну вот, всё о-кейно. За ночь ничего предосудительного в профкоме не произошло, — сказала Светка и, чуть пошатываясь, подошла к проигрывателю. — Выключаем музыку, свет и раздеваемся... то есть, и разбредаемся по любов... Тьфу, чёрт! По домам, я хотела сказать!
Она дёрнула за шнур проигрывателя, розетка наполовину вывалилась из гнезда.
— Ой, я, кажется, что-то сломала. Сделай, Миш!
— Да поздно уже. Завтра электрика вызовешь, — ни капли не озаботившись поломкой, отнекнулся Мишка.
— Нашего электрика дозовёшься! Придёт, если у розетки пол-литра поставишь. Так и будет у председателя профкома розетка электроопасно выворочена? Антон, а ты не сможешь завтра заехать? — «вдруг» пришла в кудрявую головку Светки полезная мысль. — Все мужчины ведь в электричестве разбираются!
— Смогу, — пообещал Антон, и подумал: «Точно — ас!»
— Я до шести здесь буду, приезжай обязательно, — ласково посмотрела на него Светка. — Ближе к шести.
— Помоги парню приодеться, — Мишка как всегда, мимоходом затронул практическую сторону дела.
— Естественно, Миш. Организуем! Антон, джинсы нужны? — Светка вскользь глянула на простые брюки Антона.
— Почём? — прикинул Антон в уме свои негустые денежные запасы.
— Недорого, Антон, по госцене. У нас всё по госцене.
— Можно.
Опустились к выходу, заперли дверь старинным кованым ключом, прошли по улице до угла.
— Всё, мальчики, дальше не провожайте. За углом меня муж на машине ждёт.
Антон остолбенел. Муж?!
— Миша, развези девочек по домам. Чао-какао!
Светка махнула рукой и кокетливо побежала за угол.

 =20=

Ночная хирургическая бригада состояла из первого и второго хирургов. Третьим должен дежурить травматолог, но чаще третьим ставили молодого, менее опытного хирурга. Если же в бригаде дежурил опытный травматолог, он занимал место второго хирурга.
Третий хирург в бригаде, как самый молодой, не вылезал из приёмника и обработочной, пахал, набирался опыта, работал тягловой лошадью: принимал больных, оформлял документацию, оказывал амбулаторную помощь, перевязывал, зашивал, гипсовал. Если сомневался в диагнозе или необходимости операции, вызывал в приёмник более опытного второго хирурга. Второго при необходимости искали у анестезиологов, где шли шахматные баталии или кипели страсти по футболу у телевизора. Если там не находили, спрашивали в комнате отдыха операционных медсестёр.
 Первый хирург, один из больничных мэтров, по-стариковски уединялся в ординаторской своего отделения, спускается в приёмник редко, только в случае «неразрешимых» медицинских вопросов, или, если предстояла серьёзная операция.
Кроме трёх хирургов ночью дежурили анестезиолог, реаниматор, гинеколог, лаборанты. За всеми проблемами отделений следил «хирург-по-койкам». А сестёр и санитарок дежурило — не перечесть!
Антону не нравилось дежурить в приёмном покое. Он не вписывался в местные нормы поведения. Его считали чужим.
С ним нельзя было посидеть за бутылочкой, если удавалось тихое дежурство — он не пил. С ним нельзя было покурить за компанию и поговорить про жизнь — он не курил. Он не волочился за хорошенькими сестричками. Он не орал благим матом в предчувствии голевого момента у телевизора ординаторской. Безразлично взглянув на нервничающих болельщиков, он склонялся над своими журналами. Мало — отечественными, так ещё и немецкими! Как будто что в них понимал.
Довольно свободно понимал, хотя и не афишировал это перед коллегами.
А с Михаилом Александровичем, заведующим приёмного отделения, Антон дежурить не любил особенно. Михаил Александрович, в отличие от других первых хирургов, сам практически не вылезал из приёмника, и всю бригаду заставлял работать по полной программе, без скидок на дежурство. И как бы кто что ни делал, заведующий всё воспринимал с недовольной миной, встречал недовольным ворчанием.
Так что на это дежурство Антон пришёл с двойным нежеланием.
Михаил Александрович уже успел заставить Антона переписать заново историю болезни поступившего больного, хмуро посмотрел лист назначений, заполненный Антоном для другого больного, молча скомкал его, выбросил в урну, написал свои назначения.
Поток больных иссяк, установилось затишье.
Михаил Александрович, засунув руки в карманы халата и откинувшись на спинку стула с мрачно-безразличным видом созерцал природу за окном приёмника.
Медсёстры и санитарки сплетничали в соседней комнате.
«Чёрт его здесь держит! — злился Антон. — Если бы он ушёл, я тоже подремал бы в детском отделении...».
К крыльцу приёмника задом подъехала «скорая». Когда задом — больного принесут на носилках.
Медсёстры, притихнув, наблюдали за машиной.
— Привезли, — то ли с удовлетворением за кончившееся безделье, то ли констатируя факт, произнёс Михаил Александрович.
Из кабины машины выпрыгнули водитель и врач, заторопились открывать заднюю дверь.
— Тяжелого, — бесстрастно сделал вывод Михаил Александрович.
Медсёстры приёмника, схватив каталку, побежали к «скорой».
Из машины вытащили носилки с лежащей на них боком, с поджатыми ногами, женщиной. Её лицо, руки, ноги были в многочисленных царапинах, окровавлены. Женщина держалась руками за живот.
— Тупая травма живота. Скорее всего, дорожная авария. Кровоизлияние в брюшную полость вследствие разрыва печени или селезёнки. Скорее — печени, — так же бесстрастно произнёс Михаил Александрович, затем быстро взял телефонную трубку, набрал номер. — Реанимация, тяжёлый травматик поступает. Массивная кровопотеря, шок. Срочно вниз со всеми причиндалами!
Носилки бегом вкатили в приёмный покой.
— Пьяный шофёр на «Кразе» врезался в автобус на мосту, — торопливо и чуть запыхавшись, как вернувшийся из разведки солдат, сообщил врач «скорой помощи». — Женщина вся в мелких порезах — оконное стекло стрельнуло. Но главное — внутреннее кровотечение. Похоже на разрыв печени. Давление падает.
Михаил Александрович бегло осмотрел больную. Примчались реаниматоры, поставили системы сразу на обе руки. Пропунктировали подключичную вену, поставили третью капельницу, повезли больную в реанимацию.
— Лапароскопию будете делать? — спросил реаниматор у Михаила Александровича.
— Зачем? Разрывы есть — без сомнения. А с подробностями в операционной ознакомимся. Как мало-мальски подготовишь больную, отправляй в операционную. Мы идём мыться. Пошли, — кивнул он Антону.
Скоро, помытые и одетые в стерильные одежды, хирурги ждали в операционной, а ещё через некоторое время в операционную торопливо ввезли больную.
Медсёстры успели слегка обмыть её, перевязали большие порезы.
— Как она? — спросил Михаил Александрович.
— Еле-еле, — вяло покрутил рукой анестезиолог.
Больную ввели в наркоз.
— Можно, — вздохнул анестезиолог.
Обработали операционное поле йодом, обложили простынями.
— Спирт на руки!
Ещё раз протерев руки спиртом, Михаил Александрович взял скальпель. Замер на секунду. Выдохнув, одним уверенным движением, от подложечки до низа живота, едва вильнув у пупка, рассёк кожу. Кровь каплями выступила из пересечённых вен, струйками-ниточками брызнула из артерий.
— Зажим... Зажим... Сушить... Вязать... Зажим... Скальпель...
Операция пошла своим ходом.
Не глядя, хирург возвращал ненужный инструмент операционной сестре, раскрыв ладонь, ждал нужный. Со звучным хлопком сестра вкладывала инструмент в руку хирурга, протирала от крови возвращённый, клала на положенное место столика, чтобы, по требованию, тут же подать врачу, вставляла тампоны в зажимы, заряжала иглы нитками...
Опытная операционная сестра на сложной операции — великая помощь оперирующему хирургу. Она заранее знает, какой инструмент понадобится хирургу для следующего действия и подаёт его одновременно с командой оператора.
Вскрыли брюшную полость. Живот полон крови. В глаза бросился разорванный в нескольких местах край печени.
Михаил Александрович убрал отсосом кровь из брюшной полости, обложил печень салфетками, смоченными горячим физраствором, надеясь, что от горячих салфеток кровь свернётся и кровотечение уменьшится.
Затем приступил к ревизии брюшной полости. Убирал сухими салфетками сгустки крови, перебирал петли кишечника, смотрел, нет ли ещё разрывов. Сальник без повреждений, селезёнка цела, кишечник цел. Только печень. Но повреждения такие, что прикоснуться страшно.
— Большую иглу! — скомандовал, решившись.
Сестра подала заряжённый иглодержатель.
— Побольше есть?
Сестра вставила иглу величиной с согнутый палец.
Михаил Александрович проколол иглой край печени, подложил под нить сальник, чтобы печень не прорезалась, попытался стянуть разрывы. Один шов, второй, третий... Печень спрятана под рёбрами, работать неудобно. Пытаясь ушить раны глубоко в подреберье, Михаил Александрович давил на печень, швы прорезались...
Стерильной салфеткой, зажатой в корнцанге, сестра вытерла хирургу пот со лба.
— Сколько оперируем? Минут десять?
— Сорок три минуты.
— Как больная?
Анестезиолог вздыхает, трогает пульс оперируемой, качает головой:
— Еле-еле.
— Пошлите за Вышевцевым. Срочно!
Санитарка выбежала из операционной.
Вышевцев — заведующий неотложной хирургией. Говорят — лучший оператор в городе.
Реально оценить свои возможности, признать, что можешь не справиться с ситуацией, и позвать на помощь коллегу моложе себя, но более умелого — это умный поступок.
Антон с уважением смотрел на взмокшего Михаила Александровича, продолжающего борьбу с кровотечением, помогал ему сушить операционное поле, вязал узлы, держал ранорасширители и жалел, что у него всего две руки, а не четыре — на всё не хватает. Мизинцем левой руки он оттягивал крючок-ранорасширитель вниз, указательным пальцем правой руки другой крючок тянул вверх, в двух пальцах одной руки держал зажим с шариком, уткнутый в кровоточащий сосуд, а большим пальцем другой руки, вставленным в кольцо другого зажима, натягивать его, чтобы оператор перевязал зажатый сосуд… И всё это одновременно.
Ещё раз попытавшись прошить печень и лишь дополнительно травмировав ткани нитками, Михаил Александрович попытался перевязывать кровоточащие сосуды поодиночке. А их бесчисленное множество!
Появился Вышевцев. На ракете за ним летали, что ли?
— Сколько оперируем?
— Час двадцать, — посмотрев в журнал, а затем на часы, посчитал анестезиолог.
Прикрыв рот маской, вытащенной из кармана халата, Вышевцев через плечо оператора заглянул в операционную рану.
— Ого!
Скомандовал:
— Спирт на руки!
— Мыться не будете? — спросила операционная сестра.
— А что, есть время? — как бы задумался Вышевцев и вопросительно посмотрел на анестезиолога. Тот отрицательно качнул головой.
— Стерильный халат!
Прямо в рабочем халате Вышевцев нырнул в подставленный операционной сестрой стерильный халат. Санитарка поймала и завязалатесёмки халата у него за спиной. Операционная сестра прислонила к лицу Вышевцева стерильную маску, санитарка завязала тесёмки на затылке. Операционная сестра схватила со столика резиновую перчатку, растянула её, хирург сунул в неё руку, затем надел перчатку на другую руку, ещё раз протёр руки спиртом, стал на место оператора, замер, уставившись в операционную рану, словно гонщик перед командой «старт»...
Санитарка довязала поясок-верёвочку на его халате.
— Скальпель!
Операционная сестра мгновенно вкладывает в подставленную ладонь хирурга нужный инструмент так, что ладонь хирурга, почувствовав шлепок, рефлекторно сжалась. Подаёт именно так, чтобы, не глядя, с какой стороны лезвие, хирург смог инструментом резать.
Вышевцев делает дополнительный разрез кожи, что-то подсекает в глубине раны ножницами — и вот она печень, как на ладони!
Скоро печень прошита вдоль и поперёк, укутана сальником, уложена на своё место. Брюшная полость ушита.
«Мастер!» — восхищается про себя Антон работой Вышевцева.
В предоперационной хирурги медленно стягивают прилипшую к телу пропитанную потом одежду.
— В чём домой поеду? — сетует Вышевцев, стаскивая мокрые рубашку и майку и выжимая из белья струйку жидкости прямо на пол.
— Да... — устало качает головой Михаил Александрович. — Если собрать мой пот, пролитый на операциях, цистерна наберётся.
— Цистерна — у меня. А у тебя две, поправляет старшего коллегу Вышевцев, стягивая мокрые брюки. — Вам хорошо, вы в подменке, а я в чём пришёл, в том и намок. Зряшная канитель, — вздохнул он, вспомнив больную. — Печень — сплошной фарш. Не выживет. Её бы на искусственную печень переключить... Да нету!
— Проехалась женщина на автобусе домой, — вздыхает Михаил Александрович. — Лезла в него, небось, толкалась... Боялась не успеть.
— Михаил Александрович, как вы диагноз великолепно поставили через окно! — вспомнил момент поступления больной Антон.
Михаил Александрович, несколько подобревший оттого, что операция закончилась благополучно, оттого, что коллегу вызвал не зря, от приятной послеоперационной усталости, разговорился.
— Больная вся в мелких порезах… Значит, или упала откуда, или, скорее, из аварии — порезы битым стеклом. Держится за живот — за то, что болит. Если проникающее ранение брюшной полости — было бы кровавое пятно на одежде. Ноги подтянуты к животу — типичное положение при внутреннем кровотечении. Больная бледная... Ну а разрывается при дорожных авариях в основном печень. При падениях — селезёнка.
— Всё просто, — подвёл итог Антон.
— Всё просто, — соглашается Михаил Александрович. — Когда знаешь и видишь, что и почему.
— Лет двадцать пять-тридцать проработаешь, и для тебя всё будет просто, — улыбается Вышевцев.
Через полчаса в приёмный покой спустился врач из реанимации и сообщил, что оперированная больная скончалась, не приходя в сознание.

 =21=

Антону со Светкой было хорошо. Светке с Антоном тоже.
— Ты первый, кто меня не просит ничего достать! — удивлялась Светка.
Она по своей инициативе приодела Антона в приличную фирмовую одёжку. По госцене, разумеется, и на деньги Антона. Его стало можно показывать в приличном торговом обществе. Антон замечал, что Светка хвастает им перед сотрудницами.
Светка жила в двухкомнатной квартире в военном городке с сыном, муж обитал в казарме. На какой почве они не жили вместе, Светка не рассказывала. Но когда нуждалась в машине — «Москвичёк» был оформлен на неё, а пользовался им муж — вызывала мужа.
Своих мужчин мужу не афишировала.
Раза два в неделю после работы Светка приходила к Антону в общежитие, и они жадно пользовались тремя часами свободного, точнее, совместного времени. Но будильник звонил восемь вечера, Светка говорила, что её ждёт сын, и, вздохнув с сожалением, нехотя одевалась.
Иногда она «уезжала в командировку по профсоюзным делам», оставляя сына на попечение мужа или соседки, и ночевала у Антона.
— Слушай, Свет, как ты собираешься жить дальше? — спросил её однажды Антон.
— В каком смысле?
— В профессиональном. Твоему покровителю сколько лет?
— Какому покровителю?
— Директору торга.
— Да уж... инфаркт был.
— Ну, год, ну два ты продержишься у него под крылышком, а потом? Уйдёт на пенсию по возрасту или по болезни — работа у него волнительная — и куда ты? Профсоюз — дело выборное. Новый начальник «выберет» нового профбосса — завистников у тебя много, нашептать на ухо желающие найдутся. А образования у тебя — кот наплакал.
— Я курсы закончила.
— Чтобы лоточницей работать, как раз хватит твоих курсов. Картошкой торговать вразнос. Пока есть возможности, поступай в торговый институт, заочно. Где мозгами не достанешь — чёрной икрой протолкнёшь.

***
Иногда после работы Антон заходил в клуб-профком поболтать со Светкой. Сегодня её не было. Антон развернулся уходить, но его остановила Надежда.
— Антон, у Светы скоро день рождения.
— Всамделишный? — улыбнулся Антон.
— У вас как, всё нормально со Светой? — пропустила она сквозь уши шутку Антона.
— Нормально, а что?
— Мужчины иногда любимым женщинам к дням рождения делают маленькие подарки. Ты что собираешься подарить Свете, если не секрет?
В мыслях Антона мелькнули духи, цветы... червонца на полтора.
— Понятно. Не выбрал ещё. В «Детском мире» в универмаге есть серебряные серёжки с самоцветами. Я вчера видела. Простенько, но со вкусом. Рассказала Свете — ей понравились. И не дорого, всего пятьдесят семь рублей. Подари, Света будет рада.
Антон ойкнул про себя. Без малого — ползарплаты. После того, как Светка одела его, денег от былых сбережений осталось... Ничего не осталось. Но деваться некуда — заказной подарок, надо брать. Придётся деньги занимать.
Антон шёл домой, перебирая в памяти врачей, у кого можно занять денег до получки.
Только пришёл, подкатил Мишка.
— Поехали. Я двух баб давно обещал сауной побаловать, да всё некогда было. А тут случай подвернулся.
Общественные бани в городе были никудышние, а сауны — только на базах отдыха. Куда Мишка надумал всех везти?
— Да я со Светкой...
— Не боись, всё чинно будет, без разврата. Надевай плавки, греться будем как на пляже. Пивка дармового попьём с рыбкой — женщины угощают. Одна на пивкомбинате работает, заведует производством, нужный человек. Хочу, говорит, в сауне расслабиться... Возьми и мне полотенце вытереться.
Представляя прелести совместного отдыха в сауне с какой-то пивкомбинатовской, наверняка толстой, завшей, Антон нехотя переоделся, бросил в сумку два полотенца, две простыни.
Спустились к машине.
— А где нужные женщины? — заглянув в машину, и никого не обнаружив, спросил Антон.
— В исполкоме. У них совещание. Они пораньше сорвутся — до конца работы времени как раз хватит, чтобы освежиться и вовремя вернуться к мужьям.
Подъехали к исполкому, остановились невдалеке от входа. Мишка посмотрел на часы.
— Сейчас перерыв, через пару минут выйдут.
Скоро на крыльце исполкома показались две стройные женские фигурки. Мишка коротко посигналил, женщины помахали в ответ, быстрыми шагами подошли к машине.
«Очень даже ничего», — отлегло у Антона от сердца насчёт «толстых замш».
— Миш, свободного времени ровно два часа и ни минуты больше. Ты же не хочешь, чтобы у нас были проблемы с мужьями?
— Конечно же, нет, девочки. Я не хочу, чтобы у нас, — он на мгновение замолчал, — были проблемы с вашими мужьями. Тем более что мне с ними ещё работать.
Все рассмеялись.
— Куда едем? Кстати, ты нас не познакомил со своим товарищем.
— Это Антон, хирург. Холост. Это Вера, это Таня.
— Холост или не был женат? — спросила Вера. — Это большая разница!
— Не был женат, — уточнил Мишка, выруливая на дорогу и прибавляя скорости.
— Ну, тогда твоему приятелю цены нет, — улыбнулась Татьяна.
— Для женщин не бывший женатым мужчина, что для мужчины – не имеющая сексуального опыта девушка, — Мишка растянулся в улыбке.
— Да ладно тебе. Всё на одно переводишь. Просто у нас много незамужних девчонок, а женихов толковых нет. Едем далеко? Не охота времени терять.
— Рядом. Спортклуб на Волжской, в нём сауна приличная, бассейн. Помнишь, Антон, там в детстве кинотеатр был с входными билетами по десять копеек?
Подъехали к спортклубу, въехали во двор.
— Миша, сходи на разведку, чтобы никого знакомых не было, — распорядилась Татьяна, — потом свистнешь, мы перебежками.
— Чего боитесь? Отдыхать-то культурно будем, — проворчал Мишка.
— Ага, культурно. В сауне, с чужими мужиками. И фиговые листочки на месте были... Докажи потом лосю, что рога ему природа дала, а не лосиха наставила...
— У лосих тоже рога есть, — хмыкнул Мишка.
— Ну, — Татьяна вытолкнула Мишку из кабины, — про себя я слышала, что не рогатая. А чего не слышала, то меня не касается. Да иди же ты, болтун! Время — деньги!
Мишка вытащил из багажника увесистую сумку, позвякивающую бутылками, ушёл на разведку. Через некоторое время помахал от двери, приглашая входить. С опаской оглядываясь, женщины быстро проскользнули в здание.
— Быстрей, Миш, быстрей, чтоб никто не видел... И дверь запирай!
Попарились, поплавали, попили пивка, поговорили «про жизнь»... Всё было культурно и приятно.
В отведённые два часа уложились.

 =22=

Антону на работу позвонила Светка:
 — После работы срочно, нигде не задерживаясь ни на секунду, мчись ко мне.
— Случилось что?
— Сюрприз. Всё расскажу, когда приедешь.
По радостному Светкиному голосу Антон понял, что сюрприз приятный.
— На выходные летим в Сочи, — сообщила Светка, едва Антон переступил порог её кабинета. — Горящая бесплатная путёвка. Сегодня пятница... Едем на торговской машине в Саратов, билеты на самолёт уже заказаны.
— Свет... — Антон замялся. — С деньгами проблема.
— Так... — Светка задумалась. — Три сотни у меня есть. Полторы сотни отдашь с получки.
Антон охнул про себя. Долги росли быстрее, чем он зарабатывал деньги. Но отдохнуть со Светкой в Сочах хотелось.
— Возвращаемся в понедельник.
— Я же в понедельник работаю.
— Позвоню главному хирургу, отпрошу тебя на денёк.
— Ты с ним знакома?
— Да так... Ваши как-то отдыхали у нас... С нашими девочками.
Светка взялась за телефон. Кабинет главного хирурга не отвечал. Позвонила в приёмное отделение, там сообщили, что главный куда-то уехал.
— Ладно, времени нет. Позвоню, как приедем. Да ты не бойся, — Светка перехватила недоверчивый взгляд Антона, — мы с ним в хороших отношениях. Он обращался ко мне несколько раз по делу. Поехали собираться.
Махнув на всё рукой, Антон улетел со Светкой на юг.

В Сочах Светка уверенно провела Антона до нужного дома отдыха. Похоже, дорогу она хорошо знала.
По-хозяйски взяла женщину-администратора под ручку, поулыбалась, пошепталась, похихикала с ней. Затем повела администраторшу в её кабинет.
Вышла из кабинета, облегчившись на коробку шоколадных конфет, несколько банок икры, шпрот и ещё чего-то, но с разрешением на совместное с Антоном проживание.
— Ты теперь у меня в примаках, мой муж со своей фамилией. Вообще-то, так не положено. А твою комнату они кому-нибудь сдадут, денюжку в свой кошелёк заработают.
Отдыхалось прекрасно: солнце, море, южное небо и зелень, беззаботные лица вокруг...
На Антона со Светкой обращали внимание: они были молоды, красивы и счастливы.
В воскресенье вечером, натанцевавшись в крохотном, каком-то, словно домашнем, баре, налюбившись досыта... и всё равно не досыта, они лежали, раскинувшись голышом в полном изнеможении-удовлетворении на кровати.
— Эх, ещё бы недельку! — мечтательно простонал Антон.
— Так давай останемся.
— У нас же путёвка только на выходные!
— У нас путёвка на три недели, Антон. Плюнь на всё, оставайся! — Светка обняла Антона и замурлыкала ему на ухо: — Живём раз! Есть возможность — пользуйся, другого раза может и не быть! Успеешь напахаться за жизнь — отдыхай, пока отдыхается. С работы не выгонят, я с главным поговорю. Ну — пожурят... Это же мелочи по сравнению с таким балдежом!
Она положила бедро Антону на живот, пощекотала его своей короткой «причёской», провела соском обнажённой груди по лицу и задушила грудью. У Антона запульсировало и вновь стало подниматься желание...

***
Домой вернулись загорелые и усталые, слегка истощавшие и… просветлённые. Внутри как будто урчало глубокое удовлетворение от полутора недель, проведённых на море. Антон излучал благодушие, и его вовсе не волновали предстоящие разборки и нахлобучки по поводу недельного прогула.
В первый же рабочий день Антон угодил на общехирургическую планёрку в актовом зале.
Решив все важные вопросы по хирургии, главный хирург вызвал на «лобное место» Антона.
— Ну что же вы, коллега, прогуливаете целую неделю? — обиженно спросил главный хирург. — Никого не предупредили, ни у кого не отпросились... Причина-то хоть уважительная?
Антон постоял, подумал... Приложил руки к груди и проникновенно сказал:
— Андрей Иванович, ну какая может быть причина затяжного прогула у холостого, молодого, симпатичного мужчины? Конечно же, уважительная... Женщина!
Зал разразился хохотом и аплодисментами.

 =23=

На подступах к общежитию Антона со Светкой перехватил сосед Вовка.
— Антон, можно тебя на минутку?
Антон отошёл с ним в сторону.
— Антон, мы к тебе, — по театральному грустно вздохнул Вовка.
— Мы — это кто?
Вовка кивнул на толстощёкую молодую женщину в туго обтягивающей мясистый зад юбке из чёрно-пыльного дерматина «под кожу», бодро улыбающуюся невдалеке.
— Мы опять.
— Что «опять»? — недовольно переспросил Антон, брезгливо догадываясь, что у Вовки — «опять».
— Опять подцепили.
Антон скривился, как от зубной боли.
— Подруга твоя, что ли? — он взглянул в сторону радостной женщины. — Новая?
— Та же, — посочувствовал сам себе Вовка.
— Она что, не лечилась? — поразился Антон.
— Ну почему же, — обиделся Вовка, — лечилась.
— И кто же кого наградил на этот раз?
— А чёрт его знает! — Вовка недоумённо пожал руками, простодушно улыбнулся и прижал руки к груди. — Антон, помоги!
— Вовка, я же тебя предупреждал!
— Антон, ну в последний раз!
Жалея время, и, чтобы отвязаться от надоедливого соседа, Антон согласился.
— Рецепты напишу, а лекарства выкупайте и колитесь сами. Не сейчас, вечером напишу. И это в последний раз!
— Спасибо, Антон! — Вовка бодро хлопнул Антона по спине и отправился к своей даме, показывая жестами, что всё улажено.
Антон вернулся к Светке.
— Что ему надо? — поинтересовалась Светка.
— Как они мне надоели! Заражают друг друга триппером и лыбятся... Не знают даже, кто кого. Везде одно и то же!
— Везде — это где?
— Да, — Антон безнадёжно махнул рукой, — в Татарии жил, там ещё хлеще было. Дочь местного судьи, восемнадцатилетняя студентка-заочница, вышла замуж за двадцатипятилетнего забулдыгу. Знала ведь, за кого шла! Без свадьбы, конечно. Чем он её взял, не понимаю. Руки в наколках, срок тянул за групповое изнасилование. Может тем искусством и взял… — хмыкнул Антон. Светка укоризненно ткнула Антона локтем в бок. — Она на сессию в Казань — он налево. Секс-гигант какой-то. Она домой приезжает, он её награждает то гонореей, то трихомониазом. И всё равно, не брошу, говорит, он без меня пропадёт. Женская логика... Или другой случай, обратный вариант. Местная девица съездила поразвлечься в Москву и привезла оттуда «полный секс-набор»: гонорею, трихомониаз и лобковую вошь. В родном посёлке наградила десятка полтора старшеклассников и пэтэушников. Тех деток, чьи родители были понужнее — завы, замы, продавщицы и им подобные — лечили в терапевтическом отделении от «почек», «воспаления мочевого пузыря» и других «несексуальных» болезней. А ребят попроще упекли в вендиспансер. Иду однажды мимо, а они во дворе диспансера на солнышке весело так, вместе со своей «матерью-наставницей» в карты играют, анекдоты травят.
Антон со Светкой прошли мимо вахтёра, поздоровались. Женщина оторвалась от чтения газеты, поверх очков взглянула на прошедших, поздоровалась им вслед.
— Это что, — продолжил Антон. — Года за два до моего приезда в одной из ихних деревень бушевала эпидемия сифилиса.
— Эпидемия?!
Поражённая Светка даже остановилась.
— Эпидемия. Направили туда бригаду врачей с милиционером, выявлять контактных. В смысле, здоровых, но... имевших контакт с больными. Сексуальный контакт. А когда выявили... Полдеревни друг друга чуть не поубивали. Оказалось, что все друг с другом втихаря живут. И по-соседски, и по-родственному, и по производственному, и просто так.
— Вот это истинный колхоз! — завосторгалась Светка. — Одна семья! Всё общее! Расскажи ещё что-нибудь!
— Тут плакать надо, а ты смеёшься.
Антон подумал и вспомнил ещё одну историю.
— Рядом с нами парень жил. Естественно, девушками интересовался. И соседками тоже. Вот и заинтересовался, а чего это его соседка, бывшая одноклассница, досрочно вернувшаяся с учёбы из города, какую уже неделю сидит дома, не ходит на дискотеки, что для бывшей любительницы танцулек было совершенно нехарактерно, и на полный соблазнов мир взирает исключительно сквозь окна отчего дома. Щёки даже от долгого сидения вширь раздались.
Рано утром однажды собирался парень на работу. И углядел из-за занавески, что соседка-мать, озираясь и явно не желая афишироваться, понесла что-то наподобие большой банки, обвёрнутой тряпьём, в огород, где у них туалет стоял скворешникового типа. Зашла в это строение, и вышла оттуда облегчённая. В смысле, без свёртка.
Чего парню стукнуло в голову, неизвестно, но он пробрался в соседский туалет и выудил из соответствующего отверстия изрядно испачканную содержимым ямы завёрнутую в тряпьё банку из-под селёдки иваси. Помнишь, раньше иваси привозили, величиной с руку в банках с колесо «Жигулей»?
— Ну, уж не с колесо, это ты перехватил! — засмеялась Светка. — А в банке что было?
— В банке? Отогнул Пинкертон крышку, а там... Чуть не вывернуло его, говорит, хоть и ко многому в деревне привык человек. Новорождённый, в крови, с пуповиной. Судмедэкспертиза потом установила, что ребёнок родился доношенным, а когда его паковали в банку, был ещё жив...
— Какие жуткие истории ты рассказываешь, — покачала головой Светка, входя вслед за Антоном в комнату. — Приготовь чего-нибудь закусить, а то я голодная, как волчица. У нас с тобой сегодня вечер ужасов? Ну, рассказывай последний ужас и хватит. А то я спать не буду... с тобой.
Светка засмеялась каламбуру.
Антон поставил сковороду на электроплитку, положил масла, начал бить яйца для глазуньи. Помолчал, подумал и вспомнил ещё один случай из жизни в Татарии.
Утренний обход. Антон с медсестрой входят в палату.
— Больная Никифорова, поступила ночью, — представила медсестра новенькую, лежавшую лицом к стене.
Женщина, судя по массивной спине и волосам с проседью, уже в возрасте. Услышав за спиной разговор, повернулась.
«Негритянка? — мелькнула в голове у Антона мысль, когда он увидел широкие негритянские нос и губы на почти чёрном, с лиловым отливом лице. — А прямые русые волосы с сединой? Уши, шея, кисти рук — белые... Родимое пятно во всё лицо? Брр...»
— Избита, — продолжила медсестра.
Антон молча коснулся чёрно-сине-багрового лба пострадавшей. Под кожей, словно в резиновой грелке, переливалась жидкость. Сплошные кровоизлияния по всему лицу!
— Что случилось? — спросил Антон.
— Побили, — вяло и безразлично ответила женщина.
Ясно. К откровенным разговорам не расположена.
Ближе к обеду в хирургическое отделение пришёл милиционер. Минут пятнадцать беседовал с пострадавшей, затем сел в ординаторской писать протокол.
— Кто её так? — поинтересовался Антон. — На улице?
— Нет, не на улице, — милиционер усмехнулся. — Она в деревне молодняк «тренирует» за бутылку.
— Физрук, что ли? — не поняв, о чём разговор, переспросил Антон.
— Инструктор, — ухмыльнулся милиционер. — Учит... палки кидать.
Антон с недоумением смотрел на милиционера и не мог понять, о чём разговор.
— Живёт со старухой—матерью. К ней пацаны, какие постарше, приходят. Она с них вино-водку берёт, ну и... справляет им кобелиное удовольствие.
— Пацаны с ней спят? — поразился Антон. Она же... Ей же пятьдесят!
Антон чуть не сказал, что женщина старуха. В деревне женщины стареют быстро.
— Спят...
Милиционер хмыкнул и скептически качнул головой.
— Становятся в очередь и справляют естественную надобность, — сострил он и философски добавил: — Для подростков нет старых, кривых и горбатых. Есть особь женского пола с соответствующими органами. И вообще, где пьют, некрасивых женщин не бывает — бывает мало водки. Тьфу, кобели!
— А избили за что?
— Пришли к ней группой вечером, стали требовать выпивки. Она не даёт. Сами, говорит, приносить должны. Тогда, говорят, ложись. Тоже отказывается, задарма-то. Повалили гурьбой, сделали дело. Пошарили по дому, нашли водки, выпили. Попользовались хозяйкой ещё по разу. Та стала брыкаться, ругаться, грозить. Ну, они её под хмельком-то и отделали, чтоб не грозила.
— Судить теперь молодёжь будут?
— Пацанов?
— Да.
— Какое там! Она молчит. Сама может загреметь за развращение малолетних. Избили, говорит, на улице. Кто — не знаю, темно было.
— А подробности откуда?
— Старуха-мать по секрету рассказала. При ней же было. Но свидетельствовать тоже отказывается, пацаны и старухе пригрозили. Такая она, жизнь деревенская, в натуре, — закончил рассказ милиционер.

Три часа пролетели как три минуты.
— Каждый раз, когда я прохожу мимо вахтёра и называю номер твоей комнаты, она будто просверливает меня взглядом! — пожаловалась Светка Антону, собираясь домой.
— На службе человек, положено сверлить! — Антон подал Светке плащ. — Успокойся, она великолепно знает, что в этой комнате живёт молодой холостой доктор, и что к нему ходит только одна женщина. Иначе потребовала бы оставить на вахте паспорт и внимательно перелистала бы его.
— Нечестный удар.
— Извини. — Антон помолчал. — Завтра дежурю в травмпункте. Не люблю дежурить.
— А я тебя хотела завтра на сабантуйчик пригласить, — словно бы обрадовалась Светка и задумалась. — Может так оно и лучше... Там мой муж будет. Говорят, ты мне подарок купил? Давай-ка, выкладывай в утешение за завтрашний вечер без тебя.
— Подарок, вообще-то, ко дню рождения.
— Давай, давай! А то я от любопытства сгораю. Дари, самое время.
Антон вытащил серёжки.
— Точно! Те, что я хотела! Прелесть какая! — Светка с писком повисла у Антона на шее, поцеловала его. Затем сняла золотые серёжки, надела подарочные, посмотрелась в зеркало. — Класс! Спасибо. У меня и перстень к ним... есть. Ладно, пойду я. Сын ждёт. Мимо вахтёрши пройду с гордо поднятой головой, зная, что в эту комнату хожу только я одна!

 =24=

На следующий день после работы Антон решил забежать на минутку в клуб-профком к Светке.
Открыл дверь в Светкин кабинет и поразился: на столах, на стульях, на полу в фирменных плетёных корзинах стояло множество букетов, в основном роз. Простым смертным букетов роз в корзинах не достать — подобные подарки преподносят лица, стоящие у кормила власти!
Удивилась и Светка.
— Тебе же сегодня на дежурство!
— Да я на минутку.
Светка замялась в смущении.
— Ты ведь знаешь... У меня сегодня день рождения... Настоящий. А тебе вот на дежурство... Жалко. Вечером друзья придут, посидим немного. Муж напросился...
«Откуда мне знать, — подумал Антон. — Ты мне о том не говорила. Даже вчера. Муж... — царапнула его ревность, — объелся груш... и живёт в казарме. И удостоен чести посетить собственную жену по случаю дня рождения. А может, удостоится чести быть оставленным и после того, как гости разойдутся...»
В кабинет неторопливо, по-хозяйски, вошёл невысокий, грузный мужчина предпенсионного возраста.
— Ну что, Светлячок, — подошёл он к Светке и аккуратно взял её за талию. Антона в кабинете словно не было. — Поеду. Дела. Вечером буду.
— Это Антон, мой хирург. Серёжки мне подарил, — представила Светка Антона, будто нечто, о чём уже говорилось, и прикоснулась рукой к серёжке. На её пальце Антон увидел массивный перстень чернёного серебра с мелким узором. Перстень и серёжки были словно из одного набора.
— Молодец, молодец, — одобрил «костюм» — так назвал про себя мужчину с парадными повадками Антон. Кого одобрил? Антона за серёжки? Или Светку за Антона?
«Костюм» молча кивнул Антону, не намереваясь представляться. Антон плавно кивнул в ответ. Светка тоже промолчала. Видимо, предполагалась, что мужчину в городе знают все.
— И к перстню серёжки подходят, — сказал «костюм», ещё раз взглянув на серёжки. — Ну, некогда мне.
«Костюм» вышел не прощаясь. Светка смутилась окончательно.
— Я тоже побегу, а то на дежурство опоздаю, — бодро объявил Антон.
— Спокойного тебе дежурства. Я буду скучать. Позвони мне, — сказала Светка и чмокнула Антона в щёку, спрятав глаза.

***
Дежурство шло своим чередом. Были пациенты тихие и были шумные, были трезвые были пьяные, были старые и были молодые...
Несколько подростков привели своего приятеля. В кабинете врача он вёл себя так, будто делал одолжение персоналу травмпункта, разрешив себя полечить. На вопрос, как получил травму, вызывающе ответил, что упал. По виду раны и неспециалисту было понятно, что рана, скорее всего, ножевая.
Антон занялся обработкой раны, а приятели пострадавшего, отойдя в тёмный угол коридора, громко обсуждали пережитое ими приключение, курили, плевали на пол, матерились.
— Что же вы, антихристы, за помощью пришли, а весь пол заплевали! — сделала им замечание пожилая санитарка и получила ответ тем же отборным сленгом, как если бы поздней ночью в тёмном переулке сделала бы замечание, что нехорошо плевать на асфальт.
Антон, слышавший препирательства через стеклянную дверь операционной, сложил на стерильный столик инструменты, взятые было в руки, убрал стерильные салфетки, которыми успел обложить рану, прикрыл незашитую рану тампоном, и велел подростку держать тампон собственной рукой. Затем сказал ему:
— Сейчас ты встанешь, выйдешь в коридор, и скажешь своим языкастым приятелям, чтобы они исчезли из травмпункта быстро и навсегда. Чтобы я их не видел и не слышал никогда.
— Кровит же! — возмутился подросток, разглядывая краснеющую марлю у себя под ладонью.
— Чем быстрее твои приятели исчезнут отсюда, тем быстрее перестанет кровить.
Антон подтолкнул подростка к двери.
Придерживая пропитывающийся кровью тампон, подросток заспешил к двери.
— Вы чё, козлы! Кончай хамить! Мотайте отсюда, а то он меня зашивать не хочет! — услышал Антон голос из коридора.
— И не вздумайте на прощанье какую-нибудь гадость устроить! — крикнул вдогонку подросткам Антон. — Координаты одного из вас у меня в журнале, а я, как вы поняли, не из шутников!
Дождавшись, пока молодёжь уйдёт, Антон уложил оставшегося «страдальца» на стол и занялся ушиванием раны. Подросток молча сопел и покрякивал, наблюдая за работой врача, и опасаясь жаловаться на неприятные ощущения.
Потом забрели два жлоба, один пьянее другого.
У того, который пьянее, из-под грязной окровавленной тряпки, накрученной на предплечье, кровь струилась, как из недорезанного поросёнка. Точнее — кабана.
— Док… — пьяный товарищ пьяного пострадавшего качнулся, ткнул пальцем в грудь Антона, выдохнул: — …тор-р…
Затем указал в сторону пострадавшего: — Заш-шей его... И бы-ыстро!
Он сделал рукой горизонтальное движение, подчёркивая, что его распоряжение окончательное и обсуждению не подлежит. Затем, громко засопев, утёр лицо растопыренной пятернёй сверху вниз, выпучил глаза, словно пытаясь разглядеть окружающий мир сквозь застилающую его пелену, помотал головой, вытряхивая из неё что-то неприятное и надоедливое, и с размаху уронил свой зад на кушетку. Простонал удивлённо-измученно:
— У-у-у-о-о-о...
— Сейчас подсуетимся, барин, — усмехнулся Антон.
— Легче, окаянный, кушетку сломаешь! — сердито прикрикнула санитарка.
Мутный взгляд скользнул мимо санитарки, замечание осталось без внимания.
— Лечиться будем? — спросил Антон у пьяного пострадавшего, глянув в стеклянные, без мыслишки глаза.
— Бум-м...— согласно кивнул тот головой и, покачнувшись, чуть не упал со стула — настолько кивок головы нарушил его равновесие.
Антон давно уже оказывал помощь хмельным только с их согласия. Что толку заставлять пьяного, если он не хочет лечиться? От уговоров врачей, медсестёр и родственников чувство противления у пьяных лишь возрастало. Некоторые врачи с помощью родственников пытались насильно зашить или перевязать пьяных. Рвались халаты на докторах, падали на пол инструменты, медсёстры и родственники... Антон в эти игры не играл.
Антон наклонился к повязке, намереваясь развязать её и посмотреть, что под ней, потянул за конец тряпки. Стеклянные глаза пьяного, плавая зрачками, изменили положение в сторону родственной им руки. Окровавленная ладонь пьяного накрыла руку Антона, оттолкнула её. Повязка размоталась самостоятельно.
— Н... нада, н-щ-во н... нада, — выковыривал нечёткие звуки изо рта непослушный язык. Пьяный взмахнул порезанной рукой, капли крови густо забрызгали Антону халат и стол с бумагами. Досталось и медсестре.
— Сиди, чёрт грязный! — возмутилась санитарка. — Мало, пьяный, так ещё и руками машет! Загадил всё — не отмоешь!
— Н... нада! — угрожающе промычал пьяный и покачнулся. Окровавленная повязка упала с руки. Обнажилась зияющая рана, в глубине которой, как в анатомическом атласе, виднелись живые мышцы, сосуды и сухожилия. Такие раны получаются, когда руками бьют стёкла.
Мутный взгляд пьяного сфокусировался на упавшей повязке. Порезанной рукой, зияющей раной пьяный опёрся о колено, и кровь заструилась по штанине, образовав вокруг грязного ботинка тёмно-красную лужу. Здоровой рукой, качающейся, словно ветка от сильного ветра, пьяный потянулся к повязке, упавшей между ног. Долго прицеливался. Наконец, сумел двумя пальцами ухватить и приподнять повязку с пола. Оглядел находку, уронил её, отмахнулся безразлично. Не нужна, мол, такая. Встал, пошатываясь, и, оставляя за собой дорожку из капель крови и кровавые следы ботинка, пошёл в коридор.
— Тряпкой хоть прикройся, чёрт! Испачкал всё! — кричала ему вслед о своём санитарка.
— Клиент лечиться не хочет, — известил Антон второго посетителя, хмуро уставившегося на пустой стул. — Но ничего страшного. Как только дурная кровь с него сойдет, и он успокоится — приходите, обслужим по высшему разряду.
— Кровь... н-н выб-жит… вся? — обратился в пол перед собой пьяный.
— В старину всё лечили кровопусканием. А недомогание по причине чрезмерного приёма горячительных напитков даже графья лечили исключительно посредством кровопускания, которое снижало зловредно поднятое избытком алкоголя артериальное давление, удаляло из организма адреналин... Через часок-другой ваш приятель будет сговорчивей любящей невесты в ночь после регистрации!
Скорее всего, пьяный мало что понял из замысловатого для него многословия доктора. Проспиртованный мозг воспринимал только короткие и резкие, как удар палкой, команды.
— Ну, — пьяный сжал в чемпионский кулак привыкшую к физическому труду широкую ладонь, с шумом всосал в себя воздух, — если что с ним случи-ц-с-с, — он основательно погрозил пальцем, — я в-рнус-сь!
Антон развёл руками: твоя воля, барин, а мы люди государственные, подневольные.
— Нагрязнил тут... Ещё и грозит! — ворчала санитарка, подтирая пол. — Пьют, пьют... Куда только лезет!

***
Ближе к полуночи в потоке больных образовался перерыв, и Антон решил позвонить Светке. Просила ведь!
Набрал номер. Трубку подняла именинница.
— Алло! – судя по звукам, доносившимся из трубки, празднование набрало апогей. Голос Светки был нетвёрд и деформирован.
— Добрый вечер, Свет. С днём рождения. Я ведь тебя так и не успел поздравить...
Антон слышал приглушённый гам застолья. Громко отбивал чёткий ритм диско экспансивный негритянский «Бони М».
— Нет, Петрович, это не только твоё дело... — кричал из глубины трубки немолодой голос.
— Моё! Только моё! — упрямился другой.
— М-мужики, кончайте скх-хандалить, д-давайте в-выпьем... вашу мать!— предлагал голос помоложе.
— Муж, кончай материться! — крикнула Светка и спросила: — Кто это?
— Ты что, не узнаёшь меня? — удивился Антон.
— Ой, мне сегодня столько звонят, что я уж и сбилась...
— Кто там, Светлячок? — крикнул немолодой голос из глубины трубки. — Кончай по телефону любезничать, иди к нам, освети нашу неприкаянную старость.
— Не старость, а нерасколотый фаянс… то есть… нераскаянный финанс… финал окаянной молодости, — поправил другой нетрезвый голос.
— Да вы так орёте, что я ничего не слышу! С кем я говорю?
— Ну, Света, я не ожидал. Ты меня уже не узнаёшь... — Антон даже покачал головой.
— Кто там до тебя докапывается в день рождения, Светк? Дай я ему скажу пару горячих, чтобы у него уши свернулись в трубочку, — приблизился к Антону голос, который Светка назвала мужним.
— Только это ты и умеешь... Уйди, муж, ты пьян! Кто говорит?
Антон положил трубку. Да... Пыль столбом, дым коромыслом... Кажется, в конце она узнала его, голос изменился. Но решила играть роль незнайки до конца. А на что ты, собственно, претендовал?
Антону стало грустно.
Женщины пригласили Антона пить чай.
Пока жевали бутерброды, подошли несколько травмированных, работа продолжилась.
Далеко за полночь наступило затишье.
— Идите, доктор, отдыхайте. У нас завтра отсыпные, а вам с утра на работу бежать. Э-хе-хе, жизнь медицинская, беспросветная! Ладно бы, платили за такую работу... А то дают гроши, на полчеловека не хватает! — ворчала санитарка, подтирая в сотый раз за дежурство полы в приёмном кабинете.
— Заключительного аккорда ещё не было, — пошутил Антон.
— Какого аккорда? — насторожилась санитарка.
— А те двое, стеклом резаные, не вернулись ещё, — усмехнулся Антон.
— Типун вам на язык! Чтоб им заблудиться в темноте! Чтоб им на пути открытый канализационный люк попался! Нужны они нам, что ли? Кто трезвый, по случайности упадёт — пусть приходит. А такие — не нужны они нам! Идите, доктор, прилягте. Привезут кого — вызовём.
Казалось, только устроил голову между ватных комков государственной подушки, а внизу опять звонят. Сколько времени? Третий час. Вот и последний аккорд!
Накинув халат, побрёл работать.
Санитарка гремела засовом, сердито выговаривала:
— Хватит трезвонить, открываю. Не слышишь, что ли? Растрезвонились…
Ведомый под руки двумя немолодыми женщинами, в сопровождении парня лет двадцати и того же возраста беременной женщины, на подкашивающихся ногах в коридор травмпункта вступил пожилой мужчина. Голова его с каждым неверным шагом качалась из стороны в сторону, холёное капризное лицо картинно изображало непереносимые страдания. Предплечье правой руки мужчины обмотано сильно окровавленным вафельным полотенцем, пониже локтя рука перетянута жгутом.
Увидев синюшную кисть пораненной руки, Антон молча снял жгут.
— Что вы делаете! — воскликнула одна из женщин. — У него же сильное кровотечение!
— Жгут наложен неправильно, он только усиливает кровотечение. Рука посинела... — начал объяснять Антон.
— Как это неправильно! — в один голос возмутились женщины. — Жгут накладывал Андрюша. Он у нас в Афгане служил, жгуты накладывать и первую помощь оказывать умеет!
— А я в травмпункте служу, — буркнул Антон. — Тоже в кровотечениях и жгутах чего-то понимаю.
Из всей пятёрки трезва лишь беременная. Остальные неточны в движениях, нечётко разговаривают и столь же нечётко мыслят.
— Жгут наложен слабо, — попытался терпеливо объяснить пьяной компании Антон. — Рука синяя, опухшая. Когда жгут наложен правильно, конечность бледная. Да и выше локтя надо перетягивать!
Разъяснения врача прибывшие слушали с явным недоверием.
Медсестра повела пострадавшего отца семейства в операционную.
— Как травму получил? — спросил Антон у женщин.
— Случайно разбил стекло в двери на кухне, — объяснили женщины. — Доктор, вы с ним аккуратнее, а то он у нас сердечник...
— Водочку хлебать до умопомрачения — не сердечник... — буркнул Антон, направляясь в операционную.
Минут через пятнадцать рана благополучно ушита. Антон закрыл операционное поле салфеткой, собираясь забинтовать руку, но, услышав шум разгорающегося скандала в коридоре, выглянул за дверь, держа в одной руке бинт, а в другой — хирургические инструменты.
В коридоре санитарка со шваброй наперевес преграждала путь афганцу Андрюше.
— Вот, молодой человек рвётся в операционную, — приставив швабру к ноге и, подвинув ведро с водой, объяснила санитарка. — Я ему говорю, делать тебе там нечего. Да и полы я только что вымыла, не высохли ещё, нечего топтать. Посиди с женщинами в холле, — обратилась она к Андрюше, — доктор сейчас выйдет и всё объяснит.
— Зашил я уже вашего папочку, — успокаивающе сказал Антон от двери.— Сейчас забинтую, и принимайте.
— Мне надо посмотреть, чтоб всё путём... — Андрюша кроме себя, похоже, никого не слышал.— А ты, — он ткнул пальцем в женщину, которая была явно старше его матери и тёщи, — держись за швабру, и не мешай!
Он пнул ведро с грязной водой, вода плеснулась через край на свежевымытый пол. Затем, неверным, но сильным движением оттолкнув санитарку в сторону, попытался прорваться в операционную «сквозь доктора». Но Антона, возмущённого действиями пьяного, «пройти» Андрюше не удалось.
Инструменты рассыпались по полу, за ними покатились пуговицы с белого халата. Антон выпихнул «агрессора» из операционной в коридор.
— Молодой человек, — попытался вступить в мирные переговоры доктор, но афганца Андрюшу сопротивление на подступах к цели только разъярило, и ни в какие переговоры с противником вступать он не намеревался.
— Ах, ты... — сжимая руку в кулак и размахиваясь для удара, он снова бросился на доктора, но, встреченный «превентивным» ударом в челюсть, упал. Тут же вскочил и снова пошёл на приступ. Сцепившись, доктор с Андрюшей повалились на пол. Послышался треск разрывающейся одежды.
— Милицию! — закричал Антон, заламывая руку дебоширу за спину. — Вызовите милицию!
Терпение, выделенное на сегодняшнее дежурство, у Антона иссякло. Пьяные сволочи! Хоть одного, но сдам в милицию!
Санитарка кинулась звонить в милицию.
Подбежали пьяные родственницы, попытались стащить с Андрюши сидящего на нём верхом врача. Из операционной выскочила медсестра, за ней появился основательно протрезвевший папаша с чистой повязкой на руке.
— Да отпусти ты его! Вот вцепился... Больно ему! Руку сломаешь!
Увидев, что ни уговоры, ни толчки и дёрганья не освобождают прижатого носом к полу кряхтящего Андрюшу, родственники взяли секундный тайм-аут и, передислоцировавшись после короткого совещания, сменили тактику.
Папаша, незаметно отдрейфовав к стоящим у стены креслам, срочно почувствовал «приступ», закатывая глаза и охая, схватился за сердце и осел в одно из кресел.
— У него сердечный приступ! Вызовите скорую! Какие же вы врачи... Человек умирает, а вы! — закричали наперебой женщины.
Антону пришлось слезать с Андрюши, подойти к «сердечнику», пощупать его пульс. Пульс был ритмичный, чуть ускоренный, как и положено у пьяных, хорошего наполнения.
Андрюша, ругаясь и угрожая растереть в порошок «паршивого доктора», кинулся вслед за обидчиком, но, перехваченный женщинами, остался неистовствовать в их руках.
— В терапию отправлять будем? — спросила медсестра у Антона, кивая на стонущего папашку.
— Приступ у папашки театральный, а не сердечный, — пояснил Антон и отошёл в сторону. Руки у него дрожали, колени дрожали, слабость одолевала — никогда такого не было, в голове какое-то противное ощущение, в горле будто комок застрял.
— И...и...ы...у...— с трудом выдавил Антон изо рта звуки, пытаясь спросить, вызвали ли милицию, и замолкнул, похолодев от ужаса: язык не слушался его!
— Что вы сказали? — переспрашивает медсестра.
Антон молча отмахнулся. Он почувствовал, как от испуга его тело покрывается холодным потом. Закрыв рот ладонью, будто ощупывая ушибленные места, отвернулся к стене и попытался сказать что-нибудь шепотом. Не получается! Довоевался!
Язык словно окаменел! Антон заставлял язык дотрагиваться до зубов, до щёк, до нёба, цокал, пытаясь тихонько произнести одну букву, другую. Не получается!
Холодный пот обильно тёк по лбу.
Это ты перепсиховал, успокойся, расслабься... Вздохни глубоко... Ещё раз... Расслабься... Не обращай внимания на окружающих... Расслабься, успокойся... Что с тобой приключилось? Нарушение мозгового кровообращения с временным выпадением речи? Прединсультное состояние? Спазм мозговых сосудов на фоне волнительных событий? Идиот! Не хватало ещё в тридцать лет схлопотать инсульт на дежурстве после драки с пациентом и остаться инвалидом на всю жизнь! Успокоиться... Успокоиться... Расслабиться... Ни на кого не реагировать... Ра-ра-ра... Не получается! Спокойно, без паники. Ещё раз. Ла-ла-ла... Та-та-та... Начинает получаться!
— Ми-исыю вы-ыва-и? — спросил Антон подошедшую санитарку и прикрыл непослушный, словно замороженный рот ладонью.
Санитарка утвердительно кивнула головой, не обратив внимание на косноязычие доктора.
— И это врач? — кудахтали женщины, суетясь вокруг ругающегося и охающего от боли в руке Андрюши. — Да ты ему руку сломал!
«Жалко, что не голову», — подумал Антон, радуясь, что речь, хоть и не чёткая, возвращается к нему, и озирая разодраный до непригодности халат.
Послышались звуки подъезжающей машины. В холл вошли два милиционера.
— Это что же за врач такой! Да он руку Андрюше сломал! Да он пьяный! Напьются дармового спирта... Мы требуем провести экспертизу! — кинулись женщины к милиционерам.
Блюстители порядка намётанными взглядами определили, кто здесь пьян, а кто трезв. Сдержанно улыбаясь и покачивая головами, разглядывали то стонущего Андрюшу, то доктора в разодранном халате.

***
Потом врача проверяли на опьянение.
Возмущённый Антон написал заявление в милицию на хулиганские действия пьяного родственника пьяного пациента.
Через несколько дней доктора вызвали в милицию.
В коридоре горотдела милиции Антона встретил отец афганца Андрюши и предложил деньги, чтобы Антон забрал заявление. Антон отказался.
— Ну и дурак, — спокойно посочувствовал папаша врачу. — Я же тут всех знаю. Я ветеран милиции. Хотелось как проще...
Потом следователь сказал Антону, что неизвестно ещё, кто первый драку затеял. Начала драки, оказывается, никто не видел! И санитарка тоже. А родственники, сопровождавшие порезанного отца, были все трезвые — экспертизы на них ведь не было! И они утверждают, что скандал разгорелся потому, что доктор грубил пациенту…

 =25=

Антона вызвал главный хирург.
— Детским травматологом в поликлинику пойдёшь? На обозримое будущее других мест не предполагается.
Антону надоело работать «временным врачом», и он согласился.
Интересная штука, жизнь, думал он, выходя от главного. Поступая в институт, Антон считал, что терапия — единственная специальность в медицине, где требуются мозги. Хирургия — ремесло. А уж травматология, вообще — пили, строгай, гайки закручивай. Слесарщина!
Его сосед по общежитию мечтал о детской травматологии... А это уж из всего плохого — худшее, думал тогда Антон.
И что? Оканчивая институт, Антон понял, что терапия не для него. Он с удовольствием вместе с единомышленниками дразнил будущих терапевтов:
— Хирург! Если ты возвращаешься с операции жутко уставшим, и увидишь спящего терапевта, не поленись — пни его ногой!
Желание желанием, но на последнем курсе в хирургическую группу Антон не попал. Желающих оказалось больше, чем мест в хирургии. Пришлось специализироваться по терапии.
— Какие пожелания, молодой человек? — спросил председатель комиссии на распределении.
— Поеду, куда пошлёте. Хирургом, — ответил Антон.
Его взял «покупатель» из Татарии.
Получив диплом, и не откладывая трудоустройство в долгий ящик, Антон поехал в Казань.
Пришёл в отдел кадров Минздрава Татарии, а там ему сообщили:
— Для хирургов мест нет, взять можем только терапевтом.
Такой расклад Антона не устраивал.
Утро вечера мудренее. Он забрал документы и возвратился домой заслуженно отдыхать после окончания института.
Осенью со всеми молодыми специалистами вновь поехал в Казань и получил прежний ответ. Опять забрал документы и, выйдя из отдела кадров, сел в коридоре на стул неподалёку от приёмной: авось какая мысль придёт в голову. Как советовал какой-то китайский философ, сел на берегу реки ждать, пока течение не пронесёт мимо него труп врага.
Из приёмной вышли расстроенные девушки. Их пригласили из Астрахани, обещали взять гинекологами, а оформили терапевтами. Парня из Саратова завлекли анестезиологией, а взяли дерматологом. Едё одна недовольная девушка.
Ну вот, информация есть. Что делать дальше? Нужен сигнал извне. Нужно показать, что просто так он не отказывается от того, что ему обещали на распределении. Куда пойти? В обком партии? Вряд ли на приём удастся пробиться в ближайшие дни, а действовать надо быстро, пока обманутые специалисты не разъехались. Тогда куда? В обком комсомола! Вот туда как раз и можно пробиться, стуча кулаком в грудь и изображая Павку Корчагина, жаждущего трудовых подвигов... Толку от «комсомольцев» не будет, но будет звонок!
Антон отправился в обком комсомола.
Послеобеденная жара вынуждала людей потеть при малейшем напряжении сил. Спросив у измученного прохожего, где находится обком комсомола, Антон не стал париться в потном автобусе, и, переходя из тени в тень, под прикрытием домов и нечастых деревьев пешком добрался до «дома советов» руководства молодых татарских коммунистов.
В прохладном коридоре коммунистического союза Антон ухватил за рукав типичного комсомольского функционера в застёгнутом на все пуговицы костюме, при галстуке и комсомольском значке.
— Куда можно обратиться с жалобой? — огорошил он комсомольского работника вопросом.
— А по какому вопросу? — удивился работник.
— Я врач, — весомо произнёс ещё непривычное для себя название профессии Антон. — Приехал по распределению из другой области. Меня в вашем Минздраве обманули. Обещали место хирурга, а посылают работать терапевтом.
— Я инструктор обкома комсомола, могу заняться вашим вопросом.
Отлично! Антон не хотел крупных разбирательств, их вершат долго и основательно. В этой игре Антон блефовал — ведь он не получил даже специализации по хирургии. Сейчас он хотел только звонка со стороны, сигнала в Минздрав, чтобы показать, что им кто-то интересуется.
Инструктор повёл Антона к себе в кабинет. Антон рассказал, что не только его, но и других молодых врачей обманули с работой. Инструктор записал информацию в блокнот, возможно радуясь, что посчастливилось заняться живым делом, и попросил Антона прийти через пару дней. Антон через пару дней прийти не мог по причине «жить негде», инструктор подумал и согласился встретиться через пару часов.
Чтобы не терять времени, Антон отправился в столовую, обдумывая на ходу, что он скажет незадачливому инструктору, услышав от него сожаления о невозможности помочь молодому врачу.
Через два часа Антон получил ответ, которого и ожидал.
Инструктор с сокрушённым видом сообщил, что помочь не удалось, что хирургом Антона послать не могут и т.д.
Для поднятия комсомольского тонуса Антон выложил жизнерадостному круглощёкому инструктору заранее приготовленный набор возмущений о том, что они, молодые специалисты, поверив обещаниям представителей Минздрава Татарии, едут в их Татарию, горя желанием свернуть горы на ниве здравоохранения, а здесь молодых специалистов встречает что? Теплый приём и торжественное вручение путёвки на любимое место работы? Нет! Их ждёт обман на самом высоком уровне! На уровне министерства! И вы, представители горкома комсомола... Обкома? Тем более! Вы, представители организации молодых коммунистов, членами которой... Тут Антон запутался в своей возмущённой, полной витиеватых хитросплетений и героического пафоса прощальной речи. Запутавшись, показательно расстроился, оборвал себя на полуслове, горько махнул рукой, между прочим буркнул, что придётся звонить в «Комсомольскую правду», пусть там узнают… И с лёгкой душой отправился отдыхать в гостиницу.
Следующим утром Антон пришёл в Минздрав к открытию и первым вошёл в приёмную отдела кадров.
— Я вам уже говорила... — узнала Антона заместитель по кадрам, ведавшая трудоустройством молодых специалистов.
— Ну, тогда давайте разбираться, — Антон уселся перед замом поосновательнее. — Вы обманом завлекаете к себе молодых специалистов...
— Что вы себе позволяете, молодой человек! — возмутилась зам по кадрам.
— А мы, молодые специалисты, не спрашиваем вас, что вы себе позволяете, — примирительно вздохнул Антон, выделив слово «вы». — Взять вчерашний день. Группу специалистов из Астрахани вы сманили работать гинекологами — отправили работать терапевтами. Парню из Саратова обещали анестезиологию — послали кожником. Мне обещали хирургию — шлёте терапевтом. А если душа не лежит? Врач с нелюбимой работой — это ужасно!
— Кто это вас сманивал? — уже без особого возмущения, больше обиженно, спросила замминистра Антона.
— Ваш посланец. Вызовите его, и мы поговорим лицом к лицу, вспомним, как красиво он описывал нам природу Татарии, возможности для охоты в татарских лесах и рыбалки в ваших реках.
Секретарша улыбнулась, стараясь не показывать лицо начальнице. Вероятно, Антон подчеркнул одну из характерных черт их сотрудника, ездившего «покупать» молодых специалистов.
— Кто у нас ездил в Астрахань и в Саратов? — спросила замминистра у секретарши.
— Галлямов, — ответила секретарша, подавив улыбку.
— Он у себя?
— Был здесь.
Замминистра вышла, но довольно скоро вернулась.
— Всё равно я не могу послать вас хирургом, мест нет.
Она сердито села за свой стол.
Пора идти ва-банк, решил Антон.
— Вам звонили из обкома? — Антон умышленно не сказал, из какого обкома, не исключая вероятность, что замминистра может запамятовать, из обкома партии звонили или из обкома комсомола. Звонок из обкома партии был страшнее.
Замминистра молча вертела в руках карандаш.
— Ну и что? — наконец спросила она.
— Как видите, я человек действия. И я добиваюсь мне обещаного. Вы не сдержали своих обещаний передо мной и другими молодыми специалистами. Я оставляю за вами право выбора: ехать мне с жалобой в Минздрав России, или писать статью в одну из центральных газет. Есть, впрочем, ещё один вариант — вы отпускаете меня домой в связи с невозможностью трудоустройства.
— Кто же это позволит мне отпустить вас...
Антон безразлично пожал плечами, с интересом глядя на начальство.
Замминистра задумалась.
Антон молчал. Если этот блеф не удался, спорить не о чем. Стоит ей повнимательнее вглядеться в его документы и увидеть, что у него нет специализации по хирургии, как его пинками загонят в терапию...
Посидев некоторое время молча, замминистра встала.
— Пойдёмте.
«Лёд тронулся?» — спросил себя Антон и тут же задавил ненадёжные предположения, боясь спугнуть удачу. Он двинулся вслед за начальницей.
— Дайте документы, — бросила она через плечо.
Антон передал пакет со своими документами.
Они вошли в кабинет с табличкой «Министр здравоохранения Татарской АССР»
— Подождите здесь, — указала замминистра на стул в «предбаннике».
«Лёд тронулся?»— верил-не-верил Антон. Лишь бы не разглядывали документы!
Антон ждал довольно долго. Наконец, замминистра вышла, бросила документы на столик рядом с Антоном.
По тому, с каким презрением она бросила пачку документов, Антон обречённо понял: они раскопали, что у него нет специализации.
— Оформляйтесь, — буркнула замминистра.
«Неужели...»
— Кем?
«Лёд тронулся?»
— Хирургом, — недовольно проворчала замминистра не оборачиваясь, и вышла из кабинета.
Есть! Антон глубоко и облегчённо вздохнул. Вот и преодолён очередной перекрёсток на улице с оживлённым движением под названием «Судьба». Ему предписывали идти прямо, в терапию, а он свернул направо, в хирургию. Правильный ли это выбор?
Так, окончив институт терапевтом, работать Антон стал хирургом. Впрочем, работать — слишком громко сказано. Год ходил в интернах, водили его за руку и приглядывали за ним опытные хирурги. Через год — начало самостоятельной работы. И ещё три года он был в звании молодого специалиста, и за ним постоянно присматривали, контролировали, поправляли, вразумляли, не давали совершить ошибки...

***
Из Казани в Елабугу он приехал на автобусе поздно вечером. Столовые и ресторан закрыты, в гостинице, естественно, мест нет. Где ночевать? Наверное, в больнице. Она теперь для него дом родной.
Спросив у прохожего, куда идти, Антон отправился в ЦРБ.
Медсестра приёмного покоя сказала Антону, что, в связи с отпускным сезоном доктора по ночам у них не дежурят, что ночевать, конечно, устроит, и отвела в хирургическое отделение.
Хирургическая сестра напоила Антона чаем и положила спать в ординаторской.
Но не успел Антон уснуть, как медсестра постучала в дверь:
— Доктор, у больного рана разошлась. Не могли бы вы наложить несколько швов?
Вчерашний студент, Антон впервые в жизни услышал, что его вполне серьёзно назвали доктором, и… перепугался. Потому что от него ждали конкретных врачебных действий. Но, если признаться честно, он очень смутно представлял, как зашивают раны. Делал это разок на трупе, когда изучали оперативную хирургию, и то неудачно. А по живому — не приходилось.
Как быть? Признаться медсестре, что он... не того? Или пойти и рискнуть, авось получится? А если не получится?
— Вы знаете... Я ведь здесь практически посторонний человек... Давайте уж до завтра. А сегодня — как будто меня здесь нет.
На том и порешили.

***
Кроме Антона интернатуру в больнице проходили ещё два молодых специалиста. Ребята инициативные, лезли, как говорится, во все хирургические дыры, хвастаясь друг перед другом знаниями и «умением». Глядя на их активность, Антон не успел вовремя признаться, что «взращён» терапевтом. Он прислушивался, наблюдал, как выполняются манипуляции, усиленно читал медицинскую литературу и пока держался на уровне. Но...
— Будешь мне ассистировать, — сказал однажды Александр Петрович, заведующий отделением. В ординаторской кроме Антона никого не было. — Хирурги все заняты. Иди, мойся, а я распоряжусь насчёт больной и тоже приду.
— Александр Петрович, я не... — воскликнул Антон в спину уходящему заведующему, кидаясь ему вслед и, намереваясь сказать, что опыт участия в операциях у него нулевой.
— Некогда. Всё потом. Сейчас на операцию. Иди, мойся. Больную уже в операционную повезли.
Заведующий ушёл.
Где мыться? Как мыться?
Смотреть операции интерны приходили к их началу, когда хирурги стояли у стола уже одетые в стерильные халаты.
Антон вернулся в ординаторскую, делая вид, что заполняет лист назначений. Как только увидел через полуоткрытую дверь, что заведующий пошёл в оперблок, пристроился ему в хвост.
— Ты ещё не моешься?
Признаться принародно, что он не мылся НИ РАЗУ, Антон не смог.
— Я... — мямлил он, но приближалась какая-нибудь сестра, и он замолкал.
— Иди мойся, а я к анестезиологам зайду, — опять послал Антона Александр Петрович.
Задержавшись ещё на минуту, якобы для рассматривания абсолютно не интересного ему приспособления, стоящего в коридоре, возможно — из арсенала санитарки, и увидев, что Александр Петрович от анестезиологов прошёл в раздевалку, Антон вошёл следом.
— Ты что телишься? — рассердился зав на Антона, увидев, что тот всё ещё не переодет для операции.
Антон закрыл лицо марлевой маской. Больше ему в данный момент ничего не требовалось. Набрался смелости для позорного признания.
— Я ни разу не мылся, не знаю, как это делать, — выдавил из себя Антон и хорошо, что половину лица у него закрывала марлевая маска.
Заведующий остолбенел.
— Ни разу не мылся?! И как же ты...
— Я научусь... — умоляюще произнёс Антон.
— Он ни разу не мылся! — с мученическим стоном обратился к шкафу, потому как других слушателей не было, и показал пальцем на Антона Александр Петрович. — Боже ж ты мой! — ужаснулся он. — Естественно, шить не умеешь, вязать не умеешь, да что там вязать — крючки в руках, небось, не держал!
Конечно же, зав имел в виду не рукоделие, а шитьё ран, завязывание хирургических узлов и крючки-ранорасширители.
— Я научусь... — сдавленным голосом умолял Антон.
— Свалился ты на мою голову... в неудобный момент, — бессильно опустил руки и тяжело вздохнул Александр Петрович. — И в отделении ни души! Что ж ты раньше не сказал? Я бы лучше гинекологов попросил ассестировать. Да-а... Деваться некуда! — он хлопнул Антона по плечу. — Переодевайся, студент, буду учить, как на крючках висеть, как руки мыть... Ты по утрам руки моешь?
В общем, Александр Петрович был мужик добрый.
— Мою, — отлегло от сердца у Антона.
— С мылом?
— С мылом.
— У нас то же самое, только к мылу ещё и щётки дадут, — насмешливо поучал Александр Петрович.
Антон смотрел, как моется зав, и старался всё делать так же.
Александр Петрович, держа щётку и кусок мыла в одной руке, намыливал другую руку. Получалось это у него быстро-быстро. У Антона — медленно-медленно.
— Лет пятнадцать помылишь — научишься, — успокоил его Александр Петрович.
— А у меня мыло в раковину упало, — виновато сообщил Антон, смущаясь своей неуклюжести, и не зная, можно его поднять, или нельзя.
— Танюш! — крикнул Александр Петрович медсестре, занимавшейся своими делами неподалёку. — У доктора мыло в раковину упало. Что делать?
Медсестра улыбнулась.
— Пусть поднимет.
Антон поднял мыло.
— Раковину тронул? — насмешливо спросил Александр Петрович.
— Тронул.
— Мойся по новой.
Антон перевернул ещё одни песочные часы, отмерявшие время мытья рук. Время посыпалось сначала.
«Сам-то вон, нос почесал...» — заметил краем глаза Антон и подумал, что лет через пятнадцать и ему будет позволительно чесать нос во время мытья рук, а пока — всё строго по правилам.
Помыли руки, отполоскали в растворе нашатыря и в тазике со спиртом, пошли в операционную.
— Надюша, — обратился зав к свободной медсестре. — Вот этот молодой доктор... холостой, кстати... ни разу не оперировал. Следи за ним, не позволяй стерильным пальцем в носу ковыряться, или какие места ниже пупка почёсывать.
Зав повернулся к Антону.
— А если что зачешется — скажи Надюше, она почешет. Ничего трогать нельзя, даже если у Надюши на груди все пуговицы расстегнутся, и она будет горячо дышать прямо тебе в лицо. А она дышать может, она девушка незамужняя, горячая. А мы, мужчины, на операции всё равно, что дети беззащитные — делай с нами что хочешь.
Зав подмигнул Надюше:
— Сделаешь со мной что-нибудь?
— Не сделаю, — улыбнулась глазами Надюша. — У вас жена молодая.
— Да уж, моя пантерочка ни от кого вольностей не потерпит, — согласился Александр Петрович. И опять Антону: — Даже если приспичит на операции, терпи — хирургу нельзя.
Операционная сестра подала Антону Петровичу распахнутый стерильный халат. Хирург нырнул в рукава и сделал вид, что собирается обнять девушку. Медсестра поймала на рукаве хирурга тесёмки, завязала их, а на «угрозу объятия» даже не прореагировала — в стерильном халате обниматься нельзя. Лишь погрозила пальцем.
— Был у нас хирург, пожилой уже, — продолжил Александр Петрович. — На операции почти не ходил, аденома простаты у него была, в туалет часто бегал по малому. А тут безвыходное положение — оперировать некому. Помылся старик... Всё хорошо шло, но операция затянулось. Крепился, крепился он, да невтерпёж стало. Чувствует, сейчас польётся. «Сестричка, — говорит, — прости старика, я сейчас описаюсь. Направь, пожалуйста, мой вышедший из строя аппарат в баночку...»
Александр Петрович замолчал, хитро поглядывая на медсестёр.
— И как же сестра поступила? — спросила Надюша, завязывая верёвочки халата на спине Александра Петровича.
— Советские медсёстры — лучшие медсёстры в мире! — гордо произнёс Александр Петрович. — Любая из вас поможет старику в трудную минуту! И молодому тоже. Ну, неужели ты, Наденька, не поможешь нашему доктору сегодня на операции, если ему со страху понадобится твоя срочная помощь?
Александр Петрович через плечо скосил глаза в бездонное декольте белого халата совсем не медицинского покроя.
— Ты халаты себе сама шьёшь?
— Сама. Не нравятся?
— Нравятся. Только верхнюю пуговицу надо пониже пришивать.
— Это ж на пупке получится!
— Самое место! Так поможешь нашему доктору, если понадобится? Впрочем, помогать не придётся. Во-первых, у молодого доктора нет аденомы, а во-вторых, у него от страха всё так сжалось, что желаний не возникнет ещё дня два. А впрочем... Если ты станешь перед доктором и поправишь ему маску, и если он догадается посмотреть, ниже какой красоты пришита твоя верхняя пуговица – у него само всё наружу выскочит!

***
Едва Антон за пару месяцев успел освоиться с практическими основами хирургии и сделал три самостоятельных аппендектомии… почти самостоятельных, как его посадили на приём в травматологический кабинет поликлиники.
— Что будет непонятно — обратишься к «бабушке», — успокоил Антона Александр Петрович. — Или в отделение прибежишь.
Бабушкой коллеги называли пожилую опытную хирургиню, работавшую в хирургическом кабинете поликлиники.
Но ведь по каждому вопросу не набегаешься! А вопросов — на каждого больного по три.
Антон вспомнил, как он первый раз самостоятельно диагностировал перелом луча в типичном месте — самый распространённый перелом. Сомневаясь, долго разглядывал снимок. Наконец, показал медсестре:
— Да, — подтвердила сестра, мельком взглянув на снимок, — перелом луча.
А однажды он прошляпил перелом лодыжки у мужчины. Случайно зашедшая в кабинет хирургическая «бабушка» издали взглянула на опухший сустав пациента без гипса.
— Сколько дней травма? — спросила Антона.
— Неделю уже, — проворчал пациент, не ощущая улучшения от усиленного лечения «растяжения связок» массажём и прогреваниями.
«Бабушка» молча взяла у Антона ручку и написала на бумажке: «Перелом лодыжки. Р-снимок, гипс».
Как уничтожающе смотрел на Антона пациент, когда услышал, что на снимке, к сожалению, выявился перелом... маленький совсем... трещина... И требуется наложить гипс.
— А неделю назад этот «маленький трещина» никак не мог выявиться? — язвительно спросил он у Антона.
Ничего, обкатался.
Потом Антона послали в соседний городок, и два месяца он принимал всех хирургических и травматологических больных вместо уехавшего на специализацию доктора. Немного помогал ему в диагностике работавший в соседнем терапевтическом кабинете ушедший в терапию хирург. Оказывается, не для всех хирургия остаётся выбором на всю жизнь.
Жил при больнице, к больным Антона звали и днём, и ночью... Справился.
Год интернатуры прошёл, и Антон выполнил столько же самостоятельных операций, сколько и другие интерны. А в диагностике, в амбулаторной хирургии и травматологии разбирался лучше их.
Потом переехал в сельскую районную больницу и три года работал взрослым травматологом.
Тоже почти всё с нуля. Первый раз скелетное вытяжение, первый вывих плеча, первая операция на ключице... Всё первое.
Антон вспомнил, как он приехал в районный посёлок...
И жизнь его, бывшего городского жителя, наполнилась удивлением.
Когда в операционной молодой доктор увидел над вскрытым животом больного... кружившую муху, он был поражён сильнее, чем если бы увидел над больницей американский бомбардировщик, и лишь оцепенело уставился на вяло отмахивающегося от насекомого хирурга, которому членистоногое своим гудением мешало оперировать.
На следующий день, на планёрке у главврача, радея о стерильности операционной, доктор попытался «поднять» вопрос о мухах. На него посмотрели с недоумением. Разве можно в деревне избавиться от мух?
А после того, как в следующий раз доктор стал возмущаться насчёт крыс, дожирающих железобетонные блоки монументальных стен больничной помойки, за ним закрепилась слава склочника и скандалиста.
Да и, правда, зря возмущался. От грызунов на помойке есть польза. Они съедают всё, кроме легированной стали, и помойку чистить не надо.
Но, если быть честным до конца, через три года, когда Антон уже собирался уезжать из посёлка, эти прожорливые твари съели внутренности здания больницы, и на первом этаже провалились полы. Голохвостых бандитов развелось столько, что больные назначали из своего состава ночных дежурных, и те, вооружившись швабрами и палками, по ночам бдели у дверей палат, не пуская туда крыс из коридора и выгоняя тех, кто пробрался в палату подпольными крысиными коммуникациями.
Антон перестал скандалить по поводу мух в операционной и перевязочной, по поводу крыс на помойке, по поводу рыжих тараканов, сплошным шевелящимся ковром гревшихся за батареями, и по поводу чёрных тараканов с палец величиной, с топотом бегавшим по стенам и с хрустом пожиравшим забытые сухари и старые газеты. Антон перестал надоедать начальству по поводу этих мелочей и на планёрках сидел молча, безразлично рассматривая заскорузлые от сельской работы, в трещинах и заусенцах, пальцы заведующей гинекологическим отделением, которыми она, произведя очередной аборт или сделав очередное кесарево сечение, отправлялась после работы пропалывать свой безбрежный огород и взращивать дюжину вонючих свиней. Как истинная мусульманка, заведующая свиней не ела, а растила на продажу. Без натурального хозяйства в деревне врачу не прожить.
А в интернате для умственно недоразвитых детей приключилась чесотка, пошла гулять по округе, и из поселковой бани, куда молодые доктора регулярно ходили париться, приходилось, угрожая милицией и принудительным лечением, выгонять чесоточных мужиков. Да и парилку местные поначалу использовали в основном, как закуток, где можно быстренько облегчиться по малой нужде. А когда в первое своё посещение доктора возмутились сей, как им казалось, непристойности, отливавший в угол мужик удивился:
— Зачем шумите? Чего плохого делаю?
Однажды к Антону в палату по поводу печёночной колики поступила молодая блондинка, воспитательница детского сада, у которой обнаружился... педикулёз, проще говоря — вшивость. Но Антона поразило не столько наличие живности в голове воспиталки детсада, что тоже было выше его понимания, сколько реакция больничного дезинфектора, молодой и, тоже, кстати, блондинистой женщины, проводившей обработку вшивой головы:
— Подумаешь, вши! Да они как мухи — разве от них избавишься!
На провокационный вопрос Антона, что может у самой... Ответила:
— Ну и что? Бывают. Да они у всех есть, у других только мало.
Антон вернулся из воспоминаний в реальность.
Детская травматология... Врачи других специальностей боятся детской травмы: дети не умеют жаловаться и часто показывают не на то место, где болит, а на соседнее.
Придётся опять сесть за учебники, копаться в своей медицинской библиотеке. Обыватели думают, что врачу-хирургу достаточно прочитать один учебник по хирургии, чтобы всё знать. Врачу нужно по каждой болячке прочитать не одну книжку. Профессия такая — всю жизнь учиться. Опять придётся бегать к коллегам и спрашивать: а что это такое и с чем это едят?
И вести себя тихо, начальство не задевать, с коллегами не спорить, всё это мешает профессиональной деятельности. Чего хорошего, что в Татарии он брал всё нахрапом? Но, какой славный бой за жильё он тогда дал!
По приезду в посёлок их, троих хирургов и терапевта, поселили в комнату восьмиквартирного дома и показали на стоящий по соседству нововыстроенный такой же:
— Один из вас останется здесь, а трое доделают трёхкомнатную квартиру в том доме и возьмут себе по комнате.
Трое хирургов пошли обустраивать жильё.
В новом доме были стены, крыша, оконные рамы, двери, доски для пола — сложены у стены. Как ни странно, вода и газ подключены. Как рассказали «аборигены», дом был сдан под ключ без недоделок. На отлично и с премией.
Где брать стройматериалы? В магазинах в те времена кроме изобилия мух, водки да бормотухи мало что водилось. Ткнулся Антон к главврачу:
— Габдельбар Галлямович, помогите со стройматериалами!
Тот руками развёл:
— Где я возьму? Больницу ремонтировать нечем!
Куда податься? Где искать краску-замазку, стёкла, обои и клей? А почему, собственно, мы должны расхлёбывать чьё-то раздолбайство, покрывать воровство?
И Антон направил стопы в самый главный руководящий и надзирающий орган посёлка, в райком партии.
Войдя в длинный прохладный коридор «белого дома», точенее — жёлтого дома, райкомовское здание было выкрашено в жёлтый цвет (в стародавние времена в жёлтый цвет красили психушки, некстати вспомнил Антон), он услышал здоровый смех не обременённых тяжким трудом и заботами райкомовских людей.
Мелкие птички щебечут, подумал Антон. Боровая дичь молчалива.
Сначала катанём пробный шар, решил он, проведём пристрелку. А уж потом пальнём из главных калибров.
«Взяв пеленг» на смех, Антон прошёл мимо множества дверей и вышел на группу молодых «костюмов», куривших в одном из кабинетов и рассказывавших друг другу что-то интересное, вероятно — из партийной жизни.
Краснощёкий весельчак отвёл Антона в кабинет с табличкой «инструктор», выслушал с внимательно-безразличным, несколько снисходительным видом, и обещал помочь непременно. Даже благожелательно пожал на прощанье руку.
«Не сделает», — заключил Антон, трогая пухлую, мягкую ладошку и простодушно и доверчиво раскланиваясь с инструктором.
Неделя прошла, а в новом доме, как говорится, и конь не валялся. Главврач тоже молчал.
Пора переходить к активным действиям, решил Антон, и в пятницу вновь отправился в райком. На этот раз он намеревался разговаривать с кем-нибудь из «отцов».
На втором этаже «жёлтого дома», где обитали замы и завы, Антон нашёл кабинет с надписью «второй секретарь», по свойски спросил у секретарши:
— У себя?
Взглянув на делового молодого человека в костюме и при галстуке, секретарша приняла его за своего, знающего порядки, кивнула:
— У себя. Народный контроль заседает.
И, как непуганая куропатка, продолжила копаться в бумагах.
— Отлично! — бодро сказал Антон. — Народный контроль мне как раз и нужен!
Он шагнул к дворцовой двери, высотой метра три, и потянул за огромную, чуть меньше черенка от лопаты, резную райкомовскую дверную ручку.
— Куда?! — осознала оплошность и словно захлопала крыльями в переполохе секретарша. — Нельзя!
И ринулась вслед за Антоном.
Но Антон уже вступал в кабинет-зал второго секретаря райкома партии.
Пред взором Антона предстала картина заседания избранников народа, контролирующих правильность шествия членов социалистического общества по пути вперёд, к победе коммунизма. Несколько пожилых «костюмов» заседали, приклонив головы к бильярдному зелёному сукну огромного райкомовского стола. В некотором отдалении от них, за персональным столом-подиумом, который и порождал общий стол, восседал грозный мужчина с седоватой шевелюрой. Должно быть, Второй.
— Здравствуйте! Народный контроль мне как раз и нужен! — бросился в атаку Антон с пылом, с каким отчаявшийся солдат со штыком наперевес кидается атаковать вражеский танк.
«Костюмы» оторопели от наглости неизвестно откуда взявшегося молодого человека, оторвавшего их от вершения важных партийных дел.
Второй сурово взглянул на дверь.
— Он без разрешения, он без разрешения... — перепуганно закудахтала полуживая от осознания невыполненного долга по охране вверенных ей дверей секретарша, выглядывая из-за спины Антона.
«Костюмы» дружно посмотрели на Второго.
— Кто вы, собственно, такой, и по какому вопросу? — отчеканил Второй.
— Ну, если вы — народный контроль, то я в таком случае — народ, — нагло заявил Антон.
Если вспомнить рыцарские романы, то владельцы замков, к которым на пир приходили незваные некто и неосмотрительно называли себя «народом», далее кричали:
— В железо наглеца! В подвал его! На корм шакалам плебея!
Отличительной чертой характера Антона было то, что он не боялся начальства. Ну, просто патологически не боялся. Он относился к начальству уважительно, если уважали его, соблюдал субординацию. Но — без подобострастия.
Поэтому спокойно, но напористо продолжил:
— Я представляю группу молодых врачей, которые приехали хранить и защищать здоровье населения вашего района, лечить и оперировать ваших подопечных, ваших знакомых, ваших друзей, ваших родственников, ваших жён, ваших детей и вас самих, если потребуется. Для специалистов районной больницы выстроен восьмиквартирный дом и, насколько нам известно, дом сдан под ключ. Правильно?
Антон выжидающе посмотрел на «костюмы».
Второй тоже глянул на сидящих перед ним.
— Правильно, — скептически подтвердил один из «костюмов». Вероятно, ответственный по вопросу сдачи жилья.
— В таком случае я заявляю, что строители, сдавшие этот дом — воры, а комиссия, принимавшая этот дом, воровство покрывает.
Антон замолчал, давая возможность «костюмам» излить на него их возмущение.
«Костюмы» грозно взглянули на Антона, вопросительно взглянули на Второго, и остались сидеть молча, уступая возможность сразить наглеца громом и молниями самому Громовержцу.
— Обоснуйте, — посуровел ликом Громовержец.
Если он не обоснует, почувствовал напряжённость момента Антон, то прямо на столе у секретарши, жаждущей мести за несанкционированный проход в обиталище Второго, его лишат головы или чего-нибудь менее жизненно важного, но без чего жизнь станет пресна, как каша для диабетиков. За палачом далеко посылать не придётся — работу с удовольствием выполнит любой инструктор. За это его потом наградят почётной грамотой и дадут талоны на доппитание. Возможно, повысят в должности до старшего инструктора.
— Дом по документам сдан без недоделок, — начал обосновывать Антон. — В доме есть стены, крыша, есть оконные рамы, есть доски для полов. Но окна не застеклены, не застланы полы, не оклеены стены, не покрашены потолки, коридоры и двери. Если дом сдан, на него отпущены горы гвоздей, рулоны обоев, ящики стёкол, бочки краски, кому-то оплачена якобы выполненная работа по оклейке-окраске-побелке. Мы бы сами всё сделали, но где взять стройматериалы?
Громовержец взглянул на народный контроль. Контролёры внимательно любовались прелестью бильярдного сукна на столе, некоторые даже любовно разглаживали его ворсинки.
«Ка-ак сейчас вдарит!» — поопасся Антон за контролёров.
— А почему сразу сюда? — спросил Громовержец, и в голосе его проскользнули человеческие нотки. — Могли бы обратиться к главврачу.
— Был. Ему больницу ремонтировать нечем.
— Записаться на приём...
— Беседовал с инструктором... — Антон назвал номер кабинета и посочувствовал инструктору: не видать ему талонов на копчёную колбасу!
— Хорошо, разберёмся, — подвёл черту Второй и опустил длань на стол, давая понять, что разговор окончен.
— Конкретные сроки.— Антон и не подумал выходить из кабинета.
Контролёры возмущённо подняли головы. Второй удивлённо повёл бровями.
— День, три дня, неделя, месяц... Ваш инструктор уже обещал разобраться ... бессрочно, — сказал Антон и снова пожалел инструктора.
— День... — Второй качнул головой, усмехнулся, подумал, раздражённо пообещал: — Хорошо, неделю.
— Спасибо, — сказал Антон. — До свидания.
Он покинул чистилище народного контроля. Молчание сопровождало его.
Палача с топором и острыми ножами в предбаннике уже не было. Да и секретарша, успев убрать большую кружку для сбора жертвенной крови, полировала пилкой-напильником свои кроваво-красные ногти — испачканные в крови предыдущих жертв? — и делала вид, что вовсе не хотела хлебнуть с пол-литра свеженькой.
На следующий день утром перед планёркой главврач подошёл к Антону:
— Что же ты этот вопрос не мог со мной решить?
— Я же подходил к вам.
— Надо было ещё раз подойти. Дела ведь у меня...
Скоро к недоделанному дому привезли ящик стёкол, огромный рулон обоев, две начатые бочки краски ядовито-зелёного и блевотно-серого цветов, два ящика мелких и крупных гвоздей, инструмент для ремонта, и сказали, что работу по отделке квартир докторам оплатят...

Нет, на новом месте Антон воевать не хотел. «Буду жить мирно, без разборок и скандалов. У меня есть своё место, надо работать спокойно. Я тихий!»


Часть вторая. НЕНОРМАЛЬНЫЙ

 

 «Санитарка имеет право:
 1. Повышать свою квалификацию...»

 = Должностные права и обязанности санитарки =


=1=

Две пожилые женщины, можно сказать — старушки, неторопливо шли по грязному тротуару изрытого коммунальщиками двора.
Помню, в детстве таким же размеренным шагом деревенские бабы на Пасху или на Родительское возвращались с кладбища: исполнив общепринятый долг, всплакнув на могилках родных, встретившись и поговорив со знакомыми — за нескончаемой деревенской работой по гостям ходить недосуг —, умиротворённые, неторопливо возвращались домой, продолжая неспешные беседы о делах мирских.
И эти две женщины разговаривали. О своих хворобах? О тяготах жизни? О родственниках?
О тяготах... О родственниках...
— А я своего на живот кладу...
— Как же вниз лицом-то? Задохнётся!
— Лицом не вниз. Голову на бок кладу. Так-то не задохнётся, присматриваю. А вот на спину ежели положить — может захлебнуться. Начнёт блевать — и захлебнётся. Сил-то встать нету! А когда на животе, да голова боком — тут и тазик подставить можно. Проблюётся, глядишь, и потрезвее станет. Там уж и доглядывать не надо, сам справится...
Идут две старушки, неторопливо рассуждают не о травах-пилюльках, которые помогают или не помогают от ломоты в коленках или в пояснице, и не о том, что на пенсию стало не прожить... Одна другой рассказывает, как спасти от утопления в собственной блевотине пришедшего домой мужчину. Мужа? Сына? Внука?
И стар, и млад, пьют без меры.

=2=

Пользуясь тем, что с одного места уходит, а на другом работать ещё не начал, Антон отпросился у начальства съездить на несколько дней в деревню к старикам-родителям, помочь выкопать картошку.
В три часа ночи местный поезд, о котором пассажиры шутили — спотыкается у каждого столба, довёз Антона до нужной станции.
В заплеванном вонючем помещении железнодорожного вокзала, где на одного сидячего или лежачего ожидальца приходилось грамм по двести сонных, но оттого ещё более надоедливых мух, вместе с немногочисленными приезжающими-уезжающими и двумя-тремя бомжами-алкоголиками Антону предстояло дожидаться утра. Уповать на утренний автобус, скармливая себя в полусне голодным мухам, Антон не стал, и отправился в деревню пешком.
Человеку постороннему в степи заблудиться легко. Поля все одинаковы: весной — зелёные от всходов, летом — в зрело-жёлтых, волнующихся под ветром хлебах, в межсезонье чернеют вспаханной землёй. Поля простираются от горизонта до горизонта, деревень не видно. Дороги в степи бегут вдоль и поперёк, по краям колхозных полей, как стежки по лоскутному одеялу, указателей на перекрёстках, естественно, нет. Осенью или весной одни дороги перепахивают, другие накатывают вновь... Вот уж где истинно — не дороги, а направления.
Разобраться в дорожном лабиринте может только колхозник, многократно изъездивший поля-дороги и знающий на них все ямы-кочки. Лишь местные жители знают, у какого куста надо поворачивать направо, а у какого пруда правый поворот надо пропустить и ехать прямо...
Антону со станции домой, в деревню, во времена учёбы в институте приходилось ездить и ходить часто.
Еле отличая в темноте серую полосу дороги от чёрных кустов и хилых деревьев лесопосадки на обочинах, Антон шёл в нужном направлении. Новорождённый и едва очерченный серебряной краской месяц ярко блестел, но почти не давал света. Чёрно-бархатный небесный купол украшали гроздья жёлтых звёзд, похожих на наливающиеся ягоды, до срока созревшие и готовые от избытка себя истечь обилием соблазнительных соков. Огромные звёзды поражали близостью. Казалось, подпрыгни — и узнаешь, каковы они на ощупь: горячие или холодные, колючие или нежные.
Млечный путь щедрой кистью Творца намазан так густо, что белизна с высоты небосвода стекает на край степи у горизонта.
Свежий, чуть полынный воздух, заполнивший прозрачно-хрустальное пространство между небом и землёй, искушающе вкусен, подобен леденящей родниковой воде, дарящей измученному зноем, страждущему влаги путнику счастье пития.
Хоры цикад и кузнечиков серебряными трелями славят великолепие степной тишины, и добрая летняя ночь, зачарованная их концертами, умиротворённо вздыхает, волнами распространяя в чёрной густой прохладе парной дух свежескошенных хлебов.
Мир спрятан под древним волшебным покрывалом таинственной темноты. Короткие летние ночи под этим покрывалом чисты, словно то покрывало и саму ночь старательно выстирали, просушили и подготовили для брачного ложа целомудренных влюблённых заботливые руки достопочтенной старушки.
В одну из таких ночей, давно — полжизни назад, Антон впервые обнял девушку. Впервые ощутил ладонями нежность девичьей кожи и вкусил сладость девичьих губ. Будто испил божественного напитка, от которого звёзды пошли хороводом, и сердце переполнилось счастьем...
Антону даже не пришлось закрывать глаза, чтобы вспомнить ту ночь — он будто шёл с закрытыми глазами.
В глубине непроглядной ночи давних времён вырезан-затерян золотой прямоугольник света. Это открытая дверь крохотного глинобитного домика с плоско-покатой крышей — дверь «красного уголка» полевого стана.
— Билаго-о-о! Билаго-о-о! — из пылающего золота распахнутой двери изливает в степь восхитительную мелодию, волнует умы и души влюблённых, будит грёзы любимых любимец всего Советского Союза шестидесятых годов, испанец Рафаэль. Зарядив тела танцующих энергией возбуждающе-ритмичной песни, распалив эмоциями души, Рафаэль утихает — будто умирает, обессилев... Но тут же воскресает с новой песней, которая стесняет грудь непередаваемо-щемящими чувствами и обрекает слушателей сладко тосковать под звуки чудной мелодии, похожей на плаванье в безбрежном океане взаимной и всепоглощающей любви слившихся в едином сне, отвергнутых миром двух влюблённых.
Студентки, приехавшие в колхоз на уборочную — им было лет по шестнадцать, как и Антону, — жили на полевом стане, километрах в пяти за селом. Отработав смену на пыльной и жаркой сельской работе, девчонки мылись под «солнечным душем» нагревшейся за день в огромной бочке водой, дарившей молодым телам накопленную в себе энергию солнца, одевались в чистое, ужинали, и часам к десяти вечера ждали сельских мальчишек.
Их загорелые шейки и свежевымытые чёлки пахли степью вкуснее любой парфюмерии.
Сельские мальчишки в летнюю страду работали на силосовании и на скирдовании, помощниками комбайнёров и трактористов. Часов в девять вечера, приехав с работы домой, торопливо купались, перехватывали что-нибудь на ужин, затем, под ворчание матерей: «Совсем не спите, черти!» — прыгали на велосипеды и мчались на полевой стан к девчонкам. Домой возвращались в час-два ночи. А в половине пятого уже вставать на работу: в уборочную страду день год кормит.
— Ну что, познакомился с кем? — спрашивали мальчишки друг у друга в день приезда студенток. Знакомились в первые дни и не «перезнакамливались» до самого отъезда. Уважали постоянство.
Молодой красивый голос из радиолы, измученный нетерпением желания, молил о вожделенном наслаждении... Источал любовь и заставлял жаждать любви слушавших его... Лишал дыхания замершие в нежных соприкосновениях танцующие пары... Приводил в смятение мальчишек, ощутивших сквозь эфемерную преграду сарафанчиков умопомрачительную мягкость и упругость послушно прильнувших к ним в медленном танце желанных тел...
— Пойдем, погуляем? — уловив призывный трепет девичьих сердечек, и не найдя в себе сил дождаться последних аккордов невыносимо затянувшегося танца, срывающимся голосом шептали в горячие ушки юных партнёрш, словно молили о глотке воды пересохшими языками кавалеры.
Бережно держа за тоненькие талии, смущаясь под понимающими взглядами улыбающихся приятелей, парни вели девушек — словно несли хрупкий цветок! — к далёкой-далёкой двери. На это нужна была смелость — увести девчонку от друзей через пространство... размерами четыре на пять метров!
Укутанные темнотой ночи, переполняясь блаженством вкушения неизведанной сладости, робкими, непослушными губами мальчишки неумело искали оцепеневшие в ожидании податливые девичьи губы... Задыхаясь от восторга, собирали трепетную нежность вливающейся в ладони бесценности юных грудей... С замиранием сердца и мерцанием в сознании бродили пальцами по упругой прохладе совершенных в плавных изгибах, жадно-пугливым в досягаемой обнажённости, подаренным для ласк девичьим бёдрам... Тонули в доверчивости девичьих глаз...
И не оскорбляли их доверия — это было законом, нарушить который не позволяла мужская мальчишечья честь.
О, эти ночи, полные музыки, льющейся не из открытой нараспашку золотой двери «красного уголка», а из одной открытой, чисто и бескорыстно дарящей счастье, юной души, во внемлющую, понимающую и бережно принимающую с благодарностью щедрый подарок другую душу! О, эти ночи, приводящие в восторг Вселенную!
От воспоминаний сердце у Антона забилось, как в юности.
Огни железнодорожной станции спрятались за деревьями лесополосы. Долго ещё не будут видны и огни деревни, до которой предстоит топать двадцать километров.
Случись Антону внезапно оказаться в том месте, где он сейчас находился, ему не удалось бы понять, где он и куда идти: в темноте не видно ориентиров, чтобы определиться на местности.
Антон вдруг заметил, что по лесопосадкам его бесшумно сопровождает тень, величиной с собаку. Вспыхнули и исчезли парой горящие глаза. В животе противно сжалось. Для волка животина мелковата, да и извели их давно. А вдруг пришлый!? Но летом, как пишут в книжках, волки на людей не нападают, обнадёжил себя Антон, внимательно всматриваясь на ходу в черноту вдоль дороги.
Криками оскорблять ночную тишину не хотелось. Нащупав на обочине сухой ком земли, Антон швырнул его в кусты. Шумнувшего в ветвях булыжника тень не испугалась и продолжила маячить сбоку от дороги, сохраняя дистанцию. Антон шёл, стараясь держать в поле зрения попутчика. Задумавшись, он отвлёкся, и тень, ранее незаметно появившаяся, так же незаметно исчезла.
Внезапно над головой Антона бесшумно метнулось нечто, величиной с шапку. Он почувствовал, как пахнуло холодом. От неожиданности Антон шарахнулся в сторону и присел, вглядываясь в темноту над собой. Успокоившись, решил, что это была летучая мышь или сова. А вдруг... Мурашки пробежали между лопаток. «Дурак!» — обругал он себя и задавил с детства сохранившиеся в глубинах сознания остатки мистического страха.
Отвлёкшись размышлениями о том, кто летает и бегает в темноте, Антон чуть не угодил в кусты. Оказывается, поле кончилось.
Поворот на девяносто градусов и движение продолжилось в новом направлении. Через полчаса новый поворот, новая лесополоса. Ещё поворот, ещё лесополоса...
Так... Где-то здесь должен быть полузасохший прудик. Нет прудика. А это что за непонятные кусты? Да это же камыши! Это и есть тот самый прудик, в темноте его совершенно не видно. Не проглядеть бы очередной поворот, а то свалишься в болото.
Поворот, ещё поворот... Наверное, половину пути одолел. Скоро хутор, затем плотина через речку, а оттуда до деревни всего-то километров восемь-девять.
Вот и хутор, словно из-под земли поднялся чёрными профилями домов.
«И только пыль, пыль, пыль из-под шагающих ног, трудно идти солдату!» — вспомнил Антон песню, которую они учили к утреннику в клубе, посвящённому Великой Октябрьской революции. Может и не так пелось, не важно. Давно он учил эту песню, ещё в пионерах. Лет десять было ему. Мог и забыть слова. Ничего, если забудем — новые придумаем! Время есть...
Топ, топ, топ, топ — хутор позади. В домах ни огонька. Километра через полтора должна быть развилка дорог, поворот налево... «Только пыль, пыль, пыль из-под шагающих ног...» А за поворотом плотина через речку. «И только пыль, пыль, пыль из-под шагающих ног — трудно идти солдату!»
По времени пора быть и развилке, и речке. Нет развилки, нет речки. Большую часть неба затянули облака, и лишь отдельные звёздочки мерцают в промежутках между ними.
Антон остановился, пытаясь что-то разглядеть в темноте. Ничего не видно. Даже дороги дальше трёх метров не видно! Неба от кустов, а кустов от земли не отличить.
Будем рассуждать, решил он. Если я просмотрел развилку дорог и не свернул налево, где надо, значит, я ушёл прямо, куда не надо. Если я ушёл прямо, куда не надо, значит слева от меня, примерно в полукилометре должна быть речка. А её, кроме как по оставшейся неизвестно где плотине, не перейти. Значит, надо искать речку, а, нашедши, возвращаться назад, к плотине. Если же речки слева не будет, значит, до развилки я ещё не дошёл, значит, придётся идти вперёд.
Свернув с дороги, Антон побрёл через кусты влево, в сторону предполагаемой речки. Минут через пять чуть не свалился в какой-то овраг. Приглядевшись, далеко внизу заметил мерцание воды. Оказывается, это не овраг, а высокий обрыв, с которого он едва не упал и чуть не свернул себе шею. Это порадовало Антона — ситуация прояснилась. Он прошёл мимо нужного поворота и придётся возвращаться назад. Чёрт!
Спотыкаясь и ругая темноту, по бездорожью Антон возвратился на дорогу. Внимательно глядя под ноги, двинулся в обратную сторону. Вот развилка! Опять чуть не прошёл мимо.
Поворот. А вон на фоне блёсток воды темнеет полтина.
Около часа, наверное, потерял на блуждание. Где бы сейчас уже был!
Устал.
«И только пыль, пыль, пыль из-под шагающих ног — трудно идти солдату!»
Краешек неба на востоке побледнел, окружающий мир начал проявляться, как изображение на фотобумаге: сначала обозначились серые контуры предметов, затем медленно прорисовывались детали помельче. Вот уж небо зарозовело — рассвет, как в кино, разом сменил ночную темень, раскрасил мир сначала туманной акварелью, а затем яркими масляными красками. Степная тишина нарушилась посвистом одинокой птицы. По её команде запели-зачирикали ещё несколько. И зазвенела степь птичьим многоголосьем!
Идти стало веселее.
Солнце, поначалу растёкшееся по горизонту подобно огромной красной капле, поднималось кверху, округляясь, уменьшаясь в размерах и золотея.
Прохладное утро, согревшись, начало превращаться в жаркий день, когда, прошагав на гудящих от усталости ногах по улицам деревни, Антон постучал в дверь родительского дома.
Мать помогла Антону умыться, усадила завтракать.
— Жениться ещё не надумал? — последовал традиционный вопрос.
— Рано ещё, — традиционно отшутился Антон.
Антон завтракал, а мать рассказывала ему деревенские новости.
— Тут нашего деда с полгода уже колдуном зовут, — покачала она головой и улыбнулась.
— Колдовской дар, что ли, открылся? — хмыкнул Антон, обсасывая куриную косточку. — Это дело нынче доходное. Чумак, вон, по телевизору да по радио «крэмы» молча заговаривает. В городе, все кому не лень — в колдуны да в экстрасенсы подались.
— Какие доходы! — отмахнулась мать и рассказала про дедово колдовство такую историю.
У них из стада пропала овца. Посокрушавшись немного, дед пошёл искать овцу по деревне, смотреть в чужих дворах — вдруг кто по ошибке его овцу к себе забрал.
После недолгих расспросов и поисков овца отыскалась в хлеву у казашки Катымы.
 — Катыма, я заберу овцу. Мои метки — моя овца, — дед показал Катыме метки на ушах овцы.
— Не отдам, — безразлично отказала деду Катыма. — Моя тоже пропал.
Дед удивился откровенной несправедливости.
— Если у тебя пропала овца — иди к пастуху, он тебе за пропавшую деньги заплатит, или свою отдаст, — напомнил деревенские правила дед. — А эта моя. Смотри, какая хорошая! — дед любовно потрепал овцу по шерстяной голове.
— Не отдам. Моя тоже хороший был, — без капли эмоций стояла на своём темнолицая казашка.
Дед в недоумении развёл руками и, как бы сожалея, укорил:
— Катыма, стариков грех обижать. Тебя бог накажет.
— У тебя свой бог, у меня другой. Моему богу до тебя дела нет.
Дед постоял молча, и, подумав немного, сказал:
— Катыма, богов на небе мало, значит все они родственники.
Затем поднял вверх палец и торжественно заключил:
— Катыма, все боги — братья! Я пожалуюсь своему богу, а он расскажет твоему богу, что ты старика обижаешь, и твой бог тебя накажет...
Катыма не отдала деду овцу. А через некоторое время у неё околела корова. Катыма и её родственники стали за версту обходить деда и сквозь зубы шипели ему вслед: «У, шайтан!», а деревенские мужики приветствовали не иначе, как: «Здорово, колдун!»

=3=

Отцу восьмой десяток лет, матери чуть поменьше. В деревне все зовут их дедом и бабкой. Так же называет их и Антон.
Огород у деда большой, соток пятнадцать. Картошкой засажено больше половины — работать предстоит не один день. Поэтому Антон с дедом трудятся не торопясь.
Тёплый и солнечный день, размеренная, не в тягость, работа располагают к беседе.
— Избаловался народ, — сетует дед. — Совсем люди стыд потеряли. Во дворах друг у друга стираное бельё с верёвок снимают. Из погребов соленья-варенья крадут...
Слышится негромкий стук картофелин о ведро, чириканье воробьёв, мычанье телёнка. Отсутствие городского фонового шума воспринимается Антоном, как ватная тишина.
— Раньше по-другому было, — вспоминает дед своё детство. — Сманил меня как-то дружок постарше у соседа с крыши сизарей наловить. Хоть и дикие голуби — а с чужой крыши. Воровство!
Наловил дружок себе с десяток голубей и мне пару дал. За то, что я на стрёме стоял. Своим головы посворачивал, и пошёл варить. А я дома запрятал голубей в ящик, сижу во дворе, кормлю. Подошёл отец, смотрит. «Украл?» — спрашивает. Я молчу. Он тоже помолчал немного. Дело, говорит, твоё. Поступай, с ними, как знаешь. Только от краденого проку не бывает. В завод оставишь — не поведутся, передохнут или улетят. А сваришь, да съешь — понос прохватит. И ушёл.
Я посидел немного с голубями, да отпустил их.
Дед помолчал, крякнул недовольно.
— А сейчас что? Посадил я весной лук. Хорошо лук взялся. Полол я его, поливал... Прихожу один раз — двух рядков нету. Повыдергали. И следы — одни большие, взрослые, другие маленькие, детские. Отец с сыном промышляли, отец сына жить учил.
Дед молча бросил несколько картофелин в ведро.
— Да что там лук! Померла у нас старушка. Пока гроб из дома выносили, пацанва за домом по огороду шастала. Меня тоже одолели… Летом сливу обобрали. Ладно, обобрали, так ведь дерево поломали! Охо-хо! — вздохнул дед. — Совсем народ стыд потерял!
— Надо родителям сказать, что их дети по огородам лазают, — предложил Антон.
— Говорил, — безнадёжно махнул рукой дед. — Сходил к одному. Сын твой, говорю, в огород ко мне повадился... «А мне, — отвечает, — убить его, что ли, если он меня не слушается?»
Дед надолго умолк. Мысли его улетели в далёкое детство.
— Отец мой был грамотным, — начал рассказывать дед, передвигаясь к новой кучке картошки. — Кончил три класса церковно-приходской школы, — дед помолчал немного и добавил, — из четырёх.
— А четвёртый не осилил или работать надо было? — спросил Антон.
Дед задумался.
— Не знаю, как и сказать. Может, по недоумию, а может и по уму четвёртого класса не кончил.
И поведал про отцовские университеты вот что.
Однажды учительница задала в классе решать задачку. Алёшка быстро справился с заданием, закрыл тетрадку и, никому не мешая, поглядывал по сторонам.
— А ты почему не решаешь? — заподозрила его в безделье учительница.
— Я уже решил задачку.
— Что-то слишком быстро. Дай посмотреть.
Учительница взглянула в Алёшкину тетрадь.
— Неправильно решил.
— Нет правильно! — обиделся Алёшка.
— Неправильно. Вот так решается эта задачка.
Учительница показала Алёшке свою тетрадку с записью задачи и её решением.
Алёшка внимательно просмотрел написанное в учительской тетради.
 — У меня правильно, а у вас неправильно! — решительно закрыл тетрадь и подал её хозяйке.
— Да как ты... Да я... — от возмущения учительница не могла подобрать слов, чтобы осадить самоуверенного ученика.
Алёшка встал из-за парты и без разрешения пошёл к доске.
— Смотрите, ребята, — он начал писать на доске, — эта задача решается так. А можно решить и по другому.
Он написал ещё один вариант решения.
— А у неё решение неправильное, — кивнул в сторону учительницы и вернулся на место.
— Да как ты смеешь, наглец! Я старшему преподавателю пожалуюсь!
Громко хлопнув дверью, учительница выскочила из класса.
Перепуганные непривычной смелостью Алёшки, ученики сидели не шевелясь.
— Ох и взгреют тебя! — посочувствовал кто-то.
Через некоторое время в класс вошёл старший преподаватель. Он взял Алёшкину тетрадь, посмотрел решение, одобрительно качнул головой. Взглянул на записи на доске. Посмотрел тетрадь учительницы, вздохнул. Ученик был прав. Но как поступить, чтобы не уронить авторитета учительницы?
В церковно-приходской школе верховная власть — поп. Он долго толковал Алёшке о грехе, о смирении, о гордыне, не подобающей отрокам...
— Но задачку-то я решил правильно! — не изменил своих позиций строптивый ученик.
Батюшка развёл руками, поняв, что долгая проповедь имела нулевой успех, и велел привести в школу отца.
Алёшкиному отцу он тоже долго растолковывал о грехе, о гордыне и смирении, рассуждал о том, как поступить в столь щекотливом положении, когда молодая учительница по неопытности попала в неприятность...
Взмокший от долгих и путаных рассуждений батюшки о грехе и гордыне, Алёшкин отец из последних фраз сразу понял суть проблемы «учительница-ученик» и сложную нравственную задачу решил ещё быстрее, чем Алёшка свою.
— Так ты, сын, научился решать задачки, каких и учительница не одолевает? Ну, тогда тебе в школе делать нечего.
На том Алёшкина учёба и закончилась.

Антон воткнул лопату в землю, прогнулся назад, разминая уставшую спину.
— Притомился с непривычки? Сядь, отдохни. Поспешать надо не торопясь.
Дед перевернул два пустых ведра донышками кверху, на одно сел сам, другое пододвинул Антону.
— Да... — дед снова погрузился в воспоминания. — В гражданскую, — продолжил рассказы, — моего отца мобилизовали. Как грамотного, поставили на должность — заведовать пекарней. Служил он хорошо. Сам был сыт, да и односельчан, которые вместе с ним служили, подкармливал. Бумаги вёл исправно, и за прилежность поставили отца заведовать вещевыми складами. Одежда там, обмундирование, сбруя... Однажды, когда войска переходили на другое место, отец со знакомым передал нам телегу вещей: полушубок мне новый, несколько десятков парусиновых мешков — из них мне потом штаны да рубашки шили, обувь, одежду... А знакомому тому седло дал за работу. Сёдла тогда дорогие были, большинство народу на лошадях без сёдел ездили.
Здорово потом нам его передачка помогла. До следующей войны вещи на продукты меняли. Тем и в голод спаслись.
А отец тифом заболел. Много их заболело. Собрали всех на баржу и отправили по Волге в госпиталь. Дней пять, говорят, плыли. А на барже ни лекарств, ни кормёжки толковой. Может половина до госпиталя дожила, может меньше. В госпитале то же. Разве что кормили получше. Отец передал записку матери, забери, мол, меня. Приехала она в госпиталь. Кто где лежит — неизвестно, списков никаких. Долго ходила по палатам, искала. В одной палате говорят: здесь он лежал, да помер на днях. Вот вещички его кой-какие. А самого ищи в сарае.
Дело к зиме было, мёртвых в сарае складывали.
Пошла она с мужиком одним в сарай. А там мёртвых — как дров наложено. Какие распухшие уже, не узнать. Морозы-то не устоялись ещё. Поперекладывали из угла в угол мертвецов, да своего так и не нашли.
Дед надолго замолчал.
— В плену когда был, в Отечественную, тоже народ мёр как мухи.
— А как ты в плен попал? — спросил Антон. Раньше дед никогда не рассказывал, как он оказался в плену.
— Да как... Так и попал. Пригнали нас в окопы. Выдали винтовки. Старого образца. Трёхлинейки Мосина с гранёными штыками. В первую мировую, да в гражданскую ещё такими воевали. И этих не хватало! Как же воевать, спрашиваем, без оружия? А так, отвечают. Скомандуем атаку — ты, с винтовкой, побежишь вперёд. А ты, без винтовки, за ним. Первого убьют — второй винтовку подхватит, и опять вперёд!
Но в атаку мы сходить не успели. Немец на нас сам пошёл. Идут не спеша, как на прогулке, россыпью, из автоматов постреливают. А мы автоматы в первый раз увидели... Как близко подошли, командиры наши руки и подняли. Мы за ними. Построили нас в колонны, да в плен и погнали, в Германию. В товарных вагонах везли, не кормили совсем...
Дед молча смотрел в землю, думая о былом.
Антон разглядывал безмятежно голубое небо, подсознательно желая себе такого же будущего.
— Кормили в плену плохо, — продолжил дед. — В основном варёной брюквой.
— Свёклой, что ли?
— Да, кормовой свёклой. Некондиционной. Помороженной или подгнившей, которой скотину нельзя по их понятиям кормить.
Привезут телегу, свалят в котлы. Когда помоют, когда так варить прикажут... И брюквы не досыта было. Кому гущи со дна положат — счастье! А кому — воды сверху. Мне повезло, я попал котлы чистить. А в котлах брюква на дне пригорает — наскребёшь и сыт. За зиму многие с голоду померли, а я на этих очистках выжил. Да земляка ещё из соседней деревни подкармливал. Другим только не говори, просил. Голодные — все, а прижарков и на троих не хватит...
Один раз к лагерю лошадь приблудилась. Тощая! Может больная... Загнали её охранники в лагерь, смеются: эссен! — ешьте! Как кинулись все! У кого ножи самодельные были, у кого гвозди, у кого крышки от консервных банок, кто руками... Немцы сначала опешили. Потом — хохотать. Ничего от лошади не осталось, даже кровь с земли подобрали. Потом щепки по всему лагерю искали для костров. А в лагере дров, как на площади денег... Нашли. Кто в банках варил, кто на огне немного опалил. А кто живьём конину ел...
И снова молчание.
— На работу гоняли?
— А как же! Если продукты грузить — воровали продукты. Но за воровство строго наказывали. У них не принято воровать. Расстреливали даже.
Я себе в рукаве карман потайной пришил, чтобы продукты прятать. Однажды грузили колбасу, я обрезок и спрятал. А охранник увидел, доложил офицеру. Личность мою, правда, не запомнил: мы все были тощие да страшные. Скомандовали всем построиться, учинили обыск. Ну, думаю, конец мне. Может, повезёт, сразу пристрелят. А может, забьют до смерти...
Стали обыскивать всех по очереди. Дошёл черёд до меня. Скомандовали выйти из строя, похлопали по ногам, по ляжкам. Стою ни живой, ни мёртвый — руки в стороны, как у пугала огородного. А в рукаве колбаса. Хенде хох! — командует, руки кверху, значит. Я руки поднял выше, а колбаса и покатилась по рукаву. Ну, думаю, упадёт сейчас на землю, тут мне и конец. Прощайте, родные, не доведётся больше свидеться... А она за рваную подкладку зацепилась и держится внизу, где уже смотрели! Похлопал меня охранник под мышками, по рукам проверил, ничего не нашёл, скомандовал идти в строй. Я еле плетусь, боюсь, что колбаса выпадет. Мне охранник пинка под зад — шевелись! Я за то место, где колбаса была, руками ухватил, будто больно мне, да хромая — бегом в строй...
Дед покачал головой, восторженно улыбнулся, как ребёнок, вспомнивший о счастливо закончившейся рискованной проделке.
— Зато потом колбасы поели! — закончил с удовлетворением.
Опять воцарилось долгое молчание. Только картошка стучала о ведро, да Антон покрякивал, выворачивая из земли картофельные кусты.
— Иной раз споткнётся кто нарочно на погрузке, уронит мешок или ящик, чтобы порвать или сломать. Бежим мимо, хватаем еду руками, в рот суём. Били, конечно, за такое... — продолжил рассказ дед. — Однажды грузили мешки с сахаром. Большие рогожные мешки килограммов по сто — одному не поднять. Ихний начальник поставил на проходе мешок, открыл его. Объяснил, что когда бежишь мимо без груза, можешь взять горсть сахара и съесть. А кто мешок уронит и рассыплет — пристрелю, говорит, на месте. По двое мы мешки таскали. Назад бежишь налегке, схватишь горсть, в рот засыплешь... Так он, сволочь фашистская, воды не дал! А много ли сухого сахара без воды съешь? Хитрый фашист.
— Из плена бегал? — поинтересовался Антон, хоть и знал по прошлым рассказам, что бегал.
— А как же! Сколько раз бегал! Знаешь, что из Германии пленному не уйти, а всё равно бегал. Бродишь, бродишь, изголодаешься... Придёшь к бауэру, ихнему крестьянину, попросишь: эссен! — еды! Бауэр не поругает, не прогонит. Отведёт на кухню, даст поесть. А из дома выходишь — тебя уже полицаи ждут. Бауэр разведёт руками: не обижайся, мол, орднунг такой! Порядок, значит. Бауэры уважали свой орднунг, свою власть. Жили при ней они хорошо. Им немецкая власть из России даже чернозём вагонами везла... Отведут тебя в лагерь, изобьют до полусмерти, в карцер бросят...
Спрятали меня как-то у себя наши угнанные, гражданские. Накормили вечером, а спать положили на женской половине, под кровать. Там реже обыски делали. Предупредили, что ежели ночью Боров придёт, охранник ихний, чтоб я вёл себя тихо. Потому как, если у них мужика найдут, да ещё и беглого, могут всех в лагерь отправить.
Уснул я уж под кроватью с устатку. А он пришёл.
— Штей ауф! — командует. «Встать!», значит.
Ну, думаю, конец и мне, и девкам нашим. Сейчас обыск сделает, найдёт меня. А он стоит молча, толстый, глазки маленькие, свинячьи, носом сопит, работниц разглядывает. В одну пальцем ткнул:
— Ду! — «ты!»
Всем скомандовал по койкам, а её раздел — сам даже сапог не снял, не то, что штанов. Ширинку только расстегнул...
Женщины потом рассказывали, что каждое дежурство Боров приходит и выбирает любую...
Дед грустно покачал головой.
— Как они потом с детишками? Там, наверное, со своими немчатами остались.
Дед задумался, а после небольшой паузы продолжил:
— Один раз ночевал в поле, в скирде. Осыпавшееся зерно с земли подбирал, в ладонях продувал, да жевал. А зерно ячменное, с остью. Ости — они ж как иголки! Вот и натыкались мне в кишках. Потом кровавым поносом неделю мучился, думал, помру.
Однажды брёл по берегу реки. Гляжу — мертвяк лежит в воде у берега. Подошёл ближе. А его раки облепили всего, как мухи, мясо объедают! С тех пор раков не люблю.
Дед посмотрел в безоблачное голубое небо, сощурился по детски, улыбнулся, словно радуясь, что остался жив.
— Да... Кого убили, кого голодом поморили, а кто своими руками смерти добился.
— Как это?
— Всяко бывало. Чаще от дурной головы. Один раз, после освобождения из плена, привезли нас на какую-то железнодорожную станцию, на немецкую. А на путях цистерны стоят. Кто пограмотней, прочитали на ихнем языке: «Спирт». И ещё много чего-то. «Ахтунг!» — внимание, и так дальше. Все и кинулись, без всякого ахтунга. Открыли кран, кто котелок подставляет, кто ведро, кто банку, кто пилотку, а кто из ладоней пьёт. Я не пил. Немного погодя почти все померли. А кто не помер — ослеп. Спирт технический оказался. Немцы своих и предупреждали: «Ахтунг!»
Спирт, водка, вино... Тогда они людей губили — и сейчас губят, — рассуждал дед. — Мужики пьют, а семьи мучаются. И бабы уже пьют не хуже мужиков! Распоследнее дело, когда баба пьёт.
Я курить бросил ещё на финской. Ты не куришь? — спросил дед Антона и, получив отрицательный ответ, удовлетворённо продолжил. — Забрали нас в финскую войну служить. Все курили, и я закурил. А со мной земляк служил. Свою пайку выкурит — тогда солдатам табачный паёк давали — и ко мне: «Земляк, дай покурить!» Я ему сначала давал, не жалко. Курильщик я не заядлый был. Но больно уж часто он спрашивал. Я и отказал ему. А он на меня в политотдел донос написал. У него, мол, отец церковный староста. Отец-то у меня в гражданскую погиб, а церковным старостой отчим был. Но я про него в анкетах не упоминал, боялся. Вот и начали меня в политотдел по ночам на допросы таскать. Зачем скрыл, что отчим церковный староста? Всем спать, а меня на допрос. Гэпэушник, зараза, днём выспится, а ночью надо мной изгаляется. Целую неделю спать не давал. Отговорился я тем, что мать с отчимом не расписанные жили.
А земляку моему, похоже, понравилось, что в политотделе его похвалили, он и начал доносы строчить. Потом нашли его в сортире, вниз головой в яме утопленного. Следствие было, но ничего не доказали. Написали — сам упал.
Дед молча бросал картошку в ведро. Его лицо с задумчивой полуулыбкой словно разгладилось. Больше полувека прошло с той трудной поры. Время стирает из памяти тяжёлое, оставляет лишь хорошие воспоминания. Вспомнились времена зари Советской власти.
— Начали у нас коммуну организовывать. Кто поработящей — тем коммуны не нужны, они своим горбом хлеб растили, скотину разводили, семьи кормили. А самые лентяи да пропойцы, те собрались. Выбрали председателя. Вызвали из района милиционера, пошли раскулачивать. А кто кулак? У кого две лошади или две коровы — тот и кулак. А ежели семья в десять ртов, разве её без двух коров прокормишь? Да им то... Набрали чужой скотины, согнали на общий двор — коммуна!
Сели заседать-голосовать, какую корову зарезать на еду. Дойную корову — на еду! Им что... Чужие коровы, не жалко. Проголосовали — эту. Зарезали. Корову зарезали — большое дело сделали. Обмыть надо, как в деревне принято. Поменяли мясо на самогон, сели обмывать. Весь день обмывали, на следующий день похмелялись. Веселятся! Коровы на общем дворе ревут не доенные, не кормленные. У коммунаров по чужой скотине сердце не болит — своей-то никогда не было! Эту корову пропили, стали голосовать, какую следующую резать. Так и голосовали, пока всю скотину не извели. Жрать нечего стало — и коммуна распалась...
Когда дед раньше упоминал в своих рассказах бабку Машу, бабку Саню и ещё некоторых, он часто добавлял: «Звонарихи чёртовы!». Антон пытался выспросить у него, что это значило, но дед отмалчивался. Наконец, рассказал вот о чём.

***
Случилась история после войны. Было тогда бабкам лет по пятьдесят, у всех росли внуки. По возрасту и по общественному положению значились они бабками. Вдовствовали, кто с Отечественной, а кто и с гражданской войн. Жили в семьях взрослых детей, некоторые даже «заведовали» семейными кассами. В колхозе почти не работали, немного помогали по домашнему хозяйству. Но больше занимались тем, что ходили друг к другу в гости, гоняли на посиделках чаи, а иногда принимали и чего покрепче, да отсыпались после обеда и чаепития на полу в тиши и прохладе деревенских домов.
Прибегает как-то бабка Саня к бабке Маше и шепчет ей на ухо:
— Собирайся к Васёне, там батюшка приехал, церковное читать будет. Пообедаем, чайку попьём, поговорим. Да забеги к Маланье, а я мужиков позову, Самойлыча, да Ларька.
Церкви к тому времени без малого все разорили, а в деревнях время от времени появлялись заезжие попы. Ходили они в мирской одежде, жили какое-то время у одиноких бабок. Подкормившись и очистив от грехов души временных прихожанок, исчезали в такую же неизвестность, из какой появлялись.
Собрались у бабки Васёны, у которой любили собираться за её приветливость, хлебосольство и вкусные пироги, выпекаемые невесткой, пребывавшей ноне на работе.
Хозяйка накрывала на стол, кое-кто помогал ей, другие чинно сидели вдоль стен, тихонько переговаривались, ожидали батюшку. Предполагая церковные чтения, вели себя благопристойно. Спохватившись, торопливо зажгли лампадку перед иконой в переднем углу, которую, из-за дефицита лампадного масла, зажигали лишь по праздникам и ненадолго. Запахло церковью.
Привели батюшку. Он оказался нестарым ещё мужчиной с короткой бородкой, в довольно потрепанном, но чистом костюме. Вошёл в избу, перекрестился на икону. Все поклонились, перекрестились, поздоровались. Благословил:
— Спаси Христос!
Усадили батюшку за стол на почётное место, в святой угол, под образа. Хозяйка заканчивала приготовления к застолью.
— Что же, батюшка, молиться будем, а потом отобедаем, или как? — осторожно разведала обстановку шустрая баба Саня.
— Мирское быстренько утешим, а потом за души не спеша возьмёмся, — то ли пошутил, то ли всерьёз сказал батюшка, одобрительно окинув взглядом «готовый к употреблению» стол, и, не сдержавшись, сглотнул слюну.
Гости оживлённо придвинулись к столу. Батюшка прочитал недолгую молитву и, осеняя сидящих за столом святым знамением, завершил:
— Служите Господу с веселием, благодать Господа Иисуса Христа с вами, и любовь моя со всеми вами во Христе Иисусе. Аминь. За сим, сестры и братия, к трапезе.
Короткое и нескучное батюшкино благословение всем понравилось. Гости удовлетворённо принялись за еду. Послевоенное время было ещё не сытным временем, поэтому дармовому обеду люди радовались.
— Ну, давайте за встречу, за гостя дорогого, и для аппетита тоже, — с улыбкой сказала бабка Васёна, осторожно поглядывая на батюшку — не воспротивится ли? — и подала Самойлычу бутылку.
Батюшка не воспротивился.
Самойлыч оценивающе взглянул на поллитровку, будто видел такую впервые, привычным движением сорвал с бутылки алюминиевую «фуражку», и без примерки, с одного раза налил всем и поровну. Радостно крякнул, стряхивая последнюю каплю в свою рюмку, с сожалением опустил пустую бутылку под стол.
Подняли стаканы, потянулись к батюшке чокаться.
— Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь. Блажен человек, который переносит искушения, — молвил батюшка и выпил первым.
Выпили следом.
Обстановка за столом потихоньку теплела, завязывались разговоры.
— Сам-то, батюшка, издалека?
— Издалека, бабоньки, издалека.
— А церкви своей нету, что ли?
— Разорили церковку мою. Хожу теперь по миру, как неприкаянный.
Батюшка, отвыкший, видать, в своей «командировочной» жизни от разносолов, отведал пирога с капустой, одобрительно покачал головой:
— Хорош!
— Это всё Васёна, — «запела» бабка Саня. — Уж такая она хозяйка! Такая приветливая да хлебосольная! И накормит, и напоит, и спать уложит! И всё-то у неё вкусно, и всего-то у неё досыта!
Бабка Васёна, дородная и белолицая, «запамятовав», что пироги и пирожки пекла её невестка, довольно восседала за столом, сложив руки на внушительного размера грудях, слушала похвалы в свою честь, снисходительно улыбалась и удовлетворённо наблюдала, как гости с аппетитом опустошали чашки-плошки.
— Просим же вас, братия, уважать трудящихся у вас и почитать их с любовью за дела их, — изрёк батюшка, отведывая свежеиспечённого утром пирожка с мясом.
— За такую хозяйку не грех и выпить, — чинно произнёс дед Ларёк, заметив взгляд батюшки, мимоходом скользнувший по ожидавшей своей очереди второй бутылке.
…Застолье потихоньку разогревалось. Говорили наперебой, громко, не слушая друг друга.
Дед Ларёк с батюшкой сидели уже полуобнявшись, похлопывая друг друга по плечам, и, едва не стукаясь лбами, обсуждали проблемы политической обстановки в стране. Скоро к ним присоединился Самойлыч. Бабка Васёна поставила около них «персональную» бутылку и деды разливали на троих, не обращая внимания на бабок.
Женская половина запела. Пели слаженно, на голоса. От водочки души размякли, разговоры непременно перекинулись на погибших мужей...
Очередная бутылка на мужском конце стола, излив из себя содержимое, сушила донышко. Самойлыч, устроив поудобнее собственный локоть в миску с винегретом, подпёр голову рукой и сидел с закрытыми глазами в забытьи. Дед Ларёк и батюшка громко говорили каждый о своём, медленно взмахивая кулаками с зажатыми в них вилками, и не слушая друг друга.
— Погоди, вот что я тебе скажу... — брызгал дед Ларёк на батюшку слюной, а на окружающих — каплями жира с нанизанного на вилку большого куска свинины.
— Нет, ты погоди! — осенял батюшка деда Ларька вилкой с солёным огурцом и кропил его огуречным рассолом.
Дед Ларёк неожиданно встал и безо всяких эмоций сказал:
— Домой пойду.
— Иди, — согласился батюшка, ни капли не удивившись внезапному прекращению дискуссии. При этом махнул головой в знак согласия так сильно, то его аж «повело». Затем поднял руку вдогонку уходящему нетвёрдой походкой оппоненту, сотворил крестное знамение и пробормотал мимоходом, сонно глядя в стол:
— И да владычествует в сердцах ваших мир Божий, и будьте дружелюбны...
Дед Самойлыч спал, положив голову на край стола.
Бабки увлеклись воспоминаниями о грехах своей молодости, смех то и дело перемежался восклицаниями:
— А помнишь, как Гринька к тебе... А помнишь, как ты с Петрухой...
Батюшка, осоловев от сытной пищи и выпитого, посидел ещё немного за своим концом стола, покачиваясь и по совиному тараща закрывающиеся глаза, затем приклонился на лавку у стены и уснул крепчайшим сном.
— Мужиков-то наших сморило, — с материнским сочувствием вздохнула бабка Васёна.
Бабка Саня подошла к лавке, поправила неудобно висевшую руку батюшки. Тот даже не пошевелился.
— Крепко спит.
У бабки Сани озорно загорелись глаза.
— Васёна, пряжа есть?
— Есть, — удивилась бабка Васёна. — Зачем тебе?
— Давай, потом узнаешь!
Бабка Васёна принесла клубок шерстяных ниток.
Встав на табуретку, бабка Саня продела нитку в кольцо на потолке, за которое в деревенских избах подвешивали колыбели — детские люльки, один конец подала бабке Маше:
— Держи, звонить будешь.
Бабка Маша поняла, что сейчас будет весело.
Но чтобы придумать такое!..
Бабка Саня подошла к спящему батюшке, тронула его за ногу, проверяя, крепко ли тот спит. Батюшка спал крепко. Давясь от смеха, бабка Саня расстегнула батюшке штаны, вытащила наружу его мужское достоинство и, привязав к нему свободный конец нитки, скомандовала бабке Маше:
— Звони!
Бабка Маша осторожно потянула за нитку. Нитка, протянутая через кольцо в потолке, привела в вялое движение «язык колокола».
— Громче звони! — скомандовала бабка Саня, покатываясь со смеху.
Бабка Маша стала дёргать нитку смелее и запела, изображая звук колокола:
— Бом, бом, тили-бом!
— Молитесь, черти окаянные, к обедне звонят! — со смехом грохнулась на колени бабка Саня.
Кто на коленях, а кто и без сил упав на пол от хохота, и, повернувшись к противоположной от святого угла стене, вдоль которой на лавке лежал «колокол», истово запели:
— Отче наш, иже еси на небеси...

***
— А как ты узнал про эту историю? — спросил Антон у деда.
— Отдыхал однажды на печке за занавеской, а бабки рассказывали друг другу.
В кустах старая белая курица с блёкло-розовой обвисшей бородкой раскричалась-раскудахталась, возвещая всей округе, что собирается снести яйцо.
— Кто-кто-кто-кто? — удивившись, что яйценесение произойдёт не в курятнике, а в неприспособленных условиях, недовольно затребовал по сему поводу пояснения у белой важно шествовавший рядом с кустами петух. Для острастки он сделал вид, что сомневается в своей причастности к появлению на свет яйца.
Мимо проплыла, выбирая зёрнышки из земли, молодая хохлатая пеструшка с ярко-красным тугим-налитым гребешком и соблазнительно колышущейся сочной бородкой.
Моментально забыв о семейных разборках с белой старухой, петух замолчал. Скосив блудливый глаз на яркую молодую особу, боком, как бы между прочим, приблизился к пеструшке. Вдруг вскочил на неё, схватил клювом за хохолок и ну топтать молодуху! Сделав своё дело, спрыгнул с пеструшки, гордо выпятил грудь, прогорланил победную песнь и, высоко и важно поднимая голенастые ноги в длинных острых шпорах, зашагал прочь, приглядываясь к стайке греющихся на солнце и купающихся в тёплой пыли соседских куриц.
Потоптанная взъерошенная пеструшка на секунду замерла, раздумывая, поднимать переполох по поводу свершившегося насилия или нет, жаловаться или не жаловаться... А кому жаловаться? Свинье? К свинье идти тошно, у неё рыло вечно в грязи. У барана... с детства все понятия в этом плане ветеринаром отрезаны — не достучишься. А петух... В курятнике все куры под ним!
Пеструшка отряхнулась, буднично поправила клювом пёрышки и продолжила поиски зёрен: подумаешь, экий гордый! Да на всех вас внимание обращать...

=4=

Кабинет травматолога оказался запертым, заведующий поликлиникой ещё не пришёл, поэтому Антон отправился к старшей медсестре.
Старшая нашла ключ, открыла Антону кабинет. Немного погодя принесла белый халат и сообщила, что в соседнем кабинете ведёт приём ортопед Печкина Наталья Васильевна, если что будет непонятно или что потребуется, она объяснит и поможет. Уходя, обещала прислать медсестру.
Антон остался один. «Твои владения. Возможно надолго», — подумал он.
Стены кабинета, как и во всех медучреждениях, окрашены белой краской. Белёный потолок с трещинами вдоль стыков, кушетка под белой простынёй, два стола — для врача и медсестры, составлены друг к другу, чтобы легче перекидывать бумаги от врача сестре и обратно. Подобие большого книжного шкафа у стены. Дерматиновое вертящееся кресло у врача, стул у сестры. У кресла подлокотники протёрты до дыр. А в общем, казённо-пустой, холодно-безразличный кабинет.
Вошла женщина в белом халате.
— У нас, говорят, наконец-то травматолог появился? На постоянно или как? – женщина сдержанно улыбнулась и глянула на Антона насторожённо-выжидающе. — Я ортопед. Если что — приходите.
Коллега вышла неторопливой тяжёлой походкой.
Антон проводил её взглядом. Женщина примерно одного с ним возраста, не толста и не тоща... Но — словно бремя забот придавило сутуловатую фигуру к земле и лишило её живости движений. И заметно, что когда улыбается, глаза у неё не улыбаются.
Скоро пришла медсестра — толстая, не очень молодая особа, похожая на мультяшного хомяка Хому. Лицо рыжее, как у Хомы, но не добродушное, а осоловелое, застывшее.
— Любовь Станиславовна, — назидательно продекламировала своё название медсестра. Высоко подняла голову и продемонстрировала множество подбородков, плавно переходящих в громадную грудь. Гордо взглянула на доктора из-под соломенно—выгоревших полуопущенных век глазами цвета плесени.
— Антон Викторович, — представился Антон.
В предыдущие дни Антон пролистал книги по детской травматологии, которые нашёл у себя. Съездил в стационар, поспрашивал там врачей, и у одного из анестезиологов выменял учебник по детской травматологии, отдав за него хороший двухтомник по хирургии. Выбрал по домашней картотеке все журнальные статьи о детской травме и просмотрел их. Но теория — одно, а практика — другое.
Когда у малыша болит тазобедренный сустав, он жалуется на... коленку. Какая бы часть живота у детей не болела, они всегда указывают на пупок — единственное место на животе, за которое можно зацепиться пальцем. А совсем меленькие дети вообще никуда не показывают. Они орут.
Взрослые травматологи опасаются детей, боясь просмотреть патологию. Именно поэтому должность детского травматолога в поликлинике долго пустовала.
Антон вёл приём довольно медленно. При отсутствии опыта, детей приходилось очень тщательно осматривать, подробно расспрашивать родителей, раздумывать над симптомами. Поставив диагноз и назначив лечение, Антон отпускал пациента, затем долго писал в амбулаторной карточке. А перед ним уже сидели и нетерпеливо ждали очередные пациенты.
Любовь Станиславовна, заполнив статталон, от нечего делать расспрашивала пришедших, как произошла травма, что и где болит... Матери детей с удовольствием рассказывали, что, где и как произошло. Любовь Станиславовна делала предположения насчёт диагноза, а когда Антон, закончив писанину по предыдущему больному, спрашивал: что случилось? — мамашки недоумённо смотрели на доктора, мол, а зачем же мы только что всё рассказывали? Зарядившись нервозностью в длинной очереди перед кабинетом и истратив остатки доброжелательности на бесполезный разговор с медсестрой, с врачом родители говорили уже «под напряжением». Об этом Антон терпеливо объяснил Любовь Станиславовне с глазу на глаз, попросив её заниматься только своей работой.
— У меня мало опыта в работе с детьми. Я не могу одновременно описывать ушедшего больного и слушать вновь пришедшего. Не мешайте мне, — попросил он в заключение, разглядывая крупные поры на носу и щеках широкого рыжего лица медсестры, видимые даже через два стола.
«Мало опыта — это точно», — скользнуло в гордом взгляде «заплесневелых» глаз. Любовь Станиславовна ничего не ответила доктору, а с приходом нового больного свои расспросы возобновила. Ей, похоже, нравилось раньше врача ставить дежурные диагнозы, возвеличивая себя и как бы показывая, что, в принципе, она вполне может обойтись одна, без некоторых малоопытных.
— Любовь Станиславовна! — попытался остановить её Антон, оторвавшись от писанины.
Медсестра посмотрела на Антона примерно так же, как скучающие пассажиры смотрят из окон медленно плетущегося пригородного поезда на телеграфные столбы: сто раз видели, совершенно не интересные предметы!
— И как же он упал? — моргнув короткими белесыми ресницами над сонными глазами, продолжила расспросы Любовь Станиславовна.
— Помолчите! — проговорил Антон и в упор посмотрел на медсестру.
Та примолкла. Но видно было, как внутри её крупного тела разгорается пламя.
— Вы что себе позволяете! — разразилась гроза, едва пациенты скрылись за дверью кабинета. — Как вы со мной разговариваете!
— Сколько раз мне просить вас заниматься только своей, медсестринской работой и не вмешиваться в работу врача? — тоже не сахарным голосом задал контрвопрос Антон.
— Если вы будете разговаривать со мной в подобном тоне, я уйду от вас, — голосом богатой жены, пренебрегающей нищим мужем, перешла к шантажу Любовь Станиславовна.
— Можете уходить хоть завтра, — в корне пресёк шантаж Антон.
Остаток рабочего дня прошёл в режиме грозового нейтралитета и подчёркнутой вежливости.
Следующим утром к Антону подошла главная сестра поликлиники.
— Антон Викторович, Любовь Станиславовна говорит, что вы с ней не сработались, и она от вас уходит.
— Если бы я не сработался, то и уходил бы я. Медсестра ввела вас в заблуждение. И вообще, — улыбнулся Антон, — если кто и будет устанавливать в кабинете правила в отношении выполнения профессиональных обязанностей, так это врач для медсестры, но никак не наоборот. Хочет уходить — пусть уходит. Насильно мил не буду, а поперёк души работать — только гипертонию зарабатывать.
— Кого же вам дать в помощницы? У нас нет подготовленных сестёр для хирургического кабинета. А неподготовленные боятся работать в хирургии.
Антон знал, что в поликлинику недавно пришла группа молодых сестёр после окончания медучилища. Эти по неопытности ещё ничего не боятся.
— Давайте выпускницу, научу.
— Так они же после медучилища вообще ничего не умеют!
— Было бы желание работать.
Старшая ушла, а через некоторое время в кабинет изволила вступить Любовь Станиславовна. Поприветствовала врача едва заметным шевелением монументальной головы и села на своё место.
— Сейчас приведут замену. Не знаю, как вы будете с ней работать, — Любовь Станиславовна в полном недоумении пожала плечами и обиженно поджала губы, — она после училища...
Любовь Станиславовна в совершенном непонимании развела руки в стороны. Дело, мол, ваше: за что боролись, на то и напоролись.
Старшая медсестра ввела в кабинет молодую девушку в белом халате.
— Надя, — представила она девушку. — Согласна поработать в травматологическом кабинете.
— Сколько дней будем её стажировать? — высокомерно взглянув на новенькую, спросила у доктора Любовь Станиславовна. – Я хочу уйти побыстрее.
— Покажите, как перекрывать стерильные столики и можете уходить, — улыбнулся Антон.
Рыжее широкое лицо удивлённо вытянулось.
Минут через пятнадцать Любовь Станиславовна вышла из перевязочной.
— Счастливо оставаться! — проговорила с едва прикрытой язвительностью.
Взгляд же её говорил о другом: «Попросите вернуться — долго придётся кланяться!»
— Прощайте, — насмешливо подвёл черту Антон.
Из перевязочной вышла новая медсестра.
— Антон Викторович, как же я буду работать? Я ведь ничего не умею!
— Стерильный столик подготовить сможешь?
— Смогу.
— А остальное поначалу будем делать вместе. Единственное, о чём я сразу и строго-настрого прикажу: работая в перевязочной, забудь, что у тебя есть пальцы.
Надя недоумевающе взглянула на доктора.
— Всё бери пинцетом. Поняла?
— Поняла.
— И побольше спрашивай. Лучше ошибок не делать, чем потом расхлёбывать их последствия. За ошибки первое время ругать не буду. Но, пожалуйста, спрашивай обо всём, чего не знаешь и в чём сомневаешься!

=5=

В первую поликлинику, где Антон совмещал хирургом, на постоянную работу приняли молодого врача. Теперь после обеда Антон был свободен и сегодня решил зайти к Королёвым.
Королёвы обедали.
— Садись с нами, перекуси, — пригласила Аня. — У нас новости. Меня назначили завотделом культуры в исполкоме. Дел теперь невпроворот. Дома почти не бываю. Муж ругается, — улыбнулась она, взглянув на Мишку. — Давно ты к нам не заходил. У тебя всё нормально? Ну, я побежала, некогда мне, — торопливо проговорила Аня. Допила на ходу чай и умчалась по своим новым завовским делам.
— Чего пропал? — спросил Мишка. — Светка тебя ищет. Поругались, что ли?
— Нет, не поругались. К отцу ездил, картошку копал. Потом постоянную работу дали, привыкал. Я теперь детский травматолог.
— Это в нашей поликлинике? — Мишка махнул рукой в пространство.
— Да. Работа новая, закопался в книжках — осваиваю теорию и практику одновременно. Отдыхать некогда.
— Да, знать врачам надо много. Я удивляюсь — инженеру четыре книжки достаточно, чтобы быть на уровне, как говорится. А у тебя целая библиотека...
— ... и всё мало. У нас по любой болячке несколько книжек.
За окном просигналила машина.
— За мной, — с подчёркнутым безразличием сообщил Мишка. — Меня теперь шофёр возит.
Антон выглянул в окно. У подъезда стояла белая «Волга».
— Это, за какие заслуги?
— Директору станции техобслуживания положено, — усмехнулся Мишка.
— Ты — директор станции? А чего молчал?
— Ты у нас не бываешь, а мне заходить к тебе некогда. Работа новая, осваиваю теорию и практику одновременно, — передразнил он Антона.
— Точно просчитал с назначением. Ну, ты — компьютер!
— Умный работает головой, прочие — лопатой.

***
На следующий день Мишка появился у Антона в кабинете с утра.
— Привет. Зашёл посмотреть, как ты на новом месте осваиваешься. Идём, поговорим где-нибудь.
Антон завёл Мишку в гипсовую.
— Тут дело такое, — Мишка понизил голос. — Друг у меня, замдиректора одного завода, ездил в санаторий и познакомился там с классной бабой...
— И та классная баба наградила его тем, за что жена не похвалит. А может даже и вырвет кое-что, не лежавшее в санатории спокойно, — с улыбкой предположил Антон.
— Всё б тебе гадости подозревать. Нет, в этом плане всё нормально. Говорит, баба — конфетка. Я не видел, не могу подтвердить. Время мой друг провёл — до сих пор ходит с дурацкой улыбкой на лице. Она из Саратова. Договорились встретиться. Ему послезавтра к ней ехать, а у него на ноге гипс — лодыжку сломал. Наружную, что ли... Если к ней завтра не съездит — потеряются. Договорились встретиться на улице. Ни адресов, ни телефонов друг друга не знают, конспираторы фиговы. А в гипсе, как любовью заниматься?
— Сломал давно?
— Две недели.
— Так в чём проблема? Пусть идёт в травмпункт, там посмотрят и снимут, если можно.
— Он у лечащего врача зондировал почву — кость срастается, но гипс снимать рано. А просить снять на время — афишироваться не хочет. Он человек известный, информация может пройти до жены. Их в поликлинике обоих знают. Посмотри ты. Сними аккуратно, он съездит на случку, а через два дня сделаешь как было.
— Ну, давай твоего кобе... э-э... кореша, посмотрим.
Мишка подошёл к двери, приоткрыл, пригласил друга:
— Заходи, Петь!
В дверь, с видом человека, знающего свой вес, вошёл плотный, невысокий мужчина лет сорока. Даже гипсовая повязка на ноге не мешала ступать ему с уверенным видом.
— Пётр Василич, — подал он руку для пожатия.
— Здравствуйте, — пожал руку Антон и про себя добавил: «Василич».
Антон осмотрел гипсовую повязку, рассёк её сверху донизу, снял. Сустав отёчный, лодыжка болезненна. «Василич» от прикосновения поморщился.
— Вообще-то, снимать гипс рано. Сращение кости только начинается. Малейшая оплошность — и всё развалится, кость сместится.
— Ходить буду аккуратно, за три дня не оступлюсь. А допущу оплошность — партия меня поддержит и поправит, — крамольно схохмил «Василич». — Да и ходить мне не придётся, я на машине. Ну, а когда не на машине — надеюсь, буду в кровати.
Он двусмысленно улыбнулся Мишке.
— Арматуру мою не выбрасывай. Вернусь — оденешь, — привычно отдал распоряжение Антону «Василич». — Спасибо.
Повернулся, по-начальски расправив плечи, и, осторожно ступая на больную ногу, пошёл к двери.
«Слусаюс, тавалиса нацальника! Пазалуста! Каласо! То свитаний!» — представил себя китайским болванчиком Антон.

 =7=

По случаю пятницы Мишка свозил семью и Антона в сауну, а теперь они сидели на кухне у Королевых, пили пиво. Аня рассказывала, как на днях она возила мать в поликлинику, ругала врачей за тупость, оговорившись, что к Антону это, конечно, не относится.
— Ладно тебе ругаться, — перебил её Антон. — Врачи есть хорошие, врачи есть «так себе», врачи есть плохие. Как и в любой профессии. Правда, сейчас в моде мнение, что все врачи тупые, все взяточники. Но это мнение здоровых. А как прижмёт кого — врач, как по волшебству, умным становится. Даже в библии две тысячи лет назад сказали, что «не требуют здравыи врача, но болящии»!
— Не должно быть плохих врачей! — воскликнула Аня. — Они же за человеческие жизни отвечают, за наше здоровье!
— Согласен, не должно быть плохих врачей, потому что миссия у нас особенная. Но и относиться к нам общество должно не хуже, чем к другим. А у нас? У сантехника зарплата больше, чем у врача.
— Сантехник... — вступил в разговор Мишка. — Сантехник — особый вид людей. К нему не достучишься, его не дозовёшься. У тебя пусть квартира насквозь промёрзнет, а положенной тебе батареи у него никогда нет. Но если к нему: «Техник-сан!», да ручку позолотить, да для настроения поднести — тогда он горы свернёт. Но — за особую плату. А зарплата у него выше, чем у врача. Это точно.
— Врачи, они, как и инженеры, как и учителя, как и все люди — разные, — повторил свою мысль Антон. — Но если их зовут — они приходят. Чаще — сразу, иногда — с задержкой. Ворчат, ругаются, жалуются на низкую зарплату — но приходят. И если сравнить уровень человечности, интеллектуальности и других параметров, определяющих содержание голов и сердец медиков с другими социальными группами общества, сравнение будет в пользу медиков. Хороших врачей большинство. Просто народ хочет, чтобы все врачи были лучшие.
— Антон, — спросила Аня с улыбкой. — А какие врачи лучше, в поликлинике или в стационаре?
— Вопрос серьёзный. Врачи больниц и врачи поликлиник — разные врачи. Когда обыватель узнаёт, что врач работает в стационаре, уважительно говорит: «О-о!» А когда разговор про поликлинического врача, снисходительно: «У-у...».
Вообще, принято считать, что в стационарах врачи умнее. Стационары раньше старались забрать себе лучших специалистов. Но поликлиник много, всех хороших к себе не заберёшь! Да и блатные в стационарах оседают. А блатной — не всегда доброкачественный.
Обыватель считает, что в поликлинике врачи ставят в основном диагнозы типа «съел что-нибудь». Но врачи разные, и «ставят» по-разному.
Что такое хороший врач? По мнению пациента в кабинете, это врач, который внимательно слушает, долго осматривает, ставит точный диагноз, назначает эффективное лечение. А пациент в очереди хотел бы, чтобы врач принимал быстро. Взаимоисключающие желания, правда?
Но хороший врач для пациента — не всегда хорош для администрации.
Что такое хороший врач, по мнению администрации? Это послушный, ничего не требующий работник, на которого не жалуются пациенты, который выполняет план посещений — то есть, к нему на приём ежедневно пациентов приходит не меньше положенного. Лучше — больше. И если врач лечит великолепно и вылечит — помечтаем! — всех больных, для администратора он станет плохим врачом: он перестанет выполнять план посещений.
Хороший врач для администратора — это врач, качественно оформляющий документацию, подробно и много пишущий в амбулаторных карточках. Если перед кабинетом очередь, и врач, чтобы «рассосать» её, будет писать в карточках кратко, он станет плохим врачом.
Начиная с института, мне постоянно стучат в затылок: «Истории болезней пишут для прокурора! Поэтому сначала оформи документацию, а потом займись больным!» И при разбирательствах о прилежности или халатности врача судят не по объективному состоянию больного, а по качеству записей в амбулаторных карточках и историях болезней.
Хороший врач, по мнению администратора, это врач, который в первую очередь печётся о выполнении плана прививок и профосмотров населения, о постановке на диспансерный учёт и снятии с учёта нужного, я подчеркиваю, нужного количества больных. Если меньше положенного — это плохо!
У хорошего врача, по мнению администратора, всегда выполнен план осмотров диспансерных больных, у него всё население «охвачено флюорографией и прививками». А если у кого на участке кто-нибудь чем-нибудь не охвачен, тогда начальство охватывается паникой:
— Как? У вас не охвачено? Вы отстаёте по охвату? Вы не выполняете план охвата?
Доктор становится плохим.
— Ну, Антон, ты прямо анекдот какой-то рассказываешь! А когда же врачи лечат?
— Когда все охвачены, одни поставлены на учёт, другие с него сняты, третьи переведены из четвёртой учётной группы в пятую — то есть, из синей тетрадки переписаны в зелёную — и все вместе профосмотрены (Жалобы есть? Нету... Следующий!) — тогда можно заняться диагностикой и лечением.
О чём твердят на еженедельных двухчасовых пятиминутках в поликлиниках, о чём ругают замы и завы, главные и старшие, чем гордятся и за что хвалят врачей и медсестёр? Об охвате и за охват, о выполнении, за невыполнение и за перевыполнение плана охвата. А, не приведи Господь, на участке случится летальный исход — помрёт кто внепланово — тогда все спохватываются и начинают ругать: «Как вы могли не увидеть? Как вы могли не предусмотреть? Как вы могли не предугадать? Как вы могли в диагнозе ошибиться?» Некогда было. План охватов-осмотров-постановок-снятий и поголовной флюорошизации выполняли... А учиться диагностировать как-то некогда было.
Шутка, конечно, но...
А возьмём, к примеру, хорошего врача из стационара и хорошего врача из поликлиники — который из них лучше? «Из стационара, — скажет обыватель, перенёсший что-то тяжёлое. — Там умнее». «Из полуклиники, — скажет старушка. — Уж такой обходительный! А в больнице всё спешат, поговорить им некогда...»
Где лучше?
Взять хирургов из стационара. Поступает тяжёлый больной. Сделав необходимые назначения, заказав анализы, врач может посидеть, подумать над больным. Если сомневается — посоветоваться с коллегами. У врача стационара большие эмоциональные нагрузки во время операции...
В поликлинике у хирурга масса больных. Тридцать... Пятьдесят... Восемьдесят за смену! Иной раз половина — первичные. Со всеми надо разобраться. Сидеть и думать некогда. Работать надо быстро, очень быстро. Вопрос — ответ, осмотр — диагноз, обследование — лечение. «Недогляд» грозит неправильным диагнозом, неправильным лечением, возможно — тяжёлым осложнением. Врач в поликлинике подобен компьютеру. Эмоциональное напряжение, когда перед дверьми кабинета толпа, считающая, что врач «должен и обязан», а в кабинете — скандалящий больной, такое эмоциональное напряжение приводит к гипертонии и стенокардии так же, как напряжение у операционного стола.
Хороший хирург стационара при прочих равных условиях — хороший оператор. Хороший хирург поликлиники при прочих равных условиях — хороший диагност. Какое-то заболевание он не видел ни разу в жизни, но знает и помнит о нём, и, если придётся когда-то встретиться, хороший диагност распознает то заболевание.
А врачи, они, как и все люди, разные.

 =8=

Не успел Антон познакомиться как следует с заведующим поликлиникой, как прошёл слух, что того снимают. Якобы, злоупотреблял сауной. Оказывается, в поликлинике при отделении восстановительного лечения есть бассейн и сауна. А какой начальник да не попарится в подведомственной ему сауне? В приятном окружении молодых сотрудников… Если коллектив в основном женский.
Исполняющей обязанности назначили одну из заведующих педиатрическим отделением. Та ревностно взялась за работу, надеясь закрепиться на удачно подвернувшемся «возвышенном» месте.

***
— Следующий!
В кабинет вошла мама с ребёнком. Позавчера её осмотрели во взрослом травмпункте, сделали рентгеновские снимки, загипсовали ребёнку руку. Сказали, что карточка и снимки через день будут у детского травматолога. Документов нет.
— Завтра сможете придти?
— Сможем.
На следующий день документов опять нет.
— Безобразие! Я была в травмпункте, там сказали, что все карточки отослали ещё день назад. Теряете документы, а потом сваливаете на травмпункт!
— Может, это они на нас сваливают?
— Я пойду к заведующей!
Раздражённая посетительница вышла из кабинета.
А через некоторое время заведующая по внутренней связи вызвала Антона «на ковёр».
Антон объяснил ситуацию: травмпункт не переслал карточку.
— А в травмпункте утверждают, что отослали! В общем, так… Чтобы документы не терялись, вы заведёте журнал учёта карточек, поступающих из травмпункта!
Скоро по спорным случаям были заведены журналы выдачи рентгеновских снимков, журнал выдачи справок в Госстрах, выдачи амбулаторных карточек на руки... За короткое время семь дополнительных учётных журналов.
Когда через несколько дней заведующая вызвала Антона и распорядилась завести очередной учётный журнал, Антон взбунтовался:
— Везде трубят о загруженности персонала писаниной, а мы плодим учётные журналы, как... тараканов! В кабинете врача должны оформляться карточка больного, статталон и журнал учёта больных. Всё! Ведение остальных журналов я прекращаю!
Антон повернулся к двери.
— Извините, у меня приём.
— С вами невозможно работать, доктор! — услышал он за спиной недовольный голос заведующей.
Перед травматологическим кабинетом толпилась очередь сердитых родителей с детишками.
— Сколько больных ждёт, а он где-то расхаживает! – услышал Антон сзади себя недовольный женский голос.
— Меня вызывала заведующая, — пояснил он мимоходом. — Не скандальте, всех приму. Кто по очереди, заходите.
Антон прошёл к столу, сел в кресло с дырявыми подлокотниками.
Следом вошла молодая женщина, внесла недовольство на лице и ребёнка на руках.
— Два дня назад он упал с дивана, — обиженно рассказала женщина, — нас осмотрели в травмпункте, сказали, что ушиб. Рекомендовали прикладывать холод, обещали, что через три дня боль успокоится. Три дня прошло, а рука болит не меньше.
Антон тронул руку малыша. Отёк... Болит...
— Похоже, у ребёнка небольшой перелом. Сделаем снимок, потом загипсуем.
— Куда же в травмпунктие смотрели! — возмутилась мама ребёнка. — Врачи называется! Чему только вас учат! Неужели не видно, что у ребёнка перелом? Два дня не загипсованный ходит!
— Успокойтесь, я то при чём? Переломы, кстати, находить не легче, чем грибы. А грибы собирать не все могут... Я вашему ребёнку поставил правильный диагноз, а вы на меня шумите.
— Я не на вас шумлю! Врачи называется!
— Но ваши недовольства выслушивать мне, наверное, неприятно?
— А мне приятно два дня без гипса ходить?
Разговаривать бессмысленно. Антон выписал направление на рентгенографию — пусть быстрее уходит из кабинета.
Зашло и вышло ещё несколько пациентов. Спокойные вопросы, спокойные ответы. Работа идёт тихо, время бежит незаметно.
Очередные посетители — молодой папа с маленьким ребёнком. У мальчика оскольчатые переломы костей предплечья, срастаются медленно. Уже дважды Антон откладывал снятие гипса, каждый раз на две недели. Но и сейчас место переломов побаливает.
— Придётся сфотографировать ещё раз, — вздохнул Антон. – Похоже, срослось плохо.
— И сколько раз вы будете облучать моего сына? — подчёркнуто язвительно спросил отец. — Нас уже фотографировали, и не раз. Надеюсь, вы в курсе?
«Чёрт возьми, — думает Антон, — он разговаривает со мной, как с закройщиком, запоровшим его костюм!»
— Не хотите делать контрольный снимок, пусть ребёнок ходит в гипсе, пока место перелома не перестанет болеть. Но к тому времени может развиться тугоподвижность в суставе. Вы в курсе? — спокойно объяснил, но не удержался, чтобы не кольнуть посетителя его же словами Антон. — А разговариваете с врачом вы как-то... не так. Вам не кажется?
— Пишите направление.
Молодой папа помолчал, пока сестра даст ему бумагу, и продолжил:
— Это я ещё не разговариваю. Когда я начну говорить, как надо, то...
Не договорив, вышел с ребёнком за дверь.
Оставшиеся поняли, что если «папочка» заговорит, произойдёт нечто страшное.
— Нет, ну я не могу! — встал со своего места Антон. — Подождите, я приглашу! — остановил он очередных пациентов, заглянувших в дверь. — Магнитные бури на них действуют, что они такие заряженные? Не понимают, что разговаривают в оскорбительном тоне? А ведь после каждого такого... следующему я должен улыбаться и быть с ним добрым! Да здесь, чтобы просто успокоиться и сидеть с каменной физиономией, после каждого требуется время! Ну какими глазами этот молодой... папа будет глядеть на меня, когда вернётся со снимками?
Антон в недоумении развёл руками.
— Хозяйскими глазами будет смотреть, — ворчит санитарка. Воспользовавшись коротким перерывом, она старательно подтирала пол у двери. — Мы для них кто? Обслуга. Я за ними грязь убираю, вы их зашиваете, да гипсуете, слесарь им унитазы чинит — все едины. Только у нас с вами зарплаты самые маленькие из всей обслуги.
Попив воды и успокоившись, Антон продолжил приём.
Прошло ещё несколько «нормальных» пациентов. Затем в двери появился эдакий бодрячок-толстячок лет тридцати, щёки — перезрелые помидоры.
Антон сразу вспомнил его. Пару недель назад он приводил семилетнего сына, у которого оказалась сломана лодыжка. Прошлый раз толстячок был под газом и просил больничный по уходу за ребёнком. Точнее — требовал. И вообще, вёл себя нагло. Антон ему сказал, что больничный выдать может, но с пометкой, что «ухажер» в момент получения больничного находился в состоянии алкогольного опьянения. Больше «бодрый папа» о больничном не заикался.
Бодрячок вошёл в кабинет и остановился у двери.
— А где ребёнок? — спросил Антон.
— Внизу, на первом этаже. Пойдёмте там его посмотрим.
— Что-то случилось? — забеспокоился Антон.
— Лифт не работает. Я что, должен ребёнка на руках на четвёртый этаж тащить? — со спокойного тона мужчина стремительно перешёл на крик. — Вы сначала лифты отремонтируйте!
— Ребёнок — ваш сын? — осторожно уточнил Антон.
— Мой, — огрызнулся «бодрый папа». — И что?
— Нет, ну... У него совесть есть? — Антон показал рукой на бодрячка, обращаясь к медсестре. У Антона не хватало слов, чтобы выразить своё возмущение. — Хожу я и на первый этаж, и на улицу выхожу, если больному требуется экстренная помощь... Вашему сыну пора гипс снимать, контрольный снимок надо делать.
— И что? — перебил возмущения врача недовольный отец.
— А то, что рентгенкабинет у нас на четвёртом этаже, и вниз его спустить мы не можем!
— Идиотизм! Почему рентгенкабинет на четвёртом этаже?
— Да вот, вас не спросили, когда проект составляли… Своего ребёнка — не соседского! — он не может на четвёртый этаж привести! За то время, что вы ждали в очереди, вас самого можно на седьмой этаж занести, отдыхая на каждой второй ступеньке! Если бы вы поинтересовались в справочной, то узнали бы, что у нас грузовой лифт с лифтёром есть. Собственного сына, в котором и тридцати килограммов не наберётся, он не может... Освободите кабинет, у меня очередь!
«Бодрый папа» топтался у двери, не зная, как поступить. Медсестра встала из-за стола, подошла к двери, открыла её, пригласила:
— Заходите следующий!
А «бодрому» посоветовала:
— Поднимайте ребёнка в грузовом лифте, мы вас примем без очереди.
В кабинет вошёл мальчик в сопровождении то ли старшего брата, то ли молодого папы, жующего жвачку.
— Что у вас? — спросила медсестра.
— Нога у него, — «выжевал» слова и нехотя махнул старший на младшего.
— Подходите к доктору, снимайте с него штанишки, — автоматически произнесла медсестра, забирая у старшего амбулаторную карточку.
— С доктора? — ухмыльнулся сквозь жвачку старший.
— Ой, оставьте свои шуточки! – возмутилась сестра. — У нас ум за разум заходит от такой работы, и нам давно не до шуток. Снимайте с ребёнка штаны, подводите к доктору.
Доктор осмотрел ребёнка, сделал назначения.
— Следующий!
В кабинет вошла очередная пара.
Антон, не успев успокоиться после «бодрого папы», взял чистый лист бумаги и, пытаясь расслабиться, тщательно выводил на нём сегодняшнее число. Сконцентрироваться, чтобы написать жалобы, статус и назначения по ушедшему больному, не удавалось. Устал, голова отказывалась соображать.
Мать, сопровождающая ребёнка, неприязненно наблюдала за сидящим без движений доктором: чего резину тянет? Понятно теперь, почему перед кабинетом такая очередь!
— Нас загипсовали вчера в травмпункте, — не дожидаясь, пока доктор обратит на них внимание, начала рассказывать мама, — сказали, что документы сегодня будут здесь.
— Как фамилия ребёнка? – спросила сестра.
— Пригов Саша.
Сестра перебрала карточки, лежавшие в ячейке на букву «п».
— Нет документов.
Отложив пустой лист бумаги, Антон осмотрел загипсованную руку. В промежутке между краями лонгеты лучевая кость болезненна, но смещения явно нет.
— Перелом луча без смещения, — безэмоционально объяснил он. — Неделю походит в гипсе, потом придёте ещё раз.
— Почему вы решили, что луча? Снимков не видели... Как вы можете нас отпустить на неделю, если толком не знаете, что за перелом у ребёнка? — возмутилась мать. — И почему нет снимков? Сказали же, что сегодня будут здесь!
— Снимков нет не по моей вине. А то, что у ребёнка перелом луча — и без снимка понятно. Смещения нет.
«Как они надоели своими недовольствами! – неприязненно подумал Антон. — Недовольны, что карточки не передают, недовольны, что кто-то диагнозы неправильно ставит… По идее, должны бы радоваться, что я исправляю чужие ошибки, нахожу переломы там, где другие видели только ушибы!»
— Откуда вы знаете, что смещения нет? Давайте сделаем снимок!
— Ребёнка фотографировали вчера, повторный снимок если и понадобится, то только перед снятием гипса. Если хотите всё уточнить, приходите завтра к двенадцати часам, ваши бумаги к тому времени, надеюсь, прибудут из травмпункта.
— Я не понимаю, вам что — плёнки жалко? Я требую сделать снимок! – мамашка распалялась всё сильнее.
— Не надо ничего требовать. Всё, что необходимо, ваш ребёнок получит без требований.
Антон внешне спокоен, а внутри... Внутри адреналин делает своё дело, повышает давление, треплет сердечную мышцу.
— Это возмутительно! Я буду жаловаться!
Антон пожимает плечами, с безразличным видом отворачивается к окну. Разгневанная мамаша выходит из кабинета, возмущаясь «по пути следования».
Тут же входит мальчик лет четырёх. Следом дверной проём заполняет крупнотелая блондинка с надменным выражением лица, ярко раскрашенная, одетая богато, но безвкусно.
«Продавщица», — решает Антон.
Вошедшая слышала, как поносила доктора только что вышедшая из кабинета посетительница, и настроена «взять своё», «показать ему» и «дать бой за здоровье своего сына». Она решительно направляется к столу врача.
— Обувь снимайте, пожалуйста, — просит медсестра. — На улице грязно.
— Я что, должна босиком ходить? Давайте тапочки, если требуете снимать обувь! — с разгону бросается в бой женщина, но останавливается, словно сомневаясь, идти или не идти дальше, снимать испачканные грязью сапоги или не снимать.
Медсестра молча указывает на пол в сторону двери, где стоят две пары «государственных» тапочек, через которые посетительница перешагнула, войдя в кабинет.
— Не нужны мне ваши тапочки, грибки с них только ловить! — обиженно ворчит женщина. Возвращается к двери, снимает обувь с ребёнка, подпихивает его в сторону врача: — Иди, врач тебя посмотрит... Напридумывали идиотских правил… Вообще уж...
— Что вы такое говорите? — обижается медсестра. — Эти порядки не мы придумали, а санэпидстанция. Здесь у нас перевязочная, — сестра указывает на дверь в перевязочную, рядом с которой стоит женщина, — там мы уколы делаем, раны зашиваем. В перевязочной всё должно быть стерильно...
— Знаем мы ваши перевязочные, — зло перебивает медсестру женщина. — Что ни укол — то абсцесс!
— Ну, уж это вы...
Антон жестом останавливает медсестру: ладно тебе!
Пытаясь оформить карточку, он не может вспомнить, какое сегодня число. И это после того, как уже раз тридцать за сегодняшний день писал его в карточках пациентов! Расслабься, доктор!
Мальчик, прихрамывая, несмело подходит к врачу.
— Что у тебя болит? — по возможности доброжелательно спрашивает его Антон, стараясь не перенести негативные эмоции, порождённые матерью, на невиновного в её хамстве ребёнка.
Мальчик, опустив голову, молчит.
— Коленка у него болит. Правая, — словно огрызаясь на обидчика, недовольно бросает реплику от двери женщина. — Вчера ударился, сегодня распухла.
Антон трогает колено через штаны: немного побаливает, отёк несильный. Ушиб, не более.
— Снимай штаны, посмотрим колено, — просит он малыша.
Мальчик берётся за одну пуговицу модных и жёстких, как фанера, джинсов, за другую, но пуговицы новых штанов, похоже, и пальцам взрослого воспротивятся. Не осилив пуговиц, малыш безвольно роняет руки вдоль тела, опускает голову ещё ниже.
Помня о «приветливости» сопровождающей мальчика женщины, Антон не хочет раздевать пациента и с подчёркнутой тщательностью занимается писаниной в амбулаторной карточке.
— Эх, недотёпа! — на женщину накатывается новая волна раздражения. —
Иди сюда! — гавкает она на малыша.
Малыш виновато бредёт к двери.
Женщина дёргает пуговицы, с трудом расстёгивает «фанерные» штаны, отрывая мальчика от пола. Чтобы не упасть, малыш обхватывает материнскую руку. Мать стряхивает малыша с руки, спускает ему жёсткие штаны до колен, подталкивает к доктору, скандальным тоном приказывает:
— Иди, пусть смотрит!
Переступив ногами два раза, малыш застывает на месте. Придерживая штаны, тоскливо смотрит в сторону.
— Ну, ты пойдёшь или нет! — мать толкает малыша в спину ещё раз.
Антону жалко мальчика, но мать у него такая стерва!
— Ух! — женщина намахивается на мальчика, отчего он испуганно втягивает голову в плечи и зажмуривается. Зло сбросив с ног туфли, мать как полено подхватывает отшатнувшегося от неё ребёнка, идёт к врачу, садится на стул, резким движением насаживает малыша на своё колено.
— Здравствуйте, — подчёркнуто приветливо говорит Антон. — За хлопотами мы забыли поздороваться.
— Здравствуйте, — огрызается женщина тоном, каким обычно рекомендуют: «Да пошёл ты...»
— Ну вот, после того, как мы с некоторым запозданием поприветствовали друг друга, а до этого обменялись несколькими словами — вроде как познакомились — можно спокойно разговаривать о ваших болячках, — лекторским тоном заговорил Антон. Его, что называется, понесло. — Ведь, чтобы правильно поставить диагноз и назначить эффективное лечение, врач должен быть очень внимательным. Ничего не должно мешать доктору при работе с пациентом. В кабинете должна быть спокойная обстановка, пациент должен доверять врачу, а врач, я бы сказал... э-э... должен в какой-то мере любить своих пациентов. Только тогда получится...
— Вы ребёнка будете смотреть или лекции читать? — раздражённо перебивает Антона мамаша.
«Неужели ничего не понимает?» — удивлённо думает Антон. Шутить-то он шутил, но о серьёзных вещах!
— Беседы с пациентами и их родственниками — неотъемлемая и запланированная руководством часть лечебного процесса, — назидательно продолжил Антон, подняв в красивом жесте правую руку. На секунду замерев, он внимательно посмотрел на руку — достаточно ли эффектно она выглядит. Удивлённая медсестра даже открыла рот, наблюдая за представлением, которое разыгрывал доктор. — За каждую проведённую с пациентами беседу я отчитываюсь в специальном журнале. Я подчёркиваю, что только тогда, когда пациент спокоен и врач доброжелателен, как я сейчас, — Антон важно указал пальцем себе в грудь, — только тогда их диалог принесёт полезные для установления диагноза и для назначения нужного лечения плоды.
— Всё? — пыталась сдержать душащий её гнев мамаша. — Если вы сейчас же не осмотрите ребёнка, я... буду жаловаться!
— Как же мне осматривать ребёнка, если вы вошли в кабинет в гневе и гнев ваш с каждой секундой нарастает? Ведь прежде чем осмотреть ребёнка, — подчёркнуто спокойно и рассудительно продолжил Антон, — мне нужно побеседовать с сопровождающим его лицом. Выяснить обстоятельства травмы. Узнать, как вёл себя ребёнок в момент травмы и после травмы. Одним словом, я должен о многом с вами побеседовать для получения информации по анамнезу морби и анамнезу витэ, как говорят в медицине. Вы сейчас почему-то возбуждены и, как мне кажется, не в состоянии предоставить верную информацию о состоянии ребёнка. А я, в связи с этим, не смогу поставить верный диагноз. Давайте сделаем так, — доверительно снизил голос Антон, — вы сейчас выйдете в коридор, успокоитесь, а затем я с большим удовольствием очень внимательно выслушаю вас, осмотрю вашего ребёнка и выскажу своё мнение по поводу состояния его здоровья.
— Если... вы... сейчас же... — выдавила из себя угрозу мамаша, постукивая кулаком по столу.
Антону надоело смотреть на бешеную посетительницу, надоело прикидываться спокойным и добреньким. От сдерживаемого возбуждения у него начали дрожать руки. Он перестал ёрничать.
— Разговаривайте с нами по-человечески, и мы к вам отнесёмся как к нормальному человеку, — полыхнув взглядом, не сахарным голосом выговорил Антон. — Мы лечим вас бесплатно, и не надо в чужом монастыре устанавливать свои правила. Наши правила установлены вам во благо и придуманы не мной. Отменить их или изменить — тоже не моя компетенция. И не надо со мной торговаться, — Антон жестом остановил женщину, раскрывшую было рот для возражений, — здесь не овощная лавка и я не торгаш в грязном фартуке, обвешивающий пятерых покупателей, из четырёх пришедших за покупками. Выйдите из кабинета, успокойтесь, зайдите по-человечески, тогда и поговорим!
Антон ушёл в гипсовую.
У него дрожали не только руки, но и губы. Он хлебнул из стакана воды, зубы застучали по стеклу. Походил из угла в угол комнаты, помахал руками, словно сбрасывая с пальцев неприятное.
— Антон Викторович, да что вы всё так близко к сердцу принимаете? — принялась успокаивать Антона санитарка. — Плюньте! Они привыкли в очередях собачиться, и здесь так же орут. Иззлился народ от горбачёвской перестройки, от жизни дурацкой...
«Что-то сердце поджимает, — потёр Антон левую половину груди. — Не первый раз уже. И воздуха не хватает — развздыхался. Это в тридцать-то лет!»
Немного успокоившись, он возвратился в кабинет.
— Следующий!
...
— Следующий!
...
— Следующий!
...
— Следующий!
— Все, Антон Викторович.
Антон «оплыл» в глубину кресла.
— Сколько приняли, Надя?
— За семьдесят.
— А норма — тридцать. Сколько времени? Ого! Мне давно положено сидеть дома и щи хлебать. И никаких сверхурочных, и никаких премиальных... А завтра опоздаю на пятнадцать минут — гвалт поднимут!

 =9=

За два года перестроимся, ускоримся, обещал генсек Горбачёв. Жить станет лучше, жить станет веселее. Лучше и веселее, чем у прокл... То есть, чем у развитых капиталистов. Ну и, естественно, не хуже, чем у остального прогрессивного человечества.
Премьер-министр Англии, госпожа Тэтчер, будучи в России, покачала головой и мысленно почесала в затылке. На такую перестройку в Англии она попросила бы у парламента лет двенадцать. Но Советский Союз — не Англия...
А в России перестройка сметала с полок магазинов остатки товаров. Ни масла, ни сахара, ни мыла, ни стиральных порошков...
Рабочим на предприятиях жилось легче, помогало талонное распределение, помогал бартер — обмен продукции на товары. Кому телевизор, кому зимние сапоги, кому штаны...
Бюджетникам товары брать неоткуда. Кому они нужны, эти врачи с учителями! Обойдутся без сапог и телевизоров!
Ко дню Советской армии на поликлинику дали пять пар мужских носков. Сначала хотели распределить среди ветеранов. Все ветераны — женщины, а праздник в основном мужской. Носки торжественно вручили мужчинам: четырём врачам и слесарю. Деньги за подарки получателям велели сдать сестре-хозяйке.
— Куда же хуже? — спрашивали в народе друг друга.
Генсек Горбачёв успокоил, что эти два года были, так сказать, подготовительными. А вот следующие два...
Нет такого плохого, которое нельзя сделать ещё хуже, усмехались пессимисты.

 =10=

В комнату к Антону вошла комендант общежития и сообщила, что его уплотняют и скоро подселят жильца.
— Как? — поразился Антон. — Мне же Каменев сам дал комнату на одного!
— Как раз Каменев и приказал всех, кто не нашего завода, выселить. А остальных уплотнить. В освободившиеся комнаты заселят семейных. Согласно плану Горбачёва. Он ведь обещал к двухтысячному году каждой семье дать по отдельной квартире. Вашего педиатра, женщину из детской больницы, уже выселили.
— Всё правильно, я на вашем заводе не работаю. Единственный в городе детский травматолог... Вы, наверное, своих детей ко мне лечить не водите. И прочие заводчане ко мне не ходят. Своих детей с переломами везут в заводскую поликлинику. Кто там у вас детской травмой занимается? Гинеколог? И педиатр из больницы тоже не ваш. Зачем вам детская больница? Ваши рабочие там не лежат. А дети на заводе не работают... — возмущался Антон.
— Да я понимаю, — комендантша сочувственно оглядывала горы медицинских книг и журналов, громоздившиеся во всех углах комнаты. — Неделю вам дам, сходите к Каменеву или ещё куда, не знаю. Ну а через неделю... Мы список жильцов подали, нам вернули с пометками кого выселить, кого уплотнить. Мы люди подневольные.
На следующий день Антон отпросился с работы пораньше и отправился в ЖКО ловить Каменева. Часа два ждал в предбаннике, пока кончится планёрка. Наконец, вошёл в кабинет, представился, изложил, как говорится, суть дела.
— Я вас помню, — хмуро сказал Каменев, не глядя на Антона. — Я вас оставил в общежитии. А выделить комнату на одного не могу. Распоряжение сверху: комнату только на семью. Остальных уплотнить. Выполняем постановление Горбачёва.
Каменев замолк. Постукивая карандашом по столу, с недовольным видом отвернулся к окну.
— Возьмите ходатайство от больницы, обратитесь к директору завода...
Антон ушёл ни с чем.
Через пару дней, принимая очередного больного, Антон прочитал на карточке семилетнего ребёнка знакомую фамилию: Каменев.
— А большому начальнику с завода ты не родственник? — зачем-то спросил Антон, не задумываясь над вопросом.
— Родственник, — гордо подтвердил мальчик. — Он мой дядя. Жильём заведует.
С победным видом оглянулся на гордую маму и добавил:
— Хороший дядя!
— Конечно хороший, коли жильём заведует, — подтвердил Антон, оформляя карточку. — Только меня из общежития почему-то хочет выгнать.
Гордая улыбка стекла с лица мамы.
— Как, хочет выгнать? — удивился мальчик.— Может вы... водку пьёте?
— Нет, водку не пью. И не дебоширю. Даже зарядку по утрам делаю, — отложив карточку в сторону, продолжил Антон случайно завязавшийся разговор. — Водку мне пить некогда. У меня много-много медицинских книжек, полкомнаты, я их всё свободное время читаю, чтобы все болячки знать. Но твой дядя сказал, что, раз я у них на заводе не работаю, значит, в ихнем общежитии жить не должен. Потом, правда, уступил немного: мы тебя, говорит, из общежития пока выселять не будем, но подселим в комнату какого-нибудь алкоголика, чтобы тебе не скучно книжки читать было.
Антон выжидающе посмотрел на мальчика и задумчиво протянул:
— Как же мне с тобой быть?
— А что со мной? — осторожно спросил мальчик.
— Раз ты Каменев, племянник того Каменева, который на заводе жильём заведует, значит, ты тоже немного заводской. Правильно?
— Правильно... — несмело подтвердил мальчик.
— А раз я не заводской, и твой дядя меня чуть не выгнал из заводского общежития, потому как я не лечу заводских, то тебя — немного заводского, мне можно не лечить?
Мама ребёнка растерянно смотрела на доктора.
Мальчик вряд ли понял замысловатость объяснений доктора о заводских-незаводских, но уяснил, что его дядя чуть не выгнал доктора из общежития...
— Вы уж полечите меня, а я попрошу дядю, чтобы он вас не выгонял из общежития...
Через пару дней к Антону в комнату вошла комендантша и сказала, что Каменев разрешил оставить комнату без подселения.
«До следующей перетряски, — подумал Антон. — А малышу спасибо, замолвил словечко!»

 =11=

Антон набирался опыта и чувствовал себя на рабочем месте всё увереннее.
У кого знаний не прибавляется, у того они убавляются. Антон собрал коллекцию рентгеновских снимков нормальных детских костей. Причём, по комплекту снимков на каждый год жизни девочек и мальчиков, потому что развитие мальчиков идёт медленнее девочек. А у грудничков пришлось подбирать снимки даже на каждый месяц жизни. Ведь скелет новорождённых меняется чуть ли не с каждой неделей, формируются суставные головки, появляются новые ядра окостенения. Набралось около двухсот снимков!
Но зато как помогала его рентгенотека в неясных случаях! Даже рентгенолог приходил и просил Антона:
— Дай-ка мне норму локтевого сустава четырёхлетнего мальчика...
Антон вытаскивал ценный ящик и, покопавшись в снимках, разложенных пачками, извлекал нужный.
Антон заметил, что из травмпункта, причём, от травматологов, а не от дежурантов, идёт типичная недоработка: доктора не исправляют у детей смещение при некоторых переломах, надеясь, что растущий организм в последующем сам справится с деформацией. По мнению Антона, коллеги были неправы. А недавно он прочитал в журнале, что такими смещениями пренебрегать не стоит. В статье показывали и технику исправления смещений.
Антон решил проявить инициативу.
Он позвонил заведующему травмпунктом и объяснил ситуацию.
— Ну что ж, — сказал заведующий, подумав некоторое время. — Подбери материалы — карточки, снимки, захвати журнал и приходи, поговорим.
В назначенный день Антон пришёл в травмпункт.
Заведующий собрал докторов.
Антон рассказал о типичных недоработках, допускаемых врачами травмпункта. Сославшись на журнальную статью, подсказал, как исправлять смещения.
Когда через некоторое время Антону пришлось дежурить в травмпункте, медсестра рассказала по секрету, что врачи травмпункта в недоумении: зачем приходил Антон Викторович? Решили: бьёт клинья, чтобы перейти в травмпункт.
Несколько раз из стационара на долечивание в поликлинику выписывали детей с другой типичной травмой. Ребёнок попадает пальцем в дверь и... вместо ногтевой фаланги у ребёнка остаётся голая костяшка. Лечили всех просто: скусывали торчащую косточку и укрывали культю остатками кожи. Укороченный палец на будущее ребёнка накладывал массу ограничений. Занятия музыкой, например, становились не для него.
Есть же несложные пластические операции, думал Антон, которые позволяют спасти палец. Почему их не делают?
И вот на очередном дежурстве в травмпункте на приём к Антону привели заплаканную девочку лет шести, которая защемила палец дверью. Антон пригласил маму с ребёнком в операционную.
— Без пальца ведь осталась! — причитала мать, глядя на оголённую косточку ребёнка.
— Кусачки какие подавать, большие или маленькие? — спросила медсестра, готовившая инструменты для операции.
Антон задумался и не ответил на вопрос.
— Кость удалять большими или маленькими кусачками будете? — повторила вопрос настойчивее медсестра.
Мать запричитала в голос.
— Послушайте, — обратился Антон к ревущей женщине, — есть операции, которые позволяют сохранить палец.
— Так направляйте нас в больницу на операцию! — воскликнула женщина сквозь слёзы.
— В больнице такие операции почему-то не делают и наверняка ампутируют фалангу. Дело не в сложности операции — я могу девочку прооперировать. Проблема в том, даст ли ребёнок провести операцию под местным обезболиванием?
— Давайте попробуем! — воодушевилась женщина. — Доченька, потерпи! Дядя доктор хочет твой палец спасти... А если не получится, — женщина повернулась к Антону, — какая разница, сейчас отрезать палец или потом.
Антон начал обрабатывать кожу ребёнка йодом, одновременно объясняя девочке, что он будет делать.
— Работать буду аккуратно и постараюсь не причинять тебе боли.
Девочка вроде бы поняла, что может остаться с изуродованным пальцем, и что доктор хочет спасти ей палец. Она ойкала, попискивала, но терпела неприятности.
Антон обезболил операционное поле, хорошо всё промыл, согнул палец, и там, где оголённая косточка касалась ладони, сделал надрез. Отслоив кожу от ладони, запрятал косточку под кожу в образовавшийся «карман». Затем сшил края кожи ладони с краями кожи пальца. Палец «прирос» к ладони. Первый этап операции закончен. Антон забинтовал ладошку девочки в кулачок.
— Теперь будем ждать заживления раны.
Антон назначил день перевязки и отпустил пациентов домой.
За две недели рана зажила. Антон снял швы, подождал, пока отпадут струпы, и направил девочку в стационар на второй этап операции: отсечение кончика приросшего пальца от ладони.
Ещё через две недели ребёнка выписали из стационара. Мать, в общем, осталась довольна: палец удалось сохранить в рабочем состоянии. Без ногтя, правда, выглядел он необычно.
— Когда мы пришли в приёмный покой на госпитализацию, — рассказывала мать ребёнка, — и показали приращённый к ладони палец, все подумали, что это с рождения. Я им поясняю, что это доктор сделал. Они не могут понять: «Результат плохого лечения? Палец по недосмотру прирос?» Нет, говорю, доктор умышленно так сделал. А они не поймут, как и зачем. Чтобы кончик пальца сохранить, говорю. Тут голая косточка на сантиметр торчала... Поняли.

 =12=

Антона позвали к городскому телефону. Говорил Пал Палыч, заведующий стационаром:
— Ты что, сбрендил?
— А что случилось?
— Мальчика Иванова помнишь, с переломом костей голени? Ты ему гипс снял.
— Помню.
— Так у него сращение ни к чёрту! Костная мозоль болезненная. Если он начнёт ходить, кости поползут, голень деформируется!
— А по срокам...
— Надо по ногам смотреть, а не по срокам! На снимке сращение никудышнее. Мать у него, кстати, адвокат, а отец судья. Чуешь, чем дело бы запахло, если бы я маманьку не успокоил и мальчика снова не загипсовал?
— Спасибо, Пал Палыч. Если по моей работе есть какие замечания, вы меня, пожалуйста, ругайте, буду благодарен...
Шло время. В диагностике детской травмы Антон чувствовал себя всё увереннее.
Еженедельно у двух-трёх детей, осмотренных в травмпункте и приёмном покое хирургии, и отпущенных домой с рекомендациями лечить ушибы, Антон находил трещины и переломы, требующие гипсования. Диапазон просмотров был широк: от трещин ключиц до серьёзных переломов крупных костей. Помня, как ему помог звонок Пал Палыча, Антон за месяц подобрал дефектуру и послал список расхождений диагнозов в травмпункт. Через пару дней заведующий травмпунктом позвонил ему:
— Ты самое главное забыл, фамилии докторов указать, которые переломы пропустили. Ты давай с фамилиями, мы им такую пропесочку устроим!
— Я же не с целью пропесочки, а в качестве обратной связи и информации о дефектуре. Пусть доктора знают, что они пропускают детские переломы и при осмотрах будут внимательнее. А если захотят узнать, кто пропустил — пусть смотрят по датам дежурств и сопоставляют с датами переломов.
Поступок Антона остался непонятым как со стороны заведующего, так и со стороны коллег. А в медицинской среде прошёл слушок, что доктор пишет кляузы.

 =13=

Опять ночное дежурство. Как они надоели! Пьяные дебоширы, выдрыгивающаяся молодёжь... «Нормальные» больные на их фоне незаметны.
Медсестра та же, с которой они подшивали ребёнку палец к ладони. Пациент — мужчина со скальпированной раной пальца, как у того ребёнка. Закон парных случаев!
— Кусачки не потребуются? — засмеялась медсестра, намекая на то, что и взрослым нужны пальцы нормальной длины.
Антон объяснил пациенту проблему с пальцем, рассказал суть операции. Предупредил, что, возможно, доктора травмпункта воспримут операцию в некотором роде... с ревностью.
Пациент удивился, но настоял на сохранении пальца.
Учитывая, что пациент живёт неподалёку от детской поликлиники, Антон предложил такой вариант. Если доктора будут очень недовольны, пусть выписывают больничный, а на перевязки пациент походит к нему в детскую поликлинику.
Операция по подшиванию пальца прошла нормально.
Антон надеялся на спокойную реакцию травмпунктовских докторов, и что они сами займутся больным, но... На третий день после операции ночной пациент появился у Антона в кабинете.
— Они сказали, что, коли он такой умный, пусть сам расхлёбывает свои эксперименты. Как вы и предполагали, — с удивлением сообщил пациент.
За две недели рана хорошо зажила, рубцы очистились от струпов, и Антон, сделав подробное описание выполненного лечения, порекомендовал пациенту второй этап операции провести в стационаре. С бумагой в руках направил пациента в травматологическое отделение.
На прощание, думая, что они больше не встретятся, мужчина поделился с Антоном секретом:
— Перед продлением больничного листа травмпунктовский доктор решил взглянуть, как идёт заживление. Когда доктор вышел из перевязочной, медсестра сказала, что все ждут, когда рана развалится, операция закончится неудачей и тогда детскому травматологу в известное место огромную тыкву вставят. Чтобы не высовывался.
Антон невесело улыбнулся, пожелал пациенту успешного долечивания и распрощался с ним.
Но к великому удивлению Антона пациент через пару часов вновь появился в детской поликлинике.
— Заведующий отделением просил позвонить ему, — сказал мужчина Антону.
«Сам не мог мне позвонить, что ли? — удивлялся Антон. — Зачем человека через весь город гоняет?»
— Ты чего опять накуролесил? — услышал Антон из трубки недовольный голос Пал Палыча.
— Вы насчёт пальца? Там вроде всё нормально, ко второму этапу операции готов.
— Он сколько уже на больничном?
— Третью неделю.
— А сколько ещё будет?
— Ещё столько же.
— А можно было через две недели на работу выписать, — намекнул Пал Палыч, что после ампутации палец заживает через две недели.
— Конечно, палец оттяпать проще и экономичнее, — съязвил Антон.
— Ну, это ты зря так говоришь...
— Да я понимаю, что зря. Во вред себе. Врач я, конечно, никудышный. Показатели пребывания на больничном порчу. На кой чёрт тридцатипятилетнему мужику нормальный палец? И обрубка хватит. На роялях ему не играть...
— Нет, ну ты это зря. Просто мы обычно такие операции не делаем. А ты нам вроде как свои порядки навязываешь.
— Уж не хотите ли вы сказать, что в отделении не найдётся специалиста, который бы сделал такую простую операцию? — полез в бутылку Антон.
— Найдутся, конечно. Но если ты хочешь заняться больным индивидуально, мы можем уступить, — подловил Антона заведующий.
«Понятно, — раздражённо подумал Антон. — Спихивает второй этап на меня, авось не получится. А тыква для вставления — эвон она, ещё не прибрана!»
— Хорошо. Операцию, которую делают в операционной, я сделаю у себя в перевязочной, — полез на рожон Антон.
— Дело твоё, — быстро согласился Пал Палыч. — Смотри только, чтобы всё нормально было.
И положил трубку.
«Дурак я! — поругал себя Антон. — Зачем рисковать? Никто ведь не обязывает тебя оперировать больного!»
На следующий день у себя в перевязочной Антон отсёк кончик пальца с запасом кожи от ладони, обвернул конец пальца лоскутом, края лоскута аккуратно сшил, а на образовавшийся дефект ладони пересадил латку с предплечья.
Через две недели рана зажила. Получился рабочий палец, правда, без ногтя.
Тыква опять осталась невостребованной.

 =14=

Заехал Мишка.
— Пробил я твоё дело.
— Какое дело?
— Ну, насчёт квартиры. Начальник по быту с атомной у меня машину ремонтировал, вот я и подкатил к нему. Два колеса, правда, пришлось выделить из директорского фонда.
— Бесплатно? — поразился Антон, имея в виду выделение колёс.
— За деньги, конечно. Колёс нынче не достать, полгорода на лысых шинах ездит. Так что и за деньги брать рады.
Мишка вытащил записную книжку, нашёл вложенный в неё листок.
— Вот перечень документов, соберёшь бумажки. Потом съездишь на атомную, к заму по жилью, он выпишет однокомнатную квартиру на правах общежития. Не забудь на новоселье пригласить.
Мишка помолчал немного и, не удержавшись, похвастал:
— Я себе тоже однокомнатную пробиваю.
— Зачем? У тебя же трёхкомнатная!
— Явочная квартира будет. А то надумаешь бабу привести, а куда? Завхоз из общаги обещал мебель подбросить. Ты говорил, у тебя палатка есть?
— Есть.
— Поехали на рыбалку с ночёвкой. Человек шесть-семь наших мужиков собирается.
— Так холодно уже!
— Ерунда. Оденься потеплее, с собой что-нибудь возьми. На машинах — не на горбу тащить.
— Из еды что брать?
— Ничего не надо. Всё оптом закупим.
В субботу загрузили Мишкину «Волгу» и присоединились к его «мужикам».
Караван из двух «Волг» и трёх «Жигулей» выехал на загородное шоссе. Начались «догонялки». «Жигули» соревновались со второй «Волгой». Вперёд вырывались то одни, то другие. Мишка в «догонялках» не участвовал, внимательно следил за дорогой, ехал последним, но от общей группы не отставал. Антон обратил внимание, что они обгоняют ехавшие по шоссе машины, как велосипедистов. Посмотрел на спидометр: ого! Под сто сорок!
— При такой скорости, да ещё и обгонять друг друга? Угробятся! Или кого угробят. Думать же надо!
— Думают те, у кого есть головы, а не продолжение шеи с кепкой наверху, — проворчал Мишка, напряжённо вглядываясь в пожираемое машиной полотно дороги.
— Гаишники за превышение скорости не остановят?
— Не остановят, — успокоил Мишка Антона, не отрывая взгляда от дороги. — А если остановят... Здесь все свои.
После пятнадцатиминутных гонок машины притормозили и съехали на просёлочную дорогу. Проехали пахнущую свиным навозом, с протухшими лужами на обочинах, деревню, распугали бродивших на улицах уток и кур. Затем караван долго трясся по колдобинам и кочкам рощицы. С разгону пересекли мелководный, полный ила ручей. Одна машина едва не застряла, но, подёргавшись, всё же перебралась на другую сторону.
Наконец, машины выехали на лужок, где неширокая речка впадала в Волгу.
Выстроили машины в ряд на пригорке, принялись вытаскивать из багажников вещи.
— Кто за рыбой? — крикнул парень, доставший из машины бредень. — Серый, пошли!
— Фофан пусть идёт, он шустрый.
— Пока выпить не дадите, не пойду! Колёк, где выпивка?
Из багажника «Жигулей» достали ящик водки, две вместительные сумки с пивом. Отыскали несколько кружек, желающие потянулись к «разливающему».
— Промочи горло... С разговением... Прими лекарство от хандры... А ты подлечись после вчерашнего, — приговаривал парень, которого назвали Кольком, наливая всем по полкружки водки.
— За что его уважаю, — заметил очередной «принимающий», радостно протягивая руку за кружкой с выпивкой, — каждому от души пожелает, когда разливает.
Антон и Мишка стояли чуть поодаль от выпивающей компании.
— Миш, идите, примите по грамульке для бодрости! — окликнул их «виночерпий».
 — Пойдём, — пригласил Мишка Антона, — примем для настроения.
Мишка выпил дозу, Антон же попросил:
— Мне лучше бутылочку пива.
— У нас пивом водовку закусывают, — заметили в компании. И посочувствовали: — Болеешь, что ли?
— Он, вообще не пьёт, — подтвердил Мишка. — Так что вы на него не наседайте.
— Если язва, — посоветовал кто-то, — так у нас один мужик только спиртом и спасался.
— А если сердце больное, так я читал, что регулярно принимать — для сердца самое полезное, — убеждённо произнёс другой.
— Нет, он спортсмен, марафонец. А там сами знаете, какая выносливость нужна.
— Марафонцам у нас учиться и учиться выносливости. Сегодня так поднаберёмся, что завтра кто выносливый — тот и живой!
Деловито примолкнув, выпили, крякнули, занюхали, зажевали, пошли гурьбой ловить рыбу. Водочка расслабила народ. Шум, гам, крики, мат. Все дурачились, толкались, подначивали друг друга.
— И так до завтра, — кивнул в сторону «балагана» Мишка. Они с Антоном шли позади всех.
Антон вздохнул. Отдохнуть у потрескивающего костерка, наслаждаясь тишиной осеннего леса, явно не удастся.
Балаганщики долго спорили, кому брести по глубине — вода уже остыла и для купания не годилась. В конце концов, загнали в воду Фофана. По-бабьи взвизгивая и беспрестанно матерясь во весь голос, задрав палку бредня вверх, Фофан полез в воду.
— Палку опусти! Ты брести залез или хозяйство полоскать? Глубже лезь, здесь ничего не поймаешь!
— Сам лезь! В такой воде отморозишь — ни одна баба потом не примет!
— А мы водочкой твоё хозяйство польём, оно и оживёт. А лучше ещё выпей, для полного оживления.
— Если выпить дадите, полезу глубже. Колёк, сгоняй за водярой!
Колёк помчался к машинам. Быстро вернулся с ополовиненной бутылкой и куском хлеба.
— Лови! — кинул бутылку Фофану. — Хлеб лови!
— Не надо хлеба. Закусь градус портит. С закуской пить — водку переводить, —изрёк «афоризм» Фофан и осушил бутылку до дна. Наклонившись, по телячьи хлебнул воды прямо из реки.
— Фофан, вон корова в воду нагадила, дерьмо к тебе плывёт. А ты пьёшь, — подначил кто-то Фофана.
— С водовкой никакая зараза не страшна, — удовлетворённо погладил живот Фофан. — Ну, теперь я куда угодно полезу. Ух! — заорал он, окунаясь по горло в холодную воду.
— Что он из себя представляет, этот Фофан, — спросил Антон у Мишки. — Парень вроде общительный, но есть в нём что-то неприятное.
— А если точнее — среди массы неприятного проглядывает капелька общительности. Таких друзей иметь — врагов не надо. Главное у него — голова. По той причине, что в ней есть дырка, куда он водку заливает. А думает он в основном спинным мозгом. Рефлексами живёт. Ошибка природы он. Родился по недосмотру, теперь окружающие от него страдают. Мой мастер, в общем. А точнее — главарь группы алкоголиков. Клиентов обдирает без зазрения совести. Время придёт, выгоню его.
— А чего не сейчас?
— Я на станции человек новый, а коллектив старый. Все друг за друга держатся. Сейчас я самых наглых, самых горлопанистых рядовых увольняю, своих подбираю. А как наберу в коллективе «критическую массу» сторонников, чтобы меня поддерживали, так Фофана и попру. Пока приходится терпеть.
Рыбаки забрели два раза, Фофан замёрз и бродить отказался. Других желающих лезть в холодную воду не нашлось. Бредень кое-как свернули, крикливой гурьбой повалили к лагерю.
Оказалось, наловили полведра карасиков и окуней.
— Как уху варить будем? По домашнему или по-рыбацки?
— Ну её к чёрту! Чистить не охота! Давайте лучше водку пить!
— По-рыбацки!
Рецепт рыбацкой ухи оказался прост. Живую рыбу сполоснули в чистой воде, в то же ведро добавили картошку, соль, приправы и повесили над костром. Больше к ухе никто не подходил до утра.
«Отдыхающие» принялись целенаправленно напиваться. Бутылки с водкой открывали одну за другой, водку запивали пивом... Шум, крики, беспрестанный мат.
Мишка и Антон наблюдали вакханалию с сидений открытой машины.
Подошёл Фофан с двумя кружками.
— Чего не пьёте, мужики? Все пьют, а вы трезвые. Даже неудобно как-то. Обиженные чем или пренебрегаете? Шеф, выпей!
Мишка выпил.
— А ты, док? Не мужик, что ли?
Наглые глаза смотрели на Антона с издёвкой.
— Мужик, мужик, — успокоил Мишка Фофана. — Он тебе в этом деле на два корпуса фору даст. Ну не пьёт человек водку. Принеси нам лучше по бутылочке пивка.
— Не пьёт, так не пьёт, — пожал плечами Фофан. Выпил его порцию и пошёл к товарищам, проигнорировав просьбу о пиве.
«Хорошо, что у меня нет машины и её не надо ремонтировать у Фофана», — подумал Антон, уловив тень, мелькнувшую в глазах уходящего главаря группы алкоголиков со станции техобслуживания.
— Мы на собрании проголосовали, что если клиент слесарю деньги за дополнительные услуги заплатит — бери. А если жульничество докажет — увольнение без предупреждения. Этот, — Мишка кивнул вслед Фофану, — первый у меня на вылет. Хамло он.
Мишка желчно сплюнул на землю.
— Пойдём, ушицы нальём, да пивка попьём. Сварилась ушица уже.
Уха кипела вовсю. Мишка сдвинул ведро в сторону от огня, достал ложки, миски, налил половником ухи.
Мужики были «на рогах»: кричали, спорили, ругались.
— Кто ухи хочет? — окликнул их Мишка.
— Пошёл ты со своей ухой! Идём лучше водку пить!
— И так до утра, — покачал головой Мишка.
— Разве это отдых? — Антон недоумевающе посмотрел на Мишку.
— Ну... — Мишка, похоже, затруднялся, чем оправдать своё присутствие здесь. — Люди приехали в основном нужные, общаться в неформальной обстановке для поддержания панибратских отношений надо. Да и со стороны за ними понаблюдать — в цирк ходить не надо.
Мишка весело рассмеялся.
— Бабу хочу! — заорал вдруг благим матом Фофан. — Колёк, давай ты будешь бабой!
Фофан попытался завалить Колька на спину.
— Пошёл ты! — отпихнул Колёк Фофана. — Я тебе что, голубой? Садись в машину и езжай за бабами.
— Мужики, поехали в пионерлагерь! Там вожатые — такие тёлки! Так и ждут, чтобы кто-нибудь их за дойки подёргал! — предложил Фофан.
— Придурок, какой месяц на улице? Школьники вместе с их тёлками учатся давно!
«Слава Богу!» — подумал Антон, представив, как Фофан и пьяная компания дебоширят в пионерлагере.
— А я в другом месте бабу найду! — заявил Фофан и вытащил из кармана ключи от машины.
— Куда с пьяной рожей-то! — ухватив за руку, попытался остановить приятеля Колёк.
— Уди, щас мозги вышибу! — вдруг озлобился Фофан и толкнул Колька в грудь так, что тот кубарем покатился по траве.
— Ну и езжай, придурок. Может на ферме доярку уломаешь! Только сначала в речке её прополощи, чтоб коровьим дерьмом не воняла!
Фофан уехал.
— Не разобьётся? — спросил Антон у Мишки.
— Да чёрт с ним! На своей же машине уехал. Останавливать его — себе дороже. Он, как напьётся, ничего не соображает. Кто мешает, сквозь того идёт напролом. Может задавить, порезать. А когда проспится — ничего не помнит. Давай палатку поставим, а то темнеть начинает.
Антон с Мишкой растянули палатку, пошли собирать валежник. Ночи установились холодные, и Антон предполагал, что они не раз проснутся и выйдут к костру греться кипятком.
Приволокли из рощицы несколько огромных валежин, разрубили, сложили поленницей у костра. Повесили над костром чайник.
— Кто здесь, вообще-то? — спросил Антон Мишку.
— Ну, Фофана ты уже знаешь. Ещё трое — тоже наши. Главный инженер, мастер и бригадир. Вон тот из автошколы, права делает. Один — из горкома комсомола, один из горкома партии. Со стороны кое-какие начальники.
Начальники немного поутихли, сидели кучкой у одной из машин, без шума что-то обсуждали. То и дело слышалось бульканье, жестяной звук сталкивающихся кружек, сопровождающийся незамысловатым пожеланием:
— Ну, будем!
Темнело.
В начале луга, перед рощицей, появился прыгающий свет, затем послышался надрывный вой мотора. Рыскающий свет фар автомобиля быстро приближался. Похоже, машина ехала по неровной луговой дороге с хорошей скоростью.
— Фофан несётся, — заметил кто-то.
— А какой дурак ещё так сможет в темноте да по просёлку…
— Перевернётся, дубоголовый! Машину угробит. Или дерево сшибёт. А дубов мало уже осталось.
— Да чёрт с ним. Разобьётся, сам и сделает.
— Фофан дуб, это точно...
— Придурок он бешеный, а не дуб!
Машина выскочила на пригорок, ослепила фарами выпивающих, сделала последний прыжок в их сторону, отчего сидящие с матом кинулись врассыпную, споткнулась о собственные тормоза, ковырнулась носом вниз, приподняв задок, и остановилась в метре от людей. Из открытых окон орала музыка.
— А-а, сволочи, в штаны наложили! — злорадно воскликнул Фофан, вылезая из кабины. — Не тсыте, не задавлю! Что я, водить не умею, что ли? А я девочку привёз. Такую девочку! Пальчики оближете! Танёк, вылезай!
Фофан наклонился к окну.
— Никуда я не вылезу! Куда ты меня привёз? Отвези назад! — послышался сердитый девичий голос из машины.
— Какая дура приехала с ним приключений искать? — удивился Мишка.
— Танюшка, вылезай! – шутливо приказал Фофан, открыл дверь машины и попытался вытянуть девушку за руку. — Отдохнём, развлечёмся, а потом поедем в город к твоим папам и мамам с дедушками и бабушками.
Наконец он выволок из машины девушку. Она стояла, озираясь, сжавшаяся и перепуганная.
— Представь её состояние, когда она увидела в лесу вокруг себя десяток пьяных мужиков, — усмехнулся Мишка.
— Ну отвези меня на шоссе, ну пожалуйста, — просила девушка Фофана.
— Фофан, на черта она тебе? Отвези её, где взял, — сказал кто-то от вновь собравшейся у машины «тёплой» кучки.
— Не знаешь, на черта мне девчонка? — ухмыльнулся Фофан.
— Выключи фары, Фофан, задолбал уже! И музыку убавь, оглушил совсем. Так без тебя тихо было!
— Фофан, вечно ты кайф испортишь! Так хорошо сидели! Выпивали, разговаривали... На фиг ты бабу приволок? Договаривались же, никаких баб! Они тебе в городе не надоели?
— Ну отвези меня, пожалуйста, на шоссе! — просила девушка.
— Похоже, проехался по шоссе и взял её подвезти до города, — предположил Мишка. — Вот дура! Мало, что к одинокому мужику села, да ещё к пьяному. От него же за километр водярой разит! В приключения, наверное, никогда не попадала.
— Может, скажешь, чтоб отпустил? — спросил Антон.
— Я для него не авторитет. Он от меня пока не зависит. Вот когда почувствует, что я ему хвост прижал и в любой момент со станции попру, тогда станет в глазки заглядывать. А пока считает себя лидером на станции. Да и... скажешь, а он из вредности наоборот сделает. Подождём, может само рассосётся, как принято говорить у случайно беременных. А девчонка пусть поволнуется — наука на всю жизнь будет.
Фофан выключил фары, убавил громкость магнитофона. Кучка начальников продолжила тихие разговоры «про жизнь», периодически «вздрагивая» и не обращая внимания ни на девушку, ни на Фофана.
— Чего ты кочевряжишься? — уговаривал девушку Фофан. — Мы тут отдыхаем, развлекаемся — отдохни и ты с нами. Выпить хочешь?
— Не хочу я пить, я вообще не пью! Я домой хочу! Меня сегодня родители ждут, они волноваться будут, если я не приеду!
— Ну, посмотри — природа, тишина, музыка, костёр, водки сколько хочешь... Сплошные удовольствия!
— Не нужны мне ваши удовольствия!
— Не нужны наши — мы тебе твоё удовольствие справим! Смотри, сколько мужиков — и все готовы сделать тебе приятное, — заговорщески подмигнул Фофан девушке, пытаясь обнять её.
— Да отстань ты от меня, Христа ради! — со слезами в голосе закричала девушка. — Ну помогите кто-нибудь! Ну что вы все какие!
— Фофан, отпусти девку, — сказал кто-то для проформы и разговор у машины потёк своим ручейком.
— Надо выручать дурочку, — вздохнул Мишка и пошёл к выпивающим. Сказал что-то одному из них и вернулся к Антону с пивом.
— Фофан, пойдем, выпьем, а то мало остаётся! — пригласили Фофана «к столу».
Выпивка заканчивается — это веский аргумент даже для того, чтобы оторваться от девочки.
— Много же было! Вы что, выжрали всё? — удивился Фофан.
— Это ты мотаешься неизвестно где, а мы делом занимаемся.
— Ладно, — Фофан повернулся к девушке. — Не хочешь расслабляться — не надо. Сядь в машину, а я водочки трахну — и поедем. А может, примешь стопочку для сговорчивости?
Фофан выжидающе посмотрел на девушку. Как можно отказываться, когда водка кончается?
Девушка отрицательно затрясла головой.
— Ну и зря. А я трахну кружечку. А потом поедем.
Фофан плотоядно осмотрел фигурку стоящей перед ним девушки. Та сжалась под его взглядом и плотно стиснула коленки.
— Трахну, и поедем... А там, может, ещё трахнем... — зациклило Фофана на слове «трахнуть». — Ух, цыпочка ты моя! — вздрогнул он, повёл плечами, словно в ознобе, и, оторвав голодные глаза от девушки, пошёл к костру.
Девушку передёрнуло. Провожая взглядом уходящего Фофана, она напряглась, словно ожидая команды «марш!», чтобы стремглав броситься в темноту, в неизвестность, не задумываясь, что её может ожидать в ночном лесу. Самое ужасное для неё было сейчас здесь.
Фофан вдруг остановился, повернулся в пол-оборота к девушке и, указывая на неё пальцем, серьёзно сказал:
— Не вздумай сбежать. Догоню — вот уж под кустиками покувыркаемся!
Девушка окончательно сникла. Из глаз потекли слёзы.
— Наберёшься с ним греха! — проворчал Мишка. — Ведь не отвезёт! А потом за соучастие привлекут — не отмажешься. Не к ночи будь сказано. Нехорошо, когда у мужика маленькие мозги и большой член. Если бы второе соответствовало первому, Фофан был бы импотентом. Хоть бы клюнул ...
— На что?
— Да вон, ребята сейчас...
Фофан подошёл к приятелям. Забулькала водка, послышалось дежурное «Ну, будем!». Фофан выпил, крякнул, довольно урча, зачавкал закуской, многообещающе посмотрел в сторону девушки.
— Кто со мной, мужики? — довольно спросил он приятелей.
— Я же говорю, он хочет отвезти её в сторонку и...— проговорил Мишка.
— Отстань, Фофан, какие бабы! — отмахнулись от «стола».
— Фофан, а слабо пузырь из горла осушить в один приём? — подначил его кто-то. — Он мне как-то хвастал, что может пузырь залить в глотку, не глотая. Тогда у нас водки не было, вот он и выпендривался. Да ты, Фофан, если и выпьешь — упадёшь. Ты же трепло!
— Я трепло? А в рожу за такие слова не хочешь? Сейчас съезжу в одно место, вернусь и продемонстрирую.
— Ага, вот и в прошлый раз так же: «Если бы водка была... Если бы водка была...» Языком трепать ты мастер, это мы знаем. Пока ты будешь с девчонкой полночи кувыркаться, мы всю водяру выпьем. Тебя ждать — больно надо! Трепло ты, Фофан!
Это была подначка на грани фола. Могла приключиться драка.
— Да пошёл ты, козёл! Дай пузырь!
Фофану подали бутылку водки.
— Учись, сынок, пока папа живой.
Зубами Фофан зло сорвал пробку с бутылки, круговым движением «взболтнул» содержимое, запрокинул голову и стал лить водку в рот, не делая глотательных движений, как в воронку. Публика подбадривала его возгласами.
— Ну, с этого он должен упасть, — облегчённо вздохнул Мишка. — Не охота было дело до драки доводить. Он же бешеный, угробит кого.
— А если не упадёт?
— Да ну! Он уже был хороший, а тут такая доза сверху. Может хоть одуреет. Время бы потянуть.
Фофан опорожнил бутылку, грохнул её о землю, вытер тылом ладони слюнявый рот.
— Ну что, слабак? Это ты трепло, а не я! Дайте ему пузырь, пусть хоть половину из горла высосет!
— Не, я пас... — даже и не попытался защитить свою честь «оппонент». — Ну, ты силён, Фофан. Насос! Цистерна! На, запей.
— Что даёшь?
— Пиво, газировки у нас нет. Или ты на газировку решил перейти, Фофан?
— Подъёмываешь? Хочешь, чтобы я с «ерша» скопытился? — обнаружил противоестественную способность к логическому мышлению Фофан и зло потянулся за пустой бутылкой с очевидным намерением приложить её к голове обидчика.
Бутылку отшвырнули в сторону, успокоили Фофана, восхищаясь его необычайной способностью поглощать водку в фантастических количествах. Поверив лицемерным уверениям, что он такой один в городе, Фофан подобрел, и склонности к мордобитию больше не проявлял.
— Ладно, — он снисходительно взглянул на приятелей. — Кто со мной покататься?
— Пойду-ка я, — сказал Антон Мишке. — Если что, мне с ним вместе не работать. И водку за одним столом не пить.
Антон подошёл к «столу».
— Пиво ещё осталось?
Ему подали бутылку пива. Антон сделал несколько глотков из горлышка. Пиво ему не понравилось, без газа.
— Никто не хочет, что ли? — опять спросил Фофан.
Все молчали.
— Меня возьмёшь? — спросил Антон.
— Тебя? — Фофан недоверчиво посмотрел на Антона. Подсознательно он воспринимал Антона, как антагониста-соперника. — Ну, поехали. Хоть плохонький, да свой. Будешь у меня вторым номером. — Фофан ухмыльнулся. — Вторым номером будешь?
Антон промолчал.
— Поехали, напарник! — Фофан хлопнул Антона по плечу и направился к машине.
— Сейчас мы тебя отвезём, — многообещающе проговорил Фофан, подойдя к девушке.
— Не надо, я лучше сама, пешком! — девушка затравленным зверьком оглянулась по сторонам и попыталась отойти от машины.
— Садись, пташка. Сама ручкой махала на дороге... — Фофан толкнул её на заднее сиденье вглубь машины.
Антон быстро сел рядом, ухватил девушку за плечи. Та взвизгнула. Антон прикрыл ей рот ладонью.
— Я тебе помогу, — шепнул ей на ухо и отпустил.
— А напарник-то ничего! — одобрительно воскликнул Фофан, наблюдая, как Антон «заблокировал» девчонку.
Девушка отшатнулась от Антона и забилась в дальний угол салона. Потом, вспомнив, что сидит у двери, начала судорожно дёргать ручки, пытаясь открыть дверь.
— А дверца-то с секретом! — заржал Фофан.
— Я буду кричать!
— Лес, ночь... А у меня магнитола знаешь как орёт? Громче тебя раз в десять.
— Если вы со мной что-нибудь сделаете, папа убьёт вас! — погрозила в отчаянии девушка.
— Мы сами кого хошь убьём. А особенно в тёмном лесу, пока никто не видит.
Фофан запел дебильным голосом:
— В землю закопаим, надпись написаим... У папа, — он сделал ударение по-французски, на последнем слоге, — была дочурка, он её любил...
Фофан замер на несколько секунд, будто уснув сидя, потом очнулся, тряхнул головой, пробормотал едва слышно:
— Нож в брюхо вставить — велика премудрость...
Фофан покачнулся и снова замер, глядя осоловелыми глазами непонятно куда. Опять тряхнул головой, будто приводя себя в чувство после хорошей зуботычины, завёл машину. Машина рванула с места, пассажиров прижало к сиденью, затем бросило в сторону. Сзади кричали возмущённые собутыльники — на этот раз Фофан чуть кого-то не переехал.
— Эх, про-р-рокачу! — заорал Фофан благим матом.
— Ну хоть вы помогите! — обратилась девушка к Антону, прижав кулачки к груди в умоляющем жесте. — Вы ведь не до такой степени пьяны, как они все!
— Поможет... ноги держать! — услышал Фофан просьбу девушки и заржал, что есть мочи. — Он ведь тоже человек, ему тоже иногда свежей девчатинки хочется!
Съёжившись калачиком и закрыв глаза ладонями, девушка заплакала.
— Я устрэ-этил... уас... и усё... былое... — запел Фофан, подражая Папанову в фильме «Бриллиантовая рука».
Язык Фофана уже изрядно заплетался. От лагеря отъехали довольно далеко.
Вдруг машина резко остановилась.
— Как там н-наша пташка? — Фофан обернулся назад и прилип похотливым взглядом к груди девушки. — Не хочет ли она поразвлечься в романтике ночной природы?
— Не надо, а? Ну я вас прошу, не надо... — умоляла девушка сквозь слёзы.
— Фофан, сейчас мы отвезём девушку до шоссе, высадим её и вернёмся назад. Ты уже хорош, тебе не до... романтики, — спокойно сказал Антон.
Девушка замолкла, словно прислушиваясь к разговорам в кабине.
Фофан неуклюже развернулся в другую сторону, осоловело посмотрел на Антона.
— Да? Это кто т-так считает?
— Я так считаю.
— Ты? Ты... яблочка хошь?
Антон молчал. Чем больше времени проходит, тем больше водки из желудка Фофана доходит до его мозгов. До их остатков. Отключится же он, в конце-то концов!
— А ты хошь? — обратился Фофан к заплаканной девушке. — Ну, как хотите. А я откушаю. А кушамши — подумаю над вашими предложениями и пожеланиями.
Фофан открыл бардачок, достал оттуда яблоко и большой складной нож. Такие обычно в фильмах про бандитов показывают. Отрезая от яблока кусочки, Фофан насаживал их на острие ножа и отправлял в рот.
— Я с вечера сказал, что хочу бабу, — уже зло, и даже будто несколько протрезвев, глядел Фофан через зеркало заднего обзора на Антона. — А если я сказал, что хочу, я это сделаю. Ты у нас водку не пьёшь, баб не ... Не знаю, кто ты, педик или спортсмен, но мне не мешай. Понял?
— А если помешаю?
— Ты? — сильно удивившись, Фофан через плечо показал острием ножа в грудь Антону.
Антон ухватил Фофана за руку и что есть силы заворотил её за спинку сиденья. Фофан выронил нож, ойкнул по-детски:
— Ой, рука!
— Рука для автослесаря важная запчасть. Менее важна для общества часть твоего туловища, в простонародье называемая головой. Лишить её, было бы благом для окружающих...
Локтевым захватом Антон передавил Фофану шею. Фофан захрипел. Антон сдавил сильнее. Свободной рукой Фофан пытался ударить Антона. Антон, закрывшись плечом, ещё сильнее пережал противнику горло. Через некоторое время Фофан обмяк. Антон ослабил захват, прислушался.
Девушка, омертвев с расширенными от ужаса глазами, похоже, не дышала. Она будто попала в клетку к пожирающим друг друга вампирам. Даже в темноте было видно, что лицо её побелело. Уж если он приятеля удушил, то девчонку в лесу убить такому — раз плюнуть!
— Дышит, — повернулся Антон к девчонке. — В общем, так. До завтра он будет спать. Выпил — троим хватит, чтобы свалиться. Успокойся, я его не убил, только помог отключиться. Иначе у тебя могли быть крупные неприятности. Я не насильник, не бойся, приставать не буду.
Девушка понемногу оживала.
— Ну что, — продолжил Антон, — до шоссе тебе добираться придется одной — машину водить я не умею.
— Я умею... — выдавила из себя девушка и икнула. Антон улыбнулся. Такого натерпеться, заикаешь!
— Это лучше. Я бы тоже уехал, но потом не охота в разборки влезать. Так что придётся остаться. Фофана сейчас «высадим». Ты машину как водишь?
— Прилично. Отец учил. Только у нас «Москвич» старый.
— В принципе, можно бы катить прямо в город. Но как ты проедешь мимо поста ГАИ? Ночью они всех останавливают. Скажут — украла машину.
— А я скажу — меня хотели изнасиловать, но я удрала на машине...
— Ага, как в кино. Следов насилия нет, хозяин машины и прочие всё будут отрицать. Кому охота по групповой залететь? Да и гаишники у них все знакомые.
Антон помолчал.
— В общем, как хочешь. Фофана я отнесу вон на ту дорожку, пусть прогуляется куда-нибудь в другую сторону, когда проснётся. А ты поезжай. И больше ни-ког-да по ночам не садись в машины к мужикам. Тем более — пьяным.
— Спасибо вам, — искренне поблагодарила девушка.
Антон взвалил Фофана на плечо и пошёл по тропинке в сторону от основной дороги.
Машина взревела в руках неопытного водителя и заглохла. Антон покачал головой. Взревев повторно, машина взрыла колёсами землю, уехала.
Пройдя метров сто, Антон сгрузил Фофана на тропинку и заторопился в сторону лагеря. Минут через двадцать он был на месте. Никто, кроме Мишки не заметил его прихода.
— Ну, как? — спросил Мишка.
— Нормально.
— Живой хоть?
— Мирно спит под деревом.
— Не замёрзнет?
— Не замёрзнет. От холода только протрезвеет.
— А девчонка?
— В общем, дела происходили так, — Антон стал рассказывать, «как было дело». — Немного отъехали от лагеря, я сказал Фофану, что не хочу вместе с ним загреметь за изнасилование, и вылез из машины. И ему посоветовал отпустить девчонку. Они поехали дальше. Потом Фофан, «по-видимому», уснул за рулём, девчонка, «вероятно», выпихнула его из кабины и уехала. А он, «наверное», заблудился.
— Ну и хорошо, — удовлетворился рассказом Мишка. — Пошли спать.
Когда в четыре утра Антон проснулся от холода, трое выпивох всё ещё бубнили у «стола». Антон погрелся кипятком и снова уснул.
Сон алкоголиков крепок, но краток. Часов в пять замёрзшие «рыбаки», опухшие с перепою и со сна, вылезли из машин и собрались у костра.
— А где Фофан? — спросил Колёк, выковыривая из-за щеки и дожёвывая остатки вчерашней закуски.
Фофана не было. Не было и его машины.
Антон с Мишкой забеспокоились, не помер ли? Выпить столько, сколько выпил вчера Фофан... Но говорить никому ничего не стали. Остальные о Фофане не беспокоились: спит, небось, в машине. Может даже у девчонки под боком.
Наконец часа через два вдалеке на дороге показалась скрюченная фигура.
— Фофан бредёт! — захохотали его приятели. — Ну, укатала, видать, его девчонка!
Фофан подошёл ближе.
— Фофан, где машину потерял?
— Девке, что ли, подарил?
— Нет, она оказалась каратисткой, и отняла машину у Фофана. Глядите, какой он побитый!
— Нет, Фофан у нас щедрый, машину девчонке за услуги подарил! А себе из разбитых ещё соберёт.
— Фофан, ты её хоть трахнул?
Фофан подошёл к костру.
«Помнит или не помнит?» — беспокоился Антон.
— Хорош ржать, дайте похмелиться, — мрачно буркнул Фофан.
— Машина где?
— Отвали, не знаю.
«Помнит или не помнит?»
— А девка?
— Что вы ко мне с какой-то девкой вяжитесь?
— Ты вчера сюда девку привозил, не помнишь, что ли?
— А... Помню. На спор пил — помню. Точно! Потом... поехали с тобой! — Фофан указал пальцем на Антона.
— Я вылез за поворотом. Больно уж ты пьяный был. Чуть в дерево не врезался. «Помнит или не помнит?»
— Ну дайте похмелиться, садисты! Вам только в гестапо работать! Ничего больше не скажу, пока не нальёте!
— Фофан, а мы всё выпили, — жестоко пошутил кто-то.
— Вы что, сволочи, офигели?! — озверел Фофан. — Пива хоть дайте!
— Пиво тоже кончилось. Ты будешь бабам машины по ночам раздаривать, а мы тебя жди?
«Слава те... — облегчённо вздохнул Антон. — Соскочил с опасной темы. Теперь не вспомнит!»
— Ну, сволочи! Ну, я вам сделаю! — у Фофана от неподдельной ярости тряслись губы, глаза побелели, зрачки сузились до булавочных головок. Он бессознательно сжимал и разжимал кулаки, выискивая глазами, что схватить в руки.
— Мы пошутили, Фофан. Четыре поллитры ещё есть, не считая пива. Похлебай ушицы, полезно после бабы!
— Пош-шёл ты!
Фофан выхватил у приятеля бутылку водки, сорвал с неё пробку, давясь от отвращения, залил половину в рот.
— Эй-эй-эй, Фофан, на всех!
Отдав ополовиненную бутылку друзьям, Фофан стал жадно пить пиво.
Вчерашний вечер продолжился утром.
К обеду засобирались домой. Погрузили барахло в машины, тронулись. Подъехав к ручью, увидели засевший «по брюхо» в грязи «Жигуль» Фофана. Остановились, вылезли из машин, подошли ближе.
— Вот это я вляпался! — почесал затылок Фофан. — Нич-чего не помню!
Антон посмотрел на его чистые кроссовки. «А из машины через грязь ты по воздуху перелетел, придурок?»
Но на такие подробности никто внимания не обратил.
«Бедная девчонка, — посочувствовал Антон. — Сколько ещё до шоссе тащиться, а там ... опять на пьяного мужика может нарваться».

 =15=

Возвращаясь с работы домой, в почтовом ящике Антон нашёл повестку: завтра в шесть вечера явиться в военкомат. Чёрт! Завтра у Антона дежурство. Ну, ничего страшного, отложим военную службу на денёк — не война!
— Почему вчера не прибыли? — строго спросил молодой лейтенант, когда увидел в повестке, что Антон пришёл с опозданьем. — И что вы за народ такой, врачи? — возмутился он в полголоса. — Вы что, умнее всех, что ли? Вечно вас вызываешь по десять раз и вечно у вас отговорки: то у вас дежурство, то у вас операционный день!
— Работа такая, больше в больницах и поликлиниках живём, чем дома, — доброжелательно улыбнулся Антон.
— Ну а сейчас вы почему вовремя не явились? — раздражённо спросил лейтенант.
— Как вы правильно заметили, в травмпункте дежурил.
— И что, нельзя было отлучиться, чтобы съездить в военкомат? — скептически усмехнулся лейтенант.
— В травмпункте дежурит один врач, — миролюбиво пояснил Антон. — А дежурство там — не у тумбочки стоять, — намекнул он на дежурства армейских дневальных, служба которых в основном заключается в стоянии рядом с тумбочкой при входе в казарму и козырянии проходящим мимо начальникам. — Больные идут постоянно, то резанные, то ломаные. Их надо зашивать, гипсовать.
— Могли бы взять скорую и приехать на пятнадцать минут, — посоветовал лейтенант.
— Пятнадцать минут сюда, пятнадцать минут здесь, пятнадцать минут назад... Представьте, что у вас сломана рука или нога. Или рана кровоточит. Вы пришли в травмпункт, а врача без малого час нет. За это время очередь набежит... больше, чем за дешёвой водкой! К тому же скорая помощь врачей по военкоматам не развозит.
— Так уж и не отвезла бы? — сильно засомневался лейтенант. — Ваша же контора, в белых халатах.
— Такая же наша, как пожарная — ваша. У пожарных, как и у вас, гимнастёрки, погоны и кирзовые сапоги. Смогли бы вы уговорить дежурного пожарного отвезти вас на красной машине в поликлинику на профосмотр? «Алло, — Антон изобразил, как он звонит по телефону. — Пожарные, снимите с дежурства машину и срочно отвезите меня в поликлинику на флюорографию, мне надо штамп поставить в бумажке!»
— Вы мне театр с цирком не устраивайте! — рассердился лейтенант.
— Подбросят, — продолжил Антон, — если вы в пожарку с автоматом наперевес ворвётесь.
— Хватит паясничать! — потерял терпение лейтенант. — Одни только вы умные, и одни вы делом занимаетесь, а мы, дураки, вас от работы отрываем.
— Насчёт своей работы вам лучше знать, — съязвил Антон. — Но надо же дифференцировать, что неотложное, а какую бумажку можно подклеить в течение двух дней.
— Нечего тут дифи... рицировать, — запнулся лейтенант на непривычном слове. — В армии — армейский порядок. Пришла повестка — явитесь в положенный срок. И хватит разговаривать! — раздражённый лейтенант рубанул воздух рукой, словно подводя итог под сказанным.
— Послушайте, товарищ начальник, — Антон с интересом рассматривал своего оппонента. — Я гражданский человек и не служу у вас во взводе. И вообще, что вы на меня расшумелись, как старшина на ефрейтора после самоволки? Только что сапогами не топаете. Звания у нас одинаковые, возраст... Я даже постарше вас лет на пять. Вы что раскипятились? Я же с вами спокойно разговариваю! Вас задевает, что врачи умнее офицеров? Это ваше мнение, не моё. А я думаю, что есть разные врачи и разные офицеры. Но в основной массе умных среди врачей больше, чем среди офицеров. Может быть оттого, что в военном училище вы из четырёх лет обучения добрых два года маршируете по плацу и бегаете кроссы? Сапоги стаптываете. А мы шесть лет от книг не отрываемся. У каждого прогрессирует наиболее тренируемый орган.
— Да что вы заладили: сапоги, сапоги... Разговорился! Идите, оформляйте мобпредписание и в следующий раз приходите вовремя!
— Ну уж, это от кого чем пахнет, — ворчал Антон, направляясь в военкомовскую канцелярию. — От врачей йодом и спиртом, от вас — кирзовыми сапогами...
Прошло месяца два, и Антону снова прислали повестку. Антон посмотрел по календарю: в военкомат требовали прибыть на следующий день после дежурства.
А после беспокойного ночного дежурства в травмпункте, отработав день перед ним и смену после него в поликлинике, Антон пришёл домой, завёл будильник, чтобы не опоздать в военкомат, лёг подремать пару часов, и, естественно, проспал. Проснувшись и обнаружив, что уже ночь, почертыхался, попил чаю и лёг досыпать.
На следующий день закрутился с делами, потом его увёз куда-то Мишка, потом он забыл про военкомат напрочь, и вспомнил, когда нашёл в почтовом ящике очередную повестку.
Пришёл в военкомат. Ему велели подождать. Сказали, что с ним, как со злостным неявщиком, хочет поговорить сам военком.
В коридоре Антон увидел крупную фигуру Печкина Володи, хирурга, мужа ортопеда, работавшей с Антоном в детской поликлинике.
— Привет!
— Привет. Ты тоже злостный нарушитель военной дисциплины?
— Тоже. Прошлый раз в больнице дежурил, не смог прийти. Сегодня тоже после дежурства. Спать хочу, голова дубовая, ничего не соображает, — пожаловался Печкин.
Антон всегда поражался тому, сколько Владимир Николаевич дежурит: в больнице, на скорой. в травмпункте.... По двое, а то и трое суток подряд он пропадал на работе и, переночевав дома, опять после основной работы оставался на дежурство. Четверо-пятеро суток в неделю его не было дома. Как у человека сил хватает?
— Жить-то надо! — смеялся Владимир Николаевич. — Телевизор надо купить? Холодильник надо? Мебель надо?
— Как ты в поликлинике после таких дежурств сидишь?
— Да как... Отбываю. Как платят, так и работаю.
Наконец, врачей позвали к военкому.
— Ну что, злостные нарушители-прогульщики, почему по повесткам не являетесь? — улыбаясь, спросил полковник.
— Мы не злостные, — оправдался Антон.
— По второму разу не приходите.
— Мы не умышленно. Первый раз я на дежурстве был, в военкомат пришёл на следующий день. А ваш лейтенант расшумелся, ножками на меня затопал... Как на ефрейтора.
— Служба у него такая, дисциплину поддерживать. Могли бы и поменяться дежурствами.
— Если дежурства четыре раза в неделю, особо не разменяешься, — грустно улыбнулся Печкин.
— А второй раз? — не обратил внимания на замечание Печкина полковник.
— Пришёл с дежурства и проспал.
— И это говорит взрослый человек! Проспал он, — покачал головой полковник.
— Когда живёшь на работе, а домой приходишь изредка, вроде как вместо праздников, это уже не детсад, это скучная взрослая жизнь без выходных и отсыпных, — снова вставил своё мнение Печкин.
— А вы, почему не приходите, — военком посмотрел в повестку и добавил, — Владимир Николаевич.
— Тоже был на дежурстве. И сейчас с дежурства. А завтра с утра опять на работу. И надо быть внимательным, и надо ставить правильные диагнозы и назначать правильное лечение. А ваш какой-нибудь друг, недовольный, что я ему неласково геморрой посмотрел, завтра придёт к вам, и будет жаловаться на изверга-врача... А тот врач, вместо того, чтобы отсыпаться, стоял перед военкомом и слушал нахлобучку за то, что не прибежал сломя голову в канцелярию для наклейки в военный билет очередной сверхважной и сверхсрочной бумажки!
— Приходите к нам в армию работать. У нас всё по распорядку: и дежурства, и отдых, — посуровел полковник, недовольный, что с ним разговаривают так вольно.
— Лучше вы к нам. В армию меня с детства не тянет.
— Конечно, — военком вышел из-за стола на середину кабинета, — вы дело делаете, а мы ерундой занимаемся. Умный вы больно, молодой человек, как я погляжу. А умничать не надо. У вас своя работа, у нас своя. И не надо указывать, — военком подошёл к Печкину, — как нам работать.
— Я не указываю. Только велика срочность, вклеить бумажку в военный билет и проверить, не разошёлся ли я с женой. Это, конечно, здорово влияет на боеспособность армии. А мне бы, для боеспособности, отоспаться сейчас.
— Отоспаться вам не помешало бы, — скептически согласился военком, — это точно. Или проспаться. Приходите в военкомат с великого похмелья, да ещё и права качаете! Или на дежурстве проспиртовались? — ехидно спросил военком.
Пропитавшийся йодно-спиртовыми запахами, с воспалёнными от постоянного недосыпания глазами, доктор произвёл на полковника впечатление похмельного.
— Вы думаете, что я выпимши? — возмутился Печкин. — Да я забыл, когда последний раз пил! У меня все праздники — дежурные, потому что за них в двойном размере платят! Да я руки спиртом мою чаще, чем вы водой!
Разгорелась самая настоящая перебранка.
— Хватит! — остановился, наконец, военком. — Не хотел вас наказывать, но... Для начала уплатите штраф через сберкассу за неявку, а если ещё раз проигнорируете повестку — передам дело в суд! А с похмелья вы или с дежурства — пусть ваш главврач разбирается! Можете быть свободными!
— Пьяный! — возмущался Печкин в коридоре. — Да подежурил бы он по трое суток подряд два раза в неделю...
— Пойми ты, — успокаивал коллегу Антон, — с военными спорить бессмысленно! Я, пока служил в армии, понял, что по уставу солдату положена простая рефлекторная дуга: уши-ноги, глаза-руки, без замыкания на кору головного мозга. Думать в армии вредно — с ума сойдёшь. Устав что требует? Получил приказ — стреляй. А если неправильно пристрелил — можешь подать рапорт по инстанции. А первая инстанция — тот начальник, который приказал стрелять.
Через неделю главврач собрал человек десять военкомовских «нарушителей».
— Думаете, мне делать больше нечего, кроме как вас ругать за всю эту... — главный покрутил рукой в воздухе, подбирая слово, — военкомовскую дребедень?
Печкин опять начал качать права, но главврач остановил его:
— А вы помолчали бы. Много разговариваете. Мы ещё насчёт ваших разговоров побеседуем!
— Чего это он? — тихонько спросил Антон у соседа-хирурга. — Вроде как старые дела?
— Старые. Печкин одно время больничными приторговывал. Попался. Разбирали на собрании. Ему надо было сделать скорбную физиономию и покаяться, что чёрт попутал, а он ляпнул, что начальники себе на взятках машины делают, а другим жить не дают! Разве начальству такими словами можно в глаза тыкать? И в обиходе продолжил те же разговоры. А главному донесли. Ох и договорится Печкин!

 =16=

В поликлинику, наконец, назначили заведующую.
Главврач на очередной планёрке представил поджарую, модно одетую, улыбчивую с привлекательным лицом женщину лет сорока пяти, и сообщил, что Валентина Николаевна Палкина назначена руководить поликлиникой. До этого коллега работала заведующей отделением в Саратове, работу хорошо знает из практического опыта.
Заведующая всем понравилась: общительная, весёлая, жизнерадостная. Но общительность и жизнерадостность не помешали ей разом сместить и разжаловать в рядовые врачи всех заведующих отделениями. Не потому ли, что две из них претендовали на заведование поликлиникой?
Заведовать отделениями Палкина поставила двух молодых педиатров из поликлиники и опытного врача со стороны. Таким образом, новая руководительница одним махом убрала оппозицию и приобрела преданных сподвижников в лице вознесённых ею во власть молодых врачей.

 =17=

Приближалось седьмое ноября, день Великой Октябрьской Социалистической революции.
Медики трясли своих знакомых торгашей и блатных начальников, выклянчивая и выжимая из них что-нибудь к праздничным столам.
Антона пустые прилавки магазинов не расстраивали: застолья он не организовывал, да и в гости его никто не пригласил.
На работу позвонила Светка:
— Я седьмого дежурю в торге, у директора на телефоне. Приходи, подежурим вместе.
Антона от слова «дежурить» аж передёрнуло. Коротать время в учреждении, хоть и в директорском кабинете, его не прельщало, но он всё же пообещал Светке приехать «не на всю ночь».
В праздничный вечер Антон вошёл в здание торга. Отыскал кабинет директора, толкнул дверь.
Светка полулежала в директорском кресле, вольно закинув стройные, обтянутые тонкими колготками телесного цвета, ножки на угол директорского стола, курила и весело болтала с кем-то по телефону.
— Проходи, раздевайся, — махнула между делом Антону и продолжила разговор.
Антон бросил пальто на кресло, сел в угол дивана, огляделся. Всё, как положено у большого начальника: массивный стол под бильярдным зелёным сукном, застеклённый шкаф с хрустальными рюмками, пачка незаполненных почётных грамот на полке, в «иконном» углу составлены копьями бархатные красные знамёна с золотой бахромой и выглядывающим из складок дедушкой Лениным, на стенах развешены вымпелы ударников коммунистического труда.
— Ты куда пропал? — закончив телефонную болтовню, Светка подошла к Антону, обняла его сзади, приластилась, как кошка. — Не звонишь... Я по тебе соскучилась…
Её ладошка забралась Антону под рубашку. Антон взглянул на дверь. Светка заметила его взгляд.
— Кроме слесарей и шофёра здесь никого нет. А чтобы они сюда пришли, им надо раз десять звонить. Так что мы с тобой можем смело заняться чем-нибудь интересным.
Светка плюхнулась в мягкую кожаную глубину дивана, заложила нога на ногу и приглашающе поддёрнула юбку выше некуда, обнажив аппетитные бёдрышки до самого их начала.
— У тебя пожевать что-нибудь есть? — спросил Антон, помешав развитию интимного «процесса». Он чувствовал в Светке какую-то фальшь и не мог заняться с ней любовью с разбегу. Тем более, в кабинете её шефа, где она «работала секретаршей». Взгляд Антона скользнул по кожаному дивану. Не на нём ли, таком удобном, она зарабатывала должность профсоюзного лидера торга?
— Есть, конечно. Праздник же! — беззаботно ответила Светка.
Подчёркнуто завлекательно покачивая бёдрами в обтягивающем платье, соблазнительно оглядываясь через плечо на Антона, она подошла к шкафу, жестом фокусника вытащила бутылку шампанского, протанцевала с ней к столу. Затем достала апельсины, шоколад и кучу другого дефицита.
— Тащи на стол!
Накрыли стол. Антон раскупорил шампанское, разлил по фужерам.
— Ну, с праздником тебя! — Светка поцеловала Антона в губы.
Поцелуй показался Антону дежурным, без огня. Холодные, безвкусные, безответные губы.
Выпили.
Антон принялся уминать копчёную колбасу, бутерброды с икрой, шпроты.
— А я тебе кое-что припасла! — Светка с заговорщицким видом вылезла из кресла, открыла шкаф и достала несколько пакетов и коробку. — Я заведующей складом путёвочку на море льготную организовала, а она, зная, что у меня есть молодой мужчина, которого надо приодеть, позволила мне покопаться у неё на складе.
Светка разворачивала пакеты.
— Нормальный мохеровый шарф. А то ходишь в допотопном, шерстяном. Рубашка румынская. Зимние ботинки. Всё по дешёвке. В общем, с тебя полторы сотни.
Денег у Антона не было ни с собой, ни вообще. Полторы сотни — сумма приличная. Больше месячной зарплаты. Опять придётся занимать. Дефицитного барахла здесь — по магазинам за год не найти! Надо брать, ясно.
— Деньги позже принесу, сейчас с собой нету.
— Что за мужчина мне попался? Сотни в кармане нет! — всплеснула руками Светка. — Шучу, шучу. Мне с тобой хорошо...
Но в шутливом тоне Антон уловил оттенок снисходительности, рождённый его финансовой несостоятельностью. Он не первый раз уже замечал, что в Светке проскальзывало пренебрежение к его безденежью. Она ведь привыкла к богатеньким ухажёрам.
— Я тебя, когда первый раз увидела, подумала: классный мужик! Поразвлекусь, думала, а потом женю на нашей девочке поприличнее. У нас, знаешь, какие девочки есть? Пальчики оближешь! Хочешь, женю на конфетке?
Светка испытывающее поглядела на Антона, и, словно заторопившись, пресекла возможность положительного ответа:
— Фиг тебе! Самой нужен! Никому я тебя не отдам. Решено! Ты — мой!
Светка прижалась к Антону и тепло задышала ему в шею.
«А как же муж?» — подумал Антон.
— Разведусь с мужем, — словно угадала его мысли Светка. — Всё уговаривает начать жизнь сначала... А сам гуляет!
«А чем твоя жизнь от его отличается?» — подумал Антон.
— Однажды приполз: «Светочка, организуй, чтоб в кожвендиспансере пролечили, а на учёт не ставили...». Триппер подхватил!
Антону стало неприятно от таких «семейных» подробностей.
Светка задумалась.
— Насяду на директора, выбью трёхкомнатную квартиру... Хочешь, позвоню главному хирургу, чтобы он перевёл тебя в стационар? Что ты в поликлинике прозябаешь? Позвонить? — Светка взялась за телефон.
— Ты с ним так хорошо знакома, что можешь звонить по праздникам домой?
— Хо-хо! Да ещё как! Раньше отдыхали вместе. Путёвочку я ему на море организовывала... пару раз. Раньше он был — ого-го! Это сейчас немного постарел.
Антон хмыкнул и представил, как главный отдыхал в Светкиной компании. А потом представил, как он вместе со Светкой под ручку встречаются на каком-нибудь фуршете, и главный, оглядев Светку знающим взглядом, свойски похлопывает её по знакомому им обоим месту.
— Ты знаешь, Свет, я не хочу тебя обманывать... — Антон пытался подобрать слова помягче. Он почувствовал, что оттягивать разговор на потом нет смысла. Светка пошла ва-банк, и если он сейчас её обнадёжит, потом разрыв будет мучительным. А то, что серьёзного у них не получится, Антон знал наверняка. — У нас, похоже, ничего совместного не получится.
— Как... не получится? — Светка ошарашено смотрела на Антона. — Нам же хорошо вместе!
— Понимаешь... Одно дело хорошо вместе отдыхать, а другое — вместе жить. И трёхкомнатная квартира для семейной жизни — не самое главное.
— А что же главное? — вдруг разозлилась Светка.
— Чистые, откровенные отношения. Чтобы за душой ничего не было, — вспомнил Антон Светкин день рождения.
— Чистые отношения? — в Светкином голосе проскользнули базарные нотки. — Чистоты ему захотелось! Девочек непорочных! Я, видите ли, недостаточно чиста для него стала!
— Да не про то разговор! — попытался остановить Светку Антон.
— Все вы про то! А когда муж гуляет направо и налево, да жену триппером награждает — это тоже не про то? А как мне можно было в люди выбиться по-другому? Или лучше всю жизнь ходить в «чистых» секретаршах? Таких не держат! Я бы так всю жизнь гнилой картошкой и проторговала, чистая...
— Ну при чём здесь это! — всплеснул руками Антон. Ему стало неприятно от мути, поднятой Светкой со дна её жизни.
— При том! Чистоты ему захотелось!
— Да успокойся ты! Просто я хочу сказать, что надо жить без обмана.
— Жизни без обмана не бывает. Если ты не обманешь — тебя обманут.
— Ну, знаешь! — Антона разозлила эта торгашеская теория. — Всю жизнь обманывать? Обманывать начальника, обманывать мужа, обманывать любовника...
— Ты что докопался со своим обманом! — возмутилась Светка. — То, что у меня было с моим мужем и... — Светка запнулась, — помимо него — тебя не касается. Зато сейчас я сама себе хозяйка. Всё что хочу — достану и организую. А что было — не отказываюсь, было.
— Счастья не достанешь ни на каком складе, и не организуешь по знакомству. А что было... Слишком много было, — сорвалось у Антона с языка, и он пожалел о сказанном.
— Вон ты как заговорил, — обиженно протянула Светка. — Ну что ж, правильно. Ты со своей колокольни смотришь на жизнь, с мужской. А кто меня к той жизни, к грязной, всё время в спину подталкивал? Вы, мужики! Вам же всем меня хочется!
Влюбилась я по уши, восемнадцати не было. Он — старше меня. Наобещал с три короба, поигрался и бросил. Хожу по городу сама не своя, в глазах туман... А тут офицерик новоиспечённый. Стройный, уверенный. Сияет весь, как сапоги на параде. «Почему такая красавица грустит?» Срочно расписались по офицерской справке. Не охота ему, видите ли, в тьмутаракань без женщины ехать... Оскорбился, что не его ночь первой была... Швырялся мной, как... Потом опыта набрался... По пьяни разоткровенничался, ничего хорошего, говорит в первой ночи нет... Ребёнок родился... Жизнь то в общаге, то в казарме. Солдаты глазами так и раздевают — не дай Бог, ночью в тёмном уголочке встретят! Денег вечно не хватает. Здесь, в торге, случайно приняли секретаршей. Смотрел на меня директор, смотрел, а потом обнял так по отечески, и говорит: «Если хочешь хорошо жить, Светлячок, надо жить не с кем хочешь, а с кем надо». И стала я жить с кем надо. Со старыми, жирными, пьяными, вонючими, похотливыми свиньями. Зато теперь что хочу, то и имею.
— И не имеешь того, кого хочешь, — пробормотал еле слышно Антон, но Светка поняла его.
— Антон, мне без тебя плохо, я без тебя не могу!
Губы у Светки задрожали, она начала их покусывать, правда, не очень естественно.
«Ну вот, в спектакле наступает драматическая развязка с изображением обмороков и падением на мягкие диваны и в кресла», — подумал Антон.
Он вспомнил, как Мишка рассказывал о подобной сцене со Светкой.
— Антон, не бросай меня. Давай попробуем ещё раз, у нас всё получится!
— Свет, ты ведь меня обманывала, — Антон опять вспомнил её день рождения.
— Ну... Это было в самом начале. Я тогда не знала, что влюблюсь в тебя. Понимаешь, была деловая встреча, ну и...
Для Антона Светкино откровение оказалось ударом. Он тут о мелком вранье распинается, а ему про крупное спаньё сообщают!
— Эх, Света, а я ведь про это ничего не знал! Нет, ничего у нас с тобой не получится. Давай расстанемся по-доброму.
Светка всё поняла. Так дёшево попасться! Словами здесь дела не поправишь. Она встала, поблуждала взглядом по кабинету. Приложила руку к сердцу. Из глаз покатились слёзы.
— Ой, мне плохо! Воды!
Антон тоже встал. Дать ей стакан с водой? Бросит на пол, собирай потом осколки. Нет уж... Сейчас изобразит обморок... Лучше подхватить её на руки. Женщин с пола подбирать неэстетично.
Светка закатила глаза и, прицелившись, завинтившись на пол-оборота, упала без чувств на руки Антона. К чему он был вполне готов.
Антон подхватил Светку как большую куклу, развернулся по инерции и сложил на диван, почти не задерживая на руках. Сел рядом, испытующе глядя ей в лицо.
У людей спящих и бессознательных глаза закрыты безвольно, веки неподвижны. У Светки веки подрагивали. Антон улыбнулся. Ну, актриса! Но — актриса без выдумки. Сценарий тот же, что и при расставании с Мишкой. Только водой я тебя поливать не буду...
Антон не удержался и беззвучно рассмеялся.
— Ладно тебе, Свет. Я же врач всё-таки. Обморок от игры отличить могу.
Несмотря на неблагодарность публики, Светка решила доиграть роль до конца. Полежала некоторое время, и, почувствовав, что Антон не собирается «возвращать ей жизнь», решила вернуться сама. Открыла глаза, сделала удивлённый взгляд:
— Где я?
— Да ладно, Свет. Я не враг тебе и, как говорят в старых добрых романах, давай останемся друзьями. Не ради выгоды, просто так. Захочешь отдохнуть — могу составить компанию.
— Какая ты компания, — спокойно ответила Светка. Села, поправила платье и причёску. — Ни машины, ни дачи, ни денег. Один... — она запнулась, — одно здоровье.
— Это тоже немаловажный аргумент. Многие из моих соперников за это отдали бы и деньги, и дачи, и машины.
— В этом ты прав. — Светка вздохнула. — Ладно, — она перешла на деловой тон. — Ты меня пока не бросай. Нехорошо как-то, что меня бросили. Немного повстречаемся, я тебя потом сама брошу. Не обидишься?
— Ради хорошего человека перетерплю.
— Мужу предложили ехать на Сахалин. Зарплата двойная. Попробуем начать семейную жизнь сначала. А с тобой... Я подумала — не смогу я жить на твою зарплату. Сто двадцать рублей в месяц — разве это деньги? Так... Пару раз в ресторан сходить. А я привыкла к широкой жизни!
Светка мечтательно сощурилась.
— Ну, давай допьём шампанское, пожелаем друг другу удачи и разбежимся по хорошему.
Светка по-детски шмыгнула носом, убрала платочком остатки слёз.
Сели напротив друг друга. Антон разлил шампанское по бокалам.
— Ну, удачи тебе, Антон. Я зла на тебя не держу. Меня в жизни не так кидали. Мордой об стену, а потом разбитым лицом в грязь...
Светка задумалась.
— И тебе удачи, — искренне сказал Антон. — Мне с тобой было хорошо.
Выпили. Пожевали шоколадку. Помолчали.
Всё-таки в расставании, когда каждый считает, что расстаётся во-время, есть своя прелесть.
— Дай тебе Бог хорошую жену.
Светка вздохнула, встала, сделала из газеты большой кулёк, ссыпала в него конфеты, шоколад, положила неоткрытые консервы.
— На. Дома полакомишься. Иди. Нечего душу травить. Уходить надо быстро.
Антон оделся. Светка сунула ему в руки кулёк с лакомствами, махнула рукой на подарки:
— Это тоже забирай. Деньги занесёшь.
Чмокнула Антона в щёку, тут же стёрла помаду, подала свёртки и подпихнула к двери.
Антон вышел в коридор, чувствуя себя уже посторонним. Пакеты выскальзывали из рук. Он сложил всё на подоконник и стал собирать подарки удобнее.
— А-а-лё! — услышал он Светкин мурлыкающий голос. Она разговаривала с кем-то по телефону. — Давненько с тобой не виделись... Чем занимаешься? А я в одиночестве скучаю...

 =18=

В поликлинике Антона ошарашили новостью: Владимир Николаевич Печкин под следствием; скорее всего, его будут судить.
— За что?! — поразился Антон. Печкин был работягой, пахал как конь на трёх работах. Напортачил? Вроде неглупый врач, в хирургии разбирается. Да за врачебные ошибки и не судят!
Оказывается, погорел на старом. Настолько неприкрыто торговал больничными листами, что рабочие завода, который обслуживала его поликлиника, разговаривали между собой:
— Что-то я притомился. Пойду к Печкину, куплю больничный.
Один из постоянных «клиентов» брал больничные, чтобы в рабочее время, когда народа нет дома, «чистить» квартиры. Расплачивался с Печкиным добытыми деньгами, иногда подбрасывал золотишко.
Домушник засыпался дёшево. Имел глупость надеть ворованную дублёнку. Бывают же чудеса: хозяин дублёнки встретил его на улице и признал свою вещь — дублёнки в те времена были дефицитными, приметными. Проследил вора до квартиры, вызвал милицию. Домушника повязали, он тут же заложил Печкина, того замели за соучастие.
Если бы Печкин не трепался раньше о взяточничестве начальства, «коллектив» взял бы его на поруки, навешали бы Печкину выговоров, тем дело и закончилось бы. Но... На волне борьбы со взяточничеством, поднятой в то время, разговоры о мздоимстве начальства начальство Печкину не простило. Его принесли в жертву. А не плюй против ветра! То есть, против начальства.
Наталья Васильевна, жена Печкина, ходила серая, словно тяжелобольная. Было от чего посереть и заболеть — мужу грозило пять-шесть лет заключения.
Суд готовился показательный. От больницы назначили общественного обвинителя. Коллектив в лице администрации топил своего члена. Впрочем, в помоях, приготовленных самим же утопающим.
Печкину дали максимум — шесть лет.
Шесть лет в лагерях!
Антон вспомнил два года службы в армии. Нелёгкие, потерянные для жизни годы. А у Печкина — шесть лет лагеря!
Коллеги сторонились Натальи Васильевны. Все сомневались: как себя вести? Наталья Васильевна человек неплохой, но муж осуждён за торговлю больничными и пособничество вору! Такого за историю городской медицины ещё не было.
Мучительно долгие вечера душили Наталью Васильевну.
Как объяснить дочери, что за «длительная командировка» у папы? А объяснить надо. Рано или поздно на улице ей крикнут: «А у тебя отец в тюрьме!»
Одиночество.
Навалившееся свинцовой тяжестью одиночество.
Друзья-приятели, раньше хороводившиеся шумными компаниями по праздникам и выходным у Печкиных, вдруг исчезли.
Праздники превратились в жертвоприношения себя одиночеству.
А впереди шесть бесконечных лет!
Надеяться на амнистию? Будет ли... Если и будет, в нашем государстве вора-рецидивиста отпустят скорее, чем споткнувшегося врача.
Шесть лет одиночества!
А может бросить его? Начать жизнь сначала?
Как ты можешь! Ведь он и ради тебя... Жди. Да и кому ты нужна, кроме него...
В старенькой двухкомнатной «хрущёвке» всё как будто ждало этого неподходящего момента — и дождалось: отвинтился шуруп и упала вешалка, труба продырявилась, стекло в форточке лопнуло и выпало, пришлось заложить картонкой. Вещи словно взбесились: теряются, ломаются, перестают работать. Вещи и те против неё!
На работе, едва к кому подойдёшь, разговоры умолкают, на лицах натянутые улыбки, глаза в сторону. Идёшь мимо — наблюдают искоса, шушукаются за спиной.
Антон будто наблюдал действо на театральной сцене, где коллеги играли спектакль, оглядываясь друг на друга и примеряясь к тому, как другие поступят, что скажут и насколько близко подойдут к главной «героине».
Антон видел, как в недавнем прошлом чуть ли не лучшая подруга Натальи Васильевны вдруг начала сторониться её, чувствуя себя очень неловко в присутствии бывшей подруги и мучаясь вопросом, как себя вести с Печкиной. Продолжить дружеские отношения? А вдруг коллектив осудит?
Грустно.
— Как там Наталья Васильевна? — спрашивал Антон у медсестры, когда поток больных на приёме заканчивался.
— Серая ходит, — отвечала нейтрально медсестра.
— Есть от чего посереть, — смягчал почву Антон. — Понемногу мы все больничные выписываем «налево»: то другу, то знакомому. А помногу — нехорошо. Но если подумать, они, — Антон ткнул пальцем вверх, — вынуждают нас добывать средства к существованию. На нашу зарплату и премию в виде куска мыла или носков к празднику за свои же деньги жизнью доволен не будешь. Система подтолкнула врача к добыванию денег «нетрадиционным» способом, а едва он споткнулся, сама же его и утопила.
Подброшенная Антоном идея, что Владимир Николаевич — жертва системы, растопила лёд в отношениях коллег к Наталье Васильевне сначала в их хирургическом крыле, а затем и в поликлинике.
— Самое тяжёлое, — делилась мыслями с Антоном Печкина, почувствовав в нём участие, — одиночество. Все знакомые вдруг пропали, все друзья стали такими занятыми! По мелочи что помочь — не дозовёшься. А раньше выпить на дармовщинку — так и роились! Выходного не было, чтоб кто-нибудь не приходил. Куда все делись? А по вечерам... Уложишь дочь спать — и хоть вешайся.
Что такое одиночество, Антон знал. Сам жил волком-одиночкой. Чем и тяготился. Он вёл спортивный образ жизни, не пил, не курил, не рассказывал матерных анекдотов. Антон часто ощущал, что он, непьющий, в компаниях поголовно выпивающих — белая ворона, бельмо в глазу.
А дома пустая комната и никто не ждёт. Да и дома, собственно, нет. Так, угол в общаге, откуда тебя в любой момент могут выкинуть.
Одиночество — это тяжело. Чтобы не завыть с тоски, не думать об одиночестве, надо быть постоянно занятым.
Придя с работы, Антон готовил обед, ел, немного дремал. Отдохнув, садился читать медицинскую литературу. Медицинские книги притягивали его как наркотики. Если на работе он сталкивался с незнакомым вопросом, дома перекапывал массу книг и журналов,  докапываясь до истины.
После двух-трёхчасового чтения шёл час занятий с гантелями и гирями. Затем снова чтение и «урок» немецкого языка. Потом пробежка по улице, душ, домашние дела, ужин. Чтобы валяться на кровати и мучиться одиночеством, времени не оставалось.
Но иногда одиночество всё же одолевало. Антон выскакивал на улицу, садился в автобус, пересаживался на другой, на третий, ехал в дальний конец города, возвращался в центр, шёл пешком по улицам, завидуя молодым парам и компаниям.
Идти в кино? Брать один билет, проходить по всему залу в одиночку к своему одиночному месту... Половина зала видит, что ты пришёл в кино один! Иногда Антон всё же ходил в кино, но брал два билета, делал вид, что идёт на фильм с кем-то, а этот «кто-то» не пришёл. Глупо!
Как-то вечером, возвращаясь по улице из очередного побега от одиночества, Антон услышал возмущённый девичий голос:
— Да отцепись ты! Отстань! Убери руки! Пусти, сказала!
В сумерках пустой улицы две молодые девушки пытались отбиться от двух парней. «Крепыш» и «Тощий», обозначил парней Антон. На майке крепыша через трафарет вручную написано: «Кто сильней — тот и прав».
Антон подошёл к молодым, стал перед девушками спиной к парням, спросил:
— Может проводить? Чтобы никто не приставал.
— Проводите, пожалуйста. Надоели, — обиженно согласились девушки.
Девушки пошли вперёд, Антон чуть сзади.
— Эй, чувак, — окликнул крепыш Антона, — вали отсюда. Это наши девки!
И через небольшую паузу угрожающе:
— А то схлопочешь!
Антон остановился, повернулся к парням:
— Ребята, давайте не будем ссориться. — Он попытался выйти с миром из обостряющейся ситуации. — Если девушки хотят идти с вами, я не возражаю. Девушки, вы с ними или со мной?
— С вами! — весело отозвались девушки.
— Извините, ребята... — развёл руками Антон и пошёл вслед за девушками.
— Эй, чувак, подожди-ка, — угрожающе окликнул Антона тощий и почти дословно повторил слова своего приятеля: — Девки наши, мотай отсюда, а то схлопочешь!
Как крысята из мультика про кота Леопольда, усмехнулся Антон и оглянулся. Противники отставать не собирались. Более того, они, похоже, начали маневрировать, готовясь к нападению: слегка ссутулившись, пружинящими шагами по обочинам тротуара охватывали Антона с флангов. Кулаки у обоих были сжаты.
Стычки не избежать, понял Антон. Подумав, что лучший способ обороны это нападение, ударом левой в челюсть сшиб тощего с ног. Затем, метнувшись к крепышу, нанёс ему удар правой. Крепыш мотнул головой, удержался на ногах, и в стойке ждал повторного нападения.
Тощий, упав на зад, некоторое время сидел неподвижно, видимо, слегка оглушённый, затем помотал головой и возмутился:
— Ты так, да? Ах ты, сука! Ты так, да? Кровью умою! Сука! Урою!
«Тощий — болтун, — оценил ситуацию Антон. — Крепыш удар держит, на рожон не лезет, соображает. Здесь я могу оказаться «не прав», — вспомнил он надпись на спине у крепыша.
Девушки стояли поодаль, наблюдали за происходящим.
Антон решил попытаться достойно ретироваться, дойти до остановки и предложить девушкам сесть в автобус. Повернулся и, наблюдая за противниками боковым зрением, пошёл к девушкам.
— Вы настоящий джентльмен! — защебетали девушки наперебой. — Как вас зовут? Вы чем занимаетесь? Вы спортсмен?
— Да так... — мыкнул Антон, искоса наблюдая за парнями. Те шли следом.
— Ну, я тебя урою! — грозил тощий. — Кровью умоешься!
Противники почему-то активных действий не предпринимали.
«Как загонщики, — подумал Антон. — Только куда они меня гонят?»
— Вообще-то у вас могут быть крупные неприятности, — вдруг серьёзно сообщила одна из девушек. — Вон там милицейский воронок, вам лучше к нему.
Антон посмотрел в указанном направлении. До воронка пара кварталов. Наверняка, противники его не отпустят. Бежать с криками «Караул!»
Метрах в ста навстречу Антону по тротуару неторопливо шли два парня, вели под руки двух девушек. По возрасту — старше противников Антона.
Спутницы Антона почему-то перешли на другую сторону тротуара. Антон последовал за ними. Девушки вернулись на прежнюю сторону. Антон тоже.
«Они что, пытаются от меня отделаться?» — удивился Антон.
Его загонщики вели себя странно. Гримасничали, молча жестикулировали, изображали «бой с тенью».
Ничего не понимая, Антон в очередной раз подрулил за лавирующими девушками.
Четверо молодых, держа друг друга под ручки, приближались к Антону.
Антон оглянулся на «загонщиков». Тощий, с победно-злорадным выражением на лице, боксировал с тенью. Антон повернул голову вперёд. Четвёрка уже поравнялась с ним.
Крайний парень, не отпуская левой рукой своей дамы, правой врезал Антону в переносицу. Антон почувствовал, как в его лице что-то противно хряснуло, и упал. Такой подлости он даже от противников не ожидал.
— Говорил, урою! — торжествующе взревел тощий. — Кровью захлебнёшься! Потроха по кустам развешаю!
Подскочив к лежащему Антону, парни вчетвером принялись молотить его ногами. Антон сжался калачиком, заблокировал лицо руками.
— Хватит! Убьёте ведь! — кричала одна из девушек, которую Антон «спасал от хулиганов». — Ну хватит же! Прекрати, Гнус! Чтоб я с тобой ещё куда пошла!
«Пенёк! Они же все свои! — обругал себя Антон, под ударами поворачиваясь на колени. — Спасал... потаскушек... от их же козлов! Они сейчас все вместе и пойдут... обсуждать, как какой-то мужичок лохонулся...»
Антон вскочил на ноги, на взлёте ударил одного из обидчиков кулаком в шею, тот упал. Прыгнув через куст, выскочил на проезжую часть. Легковушка, заскрежетав тормозами, вильнула мимо.
— Жить надоело? — гаркнул из окна водитель.
«Очень даже наоборот», — подумал Антон, выбегая на середину дороги.
— Стой, сука! — кричал тощий. — Я те красные сопли до колен распущу!
Четвёрка кинулась за Антоном.
«А вот насчёт побегать вы мне, ребята, не чета», — усмехнулся Антон, держа преследователей на нужной дистанции и взмахами руки пытаясь остановить проезжающие мимо машины. Водители, наблюдая, как кто-то за кем-то гонится, не хотели ввязываться в непонятную ситуацию и проезжали мимо.
— Стой, сука! — горланил тощий, в азарте погони оторвавшись от своих приятелей.
«А ты, парень, глуп», — подумал Антон, обратив внимание, что тощий далеко обогнал своих приятелей. Антон слегка сбавил темп, давая возможность противнику приблизиться.
— Достану я тебя, достану, — чуть ли не в спину Антона воодушевлённо задышал тощий. — Щас я тебя по асфальту буду размазывать!
Антон резко повернулся и прыгнул навстречу тощему. Тот оторопел и остановился, в недоумении расставив в стороны руки и ноги.
«Прекрасная балетная позиция, — подумал Антон и с разбегу, как футболист при выполнении штрафного удара, врезал ногой тощему в пах. — Как жестоко!» — немного поругал он себя.
— Ы-х-х-хы... — сдавленно захрипел тощий, схватился за промежность руками, упал на колени, согнулся и стукнулся лбом об асфальт. От шоковой боли у него не было сил даже кричать.
«Сволочат плодить не будешь!» — удовлетворённо подумал Антон. И щедрым ударом ногой в голову заставил противника распластаться по асфальту.  И легко, как на тренировке, побежал вперёд.
Остальные преследователи, подхватив тощего под руки, поволокли его, не отпускавшего ноги вниз, с проезжей части на тротуар.
«Лишь бы машину не поймали», — подумал Антон, прибавляя ходу и меряя расстояние до ближайшего переулка, где можно было бы соскочить с освещённой улицы в темноту.
— Подвезти? — услышал Антон чуть ли не под ухом.
Рядом ехал «Жигуль» и молодой водитель с интересом разглядывал бегущего по улице Антона.
Антон оглянулся. Приятели тощего, бросив скрючившегося страдальца на газоне, бежали следом за Антоном.
— Да, наверное, пора, — согласился Антон.
Задняя дверца машины на ходу открылась, и Антон плюхнулся на сиденье. Не дожидаясь, пока дверь закроется, водитель дал газу.
— Немного наблюдали ваши гонки, — женщина, сидевшая на заднем сиденье с любопытством оглядывала Антона. — У вас кровь на носу.
Антон махнул рукой, ерунда, мол. Достал носовой платок, утёрся. Почувствовал противный хруст в переносице. Нос сломали, сволочи!
— Красиво бежали!
Антон взглянул на женщину: шутит?
— Правда. Легко и... мощно.
— Я в этом деле, — Антон указал пальцем на нос, оправдывая своё бегство, — даже на любителя не тяну.
— Ну почему же, вы их обыграли тактически и одного положили на асфальт очень даже квалифицированно. Мы получили эстетическое удовлетворение.
— Ой, дурак! Ой, дурак! — покачал головой Антон.
— Кто? — спросила женщина, явно догадываясь, о ком речь.
— Я дурак. Девушек решил спасти от хулиганов.
Антон недоумённо покрутил головой.
— И схлопотал? — спросила женщина с участием.
— Не в том дело. Тот, — Антон махнул рукой за спину, — в больницу попадёт. Здесь я удовлетворён. Неприятно, что девушки оказались... — Антон пошевелил в воздухе пальцами, пощёлкал, подбирая подходящее слово, — оказались ихними потаскушками. Вот и помоги девушкам, когда они на улице кричат: «Караул!»
— Бывает, — согласился водитель. — Куда подбросить?
— За перекрёстком высадите.
В общежитии, в умывалке перед зеркалом Антон делал холодные примочки и исследовал нос.
«Хрустит, сволочь! Перелом носа. Это плохо. Но без смещения. Это хорошо. Завтра распухнет и посинеет в пол-лица. Завтра на работу. После работы — дежурство. Неприятно.
Днём в поликлинике Антон сидел в тёмных очках. В очках же пришёл на дежурство в травмпункт.
— Ну-ка, ну-ка... — остановил его в коридоре заведующий травмпунктом, — пойдём поближе к окошку. Сними очки!
Антон снял.
— Хорош! Кто же тебя так? Впрочем, сам знаю, из-за чего у молодого мужчины могут возникнуть проблемы. Точнее — из-за кого. Из-за женщины, правильно?
Антон молчал. Зав с интересом разглядывал лицо Антона.
— Легко отделался! К нам как-то привозили мужика — ему любовница язык откусила. Вдвоём с женой привозили. Даже не скандалили. Бабы, я имею в виду. А один приходил, тому женщина нос откусила. Не помню, жена или любовница. Ты в кабинете сядь подбитым глазом к окну, чтобы видно меньше было. Нехорошо, когда врач с фингалом.

 =19=

На автобусе, присланным Мишкой со станции техобслуживания, Антон, наконец, перебрался на новую квартиру. Обзавёлся мебелью: купил раскладушку, кухонный стол с табуретами, маленький телевизор. Со стройки от какого-то знакомого Мишка своим же автобусом привёз доски. Антон соорудил шикарные книжные полки до потолка и выставил на них свою библиотеку. Пригласил Мишку с женой на новоселье.
— Светка будет? — поинтересовался Мишка. — А то жене с ней встречаться всё равно, что спичку к пороху подносить.
— Нет, не будет.
— Поругались?
— Нет. Но... не клеится.
— Наверное, после дня рождения? У неё мужики были, а тебя не позвала. Я тоже заезжал поздравить.
— Понимаешь, если бы она сказала — я бы понял. Мне что, с её мужем охота встречаться? А то втихаря.
— Они с Ленкой в торговый на заочное отделение поступили.
— Слышал.
— Говорят, ты убедил?
— Был разговор.
— Ну, коли Светки не будет, придём. Слушай, ты когда дежуришь?
— Во вторник. А что?
— Ключик оставь?
— Привести кого собираешься?
— Да познакомился недавно с одной, а встретиться негде.
— В общем-то, не жалко. — Антон замялся. — Но могут и натрясти чего-нибудь.
— Да ладно, они у меня чистые!
— Знаю. Лечил тебя уже от одной такой «чистой».
— Ну, это случайно. Один раз с кем не бывает!
— С каждой по разу... Денег на лекарства не хватит.
— Я скажу, чтобы простынку и полотенце свои взяла.

***
В субботу Мишка с Аней пришли обмывать апартаменты Антона. Подарили набор ножей и огромную библию, юбилейное издание к тысячелетию крещения Руси. И обычная библия была жутким дефицитом, а юбилейное издание...
— Откуда это чудо? — удивился Антон.
— Батюшка презентовал, — пояснила Аня.
— Ты с ним в приятельских отношениях?
— Я, как завотделом культуры в исполкоме, курирую церковь. Вот отец Анатолий и подарил.
— Ей же цены нет! — листал библию Антон. — К тысячелетию крещения Руси издана. Такие юбилеи бывают...
— Раз в тысячу лет, — засмеялся Мишка. — Вот и изучай.
Аня с женским интересом подробно обследовала квартирку. По сравнению с их трёхкомнатной, конечно, тесновато.
— Двенадцать метров? Зато кухня большая. И ванная, — нашла достоинства Аня. — Давайте я на стол накрою.
Она вытащила из сумки, принесённой с собой, бутылку вина, банку шпрот, копчёную колбасу, присовокупила это к жареной картошке Антона и принялась хлопотать у единственного в новой квартире стола.
— Мебель нужна, — встал посреди пустой комнаты Мишка. — Гарнитур купи с раскладным диваном.
— Смеёшься? Куда ставить?
— Шкафы вдоль той стены. А диван сюда.
— Ага. А через комнату бочком пролезать. Нет уж, ограничусь диваном. Место хоть останется, гантелями махать.
— Есть у меня заведующая мебельным магазином, съездим как-нибудь.
Сели за стол, открыли шампанское.
— С вселением! — поднял Мишка бокал.
— Сказал! — Аня скептически покосилась на мужа. — «С вселением...» Разве это тост?
— А чего говорить? Переехал, полки, вон какие хорошие сделал. В книжках теперь можно покопаться, а то кидал ящики из угла в угол, зарядкой занимался... Тост, как тост. Налили, обмыли — всё как положено! Живи и будь счастлив.
— Торжества момента не понимаешь! «Налили, обмыли...» Человек обрёл жильё! Свой дом! Первый в жизни — свой! Давай, Антон, чтобы тебе здесь хорошо жилось, счастливо. Чтобы в этом доме быстрей хозяйка появилась...
— Хозяек здесь появится — не отобьёшься, — хмыкнул Мишка.
— Таких не надо, надо одну. И чтоб любила. За тебя, Антон!
Выпили, пожевали деликатесы.
— Мой-то, учудил недавно, не знаю — смеяться или плакать... — задумчиво проговорила Аня.
Антон вопросительно посмотрел на гостей.
— «Волга», видел, у него какого цвета?
— Белая, как и всегда.
— Белая... — Аня усмехнулась и качнула головой. — Два раза крашеная и с чёрным отливом. Расскажи, Миш.
— Чего рассказывать... — Мишке, похоже, надоело рассказывать какую-то историю про свою машину.
— Ударился, что ль? — предположил Антон.
— Да нет...— Мишка вздохнул. — Моя «Волга», директорская, была со старым кузовом. Ничего, в общем-то, кузов. Но — там удареный, там царапнутый. В общем, без товарного вида уже. А тут на станцию новый кузов пришёл. Я и велел поставить на мою машину. И покрасил в чёрный цвет.
— Додумался! — укорила Аня.
— Наоборот, не додумался, — в который раз, видно, оправдался Мишка.
— День всего ездил! — сокрушённо покачала головой Аня.
— Какое день! До горкома и обратно только съездил.
— Помяли? — предположил Антон.
— Хуже! — махнула рукой Аня.
— Приезжаю утром в горком, ставлю машину перед крыльцом, иду по делам, — продолжил Мишка рассказ с видом, предполагающим явный несчастливый конец. — Через час возвращаюсь, сажусь за руль. Только отъехал, гаишник останавливает. Что он, думаю, мою машину не знает, что ли? Поковырялся гаишник для вида в документах... У нас в городе, говорит, вроде одна новая «Волга» чёрного цвета была, у «первого»... Подумал немного. Нет, говорит, какой-то армянин недавно покрасил свою в чёрный цвет. Так на него в этот же день грузовик наехал. Сильно наехал — пришлось кузов выбрасывать. Отдал мне документы, похлопал по капоту. Краска наша, спрашивает, или импортная? Сейчас как с краской, напряжёнка? Белая, говорю, свободно. Хорошо, говорит, что белая свободно. Ну, езжайте, говорит, да не попадите, как тот армянин.
Мишка замолчал.
— Ну и что? — пожал плечами Антон.
— Как, ну и что? — всплеснула руками Аня. — Новая чёрная «Волга» в городе только у первого секретаря горкома! А этот пентюх, — Аня дала мужу легкую затрещину, — поставил свою чёрную «Волгу» рядом с «Волгой» «первого»! Как равный! Он на что покусился? На право «папы» быть единственным и неповторимым в городе!
— Ну, никто же ничего не говорил, — пожал плечами Антон.
— А гаишник просто так байки про армян рассказывал? Что тот чёрную машину разбил?
— Может, случайно разбил.
— Ага, случайно, — буркнул Мишка. — Я ребят спрашивал. Был такой случай. И грузовик прав оказался, хотя армянин божился в обратном. В общем, отрулил я от горкома, и закоулками, чтоб без случайностей, к себе на станцию, перекрашиваться. Два дня на своём «Жигулёнке» ездил. Коли предупредили, надо слушаться. Порядок!
— Порядок, — проворчала Аня. — Не порядок, а сплошной бардак! Я, вон, культурой занялась — нигде никому ничего не надо! То ли дело у вас в медицине!
— В медицине порядок?! — взвился Антон. — Нашла порядочное место! Да у нас бардака больше, чем у вас! Взять меня. Детский травматолог, один на весь город. Детская травма — не взрослая травма. Детской травмы врачи боятся. А у нас что получается? Вечером несут детишек в травмпункт, а там дежуранты — и хирурги, и урологи, и стоматологи... Подрабатывают. Утром родители несут детей ко мне. В травмпункте сказали — ушиб, велели компрессы делать и разрабатывать, а у ребёнка на самом деле перелом, надо гипсовать. Просмотров — тьма!
— Может, нужен детский травмпункт? — спросила Аня.
— Детского травмпункта городу по штатам не положено. А вот человека три ортопедов-травматологов — надо бы.
— Пусть дают!
— Простая ты какая! — Антон вздохнул с сожалением. — А на базе нашей поликлиники можно было бы организовать травматологическое отделение с работой врачей в две смены. Ведь многих детей с травмами вечерами ведут в травмпункт, а там дежурные стоматологи с урологами лечат от ушибов то, что надо гипсовать.
— Антон, напиши свои соображения по этому поводу в форме доклада, приведи примеры, факты, обоснуй предложения, — загорелась Аня. — Я хорошо знаю второго секретаря горкома, который курирует городское здравоохранение. Сведу вас, ты ему всё доложишь. Может, что хорошее для детской травмы и получится.

***
Подумав несколько дней, Антон сел писать доклад о состоянии детского травматизма в городе. Доказывал, что детской травмой должны заниматься детские травматологи, приводил примеры не выявленных переломов, когда детьми занимались «непрофильные» дежуранты.
Месяц спустя он зашёл на работу к Ане и принёс ей для ознакомления черновик доклада.
Аня просмотрела написанное, одобрительно кивнула головой и сразу же повела Антона к «куратору медицины».
Второй секретарь, седой породистый мужчина за пятьдесят, взглянул на Антона, как на ненужный ширпотребовский сервант, случайно попавшийся ему на глаза в общественном мебельном магазине, куда серьёзные люди ходят, чтобы на складе забрать отложенные для них завмагом ореховые гарнитуры, и сказал:
— Изложите вопрос, только недолго. У меня времени нет.
И посмотрел на часы.
Антон тоже посмотрел на часы. Без пяти шесть.
Скороговоркой Антон пересказывал «суть вопроса».
Второй, никак не реагируя, постукивал карандашом по столу. Через каждые два удара переворачивал карандаш на сто восемьдесят градусов и, что самое интересное, умудрялся при этом не сломать остро отточенное сердечко. Тренировка!
Высказавшись, Антон замолчал, наблюдая за чёткими кульбитами карандаша.
Сердечко сломалось.
«Ничего хорошего не выйдет из нашей затеи!» — расстроился Антон.
Помолчав чуть дольше, чем говорил Антон, второй спросил без эмоций:
— Хорошо. Что вы хотите?
Антон удивлённо посмотрел на второго. Второй искоса посмотрел на часы.
—В связи с тем, что детской травмой у нас часто занимаются неспециалисты, есть предложения по организации детской травматологической помощи. Я их вам только что вкратце изложил.
Антон придавил лежащие у него на коленях листки доклада. Ему показалось, что из всего им сказанного, второй не услышал ничего.
— Хорошо, оставьте.
Второй, не глядя на Антона, указал пальцем на угол обширного стола.
— Это черновик. Я не рассчитывал, что сегодня буду говорить с вами. Здесь даже подписи нет.
— Разберёмся.
Второй согнул руку в локте и в запястье, внимательно посмотрел на часы.
Антон посмотрел на свои часы.
Большая стрелка уже прикоснулась к цифре двенадцать, намекая законопослушным чиновникам, что в этот момент они должны подходить к выходу из присутственного места.
Антон сложил листки с исправлениями на краешек стола, на секунду задержался.
Его листки, исписанные неразборчивым врачебным почерком, среди стоп важных горкомовских бумаг в ровных машинописных строчках чувствовали себя очень неуютно.
Видя, что второй на него больше не обращает внимания, Антон попрощался и вышел из кабинета.
— Ну, как? — с интересом спросила Аня, когда Антон вернулся к ней в кабинет. — Побеседовали? Что он сказал? Он, вроде, деловой мужик.
— Ни слова не сказал, — пожал плечами Антон.
Аня удивлённо посмотрела на Антона.
— Рассказал я ему вкратце наши проблемы. Черновик он забрал. Сказал, что разберётся. А в чём разбираться? Я же ему не жалобу принёс, а обоснованные предложения по поводу иллюстрированных недостатков.
— Ну, это он по привычке так выразился, — защитила начальника Аня. — Ладно, не расстраивайся. Устал человек к концу рабочего дня. Я с ним поговорю, потом тебе всё расскажу.
— Мы тоже к концу рабочего дня устаём, а с нас требуют, чтобы мы на всех больных смотрели ясными, приветливыми глазами и диагнозы ставили правильные, и советы давали хорошие...

 =20=

По случаю дня рождения Печкиной члены травм-орто-хирургического отделения, как в шутку называли себя врачи и медсёстры травматологического, хирургического и ортопедического кабинетов, скинулись, купили Наталье Васильевне подарок, бутылку вина, и после работы сели в гипсовой за длинный гипсовальный стол, накрытый розовой медицинской клеёнкой, торжественно поедать принесённую из дома снедь.
Из флаконов в перевязочных поубавилось государственного спирта, в тесной гипсовой пошумнело и повеселело.
После нескольких тостов всем стало искренне приятно видеть друг друга, все зауважали всех, мелкие недовольства и трения, возникавшие иногда по работе, забылись.
Антон к общему подарку имениннице присовокупил огромный красочный фолиант русских народных сказок на немецком языке.
Как-то, разговаривая с Печкиной о житье-бытье и в очередной раз выслушивая сожаления о том, как после ареста мужа её бросили все друзья-товарищи, об одолевающем её одиночестве, Антон сказал Наталье Васильевне, что лучшее лекарство от одиночества — быть занятым с утра до вечера.
— Вот я, — в шутливом тоне рассказывал Антон, — по второму разу перечитываю свою библиотеку, выписал гору медицинских журналов, в том числе из Венгрии и Германии, одолеваю немецкий язык, по выходным бегаю до атомной станции и обратно. Пробежишь тридцать километров — не то, что мыслить о плохом неохота, шевельнуться, сил нет! В ванну лягу отмокать после пробежки — засыпаю. Опять же, учёные говорят, что длительный бег вырабатывает в организме то ли гормон радости, то ли витамин оптимизма.
Вскоре Наталья Васильевна похвасталась Антону, что поступила на курсы немецкого языка...
Гулянка шла своим чередом. Шум, гам, восторженные восклицания.
Печкина с удовольствием перелистывала толстенную книгу с богатыми иллюстрацию.
— Я немецкий начал осваивать со сказок, — делился опытом Антон. — Словарный запас требуется небольшой, грамматика в сказках несложная, обороты речи повторяются.
А сам думал без сожаления: «Пропадёт книга в бесполезности!»
Сидели долго. С государственного спирта все захмелели. Печкина, отвыкнув от дружеского участия, от всеобщего внимания и теплоты, расчувствовалась.
— Знаете, Антон Викторович... Вот вы мне, вроде, ничем не помогаете, а знаете, как сильно помогаете!
— Велика помощь, — перевёл разговор в шутку Антон, — красивая книжка.
— Нет, вы не смейтесь, дело не в книге! Вы мне морально очень помогаете! Ведь никто меня не поддержал, не вселил надежду. — Печкина словно спешила высказаться. Мысли её, то ли от избытка чувств, то ли от хмельного, разбегались. — Вот вы шутите, а после каждого разговора с вами... Нет, вы мне очень сильно помогаете! Я вас даже люблю по-своему... Нет, не как женщина мужчину!
— Дожил! — в шутку обиделся Антон. — Вроде и не старый ещё, а женщины меня как мужчину уже и не любят!
— Нет, ну… Нет… — смутилась и растерялась Печкина.
За окном стемнело.
Кто-то вспомнил, что дома ждут дела, дети, мужья и жёны. Начали собирать посуду.
Антона полуобнял за плечи и отвёл в сторону молодой хирург Стариков.
— Антон, — заплетающимся языком спросил он, — ты с Печкиной не пойдёшь?
— В каком смысле? Нет, — догадался Антон.
— Вот и ладушки! — удовлетворённо хлопнул Стариков Антона по плечу. — Тогда я пойду.
— Хочешь сесть ей на хвост?
— Пр-роводить это называется, — поправил Стариков, ухмыляясь. — Баба молодая... А зима холодная! Надо погреть одинокую женщину!
— Муж в тюрьме мается, — попробовал урезонить коллегу Антон.
— А она без него здесь изнывает, — хохотнул Стариков. — Надо отнестись к женщине с сочувствием, обласкать, обогреть. Соскучилась, небось, без мужика!
Антон вспомнил жену Старикова — молодую, симпатичную женщину, работавшую врачом здесь же, в поликлинике. «Чего ему не хватает?»— подумал он, сравнивая её с Печкиной, и делая вывод не в пользу ортопеда. Но разубеждать пьяного в его убеждениях бессмысленно. Антон пошёл одеваться.
— Н-наталья Васильевна, подождите! — услышал он голос Старикова. — Вместе п-пойдём!
Печкина удивлённо оглянулась на Старикова и, ничего не сказав, торопливо скрылась за дверью. Стариков, нахлобучив шапку набекрень и схватив пальто в охапку, помчался следом.

 =21=

Придя на работу следующим утром, в гипсовой у шифоньера, где переодевался медперсонал, Антон увидел сапоги Старикова.
«С похмелья, что ли, раньше всех примчался?» — подумал Антон. Но Стариковской одежды в шифоньере не оказалось. Наверное, коллега сидел в своём кабинете.
В травматологическую дверь громко постучали.
— Есть тут кто-нибудь? — послышался уверенный детский голос.
Антон прошёл из гипсовой в приёмный кабинет.
— Есть, а как же.
В полуоткрытой двери стоял мальчик-крепышок лет десяти, одетый в странное пальто, похожее на шинель. По крайней мере, сшитое из шинельного сукна. Сын полка, да и только. Из-за его плеча выглядывало испуганное лицо мальчика поменьше.
— Полечите вот его, — «сын полка» за рукав вытащил из-за спины приятеля. — Он ногу сильно поранил.
Штанина мальчика широко пропиталась свежей кровью.
— А больно будет? — дрожащим голосом спросил раненый.
Похоже, мальчиком требовалось срочно заниматься.
Пропустив сквозь уши традиционный вопрос порезанных и поломанных детей, Антон скомандовал:
— Быстренько заходите в кабинет, обувь снимайте здесь, пальто и шапки кладите туда, а я сейчас приду.
Оставив детей раздеваться, Антон пошёл к Старикову, пригласить его ассистировать вместо медсестры. Хирургический кабинет оказался запертым.
«Ладно, начну один, а там кто-нибудь подойдёт», — подумал Антон и вернулся к себе.
— Ну, снимай брюки, посмотрим, что с тобой приключилось, — бодро скомандовал раненому.
— А больно будет? — застывшими от испуга губами тянул слёзную песню мальчик, пытаясь непослушными пальцами расстегнуть ремень брюк.
— Во-первых, я ещё не видел рану, — успокаивающим тоном ответил Антон. — А во-вторых, я постараюсь всё делать не больно. Это где же вы с утра пораньше нашли себе неприятности?
— Мы с ним к полвосьмому в бассейн ходим, — деловито ответил крепыш. — Он там поскользнулся и о поломанный кафель порезался.
— Разделся? Пойдём в перевязочную, посмотрим твои царапины, — намеренно уменьшил важность «аварии» в глазах пациента Антон.
— А больно будет? — почти уже шёпотом, словно на последнем издыхании, прошелестел раненый. Глаза его переполнялись ужасом.
— Можно я с ним пойду, — попросился крепыш, махнув в сторону раненого. — Я его отвлекать буду... анекдотами. А то он боится сильно.
«Коллеги задерживаются, помогать некому. Пусть хоть этот... отвлекает», — подумал Антон.
— Пойдём, помощник! — хлопнул он крепыша по плечу и подтолкнул раненого к операционному столу.
— А больно... — не попадая ногой на стул, подставленный доктором, чтобы легче лезть на стол, выдавливал из себя раненый.
— Ложись, держи мою руку и не бойся! — скомандовал приятелю крепыш. — Я тебе анекдот расскажу.
Антон уложил раненого на стол, усадил помощника у изголовья и принялся разбинтовывать окровавленную ногу.
— Первый анекдот про дистрофана, — объявил крепыш и взял приятеля за руку. — Держи мою руку. Ну, слушай. Сел дистрофик обедать. Взялся за ложку, а поднять её не может...
Антон разбинтовал повязку. Да, рана приличная. Рваная, лоскут почти с детскую ладонь. Надо зашивать. Крепыш тревожно посмотрел на доктора.
— Бывает и хуже, — успокоил Антон «ассистента». — Ну что, не больно? — бодро спросил пациента.
— Не знаю, — дрожащим голосом ответил мальчик.
— Раз не орёшь, значит не больно, — философски решил крепыш.
— Сейчас я кожу вокруг раны помою белой водичкой с пеной, — пояснил Антон пациенту.
— Перекись называется, — добавил крепыш.
— А ты откуда знаешь? — спросил Антон, обмакивая марлевый тампон в пузырёк с перекисью и аккуратно обмывая кожу вокруг раны.
— Меня зашивали однажды, — сказал крепыш и не сдержал вздоха.
— Больно было? — встрепенулся раненый и страдальчески посмотрел на приятеля.
— Не-ет! — уверил крепыш, взглянул на доктора, отвёл глаза в сторону и тихонько добавил: — Почти.
— Пальто у тебя какое... интересное, — осторожно спросил Антон мальчика, предполагая, что из шинели оно сшито неспроста.
Чувствуя, что лечение пока проходит без боли, пациент стал приходить в себя.
— Это ему бабушка из папиной шинели сшила, — сообщил он. — Вовка с бабушкой живёт. А папа с мамой у него в аварии погибли.
Антон молчал, не зная, как реагировать.
— Понятно, — наконец, сказал он, осторожно прикасаясь тампоном к ране. — Хорошее пальто. Не больно?
— Нет, — уже осмысленно ответил пациент.
— Ну, ты видишь, что я всё делаю аккуратно? Обещал без боли — и не обманываю. Так?
— Так, — согласился пациент.
— Сейчас я обезболю твою рану...
— Укол сделаете? — опять всполошился пациент.
— Нет, обрызгаю рану обезболивающим лекарством из шприца без иголки, — соврал Антон без запинки.
— Новокаином, — уточнил крепыш и насторожённо взглянул на доктора.
— Вон, твой друг всё знает, не даст соврать. Это тоже не больно. Разве что немного пощиплет.
Глаза раненого мальчика испуганно забегали, он напрягся.
— А я тебе ещё один анекдот расскажу, — успокоил крепыш приятеля, понимая важность и щекотливость наступающего момента операции, — опять про дисторофиков. Нёс дистрофик воздушный шар, а шар взял и лопнул. Отбросило дистрофика взрывной волной...
Чтобы до минимума свести неприятные ощущения первого укола, Антон набрал в шприц «крепкого», двухпроцентного новокаина. Снял со шприца иглу и, держа её в полузакрытой ладони левой руки, как держат курильщики сигарету, закрывая её от ветра, показал правой рукой шприц без иглы пациенту. Склонившись над раной, надел иглу на шприц — чтобы не видел раненый. Сначала, едва погрузив кончик иглы в подкожную клетчатку — она почти нечувствительна к уколам — пропитал новокаином подкожку. И только затем, снизу — кожу.
Крепыш, наблюдая, как безболезненно работает доктор, и, вспоминая, что в аналогичной ситуации ему пришлось перенести множество болезненных уколов, смотрел на доктора уважительно.
Раненый, чувствуя, что доктор опять не обманул и делает всё безболезненно, расслабился.
— А расскажи, как дистрофик в армии из ружья стрелял, — попросил он приятеля.
Антон продолжил обкалывание раны менее концентрированным новокаином.
Серия анекдотов о дистрофиках продолжалась.
Антон закончил обезболивание, основательно промыл рану перекисью водорода и фурацилином, промокнул тампонами, обложил стерильными салфетками, ножницами обрезал нежизнеспособные края кожного лоскута.
— Эй, чего вы от меня отрезаете? — заволновался пациент, увидев, что доктор выбрасывает в лоток кусочки кожи. — Кожа всё-таки моя!
— Если не подровнять, то в складку получится, — пошутил Антон. — Больше не буду.
Пациент снова отвлёкся на анекдоты.
Антон взял иглодержатель, заправил в иглу нитку, сделал первый прокол кожи.
— А вы что, уже зашиваете? — округлил глаза раненый мальчик, увидев в руках доктора нитку.
— Шью, — подтвердил Антон, завязывая первый узел. — Уже половину зашил.
— И не больно... — удивился мальчик.
— Доктор же обещал, что не больно, — гордый за доктора больше, чем за себя, произнес крепыш.
— А я тоже умею рассказывать анекдоты! — осмелел на радостях пациент.
— Про кого? — заинтересовался Антон, делая очередной шов и уже не пряча от мальчика инструменты.
— Про Чебурашку и крокодила Гену.
— Ну-ка, выдай!
Зашиваемый начал рассказывать, как Чебурашка и Гена нашли гранату.
В перевязочную вошла медсестра.
— О, да вы тут вовсю работаете!
— Вас разве дождёшься, после вчерашнего, — пошутил Антон.
— Ого! — посмотрела на рану сестра и удивилась её величине. — А это кто? Помощник? — кивнула на крепыша.
— Это наша психологическая поддержка, — одобрительно взглянул на сидящего у изголовья стола мальчика Антон. — Без него, я думаю, мне не удалось бы справиться с работой до вашего прихода.
Мальчик сдержанно улыбнулся и отпустил руку приятеля.
— У нас распределение обязанностей, — продолжил Антон. — Они мне анекдоты рассказывают, а я слушаю и между делом рану зашиваю.
— Хотите, я вам тоже анекдот расскажу? — обратился пациент к медсестре. — Медицинский!
— Рассказывай, — разрешила медсестра, помогая доктору заканчивать работу.
Психологическое напряжение у мальчика прошло, и теперь он болтал почти без умолку, совершенно не обращая внимания на то, что творится с его раной.
— Крокодил Гена купил на день рождения Чебурашке ящик бананов. Чебурашка объелся и его прохватил понос...
В перевязочную вошла Печкина.
Постояла, послушала, покачала головой, натянуто улыбнулась.
— Ну вы и работаете... Весело!
— Хотите, я вам тоже анекдот расскажу? — мальчик повернулся на столе почти боком.
— Да лежи ты! — не сердито ткнул его локтем в бок Антон.
— Ну, давайте расскажу! — тянул руку и, чуть не хватая доктора за халат, умолял мальчик. — Сидят крокодил Гена с Чебурашкой на крыше высотного дома и едят одну лепёшку. Гена откусил, передал лепёшку Чебурашке. Чебурашка откусил, передал Гене. А Гена лепёшку уронил. Чебурашка побежал по лестнице за лепёшкой. Гена посидел, подумал... Чего это он так охотно за лепёшкой побежал? Съест её внизу, а скажет, что не нашёл. И прыгнул вниз, чтобы вперёд Чебурашки до лепёшки добраться. Чебурашка спустился вниз, и кричит: «Гена, тут две лепёшки, одна наша, маленькая, а другая большая, зелёная. Какую брать?»
Работа завершена, нога забинтована. Даны советы. Мальчиков похвалили: одного за героическое поведение на столе, другого за хорошую помощь врачу. Обоих — за весёлые анекдоты. Два довольных друга в обнимку, как солдаты из медсанбата, покинули кабинет врача.
— У вас сегодня анекдоты, а у меня вчера комедия была, — рассказала Печкина, когда пацаны ушли. — Стариков после вечеринки из поликлиники в одних тапочках умчался. Увязался за мной. Пойдём, говорит, расслабимся. А сам до того расслабленный, что еле на ногах стоит. Иди, говорю, к жене, а то ноги в тапочках отморозишь. Я, говорит, горячий, и тебя согрею... Еле в автобус его запихала.

 =22=

Заехал Мишка.
— Здорово. Чем занимаешься, сидя в трусах с книжкой в руках?
— Это не книжка. Журнал по травматологии получил из Германии, разбираюсь.
— Тебя, вообще-то, можно не спрашивать, чем занимаешься. Ты или журналы с книжками читаешь, или гири с гантелями кидаешь. У меня к тебе дело.
— А ты ко мне всегда по делу.
— Так это же хорошо! Значит, ты деловой человек, без тебя не обойтись!
Мишка помолчал.
— Чего не спрашиваешь, какое дело? – спросил, немного обидевшись, что Антон не проявляет интереса к его делу.
— А у тебя дела ко мне одни. С женщинами связанные.
— Обижаешь! Доски вон тебе привёз! — Мишка похлопал по книжным полкам.
— Шучу, шучу. Что за «неженское» дело?
— Да сегодня как раз про женщин.
Приятели рассмеялись.
— Ко мне на работу девчонка маляром устроилась. Персик, а не девочка! — Мишка зажмурился от удовольствия. — Ну, я поглядел на неё пару раз — она тоже смотрит. В автобусе как-то коллективом ехали на уборку картошки, притиснул — молчит. Улыбается. Надо с ней переговорить. Она здесь недалеко живёт, может, съездим? Мне неудобно, её мать тоже у меня работает.
— Нужна она тебе, эта малярша! — попытался урезонить Мишку Антон.
— Знаешь, какая девчонка классная! С тобой, кстати, тоже воспиталка одна хочет познакомиться. Для продолжительных деловых отношений.
Мишка с намёком покрутил рукой в воздухе.
— Интеллигентка в твоём вкусе. Вся из себя такая... — Мишка сидя изобразил то ли балерину, то ли даму из института высокородных девиц. — Я её в садик на работу устроил. Знакомая моя попросила.
— Отблагодарила? — усмехнулся Антон.
— Благодарила знакомая. А эта, — Мишка снова изобразил балерину, — не в моём вкусе. Больно уж... чопорная. Тебя вот захотела.
— Меня откуда знает?
— Сидим как-то у её подружки. Точнее, у моей, а она пришла. Посмотрела на мою хилую грудь и костлявый нос, украшенный очками... «Вот у нас в микрорайоне, — говорит, — мужичок бегает, класс! Зима, а он голышом!» «В красных трусах?», — спрашиваю. «Да». «В чёрных кожаных рукавицах?» «Да». «Если хочешь, — говорю, — могу познакомить. Только он серьёзный очень, всё время книжки читает, а в перерывах гири с гантелями кидает, да голышом по снегу бегает». «А я ему, — говорит, — на полчасика в день ещё один перерыв устраивать буду, между книжками и гантелями...»
— Ладно, кончай сказки рассказывать, поехали к твоей малярше, не отвяжешься ведь, — вздохнул Антон.
— Это не сказка, это приятная действительность. Женщина жаждет с тобой познакомиться! Знакомить?
— Ты с ней когда последний раз встречался?
— Недели две уж, а что?
— Инкубационный период прошёл. Как, — Антон показал ниже Мишкиного пояса, — крантик не потёк?
— Вот неблагодарный! Я ему женщину классную предлагаю, а он... Сказал же, не спал я с ней! У меня с её подругой длительные и постоянные отношения! – возмутился Мишка. Но тут же остыл, безразлично пожал плечами: — Не хочешь, как хочешь. Одевайся, к моей поехали.
Антон оделся, вышел с Мишкой к машине. На заднем сиденье «Волги» сидели две молоденькие девушки. «Кто такие? — подумал Антон. — Малярша дома сидит. Запасной вариант?»
— Здравствуйте, — поздоровался он с девушками.
— Здрасьте, — с вызовом ответили девушки. — Дядь Миш, мы к Таньке не поедем, отвези нас лучше к «Химикам». Мы на дискотеку пойдём.
 — На танцы, так на танцы, — согласился Мишка. — На колёсах — не пешком, пятки не стопчешь.
Подъехали к дворцу химиков.
— Спасибо, дядь Миш, — поблагодарили девушки и выпорхнули из машины.
— Что за племянницы? — спросил Антон.
— Одна Петькина дочь. Помнишь, у тебя гипс снимал. Другая её подружка. Петька с женой дочь в строгости держат. Мы с Аней еле уговорили их разрешить девчонке уши проткнуть, серёжки повесить. А уж насчёт покраситься, родители — ни-ни!
— Ага, совсем не раскрашенные, — вспомнил Антон «боевую раскраску» подруг.
 — Это они к нам заходят, Анькиными губнушками-помадушками мажутся. Она им втихаря разрешает. А как домой идти — умываются. Попросили вот подвезти.
— Сколько же им лет?
— Старшеклассницы. Не будь она Петькиной дочерью, я бы ей показал «дядь Мишу» — с сожалением вздохнул Мишка, выруливая на улицу. — Чует, что я её глазами обсасываю, грудяшки вперёд так и выпячивает! Дразнит, малявка...
Некоторое время ехали молча.
— Тут на днях со мной приключение было. У меня бабёнка знакомая есть. Ничего, смазливенькая... На квартиру я её время от времени привожу.
— Домой, что ли?
— Я на дурака похож? Когда тебе квартиру пробивал, заодно себе однокомнатную организовал.
— Как же ты умудрился? У тебя же трёхкомнатная.
— Ну... помнишь, стюардесса у меня была? Да и сейчас приходится навещать её для поддержания контактов. Я на её бабку квартиру оформил. Мебелишку кой-какую от знакомой комендантши из общаги привёз. Вот туда и вожу.
— А бабка?
— Она и понятия не имеет, что у неё квартира есть. Живёт в посёлке, в своей развалюшке. Ну а у той бабёнки, про которую я говорил, муж часто в командировки ездит. Знаю я его. Пентюх! Как он уедет, она мне звонит. Даже прощупывала почву насчёт семейных отношений. Я это, конечно, сразу пресёк.
На днях подъезжаю к своей станции — её мужик стоит у входа, ждёт. Не успел я кабину открыть, подваливает. Ты чего, говорит, моей жене мозги крутишь? Ещё раз узнаю, говорит, пожалеешь. И умотал.
А она мне на следующий день звонит. Избил, говорит. Ушла с сыном к подруге. Приезжай, говорит, успокой меня. Приехал, «успокоил».
А он — то ли следил, то ли доложил кто — утром опять меня на станции встречает. Глаза горят, из ноздрей только что дым не валит.
Ну, думаю, грохнет сейчас без предупреждения… Сколько любимых женщин придёт на мои похороны — Анька с ума сойдёт!
Вылез из машины, запер дверь, иду не торопясь, будто не вижу его.
Он ко мне. Я тебя, говорит, предупреждал?
Останавливаюсь. А, это ты... Слушай, говорю с ленцой, если от тебя жена бегает — хреновый ты муж. А мужик — вообще никакой. Женщина, говорю, что рыба — её руками... и кнутом не удержишь. Ей хороший крючок нужен. А у тебя крючок, говорю, только кильку ловить. Может, ты меня грохнуть надумал? А подумай, кто есть ты, и кто есть я. Я же тебя на всю катушку засажу. А как сядешь, организую, чтоб срок удвоили. И приплачу кому надо, чтобы тебя «петухом» сделали. Стоит ли свою никчёмную жизнь окончательно губить из-за женщины, которую не можешь удержать? Покипятился он для порядка, да я слушать не стал, ушёл.
Мишка помолчал.
— Эх, организовать бы мафию какую, чтоб были в ней нужные мужики, чтоб надо что — сделали! А то бардак везде.
— Так ты же состоишь в мафии. И билет той мафии в кармане носишь.
— А, — догадался Мишка. — Какая это мафия! Один «папа» и его прихлебатели живут.
— И замы с завами, и директора разные с тобой вместе. Другую мафию сделаешь, точно так же будет. Крёстный отец с прихвостнями будут жировать, а остальные им жизнь обеспечивать.
— Это точно, — согласился Мишка.
Подъехали к хрущёвкам-пятиэтажкам.
— Крайний подъезд, третий этаж направо, — сообщил Мишка.
— Как зовут?
— А... Наташей.
Антон, кряхтя и охая о том, что наживёт Мишка себе хлопот на женской почве, вылез из машины, пошёл к подъезду.
Обшарпанную коричневую дверь из тонких филёнок открыла старуха.
— Наташу попросите, — сказал Антон.
Старуха, держа голову боком, недоверчиво оглядела Антона сверху донизу. Почему-то задержалась взглядом на его ботинках. Антон тоже скосил глаза на ботинки. Нормальные ботинки.
— Ктой-то будешь? На приятеля не похож...
— С работы, — соврал Антон.
— С новой, штоль? — уточнила старуха.
— Со станции, — точнее соврал Антон.
— Директор, штоль?
— Нет. Бригадир.
Старуха ещё раз измерила Антона взглядом и, отступив в темноту квартиры, захлопнула дверь. Щёлкнул замок.
Что бы это значило? Ждать или уходить за ненадобностью?
— Наташк! — послышалось сквозь тонкую дверь. — Иди, мужик какойт к тебе. Врёт — с работы.
Немного погодя дверь снова открылась, из квартиры выглянула девушка в потёртом фланелевом халате, из которого, судя по коротковатым рукавам и высоко оголённым бёдрам, она выросла классе в девятом.
Антон ожидал чего-то более привлекательного. А здесь, кроме юности, похвастать нечем. Мордаха как мордаха, по-детски припухлая, немного угреватая. Плотный корпус, и ноги очень даже «трудовые», с низкими коленками и далеко не грациозными лодыжками.
— Привет, — постарался быть попроще Антон. — Ты Наташа?
— Ну и чё? — скептически посмотрела девушка на Антона.
— Михаил Владимирович просил спуститься вниз, он в машине.
Глаза девушки оживились, в них блеснула хитринка.
— Щас.
Дверь захлопнулась.
Антон пожал плечами. «Щас» — выйду, или «щас» — жди, мол, не дождёшься? В любом случае его миссия окончена. Антон облегчённо вздохнул и вернулся к Мишке.
— Сказала «щас», — доложил он Мишке в смысле «выйдет». А не выйдет — он не виноват. — Ну, пошёл я. Дальше сам справишься... надеюсь.
— Спасибо, выручил, — хлопнул Мишка Антона по руке. — Воспиталку привозить?
— Если такую, — Антон кивнул в сторону подъезда, — то не надо.
— Ой, какие они разборчивые! — засмеялся Мишка.

 =23=

На следующий день, возвращаясь с работы, Антон вытащил из почтового ящика газеты и медицинские журналы и, не обедая, сел знакомиться с новинками медицины. Звонок в дверь оторвал его от чтения. Антон открыл дверь. Перед дверью стоял улыбающийся до ушей Мишка со свёртком в руке, рядом с ним симпатичная стройная девушка.
— Привет. Это мы с Надеждой. Она воспитательницей работает. Заходи, — по хозяйски пригласил Мишка девушку. — Это Антон. Чем занимается, можно не спрашивать. Если не голый, значит, читает немецкий журнал по медицине.
— Венгерский, — улыбнулся Антон, пропуская гостей в комнату.
— Ты что, за венгерский язык принялся? — испугался Мишка.
— Нет, — успокоил его Антон. — В Венгрии для соцстран издают журнал по пластической хирургии, на русском языке. Вот я и выписал. Интересно же!
Мишка безнадёжно махнул рукой:
— А я уж думал, совсем парень от мира отходит... Чего там интересного? На, я тут бутылочку винца организовал, да закусить кой чем.
Гости прошли на кухню. Надежда развернула свёрток и, сориентировавшись в кухонном хозяйстве, накрыла на стол.
Мишка разлил вино, поднял фужер.
— Ну, за знакомство!
— За знакомство, — повторили Антон и Надежда, почувствовав взаимную симпатию, и соприкоснулись бокалами.
— За приятное знакомство? — спросил Мишка с улыбкой, словно ожидая похвалы себе за хорошее дело.
Антон и Надежда посмотрели друг на друга, улыбнулись и согласились:
— За приятное.
Надежда походила на гувернантку из фильмов про стародавние времена: тонкая талия, белая блузка, изящное лицо с умными глазами.
Посидев минут пять, и, поболтав о незначащем, Мишка встал.
— Ну ладно, вы тут обсуждайте последние достижения медицины, а я помчался дальше. У меня ещё куча дел и все срочные.
Он хитро подмигнул Антону и пошёл к выходу.
Проводив приятеля, Антон вернулся на кухню.
— Такое впечатление, что мы уже где-то встречались, — сказал он не ради продолжения разговора, а потому, что у него на самом деле было такое ощущение.
— Я к вам травмированного ребёнка приводила из садика. Вы ему рану зашивали. А я в обморок упала. Вы меня тогда на кушетку отнесли и по щекам нахлопали, приводя в чувство. Приятно так, когда тебя доктора на руках носят...
— И по щекам хлыщут.
— Нет, вы аккуратно хлопали. Я тогда ещё подумала: руки сильные, но... заботливые, вот бы познакомиться! А потом видела, как вы по морозу раздетым бегаете.
Антон ещё раз налил вина.
— От мужа я ушла, пил, — деловито расставляла точки над «и» Надежда. — Живу с дочерью и матерью. Никого пока нет. Знакомства предпочитаю постоянные. Но замуж в ближайшее время не собираюсь.
— Тогда есть смысл перейти на «ты»? — предложил Антон, пересел поближе и положил ладонь на талию гостьи.
— Давай, — согласилась Надежда и локтем прижала ладонь Антона к своему телу.
Выпили вина, съели по кусочку шоколада. В головах приятно закружило.
Оба в волнующем ожидании обоюдожелаемого, словно мелкими шажками шли навстречу друг другу. Будто сближались — каждый, боясь спугнуть другого.
— С мужем совсем плохо было? — спросил Антон, медленно проводя пальцем под грудью Надежды. — Пил, не любил?
— Какое, «не любил»... Скандалить, правда, не скандалил. Приползёт домой и отключится, — рассказывала Надежда, прильнув щекой к щеке Антона и прижимая его ладонь к своей груди. — Три дня пьёт... М-м... — она вдавила ладонь Антона в грудь, закрыла в истоме глаза и закончила, словно обессилев, — четыре дня... оживает. И так... каждую... неделю.
Молодая женщина опьянела, чувствуя, как мужские руки тискают её жаждущее ласк тело.
— Что был он у меня, — продолжила, постанывая от блаженства в объятиях Антона, — что не было его. Ни денег, ни... жизни.
Вроде как самопроизвольно — не без помощи пальцев Антона, конечно — расстегнулись пуговицы блузки. Волнующееся не заласканное тело молодой женщины рвалось из одежды навстречу рукам мужчины.
Кончиком языка Надежда скользнула по губам Антона. Антон распахнул блузку, пальцы его коснулись застёжки блистающего белизной лифчика. Перламутровые чаши, словно створки благородной раковины, хранящей внутри себя нежную плоть и драгоценный жемчуг, гостеприимно распахнулись, и женские груди доверчиво уткнулись жёсткими жемчужинами прохладных сосков в ладони Антона. Сердце Антона затрепетало, дышать стало труднее. Антон стиснул Надежду так, что она пискнула.
— Ну ты прямо... голодный! — удовлетворённо простонала Надежда, прижимая голову Антона к своей шее. — Да и я, собственно, тоже...
— После работы ещё не обедал, — невпопад прошептал Антон, целуя груди Надежды.
— Я, вообще-то, не о том голоде, — тихонько рассмеялась Надежда, удерживая руки Антона, пытавшиеся раздеть её окончательно. — Не спеши. Не сокращай программу. Мы выполним её полностью, обещаю. Я сама так хочу. Да и... вкусные блюда надо есть не торопясь. И стол сервировать красиво. Знаешь, половина удовольствия от изысканного обеда — это предвкушение самого обеда! А ты хочешь сразу перейти к десерту, — с улыбкой укорила Надежда Антона, мягко отстранилась, уложила свои нежные «деликатесы» в предназначенные для них вместилища, застегнула блузку, и до «полной сервировки стола» спрятала «лакомые блюда» от Антона.
— Ты рассуждаешь как повар, знающий своё дело и умеющий вкусно накормить, — с сожалением вздохнул Антон и нехотя отпустил Надежду.
— Кстати, насчёт накормить. Мужчина должен быть сытым, ибо голод отвлекает его от любовных утех. Давай я для начала тебя накормлю чем-нибудь. Что у тебя в холодильнике?
— Холод. И... я там хлеб храню, чтобы не черствел.
— Даже яичницу не из чего сделать?
— Наверное, есть.
— Фартук дай, я не хочу забрызгать жиром кофточку.
— У холостого мужчины фартук?
— Женского халата, надеюсь, тоже нет?
— Почему «надеюсь»?
— Если есть женский халат, значит, мужчину придётся с кем-то делить. А если халата нет, женщины пользуются мужскими рубашками. Где у тебя рубашки?
— В зале… Все на вешалке…
Антон дёрнулся встать, но Надежда жестом остановила его.
Пошелестев в зале, она через минуту вернулась, завёрнутая всего лишь в тонкую белую рубашку Антона, и принялась готовить яичницу. Антон дрожал от нетерпения, лаская взглядами стройные женские ножки и контурирующие сквозь дымку тончайшей ткани красивые груди.
— На-ка, закуси, тебе потребуются силы, — многообещающе проворковала Надежда, ставя перед Антоном тарелку с яичницей.
Антон мигом проглотил кушанье, разлил по фужерам остатки вина, торопливо осушил свой бокал. Надежда пила не спеша, со снисходительной улыбкой наблюдая, как нарастает нетерпение Антона. Похоже, переодевание для «кухонных работ» было запланированной прелюдией перед «основным спектаклем».
Антон придвинулся к Надежде, дрожащими ладонями стиснул её бёдра.
— Что-то здесь как-то не очень комфортно, — промурлыкала Надежда, целуя Антона в угол рта. — А следующий этап нашей программы требует максимума удобств и свободы.
— Так у меня же есть великолепный диван, проурчал Антон, распутывая вуаль на груди соблазнительницы.
— И что, может быть он даже раскладывается? — заинтересовалась Надежда, змеиным движением туловища вкладывая свою грудь в ладонь Антона.
— О, и ещё как! — уверил Антон, пытаясь снять с гостьи остатки одежды. — На полкомнаты!
— Так чего же мы теснимся в неудобстве? — Надежда оттолкнула от себя Антона. — Продемонстрируй чудо мебельной техники. И чудо своей техники тоже…
И первой направилась в зал.
Антон мигом разложил вызванивающий пружинами ликующие фанфары диван, парашютом набросил свежую простыню, швырнул на ложе единственную имевшуюся у него подушку. Нашёл пластинку с негритянскими блюзами, включил томную музыку, вопросительно посмотрел на сидящую в кресле и излучающую флюиды соблазна молодую женщину. Можно?
— Беги в ванную. Я только что с работы, перед уходом была в душе. Да не задерживайся! — скомандовала Надежда.
Когда через несколько секунд Антон с полотенцем на бёдрах вернулся в зал, Надежда стояла перед окном, одетая только в белоснежные бикини. Спокойная, знающая цену своему красивому телу, она стояла свободно, чуть-чуть улыбаясь, и её тело, жившее, казалось, отдельно от её сознания, соблазнительное и желанное, как редкостный заморский плод, взывало: скушай меня! Только кушай аккуратно, не нарушай моей красоты! Кушай не торопясь, с наслаждением, как дорогое лакомое блюдо… Кушай  позолоченной ложечкой из серебряного блюдечка!
— Ложись! – с улыбкой велела Надежда. — Да полотенце оставь, мокрое же!
Антон лёг, пытаясь прикрыться своим бедром.
Надежда с задумчивой полуулыбкой медленными-медленными движениями удалила с себя лоскутки кружев, которые принято называть бельём. Обнажившись, томно огладила своё тело, будто чужими руками. Прикрыв от истомы глаза, потеребила себя за соски. Плавно покачивая бёдрами, пошла к Антону. Сердце Антона бухало по рёбрам. Он хотел проглотить слюну — и не смог, язык отказался повиноваться ему.
— Иди же... — выдавил он из себя, прикасаясь к нагой женщине, стоявшей над ним.
— Не спеши... — прошептала с улыбкой Надежда, обещая глазами величайшее наслаждение, ради которого Адам и Ева отказались от рая...

***
Через день Мишка снова заехал к Антону.
— Ну, как провёл время? — бодро спросил он Антона с порога. — Классную я тебе девочку привёз? Чем занимались?
— Чем занимались? — хмыкнул Антон и потянулся, вспомнив, чем они с Надеждой занимались позавчера... И вчера тоже. — Журнал читали.
— Тот, венгерский? — засмеялся Мишка. — И сколько страниц прочитали? До цветных иллюстраций дошли?
— От корки до корки прочитали три раза. А четвёртый раз перелистали не спеша, чтобы лучше запомнить прочитанное. Вчера, кстати, взялись за немецкий журнал.
Мишка вытаращил глаза от удивления.
— Ну, ребята, вы даёте! Это кто же у вас такой... любитель чтения?
— Да знаешь... Оба из числа библиофилов. А хорошую литературу сейчас достать трудно. Ну а у тебя как успехи с юной штукатурщицей?
— Маляр она, — недовольно поправил Мишка. — Даже названия своей книжки не дала прочитать. Детство из мозгов ещё не выветрилось. Чего ломается? Директор ведь приглашает! — не мог понять ситуации Мишка.

***
Надежда приходила к Антону почти каждый день, как на работу. Точнее, каждый день после работы. Входила в комнату, снимала пальто, подсаживалась к Антону и спокойно, ненавязчиво льнула к нему, ожидая, когда он «заведётся». Времени на это требовалось немного.
Их отношения нельзя было назвать любовью. Секс? Грубо. Это было достойное дарение радости одним красивым телом другому. Это было сродни искусству, подобно исполнению чудной песни дуэтом...
В каждую встречу, утолив первый голод страсти, Надежда ждала повтора. Затем достаточно терпеливо — третьей серии. Впрочем, каждый день было по-разному. Затем, не спеша одевалась и, предварительно условившись о следующей встрече, спокойно прощалась.
Поначалу они встречались чуть ли не каждый день. Затем через день. Месяц спустя — раза по два в неделю. Со временем их встречи прекратились совсем. Они потерялись. Но осталось чувство взаимной благодарности за минуты подаренного друг другу блаженства.
Однажды, случайно столкнувшись на улице, они приветливо кивнули и понимающе улыбнулись друг другу, но не сделали попытки возобновления встреч.

 =24=

Заведующая поликлиникой передала Антону конверт, присланный на его имя. Вместо обратного адреса на конверте виднелся нечётко оттиснутый штамп какого-то учреждения. В конверте, к полнейшей неожиданности Антона, лежала повестка, предписывавшая «гражданину такому-то явиться в прокуратуру города по адресу такому-то в кабинет такой-то». А за неявку бумага грозила всяческими карами по тут же перечисленным статьям.
Антон знал, что, согласно ответам, данным им на вопросы дотошных анкет, заполняемых им во множестве при поступлении в институт и во время службы в армии, при оформлении прописки и при устройстве на работы, всю свою жизнь он «не был, не состоял, не участвовал, не имел». А в обозримое последнее время, к тому же и «не нарушал». То есть, перед законом чувствовал себя чистым, как после общественной бани с парилкой. Но — прокуратура! И чем она, собственно, занимается? Милиция борется с нарушениями правопорядка, суд — даёт срок. А прокурор? В любом случае, когда за неявку грозят непонятными статьями, вряд ли его ждут для вручения ценного подарка или, на худой конец, почётной грамоты.
В назначенный день Антон отпросился с работы на полтора часа раньше и поехал искать прокуратуру.
Учреждение располагалось в двухэтажном «клопятнике».
На втором этаже ветхого зданьица нашёлся указанный в повестке кабинет. На двери висела табличка: «Старший следователь... «. Фамилию, имя и отчество следователя Антон забыл, как только отвёл глаза от таблички.
«В прокуратуре, оказывается, тоже следователи. Может, в качестве свидетеля зачем-то вызывают?» — вспоминал Антон моменты своей жизни, где он мог стать свидетелем какого-либо события.
Антон постучал и вошёл в кабинет. За канцелярским столом в клубах сигаретного дыма сидел довольно будничного вида мужчина лет под сорок, в костюме, тёмной рубашке без галстука, читал бумаги с машинописным текстом.
Антон поздоровался, подал повестку.
Оторвавшись от бумаг, мужчина буднично кивнул головой, словно знакомому, указал сигаретой на стул, стоявший боком к столу. Вытащил из стола несколько тоненьких папок, раскрыл одну, с виду пустую.
— На вас поступила жалоба, доктор.
— Жалоба? — удивился Антон. Сильно удивился. Сразу в прокуратуру, без разбирательства с главврачом или с заведующей поликлиникой? Чего же он такого страшного натворил, что его сразу потащили в прокуратуру, которой в фильмах грозят распоследним взяточникам и расхитителям госсобственности? — В смысле… В каком плане жалоба?
Следователь взял из папки несколько тетрадных листков, плотно исписанных от руки сверху донизу и прикреплённых скрепкой к конверту.
— В каком... В медицинском. Гражданка Колесникова на имя прокурора города пишет, что из-за вашей халатности... Больного Колесникова помните?
— Не помню. А насчёт чего он лечился? Вы диагноз скажите, я быстрее вспомню.
— Сами почитайте, а я отлучусь ненадолго.
Следователь подал Антону «жалобное письмо» и вышел. В полном недоумении Антон начал читать.
«... В результате халатного отношения к профессиональным обязанностям допустил смещение костей... Вынуждены были согласиться на оперативное лечение под наркозом... Грубо вёл себя... В дальнейшем отказался лечить... Требуем наказать по всей строгости закона!»
Какая чушь! Но составлена медицински грамотно. Явно, врачи помогали. Какая чушь!
Антон вспомнил тот случай двухмесячной давности. По поводу перелома обеих костей предплечья мальчик попал в больницу. В детской хирургии смещение устранили, руку загипсовали. Мальчик пролежал в стационаре две недели и выписался на долечивание в поликлинику. Контрольного рентгеновского снимка, который бы подтвердил, что кости стоят правильно, в стационаре перед выпиской не сделали. Антон счёл, что на день выписки у мальчика всё в порядке — в стационаре ведь врачи самые опытные! — и назначил рентгенографию, как положено, через десять дней. И нашёл на снимке неправильно срастающийся перелом. Объяснил матери, что произошло повторное смещение, что такое иногда бывает при переломах, и возвратил ребёнка в стационар.
Скоро Антон забыл об этом случае.
С месяц назад в кабинет к Антону вошла женщина с ребёнком.
— Что у вас? — спросил Антон, поздоровавшись с пациентами и предложив им сесть.
— Что у нас?! — было видно, что внутри женщины поднимается ураган и намеревается прорваться наружу. — Сидите здесь, неизвестно чем занимаетесь! Штаны за государственную зарплату протираете! По вашей милости мальчика под наркозом оперировали! Наркоз для головы — не шутка, наверное! Неизвестно ещё, будет у него рука работать или нет!
Ураган прорвался наружу.
— Подождите... Вы кто? — не узнал Антон пришедших. За два месяца он видел их всего два раза, а больных за это время через кабинет прошло более тысячи.
— Он ещё и не знает, кто мы! Изуродовал ребёнку руку — и не знает, кому!
С разъярённой женщиной разговаривать бессмысленно. Антон взял брошенные на стол документы, прочёл выписку из истории болезни, посмотрел снимки. Вспомнил больного.
— Так вы считаете, что смещение отломков произошло по моей вине? — спросил он пылающую гневом мать ребёнка.
— А по чьей же? — поразилась она вопросу больше, чем грому среди ясного неба.
— Но ко мне ребёнок поступил через две недели после перелома, когда костная мозоль крепко держит отломки в гипсовой повязке. А повторные смещения, как правило, бывают на первой неделе...
— Не надо мне правила рассказывать! Работать надо как следует! Смотреть надо вовремя! И думать! Врач называется! Руку ребёнку изуродовал!
— Значит, вы твёрдо уверены, что я недостаточно квалифицированный специалист, и по моей вине ребёнка пришлось оперировать?
— Ну не по моей же! — презрительно фыркнула мать и отвернулась.
— Как же нам работать дальше? Вы мне как специалисту не доверяете...
— Специалист... — уничтожила презрением остатки профессионального достоинства Антона женщина.
— ... значит любое моё действие, которое вам не понравится, вы встретите и сопроводите скандалами и жалобами...
— Жалобы будут! — пообещала женщина. — И ещё какие!
Антон взглянул на снимки. В принципе, ничего сложного. Кости сопоставлены хорошо, фиксированы спицами. Никаких неожиданностей в ходе лечения уже не будет. Требуется лишь подождать две—три недели, затем сделать контрольный снимок и, убедившись в хорошем сращении, отправить мальчика в стационар на удаление спиц.
Антон взял снимки, выписку, и пошёл в хирургический кабинет.
Объяснил Старикову ситуацию, рассказал план лечения и попросил коллегу, во избежание дальнейших скандалов, заняться долечиванием мальчика.
Стариков, конечно же, согласился.
И вот та история вылилась в жалобу прокурору. С пожеланием покарать доктора по всей строгости закона.
В кабинет вернулся следователь, за ним вошёл грузный немолодой мужчина с обветренным лицом и красными ладонями-лопатами.
— Садись, — указал следователь мужчине на свободный стул у окна. Положил перед ним бумагу, ручку. — Пиши. — Сел за стол, посмотрел на Антона: — Ознакомились?
— Чушь какая, — пробормотал Антон.
— И вот он, — следователь указал на мужчину, — проломил молодому голову и говорит — чушь!
— Да если бы я ему не проломил, то не здесь бы сейчас сидел, а в ящике гнил, — проворчал мужчина, неловко подбирая со стола толстыми корявыми пальцами тростиночку ручки. — Я же защищался!
— Защищался он... А парню нейрохирурги в черепе окошко проделали, чтобы за тайными мыслями приглядывать. И вторую неделю из реанимации не отпускают. А как отпустят, парень дураком будет.
— Он им и был. От таких я и защищался.
— Защищался он. Превышение пределов допустимой самообороны!
— Да если бы я не превысил, они меня принизили бы — это точно!
— Это ты его мамаше объясни. А она у него... В общем, не повезло тебе с его мамашей. Пиши, давай.
Следователь повернулся к Антону:
— Так что вы можете сказать по поводу жалобы?
— Ну... Долечивать не отказывался. Передал больного с рук на руки хирургу, чтобы она не скандалила. Грубости не было, разговаривал в присутствии медсестёр, они могут подтвердить...
— Давайте о главном. Смещение костей — и кто его допустил.
— А с чего начинать? — спросил мужчина у окна.
— С начала и начинай: такого-то числа во столько-то шёл там-то, встретил тех-то...
— Это они меня встретили...
Следователь закурил и выжидающе посмотрел на Антона.
Сигаретный дым лез в глаза и нос Антону, посторонний человек мешал сосредоточиться...
— Понимаете, контрольные снимки на этапах заживления переломов детям делают через десять-четырнадцать дней...
— А что, прям так и писать — что они спросили, что я ответил? Или сразу, как драка началась? — вновь заговорил мужчина у окна.
— Чем подробнее, тем лучше, — отозвался следователь. — Я слушаю, слушаю, — кивнул он Антону.
— Так вот, я после выписки из стационара и сделал рентгенографию через десять дней. И обнаружил смещение.
— А когда мальчика выписали из стационара — у него всё было нормально?
— Раз выписали — должно быть нормально... Перед выпиской обычно делают контрольный снимок и убеждаются, что кости стоят на месте...
— А писать до тех пор, как я от них убежал или до тех пор, как домой пришёл? — опять перебил мужчина у окна.
— Как домой, — не глядя, согласился следователь и кивнул Антону — продолжай, мол.
— ... должны были сделать контрольный снимок, но не сделали. Я думал, что на день выписки у мальчика всё нормально — стационар ведь! — и назначил контроль через десять дней. Но ведь повторные смещения бывают примерно на первой неделе лечения, когда спадает отёк и ослабевает повязка! А на второй неделе костная мозоль уже прихватывает отломки. Ко мне мальчик пришёл на третьей неделе. На третьей неделе костная мозоль крепко держит отломки и они не могут сместиться!
— Ну, хорошо. Вы получили больного из стационара. Доказательства, что у него с рукой всё в порядке, у вас были?
— Ну, я думал... Раз из стационара — значит надёжно. Принято считать, что в стационаре работают лучшие врачи и делают всё гарантированно.
— Доктор, вы давно работаете? — сощурился от дыма собственной сигареты следователь и испытующе взглянул на Антона.
— Врачом? Пятый год.
— Не новичок. То, что в деле нет умысла и преступной халатности, это понятно. Дело судебному разбирательству не подлежит. Насчёт просто халатности — пусть ваше начальство разбирается. Мне, непрофессионалу, ваши медицинские тонкости понять сложно. Но, доктор! Я не врач, и рассуждаю так. Ко мне прибыл больной. Я смотрю его документы и не нахожу доказательств, что с ним всё в порядке...
— Но я же верил своим... старшим коллегам, так сказать.
— Никому не верь, кроме самого себя! В твоих руках здоровье и жизни людей! Поступил больной от старшего товарища, от главного начальника, да хоть из Москвы прислали! — убедись, что с ним всё так, как написано в сопроводительных документах. Получи подтверждение, что всё именно так. И, исходя из объективных данных — а не по записям! — действуй. Верь только своим глазам, иначе хлопот в твоей жизни будет — выше крыши. С людьми работаешь! Согласен, доктор?
— Согласен.
— Сейчас я напишу протокол допроса и отпущу тебя. А уж как с тобой начальство разберётся — не от меня зависит...

***
Разбирательство начальства было скорым. На общей планёрке в присутствии медсестёр и санитарок заведующая поликлиникой зачитала бумагу, где говорилось о грубости, халатности и отказе лечить больного.
— Не было грубости, — возразили медсёстры. — Мы слышали весь разговор в кабинете.
— Он пришёл ко мне и спокойно объяснил ситуацию, попросил долечить больного, — вступился за Антона Стариков. — Мать потом на каждом приёме его поносила. Как бы он с ней работал?
— В общем, так, — подвела черту заведующая поликлиникой. — Главврачом детского объединения издан приказ, в котором нашему доктору за все его прошлые, настоящие и будущие грехи авансом объявляется выговор... — попробовала она перевести разговор в шутливую форму.
— За какие грехи? — удивилась одна из участковых врачей. — Смещение костей — просмотр стационара, грубости не было, доктор своё дело знает, нормально работает...
— Жалоба! — обречённо развела руки заведующая. — Жалоб не должно быть!
— Раз жалоба, значит надо «реагировать»? И обязательно карающе? — возмутились с мест.
— Есть предложение, — встала профсоюзный лидер. — Давайте опротестуем выговор через конфликтную комиссию. Я напишу бумагу, нужно несколько подписей от коллектива.
— Подпишем...
— Подпишем...
— Подпишем!

***
Несколько дней Антон выслушивал от коллег одобрения в свою поддержку. А через неделю его пригласили в детскую больницу на конфликтную комиссию.
— Где тут вход в чистилище? — поинтересовался Антон у секретарши главврача больницы.
Секретарша непонимающе уставилась на Антона.
— Меня вызвали на конфликтную комиссию, — пояснил Антон.
Секретарша сочувственно улыбнулась и направила его в конференцзал.
Скоро туда же подошли главврач, председатель профсоюза детской больницы, заведующие поликлиниками, пара цветущего вида пожилых женщин в белых халатах.
В термине насчёт «чистилища» Антон не ошибся.
Главврач прочёл жалобу на Антона, решение прокуратуры об отказе в рассмотрении уголовного дела и о передаче дела на рассмотрение администрации, прочёл свой приказ о вынесении выговора, прочёл ходатайство врачей поликлиники о снятии выговора, как безосновательного.
Затем один «божий одуванчик» в белом халате долго убеждал Антона в его долге терпеливо работать с больными детьми и их родителями... Есть сигналы о том, что молодой доктор не всегда терпимо относится к просьбам родителей, бывает резок в разговорах.
— Пожалуйста, укажите конкретно, когда, с кем, — попытался защититься Антон.
— Когда будет конкретно — будет очередное взыскание, — спокойно улыбнувшись, с умудрённостью пожившего человека пояснила старушка. — Вы даже в разговоре с нами не проявляете должного уважения, перебиваете старших. А что говорить о том, как вы разговариваете с родителями больных детей? Мать больного ребёнка — она всё равно, что сама больная!
— Если у ребёнка серьёзное заболевание, согласен. Но когда у ребёнка незначительная царапина или простейший ушиб, а мать предъявляет врачу кучу необоснованных требований — категорически с вами не согласен. Врачи тоже заслуживают уважительного к ним отношения, — попробовал высказать своё мнение Антон. — А уж если она начинает грубить...
— Для матери любая болячка ребёнка — серьёзное заболевание и серьёзная травма. И наш долг — терпеливо работать с детьми и их родителями.
— Но кроме долга работать, я имею право на элементарное уважение к себе тех, кто обращается ко мне за помощью!
— Складывается впечатление, доктор, что на каждый мой проблемный вопрос, — старушка укоризненно посмотрела на Антона, — у вас есть свой правильный ответ!
Затем выступил другой «божий одуванчик», затем долго подводил итоги главврач, убеждая Антона, что выговор обоснован...
— Я понял, — улучив паузу в нескончаемой речи главного, прервал его Антон. — Я пришёл сюда не по собственной инициативе, и не обольщался, что вы похвалите меня за хорошую работу. Меня прислали коллеги, которые считают, что выговор навесили на меня зря...
— Что значит, «навесили»? — обиделся главврач.
— Я ещё раз говорю, что не обольщался на объективный разбор жалобы...
— Ну, это уж слишком, доктор! — возмутился второй «божий одуванчик».
Отопление в конференц-зале работало на славу, к тому же в окна светило полуденное солнце — температура была выше комфортной. Плюс психологическое напряжение... Антон чувствовал, что у него жутко взмокла спина, рубашка прилипла к телу, он знал, что «комиссионеры» видят это, он чувствовал себя микробом, распятым под окуляром микроскопа, и единственным его желанием было скорее покинуть общество высокородных членов конфликтной комиссии.
— Единственное, в чём вы хотите меня убедить, — продолжил Антон, — что я дураком был, дурак есть и в дураках мне надлежит ходить в обозримом будущем. А если имел наглость попытаться опротестовать высочайшее повеление — схлопочи по бестолковке! Я вас понял. Поэтому, если для других целей я вам не нужен, разрешите откланяться. Пора рубашку сменить, а то вы так навтыкали мне в загривок, что...
Антон помолчал пару секунд и направился к выходу.
— Абсолютно невоспитанный молодой человек, — услышал он за спиной голос «божьего одуванчика». — Разве такой может работать врачом? Да у него нет элементарного понятия о врачебной этике и деонтологии!

***
На следующий день Антон рассказывал в своём кабинете подробности вчерашнего чистилища, останавливаясь на таких комичных деталях, как мокрая спина и выступления «божьих одуванчиков».
Когда коллеги разошлись, медсестра сказала Антону:
— Знаете, уже несколько моих знакомых родительниц спрашивали, почему к моему доктору в стационаре странное отношение.
Медсестра замолчала.
— Какое?
— Вот и я так спросила. Когда их детишек выписывали из стационара, то предупреждали, что в поликлинике доктор ничего не знает и ничего не умеет. И если что случится, лучше обращаться к ним в стационар.
— Может это о ком другом? — не обиделся Антон.
— О вас.
Дураком Антон себя не считал. Если у него и были недочёты в работе, он ждал не молчаливого осуждения за спиной, а открытого разговора в коллективе, с глазу на глаз или по телефону. Но чтобы так! Почему? Диагностирует он прилично, ошибок в лечении не было... Коллеги боятся конкуренции? Но он не претендует на их места в стационаре! Пока его вполне устраивает работа в поликлинике. Почему коллеги так обкладывают его за спиной?

 =25=

Магазины — словно спортзалы вне игр: так же огромны и пусты, и лишь редкие зрители-покупатели бродят в пустоте, слушая эхо шагов и ожидая прибытия «команды игроков» — машин с товарами.
Заметив на заднем дворе магазина машину, народ моментально выстраивается у прилавков в огромные очереди. Что привезли, почти не спрашивают — нужно всё. Хватают всё подряд и помногу, сколько дадут «в одни руки». Если дают что-то нужное, очереди становятся похожими на шествие к мавзолею на Красной площади. Чтобы не запутаться, очередники пишут на ладонях номера: 124... 256... 367... Часто стоят в двух-трёх очередях одновременно, бегая из одной в другую и подтверждая явкой, что «я здесь стою!» Наглые лезли вперёд: «Да я здесь стояла, когда вас ещё не было!» Ни беременных, ни инвалидов, ни, тем более, с грудничками, без очереди к прилавку не пускают: «У меня дома такие же. Что мне, их с собой таскать?!»
Отстоять в очереди два-три часа — обычное явление.
Чтобы хоть как-то удержать товары на полках магазинов, руководство города ввело «визитные карточки»: картонный квадратик с фотографией предъявителя и удостоверением, что он житель города. Командировочные и приезжие теперь не могли купить в городе ничего, даже хлеба и сигарет.
Товаров всё равно не хватало. Ввели талоны на основные продукты питания. В ЖКО по месту жительства, отстояв опять же нервную часовую очередь, все получали по пачке листков-талонов на три месяца. На квадратиках величиной с крупную почтовую марку было напечатано: масло, 200 гр., апрель. Или: колбасные изделия, 500 гр., март. Квадратики разрезались, сортировались по месяцам, и люди, сжимая в потных кулаках право на питание, шарахались из конца в конец города в поисках «что где дают», «отоваривали» талоны.
Непьющие и некурящие меняли ненужные им водочные и табачные талоны на масляные и крупяные, алкоголики и курильщики — наоборот.
Для свадьбы или для похорон брали в исполкоме разрешение на покупку водки «оптом», подъезжали к вино-водочному магазину с милицией — вынести ящик водки сквозь толпу жаждущих без официальной охраны было невозможно.

***
Антон спрыгнул с подножки автобуса и увидел, как прилично одетый пожилой мужчина, склонившись над мусорной урной, выбирает чинарики покрупнее, надрывает бумагу и ссыпает оставшийся в окурках табак в припасённую баночку. В магазинах курева нет. А те четыре пачки сигарет, что дают по талонам на месяц, заядлому курильщику при жёсткой экономии не хватает на неделю...
Антон не удержал эмоций, покачал головой. Такое он видел первый раз в жизни. Довели народ — в мусорных урнах копаются!
— Такая вот она теперь, наша жизнь! — услышал Антон женский голос и оглянулся.
Рядом стояла его бывшая одноклассница, Жадёнова Татьяна. После школы она закончила юридический институт, работала адвокатом.
— Привет!
— Привет. Как дела?
— Нормально. Ты талоны отоварил?
— Да не охота в очередях париться.
— А мне Зина Тимонина помогает отоваривать. Она завотделом в гастрономе работает. Запиши телефон.
Антон созвонился с бывшей одноклассницей, теперешней завотделом, та пригласила его «отовариться». Попросила достать капли валокордина для матери.
Антон выклянчил дефицитные капли у главной сестры поликлиники и отправился в нужный гастроном.
— Только у меня талоны за несколько месяцев не отоварены, — предупредил он одноклассницу.
— Можно и за несколько месяцев, — разрешила Зина, женщина удивительно типичной внешности для гастронома — упитанная и краснощёкая.
Антон не видел одноклассницу почти со времён окончания школы и удивился, как сильно изменилась та давнишняя школьница.
— Продукты получишь завтра, сегодня весь товар уже отпустили. Сколько я тебе должна за валокордин?
— Да ладно, не в копейках дело. Ты мне помогаешь, я тебе. Что надо будет по медицинской части — звони.
На следующий день Антон заплатил деньги в кассу и под завистливыми взглядами «простых» покупателей, ждущих, кому что достанется, вынес из подсобки гастронома авоську с набором продуктов за несколько месяцев.
Сортируя кульки и пакеты дома, он обратил внимание, что к заранее фасованным килограммовым пакетам крупы и двухсотграммовым брикетам масла прилагаются нестандартные довески. Может это добавка к недовесу? Одноклассники всё же. Проверила — не хватает, вот и добавила.
Антон сопоставил количество талонов, сданных на «отоваривание», с количеством пакетов... Получалось, что довески шли за полные пакеты. Антон почесал в затылке, рассмеялся и тут же погрустнел. Да это она за работу себе по полпакета прикроила. Ай да одноклассница! Давно в гастрономе работает, научилась жить.
Продавцы в обществе были самой почитаемой кастой.

 =26=

Леночку первый раз Антон увидел в автобусе.
Аккуратный, чуть вздёрнутый носик, пухлые рубиновые губки, огромные голубые глазищи… Симпатичное личико обрамлено песцовой шапкой и таким же воротником. Снегурочка!
Сначала Антон подумал, что головка снегурочки с безмятежно чистыми глазами — детская. Но, встретив девушку ещё раз с большущим пеналом для чертежей в руках, понял, что она студентка, и, в очередной раз поймав внимательный взгляд лучистых глаз, не мог на следующий день не ждать её на остановке, где девушка сходила уже дважды.
Прождав пару часов, Антон, наконец, увидел выходившую из автобуса снегурочку. Убедившись, что девушка одна, подошёл.
— Здравствуйте.
Девушка вскинула глазищи, и ангелы взглянули на Антона из-под длинных ресниц. Два раза взмахнула ресницами, как лебедь крыльями, и ветер от этих взмахов чуть не унёс Антона на райские облака. Сладостные переживания заполнили разум и душу Антона, лишили возможности двигаться. Он не смог бы сейчас уйти, даже если бы кто гнал его отсюда.
— Здравствуйте, — удивлённо пропела девушка. — А разве мы знакомы?
Антон понял, что девушка узнала его, но игра шла по правилам.
— Да, знакомы. Мы дважды ехали в одном автобусе…  Колдовство ваших чудных глаз лишило меня воли. Несчастье в образе ваших губ преследует меня по ночам. Я опутан сетью ваших кудрей! Стрелы ваших ресниц пронзили моё сердце! И вот я стою, пленённый вами. Моё сердце истекает кровью, и вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что я ещё жив... Верно, что смерть ужасна, но ужаснее ваше безразличие. Я молю вас о пощаде! Если вы сейчас уйдёте и не оживите меня волшебным словом «да», то пусть обрушится купол этого дряхлого небосвода, и пусть обломки его упадут на мою несчастную голову! — Антон раскрыл руки в стороны, посмотрел в небо, словно ожидая, когда упадёт небо, затем, подчёркнуто жалобно, на девушку.
— Болтун, — решила девушка. — Я устала, я иду домой и мне некогда.
— Позвольте лишь пройти рядом с вами до вашего подъезда и исчезнуть, как только вы взмахнёте в мою сторону самыми пушистыми ресницами самых прекрасных в городе глаз. Впрочем, я сильно ошибся. Ваши глаза далеко не самые прекрасные в городе — для меня они самые прекрасные в области, а может и во всей стране! Мимолётный взгляд таких глаз делает мужчину счастливейшим или самым несчастным из смертных. О, если бы знать, что можно отдать за то, чтобы девушка, обладающая такими восхитительными очами, возвела меня на трон любви!
— Болтун! — не сердито подтвердила девушка своё предположение и пошла по тротуару.
Антон устремился за ней.
— Где такие болтуны водятся? — устало улыбнулась девушка.
— Я не болтун, — возразил Антон. — Это нервное. Живу в седьмом микрорайоне, работаю в поликлинике.
— Врач?
— Врач. Детский травматолог.
— Вообще-то, мой дипломат набит книгами и мне тяжело, товарищ врач.
Антон ликовал. Это было предложение продолжить знакомство. Он с удовольствием подхватил дипломат девушки.
— А вы, наверное, студентка?
— Всегда верила, что врачи удивительно проницательный народ, — девушка скептически взглянула на Антона. — Судя по дипломату с книгами и этой трубе, — девушка тряхнула пеналом для чертежей, — нетрудно догадаться, что я студентка третьего курса политеха. Сколько вам лет, доктор?
«Ого, — обрадовался Антон, — это уже прикидка. Практичная девушка. А я гораздо старше её. Соврать и сказать поменьше? Зачем? Сколько есть, все мои».
— Тридцать два.
Девушка помолчала.
— Терпимо.
Антон улыбнулся. Добро дано!
— Меня Антоном зовут. А вас?
— Леночка.
Она и вправду была Леночкой. Маленькой и хрупкой, похожей на ребёнка, полной очарования Леночкой. Такую на руках носить!
— Вот мой дом, — остановилась Леночка. — Пока я занята. Буду свободна...— Леночка задумалась, — в субботу. Жди меня на остановке в шесть вечера. Чао!
Она игриво взглянула на Антона и красиво убежала в подъезд.
Время до субботы тянулось мучительно. Если бы эти дни можно было вычеркнуть из жизни или отдать желающим забесплатно, Антон сделал бы это не раздумывая, лишь бы суббота наступила мгновенно. Каждая мысль о Леночке заставляла трепетать сердце Антона. А думал о ней Антон беспрерывно.
В субботу, не вытерпев, пришёл на остановку за час до назначенного времени. После шести ждал ещё почти час. Перебирал варианты, размышляя о причинах отсутствия девушки. Спутал время встречи? Не понял, на какой остановке ждать? Девушка пошутила? А может у неё неотложные дела?
Пронизывающий ветер довольно быстро выдул из-под куртки всё тепло. Антон замёрз.
Увидев в глубине долгожданную фигурку, помчался навстречу. И от нетерпения, и чтобы согреться.
— Долго ждёшь? — как ни в чём не бывало, спросила Леночка.
— Не важно, — улыбнулся закоченелыми губами Антон. Он готов был ждать ещё много раз по столько, лишь бы встретиться с Леночкой. — Ты не могла не прийти.
— Почему ты так считаешь? – улыбнулась и взглянула на Антона с интересом Леночка.
— Потому что я читал заклинание. Точнее, молитву.
— Молитву? Любопытно. Ты верующий?
— Ну... Я молился тебе.
— Это как?
— Я колдовским образом топал ногами, хлопал руками и беспрестанно повторял: «О ты, явно и тайно рождающая волнение жизни, приди! Мы повернём вспять движение небес!»
— Обманщик! Руками ты хлопал от холода и читал не молитву, а какой-то стих. — Леночка негромко засмеялась. — А я уж подумала, что у тебя с головой не в порядке. Заклинатель... Что это за красивый стих?
— Мирза Галиб. Свободное изложение. Я люблю восточную поэзию, а как увидел тебя, она из меня фонтанами плещет.
— Понятно. А я никак не могла решить, идти к тебе или не идти. — Леночка взяла Антона под руку. — Решила сходить. Ты интересно говоришь. Необычно. Не как все.
Наклонив голову, Леночка улыбнулась сама себе.
— За десять минут оделась... Думала, не застану тебя. А ты всё здесь.
— Как же я уйду, если ты обещала прийти? — удивился Антон.
— А если бы всё же не пришла? — Леночка лукаво взглянула Антону в лицо.
— Могла, конечно. Но это было бы мучительно.
— Я тебя мучаю? А я думала, радую.
— Конечно же, радуешь! Ты своей прелестной ладошкой коснулась моего сердца, оно радуется этому прикосновению, но... Необдуманные и неосторожные движения могут причинить сердцу боль... Адам лишился рая по воле своенравной женщины, но она же привела его в рай любви, из её рук он вкусил плод добра и зла. Всё в нашем мире двуедино: любовь сменяется разочарованием, горе следует за радостью, добро живёт рядом со злом.
— Ты... боишься разочарования и от этого... болит твоё сердце?
— Моё сердце трепещет от счастья. А боль... Это сладкая боль!
Антон прижал девичью ладошку в пушистой варежке к своей щеке и грустно заглянул Леночке в глаза.
— Ох, Антон, ну ты и ...
— Болтун?
— Приятный болтун, — засмеялась Леночка, обеими руками обняла щёки Антона и мило посмотрела на него.
— Это восточная поэзия.
— Не важно. Всё равно красиво. Для меня ведь? – спросила Леночка кокетливо.
— О, солнцеликая! Говорят, в раю есть ручей мёда и ручей вина. Твои сладкие рубиновые уста заменили бы мне тот и другой. Призывный взгляд твоих очей сильнее заклинания страшного волшебника — не устоит перед твоими очами ни один мужчина. Твоё дыхание — благоуханный рай... Пылая страстью к солнцеликой, я стал солнцепоклонником! Я ревную к тени, которой позволено целовать твои ноги. Я ревную, когда вижу, как ты целуешь следы губ на краю чаши, из которой только что пила сама! — Антона, что называется, понесло.
— Антон, ты прелесть! — Леночка восторженно забарабанила кулачками Антону в грудь, потом остановилась, погладила место, по которому только что стучала. — Мне хорошо с тобой. Я, конечно, зря это говорю. Ты не подумай чего... Но мне с тобой как-то спокойно. Хотя я знаю тебя всего несколько минут.
— Моё сердце словно свеча, пылает и плавится от собственного жара, даруя наслаждение пользующемуся её светом... — Антон привлёк Леночку к себе. — Больше ни слова из поэзии, а то надоест.
Он прикоснулся пальцем к холодной щеке девушки.
— Чем займёмся? — спросила Леночка и повернула голову так, что палец Антона медленно скользнул по её губам.
Антон судорожно вздохнул и стал наклонять голову, глядя в глаза Леночки. Леночка закрыла рот Антона ладошкой и отрицательно качнула головой.
— Нет, Антон. Я пошутила.
— М-м... — застонал Антон. — Мучительница! Восхитительная мучительница!
— Так чем займёмся? — Леночка в утешение погладила Антона по щеке.
— Ну... Я не знаю твоих интересов, поэтому согласен на любое предложение, начиная от прогулки до остановки и обратно, и кончая... — Антон задумался, не зная, чем ограничится. — Ну, в общем, чем хочешь. В седьмом микрорайоне кафе открыли новое, с видиком. Ресторан почти перед нами.
— Для начала давай погуляем. И поболтаем. Я ведь тебя совсем не знаю. А для ресторанов я не одета.
— Погуляем, поболтаем, — согласился Антон. — Выложу всю подноготную о себе.
Он положил вытянутую руку на воображаемую книгу, обещая говорить только правду, и ничего, кроме правды. Леночка накрыла ладонь Антона своей ладошкой, пропела начало свадебного марша и торжественно повела Антона вперёд, как водят к алтарю в момент венчания.
Антон улыбнулся. Один жест, а у мужчины и у женщины вызвал разные ассоциации.
Леночка засмеялась, сунула руку Антона себе под локоть и побежала, увлекая его за собой.
С дотошностью сыщика Леночка расспрашивала Антона о его жизни, о работе, нравится работать или нет, трудно ли работать с детьми, и о многом другом.
— А меня в политех родители запихали, — вздохнула Леночка. — Учусь кое-как, потому что неинтересно, куча хвостов. Выкручиваюсь, как могу... Слушай, Антон, а ты не мог бы мне освобождение от физкультуры организовать? Я много пропустила, а физрук говорит, что пока я зачёты по всем нормативам не сдам, допуска к сессии не получу. Для наших двухметроворостых акселератов эти нормативы детские, а мне — метр с шапкой, когда подпрыгну — их не осилить, это точно.
Леночка жалобно посмотрела Антону в глаза, а потом, сменив выражение лица на кокетливое и приблизив лицо к лицу Антона, пообещала:
— А я тебя за это поцелую!
Антон расплылся в улыбке.
— Разве я могу отказаться от такого обещания?
— А если обману? — Леночка хитро посмотрела на Антона.
— Можешь, конечно. Красавицы созданы, чтобы терзать мужчин, и редко бывают постоянны. Но есть смысл постараться даже ради того, чтобы какое-то время надеяться на исполнение обещания.
— Похоже, ты — молодец. Рад даже надежде на исполнение обещания. Другие — неприкрытые прагматики.
— Что, многим наобещала?
— Ну что ты! Но... Преподавателю одному, похоже, слишком многообещающе улыбалась, выклянчивая хорошие оценки. А он теперь говорит: по долгам платить надо. И зачёт не ставит. Говорит-то он про то, что я материал не знаю, а смотрит, как голодный кот на мясо.
— Ну и что ты решила? Будешь платить по счетам?
— А у меня ещё счёт в банке не открыт, — Леночка невинно взглянула на Антона.
Антон чуть не оступился. Просто так сказала или... А вдруг это завуалированное признание? Второкурсниц с «неоткрытым счётом» — таких поискать!
Антон притянул Леночку за талию к себе.
— Завтра сможешь сделать справку?
— Если на бланке детской поликлиники — без проблем. Если нужна «взрослая» справка, придётся ехать в травмпункт.
— Возьми детскую, физрук не наглый. Ему лишь бы оправдательную бумажку в журнал подклеить. — Леночка поёжилась. — Ну что, я замёрзла. Проводи меня домой. Если бы можно где в тепле посидеть...
Леночка повернулась в сторону своего дома.
— Так пойдём ко мне, я живу недалеко, в седьмом микрорайоне.
— Терпеть не могу с чужими папами-мамами встречаться! Смотрят на тебя, оценивают. А в глазах одни и те же вопросы: «Это подружка, или подобрал где для удовольствия?» В двери то и дело тычутся, не занимается ли чем крамольным их сын... Противно!
— Достали, видать, тебя чужие предки. Часто с такими встречалась?
— Было пару раз. Однажды их пацанчик приставать стал. Застукали, когда я отбивалась. Меня же и облаяли.
— Я приставать не буду — это первое. И живу я один — это второе.
— Чего же ты сразу не сказал?! — воскликнула Леночка. — Морозишь бедную девочку целый час на улице вместо того, чтобы в тепле и уюте нежить, да чаем с мёдом за разговорами угощать! Мёд есть? — с шутливой серьёзностью спросила Леночка.
— Есть. А сразу не пригласил, потому что отказалась бы.
— Отказалась бы. Антон, а сегодня ты справку случайно не можешь написать? Она мне так в понедельник пригодилась бы!
— Конечно, напишу, бланки есть.
Идти из пятого микрорайона в седьмой было недалеко, но дул пронизывающий встречный ветер, и пока шли, оба окончательно замёрзли.
— Быстрее согрей чай, у меня зуб на зуб не попадает! — попросила Леночка.
Сбросив пальто и оставив девушку осматриваться в комнате, Антон пошёл на кухню греть чай.
— Ого, сколько книг! — воскликнула Леночка, увидев широченный, во всю стену стеллаж, от пола до потолка уставленный книгами. — И почти все медицинские! Неужели ты их читал? — удивилась неподдельно.
— Все! — откликнулся с кухни Антон. — А многие по несколько раз. Врач должен всю жизнь учиться. Если знания не пополнять, они убывают.
— Сколько и-их! — ещё раз удивилась Леночка и провела по корешкам книг ладонью.
— Около тысячи.
— Это сколько же денег на них ты угробил?
— Не угробил. — Антон подошёл к Леночке сзади и мягко обнял за плечи. — Это же знания! Практически по любому непонятному вопросу я могу найти здесь подсказку. Консультироваться мне не у кого. А насчёт стоимости... Медицинские книги дороже художественных. Если все продать — на полжигулей хватит.
Леночка неверяще покачала головой и передёрнула плечами.
— Ну и продрогла я, согреться не могу. Погрей.
Она прислонилась к груди Антона.
Антон осторожно обнял девушку и тихонько поцеловал ей за холодным ухом. Он блаженствовал. Душа его плавилась мёдом.
Леночка поёжилась и вздрогнула от озноба.
— Знаешь, как чукчи в тундре замёрзших охотников от смерти спасают? — спросил Антон.
— Как?
— В спальный мешок к замерзающему мужчине кладут молодую женщину.
— Чтобы и она замёрзла?
— Не-ет! Чтобы она его своим горячим телом отогрела.
— А старую женщину положить можно?
— Чукчи говорят, нельзя. Гнилыми дровами очага не растопить.
— А замёрзших женщин спасают? Или женщины у них не ценятся?
— Должны цениться, — уверил Антон Леночку. Он приласкался щекой к холодной девичьей щеке. — Их в голодный год, например, в соседнем стойбище можно на рыбу обменять. Одна женщина — один мешок рыбы.
— Бессовестный, Антон! — Леночка толкнула Антона локтем в бок. — Так-то мужчины нас, женщин, ценят! — Она зябко повела плечами. — Как там чай? Меня прямо знобит!
Выпили горячего чаю с мёдом, но и после чая Леночка не согрелась.
— Как бы не заболеть, — забеспокоилась она. Посидела, подумала, испытывающе взглянула на Антона. — Слушай, Антон. Не пойми меня превратно... У меня сессия на носу, куча хвостов, болеть нельзя... Если, не отогревшись, пойду домой — ещё сильнее замёрзну. Тогда без сомнения свалюсь. Полезу-ка я в ванну, попарюсь. Но ты ко мне не приставай, я тебе доверяю.
— Хорошо.
Антон нежно привлёк девушку к себе, ласково погладил по покрывшейся мурашками щеке. Леночка в ответ прижала свою голову к груди Антона. Посидела мгновение неподвижно, затем высвободилась из объятий и благодарно чмокнула Антона в щёку.
— Смотри, не обижай меня! — шутливо погрозила пальцем, передернула от озноба плечами и ушла в ванную.
Антон выбрал подходящую пластинку и включил музыку. Томящая мелодия разнеслась по комнатам. Антон сел в кресло, расслабился. Улыбнулся. Какая она всё—таки прелесть! Но какая доверчивая! Нельзя быть такой доверчивой!
Саксофон страдал и молил о чём-то, Антон плавал на волнах чудной мелодии. Леночка тоже притихла в ванной, заслушавшись и пригревшись.
— Какая дивная музыка! — подала она голос из ванной.
— Феликс Словачек, саксофон. Мои любимые вещи. Когда мне грустно, я включаю саксофон.
— Тебе сейчас грустно?
— Мне хорошо. И грустно. Не пойму. Хорошо и грустно одновременно.
— Как это?
— Хорошо, потому что ты плещешься у меня в ванной, слушаешь мою музыку. А грустно... — Антон задумался. — Потому что скоро уйдёшь. А потом уйдёшь совсем.
Леночка молчала.
— У тебя часто бывают гости? — спросила она после долгого молчания.
— Гости? Ты, наверное, имела в виду — гостьи?
— Да.
— Вопрос, который задавать бессмысленно.
— Почему?
— Скажу правду — не поверишь. Совру — можешь подумать, что говорю правду.
— И всё-таки.
— Ну, скажем, гораздо реже, чем у большинства холостых мужчин, имеющих свою квартиру.
Леночка ещё помолчала.
— Кажется, я согрелась. Антон, а где полотенце? Принеси, пожалуйста!
Леночка плеснулась водой и щёлкнула задвижкой двери.
Есть же полотенце, подумал Антон и хотел подсказать, где, но вовремя остановился, поняв, что принести Леночке свежее будет приятнее. Возможно, даже обоим.
Антон достал большое полотенце, подошёл к ванной, остановился в нерешительности. Вздохнул, пытаясь унять затрепетавшее вдруг сердце. Царапнул пальцем дверь ванной.
— Давай, — разрешила Леночка. Вода в ванне плеснулась.
Антон приоткрыл дверь. Леночка до подбородка лежала под водой, выставив вверх круглые коленки, одной рукой прикрывала грудь, другой собирала пену у коленок.
— Повесь, пожалуйста, — Леночка кивнула в сторону вешалки.
Полотенца и вправду не было.
Ванная комната у Антона большая, от пола до потолка обложена жёлтым кафелем. Под потолком сияла мощная лампа. Комната не захламлённая, как у большинства хозяев. Светлый кафель, пустота комнаты, мощное освещение создавали какое—то праздничное настроение.
Сделав шаг к вешалке, Антон повесил полотенце. Скованно улыбнувшись, посмотрел сделавшимися вдруг вразброд глазами на Леночку. Её тело довольно явственно виднелось сквозь островки негустой пены, как сквозь полупрозрачное покрывало. Сердце Антона застучало раза в два быстрее. От нахлынувшего желания задрожали руки. Антон почувствовал, что его голова теряет рассудок, а тело — терпение. Ему стало тесно в брюках. Закрыв на секунду глаза, он подавил желания. Леночка наблюдала за волнением Антона из—под полуопущенных век. Задержавшись на приличное мгновение, Антон медленно, словно остерегаясь спугнуть чуткую птаху, потянулся к двери, собираясь выйти из ванной.
— Антон, — спросила Леночка, бомбардируя каплями воды пену над своей грудью, — ты мне справку ещё не написал?
Антон остановился на полдвижении, судорожно вздохнул, повернулся к Леночке, и, не в силах говорить, отрицательно качнул головой.
— А какой диагноз ты мне напишешь? — продолжила Леночка расспросы, делая «бульки» большим пальцем правой ноги.
— Придумаем... кхм... что-нибудь, — смог выдавить Антон.
Даже если Леночка и не верила в телекинез, она всё равно должна была явственно почувствовать, как Антон касается её взглядом, ласкает её глаза, губы, шею, как глазами пытается отвести руку, прикрывающую груди...
— Слушай, месяца три назад я ногу вывихивала. Ходила в травмпункт, мне дали освобождение от физкультуры на две недели. Я его потом подправила... на два месяца. Вот физрук и прицепился. А у меня нога до сих пор побаливает. Взгляни!
Леночка приподняла над водой розово разгорячённую очаровательную ножку.
— А где болело? — спросил Антон и кашлянул, так как голос опять подвёл его.
— Вот здесь, — оттолкнувшись от ванны одной рукой, указала другой рукой Леночка на голеностопный сустав. Над водой на мгновение показались её груди. Антон молча застонал.
Сделав вид, что ничего не произошло, Леночка снова спряталась под водой.
Антон явственно слышал, как громко бьётся его сердце. Лицо, казалось, пульсировало вместе с пульсаций артерий в голове. Лампочка под потолком стала гореть слабее. Упало напряжение в сети? Да это же у тебя в глазах потемнело!
Антон приклонил колено, нежно взял в руки девичью стопу. Погладил её. Аккуратная, розовая — как у ребёнка. Педикюр, ногти подкрашены неярким лаком. Тонкая лодыжка. Антона захлестнула волна нежности. Ему захотелось прижаться к этой ножке лицом...
— Вот здесь, — пошевелила стопой Леночка, приводя в чувство замершего Антона.
Очнувшись, Антон потрогал связки, проверил движения в суставе.
— Кхм... Нормально всё. Напишем лигаментит, воспаление связок после травмы. С таким диагнозом можно хоть два года жаловаться на боль и освобождаться от физкультуры.
— Отлично! До конца года и освободишь! Слушай, а что у меня в колене хрустит?
Леночка испытывающе скользнула взглядом по лицу Антона и, грациозно оттянув носок, подняла соблазнительную ножку вертикально над водой, несколько раз согнула её в коленном суставе.
— Слышишь?
— Нет...
Наверное, сейчас Антон не смог бы уже услышать даже стрельбу в соседней комнате.
— Ну как же! Смотри!
Леночка положила ладонь Антона себе на колено.
Как что-то необычайно хрупкое и ценное принял Антон в руки розовое горячее колено девушки, нежно погладил его. В колене и вправду что-то легко похрустывало. Но Антону было не до хруста. Он любовался красотой девичьей ножки, как истинный ценитель красоты любуется редким предметом искусства. Какие связки со справками? Какой хруст? Он не в состоянии был думать ни о чём, кроме лежащей перед ним и едва прикрытой пеной обнажённой девушке. Невидимые руки тянули Антона к Леночке. Его язык прилип к нёбу, а губы будто окаменели. Вино страсти замутило его разум.
Антон без сил опустился перед Леночкой на оба колена, его локти съехали в воду, он скользнул ладонями по бедру девушки, поцеловал её колено, измученно заглянул в глаза. Сладостные муки желания захлестнули его. В глазах Антона Леночка увидела страстную мольбу человека, умирающего от жажды на берегу богатого источника.
— Антон! Антон! — озабоченно окликнула его Леночка и отодвинулась назад, обнажив мячики грудей. Девичьи соски, будто застыдившись наготы, отвернулись друг от друга и, чуть подрагивая, смущённо смотрели в разные стороны.
Отяжелевшим взглядом Антон целовал Леночкины груди и почти наяву ощущал их нежность, чувствовал жёсткость выпятившихся сосков. Его ладонь медленно скользнула вниз по внутренней поверхности бедра девушки.
— Ну вот, нехорошая я девчонка... Довела бедного мальчишку до умопомрачения... Теперь от тебя не спасёшься!
В голосе Леночки появились панические нотки.
Леночка села, прикрыв одной рукой груди, и, насторожённо глядя в глаза Антону, отодвинула его от себя.
— Антон, только без агрессии! Антон!
Она умоляюще заглядывала Антону в глаза, словно пытаясь разглядеть, что творится у него в голове. Затем вдруг придвинулась к нему и, обняв ладонями голову Антона, поцеловала его в лоб. Едва прикрытые локтями манящие груди заволновались перед лицом Антона.
— Антон, я прошу тебя... Ой, какая я дура! Антон, я в твоих руках, я беззащитна... Ты можешь, конечно, обидеть меня... Антон, глупо в моём положении надеяться на джентльменство... — упрашивала Леночка Антона. — Ой, какая я дура! Антон, не надо, а? Я ведь ещё девушка... Антон, я тебе верю!
Леночка прижала горячие ладошки к пылающим щекам Антона, привстала на колени, уткнулась лицом в волосы Антона и тихонько заплакала.
Перед глазами Антона загорелый бархат верхних половинок грудей девушки нечёткими границами соприкасался с нежным розовым шёлком нижних половинок, прятавшихся летом от солнца и чужих глаз под купальником. Вплотную к бархатным краешкам на небольших пуговках тёмно-розовых ареол топорщились восхитительно напрягшиеся соски.
«Как они летом из купальника не выскакивают, у самого края ведь спрятаны?» — мелькнула неподобающая моменту мысль.
Антону непреодолимо захотелось прильнуть губами к этим наполненным напитком страсти округлым сосудам. Их форма идеальна! Антон прикрыл глаза и, безумно желая, не позволил себе уткнуться лицом в девичьи груди.
— Можешь мне верить, — тихим, с хрипотцой, не своим голосом проговорил Антон и легонько кивнул в подтверждение головой. — Не ты — я в твоей власти. У меня и правда крыша едет, но меньше всего я хотел бы тебя обидеть. Высшим счастьем для меня сейчас было бы, если ты почувствуешь себя в абсолютной безопасности. Как ребёнок в счастливом сне.
Леночка перестала плакать. Погладила Антона по голове, слегка согнулась и села пониже, пряча роскошные, полные зрелого сока грешные яблоки обольщения под водой. Взяла ладони Антона и уткнулась в них лицом. Помолчала немного, словно успокаиваясь. Антон тоже молчал, и лицо его было сосредоточенно-расслабленным, словно после свершения тяжёлой работы.
— Какая музыка чудесная... — задумчиво проговорила Леночка, прислушиваясь к страданиям саксофона.
Согнув пальца Антона, прижалась подбородком к его кулакам, спокойно и доверчиво снизу вверх посмотрела ему в глаза, сказала с благодарностью:
— Спасибо тебе, Антон. Ты надёжен. Таких мало. Спасибо.
Помолчала немного.
— Извини меня, дурочку.
Села поудобнее, потрогала мокрые рукава Антона.
— Рубашку, вон, намочил, — сказала укоризненно, окончательно освободившись от каких-либо опасений. Расстегнула пуговицы, подвернула мокрые манжеты кверху.
Кончики непослушных пальцев Антона чуть коснулись запястий девушки. Пальцы взывали...
Ладони девушки, независимо от разума хозяйки, погладили запястья мужчины. Ладошки понимали...
Как-то отрешённо Леночка посмотрела сквозь Антона, хрупкими руками крепко взяла его за кисти, словно удерживая от чего-то. Замерла на миг. Затем вдруг вздохнула-всхлипнула, распрямилась над водой, всколыхнув поверхность, вновь явила свету жемчуга соблазна. Закрыла глаза и... накрыла ладонями Антона свои груди.
Сама нежность влилась Антону в ладони. Остановилось время, перестало существовать бытиё...
Девушка проявила царскую щедрость и одарила мужчину своим телом.
Ладони Антона, словно две соскучившиеся по хозяйке кошки, ластились к девичьему телу.
— Какие у тебя соски... — выдавил из себя шёпот Антон, лаская Леночкины груди и легонько зажимая между пальцами твёрдые соски.
— Какие... — прошептала оцепеневшими губами Леночка.
Антон вдыхал свежесть дыхания уст девушки.
— Розовые... Обычно коричневые...
— Я вся необычная... Нахал… У многих видел?
— Я же врач… Четыре года со взрослыми работал.
Леночка замолчала, и её молчание было музыкой, уносящей Антона в мир грёз. Чувства их соединились и души стали единым горящим пламенем, источающим блаженство рая.
Антон ласково прижимал горячее девичье тело к себе.
Леночка запрокинула голову назад, сдавленно вздохнула, протяжно, со стоном выдохнула... И в сладости вздохов открылись тайны её желаний.
Приподнявшись, Антон целовал Леночку в шею, в ямки над ключицами, дразнил языком соски, мягко пощипывал их губами. Руки Антона бродили по Леночкиному телу, вслед за губами ласкали грудь, скользили по шее, животу, бёдрам.
Чувственность девушки растекалась по её телу вместе с её фантазиями и странствовала вместе с ласкающими её ладонями мужчины.
Закинув руки за голову, Леночка что есть силы прогнулась назад и преподнесла Антону груди, словно два распустившихся цветка, вздрагивающих при малейшем прикосновении, и волнующихся от дуновением ветерка... Подала, словно дивные чаши с восхитительным вином. Поддерживая девушку под спину, Антон принял подарок и вкусил хмель из сосудов радости...
Им было ослепительно хорошо!
В молчании перешёптывались их сердца и соединялись души...
Леночка выпрямилась, с силой прижала ладони Антона снизу к своим грудям, поднимая соблазнительные мячики кверху, затем сжалась калачиком, подтянув колени, и опустила руку Антона вниз по животу. Его пальцы коснулись стриженых кудряшек между бёдер девушки. С губ её сорвался стон.
— Нет, Антон, — словно одумавшись, выдавила из себя Леночка. — Хочу до ломоты в зубах, но... Не надо. Ты обещал.
— Я понимаю. Наслаждайся без боязни. Всё будет только в разрешённых тобой границах. Обещаю за себя и... за тебя.
Леночка благодарно коснулась губами губ Антона, замерла, то ли слушая музыку, то ли раздумывая о чём-то. И вдруг встала в полный рост. Потоки воды хлынули с её тела.
Антон замер.
Постояв несколько мгновений неподвижно, Леночка повернулась лицом к Антону, подняла его с колен. Прошептала:
— Сними рубашку, мокрая...
Антон сбросил рубашку на пол, торопливо обнял Леночку за тонкую талию, словно удерживая около себя и боясь, что обнажённая девушка вдруг исчезнет. Её пьяные затуманившиеся глаза прикрылись полуопущенными веками.
— И брюки... Намочишь ведь...
Скользнув одной рукой на округлое бедро девушки, другой рукой, торопясь и путаясь в одежде, Антон сбросил брюки.
Леночка ступила ногой на край ванны, собираясь выйти из неё, и поднялась над Антоном. Антон, поддерживая девушку за горячие ягодицы, прижался к ней лицом, поцеловал в живот чуть выше «причёски» у начала бёдер.
— Поставь меня на пол, — шёпотом попросила Леночка.
За бёдра и ягодицы Антон прижал девушку к своей груди, шагнул назад. Леночка качнулась в вышине и, испугавшись, пискнула шёпотом:
— Не урони!
Антон медленно опускал Леночку вниз. Мокрое горячее тело девушки скользило по телу Антона. Антон наслаждался соприкосновением обнажённых тел. Кудряшки под животом Леночки защекотали грудь Антона, легонько царапнули его живот. К груди Антона прильнули горячие мячики девичьих грудей... Антон стиснул Леночку в объятиях.
— Ну не раздави! — негромко засмеявшись, укорила Леночка Антона.
Антон поставил Леночку на пол, чуть отстранился от неё, легкими поцелуями стал прикасаться к губам, к шее, глазам девушки, к её груди, животу, бёдрам... Кожа Леночки, подобная бархату зрелого персика, радовалась поцелуям...
Девушка стояла перед Антоном, тоненькая и стройная, золотистые волосы, как ореол невинности, обрамляли её прелестную головку, гордо и изящно вознесённую лебединой шейкой над аккуратными, слоновой кости плечами. Божественные груди... О, эти божественные груди! О них можно говорить бесконечно, и они сведут с ума любого, кто увидит их! Чувственный изгиб её дивного стана... Соблазнительная округлость бёдер...
Леночка смотрела на Антона, словно в полудрёме, и в глазах её светилась нежность... Призывный взгляд манил к себе... Полуоткрытые алые уста обещали сладость их вкусившему...
Глаза Антона помимо его воли задержались на аккуратном рыжеватом треугольничке внизу живота Леночки...
Нагая девушка стояла перед Антоном без смущения, раскрывшись в невинности и чистоте, словно утренний цветок под лучами солнца — и такая же прекрасная. Её руки ласкали голову Антона, и, когда он, целуя её тело, медленно опускался перед ней на колени, Леночка мягко направляла Антона, будто подсказывая: целуй здесь, а теперь здесь...
От блаженства у неё звенело в голове... Она таяла...
— Как ужасно... — прошептал Антон, лаская лицом живот Леночки.
— Ужасно? — шёпотом же удивилась Леночка, направляя голову Антона, куда ей хочется.
— ... что я человек обязательный, — закончил между поцелуями Антон.
— Ужасно, — согласилась Леночка. — Ужасно, что я не умею терять голову... Хотя так хочется её потерять! — пожаловалась она Антону, наклоняясь и надолго впиваясь жёстким поцелуем в его губы, и продвигая его ладонь вверх по своему бедру.
После долгого поцелуя Леночка оторвалась от Антона, повернулась и прильнула к нему спиной.
Одна рука Антона приняла в ладонь драгоценность девичьей груди, другая, под Леночкиной ладонью, медленно скользнула по её животу, по бедру, снова вернулась на живот... Его пальцы осторожно взъерошили «причёску» между бёдер...
Мольба плоти мужской достигла плоти женской. И нет сил противиться! Судорога пробежала по телу девушки...
Леночка чуть раздвинула колени, и бугорок у начала её бёдер удобно лёг в ладонь Антона. Тело Леночки жаждало мужских прикосновений. Леночка прижала руку Антона к себе, напрягшись и застонав, вдавила мужскую ладонь в своё тело. Расслабившись через мгновение, благодарно погладила ласкавшую её ладонь и направила один из пальцев вглубь себя. Сочные припухлые губки жадно раскрыли влажный ротик навстречу пальцам Антона. Леночка затрепетала от желания и наслаждения. Застонав, она запрокинула голову назад и впилась в губы Антона. Её рука стаскивала с него остатки одежды. Свободной рукой Антон помог Леночке.
Леночка мычала и стонала, изгибалась по кошачьи, тёрлась спиной и ягодицами о грудь, живот и бёдра Антона. Её рука судорожно стискивала ладонь Антона, ласкавшую её между бёдер. Она поставила ногу на край ванны, отвела колено в сторону, направляя ладонь Антона между набухшими губками. Леночка больше не могла бороться с муками желания. Стан её трепетал. Шёпот невинности утонул, был сметён бурей страсти, бушевавшей в груди и душе девушки. Страсть сокрушила её разум. Реальность стала сном, грёзы — явью.
Зарычав, словно кинувшаяся на добычу тигрица, Леночка извернулась по змеиному, повернулась лицом к Антону, обхватила его за шею тесным объятием, подпрыгнула, и, обвив его талию бёдрами, утопила лицо Антона в соблазне грудей. Она дразнила Антона, то одним жёстким соском, то другим проводя по его губам, и убирая их, едва Антон пытался поймать соски губами.
Леночка соскользнула с ладони, поддерживавшей её под ягодицы, держась руками и ногами за шею и талию Антона, свесилась ягодицами вниз. И замерла, ощутив, как середины её влажной, раскрывшейся «булочки» коснулась напряжённая мужская плоть. Лицо девушки стало необычайно серьёзным. Судороги экстаза передёрнули тело. Леночка что есть силы вцепилась пальцами в плечи Антона, туго обвила его тело ногами, закрыла глаза, подняв лицо кверху. Губы её дрожали, подобно тому, как дрожат губы жаждущего, касаясь сосуда, наполненного живительной влагой. Леночка опускала бёдра всё ниже, направляя одной рукой мужскую головку между жадно обхватившими её истекавшими соками желания губками.
…Перед Антоном разверзлись врата рая. Было влажно и чисто… В рай Антона вёл за руку Ангел. Невидимое и мягкое остановило их. Антон напрягся, пытаясь преодолеть сопротивление.
— Осторожнее, — попросил Ангел. — Мне сейчас, наверное, будет немного больно, но я хочу это пройти. Мы — рай, запечатанный в нас самих. И эта боль — предвестник грядущего наслаждения и блаженства... Будь аккуратнее!
Ангел повлёк грешника за руку в рай.
Но ведь Ангел, давший познать грешнику рай, обречён жить во грехе!
... Леночка сдавленно, словно в агонии, вздохнула и на мгновение замерла. Хочу! — рвалась изнутри Леночки бешеная страсть. Хочу! И даже боль не может помешать мне! Хочу! Жажду!
Леночка чуть-чуть приподнялась, прильнув к шее Антона. И минимальное движение почти внутри неё окончательно свело девушку с ума. Застонав, Леночка вцепилась зубами в шею Антона и готова была с размаху ринуться вниз, но боль от её укуса отрезвила Антона, он подхватил под ягодицы утонувшую в страсти девушку и поднял её вверх.
Леночка вцепилась поцелуем в губы Антона, протестующе замычала, двигая бёдрами, попыталась найти покинувшего её «беглеца».
— Ну Антон... — пьяно стонала Леночка. — Хочу! Хочу! — твердила она, как молитву, ласкаясь и пытаясь соблазнить Антона.
Антон отстранился от Леночки, взглянул ей в лицо. Глаза закрыты, в уголках слёзы, словно избыток влаги, переполнившей её сердце, губы сведены судорогой... Он подул девушке в лицо, пытаясь привести её в чувство.
— Ну не надо! — почти плакала Леночка, продолжая свои ласки. — Возьми меня! — умоляла она, приподнимаясь повыше и приглашая Антона к самому сокровенному.
Антон пальцами скользнул по истекавшим желанием губкам, подразнил их...
— А-а-а... — этого было достаточно, чтобы девушка провалилась в блаженство.
Леночка судорожно прижалась к Антону, всхлипнула, тело её мгновенно покрылось капельками пота. Она на секунду расслабилась и обвисла в объятиях Антона. Но вновь возбуждение овладело ей.
Это нечестно! Обманули! — бунтовало её тело.
Помогая вернуться в реальность, Антон ещё раз подул Леночке в лицо, слегка встряхнул её.
— Ну почему, Антон? — разочарованная и опустошённая, отрезвевшая вдруг Леночка схватила Антона и стала трясти за мышцы груди, как за отвороты одежды. — Ну почему ты не взял меня? Я так хотела! Может первый раз в жизни! Антон, ты сволочь!
Леночка сказала это с такой обидой и с таким разочарованием, будто Антон только что овладел ею насильно.
— Я же обещал не трогать тебя, — напомнил Антон, ласково обнимая и гладя Леночку по щеке. Так успокаивают любимых детишек, отказывая им в покупке дорогой, но ненужной игрушки.
— Я же сама хотела! — убеждала неразумного девушка.
— Ты немного сошла с ума, — Антон тихонько поцеловал Леночку в уголок рта, — и немножко не соображала, что делаешь. А я за тебя поручился. Необузданная страсть и в слиянии не знает удовлетворения. Секундная слабость… А потом сожаления и страдания от содеянного. Решение утонуть в море страсти должна принять голова, тогда душа и тело будут счастливы.
Антон устал держать Леночку на руках и осторожно поставил её на пол. Леночка, словно обессилев, склонилась на грудь Антона.
— Я не могу воспользоваться твоей слабостью, — продолжал объяснять Антон, — даже если эта слабость — страсть, в которой хотел бы утонуть и я.
— Антон, ты больной? — доверительно прошептала Леночка на ухо Антону, уверенная, впрочем, что Антон совершенно здоров. — Девушка — и соблазнительная, между прочим, девушка! — Леночка кокетливо заглянула Антону в глаза, — предлагает ему себя, а он, — у, нехороший! — отказывается!
Леночка обняла Антона и замерла.
— Можешь смеяться надо мной, но... это моё первое знакомство с ним, — призналась она, трогая препятствие, мешающее ей прильнуть вплотную к Антону.
— Над этим не смеются, этим гордятся...
Прозвучали заключительные аккорды саксофона. Проигрыватель щёлкнул автоматическим выключателем, наступила тишина.
Леночка повернулась к Антону спиной, прижалась к его груди. Антон обвил девушку руками, закрыл груди ладонями. Леночка опустила одну его руку вниз. Её страсть утихла. Но ей было приятно ощущать мужскую руку там, где чужих прикосновений она не ощущала никогда, и чувствовать себя при этом в полной безопасности. Леночке в какой-то степени было жаль, что она, хоть и была в экстазе, но так и не пережила истинного оргазма, не познала мужчину по настоящему. С другой же стороны была довольна, что Антон сдержал слово: а вдруг беременность, а вдруг то, а вдруг сё... Примерно такое же чувство Леночка испытывала, когда хотела купить хорошую, но дорогую вещь — и не покупала её. Жалко, что не купила, но приятно, что крупная сумма денег осталась при ней.
— Не верю, — вдруг сказала Леночка.
— Чему не веришь? — спросил Антон, расправляя пальцами кудряшки её «нижней» причёски.
— Что ты такой. Ты притворяешься.
— Какой?
— Ты не воспользовался мною. Держать в руках обнажённую девушку, предлагающую себя... Какое там держать! Тебе нужно было только бедрами шевельнуть! Вроде не больной...— рассуждала Леночка, чувствуя, как ладонь Антона тесно прижала её «булочку», и накладывая поверх свою ладонь.
— Я таков, каков есть. И, повторяю, не пользуюсь людьми в моменты их слабости. Тем более, когда девушка теряет голову в секунды страсти. Раз потеряв — не вернёшь. И просто... ты мне настолько нравишься, что потерять тебя так банально было бы элементарной глупостью, — прошептал Антон на ухо Леночке, дразня её набухающее желание.
— Антон, — умоляюще прошептала Леночка, закрыв глаза, ласкаясь и прижимаясь к нему спиной. — Ну не издевайся надо мной, а то я разревусь. Сейчас я уже в здравом уме и не соглашусь... А ты всё равно притворяешься. Таких честных не бывает.
Леночка повернулась лицом и прильнула к Антону.
— Сейчас я успокоюсь, мы оденемся, я остыну и ты проводишь меня домой.
Она постояла некоторое время в неподвижности, медленно глубоко вздохнула, решительно вздохнула.
— А чукчи молодцы, хороший способ от замерзания придумали. Я теперь точно не заболею.
Поддерживая голову Леночки за обе щеки, Антон прикоснулся губами к её губам, словно отведывая чего-то вкусного.
— И всё равно не верю, — упрямо не соглашалась Леночка. — Таких не бывает.

 =27=

У Антона субботнее дежурство в поликлинике. Девять утра, ещё рано, пациенты не проснулись, в коридорах пусто и тихо. Но вот издалека прорезывается и начинает приближаться к кабинету плач. Точнее — крик. Даже и не крик. Кто видел, как в деревне или на базаре хватают за задние ноги поросят и поднимают вверх, чтобы осмотреть или посадить в мешок, те знают, как истошно визжат те поросята. Подобный же визг приближался к кабинету Антона.
— Не хотю... Не хотю... Сюка... — раздавался визг малыша, превращавшийся в хрип затравленного зверька.
Несмотря на закрытую дверь и нечёткую дикцию малыша, Антон понял, что тот не хочет идти к врачу. Остальные слова вывизгивались очень неразборчиво.
Вопли около кабинета продолжались полминуты, минуту, две минуты... Медсестра не выдержала и пошла на разведку.
— Мать не может его раздеть. Визжит, брыкается, плюётся, ругается матом. Мне тоже перепало, — доложила она, вернувшись в кабинет.
Так вот что за короткие словосочетания он выкрикивал! Запас «ненормативной» лексики Антона, похоже, был беднее сленга трёхлетнего матерщинника.
Минут через пятнадцать, когда врач и медсестра уже устали от беспрестанных криков, мать справилась с раздеванием чада и внесла брыкающееся, истошно вопящее, красное, потное, сопливое существо в кабинет.
— Не хотю! Сюка! Сюка! Посла на...
Антон попытался объяснить ребёнку, что он только осмотрит его ушибленную руку, а потом малыш пойдёт с мамой домой. В ответ — плевок, направленный в лицо доктору и:
— Посош на... Посли все на...
И это — цветок нашей жизни?
Антон представил, как в этой семье возвращается домой отец. На автопилоте добравшись до квартиры и с трудом попав в дверь, соответствующе моменту «обкладывает» встретившую его жену и посылает её незамысловато, но доходчиво в известном направлении. В разговор встревает тёща — посылает вдогонку и её. Возможно, подтверждает лигитимность своих «посланий» мордобоем. А ребёнок, не научившийся толком выговаривать своего имени, как губка впитывает изрекаемые отцом слова и запоминает действия.
Добрый Оливер Твист из такого чада со временем вряд ли получится. Вырастет из такого цветочка... чертополох.

 =28=

Теперь после института Леночка чаще ездила к Антону, чем домой. Она чувствовала, что «подруг», кроме неё, у Антона нет, и с удовольствием властвовала в квартире на правах хозяйки-царицы, снисходительно принимая от Антона поклонение.
— Приду, как только освобожусь, — позвонила Леночка Антону на работу. — Примерно в пять.
И вот Антон, подобно льву в клетке, мечется по квартире, натыкаясь на табуреты, косяки и стены, ежеминутно сверяя наручные часы с настенными, а настенные с будильником, потому что после четырёх все часы вдруг замедлили ход, а в половине пятого и вовсе остановились, выведенные из строя бьющими из Антона нервными импульсами, подобными разрушительному электромагнитному возмущению, возникающему в момент взрыва атомной бомбы... Но нет, стрелки ползут, правда, ползут мучительно медленно, истязающе незаметно. Наверное, механизмы часов заржавели от повышенной влажности воздуха в квартире... Что? Зимой в квартирах влажность понижена? Так от пониженной, чёрт возьми!
Надежда, что Леночка придёт раньше пяти — а вдруг всё же сможет! — умирает с каждой секундой истекающего четвёртого часа.
На последнем издыхании, со скрипом, стрелки доползают до пяти, доползают со скрежетом зубов Антона — ведь она обещала быть в пять!
Зажатый между колёс и перемолотый неумолимым движением механизмов всех часов мира, четвёртый час в агонии скончался.
Проходит пять минут мучений после пяти... Нет, проходит вечность, огромная, как последние пять минут жизни смертника, теряющего надежду на помилование! Проходит ещё три вечности по пять минут — и каждый раз, когда большая стрелка касается очередной цифры, лавина холода обрушивается на грудь Антона и леденеющее сердце замирает от страха — неужели она не придёт?! Сердце страдает, словно от нехватки воздуха, трепещет от волнения, фибриллирует, как в болезненном приступе. Муки ожидания колючей проволокой опутывают сердечную мышцу и ржавые колючки рвут в клочья её нежную, набухшую от напряжения кровяную плоть...
Полчаса ожидания... Леночка теряется в них, как в непробиваемо-чёрном мраке, как в бездонной пустоте, скрывающей от людей заблудившуюся на другом конце Вселенной маленькую планету. Безграничные полчаса — величина со стёршимся началом и не имеющая конца — незримой космической далью гасят в памяти Антона свет её глаз...
Безнадёжность неподъёмным жерновом накатывает на сердце, тягостно, мучительно, непереносимо больно сдавливает его — и сердце лопается в груди, словно маленький хрупкий шарик... Кровь, нет — горечь! — ядом обливает душу.
Тридцать пять минут... Тридцать пять вечностей яд сомнений травит и иссушает душу Антона. Смирившаяся с бессмысленностью дальнейшего существования, обессилевшая и, словно от тысячелетней жажды, сморщившаяся душа роняет себя на рельсы бытия — пусть локомотив времени расчленит, раздавит, растопчет её, превратит в ничто! Устав ждать, разум гаснет...
Сирена жуткого паровоза, мчащегося прямо на него, будит разум Антона, подбрасывает его душу. Ударившись о твердь небес — нет, всего лишь о потолок! — она, а вместе с ней и Антон, осознают, что ревела не сирена паровоза — звенел дверной звонок!
Антон прыгает в коридор, сшибает табурет, чуть не падает. Лишь бы не друзья! Открывает дверь...
— Ты!
— Привет! — радостно и чуть-чуть виновато улыбается Леночка. — Встретила подругу. Не удержалась, рассказала ей о тебе. Заждался?
Мучительница! Восхитительная мучительница!
— Приве-ет...
Антон ласкает взглядом её глаза, губы, щёки. Как хорошо, что взгляд нематериален, а то бы она давно была низвергнута в его объятия страстью взгляда — и с такой же силой, с какой мощный магнит притягивает к себе желанный ему металл.
Леночка переступает порог, закрывает дверь.
«Теперь ты моя!» — кричат глаза Антона.
Сдерживая желания, влюблённые льнут друг к другу, уголки их губ соприкасаются, его горячая щека ловит нежное прикосновение её морозной щеки...
Антону хочется стиснуть Леночку со страшной силой, впиться в её губы... Плотояднее желание бывает разве что у вампира, постившегося сто двадцать лет и встретившего, наконец, жертву...
Но нет! Она принесла себя, словно драгоценный напиток, и Антон знает, что она принесла этот напиток ему, весь до донышка — ему! Он будет пить её по капелькам, медленно и долго, смакуя и наслаждаясь...
Антон склоняется перед Леночкой, а затем и вовсе опускается на колени — помогает снять сапоги, целует её колени. Скользит рукой по плотненьким, обтянутым тончайшей паутинкой, соблазнительным икрам, по изящным лодыжкам, по аккуратным, холодным стопам. Пока только вниз...
Леночка спокойно и снисходительно наблюдает за Антоном сверху. Так заботливая мать наблюдает за разгорячённым ребёнком, жадно пьющим прохладную влагу из её рук. Откуда у такой юной столько заботливой доброты?
Антон поднимается, распахивает шубку Леночки. Вынимает девушку из пушистых мехов, словно вкуснейшую конфетку из красивой обёртки… Какое чудо! Из огромного песцового кокона Антон извлекает обворожительного эльфа!
— Замёрзла, — жалуется Леночка и, порхнув к Антону, словно птаха, прячет ладошки-лапки у него на груди, холодным носом-клювиком тычется в его пылающую шею. — Погрей!
Как тростинку Антон прижимает девичье тело к себе. Моя!
— Так стучит! — удивляется Леночка и прикладывает руку к груди Антона, где ликует и бешено колотится в счастье его сердце.
От нежности её ладошки сердце замирает и у Антона начинает кружиться голова.
Леночка ласковой кошкой прижимается к Антону, с заговорщеским видом вытаскивает край его рубашки из-под пояса, шаловливо засмеявшись, ледяными ладонями ошпаривает его спину. Ощутив телом её ладони, Антон в блаженстве стискивает Леночку.
— Ну не поломай меня! — укоризненно воркует она, ластится к Антону, а затем мягко останавливает его пальцы, подбирающиеся к её соблазнам. — Не спеши...
Их губы вновь встречаются. Соприкоснувшись, мягко, несмело теребят друг друга, словно робея в предчувствии сладчайшего мига страстного поцелуя. Будто змеи в брачном танце, ласкаются кончики языков...
— Чш-ш-ш... — отнимает Леночка свои губы у Антона и прогоняет его руки, успевшие забраться к ней под пушистый свитер. — Кто-то обещал вкусного вина и чудесной музыки?
Упиваясь ощущением упругости девичьей груди, Антон прижимает Леночку левой рукой к себе, правой рукой обнимает под бёдра, и, как ребёнка, несёт в зал. С великой неохотой кладёт бесценную ношу на диван, отходит, не сводя с девушки глаз. Предложи ему сейчас волшебник вечное блаженство в обмен на этот миг — Антон отказался бы. Потому что вечное блаженство — нереальная фантастика, а Леночка, фантастическая, реально лежит у него на диване и с улыбкой наблюдает, как Антон пятится и смотрит на неё, словно боясь, что Леночка мираж, и если отвести от неё взгляд, может исчезнуть.
Саксофон задышал, застрадал медленной томной музыкой. Бутылка сухого вина с экзотическим названием «Шато А. Бержерак» в чёрно—коричневом стекле, переполняясь нетерпением напоить влюблённых радостью, истомившись в ожидании, от волнения покрылась капельками холодного пота.
— Вкусное! — одобряет Леночка, испив вина. — Я уже согрелась.
И снимает свитер...
Раскинувшись в неге, испытующе, с улыбкой и ожиданием, задумчиво, вопросительно и немного провоцирующе глядит на Антона.
Сквозь прозрачную, желающую расстегнуться, тончайшую кофточку, видны покоящиеся в перламутрово-белоснежных фарфоровых блюдцах нежные полушария вкуснейших плодов соблазна...
Кажется, чуть коснись трепетной плоти, тут же разверзнутся небеса и страшный джин покарает Антона за то, что он, недостойный, осмелился тронуть чудо!
 Пальцы Антона скользят мимо пуговиц, и они, умницы, даже раньше прикосновения пальцев выполняют их желания.
 Затуманившиеся глаза Антона наблюдают, как из-под кружевной пелены, словно из глубины вод, рождаются две чаши с покоящимися в них нежными цветками лотоса...
По мере того, как пуговицы одна за другой выскальзывают из плена стражниц-петель, дыхание в груди Антона всё более стесняется...
Полупрозрачная вуаль пала! Антон прикасается к девичьим тайнам губами... Леночка, как кошка, мурлычет от блаженства.
Джин молчит! Ведь Леночка сама дарит себя Антону...
 
 =29=

— Антон, устрой в институте, чтобы мне зачёты по химии и политэкономии поставили! — с ходу потребовала Леночка, едва переступив порог квартиры Антона.
— Не получится, — вздохнул Антон, принимая от Леночки шубку и присаживаясь перед ней на корточки, чтобы помочь снять сапоги. У меня нет знакомых преподавателей в институте.
— Ну какой от тебя прок? — сердито рассуждала Леночка, опёршись рукой о голову Антона и подавая ему ножку с покрасневшей от мороза коленкой под тонкими колготками. — Даже в институте у тебя нет знакомых! Ты не то, что насчёт экзамена — насчёт зачёта договориться не можешь! На машине в институт меня не возишь...
— Нет машины, а то бы возил.
... Шикарных подарков не даришь... Зачем я тебя завела? — задумчиво рассуждала Леночка.
— Заводят котят, — не обиделся Антон, снимая сапог и ласково поддерживая девичью ножку. — А я же, как та кошка, гуляю сам по себе. А моя выгода в том, что я помогу тебе выучить зачёты.
— Слушай, я лекций напропускала, — перебила Леночка Антона, — а теперь мне надо их переписывать. Общую тетрадь! Хоть здесь помоги. Перепиши, а?
Нудную работу по переписыванию толстенной тетради душа Антона принять не могла.
— Я помогу тебе выучить зачёты, — сакцентировал Антон на слове «выучить» и, словно успокаивая, погладил Леночку по холодным коленкам, стиснул икры ног.
— Ты разбираешься в химии и политэкономии? — скептически спросила Леночка, высвобождаясь из рук Антона и проходя на кухню. — Согрей чаю и сделай пару бутербродов. Девочка прямо из института, усталая, голодная... Примчалась к мужчине за помощью, а он голодом её морит, зачёты сдавать не помогает, подарков шикарных не дарит... — «плакалась» она детским голосом.
Леночка чмокнула Антона в щёку, устало села за стол, подпёрла щёку кулачком.
— А о каком подарке ты мечтаешь? — спросил Антон, ставя чайник на газ и намазывая бутерброды. — В разумных пределах, конечно. Машину или квартиру я тебе подарить не смогу.
— Для других и червонец предел. Да я шучу, Антон. Насчёт машины и подарков я пошутила. А с зачётами у меня на самом деле проблемы. Не осилю никак.
— И всё же? Помечтать-то можно!
Леночка задумалась, глаза её затуманились. Она растопырила перед собой тоненькие пальчики и грустно пожаловалась:
— У меня нет ни одного золотого перстенёчка! Даже самого маленького! Мама обещает купить после окончания четвёртого курса, но это когда будет!
Искренне расстроившись, Леночка сникла.
— Ну, это не повод считать себя самой разнесчастной из всех несчастных, — сказал Антон, наливая Леночке чай.
— Да, не повод! — тоном обиженного ребёнка не согласилась с Антоном Леночка. — У всех есть, а у меня нету!
— Прямо у всех? — не поверил Антон.
— У всех, у всех! — горячо воскликнула Леночка. — А знаешь, как красиво смотрелся бы перстенёк на этом пальчике! — она любовно погладила изящно оттопыренный пальчик.
Антон взял ладошку, поцеловал тот пальчик, который хотел золотой перстенёк.
— Через неделю у меня зарплата. Присмотри себе перстень, какой понравится. Получу деньги, купим.
— Да ладно... — не поверила Леночка.
— Я же тебе до этого пустых обещаний не давал? Сколько примерно стоит перстень?
— Разные бывают. И за шестьдесят рублей, и за сто шестьдесят.
— Сориентируемся на середину. Выбери перстень рублей на сто. Врать не буду — денег у меня не густо.
Леночка верила и не верила. Антон хочет подарить ей перстень? Невероятно! За что? Может... собирается на ней жениться? Но он ничего на эту тему не говорил, даже не намекал. Да и она на него серьёзно не претендовала. Ну ходит она к нему — с ним интересно, приятно и... безопасно, можно расслабиться. Она ведь с ним даже не переспала. За что перстень? Скорее всего, он подумает и тихонько замнёт обещанное. Но всё равно приятно.
Леночка допила чай и отодвинула чашку.
— Спасибо.
— Ну, пойдём, разберёмся с твоими зачётами, — предложил Антон, споласкивая чашку и вытирая стол.
— Давай халат, — попросила Леночка, — а то начнёшь сейчас меня тискать, изомнёшь всю!
Она томно потянулась, изогнувшись по-кошачьи, и взглянула на Антона одним глазом так, что он понял — Леночка вовсе не против быть слегка помятой.
Антон достал из шкафа белую рубашку, заменявшую Леночке халат.
Леночка повернулась к Антону спиной. Игриво посматривая на него через плечо и соблазнительно покачивая бёдрами, устроила маленький стриптиз. Разделась до трусиков, раскинув в стороны руки, крутанулась вокруг себя, блеснув на Антона всеми соблазнами. Быстро надела мужскую рубашку, застегнула пуговицы, подвернула рукава и подошла к Антону.
— Можешь обнять меня.
Антон собрал излишки широкой для Леночки рубашки у неё за спиной, обтянув тканью полненькие груди. Светлая тонкая ткань из полупрозрачной превратилась в прозрачную. Леночкины соски «стрельнули» в сторону Антона. У Антона «в зобу дыханье спёрло».
— Как ты легко одеваешься, — он спрятал в объятиях фигурку девушки. — Из всего тёплого на тебе только капроновые колготки.
Его ладонь скользнула по бедру девушки ей под рубашку.
— Красота требует жертв. А потом я знаю способ, как спасти от замерзания охотников и охотниц. Охотниц до приятного. Опыт у меня уже есть. Спасёшь, если буду замерзать?
Леночка сочно поцеловала Антона.
— И хватит меня тискать! Кое-кто обещал одной студентке помочь подготовиться к зачётам. Я устала, поэтому лягу на диван, а ты будешь сидеть рядом и бубнить мне химию. А я усну. И потом с чистой совестью пойду в институт и завалю зачёт. Переэкзаменовки мне не миновать — это точно.
Леночка высвободилась из объятий, достала из дипломата учебники, тетради с записями лекций, сунула пачку в руки Антона:
— Учи меня.
И свернулась калачиком на диване, насмешливо глядя на Антона.
Антон подошёл к дивану, положил учебники на пол, сел рядом с Леночкой, опустил руку на её бедро, помолчал, ничего не делая.
— Мне даже от твоей ладони стало теплее и спокойнее, — призналась Леночка.
Она потянула Антона к себе, заставила его лечь рядом. Притиснула его ладонь к своей груди, томно вздохнула.
— У тебя такой глубокий диван! Ну их к чёрту, мои зачёты. Прижмись ко мне потеснее — ты будешь моим одеялом. Я посплю немного. Устала очень...
Леночка, похоже, на самом деле устала.
Антон устроил её головку у себя на руке и, повернувшись боком, прижался к Леночке.
Пригревшись между спинкой дивана и горячим телом Антона, Леночка почувствовала себя защищённой от всех неприятностей мира. Она благодарно погладила ладонь Антона, ненавязчиво ласкающую её бедро, и, по-детски посапывая носом, через мгновение уснула.
Чтобы взбодриться днём, человеку достаточно пятнадцатиминутного сна, Антон это знал. Если спать дольше — проснёшься вялый и нетрудоспособный. Поэтому, дав Леночке поспать пятнадцать минут, он легонько подул Леночке в лицо, сдувая с неё сновидения. Ласково поцеловал в глаза, в уголок губ. Леночка улыбнулась во сне. Его ладонь просочилась между пуговицами рубашки и ощутила наготу её груди. Девичье тело подалось навстречу мужской ладони. Леночка, постанывая и улыбаясь, вздохнула. Антон нежно сжал девушку в объятиях и прикоснулся губами к её губам. Леночка, просыпаясь, обняла Антона. Её губы, независимо от просыпающегося сознания, ответили губам Антона. Девушка проснулась, живя в поцелуе.
Леночка открыла глаза и нехотя оторвалась от губ Антона. Она ещё раз крепко прижалась к Антону, словно потягиваясь после сна, затем, довольная, откинулась на подушку. Леночка чувствовала себя отдохнувшей и умиротворённой.
— Сколько времени? Домой, наверное, уже пора?
— Ты спала пятнадцать минут.
— Не может быть! Так хорошо выспалась!
— Это я на тебя нужный сон навеял. Пора зачёты учить.
— Ладно тебе, Антон. Всё настроение испортил. Ты же в политехе не учился. Как мне поможешь?
— Врачи народ понятливый. По сопромату не помогу. А химия с политэкономией везде одинаковы. Так что давай попробуем. Что ты не осилишь?
— Какой же ты настырный, Антон! Ну что такое, по-твоему, двойной электронный слой? Я, например, этого понять не могу. Кое-как определение вызубрила, а рассказать осмысленно не получается.
— Читай по книжке, вместе разберёмся.
Леночка раскрыла учебник на нужной странице, прочитала определение. Антон внимательно выслушал, взял книжку, прочёл сам.
— В общем, суть в следующем. Электрон, он похож на тебя...
Леночка удивлённо посмотрела на Антона.
— Тебе в одиночку не преодолеть барьера — не сдать зачёта по химии. Тебе нужен помощник — я! — Антон звучно стукнул себя в грудь кулаком. — Мы с тобой совершенно случайно нашли друг друга... Правда, для других, более приятных дел... Соприкоснулись... — Антон быстрым движением расстегнул пуговицу на груди у Леночки и прикрыл ладонью выскользнувшую из-под рубашки девичью грудь. Леночка легонько хлопнула Антона по ладони, но затем с удовольствием прижала ладонь к себе. — Зарядились нужной энергией, и вдвоём преодолеем тот несчастный барьер. Так и электрон: ему нужен партнёр...
В течение часа Антон образно растолковывал Леночке суть химических процессов. Наконец, вопросы по химии кончились.
— Ну, Антон, ты гений! — восхитилась Леночка. — Только как я буду рассказывать преподавателю, что электрон влюбился в протон, а углерод был жадный и нахватал себе лишних радикалов? Я же ухохочусь на экзамене, вспоминая всё это!
— Ты поняла суть, а на экзамене что-нибудь химическим языком наплетёшь. Преподаватель наверняка поймёт, что в вопросе ты разбираешься, а не вызубрила всё механически. Вытаскивай политэкономию.
Леночка достала билеты по политэкономии.
— Так... Это я знаю, это тоже, это... Чёрт, простой вопрос, а запомнить никак не могу!
— Какой вопрос?
— Три составляющих процесса труда.
— Как говорили основатели марксизма-ленинизма — работа, работа и ещё раз работа?
— Нет. Предмет труда, механизм труда и рабочая сила.
Антон задумался, затем сделал жест, как фокусник на сцене:
— Элементарно! Видела, на улицах рядом с ямами треугольный знак ставят: мужик с лопатой и кучка перед ним?
— Ну и что?
— Так это же наглядное пособие для политэкономии: мужик, лопата, кучка — рабсила, механизм, предмет!
— Элементарно! — восторженно повторила Леночка. — Антон, твоего пособия до конца жизни не забудешь! Поехали дальше!
С политэкономией разобрались быстрее. Антон с институтских времён помнил и понимал её неплохо. Через полчаса билеты закончились.
Леночка восторженно оседлала лежащего на диване Антона, сбросила с себя рубашку и, размахивая ею, как флагом, почти закричала:
— Ура! Я два зачёта выучила! И так быстро! И так накрепко! Я их теперь сдам!
Антон любовался обнажённой девушкой, дурачившейся верхом на нём, гладил её бёдра, пытался коснуться трепыхавшихся грудей.
Леночка, наконец, угомонилась, расстегнула рубашку на груди Антона и прильнула к нему.
— Ладно, Антончик, можешь поласкать меня. Заслужил!

 =30=

Леночка ни разу не напомнила Антону о его обещании подарить ей золотой перстень.
Наконец, Антон получил зарплату — восемьдесят шесть рублей рублёвыми купюрами. Пришёл домой, добавил из заначки до сотни.
В дверь позвонили.
Антон открыл. Пришла Леночка.
— Не раздевайся, пойдём в магазин, — предупредил он девушку.
— Зачем? — искренне удивилась Леночка.
— Я же обещал подарить тебе перстень.
Леночка растерянно смотрела на Антона.
— А я думала, что ты пошутил...
— Хороши шутки, пообещать девушке к новому году подарок, о котором она страстно мечтала, а потом сказать, что пошутил? Это не шутки, это...
— А я уже ходила в ювелирный отдел и присмотрела себе перстень, — призналась Леночка. — Правда, дороговатый. Но мы другой выберем, подешевле, пообещала она, словно испугавшись, что поход в ювелирный отдел может не состояться.
«Ребёнок!» — улыбнулся Антон.
— Сколько стоит тот перстень, что ты присмотрела?
— Девяносто четыре рубля.
— Нормально. Я же сказал, около ста.
Антон оделся, сунул деньги в карман, и, вздохнув о крохах, оставшихся на пропитание, повёл Леночку за покупкой.
А через полчаса, счастливые, они уже возвращались домой. Леночка сияла, радуясь, что у неё теперь есть собственный перстень, а Антон радовался, что осчастливил Леночку.
Леночка поминутно снимала варежку и любовалась перстеньком в виде широкого кольца, более массивного с одной стороны, с выгравированным на его поверхности орнаментом.
— Я почти каждый день заходила в магазин и рассматривала перстень на витрине, боялась, что его купят, — призналась Леночка, любовно приглаживая подарок кончиком пальца.
Широкий перстенёк на её миниатюрном пальчике смотрелся очень внушительно.
— Продавщица меня даже заметила...
Леночка надела варежку и прижалась к Антону.
— Антон, — Леночка хитро взглянула ему в глаза, — а если я... Если мы расстанемся, ты у меня отнимешь перстень?
Антон остановился. В душе у него стало очень неприятно. Он серьёзно посмотрел на Леночку.
— Понимаешь, этот перстень — просто подарок. Он тебя ни к чему не обязывает. Я тебя этим перстнем не покупаю, я тебе его просто дарю. Я вижу, что ты счастлива, и тем счастлив сам. Понимаешь, самый сладкий кайф от подарка — дарить и ощущать, что человек радуется, принимая от тебя подарок. Я, от души дарящий тебе что-то, более счастлив, чем ты. Потому что счастлив своим, да ещё и твоим счастьем. Счастлив вдвойне.
Леночка недоверчиво смотрела на Антона.
— Антон, ты ненормальный!
— Нормальный.
Некоторое время шли молча. Леночка напряжённо о чём-то раздумывала, склонив голову и хмуря лоб.
— Так не бывает! — остановилась она внезапно. — Дорогие подарки дарят, чтобы получить что-то взамен!
— Ну, если быть искренним до конца... — признался Антон.
— Я же говорю, что этот подарок не просто так! — победно воскликнула Леночка.
— ... я сделал этот подарок с умыслом.
— Я же знаю, что дорогие подарки просто так не делают! — убеждала Леночка то ли себя, то ли Антона.
— Этот подарок... — Антон подбирал слова и говорил медленно, с длинными паузами, — знак того, что ты мне очень дорога. Но он тебя ни к чему не обязывает. Но... если мы расстанемся... мне будет очень плохо без тебя.
— И... всё? — Леночка недоверчиво смотрела на Антона. Она ожидала каких-то условий в их отношениях, требований от Антона... Мало ли чего Антон может потребовать за такой подарок!
Леночка безвольно села в снег на обочине тротуара.
— Так не бывает, Антон, — жалобно пискнула она и посмотрела на Антона глазами изгнанной из дома собачонки. — Ты притворяешься и обманываешь меня. На самом деле ты не такой...
— Я такой, какой есть. И перстень у тебя на пальце. Я тебя ничем не обидел, я ничего от тебя не требую, — пожал плечами Антон. Он поднял Леночку на руки, чмокнул в кончик холодного носа. — С тобой мне хорошо, без тебя плохо. Я сделал тебе подарок, чтобы порадовать тебя и порадоваться вместе с тобой. Чему тут можно не верить?
— Я верю. Сердцем. А голова не принимает. Не бывает так, понимаешь, чтобы золото — и за просто так. Поставь меня, я сама пойду!

Дома они разделись донага и погрузились в нирвану.
Сознание обоих затуманилось. Движения их тел напоминали борьбу в сильно замедленной съёмке. Их тела плавно сплетались и расплетались. Руки запутывались в ногах, тело одного блуждало в объятиях другого, губы целовали то лицо, то руки, то спину... И шею, и грудь, и живот... И самые сокровенные уголки желанных тел... И каждое тело жаждало прикосновений другого тела, поцелуев желанных губ. Его тело — всё тело — было в её власти. Её тело — всё тело — было в его власти.
Ноги Леночки сжимали голову Антона, и он щеками ощутил шёлковую мягкость девичьих бёдер. Антон плыл между колен девушки, целовал плоский животик. Пальцы Антона скользили по ягодицам, по талии, по рёбрышкам девушки — цыплёнок! Вечно желанные груди Леночки влились в ладони Антона — и не уместились в них. Твёрдо сжавшиеся соски упёрлись в грудь Антона. Он доплыл до головы Леночки и впился поцелуем в её губы.
Леночка неистовствовала.
— Ну раздави меня! — молила она со стоном и тащила Антона на себя так, словно хотела сорвать с него кожу.
Леночка туго-претуго обвила Антона руками, обхватила бёдрами и забросила ноги ему на спину. Антон раздвинул локти, его тело, потеряв опору, всем весом накрыло миниатюрное тельце девушки.
— Какой ты тяжёлый... А-а! Как хорошо! — словно в бреду шептала Леночка, туже прижимаясь руками и бёдрами к телу Антона.
Таз Леночки судорожно двинулся вверх-вниз и живот Антона ощутил влажность поцелуя набухших и распахнувшихся от желания губок.
«Она хочет меня!» — ликовал Антон, и блаженство разлилось по его телу.
Как он ждал этого! Как он желал этого!
Антон скользнул по Леночке чуть вверх. Леночка словно в экстазе замотала головой из стороны в сторону. Веки её плотно сжались, пальцы больно вцепились в плечи Антона.
— Сегодня ты моя, Леночка...
Леночкины руки согласно прижимали таз Антона к своим бёдрам.
Антон медленно погружался в горячее блаженство.
Вдруг Леночка удивлённо, словно проснувшись, посмотрела в лицо Антона. Антон замер.
— Нет! — глаза Леночки, как у кошки, нос к носу встретившейся с собакой, испуганно расширились. — Нет! Нет! Нет!
Словно боясь насилия, она грубо оттолкнула Антона.
— Леночка, я не трону тебя! Успокойся, я не трону тебя! — Антон поднялся на колени и предостерегающе выдвинул ладони вперёд. В груди у него будто закоротили высоковольтные провода, полыхнуло пламя и вся его «начинка» перегорела. Поражённый, опустошённый, разочарованный, Антон без сил упал рядом с Леночкой, успокаивающе погладил её по рукам. Она, подобно перепуганному, загнанному в угол зверьку, вздрогнула от его прикосновения.
— Успокойся... Я не трону тебя... — Антон почувствовал себя измотанным, как после тяжёлой работы.
Леночка, окончательно придя в себя, разрыдалась. Антон привлёк девушку к себе. Леночка плакала, размазывая слёзы по шее и плечу Антона.
— Успокойся... Я не покушаюсь на тебя. Ничего страшного... У тебя какие-то проблемы? Все проблемы разрешимы. Я всё понимаю... А чего не пойму, постараюсь понять. Что за проблема у тебя? Расскажи, легче будет. А может, и я чем помогу. С коллегами посоветуюсь, если надо...
— Не надо советоваться, — всхлипнула Леночка. — Я хочу первый раз... — она снова всхлипнула и утёрла мокрый нос тылом ладони.
Поглаживая Леночку по голове, Антон терпеливо ожидал, чего она хочет в первый раз.
— Я хочу мужу достаться девушкой! — выпалила Леночка сквозь всхлипывания и вновь заплакала в голос.
— Гос-споди! — Антон с облегчением вздохнул. А он-то уж надумал разных медицинских страстей-мордастей! — Нашла проблему! Ну и доставайся!
— Да, не проблема! — Леночка разом успокоилась. — Знаешь, как... хочется! В смысле — уже. Прямо до ломоты в пятках!
— Так выходи замуж, — подсказал Антон, улыбнувшись. — За меня пойдёшь?
Леночка серьёзно посмотрела на Антона, качнула головой. Антон понял, что его слова Леночка восприняла, как шутку.
— Шучу, — невесело проговорил Антон, погладил Леночку по мокрой щеке и поцеловал в солёные губы. — Но в моей шутке есть... доля шутки. И ты мне очень нравишься.
Антон отстранился от Леночки, сел.
— Мне надо под душ. Такие потрясения девушки нейтрализуют слезами, а мужчины — ледяным душем.
— Не простудись, пожалуйста, — виновато попросила Леночка.
 
 =31=

Шуршала бумага, тяжкие охи-вздохи раздавались в кабинете заведующей поликлиникой. Хозяйка кабинета, Валентина Николаевна, с заведующей отделением специалистов Татьяной Александровной и заведующей терапевтическим отделением Светланой Владимировной корпели над «отчётом-за-девять-месяцев». Точнее, сводный отчёт делали заведующие отделениями, а Валентина Николаевна мудрила с аналитической запиской к отчёту. С «запиской» — страниц на тридцать пять.
Срочный, как всегда, отчёт сели писать утром. День шёл к вечеру, а конца работе не видно.
Та-ак... Хирурги план посещений не выполнили... Нет, ну что у нас за система! К врачу больных должно ходить не меньше, чем запланировано год назад! А если он лечит хорошо, и больных поубавилось — это плохо. Потому что план посещений в этом случае врач не выполнит!
Валентина Николаевна скептически-сочувствующе вздохнула и покачала головой.
Та-ак... Диспансерных у нас... мало. Из области пришла команда — взять на учёт в четыре раза больше. Велено брать всех подряд, чтобы улучшить показатели работы. Пришёл человек лечиться — на учёт его! Через пять дней выздоровел — с учёта. Ни от поноса, ни от запора тот учёт больным не поможет, а врачам да медсёстрам морока: в один журнал больного записывай, в другой переписывай, в статталоне учитывай, в диспансерном отчёте пересчитывай...
Валентина Николаевна вздохнула ещё раз, уже грустно.
А отчёты? Это же сумасшествие какое-то! Годовые, полугодовые, квартальные... Не успели в горздраве выскочку из нашей поликлиники сделать «начальницей письменного стола», как она затребовала от врачей делать ежедневные отчёты по «своему ведомству»!
Статистические отчёты, по инвалидам, по диспансеризации... Огромные цифровые кроссворды, в которых сумма цифр по горизонтали должна соответствовать сумме цифр по вертикали. И если ошибёшься в одной клеточке, приходится пересчитывать весь «кроссворд» заново!
Пробовали пропускать отчёты через компьютеры — не справляются! Потому что половина цифр для отчётов берётся с потолка, и заведующие те цифры обычно «подбивают в процессе».
Валентина Николаевна вздохнула ещё раз. Устало.
Вся жизнь теперь... взятая с потолка. Отремонтировали, например, рентгенкабинет. И зря ремонтировали! Кабинет на пятом этаже, под крышей, а крыша — дырявая. Осенью начались дожди, кабинет залило. Ремонт «покрылся» пузырями и потёками.
С ремонтом торопились, потому что надо было устанавливать «новый» рентгеновский аппарат, «старосоветской» нерабочей конструкции, списанный в головном объединении.
Почему крышу заодно не отремонтировали? Так денег же нет! На какие деньги горздравотдел себе мраморное крыльцо отгрохал и в коридорах хрустальные люстры навешал? Так по взаимозачётам! Почему крыша... не «взаимозачитается»? Такая вот она, крыша... Невзаимо… зачитаю… щаяся.
Охо-хо!
Шуршат бумаги, вздыхают заведующие, время от времени бормочут под нос цифры, вычитая диспансерных больных из здоровых, раскладывая инвалидов по тысячам населения и держа в уме декретированные группы, подлежащие профосмотрам.
«Автоклав на последнем издыхании, — снова соскальзывают мысли Людмилы Николаевны на грустное, в то время как руки выкапывают из кипы бумаг нужный листок и переписывают с него важные для верхнего начальства и ненужные тем, кто ниже, цифры. — Сгорит автоклав, перевязочные и процедурные кабинеты останутся без стерильных материалов. У главврача подписала бумагу на оплату нового автоклава, предала главбуху. В бухгалтерии бумага лежала, лежала, вернули ещё раз подписывать: слишком долго лежала, приоритеты в распределении денег поменялись!»
Синяя нить, бегущая за кончиком авторучки, побледнела и исчезла.
«Целый стержень за сегодня исписала!» — удивилась Валентина Николаевна, шаря рукой по ящикам стола в поисках запасного. Пальцы наткнулись на что-то мягкое в полиэтиленовом пакете. Парик! Этот старый седой парик, последний писк моды студенческой молодости, Валентина Николаевна надевала на Новый Год. Баба Яга из неё получилась классная!
Валентина Николаевна задумалась, погрузившись в приятные воспоминания о новогоднем празднике. Руки, независимо от сознания хозяйки, медленно расправили старый парик, надели его на голову. Да, подурачились славно, «отрывались», как молодые девочки! Жалко, Татьяна со Светланой, которые и сейчас ничего не видят из-за своих цифр, не участвовали в том шабаше. Устаём, говорят, не до праздников нам... Не понимают, что лучшая разрядка от работы — хорошо подурачиться на празднике.
Улыбнувшись, Валентина Николаевна устало откинулась на высокую спинку кресла, закрыла глаза, расслабилась...
…Татьяна Александровна поняла, что в очередной раз сделала в отчёте ошибку и гору цифр придётся пересчитывать заново. Нет, так работать невозможно! Это же издевательство какое-то над людьми! И для чего тогда статистическая служба с их компьютерами, если заведующие всё пересчитывают вручную, перелопачивают эдакое количество цифр!
От долгой напряжённой работы в глазах Татьяны Александровны стало почти так же темно, как за окном, где уже наступал ранний осенний вечер. Тихонько простонав, Татьяна Александровна пошевелила затёкшими плечами и повернулась к заведующей поликлиникой, чтобы решительно сообщить ей о кончине своих физических и моральных сил и о том, что она больше не...
Что «не» — Татьяна Александровна додумать не успела. Язык у неё мигом пересох, онемел, одеревенел и потерял способность шевелиться. В горле застрял комок, мешающий не только говорить — вздохнуть не дававший! Желудок поджался, как от многодневного голода. Татьяна Александровна ощутила, как от ужаса её глаза полезли за пределы орбит. Силы покинули её... Нет, наоборот, оцепенение сковало мышцы, не давая членам шевелиться! И огромные мурашки стаей тараканов шарахнулись по телу.
Татьяна Александровна смотрела на поддерживаемое спинкой кресла безвольное тело начальницы, на блаженную — мёртво-блаженную! — улыбку на её лице, на враз поседевшие и таинственным образом безобразно вздыбившиеся волосы... А кого смерть красит?
Заставив жить непослушные, как в кошмарном сне, руки, Татьяна Александровна едва дотянулась до Светланы Владимировны, сидевшей почти вплотную к ней, вцепилась в её локоть...
Светлана Владимировна, почувствовав железную хватку на своей руке, оторвалась от цифр, недовольно поморщилась. Держа палец на нужной клеточке «кроссворда», повернулась к коллеге.
— Шестьсот пятьдесят семь... шестьсот пятьдесят семь...— повторяла она шепотом, удерживая в памяти результат вычитания учтённых больных из количества, подлежащего учёту.
Увидев искорёженное паникой лицо коллеги, Светлана Владимировна забыла повторяемые цифры ещё до того, как закончила их выговаривать, отдёрнула палец от стола, будто обжёгшись о бумагу, перепугалась сама.
— У-мер-ла... — услышала она выдавленное из груди Татьяны Александровны шипение.
Передёрнувшись, словно в ознобе, чувствуя, как катастрофически нарастающий страх заполняет тело и превращается в леденящий ужас неизбежности встречи с преждевременной кончиной знакомого человека, не желая, отталкивая, и безнадёжно понимая неотвратимость и необходимость соприкосновения с той смертью, чувствуя, как дыхание смерти покрывает инеем её ноги, сжимает холодом внутренности и мелкими ледышками покалывает затрепыхавшееся вдруг перепуганной птичкой в тесной грудной клетке сердце, Светлана Владимировна проследила за взглядом Татьяны Александровны и содрогнулась. Образ поседевшей и почему-то всклокоченной, обнажившей в оскале-улыбке набор синтетических зубов заведующей, мёртво раскинувшйся в кресле, заклинил в голове Светланы Александровны движение чувств и мыслей... Впрочем, две мысли успели мелькнуть: «Тяжело умирала... Но как тихо!» Затем способность к осознанию действительности утерялась и Светлана Владимировна жутко заорала:
— А-а-а!
— А-а-а! — почти одновременно с ней закричала и Татьяна Александровна.
Мёртвая заведующая... подпрыгнула в кресле, будто её пружиной подбросили. Блаженная улыбка на моментально побледневшем лице исчезла, и ужас вспыхнул пламенем в страшно выпучившихся глазах.
— Что... — прохрипела она невнятным голосом давно не говорившего человека. «...случилось?» — договорить Валентина Николаевна не успела.
— И-и-и! — тонко, оглушительно, до вибрации стёкол в окнах, завизжали заведующие отделениями. Так громко и так пронзительно они не визжали со времён молодости.
Лицо заведующей поликлиникой сделалось серым. Ничего не понимая, она сползла в глубину кресла, медленно стянула с себя парик. Защищаясь от неведомой опасности, превратившей глаза коллег в бездны отчаяния, закрыла париком рот.
— Что... случилось... девочки...— через силу выдавала из себя вопрос, ожидая услышать от трепетавших в панике женщин нечто ужасное.
Коллеги, увидев заведующую без парика, враз умолкли. Гримасы страха на их лицах сменились гримасами удивления.
— Мы... думали, что вы умерли... — тихо прошептала Татьяна Александровна. — Вы такая страшная в этом парике... вечером. И с закрытыми глазами откинулась... И улыбаешься, как неживая... А я опять в отчёте ошибку сделала, всё пересчитывать придётся...

 =32=

Осыпались листки календаря, и умер старый год... Впрочем, несколько листков на календаре ещё болталось.
Народ, замотанный горбачёвской перестройкой, с ускорением носился по городу в поисках почти не появлявшихся на прилавках магазинов продуктов. Перестраиваясь из одной многочасовой очереди в другую, советские люди осчастливливали домочадцев то копчёной колбасой (или простой, на худой конец), то бутылкой шампанского (по бутылке в одни руки!), а то и (где брали?) восхитительно оранжевыми апельсинами.
На предприятиях по случаю приближающегося праздника работникам давали талоны на холодильники, пылесосы, телевизоры и автомобили.
Медицина тоже выбила для себя дефицитные материальные блага. В биндежке у сестры-хозяйки каждый врач, каждая медсестра, каждая санитарка, согласно составленным спискам, радостно получали по два куска хозяйственного мыла. За деньги, естественно.
Народ устал от беготни по магазинам в попытках отоварить талоны, и был не прочь выпить и расслабиться организованно, как его приучили за годы коллективной советской жизни. Но на стражу шатающегося морального и физического здоровья несознательных членов общества крепкими рядами и колонными встали организующиеся повсюду добровольно-принудительные общества трезвости, куда по спискам записывали руководителей всех рангов и им сочувствующих. Даже свадьбы в кафе и столовых проводились «безалкогольно» — водку и вино переливали в графины и подкрашивали компотами, дабы вид водочных этикеток не оскорблял глаз благочестивых «трезвенников».
Первой записанная в общество трезвости, как и все номенклатурные работники, блюдя наказы партии и правительства, заведующая поликлиникой подтвердила: ни-ни! После долгих уговоров официально разрешила шампанское, а неофициально (что мы, девочки, что ли?) сказала, что если на столах в графинах будут стоять компоты без фруктов, на вкус пробовать она их не будет.
Скинулись по пятёрке. Через знакомых начальства купили по апельсину и пирожному на нос, по горсти шоколадных конфет на столик и по бутылке шампанского на каждые два столика. Остальное принесли с собой.
Банкет устроили в актовом зале поликлиники.
Кресла вынесли в коридор, в центре зала установили небольшую ёлочку. Трибуну и стол для президиума, стоявшие на подиуме в «красном углу», сдвинули в стороны — получилась сцена. По периферии зала расставили столики.
Бутылки с шампанским почему-то стеклись ближе к сцене. Но всем объяснили, что после того, как от каждой бутылки отопьют по половине, их передадут на необутыленные столики. Больше о благородном напитке никто не вспоминал.
Бестолковых от публики, пытавшихся занять места перед сценой, ненавязчиво отгоняли: столики забронированы для руководства и иже с ними. Так что «протчая публика», скользнув мимо сцены и получив пояснение на то, кто есть кто, и кому быть где, занимала места на разной удалённости от «лобного места» в зависимости от предполагаемой собственной производственной значимости и степени личной приближённости к начальству.
Скучковавшись у столиков, народ с шутками-прибаутками вытаскивал из сумок-авосек салаты-винегреты, соленья-моченья, компоты-варенья. Из бутылок в графины переливали водку и самогон, а кто сэкономил «на производстве», то и ценимый народом медицинский спирт, который все почему-то любили настаивать на лечебных травах. Стопарика такой настойки хватило бы успокоить или тонизировать, в зависимости от замоченных в спирте трав, взвод солдат. Посему всем грозила явная передозировка. Водку и самогон подкрашивали компотами или вареньем, и эти коктейли под острополитическим названием «За трезвость!» в большом количестве выставляли на столы.
Сотрудницы пришли с мужьями, сотрудники с жёнами. Антон пригласил Леночку и она с любопытством ребёнка, попавшего на взрослый праздник, разглядывала публику.
Один из мужей был приведён уже готовеньким — наверное, дома оставить было не с кем. С остекленелыми глазами и блаженной улыбкой на лице он бродил по залу походкой зомби из западного фильма. Шёл по прямой, пока во что-то или в кого-то не утыкался. Если препятствием был столик со знакомыми, «бродягу» восторженно приветствовали, наливали стопарик, он выливал содержимое в рот, и продолжал броуновское движение. Если натыкался на что-то или на незнакомых, поворачивал в произвольном направлении до нового «стыка», словно корабль без руля под порывами случайного ветра.
В зале стоял оживлённый гул. Все потихоньку выпивали и закусывали, не дожидаясь официального разрешения: политкоктейля принесли много, хватит всем и надолго.
Но вот в дверях появилось сияющее начальство со свитой. Зал одобрительно загудел, радуясь официальному началу пития. Бульканье, звон стаканов и посуды стали громче.
— Товарищи, — по-домашнему поднялась для приветственной речи заведующая поликлиникой, — мы собрались с вами здесь, чтобы...
Входная дверь неподалёку от сцены хрипнула и в зале появился ещё один «зомби», с трудом удерживающийся в вертикальном положении. Им оказался поликлинический слесарь.
— Чего ты сюда в таком состоянии припёрся? — поставила на стол поднятый было фужер с шампанским заведующая. — Иди отсюда. Иди домой! — разрешила она «зомби» покинуть службу досрочно.
«Зомби-два» с трудом сфокусировал на заведующую расплывающиеся в разные стороны глаза и принудил губы и язык шевельнуться.
— Ну-я-же-не-при-ста-ю-у... — в медленном телеграфном стиле, по слогам, выдавил слесарь из застывшего, безжизненого рта.
— Ещё бы ты приставал! — менторским тоном возмутилась заведующая. — Ребята, проводите товарища!
Пара ребят помоложе с удовольствием подхватили отвергнутого под белы рученьки и понесли к выходу. Уже от дверей послышалось запоздалое недовольство:
— Ну-я-же-не-при-ста-ю-у!
Сидевшие ближе к окнам и интересовавшиеся погодой на улице могли увидеть, как в сумерках с высокого поликлинического крыльца упало что-то грузное.
Восстановив статус вивенди, заведующая снова взялась за бокал...
…Банкет и его участники набирали пары.
Заведующая поликлиникой была «своя в доску», шутила, тормошила всех. Гости и коллеги, работавшие в поликлинике недавно и не успевшие «влиться» в коллектив, потихоньку растормаживались.
Заведующая предложила конкурс анекдотов и первая рассказала не очень новый, но довольно весёлый. Начало встретили аплодисментами, посыпались другие анекдоты. Уловив, что после полутора десятков выступлений действо начало прискучивать публике, заведующая подняла руку вверх и провозгласила:
— Всё, хватит! Переходим к следующему конкурсу. Впрочем... — она задумалась на мгновение. — Позвольте мне, как руководителю, заключительный!
Руководителю, конечно же, позволили.
Под аплодисменты войдя в круг, как до неё делали все анекдотчики, заведующая выдала анекдот с такой перезрелой «клубничкой» и завершила таким чёрным матом, что зал на мгновение замер. Затем, кто посмелее и попривычнее, одобрительно загудели и захлопали в ладоши, к ним присоединились кто поприближённее и помоложе, одобряя горбачёвскую свободу слова и толерантность к… народному слову. Пожилые остатки «дореволюционной интеллигенции», сидевшие за столиками поодаль от общего шума, на полдвижении остановили вилки, направлявшиеся с закусками ко ртам: как отреагировать на столь непривычное проявление демократичности, а точнее, на такую, обычную в «гуще народа» либеральность?.. Но увидев, что публика смеётся, «остатки интеллигенции» тоже натянуто улыбнулись.
— Приз! Приз! — послышались возгласы «и других сопровождающих лиц».
Заведующей вручили простенький приз.
Затем последовали игры, в которых нельзя было проиграть, потом задавали загадки, на которые нельзя было не ответить... Действо часто прерывалось предложениями выпить по поводу и без оного.
Народ расслабился. Народ по-детски веселился.
«Горючего» из дома принесли каждый для себя и «для того парня», поэтому пили — не скупились, и скоро появились новые «зомби». Но все вели себя благопристойно.
Подали команду звать Деда Мороза.
Деда, так деда — публика не возражала.
— Де-душ-ка-мо-роз! — пару раз довольно слаженно проскандировали из-за столиков.
Дед Мороз задерживался.
— В-выходи, подлый трус, хватит ломаться, — негромко потребовал нечёткий мужской голос, — я тебе стопарик н-налью, а то у вас на севере, небось, наша партия тоже борьбу за трезвость объявила...
Зал одобрительно засмеялся.
В ответ на просьбы официальные и неофициальную, дверь открылась и в зал вошёл Дед Мороз в медицинсском халате вместо шубы, в валенках фантастического размера, с медицинской ватой вместо бороды и в армейской шапке ушанке. Его сопровождала снегурочка.
Несмотря на бороду, усы и изменённый голос, Деда Мороза узнали сразу — это опять была заведующая поликлиникой. Снегурочку изображала не совсем юная, но очень активная медсестра с комплекцией снежной бабы.
Быстренько поздравив всех с новым годом и вручив отличившимся на производственной ниве добытые из мешка (белой наволочки) почётные грамоты и дефицитные шоколадки, Дед Мороз погнал затяжелевших уже банкетчиков в традиционный хоровод.
Взявшись за руки, походили вокруг ёлочки — будто впервые за вечер её увидели —, спели песенку, как та ёлочка родилась в лесу и какая она была стройная, и какая она теперь стоит нарядная...
Дед Мороз объявил конкурс карнавальных костюмов.
Валерия Аркадьевна, молодая, сохранившая девическую свежесть заведующая педиатрическим отделением, наверняка вызывавшая у юнцов стеснение в груди и отпотевание ладоней, когда те, ловя миг удачи «случайного» соприкосновения с женским телом, в толчее автобуса прижимались к ней боком или чем придётся, изобразила лису Алису.
Надев маску лисы, кокетливо-замысловатую шляпку, прицепив одним концом к талии лисий воротник и перебросив другой конец через локоть в виде хвоста, Валерия Аркадьевна не упустила момента похвастать стройненькими ножками в тончайших чёрных колготках. Валерия Аркадьевна шла вокруг ёлки, и даже у мужчин с явно выраженным возрастным остеохондрозом шейного отдела позвоночника, приведшим к резкому ограничению его подвижности, головы поворачивались на сто восемьдесят и больше градусов вслед за ошеломляюще короткой юбкой и аппетитными бёдрышками.
С собственным мужем, изображавшим кота Базилио — говорили, что и в семье муж был на той же роли —, они спели куплеты из фильма про Буратино, за что публика наградила их бурными аплодисментами. Особенно громко аплодировали и долго не отпускали обольстительные ножки два моложавых мужчины с изрядно потерявшими спортивную форму жёнами.
Муж Валерии Аркадьевны часть аплодисментов воспринял как заслуженную награду за своё актёрское мастерство.
Завлекательно повиливая наводящим на грешные фантазии местом, над которым был прикреплён хвост-воротник, Валерия Аркадьевна сделала круг почёта вокруг ёлки. Мужья немолодых и толстых жён, давно отвыкшие от таких зрелищ, косоглазили на чёрные ягодички, миражом проплывавшие мимо их рук и глаз. Сославшись на наступление нового года, срочно наливали водки и заливали жажду и вспыхнувшее не к месту желание.
Потом выскочили разбойники, палившие из стартовых пистолетов и пристававшие к сидящим за столиками: «Дай выпить, а то застрелю!»
Три розовощёкие медсёстры соответствующих комплекций изобразили танец маленьких поросят. А может, трёх свиноматок. Впрочем, по музыке подвыпившей тапёрши и по телодвижениям исполнительниц действо скорее походило на выступление перекормленных к рождеству лебедей.
Леночка тоже сымпровизировала. Подоткнув за пояс вместо фартука носовой платок Антона, повязав голову чем-то красным и повесив на руку хозяйственную сумку, она изобразила Красную Шапочку, и сообщила, что бежит отоваривать талоны на колбасу в магазин к серому волку. Леночка понравилась публике юностью и непосредственностью.
Правда, один из загрузившихся мужей буркнул: «Гляди, чтобы он тебя не отоварил...», но получил от жены такую оплеуху, что чуть не упал со стула.
Затем в двери появилось нечто, и зал притих в недоумении.
Ведущая объявила:
— Конкурс-загадка! Кто отгадает — тому суперприз! — и показала бутылку шампанского.
Народ задумался. Что бы могла означать фигура в надетом на неё задом наперёд огромном белом халате, в белой наволочке, натянутой на голову, как у смертника, идущего на эшафот, в картонном цилиндре наподобие старого ведра, одетого на голову поверх наволочки. В этом цилиндре год назад рентгенолог что-то изображал в новогодний же праздник. В растопыренных руках фигура держала по венику.
— Зима! — крикнул кто-то.
— Почему?
— Белая и... метёт.
— Нет.
— Снежная баба!
Ведущая посмотрела на «загадку», та отрицательно покачала спрятанной головой.
— Если бы вы сказали хотя бы «снежная женщина», мы бы могли согласиться, — развела руками ведущая. — А «баба» не подходит.
— Ваша заведующая, — в полголоса, но слышно для всех, басисто буркнул чей-то довольно пьяный муж с хмурой физиономией и тут же получил от жены звонкую затрещину, на которую, впрочем, совершенно не отреагировал.
«Загадка» уронила веники, одним движением сбросила наволочку и шляпу, и на свет появилась слегка растрёпанная, немного вспотевшая и сильно удивлённая голова завполиклиникой.
— А вы откуда знаете? — поразилась она проницательности мужчины. — Мы же с вами никогда не встречались!
— Я, — хмурый мужчина встал, сделал паузу, с мученическим лицом человека, которого сейчас вырвет, постучал себе по груди, — начальство нутром чую. За километр!
Ведущая торжественно поднесла ему бутылку шампанского.
— Приз из личного фонда заведующей!
Мужчина взял бутылку, поднёс её близко к глазам, разглядывая, как в магазине перед покупкой.
— Компот пью на поминки, — буркнул он и поставил шампанское на соседний столик, обрадовав благородным напитком сидевших там молодых женщин.
Ведущая возвратилась к сцене и объявила:
— Конкурс улыбок!
Как евы и афродиты, кокетливо и невинно, соблазнительно и обольстительно улыбались женщины и девушки. Змей-горынычами и вампирами оскаливались мужчины.
— Антон Викторович, почему ваша девушка не участвует в конкурсе? — подошла к столику и за руку подняла с места Леночку ведущая.
Леночка смущённо улыбнулась и слегка покраснела.
— Я не умею... — негромко произнесла она.
Зал разразился аплодисментами.
— Мисс Улыбка! — объявила ведущая и повела Леночку вокруг ёлки.
Мисс Улыбке вручили огромного плюшевого бегемота. Леночка, сияя призовой улыбкой, вернулась к Антону.
— Какого бегемотину я себе отулыбала! — похвастала она, разглядывая приз.
— Подозрительно хорошй приз, — засомневался Антон. — У медиков дарят рублёвых пупсиков молодожёнам и копеечные авторучки тем, кто постарше.
К Леночке подошла медсестра, только что вручившая ей бегемота, и виновато сказала:
— Вы извините, мы этого бегемота принесли из дома только для показа... Это бегемот нашего Серёжи...
Леночкина улыбка утихла. Она протянула показательного бегемота владелице.
— Хороший бегемот.
Игрушку унесли, а Леночка вздохнула:
— Ну и времена! Улыбаешься в поте лица, призы завоёвываешь, а их тут же конфискуют в пользу скучающих детей Поволжья. Хоть бы фотографию оставили!
К их столику подошла председатель профкома:
— Антон Викторович, вас заведующая зовёт.
— Ну а здесь-то за что меня ругать? — пошутил Антон.— Даже на балу без пропесочки не обойтись!
— Пойдёмте, пойдёмте. И девушку свою берите, обоих песочить-наказывать будут.
Профлидер пошла вперёд, указывая, куда идти.
Поднялись на второй этаж, по пустому полутёмному коридору прошли к кабинету старших сестёр.
— Заходите, — пропустила Антона и Леночку провожатая.
В кабинете работал «филиал» банкетного зала. На одном из письменных столов стояла трёхлитровая банка с прозрачной жидкостью, от вида которой душу Антона передёрнуло холодной судорогой, теснились гранёные чайные стаканы, на тарелке валялось несколько долек солёных огурцов. Сидя и стоя закусывали заведующие отделениями, старшие сёстры и другие приближённые к начальству лица.
— А вот и Антон Викторович с дамой! — встретила вошедших заведующая поликлиникой. — Ну-ка, причаститесь! Там я вас угостить не могу, потому как по воле партии записана руководителем поликлинического общества трезвости, а здесь налью. Здесь все свои, «трезвенники». Здесь нас партия не видит! Мы тут, по её указу, зло уничтожаем, — заведующая стукнула стаканом о трёхлитровую банку, — списываем, так сказать, без акта, чтобы алкоголикам меньше досталось.
Она щедро налила гранёный стакан почти до краёв и подала Антону.
— Главная сестра облагодетельствовала из своей канистры. Пей, доктор, пока бесплатно. Мы здесь не всем наливаем. Ты какой предпочитаешь, разведённый или неразведённый?
Антон замахал руками, отказываясь от стакана.
— Да пей, у нас ещё полведра чистого есть! — успокоила его заведующая. — Нам хватит!
Похоже, это была шутка, настоенная на чистой правде.
— Валентина Николаевна, я спирт такими дозами не пью...
— Мало налила, что-ли? — удивилась заведующая и растерянно пошарила глазами по столам. — У нас кружка есть?
— Я в основном сухое вино пью.
— Ты не пьёшь спирт? — переспросила заведующая, и это у неё прозвучало как: «Не неси чушь!» — Хирург ты или не хирург? Все хирурги пьют спирт. Неразбавленный и стаканами. Это разбавленный... немного. Пей, а то неразбавленного налью! Мужчина ты или не мужчина? — напирала она на Антона, тыча ему в грудь стаканом. — Он у тебя мужчина? — обратилась заведующая к Леночке.
— Не знаю, — пожала плечами Леночка и мило улыбнулась.
— До чего докатился, Антон! Даже твоя девушка не знает, мужчина ты или нет! — укорила заведующая. — Держи стакан и докажи ей, что ты настоящий мужчина!
— Я по другому докажу свою принадлежность к сильной половине рода человеческого... — сказал Антон, но увидев, что заведующая начинает злиться из-за его неуступчивости, взял стакан и подошёл к столу за закуской. Отвернувшись ото всех, заменил стакан на почти пустой, выпил глоток спирта, передёрнулся, как эпилептик, закусил четвертинкой солёного огурца.
— Вот это по нашему! — одобрила заведующая. — Вижу, что уважаешь! А то я уж сомневаться начала, наш ли ты... — Она повернулась к Леночке. — Налить для сугреву?
Леночка замахала руками, словно отбиваясь от роя пчёл.
— Ладно, — согласилась заведующая.— Детей пить спирт не принуждаем, а молока сегодня не купили.
…Повеселившись в зале ещё некоторое время и уловив в общей суматохе момент, после которого коллективное веселье превращается в повальную пьянку, Антон с Леночкой засобирались домой.
Уйти с застолий раньше заведующей мало кому удавалось. И пить меньше заведующей мало кому разрешалось.
— Не могу, у меня гастрит (бронхит, язва...)!
— У меня тоже гастрит, спиртом только и спасаюсь! — уверяла заведующая. — Пей!
— Мне домой пора — дети (жена, учёба...)!
— У всех дети. Ты что, меня не уважаешь? Пей!
Поэтому, когда Антон с Леночкой, намереваясь покинуть набиравшее проценты спиртонасыщенности общество, надумали по-английски проскользнуть мимо заведующей, стоявшей с компанией неподалёку от двери, та удивилась:
— Ку-уда?
— Нам пора, — извиняющимся тоном сообщил Антон. — Леночке завтра в институт, у неё зачёт.
— Самые удачные зачёты в мединституте я сдавала после крупных кутежей, — похвасталась заведующая.
— Леночка в политехе учится. В этом плане они медикам в подмётки не годятся, — подольстил заведующей Антон.
— В этом ты прав! — гордо сказала и поощрительно похлопала Антона по плечу заведующая. Изрядно осоловевшая, она слегка покачивалась, её глаза уже не были зерцалами ясных мыслей.
— Ты меня уважаешь? — заведующая больно ткнула Антона пальцем в грудь. — Я тебя, например, уважаю. Даже в некотором роде люблю.
В попытке объятия она повисла на плечах у Антона и неловко чмокнула его в щёку.
«Поцелуй двенадцатого апостола», — подумал Антон, вспомнив недавнюю проработку на собрании и в конфликтной комиссии.
Действия заведующей часто шли в разрез с её чувствами, а чувства были переменчивы, как шквальный ветер в «ревущих сороковых» широтах южных морей.
— Несмотря на некоторые разногласия по определённым производственным вопросам, — разъясняла заведующая свои чувства, отцепив одну руку от шеи Антона и покачивая пальцем перед носом воспитанно улыбающейся Леночки, а другой рукой покачивая Антона вместе с собой, — я вашего Антона очень уважаю. Даже люблю. В некотором роде. Хоть иногда мы и ругаемся. Очень. На производственной почве. А ваш Антон относится ко мне предвзято. Да, предвзято! Вот.
Заведующая сделала винтообразное движение вокруг собственной поясницы, повернулась к Антону, насколько могла, и погрозила ему пальцем.
— Ну что вы, — попробовал обезопасить свою карьеру Антон. — Я вас тоже уважаю. И понимаю. А трения на работе... Так то работа!
Такое объяснение удовлетворило заведующую.
— Валерка! — махнула она рукой стоящей рядом Валерии Аркадьевне. — На посошок ребятам!
— Какая я вам Валерка! — нечётко попыталась возмутиться Валерия Аркадьевна.
— Спасибо, не надо! Мы уже выпили достаточно! — завозражали в один голос Антон и Леночка. — Да и не любители мы этого!
— Выпить достаточно никогда не бывает! — подняла указующей перст заведующая и повернулась к Валерии Аркадьевне. — Я сказала — Валерка, значит Валерка! По полной ребятам. По полной! Я перевожу их в лигу профессионалов! Чтоб завтра же записался в общество трезвости, — погрозила она Антону. — У нас членов не хватает.
«Валерка» уныло побрела в зал.
— Я, коллега... — продолжила рассуждения заведующая. — Нет, мы коллеги — это ясно! Но вы, коллега... — заведующая снова погрозила Антону пальцем, затем покрутила растопыренной пятернёй в воздухе и, окончательно заблудившись в «коллегах», горестно махнула рукой и закончила с тяжёлым придыханием: — Но я тебя всё равно уважаю!
Подошла Валерия Аркадьевна, тщательно удерживая от расплёскивания наполненный до краёв стопарик с водкой.
— Пей! — вынесла приговор заведующая.
Зная, что апеллировать не к кому, что приговор обжалованию не подлежит, Антон принял рюмку, как Сократ чашу с цикутой, и выпил зелье.

***
На следующий день поликлиника оживлённо обсуждала вчерашний кутёж. Вспоминали, кто до какой степени «набрался», кто где свалился, чей муж за чьей женой приударил и кого потом на каком этаже нашли.
Недовольные были одни санитарки. Банкетчики вчера после себя немного убрали, но «зомби» блуждали по всем этажам, наблевали в туалетах, подожгли в одном бумагу и подпалили фанерную перегородку.
— Пьянку устроили, бардак развели, как у себя дома, — ворчала санитарка баба Шура.
— А начальство там было? — с умыслом задала вопрос лаборантка Крашенинникова, увидев проходившую мимо слегка опухшую лицом заведующую.
— И начальство было, как же такие мероприятия без начальства обойдутся, — ворчала баба Шура, не заметив заведующей.
— Ну тогда это не пьянка с бардаком, а официальная расслабуха под руководством ответственных лиц, — со смехом закончила Крашенинникова.
— А ты... вообще молчи. Рассуждаешь тут! — взорвалась заведующая, услышав разговор. — Работать надо, а не рассуждать!
Крашенинникова беззвучно, словно рыба на берегу, разевала рот, потеряв способность говорить. Глаза её наполнились слезами.

 =33=

Новый год Антон встречал в одиночестве.
Накануне Леночка сказала, что давно обещала провести новогоднюю ночь с друзьями-студентами, а первого числа будет отсыпаться и праздновать с родителями. Леночке хотелось повеселиться на новый год в компании сверстников, и Антон, понимая, что он, тридцатилетний, среди двадцатилетних студентов будет выглядеть старовато, не стал стеснять Леночку своим присутствием.
Мишка пригласил Антона в свою компанию. Но предупредил, что компания — сплошные женатики, и чужих жён в ней трогать нежелательно.
Антон представил, как скучно будет ему среди женатиков, а когда все изрядно подопьют, чья-нибудь жена обязательно начнёт вешаться на него... Тоже отказался.
Тридцать первого декабря, как в обычные дни, часов в восемь вечера Антон включил музыку, размялся с гантелями, и вышел на пробежку. Шедшие к друзьям на встречу Нового года компании весело приветствовали чудика, который, вместо того, чтобы готовиться пить водку, голышом бегает по морозу. Обежав вокруг микрорайона, Антон залез в ванну, понежился в горячей воде, прислушиваясь к приятным ощущениям здорового, работающего как часы, организма.
Искупавшись, принялся готовить ежевечернюю жареную картошку. Стоя у плиты с удовольствием глядел по телевизору уже в десятый раз, наверное, традиционную еженовогоднюю комедию «С лёгким паром».
Ближе к двенадцати распечатал бутылку сухого вина, сел ужинать.
Большие и маленькие стрелки миллионов часов страны нанизали двенадцатые цифры на острия. Главнокомандующие часы Советского Союза на Спасской башне красивым боем отсчитали последние секунды старого года и замолкли с наступлением нового.
Антон поздравил себя с новым годом, выпил фужер вина, позавидовал тому парню, которого, возможно, в эту минуту поцеловала Леночка, осчастливив по случаю торжественной минуты, закупорил бутылку, поставил её в холодильник, и, слегка взгрустнув, леё спать.

 =34=

В двух-трёхдневные праздники у хирургов и травматологов одни сутки обязательно бывают дежурными.
И как же осточертели эти дежурства! Не жизнь, а её остатки в перерывах между дежурствами.
Дежурства хирургов и травматологов в приёмном покое и травмпункте с дежурствами пожарников и сантехников не сравнить: народ, народ, народ... Народ больной, страдающий, народ пьяный, дебоширящий, «выдрыгивающаяся» молодёжь, которая хамит то ли от избытка гонора, то ли от недостатка воспитания, а чаще от того, что нанюхались, накурились, накололись или напились.
Дежурства, когда за ночь обращались единицы больных, вспоминают, как легенды. О них рассказывают друг другу, как о чуде:
— В прошлом году Татьяна дежурила с Николай Петровичем, так у них за ночь поступило всего трое больных!
Среди медсестёр бытовало мнение, что врачи есть «грешные» и «негрешные». Увидев в графике, что предстоит дежурить с Васильевым, радуются: этот не грешный, дежурство будет спокойное. А Наталье завтра дежурить с Щербаковым, тот грешен, ночью покоя не жди, больных будет много, да что-нибудь внештатное приключится...
В первыый день праздника дежурить легко. Народ гуляет, пьёт. Если кто травмируется или заболеет, то спьяну лечение откладывют на похмельный день. В праздники лечиться идут только самые-самые.
У Антона дежурство второго января. В послепраздничный день ползут чумные да похмельные.
Дежурить в приёмник Антон ходил без желания. Хирурги стационара в большинстве своём относились к хирургам поликлиник как к врачам, не по праву носящим звание хирургов: что они, мол, могут, которые из поликлиник! Йодом чирьи смазывать?
К тому же похмельный день.
Первым хирургом сегодня дежурил Виталий Минеич, невысокий, плотный, огненно рыжий заведующий гнойной хирургией, которого коллеги называли Витамином, а медсёстры Витаминычем. Второй хирург — молодой ординатор из неотложной хирургии Сергей. Врачи спокойные, не заносчивые.
Закончив приём больных «вечерней волны», Сергей ушёл к операционным сёстрам, а Антон уединился в ординаторской детской хирургии, где он отдыхал в тихие минуты дежурств. Попив чаю из термоса, лёг на кушетку читать журнал.
Настроение опустилось ниже среднего. Леночку он не видел с «прошлого года» и скучал. Вчера звонил ей. Леночка, сославшись на усталость и обязательство первого числа осчастливить присутствием родителей, от встречи отказалась. Разговаривала как-то напряжённо. Может устала. А может родители рядом стояли. Искренне сожалела, что в новогоднюю ночь Антона не было с ней.
Антон тоскливо вздохнул.
Позвонить ещё раз? Леночка, когда давала ему номер телефона, просила звонить только в крайнем случае — родителям сильно не нравилось, когда их дочь спрашивали мужские голоса.
Что-то давно не беспокоили из приёмника. Не бывает долгого затишья после праздника. Надо разведать обстановку.
В приёмном покое Антон увидел прелюбопытную ситуацию.
У входной двери, напротив той, в которую вошёл из стационара Антон, стоял крепкий парень с забинтованным предплечьем. Засунув руки в карманы и расставив по-морскому ноги, парень с ухмылкой покачивался с пятки на носок. Витамин с Сергеем стояли у окна кабинета, «заблокированные» письменным столом, в стойках, какими встречают очень больших, но нежданных начальников. Лица врачей плохо скрывали смесь испуга, недовольства неожиданным визитом, и попранного чувства собственного достоинства.
Крупнотелая пожилая медсестра Тамара Петровна закрывала проход между столом и кушеткой, находясь ближе всех к забинтованному парню, а из-за её спины выглядывала перепуганная молоденькая медсестра Оксана, похожая на Леночку Антона.
— Иди, иди домой! — вразумляла парня Тамара Петровна. — Полечили тебя, всё сделали как надо. Скажи спасибо людям и иди домой!
— Они за это деньги получают, — ухмыльнулся парень.
— Глупый ты! — укорила молодого Тамара Петровна. — Деньги они получают за то, что ходят на работу. А лечат… из сострадания к вам, бестолковым.
Взглянув на парня, Антон понял: пьяный.
— Что у вас тут интересного? — «закосил» под простачка Антон, останавливаясь в двери напротив парня.
— Да вот, руку ему зашили, забинтовали, всё, как надо сделали, — запричитала Тамара Петровна, а он пристал к Оксане: «Пойдём со мной, ты мне нравишься!» — и всё тут. Я ему говорю, ты хоть парень и видный, да Оксана у нас только что замуж вышла, свой муж ещё не надоел. Иди, говорю, домой, полечили тебя...
— Ну, парень, раз девушка недавно замужем, тут тебе полный облом, — валял дурака Антон. Связываться с пьяным ему не хотелось. — Когда у девушки молодой любящий муж...
— Объелся груш, — перебил Антона пьяный. — Ты откуда взялся, шустрик? Чего лезешь, куда не просят? Не было тебя здесь — и дальше обойдёмся. Свали, откуда выполз!
Парень уставился на Антона. Антон терпеть не мог хамского «базара». Он почувствовал, как внутри у него судорожно дёрнулось возмущение.
— Я, вообще-то, тутошний врач. И мне, вообще-то, здесь ночь работать. А ты, парень, не прав. Тебе как, всё нормально сделали? К врачам-сёстрам претензий нет? Ну и шёл бы домой, не мешал людям дежурить. У нас ночь длинная, таких как ты, не один ещё припрётся.
— Отвали.
Парень, решив, что большего внимания пришедший не заслуживает, обратился к Оксане:
— Ксаночка, одевайся, в кабак мотанём. Бабки есть, оторвёмся на всю катушку!
— Куда же в кабак, — продолжила увещевать парня Тамара Петровна, — в белом халате, что-ли?
— Да у неё халат покруче, чем у других платье. Ух, симпампончик! — парень сделал движение перед собой, словно провёл руками по женским бёдрам.
Оксана передёрнула плечами, как от прикосновения чего-то мерзкого, и понадёжнее спряталась за широкой спиной Тамары Петровны. Её собственноручно сшитый, накрахмаленный до хруста, белоснежный, приталенный и расклешённый халат на самом деле больше походил на бальное платье, чем на спецодежду медсестры.
— Эй, парень, — тихонько окликнул пьяного Антон, чувствуя, как у него начинают дрожать и покалывать пальцы, — покуражился немного — и топай отсюда, не мешай людям работать.
— Ты, лепила, — парень зло повернулся к Антону и вытащил из карманов кулаки с синими наколками. — Я тебе сейчас потопаю! Я щас так потопаю, что тебя унесут туда, где меня только что зашивали!
Этого Антон вынести не мог. Он почувствовал, как к лицу прилил жар, мышцы напряглись. «Не психуй!» — приказал он себе.
«Введена повышенная доза адреналина в кровь! — дурашливо-компьютерный голос внутри Антона прокомментировал причину дрожи и напряжения мышц. — Системы к работе в экстремальных условиях готовы!»
«Успокойся, — ещё раз обратился к себе Антон. — А ты заткнись, — приказал он компьютерному голосу, — и без тебя понятно, что адреналин!»
Антон вздохнул. Если адреналин не нейтрализовать действием, для чего он и предназначен, то тебе в будущем грозит гипертония, инсульт, инфаркт...
— Ладно, парень, ладно, не будем ссориться. Уходу, ухожу, ухожу... — опасливо поднял руки кверху Антон, повернулся и вышел в соседнюю комнату.
Коллеги разочарованно, а парень победоносно посмотрели вслед Антону.
За дверью Антон снял тапочки, аккуратно поставил их у кушетки, положил на кушетку белый колпак. Расстегнул на халате нижнюю пуговицу.
«Боже мой! — подумал он. — Как всё надоело! Расскажи кому, чем врачу приходится заниматься на дежурстве — не поверят!»
Босиком и без головного убора он вернулся в кабинет приёмного отделения. Все с удивлением уставились на босого доктора.
— Я всё же решил вернуться, потому что ты, парень, по-любому не прав, — сказал он пьяному. — Виталий Минеич, позвони в милицию, пусть приедут, — обратился он к коллеге.
Увидев, что врач потянулся к телефону, парень шагнул к столу.
— Не трожь говорильник! А то я тебе позвоню по башке! До пенсии собственные звонки будешь в ушах слушать!
Виталий Минеич отдернул руку от телефона.
— Ты чё опять припёрся? — парень шагнул в сторону Антона. — Ты чё, не понял, в натуре, что тебе щас плохо будет? У тебя с крышей не в порядке? С понятием туго? Сдёрни, чтоб я тебя не видел, фраер поганый! — Парень поднял сжатый кулак вверх.
Антон тоже шагнул навстречу парню. И, наращивая инерцию движения вперёд, врезал хаму пинком в промежность.
— Ой-ой! — по школьному пожаловался дебошир, схватился двумя руками за ширинку, смял её в кучу, зажмурился в гримасе боли и упал на колени. — Ну, сука, сейчас я тебя изуродую! — сквозь стоны неубедительно погрозил он, отцепил одну руку от ширинки и показал пальцем в сторону Антона.
Не дожидаясь исполнения угрозы и ещё раз шагнув вперёд, коленом в лицо Антон свалил противника на пол. Перекувыркнувшись через спину и голову, тот неудобно скрючился на полу.
— Ну, сволочь, ну, погоди! — выдавил из себя остатки терпения поверженный, и пожаловался ещё раз: — Ой-ёй-ёй!
Антон оседлал парня и заворотил руку за спину.
— Ой, больно! — заорал пьяный и начал дёргаться, пытаясь вырваться.
Антон ещё сильнее повернул руку. В бессильной злобе парень замычал от боли.
— Будешь дёргаться — руку сломаю, — пригрозил Антон. — А потом вправлю без наркоза.
Подскочили коллеги, помогли удержать выпивоху.
— Дайте чем-нибудь связать его, — попросил Антон женщин.
— Господи, у нас и верёвочки никакой нету! — заохала Тамара Петровна.
— Жгут кровоостанавливающий давайте!
Антон скрутил руки противника кровоостанавливающим жгутом.
— Вызови милицию! — скомандовал он Сергею.
— У него же руки отвалятся! — посочувствовала сердобольная Тамара Петровна, показывая на перетянутые в запястьях резиновым жгутом посиневшие от застоя крови кисти парня.
— Доброта российская безгранична! — восхитился Антон. — Только что он намеревался попользоваться Оксаной, — девушка покраснела и спряталась за спину Тамары Петровны, — и вот его уже жалко. Отвалятся у него руки или нет, теперь от милиции зависит. Если опоздают, может и нечем будет орган насилия держать. Развязывать его, по причине сильной обиды на нас, никак нельзя.
Оксана за спиной у Тамары Петровны хихикнула.
— Ну, суки, я до вас доберусь! Я вам всем сделаю! — ругался парень в подтверждение слов Антона. — А ну развяжите меня!
— На кушетку бы его, а то по полу дует — простудится, — вздохнула Тамара Петровна.
— Вы бесподобны, Тамара Петровна! — восхитился Антон. Он схватил парня за шиворот и поволок к кушетке.
— Ты, козёл! — завозмущался парень неуважительному отношению к себе.
— Козлом в данном случае предназначено быть тебе, — возразил Антон. — Тяжёлый... Сколько весишь?
— Семьдесят шесть. А твоё какое дело?
— Семьдесят шесть килограммов дерьма! — поразился Антон и покачал недоверчиво головой. — Ты кончай ругаться, — посоветовал парню. — Обидно мне твои речи слушать. Да и женщины здесь — имей уважение. А то упадёшь ненароком, личико зашибёшь.
Антон ухватил парня одной рукой за шиворот, другой за зад штанов и приподнял, намереваясь погрузить на кушетку.
— Ничего, я ещё сюда вернусь, я тебя и твоих... — парень грязно выругался, излагая перспективы мести доктору и медсёстрам.
Антон разжал руки. Парень рухнул на пол, ударившись лицом о каменный пол.
— Ну вот, упал, — посочувствовал парню Антон. — Я же говорил, не ругайся.
— Ты что делаешь, сволочь!
Напрягшись что есть сил, парень растянул резиновую удавку на кистях, резинка щёлкнула, соскочила с рук. Парень вскочил, бросился на Антона. Антон схватил парня за одежду на груди, рванул на себя, одновременно отклонился в сторону. Парень промчался мимо Антона и, не справившись с инерцией, врезался головой в оказавшуюся некстати за спиной у врача кафельную стену. Размазывая кровь по кафелю, осел на пол.
Врачи снова оседлали дебошира, заломили руки за спину.
— Ой, господи, что делается-то! И это в больнице! — причитала Тамара Петровна, всплёскивая руками. — И повязать нечем!
Антон перевернул парня на спину и наступил ему на промежность.
— Будешь дёргаться — раздавлю! — предупредил парня. — Дайте ему куртку, пусть оденет.
Тамара Петровна сняла с вешалки куртку парня, помогла ему одеться.
— Дайте швабру, — попросил Антон.
Принесли швабру.
Антон перевернул дебошира вниз лицом, сквозь рукава расставленных в стороны рук пропустил черенок швабры. Парень лежал на полу, «распятый на швабре», мычал и плевался кровью на пол.
— Прекрати плевать и не вздумай ругаться, а то принесу ещё одну швабру и насажу тебя на вертел, — пригрозил Антон.
Тамара Петровна принесла Антону тапочки и колпак.
У крыльца на улице заурчала машина. В приёмный покой, держа в руках дубинки, неторопливо вошли два милиционера.
— Где драка?
— Спасители вы наши родненькие! — явно с насмешкой запричитала Тамара Петровна. — Не успели позвонить, а вы уж и здесь! Он и размахнуться на нас не успел, а вы уж тут как тут! — указала на «распятого» парня.
— А чего он в крови? — недовольно спросил милиционер.
— Упал, милок, упал. Пьяный он, дебоширил, и упал, — обьяснила Тамара Петровна. — Забирайте его, пьяный он, работать нам не даёт!
— Травмированных в вытрезвитель не берём. Пусть у вас полежит, подлечится. А если хулиганил — потом дело на него оформим.
Тамара Петровна испуганно, а повязанный парень ухмыльнувшись, посмотрели на Антона.
— Лучше, конечно, в отделение меня оформите. Подлечиться мне надо. Я себя очень плохо чувствую, — с издёвкой произнёс лежащий на полу.
— Травмы у него лёгкие. Мы справку напишем, что в трезвяке ему ночевать можно. Все подпишемся и печатей наставим, — уверил милиционера Виталий Минеич. — А кроме того, он угрожал насилием, приставал к медсестре... На него надо дело заводить в этом плане.
— На губе рана. Может зашить? — склонившись к дебоширу, обследовал его милиционер.
— Это мы мигом, — подал голос Сергей. — Аккуратно и надёжно зашьём. Правда, у нас новокаин кончился, но мы и без новокаина зашьём. Он пьяный, его водка обезболила. В войну всех водкой поили вместо обезболивания.
— Обойдусь без зашивания, — недовольно проворчал повязаный.
— Что же это у вас в больнице новокаина нет? — укоризненно покачал головой милиционер. — В справке укажите: «От медицинской помощи отказался».
— Только что кончился. На него же последнюю ампулу истратили, когда рану на руке зашивали. Мы машину уже послали на склад, — успокоил милицию Виталий Минеич. — Через десять минут привезут два ящика. Может подождёте? Зашьём.
— Нечего ждать, раз отказался, — буркнул милиционер. — Пишите справку, что в вытрезвитель можно. И заявление, если угрожал.
Он выдернул швабру из рукавов дебошира, покачал головой:
— Специалисты...
Сунул дубинку под нос парню:
— Вставай. И смотри у меня... А то новокаин у них кончился!

 =35=

По воскресеньям у Антона Большая Пробежка.
Сколько времени он уже занимается русским бегом? Лет восемь. Точнее, зим восемь.
Сегодня пятое число, воскресенье. Леночку не видел целую неделю. На душе тошно. Куда пропала?
Дважды звонил ей домой, но оба раза сердитый женский голос отвечал, что Леночки нет дома, а вернётся поздно, желательно не беспокоить.
Это походило на нежелание разговаривать.
Зря он отпустил её встречать Новый Год одну.
Привычка заставляла плюнуть на хандру и заняться тем, чем он занимался много лет.
Антон включил ритмичную музыку, разделся, нехотя стал разминаться.
Эх, Леночка, Леночка, желанная моя девочка...
Перед тем, как выбежать голышом на мороз, нужна хорошая разминка.
Антон заставлял мышцы работать, выдавливал из головы мрачные предчувствия о потере Леночки.
Сделав несколько упражнений по системе йогов, растянув мышцы и сухожилия, разогревшись гантелями и гирями до лёгкой испарины, Антон почувствовал себя готовым к Большой Пробежке.
Большую Пробежку Антон уважает. Он устраивает её два-три раза в месяц. Маршрут — до атомной станции и обратно. Или через ГЭС на ту сторону Волги, на лыжную базу, по лыжной трассе в лес и назад. Оба маршрута километров по тридцать пять. Почти марафон.
Антон оделся: красные трусы, кеды на шерстяные носки, вязаная шерстяная шапочка, огромные меховые руковицы. В каждую руковицу вложил по несколько карамелек. Это подкормка в пути. Без подкормки трассу не одолеть.
Антон вышел в коридор, захлопнул дверь. Ключ от квартиры повесил на шею наподобие медальона. Трусцой спустился по лестнице вниз, постепенно привыкая к холодному воздуху, и выбежал на улицу.
Погода его любимая — слегка вьюжит. Снег мелкими иголками вонзился в тело. Натренированный за много лет организм среагировал на холод расширением сосудов, тело Антона стало красным, как в парилке.
Навстречу ветру Антон побежал в сторону ГЭС. Волосы на груди корочкой залепил снег, из-под мышек потекли струйки пота.
Горячо!
Кроме Большой Пробежки у Антона три-четыре раза в неделю лёгкий бег вокруг микрорайона.
Народ на голого бегуна зимой реагирует по-разному. Некоторые одобрительно качают головами, вслух восхищаются. Иные бросают вдогонку глупые реплики. На таких Антон внимания не обращает.
Лишь один раз за много лет он не сдержался и «среагировал».
Дело было вечером, в какой-то праздник. Антон бежал по скверу. Группа молодых шла в направлении кафе. Два парня в подпитии хамили, задевали прохожих, две девицы восхищались их геройством.
— Эй, не отморозь! — выматерился в адрес пробегавшего Антона один из парней. Девицы довольно захихикали.
«А ты, мальчик, дурно воспитан!» — подумал Антон, не меняя темпа бега. Он чувствовал себя в отличной спортивной форме.
«Посмотрим на ваше дальнейшее поведение, — подумал Антон и мысленно пригрозил языкастому: — Будешь выступать, накажу!»
Легко и пружинисто Антон продолжил бег. Пока молодые пересекут сквер по тропинке, он обежит его вокруг, и их дороги вновь пересекутся.
— Не любит разговаривать, спортсмен...! — изрыгнув мат, заржали ему вслед молодые.
Когда Антон подбежал к предполагаемой точке встречи, его недоброжелатели уже приставали к двум парням, которые вели себя до противного смиренно. Девицы стояли неподалёку и с интересом наблюдали за развитием событий.
А вот один из смиренных уже и схлопотал по носопырнику, упал...
Хамят парниши… Чёрт возьми, почему эти уроды чувствуют себя хозяевами жизни? Ну уж нет, такие должны знать своё место!
Антон свернул с тропинки, по которой бежал, и направился к конфликтующим. Подошёл к тому, который ударил «смирного».
— Чего пристал к человеку... Вали отсюда.
— А, спортсмен! — узнал Антона «старый знакомый». Оглядел его мускулистый торс и решил идти на мировую. — Где-то я тебя видел... Ты не из седьмого микрорайона?
Ввязываться в драку Антону не хотелось, но увидев наглые, уверенные в своём превосходстве глаза противники, разозлился. Такие, как этот, любят бить слабых.
— Из двадцать седьмого, — намеренно «полез в бутылку» Антон.
— Из какого? — не понял издёвки парень.
— Долго объяснять. Ты до этих цифр считать не умеешь.
— Ты чего нарываешься! — угрожающе пошёл на Антона противник. — Видели мы таких спортсменов!
Свято веря, что победа сопутствует инициативным, кулаком в живот, а когда противника согнуло — коленом в лицо, Антон уложил на дорожку одного парня и метнулся к другому. Ударом в челюсть «лишил его равновесия», прыгнул навстречу встающему первому и хорошим пинком в солнечное сплетение успокоил его основательно. Второй стоял оторопевший, раскрыв рот в недоумении: вот ведь как в жизни бывает: только что по-хозяйски качали права, и на тебе — резкая перемена погоды со шквальным ветром. Не дожидаясь продолжения «разговора» с Антоном, он пустился наутёк.
Ну уж бегать-то Антон умел! Догнав парня в три прыжка, подсечкой сшиб его с ног, схватил за шиворот и за зад штанов, поднял над головой в вытянутых руках.
— А-а-а! Убьёшь! — заверещала одна из подружек. — Отпусти его! Я тебя знаю! Мой папа судья, он тебя засудит!
Первым намерением Антона было швырнуть парня на асфальт. «Точно, убью!» — поопасся и, растеряв злость, обронил ношу в кусты. Без особой прыти вернулся к первому противнику, пытавшемуся встать, несколько раз врезал ему пинками по рёбрам — не торопясь, с оттяжкой, как бьют по мячу на тренировках футболисты.
— Ты что, озверел! — закричал на Антона проходивший мимо мужчина самодовольно-пенсионного вида. — Без зазрения совести на улице убивают!
Только теперь Антон заметил, что вокруг «поля брани» собрались зрители.
— Это те хулиганили, а этот вступился за этих... — попытались объяснить ситуацию пенсионеру другие зрители.
— Но убивать-то не надо! — возмущался пенсионер. — Разнял — и вызови милицию!
Зрители заспорили, надо ли бить хулиганов и скоро ли приедет милиция, если поблизости нет телефона.
— Я тебя знаю! Я в милицию заявлю! — продолжала веращать подружка избитых хулиганов.
Вернувшись к вылезвашему из кустов «обронённому» туда противнику, пинком под зад Антон придал ему ускорение, необходимое для позорно-спасительного бегства.
Девицы подхватили другого приятеля под руки и заспешили вдогонку...
…В дни, когда Антон не бегал, он занимался «снегохождением». Одевшись потеплее, в пальто, в шапке, в перчатках, но... босиком выходил на улицу. Минут тридцать-сорок неторопливо прогуливался по обледенелым и заснеженным тропинкам, размышляя о жизни. Дорожки выбирал безлюдные, чтобы не привлекать внимания прохожих.
Однажды во время прогулки встретил коллегу с женой.
Разговорились.
Погда стояла «хрустящая», с сухим морозцем.
Новостей было много. Минут через пять Антон начал переминаться с ноги на ногу.
— Ну, мне пора, а то ноги мёрзнут, — прервал он разговор, поёжившись.
— Молодой, а мёрзнешь. Погреть, что-ли, некому? — улыбнулась собеседница.
Женщина взглянула на ноги Антона, и нижняя челюсть у неё, что называется. отвалилась и с грохотом упала на асфальт.
— А... — она ткнула локтем в бок мужу и молча указала в направлении босых ног Антона.
— Ты что, сбрендил? — искренне забеспокоился коллега за психическое здоровье Антона. — У меня ноги в ботинках подмерзают, а ты...
— Молодой, а ноги мёрзнут, — поддразнил коллегу Антон словами его жены. — погреть, что-ли, некому?
Он переступил с ноги на ногу, большим пальцем одной стопы сбросил подтаявшую кучку снега с тыла другой стопы.
— Да я уже несколько лет зимой босиком хожу, привычный. Собаки с кошками всю жизнь так ходят — и ничего. Ну, пойду, а то сегодня и вправду примораживает...
А сегодня вьюжило.
Хорошо, что ветер навстречу, назад легче побежится. Когда, преодолев дистанцию, обессилевший, возвращаешься домой, и ветер в спину — большая помощь.
Антон размеренно бежал по пешеходной дорожке ГЭС. Вдох — три шага, выдох — два шага, вдох — три шага... Дышать ритмично, в соразмерности с движениями ног для марафонца очень важно.
Народ с лыжами на плечах, с рюкзаками, шёл на базу отдыха.
— Эге-гей! — помахали Антону незнакомые девушки и весело рассмеялись.
Антон подтянулся, расправил плечи и побежал «красиво». Помахал в ответ, улыбнулся. Приятно, когда вокруг добрые, весёлые люди.
На бегу снял рукавицу, смахнул со лба пот, поправил шапочку, съехавшую на глаза.
Шапочка у него дарёная.
Как-то в Татарии в поликлинику к Антону пришёл молодой парень. Девятнадцать лет, определил Антон по данным из амбулаторной карточки.
Парень невысокий, но туловище напоминало двустворчатый шкаф. Причём, гора мышц у него, похоже, природная, а не накачанная искусственно. Квазимодо без горба и с нормальным лицом, подумал Антон.
Парень пожаловался, что надорвал спину. Антон назначил лечение, на том и расстались.
А через некоторое время они встретились в бане.
Поздоровались.
— Как спина? — приличия ради спросил Антон.
— Отлично! — обрадовался парень и подсел к Антону. — Я тебя, доктор, уважаю.
«Пьяный?» — мелькнуло подозрение у Антона. Нет, спиртным не пахло.
— ... Видел, как ты во вьюгу голышом бегаешь. Знаю, что до морозов в реке купаешься. Мышцы у тебя ничего так, накачанные. Лечение правильное назначил, быстро всё прошло. Я и сам немного спортом занимаюсь, гири кидаю.
Разговорились о спорте, о закаливании. В этих вопросах Антон разбирался профессионально.
Затем соскользнули на бытовые темы. Парень год назад женился.
— Но она пока ушла. Вроде как боится меня, что-ли? — задумчиво произнёс парень.
— Поколачивал, небось? — пошутил Антон, предполагая, что и жена у парня под стать ему — плотная, работящая.
— Ну что ты, — укоризненно посмотрел парень на Антона. — Пальцем ни разу не тронул. Что там трогать? Я её в шутку на ладонь сажал и вместо гири поднимал. Чего-то боится — и всё. Ушла к матери и не возвращается. Вместе всего пару месяцев и пожили,— грустно закончил он.
«Своеобразный парень, — подумал Антон. — Дикой силой от него веет. И взгляд — как у стоящего рядом медведя. Не трогает, но кто знает, спокойно отойдёт или так лапой шваркнет, что коллегам неделю придётся из кусочков собирать подобие человека. Может, и не зря от него молодая жена сбежала».
— Слушай, доктор, — спросил парень. — Подскажи, куда вот по такому делу обратиться. Я в посёлке больше всех гири поднимаю.
Антон понял, что парень неумышленно сказал «больше всех поднимаю». Для него это было обыденное поднимание гирь, «больше всех».
— Вовка Сагдеев на меня в последнее время обижается — я его постоянно по гирям обыгрываю. А иногда и по борьбе.
Антон знал этого «Вовку» — мужчину за сорок, на голову выше среднего роста, с плечами молотобойца. Такие мужики брёвна на плечах шутя носят.
— Да я может и в Татарии всех обставил бы, — задумчиво продолжил парень и неуверенно почесал в затылке. — Если бы, конечно, все самые сильные в соревнованиях участвовали. А то этих победишь, а дома где-нибудь силяк сидит...
Парня, похоже, беспокоила не возможность победить или проиграть, а победить самых сильных.
— Раньше, вон, во времена Поддубного, силачи в Гамбурге для честных боёв тайно встречались, чтобы знать, кто на самом деле сильней.
— У нас разве по-другому?
— Ха! Я прошлым летом услышал по радио, что был чемпионат России по гиревому спорту. Сказали про рекорд России. Я потренировался и стал больше поднимать. Спросил в нашем спорткомитете, куда обратиться, чтобы результат зафиксировать. Езжай, говорят, в Казань. Приехал. Здравствуйте, говорю. Как мне на хорошие соревнования попасть, чтоб российский рекорд побить? Они на меня смотрят, как на придурка. Тащите, говорю, гири, я вам прямо здесь рекорд России побью! «Квалификационные соревнования... — говорят, — то-сё...» Обматерил я их, сволочей канцелярских... Сами, небось, гири и раза не поднимут! А бегают — только в гастроном за бутылкой, по рожам видно. «Уйди, — говорят, — парень, а то милицию вызовем!» Вызови, говорю, если здоровья не жалко. Вы лучше, говорю, сидите тихо и слушайте, что вам народ говорит. Полезно дармоедам. А я выговорюсь, и сам уйду, рук об вас не запачкаю. «У тебя, — говорят, — со здоровьем не в порядке!» И по головам стучат. Не в порядке... Лишнее оно у меня.
Антон представил, как перетрусили спортивные чиновники, когда у них в кабинете бушевал деревенский парень с взглядом дикого медведя, грозивший побить российский рекорд по гирям не выходя из кабинета.
— Бюрократы, — безнадёжно махнул рукой Антон.
— Бюрократы, — согласился парень.
— Пойдём лучше в парилку, пропарю да помассирую профессионально, — предложил в утешение парню Антон.
Он качественно пропарил собеседника новым берёзовым веником, промассировал его надорванную поясницу, выгнал из мышц остатки неприятных ощущений. Душа парня окончательно размякла.
— Нет, доктор, ты молодец. Я тебя уважаю! С тобой даже поговорить по человечески можно. Я тебе шапочку вязаную подарю. А то у тебя несерьёзная какая-то. Видел, когда ты бегал. А голову надо беречь.
Парень уважительно прикоснулся к своей голове.
— Скажу жене, она быстро свяжет, — закончил парень.
— Она же от тебя ушла.
— Так мы ж не в разводе. Встречаемся иногда, разговариваем. Я её не обижаю. Она хорошая... Вернётся! Просто она чего-то забоялась меня.
Глубоко в медвежьих глазах парня мерцало непонимание годовалой давности: и чего она забоялась?
Антон вернулся в день сегодняшний.
Плотина ГЭС позади. Он бежал под высоковольтной линией электропередач.
Антон вздохнул поглубже, расправил плечи. Когда он пробегает под высоковольтными проводами и слышит треск разрядов электричества над головой, появляется ощущение, что в мышцы вливается энергия. Может это самовнушение, а может и на самом деле заряжается. Антон не разубеждал себя. Когда на исходе тридцати километров силы иссякают — и такое внушение помогает.
А ещё, когда Антону надо бежать быстрее, он включает в голове магнитофон, настраивает его на ритмичную музыку и, ускоряя темп музыки, ускоряется сам.
Заканчивая Большую Пробежку, он каждый раз представляет, что финиширует в группе лидеров на крупном соревновании. Представляет, что на обочине стоят зрители, приветствующие бегунов. Антон включает в голове музыку, воодушевляется радостью зрителей, у него появляется второе дыхание и на финише он выкладывается до последнего...
Преодолев длинный подъём в гору — тягун, как называют их спортсмены — запыхавшись и взмокнув, с тёмными кругами в глазах от напряжения, Антон вбежал на территорию лыжной базы.
Да, погода для отдыхающих не очень. Позёмка заметает лыжню, ветер не для гуляния по лесу. Впрочем, в лесу должно быть тише.
— Антон Викторович! Привет! Ну, ты даёшь! — услышал окрик Антон.
Он оглянулся. Ветер со снегом забивает глаза. Сквозь слёзы не видно, кто из группы людей на лыжах приветствовал его. Коллеги, наверное. Не останавливаясь, Антон помахал в ответ и продолжил бег. Сейчас останавливаться уже рискованно: организм устал, сильный ветер мигом охладит.
По лыжне Антон убегает в лес. Здесь на самом деле потише, ветра почти нет. Но бежать труднее, снега нападало много, ноги проваливаются то по щиколотку, то до середины голеней, а иногда и до колен.
Устал.
Антон останавливается, снимает рукавицу, достаёт конфету, лишив её одёжки, кладёт за щеку. Кто не бегал, тот не знает, как простая конфетка прибавляет сил! Но, коли тебя догнала усталость, конфеты начинают исчезать одна за другой.
Пить хочется! Подхватив с ветки чистый кусочек снега, Антон кладёт его в рот. Хорошо!
Гуляющих лыжников Антон обгоняет. Но иногда за спиной слышится мощное ритмичное хлопанье лыж об утрамбованную лыжню, длинное шуршание шагов.
— Оп! — короткий крик-требование освободить лыжню.
Антон отскакивает в сторону и мимо, неудержимо, как паровоз, проносится лыжник. Это профессионал.
Одолев многокилометровую лыжную трассу с множеством подъёмов и спусков, в низинах проваливаясь в глубокий снег, Антон, наконец, возвращается на лыжную базу.
Сильно устал. Хочется пить.
Тёплое до пота затишье леса на открытом месте сменяется «бодрящей» позёмкой.
Народ на базе отдыхает. Из домиков и из машин слышны музыка, крики, смех.
Дорога наклонилась под горку. Это хорошо, бежать легче.
Навстречу выкатывает автобус с новой партией отдыхающих. Люди, увидев голого человека в заснеженном лесу, прилипают лицами к оконным стёклам.
Устал до потемнения в глазах. Но большая часть трассы позади. Осталось добежать до ГЭС, перебежать на ту сторону, пробежать по городу, затем через канал, и немного по своему микрорайону...
Вот и линия электропередач. Антон бежит с поднятыми вверх руками, внушая себе, что заряжается энергией, излучаемой проводами. Немного легчает, сил прибавляется.
Мало взял конфет, не рассчитал с подкормкой. Кто же знал, что вьюга и глубокий снег в лесу так отнимут силы? По свежему снегу бежать труднее даже когда он не глубокий.
От усталости хочется на всё плюнуть, лечь на обочине и спать, спать, спать...
Антон снижает темп бега до минимального. Это не бег, это почти топтание на месте. Совсем останавливаться нельзя — замёрзнешь.
Под снежным ветром тело быстро остывает, начинает деревенеть на морозе. Пот уже не течёт, кожа покрылась мурашками. Надо ускориться, а то замёрзнешь. А ускориться сил нет...
Антон заставляет себя прибавить скорости, догоняет группу девушек, возвращающихся с лыжной базы.
Увидев облепленого снегом голого бегуна, девушки восторженно пищат. Антон замечает в руках одной пакетик с конфетами.
— Девушки, — состряпав на замёрзшем лице непослушными мышцами гримасу-улыбку, обращается Антон к ним, — не дайте упасть и примёрзнуть к асфальту обессилевшему спортсмену, угостите конфеткой для восстановления утраченных сил!
Антон просительно прижимает руки в огромных руковицах к ледяному панцирю на волосатой груди.
Девушка радостно протягивает Антону пакетик с конфетами. Антон вытаскивает ладонь из глубины рукавицы, трясущимися, словно чужими от усталости пальцами берёт конфетку. «Взлётная» — это хорошо, надолго хватит.
— А одну в запас можно?
— Хоть две!
Для девчонок конфеты — баловство, для Антона — спасение.
Заложив одну конфету за щеку, а две спрятав в рукавицу, Антон бежит дальше.
Как быстро накрыла его усталость! Впрочем, крайняя усталость всегда приходит неожиданно, и она всегда одинакова — заставляет отказаться от движения, лечь и... Одни люди, почувствовав, что дошли до края и что уже не могут двигаться, преодолевают себя и делают то, что делать уже не могут. Другие уже при приближении той усталости ложатся и отказываются жить.
Вот и город. Антон бежит-плетётся как в тумане, что называется, на автопилоте. Надо быть внимательнее, когда перебегаешь дорогу, а то и под машину угодить недолго. Антон пытается сконцентрироваться.
Выжимая из мышц остатки энергии, Антон делает вид, что бежит «весело и непринуждённо», словно прогуливаясь. Расправляет плечи, старается выглядеть «красиво» — народ глазеет, надо держать марку.
Перебежав многолюдную улицу, в переулке сникает. До дому бы доплестись!
Антон давит в себе настойчивое желание сесть на обочине и минутку отдохнуть, а потом, с новыми силами — дальше! «Беги! — гонит он себя. — Ни старых, ни новых сил не будет! Сядешь — не встанешь!».
...Улица «Факел социализма»... Дали же градоначальники названьице... Факел... Костёр... Огни... Коммунизма... в недостижимой дали... Как конец моей пробежки... Мировой пожар раздуем... Заставим себя бежать... И построим коммунизм... Нет, теперь уже капитализм... Вот уж и больничные пруды показались... Больничный городок за прудами... А там канал... Через канал перемахнуть... И дома... Почти... Буду...
Вдоль канала насыпь высотой с трёхэтажный дом. Антон на четвереньках взбирается наверх, карабкается медленно, как пьяный. Достигнув вершины, поворачивается к каналу спиной, снова становится на четвереньки и по бетонным плитам, засыпанным снегом, задом наперёд скатывается вниз. Скатывается удачно, не падает, а то на обледенелых плитах раскровенил бы тело. За каналом родной микрорайон.
С неимоверным трудом, с напряжением всех сил и болью в одеревеневших от усталости мышцах, Антон бежит через канал. Впрочем, это передвижение бегом назвать можно с большой условностью. Почти засыпает от отсутствия сил. Вычёркивая из оставшейся дистанции каждый преодолённый метр, движется по микрорайону.
«Ах, вьюга, как ты меня сегодня подвела... Если лифт не работает, на девятый этаж мне не взобраться...»
Лифт работает. Нажав нужную кнопку, Антон сползает по стене вниз, но удерживает себя на корточках — даже потеряв практически все силы не может сесть на заплёванный пол. Веки слипаются. Сладкая дремота почти лишает сознания. Заснуть не успевает: толчок, лифт остановился.
Упираясь в колени руками, со стоном выпрямляется, бредёт к двери квартиры. Снимает с шеи верёвочку, на которой болтается ключ, вмёрзший в ледяной комочек. Бьёт ледышкой о каменный пол, освобождает ключ ото льда, обсасывает от ледяных осколков. Долго вставляет ключ в замочную скважину. Ну залезай же! Наконец дверь открыта.
Антон проходит на кухню, залпом выпивает заранее приготовленный сладкий чай. Блаженство! Сразу легчает. Сколько бегал? Больше двух с половиной часов... Да, погода подвела. Обычно — два десять, два пятнадцать… Теперь в ванну.
Антон включает горячую воду. Сдирает с волос на груди и на голенях пригоршни ледяной крупы. Не разуваясь — шнурки намертво вмёрзли в ледяные корки — опускается в горячую воду. Какое блаженство! Приятная истома разливается по телу.
Заставляет себя не уснуть, пока ванна не заполнится водой. Закрывает кран, откидывается назад, кладёт голову на край ванны... Наконец-то можно безмятежно расслабиться... Засыпает.
Просыпается Антон от дискомфорта. От ощущения прохлады.
Он лежит в ванне. Вода уже остыла.
Это сколько же надо спать, чтобы остыла полная ванна воды?
Антон включает горячую воду, снимает «варёные» кеды и бельё, купается, идёт на кухню. Тело требует еды.
Самочувствие хорошее. Усталость не острая, как во время пробежки, а приятная — ненавязчивое гудение на низкой ноте в глубине организма.
В душе — чувство удовлетворения и покоя.
Иногда его спрашивают — зачем это самоистязание?
Почему самоистязание?
Сейчас он уже отдохнул до такой степени, что может заниматься домашними делами, читать. Организм прокачал все системы, выгнал шлаки из мельчайших пор и дальних закоулков, больные и неполноценные клетки погибли, не вынеся нагрузки, здоровые стали крепче. Организм обновляется! Завтра Антон будет ходить, подпрыгивая от ощущения распирающего его здоровья! Это называется мышечная радость. Это удовольствие, а не самоистязание.
Сами себя истязают те, кто в воскресенье напорются водки и самогона до потери понимания, а в понедельник мучаются похмельем. Травят бормотухой печень, бьют техническим спиртом по почкам — вот они то и есть истязатели своего организма.
Антон приготовил поесть, с удовольствием пообедал. Блаженствуя, пил чай.
Раздался звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Леночку он уже не ждал.
Открыл дверь. У двери стояла Леночка. Леночка! Наконец-то!
— Заходи! Ты куда пропала? Я ждал... Ждать перестал! Твоя мать звонить не разрешает…
— Здравствуй. Я не одна.
В глубине коридора, в сумраке, стоял тощенький остролицый парень. Прыщавый, заметил Антон.
— Справка нужна? Напишем! Заходите!
— Нет... — убито возразила Леночка.
Антон поскучнел. Судя по выражению лица, радостного она не скажет.
— Ну... всё равно заходите, — не особо скрывая неудовольствия, пригласил Антон ещё раз.
— Он здесь подождёт, — без улыбки оставила парня под дверью Леночка и вошла в квартиру.
Антон пожал плечами, не взглянув на парня, закрыл дверь, прошёл вслед за Леночкой. Не сняв сапог, она прошла в зал.
«Вокзальное настроение», — подумалось Антону.
— Раздевайся.
Антон взялся за пуговицы её пальто, как обычно делал раньше, в недалёком прошлом году.
— Нет, Антон, я на минутку.
Подошла к окну, стала спиной к Антону.
Молча.
Антон тоже молчал.
Молчание затягивалось.
— Если надо что-то сказать, но не хочется, надо говорить сразу, — буркнул Антон и сел на диван.
Леночка повернулась лицом к Антону, страдальчески взглянула на него.
— Ты всегда всё знаешь. Даже когда тебе о том не говорят.
Подошла к дивану, села на расстоянии полуметра от Антона.
— Антон... — рот Леночки начал подрагивать, она прикусила нижнюю губу. — Антон... Ты хороший... Может быть, даже слишком хороший...
Слеза, словно на ощупь, нарисовала на правой щеке неровную дорожку. С левого глаза сорвалась крупная блестящая капля, звучно упала на пол.
— Антон... Но я не верю, что ты такой... Таких не бывает.
Леночка горестно всхлипнула, достала носовой платок, уткнулась лицом в кулачки и, тихонько подвывая, заплакала для себя.
Антон подсел ближе к Леночке, их руки привычно метнулись навстречу друг другу, радостно встретились и... Леночкины ладони в испуге шарахнулись от Антона. Леночка отодвинулась.
— Не надо, Антон. Сиди там. А то я не смогу...
С первого момента знакомства с девушкой у Антона ныло подсознательное ожидание потери Леночки. И всё равно происходящее стало полной неожиданностью. Но почему? Ладно бы, Леночка сказала, что он такой-сякой, плохой-нехороший...
Она не верит, что он... нормальный. Бред!
— Лена... — Антон снова придвинулся к Леночке, но она отодвинулась от него. Антон в недоумении пожал плечами. — Ты очень нравишься мне, я счастлив, когда вижу тебя...
Антон раздумывал над каждым словом. Он говорил, будто поднимал тяжёлые камни.
— Без тебя мне плохо. Очень плохо. Я не знаю, почему ты обвиняешь меня в притворстве... Я повода не давал. Я такой, какой есть. Может это и выглядит... непривычно. Что плохого в том, что я не пью, занимаюсь спортом и... бережно отношусь к слабостям других. Ненормально — рвать кусок из рук нерасторопного и пользоваться слабостью неопытной девушки. А я — нормальный!
Антон недоумевающе смотрел на Леночку.
— Я не хочу тебя терять. Открой глаза, вспомни, как всё это время я бережно относился к тебе! Я ни разу тебя не обидел... Я не торопился с... Я ждал, пока...
— Ты ждал, а он взял, — сказала Леночка, словно в воду кинулась. Тяжело, прерывисто, словно заикаясь, вздохнула-всхлипнула и быстро успокоилась.
Сидела прямая, решительная, готовая к отпору. Она сказала Антону самое неприятное.
— Взял? — как глупенький переспросил Антон.
— Да, Антон. Вот так вот.
Леночка шмыгнула носом, сникла.
До Антона медленно доходил смысл сказанного Леночкой. Он вопросительно посмотрел на девушку. Нерешительно посмотрел. Она подтверждающе потрясла головой.
— Новый год?
— Новый год. Выпила пару фужеров шампанского... Нельзя мне, оказывается, шампанское пить. Потом рюмку водки. Так всё противно было!
Леночка заговорила с Антоном привычно-доверительно.
— А я думал, этот момент запомнится тебе, как один из самых счастливых в жизни, — тихонько покачал головой Антон.
— Это ты. Таких, как ты не бывает, — хлюпнула носом Леночка.
— Да что ты всё заладила, «не бывает, не бывает»! — разозлился Антон. — Вот он я! Какой есть, такой есть. Можешь потрогать меня! Что ты за ересь несёшь? Я — это я. А ты — это ты. И они, — Антон махнул за плечо, — пусть живут, как хотят. Я им не мешаю.
Антон встал, нервно прошёл туда-сюда, опять сел.
— Ты ошиблась. Бывает. Людям свойственно ошибаться. Иногда ошибаются по-крупному. Ошибка — не главное. Главное, чтобы совершённая ошибка не засосала тебя, главное — понять оплошность и уйти от ошибки, повернуть в нужную сторону, не дать сломать себе жизнь! Плюнь на всё, Леночка! Ты мне нужна!
— Антон, ты бесподобен! — с горьким восхищением коротко рассмеялась—простонала Леночка. — Девушка изменила ему... Хуже — потеряла девственность в случайном выпивончике, а он — «это не главное»... Нет, Антон, я решила...
Антон протянул к ней руку.
— Не надо, Антон, а то я разрыдаюсь.
Леночка погладила свои пальцы, любовно посмотрела на перстень, подаренный Антоном, сняла его, с нескрываемой жалостью положила на диван.
— Возвращаю. Он твой.
Антон взял перстень, посидел, задумавшись, глядя на кусочек золота. Положил перстень на место.
— Зачем он мне? Я его тебе подарил.
— Мы расстаёмся. А он дорогой.
— Дорогой, дешёвый... Это твой перстень. Ты хочешь, чтобы я смотрел на него и ковырял в сердце, словно ржавым гвоздём в ране?
— Подаришь своей девушке...
Леночка шмыгнула носом.
Антон недоумевающе взглянул на Леночку.
— Подарить и наблюдать, как он пропитывает настоящее прошлым? Может, болью… Он твой. Как я могу чужую вещь дарить кому-то?
Леночка медленно одела перстень на палец, прижала его к подбородку.
— Это он? — кивнул в сторону коридора Антон.
— Он, — безрадостно, даже с некоторым пренебрежением, как старому приятелю, сообщила Леночка. — Учится в консерватории, нормальный парень...
Антон безразлично пожал плечами.
— А я ненормальный...
Леночка промолчала.
Антон поморщился, как морщится покупатель, когда продавец предлагает ему совсем никудышнюю вещь.
— Давно знакомы?
— На Новый год впервые познакомились.
— Чёрт возьми! Нормальный парень... На первой встрече у кого-то на квартире он по-сволочному...
— В кафе... — обмолвилась Леночка и испугалась, что Антон может спросить, ЧТО — в кафе?
— В кафе?!
— Я пойду, ладно? — жалобно запросилась Леночка, вдруг заторопившись.
— Нормальный парень…
Кисти Антона безвольно качнулись.
Леночка быстро вышла.
Антон остался сидеть на диване.
Плохо.
Как всё плохо.
Ну почему пытаешься сделать лучше, а получается до отвращения наоборот?
— Уйди-и-и! — услышал он Леночкин голос за дверью, затем цоканье убегающих ног.
Антон опёрся локтями о колени, положил голову в ладони. В голове пустота.
Как всё очень плохо!
Хорошо, что на пробежке сегодня вымотался — чувства притупились...
Как всё очень-очень плохо!

 =36=

Весна... Садовники опиливают обмороженные ветки с деревьев, зачищают омертвевшую от холодов кору.
Даже у тяжелобольных появляется блеск надежды в глазах. А здоровые просто радуются весне, принимая омоложение природы как должное, да и в себе чувствуя бодрящее обновление...

 =37=

Помня о напутствии следователя никому не верить, Антон стал проверять всех поступающих к нему из детской хирургии и из травмпункта больных, если перед выпиской или после репозиции им не делали контрольных снимков.
Начались неприятности.
Например, ребёнка выписывают из детской хирургии с загипсованной по поводу перелома рукой. На следующий день родители с ребёнком приезжают в поликлинику. Антон смотрит выписку, снимки десятидневной давности: кости сопоставлены, рука загипсована. Лонгета коротковата, надо бы понадёжнее. Да и болтается — отёк спал, руке стало свободно. Перед выпиской контрольный снимок делали? Нет? Надо сделать. При таких переломах после уменьшения отёка бывают смещения.
Минут через пятнадцать приносят мокрый снимок.
— Да, есть смещение. Так оставлять нельзя, будет деформация. Я вынужден отправить вас в стационар.
— Но нас только вчера выписали!
— Вы видите — косточки сместились. Сращение уже началось и исправить всё это можно только под наркозом. В поликлинике наркоз не делают.
— Это что, снова ломать? — возмущаются родители. — Опять наркоз? Налечили!
— Не надо на меня кричать. Не я же вашим ребёнком занимался.
— Все вы одинаковые! Врачи, называется...
И так раза по два в неделю.
— Самое интересное, — удивлялась медсестра, — когда они придут в стационар, будут вести себя как олицетворения любезности!

***
Хирурга Старикова на две недели услали в Ленинград учиться, повышать квалификацию. Замещал его Антон. Как заведённый, бегал из кабинета в кабинет. Осмотрев хирургического больного и сделав назначения, шёл в травматологический кабинет. Пока сестра в хирургической перевязочной меняла больному повязку и оформляла документацию, в соседнем кабинете Антон успевал осмотреть травматика, дать сестре указания и вернуться в хирургический кабинет. «Челночный метод работы».
Кончалось лето, дети из лагерей и деревень возвращались в город. Количество травмированных увеличилось. Народ в коридоре жужжал как пчелиный рой.
— Вместо того, чтобы больных принимать, мотается из кабинета в кабинет! — услышал Антон брюзжание у себя за спиной. Хотел остановиться, разъяснить, но удержался. Нет смысла. Понять не захотят.
Туда-сюда... Хирургический больной, травматологический... Туда-сюда... Пять часов непрерывной беготни из кабинета в кабинет. Каждый больной — задачка, требующая решения. Многие больные — сложные задачки со многими неизвестными.
Наконец-то смена закончились!
В коридоре тихо и пусто. Дверь кабинета открыта настежь, чтобы было прохладнее.
Антон сидит в кресле с закрытыми глазами, голову откинул, руки уронил. Ноги гудят, руки гудят, в голове гудит... Устал. Состояние полнейшей апатии. Ничего не хочется. Даже домой не хочется. За день чаю попить не успели. Добраться до туалета в конце коридора лень. А надо бы.
Антон вспомнил случай, произошедший со Стариковым.
В тот день перед хирургическим кабинетом собралось много пациентов и сопровождающих родителей.
Кто-то просился на приём без очереди «с острой болью», кто-то убеждал, что «они здесь стояли», кто-то уже влез без очереди... Страсти раскалились, как в очереди за дешёвой колбасой.
Старикову приспичило отлучиться. Он открыл дверь, собираясь выйти из кабинета. Очередь насторожённо замерла стеной. Пройти, не расталкивая людей, невозможно.
— Разрешите пройти, — попросил Стариков.
— Вы видите, сколько народу? Работать надо, а не расхаживать! — выразила своё мнение очередь.
— Да я и так без перерыва принимаю, — простодушно улыбнулся хирург.
— Вот и принимайте. Не выпустим, — мрачно буркнули из толпы, и всеобщее молчание подтвердило твёрдость вынесенного решения.
— Да мне в туалет надо, — отпрашивался Стариков, как не внушающий доверия ученик у строгой учительницы. — Я сегодня из кабинета ни разу не выходил.
— Не надо вам в туалет, — постановила очередь. — Народу много — принимайте. покурить и после работы можно.
— Да не курю я! — возмутился Стариков.
Пойти на поводу у толпы он, даже если и хотел, не смог бы — нужда, как говорится, подпирала. Мужчиной он был крупным, и, не раздумывая, пошёл сквозь толпу.
«... Устал...», — думал про сегодняшний день Антон. И про вчерашний. И про завтрашний. За смену «пообщался» почти с полутора сотнями пациентов. Не считая тех, кто заглядывал на пару слов.
Три с лишним нормы.
Интересно, а если к токарю на заводе подойти и сказать:
— Дорогой, этот месяц ты будешь вырабатывать по три с лишним нормы за смену, но платить тебе будут только за две. Без премиальных.
Что он скажет? Наверное, пошлёт. Недалеко, но доходчиво.
А врач должен, врач обязан. Он «клятву Гиппократу давал»! Обязан, даже если голова не соображает. А напортачит — за то и получит. Хоть ты трижды сверхурочно работал — за ошибки ответишь.
Водителю троллейбуса две смены подряд за рулём сидеть нельзя — человека может задавать. А врачу три смены подряд работать можно. Значит, у водителя работа более ответственная? Это и зарплата подтверждает.
Затрещал внутренний телефон.
Антон нехотя взял трубку. Звонила заведующая поликлиникой:
— Антон Викторович, ходят слухи, что вы анонимки пишете?
— Какие ещё анонимки... — даже не оскорбился Антон.
— Мне позвонила заведующая детской хирургией и сказала, что главврач принёс из горкома партии анонимку, в которой поливают грязью детскую хирургическую службу. Они там помозговали и решили, что это ваша работа.
— О, господи! Никакая это не анонимка! Это черновик моего доклада. Он даже с помарками и исправлениями! — против своей воли стал оправдываться Антон. — Моя знакомая работает в исполкоме. В прошлом году в разговоре с ней я заикнулся о наших трудностях: не хватает ставок, неквалифицированная помощь детям ночью. Ну она и попросила всё это написать в форме доклада. Предполагала устроить мне встречу с партийным куратором медицины, в результате чего детской травматологии со стороны горкома ожидалось содействие. Второй секретарь забрал черновик доклада и, похоже, не читая, «спустил» главврачу, чтобы тот «принял меры». А главный передал бумаги для разбирательства ниже. В итоге я обделан с ног до головы...

***
Такой активности по подавлению «мятежного» доктора от коллег Антон не ожидал.
Врачи стационара старались подловить Антона на любой мелочи, на незначительных ошибках, науськивали родителей.
Антон, дабы защититься, брал «на карандаш» все «проляпсусы» стационара, и раз в месяц отсылал главному хирургу список несоответствия диагнозов стационара и поликлиники. Обычно, предположительные диагнозы поликлиник уточняли в стационарах, но здесь чаще прав оказывался Антон.
Осматривая подростков, прооперированных по поводу варикозного расширения вен в «интересном месте», Антон обнаруживал, что часто операция выполняется неэффективно. Вместо спавшихся вен он прощупывал всё ту же гроздь варикозных узлов. Покопавшись в литературе и убедившись, что стационар гонит дефектуру, позвонил главному хирургу.
— Андрей Иванович, прошу прощения, что отрываю от дел. Не могли бы вы развеять некоторые мои хирургические сомнения?
Главному хирургу льстило, когда коллеги обращались к нему за консультацией, и он с удовольствием отвечал на вопросы.
— Конечно-конечно, — покровительственно-отечески разрешил главный. — Что у вас там за проблемы?
— Я ведь травматолог, а в связи с отсутствием нашего хирурга мне пришлось принимать хирургических больных. Месяц смотрю прооперированных по поводу варикоцеле подростков и меня одолевают вот какие сомнения: через сколько дней после операции должны запустевать варикозные узлы?
— Как, через сколько дней? — поразился главный. — Эффект проявляется на операционном столе! А что, к вам поступают послеоперационные больные с неспавшимися узлами?
— Да. И самое неприятное, что некоторые оперированы уже дважды.
— Много таких больных?
— За месяц осмотрел четырнадцать прооперированных. У шести операция оказалась неэффективной. Двое оперированы повторно. У некоторых результат сомнительный.
— Да ты что?! Это же... свыше сорока процентов дефектуры! Срочно список больных ко мне!
Антон понимал, что это крупная мина в бок коллегам. Но сорок процентов дефектуры! А на его звонки в стационар коллеги реагировали не более, чем на ворчание надоедливой санитарки.
Через несколько дней к нему в кабинет зашёл замглавврача больницы по лечебной части.
— Антон Викторович, неужели правда, что из стационара идёт дефектура? — с большим сомнением спросил он. — Мне хотелось бы посмотреть документацию.
— Вот здесь, — Антон показал на картотеку, — хранятся карточки больных, которые сейчас лечатся у нас. Карточки выздоровевших мы передаём в архив. Я не пойду искать дефектуру в архиве, я покопаюсь в карточках больных, которые поступили к нам в течение последних двух-трёх недель.
Антон стал перебирать карточки.
— Из травмпункта. Их диагноз — ушиб локтевого сустава. Наш диагноз — перелом плечевой кости.
— И снимки есть?
— Вот.
— Снимки делали в травмпункте?
— У нас. Если бы в травмпункте... лаборантка подсказала бы врачу, что там перелом, — усмехнулся Антон.— Вот аналогичный случай из приёмного покоя. Вот из стационара — девочку выписали с кровоизлиянием в коленный сустав. Рентгенографию сустава не делали. Точнее, делали, но фотографировали выше, искали перелом бедра. Через десять дней выписывается с опухшим коленом, почти не может ходить. Я назначаю снимок на следующий день после выписки из стационара — у больной хоть и краевые, но три перелома! Вот ещё. В стационаре мальчику разрабатывали локтевой сустав после якобы кровоизлияния. Вот их снимок. Но здесь же отрыв надмыщелка! Отломок кости попал в суставную щель и мешает движению. Здесь без операции не обойтись!
— Да...
Замглавврача был поражён.
— Скажу вам по секрету, — он задумчиво посмотрел на Антона, — вы меня приятно удивили... неприятными фактами. В стационаре о вас отзываются, как о никудышном специалисте. А вы показали мне примеры великолепной диагностики.
Замглавврача молча раздумывал о ситуации, представшей перед ним в совершенно новом свете.
— Вас решили пригласить на общехирургическую планёрку в больницу, — продолжил он. — И негласно готовят вам... Да что темнить, решили всыпать вам по первое число... Вы поднимаете муть со дна, а многим это не нравится. На планёрке я буду на вашей стороне. Так что подготовьте всё это, — замглавврача кивнул на амбулаторные карточки, — и приходите во всеоружии. До свидания.
Доктора с удовольствием пожали друг другу руки.

 =38=

Снится Антону, что смотрит он в зеркало и видит там знакомое лицо: острая бородка, пенсне... Земской врач времён царей Романовых, да и только!
Земской врач поднял руку и привычным движением поправил пенсне. И Антон вместе с ним.
Снится Антону, что он, доктор Н., работает земским врачом, и вызвали его в уездный город на Медицинский Совет. В телефонограмме, переданной из уезда, значилось, что будет проведено «разсмотрение медицинских разсуждений, наблюдений, историй болезней и извлечение из оных лучших и внимания заслуживающих примеров». А на словах было добавлено, чтобы он подготовил пояснения по делам об охранении общественного здравия, передаваемые им в Медицинский департамент, в коих он отмечал, что врачами уездной больницы нередко допускаются промахи в диагностике, изготавливаются некачественные гипсовые повязки, что приводит к калечеству больных и т.п.
Земской врач Н. ехал на Совет в приподнятом настроении. Он размышлял о том, как доложит свои замечания, обсудит с коллегами способы исправления ошибок и недопущения промахов в будущем. Он, Н., хоть и земской врач, а в своей работе толк знает!
Учёный Секретарь Медицинского Совета предоставил ему слово.
Н. раскрыл папочку с материалами и начал доклад. Он не дошёл и до середины, когда из зала негромко, но внятно, так, что услышали все, изрёк своё мнение уездный врач Язвиков:
— Один он умный, остальные дураки!
Н. поперхнулся.
— Я не в качестве упрёка или жалобы, — возразил он Язвикову, — я предоставляю информацию по ошибкам. Вместе обсудим и подумаем, как подобное не допускать впредь.
Не спеша поднялся с места старший врач Умудрённов:
— Сударь, вы утверждаете, что у названной вами больной мы неправильно срастили кость и её пришлось вновь ломать. Срок лечения удвоился, и в результате этого колено перестало двигаться.
Умудрённов задумчиво помолчал некоторое время, затем с удивлением посмотрел на Н.:
— Уважаемый! Мы выписали девушку в нормальном состоянии, а дома у неё сломалась гипсовая повязка, оттого и случилось смещение!
— Я и говорю, — обрадовался Н., — что в вашей больнице делают некачественные повязки...
— Не мы, — Умудрённов поднял указательный палец вверх и искоса взглянул на него, убеждаясь, достаточно ли назидательно торчит палец, — делаем плохие повязки, а медицинская управа поставляет нам плохой гипс. Отчего наши повязки быстро ломаются.
— Но мы-то в лазарете повязки делаем хорошие! — воскликнул Н.
— Естественно! — согласился Умудрённов. — В лазарете обязаны делать хорошие повязки. И мы за этим следим.
— Значит, гипс здесь ни при чём, а смещение костей происходит от ваших некачественных повязок! — сопоставил Н. качество повязок и качество гипса.
— Ни в коем случае... э-э... почтеннейший! — скептически взглянул на «лазаретного» коллегу старший врач Умудрённов. — Смещения случаются от некачественного гипса, поставляемого управой. А вы, — Умудрённов указал пальцем на докладчика, — обязаны следить за состоянием повязок больных, выписанных нами из стационара, и вовремя поправлять их, если они ломаются!
Обсуждение качества гипса и повязок провернулось по кругу и приняло нежелательный для ларазера оборот.
— Мы же выполняем повязки в строгом соответствии с циркулярами, представляемыми нам из канцелярии министра, — закончил старший врач Умудрённов и гордо осмотрел присутствующих.
— Да, недогляд лазарета наличествует... — проговорил врач  из зала.
— Например, повязка УВН, «универсальная, военная, новая», — продолжил старший врач Умудрённов, — в соответствии с циркуляром, исполняется из шести слоёв марли и одного фунта гипса...
— Но этого же мало! — воскликнул Н.— Такие повязки разваливаются через неделю!
— А скажите, милейший, — вступил в разговор городовой врач Загужинский, — какой у вас медицинский чин? Где вы проходили курс наук? Наш уважаемый коллега Умудрённов, например, выпускник Имперской Военно-медицинской Академии.
Старший врач Умудрённов приосанился. Не оттого, что был горд за себя, а потому, что гордился именем озвученной академии.
— Уездный врач, не менее уважаемый господин Язвиков обучался в Медико-Хирургической Академии. Ваш покорный слуга, — Загужинский слегка наколонил голову, — проходил курс в Гельсингфорском университете. Вы, коллега, — на двух буквах «л» язык говорящего основательно прилип к его нёбу и слово приобрело нехороший оттенок, — вы хоть раз работали в крупной больнице? Губернской или уездной? Знаете ли вы, как нелегко работать в подобных учреждениях? Наша больница всегда переполнена!
— И мой лазарет переполнен...
— И его лазарет! — указал пальцем на «лазаретного» доктора Загужинский и секунду помолчал. Затем скептически переспросил: — Так где вы учились, сударь?
— У меня свидетельство заурядврача из губернского института... — начал объяснять Н.
— И вы полагаете, что, прикрываясь своей справочкой, можете обвинять уважаемых уездных врачей? — покраснев от негодования, всплеснул руками выпускник Гельсингфорса.
— Коллеги, — остановил перепалку приват-доцент Малинин, — но факты, представленные зауряд-врачём Н., настолько яркие... Вот, например, в одном из инвалидных списков, коллега пишет, что «невидение переломов и неверное оттого лечение приводит к несвободному движению в суставах и совершенному невладению конечностью от неправильного сращения», и описывает случай с мальчиком, когда руку его нужно было держать в гипсе месяц, а в больнице разработкой сустава занялись уже через неделю после перелома. В результате кости не срослись и локоть оказался на будущее нерабочим.
— Диагнозы мы утверждаем те, — терпеливо, словно детям, обьяснил старший врач Умудрённов, — которые нам ставят рентгенологи.
— Но за больного-то ответственен лечащий врач, а не рентгенолог! — воскликнул Н.
Высокое собрание посмотрело на зауряд-врача раздражённо.
Старший врач Умудрённов продолжил:
— Уважаемый врач Н. утверждает, что в случае с невыявленными переломами в коленном суставе девочки мы продержали её в больнице две недели и не удосужились сделать рентгеновские снимки. Зауряд-врач вводит вас в заблуждение. Мы делали снимки. Но не того места. Поэтому переломов не нашли. И переломов там не пять, как самоуверенно утверждает зауряд-врач Н...
— Я писал, что три, — бросил реплику Н.
— Помолчите. Так вот, не пять, и не три, как горячо утверждает наш многоуважаемый коллега, — слово «многоуважаемый», и без того длинное, произнесённое чётко, почти по слогам, стало во много раз длиннее, — а всего один. Здесь гофрированный перелом. А вверх и вниз от него идут трещины.
— Что—то я не слышал такого термина, — буркнул Н. себе под нос.
— А здесь, — Умудрённов небрежно махнул в направлении того места, где зауряд-врач Н. предполагал «кучу переломов», — зоны роста.
Старший врач Умудрённов гордо оглядел присутствующих и продолжил:
— Девочка ростом с маму, — проворчал себе под нос Н. — Рост у неё давно закончился, и ростковые зоны закрылись. Тем более, что в этом месте их не бывает.
— Совершенно смешно обвинять нас в том, что мы лечили у ребёнка перелом плеча и не видели огромную кисту в кости. Мы её видели. Зауряд-врач Н. утверждает, что эта киста требует срочной операции. Наивное заблуждение! Заживающий перелом плеча подстегнёт организм и заставит его самого справиться с кистой.
— Больного уже поставили в очередь на срочную операцию в губернской больнице, — проворчал Н., но возражать вслух не стал.
— Глубокоуважаемые коллеги! — подвёл итог Председатель Совета. — Мы с вами разносторонне обсудили отчёты, представленные зауряд-врачём земского лазарета господином Н. Я считаю, что обе стороны во многом правы. Но есть и ошибки. С обеих сторон. Я полагаю, что в ходе лечебного процесса не всё можно говорить больным и их родственникам. Свои предположения о возможных переломах, требующих дополнительного обследования, многоуважаемые коллеги из лазаретов, оставляйте при себе. Я думаю, что коллеги из нашей больницы таких вольных рассуждений при больном не одобряют, да и попросту не любят. А любители порассуждать вместе с больным на тему «что было бы, если бы...», уважаемый доктор, — Председатель Совета укоризненно посмотрел на зауряд-врача Н., — в один прекрасный момент могут потерять работу. И никогда её не найти.
Зауряд-врач Н. возвращался домой ошеломлённым. Ещё утром он был полон чувства собственного достоинства, ощущения своей нужности обществу и желания поделиться своим опытом работы в земстве, а сейчас он подавлен, получил намёк, что может потерять работу. И всё  за чужие грехи!
Доктор до того расстроился, что... проснулся.
Антон сел в постели, задумался. При чём здесь земство? При чём лазарет? Всё было один к одному. Как говорят в театре — сцена та же, явление прежнее. Только декорации современные. И медсовет был, точнее — общехирургическая планёрка, и взбучка за чужие грехи...

 =39=

Оксана, восхитительное белокурое создание с длинными стройными ножками, начинавшимися, казалось, чуть ниже бюста третьего размера, работала в травматологическом отделении горбольницы медсестрой.
Выполнив процедуры, она вышла из палаты и, якобы, поправляя на подносе медицинский арсенал, остановилась за дверью, прислушиваясь к восторженным мужским ахам и охам, доносившимся из палаты.
— Вот это девочка!
— Какие ножки! Ей надо носить халат в виде воротничка с рукавами!
— С короткими!
— А лучше вообще без руковов!
— Да... Эх бы...
Оксана была уверена, что пациенты не знают о её подслушиваниях, и поэтому мужские вольности её не смущали.
В мужских палатах она часто наблюдала, как у новичков при её появлении округляются от восхищении глаза и непроизвольно раскрываются рты.
— Это наша Оксана! — любовно, словно хвастаясь редкостью из коллекции, представляли её «старожилы».
И за то, что больные любили её, гордились ею, относились к ней и к её красоте с уважением, она прощала им многое: и лёгкий флирт, и жадные взгляды. Откровенно похотливых, правда, терпеть не могла.
То, что аппетитной девочкой в наше время быть опасно даже на работе, Оксана поняла давно.
Как-то она подменяла в приёмном покое на ночном дежурстве заболевшую подругу. И в это дежурство до неё докопался пьяный пациент. Причём, докопался капитально, хотел увести с работы. Враньё Тамары Петровны о том, что Оксана замужем, не помогло. Оксана улыбнулась, вспомнив, как тогда к ним в кабинет вошёл босой доктор. Все подумали, что у него крыша поехала. А он задумчиво так врезал пьяному ногой — и всё утряслось. И правильно, что врезал! Нечего с пьяными, как с малыми детьми разговаривать, коли нормального языка не понимают.
Позавчера Оксана в очередной раз, в последний, как оказалось, уколола в ягодицу Игоря, молодого владельца комиссионного отдела в универмаге, которому два месяца пришлось отлёживаться в отделении с ногой, пробитой «бандитской пулей» на охоте, как он сказал.
Комиссионные отделы в магазинах стали появляться недавно. На фоне пустых государственных прилавков с башмаками «Прощай, молодость!» «комки» смотрелись западным раем!
Классные импортные сапоги — и не только из соцстран, а даже от «загнивающего капитализма»! Шикарные кожаные куртки! Отпадная косметика! И бешеные цены. Косметика — ползарплаты, сапоги — две зарплаты, кожаная куртка — годовая зарплата.
А вчера Игорь предложил Оксане отметить его выход на свободу из стен больницы в ресторане. Оч-чень заманчивое предложение!
Детство Оксаны закончилось с кончиной застойных времён, а времена перестройки перестроили цены в ресторанах и магазинах не в соответствии с медицинскими зарплатами. И если бы не регулярные родительские подачки, то существование Оксаны в общежитии медиков было бы отвратительно и непробиваемо серым. «Спонсора», который одевал бы её и водил по ресторанам, как некоторых подруг, Оксана заводить не хотела. Свою красоту и репутацию, если можно сегодня так выразиться, она считала хорошим приданым и реальной возможностью выбиться в... удачные жёны. Короче, в ресторане Оксана ни разу не была. И, решив, что будет предельно внимательна и осторожна, согласилась на предложение Игоря пойти и посмотреть, что там за жизнь в этих «ресторациях».
На следующий день Игорь подкатил к общежитию Оксаны на новенькой тёмно-вишнёвой девятке с крутыми номерами, и все её подруги полопались от зависти, глядя, как атлетического вида шофёр усаживает Оксану, словно великосветскую даму, на заднее сиденье к хозяину.
Официант в ресторане встретил Игоря как старого знакомого и повёл к уже накрытому столику.
Пока Игорь, опираясь на тросточку, ковылял с Оксаной через зал, со всех сторон его приветствовали знакомые:
— С возвращением!
— В каком межнациональном конфликте участвовал?
— Ты что, свои бриллианты и золото в ногу загипсовал? Правильно, так надёжнее!
— Наоборот опаснее — вместе с ногой оторвут!
Игорь беззлобно отшучивался.
Шофёр Игоря прохаживался в холле и через стекло наблюдал за столиком шефа.
...Игорь выпил «Смирновской». Оксана попросила чего-нибудь полегче, и кавалер заказал ей шампанского. Пока ждали шампанского, проголодавшаяся Оксана умяла вкусную свиную отбивную. Игорь курил и, снисходительно улыбаясь, поглядывал на непринуждённо наслаждавшуюся едой девушку.
В ресторане Оксане нравилось: негромкая музыка, красиво одетые люди, лёгкая атмосфера отдыха и праздника. Но со временем атмосфера стала тяжелеть.
Группа «лиц кавказской национальности» заказала лезгинку. Оркестр оглушительно сыграл три куплета. Выпучивая глаза и скаля зубы, судорожно завиваясь в жгуты и распяливаясь крестами, кавказцы оттабунились перед эстрадой. Заказали ещё лезгинку. Оркестр сыграл два куплета. После очередных заказов — по одному. Разгорячённым огненной пляской кавказцам это показалось несправедливым. Они поскандалили с оркестрантами, метрдотель едва их успокоил и распорядился лезгинку больше не играть.
За спиной Оксаны вдруг выросло лицо «всё той же национальности», и стало настойчиво приглашать девушку на танец.
Ничего плохого Оксане за всю жизнь кавказцы не сделали, но из-за их вечно раздевающих, жадных до плоти взглядов, кавказцев она не любила.
— Дама не танцует, — сказал Игорь, не глядя в сторону кавказца.
Кавказец настаивал.
Игорь кивнул в холл и к столику быстро подошёл шофёр-телохранитель. Он бесцеремонно взял кавказца за руку выше локтя и, почти подняв над полом, отвёл к «кавказскому» столику. Что-то коротко сказал сидящим и вернулся в холл.
Рассерженно пошумев стаей вспугнутых галок, кавказцы угомонились.
Игорь «остопарился» ещё пару раз. После двухмесячного воздержания в больнице он быстро опьянел. Придвинувшись ближе к Оксане, обнял девушку за плечи, стал уверять, что здесь толком отдохнуть не дадут, и предложил перейти в гостиницу над рестораном, где у него забронирован номер.
«В нумера», — кисло подумала Оксана и, сославшись на то, что ей скоро пора уходить, отказалась.
Игорёк настаивал. Лез обниматься и одновременно выжимал слезу — жаловался, что его никто не любит, не понимает, что не к кому голову приклонить...
Поняв, что беззаботный отдых и приятное развлечение закончилось, Оксана торопливо попрощалась с Игорем и рванула из зала. У раздевалки дорогу ей преградил шофёр-телохранитель. Пробежав мимо гардероба, Оксана метнулась на улицу в одном платье. Перед входом в ресторан стояли «Жигули». Шофёр, молодой парень, приоткрыв дверцу, наблюдал за выбегавшей из ресторана девушкой. Оксана юркнула к нему в машину.
— Спасаешься бегством? — понимающе спросил парень, выруливая на улицу.
— А ну их к чёрту! — поёжившись, зло ответила Оксана.
— В общагу поедешь? — по-свойски спросил парень.
— Ага, — согласилась Оксана и подумала: «Откуда знает, что я живу в общежитии? Может лечился у нас?» — Слушай, не возьмёшь моё пальто в ресторане? Вот номерок. А то как я без пальто?
— Нет проблем, — кивнул парень и развернул машину в обратную сторону.
Остановившись за углом, неподалёку от ресторана, парень выдернул ключ зажигания, взял из бардачка бумажник.
— Смотри не сбеги! — пошутил он серьёзным голосом и направился к ресторану.
Вернулся минут через десять, принёс пальто.
— Чуть не побил меня твой хромой друг. Но я сказал, что ты моя сестра.
— Поверил?
— Нет, конечно. Но отпустил.
Оксана неуклюже оделась в салоне автомобиля.
Проехали мост, но свернули в противоположную от общежития Оксаны сторону.
— А мы куда едем? — удивилась Оксана.
— Как куда? Ко мне, в общагу, — не менее удивился парень.
— Нет, ты меня не так понял... Я не поеду к тебе, я никуда не поеду... — испугалась Оксана. — Выпусти меня, пожалуйста!
Парень остановил машину, повернулся к Оксане.
— Из ресторанов знаешь кто зимой голяком выскакивает и в чужие машины без спросу прыгает?
— Извини, пожалуйста, — дёргала ручку стеклоподъёмника Оксана, пытаясь открыть дверь. — Ты меня не так понял!
Парень открыл дверцу.
— Уматывай! Время только зря потерял…
Оксана вывалилась из машины и, застёгивая на ходу пальто, побежала к автобусной остановке. Понимающие тётеньки укоризненно смотрели на изгнанную из машины красивую девушку.
До своего микрорайона Оксана доехала без приключений. Недалеко от общежития, у подъезда одного из домов увидела подруг.
— Ой, девчонки, я сегодня два раза чуть не влипла! — с ходу начала рассказывать о приключениях Оксана.
С хохотом, писком и визгом обсуждали случившееся. Громче всех смеялась Танька — самая близкая подруга Оксаны.
— Всем им одно и то же надо, — знающе высказалась она насчёт мужчин.
Подошли три парнишки из местных. Про таких Танькина говорила, что им усы полотенцем брить можно, без намыливания — сопливые и в пуху.
Юнцы молча постояли рядом, послушали девичьи разговоры, попускали пузыри из жвачек. Самый деловой предложил:
— Девки, пошли оттопыримся. Хата и бабло есть. А то хочется чего-то...
Танька, воспитанная матерью-одиночкой и привыкшая отшивать более серьёзных «съёмщиков», наведывавшихся к матери, окинула мальцов презрительным взглядом:
— Деньги, говоришь, есть? На три резинки хватит? Я имею в виду — на жвачные. А ну кыш отсюда! У него «хотелку» с микроскопом искать надо, а он туда же!
«Съёмщики» выразили своё мнение на несогласие дам отдохнуть вместе замысловатым многоэтажным матом, и побрели искать более сговорчивых подруг.
— Девчёнки, а давайте и вправду расслабимся! Как-никак нынче пятница — крайний день! У меня домашнее вино есть, — предложила Танька. — Дома пусто, мать до завтра к «своему» умотала.
Расслабились классно. Выпили почти трёхлитровую банку холоднющего, из «хрущёвского холодильника» под кухонным окном, вина.
— Мать узнает — убьёт! — смеялась Танька.
Нахохотавшись до упаду дома, вышли во двор и остатками вина угостили знакомых ребят. Потом допоздна ржали и горланили песни на улице.
Это было вчера. А сегодня у Оксаны пропал голос. Ларингит — воспаление голосовых связок. Горло побаливало, в глотке першило, и говорить она могла только шёпотом. На ночное дежурство в отделение идти жутко не хотелось, но подменить в субботу её никто не согласился.

***
В седьмой палате лежало трое больных. Среди них — дед, которого медсёстры называли по фамилии, а остальные просто дедом. На расспросы о том, как обморозил ноги, дед рассказывал:
— Живу-то я один, бабка лет пять уж как померла. Дети поразъехались давно, забыл уж, какие они и на наличность. Вот и заскучал. Неделю али больше акромя вина в рот ничего не брал. Хатёнка плохонькая у меня, холодная. Да и не топил я печку, видать. Не помню. Обувку не снимал. Вот ноги и загубил окопной болестью! — гордо хлопал он по обмороженным ногам. — Уж я-то знаю, воевал!
— Да, — подтверждал доктор. — Такое обморожение, когда в холоде долго обувь не снимают, раньше называли окопной болезнью.
Старые ноги заживали плохо, на перевязках деду ампутировали пальцы один за другим. Дед мучения переносил стоически, подшучивал над собой и над коллегами-больными, и на каждой перевязке просил врача:
— Ты бы, сынок, оттяпал мне их разом, по щиколки. А то режешь по кусочкам... Я тебя только от работы отнимаю!
Дед вполне серьёзно думал, что главная работа у врачей творится в ординаторской, где они пишут истории болезней и занимаются ещё чем-то очень важным.
— Ты, дед, и с ногами никому не нужен, а без ног куда?
— Пеньковый галстук, да к потолку по стойке смирно, — без улыбки шутил чёрным юмором дед. А может, и вправду отвечал.
— Ноги у тебя заживут, выпишешься — в рот, наверное, вина не возьмёшь?
— Как не возьму? Возьму. Без вина скучно…
Вторым в палате был инженер, которому на прошлой неделе удалили из колена мениск. Этот в основном читал книжки с журналами, и, лёжа на кровати, наблюдал за происходящим вокруг.
Третьим был Пётр — деревенский мужик, который, несмотря на уважаемый в деревне тридцатилетний возраст,  жениться ещё не успел.
— Хомут шею сам найдёт, — отмахивался Пётр, когда разговор касался его холостяцкой жизни.
А в больницу он попал, упав с мотоцикла, когда ехал из соседней деревни «от своей».
На вопрос, отчего упал, отвечал непонятливым:
— Так поддатый же сильно был!
Привыкший к спокойной и размеренной жизни в деревне, Пётр не понимал городской суеты, и постоянно становился жертвой шуток обезножевшего деда.
Два дня назад, когда Пётр только поступил в палату и отлучился покурить, медсестра принесла баночку и направление на анализ мочи. Дед шустро поковылял на костылях в коридор, раздобыл где-то трёхлитровую банку с крышкой и подменил посуду.
— Молчи, Григорич! — предупредил инженера, читавшего, как всегда, книгу.
Григорич улыбнулся и качнул головой, удивляясь неутомимости деда в его стараниях сделать окружающую жизнь весёлой.
Возвратившемуся Петру дед с серьёзным видом передал бумажку медсестры на анализ и «распоряжение заведующего отделением»: выпить три литра воды и всю ночь собирать мочу в трёхлитровую банку.
— Чтоб проверить, не отшиб ли ты при аварии почки. Ежели не доберёшь банку, — стращал дед, — значит почки работают плохо, значит отшибленые. Придётся делать почкаграхию, — придумал дед новый способ обследования. — Через «крантик», — он указал пониже пояса Петру, — вставят трубку и пропихнут до самых почек. Ох и неприятная, скажу я тебе, процедура! Мне один раз делали, когда я с крыши падал. Дык, после крыши я живой был, а после почкаграхии чуть не помер!
— Эх, пораньше бы банку принесли, а то я только что... — посетовал Пётр.
За вечер Пётр выпил явно не три литра воды, чтобы доказать дееспособность почек.
Когда следующим утром медсестра пришла с ящиком собирать баночки, Пётр выволок из-под кровати до краёв полную трёхлитровую банку и с гордостью сообщил, что уместилось далеко не всё...

***
Оксана молча раздала микстуры с таблетками и вышла из палаты.
— Чёт сурьёзная сегодня Оксанка, — озабоченно заметил дед. — Может на личном фронте не ладится? Ах, какая девка! — повернулся он к Петру. — Не след вашим толстухам! Ягодка-картинка! В руки так и просится! Будь я моложе... Две ноги дал бы отрезать за такую! Нет, Петька, ты губы не раскатывай, тебе не обрыбится. Хирурги молодые, видел, какие ходють? С ними у Оксанки дело будет! Глазами друг на друга так и стреляют, так и стреляют! Но на тебя сёдни тоже зыркнула... Видал, Григорич? Зыркнула! А чем чёрт не шутит? Парень ты видный... Тем бы только побаловаться, а ты сурьёзный. Может глянулся ты ей! Она тож баловства до себя не допускает. Я-то знаю, давно здесь. Оженишься, будет она у вас в колхозе красавицей-фершалицей...
Григорич улыбался, слушая хитросплетения дедовых речей.
Раздав таблетки, Оксана пошла по палатам приглашать больных в процедурную на уколы. Горло болело, знобило, работать не хотелось. Шёл десятый час, с уколами она запаздывала.
Вошла в седьмую палату. Больные уже выключили свет. Подошла к Петру и, чтобы больной хорошо расслышал, наклонилась пониже:
— Пойдём, — шепнула почти в ухо.
— Куда? — удивился Пётр.
— В процедурную, — снова шепнула Оксана.
— Зачем? — воровато оглянувшись и, взглянув на пылающие щёки стоящей в полосе коридорного света девушки, тоже почему-то зашептал Пётр.
— Затем! — сердито засипела Оксана, разозлившись, что приходится много говорить. — Уколы тебе назначили. Папку захвати!
Она сунула ему в руку папку с листами назначений и пошла в следующую палату.
От мужских больничных разговоров о вольном поведении медсестёр у Петра в голове образовалась каша. Он усиленно соображал, по поводу чего нашёптывала ему на ухо Оксаночка. Неужели... Верить хотелось, но не верилось. А чего же она так покраснела, когда приглашала его?
— Ну ты чё? — удивился дед нерасторопности Петра. — Беги скорей, тебе ж девка на ухо секретно шепнула. Скучно ей вечером одной дежурить. Такой прослучай раз в жизни бывает, тут рот не разевай, другой раз не обрыбится. Папку, вон, для отвода глаз велела занести. Ясно, ждёт. А зачем — сам кумекай!
Пётр напряжённым шагом пошёл в процедурную.
Оксана сидела на кушетке, облокотившись на столик с инструментами.
— Снимай штаны, — прошептала не глядя.
Глаза Петра округлились.
— А... — он неуклюже показал на полуоткрытую дверь.
«Деревня стеснительная!» — раздражённо подумала Оксана и прошептала:
— Закрой, снимай штаны и иди сюда!
Пётр закрыл дверь, щёлкнул замком.
«Совсем парень от стеснения двинулся», — устало подумала Оксана.
— Положи папку и иди быстрее! — уже нетерпеливо зашептала она и поправила шприцы на столике.
Пётр одной рукой сдёрнул полосатые больничные штаны со своего зада, а другой... В другой руке была папка с листками назначений, и этой папкой он прикрывал свой перёд. Снять штаны одной рукой спереди было уже невозможно!
— Боже мой! — поняла всё Оксана. — У всех одно и то же на уме! Болею я, ларингит у меня, оттого и шепчу. А тебя я на укол пригласила. Поворачивайся!
Оксана взяла со столика шприц с лекарством.
Пётр дёрнул штаны на место и молча ломонулся в запертую дверь.
— Стой! Укол делать всё равно надо! — зашипела ему вслед Оксана.
Пётр, прикрываясь папкой, промчался в дальний конец коридора и скрылся на лестничной площадке, где обычно курили мужчины.

 =39=

Честно, как говорила Оксана, отгуляв по больничному полторы недели и подлечив горло, она зашла к своему участковому терапевту закрыть больничный лист. Затем, благо взрослая и детская поликлиники располагались в одном микрорайоне, отправилась в детскую, поболтать с Танькой, где та работала участковой медсестрой.
Столкнулись в дверях поликлиники.
— Оксанка! Палочка ты моя выручалочка! — восторженно завопила Танька, повиснув у Оксаны на шее, и тут же перешла на деловой тон. — Слушай! Мой пригласил меня куда-то за город на сабантуйчик. Ну, сауна там, шашлыки... Мне ехать надо срочно, они на машинах. — Танька скосила глаза в сторону самоуверенного качка с толстым загривком, стоявшего перед крыльцом поликлиники в крутой прозе «ноги на ширине плеч — руки в карманах», жевавшего жвачку и пренебрежительно взиравшего на обтекавшую его «толпу хлюпиков».
— Он, что-ли? — спросила Оксана, разглядывая качка. — Ты когда его завела?
— Заводят вшей… Ну не смотри ты на него в упор! — зашипела Танька и дёрнула Оксану за рукав.
— Стеснительный, что-ли? — подначила Оксана подругу.
— Ага. Стеснительный. Был в детсаде. Ты же у нас красавица, — без зависти констатировала факт Татьяна. — Увидит, что ты его разглядываешь, подумает, что запала. И поволочётся за тобой. Он жуть какой самоуверенный! Пользы ни тебе, ни мне, а роскошная жизнь моя накроется.
— Ты что, в роскошь окунулась?
— Не то, чтобы... Но живу безбедно. Он в охране у крутого. Мозгов, конечно, у парня меньше, чем мускулов... Но при деньгах. А кой чего — в избытке. Заездил уже!
Танька утомлённо вздохнула.
Девушки понимающе прыснули в кулачки.
— Оксанк... — Танька жалобно посмотрела Оксане в глаза и, подлизываясь, положила голову ей на плечо. — Оксанк, я тебя люблю...
— Хватит подлизываться. Говори, что надо? Вместо тебя за город съездить? — Оксана расплылась в улыбке и покосилась на качка.
— Ну не смотри на него! — одёрнула подругу Танька. — За город я сама съезжу. А ты не притворяйся, что напрашиваешься — тебя туда уздой не затянешь. Да и... Там опыт нужен, а ты... — Танька скептически махнула рукой, — даже в любительской лиге не играешь, насколько мне известно. Оксанк, надо ребёнка одного посмотреть. Наши медсёстры по вызовам разбежались, попросить некого. А мой, зараза, ждать не будет. — Танька покосилась на «своего». — А то ещё и снимет кого, это у них запросто. Тогда прощай моя красивая жизнь, король изволил рокироваться. Оксанк, съездий за меня к этим придуркам, посмотри малыша. Тебя на поликлинической машине отвезут, — Танька кивнула на стоящий неподалёку уазик с красным крестом. — Я у них позавчера была на патронаже, там всё в порядке. Семейка, правда, сдвинутая. Маманька — лошадь тридцатилетняя, её оглоблей не прошибёшь. А дебош насчёт ребёнка вечно папанька поднимает. Плюгавенький такой. У него, похоже, чердак не в порядке. Запытал вопросами: «А это от чего? А это зачем?» От его ухаживаний уже тошнит. То под локоток подхватит, то сапожок кинется подавать... А сапог держит — будто ногу щупает! Только его «маманька» отвернётся или отойдёт, так и прилипает ко мне. Мог бы — глазами раздел! Сегодня обзвонился — ребёнок у него плачет.
— Я же не знаю, что смотреть, что делать.
— Ничего там не надо делать. Ребёнок у них здоровый, в маманьку. С умным видом пощупаешь животик у малыша, спросишь, когда последний раз какал. Если сегодня — всё в порядке. Если вчера — вели клизму сделать. Скажешь, чтобы температуру при тебе измерили. Они всё умеют. Чего не понравится — позвонишь в поликлинику от моего имени, вызовешь врача. Вот адрес, вот телефон. Оксанк, выручи, а? А завтра я сама к ним схожу...
Танька умоляюще заглянула Оксанке в глаза.
— Так сильно хочется... отдохнуть?
— Хочется, Оксанк, — обречённо вздохнула Танька.
— Ты же говорила — заездил!
— Так я и не против!
Подруги рассмеялись.
— Ну давай халат.
— Какой халат! Я вечно по домам без халата хожу.
— Термометр...
— Да всё у них есть! И термометр с тонометром, и клизма с оптическим прицелом. А лекарств — в нашем аптечном киоске меньше. Я говорю, они чиканутые на почве поисков болячек у себя. Нормальные люди по вечерам для аппетита стопарик принимают, а эти — по таблетке за каждую щёку и пару под язык.
— А если спросят, кто я такая?
— Скажешь, ваша участковая заболела, я вместо неё. Я что, заболеть не могу? — возмутилась Танька.
— Можешь, — успокоила её Оксана. — Если твоя «зараза» подцепит на стороне заразу...
— Типун тебе на язык, такого желаешь. Подруга называется! Ну, выручи, Оксанк!
— Куда от тебя деваться! — вздохнула Оксана.
— Спасибо, Оксанчик, ты лучше всех.
Танька деловито притиснула подругу к себе, дежурно чмокнула в щёку, схватила под руку и потащила к уазику.
— Володь, за меня Оксана съездит.
Водитель безразлично пожал плечами.
— Ну, я побегу. А то у моего нетерпение в глазах прорисовывается, вторую спичку, бедный, дожёвывает, — хихикнула Танька и, сделав приветливое лицо, заторопилась к «своему».
— Ну, Танька, схлопочешь ты когда-нибудь неприятностей от красивой жизни! — покачала головой Оксана вслед подруге.
— Один раз живём! — беззаботно откликнулась Танька.
Оксана забралась в кабину уазика, поздоровалась с водителем.
— Поехали?
— Поехали, — согласился водитель. — Адрес есть?
Оксана прочитала адрес, оставленный Танькой.
— Мандрыкины какие-то.
— Улица Победы? Это в шестом микрорайоне, — водитель на мгновение закрыл глаза. — Ага, знаю, около овощного магазина дом.
Поехали в шестой микрорайон.
«Пешком я бы полчаса разбиралась в этой путанице номеров», — подумала Оксана.
— Какая квартира? — спросил водитель.
— Девяносто седьмая.
Машина подрулила к третьему подъезду.
— Здесь. Примерно на шестом этаже, — профессионально определил водитель.
— Я быстро, минут на пять, — предупредила Оксана, выпрыгивая из кабины.
Водитель пожал плечами: пять, десять... Как говорят в армии, солдат спит — служба идёт. Взглянул на часы и откинулся на спинку сиденья подремать.
Оксана поднялась в лифте на шестой этаж, посмотрела на номера квартир. Девяносто третья... девяносто пятая. Девяносто седьмая выше.
Побежала выше.
Дверь девяносто седьмой обита пролаченными морёными дощечками.
«Живут небедно», — подумала Оксана и нажала кнопку звонка.
Дверь открыл плюгавенький мужичок с отвёрткой в руке.
— Я из поликлиники, на патронаж ребёнка, — не дожидаясь вопросов, объяснила Оксана.
— А где наша Танюша? — недовольно удивился плюгавый, указав отвёрткой за спину Оксаны.
— Татьяна болеет, я вместо неё. Ненадолго.
Мужичок с сомнением рассматривал Оксану.
— Ребёнка смотреть будем? — поторопила Оксана. — Если нет, я пошла.
Ещё раз окинув Оксану взглядом, на этот раз уже заинтересованно, мужичок пригласил:
— Входите. А я розетку ремонтировал.
Уничижительно улыбнувшись, он показал отвёртку Оксане и сунул её в нагрудный карман рубашки.
— Вас током никогда не било? Я, когда с проводами работаю, люблю потрогать электричество — бодрит, знаете ли...
Оксана боком прошла мимо мужчины, стоявшего в проёме двери. Ей было неприятно, что хозяин не отошёл в сторону, и пришлось соприкоснуться с ним, и что он, не скрывая, втянул носом запах её духов.
— Терпеть не могу, когда меня бьёт током. А где мама ребёнка? — спросила Оксана, вешая пальто на вешалку и наклоняясь, чтобы снять сапоги.
— Её пока нет. Давайте я помогу! — метнулся хозяин к Оксане.
— Не надо! — Оксана решительным жестом остановила мужчину, шагнула назад и сердито посмотрела на него.
Мужчина замер, как замирает мальчишка с рогаткой, подбирающийся к птичке, заметив беспокойство жертвы и не желая спугнуть её продолжением действия. Угоднически-радостная улыбка стекла с лица.
— А Танюше я помогал, — раздражённо сообщил он.
«Танюша может! — подумала Оксана. — А меня от таких помощников тошнит. Не нравится мне здешняя атмосфера... Посмотреть ребёнка, да идти отсюда побыстрей!»
— Что же Танюша не пришла… — бормотал в полголоса мужчина, с интересом наблюдая, как из сапог извлекаются изящные девичьи ножки. — Обещала ведь!
Оксана сняла сапоги, выпрямилась.
«И ребёнка не слышно, — подумала она. — Больные дети плачут».
— Где ребёнок?
Оксану раздражало, что мужчина открыто-заинтересованно разглядывает её. Она незаметно потянула носом — спиртным не пахло. Это немного успокоило девушку.
— Пройдите в ванную, погрейте руки горячей водой, — предложил хозяин. — Танечка всегда руки греет перед тем, как ребёнка смотреть. Сюда идите, — показал он.
Оксана пошла в указанном направлении.
— Ну не пришла — и не пришла, — мужчина словно уговаривал себя. — Вы работаете, похоже, ещё более профессионально, чем Танечка…
— Почему вы так решили? — неприязненно отвергла лесть Оксана.
— Ну... Манера поведения, внешность.
«Да, внешность. Божий дар и чёртово наказание», — не порадовалась похвале Оксана.
Через открытую кухонную дверь она увидела стол, накрытый с претензией на праздничность. Посреди стола торчали незажжённая свеча в массивном подсвечнике и бутылка шампанского.
— Я обещал Танюшке отметить с ней рождение сына, — пояснил мужчина, заметив взгляд Оксаны.
Он метнулся на кухню и вернулся с толстенным томом «Книги о вкусной и здоровой пище».
Оксана видела такую книгу у родственников-начальников. Книгу издали лет тридцать назад, потом переиздавали, и все годы она была необычайным дефицитом. Главное, что запомнила о книге Оксана — жёсткую, как дерево, зелёную обложку и её каменную тяжесть.
— Сам готовил! — похвастал мужчина, подняв в подтверждение книгу. — Ну и ничего, что Танюшки нет — вас угощу. Как вас зовут, прелестная спасительница детей... и их родителей?
«Ах, Танька, ах, зараза! Всучила мне подарочек», — разозлилась Оксана, входя в ванную.
— И что, Татьяна согласилась отметить? — недоверчиво спросила она, подставляя руки под горячую воду и пропуская сквозь уши вопрос об имени.
— Ну... Я готовил ей сюрприз. Но я обещал!
Краем глаза Оксана с тревогой наблюдала за хозяином, который буквально облизывался, ощупывая глазами её фигуру.
Оксана всполошилась.
— Пойдёмте ребёнка посмотрим, а то у меня ещё вызова есть, — поторопила Оксана мужичка невинным враньём, брезгливо вытирая руки висевшим на вешалке серо-жёлтым полотенцем, которое, казалось, источало запах чужих грязных тел.
— Присядьте на минутку, шампанского выпьем, — угодливо улыбаясь, просительно склонился мужчина, качнув тяжёлой книгой в сторону кухни, и попытался взять Оксану под локоть.
— Нет-нет, спасибо. У меня вызова. Пойдёмте к ребёнку.
Оксана увела локоть от неприятной ладони и вернулась в коридор.
— Где ребёнок?
— Ребёнок спит.
Угодливое выражение лица мужчины сменилось на сердитое.
— Неужели вам не жалко его будить? У него что-то болело, а сейчас он успокоился и уснул, — отчитал мужчина медсестру, будто это она по собственной инициативе пришла не вовремя и хочет зазря побеспокоить ребёнка. — Давайте посидим немного, я угощу вас своими фирменными пирожными, — мужчина хлопнул ладонью по «деревянной» книге. — А ребёнок поспит.
— Нет-нет, мне некогда, — снова отказалась Оксана. — Если не хотите будить ребёнка, оставим его осмотр на завтра. Я запишу вызов врача на дом. А если ребёнку будет хуже — вызовите скорую.
— Вызов врача... — почему-то разозлился мужчина. — Знаем мы этих врачей! В прошлом году я жил в старом городе, и обратился в первую поликлинику, к хирургу. Кровотечение у меня было из заднего прохода, — мужчина как-то жадно скользнул глазами по фигуре Оксаны. — Думаете, он мне помог? Даже больничного не выписал! Я умираю, а он: «Давайте посмотрим!» И пальцем туда! А там всё болит! А потом вообще предложил туда трубу какую-то засунуть. Якобы для осмотра. Разодрал бы всё! Врач... Гомик он, а не врач! И меня хотел в гомика превратить! Стоило бы один раз попробовать... Врач... Спасибо бабушке одной, травами вылечила. Никуда не лазила и не заглядывала... Да и наша детская докторица — поговорить даже не хочет, всё бегом, бегом... Мымра!
— Я запишу вам вызов, — Оксана прервала неприятные откровения мужчины о его интимных болячках и направилась к вешалке.
— Ну хорошо, — вдруг согласился мужчина и задумчиво посмотрел на Оксану. — Пойдёмте. Туда.
Он указал на дверь комнаты.
Оксана не удержалась и брезгливо, словно сбрасывая грязь, тряхнула растопыренными пальцами. Чтобы быстрей вырваться из всего этого... неприятного, она пошла вперёд. Открыла дверь комнаты, вошла.
Вон детская кроватка.
Оксана подошла к кроватке.
«Зачем они ребёнка с головой укрыли, придурки?»
Осторожно, чтобы не разбудить ребёнка, Оксана приподняла одеяльце...
В кроватке лежала большая кукла.
— Вы что, издеваетесь надо мной? — Оксана возмущённо посмотрела на ехидненько улыбающегося мужчину.
— Ну не обижайтесь, я пошутил. Это шутка, ей Богу! Это всего лишь шутка! Жена с ребёнком у тёщи. А я хотел отблагодарить Танечку за её хлопоты — она так часто к нам ходит! Такая прилежная, такая старательная! Врач примчится, одним глазом глянет, и умотает. А вы, сестрички, вы — молодцы! Вы — лапочки! Ну что ж, Танечки нет, придётся отблагодарить вас. Пойдёмте к столу!
Мужчина произнёс приглашение торжественно, ни капли не сомневаясь, что оно будет принято с благодарностью. Он сделал хозяйское движение рукой, намереваясь положить ладонь на талию девушке.
Оксана запаниковала. «Да он же ненормальный!»
— Вы меня извините, — Оксана предостерегающе отгородилась от мужчины ладонями. — Сегодня мне некогда, меня ждут больные. В следующий раз я постараюсь быть свободной и обязательно отпраздную с вами. Простите, пожалуйста!
Она повернулась к выходу.
Лицо мужчины потеряло жадно-приветливое выражение и, словно восковое, переплавилось в задумчиво-осуждающее.
— Ну, раз вы согласны на следующий раз...
Оксана шагнула в сторону двери.
—... значит ты согласна остаться со мной в принципе. Согласна. Но привыкла ломаться, как и все смазливые бабёнки, — закончил он свою мысль, резко взмахнул толстенной, тяжеленной, в зелёной, словно деревянной обложке «Книгой о вкусной и здоровой пище», и что есть силы ударил Оксану по голове.
Успев лишь удивиться, девушка без сознания рухнула на пол.
Мужчина пожал плечами, бросил книгу рядом с жертвой, с интересом окинул взглядом лежащую девушку. Она выглядела явно привлекательнее участковой медсестры Татьяны.
— Дурочка, её по-хорошему приглашают на шампанское, а она кочевряжится, — недовольно бормотал мужчина. — Но, как говорил один мой добрый знакомый полицейский из американского боевика, книга, оказавшаяся в нужный момент под рукой у следователя, эффективно влияет на голову строптивца. И, главное, никаких следов насилия!
Мужчина сходил на кухню, принёс пирожное. Сел рядом с жертвой, откусил изрядный кусок. Поправил неудобно подвернувшуюся ногу девушки. Воровато погладил девичье колено. Заволновался.
— Вкусное. Хочешь? — словно в утешение предложил лежащей в бессознании девушке пирожное.
Помазал ей губы кремом.
— Ешь.
Доел пирожное. Тылом кисти вытер крошки с губ. Лёг на живот рядом с девушкой.
— Не хочешь даже попробовать? Вот упрямая! Тогда я съем.
Наклонился над лицом девушки, слизнул с её губ крем.
Ему понравилось соприкосновение с девичьими губами и он похотливо обсосал рот девушки.
Повернувшись на бок, поправил возникшее в штанах неудобство.
Подвинулся вплотную к девушке, положил своё колено ей на бедро, стал пальцем гладить щёку и шею жертвы.
— Какая у тебя нежная кожа!
Его локоть ощутил мягкость девичьей груди.
Ладонь насильника боязливо скользнула вниз, замерла, достигнув груди девушки.
Словно опасаясь разбудить спящую, внимательно наблюдая за реакцией закрытых глаз жертвы, насильник осторожно ощупал грудь девушки, жадно сжал её.
— О-о-о, какая! — в экстазе прижался всем телом к телу жертвы и тут же охладел.— А зачем ты в лифчике? — удивился. — Без лифчиков девушки мне больше нравятся. Раздевайся. Да не стесняйся, я ведь нудист — а у нудистов всё без стеснения. Что? Ну что ты... Я же председатель в клубе нудистов, а у председателя с моралью строго! Я никогда не позволю себе...
«Нудист» примолк, задумчиво потрогал шишку, образовавшуюся у него пониже пояса, задумался.
— Правда, кроме того, что я председатель клуба нудистов, я, естественно, постоянный и почётный его член... А члены, скажу тебе по секрету, дисциплину иногда нарушают — и это нравится девушкам!
Раскинув руки в стороны, насильник дико захохотал в потолок, затем снова прильнул к жертве:
— Я почётный член! Я большой член! Я весь — член!
Он нервно вскочил и, держась рукой за оттопырившийся перёд штанов, заспешил в другую комнату.
Вернулся с большими ножницами.
Оседлал бёдра девушки и, постанывая от нетерпения, стал разрезать на ней одежду.
— Животик...
Плотоядно облизнувшись, насильник оголил живот девушки, погладил трясущейся рукой.
Торопливо раскромсал одежду от пояса доверху и одним махом оголил девушку.
— Грудочки...
Бросил ножницы на пол, жадно ухватил обеими руками груди девушки и выдавил соски кверху.
Прерывистое дыхание насильника участилось.
Как бы сомневаясь, он нерешительно потянул колготки жертвы с пояса вниз.
Показавшийся из-под колготок край белоснежного белья возбудил насильника окончательно. Он ткнулся лицом в тело жертвы и начал тереться лицом о её живот. Руки насильника лихорадосно стаскивали с неё колготки.
Насильник вскочил, грубо содрал с бесчувственной девушки остатки одежды и замер, боясь взглянуть на обнажённое тело.
Глаза его нерешительно, а затем всё более жадно, возвращались к жертве. Наконец, насильник стал в упор разглядывать лежащую перед ним бесчувственную девушку.
— Какая ты... — завистливо восхитился он.
Его пальцы беспокойно сжимались и разжимались. Он затряс руками, словно обжёгшись. Где расстёгивая, а где отдирая пуговицы, с гримасой мучения на лице, распахнул свои штаны и рухнул на девушку.
Насильник торопился, но ему никак не удавалось овладеть безвольным телом на скользком линолеуме пола.
Со стоном разочарования насильник поднялся на колени и принялся удовлетворять похоть вручную.
— Ы-ы-ы... — выдавил нечеловечьи звуки из глотки.
Свободной рукой насильник грубо вцепился в низ живота девушки и, корчимый конвульсиями, рванул руку вверх, приподняв таз девушки над полом.
Боль пробудила сознание Оксаны.
Непослушной рукой она попыталась отцепить руку насильника от своего тела.
— Не... мешай... суч-ка...
Нижняя губа отвисла, слюна текла изо рта насильника тягучей струёй, безумные глаза остекленели. Руки его что есть сил сжали своё и девичье тело.
— Г-х-х-х... — скорчился насильник, извергая семя на девушку.
— Боль... но... — простонала Оксана и обеими руками ухватилась за руку насильника, вырывавшую волосы из её тела.
— Х-х-х... — хрипела сжатая животным экстазом глотка насильника.
В конвульсии он закинул голову назад, выгнулся, словно эпитептик, отпустив свою плоть, схватил себя левой рукой за рубашку.
Оксана царапнула ногтями руку насильника, терзавшую её тело.
Его ладонь наткнулась на отвёртку в кармане рубашки. Другая рука рванула девичье тело на себя.
Ломая ногти, Оксана расцарапала руку насильника.
Насильник вырвался из рук девушки, выхватил отвёртку из кармана. Конвульсия бросила его тело вперёд. Не открывая глаз, насильник с размаху вонзил отвёртку перед собой.
Девушка под ним дёрнулась и затихла.
Не выпуская отвёртки, насильник уронил себя на тело жертвы, распластался и затих, расслабленно и блаженно улыбаясь. Его левая рука нащупала девичью грудь, судорожно сжала её...
Полежав некоторое время неподвижно, насильник словно очнулся ото сна. Отпустил рукоятку отвёртки, опёрся руками о пол, приподнялся, сел на колени между бёдер девушки. Протянув руку вперёд, с удовольствием размазал по коже жертвы извержения своей похоти, шаловливо потрепал её за волосы под животом.
— Нет, ну ты прелестюшка. Я бы занялся с тобой подольше, но... Жена придёт. Да, согласен, жалко... Нет, даже не уговаривай, не могу.
Насильник встал, вытер руку и испачканную собственной слизью рубашку одеждой жертвы, застегнул штаны на несорванные пуговицы, осмотрелся по сторонам.
Увидел лежащие ножницы.
— Инструменты разбрасывать не надо!
Ещё раз жадно оглядел обнажённое девичье тело.
Поднял ножницы, сел рядом с девушкой.
Взгляд его зацепился за рукоятку отвёртки, торчащей под левой грудью девушки. Он рывком выдернул отвёртку из тела жертвы.
— Инструменты надо класть на место!
Струйка крови выбежала из ранки.
Насильник уронил ножницы и отвёртку на пол.
— Нет, грудяшки у тебя — прелесть! Ну не могу я... — простонал он.
Затрясшимися от возбуждения руками потискал груди девушки.
— Мои!
Глаза насильника затуманились печалью.
— Но жена придёт... Убрать тебя надо... Какие они у тебя!
Насильник грубо сжал нежное тело и зло встряхнул девушку за груди.
— Ну не могу! — прорычал он с угрозой.
Насильник вдруг схватил ножницы, оттянул пораненую отвёрткой грудь вверх, вонзил браншу ножниц в кровоточащую ранку и принялся лихорадочно вырезать грудь.
— Мои... — удовлетворённо проурчал он.
Боль пробудила остатки жизни в теле девушки.
— М-м-м... — Оксана застонала, дёрнулась, словно в агонии, одеревенелой рукой неловко ударила насильники и бессознательно вцепилась в его одежду.
Насильник швырнул ножницы на пол, окровавленной рукой схватил «Книгу о вкусной и здоровой пище», несколько раз ударил девушку по голове.
Пальцы не разжимались.
— Ты так? — насильник попытался отцепить руку девушки от своей одежды, но его пальцы, перепачканные кровью жертвы, скользили. — Ну, ты сама этого захотела!
Насильник схватил ножницы и, как кинжал, вонзил их в тело девушки.
— Сама! — вонзил ещё раз. — Сама! Сама! Сама!
Ножницы с хрустом входили в тело жертвы.
Пальцы Оксаны дрогнули и разжались.

***
Шофёру Володе, при всём его философско-терпимом отношении к жизни, надоело ждать медсестру.
На пять минут... Скоро уж двадцать пять! Конец работы, а ему ещё машину в больничный гараж отгонять!
Володя вспомнил лицо медсестры. По всему видно — старательная. Такая не поторопится. То ли дело — Танюшка!
Володя не спеша вылез из кабины, что есть силы хлопнул дверцей, чтобы сработала дефективная защёлка, пошёл в подъезд.
Какая квартира? Вроде девяносто седьмая. Фамилия какая-то чудная.
Мна... Ман... Как сестра говорила? Мандрыгин? Дал Бог фамильичко!
Володя нашёл нужную квартиру, позвонил.
Открывать не торопились.
Позвонил ещё раз, долго и настойчиво.
Дверь открыл зачуханный мужичёнка, тряпкой вытиравший руки.
— Мандрыгин?
— Мандрыкин, — поправил мужичёнка с извинительной улыбкой. — А что?
— Медсестра у вас?
— Какая медсестра? — отвёл глаза в сторону Мандрыкин.
— Вызов был от вас к больному ребёнку.
Володя посмотрел на руки Мандрыкина, испачканные кровью. В одной руке мужичёк держал окровавленные ножницы. На душе у Володи почему-то стало гадко.
Мандрыкин уловил взгляд, ещё раз улыбнулся, извиняясь:
— Мясо разделываю.
— Ножницами? — хмыкнул Володя. — Где медсестра?
— А... Заходила. Ушла уже.
— Ага, по воздуху улетела. А я, дурак, у подъезда стою, уходящих не вижу.
«Запах какой-то... Так свежая кровь пахнет... Да и на руках кровь, будто свежая», — шарахнулись мысли в голове у Володи. Стало совсем тошно. Обругав себя дураком, он отогнал прочь идиотские мысли. Насмотрелся фильмов ужасов, дурак!
— Может в другую квартиру к кому зашла? — глаза Мандрыкина забегали, он рукавом утёр пот с верхней губы и отступил назад, собираясь закрыть дверь. — Она говорила, что у неё сегодня ещё вызова есть.
«А чего это ты вспотел?» — запаниковал Володя. Танюшка отправила подругу только на один адрес, это он помнил точно.
Володя поставил ногу в дверной проём, посмотрел в угол двери, где проходил телефонный провод.
— Телефон есть? Мне в поликлинику надо позвонить, спросить, по каким адресам у сестры вызова.
— Телефон? — Мандрыкин замялся, но, скользнув взглядом по телефонному проводу, согласился. — Есть. Позвони.
Володя вошёл в коридор.
Сквозь открытую дверь кухни хвастал праздничностью накрытый стол.
В коридоре густо пахло свежей кровью.
— Кухонный стол занят, где же ты мясо разделываешь? — дрогнувшим голосом спросил Володя хозяина.
— Где надо, там и разделываю, тебе какое дело! — запсиховал Мандрыкин. — Вон телефон, звони и иди отсюда. Нет у меня твоей медсестры! У меня и ребёнка-то дома нет!
— А вот грубить не надо... Дай-ка, я посмотрю. Может, ты прячешь её!
Мандрыкин загородил проход, не давая Володе пройти в квартиру.
— Я прячу? Что ты имеешь в виду?
— Что имею, то и введу. Она моя невеста, а я ревнивый. А ты мужик видный из себя...
Володя решительно отодвинул Мандрыкина в сторону и шагнул по коридору.
— Не имеешь права! Это вторжение в частную собственность! Моя мама...
Мандрыкин ухватил Володю за руку и замахнулся на него ножницами. Володя перехватил и вывернул руку Мандрыкина. Ножницы упали на пол.
«Запах крови! Густой запах крови!» — в груди Володи похолодело до остановки сердца.
Схватив Мандрыкина за шиворот и пригнув его вниз, чтобы не мешал, Володя пошёл по коридору, волоча хозяина за собой. Заглянул в одну комнату — зал пуст. Шагнул в другую... и ноги ослабли. Мандрыкин вырвался. Рядом с детской кроваткой в луже крови лежало обнажённое изуродованное девичье тело...

 =37=

— Антон Викторович, слышали жуткую новость? Медсестру убили! — огорошили Антона коллеги, едва он утром вошёл в кабинет.
— Да вы что! Ночью, на скорой?
— В том то и дело, что не на скорой! Наша участковая медсестра, Спиридонова, попросила подружку из травматологического отделения грудничка на дому посмотреть. Сама спешила куда-то. А папашка дома один был. Ждал. Куклу для приманки в детскую кроватку подложил. Убил сестру, истязал её... Груди отрезал! А девчонка, говорят, красавица была! Шофёр ждал-ждал... Пошёл, а там — жуть! Убийца сбежал. Милиция к его матери. Такие, мол, дела, где сын? Она звонить. Нашла где-то сына. «Лови, — говорит, — машину, и поезжай туда, где ты был на прошлой неделе». А по другому номеру звонит: «Семён Борисович, у сына жуткое обострение, он к вам поехал, вы уж его у себя оставьте. А как он приедет, мне позвоните». Милиция ничего понять не может. «Где сын? Куда звонили?» А мамашка: «Сейчас приедет куда надо, я всё скажу». Через полчаса звонят — приехал. «Мой сын,— говорит мамашка, — на учёте у психиатра. Сейчас лежит в психотделении, и я вам его не отдам». Вот такие дела, — закончила медсестра.
— Какой ужас! — покачал головой Антон. — Убил девушку... Медсестру, которая пришла оказать помощь его ребёнку. Днём! А сколько наших по ночам работает? Убьют, а виновных, кроме тебя самого, не будет. И выплатят родственникам пособие... в размере трёх минимальных зарплат. На гроб не хватит! Эх, жизнь ты наша медицинская! А убийца в психушке отлежится и домой поедет...
 


Часть третья. НАВАЖНЕНИЕ

- Мы видим, как воспрянуло общество…
- Повысилась рождаемость и снизилась смертность, что в немалой степени связано с борьбой против пьянства и алкоголизма…
- ЦК КПСС одобрительно относится к правильным соображениям…
= М.С. Горбачёв. Материалы ХI Всесоюзной конференции Коммунистической партии Советского Союза =

При обслуживании пациентов на дому в ненастную погоду соблюдать повышенные меры предосторожности, а при гололёде — надевать специальную неиспользованную обувь.
Войдя во двор, убедиться в отсутствии собаки…
Инструкция № 52. Основные правила безопасности при обслуживании пациентов на дому.



 =1=

В городе объявился колдун. Нет, не древний нелюдимый старикан с седой всклокоченной бородой, взирающий на мир из-под сурово насупленных бровей. Колдун оказался мужчиной в расцвете сил, довольно респектабельным. Но, если честно... Сказать, что с его лица можно писать портрет интеллектуала, значило бы пойти против истины.
В редакции местной газеты мужчина предъявил сертификат колдуна международной категории, и тут же околдовал газетчиков загадочной, чуть мрачноватой улыбкой и уверенной манерой поведения.
Не будь сертификата, можно было бы сказать, не улыбкой, а ухмылкой, и не уверенным поведением, а самоуверенным, даже нагловатым… Но ведь — колдун!
Колдун сообщил, что обосновался в этих краях недавно и хочет исцелять тела и души жителей полюбившегося ему города заговорами, травами, прижиганием и другими чудодейственными способами. Кроме того, он отыскивает пропавших людей (каковых, по данным редакции, в городе не числилось), пропавшие вещи (теряемые горожанами во множестве), и может организовать встречу клиента с душой усопшего родственника. В смысле — душа к родственникам, а не наоборот.
Колдун рассказывал редактору о своей деятельности долго и замысловато, научно и непонятно. Редактор бестолковым себя не считал, и, полагаясь на своё давнее высшее образование, хотел подумать, что научные рассуждения собеседника о колдовстве и здоровье довольно дилетантские, к тому же путаные и подозрительно бессвязные, но поопасся — колдун же! Опять же — сертификат международной категории…
Испросив у редактора разрешения дать уважаемой им газете интервью, колдун уединился с симпатичной молодой корреспонденткой в редакторском кабинете.
Корреспондентка навострила авторучку. Сквозь тонированные стёкла модных, в пол-лица, как у стрекозы, очков на необычного собеседника распахнулись огромные восторженные глаза.
— Итак... — с воодушевлённой улыбкой начала корреспондентка.
— Короче, — разом перехватил инициативу в свои руки вольно развалившийся в кресле колдун, — я колдун. И это звучит гордо.
Колдун устроился поудобнее, закинул ногу на ногу, закурил, с запоздалым вопросом взглянув на заранее согласную дышать сигаретным дымом даму, сполз в кресло ещё ниже. Сполз так, что его поясница оказалась там, где люди обычно помещали седалища, а заброшенное на ногу колено поднялось выше колдовской головы. Корреспондентка подумала, что при эдакой своеобразной манере сидения задняя часть пиджака через минуту произведёт впечатление потоптанной колесом большегрузного автомобиля. Но колдовскую одёжку корреспондентка не пожалела: при всей заворожённости ума, женский глаз заметил, что костюм колдуна довольно неудачно шит в ширпотребовском ателье по фасону, откричавшему про модность лет семь-восемь назад. Да и костюмная ткань, словно отсыревшая и неудачно просушёная, коробилась непонятными пузырями.
Колдун рассуждал, лениво жестикулируя и выписывая дымящей сигаретой узоры в воздухе.
— Скажи я подобное лет пять назад, меня бы в психушку упекли. А сейчас... Большая клиентура, дом строю... Нет, не с помощью колдовства, — колдун с серьёзным пренебрежением остерегающим жестом опередил полушутливый вопрос корреспондентки. — С помощью клиентов. Назову его домом колдовства, парапсихологии и народной медицины.
— И что же вы можете, уважаемый колдун? — кокетливо подтолкнула колдуна к таинственным откровениям корреспондентка.
Колдун воспринял кокетство собеседницы снисходительно, простил её неосведомлённость и легкомысленность, выпустил струю дыма в потолок, обыденно почесался и озабоченно задумался. Размышляя о колдовских возможностях, вытащил из бокового кармана брюк скомканный носовой платок неприличного срока стиранности, выпростал из рукава массивную запонку жёлтого металла, вывернув руку, дыхнул на металл, протёр платком. Аналогичную манипуляцию проделал со второй запонкой. Дыхнул на массивный перстень «цыганской» отливки, громоздившийся на безымянном пальце правой руки, отполировал его.
«Натурального золота, или подделки? — мельком подумала корреспондентка. — И откуда рубашка с манжетами под запонки? Таких уж десяток лет не шьют».
Корреспондентке показалось, что сквозь сигаретный дым она уловила сладковатый запах нафталина.
— Без ложной скромности скажу, — подумав, просто ответил колдун, — я могу всё. Лечить любое заболевание и отводить чёрный глаз. Вернуть в семью гулящего мужа, спать на битом стекле и глотать горящие угли...
— А не могли бы вы продемонстрировать? — перебила серьёзную речь нетерпеливая корреспондентка. Её восхищённые глаза запылали воодушевлением, и, поблуждав по кабинету, остановились на сигарете в руке колдуна: — Проглотить горящую сигарету, например!
Колдун сожалеюще и, как бы прощая за глупость, свойственную всем хорошеньким женщинам, взглянул на корреспондентку:
— Ну что вы! Это игра на публику, дешёвая реклама. А я в рекламе не нуждаюсь. Мне бы что-нибудь посерьёзнее...
От предчувствия большого чуда глаза корреспондентки распахнулись во всю ширину стрекозиных очков.
— ... снять сглаз или порчу, семью чью-нибудь восстановить. Результат гарантирую!
Ни сглаженной, ни испорченной корреспондентка себя не считала с детства, семью восстанавливать по причине прочного их с мужем союза не было нужды, поэтому демонстрация колдовской силы в стенах редакции катастрофически не удавалась.
— Ну... могу от алкоголизма по фотографии или по телефону кого-нибудь излечить, — попробовал спасти срывающееся интервью колдун.
Фотографии даже завалящего алкоголика под рукой, как на грех, тоже не оказалось, а известные корреспондентке любители заложить за воротник были нетелефонизированы.
— Вообще, я — человек, необычный с детства, — колдун решил поправить ситуацию рассказом о себе. — Бывало, набедокурю в школе, запрёт меня отец дома за решётку, а я сквозь решётку — и был таков! Нагуляюсь — и назад, опять же сквозь решётку. Очень мне эта необычная способность потом в юности помогала.
— Чем вы лечите? Как воздействуете на людей? — корреспондентка настырно сворачивала колдуна с приятных любому рассказчику детских воспоминаний на общеполезную прозу жизни, интересную рядовому читателю.
— Моё воздействие на людей очень эффективно, — устало вздохнул колдун, поняв, что от посвящения корреспондентки в колдовские банальности уйти не удастся. — Могу похлопать больного по плечу, сказать: «Ты здоров!» — и он мне поверит! Основам знахарства я учился у собственной бабки, квалификацию повышал у шаманов Сибири, куда меня волей случая занесла судьба, что-то взял у индийских йогов. Моя сила в народе! Я колдун в пятом поколении! Или в шестом... Хотите, вас кое-чему научу, — вдруг нехотя предложил колдун.
Перспектива сделаться «немного колдуньей» привлекала. Распахнув увеличенные линзами восторженные глазищи ещё шире, корреспондентка в тихом ужасе согласно затрясла головой и нервно заёрзала на стуле. Сердце молодой женщины от предчувствия неведомого, а может даже замогильно-потустороннего, трепыхнулось и куда-то упало.
— Если вы хотите снять порчу, — торжественно-назидательно начал делиться опытом колдун, — станьте утром на порог дома и, глядя на восток, произнесите заклинание папы Льва, по-латински: «Ласхоторх, Апхонидос, Урат, Кандон, Аламар». После каждого слова креститесь, и касайтесь лбом пола, иначе не будет просветления и контакта с космосом не получится.
После недолгого молчания глаза корреспондентки явно уменьшились в размерах. Восторг и ужас заместили проблески мыслей.
— Вы меня извините, но в вашем латинском заклинании единственное латинское слово — «урат», что значит, «мочевой, связанный с мочой», — засомневалась в истинности заклинания неблагодарная корреспондентка, некстати вспомнив основы латинского языка, которые она не так давно изучала в педагогическом институте и окончила его, кстати сказать, с отличием. Глаза её теперь источали разочарование подобно глазам малыша, которому пообещали, что из стеклянной дырочки чёрного скворечника, накрытого чёрной тряпкой, вылетит птичка — а она так и не вылетела.
Корреспондентка вдруг заметила, что взгляд её, независимо от покатившихся в крамолу сомнений, давно упёрся в промежность между вольно раскоряченных колдовских колен. Глаза корреспондентки смущённо метнулись к лицу колдуна, и ей показалось, что колдун заметил направленность её взгляда и ухмыльнулся. Одними глазами. «И туфли у него старообразные», — подумала корреспондентка. Не древние, а именно — неприлично устаревшие. До благородно—антикварных им ещё лет пятьдесят бы в чулане пылиться. Колдун был весь какой-то… вышедший из моды. Лет пять назад.
— Нет, это вы меня извините! — всплеснул руками колдун, и глаза его недобро блеснули, в то время как рот продолжил широко улыбаться. — Я выразился неточно. Заклинание — латинского папы Льва, а текст для большей действенности переведён на древнетранскриптский. А насчёт мочи... Я воздействую на все системы и органы комплексно, чтобы крепче взяло, — важно пояснил колдун.
Корреспондентка не стала расспрашивать колдуна, почему заклинание на «древнетранскриптском» языке более действенно, чем на латинском, чем «транскриптский» язык отличается от транскритского... «Тьфу, чёрт, от санскритского! — чертыхнулась про себя корреспондентка. — Совсем голова кругом пошла!» Не стала спрашивать и о том, как в тот неведомый язык затесался всё-таки латинский «урат». Она поскучнела.
— А в оборотней вы верите? — спросила она без особого энтузиазма, вспомнив фильм, который вчера вечером с мужем смотрела по видику.
— А то! — колдун даже выпрямился в кресле. — Сам видел в Сибири, как один шакал, пардон, шаман в шакала превратился и поканал вдоль тундры! Доказать, правда, не могу, свидетелей не было.
«Шакал в Сибири?» — засомневалась корреспондентка. Насколько она помнила по телевизионному клубу путешественников, шакалы имели привычку водиться в более южных странах.
— Убежал? — автоматически спросила корреспондентка, жалея южного шакала, которому не повезло с зоной «убегания» и предстояло замёрзнуть в сибирских снегах.
— Кто?
— Шаман... То есть, шакал.
— Не успел. Пришлось пристрелить.
— Вы убили шамана? — поразилась корреспондентка.
— Шакала. Оборотень же! — безразлично махнул рукой колдун.
«А где серебряную пулю взял? Оборотня ведь простой пулей не убьёшь!» — вспомнила вчерашний фильм корреспондентка, но спрашивать не стала.
Собеседники замолчали, думая каждый о своём.
— А расскажите о каком-нибудь сложном случае из вашей колдовской практики, — попыталась оживить разговор и выудить для читателей что-нибудь эффектное корреспондентка.
— Приходят ко мне как-то две девушки, — с готовностью начал рассказывать колдун, поглядывая то в окно, то на потолок, — и говорят, что их испортили...
Корреспондентка оторвалась от записной книжки и удивлённо посмотрела на колдуна.
— Навели порчу, я хотела сказать, — поправился колдун. — И просят снять порчу. Но я чувствую, что на них её нет. У меня субъективное чувство на порчу — как будто грязь появляется под ногтями.
Корреспондентка незаметно поджала пальцы. После дачных работ в воскресенье её руки, похоже, чувствовали лёгкую порчу.
— А в данном случае такого ощущения не было, — продолжил колдун. — Но они умоляли помочь. Жаловались на головные боли по утрам, жажду, тошноту, раздражительность. Если бы я сказал, что у них ничего нет, они стали бы искать других экстрасенсов, извели бы кучу денег. Я поступил очень мудро. Сказал, что они на самом деле сильно испорчены, сделал вид, что снимаю порчу — и девушки выздоровели!
— А плата за лечение? — неожиданно для себя спросила корреспондентка.
— Пришлось взять, как за тяжёлый случай, — развёл руками колдун. — Иначе они мне не поверили бы и не выздоровели.
— Я слышала, что экстрасенсы убирают из квартир геопатогенные зоны. Но как можно убрать из квартиры магнитное поле Земли? Заговорами? Или вы экстрасенсорно отодвинете его на улицу? — корреспондентка скептически посмотрела на колдуна. — Эдак соберутся два лихих экстрасенса, один, потехи ради, отодвинет южный полюс к западу, а другой, из баловства, северный — к востоку. Вот неразбериха начнётся у лётчиков с моряками!
— Лихих и плохих экстрасенсов не бывает, — обиделся колдун и не стал объяснять про геопатогенные зоны.
— Каковы ваши планы на будущее? — виновато перешла на компромиссную тему корреспондентка, осознав нетактичность своего скепсиса.
— Планы мои большие. Дострою свой дом... народного целительства. Открою школу экстрасенсов. Наш народ талантлив! За две недели я любого научу экстросенсорному воздействию с выдачей сертификата международного образца — пусть воздействуют на окружающих, родственников-соседей лечат. Обучу всех телепатии... Мы организуем связь со всеми телепатами мира! Это же со временем никаких почт не надо будет! — воодушевился колдун и даже оторвал спину от кресла.
— А по силе экстрасенсорного воздействия и по прочим параметрам... колдовским, с кем бы вы могли себя сравнить? Инга в Болгарии, например, есть. Прорицательница.
— Да, моя сила велика. Кашпировский мне в подмётки не годится. Насчёт прорицания... Да, примерно после этой... болгарки, наверное. Но точно не могу сказать. Вот если бы мне встретиться с той болгаркой, да посоревноваться с глазу на глаз, тогда бы я вам сказал.
— А давно вы занимаетесь колдовством? Многие экстрасенсы начинали целительскую деятельность после того, как их током било, или шаровой молнией. Или после встречи с инопланетянами.
— Точно! — оживился колдун. — У меня началось с того же! Иду я как-то заполночь из деповской столовой...
— Вы раньше в депо работали? — спросила корреспондентка и взглянула на увесистые кулаки колдуна.
— Иду себе, никого не трогаю, — проигнорировал неуместный вопрос колдун. — От хорошего настроения песни пою. Шепотом. Вдруг рядом со мной как шмякнется какой-то инопланетный аппарат, весь жёлто-синий и сверху огоньки красно-голубые. Пыль от него так и поднялась клубнями! Обмер я, и сознание тут же отключилось. Всё, думаю подсознанием, домой сегодня я не попаду!
Колдун сделал жест рукой, который в другое время корреспондентка раценила бы, как «уркоганский».
— Вышли из аппарата два дюжих инопланетянина в форме и, помахивая эдак небрежно космическими жезлами, ведут такой инопланетный разговор. Не раскрывая ртов, заметьте. Одними мыслями! «Ну что, — спрашивает один, — будем забирать?» «Пусть домой ползёт, — возражает другой. — Он ещё немного шариками ворочает». «Щас перестанет» — телепатирует первый, и поднимает жезл, чувствую, чтобы воздействовать на меня космичской силой. Взмолился я тут на одном подсознании, тоже мысленно: «Отпустите, — кричу, не раскрывая рта, телепатически. — У меня жена дома, дети малые! Не могу я с вами, дети с женой брошенные останутся! Нехорошо эдак! Дети в чём перед вами провинились?»
Инопланетяне переглянулись, и медными такими голосами, грубыми, телепатируют: «Ладно, посмотрим по картотеке».
У них там, на НЛО всё в картотеках.
Выдвинули из аппарата ящик, огромный такой, фанерный. Полчаса копались, бумажки перебирали. Нашли, наконец, квитанцию какую-то, или справку, и один толкает локтем в бок другого: «Слушай, а по картотеке он у нас целитель!» С уважением так...
Приподняли они меня с земли, пыль с одежды отряхнули, и решительно так, медными голосами, грубыми такими, но с уважением, не раскрывая ртов, спрашивают: «Людей исцелять будешь?» «Буду, — кричу, — буду! Что прикажете, то и буду! Отпустите только!»
Очнулся под утро, недалеко от депо. Толком ничего не помню, голова болит, пить охота, во рту... слабость какая-то. На работу не пошёл. С тех пор и лечу!

 =2=

— Эври тайм во время еды вы нарушаете кислотно-щелочной баланс во рту! — грозил Антону пальцем гомосексуальный тип в белом халате. В руках у него визжал и бился хобот бормашины.
— Я не нарушал! Я никогда и ничего не нарушаю! Я даже улицу перехожу только в отведённых для этого милицией местах! Я самый законопослушный гражданин! — шарахнулся Антон от типа с голубым голосом и железной змеюкой в руках.
— Нарушаете! Эври тайм! — закапризничал голубой в белом. Его бормашина взвизгнула и забилась, как дешёвая истеричка перед припадком.
Тип в белом исчез, а Антон каким-то образом оказался в большом магазине.
Он шёл между сгрудившимися прилавками, а симпатичные продавщицы завлекали его, демонстрируя фотомодельные бюсты, играя глазками и нахваливая каждая свой товар.
— «Успей добежать!» Великолепное средство от запора! Мягкий гарантированный эффект мгновенного действия! Положил таблетку под язык — и никаких проблем, кроме проблемы вовремя оказаться в нужном месте! С облегченьицем вас!
— «Супер-плюс-трипер» — три плюс один! Тампон-прокладка с крылышками и дезодорирующим эффектом! Четверная гарантия! Носите бельё без стирки хоть три недели — никто ничего не заметит! «Супер-плюс-трипер» позаботится о вас!
— Лучшая в мире ароматизированная туалетная бумага в виде рулонов стодолларовых купюр! Надёжно и престижно! Тройной слой специальной бумаги со стойким, неустранимым запахом фиалок и с утолщением в месте прижатия! Тройная гарантия, что ваш палец не прорвёт бумагу в самый ответственный момент! Рисунок отпечатан на списанных матрицах «Госзнака». По сто долларов для пробы — бесплатно!
— Миллионы женщин всего мира объединены одним секретом: они подверглись сексуальному насилию! — радостно сообщала супермодель. — Для тех, кто не хочет, чтобы такое случилось — тампон «Нанас!» Ведь этот тампон с секретом, названный «Накажи насильника!», придумала женщина-полицейский, подвергшаяся насилию у себя на службе. Пользуясь тампоном «Нанас!», вы не только будете надёжно защищены в критические дни и в опасной ситуации, но — более того! — попытавшийся вас изнасиловать будет наказан болевым шоком, а его орган на всю жизнь окрасится в зелёный цвет и потеряет способность напрягаться! Наш тампон — ваша защита!
«Какая чушь! — покачал головой Антон. Специальная туалетная бумага ему без надобности — обходился обыкновенной. Запорами, слава Богу, не страдал, изнасилования не боялся.
Пройдя сквозь тесные ряды дезодорирующих прокладок, ароматных долларов в рулонах, опасных для насильников тампонов и прочих, нужных чудоэффективных принадлежностей, Антон уткнулся в галантерейный отдел. Впрочем, кроме зубной пасты, мыла и кремов, там торговали жвачками, сосачками, презервативами и ещё много чем всех мастей, запахов и размеров.
— Девушка, дайте что-нибудь для нормализации кислотно-щелочного баланса!
В отличие от предыдущих шустрых и завлекательных продавщиц, лениво жующая жвачку девица за этим прилавком едва одарила Антона сонным взором. Прервав на полдвижении акт жевания, выдула изо рта для рекламы большущий жвачный пузырь, цветом напоминающий презерватив времён советской власти. Пузырь в растопыренных губах звучно чмокнул. Удовлетворённо зажевав обрывки пузыря, девица бросила на прилавок яркую пачку с ненашими буквами.
— Врибли сперменс — устойчивый и неповторимый вкус! Её можно жевать бесконечно!
Девица подождала от покупателя восторженной реакции. Не дождавшись, добавила с некоторым удивлением:
— Врибли сперменс без сахара, но я от него балдею в три раза дольше обычного!
— Девушка, я понимаю... Может, вы и балдеете в три раза от сперменса во рту, — извинился Антон, — но мне бы чего-нибудь для нормализации кислотно-щелочного баланса!
Глаза девицы погасли, как лампы у выключенной радиоаппаратуры. Она потеряла интерес к покупателю.
— Без врибли сперменс я сама не своя, — добавила она сердито на всякий случай и презрительно скривила губы. Не глядя на покупателя, вытащила из-под прилавка пластиковую бутылку, бухнула ею перед Антоном. — Джонсонс пе аш пять и пять. Нормальный кислотно-щелочной баланс... Двадцать тысяч, — оттелеграфировала обиженно.
Антон повертел в руках бутылку и, не найдя на этикетках ни слова по-русски, заплатил двадцать тысяч. Дорого, но здоровье дороже!
Шагнув от прилавка, свинтил пробку с бутылки. Спасая свой кислотно-щелочной баланс, плеснул глоток содержимого в рот. Какая гадость! Погонял жидкость от одной щеки к другой — рот почему-то наполнился пеной. В химическую реакцию, наверное, вступила жидкость с его ненормальным балансом. Куда бы выплюнуть? Антон оглянулся вокруг, не нашёл даже урны для мусора. Поперхнувшись, проглотил пенную жидкость.
— Ну, ты крутой! Супер-токси-ман! — восхищённо заохала вынырнувшая из ниоткуда вертлявая старушонка с шустрыми крысиными глазками. — Шампунь пьёшь! А я в основном бензин нюхаю. Дёшево, а по мозгам бьёт — как кувалдой! Поллитру по случаю у шофёра слила — год употребляю. Шампунь здорово берёт? Ты как, без колёс употребляешь? Что же ты пену по губам развесил... Дай-ка вытру!
Старушенция достала из потёртой, одного с ней года рождения, дерматиновой сумки замызганную, пахнущую «полигоном для бытовых отходов» тряпицу, подскочила к Антону, и мазнула сим антикварным подобием носового платка Антону по губам. Антон шарахнулся от старухи. Едва подавив рвотный рефлекс, брезгливо отёрся рукавом.
— А ты ничего! — старуха оценивающим взглядом окинула Антона с ног до головы. — Крепенький! Хоть и шампунь сосёшь! Эх, вспомню-ка я молодость!
Старуха утробно заурчала, вцепилась Антону в бока когтями и вонючим слюнявым ртом засосала его губы. Антон почувствовал, как спазмы выдавили и погнали из желудка вверх тошнотный комок.
— Отстань, труп ходячий! — оттолкнул Антон старуху. — Тебя в какой лаборатории оживили?
— Обижаешь, парниша! — осклабилась старуха. — Это меня жизнь немного потёрла: токсикоманю понемногу, наркоманю, когда баксы есть. Биоэнергией приторговываю, когда на мели... А лет мне всего тридцать с хвостиком. Угости косячком, я тебе такое удовольствие справлю — пищать будешь!
Антон шарахнулся от старухи и... проснулся. У него над головой стоял огромный чёрный дог Мишель. Время было прогуливать собаку, и умный пёс пытался разбудить хозяина, вылизывая ему лицо. Под боком у Антона лежал кот Василий. Мурлыча от удовольствия, он насасывал краешек одеяла и ритмично, с наслаждением, впивался когтями в хозяйский бок.
Антон оттолкнул собачью морду, спихнул кота с постели.
— Ну и сон вы на меня нагнали!
Передёрнувшись, Антон вспомнил приснившийся кошмар. Утёр мокрое от пота и собачьих слюней лицо.
Дикторша из невыключенного со вчерашнего вечера телевизора с милой улыбкой сообщала, что зарплату учителям и врачам не выдают уже седьмой месяц.
— И чему же ты радуешься? — спросил Антон у дикторши.
Формирование госбюджета на текущий год вновь отложено по причине некоторых вопросов налогообложения, оставив вопрос Антона без ответа, бодро информировала дикторша. Но, тем не менее, заседание парламента прошло очень плодотворно: в течение вчерашнего дня депутаты активно обсуждали, в какое время транслировать очередные пятьсот серий «Тропиканки». К единому мнению не пришли, и перенесли обсуждение важного вопроса на сегодня. Завтра, возможно, будет обсуждение другого волнующего всех вопроса. Закуплена только первая часть из полутора тысяч серий. Где взять денег на вторую половину? Лидер фракции РДПЛ предложил секвестрировать науку и здравоохранение. Народу, сказал он, нужна дешёвая водка и дешёвые зрелища, чтобы не напрягаться. А на науку и собственное здоровье ему наплевать. В смысле — народу. Лидер фракции «Картошка», господин Карташов, предупредил депутатов об опасности принятия поспешных решений и предложил вынести вопрос на общенациональный референдум...
Новости кончились, пошла осточертевшая реклама.
Симпатичная скромная девушка, наивно хлопая пушистыми ресницами прелестных глазок, рдея щеками и млея от удовольствия, рассказывала о своих невыразимо приятных ощущениях и восхитительной сухости — рекламировала очередные лучшие в мире прокладки. Она невинно продемонстрировала достоинства прокладки, вытащив её откуда-то снизу. Помяв прокладку в кулачке, девушка показала свою ладошку телезрителям:
— Сухо! — с милым восхищением произнесла она, а затем удивилась. — И запах устраняет! — Закатив глаза от блаженства, заключила томным голосом. — Мне больше ничего не надо!
«Врёт! — не поверил симпатульке Антон, уловив на последнем кадре в глазах девушки «угрюмый огнь желаний». — Нет в рекламе счастья!»
— Чёрт, опять вчера уснул и телевизор не выключил! Сгорит когда нибудь, — пожаловался Антон Мишелю.
Началась утренняя передача «Учись, студент!»
Напомнив родителям, чтобы они не забыли положить в карманы и сумочки уходящих на учёбу чад по паре презервативов, опытного вида сексапильная ведущая с осиной талией и в обтягивающем белом халате, верхняя пуговица которого под напором сдерживаемого богатства грозила «сорваться с резьбы» и выстрелить в зрителей, непринуждённо преподнесла молодёжи информацию о СПИДе:
— В Африке инфицирован каждый третий человек. У нас пока каждый седьмой. Единственно гарантированный способ уберечься от заражения, — со знанием дела убеждала зрителей ведущая, — пользоваться презервативами. Они не обманут!
Ведущая медленно облизнула влажный кроваво-красный ротик острым кончиком язычка и, наклонив головку, призывно посмотрела на Антона. Рука Антона, независимо от его воли, полезла под подушку искать гарантированную защиту. Но ведущая опередила Антона и вытащила квадратик с колечком внутри из кармана халата. Надкусив край упаковки, с загадочной, многообещающей улыбкой, ловко, как фокусница, вытащила из пакетика содержимое, нежно держа в пальцах, показала зрителям.
В кадре появился пластмассовый мэн в натуральную величину. Переведя пластмассовый орган эрзац-мужчины в вертикальное положение, и выпячивая от усердия возбуждающе-пухлые губки, ведущая напряжённо-прямыми пальцами подчёркнуто-медленно и с явным удовольствием продемонстрировала на синтетическом партнёре, как профессионалы надевают защиту.
— Нет бы гавкнуть, чтобы я телевизор выключил, — укорил Антон Мишеля.
Собака понимающе глянула хозяину в глаза и заскулила, показывая мордой на дверь: выводи, мол, хозяин — невтерпёж мне!
Из телевизора тягуче отзвучал хриплый голос «Лесоповала» в чёрных зековских робах с номерами на нагрудных карманах.
Известный артист надоедливо предлагал выписывать книги почтой:
— А для детей младшего возраста богато иллюстрированная книга «Как бобёр суслика от тюрьмы отмазал»...
Диктор зачитывал программу передач на день:
— Беспредельщики, крупные авторитеты, знаменитости преступного мира. Нашумевшие преступления века — в двадцать тридцать. История преступного мира России — в двадцать один пятнадцать. Страна равных возможностей. Интервью с «воспитанником» кемеровских лагерей, ныне мэром города...
Миниодетая девочка непоставленным голосом пропела дворовую песенку. Объявили концерт по заявкам братвы. Наголо стриженый щегол душещипательно спел воровской блюз «Постой паровоз, не стучите колёса...». Я к маменьке еду, делился он тоской с кондуктором, но зачем-то просил его нажать на тормоза.
Небритый кент в фуфайке и блатняцкой фураге запел-заумолял, чтобы «братва не стреляла друг в друга»...
Антон нашёл под подушкой дистанционку, выключил телевизор.
— Как ты достал меня своим выгуливанием! — ворчал он на пса, натягивая штаны. — Утром тебя выводи, вечером выводи, в дождь выводи, в бурю выводи. Давно бы на унитаз научился нужду справлять. В кресле ведь умеешь сидеть по-человечески!
Мишель преданно смотрел на хозяина, переминая от нетерпения лапами, и, слушая речь человека, наклонял голову то в одну, то в другую сторону. Он и в правду за компанию любил сидеть в кресле как человек. Только передние лапы при этом у него не лежали на коленях, как у хозяина, а стояли на полу.
— Дай-ка! — Антон выдернул из-под вновь забравшегося на кровать кота помятую рубашку. Кот кубарем слетел с кровати. Крутанув хвостом и изогнувшись, успел таки приземлиться на лапы. Хмуро посмотрел на хозяина: чего, мол, творишь?
— Ты тоже не подарок! — осадил недовольного кота Антон. — Я в твоём ящике замучился песок менять, вонючка лохматая. Почему на улицу не ходишь? Лапы боишься испачкать? Аристократ фигов.
Кот Василий роскошен: тёмно-синие глаза навыкат и чёрная кожаная пипка носа вдавлены в пушистую морду, тело спрятано в огромную чёрную копну шерсти. В жилах Василия течёт не дворовая кровь — он полуперс.
Обиженный кот выслушал брюзжание хозяина, презрительно дёрнул хвостом и, виляя задом в широченных шароварах, гордо удалился на кухню.
Антон жил в однокомнатной квартире с котом и собакой. Хлопот с животными, конечно, много, но четвероногие стали жизненной необходимостью. Как зонт в дождь, как шуба в зиму.
Если от сифилиса, СПИДа и прочей заразы можно уберечься, соблюдая определённые гигиенические меры предосторожности, то от биоэнерговампиризма гигиена не спасала. От энерговампиров помогали защититься «индикаторы» и «сторожа» — кошки и собаки.
С тех пор, как народ узнал, что мурки и васьки хорошо распознают энерговампиров, даже бездомные, обитавшие на помойках коты и кошки, обрели хозяев и жилища. Редко у кого теперь не жили кошки. Когда в дом приходил незнакомый человек — слесарь, инспектор или знакомый знакомого — ему навстречу выпускали кошку. Если кошка подходила к незнакомцу, его впускали в дом. Каждый пришедший считал своим долгом погладить хозяйскую кошку, показывая, что он не энерговампир. Если кошка не шла к гостю, а тем более — шарахалась от него, незнакомца просили уйти. Кошки боялись энерговампиров.
Не потому ли в стародавние времена, встречая сватов, к жениху подпускали кошку? Тогда говорили, что кошка идёт к хорошему человеку, к плохому не идёт. Возможно, потому, что «плохой» поглощал чужую энергию. Сам того не зная.
Собаки тоже чувствовали энерговампиров. Но вели себя активнее, как и положено собакам. Сами отбирали у них энергию. Энерговампиры боялись собак, как огня. С людьми же собаки делились энергией, облизывая их. Именно поэтому собаки любили лизать детей в лицо.
Антон оделся, взял поводок. Мишель завилял хвостом, радостно затопотал на месте, заулыбался, благодарно лизнул хозяина в лицо.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Антон. — А на унитаз в ближайшее время чтобы научился ходить.
Собака замерла, склонив голову на бок, внимательно посмотрела хозяину в глаза, пытаясь понять непонятный ей приказ.
— Да нет, не получится, — Антон хлопнул ладонью по широкому лбу Мишеля, отчего тот смешно зажмурился и втянул голову в плечи. — Крантик у тебя не в ту сторону направлен.
Антон похлопал пса по мощному плечу.
— Ладно, уж. По случаю выходного прогуляю тебя вдоль канала.
Мишель рванул к двери.

***
Отец рассказывал Антону, что в былые времена самая крупная всенародная попойка случалась на Первомай. Был такой праздник.
По случаю праздника объявлялось торжественное шествие — демонстрация — по главным улицам. На демонстрацию народ собирали по спискам и под роспись. Люди хоть и возмущались принудиловке, но на демонстрацию ходить любили. Когда ещё такой огромной «свадьбой» похороводишься да покуражишься? В исходное для начала шествия место приходили «затаренные», и периодически отлучались из рядов в ближайшие от маршрута дворы. Доставали из сумок и портфелей выпивку и закусь, быстренько, чтобы не отстать от колонны, «вздрагивали» с друзьями и знакомыми, поздравляли друг друга с праздником и шли дальше, от души веселясь, выплясывая и распевая песни под гармони и гитары, размахивая красными флагами и заготовленными профсоюзом транспорантами.
Во дворах за столиками, где в будни по вечерам мужики забивали доминошного «козла», в праздники объявлялись хозяева — предприимчивые старики и молодёжь, требовавшие за использование столиков «ренту». Им наливали, не жалко. К концу демонстрации «рента» доводила «арендодателей» до полубесчувственности.
А после демонстрации дома всех ждали накрытые столы, уставленные домашними соленьями-вареньями и многочисленными бутылками.
Позже демократы потихоньку затёрли кумачовый Первомай, дав празднику ситцевое название «День весны и труда», и он стал не праздничнее обычных выходных дней. Демонстрацию отменили. И по-крупному, компаниями, в эти дни стало пить неинтересно. Зато официально повысили в цене антикварную Пасху! И бывший благопристойный христианский праздник превратился в большую современную попойку на кладбищах с разгульным продолжением опять же дома.
Бывшие партбоссы, кричавшие раньше с трибун лозунги в честь Первомая, ратовавшие за солидарность с трудящимися в борьбе за свои права, славившие уничтожителей «опиума для народа» во имя строительства светлого для них будущего, бывшие атеисты до мозга костей, вдруг превратились в ненасытных потребителей того «опиума» — в истых христиан, и у подножья трибун, за спинами дюжих охранников снизойдя к народу, стали благословлять «свой народ»: «Христос воскресе!»
Затем к власти пришли то ли либералы, то ли патриоты, то ли либерал-демократы, а может социал-патриоты с военными националистами, у которых лидер имел какую-то птичью фамилию типа Гусева или Лебедева, а может — Гусинского—Лебединского... Это отец хорошо в политике разбирался, царство ему небесное... А Антону до этих гусей-лебедей... Одним словом, чтобы примирить народ — белых с красными, коричневых с зелёными и голубыми, верующих с неверующими и с правоверными — несколько праздников отменили, а точнее, перенесли в одну кучу, и устроили что-то вроде западных рождественских каникул — всенародный праздник под названием «День Благодарения и Согласия», тянувшийся целую неделю. На Западе Рождество — зимой, когда у народа «зимние каникулы», а у нас, как всегда, природа подкачала — праздничная неделя попала на весенние работы...
Кого благодарить и с кем соглашаться, народ особо не задумывался. Надо полагать, требовалось благодарить правительство за неделю неработы и соглашаться в благодарность за это с его политикой. Народ не думал, народ целую неделю беспробудно пил. В том числе и в деревне, где не вовремя подоспевала посевная.
Молодёжь День Благодарения и Согласия называла Днём оплодотворения без согласия, и девушкам в эти дни по вечерам, да и днём, в безлюдных уголках рекомендовалось не появляться: количество изнасилований за эти дни праздника превышало их число за весь оставшийся будний год.

***
Дни стояли погожие. Зная непостоянство весенней погожести, народ начал отмечать праздники до срока. Да и какая разница, неделей раньше, днём позже...
Ласковое солнышко манило на природу. Выпить, слава правительству, есть всегда, везде и в избытке. Благо, с бесславной кончиной борьбы за трезвость много лет назад пришла весёлая эра официального самогоноварения. В газетах рекламировались «домашние спиртовые заводики» — попросту самогонные аппараты. Водки в витринах магазинов и ларьков стояло больше, чем американской пепси, русского лимонада, кавказской минералки, соусов разных онклов и шампуней всех народов, слитых вместе. Бери в праздники, бери в будни, бери днём, бери ночью — всегда открыто, хватит на всех!
... Две женщины, отойдя чуть в сторону от довольно оживлённой тропинки, по которой, минуя мусорку, народ спешил в сторону базара и обратно, пристроились у стены пятиэтажки. Лица у женщин опухшие, помятые, носы зрелопомидорные. Возраст, как ни вглядывайся, мог равняться и возрасту Христа-спасителя, и возрасту Петра-крестителя. В общем, в диапазоне «за тридцать и под шестьдесят».
Одна из них присела у стены дома и, беседуя со спутницей о том, о сём (возможно, о сложностях межфракционной борьбы в Госдуме), стала источником бурного ручейка, устремившегося в сторону народной тропы. Снующий по тропе народ низводил очи долу и делал вид, что ничего предосудительного не замечает. Общество «толерантнело» к актам попрания его морали. Разного рода политическими актами и экономическими «экскрементами» общество доведено до бесчувствия.
Трое юнцов, держа в руках бутылки с дешёвой «бормотухой» и оживлённо матерясь, спешили в сторону канала, где обычно собирались те, кому не давали спокойно выпить дома, мешали «принять» на работе, кому «садились на хвост» во дворе, и просто кто хотел «расслабиться» на свежем воздухе. Философски взирая на гладь лазурных волн и беседуя про жизнь, они вспоминали о радостях минувших выпивок и спокойно распивали бутылочку-другую под успокаивающий шорох пенистой волны, неустанно накатывающей на берег, усыпанный осколками кирпича и битого стекла, утыканный обрезками ржавых труб, украшенный рваными автомобильными покрышками и искорёженной арматурой. Да и пена на волнах — от автошампуней и стираемых по берегам паласов и ковров, а лазурь и прочие цвета радуги — от смываемых в воду масел и бензина.
Мимо ходили насторожённые типы, внимательно разглядывали «отдыхающих», вполголоса предлагали «креплёные» сигаретки и «лекарство от хандры» — наркотики. Наверняка были здесь и энерговампиры. Они искали жертвы потихоньку: пристраивались, например, к бесчувственно пьяному или просто к спящим поодиночке. Другие, определив намётанным глазом, что человеку срочно требуется выпить или уколоться, предлагали на ухо поделиться энергией за бутылочку разведённой самогонки или за «косячок». Такие «доноры» как правило, выглядели болезненно — не успевали восстановиться после предыдущей «откачки» энергии.
Легко находили здесь и подружек, которые за выпивку или по-дешёвке помогали желающим утолить плотские вожделения. И награждали похотливых бесплатными приложениями: СПИДом, сифилисом, гонореей и десятками других нововыявленных наукой болезней-мутантов, культивированных «на любви».
Гомики тоже искали себе «спутников жизни».
Ближе к вечеру на берегу яблоку негде было упасть... Точнее, плюнуть было некуда, чтобы не угодить в одиночнопьющих и употребляющих парами, поддающих группами и квасивших большими компаниями. Народу собиралось всех возрастов и полов.
Когда-то домоуправление отводило это место для выгула собак. А теперь, опасливо проводя на поводках питомцев между горами мусора, обходя торчащую арматуру и битые стёкла, «собачники» смиренно выслушивали от выпивох, что «этих собак вешать надо... вместе с хозяевами. Развелось — посидеть не дают!» Больше всех кричали энерговампиры. Стоило приблизиться к такому собаке, как поднимался истошный вопль:
— Уберите собаку! Она людей покусает! Стрелять этих собак надо!
В худшем случае собачник буркнет, что «самих вас надо...»
Заповедник для алкоголиков, наркоманов и прочей нечисти.
Совсем молодая женщина, пошатываясь, тащит за руку пацана лет пяти:
— Пошли на... Здесь ловить нечего.
Позади неё трое парней на берегу тискают хихикающую и вяло отпихивающуюся от них пьяную девицу.
Сегодня группы «отдыхающих» расположились по берегу свободно, на расстоянии друг от друга — бутылкой добросить можно.
Антон отвёл Мишеля подальше от основной массы народа и спустил с поводка. Собака убежала вперёд и сновала по берегу, подбегая то к одной кучке выпивающих, то к другой. Некоторые отмахивались от Мишеля, другие пытались погладить или угостить солёным огурчиком, иные кричали и матерились. Но — Мишель большой, сильно на него не выступали.
Внимание Антона привлекла маленькая группа людей, расположившаяся в непонятной композиции — детали издали разобрать было трудно. Когда, следуя за собакой, Антон приблизился к ним, то увидел… Между голых, торчвавших к небу коленок ритмично вздымался голый же зад. Двое молодых совокуплялись. Третий лежал рядом, курил, время от времени безразлично поглядывал на занимавшихся сексом. Впрочем, слово «секс» здесь не подходило. Точнее было бы сказать — молодёжь справляла нужду. Естественную потребность, приспичившую в людном месте. Секс всё-таки подразумевает какое-никакое уединение.
Мишель, интересуясь происходящим, забежал с тыла и сунул нос... «туда». В точку, так сказать, контакта. Носы у собак, как известно, влажные — и оттого холодные...
Выражение лица у парня, внезапно ощутившего нечто холодное там, где холодного быть не должно ни при каких обстоятельствах, а затем увидевшего сзади себя огромного пса, интересующегося местами весьма ранимыми и в данный момент абсолютно незащищёнными, стало очень удивлённым. Резонно опасаясь за сохранность хозяйства, парень запаниковал.
— Уберите собаку! — истошно завопил он и вильнул голым задом.
Его партнёрша, находясь «под прикрытием» на собаку не реагировала. Как и на парня, лежавшего на ней. Приятель, спокойно затягиваясь сигаретой, с любопытством наблюдал за происходящим.
Мишель, слегка оторопев от крика, что было видно по выражению его морды, постоял в раздумьи, и попытался ещё раз сунуть нос туда, куда его почему-то не пускали. Парень невероятно взбрыкнул между колен партнёрши и пёс, удивившись странным телодвижениям человека, оглядываясь то ли с сожалением, то ли с укоризной, последовал за хозяином.
Берег был пьян.
Возвратившись домой, у двери подъезда Антон увидел лежавшего на асфальте бесчувственного молодого мужчину. Радом дети играли в мяч. Штаны мужчины и асфальт под ним намокли. Антон повернул лежавшего лицом кверху. Сосед с четвёртого этажа. Безвольные веки с трудом разлепились. Сначала один, потом другой мутный глаз попытались сфокусироваться на окружающем. Непослушным языком пьяный послал Антона недалеко, но с выражением.
Современная недвижимость.
Из окон раздавались застольные песни. Округа пила. Нет, весь город пил. Или вся страна? Вместе с президентом...
Водки! Дешёвой и много! Пьяный мужик — добрый мужик. К чужим. Он всё зло выльет на безответных домочадцев. На жену, на детей.
Поэтому, во благо общественного спокойствия, пусть народ употребляет больше. Злоупотребляет. Зло употребляет.

 =3=

Антон очнулся.
С трудом открыл глаза, попытался встать. Комната поплыла, и он снова уронил голову на подушку. К горлу подкатила тошнота.
Чушь какая снилась. Сон во сне. Собаки какие-то с кошками. К чему бы это? Да у меня сроду собак не было! Прокладки какие-то... В моторе, знаю, есть прокладки и сальники... Реклама туалетной бумаги... Кого приспичит, тот и без рекламы... Дебилизм! Не дай Бог до такой жизни дожить, когда по телевизору — история бандитизма в России вместо истории страны, и по заявкам зеков исполняет песни воровской ансамбль. И книжки для детей про то, как колобок лису от тюрьмы отмазал...
Противное состояние. Изо рта вонь — дышать тошно. Голова болит с бодуна. Перебрал вчера. Вчера? Неделю уже перебираешь. На работу бы надо. Да пошла она, эта работа! Всё равно платят в три раза меньше прожиточного минимума. С задержкой зарплаты на четыре месяца. Уволили уже, наверное. А без работы... К ней тоже привыкаешь. Как к водке.
Антон дистанционкой включил телевизор. Неприятного вида колхозница ругала сидящую перед ней курицу. Сказка, что-ли? Не похоже. Судя по тому, что колхозница была пьяна, а самыми удобоваримыми из её слов были «сука» и «проститутка», показывали не детскую сказку.
«Реализм—-натурализм», — тоскливо подумал Антон. Даже в телике матерную тошниловку показывают.
Он перещёлкнул телевизор на другой канал.
Диктор, читая текст, запнулся на труднопроизносимом слове. Выматерился. Извинился, сославшись на усталость.
Голозадые педики загнусавили песню о тяжестях гоможизни.
Их сменила эстрадная звёздочка в мини-бикини типа «хотела выше, но некуда» с мясомолочными грудями навыкат. Распевая песенку о палочке-выручалочке, похабно мотала рукой между растопыренными коленками.
Какая гадость!
Антон выключил телевизор.
Поднялся с комковатой неудобной подушки, выпростал ноги из одеяла, нащупал драные, вонючие тапки, побрёл в ванную.
Горячей воды, конечно, нету.
Безнадёжно крутанул вентиль с красной кнопкой. Кран недовольно хрюкнул, плюнул ржавыми брызгами и закашлял издевательским смехом.
Из зеркала насторожённо смотрела небритая опухшая рожа. Сколько ты уже в запое?
На работу съездить, что-ли? Может, ещё не выгнали...
Антон смочил концы пальцев холодной водой, протёр глаза, пошёл одеваться.

***
Кнопка лифта с незапамятных времён выворочена с корнем. Привычно вздохнув по этому поводу, Антон побрёл на этаж ниже.
Стена лестничной площадки украшена новой клинописью: «Прияткина я тебя изнасилую». Без запятой. Пониже ровными круглыми буквами красного цвета, губной помадой, наверное, игриво-возбуждающе: «Ну попробуй!» Ещё ниже угрюмо-безнадёжно: «И твою подружку тоже».
Раньше писали: «Ваня + Таня = Любовь». А сейчас: «... равняется секс». Изливают на стены не то, чем душа и сердце страдают, а то, чем маются нижние части тел.
«Сначала было слово», написано в Библии. Да, сначала слово. Потом дела. Дела не преминут быть. А до Прияткиной и её подруги страдатель непременно доберётся. Не их, так других встретит в безлюдном уголке. Непременно подхватит СПИД и пойдёт сеять его по телам глупых и невинных девчонок.
От дверей лифта с хохотом и дикими воплями рванули подростки. С неудовольствием подумав о необузданности современной молодёжи, Антон ткнул пальцем в кнопку вызова лифта и взвыл от боли. Подожжённая пластиковая кнопка прилипла к пальцу. Антон замахал рукой, ожесточённо задул на палец, попробовал отодрать от кожи расплавленный пластик. Сволочи!
Дверь лифта открылась.
Посреди кабины стоял парень. Не сказать, чтобы крутой, но в кожаной куртке и с наглой физиономией. Курит. Сплюнул вниз, на стену. Подвинуться не намеревается.
Антон боком внедрился между парнем и оплёванной стеной, стараясь не прикоснуться ни к тому, ни к другому. С обеих сторон противно.
Поехали.
Погромыхав немного, лифт дёрнулся, подвешенный на удавке троса.
Приехали.
Антон вышел вслед за кожаным.
В тёмном углу подъезда, отвернувшись лицом к стене, фигура с бутылкой в руке. Журчание. Запах в подъезде, как в общественных сортирах времён застоя.
Перешагнув через ручеёк, бегущий из угла, Антон вышел на улицу. Холодная изморось прикоснулась к щекам, словно брюхом противной лягушки.
Две пёстрой боевой раскраски девочки-дамочки под зонтом у коммерческого ларька.
— Пару резинок дайте!
— ...?
— Ну, давайте пару жевательных и пару «интимити».
Одну жвачку суёт за щеку, другой угощает подругу. Остальное заботливо укладывает в сумочку.
— Я в массажистки пойду. Не работа — сплошное удовольствие. И денег — пачками.
— Это ж учится надо!
— Дура, на спине лежать не умеешь, что-ли? — презрительно цедит сквозь лопнувший пузырь жвачки «массажистка».
Окошко ларька оклеено этикетками с изображениями красавиц, богатых грудями и задами. Здесь же, на тетрадном листке, объявление-просьба: «Напился — веди себя культурно!»
За углом раздались взрывы, крики, топот убегающих ног. Антон вздрогнул, но продолжил идти в нужную сторону. Ничего страшного, детишки пиротехникой балуются. Такие «боеприпасы» сейчас в каждом киоске продаются.
Дождался на остановке нужного автобуса, вошёл в заднюю дверь, сел на заднее сиденье.
— Моя подруга учится на эту... Которая за детьми приглядывает.
— На воспиталку?
— Сама ты... У богатых дома их спиногрызам за бабки сопли вытирать. Так они в училище прямо на уроках бьются!
— Дерутся, что-ли?
— Ну, ты... Училка из класса выйдет, а они достают шприц — и в вену. И балдеют весь урок. Училка смотрит — ученики никакие. Понюхает — водярой не пахнет. Понять ничего не может. На гувернантку учится, вспомнила. Представляешь, оставят такую за мальцом приглядывать, а тот её не слушает. Вкатит она ему дозу — и будут вдвоём на пару торчать...
Пассажиры в автобусе располагаются так, чтобы меньше контактировать с окружающими. Если позволяет пространство, отходят подальше друг от друга. На сиденья садятся лишь в том случае, если сзади никого нет. Опасались туберкулёза, СПИДа, энерговампиризма. В городе болен каждый пятый.
Проплыл рекламный щит кинотеатра. «Новый фильм каннского кинофестиваля... Секс, собака и любовь...»
Секс с собакой? Или собака при любви? Точно — фильм канского фестиваля. От слова «канис», собачий.
Проехали мимо поликлиники. Парикмахерская. Антон провёл рукой по щеке, заросшей многодневной щетиной. Надо побриться.
Спрыгнул на остановке, зашёл в парикмахерскую. Работает только один мастер, но очереди нет.
— Побреете?
— Конечно! Подожди немного, — мастер указал на стул у стены.
— Бреете безопасными? — поинтересовался Антон.
— Хорошие мастера бреют старыми добрыми опасными бритвами, — с гордостью произнёс парикмахер, взял со стола опасную бритву, раскрыл её. Подправил лезвие, шаркнув несколько раз по кожаному ремню, висящему сбоку от столика. Стал брить клиенту в кресле шею и виски. Порезав на шее прыщик, присыпал тальком.
«Клиент какой-то тощий и прикашливает. Может чахоткой или СПИДом болеет?»— подумал Антон.
— А в хлорке бритву стерилизуете?
— Кто же хорошую бритву в хлорку суёт? Хлорка лезвие ест! Я её спиртом протираю. Сейчас таких бритв уже не делают. Хороший инструмент беречь надо.
Инструмент ты бережёшь, подумал Антон, а нас от СПИДа — нет! Экий ты упитанный, да жизнерадостный. Энергия из тебя так и прёт. За счёт клиентов заряжаешься? За спиной ведь у людей стоишь!
Пошарив для приличия в карманах и с сожалением сообщив парикмахеру, что забыл деньги дома, Антон поднялся уходить.
— Сиди, побрею! А деньги как-нибудь занесёшь. Надеюсь, не перевелись ещё честные люди? — предложил парикмахер, с плохо скрываемой жадностью глядя на уходившего клиента. — Мне ведь всё равно делать нечего, народу нет.
Лучше для народа, что его у тебя нет! Пятясь задом, Антон вышел из кабинета.
Обожжённый палец саднил, и Антон решил на всякий случай зайти в поликлинику. Поднялся на второй этаж, где раньше располагался кабинет хирурга.
Сто лет к врачам не ходил.
На дверях везде новые таблички: «Экстрасенс», «Биоэнерголечение», «Снятие сглаза и порчи», «Лечение по фото и телефону», «Предсказание болезней на пять лет вперёд», «Очищение помещений от плохой энергии без выезда на место, через клиента». На большинстве табличек приписка: «Лечу все болезни», «100% гарантия». Или: «Лечу болезни, не подвластные медицине».
В кабинете биоэнерготерапевта, работавшего по совместительству белым колдуном, групповой сеанс:
— Даю установку. У вас закачаются головы и затрясутся руки. Это нормально. Даю установку на добро. Вы всем будете довольны. Сейчас вы почувствуете, что ваши хвори проходят, у вас ничего не болит, вы ничего не чувствуете, приятная слабость разливается по вашим телам. Вы устали. Но это приятная усталость...
Толстая пациентка неосторожно прищемила руку откидным сиденьем кресла. Счастливо глядя на окровавленный палец, пробормотала удивлённо:
— И вправду не болит! Чего же я здесь сижу?
Встала и, не обращая внимание на струящуюся из пальца кровь, пошла к выходу, покачиваясь от приятной слабости и усталости, излучая на окружающих установку на добро.
Из лифта с грохотом выкатились носилки с тяжелобольным.
— Скорее, у него сердечный приступ!
Больного спешно закатили в соседний с лифтом кабинет уринотерапевта. В кабинете переполох, слышны команды:
— Дайте ему выпить стакан мочи!
— Не пьёт!
— Клизму с мочёй!
— Не помогает!
— Внутривенно двадцать кубиков мочи!
— Мы теряем его! У больного остановка сердца!
— Мочу внутрисердечно!
«Теперь вам осталось только стать вокруг больного кругом и помочиться на него сообща...» — подумал Антон и схватился за голову. Что здесь творится?!
На двери, где раньше висела табличка «Главный врач», написано: «Главный колдун».
Антон побежал по лестнице вниз, выскочил из здания и, оглянувшись, увидел вместо привычно-треснутой вывески «Поликлиника» роскошную бронзовую доску метр на метр, с которой монументальные золотые буквы гордо выпячивали: «Дом народного колдовства, белой и чёрной магии».
Антон схватил за руку врача скорой помощи, только что привезшего больного в поликли... Тьфу, чёрт! — в колдовской дом.
— А где поликлиника?
— Закрыли по ненадобности.
— Как, по ненадобности!
— Ну... В поликлинике хирург лечит хирургические болезни, терапевт внутренние, дерматолог — кожные. Поди, разберись, к кому больного везти. А в «доме» любой специалист лечит любую болезнь, хоть внутреннюю, хоть наружную, хоть неизвестную.
Антона прошиб пот...

 =4=

— Нет, нет, нет... Ну нет же! Ну сколько можно! О, Боже, когда всё это кончится!
Антон просыпался тяжело, мучительно.
«Что с тобой случилось?» — пытал он свою голову.
Опять эти дурацкие сны! И опять он толком не знает, спит он или уже проснулся. Иной раз кажется — проснулся. А нет, это сон во сне. Это он во сне от первого сна проснулся. Но вот, наконец, проснулся от кошмара. Нет! Это он во сне проснулся ото сна, от которого он, якобы, проснулся в другом сне!
И как потом от недосыпу мучительно болит голова!
А сны, какие дурацкие! Вроде бы всё натурально, а какой дебилизм!
Антон огляделся.
Ну а сейчас он спит или проснулся?
Квартира его, однокомнатная, двенадцать метров. Чтобы пройти от двери к телевизору, надо диван складывать. Или прыгать через кресло. Ха, да у него во всех снах квартиры его. И хоть бы одна толковая. Трёхкомнатная. Или, хотя бы, двухкомнатная. Нет, даже во сне запрограммирован на обитание в микролитражке. Метражке, то есть.
Антон приподнялся с подушки, потёр виски.
Ни черта не выспался! Голова болит. Усталость — как землю копал!
Выковырял последнюю таблетку анальгина из искорёженной упаковки, пошёл на кухню запивать.
К чёрту такую жизнь! Замотался по работам! Вчера на дежурстве так и не дали поспать. То молодые с танцулек шли — на драку напоролись, гипсовал балбесов. То какая-то дурища не успела руку из-под пресса вытащить. Штатные ограждения убрали — неудобно им, видите ли, руками туда лазить... Так ограждения умные люди для того и делали, чтобы глупые туда руками не лазили! Целый час остатки пальцев в божеский вид приводил. А под утро чей-то пьяный папа очухался, сквозь стеклянную дверь на кухню вломился, предплечья стёклами расхватил — смотреть страшно...
Антон запил таблетку, покрутил ручку громкоговорителя. Тихо. Опять порыв на линии? Нет, из радиокоробки слышались невнятные вздохи, тихое сопение, причмокивание.
Антон вернулся в комнату, включил телевизор. И телевизор молчал. Антон прибавил звук, послышалось знакомое сопение. Это становилось интересным. На экране, наконец, высветился интеллигентный породистый мужчина в массивных очках. Сосредоточенно сопя и вздыхая, он молча разводил перед собой руками, словно протирал стёкла, делал вид, будто что-то убирает пальцами из воздуха перед собой и бросает на пол, потешно встряхивал руками... На клоуна мужчина не похож. Лекция для глухонемых, что ли?
— Уважаемые радиослушатели! — ужасным голосом заорал радиоприёмник на кухне.
Антон подпрыгнул от неожиданности. Регулятор звука он, оказывается, повернул на всю мощность.
— Вот и закончился оздоровительный сеанс народного целителя Бориса Юрьевича Чумака. Заряженные им кремы и лосьоны вы можете использовать в течение недели, — громогласно хрипел динамик женским голосом.
Антон перепрыгнул через кресло и помчался на кухню выключать радио.
— Ну вот, уважаемые телезрители, — мощным баритоном гаркнул телевизор, — на этом оздоровительный сеанс закончен.
Антон кинулся с кухни в зал, убавил звук телевизора.
— Заряженные мною крэмы... — Антону сразу не понравилось, как мужчина произнёс слово: «крэмы», — ... и мази вы можете использовать в течение недели. Затем они потребуют подзарядки. Кто не успел зарядить крэмы, мази и лосьоны сегодня — не расстраивайтесь. Сеансы продолжатся в течение двух недель в это же время ежедневно.
Сияя воодушевлением и осознавая свою причастность к делу оздоровления населения всей страны, дикторша сообщила телезрителям, что оздоровительные сеансы будет проводить известный народный целитель Чумак.
Антон задумался. Нет, серьёзно, проснулся он или всё ещё спит? Какие такие молча—заряженные «крэмы»? Антон вяло ущипнул себя за кисть. Вроде больно. Огляделся. Всё реально до подробностей. Во сне мелочи ускользают, всё нечёткое, не как в жизни.
Дикторша тем временем сообщила, что народный целитель Чумак — бывший журналист, почувствовал дар целительства совершенно неожиданно...
Нет, точно, мир подвинулся. Вчера в местной газете напечатали, что здешний колдун-целитель-экстрасенс заключил с химзаводом договор о том, что вместе со своими учениками снизит количество вредных выбросов из труб химзавода.
Бред!
Антон представил, как экстрасенсы в чёрных халатах стайкой воронов сидят на пашне недалеко от химзавода и молча взирают на чадящие заводские трубы. И чёрный дым, извергаемый трубами, на глазах всего города светлеет, светлеет, светлеет...

 =5=

Несколько дней голос телевизора терялся в шуме и треске помех, а потом пропал окончательно. Исчезло и изображение. К счастью, частное предпринимательство в последнее время поощрялось государством, и фирмы росли как грибы. Что интересно — и пропадали с такой же скоростью.
А чёрт дёрнул Антона обратиться в «ТВ-сервис», который объявлением в газете обещал ремонтировать телевизоры «с высоким качеством и в сжатые сроки».
В глубине седьмого микрорайона Антон разыскал словно побитую камнями вывеску — лицо фирмы. Мелькнула нехорошая мысль: уж не клиенты ли чувства изливали?
Миновав коридор, Антон вошёл в комнату, наполненную распотрошёнными — как в морге, подумал Антон, уловив похожесть на судмедэкспертизу — и ждущими своей участи на множестве стеллажей телевизорами.
За столом между телеящиками с выпущенными наружу внутренностями, в прохладном сумраке скучала молодая женщина. Книгу не читала, не вязала.
Вялым движением руки нажала кнопку, и автоматический запор на железной двери за спиной Антона лязгнул, отрезав путь к отступлению.
— Мастера нет... Не знаю... Не докладывает... Оставьте... Позвоните... — меланхолично изрекла женщина в ответ на вопросы Антона.
Раздумывая над каждым слогом, записала в амбарную книгу фамилию клиента, марку телевизора, медленно подняла на клиента очень-очень спокойные глаза. Спокойнее воды в старой заброшенной бочке за глухой стенкой дачи.
Антон стоял не двигаясь, обоснованно предполагая, что узаконивание отношения фирмы с клиентом ещё не закончились.
Нажав на кнопку, лязганьем затвора женщина намекнула, что клиент свободен. Как народ Африки от ига проклятого империализма.
Очертив пальцами в воздухе квадратик, Антон в свою очередь намекнул, что хочет квитанцию.
Чуть шевельнув безвольно лежащей на столе кистью, женщина дала понять, что это лишнее и у них такого не принято.
— Не затеряется? — Антон любовно погладил своего телемалыша по стеклянному личику.
Лёгкая тень удивления с каплей обиды и оттенком гнева показала, что Антон незаслуженно оскорбил достойную приёмщицу поломанных телевизоров, а в её лице и уважаемую фирму.
Прошёл день.
Антон решил позвонить в фирму, узнать диагноз, поставленный телевизору, план лечения и сроки госпитализации, то есть, исполнения.
— У вас полетела микросхема. У нас такой не... — утих в шуме и треске телеграфного шума голос вчерашней знакомой Антона.
«У моего телевизора с голосом начиналось так же, — подумал Антон. — Похоже, у неё тоже скоро полетит микросхема. Бедная женщина! Для неё микросхему точно не...» — утихли мысли в голове Антона.
— Что же делать?
— Ищите микросхему, тогда сделае... — посоветовала затухающим голосом женщина.
— Я сам должен бегать по магазинам в поисках запчастей для вашей фирмы?
На фоне помех в трубке слышалось ровное дыхание глубоко спящего человека.
— Какая хоть схема нужна?
— Я не знаю...
Длинная пауза.
— Дайте мастера!
— Его нет.
— Когда будет?
— Он не доклады...
Длинная пауза, мерное дыхание глубоко спящего человека.
— Так вы будете ремонтировать телевизор или нет?
 — Ищите микросхему — отремонтиру...
Спокойное глубокое дыхание.
— Как называется та микросхема?
— Не зна…
— Я заберу свой телевизор.
— Как вы его заберёте, если он разобран? — с живым интересом удивилась приёмщица.
Глубокая пауза, спокойное дыхание мирно спящего человека...
На третий день беседовали о том же, с вариациями.
Спокойное, умиротворённое дыхание из трубки.
На четвёртый день Антон пошёл в «ТВ-сервис» самолично. Проходя мимо вывески, едва сдержался, чтобы не швырнуть в неё камнем.
Слава Богу, мастер здесь.
— Какие проблемы с моим телевизором?
— Я вам уже говорила, — эталонно-спокойным голосом напомнила Антону приёмщица о микросхеме.
— Не скандаль, всё равно не объяснишь, — оторвавшись от внутренностей вскрытого до клинической смерти телевизора, ещё более спокойно изрёк мастер, бросив взгляд, полный затаённого огня, сначала на женщину, затем на клиента.
Интересно, «не обьяснишь» — упрёк сотруднице, что не сможет, или мнение о клиенте, что не поймёт? Если второе — обидно, если первое — по-человечески жалко.
— У меня нет восемнадцати с половиной тысяч, чтобы купить микросхему, — с трудно сдерживаемым спокойствием объяснил мастер.
Вот так фирма! Нет денег на покупку одной-единственной детальки!
— Давайте двадцать тысяч — куплю, сделаю, — продолжил мастер. — И ещё... пятнадцать за работу.
— Да вы такой работой всех клиентов распугаете!
— Всех не распугаешь.
Спокойные взгляды, мирное сопение глубоко спящих людей.
День ...надцатый.
— Я сделал ваш телевизор. Но... что-то с ним опять приключилось. Похоже, снова микросхема полетела.
— Вы хотите сказать, что я должен вам ещё двадцать тысяч?
Длинная пауза, заполненная размышлениями.
— Да нет... Позванивайте.
День ...цатый.
— Я сделал ваш телевизор. Но...
— Что, опять микросхема?!!!
— Нет, резкость никак не настрою. Позванивайте.
День праздничный. В смысле — будничный, но телевизор отдали! После того, как две с половиной тысячи довзяли.
Лучше бы не отдавали. Яркости — кот наплакал. Первую программу ловит плохо, местную почти не ловит.
Антон позвонил в телесервис:
— И это вы называете ремонтом?!
— Ну, привозите...
Мирное сопение глубоко спящих людей.

 =6=

— Ирка, зараза, вставай! Пошли работать!
Ирке десять лет. Она спит одетой, на матрасе, брошенном на пол в углу комнаты, без простыни и подушки.
Отец с утра не опохмелившись, поэтому злой. Надо добыть денег на выпивку, а зашпыняет.
Год назад они жили на юге, в ближнем зарубежье, как сейчас говорят. Когда русских стали притеснять, отец услышал, что в России беженцам дают жильё, и решил бросить заплёванную конуру в загаженном общежитии, где они ютились вчетвером. Но в России манна небесная на голову не посыпалась, а получили они такую же комнатёнку в таком же противном общежитии.
Отец поначалу вроде бы устроился работать, но чаще болтался дома. Говорил, что работает по сменам. По графику «три дома, один неизвестно где», злилась мать.
Ирка с младшим братом пошли в школу, но скоро бросили. Как они учились — родителям было всё равно, ходили на занятия или нет — тоже. А слушать, как за драные колготки или ботинки на босу ногу тебя называют «бомжой» — кому приятно?
Учителя пару раз дёрнули родителей, даже приходили домой. Но пьяный отец разводил руками и спрашивал учителей:
— Мне что, поубивать их, если они в школу не хотят? Значит неинтересно им у вас!
И криво ухмылялся, виноватя отсутствием детского интереса к школе учителей.
А после ухода учителей сожалеюще смотрел на тощие Иркины ноги, грудь без признаков девичьего выпячивания, и сожалел:
— Скорей бы выросла. Я бы тебя на денежную работу пристроил. Не бей лежачую, называется.
К работе Ирку отец всё же пристроил.
С раннего утра, едва вставало солнце, они ехали на дачи, набивали сумки фруктами-овощами, затем продавали добытое на базаре. Продавали быстро, потому что цены назначали «ниже рыночных».
Работа ничего, сытная. Совесть, что берут чужое, Ирку не мучила. Брали не всё, хозяевам тоже немного оставалось. Ирка злилась: понарастили, куркули дачные... Всего ж не съедят!
«Утренняя смена», правда, Ирке не нравилась — она любила поспать.
Прошло лето, прошла осень. Их с отцом «индивидуальное частное предприятие» сменило род деятельности. Теперь они ходили по магазинам и ездили в автобусах. Отец отвлекал ротозеев разговорами и мелкими склоками, «прикрывал» дочку, а Ирка, маленького роста — руки как раз на уровне сумок — зажатая в толчее очереди или в автобусной давке, шмоняла по сумкам.
Отец называл работу «стрижкой лопухов».
Лопухов в городе — видимо-невидимо. Ездили с открытыми сумками, и Ирка иной раз даже выбирала, что у ротозеев изъять.
Когда попадались бумажники с большими деньгами, отец устраивал «отпуск», пил несколько дней, а Ирка бездельничала и объедалась «сникерсами» и «марсами». Иногда Ирка выуживала из чужих сумок документы. Тогда отец начинал регулярно покупать местные газеты. Читал, правда, только раздел объявлений, где просили вернуть «утерянные» документы. Паспорта несли хозяевам без объявлений, требовали за «найденные» документы вознаграждение.
Поначалу Ирка боялась работать. А вдруг поймают?
— Не съедят, — успокаивал отец. — Бить не дам. А облают — с тебя не убудет.
— Вдруг в милицию сдадут?
— А ты милиции нужна? Ну, расскажут тебе стих Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо», да отпустят. Я, для прикола, тоже на тебя поору. А ты слезу пусти, да пореви с надрывом. Первый раз, мол. Дома, мол, есть нечего, оголодала.
У Ирки появился профессиональный опыт. Клиентов стала различать по глазам. У одних, вроде, и одежда фирмовая, и сумки — класс, а глаза голодные. Это интеллигенты, из последних сил пыжатся, чтобы «выглядеть». Таких шмонять проку мало. А у других сумки потёртые, бывалые, глаза беспокойные, потные руки то и дело за сумки хватаются — это торгаши, клиенты прибыльные.
Любимые автобусные маршруты были от базаров. Народ ехал затаренный, часть денег потратимши — успокоенный, сумки набиты покупками — бери, не хочу!
Но сегодня настроение у Ирки не рабочее. А без настроения на дело лучше не ходить, засыплешься.
Ирка попыталась отвязаться от отца, сославшись на больной живот — месяц назад у неё вырезали аппендицит.
— Живот, так живот, — ухмыльнулся отец. — Поедем в поликлинику. Там иногда перед кабинетами хорошие вещи оставляют без присмотра.
Пришлось ехать в поликлинику.
Промотнулись по коридорам, ничего путного не нашли.
Чтобы убить время и подтвердить отцу, что не врала насчёт живота, Ирка пошла к врачу. Отдав пальтишко отцу, вошла в кабинет к хирургу и пожаловалась, что болит послеоперационный рубец. Врач потыкал холодным пальцем в живот, отчего Ирка хихикнула, нашёл в рубце хвостик нитки, отстриг его. Спросил фамилию, где живёт, когда оперировали. Написал рецепт, положил на стол отсутствовавшей медсестры. Сказал, что придёт медсестра и сделает мазевую повязку на рубец. Вышел из кабинета.
Ирка уже приходила сюда, когда её направляли в больницу на операцию. За спиной перевязочная. А это что за двери?
Она заглянула в незакрытую дверь. Чёрт! Подсобка. В ней переодевалась женщина.
— Чего тебе? — спокойно спросила она.
— Мне медсестру, — не растерялась Ирка.
— Подожди немного, скоро придёт.
Ирка вернулась на место.
Застёгиваясь на ходу, женщина вышла из кабинета.
«Чудненько!» — пискнула про себя Ирка. Мигом прыгнула в подсобку, в оттопыренном кармане одной сумочки подцепила несколько пятисотенных, раскрыв другую сумку, выудила кошелёк. Хороший улов! А теперь дёру!
Быстрым шагом вышла из кабинета и помчалась к отцу.

***
Санитарка Татьяна вернулась за деньгами. Прошла в подсобку, сунула руку в карман сумочки... Ничего себе! Только что приготовила деньги, отложила в боковой карман... Татьяна заглянула под стул, раскрыла сумочку — денег не было.
В подсобку вошла медсестра.
— Петровна, у меня деньги пропали! — удивлённо сообщила Татьяна.
— Да ты что!
Медсестра взяла свою сумочку.
— А у меня кошелька нет!
Опустив руки, женщины растерянно смотрели друг на друга. Такое случилось впервые за все годы их работы в медицине.
— Здесь девчонка сидела в кабинете, тебя искала. Где она? — спросила Татьяна. — Она ещё сюда заглядывала.
— Я не видела. Я к старшей ходила, за мазью, — пожала плечами Петровна.
В кабинет вошёл врач.
— Антон Викторович, у нас деньги пропали! — пожаловалась Татьяна.
— А девочка здесь сидела, где она? — сразу сориентировался Антон. — Вот рецепт лежит, я ей выписывал.
— Ушла. Похоже, она похозяйничала. Не зря в дверь заглядывала. Я ведь на минутку всего из кабинета вышла, — всплеснула руками Татьяна. — Ну и дети пошли!
Антон быстрым шагом вышел из кабинета — коридор пуст. Спустился вниз, к раздевалке — девочка исчезла. Не зря, видать, так поспешно исчезла.
Антон вернулся в кабинет.
— Удрала. Я и адреса точного не записал. Впрочем, она у нас была с месяц назад, можно по журналу найти.
Отыскали в журнале знакомую фамилию. Диагноз и район проживания совпадали.
— Вот адрес. Надо у участковых узнать, может, они помнят, что за семья?
Медсестра ушла на разведку к участковым врачам и через некоторое время вернулась.
— В общем, переселенцы. Живут в общежитии. Семья неблагополучная. Педиатр сказала, что девочку из больницы выписали за нарушение режима.
— И к нам она после операции не приходила, — заметила медсестра.
— Надо звонить в милицию, — решила Татьяна. — По горячим следам, может, что удастся выяснить. Если с милиционером сейчас прийти к ним домой... Может, не додумалась кошелёк выбросить? Десять лет ведь девчонке всего!
Петровна отправилась звонить в милицию. Через несколько минут пришла расстроенная, безнадёжно махнула рукой.
— Позвонила. Дежурный как узнал, что воровку не поймали, так голосом и поскучнел. Предложил ехать к ним, писать заявление. Без заявления они такими делами не занимаются. А когда ехать? После работы? А когда милиция этим делом займётся? По заявлению — завтра. А то и позже. Когда концов не сыщешь. Пойду к начальству. Всё-таки, в учреждении воровство приключилось. Может, надавит на милицию своим авторитетом.
Скоро возвратилась, растерянно улыбаясь и качая головой.
— Знаете, что она сказала? Вы, говорит, за руку воровку не поймали? Значит, доказать ничего не сможете. А на украденные у вас деньги сейчас и бутылки шампанского не купишь — не велика потеря. Так ведь дело не в деньгах! Малолетняя воровка безнаказанной окажется! Надо после работы идти к ней домой, с родителями говорить. Пусть проследят за ребёнком, пропадёт ведь девчонка!
Три часа спустя Татьяна с Петровной стояли в ободранном, замусоренном общежитии перед пережившей многократные выламывания замков, изрядно разбитой дверью, вздрагивая то от дикого хохота, то от матерных вскриков, доносившихся из длинного гулкого коридора.
После настойчивого стука в приоткрытую дверь высунулась недовольная всклокоченная голова подвыпившего мужчины.
— Чего вам?
— Здравствуйте. Ира дома?
— А чего надо? Из школы, штоль?
— Мы работаем в поликлинике. У нас в кабинете была Ира... После её ухода у нас пропали деньги. Мы хотели с ней поговорить, может, она деньги взяла?
— Ну вы и загнули, айболиты! Чтоб Ирка чужие деньги взяла? Да ни в жисть! Да я ей голову оторву, если что! А Ирки нету дома. Второй день уже нету. Как вчера ушла в обед, так и не возвращалась. Но чтоб чужие деньги взять? Да ни в жисть! Да я ей сам голову оторву, если узнаю!
Мужчина стоял в проходе, невинно взирая на женщин пьяными глазами и явно не собираясь приглашать их в комнату.
— Приходите попозже, может, появится.
Его помятая физиономия расплылась в широкой улыбке.
Ирка лежала на матрасе и довольно мотала в воздухе ногой. Дожёвывая очередной «сникерс», с удовольствием слушала, как отец вешает лапшу на уши лопухам.

 =7=

Сегодня бригада врачей едет в деревню на профосмотр. Антон — «за хирурга».
«Накой чёрт эти никому не нужные осмотры для галочки! — ругался про себя Антон, спускаясь по поликлинической лестнице с четвёртого этажа на первый. — И вообще, я не хирург, а травматолог!»
«Для деревни сойдёт! — успокаивал его внутренний голос. — Не возмущайся, это не моё мнение, это мнение начальства».
«Было бы полезнее, если я и другие врачи остались на рабочих местах, — продолжил спор с самим собой Антон. — Сейчас же получается, что я, как неквалифицированный хирург, еду в деревню выполнять работу хирурга, а хирург, оставшись в поликлинике, неквалифицированно работает травматологом. И вообще, этот профосмотр в деревне — сплошное очковтирательство. Его вполне мог бы провести местный фельдшер. Спокойно, подробно, у себя в чистом, тёплом медпункте, по нескольку человек в день. А не аврально, как мы. По семьдесят-восемьдесят человек за выезд и в неприспособленных условиях».
«Но профосмотр же проводит бригада врачей!» — возражает внутренний голос.
«Врачей... — ворчит Антон. — Врач-окулист, например, ограничивается только проверкой зрения по таблице. Это какая буква? «А-а-а...» А это? «Бе-е-е...» Необразованная уборщица из коридора такой «осмотр» проведёт. ЛОР-врач заглядывает в ухо-горло-нос, и, найдя что-то «не то», направляет на обследование в город... к себе же. Потому что во время массового осмотра, когда вокруг тебя толпа галдящих, спешащих к следующему специалисту «профосматриваемых», которым важно только «пройти» всех специалистов и собрать в листке подписи, невозможно даже вычислить среднее арифметическое цифр от одного до десяти. И в это же время фельдшер, оставшийся в городе «за врача», тщетно пытается доказать родительнице больного ребёнка, что врач отсутствует по важной причине...»
Выездная бригада долго топчется в холле поликлиники. Машина подъезжает в десятом часу. Минут двадцать собираются. То шофёр запропастится, то один из врачей убегает, вспомнив про неотложное дело.
Наконец, поехали. Сегодня ещё рано. Бывает, выезжают в одиннадцатом часу.
Полчаса-час езды до деревни, а к концу рабочего дня, к часу, врачам охота вернуться в город. На профосмотр остаётся два-три часа. За это время надо «осмотреть» пятьдесят-сто человек.
В первый свой выезд Антон, помнится, хотел раздеть детишек до трусов, чтобы осмотреть их как положено: сколиоз, плоскостопие, грыжи... Опытные «профосматривальщики» покосились на него с удивлением: так мы и до вечера не расхлебаемся!
Пришлось делать вид, что осматривает. Ладонью по свитеру провёл — вроде не горбатый. Стопы в шерстяных носках потрогал — вроде не косолапый. Ледяной рукой под рубашку залез живот пощупать — ребёнок аж задохнулся. Вроде от холода, не от боли.
Педиатр холодным фонендоскопом лезет девчонке под кофточку, делает вид, что слушает лёгкие. От прикосновения ледяного аппарата девчонка икает и извивается, словно ей за шиворот змею бросили. Нет, педиатр не садист. Просто согреть в руках железку не может, у самого руки ледяные. Ничего, скоро о детские тела согреются...
Хорошо, что Антон захватил резиновые перчатки. Нет, в них не теплее, даже наоборот. Просто руки после каждого осмотренного мыть, как требует гигиена, негде. А если и есть где — вода в кранах только ледяная. Поэтому, случись у кого из осматриваемых чесотка или другая кожная зараза — врачи будут её разносчиками.
Сегодня бригаду врачей разместили в актовом зале детсада. Отопления нет. Холод — как в дровяном сарае. Все, кроме Антона без перчаток. Могут и сами что-нибудь подхватить. Врачи работают не раздеваясь, в пальто и куртках. «Работают»...
Антон сидит на детском стульчике величиной чуть больше его кулака. Ноги затекли, куртка задралась, оголив поясницу. Холодно.
Педиатр детей не «ослушивает», жалко морозить.
ЛОР-врач под челюстями и за ушами лимфоузлы не щупает: от прикосновений его ледяных пальцев глаза осматриваемых округляются и грозят вылезти из орбит. В рот шпателем тоже перестал лазить: температура металлических шпателей близится к нулевой, и от прикосновений ледяных железок к языкам челюсти пациентов автоматически захлопываются.
Невропатолог лупит никелированным молотком по коленкам пациентов через штаны и колготки. Лупит с чувством, но есть подозрение — тоже чисто символически.
Грудных детей Антон осматривать отказался. Их ведь надо раздевать догола, ощупывать, а температура рук врача равна температуре шпателя «бригадного» ЛОРа.
Осмотр девчонок начинается и заканчивается вопросом: «Ничего не болит?» На что девчонки восторженно вопят: «Нет!» Осмотр пацанов Антон ограничивает проверкой у них грыж. Надо бы проверить мальчишечье «хозяйство» на предмет водянки, варикоцеле и другой более тонкой патологии, но «хозяйство» у пацанов от холода так поджалось, что прощупать ничего невозможно. К тому же, от прикосновений холодных рук врача «эти самые» у мальчишек подтягиваются не то что к паху, похоже — в живот закатываются. О чём Антон, пощёлкивая зубами от холода, и сообщает коллегам.
— А я не пойму — гланды у мальчишек какие-то странные, — шутит ЛОР, — а это «они» от холода из мошонки к горлу подкатили!
— Что же вы детей толком не осматриваете! — возмущается одна из родительниц, приведшая на осмотр «неорганизованное», по причине наличия «элитного» мужа и полного благосостояния семьи, чада. — Мы вас ждали, а от вас толку...
— Можно и с толком, — не возражает Антон. — Раздевайте ребёнка до трусов, посмотрю спину и ноги. Кладите на пол, пощупаю живот.
Положить ребёнка кроме как на пол, и вправду, некуда.
Недовольная местная «первая леди», запахнув потеплее шубу, отходит.
С шумом и гамом прибегают школьники постарше.
Попытка организовать осмотр сначала девочек, потом мальчиков, ни к чему не приводит. Чего требует Антон, не понимают ни школьники, ни приведшие их взрослые. Антон лезет в штаны мальчишек на глазах у девчонок. Никто не возмущается. А чего возмущаться? Раз привели строем, значит так надо!
У замёрзших врачей в головах одна мысль: «Когда этот дурдом закончится?!»
Всех «осмотрели»!
Бригада подводит итоги. Врачи заполняют отчётную документацию. Осмотрено всего — семьдесят восемь. Из них грудничков — семь. Семь? Антон качает головой. Он лично не осмотрел ни одного. Но — пишет. Не будет же он портить начальству картину всеобщего охвата поголовными осмотрами сельского населения!
По приезду домой, несмотря на часовое пропаривание в горячей ванне и чайник чая, выпитый с мёдом, Антон чувствует озноб.
Разозлившись, пишет заявление: «Прошу на профосмотры не посылать...»
Будет скандал.
«Плевать, — злится Антон. — Лучше в своём кабинете принимать «нормальных» больных, чем в ненормальных условиях делать вид, что осматриваешь здоровых».

 =8=

Тамара, медсестра сорока лет, темнолицая и немногословная, на мир глядела гордо и сердито. В этой жизни Тамару не удовлетворяло многое: плохо относились к своим обязанностям коллеги, начальство не ценило её как бы надо, муж слабоват характером и необоротист. Дочь — та вообще паникёрша. Чуть что где заболит — одолеет нытьём. А народ? С началом этой чёртовой перестройки все словно свихнулись. В гостях, на работе, в автобусах, везде и всегда разговоры только о жратве и тряпках. А о себе, как о человеке с живой душой, которому требуются не только мясо и шмотки, словно никто и не думал.
Поэтому, когда в городе открылось общество «Красная роза», куда приглашали поговорить о душу, о Боге и о грехе, о космическом разуме и о карме, Тамара поняла: «Красная роза» — её общество.
Рулевым в семье была она, и семья взяла курс на духовное и физическое очищение: перестали покупать мясо (потому что это мясо мёртвых животных), перестали смотреть телевизор (потому что там показывали греховное), занялись чтением духовной литературы.
Друзей было мало — стало ещё меньше: друзья жили во грехе.
Потом у дочери заболела нога. Сначала дочь жаловалась, что болит после физкультуры, затем стало болеть и без физкультуры, а через месяц дочь стала просыпаться от боли по ночам.
Тамаре надоели жалобы дочери, и она повела её в поликлинику. Обратилась к Антону Викторовичу — врач серьёзный, непьющий.
Сделали снимок. Антон Викторович с коллегой и рентгенологом долго рассматривали снимок, тыкали в него пальцами, вполголоса спорили. Сказали, что подозревают остеомиелит, нагноение кости. Написали направление в Саратов, в институт травматологии и ортопедии. Не глядя в глаза, обмолвились, что, возможно, потребуется операция. Предупредили, чтобы ехали срочно.
В Саратове посмотрели и направили в Волгоград, в онкологический центр.
Злокачественная опухоль.
У её дочери, у молодой девушки — рак кости! Почему у неё? За что Бог наказал?
— В клинике сейчас работает группа немецких врачей. Немцы обучают нас новым методикам лечения опухолей, — рассказывал врач в онкологическом центре. — Они привезли новую аппаратуру, лекарства. Раньше мы без сомнения предложили бы девочке ампутацию. А сейчас после облучения и химиотерапии получаем очень хорошие результаты. Вон девочка идёт, — врач показал на совершенно лысую девчушку в коридоре. — У неё была опухоль, подобная вашей... Волосы отрастут, это она после облучения потеряла их на время, — успокоил доктор Тамару, заметив её испуганный взгляд.
Дочери провели первый курс лечения. Отпустили домой, назначив срок повторного курса. Пообещав вернуться вовремя, Тамара увезла дочь домой.
У дочери начали выпадать волосы.
Посоветовавшись с духовными братьями и сёстрами, Тамара решила: чему быть, тому не миновать. А лысая дочь... Да и какая из неё потом женщина будет, после обучения и химии? И духовные отцы-наставники подтвердили: сглаз всё это, порча. Грехи замаливать надо, а не таблетки глотать. А порчу снимем!
На повторный курс в онкологический центр Тамара дочь не повезла. Пригласила в дом знахаря.
Знахарь зашторивал окна, жёг свечи и благовония, прикладывал к больной ноге сырое целебное мясо жертвенного животного, сидя на полу со скрещёнными на манер индийских йогов ногами, читал «Отче наш...» и бормотал тибетские заклинания.
Приходили врачи из поликлиники. Проветривали душную спальню, осторожно ощупывали раздувающуюся ногу, пытались уговорить мать съездить в Волгоград.
Голова дочери обрастала густыми кудряшками, а нога болела так, что невозможно было ей шевельнуть.
Тамару одолевали сомнения в лечебных возможностях знахаря.
От знакомых узнала адрес в Петрозаводске, где делали новое чудесное лекарство «Витурид», которым лечили злокачественные опухоли, и которое начальство запрещало выпускать в больших количествах. А раз начальство запрещает — значит лекарство хорошее!
Назанимала денег, послала в Петрозаводск. Скоро прислали лекарство. Не обманули. В приложенной бумаге расписали, как принимать, велели обо всех изменениях в самочувствии больной сообщать для коррекции лечения.
Опухоль на ноге больной вскрылась огромным гнойником.
Тамара написала в Петрозаводск. Из Петрозаводска ответили — не обманули! — что это опухоль погибает, и организм её отторгает.
Врач из поликлиники делал перевязки с мазью, проветривал комнату, безнадёжно качал головой.
Знахарь снимал повязки с мазью, привязывал сырое мясо священного животного, курил благовония.
Запах в квартире стоял ужасный. Тамара надеялась и не надеялась.
И не надеялась уже.
Дочь угасала.
Тамара смирилась. До срока повязала тёмный платок.

 =9=

Заведующая затеяла в поликлинике ремонт. Зашла с прорабом в травматологический кабинет:
— Какие предложения по ремонту?
— Если сделать небольшую перепланировку, станет удобнее работать, — заикнулся Антон.
— Что именно? — заинтересовалась заведующая. — Если на самом деле небольшую, то сделаем.
— И ортопеду и травматологу нужен гипсовый кабинет. Закуток, где мы сейчас гипсуем, слишком тесен. Если хирурга переселить в пустующий угловой кабинет, который предназначен для операционной, травматолога — в бывший хирургический, а в этой стене пробить дверь, то между травматологическим и ортопедическим кабинетом получится общее помещение с двумя входами — гипсовая.
Заведующая посоображала некоторое время, уясняя предложение, и согласилась.
Через две недели, когда после ремонта все разошлись по новым кабинетам, стало ясно, что так работать удобнее.
Однажды в кабинет к Антону вошла главная медсестра.
— Антон Викторович, поздравляю!
— С чем? — удивился Антон. — До дня Советской Армии далеко, до дня моего рождения ещё дальше.
— Завполиклиникой сказала, что организует у нас хирургическое отделение, а заведующим назначает вас. Хороший специалист, говорит, деловой.
— Ну, Антон Викторович, с вас шампанское! — завосторгались медсёстры.
— Когда назначат, тогда и шампанское выпьем. Всем известно — желания начальства сродни апрельской погоде. Сегодня тепло, а завтра заморозки. Так что, пока официально не назначили, никаких поздравлений не принимаю.
Антон до этого разговора в хирургическом крыле и так слыл неформальным лидером, а с этого дня к нему стали относиться как к неофициальному заведующему отделением.

=10=

Закончив работу в поликлинике, по дорожкам сквера Антон без особого желания шёл домой.
Домой... Где тебя никто не ждёт. Все его сверстники и сверстницы давно женаты-замужем. А у него не получилось. Жениться, «чтобы жениться» он не мог, а та, единственная… Где она? Временами мысль об одиночестве тяготила Антона. Когда дома можно уткнуться носом в понимающие тебя женские коленки, наверное, это счастье...
— Антон! — услышал он девичий голос и медленно поднял голову. Сердце в его груди заворочалось, как медведь, потревоженный по весне в берлоге.
На скамейке в тени деревьев сидела Леночка.
Леночка торопливо встала, подошла к Антону, взяла его за локоть, улыбаясь, заглянула в глаза.
— Здравствуй, Антон.
Мурашки пробежали от локтя по телу. Антон кашлянул, чтобы «поймать» голос.
— Привет.
Носик облупился. Много загорает. А что ей делать? Каникулы... Если институт ещё не бросила, с горечью думал Антон. Взгляд стал какой-то... взрослый. Улыбается, а глаза насторожённые. Тонкое короткое платьице... Тянет к себе, как магнитом. Схватить бы что есть силы, сжать до писка...
Антон вздохнул и чуть не застонал от желания.
— Не ожидал? Шла с пляжа, присела в тени отдохнуть. Смотрю, ты идёшь...  — начала подчёркнуто беззаботно, но тут же посерьёзнела. — Нет, врать не буду. Не могу тебе врать. Я тебя ждала. Сколько мы не виделись? Сто лет! А я твой перстень ношу... — Леночка показала пальчик в перстне. — Это самый дорогой подарок, который я получала за всю свою жизнь. Нет, не в плане денег... Нет, и в плане денег тоже, конечно... Но не это главное... Я тебя провожу немного, чтобы не задерживать, ладно? Сильно я изменилась? А ты такой же...
Антон видел, как неспокойно у Леночки на душе. И эта бесконечная скороговорка, похожая на бегство от слёз.
Антон шёл рядом с Леночкой, а она говорила, говорила, говорила... Будто спешила выговориться, пока её не прогнали. И замедляла шаги, словно боясь слишком быстро дойти и слишком рано расстаться.
— А я институт чуть не бросила. Но сдала сессию без хвостов. Благодаря тебе.
— Я то при чём? Сколько уж не виделись...
— Полгода. Но ты у меня в голове сидел и подсказывал, как надо поступать. И не только насчёт института. Я тебя сегодня не случайно встретила, я тебя ждала. Сначала на пляже была. А потом смотрю на часы — у тебя конец работы... И пришла. Ты мне нужен позарез...
Леночка замолчала.
— Болеешь? Или справку кому?
Антон натянуто улыбнулся.
— Нет, Антон. Не обижай меня. Я здорова. И справку никому не нужно. Я сейчас выговорюсь и уйду...
— Интересный я человек, — горько усмехнулся Антон. — Ко мне приходят, когда я нужен. «А потом бросают за ненадобностью», — добавил он про себя.
— Так это же хорошо! — Леночка погладила Антону руку, погладила добро и успокаивающе. Всё нормально, мол. От прикосновения девичьей ладошки Антону захотелось закрыть глаза и... И неизвестно ещё чего. — Значит, люди чувствуют, что кроме тебя им не к кому идти. Как я. И я пришла к тебе, потому что мне плохо. Жутко плохо. И я жду от тебя помощи. Я хочу, чтобы ты наложил на меня руки и сказал: «Каждому по вере его. Отпускаю грехи, дочь моя...» А я бы посмотрела на тебя, как Мария Магдалина, и сказала: «Верую!» Как бы я это сказала! И прости, что не верила...
Они подошли к подъезду дома Антона и остановились. Леночка отпустила руку Антона.
Они стояли молча, не зная, что делать дальше.
— Антон... — Леночка заглянула в глаза Антона и отвернулась. И не сказала, чего хотела сказать. Влага уже смочила её глаза. — Ну что, Антон... — она прерывисто, как после долгого плача, вздохнула, подождала мгновение, но, решившись, словно кинувшись в холодную воду, умоляюще произнесла: — Ну, пригласи меня домой, Антон! Мне надо выговориться, иначе я взорвусь! Или сойду с ума. Мне больше не к кому идти! — Леночка сжала кулаки и в отчаянии взмахнула руками. — У меня масса знакомых, но одним мои проблемы безразличны — у них свои проблемы, а другим я нужна, конечно... Но бесплатная кормёжка бывает только в мышеловке и в зоопарке. А я не хочу в зоопарк.
Леночка замолчала. Осторожно взяла безвольные пальцы Антона, погладила их.
— Это единственные руки в городе, которым я могу доверять. И ты единственный человек в городе, выговорившись которому я...
Леночка мучительно подыскивала слова.
— Ты для меня как священник, к которому ходят на исповедь, чтобы покаяться в грехах и... И уйти просветлённой, если я ему больше не нужна. Или остаться и тысячу раз творить молитву и отбивать поклоны во искупление грехов... Антон, я не прошу у тебя помощи... Я выговорюсь, и уйду...
Леночка жалобно, как ребёнок, вымаливающий купить ему игрушку, попросила:
— Антон, я так хочу пить! На пляже негде было, а потом я тебя ждала долго, боялась проглядеть...
Леночка умолкла, облизнула пересохшие губы и открыто посмотрела Антону в глаза. Она на самом деле сильно хотела пить.
Чистые глаза, подумал Антон. Он постоял мгновение, затем положил ладонь на плечо Леночки. Точнее, едва коснулся горячего девичьего тела и чуть не отдёрнул руку, испугавшись собственного прикосновения. А может, едва сдержал себя, чтобы не вцепиться в желанное тело... Погладил Леночку по волосам.
— Мария Магдалина... — проворчал подчёркнуто сердито, натянуто улыбнулся, что есть силы удерживая слёзы, готовые выкатиться из его глаз, и засомневался, услышала ли его слова Леночка сквозь грохотание сердца: оно стучало, как заводской гидравлический молот, работающий в крохотном помещении.
Антон легонько подтолкнул девушку к двери.
— Спасибо, Антон. Я так хочу пить! Как путник в Сахаре. Я теперь понимаю, как им там, бедненьким, в пустыне без воды... — счастливо щебетала Леночка.
Зашли в лифт.
Антон нажал кнопку. Леночка насторожённо умолкла. Непривычная тишина. Пугающая тишина. Маленькое закрытое пространство, они вдвоём... Схватить бы эту девчонку в охапку, впиться в её тело... Она и не возражала бы...
Леночка взяла руку Антона и открытой ладонью приложила к своему лбу.
Стояли молча, закрыв глаза.
Звериная страсть ушла. Антону захотелось прижать этого большого ребёнка к груди, обнять, успокоить, защитить от всех бед и проблем... Но Антон не шевелился.
— Из меня сейчас всё зло уходит. Не в тебя? — серьёзно забеспокоилась Леночка.
— Немножко, — улыбнулся Антон и передвинул ладонь со лба на щёку девушки.
Леночка устроила головку на ладони Антона удобнее.
— Понимаешь, я со всем миром перессорилась. С родителями за то, что слишком часто убегаю к друзьям. С друзьями за то, что слишком слушаюсь родителей. А на самом деле я не слушаюсь ни тех, ни других. Я сама по себе.
— Ты выбрала самый трудный вариант.
Лифт остановился.
Вот и знакомая дверь. Леночка погладила ладошкой шершавые коричневые доски, прикоснулась пальцем к кнопке звонка, которого раньше она касалась так часто. Позвонила.
— Там нет никого.
— Я вспоминаю, как звонила раньше. Не понимала, дурочка...
Антон открыл дверь, пропустил Леночку вперёд.
— Как вкусно у тебя пахнет! — удивилась Леночка. — Сосной! Откуда?
— Доски на балконе строгал, а стружки так и не выбросил. Полки для книг делал, на старых не умещаются...
 Сбросив обувь, Леночка побежала на кухню. Открыла кран.
— Ой, блаженство! Бедные африканцы! Как бы они мне сейчас завидовали! Я пью прохладную воду, умываюсь!
Леночка, судя по плеску, и правда, начала умываться.
— Понимаешь, Антон, — Леночка вернулась к своим проблемам. Антон словно видел сквозь стены, как Леночка задумалась, как с её личика капает вода, как она держит руки, играя со струёй воды. — Родители считают, что я слишком распущенная, а друзья считают, что я слишком старомодная. А я... Антон, я пришла к тебе, как к своему духовному наставнику и не буду врать. Незачем врать. Мать вообще считает меня чуть ли не шалавой... Всю жизнь держала меня в узде, каждые полшага контролировала, а тут я от неё вырвалась. Ты, говорит, хоть бы с толком моталась... А я не мотаюсь! Меня подруги в свои компании не берут, от меня парням одно расстройство. Ой, Антон, а у тебя горячая вода есть! А у нас уже два месяца нету с этой опрессовкой. Антон, я ис...
Леночка вдруг умолкла. Выключила воду, вернулась к Антону. Остановилась в двери, прислонилась к косяку. Жалобно посмотрела на Антона и по-детски не смогла удержаться от соблазна.
— Можно я сполоснусь, Антон? Это такое блаженство, купаться в горячей воде! У кого горячая вода есть, тот этого счастья не понимает. У меня сегодня день радости — подари мне ещё одну маленькую радость! А то после пляжа, сам знаешь, всё в песке, кожа грязная, будто пересохшая.
Антон понимал, как хочется сполоснуться после пляжа в чистой воде. Кивнул.
— Полотенце там есть?
Антон подал Леночке свежее полотенце.
— Антон, я буду с тобой разговаривать, поэтому дверь не закрою. Только ты там не ходи, ладно? Нет, я не в том смысле, что... Ну...
— Хорошо, хорошо. Иди.
Леночка ушла в ванную. Раздеваясь, коротко прошелестела одеждой. В квартире было тихо. Скоро послышалось шуршание капель из душевого распылителя.
Антон закрыл глаза и увидел, как Леночка поливает себя водой. Он видел, как вода струится по её лицу, по плечам, по грудяшкам, по бёдрам...
Если он сейчас подойдёт к Леночке, вряд ли она будет возражать...
— Как прекрасно ощущать себя чистой! — восхитилась Леночка. — Ты думаешь, я болтаю, болтаю, глупая девчонка... Я сегодня душу очистила. Это правда. Сама перед собой. Тем, что прикоснулась к твоей душе. Мне кажется, я прикоснулась...
Леночка опять замолкла, но молчание было недолгим.
— Как чудесно иметь возможность смыть с себя грязь! А то бы воду пришлось греть в ведре, а потом мыться в тазике... Как мы всё-таки неудобно живём.
Леночка чуть помолчала и снова заговорила.
— Ты знаешь, я с нового года... не могла с себя грязь смыть... Ну, после того раза... Ты знаешь... Он был единственный... раз. Честно, Антон.
Антон молчал.
— Я это не для тебя говорю, для себя. С тех пор я даже глотка вина не выпила. А сегодня словно очистилась, смыла грязь. С тела и с души. Ты знаешь, я вдруг такую банальность поняла! Чтобы не пачкаться и не страдать от того, что ты грязная, не надо касаться грязи!
Леночка выключила воду.
— Полдня бы наслаждалась. Но... может быть в другой раз. Если посчастливится. Не буду злоупотреблять твоей добротой.
Антон слышал, как Леночка вытирается полотенцем. И помогал ей. Нежно касался её шейки, плеч, стирал капли воды в ложбинке между лопаток и с круглых ягодичек.
Леночка вытиралась долго, неторопливо, словно раздумывая о чём-то.
— Ты знаешь, Антон... что я сейчас подумала... Ты меня прости за мою неблагодарность... За то, что я тебя не поняла, не разглядела, что ли... Это от моей глупости...
Антон сидел с закрытыми глазами и видел всё. Он мысленно прикоснулся пальцем к горячим губам Леночки, не разрешая ей говорить, поцеловал их, ощутив нежную мягкость и чистоту.
— Когда один человек приходит к другому человеку со своим «прости», то иногда приносит подарок. — Леночка задумалась и умолкла. Замерла. Сердце Антона застучало, сотрясая тело. — Я не знаю, как ты оценишь мой подарок... Важным он для тебя окажется или так себе, безделушка ненужная... Я о нём только что подумала...
Антон слышал, как Леночка, мягко ступая босыми ногами, прошла по коридору и остановилась в дверях.
— Но, честное слово, я искренне, Антон, — проговорила она тихо и очень серьёзно. — Подарок от чистого сердца, Антон. Ещё минуту назад я не думала о нём. И подарок ни к чему тебя не обязывает. И... мне нечего больше тебе подарить, что было бы... достойно тебя. И... это очень важно для меня.
Леночка вздохнула и умолкла.
Антон сидел, не открывая глаз.
— Прими, если понравится, — попросила Леночка.
Антон открыл глаза. Леночка стояла перед ним. Полотенце, ниспадающее от груди вниз, было единственной её одеждой.
— А если нет... Скажи, что ты меня простил, я искренне скажу тебе спасибо, и уйду. Грустная, но с тихой радостью в душе.
Леночка уронила полотенце.
Антон замер. Закрыв ладонями щёки, глубоко вздохнул. Встал.
Они одновременно сделали два шага навстречу друг другу и остановились. Антон почувствовал свежую прохладу обнажённого тела девушки. Она была восхитительна. Антон коснулся пульсирующей жилки на девичьей шейке. Чистая кожа. Заглянул в девичьи глаза. Чистые, спокойные глаза. Искренние и доверчивые. «Я дарю тебе себя», — говорили глаза.
Антон опустился перед девушкой на колени, прижался лицом к её животу, прильнул руками к прохладным бёдрам, ягодицам, скользнул по талии.
Леночка взъерошила волосы на голове Антона, придавила его голову к своему телу.
— Как я по тебе скучала! Если бы ты знал, как я по тебе скучала! Ты не можешь представить себе, как мучительно я тосковала. Я всю жизнь мечтала о таком мгновении...
Леночка тоже опустилась перед Антоном на колени, глубоко, но мягко поцеловала его в губы.
— Бедненький! А я знаю, что у тебя никого не было. Я всё про тебя знаю! Как я устала от одиночества! Если я тебе нужна, Антон, я дарю себя тебе, бери. Но только если нужна. Не как игрушка. Только если нужна! Я хорошая, Антон!

 =11=

Леночка почти всё свободное время проводила у Антона. Иногда, предупредив родителей, оставалась ночевать.
Без капли сомнений, раскрыв души друг другу, они слились в единое ликующее целое. Это было время их затяжного обоюдного блаженства.
Леночка вдруг почувствовала себя такой собственницей!
На улице она с ревностью перехватывала взгляды, которые бросали на её Антона — на её! — проходившие мимо девушки и мысленно одёргивала их: он мой!
Она воспринимала крохотную квартирку Антона своим жилищем, своим убежищем, и с величайшим желанием и удовольствием наводила в ней порядок, копошилась как птичка, создавая в гнёздышке уют. Вот бы мать поразилась! В плане домохозяйствования она считала Леночку абсолютно бесперспективным ребёнком.
Леночка готовила к возвращению Антона с работы обеды и, угощая его, беспокойно спрашивала, реально оценивая свои кулинарные способности:
— Ну что, есть можно?
Антон пробовал блюда и, улыбаясь, отвечал:
— Для первого раза очень даже прилично.
А потом учил молодую хозяйку, как жарить тонкие вкусные блины, как варить густые наваристые щи.
Леночка и её родители понимали друг друга всё меньше.
— У вас страшная разница в возрасте! — ужасалась мать.
— Всего-то десять лет, — жала плечами Леночка. — Да он моложе и здоровее всех моих сверстников! И умнее.
Мать в очередной раз попыталась скомандовать дочери «к ноге!» и, как дрессировщица, щёлкнула для острастки кнутом:
— Если мать для тебя не авторитет, можешь идти к своему врачу!
— Хорошо, — спокойно ответила Леночка, — я подумаю.
А на следующий день, пока родители были на работе, собрала самые необходимые вещи в большую сумку и отправилась к Антону. Ключ от его квартиры у неё был.
Родителям оставила записку:
«Я от вас не сбегаю. Просто ухожу без скандала. Буду жить у моего врача. Он лучший из людей, каких я когда-либо встречала. Если придёте с добром — будем рады. Если пригласите в гости — придём с удовольствием. Помощи не прошу, но если поможете — не откажусь...»
Вернувшись с работы, Антон наткнулся на большую сумку в коридоре.
— А я думал, что у нас гости, — сказал он Леночке, не увидев в квартире посторонних.
— Я не стала разбирать сумку без твоего разрешения. Если не возражаешь, дальше на самом деле будет «у нас». Мать совсем перестала понимать меня. Мне некуда идти, Антон. Возьмёшь к себе жить? Ты ведь у меня один.
Леночка сидела на диване в позе школьницы перед экзаменом: прямая спина, руки на коленях, серьёзный, насторожённый, ожидающий взгляд.
Антон сел у ног девушки, положил голову ей на колени, обнял за бёдра.
— Конечно, радость моя! Только...
Леночка испуганно посмотрела на Антона. Антон улыбнулся.
— Только я не смогу шикарно одевать тебя и возить на машине в институт.
Леночка облегчённо вздохнула и прижалась к Антону.
— Я знаю. Для меня главное — ощутить рядом с собой человека, к которому можно прижаться, в которого можно спрятаться с головой, который поймёт меня, спасёт меня... Раньше я не понимала, что главное — именно это.

 =12=

Денег катастрофически не хватало.
Мать Леночки не скандалила, но категорически заявила дочери, что, коли дочь решила жить отдельно, пусть свою жизнь устраивает сама.
Пришлось искать подработки.
Леночка написала одногруппнику курсовую работу и с гордостью принесла Антону гонорар. Удачно встретила другого сокурсника, у которого были хвосты по иностранному языку. За вечер Антон перевёл несколько статей из немецких газет и заработал ещё «денюжков»! Это была хорошая поддержка их с Леночкой семейного бюджета. Да, они с гордостью говорили: наш семейный бюджет!
К сожалению, студентов-задолжников больше не встречалось.
Через Леночкиных знакомых Антону передали, что его хотят видеть в магазине «Природа». Там надо было перевести тексты по аквариумистике. С аквариумной специфической терминологией переводчики из учительской среды не справились. Антон в своё время держал аквариум, был начитан по этой теме и с переводом справился без затруднений. Заработал ещё полтинник.
— Ты у меня умненький-благоразумненький! — радовалась Леночка. — Умнее Буратино!
Однажды Антон занёс в редакцию городской газеты статью о профилактике детского травматизма, которую пришлось написать по долгу службы и по приказу начальства.
Сотрудница газеты прочитала статью, похвалила:
— Хорошо пишете. Легко, доходчиво. И даже интересно. А напишите нам серию статей по медицине. Не бесплатно, конечно, — успокоила она Антона, увидев его скисшую физиономию.
Антон задумался. Написание статьи не составило для него труда...
И завалил редакцию статьями.
Помогая Леночке овладеть кулинарными хитростями, Антон переводил для неё рецепты из немецких поваренных книг, которые она раскопала в его же библиотеке. Другой литературы по кулинарии в магазинах не продавали.
— Антон, открывай в газете рубрику рецептов, — предложила Леночка.
Скоро в газете появилась постоянная рубрика «Рецепты от Элен». Хотя справедливее было бы назвать рубрику «Рецепты для Элен».

 =13=

Антон сидел в редакции. Завотделом Ольга Юрьевна знакомилась с его статьями. Антон читал объявление, которое готовили к печати:

«Научно-исследовательский институт долголетия и здоровья, реабилитации и медико-биологических проблем инвалидов
 ТЕТЕРИНА Людмила Николаевна
 Президент научно-исследовательского института ДЗРМБПИ
 Академик международной Академии Энергоинформационных наук»…

«Как быстро, — подумал Антон, — сейчас организуются научно-исследовательские институты и как быстро в них плодятся академики. Времени прошло год-два, как эта муть колдовства и энергоинформационных «наук» поднялась невесть из каких мусорных закоулков, а уже есть академики и академии. В нормальных институтах за такое время и аспирантуру закончить не успеешь, не то, что кандидатом стать. Правильно, «энергонаукам» дорогостоящей аппаратуры не надо: согнул из «люминя» рамку — и исследуй биополя! А то и вообще — веточкой! Один «учёный» стал в новоорганизованном институте генеральным директором, другой — исполнительным. Потом друг друга в академики попринимали с выдачей «сертификатов международного образца», как сейчас ведётся...»
Антон продолжил читать объявление:

«Обладает ясновидением, проводит диагностику, работает по телефону и фотографии, взглядом и мыслью на расстоянии, голосом и руками, применяет траволечение.
Людмила Николаевна Тетерина дважды посетила знаменитую прорицательницу Вангу в Болгарии, успешно лечила детей, которых Ванга отправляла задолго до её приезда в Болгарию, сказав: «Люда из России вылечит».
Её лечению поддаются уплотнения, мастопатии, сахарный диабет, энурез, заикание, отложение солей, гинекологические заболевания, излишний вес, дробятся камни и т.д. Снимает зависимость от алкоголя и курения.
Она снимает сглаз и порчу, наговоры, чужую злобу и зависть.
Продаются заряженные фотографии для лечения, бизнеса, работы, дома, для благополучия семейной жизни, снятия наговоров, порчи, беды.
Предприятия могут заключать договора на постоянное диспансерное обслуживание работников.
Консультации проводят ведущие профессора и доктора медицинских наук».

«Доктора каких наук?! — возмутился Антон. — Если доктора «сглазных» наук или «порченых», то грош им цена. А насчёт чего диспансерное наблюдение? Опять же по сглазу и порче? Может она и инвалидность оформит по своей «патологии»? Например: инвалид второй группы по сглазу от завистливого начальника. Или: инвалид детства по наговору любовницы мужа. Неужели найдутся дебильные руководители, которые заключат с ней договор? А что, химзавод же пытался снизить количество вредных выбросов с помощью местных колдунов—экстрасенсов! А потом... Неизвестно ещё, как дивиденды она предложит поделить при заключении договора: может очень даже выгодно для руководства!»
Антон повернул объявление на другую сторону, стал читать рекомендации для лечения заряженной фотографией:

«Заряженная фотография для лечения. Фотографией может лечиться только один человек, на имя которого куплена заряженная фотография...»

«Защита авторских прав! — восхитился Антон. — А то купит одну фотографию и пойдёт облечивать всех соседей! Да ещё и денежки соберёт!»

«... Купить её можно любому человеку, даже если он находится очень далеко...»

«Ясно, — подумал Антон. — Энергия целительницы всепроникающая, похлеще рентгеновских лучей будет».

«... Лечение: поставить фотографию на стол...»

«А на окно можно?»

«... Сесть в кресло на расстояние 2 м 30 см...»

« А на табурете, на расстоянии двух метров подействует?»

«... Закрыть глаза и отдыхать минут 15–20, если уснёте — неважно, отдыхайте. Фото строго дозировано, осложнений не будет».

«Интересно, а что в фото дозировано? Если вместо пятнадцати минут проспишь час, что тогда «дозировано»?»
Далее Антон познакомился с рекомендациями целительницы по использованию фотографии с целью бережения дома и людей от беды, порчи, болезней, «для бизнеса, удачи, работы», «для автомашины» и т.д. и т.п.
Рекомендации разнились лишь расстоянием до «пользователя», на котором надо помещать фотографию.
Какая чушь!
— Вы верите в это? — Антон встряхнул листком с «рекламным проспектом» экстрасенсорного «академика», взглянув на Ольгу Юрьевну.
— Да кто их знает, — ответила завотделом. — Есть ведь случаи, когда люди излечивались.
— Вы собственными глазами видели таких излечённых?
— Мне рассказывала одна моя хорошая знакомая...
— Которой рассказывала её хорошая знакомая, у которой хорошие знакомые их знакомых слышали, что кого-то вылечили чудесным способом. Сходите в больницу, там очень много случаев излечения. Это вас не поражает?
Антон пожал плечами.
— Не знаю, Антон Викторович, — осторожно улыбнулась завотделом. — Их столько сейчас приезжает! Эстрадных концертов меньше, чем сеансов целительства. Раз их в массе разрешают, значит, что-то есть?
— И вы верите, что можно вызвать души умерших, нашёптыванием лечить бесплодие, и, поводив рукой над фотографией, отучить алкоголика пить водку? Да у нас половина женского населения города, вооружившись поясными портретами мужей, выстроились бы в очередь и отдали бы последнее, если бы эти алхимики на самом деле излечивали от алкоголизма! Да только целители со страшной силой и усердием лечат, а алкоголиков не уменьшается! «Излечиваю болезни, ранее не подвластные медицине...» Какая бессовестность! У дочери нашей медсестры был рак голени. Девочку можно было спасти, вылечить даже без операции. Но мать, обманутая вот такими «всемогущими экстрасенсами», отказалась от лечения в клинике, пошла к «целителям». Девочка погибла... Давайте я напишу фельетон про колдунов-целителей! — загорелся Антон.
— А вы не боитесь, что колдуны вам что-нибудь... — Ольга Юрьевна замялась и сдержанно улыбнулась, — нашепчут вредного?
— Наколдуют? — насмешливо улыбнулся Антон. — Я в колдунов не верю. А кто в колдунов не верит, тот колдунам не по зубам. Ольга Юрьевна, у вас ведь образование... гуманитарное?
Антон даже засомневался, высшее ли у завотделом образование.
— Да, пединститут.
— И вы, с высшим гуманитарным образованием, верите в колдунов?
— Ну... не то, чтобы верю... Опасаюсь. А вдруг что-нибудь? Говорят, даже Горбачёв к главному колдуну России Юрию Лонго ходил.
Антон покачал головой.

 =14=

Правительство во главе с нелюбимым в народе внуком любимого детьми писателя Гайдара объявило стране шоковую терапию.
Может, и правильно объявило. При удушающе пустых магазинах население страны корчило в муках, как диабетика без инсулина.
Отпущенные на свободу цены полезли вверх неудержимо, как температура у безнадёжно чумного больного. Инфляция неслась в гору, как необъезжанный мустанг, взнузданный неопытным ковбоем. Народ от такой жизни дёргался, как псих в аппарате во время мозгоправительной электровстряски.
Мнилось, что, стоя у изголовья конвульсирующей страны, доктор Гайдар сказал:
— Коли выживет — тыщу лет ей жить во здравии. А коли помрёт... На всё воля Божия!
И наверняка глубокомысленно почмокал пухлыми губами.
Доктор Гайдар объявил шоковую терапию, а его рыжий друг с нерусской фамилией Чубайс — как на Руси во все времена не любили рыжих! — приватизировал лекарства и так нужную агонирующей стране аппаратуру жизнеобеспечения...
Время шло. То ли доктор электроды перепутал, то ли напряжение к мозгам излечиваемой подали слишком большое... Не рассчитали. Бывает. Складывалось впечатление, что у «пациентки» от шоковой терапии крыша съехала окончательно.
От денег, от «деревянных» рублей, старались избавиться, как от компромата перед обыском: завтра на них ты мог не купить и половины, что купил бы вчера. Инфляция сто процентов в месяц никого не удивляла. При постоянной задержке зарплаты на два-три месяца. За тысяча девятьсот девяносто второй год цены увеличились в двадцать шесть раз!
— Мальчиш-плохиш! — ругали в народе толстощёкого и мокрогубого потомка детского писателя.
Предприятия, лишившись поставщиков в одних возжелавших независимости, отделившихся от «союза нерушимого республик свободных», и потеряв потребителей в других республиках, шарахнувшихся единогласно от сплотившей их, было, на веки великой Руси, парализовывало одно за другим.
Тяжелобольную страну лихорадило. Голова у неё плохо соображала, постоянно кружилась. Народ от таких соображений тянуло напиться до одурения и поблевать.
Жизнь бурлила, как вода в котле на сильном огне, и поднималась со дна муть и грязь, и трудно было отличить чёрное от белого.

 =15=

Родители Леночки смирились, что дочь живёт с мужчиной «неофициально», без регистрации, но в гости не шли и к себе молодых не приглашали.
Мать молча сунула Леночке деньги. Отвернувшись, сердито буркнула:
— Возьми! А то на его зарплату ноги протянете!
Леночка пересчитала деньги. Пятьсот тысяч.
— Спасибо.
Благодарно улыбнулась.

Знакомый попросил Антона купировать его щенку уши. Антон покопался в справочниках по собаководству, изучил технику обрезания ушей и сделал операцию вполне прилично. Пошли заказы. Получасовая операция на собаке стоила как два ночных дежурства в травмпункте!
Узнав про ветеринарную практику Антона, тёща попросила кастрировать её кота. Отказать «любимой тёще» Антон не мог, но как делать эту операцию — не знал. Леночка принесла пациента к ним домой, Антон сунул пациента в сумку и повёз в ветлечебницу. Заплатив деньги, посмотрел, как ветеринары делают операцию. Оказалось — ничего сложного.
Вернул оперированного кота тёще, благодарная тёща немного оттаяла к неофициальному зятю.
Дал объявление в газете: «Кастрирую котов на дому у заказчика». Пошли заказы!
Так что денег на жизнь себе и Леночке Антон зарабатывал, и деньги, подаренные тёщей, надо было куда-то пристраивать, пока их не сожрала инфляция.
Поверив назойливой рекламе в местной газете и по телевидению о двухсот сорока процентах годовых, Антон понёс дарёные полмиллиона наращивать жирные проценты в фирму «Магнат».
Магнатовская сотрудница, приятная такая женщина, уверила:
— Отдадим день в день. У нас фирма серьёзная, «Магнат»!
Приятная фирма, подумал Антон. Одно название чего стоит. И пришёл за процентами день в день, через три месяца.
— У нас учёт, — сообщила приятная сотрудница. — Приходите через пару недель. А на просроченные дни мы вам проценты начислим. Ноль целых... — сколько десятых, Антон тут же забыл.
Что ж, подумал Антон, ноль целых — это, конечно, не сахар, но учёт — фирме почёт...
И пришёл через две недели, в пятницу.
— Приходите в понедельник, с утра, — попросила сотрудница. — У нас деньги кончились, а других банк не даёт. Я вас запишу! — успокоила она посуровевшего Антона. И записала его в тетрадочный список.
Экий нехороший банк, подумал Антон, чужих денег не отдаёт!
В понедельник, отпросившись с работы, с чёрным предчувствием, пошёл за деньгами.
— Идите в кассу, — сказала сотрудница и отправила Антона в другое крыло гостиницы, в кассу.
Перед железной дверью стояла очередь.
Судя по мрачным физиономиям ожидавших, стояли долго и зря. Упоминать, что его куда-то записывали в пятницу, Антон не стал. Скорее всего, здесь все были «записанные».
«Надо получить информацию из первых рук», — подумал Антон, решительно прошёл в голову очереди и открыл дверь кассы, на которой висела табличка «Фирма «Магнат». Наглому поступку очередь подозрительно не воспротивилась.
— Деньги даёте? — спросил Антон у сидевшего при входе сотрудника.
Сотрудник посмотрел на Антона грустными глазами и задумался.
— Что, совсем не даёте? — испугался Антон.
— Заходите по одному, — очнулся от задумчивости сотрудник. — Решаем индивидуально.
Антон обречённо вздохнул и пошёл сторожить хвост очереди.
Железная дверь «Магната» за спиной Антона громыхнула, закрывшись, и тут же открылась вновь. Но посветлевшего лицом и по спринтерски дёрнувшегося было войти в неё очередника остановил полным достоинства жестом сотрудник с задумчивым взглядом. Так останавливают ротозеев телохранители президентов. Сотрудник грустно и доверительно сказал что-то в полголоса. После чего магнатная бронедверь коротко блямкнула и фирма наглухо отгородилась от своих кредиторов.
— Надолго? — слаженно ойкнули и оборвались сердца очередников.
— Что он сказал? — как у рассерженной кошки, задёргался хвост очереди.
— Перерыв, наверное, — устало предположила середина.
— У них деньги кончились, — сообщили из головы. — Велели не волноваться — послали гонца в банк.
— Кого послали, если из кабинета никто не выходил?! — опять задёргался сердитый хвост.
— По телефону, наверное, — предположила усталая, но догадливая середина.
— Значит, всё-таки дают? — обрадовался бестолковый хвост.
— Дают. По сто тысяч на вкладчика. А потом догоняют и отбирают, — мрачно пошутили из головы.
— Как, по сто?! Я два лимона вкладывал! Мне деньги срочно нужны! — запаниковал преждевременнообрадывавшийся из хвоста.
— ... остальные переоформляют на новый вклад. Но оформляют как бы с нового месяца...
— Но до первого числа ещё целая неделя!
— ... и штрафуют, а за штраф проценты начисляют.
Кого штрафуют — вкладчика, «Магната», или несчастную, не успевшую до срока кончиться неделю, выяснить не успели. Из дали коридора подошёл улыбающийся краснощёкий мужчина и, неизвестно чему радуясь, озадачил:
— Здорово, магнатцы! И магнашки! Стоите?
Очередь молча насупилась, ожидая от весельчака какой—нибудь пакости.
— Стойте, стойте. Я третью неделю сюда хожу — и без толку.
Весельчак оптимистично оглядел очередь.
— Многовато вас. Помрёшь, пока всех перестоишь... за сто тысяч. Своих.
— Ежли ты с такими щеками помрёшь, на что нам надеяться? — удивилась высушенная старушка, прислонённая к стене почти в конце коридора.
Оставив старушку без комментариев, весельчак удалился, а очередь, недоумённо пожав плечами, осталась ждать дюжего инкассатора с холщёвым мешком денег на плече для вкладчиков и автоматом Калашникова под мышкой для грабителей.
— На эту тему анекдот есть, — послышался невесёлый скрипучий мужской голос. — Идёт посевная. Председателю колхоза звонит районное начальство. «Как дела?» — спрашивают. «Хреново», — отвечает председатель. «А ты не приукрашивай, ты правду говори!»
Очередь рассказанному анекдоту не порадовалась.
На соседнем с Антоном стуле сидит женщина с одышкой. Рядом стоит дочь. В душной атмосфере коридора астма набирает силу. Дочь, устав ждать, присаживается на корточки рядом со стулом матери. Недостаток мини-юбки, бывший на улице преимуществом, прикрывает ладонями. Через минуту устаёт прикрываться.
К Антону подходит старушка, жалостливо смотрит на его стул. Антон уступает старушке место. Хотя подобной благотворительности оказывать не принято уже несколько лет.
Ожидающие рассказывают друг другу, кто на что собирался потратить вложенные деньги и сетуют о безнадёжно завязших в «Магнате» тысячах.
Видели ли здесь за последние недели хоть одного человека, ушедшего из дверей «Магната» довольным? Ходят слухи, видели одного. Говорят, «Магнат» задолжал ему десять миллионов. Не считая процентов. Человек, говорят, собирался машину купить. Месяц, говорят, ходил сюда, как на работу. Однажды ушёл довольным. Нет, не счастливым, просто довольным. Малой кровью обошёлся: вложенные деньги забрал, без процентов.
— Четыреста тысяч вложила! — сокрушается пожилая женщина. — Деду своему ничего не сказала. Думала, проценты хоть нарастут. В сберкнижке-то деньги горят, как в печке! А тут сгорели, как... Разом. Убьёт меня теперь дед, как узнает!
— А я ещё и в «Хопёр» половину вложила, — жалуется её соседка с нездоровой бледностью в лице. — Те вообще заперлись.
— Сестра деньги на смерть собрала, — задумчиво, словно себе, рассказывает сгорбленная старушка, опираясь подбородком на самодельную палку. Похоже, собственную голову старой держать тяжело, не то, что в многочасовой очереди выстаивать. — А чтоб «лифлянция» деньги не съела, снеси, говорит, их в «Магнат», там проценты хорошие дают.
В слове «проценты» бабушка делает ударение по-старинному, на первый слог.
— Снесла вот.
Старая молчит, сокрушённо качая головой.
— А сестра — и помирать не собиралась, да померла. Никого не предупредила. Надо бы там быть, у гроба, а я здесь стою... На сто тысяч разве похоронишь?
— Хотели денег накопить, — рассказывает женщина лет сорока, — да получку бы получили — мебель хотели купить. Купишь теперь. Через месяц цены ускачут — не догонишь!
— Плакали наши денежки! — огорчённо машет рукой мужчина, тело которого больше привыкло к спецовке, чем к простенькому выходному костюму. — Ходили к адвокату, спрашивали, можно ли через суд деньги вытребовать? Ты, говорит адвокат, договор с кем заключал? С «Магнатом»? Нет, с его директором. С частным лицом, посмотри в договоре. Вот и судиться будешь с частным лицом. Даже если и выиграешь процесс, с этого директора будут вычитать из зарплаты сто лет, чтобы вам всем выплатить.
Мужчина поджал в удивлении плечи к голове и надолго замер в этой позе.
— Как так получается — не пойму! Он с нас деньги для своей фирмы выкачал миллиарды, а долг возвращать — из его зарплаты? — закончил мужчина после оцепенения, вызванного непониманием правил, по которым стал жить мир.
«Кто мы? — думает Антон. — Я, он, старушка, принёсшая свои грошики, свои «гробовые» в «Магнат», носившие ваучеры в «Эллипс» и «Властелину», посылавшие их в разные «надёжные» московские фонды и потерявшие их? Буратины мы, закапывающие свои пять золотых на Поле Чудес в Стране Дураков, недалеко от полицейского участка! — Антон покосился в окно на здание мэрии. — Семьдесят лет нас учили верить начальству, друзьям и соседям, коллегам по работе и сберкассе — самой надёжной кассе в мире, в которой от тысяч, собранных работягой за многие лета на машину, по вине государства вдруг не осталось денег и на старую покрышку для запаски. Как-то сразу и вдруг. И никто в этом грабеже не виноват. Нас учили верить, что все люди — братья, что обманывать — нехорошо... И вдруг наш учитель, наше государство «обуло», точнее — разуло своих людишек, которых оно должно защищать и о которых оно должно заботиться. Вдруг, оказалось, что верить никому нельзя, даже государству-учителю. Спрячь свои кровные золотые в рот, и не отдавай ни под какие обещания, даже если тебя привяжут вниз головой на дереве...»
— Так-то нас закон защищает, — пессимистически вздохнул мужчина. — Такие они, органы нашей защиты... Стишок недавно прочитал:

 Всегда готовый на подъём,
 Блюдёт страну всеобщей гласности,
 Прикрытый фиговым листком,
 Огромный орган безопасности.

Очередь на стишок не среагировала, возможно, опасаясь по старой привычке органов — ведь их члены могли стоять и среди ожидающих.
— Мэр недавно выступал по телевизору, сказал, что деятельность «Магната» незаконна, — заметил женский голос.
— А когда разрешение на их деятельность подписывал, не знал, что подписывает незаконное? — зло спросил другой женский голос.
— Так они, мэрки и мэрины, стали первыми вкладчиками и свои бешеные проценты давно получили, — усмехнулся мужской голос. — Теперь можно сообщать остальным дуракам, что деятельность незаконна. Мошенники!
— Кто сказал, что мошенники? Вот если бы цыганка выманила у вас десять рублей — тогда да, тогда мошенничество. Тогда бы её за химок и в кутузку. А то, что ты не можешь получить свои десять миллионов... Ходил я в мэрию, к заму мэрина, к Федотову какому-то. Так, мол, и так. У народа последнее отнимают. «А куда вы смотрели, — спрашивает Федотов, — когда деньги вкладывали? Дураки или жадные? Денег дармовых захотелось?» Жадные, говорю, от бедности. Я, может, к тому же и дурак, на мэрию смотрел, которая разрешает хамью народ обирать. А вот бабушек, которые свои «гробовые» отдали, дурами назвать язык не поворачивается. Последние копейки несли, чтобы «лифлянция» не съела, и чтобы родственники могли старых по-человечески похоронить. И бабушки смотрели на мэрию, напротив которой «Магнат» свою деятельность развёл.
— Если фирма получила от администрации города разрешение на какую-то деятельность, то, я полагаю, администрация тем самым взяла на себя обязанность контролировать правомочность той деятельности всеми городскими органами: милицией, полицией, инспекциями и комиссиями, — вступил в разговор ещё один мужской голос. — И если некая фирма развила широкую деятельность по облапошиванию населения в центральной гостинице напротив мэрии, то почему та мэрия не шевельнула ни одним своим «органом», чтобы прекратить ту противоправную деятельность? Ведь сам мэр сказал, что деятельность «Магната» незаконна! Когда один мужик взял у другого червонец и не отдаёт — за такую «противозаконность» морды бьют. А как быть с «Магнатом»?
— Умные вы больно, ответил мне Федотов, — продолжил тот, что ходил в мэрию. — Ну, посадим мы их. А деньги вам потом кто выплачивать будет? А так, может, и рассосётся потихоньку.
— Ага, как непонятно откуда взявшаяся беременность у несовершеннолетней дочки, — заметил ещё один мужской голос.
— Да, — вздохнула женщина, — когда им надо, мы дураки. А когда не надо — слишком умные.
— Взяли бы, да проэкспериментировали. Посадили бы магнатцев. Я бы своими деньгами по такому случаю пожертвовал.
— А и прав тот Федотов: думать надо было, куда идём!
— На эту тему анекдот есть, — произнес мужчина с грустным скрипучим голосом и пропел непохожим мультяшным голосом: «Куда идём мы с Пятачком — большой, большой секрет! Ой, Винни, а я бумажку забыл!»
Анекдотчик умолк. Очередь молчала.
— А при чём здесь бумажка? — спросила женщина.
— Да так... — согласился, что ни при чём, грустный голос. — Некоторые и без бумажек обходятся.
Девушка у стены прыснула в кулак. Очередь упорно не смеялась.
Двухчасовое ожидание вкладчиков было вознаграждено появлением осанистой дамы, запросто называемой сотрудниками фирмы и «старыми» клиентами Ириной. Сопровождала Ирину женщина помоложе. Подруга? Телохранительница?
В расклешённых, до полу, жёлтых пушистых шубах нараспашку, с крохотными дамскими сумочками на длинных шнурочках через плечи, и господскими минами на лицах, одного фасона — как сёстры, дамы гордо прошли по коридору.
Народ, увидев начальство, примолк.
— Здравствуйте, — благородно сказала Ирина верхнему краю железной двери своей фирмы.
Некоторые клиенты поздоровались в ответ. Кто подобострастно, громко, надеясь, что их заметят, кто сквозь зубы, едва слышно.
— Сказала, кассу приехала снимать, — сообщили из головы очереди.
— Нет же денег в кассе! — удивились из хвоста.
«Неужели есть ещё дураки, которые несут деньги в фирму!» — поразился Антон.
— Это для выдачи нет, — глубокомысленно пояснили из головы, — а для приёма есть.
— Да нет, она деньги из банка привезла! — неуверенно возразили из середины.
«В таких крохотных сумочках?» — удивился Антон.
Железная дверь с людоедским клацаньем поглотила дам, а очередь насторожённо умолкла.
Молчали минут пятнадцать.
— Как флагманский корабль в гавань сдавшегося форта, — нарушил общую задумчивость мужчина, увлекающийся, по-видимому, пиратскими романами.
— Ишь, справная какая! — недовольно очертила руками вертикальную волнистость сухонькая старушка.
— А что, работа денежная, не лопатой махать, — поддержала её соседка.
— Что-то долго не принимают. Пришла, так уж принимала бы.
— Надо же человеку в обед перекусить, бутербродик пожевать! — громко защитил Ирину мужчина, стоявший вплотную к двери и уловивший запах кофе, просочившийся сквозь железную дверь.
Очередь слаженно, по-солдатски, на счёт «Раз-два!», проглотила слюну. Многие стояли в очереди почти с утра.
— Ага, с одной стороны красной икрой намазанный, а с другой стороны чёрной. Ишь... — сухонькая старушка проглотила голодную слюну не в такт с очередью и опять изобразила вертикальную волнообразность.
— На наши деньги икры жрёт! — возмутилась соседка.
— Если мне сегодня деньги не отдадут, в суд пойду! — с усталой злостью сказала женщина, молчавшая до этого.
— Толку-то! Хоть бы наши отдали, вложенные. А проценты — чёрт с ними, пусть подавятся!
— На эту тему анекдот есть, — сообщил грустный скрипучий голос. — «Как урожай?», интересуется сосед у соседа. «Хороший. Весной мешок картошки посадил, осенью мешок вырыл. Ни одной картошки не пропало!»
Никто не улыбнулся.
— Армянское радио спросили: «Кому на Руси жить хорошо», попытался развеселить очередь юношеский голос. «Ведётся следствие», ответило радио.
Очередь стояла с суровыми лицами.
— У Ирины с подружкой шубы лисьи, что-ли? — спросила старушка.
— Про лису тоже анекдот есть, — сообщил грустный мужской голос. — Бежит обезьяна по лесу. Видит, под кустом в тени лиса отдыхает. «Эй, лиса, бежим на опушку! Там шубы дешёвые дают!» Лиса лениво посмотрела на обезьяну и отвечает: «Беги, беги. Мне спешить некуда. Я одно знаю: кто в шубах ходил, тот в шубе и будет ходить. А кто голым задом сверкал — хоть на дерево залезет, так и будет сверкать!»
— Да запытал ты уже своими анекдотами! — возмутился густой мужской голос, не имевший, вероятно, шубы.
— Вот так всегда, — посожалел грустный голос. — Рассказываешь, чтобы веселее было, а они сердятся...
— Да с таким голосом не анекдоты рассказывать, а некрологи читать!
— Или кричать «Занято!», — добавил юношеский голос.
— С кладбища, что-ли? — спросила непонятливая, но любопытная женщина.
— Из общественного туалета! — прыснула в кулачок девушка в мини-юбке.
— Из могилы тоже можно, — примирительно прогудел мужчина.
Больше веселья не было.
Всего-то через полчаса железная дверь громыхнула и проглотила из очереди бабушку-магнашку. А через минуту старушка, выплюнутая дверью в предбанник, поясняла:
— Старую бумагу забрали, новую выписали. Покрасивше старой будет, — деловито сообщила она, пряча ладошку за пазухой. — С печатями! Сказали, что себя за просрочку оштрафуют. Надо же! — подивилась старушка невероятной честности фирмы. — Сами себя штрафуют! Штраф да проценты — через месяц денег ещё большей будет!
Слушатели криво улыбнулись.
С одухотворённым лицом и глазами, повёрнутыми внутрь себя, из «Магната» выскочила женщина. Расталкивая очередь, и не отвечая любопытным, дал ей «Магнат» денег или нет, помчалась к выходу.
— За справкой в больницу, — пояснил мужчина, льнувший ухом к металлической двери и слушавший диалоги в чреве фирмы. — Если кто в больнице — тому больше дают.
Ещё два магнатца, покинув очередь, рванулись к двери. Больница им поможет!
Металлическая «магнатная» дверь широко и высокомерно распахнулась, испустив из себя княгинеподобную Ирину.
— А мы? — хором простонала в один выдох несчастная очередь.
— Вас примут! — высочайше снизошла к дальнему углу потолка Ирина и достойно покинула народные массы.
На исходе третьего часа ожидания одуревший от усталости Антон, сопровождаемый строгим взором светлых очей бывшего спортсмена, а может отставного десантника, а ныне — охранника «Магната», упал у стола усталой сотрудницы фирмы. На стул.
— Переоформлять не будем! — собрав остатки сил, остановил женщину Антон, увидев, что она молча берёт чистый бланк договора на заём. — Деньги нужны сейчас и все!
Сказал, как отрезал.
Грустные глаза магнатовского охранника — отставного спортсмена, а может бывшего десантника, трансформировались в грозные. Случись подобное десяток лет назад, можно было бы добавить: «... а под пиджаком забугрились тренированные мышцы». К сожалению, река времени уносит не только людские годы, но и бугры с мышц спортсменов. Да и не требовался здесь спортсмен — измотанный многочасовыми ожиданиями в очереди клиент вползал в кабинет практически недееспособным.
— Не могу. В фирме учёт, поэтому на выдачу денег установлен лимит — по сто тысяч на вкладчика, — подняла на Антона измученные глаза сотрудница.
«Да, — посочувствовал женщине Антон. — Не вернуть долг одному своему настырному приятелю — и то тяжко. А здесь — сотни! Бедная женщина! Будь я директором молокозавода, выписал бы ей за вредность тонну молока. Сухого, чтобы не портилось».
— Сейчас и все! — постарался выжать из себя твёрдость Антон, а в подтверждение твёрдости решительно приложил ладонь к поверхности стола.
— Я не могу решить ваш вопрос. Обратитесь к директору, она скоро вернётся, — страдая участием, отказала Антону сотрудница.
Антон уныло посмотрел на часы. Нет, не выдержать.
— Я не могу... Мне нельзя... — тихо пожаловалась Антону сотрудница.
— Я про вас фельетон напишу, в газету, — совсем не сердито пригрозил Антон.
— Ой, как интересно! — оживилась молодая женщина из-за соседнего стола. — Напишите, пожалуйста! Про меня в газете ещё ни разу не писали!
Она стала кокетливо прихорашиваться, будто Антон уже собирался направить на неё объектив фотоаппарата.
— Вы не поняли: фельетон это плохо! «Магнат» потеряет массу клиентов! К вам кинутся те, кто ещё не знают, что вы не отдаёте деньги!
— Почему не отдаём? Временная задержка. Недельки через две всё наладится!
— К вам кинутся все ваши вкладчики! Представляете, какое столпотворение здесь будет? Вас сомнут!
— Нас не сомнёшь! — успокоил Антона задумчивый отставной спортсмен-десантник.
— Я на вас телевидение натравлю.
— Ладно, — рассердилась сотрудница. — Всякого мы тут уже наслушались! Только нам от вашей говорильни ни жарко, ни холодно. Как Эмэмэму. Вон как они сейчас в телевидении частушки распевают! А тоже... под суд отдавали!
Поняв бессмысленность дальнейших переговоров, Антон вывалился из кабинета. В голове звучал «гимн Сергею Мавроди», руководителю фирмы МММ, которая в Москве подобным же образом собирала у населения деньги, естественно, в масштабах, несопоставимых с магнатными, а в рекламах по центральному телевидению семейство Мавроди пело семейный гимн: «Я достаю из широких штанин при всём при честном народе...» и доставали договор с фирмой МММ.
«Эксгибиционисты! — выругался про себя нехорошим словом Антон. — Те тоже достают из штанин при народе. Только психи достают для собственного удовольствия, а эти, чтобы принародно положить на народ. Это что же получается? Если не могут клиентам деньги отдать, значит, они банкроты! Приходи с судебным исполнителем, описывай имущество и пускай «Магнат» с молотка! От таких дел в старину стрелялись! В русскую рулетку играли! Один патрон в барабан, ствол к виску — повезёт, не повезёт... А эти станут стреляться? Да никогда в жизни! Бери деньги и не отдавай, пока ещё больше не дадут! Они же заранее всё продумали, чтобы деньги сгребать миллиардами, а отдавать... из зарплаты».
— Ну что? — заспрашивали у Антона вдогонку. — Дали?
— А ничего, — оглянулся Антон. — Как в той объяснительной у продавщицы: «Обсчитала десять человек. Впредь постараюсь с ними не встречаться».

***
Не оставляя надежды выцарапать из «Магната» свои деньги, Антон стоял в коридоре вторую неделю. В предыдущие дни достоять до кабинета по причине пухнущей на глазах очереди Антону ни разу не удавалось.
Не давать денег их законным хозяевам, как всегда, прибудет стойкая Ирина. Пока начальства нет, Антон, на правах завсегдатая, через открытую дверь донимает сотрудников.
— Незавидная у вас доля — отбивать атаки обманутых клиентов!
— Ну почему же обманутых? Просто у фирмы временные трудности.
— Обманутых! Фирма разгребает свои трудности за счёт клиентов. У клиентов на руках договора, согласно которым вы обязаны выплатить деньги — и не выплачиваете! Значит — или фирма банкрот, или вы обманываете клиентов! Нет, тяжело с утра до ночи выслушивать ругань обманываемых клиентов!
— Нормальная работа.
— У меня бы на вашем месте за три дня язва или гипертония с непривычки приключилась.
— А мы привычные.
— Наверное, есть стимул всё это выслушивать, коли не боитесь гипертонический криз от волнения получить. Я вот вашу работу, — Антон повернулся к охраннику, — вижу не в том, чем вы сейчас занимаетесь, а в том, чтобы защищать офис и клиентов от грабителей.
— А я чем, по-вашему, занимаюсь?
— Охраняете своих сотрудников от гнева клиентов.
— И этим надо заниматься. Народ к нам приходит сердитый.
— Это вы сделали нас сердитыми. Мы предпочли бы выходить из этих дверей весело и непринуждённо, с законными деньгами в руках.
Антону надоедает перебрёхиваться с «магнатными» сотрудниками и он выходит в коридор.
Что я? Где я? И есть ли я вообще? Кто мы, живущие под прожиточным минимумом и питающиеся из дырявой «потребительской корзины», которая стоит дороже наших зарплат вдвое? Идут сильные мира сего, сытые мира сего, и глядят на нас, аки на червей, копошащихся у них под ногами во множестве...
А кто они, нынешние сытые? И отчего сыты, когда страна голодна?
Выстрои их в ряд, сытых, и окажется, что каждый второй сидел в тюрьме или был под следствием, а остальные сыты потому, что голодных обобрали. И ходят они теперь по берегам тёплых средиземных и мёртвых морей не торопясь, моционы совершают, ботинками из крокодиловой кожи давят устриц, выброшенных вчерашним ураганом на прибрежный песок: крак! крак! — брызжут из-под дорогих ботинок раздавленные устрицы. Хороша погода! Хороший берег! И жизнь хороша! Одно расстройство — классная обувка давлёными слизняками пачкается.
То не устрицы. То головы врачей, учителей и прочей «интеллигентной» массы. Которые топчут бывшие уголовники и нынешние воры, которые давят и лезут по ним в богатство и во власть...
А власть, рулимая «братками», решая «государственные» проблемы всё тех же «братков», съела народные сбережения в сберкассах, поделила общенародное на частное. Только народу ничего не досталось — всё им. Обещали делить «на всех, по-честному», а разделили «по-понятиям».
Кто же это решил, что мы, людишки — пешки в большой игре по разделению бывшего государственного имущества? И что нами можно жертвовать не только во спасение короля, но и ради процветания ферзей, ладей и даже ихних лошадей?
Очередь всколыхнулась. Антон взглянул в начало коридора. С невыгораемой печатью на лице «Не дам!» пришла завёрнутая в рыжую шубу непробиваемая Ирина.
Начался приём.
Из железной двери вышел недовольный мужчина, свернул и спрятал в карман листок бумаги.
— Переоформили ещё на месяц, куда деваться! — развёл руками, стыдливо отворачиваясь от сотоварищей по несчастью.
Ещё через пару минут вышла женщина.
— Я в суд! Мне их переоформления не нужны!
Упираясь носом в железную дверь, Антон молил: хоть бы не ушла! хоть бы приняла! А то ведь по закону подлости, деньги и билеты на поезда и автобусы всегда кончаются прямо перед тобой.
Повезло! Радостно улыбаясь старым знакомым, Антон вошёл в кабинет, сел напротив Ирины.
— Согласно договору, закончившемуся месяц назад, я пришёл получить данные вам взаймы деньги. А проценты можете переоформлять-перезаписывать на какие угодно сроки, — бодро начал Антон.
Ирина взглянула на сотрудников, как, видимо, раньше баре смотрели на нерадивых холопов.
— Вы ему объясняли?
Сотрудники часто и виновато, по-холопьи, закивали головами.
Ирина уставилась на Антона как на недоумка, с жалостью и каплей презрения: объясняй ему, не объясняй, до него всё равно не дойдёт.
— Могу записать вас на получение денег через три месяца. Сейчас денег нет.
— У вас как в том анекдоте: «Что у вас за ресторан? Отбивных нет, устриц нет, икры тоже нет... Принесите моё пальто!» «К сожалению, вашего пальто тоже нет». Бесконечное переоформление договора меня не устраивает. Договор мы заключили на три месяца, так?
— Так.
— Значит, через три месяца после его подписания действие договора заканчивается. Мы расторгаем договор, и вы обязаны вернуть мне мои деньги. С процентами.
— Кто это вам сказал? — с большим интересом любопытствует Ирина.
— Действие договора закончилось! Отдавайте деньги, согласно договору.
— Срок вложения денег закончился. Но, в связи с временными трудностями, мы не можем выдать деньги, за что начисляем вам проценты.
Антон и Ирина смотрели друг на друга молча, каждый видя перед собой непробиваемого тупицу.
— Ну, хорошо. У вас есть пункт, предусматривающий расторжение договора. Мы расторгаем договор, который, между нами говоря, сам месяц назад расторгся. Вы возвращаете мне вложенную сумму, а на задержанные дивиденды можете начислять свои штрафные очки в количестве ноль целых не видно, сколько десятых хоть до скончания века.
Антон пододвинул Ирине заранее приготовленное заявление о расторжении его «брака» с обманщицей-невестой.
Ирина отодвинула заявление назад.
— Это вы расторгаете. А мы — нет. Заявление можете отнести секретарю. Она оформит расторжение, мы вычтем из вас десять процентов. Согласно договору! — подняла Ирина указующий перст на хотевшего было открыть в возмущении рот Антона. — И поставим вас на очередь.
— И я получу деньги через три месяца? — съехидничал Антон.
— Если к тому времени подойдёт ваша очередь, — переехидничала Антона Ирина. — О выдаче денег не может быть и речи, — она безразлично пожала плечами и поскучнела лицом.
Антон вспомнил ещё один анекдот, услышанный в очереди:
«Алло, это баня?»
«Нет, это квартира».
«Но я же звоню в баню!»
«Вы попали в квартиру».
«У вас что, одинаковый номер с баней?»
«Нет».
«Так зачем же вы берёте трубку?»
Но рассказывать анекдота Антон не стал.
— Послушайте, попытался он вразумить Ирину ещё раз, — давайте по-хорошему...
— По-хорошему? — вдруг взорвалась Ирина. — Как двести процентов годовых получать, так все кинулись. А как у фирмы проблемы — так «по-хорошему»?!
— Никто не заставлял вас обещать такие проценты. А если подписали договор — выполняйте. Вы нас этими процентами как приманкой в мышеловку заманили.
— За узду вас никто не тянул!
— Я про вас в газету фельетон напишу! — перешёл на угрозы Антон. — Вам спокойнее и дешевле обойдётся, если вы отдадите мне мои деньги.
— Нет.
— Вы у стариков отняли деньги, которые они на смерть собирали! Вы у людей отняли деньги, которые они по копейкам собирали, чтобы купить себе раз в жизни мебель или машину! Совести у вас нету! Жулики!
— Как вы можете! — укорила Антона одна из молодых магнатовских сотрудниц. — Да наша Ирина Владимировна... Она у нас лучше всех!
— И кошка мурлычет под рукой заботливой хозяйки, — усмехнулся в сторону защитницы Антон. — Я ещё и в телевидение зайду. Пусть приедут и снимут сюжет в вашем предбаннике. Там народ скажет, какой «Магнат» честный, и какая у вас Ирина Владимировна «лучшая из всех».
Ирина подумала и, решившись на что-то, подвела черту разговору:
— Триста тысяч, а остальное переоформляем на новый срок.
Поняв, что от «Магната» ему больше ничего не добиться, Антон подписал договор.
— Жаль, что мы не прочтём ваш прекрасный фельетон, — саркастически произнесла Ирина, отсчитывая Антону деньги.
— Ну почему же не прочтёте, — успокоил её Антон, забирая деньги. — Прочтёте, и очень скоро. И телевидение готовьтесь принять.
— За что же я вам деньги плачу? — возмутилась Ирина и непроизвольно дёрнулась в сторону уходящих денег.
— Не платите, а возвращаете часть моих законных денег, — поправил её Антон. — Слушайте, а купите у меня фельетон! — предложил он. — Вы же покупаете разный товар...
— Это шантаж! — возмутилась ещё сильнее и искреннее Ирина. — У меня свидетели есть!
— Шантаж! Шантаж! — закивали сотрудники «Магната».
— А, по-моему, нормальная купля-продажа моего произведения за мои же деньги.
— Деньги ваши мы отдадим. А не сдерживать обещания с вашей стороны... вульгарно!
— А не сдерживать обещание по отношению к дедушкам и бабушкам, у которых вы последние грошики отобрали и которые в ваших коридорах по вашей воле часами толпятся — это не вульгарно? Сколько миллиардов вы у них насобирали? Вульгарно и бульварно наживаться на стариковских «гробовых» копейках — они ведь вам доверяли!
Антон встал, подошёл к двери, распахнул её настежь. Развернув в ладони триста тысяч, чтобы их видели и сотрудники «Магната», и обманутые вкладчики, провозгласил:
— Потрясите «честных магнатцев» как следует, может и вам удастся своё получить!

 =16=

…Мужчина деревенской наружности выбирает у ларька, что выпить. Водки? Дорого. Бормотухи? Она и в деревне есть. Хочется чего-нибудь... городского. Палец, ползущий по стеклу витрины, останавливается на трёхсотграммовой бутылке с красно-голубым мячиком на этикетке.
— Ре-ря... — читает он и качает головой, удивляясь странному названию напитка. Но цена подходящая, чуть дороже портвейна. — Дай-ка мне вот эту, дочка, с мячиком. Сколь в ней градусов?
— Это пепси, деревня! — презрительно кривит губы молодая продавщица. — Газировка это!
…Молодая чета на подкашивающихся ногах выписывает по тротуару крутые виражи. Молодые не падают лишь потому, что передвигаются, опираясь друг на друга. На четырёх-то ногах устойчивее! Она при этом ещё и умудряется не уронить грудного ребёнка, которого держит в непослушных руках...
…Раннее утро. У лежащего на тротуаре мужчины сидит мальчик лет семи. На вопросы прохожих, не с сердцем ли что, деловито отвечает:
— Нет, папка пьяный.

***
Социологи говорят, что в обществе, где восемьдесят процентов индивидуумов больны или интеллектуально недоразвиты, остальные двадцать процентов интеллектуально нормальных и здоровых членов общество считает ненормальными.
— Водки на всех — и дешёвой! — обещает с экрана телевизора кандидат в президенты страны.
Пьяными дураками управлять легче. Им, кроме зелья, ничего не надо.
Говорят, сейчас все пьют. Говорят, жизнь такая. А может и вправду такая? Чтобы прокормить семью, надо работать здесь, подрабатывать там, прирабатывать в выходной, в праздники сажать картошку и строить гараж... Гараж не для машины, машину с нашей зарплатой век не купишь. Гараж, чтобы в погребе хранить картошку.
Работа с утра до ночи без выходных выматывает, делает человека безмозглым и бесполым.Как расслабиться? Пойти в ресторан? Денег не хватит. В театр? Ха-ха-ха! Наливай и пей — вот и весь театр!

=17=

Разочарованные женщины, бросив пьяных мужей, сбежав от похмельных женихов и выгнав нетрезвых любовников, делились друг с другом «секретным» телефоном фрау Молокановой.
— Эта фрау связана с берлинским институтом «Семья и брак»! Она организует встречи с импортными женихами! — по великому секрету друг от друга восторженно перешёптывалось одинокое женское население города.
Для постановки на учёт к фрау (как в вендиспансере!) требовался паспорт, подтверждающий законную свободу женщины от мужчины, и кругленькая сумма деревянных для наведения связей с заграничными женихами (иностранная связь — дорогая связь!). Впрочем, по знакомству можно было стать на учёт и без паспорта, обещая после налаживания связей урегулировать своё безмужнее положение. Но без паспорта сумма требовалась гораздо круглее обычной. Через месяц-два назначалась повторная явка (как в милиции!) для выбора жениха — заочно, конечно! — и написания заявки (как в снабжении!).
По кодировке: «Э. Хайнц, 55, 165/85, бизнес, нихьтраухер, киндерфрай», кандидатки в немецкие жёны догадывались, что некий Хайнц, бизнесмен, не совсем молод, низковат и толстоват, но без знания немецкого языка оставались в неведении, что он без детей и не курит, а про выпивку вообще молчит.
Фотографий не было.
Ставки делались как в рулетке, на любой номер, проставленный под кодировками женихов. Разница была лишь в том, нравилось ли кому белое поле, чёрное или красное (был кандидат моложе, выше или толще). Лихорадочно отыскивались немецко-русские словари и вспоминались основы школьной программы, чтобы хоть заключительное слово послания к избраннику, написанное иностранными буквами, говорило о желании невесты поскорее приобщиться к немецкой культуре.
Потенциальные невесты прилагали неимоверные усилия в создании своего товарного вида. Кружки аэробики, бассейны, косметические кабинеты, фотоателье и парикмахерские наполнились клиентурой. А торговые точки увеличили свою прибыль за счёт дополнительной распродажи косметики, нижнего белья и бижутерии.
Одним словом, сезонная подготовка к сближению сердец шла по всем фронтам.
О службе фрау Молокановой разведали газеты.
— Где же ваша российская гордость? — разразилась патриотическим гневом некая замужняя горожанка. — До чего же вы дешёвые! Готовы выйти замуж за любого иностранца, лишь бы жить слаще!
Строки о том, что «я тоже несу свой крест, имея мужа пьяницу и сына двоечника, да в заграницу не мечу...», редакция расценила как слезливую сопливость, портящую общий патриотический фон, и в газете не опубликовала.
Женщины, жизнь которых из-за одиночества и постоянных житейских проблем превратилась в один серый, бесконечно длинный день, а ночи ожидались со страхом и были самым нелюбимым временем года, мудро отмалчивались.
Слух о предстоящем визите немецких ухажёров вызвал переполох не только среди женщин. Мужчины разных возрастов, семейного и бессемейного положения, узнав из газет о фрау Молокановой, тоже пытались предложить фирме свои услуги. С прицелом на красивую западную жизнь.
Все надеялись. Фирма-то берлинская! Наверняка работает без обмана. На наших-то, российских, надежды никакой!
Через «Комсомольскую правду» на всю страну прогремело «индивидуальное частное предприятие» некоего молодого жителя города — женатого, кстати сказать, — предлагавшего «оплодотворение бездетных женщин естественным путём». Объявления-наклейки были развешены на столбах у остановок и на всех базарах.
Жена исполнителя встречала пациенток, провожала их в «рабочий кабинет» мужа — в спальню, а после совершения «оплодотворения естественным путём» угощала мужа-работника и удовлетворённую пациентку чаем. При ненаступлении беременности фирма гарантировала повторный бесплатный сеанс в течение месяца.
— А с женой я исполняю супружеские обязанности в выходной, — отвечал «оплодотворитель» корреспондентке газеты.
У фрау Молокановой нумерация клиентов перешла тысячный рубеж.
К лету накал страстей среди невест возрос до предела.
Прошёл слух, что импортные женихи приезжали, но их приезд сохранили в тайне. Телефонный перезвон невест привёл к общему мнению, что женихов, как и всё в этой жизни, «распределили» по блату, по своим и знакомым.
— Проталкиваете своих в первую очередь! — предъявили обвинение фрау-свахе.
— Приезжали всего два представителя немецкой стороны, — успокоила фрау клиенток. — И даже не абоненты фирмы, а, как говорится, «вольные стрелки». Ждите, скоро приедут женихи!
В подтверждение верности своих слов фрау Молоканова объявила дополнительный сбор взносов для подготовки достойной встречи женихов.
Сомневающиеся невесты складывали нули от рублей каждой кандидатки с нулями всех кандидаток, высчитывая капитал фирмы. Это же получается... Ужас что получается! Сотни миллионов!
Скоро фрау Молоканова уехала в Германию. Навсегда. Со взносами кандидаток, естественно.

 =18=

Медстатистика Веру в поликлинике за глаза называли «номер первый». Где бы очередь ни возникала — за получкой ли, в буфет ли — доказать, что первым очередь занимал кто-то другой, а не Вера, было невозможно. Увидев толпившихся людей, она подходила и спрашивала:
— За чем очередь?
Услышав, за чем, безапелляционно заявляла:
— Так я уже занимала, когда здесь ещё никого не было!
И этот приговор обжалованию не подлежал.
Невысокая Вера производила впечатление женщины крупной. Громогласная и энергичная, в расцвете сил, постоянно жаловалась на подводившее её здоровье.
Коллег ни на грош не ценила. Считала, что врачи в кабинетах сидят лишь для того, чтобы готовить и передавать ей статистические данные. А больные, идущие к врачу, есть ни что иное, как олицетворение пришедшего в поликлинику статталона, который надо заполнить и, отделив от тела отрывной корешок, передать последний в статкабинет. Бесполезного после этой процедуры больного можно отпускать на все четыре стороны.
Когда Вера выясняла по телефону у нерадивых врачей и медсестёр статистические неточности и спрашивала: «А почему...?», то спрашиваемые чувствовали, как у противоположного конца телефонного провода главный статистический кулак с грохотом опускается на статистический стол и в гневе крушит его полированную поверхность. А если в трубке слышался вопрос: «А почему здесь...?», то чувствовалось, что главный статистический указующий перст, протаранив насквозь неправильно написанную бумажку, с дымом и шипением, словно раскалённое железо, вонзается в деревянную поверхность стола.
Когда статистическую работу в поликлинике решили компьютеризировать, Вера, консерватор до мозга костей, забастовала:
— Не нужен мне компьютер! Глаза портить! И так зрение плохое!
В очках её, естественно, никто и никогда не видел.
Начальство, как всегда, поступило мудро. В одном из соседних кабинетов появились два компьютера с женщинами-операторами, а «номер первый» продолжала шелестеть бумагами. Правда, арифмометр, издававший звук рашпиля, Вера заменила современным калькулятором с самой крупной клавиатурой. Чтобы не портить зрение. Но в особо ответственных статистических исчислениях писк калькулятора утихал, и из глубокого прошлого всплывало щёлканье косточек миниатюрных бухгалтерских счётов, любовно хранимых Верой в недрах письменного стола.
Немного погодя, в связи с увеличением статистической работы, к Вере, её помощнице и двум женщинам за компьютерами добавили ещё двух женщин-статистиков. Написание бумаг становилось явно важнее лечебной работы.
Образование у Веры было так себе, среднее. Правда, медицинское. Но апломб высший, генеральский. И она с ревностью относилась ко всем, «кто выше её ростом» и у кого интеллект «большего размера». Единственный фактор, который её усмирял — зависимость от человека. От начальства, например. Так как отчитывалась по статистической работе она непосредственно завполиклиникой, то «промежуточные звенья» руководства для неё не существовали.
Рабочий день в главном статистическом управлении, как шутили врачи и медсёстры поликлиники, где Вера располагалась с напарницей, тихой молодой женщиной, начинался с утреннего обсуждения новостей: кто, где что достал за истекший со вчерашнего конца рабочего дня промежуток времени, кто, где был замечен в каких сомнительных деяниях, и с кем что случилось. Затем следовал утренний чай. После чая статистики поочерёдно садились за телефон.
К неудобству сотрудников, телефон был даже не спаренный, а строенный с травматологическим и рентгенкабинетом.
Дозвонившись до своих престарелых мам, статистики поочерёдно и подолгу обсуждали их и свои проблемы и состояние здоровья, давали друг другу советы из практического опыта, чем пошатнувшееся здоровье поправить, обсуждали неожиданные повороты событий в бесконечных телесериалах о тропиканках и плачущих богачах, обсуждали погоду и её влияние на здоровье беседующих, ход приготовлений к отменённым советским и возвращённым церковным праздникам. Затем Вера обзванивала нужные ей по работе медкабинеты детсадов и школ, давала разгон фельдшерам за неподанные вовремя статданные... Затем она успокаивала перевозбудившуюся в процессе сбора статинформации нервную систему прополкой и поливом бурно разрастающейся на подоконнике помидорной рассады — если была весна, а если в природе царило иное время года, сразу переходила ко второму завтраку…

***
Антон взял трубку, чтобы позвонить в стационар. По параллельному телефону разговаривала напарница Веры. Неспешно, будто с неохотой соглашаясь на тяжёлую работу, ей отвечал старческий голос:
— Да уж сама окна помою...
Время близилось к Пасхе.
Доктор положил трубку, посидел немного, снова взялся за телефон.
— Да нет, окна я сама помою... — с неторопливой обидой убеждал старческий голос.
Антон вздохнул, покачал головой, сходил по делам, опять вернулся к телефону.
— Ну что ты! Справлюсь... Уж окна-то я сама помою! — медлительно сердился старческий голос.
— Ал-ло... — осторожно сказал в трубку Антон, намекая, что пора уже и выяснить, кто помоет окна.
Разговор побежал быстрее. Антон положил трубку, ожидая щелчка, сигнализирующего о том, что параллельный телефон отключился. Послышался щелчок. Антон потянулся к аппарату, но задел рукавом за угол стола и задержал руку, ругая себя за надорванный рукав халата. Через пару секунд поднял трубку, но... Кто-то уже набирал номер. Опередили. Антон положил трубку. Подождал пару минут, снова взялся за телефон.
— Да нет, я уж ноне никуда не пойду, — с сожалением сообщил Антону другой старческий голос, а голос Веры сочувственно согласился:
— Да куда уж, с твоим-то здоровьем!
Антон положил трубку, подождал минуту.
— Нет, здоровье не то, не пойду, — с обидой на здоровье отказывался от похода куда-то старческий голос, а голос Веры обижался на своё:
— Какое здоровье в твои-то годы? Я, вон, помоложе, а здоровья нету!
Антон подивился отсутствию здоровья в плотном теле Веры и разозлился: «Как жвачку жуют!» Положил трубку.
Через некоторое время снова поднял.
— Да, здоровья уж не вернёшь... — безнадёжно известил старческий голос.
— Заканчивайте разговор, мне позвонить надо, — сказал Антон, уловив паузу в бесконечном диалоге об утраченном здоровье.
— Не видите, что-ли, разговариваем! Положите трубку! — потребовал недовольный голос Веры.
Антон положил трубку. Могла бы и помягче, подумал он. Знает ведь, кому грубит.
Посидел ещё немного, ожидая, когда телефон щёлкнет, отключившись. Щелчка не было.
Антон поднял трубку.
— С таким здоровьем, разве ж я дойду! — с полнейшей безысходностью жаловался старческий голос.
— Заканчивайте разговор, мне в стационар надо позвонить! — уже требовательно произнёс Антон.
— Ктой-то там мешает, Вер? — живо и бодро полюбопытствовала старушка, удивившись появлению третьего собеседника в телефоне, что было для неё технической новинкой. — Прям грубый какойт мущина!
— Положите трубку! — взорвалась Вера, возмутившись подрыву своего авторитета на глазах у... Точнее, свидетелем которого стала её собственная мать. Кто-то осмелился прервать её разговор! — Обнаглел вообще! Не видите, люди разговаривают! Интеллигент называется! Чему вас, интеллигентов, только в институтах учат! Чужие разговоры подслушивать!
Веру понесло.
Антон положил трубку. «Понял, кто в поликлинике авторитетней?» — спросил себя.

 =19=

Заместитель заведующего новой поликлиники, открывшейся в пятом микрорайоне, предложил Антону место заведующего хирургическим отделением.
Антон задумался. Заведующим отделением — это хорошо. Но ведь — хирургическим отделением. Тем более, во взрослой поликлинике. Жалко опыта, накопленного по детской травматологии.
— Иди! — убеждала Леночка. — Маленький начальник лучше большого подчинённого!
— Знающий специалист ценнее незнающего руководителя, — возражал Антон.
Помучившись в раздумьях, он решил посоветоваться с заведующей поликлиникой.
— Мы скоро организуем у себя хирургическое отделение, тебя назначим заведующим. Зачем уходить? — сказала заведующая.
Антон решил остаться в детской поликлинике.

 =20=

— Антон Викторович, мужу свиданку дают. Отпустите меня в субботу. А я потом за вас отработаю, — попросила Печкина Антона.
— Езжайте, конечно, — без размышления согласился Антон. Он порадовался за коллегу.
Сквозь насторожённость из глаз Печкиной пробились отблески благодарности.
— Спасибо, Антон Викторович! Я отработаю! Мужа, наверное, скоро переведут «на химию», в условники. А там, может, и под амнистию попадёт. Он на хорошем счету.
— Вот и отлично. А отрабатывать не надо. Мне всё равно в эту субботу делать нечего. Езжайте.
Наталья Васильевна зачастила по субботам к мужу.
— Антон Викторович, больше не к кому обратиться... — виновато смотрела она на Антона.
— Конечно, конечно, — соглашался Антон, жертвуя субботами.
Леночка морщилась, отпуская по субботам Антона в поликлинику вне графика.
— К мужу ведь едет, — оправдывался Антон.
Однажды Печкина пришла на работу с таким видом, будто в лотерею выиграла по-крупному.
— В субботу муж приедет на побывку! — поделилась она счастьем с Антоном. — Приходите к нам в гости с девушкой. Будете только вы. У нас друзей теперь нет.
— Не помешаем? — хитро улыбнулся Антон.
— Приходите, на всё времени хватит.
В назначенное время Антон и Леночка стояли перед квартирой Печкиных.
Дверь открыл сам Владимир Иванович.
— О, сколько лет, сколько зим! — протянул ему руку Антон. — Это Лена, это Володя.
— Здравствуйте, здравствуйте. Заходите. Сколько лет? Всё на учёте. Я не годами считаю, а месяцами и неделями, а сколько дней сверх того — это только мне интересно.
— Постройнел, — заметил Антон, оглядывая подтянутую фигуру Владимира Ивановича.
— Да, лагерный рацион способствует улучшению фигуры, — пошутил Печкин.
Антон познакомил Леночку с Натальей Васильевной, светившейся мрачноватой, упрятанной в глубину глаз радостью. Женщины ушли на кухню, а мужчины расположились в зале.
— Ну как, перспективы на досрочное есть? — спросил Антон у Печкина.
— Вроде проглядывают, — серьёзно ответил Печкин. — На «химию» скоро переведут. Буду в Энгельсе «дослуживать».
— У нас же в городе были «химики».
— Не повезло немного. В прошлом году закрыли спецкомендатуру. Ну ничего, может под амнистию попаду. А если второго ребёнка родить — стопроцентная гарантия.
«Ребёнка — через год минимум. Почти четыре отсидел, плюс год... Ну что ж, пять вместо шести — и то хорошо», — подумал Антон.
— Так поработайте над этим вопросом! — хлопнул он Печкина по плечу. — Вы люди молодые, второго вам и по плану надо.
— Работаем, — согласно качнул головой Печкин. — Мне здесь никто не помогает?
— В смысле? — Антон по простоте и не понял вопроса.
— Ну... На зоне как говорят? Муж на кичу — жена налево. Исключений, говорят, не бывает.
«Хорошо, что я пришёл с Леночкой, — обрадовался в душе Антон. — А то бы попал в положение холостого друга семьи. Докажи потом...»
— Ну, Володь, ты же не на зоне воспитывался. Это там так говорят. А здесь принято верить своим жёнам.
— Да я шучу, — скучно отговорился Печкин, рассматривая трещины в старых половицах. — Как тут у вас жизнь медицинская?
— Жизнь медицинская там же, где была четыре года назад. А жизнь медиков бежит вперёд. Зарплата смешная, работа бешеная.
— А там экономисты сидят — умные мужики! Дай им власть — в два счёта страну на ноги поставят! Всех заставят хорошо жить!
— Что за экономисты?
— Ну, за экономические «достижения» срока тянут.
— Тогда учись хорошо жить, пока есть у кого, — подначил Антон собеседника.
— Учусь, — серьёзно ответил Печкин. — Меня вертухай как-то вызывает к себе. Жить хорошо, говорит, хочешь? Заходи, говорит, почаще, рассказывай, кто у вас там и что... Послал я его. Я не хорошо, говорю, я просто жить хочу. А фискалы до звонка не доживают.
Женщины накрыли на стол, пригласили к трапезе.
— Ну, давайте, — разлил по бокалам вино Владимир Иванович. — За вас, что не побрезговали, пришли...
— Ладно ерунду городить, — остановил его Антон.
— Вот вернусь, опять друзей много будет. А сейчас куда-то все подевались.
Печкин большими, громкими глотками пил вино, жадно ел всё подряд.
— На зоне меню проще, — не скрывал он аппетита.
— Не гони, Володь, — придерживала мужа Печкина, когда он почти без перерыва наполнил вином третий бокал подряд.
— Да, полтора суток — это мало. Всего не съесть, не выпить. Всего не успеть, — задумчиво произнёс Владимир Иванович. — А впереди таких суток — сотня, и ещё сотня, и ещё сотня... И ещё сотня... Даст Бог, за полтыщи не перевалит!

***
— Приятные люди, — делилась впечатлениями Леночка по пути домой. — Я думала, он — барыга тюремный. А он нормальный человек. Умный... Давай дружить с ними!
— Давай, — улыбнулся Антон. — С чего ему быть барыгой? Он такой же врач, как и я. Только... временно работает не по специальности.

 =21=

— Захожу на прошлой неделе к ней домой, в квартире вонь — не продохнёшь. Язык щиплет! — всплёскивая руками, рассказывала Раиса Петровна, рентгенлаборантка, о своей знакомой. — Ты чего, спрашиваю, развоняла? Лечусь, говорит. Печень забарахлила. Новым методом лечусь — уринотерапией. И знаете, что она удумала? Да не удумала — книжку дорогую по блату купила задорого, там и вычитала. Мочу собирает, выпаривает до половины и пьёт эту гадость!
— Жуть! — таращили глаза медсёстры.
— Концентрированные шлаки заглатывает, от которых организм уже избавился, — заметил Антон. — Яды пьёт. Печень свою больную добивает. И много потребляет?
— Так что за день вы... — Раиса Петровна споткнулась на слове, подбирая литературное выражение, — что за день соберёт, всё выпивает.
— Безотходное производство, — мрачно пошутил Антон. — И как здоровье? Крепчает?
— Увезли вчера с жутким обострением на скорой...

 =22=

Антон сидел в кабинете заведующей терапевтическим отделением взрослой поликлиники. Хозяйка вышла куда-то по делам, обещала скоро вернуться.
У Антона в последнее время что-то прижимало сердце, давление скакало то вверх, то вниз — до слабости и дрожи в коленях. А всю последнюю неделю Антон ходил и вздыхал как рыба, выброшенная на берег, воздуха наглотаться не мог. Вот и пришёл на консультацию к коллеге.
— Перерыв, перерыв! Подождите пятнадцать минут! — услышал он через тонкую стенку голос хирурга из смежного кабинета. — Ну и что, что один? Я тоже один, медсестра ушла. С утра кручусь без перерыва, как пропеллер у Карлсона. А ночью на дежурстве был... Вот настырный! Болит, что-ли, сильно? Терпимо? Ну посиди в коридоре пять минут. На жёстком сидеть нельзя? Ну, заходи, страдалец, садись вон в мягкое кресло, закуси со мной за компанию. Про жизнь поговорим, а то вы больше скандалить горазды, да больничные требовать... Как зовут-то? Давай стакан, налью. Крепкого не пьёшь? Ничего, ты молодой, тебе можно. А мы, хирурги, без этого уже не можем. Самый наш, хирургический напиток. Пей! Бутербродик вон бери, закусывай. Да, жизнь... Ночью на дежурстве набегаешься до упаду, в ординаторской хлопнешь стаканчик крепенького второпях — и опять бодрый. Пей! Ай-яй-яй! Аккуратнее надо, так и глотку обжечь можно! Живой? Хлебни холодненькой водички, полегчает. Аж слёзы на глазах... Экий ты неосторожный! Да, градусов много...
«Спиртом он его, что-ли, поит, сумасшедший!» — поразился Антон.
— Закусывай. Не голодный? А я на этих дежурствах язву заработал. В больнице, оно как? День отработал — устал. Нормальным людям и положено после работы уставать. Нормальные люди после работы идут отдыхать, а врач два раза в неделю после работы без отдыха да на ночное дежурство. После ночного дежурства у нормальных людей — отсыпной. А врач после двадцати четырёх часов работы идёт не отсыпаться, а на положенную ему работу в поликлинику или в больницу, потому что его там никто не заменит. Тридцать два часа без перерыва. Четыре восьмичасовых смены. Ночь дома отлежался, а на следующее утро всё снова. И оплата не в двойном размере, как у нормальных людей, а... Смех один, а не зарплата! После полутора суток работы кусок в горло не лезет. Выпьешь стаканчик крепенького, вроде взбодришься. А есть с устатку всё равно не хочется. В результате — язва. Да и на сердце влияет, когда лишнего. А лишнего — на каждом дежурстве. Дело только к пенсии, а я уж развалина. Может, и не доживу до пенсии. Много наших не доживает. Одни спиваются, другие так помирают. Наливай ещё. Тебе можно, ты молодой. После полутора суток придёшь домой — лишь бы до кровати добраться. Плюхнешься в койку — и носом в стенку до утра. А жена обижается. Если таких дежурств восемь в месяц, считай, две недели в командировке был. А когда жена дома обижается, в командировке могут быть приключения... Или наоборот. В общем, ни здоровья, ни жизни, ни зарплаты. Разве это зарплата, когда она в два раза меньше, чем у заводского работяги? У сантехника в ЖЭКе зарплата больше, чем у любого хирурга нашей больницы. Позор... Идти в слесаря? Ушёл у нас один, пожилой уже. Да только кому от этого хуже? Опытный хирург был, хороший оператор. Семью кормить надо, а по дежурствам мотаться здоровья нет... Мы-то слесарями сможем. Работал я в молодости слесарем. Показали, за какой конец напильник держать — и через месяц практики третий разряд присвоили. А вот скальпель в руки слесарю не сунешь. Слесарь разве что в народные целители может пойти, чтоб с перепою воду в унитазах заряжать, как Чумак. Геморрои лечить... Нет, я гегемонов не обижаю! Просто народ не понимает, насколько разный объём знаний у рабочего и у врача, насколько разная ответственность при ремонте унитаза и при выполнении, хотя бы, внутривенного укола! Ведь если медсестра хлористый мимо вены введёт — руки лишиться можно! Расколотый унитаз, хоть и задорого, но заменить можно, а руку не заменишь ни за какие деньги. О работе в операционной я вообще молчу!
Гегемоны на меня частенько обижаются. Сидишь тут, говорят, табуреткой штаны полируешь! А мы там, говорят, в непогоде вкалываем! Я не обижаюсь. Чужой кусок — он всегда слаще. Поступал бы в своё время в институт, да учился. И полировал бы сейчас себе табуреткой чего хочется. Так нет же, когда я по-молодости в студенческих столовых одними гарнирами свой гастрит вскармливал, он на рабочую зарплату девок по ресторанам водил...
Согласен, и врачи разные. Другой и не поднимется, чтобы тебе в зад пальцем слазить, твой геморрой помассировать. Стимула нет. Да и какой из меня работник, здесь на полторы ставки, да дежурств сам знаешь, сколько! А после работы? Три сотки картошки, дача... Так что, дорогой, пока ты с гегемонами мне хорошую зарплату не платишь, на которую я семье мог бы мяса, молока, фруктов-овощей досыта купить, одеться и обуться прилично — радуйся, когда тебе ставят диагноз типа: «Съел чего-нибудь». И будь доволен сонным, усталым, отупевшим доктором, которому некогда медицинские книжки и журналы читать, ездить на курсы повышения квалификации, и который, посему, верит, что уринотерапия — последнее достижение медицинской науки.
Ну, давай ещё стаканчик налью. Эх, кончилась заварка! Ну что ты, разбавить! Хирурги чай не разбавляют!

***
Антон шёл домой. В общем, с сердцем ничего страшного. Кардионевроз, вегетососудистая дистония по смешанному типу... Но кардиолог рекомендовала пролечиться в стационаре.
— Устал ты, доктор. Полежишь, отдохнёшь. А то, сколько наших медицинских мужиков уже померло досрочно, не про тебя будь сказано. Тьфу, тьфу, тьфу. Утенков, детский хирург, пятидесяти не было. Анестезиолог, как его... Сорок еле-еле. Выпивал, да. А от хорошей жизни выпивал? Заведующий психодиспансером — пятьдесят едва исполнилось. И все за последний год. Мы, женщины, покрепче вас, мужиков будем, поживучее.
«Эх, жизнь ты наша медицинская! — думал Антон. — Грустная жизнь. Одни умирают, другие из медицины уходят. Администрация не держит. Не нравится такая жизнь — заявление на стол! Специалист, не специалист — никого не жалко!»
Из школы уходит Учитель. Из поликлиники увольняется детский кардиолог. Таких специалистов в городе раз и... больше нету. Единичные они. Ушёл... Звучит, словно «ушёл из жизни...» Да, ушёл! Из жизни школы, из жизни поликлиники. И никто не остановил. Ни улучшенной квартирой, ни повышенной зарплатой. Подумаешь, ушёл! Тов. Сталин говорил: нэзамэнымых людэй нэт!
Заменят, конечно. Профессионалы уходят, остаются те, кто их заменяет. Но пока новичок наберётся знаний и опыта своего предшественника, пройдут не месяцы — годы! Многие дети не станут умнее, чем могли бы. Потому что из школы ушёл Учитель, а уроки за него вёл фельтфебель. Множество больных останется без кардиолога — и будут невыявленные и нелечённые пороки сердец. Останутся без ортопеда — и станут инвалидами. С пороками сердец и воспитания. С вывихнутыми ногами и мозгами. С осложнениями непрофессионализма.
Ты Учитель, а ты Врач. Придя с работы домой, вы читаете специальную литературу, чтобы быть готовыми к завтрашнему рабочему дню. Вы уже отдыхаете или всё ещё продолжаете работать дома? Вы — Специалисты, и ваши знания и опыт измеряны годами учёбы в институте и после институтов, кубометрами прочитанных книг и журналов, купленных на свои же деньги. Другие те деньги тратят на модные тряпки, выпивку и жратву.
Итогом — работа с утра до ночи. Работа на износ, не приносящая ни удовлетворения, ни приличных денег.
Психованные учителя, бессердечные врачи...
Врач уходит из кабинета, отказывая в приёме опоздавшему пациенту: некогда!
— Но вы же врач! — взывает к совести врача пациент.
Врач. И, отработав полную смену на госслужбе, спешит на «шабашку», зарабатывать деньги на пропитание — госслужба не кормит! Потому и не принимает опоздавшего.
Бытие определяет сознание. Как платят — так и работаем.
Нет, мы работаем лучше, чем нам платят. Мы лучше, чем надо бы, согласно зарплате и отношению к нам общества.
Сердитые учителя, грубые врачи? Но понаблюдайте, сравните, задумайтесь — и вы согласитесь, что грубые врачи и сердитые учителя относятся к пациентам и к ученикам, к обществу гораздо лучше, чем злые пациенты, ученики и общество в целом относится к врачам и учителям.
Любой из врачей хотел бы лечить всех, лечить хорошо, бесплатно, без спешки и... жить достойно. А что значит достойно? Перебиваясь с макарон на перловку, изображать глубокомысленно-интеллигентную мину на лице? Жить в крохотной квартирке и, дотирая старые штаны продавленным диваном времён молодости любимой тёщи, с умным видом читать научный журнал? Или плюнуть на никому не нужные знания, опыт, и заняться коммерцией, чтобы трескать копчёную колбасу от пуза и запивать её баночным пивом не только в сказочную новогоднюю ночь, но и в любой прочий из трёх с половиной сотен вечеров текущего?
Общество дало врачам и учителям зарплату меньше прожиточного минимума... Такова цена их знаниям и их опыту.

 =22=

Перед мэрией высилась фигура бывшего вождя всех трудящихся, а теперь — скромного основателя советского государства. Фигура стояла бронзовой спиной к городской администрациии указывала вытянутой рукой путь в светлое будущее коммунизм, от которого общество по недоумию отказалось. Впрочем, было мнение, что не общество, а правители.
Вождь стоял здесь недавно.
Бывшие коммунистические руководители советских республик, срочно поменяв ориентацию, выкинули партбилеты, стали национальными лидерами и повели свои народы в противоположную от светлого коммунизма сторону: в сияющий всеобщим богатством капитализм. Общество, ослеплённое новым сиянием и руководимое новыми возжями, срывало со стен портреты и сбрасывало с постаментов статуи бывших вождей.
Низвергнутого бронзового Ленина городское руководство выкупило в самостийной теперь Украине по цене цветного лома и установило перед мэрией.

***
В день Космонавтики у ног монументальной фигуры бывшего вождя собрались врачи и учителя, дабы провести акт протеста и передать отцам города челобитную о своём безрадостном положении.
Потоптавшись немного на солнышке сбоку от входа в мэрию, посмеявшись между собой (известно, когда в стеснённом положении народ смеётся, значит, стеснять его дальше некуда), врачи и учителя переместились в холодок, в тень от двухэтажновысокой фигуры вождя, аккурат пред главны окна мэрии. Не дождавшись явления градоначальников на крыльцо, послали защитников прав трудящихся, ходоков-профсоюзников, в прохладные коридоры мэрии — бывшего горкома партии.
Ряды протестующих, по причине отсутствия в них порядкообразующего медздравовского и наробразовского руководства, выглядели довольно нестройно и неорганизованно. К тому же, нестройные ряды украшали несерьёзные плакаты в духе финала КВН. «Врачам и учителям — зарплату мэрских работников!», каламбурили одни. «Нищенскую зарплату врача — мэру!», хохмили другие. «Сократить администрацию!», насмешили зрителей третьи.
Перед совершающими на площади коллективный акт отрешённо ходила совсем уж выжившая из трудоспособного возраста интеллигентка, наподобие иконы Николы-чудотворца благоговейно держала перед собой выцветший портрет Сталина.
Участники акта — врачи, впервые за долгое время выбившись из гонки за выживание, с удивлением встречали на площади бывших одноклассников и друзей детства, ныне учителей. Удивлённо рассматривали далеко не посвежевшие от... «такой-то» жизни лица.
— Работаешь на две ставки? Денег, наверное, получаешь кучу! Всего-то? Да, чем больше работаешь...
— А нас переводят на оплату труда «по конечному результату». Нет, хорошо будешь работать, получишь мало... Если хорошо будешь лечить — снизится посещаемость, а оплата по посещаемости. Да, за количество пришедших к тебе больных... Да, чем больше перед кабинетом больных, тем лучше... Да, травматолог теперь больных с переломом ног приглашает на осмотр через день. Глядишь, пока будет ходить, споткнётся — и руку сломает... Нет, за перевыполнение не платят... Премии? Ко дню медика в размере оклада. Или реже.
— Двое наших на базаре с костюмами стоят. Нет, со своими, с выходными. Выходить-то не на что.
— А наш доктор в звукозаписи работает. Как успевает?
— Так он хирургом только на полставки. Основная работа у него теперь музыкальная. По блату к бывшему своему больному устроился.
— А я одного видела за прилавком в восьмом микрорайоне.
— Это невропатолог. Он медицину совсем бросил. Не кормит, родимая. Сам на что живу? Собак оперирую. Одну собаку прооперировать стоит, как две сотни людей в поликлинике принять.
Протестующие, не нарушая общественного порядка, интеллигентно ждали мэрцев.
«Не с теми лозунгами пришли!» — передали мнение из большого дома.
Смиренно прождав у крыльца каменных палат с полчаса, врачи с учителями поскучнели.
Ни градоначальство, ни верховное здравохранное и наробразное начальство совершающих на площади коллективный акт интеллигентов посещать не хотело.
Из коридоров власти принесли очередное мнение: «Да ваши хирурги получают больше мэра!» А следом: «Вам недавно повышение зарплаты было!»
Повышение? Сотрясения воздуха про повышение было, повышения зарплаты никто не заметил.
Потоптавшись пред главным городским крыльцом ещё с час и никого не дождавшись, врачи с учителями разошлись.
Да и кому они нужны!
Уходя с площади, Антон взглянул на окна мэрии. Из-за занавесок на уходящих интеллигентов насмешливо смотрели сотрудники мэрии. Что, мол, надемонстрировались?
В его памяти всплыл случай из прошлого. Знакомая Антона, работавшая в мэрии, то есть, в тогдашнем горкоме партии, похвасталась, что им, прямо в актовом зале горкома, читал лекцию сексопатолог! Это был прорыв в западную демократию! Сексопатолог читал платную лекцию в горкоме партии, бывшем десятки лет оплотом нравственности, десятки лет утверждавшем, что у нас секса нет.
— Собрала наших женщин и всё рассказала! — восторгалась знакомая Антона. — Прямо так и сказала: «Сексуальный акт — это возвратно-поступательное движение полового органа мужчины в половом органе женщины»!
— Ты считаешь, что секс — это возвратно-поступательное движение? — возмутился тогда Антон. — У вашего лектора, похоже, не медицинское образование, а начально-слесарное. Она слесарь, и читала лекцию о работе шатунно-кривошипного механизма. И она приехала к вам бабки собирать, а о сексе ваша лекторша знает только, что его нет!
Антон ещё раз посмотрел на окна мэрии. Загипнотизированные они, что-ли там все? Элементарного не видят, простого не понимают...

***
На следующий день с утра, как обычно по средам, врачей и медсестёр собрали на планёрку. Начальство ещё не пришло, народ горячо обсуждал вчерашний акт протеста, как на него — на акт и на народ — наплевало начальство.
— Ельцину надо писать письмо, президенту! — призывала старенькая доктор-коммунистка.
— Как узнает Ельцин, что вы коммунистка, так и выгонит с работы! — посмеялись в задних рядах. — Он же компартию запретил!
— Ваше письмо пройдёт по кругу и спустится к нашему начальству для разбирательства, — высказал своё мнение Антон. — Бастовать надо!
— Бастовать нельзя! — переполошилась заведующая педиатрическим отделением Шелобанова.
— Прекратить работу, для неотложной помощи выделить одного педиатра и одного хирурга, а остальным бастовать. И требовать повышения зарплаты до уровня сантехников и дворников!
— Бастовать нельзя! — грудью бросилась на защиту правопорядка Шелобанова. — Забастовка будет незаконной!
— Если проголосуем единогласно и все забастуем — всё будет законно! — подогревал атмосферу Антон.
— Правильно! — поддержали из зала. — Жить невтерпёж! Бастовать надо!
Низы для забастовки созрели.
— Нет! Незаконно! Надо организовать забастовочный комитет, написать заявление, в течение месяца оно будет рассмотрено... — закрывала амбразуру грудью Шелобанова.
— Или в течение полгода! — невесело рассмеялись в зале.

 =23=

Антон открыл дверь, оглядел очередь перед кабинетом и объявил:
— Рабочее время вышло, приём заканчиваю.
А про себя добавил, что пора ехать на дачу — май заканчивается, на улице жара, а с посадками он запаздывает.
— Как это «заканчиваю»? — возмутилась очередь. — Мы целый час здесь стоим! Мы домой не уйдём!
— Всё! — поднял руку вверх Антон. — Рабочий день кончился, больных я принял больше нормы, у меня дела, которые я не могу отложить на потом.
— Принимайте, а то жаловаться пойдём! — угрожающе проговорили в очереди.
Антон безразлично пожал плечами. К жалобам медики привыкли. Угроза если и возымеет действие, то только обратное.
— На заводах если надо — сверхурочно остаются, — привели неудачный пример из очереди.
— На заводах сверхурочные оплачивают в двойном размере или отгулы дают. У нас хоть умри сверхсуточно — ни копейки не оплатят, и отгула не дадут, — ответил Антон.
— Мы оплатим, — вроде бы пошутили в очереди.
Антон заинтересованно посмотрел в сторону шутившего.
— Сколько за консультацию? — серьёзно спросил мужчина, стоявший у двери.
— Червонец, — пожал плечами Антон. — Частная консультация ветеринара с выездом на дом к «пациенту» стоит втрое дороже.
— Как это «оплатим»? Мы жаловаться пойдём! Пусть бесплатно принимает! — завозмущались недовольные.
— Договорились, — согласился Антон. — Вы идёте жаловаться, а я еду по своим делам. Завтра встретимся согласно расписанию.
— Мы оплатим, — пододвинулись к двери желающие.
Антон прощался с первым платным больным, когда в дверь быстро вошла заведующая.
— Ты с ума сошёл! Приём за деньги! Да это... Прекрати сейчас же!
— Я и хотел прекратить, да они не отпускают. Всё, прекращаю и иду домой.
— Ну, прими уж остальных! Там всего несколько человек! — убавила страсти заведующая. — Примешь и домой пойдёшь.
— Несколько — это человек десять. По нормативам на два часа работы. Нуждающихся в неотложной помощи нет, я смотрел. Так что ухожу.
Взгляд заведующей провожал подчинённого явно не любовью.

***
Дачные участки — большой дефицит. Но Антону подвернулся случай получить землю. «Посажу деревья, — думал Антон. — Пусть растут. А когда появятся деньги — и домик построю».
Участки на бывшем кукурузном поле распределили месяц назад, соседи друг друга почти не знали. Водопровод проложить ещё не успели.
Жаркое майское солнце просушило землю до каменной жёсткости на четверть. Земля растрескалась, обработке поддавалась с трудом.
Антон, сидя на корточках, разгребал руками сухие каменья, устраивал грядки.
Мозоли на ладонях, заусенцы на пальцах, под ногтями грязь — это не руки хирурга.
К одному из участков на противоположной стороне дачной улицы, где садовничали заводчане, подъехала водовозка и наполнила водой ёмкость, стоявшую у забора. Затем водитель подрулил к участку напротив докторского. По-приятельски поздоровавшись с хозяином участка, болтая о том, о сём, наполнил и его цистерну.
— Никому больше воды не надо? — огляделся по сторонам шофёр.
— Вроде никому, — ответил его приятель.
Их взгляды скользнули мимо Антона, как мимо примелькавшегося дачного инвентаря.
— Остальное солью по дороге, — решил шофёр.
— Может, мне сольёте? — с трудом разогнул спину Антон, услышав решение шофёра.
«Хозяин воды» оценивающе посмотрел на бадью для сбора металлолома, приспособленную Антоном под «бассейн», поднял вверх растопыренную пятерню:
— Полтинник.
— У меня только двадцать с небольшим. Я вот на велосипеде приехал... — зачем-то добавил Антон.
«Хозяин воды» безразлично пожал плечами и направился к машине.
— На нет и суда нет. Были бы деньги, а воды у нас много.
Машина выехала на дорогу и, весело поливая горячий асфальт широкой струёй воды, покатила в сторону города.

***
После трёхчасовой работы лопатой на жаре пилить домой двадцать километров на велосипеде Антону не хотелось, и он решил доехать до города троллейбусом от атомной станции.
Даже три километра от дачного участка до атомной станции ехать на велосипеде уставшему Антону было тяжело.
На остановке народу не слишком много. Двое, как и Антон, держали «под уздцы» велосипеды.
Должен уехать, решил Антон. Одного бы в троллейбус не пустили, а троих пустят.
Дачники, устав от пахоты, млели в жаркой тени остановки, поминали нехорошими словами общественный транспорт, возивший их так нерегулярно.
А вот, наконец, и он, родимый!
В едином порыве народ поднялся с вёдер-мешков, взял на изготовку грабли-лопаты, волной прихлынул к краю тротуара и замер, вцепившись в рюкзаки-авоськи-сумки, ожидая швартовки степного лайнера и благословенного момента, когда командир-водитель даст знак идти на штурм долгожданного транспортного средства.
Троллейбус остановился метрах в ста от толпы. Испустив из себя немногочисленных пассажиров, с помощью водителя заправил усы под крючки на спине и омертвел, обманув надежды иссушённых зноем дачников.
Водитель лениво ковырялся в механизме закрывания задней двери, время от времени оценивающе поглядывал в сторону напрягшихся на краю остановки дачников.
Несколько нетерпеливых из числа ожидающих отправились разведывать обстановку.
— Дверь не закрывается, — сообщил водитель. — В парк поеду, ремонтироваться. При поломке пассажиров брать не положено.
— Через город ведь! Захвати! — запросились делегаты.
— И билеты кончились, — задумчиво посмотрел на делегатов водитель.
— Оплатим и без билетов! — уверили парламентёры.
По сигналу делегатов толпа рванула к троллейбусу.
Антон и велоколлеги довольно свободно разместились на задней площадке.
— Не забываем передавать за проезд! — бодро напомнил водитель в микрофон.
Задняя неработающая дверь вдруг автоматически закрылась, и троллейбус отправился в сторону города.
Антон передал деньги за себя и за велосипед, как за нестандартный багаж. Слабый ручеёк дензнаков протёк по рукам пассажиров в кабину водителя.
Заметив, что ручеёк его благосостояния быстро иссяк, водитель посмотрел в старое помятое ведро, служившее кассой, и, обнаружив, что дно его едва прикрыто денежными купюрами, весело подбодрил пассажиров:
— Передаём за проезд, передаём! Или на жаре стоять веселее?
Ручеёк капнул ещё несколькими бумажками, и усох, словно от упомянутой жары.
— Ну, народ! — удивился водитель. — Как «подвези», так — «пожалуйста» и в глазки заглядывают, а как за проезд платить — так руки отваливаются! Мне что, остановить машину и по салону пройти, со всех индивидуально собрать?
Ручеёк заструился вновь. Мелькнули два-три червонца.
Старое ведро, наполненное дензнаками едва до половины, водителя не радовало.
— Вот и делай людям добро! — негодовал водитель. — Едут, а платить за них дядя будет! Половина не оплатила проезд!
— Гайдар пусть заплатит, — негромко пошутили на задней площадке.
Мчась на высокой скорости мимо ограничивающих кругов с цифрами «40», троллейбус подвывал в унисон раздражённому водителю. На виражах дачников бросало из стороны в сторону. В городе давно бы народ закричал: «Дрова везёшь?» Здесь, ехавшие во множестве на заячьих правах, сплочённо молчали.
Мимо пригородной деревни троллейбус пронёсся не останавливаясь. Народ с задней площадки увидел, как «неподобранные» сельчане возмущённо замахали вслед троллейбусу, заполненному далеко не «под завязку».
— Чтоб я ещё раз повёз без билетов?! Да пусть хоть зажарятся в степи — не возьму! — негодовал водитель, обманутый в надеждах пополнить свой бюджет ведром денег.
Промелькнули остановки на краю города. Троллейбус мчался дальше. Народ молчал. Так бы и проехали весь город, и уехали в троллейбусный парк, что за городом, но в новых микрорайонах, упёршись в зад троллейбуса другого маршрута, «дачный» троллейбус вынужден был остановиться.
— Все выходите! — скомандовал водитель. — Машина неисправна, еду в парк!
Народ, чувствуя вину и не возражая ни словом, суетливо покинул салон.

 =24=

Ближе к концу рабочего дня к Антону подошла Печкина.
— Антон Викторович, — замялась она, опуская глаза. — Не знаю, как и сказать...
Антон почувствовал, что ничего приятного от коллеги не услышит.
— Когда не знаешь, как сказать, говори главное, — улыбнувшись, дал совет подчёркнуто бодрым голосом.
— Понимаешь... Мне предложили заведование отделением, а я не смогла отказаться. Время-то, сам понимаешь, какое...
— Ну, предложили — и предложили. Я думал, ты попросишь подменить тебя в субботу, а я как раз занят, — весело сказал Антон, хотя новость для него была ошарашивающей. О том, что Печкина, эта угрюмая серая мышь, могла стать заведующей хирургического отделения, в поликлинике даже разговоров не было.
Облегчившись сказанным, Печкина ушла.
Антона пригласили к городскому телефону.
— Антон Викторович, мне посоветовали обратиться к вам. У меня щенок хромает. Не могли бы вы его посмотреть?
— Сейчас я ухожу домой, а завтра приходите, посмотрю.
На следующий день Антону принесли крохотного лохматого пациента.
Антон осматривал щенка в гипсовой и давал хозяину рекомендации по лечению, когда там появилась Печкина. Увидев щенка, она недовольно взглянула на Антона и вышла.
Получив от хозяина щенка гонорар, Антон вернулся в кабинет.
Вошла Печкина.
— Антон Викторович, в чём дело? — раздражённо спросила она.
— В смысле? — не понял Антон.
— У нас детская поликлиника или ветлечебница?
— А... Ну, щенок — он тот же ребёнок. В ветлечебницу его уже возили, толку от них нет. Я же в гипсовой щенка смотрел, не в кабинете.
— Чтобы это было в последний раз! — категорически приказала Печкина и вышла.
Антон и медсестра удивлённо посмотрели вслед испечённой не более суток новой заведующей, переглянулись. Антон пожал плечами, медсестра покачала головой. Что это она так начальственное рвение проявляет? Её ведь даже официально ещё не представили, как заведующую отделением!
В коридоре Антон столкнулся с главной поликлинической медсестрой.
— Как же так, Антон Викторович... — она с сожалением смотрела на Антона.
Антон вопросительно взглянул на главную.
— Печкину назначили заведующей... — главная сокрушённо покачала головой.
— Пусть руководит, — отмахнулся Антон. — Там бумажной работы много, а для меня бухгалтерская писанина хуже изжоги.
— Да вся поликлиника уже считала вас заведующим! А руководство сочло «политически неблагонадёжным» — вы подбивали народ к забастовке.
Днём позже Печкина появилась в кабинете Антона, когда он осматривал раздетого по пояс мужчину.
— Перелом ребра, — сделал заключение Антон. — Покой, тепло. Если не можете работать — обращайтесь за больничным в травмпункт.
Мужчина оделся, поблагодарил Антона и вышел.
— Антон Викторович! — чётко выговорила Печкина, слегка побагровев от негодования. — Я вам уже говорила, что здесь детская поликлиника, а не ветлечебница...
— По-моему, этот мужчина не похож на скотину, — хмыкнул Антон. Ему стали надоедать придирки новоиспечённой заведующей.
— ... и не поликлиника для частнопрактикующих врачей. Прекратите свою «левую» деятельность, и чтобы я больше подобного не видела!
— Вообще-то, мужчина — муж нашего аллерголога, — усмехнулся Антон, исподлобья глядя на Печкину. — Она попросила осмотреть его. Ну что ж... В следующий раз мужей и жён сотрудников я буду отсылать к тебе.
— Не к тебе, а к вам!
Яростно сверкнув глазами, Печкина вышла из кабинета.
— Что власть с людьми делает! — вслух удивился Антон. — Три дня в начальниках ходит — а как выросла!
Медсестра согласно закивала головой.
Печкина суровела ото дня ко дню.
— Этого я чтобы не видела! Это чтобы было в последний раз! — командовала она.

 =25=

Снится Антону, что он читает объявление в газете:
«Молодой человек, 19 лет, ВИЧ-инфицированный, познакомится с симпатичной ВИЧ-инфицированной девушкой для совместной жизни...»
«Молодая девушка, ВИЧ-отрицательная, познакомится с молодым человеком... Документальное подтверждение ВИЧ-отрицательности обязательно...»
Вчера на планёрке объявили, что в городе обнаружили первого ВИЧ-инфицированного наркомана.

 =26=

Антон, уловив во внешности Печкиной специфические изменения, спросил у своей медсестры:
— Начальница у нас не беременная?
Медсестра побежала проверять предположения в ортопедический кабинет.
Да, Печкина была беременна.
— Благодаря мне! — шутил Антон. — Нет, не в том плане, — замахал он руками на коллег, удивлённо уставившихся на доктора, изрекавшего щекотливые признания. — Но если бы я за неё каждую субботу не дежурил, нужный день встречи с мужем она могла бы и пропустить.
Когда беременность приблизилась ко второй половине, Печкина собрала документы на досрочное освобождение мужа.
Месяца через три после рождения сына Владимир Иванович вернулся домой насовсем.
Отпраздновав освобождение и отдохнув недельку, Печкин устроился работать хирургом во взрослую поликлинику.
Но работа не ладилась.
— У меня на этих начальников с зоны аллергия! — возмущался Владимир Иванович. — Этого не делай, то не пиши! Одного пациента попросил линолеум достать дешёвый... Узнали — скандал был.
Промаявшись «во врачах» с полгода, Печкин уволился из поликлиники, оформил лицензию на частное предпринимательство, стал «челноком»: ездил за товаром в Москву, продавал вещи на городском рынке.
Оставив годовалого сына на престарелую мать, Наталья Васильевна вышла на работу. Немного ожив после возвращения мужа, она скоро впала в привычно-недовольное состояние: денег не хватает, муж устаёт, в Москву ездить опасно...
— У одного деньги в Москве прямо на базаре отняли, — рассказывала она коллегам. — Все! А ведь он за товаром приехал, всю наличность взял с собой!
На работу Печкина стала ходить с двумя большими сумками. В её кабинете шла бойкая торговля дешёвыми авторучками и калькуляторами, дешёвыми по причине некондиции колготками и прочим женским бельём.
Скоро Печкины купили новые «Жигули».
— Откуда деньги?— удивлялись коллеги. — Авторучками и дефективными колготками на машину не наторгуешь! На базаре смотришь — Владимир Иванович одними и теми же штанами перед покупателями трясёт.
Немного спустя Печкина внесла первый взнос на строительство трёхкомнатной кооперативной квартиры.
Но Печкина ходила мрачная, недовольная коллегами и жизнью.
— Вера однажды слышала по параллельному телефону, как Печкина жаловалась мужу, что никто не уважает её, не слушается, — поделилась с коллегами секретом медсестра.
— И что же он?
— Дави их всех, — говорит. — Гни в бараний рог. Ты кто? Заведующая. А они кто? Никто!

 =27=

— Антон Викторович, чем стоматит лечить? — обратилась к доктору за советом Марина, медсестра из соседнего кабинета.
— Что же это ты, Мариночка, забыла, чем стоматит лечить? — пожурил доктор медсестру.
— Да они уже с месяц лечат, а толку никакого. И перекисью протирали, и марганцовкой... Обметало по дёснам изнутри...
— А возраст у ребёнка какой?
— Да там не ребенок. Там студентка. Дочь моей соседки.
— Студентка?! — то ли уважительно, то ли удивлённо переспросил Антон Викторович. — Я, вообще-то, привык, что стоматитом болеют малыши... По дёснам, говоришь, обметало? А на языке и губах есть? В уголках рта?
— На языке есть, на губах нет. Я ватой обрабатывала несколько раз.
— Язвочки есть?
— Есть.
— На ощупь жёсткие? Болезненные?
— Жёсткие. Трогать не больно. Даже когда сильно протираешь.
— Да-а... — доктор протяжно, как бы с сочувствием, вздохнул. — Знаешь, Марин, с чего бы я начал лечение? Кровь на эрвэ проверил. Эта дочка соседкина, что она из себя представляет? Как «синий чулок» живёт, в круглых очках и в обнимку с книжками? Или без очков, без чулок и... в обнимку с мальчишками?
Марина молчала, а её глаза, всё более округляясь, стали напоминать пингпонговские мячики, грозящие свалиться прямо на голову доктора.
— Да вы что!.. — шепотом ужаснулась Марина и медленным движением поднесла ладони к глазам. — Я же её пальцами трогала!
— Я-то ничего, — ещё раз вздохнул Антон Викторович. — А вот у твоей соседки... Месяц они стоматит лечат...
Доктор скептически покачал головой.
— Думаете, сифилис? — обречённо опустила плечи Марина.
— Думать что угодно можно. Но исключить не повредит. Ты соседям как—нибудь поаккуратнее намекни, что кровь надо сдать.
— Аккуратно? — взвилась Марина. — Да она точно сифилюгу подхватила! На прошлой неделе у них скандал был — я думала соседка убьёт свою Катьку. Проституткой обзывала, на три этажа вверх и вниз слышно было! Я думала, Катька «залетела». Вот ведь, заразы! Мне ничего не сказали! «Обработай, Мариночка, а то у меня не получается...» А я — руками! Точно, сифилюгу подхватила! Маманю Бог миловал, так дочка подхватила. Маманя у неё всю жизнь без мужа. Дочь как подросла, так мать мужиков домой водить перестала. Но с ночёвкой исчезает частенько. В институт, на коммерческий факультет дочуру запихала... Вот, мол, мы какие! Телеса-то у дочки созрели года за три до окончания школы... В коридоре с мужем моим столкнётся, бывало, так и думаешь, при всех на него кинется! Потом её мужик какой-то на «девятке» стал из школы домой подвозить. Как матери дома нет — через стену от них вопли и стоны покруче, чем в парнушном фильме слышны. Мать уж и била её... Да что толку! Кошку по весне бей, не бей — всё равно орёт. А у этой — который год весна без перерыва...
На следующий день Марина пришла на работу в состоянии тихого ужаса.
— ... Раскалывайся, говорю ей. А она: «Это ещё неточно. Сказали, перепроверить надо». Чего там перепроверять! Как мне теперь жить с ними? Мы же за одну дверную ручку берёмся! Она же к нам звонить то и дело ходит! В трубку дышит! книжки наши читает — пальцы на каждой странице слюнявит! Мать говорит, они с подружками одну сигарету на троих курили, а у подружки сифилис оказался...
— Не ту они сигарету с подружками курили, про которую мать рассказывает, — выразил мнение Антон Викторович.
— Знаю я хозяина той «сигареты»! Мотается по микрорайону, всех девок перебрал. Скольких же он заразил?! — ужаснулась Марина. — Ведь, как они живут — обязательно заболеют!
— Про это реклама о безопасном сексе рассказывает. Это для них теперь просто, как утром зубы почистить. Загремят тесным коллективом в вендиспансер, на стационарное лечение.
— Отстаёте от жизни, Антон Викторович! В городе сейчас столько сифилитиков, что стационаров всех больниц на них не хватит. Ты, говорят ей, девушка, если в институтскую столовую будешь ходить, общей посудой не пользуйся, свою приноси... Она дура, что ли, афишироваться?

 =28=

Во дворцах культуры представления колдунов и колдуний сменяли сеансы целителей-экстрасенсов и прорицателей всех международных степеней и званий, обязательно — членов международных академий, подтверждённых сертификатами международного образца. В афишах, похожих на афиши угасших под колдовским туманом советских эстрадных звёзд, предлагалось исцелить абсолютно всё: начиная от сглаза и порчи, и кончая «болезнями, неподвластными ранее медицине». Все без исключения маги и волшебники обещали избавить мужей от алкоголизма, а жён от бесплодия. Причём, исцеляли по фотографии и по телефону, независимо от желания пьющего или болящего. Эффект гарантирован! Но на повторные выступления маги и волшебники обычно не приезжали.

***
Антон пробежал глазами огромную рекламную статью в полгазетной страницы, готовившую население города к приезду очередной звезды фиолетовых наук. «Андрей С. ... исцелён от алкоголизма. Надежда М. ... исцелена от бесплодия...». Неужели народ так слеп? Ужасно. А впрочем, когда в газетах и из телевизоров массой идёт информация о чудесных исцелениях — даже закоренелый атеист-материалист засомневается.
Знаменитый Юрий Власов в интервью по телевизору сказал, что больше всего он не любит «общественного прозрения». Пройдёт время и народ «вдруг» прозреет, оглянется на теперешние «чудеса» и скажет: «И мы в эту галиматью верили?!» Но когда это будет!
Антон открыл страницу с частными объявлениями. Местный целитель скромной строчкой сообщал: «Снимаю сглаз и порчу, лечу половые болезни (анонимно)». Правильно, болезни-то деликатные! А как же лабораторное обследование больных? Даже умный уролог не всегда возьмётся лечить венерические болезни — там своя специфика, свои лекарства... Ого! Дальше «целитель» сообщает: «Шью шапки из материала заказчика»! Интересно, а какая работа у этого мастера на все руки основная? Лечить шапки или шить половые... То есть, наоборот: шить шапки или лечить половые болезни? Или он, когда шапок нет — исцеляет, когда половые болезни кончатся — шапки шьёт? Куда же наше медицинское начальство смотрит? Вот где сертификат нужен — сертификат врача специалиста, а не экстрасенса международной категории! Представляю, что будет, если такой «специалист» начнёт заговорами да травками лечить сифилис или гонорейку у какой-нибудь массажистки по вызову! От таких «целителей» много наших одиноких мужчин и ненаших командировочных свои «способности» и здоровье потеряют!
А вот объявление пообширнее:
«Человек, для которого нет невозможного в излечении многих тяжёлых недугов. О котором знают далеко за пределами нашего города. К нему едут со всей России и из-за её дальних и близких границ...»
Мелким шрифтом написано и без запятых. Но с размахом. Антон усмехнулся и покачал головой.
«По многочисленным просьбам горожан колдун России Валерий Гонюков приглашает на индивидуальный приём больных с язвенной болезнью желудка, импотенцией, бесплодием, детским энурезом и многими другими заболеваниями неинфекционного характера...»
Этот хоть «неинфекционных» лечит. Хотя... Причина язвенной болезни, как говорит в последнее время наука — как раз и есть специфическая инфекция.
«Желающие закодироваться от алкоголя с гарантией приходите к нам...»
Точно, с запятыми у колдуна слабо. Да и «от алкоголя» не очень звучит.
«Гарантируется возвращение в семью ушедшего (гулящего) супруга. Уважаемые толстяки и толстушки, желаете похудеть? Приходите!
Освободиться от комплекса неполноценности, научиться посредством гипноза влиять на людей как в присутствии, так и по фотографии, научиться общению с духами вас приглашает колдун России Валерий Гонюков на познавательные двухнедельные курсы. Запись по телефону...»
Посредством гипноза влиять на людей... Интересно, а этот Гонюков — врач? Ведь только врачам можно заниматься гипнозом. И учить гипнозу можно только врачей. Что будет, если представить себе такую невероятную ситуацию. У этого целителя-экстрасенса-колдуна пройдёт «курс наук» уголовник и, научившись гипнозу по фотографии — ну представим себе такую фантастику, обещает же! — отправится в банк. Предварительно повлияв на фотографии охранников и тех, у кого ключи от сейфов. А если сексуальный маньяк?
Мир сошёл с ума!
Да что ругать обывателя, если бывший президент Горбачёв, по информации прессы, ходил к «главному колдуну России» Юрию Лонго... Зря ходил, а то бы сейчас не мемуары писал, а указы подписывал!

***
Утром перед главным входом в поликлинику Антон увидел мужчину лет сорока. Дешёвенький магнитофон в его руках орал популярные песни десятилетней давности. Бывший в моде несколько лет назад костюм на плечах мужчины с хозяином явно не дружил.
Мог бы свою оралку и потише включить, — проворчал Антон, выглядывая из окна. — Поликлиника всё же, не база отдыха.
— На работу пришёл устраиваться, — сообщила всё знающая медсестра.
— Очередной слесарь? Опять у нас кого за пьянку выгнали?
— Выше берите! Не слесарь, а экстрасенс. Заведующую ждёт.
— Да ты что! Мне как-то кошмар приснился, что в поликлинике работают колдуны, а врачей за ненадобностью уволили. Кошмары воплощаются в жизнь!
Часов в девять очередной древний шлягер поперхнулся на полуслове и умолк.
Антон выглянул в окно. Экстрасенс раскланивался с заведующей.
А ближе к обеду главная поликлиническая сестра обошла врачей и гордо сообщила, что на первом этаже в десятом кабинете ведёт приём экстрасенс и попросила направлять к нему больных.
— Каких больных лечит? — неприязненно спросил Антон. — По какому профилю работает?
— Всех направляйте, всех лечит!
— Ну, теперь нас, врачей, точно за ненадобностью уволят, раз всех лечит.
— Не уволят, — успокоила главная. — Работы на всех хватит!
Через довольно короткое время экстрасенс из поликлиники исчез. Количество излечённых больных у простых врачей было несомненно больше, чем у экстрасенса.

 =29=

Такого коллективного сумашествия, такого надругательства над физическим и психическим здоровьем общества Антон вынести не мог и убедил редактора городской газеты напечатать фельетон под названием «Колдовство? Шоу-бизнес!»
«Как вы отреагируете, — писал Антон, — если в город приедет некий гражданин и пообещает вызвать дух царя Соломона или, скажем, Змея Горыныча самолично? Естественно, приняв меры противопожарной безопасности, чтобы огнедышащее пресмыкающееся чего не сожгло по глупости или неосторожности? Смеётесь? Ну и зря.
К нам в город с очередным представлением едет энный самый знаменитый и самый могущественный, как и предыдущие, колдун, и обещает снять с желающих порчу и сглаз, вызвать духов... Правда, в объявлении сноска: без выдачи сертификата. На что? На вызванного духа? Духа, мол, я тебе вызову, а идентифицируй его сам — твоего ли он давно усопшего родственника дух или заблудший в наши края дух американца Авраама Линкольна...
Мужики, может, скинемся всем городом колдуну на духа? Пусть он нам из бывших кого побашковитее вызовет, экономиста какого усопшего познаменитей, или президента получше. В том мире они, небось, без дел маются — там ведь всё отлажено, устроено во благо народа... То есть во благо народных душ. А нам они, скуки ради, подскажут, как дальше перестраиваться и в какую сторону ускоряться. Только, чур, с выдачей сертификата! А то, не дай Бог, по ошибке Ивана Грозного с опричниками вызовет или Никиту-кукурузника с его оттепелью...
... Целительница обещает клиентам расписать их будущие болезни на пять лет вперёд: три насморка этой весной, чирей на неудобном месте будущей зимой, язва в следующем году, а через пять лет... Э-э, милай! Инфаркт обширный на твоей кардиограмме в пятом году отселева вижу!
А если такой целительнице-предсказательнице попадётся легковнушаемый клиент? Насморки у всех бывают, предсказанный чирей тоже не редкость… Вот и поверит клиент в силу «прорицательницы» и будет ждать предсказанного инфаркта с дрожью в душе и трепетом сердца, будет готовиться к нему, собираться в больницу пять лет, и с каждым годом страх всё сильнее будет сжимать его сердце. А на пятом году так сожмёт, что инфаркт неминуем.
А другой клиент, верящий, но бесшабашный, как себя поведёт? Коли жить осталось всего-ничего, подумает он, пропадай моя телега, все четыре колеса! И так его понесёт, что всем чертям и нам, окружающим, тошно станет!
Другая целительница обещает поставить на ноги паралитиков, избавить от бесплодия женщин, слепым обещает вернуть зрение, глухим — слух. И всего-то её один сеанс стоит месячную зарплату врача... Почему бы ей в благотворительных целях не поработать в нашей детской поликлинике и не поисцелять малоимущих детишек? Вернуть зрение трём-пяти, или слух шести-семи? Мы бы, врачи, потом всю жизнь рекламировали её бесплатно! Нет, не хотят маги и волшебники восстанавливать слух и зрение в поликлиниках, не восстанавливаются они в бесплатных госучреждениях.
Очнитесь, сограждане! Взгляните на мир трезвыми глазами! Если знаменитый костоправ Касьян на самом деле помогает больным, незачем ему гастролировать по городам и весям — больные сами к нему едут, знают, где найти. А колдуны-гастролёры ищут по стране легковерных клиентов, которым они вывернут карманы и исчезнут в небытие. Исчезнут, потому что ни слух, ни зрение от их «лечения» и «колдовства» не вернутся. Сняв с клиентов «порчу» и крупные гонорары, целители бегут в другой город, чтобы очнувшиеся после ворожбы клиенты, обнаружив при себе всё тот же набор недомоганий, не успели «выразить недовольство» некачественным колдовством.
Знаменитый Юрий Лонго «оживил» мертвеца. Сеанс транслировали по телевидению! Потом выяснилось, что роль «мертвеца» играл вполне живой приятель «великого мага». Это какую же совесть надо иметь... Точнее — бессовестность, чтобы по телевидению дурачить миллионы зрителей?
Эх, если бы колдуны-целители, обещающие за один сеанс излечить от алкоголизма, хоть на один день съездили в лечебно-трудовой профилакторий, где лечат алкоголиков! День благотворительной работы — и сотни мужиков спасены от зелёного змия, возвращены в объятия плачущих от счастья жён и детишек! Нет, не нужны колдунам лавры, медные трубы и всенародная благодарность — им подавай дензнаки.
Или Чумак, например. Посадить бы его на водонапорную башню — пусть воду для всего города заряжает. Всем городом бы излечились! Нет, жадный Чумак. Он открыл свой заводик и бутилирует водопроводную чумаковку с целью извлечения сверхприбылей.
Эй, земляки! Хоть один из вас встал на парализованные ноги после колдовства? Прозрел? От глухоты избавился? Отзовитесь!!!
Тишина. И только колдуны с целителями по обочинам с афиш на нас взирают. И осеняют их пришельцы из космоса, и слышатся целителям голоса инопланетян, призывающие их спасти мир от всяческих напастей...»
В следующем после фельетона номере газета опубликовала письмо женщины, которая рассказывала, как она ходила на приём к кодуну Гонюкову с целью возвращения гулящего мужа. Деньги, сообщила, отдала колдуну немалые. Пошептал колдун, пошаманил что-то. Обещал образумить мужа. С гарантией обещал. А муж как гулял, так и гуляет. Пошла женщина жаловаться колдуну. Слабое, мол, твоё колдовство. Или крепче колдуй, или неустойку плати за некачественное колдовство и невозвращение мужа. А колдун позвал двух дюжих ребят, те женщину под белы рученьки подняли — и к выходу. Это, говорят, муж у тебя некачественный, а колдовство у нас согласно международному сертификату.
А ещё через неделю газета опубликовала ответ колдуна на фельетон под названием «В неведении истины». Слог и стиль ответа, как и полагалось колдовской «мове», были далеки от литературных.
«Древнегреческий философ Сократ, — многообещающе начал колдун, — вывел блестящую форму ума и глупостей человеческих: «Я знаю, что я ничего не знаю, а другие не знают даже этого...».
Антон перечитал начало статьи ещё раз, почесал в затылке. Может быть «формулу»? Газетчики даже не отредактировали статью. Наверное, боятся прикоснуться к колдовским творениям. Вдруг заколдует!
«... Между тем на страницах периодических изданий всё чаще появляются статьи обывателей, заявляющих о себе, как об источнике света, направленном на «тёмные головы» окружающих. Подобные энтузиасты «околовсяческих наук» на протяжении многих лет решительно заявляют об очевидном, как о невероятном. В то время как Господь Иисус Христос, исцеляя людей и неся свет истины в самых различных местах, говорил: «Нет пророка в своём отечестве».
Конечно, загадочные операции колдовства и целительства, овеянные покровом таинственности веры в духов, оказывают на окружающих эмоционально-психологическое воздействие. Вместе с тем, колдуны и знахари, накопив большой объём знаний в области экологии, психологии и медицины, являются отличными психологами и врачевателями. Тот же, кто полагает, что колдовство всего лишь суеверие и обман, а через средства массовой информации пытается сделать акцент на «очевидной бесполезности» этой деятельности, приносит тем самым гораздо больший вред. Издавна эти «фомы неверующие» поливали грязью с высоты «водонапорных башен» людей, отмеченных талантом целительства, приписывая им лишь корыстные цели. Субъективно они пребывают в очень приятном ощущении своего невероятного превосходства над всеми, в том числе и над умершими, наделяя последних унизительными прозвищами типа «Никиты-кукурузника». В действительности же эти люди находятся в состоянии неведения истины. Основная цель колдуна-целителя — оберегать больных от болезней, злых духов и злых людей. Я верю, что, обретая больше духовности и больше веры, люди обретут больше добра и здоровья. И что, вместо издевательских призывов типа: «Мужики, сбросимся на духа или на змия зелёного с сертификатом», читатели найдут на газетных полосах много новых и полезных статей.
 Валерий Гонюков, целитель»
«Оберегать больных от болезней... Много новых статей... В газетах старых статей не бывает — все новые. Что же он постеснялся представиться колдуном, как в объявлениях, — подумал Антон. — Сократа приплёл, на Христа кивает... А слог «типа блатного».
Антон заинтересовался, а что по поводу колдунов говорит Библия? Полистав «вечную книгу», удивился. А, удивившись, написал следующий фельетон, под названием «С божьей ли помощью?»
«... Маги-колдуны обещают вызвать с того света души умерших родственников и предсказать будущее, снять сглаз, отвести порчу. И все они, колдуны-прорицатели, экстрасенсы-целители международных и местных категорий, обязательно ссылаются на Бога и библию. А что говорит Библия о колдунах, прорицателях и им подобных деятелях?
«Не ворожите и не гадайте, не обращайтесь к вызывающим мёртвых и к волшебникам не ходите, и не доводите себя до осквернения от них... Не должен находиться у тебя прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мёртвых: ибо мерзок перед Господом всякий, делающий это, и за сии то мерзости Господь Бог изгоняет их от лица своего»
Вот ведь как! Полный, так сказать, запрет на профессии самолично Господом, в тени которого колдуны-ворожеи зарабатывают себе на хлеб с маслом и копчёную колбасу. А куда же податься болящему христианину? И на это есть в Библии ответ:
«Господь создал от земли врачевания, и муж мудрый не возгнушается ими...
Почитай врача: ибо Господь создал его... Дай место врачу, Господь Бог создал его: и да не удалится от тебя, потребен, потому что тебе будет».
Неувязочка со ссылками на Всевышнего получается, колдуны-целители! Не благославляет вас Господь, а гонит от лица своего!»
На этот фельетон колдун контраргументов не нашёл и промолчал.

=30=

В кабинет вошёл подросток, следом — женщина.
Подросток типичный — долговязый, нескладный. Женщина какая-то... В детстве, когда Антон читал сказки, про подобную женщину он сказал бы: девка-чернавка. Несмотря на обычную одежду, женщина выглядела тёмно-угрюмой, несмотря на относительно нестарый возраст и спокойное выражение лица, производила впечатление злой старухи.
По просьбе медсестры, сняв обувь, подросток подошёл к врачу. Женщина осталась стоять у двери.
Медсестра спросила фамилию пациента, оформила листок-вкладыш амбулаторной карточки, подала доктору. Закончив писать в амбулаторной карточке предыдущего больного, Антон пододвинул листок к себе.
Ба! Фамилия знакомая!
— Гонюков? Не родственник ли того, знаменитого?
— Кого? — гордо догадываясь, о ком речь, переспросил подросток.
— Ну, того... Главного городского колдуна.
— Родственник, — снисходительно признался подросток.
У парня фингал под глазом, припухшая переносица, болит рука. Типичные травмы драчуна. Но говорит, что упал. Темнит парень! Ну да это его личное дело.
С переносицей всё в порядке, не сломана. Фнгал сам пройдёт. Рука... Сделаем снимок, разберёмся.
— А что же колдун не ставит диагнозы, не лечит? — Антон «магически» поводил руками перед лицом подростка.
— Уехал.
— Понятно. На гастроли?
И женщина, и подросток, уловив скепсис доктора, промолчали.
Антон написал направление на снимок, сказал, куда идти фотографироваться.
Сестра, покопавшись в картотеке, подала ещё один листок. Оказывается, подросток месяц назад обращался в травмпункт по поводу ушиба кисти.
«От атеистов, что-ли, отбивается? Руки то и дело ушибает», — с улыбкой подумал Антон, склеивая листки в один блок.
Вскоре Гонюковы принесли снимок. Антон взял плёнку, повернулся к «солнцескопу» — к светлому окну. Так... Трещина лучевой кости.
— Придётся загипсовать на две недели. Трещина.
Медсестра увела пациента в гипсовую.
— А что, колдун уже месяц в отъезде? — спросил Антон женщину, едва сдерживая улыбку.
— Почему же месяц? — обиделась женщина.
— Мальчик месяц назад обращался в травмпункт. Колдун сам бы мог поставить диагноз, для него же «нет невозможного в излечении многих тяжёлых недугов», — процитировал по памяти Антон фразу из газетного объявления.
Воцарилось молчание. Не дождавшись ответа, Антон занялся оформлением амбулаторной карточки.
— С носом всё в порядке? — словно очнувшись, спросила женщина. — А то зарастёт криво.
— Вроде в порядке, — внутри Антона проснулся озорной мальчишка из детства. — Но утверждать наверняка не могу — специалист-то я никудышний.
Женщина удивлённо посмотрела на Антона.
— Как-то колдун Гонюков обозвал меня через газету обывателем, энтузиастом околовсяческих наук, и Фомой Неверующим.
— Не помню, — отвела глаза женщина.
Не помнит она... Веселье Антона внезапно сменилось раздражением. Фельетоны мои, похоже, немало клиентов отбили у колдуна. Шуршащий ручеёк из денежных купюр уменьшился, небось. Недавно газета сообщила, что колдун Гонюков открыл парикмахерскую, в которой применяет заряженные «крэмы» и шампуни, как у Чумака. Интересно, лицензию он у Чумака взял, «крэмы» заряжать, или пиратским способом заряжает? Колдун меняет сферу деятельности: не получается вешать лапшу на уши обывателям, будет мозги шампунить и пудрить. А как там дом народного колдовства, который колдун начал строить с помощью благодарных пациентов? Ну, колдун! Других лечит от «болезней, не подвластных медицине», а своё чадо, чуть ушиб какой, вверяет в руки банальных поликлинических врачей из числа «обывателей».
Антон покосился на колдовскую жену и заметил, что подмышки у неё обильно потемнели от пота. Вроде не жарко в кабинете… Волнуется, что-ли?
Подросток с повязкой на руке вышел из гипсовой.
— Нос... Точно нет перелома? — переспросила сумрачная женщина ещё раз.
Вот настырная... колдунья! Сказал же...
— Вроде нет. Но на сто процентов утверждать не могу. А вы фотку мальчика покажите колдуну — он над ней руками поводит и определит точно. А если он в отъезде — пусть по телефону продиагноститует! На афишах колдун ведь объявляет: «Диагностика любых заболеваний по фото и телефону».
Полыхнув глазами, но не сказав ни слова, женщина вышла вслед за подростком.
«Поиздевался? — укорил себя за несдержанность Антон. — Да нет, это не издевательство. Так, безобидная шутка. Денежки, которые несли колдуну наивные больные, жаждавшие чудесного исцеления и не получившие его, эти денежки «колдун» с «колдуньей», небось, вместе считали. «Колдовать» — вот где издевательство! Издевательство над двумя сотнями тысяч жителей города, издевательство над жителями целой страны, попавшими в камнедробилку перестройки. Издевательство над людьми, которых, как котят, взяли из, хоть и не очень тёплой и не очень уютной коробки — но где их вовремя кормил хозяин-социализм, выводил гулять и так далее, и швырнули в холодный и голодный, с дикими правилами, жестокий подъезд капитализма. Совести у «колдунов» ни на грош. Даже в таком деле, как вера. Ссылаются на Бога, на Библию, а в Библии сказано: мерзок перед Господом колдун. Мерзок!»
Дома Антон написал фельетон, в котором почти дословно изложил разговор, произошедший с колдовскими родственниками у него в кабинете, и свои мысли по этому поводу. Подумал... и положил фельетон в стол.
Через неделю Антон снова встретился с родственниками колдуна. Гипсовая повязка лежала хорошо, рука не болела.
— Как колдун? Лечит? — шутя спросил Антон.
Пациент неопределённо улыбнулся и промолчал.
— Через неделю придёшь снимать гипс.
Через неделю Антон снял пациенту повязку, выписал освобождение от физкультуры, подал подростку.
— Передавай привет коллеге.
— Какому коллеге?
— Колдуну. Я людей лечу — он людей лечит. Коллеги!
Пациент кисло улыбнулся и вышел из кабинета.
Дома Антон отыскал написанный две недели назад фельетон. Посомневавшись, писать ли фамилию колдуна, и не будет ли упоминание о болячках подростка нарушением чего-нибудь, успокоил себя. Ушибленый нос пацана — экое нарушение! Переписал фельетон начисто, отослал в редакцию.
Примерно через неделю фельетон опубликовали.
Коллеги и знакомые встретили фельетон с восторгом.
— Отлично написал! На самом деле — обещают вылечить от тяжёлых недугов, а сами по поводу элементарных болячек обращаются к врачам!
А ещё через неделю газета опубликовала «резонанс»: «Открытое письмо врачу и просветителю, непримиримому борцу с колдунами и экстрасенсами»:
«Через газету выражаю Вам, господин доктор, сердечную благодарность и признательность за оказанную помощь моему сыну, который сломал руку и разбил нос, поскользнувшись на лестнице в подъезде своего дома.
Очень озабочен Вашим личным здоровьем, которое вы постоянно подрываете во благо людей в непосильной борьбе с колдунами и экстрасенсами. Милости прошу Вас к себе на приём в парикмахерскую по адресу, известному теперь уж всему городу. Здесь Вы не только успокоите свой возбуждённый мозг, но и получите недостающую Вам полезную информацию о колдовстве.
Бог милостив, и силы мои, слава Богу, не иссякли. А вот Ваше сознание, судя по заметке в газете, а так же размышлениям относительно получения моим сыном травмы, затуманено. Афишируя травму моего сына всему городу, вы, видимо, совершенно забыли о врачебной этике, клятве Гиппократа, принципе «не навреди» — открыли врачебную тайну. Вам наплевать на ранимую душу подростка, цель Вашего выступления в газете — показать слабую сторону колдуна, неумение залечить травму. Но ведь и вы, простите, не занимаетесь зубоврачеванием или гинекологией.
Не думаю, что этим выступлением вы прибавили себе популярности в городе. Я же убедился в вашей полнейшей неосведомлённости о колдовстве. Не всем дано колдовство — это, прежде всего лечение психосоматических заболеваний, но никак не других. Да будет вам известно, это исполнение желаний многих несчастных людей...»
— Ну и накрутил! — не удержался и проговорил вслух Антон, разбираясь в хитросплетениях изречений колдуна.
«... В остальном же мы — обыкновенные люди, посещаем в случае необходимости хороших, добросовестных врачей. Ставлю вас в известность, что парикмахерскую я открыл ради души, а не для прибыли, как вы полагаете, от которой ничего не имею...»
— От прибыли ничего не имеешь или от парикмахерской? — ещё раз посмеялся над корявым слогом колдуна Антон. — Хотел бы я открыть для души парикмахерскую или баньку небольшую!
«... И вам добрый совет: прежде чем о чём-либо писать, хорошенько обо всём узнайте и подумайте, стоит ли писать?
 Валерий Гонюков»
Со всеми титулами колдун расстался. Поскромнел за последнее время. Раньше был и колдуном России, и экстрасенсом, и целителем... Да уж, психосоматические болезни он лечит — мочекаменную болезнь, бесплодие... Поволновалась женщина — и песок из неё посыпался, и потеряла способность забеременеть! Воспаление предстательной железы и камни в почках у мужиков — тоже от волнения!
На следующий день к концу рабочего дня Антона вызвала заведующая поликлиникой.
— Антон Викторович, на вас жалоба поступила.
Заведующая подала Антону двойной тетрадный листок, от начала и до конца с двух сторон исписанный некрупным женским почерком.
Антон удивился. В последнее время он работал спокойно, скандалов с родственниками пациентов не было.
Сел у стола, начал читать.
«... поскользнувшись на лестнице... Врач задавал издевательские вопросы о времени отсутствия моего мужа...»
— Жена колдуна! Намекает, что я её кадрил, что-ли? — поразился Антон. — Да там такая... чернавка! Я на такую и после трёх лет воздержания не клюнул бы!
— Читай, читай, не возмущайся, — остановила Антона заведующая. Она помнила Леночку и не сомневалась в искренности слов Антона.
«... Грубо разговаривал... Насмехался над больным подростком... Задавал унизительные вопросы... Вынес унизительную словесную грязь в газету... Нарушая этику врача, клятву Гиппократа, вышеназванный доктор разгласил врачебную тайну всему городу, рассказав о болезни моего сына подростка через газету. Прошу разобрать поступок врача в коллективе поликлиники. Требую, чтобы врач принёс мне и моему сыну извинения через газету, где он опубликовал порочащий меня и моего сына фельетон...»
— Да, — почесал затылок Антон. — Крепко, видать, задел их мой фельетон. Клиентов, небось, поубавилось. Врачебная тайна... Какая это тайна — фингал под глазом и гипс на руке? Для подростка это геройство, а не тайна. Если упал. А если за колдуна накостыляли — тогда тайна, это точно.
— Упал — не упал, фингал — не фингал, — остановила рассуждения Антона заведующая, — а пришла жалоба — надо её рассматривать. Завтра соберём врачей отделения и поговорим.
На следующий день, за час до конца работы, врачи отделения собрались в кабинете заведующей.
Заведующая прочитала жалобу, Антон «обнародовал» фельетон, напечатанный в газете.
— Разговаривал спокойно, — «давал показания по делу» Антон, — это могут подтвердить медсёстры, работавшие со мной. Что говорил — практически слово в слово написано в фельетоне. По-моему, главная причина, по которой колдовская семейка ополчилась на меня — серия моих фельетонов в газете, в которых я показал истинное лицо «колдунов-целителей». Недавно, кстати, была заметка, как женщина пришла к колдуну с жалобой на некачественное колдовство, а он вызвал охранников и попёр её из «офиса», не вернув денег за невыполненные наговоры-обещания. Колдовская фирма рекламаций не принимает!
— Читал про этот случай, — подтвердил Сергей Николаевич, ЛОР-врач. — Я считаю, что фельетон у Антона Викторовича своевременный и правильный. Управы на этих колдунов-целителей нет! Вон, дочь нашей медсестры — отчего погибла? Если не отговорили бы от онкоцентра, жила бы. А колдуны мозги матери запудрили... Вот и погибла девчонка!
— Одолели колдуны! — заговорили наперебой коллеги. — И, главное, все молчат — и медицинское начальство, и городское!
— Гонюкова обвиняет Антона Викторовича в разглашении врачебной тайны, — напомнила заведующая.
— Нашла врачебную тайну! — возмутилась окулист Ольга Сергеевна. — Фонарь под глазом, который светит на весь мир! Насколько я помню по институту, к врачебной тайне относится информация о венерических болезнях, о раке — чтобы не говорить больному и... все, по-моему.
— Хорошая статья, — высказался хирург Гасанов. — Ничего оскорбительного в ней нет. Всё правильно Антон Викторович написал. А насчёт врачебной тайны... Он же не написал ни имени подростка, ни — что тот сын колдуна. А родственников у колдуна может быть много.
— Вообще, статья мне понравилась, — внушительно произнёс гастроэнтеролог Кашлянец, стройный мужчина в белоснежной рубашке при модном галстуке. — Злободневна, написана правильно. Но с целью погашения конфликта я бы на твоём месте извинился, Антон Викторович.
— Надо бы извиниться, — буркнула Печкина.
— Интересно получается, — возмутился Антон. — Статья правильная, хорошая и своевременная. Колдуны одолели. Но извиняться надо!
— Убудет тебя, что-ли? — пожал плечами и раздражённо поморщился Кашлянец. — Зато жалобу замнёшь. Поступила жалоба, мы тебя немного пожурили, ты извинился — дело замято. Спокойно живём дальше.
— И ждём, пока колдуны очередного ребёнка, у которого мать откажется от нормального лечения по их советам, своим колдовством заморят?
— Да мне то... — Кашлянец покраснел, задетый словами Антона. — Моё дело посоветовать, как жалобу замять. Не согласен — расхлёбывай сам. А мне некогда здесь рассиживать.
Кашлянец с оскорблённым видом направился к двери.
Заведующая, проводив взглядом гастроэнтеролога, продолжила:
— Подведём итоги. Статья правильная, злободневная. Кстати, ребёнка пролечил нормально?
— Выздоровление без ограничений. Колдун даже поблагодарил меня за лечение.
— Как это? — удивилась заведующая.
— Колдун написал в газету «открытое письмо», в котором немного поблагодарил меня за лечение сына, а потом долго бичевал за некомпетентность в вопросах колдовства.
Все заулыбались. Заведующая покачала головой и покосилась на Антона.
— Одни хлопоты от тебя, Антон Викторович. Так... Что ещё? Упоминание о больном в фельетоне неконкретное, носит завуалированный характер, вопросы к Гонюковой не оскорбительные. С целью прекращения конфликта доктору предложили извиниться... от чего он отказался.
— Ну почему же, я не отказываюсь. Но прежде, чем извиняться, хочу встретиться с колдуньей, поговорить с ней. Если она на меня обиделась, попробую с ней объясниться. Она же придёт за результатами сегодняшнего разбирательства, вот и пригласите меня.
На том и порешили.
Но Гонюкова разговаривать с Антоном не захотела.

 =31=

Семья Кашлянец пила вечерний чай.
Она — жгучая брюнетка. Точнее, яркая блондинка. Одним словом, жгучая брюнетка с обесцвеченными до яркой блондинистости волосами.
Породу не обесцветишь!
Она долгое время работала заведующей отделением в детской больнице. Сотрудниц «доставала» чрезмерной дотошностью и педантизмом, несоразмерными с необходимостью. Давно считала, что достойна большего, чем заведование отделением. И вот притязания на жизнь в некоторой степени оказались удовлетворены — её назначили заместителем главного врача города.
Рядовая должность мужа не устраивала её ни в плане престижа, ни в плане зарплаты. Поразмышляв, она изобрела для мужа должность заведующего гастроэнтерологическим кабинетом. Не важно, что он единственный врач в новом подразделении, а подчинялись ему лишь медсестра и санитарка... Зато зарплата повыше и должность — заведующий!
— Ты представляешь, мы ему говорим — извинись, коли жалобу схлопотал. А он ни в какую! Гордый, видите ли. Я не выдержал, ушёл.
Кашлянец от волнения даже чай пролил на блюдечко.
— Гордый? — усмехнулась супруга. — Видели мы таких гордых. Мы его гордость попринизим. Жалоба всё равно придёт ко мне. Вот и посмотрим, кто гордее!

=32=

Антон ушёл в отпуск.
Целый месяц они с Леночкой бездельничали. Загорали на пляжах, ездили на Волгу. Несколько раз даже с ночёвкой — у Антона была великолепная палатка. Спали в одном спальном мешке, тенсно сжав друг друга в объятиях.

 =33=

Отпуск закончился.
— Говорят, тебе главврач детского объединения выговор объявил за фельетон про колдуна? — мрачно усмехнулась Печкина, встретив Антона на лестнице поликлиники.
Антон пожал плечами. После месяца тихого счастья с Леночкой его не волновали ни выговоры, ни жалобы колдунов или их жён, ни недовольства начальников всех рангов.
 — Пока вы были в отпуске, — рассказала медсестра Антону, — приходила жена колдуна, грозила всячески.
— Заколдовать? — посмеялся Антон.
— Нет. Наказать. Обманываете, говорит, что он в отпуске, прячете его!
— Вот дура! — не сдержался Антон.
— Сгноить вас обещала.
— Велика сила колдунов: всю поликлинику заколдовать хватит. А когда с сыном здесь была, по ней и не сказал бы, что может на дыбы встать и удила закусить. Тихая такая, серенькая...
— Общая планёрка была. Приезжала юрист из горздрава. Сказала, что в вашем фельетоне есть разглашение врачебной тайны.
— Чёрт с ними, с начальниками, — беззаботно отмахнулся Антон. — По детскому объединению выговор объявили — и пусть радуются.
— На планёрке сказали, что и по горздраву на вас приказ был.
— Два выговора за одну провинность? Ну, начальники, раздухарились! Боятся, что на них колдуны разобидятся? Пусть тешатся, не жалко. Премии не лишат — у нас её не бывает.
Дома Антон рассказал Леночке, как на него «накатили» колдуны.
— Они тебе ничего не... наколдуют? — смущаясь опасений, спросила Леночка.
— Лен, неужели и ты в этих шарлатанов веришь?
— Не верю, но... опасаюсь. А вдруг в этом что-то есть!
— Тогда мир рухнул. Они же шкуродёры все!
В один из последних дней Антону на работу позвонила знакомая с просьбой о консультации. Поговорили «про жизнь». Антон рассказал, как он обидел колдунов.
— Правильно сделал! Они на тебя за крупную антирекламу оскорбились, это я тебе как работник торговли говорю. Клиентов, небось, поубавилось из-за твоих статей. А вообще, лучшее средство от колдунов — держать кукиши в карманах. Так что сильно не расстраивайся. Выговоры ты схлопотал в размере двухсот процентов, а за одну провинность три раза не наказывают. Держи кукиши пистолетами и отстреливайся от колдовских чар. Написал бы ты, Антон, статью в газету. Извиняюсь, мол, за разглашение колдовского имени... Они бы и успокоились.
Дома Антон сел писать статью.
«... Что ж, господин колдун, если вы считаете, что я злоупотребил должностным положением, раскрыв тайну о том, что у меня лечился родственник знаменитого Гонюкова, колдуна-целителя-экстрасенса России, приношу свои извинения. Но, по-моему, вас и ваших родственников возмутил не факт обнародования того, что у вашего родственника под глазом видно всему миру, вас возмутило обнародование факта обращения колдовского родственника к врачу — и неоднократно. Разглашение вот этой коммерческой тайны снизило спрос на «колдовские услуги».
В коммерции за некачественные услуги принято возвращать деньги. Вы, господин колдун, «лечите» за деньги, значит, занимаетесь коммерцией. Скольким больным из тысяч, заполнявшим на колдовских представлениях залы дворцов культуры, вы вернули обещанное здоровье? Двум-трём, у которых «всё болело, а после колдовства всё перестало болеть»? Скольких алкоголиков вы вылечили от мучительного для их семей пристрастия? «В том числе по фотографии», как вы обещаете в рекламных «прошпектах»? Может, наш город давно стал городом трезвенников, да я о том не знаю? Кроме вас ведь горожан лечат от алкоголизма масса заезжих магов и волшебников! Каждый обещает излечение за один сеанс! После которого исчезают навсегда. Давайте прикинем, скольким сотням, нет — тысячам! — обманутых вы должны вернуть деньги за невыполненные обязательства! А обманутые надежды? Они стоят дороже! Что стоит обманутая надежда вылечить женщину от бесплодия?
Интересно, а что такое — колдуны нашего времени? Насколько мне известно из сказок (наука, та однозначно говорит, что колдунов нет), колдунов, леших, ведьм и прочих граждан того же сословия, народ называет, я извиняюсь, нечистью. И в Библии сказано: «Не оскверняй себя обращением к колдуну»!
Время у нас смутное. А смутному времени присущи гришки распутины, овладевающие умами не только бескльтурного народа, но и их бескультурных правителей.
Не обижайся, народ, не до культуры тебе! «Народ огромной страны в подавляющем своём большинстве занят выживанием, поиском хлеба насущного с утра до вечера, и лишь небольшая часть населения, живущая более пристойно, в состоянии позволить себе роскошь думать о неких духовных потребностях». Это я цитирую слова человека, культура для которого — профессия, жизнь. Это слова актёра, режиссёра, писателя и просто умного человека, слова Леонида Филатова.
Не будет сейчас говорить о бескультурье наших правителей. Когда к власти прорываются те, которые или отбывали срок, или были под следствием, но отпущены «чудесным образом», искать логику в их поступках, искать культуру в их жизни — дело неблагодарное.
Господин колдун, я так полагаю: если власти разрешают вашу деятельность по вызыванию духов с того света, значит они — власти — считают вашу деятельность серьёзной и имеющей право на гонорары. Нельзя же толпам народа пообещать массовое исцеление от глухоты, слепоты, параличей, бесплодия (в том числе по фотографии), пообещать организацию массового нашествия духов с того света, как вы обещаете, а потом, сняв кассу, исчезнуть вовсе не колдовским, а шулерским образом.
Поэтому я признаю, в поддержку властей, и настаиваю на том, что ваша деятельность — работа серьёзная, и не в коем случае не шарлатанство.
Но профессора в институтах нам твердили, что колдунов нет. И всемирноизвестный академик Амосов на страницах «Медицинской газеты» утверждает, что колдуны и экстрасенсы — шарлатаны. И другие заслуженные и известные академики твердят то же самое...
Я вас боюсь, господин колдун. И полчаса сижу на кухне с кукишами в карманах... Всем известно, что лучшая защита от колдовства — вертеть кукиши в карманах. Нет, обедал я без кукишей — кукишем ложку не удержишь. Вот тут-то вы меня и достали, господин колдун! Не отпирайтесь — едва успел я кукиш развернуть, чтобы за ложку взяться, вы меня и заколдовали!
Да, я честно признаю, что своими зловредными фельетонами подорвал ваш колдовской авторитет — но и вы не отпирайтесь... Заколдовали, а? Как я об этом узнал? Одна из моих знакомых, ваша ученица, кстати, рамкой определила, что колдовские биополя дуют со стороны вашей парикмахерской! Другие симптомы я определил сам. Например, я стал ощущать грязь под ногтями! Вы сами писали в газетах об этом симптоме. Есть признаки и пообиднее. Например, раньше я был ярым трезвенником. А сейчас, как прочитаю в газете объявление колдуна, так и тянет напиться. Колдуете! Лет десять я уже не ругался матом. Почти. А сейчас, как увижу афишу про колдовской сеанс, крою вслух. Колдовской наговор! Есть и более серьёзные проблемы, но я о них умолчу. Одним словом, налицо моральный и физический ущерб мне и моему здоровью. Похлеще, чем упоминание о синяках моего клиента в фельетоне.
... Бог даёт человеку страдания за грехи его. Болезнь есть страдание. Врач-атеист лечит человека, избавляет его от биологической поломки организма — болезни. Это естественно. Да и библия рекомендует лечиться у врача.
Знахарь укрепляет тело человека травами, но — после того, как укрепит его душу, его веру молитвами и обращением к Богу. С укреплённой верой грешник выздоравливает, потому что он покаялся во грехе и прощён Богом, а не потому, что с него снята кара Божья.
Колдун, верящий в Бога... Взаимоисключающие понятия, потому что в Библии сказано, что колдуны противны Богу! «Снятием кары» колдун пытается избавить человека от его страданий, ниспосланных Богом за грехи его. То есть, колдун хочет отвратить наказание Божье? Не ищет защиты от божьего наказания верующий, но ищет Бога!
«Сниму божью кару» — читаю я объявления в газете. Кричащий со всех афиш про свою веру в Бога колдун идёт против Бога? Но ведь Бог всемогущ, всевидящ и всеправеден, и никогда не допускает ошибок! Бог сама истина! И если Бог кого-то наказывает, значит, делает это «в здравом уме и рассудке» и, без сомнения, за грехи его! Получается, что на некоего христианина за грехи его Бог накладывает кару, а колдун её снимает? Можно ли отменить наказание Божье, если Бог всеправеден? И если колдун отменяет то, что содеял Бог, значит колдун могущественнее Бога? Но не может смертный быть могущественнее Бога. Значит... ему помогает дьявол. Ведь только с помощью сатаны можно творить то, что перечеркивает деяния божьи!
Человеческий организм мудр и силён, помоги ему, укрепи духовно и физически — и он справится с болезнью. Здесь врачи и целители из разряда честных «травников» идут рядом и в одну сторону. Толчком к самоисцелению может послужить как действие снаружи — диета, лекарства —, так и действие изнутри — психический подъём победителя, любовь и вера. Самоисцеление возможно, если болезнь не зашла слишком глубоко. Прорвавшуюся язву желудка травами и заговорами не вылечишь...»
Антон прекратил писать, перечитал написанное. Ну и извинение получилось! После такого «извинения» колдун... Да и не напечатает газета такого!
Антон скомкал листки и выбросил в мусорку.

=34=

Юрий Семёныч, заместитель начальника цеха на химзаводе, и неофициальный тесть Антона, выпить любил. После работы без рюмочки, как без крестного знамения, за стол не садился. Приняв сто пятьдесят, одобрительно крякал и с удовольствием ужинал. Ежевечерне в промежутки между телесериалами и новостями «выкрякивал» поллитру беленькой. За воскресенье — литр, а то и полтора.
На все увещевания жены, дочери и прочих родственников о вреде пития и необходимости бросить пить в связи с возрастом и «не тем здоровьем», краснея лицом и дрожа губами от обиды, почти кричал:
— Я что, валяюсь где? Или дебоширю? Нет? Тогда, пока жив, буду жить полноценной жизнью!
А полноценная жизнь для него — это «пить что хочу, где хочу, когда хочу и сколько хочу».
Но... Стало Юрию Семёнычу больно глотать.
— Ты думаешь, я почему пью? Я боль заливаю! Горит у меня там всё! — стучал в грудь кулаком Юрий Семёныч, страдальчески заглядывая в глаза зятю.
— Дозаливаешься! — огрызнулся как-то на похмельное распоряжение Юрия Семёныча слесарь. — Увезут тебя туда... — и махнул увесистым гаечным ключом в сторону Криволучья, где «отбывали срок» знакомые, допившиеся до белой горячки.
Боль прижимала, но в поликлинику Юрий Семёныч не шёл.
— Сколько проживу, столько проживу. А к ним только попади — сразу на стол потащат. Оттяпают желудок — разрешения не спросят!
— Допьёшься! — изрыгала пламя из очей и чуть ли не дым из ноздрей дражайшая супружница Юрия Семёныча. — Дозаливаешься! Сдохнешь под забором, когда с перепою сердце прихватит. Или рак съест! Скорей бы уж... мучитель!
Уложили-таки Юрия Семёныча в стационар на обследование. Сделали рентген, заставили глотать шланг, посмотрели изнутри через телевизор.
Потом пригласили на беседу жену.
— Грыжа у него диафрагмальная, — объяснил немолодой хирург с рыжей бородкой. — Кишка перегибается... Содержимое забрасывается... постоянное раздражение... Предраковое состояние. Надо оперировать.
— Да, раздражается он постоянно, — согласилась супружница.
— Ты, Юра, от операции воздержись, — настойчиво гундосил в ухо Юрию Семёнычу сосед по палате, снабженец Михалыч. — Грыжи, они где бывают? Между ног, да в пупке. А в грудях, разве ж грыжы бывают? Ничего этот рыжий не понимает. Ему бы только людей резать, практиковаться. В старину на собаках, я в кино видел, тренировались, а сейчас собак жалко стало, так они прям на людях и тренируются. Не соглашайся, Юра, побереги себя. И так вылечим. Знакомая есть, народная целительница, Аделаида Сельсоветовна... Сельсовестровна... Нет, Сильвестровна. Тьфу, чёрт дал ей имечко! — еле выговорил Михалыч отчество целительницы. — Многих уже на ноги поставила, от которых медицина отказалась, или которым хотели желудки урезать, как тебе, или кишки подкоротить. Адресок запишу тебе, скажешь, от Михалыча. Примет без очереди. А то у ней запись на три месяца вперёд, не пробьёшься без блату. Здесь не залёживайся, только здоровье потеряешь...
…У названной в бумажке квартиры очереди не было.
Опасаясь, что спасительный адрес указан неверно, что вновь придётся мучиться в раздумьях про операцию, глубоким дыханием возвращая захолонувшее вдруг сердце в нормальный режим, Юрий Семёныч боязливо прижал кнопку звонка.
Дверь открыла крепкая женщина в возрасте, надолго застывшем между молодостью и пенсией, с картинными кроваво-красными губами, со скучными глазами на фоне тучно-голубых теней-нашлёпок, в длинном пёстром, с широченными рукавами «под японку», махровом халате. Такой яркий тип женщин Юрию Семёнычу нравился в далёкой юности и, в противовес сухой блёклой жене, не перестал нравиться до сих пор.
Толстоватый и низковатый Юрий Семёныч приосанился и вздёрнул красную картошку носа повыше.
— Я владею тибетской медициной, делаю бесконтактный массаж по Джуне, биокоррекцию по Чумаку, гипнотизирую по Кашпировскому, диагностирую по фотографии и по телефону, снимаю сглаз и порчу, привораживаю-отмор… отвораживаю в зависимости от надобности, — автоответчиком продиктовала целительница диапазон услуг, оценивающе оглядывая клиента и усаживая его в кресло.
— Я от Михалыча, — запоздало произнёс пароль Юрий Семёныч. — Можно без очереди начать лечение? А то Михалыч сказал, что к вам запись на три месяца вперёд.
— Михалыч? А... Да, я его тоже подлечиваю. Заходит он ко мне по утрам... иногда. Когда невтерпёж. Головной болью мужик мается. По понедельникам, — едва слышно закончила целительница. — Пойду посмотрю в журнале приёма больных, может, найду промежуток для тебя.
Целительница ушла, похоже, что на кухню, и оттуда послышался не шелест страниц журнала приёма больных, а знакомое и волнующее стеклянное позвякиванье. Непрокуренный нос Юрия Семёныча уловил разнёсшийся по квартире аромат дыма от дорогой сигареты.
Через пару минут целительница вернулась взбодрённой, с живым блеском в глазах.
— Есть у меня промежуток в ближайшие дни, куда можно тебя засунуть. Один больной отказался от лечения. Досрочно вылечился, — поправилась целительница, заметив удивлённый взгляд Юрия Семёныча. — Начнём прямо сейчас, с обследования.
— Меня в больнице только что обследовали, поставили... — дёрнулся Юрий Семёныч пожаловаться на свои хворобы.
— Молчи, сама узнаю. А то только собьёшь. Садись сюда.
Целительница поставила стул поближе к окну.
— Нужен прямой контакт с космосом через окно. Обследовался он... Нужно мне их обследование! Вред от них только...
Юрий Семёныч пересел из кресла на стул, а целительница стала напротив пациента и немигающими глазами уставилась в глаза пациента. А может ему в лоб. Юрию Семёнычу стало приятно — давно женщины так настойчиво не заглядывали ему в лицо.
— Так... Вошла в твоё биополе... — заговорила целительница голосом, похожим на голос из фантастического фильма. — Работа у тебя руководящая, на тебе работа держится... На работе тебя уважают, ценят... — начала обследование целительница, окинув взглядом слегка затасканный, но чистый костюм и светлую рубашку с галстуком, привычно сидящие на пациенте. — Зарплата не скажу, что большая, но хватает. Другие и меньше получают, да на здоровье не экономят...
«Хватает, сказала бы жена, на бутылку каждый вечер. Ещё и на закуску остаётся», — кисло подумал Юрий Семёныч.
— Печень у тебя пошаливает, желудок побаливает... Изжога бывает?
— Замучила! — страдальчески сморщился Юрий Семёныч.
— Вот! — победоносно произнесла целительница. — Не спрашивала, а знаю! — и перевела взгляд на картофелеподобный нос пациента, густо, до самой переносицы опутанный красными прожилками. — Спиртное ты употребляешь. Жена ругается, что много...
Юрий Семёныч согласно кивнул головой, смущённо развёл руки в стороны: грешен, мол, и открыл рот, чтобы оправдаться.
— Молчи, сама вижу! — остановила целительница. — Умеренно употребляешь, вижу, с устатку или для лечения. Под заборами не валяешься. Другие больше пьют.
— Точно, точно! — не удержался Юрий Семёныч. — Я и жене то же говорю! В глотке последние три месяца горит, аж глотать не могу! А примешь стопочку — оно и полегчает!
— Вижу, что болит, не надо рассказывать. Сама всё вижу! — остановила целительница Юрия Семёныча и недовольно спросила:
— В больнице, что-ли, лежал?
— В больнице. Операцию предлагают, — вздохнул и уныло пожаловался Юрий Семёныч. — А им только попади на стол...
— Порчу, её не вырежешь! — важно произнесла целительница, глубокомысленно поводя руками над головой Юрия Семёныча.
— Порчу? — удивился Юрий Семёныч.
— Они, — целительница пренебрежительно кивнула в сторону окна, — тебе что-нибудь определённое сказали? У тебя, мол, вот что. Надо делать вот что.
— Нет, — с новым удивлением сказал Юрий Семёныч. — Похоже, говорят, на полип, по причине диафрагмальной грыжи. Предраковое состояние. Надо оперировать, а во время операции кусочек на анализ возьмём, там видно будет.
— Какой грыжи? — целительница насмешливо взглянула в глаза Юрию Семёнычу.
— Диафрагмальной, — Юрий Семёныч неуверенно ткнул себе в грудину.
— Ты где-нибудь, кроме как на животе и между ног, грыжи видел? Вот-вот. Без того, чтобы ножиком в ливере поковыряться, они ничего понять не могут. Распорют живот, разберутся... Да зашьют, чтоб сам заживал. Порчу чувствую! — могильным голосом произнесла целительница, водя руками над сердцем пациента. — Под ногтями, будто пластилином залепило у меня...
Чуть не вывихнув, Юрий Семёныч скосил глаза на пальцы целительницы, плававшие над левой половиной его груди. Холёные пальцы, с длинными крашеными ногтями... Как в крови! И никакого пластилина.
— Сниму порчу — выздоровеешь! — убеждённо произнесла целительница. — Но — одно условие...
— Какое? — перепугался Юрий Семёныч, что целительница не возьмётся его лечить.
— Условие моё такое. Лечиться или у меня, или у врачей. Вместе мы мешать друг дружке будем. Раз сходишь к врачу — всё моё лечение коту под хвост. Контракт разрываем. А я сразу увижу, что ты у врача был. Руками увижу, и спрашивать не буду, — читала нотацию Юрию Семёнычу целительница, словно малопослушному ребёнку, отпуская его гулять на улицу. — Вижу — веришь. Верь мне! А то, к какому специалисту пойдёшь порчу снимать? Порча не аппендицит, её ножиком не подцепишь. И таблетками не вытравишь — порча, она не глисты!
Целительница глубокомысленно замолчала.
— У вас буду лечиться... Если, конечно, не откажете, — чуть заискивающе попросился Юрий Семёныч. — Михалыч порекомендовал.
— Возьмусь, чего не взяться, — подумав, нехотя согласилась целительница. — Тем более что Михалыч. Куда он от меня денется! Он плохого человека ко мне не пришлёт. Пять сеансов надо принять. Стоимость сто тысяч... один сеанс. Согласный? — спросила целительница и требовательно посмотрела в глаза пациента.
— Согласный! — выскочило у Юрия Семёныча изо рта от радости, что не надо оперироваться. Улыбка ещё висела у него на лице, а сам Юрий Семёныч уже поскучнел, потому что успел перемножить стоимость одного сеанса на количество сеансов. Половина месячной зарплаты! Сердце ёкнуло. Что жена скажет? «Другие меньше получают, да на здоровье не экономят!», — всплыли в голове Юрия Семёновича сердитые слова целительницы. Здоровье дороже! Врачи неделю талдычили — оперировать, оперировать! А она — за пять сеансов и безо всяких операций!
— Согласный! — без сомнений подтвердил он своё решение.
— Сегодня и начнём, — удовлетворённо кивнула целительница, мельком глянув на пациента. — Стольник есть?
— Чего? — не понял Юрий Семёныч.
— Сто тысяч. За первый сеанс.
— Да... Должен быть.
— Остальные за курс лечения принесёшь следующий раз. А то чуть вам легче — и пропадаете, не долечившись. Ищи вас потом... Не долечённых... Садись вон туда, порчу снимать буду.
Юрий Семёныч пересел на третье место.
— Чтобы нас шум с улицы не отвлекал, я музыку потихонечку включу, восточную. Она тоже заряженная, лечебная.
Целительница включила музыку. Музыка и вправду была какая—то тягучая, непривычная. Не сказать, правда, что тихая.
— Закрой глаза и расслабься, — скомандовала целительница, разводя руками над головой у Юрия Семёныча. — Сейчас ты почувствуешь, что твоей голове стало тепло. Чувствуешь?
— Чувствуешь, — невпопад ответил Юрий Семёныч, потому что и вправду почувствовал головой тепло. У него даже волосы зашевелились. — Волосы шевелятся...
— Это я насыщаю твою голову хорошей энергией, а плохая из тебя валом прёт, — пояснила целительница и хлопнула пациента по руке, которой он хотел тронуть шевелящиеся волосы.
Юрию Семёнычу почудился за спиной звук, похожий на жужжание фена, когда жена сушила волосы после купания, но музыка заглушила тихое жужжание.
— На сегодня хватит, — решила целительница, дёргая руками, будто воду с пальцев стряхивала. — А то, когда лишнего переберёшь, голова на следующий день болит.
— Я потерплю, — с готовностью успокоил целительницу Юрий Семёныч, желая поскорее избавиться от порчи и жжения за грудиной.
— У меня голова будет болеть! — пояснила целительница тоном жены Юрия Семёныча. «Бестолочь!» — добавляла обычно жена.
Юрий Семёныч раскрыл рот в беззвучном «А-а...», прихлопнул его ладонью и извинительно замахал другой рукой, признавая свою бестолковость.
— С тебя стольник. Завтра в это же время, с деньгами за весь курс лечения, — предупредила целительница, небрежно засовывая гонорар в карман халата. — Не раньше и не позже. А то с другим больным встретишься — плохой энергии от него нахватаешься... Мне потом работа лишняя. Таблеток никаких не пей — можешь всё испортить. В первое время будет обострение, потом всё пройдёт. Лечение не пропускай, а то из графика выбьешься, трудно будет.
Кому будет трудно, Юрий Семёныч уточнять не стал. На прощанье, стеснительно улыбаясь, осмелился спросить:
— А это можно? С целью обезболивания... — и показал пальцем под подбородок.
— Да пей, жалко что-ли... Не на мои, — целительница зевнула. — Пьяным только не приходи. Устала я что-то от тебя. Видать, сильная на тебе порча. Иди, давай, а я вздремну часок, а то скоро ещё больной придёт, похуже тебя будет.

***
— Ну, сильна! — рассказывал Юрий Семёныч жене и знакомым. — Ничего не спрашивала про болезнь — сама всё узнала! Без всяких рентгенов! Руками над головой поводила — и тепло стало, аж волосы зашевелились!

***
После пятого сеанса Юрий Семёныч почувствовал облегчение.
«Ну вот, и без операции обошлось! — радовался он, принимая вечером очередной стопарик для аппетита. — А то говорят, шарлатаны они. Не шарлатаны!»
А через пару недель за грудиной опять заболело. Хуже прежнего.
Пошёл к целительнице.
— Облегчение было? — требовательно спросила целительница.
— Было, — согласился Юрий Семёныч.
— Значит, лечение правильное. Но — сильный, видать, тот человек, который на тебя порчу навёл. Надо ещё курс лечения провести. Шесть сеансов.
Юрий Семёныч ойкнул про себя. Сердце его, перепуганное величиной гонорара целительницы, дернулось под горлом и затрепыхалось у пупка, не имея сил вернуться в положенное ему природой место. Но — здоровье дороже!
Пришлось тряхнуть сберкнижкой.
После шести сеансов Юрию Семёнычу полегчало. Но ненадолго.
— Близко от тебя, видать, чёрный глаз. Часто ты с ним встречаешься. То ли на работе, то ли дома. Завидует он тебе, — раздумывала целительница. Юрий Семёныч недоумевающе развёл руками и пожал плечами. — Кошка дома есть? — спросила она вдруг решительно.
— Есть, — ответил Юрий Семёныч. — Кот.
И удивился: неужели коты научились порчу наводить?
— Я твою порчу на кота переведу. Кот заболеет, а ты выздоровеешь. Не жалко кота?
— Что его жалеть? Скотина он и есть скотина. Сдохнет, другого заведём. Дел то!
Тем более, что кот был вещью жены.
— Два раза в неделю будешь теперь ко мне ходить.
— А долго ходить?
— Пока кот не сдохнет... Шучу, шучу, — успокоила целительница Юрия Семёныча, вспомнившего о фантастической живучести кошек. — В месяц, я думаю, управимся.
Пришлось снять с книжки остатки сбережений и немного занять на работе. До получки.
На второй неделе кот заплошал! Явно заплошал! Шерсть с него лезла клочьями, кот потощал! Соседка даже заметила. Что это вы, говорит, кота не кормите?
Юрий Семёныч воспрял духом. Вот оно, чудо! Вот он, перенос болезни с человека на животное!
Жена, посвящённая Юрием Семёнычем в идею переноса болезни с него на кота, охала, глядя на тощего, облезающего кота. Года не прошло, как приобрела котёнка. Хоть и полуперса — зато бесплатно. Привыкла к нему, зять кота достоинства лишил, чтоб по кошкам не бегал... Таким роскошным пушистым котом был — и на тебе!
А Юрий Семёныч только руки потирал, глядя на тощающего кота. Не вытерпел, порадовался назло жене:
— Ведь это ж надо, сила какая! А то раскричались: целители — шарлатаны! Вот он, кот! Какой был? А какой стал! А мне-то легче!
Прошла ещё пара недель. Кот, перетерпев естественную линьку, положенную ему природой, оброс новой шерстью, стал краше прежнего.
А Юрий Семёныч отправился к бородатому хирургу.

 =35=

Антона позвали к городскому телефону.
— Антон! — услышал он всхлипывания Леночки. — Тебя колдуны в суд вызывают!
— Как это?
— Так. Они тут на тебя такое написали! И иск предъявляют на десять миллионов.
— Ну не плачь, разберёмся. Всё будет нормально.
«Надо же! Не успокоятся никак. Сильно я им на мозоль наступил!»
Дома Антона встретила расстроенная Леночка.
— Вот, — подала она конверт со штампом вместо обратного адреса.
Антон вытащил из конверта листок. «Исковое заявление» — прочитал название.
«... мой сын... поскользнувшись... сломал руку... Издевательские вопросы... о времени отсутствия моего мужа... не погнушался дать указание медсестре найти в картотеке даже прошлые болезни и выставил эти болезни, а так же меня и моего сына на посмешище в печати... Прошу суд признать... виновным в нарушении этики врача и распространении через печать врачебной тайны, касающейся меня и моего сына. На основании изложенного и статьи 7ГК РФ прошу признать сведения, содержащиеся в газете... как ущемляющие мои права и законные интересы... В качестве морального ущерба возместить мне 10 млн. рублей...»
Десять миллионов — это три года бесплатной работы в поликлинике, посчитал Антон. Круто!
— Давай без паники, — прижал он к себе Леночку. — Моя одноклассница работает адвокатом, я схожу к ней, проконсультируюсь.
Леночка уткнулась носом в плечо Антона и захлюпала носом спокойнее.
На следующий день Антон поехал в адвокатскую контору, где работала его бывшая одноклассница, Татьяна.
— О, какие люди! — поднялась она из-за стола навстречу Антону. — Сто лет не виделись! По делам или как? Вообще-то, «или как» сейчас не ходят. Садись, рассказывай.
— Проконсультироваться.
Антон сел к столу, вытащил из дипломата исковое заявление, подал Татьяне.
— Так... — Татьяна пробежала глазами текст. — Круто она тебя! Дописался... Читаю в газетах твои статьи. Хорошо пишешь.
— Дописался вот.
— А насчёт отсутствия мужа зачем? Тебе девушек, что-ли, не хватает, колдовских жён обхаживаешь? Она хоть как? — Татьяна провела ладонью у себя перед лицом.
— Да чушь всё это! Она ж страшнее атомной войны!
Антон вытащил из кошелька крохотную фотографию Леночки, протянул Татьяне.
— Мне своей хватает.
Татьяна с интересом рассматривала фотографию.
— Да, это явно не баба яга. Это... русалочка. Она хоть совершеннолетняя? А то ещё и по этому делу загремишь!
— В политехе учится. Живёт у меня.
Татьяна непонимающе уставилась на Антона.
— Да руки всё не доходят, в ЗАГС сходить. А так всё нормально, окончательно и навсегда.
— Никогда не говори «навсегда»... Ты у нас, как всегда, оригинал. Текст фельетона есть?
Антон подал вырезку из газеты.
Татьяна прочитала фельетон.
— Хороший фельетон. Повестку в суд тебе уже прислали?
Антон подал повестку.
— Кто там у тебя судья... Иванов? Да...
— Что, плохой дядька?
 — Самодур хороший. С акцентом на вторую половину первого слова. Попробую поговорить с ним. Правда, судьи любят адвокатов так же горячо, как собаки кошек. Ты перед тем, как к нему идти, забеги ко мне. Я за эти дни постараюсь разведать обстановку. Да не расстраивайся, это дело длинное! На первой встрече вы только «познакомитесь». Будет зачитан иск, судья предложит найти компромиссное решение. Если дело всё же пойдёт, то растянется на год, не меньше. У нас только на рассмотрение дела очередь в полгода.
«Спасибо, успокоила, — подумал Антон. — Год нервотрёпки. Немало!»

***
В назначенный повесткой день, прежде чем идти в суд, Антон, как просила Татьяна, зашёл в адвокатскую контору. Татьяны в кабинете не было.
— Она на судебном заседании, — сообщили Антону в соседнем кабинете. — Будет часа через три.
Антон отправился в нарсуд без указаний, как себя там вести и что делать.
У двери нужного кабинета он увидел мышиную фигуру Гонюковой. Едва Антон приблизился, Гонюкова приоткрыла дверь, просунула в щель голову и спросила кого-то по имени-отчеству. Доброжелательный мужской голос что-то протрубил в ответ. Гонюкова скрылась в кабинете.
Антон взглянул на часы. Было время, назначенное повесткой.
Постучав, Антон шагнул в кабинет. Поздоровался, подал повестку сидевшему за письменным столом мужчине лет пятидесяти.
Гонюкова с остатками улыбки на лице вольно облокотилась на судейский стол.
Не ответив на приветствие Антона, мужчина взглянул в повестку, вернул Антону.
— Ждите в коридоре, вызову, — буркнул негостеприимно.
Антон вышел.
«Похоже, они знакомы, — подумал он. — И плохишом здесь, вероятно, буду я».
Через некоторое время из дали коридора явилась молодая сотрудница, внесла в кабинет стопу папок, а ещё минут через пять пригласила Антона войти.
Судья, тот самый мужчина, представившись и оформив протокольную часть встречи, зачитал исковое заявление.
— Что скажете по делу? — скучно спросил он Антона.
— Подробно или вкратце? — уточнил Антон.
Судья безразлично пожал плечами. Антон понял, что происходящее здесь важно только для официального оформления бумаг, и на исход дела повлияет мало.
— Гражданка Гонюкова с подростком Гонюковым у меня на приёме была один раз. Разговаривал с ними я спокойно, корректно...
— Корректно! — по-базарному крикливо перебила Антона Гонюкова. — Да он меня даже в кабинет не пустил — как пень у двери стояла!
— Медсестра всех приглашает. Вы сами не захотели пройти.
— Про мужа всё выпытывал, издевательские вопросы разные задавал!
— Муж вам колдун или кто, я не знал и не интересовался. А о том, что вопрос о родстве с главным колдуном города издевательский — извините, не знал. Если бы меня спросили, родственник ли я главному хирургу нашей районной больницы, я был бы скорее польщён, чем обижен. Теперь буду знать, что родство с колдуном России Гонюковым — пятно в вашей биографии, — не сдержал сарказма Антон. — А потом... Мы с колдуном вроде как коллеги: я лечу, и он утверждает, что лечит. Если ко мне на приём приходит родственник врача, я обязательно принимаю во внимание мнение того врача о здоровье пациента. Вот я и хотел узнать, лечил ли, диагностировал ли мальчика «народный целитель».
— Фельетон зачем написал? — не глядя на Антона, сердито проворчал судья.
— Так сына опозорил! — возмутилась Гонюкова. — Ему теперь стыдно в глаза одноклассникам смотреть! Его в школе дразнят!
— Моих племянников не дразнят, если они у меня на приёме побывают. Хотя у обоих матери — врачи. Боюсь, что дразнят не из-за меня, а из-за отца, который всех «диагностирует по фото» насчёт «болезней, неподвластных медицине», а у собственного сына ушиб от перелома отличить не может, — разозлился Антон.
— У тебя, доктор, какая работа? — вдруг перешёл на «ты» судья. Перемена в настроении судьи была настолько неожиданной, что Антон не сразу уловил в его голосе угрожающие нотки. — Детей лечить? А ты куда полез? Деятельность колдунов тебя не касается! Боюсь, ты попал в очень неприятную ситуацию. Не знаю... может быть, если ты очень сильно попросишь Людмилу Алексеевну... Может она и пойдёт тебе навстречу.
В кабинете воцарилось молчание. Антону стало тоскливо-неприятно. Да, колдовская жена и судья хорошо знали друг друга. Дело швах.
— Понятно, — задавил свою гордость Антон. — Я готов обсудить ситуацию и принять компромиссное решение.
— Дело не об обсуждении и не о компромисном решении, а о просьбе. Я ещё раз говорю: если ты очень сильно попросишь...
— Не о каком компромиссном решении не может быть и речи, — зло произнесла Гонюкова. — Я настаиваю на судебном разбирательстве и возмещении морального ущерба в размере десяти миллионов рублей. Это, конечно, не ахти какая сумма, но она нас удовлетворит. Чисто символически.
«Не ахти... Всего-то одно выступление колдуна на эстраде или три года работы врача в поликлинике, — горько подумал Антон.— Гонюкова даже не сомневается, что выиграет дело».
— Куда вы все лезете? — раздражённо продолжил за Гонюковой судья. — Умные, что-ли, сильно? Занимаются люди полезным делом, так нет... Ну, навтыкаем мы тебе в...
— Это что, угроза? — прервал судью Антон.
Лицо судьи моментально изменилось на подчёркнуто дружелюбное.
— Ну что вы, доктор! Это я так, про себя... Давайте я вам повесточку подпишу — и идите с Богом, детишек лечите. Можете пока адвоката нанять. Истец отказывается урегулировать дело без судебного разбирательства. Если по недостатку средств нет возможности на хорошего адвоката, государство обеспечит вас бесплатным защитничком.
Издевается, понял Антон. Забрав повестку, вышел.
Да, разговор показательный. Готовь, доктор, десять лимонов!
Времени прошло меньше трёх часов, но Антон всё же зашёл в адвокатскую контору. Татьяна уже пришла.
— Знаешь, Антон, по твоему делу ничего хорошего, — сообщила она результаты «предварительного расследования». — Я только заикнулась Иванову о тебе, а он наорал на меня и выгнал. Мне по секрету сказали, что он у этого Гонюкова в парикмахерской вторую неделю заколдованными «крэмами» заряжается.
— Я понял, что они знакомы. Он мне почти открытым текстом сказал: «Готовь десять лимонов, натыкаем мы тебя мордой в... «
— Так и сказал?! — поразилась Татьяна.
— Что навтыкает — дословно. А про миллионы — намекнул, — поправился Антон.
— Ну и ну! Надо готовиться к суду. Собирай бумаги: характеристику, благодарности...
— Ага, благодарности. За десять лет работы — только два выговора из благодарностей.
— Ты же вроде хороший специалист!
— Специалист хороший, да подчинённый никудышный.
— А выговора за что?
— За колдунов. Два за одного.
— Как они звучат?
— Не знаю, не читал.
— Подписал, не читая?
— Их «издали», когда я в отпуске был.
— Срочно опротестовывай!
— Времени прошло много.
— Всё равно опротестовывай! Тем более, что не подписывал. Нам время тянуть надо. Здесь не опротестуют — в облздрав подашь заявление. Время пройдёт — глядишь, что-то изменится. Только на это надежда. По нынешним законам ты в абсолютном пролёте. Если у тебя имущество какое ценное есть, его лучше бы на жену перевести, а то могут описать... Ах да, вы же не расписаны! Переведёшь на неё, а она усвистит, спасибо тебе за подарок скажет!
Антона покоробило последнее заключение адвоката, но он не стал её убеждать в противном: Татьяна делала умозаключения, исходя из практики своего «уголовного» опыта.
— Слушай, а если на колдунов прессу натравить, телевидение? Я в городских газетах всех редакторов знаю. Поднимем бучу, общественное мнение натравим...
— Нет, газеты пока трогать не надо. У этих колдунов мафия до самой Москвы. Затопчут. Ты вон понятия не имел, что закон о врачебной тайне изменился не в вашу пользу, а колдуны тебя на этот крючок моментально подцепили. Для них в Москве умы работают! Так что, пока злить зверя не стоит...

 =36=

Настроение у Антона после разговора с «правозащитниками» опустилось ниже плинтуса. Идти домой и объяснять Леночке, насколько всё погано, не хотелось. Изображать, что всё о-кейно — тоже. На работу с таким настроением и вовсе «не шлось». Поэтому Антон отправился... пить пиво. Не потому, что хотелось напиться, и не потому, что Антон был любителем пива. Просто в пивбаре можно посидеть, не мозоля никому глаза озабоченным видом.
Взял две кружки, отошёл к столику. Выпил немного, задумался.
Из-за соседнего столика Антона осоловелыми глазами разглядывал грузноватый мужчина лет под пятьдесят.
Подцепив пальцем-крючком три полные кружки и лишив своей компании оставшиеся обиженными полдюжины пустых кружек, мужчина переселился за столик Антона.
— Я вот приезжий, — без предисловий сообщил он Антону уже затяжелевшим языком. — А ты — местный?
— Местный, — кивнул Антон. Сейчас он готов был поговорить даже с пьяным.
— Год здесь живу, а привыкнуть к вашему городу не могу.
Мужчина замолчал.
— Чем же наш город необычен? — без интереса спросил Антон, обмочив губы в пиво.
— Я отставной военный. Жизнь помотала меня по Союзу и окрестностям… Дальним... — Мужчина выпятил нижнюю губу, закрыл глаза, утвердительно качнул головой и предостерегающе выдвинул вперед ладонь: не сомневайся, мол. — Жил на Дальнем Востоке и под Мурманском, на крайнем севере мёрз и в Средней Азии жарился... Теперь вот живу... в негритянском гетто. Четвёртый бе-е-е... — проблеял мужчина, — микрорайон называется.
Отставной военный с расстроенным выражением лица хлебнул пива.
— «А» и «Бе» сидели на трубе... Народ у вас как привык жить в плохих общагах, где всё «не моё», так, переселившись в новые дома, и не понял, что эти дома — их дома, и других им не получить до скончания века. Это ужас какой-то, а не народ! Снимают лампочки и выключатели в подъездах, уродуют стены, блюют и нужду справляют в лифтах, снимают и уносят из подъездов двери! Мы на свой подъезд навесили железную дверь с замком. Ключи во все квартиры раздали, чтобы чужие не заходили. Стало чище? Ненамного. А в лифте лужи так и не просыхают. Бабки на собак грешат. Да собака, если у неё к горлу подступит, в лифте никогда нужду не справит! Пей, чего не пьёшь...
Мужчина пододвинул Антону полную кружку.
— Угощайся.
Помолчал немного.
— Накопилось внутри. Высказать некому.
Ещё помолчал, прихлёбывая пиво.
— Вечером прогуливаю собаку. Дверь подъезда заперта. У двери переминается и подпрыгивает с ноги на ногу пацан лет десяти. Вроде не из нашего подъезда. Подхожу, спрашиваю:
— Ты в какую квартиру?
— Я к другу, — отвечает.
Отпираю дверь, впускаю. Он уезжает на лифте, а я через некоторое время вхожу в подъезд, вызываю лифт. Двери открываются, из лифта выходит тот мальчик, а в лифте — лужа. Точно помню, что пять минут назад, когда я с собакой спускался вниз, лифт был сухой. В подъезд за это время кроме пацана никто не входил.
— Стой, — кричу, — ты что же это, такой-сякой, в лифте нагадил!
— Это не я, — отвечает пацан и спокойно уходит.
Он что, ненормальный? Не мог в кусты сходить, если приспичило, или в мусорку?
Антон согласно кивнул головой.
Отставной военный поднял кружку и, уловив в настроении собеседника подтверждение своим чувствам, брякнул ею по кружке Антона.
— Ну, давай, за знакомство. Сметов я.
Антон назвал своё имя.
Ещё две долгих кружки Сметов возмущался матерностью, дебильностью и хамством горожан, презрительным отношением всех ко всем. Антон чувствовал, что с непривычки он хорошо запьянел. Ему осточертело брюзжание отставного военного, и он разразился речью.
— Все презирают. Продавцы бывших гастрономов всё ещё презирают покупателей. Ученики в фирмовом прикиде уже презирают учителей в заношенной одёжке. Вальяжный пациент презирает бесплатного и оттого «бестолкового» врача. Новые русские, не успев получить образования, но успев сколотить «бабки», презирают необоротистую гнилую интеллигенцию. А вы, товарищ отставной военный Сметов, целому городу объявляете: «Я вас презираю!»
Вы говорите горожанам: «Хамы вы и наглецы... Моральные и духовные деграданты!» Бедный вы человек, Сметов, скажу я вам. Жить среди двухсот тысяч недоумков, которые только тем и занимаются, что хамят, пьянствуют и бьют друг другу морды, страшно при этом матерясь — это же крыша поедет!
Сметов молча сопел, уткнувшись пьяным бессмысленным взглядом в мусор пивного столика.
— Сказано в Библии: не судите, да не судимы будете, — продолжил Антон. — А вы заявляете: осуждаю двести тысяч, ибо хамы они!
Раскольников мучился вопросом, имеет ли он право противопоставить себя бесполезно живущей старухе, имеет ли он право быть её судиёй? А вы, ничтоже сумняшеся, решаете: имею право презирать двести тысяч, ибо алкоголики и деграданты они!
Библия, Достоевский... В народе говорят проще: сам кто будешь? Презирая многие тысячи, сам — не один ли из них? Говорите, жизнь вас помотала?
— Помотала! — гордо подтвердил пьяный Сметов и голова его упала на стол.
— Помотала, да домом не осчастливила. Могут ли принять тебя презираемые тобой? И что ты сделал, чтобы хоть одного из них изменить в хорошую сторону? Презираемый тобой народ — не твой народ. Оплёванный тобой город — не твой город.
Неужели весь город матерится и пьёт? Нет. Я не матерюсь. Множество моих знакомых не матерятся. И пьём мы редко и не помногу. И не любим мы грязь, мат и пьянство — это естественно. Неестественно, что отставной военный всех жителей города записал в деграданты и провозгласил: «Вы мне отвратительны!»
Какие мы, жители этого города? И плохие, и хорошие — разные. Другие и мне неприятны.
Одни из нас, спустив штаны и воздымая к небу, словно молитвенники, набитые грязной матерщиной книжки Лимонова, дёргая чреслами и потрясая своими «...ями», вспоминая мать только на «ять», выводят страну на первое место в мире по потреблению спирта и количеству грязи в подъездах, душах и в головах. Бредут по грязи во хмелю. Во хмелю вся грязь — лечебная! Довольные скотской жизнью и руководясь правилом: плохих женщин не бывает, бывает мало водки — плодят детей с врождённой неуспеваемостью по всем предметам и абсолютной невозможностью отличить в будущем «что такое хорошо» от «что такое плохо».
Другие, опять же, спустив штаны и бия себя по голым задам и головам, нудят: «Плохо всё! Грязь! Народ плохой! А планета? Вся в озоновых дырах! Старьё!»
Кто мы? Народ со спущенными штанами? Одни матерятся и плюются, а другие им улыбаются и от плевотины, улыбаясь, утираются.
Неужто нет в нас гордости? Грузин гордо стучит кулаком себе в грудь: я грузин! Из Латвии выжимают «русскоязычных»: Латвия для латышей! Почему у нас считается неприличным говорить: я русский! мой город! моя страна!
Вы, товарищ отставной военный, ругаетесь, что город пропитан матом. Эх, товарищ! Вы, наверное, телевизор по вечерам не смотрите! Новые отечественные фильмы без мата — что музыкальный клип без музыки! Согласен с вами, мат с улицы для наших детей — грязь. А из телевизора? Соцреализм? Попробуй-ка, объясни это ребёнку...
Вас, товарищ отставной, коробит хамство на улицах нашего города? А когда эстрадная звезда Богдан Титомир, рыча из телевизора «гарну писню», крупным планом хватается пятернёй за своё хозяйство, когда звёздочка Наташа, исполняя песенку про палочку-выручалочку, похабно машет рукой между коленок, когда голозадые небритые мужики из телевизора выстрадывают песню о тяжестях гоможизни — это не хамство? Уж если из телевизора мат, хамство и бескультурье лезут во все дыры, если местная газета с гордостью сообщает, что диктор телевидения с устатку выматерился в эфир, стоил ли обижаться на грешных обывателей, половина которых с похмелья, а остальные — в хроническом устатке. Может я лишнего хватил про телевизор? «Чуть голосочку, немного слуха, ноль вкуса, абсолютное непонимание, где находится, беспредельная наглость — звёздочка готова». Это слова Леонида Филатова, не последнего человека в нашей культуре.
Вам, товарищ Сметов, не нравится, что дети в подъездах и на улицах ведут себя как чокнутые? Так они же насмотрелись «забугорных» мультиков про «Чокнутого», про ненормальную утку в чёрном плаще и психа в зелёной маске, которые только тем и занимаются в якобы «детских» мультфильмах, что строят друг другу козни и дубасят один другого чем ни попадя. Наш Вини-Пух был добрее и умнее американского, честное слово! Где он, бедолага? Продали, небось, за кордон. Там хороший товар уважают. Скупают оптом. А нам по дешёвке спихивают видюшки, где прав тот, кто сильней.
И так ли уж всё отвратительно в нашем городе? Нашего земляка Жириновский пригласил руководить внешне-экономическим отделом ЛДПР в госдуме. А тому, кстати, лет всего — тридцать! Изобретатель Черепанов, актёр Лебедев, художник Голобоков — они жили в нашем городе! Шахматный гроссмейстер и детский писатель, знаменитые спортсмены... Наш хоккеист играет в НХЛ Канады! Волейбольная команда играет в суперлиге!
Антон посмотрел на Сметова. Тот спал, распластавшись на грязном столике.
Антон пожал плечами и ушёл.

 =37=

Домой не шлось.
Антон сел на лавку в сквере и придремал. Голова откинулась назад, рот открылся. В такой позе мог сидеть и спящий, и умерший. Проходившие мимо не обращали на него внимания.
Антон проснулся оттого, что шея у него затекла до боли.
Как всё тошно, как отвратительно, думал Антон. А люди шли мимо, смеясь и радуясь чему-то. Утром по радио передали, что убит один из самых популярных телеведущих. Неужели никто об этом не знает?
Антон с кряхтением встал.
Вот двое молодых прошли мимо. Антону показалось, что от них пахнуло спиртным. Вон ещё двое, неестественно бодро смеются. Да они же все пьяные!
— Эй, похмельные, очнитесь! Человека убили! — обратился Антон к людям.
Народ со смехом обходил нарушающего их покой чудака: какого ещё человека?
— Хорошего человека! Который «Поле чудес» придумал. Нет, не в Стране Дураков, в нашей стране!
Люди шли мимо. Их не интересовали нетрезвые заявления. Трупов вокруг не видно — о чём он лопочет? Некогда, у всех дела, у каждого свои проблемы.
Антон потерял интерес к окружающим. Он брёл по аллее, пошатываясь и негромко разговаривая сам с собой.
— Да... Многих уже убили. Троих думцев порешили. Священника Меня топориком по седой головушке... Умный, говорят, старик был. Певца Талькова, который пел про страну, в которой мы «неживём»... Правильно пел. Как мы живём, это выживание, а не жизнь. Не надо было петь? Может и не надо. Другие, спев в своё время, как в бурю бросают штурвал тонущего корабля те, кто должен вести команду к спасению, наполучав за такие песни пинков и затрещин и устав петь против ветра, замолчали и принялись со смаком рассказывать по телевизору о тайнах приготавления спагетти по-флотски. Под соусом онкла Бэна. Дяди Бори, по-нашему. Про спагетти — оно спокойнее, хорошие деньги платят за спагетти. А в говорящих и поющих не про «палочки» и не про гоможизнь теперь постреливают. Холодова, вон, убили. Ишь, чего удумал, писака сопливый. На Пашу-Мерседеса хотел наехать! На министра обороны просто так не наедешь! Что, про Холодова не слышали? В редакции которого взорвали, забыли? Много воды утекло? Много... чтобы контрразведке за месяц, как обещал её директор, поймать убийцу. Полгода минуло. И мало, чтобы за это время забыть об убийстве. Обо всех забыли.
Антон замолчал. А ведь Листьева не вчера убили, с неделю уж. Это он спросонья попутал. Неделя прошла. И что? После убийства Листьева Ельцин уволил прокурора Москвы и начальника московской милиции. Оказывается, столица стала гнездом мафии. Что, за неделю до убийства об этом никто не знал? А прочие верховные начальники в столице не живут и о творящемся не ведают? И госбезопасность, как обмолвился президент, с этим положением на самом деле уже справиться не может? Значит, они не профессионалы. Значит, нам всем остаётся, как сказал из телевизора, раздухарившись, рок-повар Макаревич, копить деньги, покупать пушки и палить по всем подозрительным первыми, пока те в нас не пальнули.
Не-ет, наша госбезопасность и профессиональна и сильна... Почему же всё идёт так плохо? Может, не хотят пока, чтобы стало хорошо? Не все пешки отданы, чтобы король остался в выигрыше? Тогда страшно.
Эх, похмельные, о чём говорим... Президент Горбачёв каждые два года обещал, что через следующие два года всё будет «о-кейно»... Два, четыре, шесть... «О-кее» так и не стало. Другой всенародноизбранный пообещал к осени стабилизировать обстановку в стране. На рельсы, говорит, лягу, если... Так и не лёг. Давно пора бы. Сколько раз уж меняли мы башмаки на валенки, а стабилизацией так и не пахнет. Чубайс обещал наши ваучеры сделать золотыми. За один ваучер — две «Волги», говорил. Свои-то сделал. Не золотыми — бриллиантовыми. А народные больше поллитры белой за штуку так и не потянули.
С войной в Чечне вообще ничего не понять. «Русскоязычное население» — названьице-то какое гадкое придумали! — из квартир в Грозном выгоняют, пенсию и зарплату по много месяцев не платят, русских терроризируют — это не нарушение прав человека. Наши войска в Чечне — нарушение. Чеченские снайперы расстреливают русских врачей и медицинский транспорт — это в порядке самообороны. Чечены кастрируют русских солдат? Не знаем про это, гнусавят правозащитники. Воюйте по правилам, наставляют. А что это — война по правилам?
Эй, вы, не по правилам наступаете! Отходите на исходные позиции и наступайте по правилам! Так что-ли? Это можно, а это нельзя?
Нет, господа «правозащитники, на войне убивают. Без правил.
Но ведь убивать нельзя! Значит, войне быть нельзя. Могло её не быть? Должно не быть! Иначе для чего ФСБ, КГБ, разведки и контрразведки, и прочие «крутые службы»? А коли война разразилась, значит, люди, допустившие её, не компетентны. Или она нужна тем, кому... она нужна.
Помните начало? «Наши самолёты ничего не бомбят!» Бомбили. «Только военные объекты — и точечно!» И гражданские, и ковром. «Солдат и населения погибло мало, а дезертиров много!» Гибло много, а дезертировали мало. Траншеи трупами набивали...
Открываю на днях местную газету. В статье на первой странице пишут о нашем прожиточном минимуме. А в статье на второй странице прожиточный минимум почти в два раза меньше того, что на первой странице! Мне впрочем, без разницы — мой месячный максимум явно не дотягивает до самого минимального газетного минимума.
Эй, похмельные, кто я? Как зовут меня? Не тот ли я Джельсомино, которого придумал добрый сказочник Джанни Родари и поселил в страну лжецов?
Эй, похмельные, где я? Всю жизнь у нас было, что, кто — никто, тому — ничего. А если у кого немного завелось, то общество важнее. Было и есть. Народ учит геометрию, вступает в «эллипсы», в «пирамиды», а «они» на свои зарплаты прихватизируют что хотят. Мехколонну вон начальник за свою месячную зарплату хватанул вместе со всей техникой-механикой, зданием и гектаром земли. А мне за свою зарплату не приватизировать и ступеньку поликлиники, в которой я работаю.
Сейчас «их» большое собственное стало всё равно, что раньше коллективное. В том плане, что на них коллективы работают. А это уважаемо и законом охраняемо. Те же деньги, которые народ вложил в «Веллу», в «Магнат», в «Хопёр»... Хотели деньжат хапнуть попросту? Это теперь дело лично ваше и законом возврату не подлежит.
Как-то по телевизору выступал директор «Магната». Потупив очи долу, ни разу не взглянул в объектив камеры. Психологи говорят, что в лицо собеседнику не смотрят или жутко стеснительные, или те, у кого совесть не чиста. Директор утверждал, что вкладчики «Магната» вдруг и разом ринулись в фирму за деньгами. Лукавит директор! Вкладчики шли к ним согласно долговым обязательствам! «Они мешают нам работать», — заявил директор. Так то! И нет у нас закона, который помог бы вернуть деньги вкладчикам.
Тяжело, похмельные? Тяжело.
Наша теперешняя жизнь похожа на марафонский заплыв. Только старт, как положено, от берега — с музыкой и торжественными речами в напутствие, а финиш — в открытом море. Не видно где. Одних, которые умудрились организовать, там ждёт лодка или яхта, других даже приватизированный корабль. Что ждёт остальных — скрыто за горизонтом. Говорят — райская жизнь на богатых островах. Ни берега, ни островов не видно. И вырваться в гонке вперёд, чтобы занять чужой корабль, большинство не осилит. Подготовки никакой, кормёжка никудышная...
Какие заплывы, похмельные? Вам же лечиться надо! Вы же массово спиваетесь… Во главе с президентом. В Библии что сказано? Не царям пить вино, чтобы, напившись, они не забыли закона. Вы не цари? Не о вас речь...
А лечиться вам всё равно надо. У нас вон, даже страну лечили шоковой терапией. Как психа какого. Электроды к башке и — дз-з... — высоким напряжением по мозгам. Псих после такого лечения все свои проблемы забывает, становится спокойным и сговорчивым, ходит с вечно открытым ртом и улыбчивой установкой на добро. Тоже вечной. А про невыбитые проблемы молчит, дабы снова голову под ток не засунули: неприятно это, когда киловольты по извилинам бродят.
Да, ребята, получается, что если нас всей страной шоком лечили, значит у всей страны крыша набекрень.
Но первый сеанс шоковой терапии прошёл неудачно, это факт. Экономика разваливается, мафия крепчает, вместо этики и морали — разврат и насилие. Ныне эрзац-морально всё, что даёт прибыль.
Чует моё сердце, грядёт второй сеанс шоковой терапии.
Хорошо похмельным: глаза залили — и ничего им не надо! Ни думать им не хочется, ни читать...
Библию написали две тысячи лет назад. Но не даром её называют вечной книгой. «Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников». Это сказано две тысячи лет назад! Про нас сказано. «Четырёх вещей земля не может выносить: раба, когда он делается царём, глупого, когда он досыта ест хлеба, позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей».
Кто у нас сегодня ест досыта?
Кухарки с государством не справились.
Замуж выходят все, причём, «те» — даже удачнее, чем все.
А царей в телевизоре видно.

 =38=

Встретив Печкину следующим утром, Антон подал ей судебную повестку, оправдывающую его вчерашнее отсутствие на работе.
Печкина мрачно осмотрела повестку.
— Насчёт колдунов, что-ли?
— Насчёт, чёрт бы их побрал.
Печкина постояла некоторое время, обдумывая что-то.
— Я не могу оплатить вам этот день.
— Почему? — удивился Антон.
Первое, что всплыло у него в голове по этому поводу — это, сколько он дежурил по субботам за Печкину, когда она ездила к мужу на «свиданки». Антон дежурил бесплатно, а рабочие дни проставлялись в табеле у Печкиной.
— За вас в этот день работал Григорий Семёныч. Я же должна оплатить ему рабочий день!
Антон пожал плечами и молча ушёл в свой кабинет.
— Она не может оплатить мне этот день! — пожаловался он медсестре. — Сколько раз я за неё работал, когда она ездила к мужу? Ну, сказала бы: «Антон, не возражаешь, если я Семёнычу оплачу день — он за тебя работал... « Не жалко мне того несчастного червонца! Но скажи по-человечески!
— Добро быстро забывается, — согласилась медсестра.

 =39=

Антону позвонила заведующая кардиологическим отделением горбольницы:
— Антон Викторович, твоя проблема с колдунами ещё не рассосалась?
Антон тяжело вздохнул.
— Похоже, беременность у кого-нибудь скорее рассосётся, чем моя проблема. Сужусь.
— Подъезжай-ка, дорогой, ко мне со своими бумажками по своему делу. У меня лежит председатель райсуда. Объяснишь ему всё, может, посодействует в закрытии дела.
Антон помчался в горбольницу.
Заведующая провела его в одноместную палату с телевизором и холодильником, с ковриком на полу. Палата для белых людей!
— Владимир Семёныч, это доктор, о котором я вам говорила.
Антон поздоровался.
— Сидитесь, — приподнявшись с кровати, указал на стул седой мужчина лет шестидесяти. Он вёл себя по-хозяйски, как у себя в кабинете, но доброжелательно.
Антон молча сел, не зная, с чего начать.
— Ну, вы беседуйте, а я пойду, — сказала заведующая и вышла.
— Что у вас там за проблема? — спросил председатель.
— Проблема только наполовину моя. Я здоров, поэтому кроме времени и нервов ничего не теряю. Теряют здоровье и жизни больные, которых якобы лечат колдуны.
Антон показал председателю фельетон, письмо колдуна из газеты, выписку из протокола собрания врачей.
Председатель надел очки, внимательно прочитал бумаги, выслушал Антона. В знак согласия кивал головой.
— Да, — вздохнул он, — глупятина всё это. Дело, без сомнения, надо закрывать. Я на неделе буду у прокурора, переговорю с ним. О результатах позвоню вам в поликлинику.
Обрадованный Антон помчался домой, рассказывать Леночке, что судебная нервотрёпка скоро кончится.
Прошла неделя, другая. Никаких известий из нарсуда не было.
Антон позвонил секретарю председателя.
— Владимир Семёныч в отпуске...

 =40=

Антон с Леночкой пришли в гости к её подружке.
Женщины, как всегда, уединились на кухне посекретничать, а Антон с тёзкой, маленьким Антошкой, сидели в зале. Антон от нечего делать развернул лежавшую на диване газету.
Антошка от нечего делать тыкал пальцем в кнопки дистанционки телевизора. Щёлк — первая программа. Щёлк — вторая.
— Тампакс, тампакс, я выбираю тампакс! — подпевал Антошка рекламе, наблюдая за экраном телевизора, где какая-то штуковина ныряла за пазуху то ли удивлённой, то ли обрадованной тёте.
— По-моему, поют «Варта», — заметил Антон, не отрываясь от газеты.
— А я не знаю, что такое «Варта», — беззаботно объяснил Антошка.
— А что такое «Тампакс» знаешь? — задал рискованный вопрос Антон.
— Нет. Но слово классное. Как выстрел: «Там! Пакс!»— изобразил стрельбу Антошка. — Антон, а почему эта фиковина лезет к тёте, а песню поёт дядя?
Антон едва не ляпнул, что вместо той фиковины за пазуху тёти с удовольствием слазил бы дядя, но объяснил абстрактно:
— Если бы фиковина лезла к дяде, то пела бы тётя.
Антошку вполне устраивает такое объяснение. Куда к дяде полезла бы штуковина, чтобы запела тётя, мальчик, слава Богу, не спросил и перещёлкнул канал.
— Джонсон и Джонсон позаботятся о вас! — пообещал телевизор. — Тампоны... Удобства...
— Антон, Джонсоны ведь мультики показывают! — удивился Антошка.
— Джонсоны везде успевают, — вздыхает Антон. — Зря, что-ли, их двое.
— Тампоны, это что? — интересуется Антошка.
— Ну... Э-э... Как тебе сказать... — Антон, захваченный врасплох щеколтивым вопросом, не знает, что ответить. — Да нам они всё равно не понадобятся. На другом канале фильм интересный должен начаться, переключай.
— Ненашенский? — воодушевляется Антошка и прыгает с канала на канал в поисках фильма. — Если нашенский, смотреть не буду, там скучно.
На всех каналах реклама. Какая-то стекляшка в руках красивой тёти окрасилась в синий цвет.
— Антон, и здесь тампоны! Они что, для операции? Тампон! Ещё тампон! — вспоминает Антошка фильм про хирургов.
— Бывает и для операции, — в свою очередь вспоминает Антон газетную заметку о том, что стоматологи одной из поликлиник по причине дефицита ваты за щёки пациентов закладывали те самые тампоны. А что, за верёвочку даже и вытаскивать удобно!
Антон хмыкнул.
Щёлк!
— Морской скат! Только без хвоста! — восторгается Антошка, увидев плоское существо, трепещущее крылышками. Но, прислушавшись, разочаровывается:
— Нет, какая-то прокладка. Хорошо впитывает, — уважительно повторяет он рекламный текст. — Позаботится о вас в критические дни! Критические дни — это когда магнитные бури и погода меняется, что-ли? Сыро становится, например. Бабушка всегда критические дни в «Здоровье» ищет. А прокладки в обувь, что-ли? Как стельки? Чтобы ноги сухие были? А почему они квадратные? Неудобно ведь! А крылья зачем?
— Ну... — Антон кряхтит, придумывая, что ответить. — В сырость... чтоб сухо было... И квадратным рад будешь!
Не дождавшись вразумительного ответа, Антошка вновь перещёлкивает программу.
Две тёти и дядя в ресторане. Одна тётя предлагает другой лекарство от молочницы.
— Антон, а молочница — это как у Серёжи? Весь рот белый и болел. Он тогда даже есть не мог. А что, у тёть тоже молочница бывает? От одной таблетки... Вот бы Серёжке такую таблетку! А чего она стесняется? А гинеколог — это кто?
Антон, отгородившись от любопытного собеседника газетой, стойко молчит.
Щёлк!
— На-деж-да О-си-по-ва... — читает по слогам Антошка. — Надежда какая-то. Тётя Надя.
— Когда я впервые увидела прокладки… — как о посетившей её первой любви, рассказывает счастливая тётя Надя.
— Антон, а она кто? Диктор телевидения или настоящая тётя?
— Наверное, актриса.
— Почему актриса? Говорит, как настоящая!
— Под фанеру, небось, шпарит. Прочитала перед камерой «Я помню чудное мгновенье», а потом текст стёрли и записали про прокладки.
— Вот бы моя мама и тётя Лена из телевизора так рассказывли! — размечтался о славе Антошка.
— Нетушки, не надо! — возразил из-за газеты Антон.
— Почему? — удивился Антон.
— Не хочу, чтобы знакомые спрашивали, кто нам помогает в критические дни, Проктор или Гэмбл.
— Таких раньше Змей Горынычу скармливали, — делает вдруг неожиданный вывод Антошка.
— Это ещё почему? — удивляется странному заявлению Антон. — За враньё?
— Нет, — смущается Антошка. — Красивая же!
Вздыхает.
— Хочешь город спасти, — объясняет подробнее, — отдай Горынычу самую красивую на съедение.
— Сейчас не съест, подавится, Проктор энд Гембл, да пара Джонсонов помогут ей спастись.
Антон представляет, как Змей Горыныч, съев очередную красавицу, выковыривает из зубов, отрыгивает и с отвращением сплёвывает тампоны, а потом мается животом, объевшись тёть надь вперемешку с вартами, завёрнутыми в лучшие в мире прокладки.
— А может ты и прав. Хочешь выжить, отдай на съедение лучших.
— Рассказывает, будто не актриса, а... настоящая тётя, — всё ещё сомневается Антошка.
— Может и не актриса, — соглашается Антон.
— А кто же тогда?
— Повариха, — наугад говорит Антон, чтобы отвязаться от Антошки.
— Почему повариха?
— О-о-о! — тяжело вздыхает Антон. — Чтобы нам на уши лапшу вешать. У поваров лапша дармовая, на всех хватит.
Антошка недоверчиво смотрит на Антона, но отвлечённый сменой рекламной картинки, возвращается к телеэкрану.
— А этот тоже повар? — указывает на молодого машиниста метро, который, якобы, каждый день обедает шоколадными батончиками.
— Боже упаси! — отмахивается Антон. — Пусть будет машинистом! Только и осталось в нашей стране, что поваров посадить в кабины тепловозов.
— А он, правда, обедает шоколадными батончиками? — с завистью спрашивает Антошка.
— Врёт. Горсть орехов в шоколаде — это для графьёв. А нашим ребятам подавай батон колбасы, да ломоть хлеба.
— А графьёв у нас нету, — утверждает Антошка.
— Нуту, — соглашается Антон. — В революцию вывели.
— В ту, которую сейчас отменили?
— Стихийное бедствие не отменишь...
Антон снова углубляется в газету.
Что там пишут в местных новостях? Встреча в школе... Аптечные работники и старшеклассницы... Рассказала... Ознакомили с контрацептивами... Подарили по тампону...
Да-а! От удивления Антон крутит головой. Когда он учился в школе, встречались больше с передовиками производства и участниками войны.
— Нич-чего не понимаю!
В телевизоре красивая тётя Надя в очередной раз млеет от удовольствия и прокладок. Красавец мужчина гордится пачкой «Кента» в руке.
— Я когда вырасту, курить не буду, — обещает не очень искренне Антошка. — Я просто так сигареты носить буду. Красиво же!
Мелкий шрифт, которым минздрав о чём-то предупреждает, Антошка ещё не осиливает.

 =41=

Антону позвонили с городского телевидения.
— Антон Викторович, не могли бы вы дать нам интервью по поводу врождённой косолапости? Вы на эту тему как-то статью писали.
— Понимаете, врождённые уродства — это ортопедическая патология, а я травматолог. Когда я писал статью, наш ортопед была на учёбе. Сейчас вам лучше обратиться к Печкиной, она занимается врождённой патологией.
— Ну попросите её к телефону.
Антон позвал Печкину, а сам ушёл к себе.
Через минуту Печкина с силой небольшого урагана бушевала в кабинете Антона.
— Вы что себе позволяете? Приглашаете телевизионщиков, назначаете за меня интервью!
— Это они мне позвонили, а я переадресовал их к тебе. Давать или не давать — твоё личное дело.
— Попрошу без хамства! — взвилась Печкина. — И на «вы»!
Антон оторопел от такой бурной реакции. Вдумавшись в сказанное, понял его двусмысленность. Тьфу, ты, чёрт! Уж и оговориться нельзя!
— На будущее, Антон Викторович, попрошу заниматься только своей травматологией и в ортопедию не лезть! Как мне им давать интервью, а тем более — разрешать съёмки, если сейчас малейшая информация без разрешения родителей считается нарушением врачебной тайны?
— Так не разрешай! Я и позвал тебя... Пардон, вас... чтобы решить этот вопрос.
— Меня от ваших вопросов уже...
Не закончив фразы, пылающая гневом Печкина вышла из кабинета.
— Чертовщина какая-то, — почесал затылок Антон. — Что бы в отделении ни произошло отрицательного, виноват только я.
Медсестра улыбнулась.
— Точно. Недавно она забыла оформить несколько амбулаторных карточек. «Ничего из-за него не успеваю!» — говорит.
— Из-за кого?
— Из-за вас.
— А я здесь при чём?
Медсестра с улыбкой пожала плечами.

 =42=

Вечером занимавшемуся самообразованием Антону страстно захотелось излечиться от одолевавшей его хронической денежной недостаточности. Но как? Работать больше? Коллеги шутили: работаешь на ставку — жить не на что, работаешь на две — некогда. Бастовать с требованием повысить зарплату? Бастовали уже — сплошной самообман. И крест на карьере.
Антон механически переворачивал страницы неврологического справочника, пытаясь простимулировать рождение ценной мысли в своей неглупой, как он считал, голове.
Надо мыслить масштабнее. Создать и возглавить новую партию? Народ не заметит. Этих партий сейчас, как собак нерезаных. И демократические, и женские, и любителей пива... Нет, надо что-то сильнодействующее, в яркой упаковке, как импортное лекарство.
Взгляд Антона зацепился за фразу на открытой странице справочника: «Невроз — болезнь конфликтов». Вспомнилась сегодняшняя поездка в автобусе:
— Не могли бы вы...
— Не мог!
— Передайте...
— Я тебе что... Не видишь, что-ли?!
— Ой!
— Чего раскорячился, как...
Конфликты в автобусах и в очередях, конфликты с подчинёнными и с начальством... Впрочем, с начальством лучше не конфликтовать — можно и «сократиться» в результате внеплановой «реорганизации».
Антон задумался над житьём-бытьём. Сидишь в кабинете, слушаешь больного, смотришь в амбулаторную книгу... то есть, в карточку, а видишь... окошко кассы, из которого зарплату не выдают уже четвёртый месяц. Сплошная психотравмирующая ситуация. Вторую пятилетку подряд. Точно как в справочнике: «Переживание ущемлённости объективным бытиём, тягостная зависимость от объективных обстоятельств...»
Реформы у нас, говорят, потерпите. У нас шоковая терапия. Какая, к чёрту, терапия! Затяжной шок в чистом виде! Интеллигенцию нищенской зарплатой — да по головам, да по головам! Мозги и потекли за границу. Рефлексируем теперь, безмозглые.
Ага, а вот и про семью написано: «Семья — зеркало общества». Разводов больше, чем свадеб! Сосед — три месяца без зарплаты, а «под газом» чуть ли не каждый вечер. Сквозь «капитальную» стену слушаем семейные диалоги:
— Бу-бу-бу...
— Гав-гав-гав!
— Бум!
— Мяу!
А может это нормальное поведение? В ненормальном обществе.
Экономика замерла в шоке, политики лихорадятся в цейтноте — прихватизацию закончить не успевают. А общество? Общество в неврозе.
«Невротик испытывает тяжёлый душевный разлад, беспокойство, тревогу и страх перед чуждым ему миром... — читает Антон в справочнике. — Жизнь невротика — реквием по утраченному раю...» Плачем по застою? Плачем!
Антон разволновался, видя поразительное сходство окружающей действительности с описанием невроза.
«Для невротиков характерны демонические претензии, магический настрой...» Верно! Телевизор и газеты заполонили колдуны, маги и волшебники!
Антон насторожился. В голове проклёвывалась пока ещё неясная, неоформленная, но, чувствовалось, мощная идея.
Даже Горбачёв ходил к колдуну про будущее разведывать... И вся эта колдовская дребедень изо дня в день раздувается газетами и телевидением! Так что радио и телевидение за меня... Что? Вот оно! Поймал! Общество в неврозе, средства массовой информации раздувают магический настрой населения... Есть два пути взять власть в свои руки... Даже один, с двумя вариантами финала. Продолжать взвинчивать общество, и массовый невроз превратить в массовый психоз, а там... стать мессией и спасти заблудшие души... Или стать диктатором и огнём выжечь...  Что выжечь? Неважно, что выжечь. Выжечь!
Антон вскочил со стула. Его взгляд исподлобья пылал демоническим огнём. Воинственно пошевеливая верхней губой, на которой с каких-то пор появилась квадратная нашлёпка усов, Антон нервно выбросил вперёд правую руку и хриплым с спросонья голосом рявкнул здравицу в честь самого себя:
— Хайль...
— Ты чего, Антон? — встревожено спросила с кухни Леночка.
— А? Да нет, ничего... Мизинцем о стол ударился.
Антон пришёл в себя. Оказывается, он задремал, сидя над справочником невропатолога. «Приснится же такое!» — невесело подумал Антон.

=43=

Антон зажат в тесноте автобуса. Одной рукой держит дипломат, другой прикрывает вскочивший позавчера огромный фурункул на передней поверхности бедра. На поворотах Антон едва удерживается на ногах, но ухватиться за поручни боится — надо охранять болячку. Любое постороннее прикосновение к чирью вызывает жесточайшую боль.
Леночка говорит, что чирей вскочил у Антона от волнения. Антон по поводу такой причины только улыбается.
— Нашёл где вскочить! — сетует Леночка.
— Место как место, — защищает свой чирей Антон. — Не хуже, чем другие места.
— Да, не хуже. Лучше бы на боку вскочил!
— Почему? — удивляется Антон.
— Сколько дней ты ещё будешь по вечерам засыпать, пожелав мне спокойной ночи, вместо того, чтобы...
Антон улыбнулся.
Автобус на повороте накренился, и Антон вновь едва удержался на ногах.
— Долго мне тебя держать? — услышал он мужской голос, а плечо, на которое он опёрся во время поворота, буквально стряхивает его с себя. Потеряв точку опоры, Антон едва не падает. Рванув руку вверх, успевает ухватиться за поручень. Фурункул на бедре, зажатый в тесноте взрывается такой болью, что у Антона белеет в глазах. Сжав зубы, он едва удерживается, чтобы не вскрикнуть. Восстановив равновесие, быстро суёт руку вниз и прикрывает своего «болезного».
— Нечего кривиться. Ишь, от злости аж глаза закрыл!
Антон взглянул на говорившего. Молодой мужчина под газом. Таких пол-автобуса.
— Что, не узнаёшь?
Антон молча пожал плечом.
— А я тебя узнал. Здесь-то ты молчишь. А там больно уж говорливый был! Да, там ты хозяин... А здесь мы все одинаковые, без халатов!
Антон ещё раз посмотрел на говорившего. Нет, не помнит. Пьяный, наверное, был на дежурстве, а Антон его «успокаивал».
— Что раззыркался? Лучше бы за поручень держался, а то висишь на мне, как...
Мужчина снова стряхнул Антона с плеча.
Объяснять что-либо такому бессмысленно.
Окружающие молча наблюдают за выволочкой, устроенной интеллигенту. Народ нынче сердит. Если ты не их круга, возражения принимают очень «скептически». Да... А раньше врачам в автобусах место уступали, думает Антон.
— Что ухмыляешься? Крутой, что-ли? Так я твою крутизну...
Антон в упор посмотрел в глаза мужчине и негромко произнес:
— Заткнись, урод. А то я тебе прямо здесь операцию сделаю — скальпель под рукой.
Отодвинув пьяного плечом, направился к выходу.
Оставшиеся молчали.

 =44=

Домой Антон возвращался в сумерках. После работы ездил по двум адресам купировать собакам уши. Денег заработал — Леночка будет рада. Устал, правда.
— Эй! — услышал он несмелый мужской голос откуда-то из-под земли.
Удивлённый Антон остановился. Из приямка у торцовой стены пятиэтажки сквозь толстые прутья закрывающей его сверху решётки на Антона растерянно смотрели глаза помятой с похмелья мужской физиономии.
Часа три назад, когда Антон уезжал к четвероногим пациентам, мужчина сидел на краю приямка, что-то бормотал сам себе, размахивая бутылкой. Открытая решётка была привалена к стене. Потом, вероятно, пьяный свалился в яму и уснул, а решётка или сама захлопнулась, или её из озорства закрыли мальчишки.
Бежавшая мимо дворняга остановилась рядом с Антоном, принюхалась к резкому запаху, исходившему от пьяного.
— Где я? — умоляюще спросил пьяный у Антона.
— В зиндане, — усмехнулся Антон.
— Где? — болезненно-недоверчиво переспросил пьяный.
— В карцере чеченской тюрьмы.
— Как... в чеченской?
Такого подлого удара от судьбы пьяный не ожидал. Он растерянно приглядывался к непривычному в сумерках окружающему миру.
— Город же... Детишки вон бегают...
— Ты в Грозном. В плену.
— А... ты кто? Вроде русский.
— Я наёмник. Тебя охраняю. С собакой вон, — Антон кивнул на дворнягу, — за доллары.
— А... я кто? — полностью сбитый с толку, спросил пьяный. — За что меня в... этот... в зиндарь?
— А ты русский диверсант.
У пьяного в глазах мелькнуло уважение к самому себе.
— Спецназовец. Ты под Грозным важный объект взорвал, а тебя повязали контуженного.
— Ого!
Пьяный, зауважав себя ещё больше, приосанился.
— А зачем меня в яму? — спросил он уже с некоторой претензией.
— Ты из плена бежал, охранника убил, тебя опять поймали. Сильно избили. Бросили в яму для дальнейшего разбирательства. Голова болит?
— Болит, — поморщился пьяный и, словно жалуясь, дотронулся рукой до головы. — Аж тошнит!
— Мозготрясение. Мозги тебе отшибли. Сапогами по башке били. Не помнишь, наверное, ничего?
— Не помню. А там что?
Пьяный указал на железную дверь у себя за спиной, за которой в подсобке слесаря хранили сантехнический инвентарь.
— А там пыточная камера. Чечены любят пытать беглецов, которые ихних охранников замочат.
— Пы... пытать? Как... пытать?
Пьяный даже в лице переменился от такой новости.
— Ну, как... Гвозди под ногти, калёным железом по спине. Напильником зубы спиливают без наркоза. А если выживешь — евнухом сделают.
Глаза пьяного из непомнящих превратились в бессмысленные, колени ослабли, пальцы выпустили прутья решётки и мужик без чувств упал на дно ямы.

 =45=

Войдя в квартиру, Антон услышал, как Леночка с кем-то оживлённо разговаривала.
Ба! Мишка Королёв! На выборах мэра они с женой поддерживали «не того» кандидата, а когда кандидат проиграл, Королёвых «по политическим мотивам» вынудили уехать из города.
— Каким ветром тебя к нам задуло, беженец?
Приятели пожали друг другу руки.
— Лена, ты почему без меня в квартиру незнакомых мужчин пускаешь? Этот тип жутко опасен для молоденьких женщин!
— Вроде не опасный. Но в квартиру пробраться сумел, — засмеялась Леночка. — Ты уж прости меня, молодую-неопытную!
— А ты тоже хорош — семейный статус поменял, а в известность никого не ставишь! — укорил Мишка Антона. — Вы как, уже узаконили отношения?
— Да надо бы узаконить, — Антон прижал Леночку к себе и чмокнул в щёку. Леночка счастливо засмеялась. — Некогда всё.
— Ну, тогда это дело надо отметить! — решил Мишка.
— Что отметить, — спросил Антон,— что не узаконили, или, что собираемся узаконить?
— Какая разница! — Мишка бодро посмотрел на Антона. — Главное, повод выпить есть.
— А у нас как раз и нечем, — развёл руки в стороны Антон.
— Эх, как был ты студентом, так студентом и остался, — посетовал Мишка. — Знал, что нечем, всё с собой привёз. Веди на кухню, молодая хозяйка.
На кухонном столе лежал большой пакет с провизией. Антон с Мишкой уселись за стол, Леночка вытащила из пакета бутылку качественной водки, бутылку сухого вина, двухлитровую бутыль газировки, колбасу, пакеты с чипсами.
— Хорошо живёшь! — кивнул Антон на подарки. — Чем занимаешься?
— Да, — Мишка пренебрежительно махнул рукой, — магазинчик у меня, запчасти продаю. По старым каналам наладил поставки. Перебиваюсь потихоньку. А вы, студенты, чем живёте? Больше любовью питаетесь?
В снисходительном тоне приятеля Антон уловил оттенок зависти.
— Не всегда. Иногда и хлеб с чаем употребляем, — засмеялась Леночка, приклонив голову на плечо Антона.
— Свадьбу не собираетесь делать?
— Да что-то... — Антон вздохнул. — Да мы и так. Бог с ней, со свадьбой.
— Ну, тогда подарок за мной, коли вы «так».
Посидели, поговорили «про жизнь». Антон заметил жадные Мишкины взгляды, скользившие по Леночкиной груди, волновавшейся под туго обтягивающей футболкой.
«Кот мартовский, — незло поругал его Антон. — Даже, глядя на жену друга, облизывается!»
Вернувшись на следующий день с работы домой, Антон снова услышал в комнате весёлое щебетанье Леночки и снисходительное гудение Мишкиного баса.
— А Миша нам стиральную машину подарил! — радостно встретила Антона Леночка. — «Малютку»!
Посреди комнаты стояла извлечённая из обёрточной бумаги новенькая стиральная минимашина.
— Живёте, как студенты, никакой техники в семье, — шутливо пожурил Мишка Антона, пожимая ему руку. — Ладно, поеду я. Мне ещё на «Резинотехнику» надо заехать, договориться кое о чём.
— Хороший у тебя друг! Такой подарок отвалил! — восторгалась Леночка.
Антон был доволен. И другом, и подарком. И Леночкиной радостью.
И на следующий день Антон застал Мишку у себя дома.
— А Миша подвёз меня сегодня из института! — сообщила Леночка. — Так классно, на машине домой ездить!
— Был в жилгородке, ехал мимо института. Смотрю — студенты идут. Остановился. Смотрю — Елена идёт, — немного оправдался Мишка. — Ну что, ребята, бизнесом не хотите заняться, чтоб домой на машине ездить?
— Бизнесом? Если, как говорил незабвенный Остап Бендер, не входя в противоречие с уголовным кодексом, то можно... обсудить.
— Не входя. Ибо, как говорил Ося, есть сто способов изымания денег, не противоречащих уголовному кодексу... Мне одни парни запчасти возили с «Резинотехники». Сколотили капитал и ушли в «свободное плаванье». Я на заводе договорился, оттуда выносить будут. А вы мне возить. Партии небольшие — две-три сумки по миллиону. Деньги возвращаю по реализации.
— А с завода... — Антон замялся, — запчасти без накладных?
— Естественно. Зато вдвое дешевле.
— То есть, если сумки проверят — конфискуют.
— Да кому ты нужен? Парни два года возили — ни разу не проверились. Скажете, что на базаре купили, если что. Там оптовики тоже торгуют. Я сегодня заходил, кое-что купил для магазина на пару лимонов. Ну, берётесь?
— Денег нет на закупку.
— Можете на мои начать. Тогда ваши — десять процентов.
Антон прикинул в уме. Если партия два-три лимона, значит доход — двести-триста тысяч. По реализации. Минус билет на междугородний автобус в два конца — почти сотня. Остаётся не густо. А Мишка берёт для себя «вдвое дешевле».
— Подумать надо.
— Ну, думайте. Надумаете — звоните.
Мишка подал Леночке визитную карточку. Леночка с интересом рассматривала визитку. Она видела подобный «документ» впервые, визитки только начитали входить в обиход.
— Запчасти никакие не нужны? — в шутку спросил Мишка.
— Если только к мясорубке, — поддержал шутку Антон.
— Миш, а ты можешь все запчасти достать? Моя подруга, точнее, её муж, ищет какую-то штуковину. Вот такая железяка круглая, а сверху такая фикушка... — Леночка изобразила пальцами железяку и фикушку.
— Эх, инженер! — снисходительно проворчал Мишка. — Как называется железяка... с «фикушкой»?
— Не знаю, — растерялась Леночка.
— Я завтра в два часа буду на своей станции техобслуживания. Если узнаешь название и позвонишь, — Мишка вырвал из записной книжки листок и написал номер, — постараюсь достать.
На следующий день поликлинический коллега пожаловался Антону, что не может найти какую-то запчасть к своей машине.
— Если подбросишь к станции техобслуживания, я постараюсь узнать насчёт твоей проблемы, — предложил Антон.
В два часа Антон вошёл в кабинет директора станции техобслуживания.
Мишка сидел в бывшем своём директорском кресле, разговаривал по телефону. Его преемник, бывший институтский одногруппник, сидел неподалёку на стуле.
Антон за руку поздоровался с бывшим и теперешним директорами.
Дослушивая фразу из телефона и улыбаясь при этом, Мишка молча указал Антону на стул.
— Ну а если просто отдохнуть? Коньячок, шампанское, шашлычок... Можно на базе с сауной, можно в лесу без сауны... Расслабиться от заедающего быта иногда очень даже полезно... Потом и жизнь веселее покажется, и муж любимее окажется... Можно с друзьями, точнее, с подругами, а лучше — в узком кругу... Совсем в узком... — урчал Мишка в трубку, словно в ухо соблазняемой женщины.
— Опять чью-то жену уводит, — кивнул Антон на Мишку, обращаясь к директору.
— Ему без этого жизнь не в радость, — согласился директор, глядя в окно.
— Ну и зря, — разочарованно вздохнул Мишка, получив, вероятно, категорический отказ по всем предложениям. Улыбка сползла с его лица. — Но я от своих предложений не отказываюсь. Если надумаешь отдохнуть, как белые люди отдыхают, звони, телефон есть. Только намекни — всё брошу, примчусь!
— Полный облом, — посочувствовал Антон.
— Мужу, я думаю, не стоит...— переосторожничал Мишка и, видимо, посланный коротко, но категорически, отстранил трубку, удивлённо глядя в неё и слушая короткие гудки.
Положил трубку на аппарат, задумался. Пожал плечами. Вздохнул, то ли скучно, то ли устало.
— Выгоды своей не понимает, — сказал, глядя в стол. Ещё помолчал. — Нет той «фиковины», — через некоторое время сказал Антону.
— А эта есть? — Антон подал Мишке бумажку с названием детали.
— Дома есть, — скучно ответил Мишка, взглянув в бумажку. — У тебя есть, Жень?
Новый директор взглянул в бумажку, отрицательно качнул головой:
— Дефицит.
— А когда ты у нас опять будешь? — спросил Антон Мишку.
— Если дел не будет, — Мишка посмотрел на телефон, — то через месяц, не раньше. Привезти?
— Нет, за месяц он сам найдёт.
Мишка взглянул на часы.
— Ехать пора. Пойдём, Жень, загрузим что надо. Ну, давай, Антон. Привет Елене. Слушай, а ты, правда, что-ли, решил жениться на этой куколке?
— Да мы, по сути, уже женаты. В ЗАГС просто недосуг забежать, штампы в паспортах поставить.
— Наплачешься ты с ней. Молодая, соблазнительная.. Ей ещё гулять, да гулять... У вас же жуткая разница в... возрасте. И в характерах. Ты постареешь, а она только повзрослеет.
— Ты-то откуда про её характер знаешь? А разница всего десять лет. И в ближайшие пятнадцать лет я стареть не собираюсь. У меня все предки — долгожители.
Мишка безнадёжно махнул рукой.
— Тебе жить. Ну, привет твоей Елене... премудрой. А насчёт резинок подумай, бизнес неплохой.
Попрощавшись, Антон вышел.
«Уж не с Леночкой ли Мишка по телефону разговаривал? — подумал Антон. — По времени подходит. И Женька всё глаза отводил в сторону. Да ну... Соблазнять молодую жену приятеля, можно сказать — невесту... Не настолько же Мишка бессовестный!»

***
— Не достал моей подруге твой Мишка запчасти, — неприязненно сообщила Леночка, когда вернулась из института домой.
— Знаю, — кивнул Антон.
— Что, опять сюда заезжал? — недружелюбно спросила Леночка, переодеваясь в домашние джинсы и футболку.
— Я к нему на станцию ездил, хотел коллеге кое-что достать. Что ты на него так агрессивно. Значит, нет деталей, а то бы дал.
Наклонив голову, Антон любовался переодеванием Леночки.
— Да ну его!
— Ну вот, то восторгалась, что машину подарил, а теперь «ну его».
— Машину мы и сами бы купили, — сердито ответила Леночка.
— Что-то случилось?
— Ничего не случилось. Но твой друг — бессовестный.
— Откуда такие выводы?
— Он сегодня по телефону пытался снять меня.
Всё сходилось. Жуть! Мишка при нём уговаривал его жену на... А он, дурачок, ещё и посмеивался над Мишкой. Это Мишка над ним издевался!
— Я знаю.
— Вы что, договорились? Проверяли меня, да? — возмутилась Леночка.
— Такой дурацкой идеи у меня никогда не возникало. Когда я приехал на станцию и вошёл к нему в кабинет, он заканчивал разговор с какой-то женщиной по телефону. Она отказала ему по всем статьям. Ну а сейчас я понял, что разговор был с тобой. Я тебе доверяю, — Антон бережно прижал Леночку к груди, взял в ладони её голову и поцеловал поочерёдно в рассерженные глаза. — Те, кто проверяют своих жён, уже потеряли их. А я тебя люблю, верю тебе, и никаких сомнений по поводу тебя у меня нет.
— Ну и бессовестный у тебя друг! — не могла успокоиться Леночка.
— Чёрт с ним, — вздохнул Антон. — Нам с ним щей из одной чашки не хлебать.
— Он ко мне три дня подъезжал, — продолжила рассказ Леночка. — В первый день разведывал обстановку и делал очень лёгкие намёки — не придерёшься, если вздумаешь обидеться. Я сначала и не поняла, куда ветер дует. На следующий день, когда стиралку подарил, разглядывал меня — чуть не раздевал глазами. Отговаривал от тебя. «Разница в возрасте, тяжёлый характер...» По дружески отговаривал. Приглашал отдохнуть культурно. А сегодня в открытую снимал.
— Бог ему судия, как говорят. Главное — мы, а он сам по себе. Я видел, как он слюни пускал, разглядывая твои... — Антон аккуратно подставил ладонь под Леночкину грудь. Леночка прижала его ладонь к своему телу. Оба одновременно вздохнули и рассмеялись. — Кажется, обед придётся отложить на часок, — сказал Антон, стискивая Леночку.
— А может и на полтора, — прошептала Леночка. Подпрыгнув, она обвила Антона вокруг талии ногами, откинулась назад и сбросила футболку. Обняв Антона, прижала его лицо к своей груди.

 =46=

Снится Антону Викторовичу, что он мальчик... В смысле, что ему всего тринадцать лет. И будто прихлопнул он себе дверью палец. Пролежал по этому поводу неделю в больнице и, благополучно излечившись, вышел из неё, держа в руках новенькую выписку, гласящую, что больной такой-то лечился по поводу раны такой-то, осложнившейся нагноением, и наблюдаться такой-то должен после выписки у хирурга по месту жительства.
«Понятно!» — думает Антон Викторович... то есть, мальчик Антон, и идёт «по месту жительства».
Отстояв небольшую очередь в регистратуру, просит:
— Тётенька, я палец прищемил, мне бы к хи...
— Мила-ай! — прерывает его добрая тётенька, после долгих лет работы в поликлинике понимающая всё с полуслова. — Коли прищемил, значит к травматологу. А в нашей поликлинике травматолога нет, иди в травмпункт.
И объясняет мальчику, как до травмпункта добраться.
«Всё правильно, — думает мальчик Антон. — Прищемил — значит, травма, а коли травма — надо к травматологу».
И едет в травмпункт.
Отстояв небольшую очередь в регистратуру, показывает палец в окошко:
— Я палец прище...
— Сколько тебе лет, деточка? — спрашивает добрая тётя из окошка, проработавшая там много лет.
— Четырнадцать.
— Миленький, рада бы помочь, да у нас принимают с пятнадцати. А народу сам видишь сколько... При детской зарплате у врачей. Тебе надо к детскому травматологу во вторую поликлинику.
И объясняет, как проехать во вторую поликлинику.
«Всё правильно, — вздыхает мальчик Антон. — Раз четырнадцать — значит к детскому».
И едет, куда послали.
Отстояв небольшую очередь к детскому травматологу, входит в кабинет.
— Здравствуйте, я...
— Талон выписал?
— Какой та...
— В регистратуру за талоном, потом сюда. Следующий!
Надо, значит надо. Отстояв не очень большую очередь в регистратуру, с талоном в руках возвращается в кабинет.
— Мила-ай! — говорит ему детский травматолог с детской зарплатой, изъяв талон и глянув в выписку. — У тебя рана гнойная?
— Была гно... ой…
— А у нас перевязочная чистая. Иди в соседний кабинет к хирургу, у него перевязочная гнойная. Следующий!
Всё правильно, здесь — чистая, там — гнойная.
Отстояв не очень большую очередь к хирургу, входит в кабинет.
— У меня...
— Талон!
— А...
— В регистратуре. Следующий!
Отстояв уже большую очередь в регистратуру, слышит:
— Мила-ай! Да ты не нашего микрорайона! Езжай к себе, мы не нашим талоны не даём.
— Но к травматологу же дали!
— Травматолог один на весь город, а хирург у вас свой.
— Может ваш примет? — надеется мальчик.
— Какое там! У хирурга своих пациентов толпа. А зарплата — меньше прожиточного минимума ребёнка.
Всё правильно. Если меньше минимума, без особых причин к нему лучше не ходить.
Отстояв большую очередь в своей поликлинике — дело подвигалось к обеду — просит талон к хирургу.
— А хирург принимает без талонов.
Долго простояв в очереди, входит к хирургу.
Осмотрев палец, хирург командует медсестре:
— Смажьте зелёнкой, можно не бинтовать.
— Зелёнкой тоже не надо, палец и так зелёный, — решает сестра, и не мажет и не бинтует.
— И из-за этого я... — удивляется Антон.
— Тебе что, справка не нужна, что ты лечился в больнице! — обижается сестра на несдержанность пациента.
— Так вот же справка! — показывает Антон на выписку из больницы.
— Эта справка для нас. По ней мы тебя в диспансерный журнал запишем. А на основании этой справки дадим другую, для школы.
— А в журнал зачем? — подозрительно спрашивает Антон.
— Будешь у нас наблюдаться.
— Как это, наблюдаться?
— Ну... Вызовем через полгода, если придёшь — будешь осматриваться.
— А если не приду?
— Снимем с учёта, как неявившегося.
— А-а-а! — кричит Антон и просыпается в холодном поту. — Не хочу наблюдаться и осматриваться!
Но, поняв, что этот натуральный кошмар — чистейший сон, радуется:
— Хорошо, что я не мальчик, и мне не надо к врачу, у которого зарплата меньше прожиточного минимума ребёнка!

 =47=

Антона одолели проблемы со сном. Нет, спал он положенные ему восемь часов, и кошмары ему не снились, наоборот... Сны были натуральные, жизненные, но просыпался от них Антон, как от кошмаров.
Ни димедрол на ночь, ни чай с душицей, ни колдовские нашёптывания Леночки с подкладыванием под подушку освящённых талисманов в виде замызганых мешочков, наполненных сомнительно пахнущей, напоминающей истолченный мусор, смесью, не помогали. А в последние дни стало невтерпёж.
Антон решил посоветоваться с коллегой, психиатром Владиленом Яковлевичем.
Владилен Яковлевич, как и положено психиатрам, прогнал с плеча Антона кого-то, сердито погрозив изгнанному вдогонку, усадил Антона в кресло.
— Разберёмся, — вышагивая перед пациентом и потирая руки в предчувствии интересного случая, задумчиво хмыкал психиатр. — Надо зрить в корень, как говорил старик Прутков.
Владилен Яковлевич назидательно поднял вверх перст и сделал паузу для осознания важности произнесённого.
Осознав, продолжил.
— Найдя причину, избавимся от следствия. Но ни в коем случае не наоборот. Для начала проведём ассоциативный тест: я говорю слово, вы тут же говорите любое другое, не задумываясь. Подсознательно всплывут те слова, которые соответствуют твоим проблемам. Итак, начали! Работа... — Владилен Яковлевич требовательно посмотрел Антону в глаза.
— Деньги, — вздохнул Антон, не задумываясь.
— Зарплата...
— Ага, четыре месяца уже не дают! — укорил Антон психиатра.
— Стоп, стоп, стоп! — остановил пациента Владилен Яковлевич. — Надо только одно слово, существительное. Любое. Но проблема с зарплатой явно прорисовывается.
— Чего ей не прорисоваться, когда в кошельке пусто, — пожал плечами Антон. — Это и без тестов понятно.
Психиатр на замечание не среагировал и продолжил тестирование.
— Телевизор...
— Сломался.
— Существительное надо! — воскликнул Владилен Яковлевич, глядя на Антона, как на последнего двоечника.
— Да уж куда существительнее! — огрызнулся Антон.
Психиатр поморщился, но продолжил:
— Видеомагнитофон...
— На какие шиши! — возмутился Антон.
— Ну я же тебя ни о чём не спрашиваю! Говорю случайные слова — и ты говори случайные, которые взбредут тебе на ум!
— Ты только про мясо мне случайно ничего не скажи, а то мне такое на ум взбредёт! Мы месяца три уже мяса не покупали!
— Ну-ну-ну... — Владилен Яковлевич успокаивающе похлопал Антона по спине и продолжил тестирование: — Кофе?
— Дорогой.
— Масло?
— Двадцать тыщ! — воскликнул с возмущением Антон.
Владилен Яковлевич безнадёжно махнул рукой, поняв, что протестировать пациента по классической схеме ему не удастся.
— У вас повышенная возбудимость, — заметил он Антону. — На одно слово-раздражитель вы выдаёте по целому словосочетанию, а то и по несколько предложений. Для начала можно назначить лёгких седативных, если не поможет, подключим транквилизаторы... Ну ладно, идём дальше.
Владилен Яковлевич провёл психоанализ переживаний пациента по Фрейду, составил их метамодель, немного порассуждал вполголоса сам с собой, поспорил с собой же, даже рассердился на себя, и, наконец, торжественно провозгласил:
— Коллега! Могу вас успокоить! Ничего экстраординарного в вашем поведении нет.
И перешёл на обыденные интонации:
— Ты не нуждаешься ни в химиотерапии, ни, тем более, в стационарном лечении. Но твоё сознание требует небольшой психокоррекции.
Антон насторожился.
— У тебя невроз несоответствия, — продолжил излагать свои теории Владилен Яковлевич. — Несоответствия потребностей и возможностей. Ты видишь в гастрономе бананы и ананасы, но купить их не можешь — зарплата не позволяет. Ты видишь молодых бизнесменов, которые ездят на «Фордах» и «Ауди», а сам не можешь наскрести денег даже на велосипед. Но, дорогой мой! — психиатр по-отечески сжал плечи Антона в полуобъятии, — беден не тот, кто мало имеет, а тот, кто много хочет! Это не я сказал, это сказал древний философ Сенека. Вот мы с другом Сенекой уже и занялись твоей психокоррекцией. Я дам тебе установку, закодирую тебя на добро, на малые потребности и хорошее настроение!
Психиатр покрасовался перед Антоном, демонстрируя своё хорошее настроение, можно сказать, счастливое настроение!
— Весь мир для тебя украсится в розовый цвет! — жизнерадостно излагал перспективы лечения Владилен Яковлевич. Он воодушевлённо развёл руки в стороны и замер, мечтательно глядя в потолок и ожидая оргазма от видений того, как он сделает весь мир добрым и счастливым.
Антон почему-то вспомнил большеголового весельчака, бродившего по микрорайонам с блаженной улыбкой на толстых губах, время от времени ни с того, ни с сего прихлопывавшего в ладоши. Из-за стрижки налысо мальчишки дразнили его «Глобусом». Перспектива стать похожим на Глобуса Антона не устраивала, и он, принеся психиатру тысячу извинений за отнятое время и пообещав вернуться, отказался от промывания мозгов по Фрейду и кодирования по Довженко в модификации Кашпировского.
Провожаемый взглядом, каким провожает партнёра голубой, оставшийся с обманутыми надеждами, Антон покинул коллегу.
В своём кабинете Антон застал бабу Груню, санитарку, пришедшую пожаловаться Антону на «ревматизьму в коленках» и испросить лечения по поводу хвори.
Баба Груня была, если можно так выразиться, дитём теперешнего времени. Она воспринимала перестраивающееся общество во всём его многообразии, и на жизнь не сетовала. «Бывало и похуже,— любила говорить баба Груня. — Бывало, и лебеду заместо хлеба ели!»
Дома вместе с зятем она смотрела по телевизору политические и спортивные передачи. Знала в лицо премьера Индии и королеву Англии. Могла перечислить почти всех, кто перешёл из московского «Спартака» в клубы Канады. По старому телевизору в спальне вместе с дочерью следила за нескончаемыми страданиями «тропиканцев» в бесконечных слезливых сериалах. А, помешивая на кухне супы да каши, вместе с внуком была вынуждена смотреть такое! Но зять с дочкой к стонущим и охающим неграм относились снисходительно, и баба Груня решила, что, коли уж из центрального телевидения частенько мат проскакивает, значит потных негров, тренирующихся в Америке над воспроизводством африканского поголовья, смотреть можно. Смотрят же в деревне, как быки да жеребцы занимаются подобным — и ничего!
Современное бытиё в голове у бабы Груни перемешалось с фольклором времён зари коллективизации, и суждения от этого она выдавала оригинальные, современные, но с акцентом. А, учитывая многолетний санитарский стаж, кое что в здравоохранении она, слава Богу, понимала и некоторые вопросы могла рассмотреть с медицинской точки зрения.
Причину ночных беспокойств уважаемого ею доктора баба Груня объяснила просто:
— У тебя, сынок, шок перестроечной терапии.
И уверенно подвела рукой под сказанным черту.
— Какой шок? — переспросил Антон.
— Перестроечный. Объясняю популярно, кто не понимает. Зарплату ты получил за май в августе, пошёл в шоп — от цен шок. Через два дня зарплата кончилась — ты опять в шоке. Двойной шок, как у Ван Дамма — в шопе и дома.
— Дома и... где?
— В шопе и дома. Эх, сынок, отстал ты от жизни со своей работой, даже по сторонам тебе оглянуться некогда! Терминалистики современной не понимаешь. Я старей тебя — и то к крутой молодёжи ближе. Шоп по современному значит магазин, — сделала ударение на втором «а» баба Груня. — Там всё как в загранице для негров — есть, а не укупишь. Мой внук, когда в хорошем настроении, по-русски изъясняется: «Бабка, сгоняй по-молодецки в магазин за хлебом, жрать охота!» А как не в настроении, посылает в магазин по-ихнему — в шопу, и не говорит, зачем. А сны твои, сынок, надо интырпрытирывать.
— Что делать?
— Думать над ними, разгадывать. Они ведь не просто так снятся-мнятся, они из бытности происходят, о будущем подсказывают, предупреждают. Как проснёшься, сон свой вспомни, да к пережитому и приставь. А как сон с жизнью состыкуется — всё само собой и разъяснится. Глядишь, предсказателем станешь, настоящим, не таким, каких сейчас развелось, как тараканов. С работы этой неблагодарной уйдёшь... Ты мужик головастый!

 =48=

Снится Антону, что он на съёмках кино про Джордано Бруно. И тащат его мужики в потных вонючих рясах из прохладной библиотеки по длинным коридорам на улицу, в жару. А там, посреди широченной площади, на солнцепёке, вокруг столба наподобие телеграфного, только пониже, сложена огромная поленница. В дыры между дровинами сено понапихано. Мужик с бритой макушкой, одетый в красный балахон, ходит вокруг поленницы с деревянным ведром старинного «покроя» и из деревянного же ковшика поливает дрова чем-то чёрным. Чтоб горели лучше. А дрова-то из сырого дерева напилены, чтобы горели несильно и долго.
И чувствует Антон, что тащат его к тому столбу не в качестве статиста, а, похоже, в качестве исполнителя главной роли.
Народ вокруг на площади волнуется, молодёжь орёт восторженно — громче фанатов «Спартака». Ждут интересного представления.
Но Антона их восторги не воодушевляют. Больно уж неаккуратно тащат его мужики, руки за спину заломив против его воли. Слишком уж по станиславски в роль вжились, переигрывают натурально.
Который в красном, увидев, что Антона уже выволокли из прохлады на жару, взял палку с намотанным на один конец тряпьём, окунул тот конец в ведро. Кресалом высек искру — и так это у него профессионально получилось! — запалил чадящий, воняющий горячим асфальтом факел.
Толпа взвыла восторженными криками.
«Это ж сколько денег статистам выплатили, — поразился Антон, оглядывая переполненную площадь, — чтоб они так искренне бесновались!»
Из бадьи с водой красный вытащил мокрые верёвки, попробовал их на прочность.
«Вымачивает, чтоб раньше времени не перегорели», — подумал Антон.
По грубой лестнице Антона заволокли на поленницу, прислонили к столбу. Вокруг столба, как ни странно, был сбит ровный помост.
«Чтоб красному удобнее работать», — догадался Антон.
Красный привязал Антона мокрыми верёвками к столбу, проверил качество «такелажных работ». Удовлетворённо уркнул, похлопал Антона по плечу, одобрительно кивнул головой: не боись, мол, за качество ручаюсь! Неторопливо сходил за ведром, полил ноги Антона чёрной вонючей жидкостью.
«Смесь нефти, серы и селитры, — почему-то решил Антон. — Вонять будет при горении, как от дюжины жареных чертей! Хорошие джинсы испортил, зараза!» — подумал неодобрительно про красного.
Толпа ревела, как во время голевого момента на футболе шестидесятых годов.
«Как они статистов натаскали!» — удивлялся Антон, глядя на толпу.
Красный сошёл с подмостков, взял в руки факел.
Толпа замерла.
Вышел мужик в чёрном балахоне, зачитал какой-то тугамент на непонятном языке, судя по окончаниям — на латинском, торжественным жестом дал знак красному.
 Красный поднёс факел к пучку сена, торчащему между дровин, сено вспыхнуло, огонь весело переметнулся на поленницу. Красный бросил факел к столбу — огонь охватил ноги Антона, испачканные горючей смесью.
Толпа восторженно взвыла.
«Дурацкое кино... Никакой техники противопожарной безопасности! — заволновался Антон. — Где огнетушители? Где пожарные? Так и несчастный случай приключиться может! Да и кинокамер нету... Это что, не кино? Ой, как ноги горят! Да меня же заживо сжигают!»

 =49=

По совету адвоката-одноклассницы Антон начал собирать документы для судебного разбирательства.
Собственноручно написал на себя характеристику. Ничего хвалебного, всё канцелярски сухо, но без вранья: хороший специалист, уважаем коллегами...
С опаской принёс подписать завполиклиникой. Та прочитала, молча подписала.
У секретарши попросил приказы с дисциплинарными взысканиями.
«... поступило заявление о неэтичном поведении врача... Расследование, проведённое комиссией... подтвердило... Врачу объявить выговор... Провести конференцию по этике и деонтологии...»
Какая комиссия? Никакой комиссии не было! Втихаря приказ накропали!
Взял другой приказ.
«На имя главного врача города и района поступила жалоба и требование извинений в связи:
1. С неэтичным поведением врача... в отношении заявительницы и её сына...
2. С разглашением врачебной тайны в отношении пациента и некорректными отзывами о деятельности отца пациента в качестве колдуна...
По данной жалобе в ГТМО было проведено служебное расследование...»
«Экий я страшный нарушитель! — удивился Антон. — Расследование за расследованием!»
«Данный случай по факту неэтичного поведения врача был рассмотрен в коллективе детской поликлиники...»
«Ну, это уж перебор! — возмутился Антон. — Одно дело — рассмотреть жалобу, а другое — «по факту неэтичного поведения». Это уже прямое указание на виновность «рассматриваемого»!»
«... Решением коллектива жалоба признана обоснованной».
Антон чуть не скомкал листок приказа, возмутившись ложью, напечатанной на бумаге. Все «собравшиеся» ведь признали, что поведение врача на приёме было в пределах допустимого, а статья своевременной и полезной!
«... Врач... виновным себя не считает, и категорически отверг предложение коллег принести извинения лично Гонюковой Л.А. и публично через прессу... Право предъявления судебного иска остаётся за ВАМИ. Главный врач города и района...»
«Вот так-то, — с горечью подумал Антон. — Право остаётся за ними. И выделено большими буквами. Судя по последней фразе, бумага — не приказ для медиков всей округи, а письмо главврача для колдуньи. И право остаётся за ними».
Антон посмотрел на подпись: «И.О. главного врача города — Кашлянец».

 =50=

Состоялось первое заседание суда. Антон с Татьяной затребовали присутствия народных заседателей. Разбор дела отложили на месяц, чтобы пригласить заседателей.
— У нас на заседателей очередь, — успокаивала Татьяна Антона. — На следующем заседании мы ещё что-нибудь придумаем, чтобы отложить разбор дела. Так и будем тянуть. Может, надоест колдунам по судам мотаться.
Вообще, по мнению Антона, Татьяна вела себя странно в качестве адвоката. Занималась натаскиванием Антона, тренировала его, как рассказывать обстоятельства дела при даче показаний.
— Да умею я рассказывать! — остановил её Антона, когда она в четвёртый раз попросила его пересказать заученное. — Я же не косноязычный выпивоха без памяти, каких ты тренируешь здесь по поводу пропитых прав на родительское жильё. Может, стоит подумать, по каким статьям твоих законов меня можно оправдать или защитить?
— Законы наши, а не мои. И, несмотря на всю кажущуюся правоту, по закону ты виновен, а колдуны правы. Надо тянуть время. Будем надеяться, что, или осёл сдохнет, или царь помрёт. Количество нерассмотренных дел у нас накапливается со страшной скоростью, глядишь, и попадёшь под какую амнистию. А сейчас пиши опротестование на имя главного врача города. Хоть времени и много прошло, но в связи с серьёзностью дела, они должны принять твоё заявление. Обосновывай тем, что ты не был ознакомлен с приказом. Ты ведь не расписывался?
— Нет, я в отпуске был, когда приказы издали.
— Так и пиши. Должны рассмотреть. Главврач создаст комиссию, вызовут тебя... Ты специалист, насколько я слышала, хороший. Не пьёшь, работу не прогуливаешь... Должны же они тебе помочь!
— Для них — лучше бы пил, — возразил Антон.
— Должны помочь! Вы же врачи, а врачи друг другу помогают.
— Ага, врачебная мафия, как одна бабушка ругалась. Это мнение со стороны. А если изнутри посмотреть... Мы, в белых халатах, похожи на стаю белых голубей. Беленькие такие, чистенькие. Воркуем красиво и негромко. Но стоит на перьях одного голубя появиться капельке крови, как сородичи расклёвывают каплю до огромной раны и заклёвывают сородича до смерти. Синдром голубиной стаи, называется. Впрочем, простые врачи обычно помогают друг другу.

***
Антон написал заявление на имя главврача города, перечислил все несуразности из приказов, отнёс заявление в приёмную.
Дня через три его вызвала заведующая поликлиникой.
— Антон Викторович, говорят, вы написали главврачу бумагу, в которой обливаете всех нас грязью?
Антон опешил.
— Вы про что?
— Из ГТМО звонила Кашлянец и сказала, что вы написали бумагу на имя главврача.
— О, господи! — Антон вздохнул с облегчением. — Это не я, это меня облили грязью во всех приказах. А я всего лишь защищаюсь. Что делать, если начальство кинуло меня на растерзание колдунам? У меня сохранился черновик, если хотите, могу показать.
Через минуту заведующая читала заявление.
— Да никакой грязи нет. Чего Кашлянец дебош подняла?

***
Прошло около трёх недель со дня подачи заявления Антоном в ГТМО о пересмотре его выговоров, но официальные лица молчали.
Пришла очередная повестка в суд, испортившая настроение Антону, вызвавшая новый переполох в душе и потоки слёз из глаз Леночки.
— Пора привыкнуть, — улыбался Антон, прижимая плачущую девчушку к своей груди. — Как опытный правопреступник ответственно тебе заявляю, что в ближайшие полгода в тюрьму не сяду, а ежели чего — жилплощадь отпишу на тебя.
— Нужна мне твоя жилплощадь… без тебя, — буркнула Леночка и ткнула кулачком в бок Антону. — Шуточки тебе всё. Непробиваемый!
«Очень даже пробиваемый», — думал Антон, вспоминая, что надо купить таблеток «от сердца» — пузырёк в его дипломате почти опустел.

***
В день суда Татьяна снова была занята на другом заседании.
— В общем, так, — натаскивала она Антона накануне. — Наша тактика прежняя — тянуть время. Требуй переноса заседания в связи с тем, что твой адвокат занят. Если и это не подействует, заяви отвод судье в связи с предвзятым отношением судьи к тебе и расскажи о вашей первой встрече. При народных заседателях он не сможет отказать. Потом дождёшься меня и всё расскажешь.
Но заявлять отвода не пришлось. После открытия заседания судья зачитал заявление истца с просьбой о переводе дела в прокуратуру.
— Возражения есть? — спросил судья у Антона.
Антон безразлично пожал плечами. В чём разница между судом и прокуратурой, Антон не знал.
— Это плохо, — сказала Татьяна, выслушав отчёт Антона, когда он дождался её у зала заседаний.
— Почему?
— Тебя причислили к «деяниям, опасным для общества». За них срок дают.
— Я — опасный для общества?! — возмутился Антон. — Это колдуны опасны для общества!
— Это мне и тебе понятно... На днях я забросила удочку насчёт тебя прокурору. Честный доктор, говорю, хороший специалист. Один недостаток, говорю, слишком горячий борец за справедливость. — Татьяна рассмеялась. — Это я про тебя так. Закрыть, говорю, надо бы дело за отсутствием состава преступления. А он кочевряжится. Если честный, говорит, суд ему ничего плохого не сделает. Пусть всё идёт своим чередом. Так-то.
Татьяна вздохнула. Помолчав, спросила:
— Ты опротестование выговоров написал?
— Недели три уже.
— И ответа до сих пор нет?
— Нет.
— Требуй ответа. Если ваши откажут, напишем в область — пусть там разбираются. Там долго будут разбираться, а это нам на руку.

=51=

Антон узнал по телефону, когда у главврача города приёмный день и отправился в ГТМО.
Заняв очередь, подпёр спиной стену в дальнем конце коридора «медицинской управы».
В очереди стояли в основном старики и инвалиды, судя по разговорам — с просьбами и требованиями выписать бесплатное лекарство и организовать бесплатную путёвку в санаторий.
С бумагами в руках прошла яркая блондинка-брюнетка Кашлянец.
— Здравствуйте! — подчёркнуто дружелюбно, как хорошему знакомому, улыбнувшись губами, поздоровалась она с Антоном. Холодные глаза насторожённо скользнули мимо.
Приехала с обеда главврач. Всего на полчаса опоздала. Как ледокол по тихой гавани, пронесла по коридору монументальную фигуру в норковой шубе до пят и нараспашку.
— Здравствуйте! — оторвав спину от стены, продублировал словесное приветствие наклоном головы Антон.
Скользнув взглядом по стене и никого на ней не увидев, главная продрейфовала мимо и зашла в кабинет без таблички на двери. Через минуту вышла без шубы.
— Здравствуйте! — второй раз поздоровался Антон, подумав, что высокое руководство, погружённное в мысли о здравии народа, не заметило наличия своего подчинённого. Руководство молча проплыло в главную гавань.
Начался приём по личным вопросам.
Старики и старухи надолго скрывались в кабинете главной, подробно рассказывали ей про свои болячки, бесчисленными трудовыми и боевыми заслугами обосновывали право на бесплатные таблетки и уколы.
Дверь периодически открывалась, выпуская из себя довольных и запуская внутрь настроенных добиться своего бабулек и дедулек, родственников и самих инвалидов.
«Судя по радостным лицам, лекарства и санатории щедрая руководительница даёт всем, — размышлял Антон. — Значит врачи, отказавшие старикам, нарушили их права, нарушили закон, и главная выполняет работу рядовых врачей. Но если она даёт бесплатные лекарства и санатории сверх разрешающих списков, значит, нарушает закон она...»
— Этот надолго, — вздохнули в очереди.
Антон хотел взглянуть на «этого», но тощая сутулая спина уже скрывалась за огромными начальскими дверьми.
— У него... — не дожидаясь вопросов, пояснила знающая женщина и сделала движение, имитирующее ввинчивание шурупа в висок.
Антон взглянул на часы.
Время в душном коридоре уснуло вместе с дремлющими стариками и старушками.
Полчаса... Скоро час... Время спит... Интересно, о чём можно говорить целый час в кабинете у главврача города? Время спит... Очередь терпеливо ждёт... Сидит и стоит... Парится... Очередь из стариков и инвалидов со скорбными, отягощёнными заботами и болезнями лицами...
Неожиданно для всех дверь-ворота открылась. Из-за её огромной створки, ведомый под локоть главной докторицей всех докторов города и района, появился тот, у которого шуруп в виске. Главная негромко, но добро и убедительно что-то обещала ему.
И не старый вовсе. Лет под сорок. Глаза повёрнуты внутрь себя, вряд ли видит кого из окружающих. Но выражение лица такое, что всем понятно — своего вытребует даже у министра. А то и к президенту страны обратится с жалобой, что в поликлинике с ним обращались неласково.
Время и очередь заструились чуть быстрее.
Когда наступила очередь Антона, он сварился уже до такой степени, что ему ничего не хотелось.
В кабинете кроме главной сидели ещё три женщины.
Секретарь записывала фамилии и их просьбы в журнал. Юрист давала компетентные обоснования отказов по вопросам, и предлагала компромиссные решения на основании законов. Третью женщину Антон не знал.
— Гражданкой Гонюковой на меня подано исковое заявление в суд... — начал Антон, поздоровавшись и сев за стол.
— В курсе. Ближе к делу, — прервала его главная.
— Мнение моих коллег и всех врачей, с которыми я обсуждал эту тему — дело абсурдное, и я не виноват.
— А мнение тех, с кем не обсуждал? — спросила саму себя главная в полголоса. — Знаете, что мне в вас нравится? — спросила она уже в полный голос, подперев кулаком пышную, ухоженную щёку и с интересом рассматривая доктора. — То, что вы всегда правы.
Она сказала это так, что Антон сразу и без сомнений понял, что лучше бы он всегда был неправ.
— А почему дело передано из гражданского суда в уголовный? — спросила юрист, и вопрос прозвучал обвиняюще. Знаем мы вас, мол, тихонями прикидывающихся!
— Понятия не имею, — пожал плечами Антон. — По заявлению истца, как сказал судья.
— Просто так дела из гражданских в уголовные не переводят, — осудила Антона юрист.
Антон снова пожал плечами.
— Пригласите Кашлянец, — повелела главная.
Секретарь заторопилась из кабинета, а в кабинете время застыло.
Главная замерла величественным гранитоподобным монументом самой себе, её глаза безэмоционально застыли, скосившись в окно, и лишь пальцы беспокойными движениями терзали карандаш.
Остальные остекленелыми глазами уставились перед собой, боковым зрением лаская величие главной.
Антон исподлобья наблюдал за наступившим в кабинете ледниковым периодом.
Вошла Кашлянец, доброжелательно улыбаясь губами и насторожённо охватывая холодными глазами обстановку вокруг главной.
— Что у нас по доктору? — спросила главная, сделав шпажный выпад карандашом в сторону сидевшего поодаль от неё субьекта.
— Разберём его заявление на медсовете, — не переставая улыбаться, спрятала насторожённость на дно глаз Кашлянец, почувствовав, что ситуация ничем ей не грозит.
— Известите его о времени. Всё.
Главная перестала терзать карандаш, давая ему отдых до следующего посетителя, и приложила длань к поверхности стола, словно ставя печать под окончательно оформленным обвинительным приговором.
Поняв бесполезность своего прихода сюда, Антон встал, пожал плечами.
— До свидания.
— До свидания, — ответили ему хором.
Главная протрубила в полный голос, пренебрежительно. Так ответил бы поликлинический хирург претенциозной дамочке с нововыявленным у неё сифилисом, спроваживая последнюю к венерологу. «Приятно, мол, было побеседовать...»
Свита попрощалась, подчёркнуто показывая, с одной стороны, уважение к просителю, а с другой стороны, оттеняя своим негромким подголосьем величественность начальницы.

=52=

— И вы считаете, что имеете право критиковать деятельность Святой Инквизиции?
Из моря скуки блёкло-голубых глаз Его Преосвященства Помощника Главного Инквизитора сквозь полуопущенные выцветшие ресницы просочилась капля любопытства. Взгляд скользнул по одиноко ссутулившейся на простеньком стуле фигуре посреди гулкого зала.
Ничтожный еретик. Презренный лекаришко. На него поступила жалоба... Нет, лечил он прилично, тут не придерёшься. Но — слишком длинный язык. Суёт, куда смердам совать его не подобает...
Реакция Инквизиции на жалобу была естественной — карающей. Учитывая ненужную языкастость ответчика.
Но карающий указ от имени Главного Инквизитора был составлен Помощником несколько неудачно. И вот теперь этот плебей, это мерзкое создание из грязи, ухватившись за мелкие несоответствия в указе, подал аппеляцию на имя Его Святейшества Главного Инквизитора.
Внутри Помощника всё заклокотало, когда он вспомнил, как смиренно пришлось стоять ему перед Главным и выслушивать брюзжание старика.
В памяти всплыло видение богатого убранства кабинета, сафьяново-алая фигура Главного за огромным, красного дерева, письменным столом.
Его Святейшество взглянул на листок с аппеляцией, который он держал в одной руке, на указ в другой руке, качнул руками, словно взвешивая бумаги.
— Складывается впечатление, что он прав, а мы — нет. Мы ошиблись? Но Святая Инквизиция не ошибается! Ошибаются её нерадивые служители. А за нерадивость...
Словно нечто тяжёлое Главный Инквизитор уронил листок указа, сверху пустил планировать невесомую бумажку плебея, показывая, какая бумага что весит. Даже к случайным, казалось бы, жестам и словам Главного надо было прислушиваться и присматриваться...
— Исправляй!
Помощник Главного Инквизитора раздражённо вздохнул. Ясно, что не ошибается! Исправляй... Исправить не проблема. Натыкаю плебейской рожей в... Вот и всё исправление. В порошок сотру! Аппелятор вонючий!
Помощник мысленно сжал кулаки. Пальцы его безвольно покоились на убогой канцелярской поверхности стола Малого Зала.
Помощник Главного Инквизитора скосил глаза на узкое сводчатое окошко, едва впускавшее свет со двора.
Малый Совет Инквизиции всегда заседал в Малом Зале, и его всегда вёл Помощник.
Какой к чёрту зал — большая келья в полуподвале!
Помощник Главного Инквизитора с тоской вздохнул и представил себя в кресле Главного Инквизитора в Большом Зале на заседании Большого Совета...
А что? Реальные мечты! Его Святейшество, похоже, зарвался. Есть за ним грешки. И крупные... Не на людишек посягнул — на Систему! Покровитель его в верхах слетит не сегодня — завтра. А без покровителя Главный свои грехи не замолит. Улетит за покровителем.
Кто его заменит? Помощников у Главного несколько, но только я достоин кресла!
От этой мысли в груди приятно защекотало. Переждав сладострастное щемление, Помощник Главного Инквизитора уже наяву сжал кулаки, и мысли его потекли дальше.
Умён, решителен и непреклонен. Ни капли плебейства, думал он о себе. Огнём выжигал ересь без пощады. И будет жечь!
Скоро великий юбилей, наступит новое тысячелетие. Смена тысячелетий бывает не часто. Попади к такому юбилею в кресло Главного хоть без головы — всё равно войдёшь в историю!
Не только сердце, но и всё тело Помощника сладко сжалось. Так сжимается тело любовника в миг желанного соития...
— Я ни в коей мере не собирался критиковать деятельность Святой Инквизиции... — неожиданно громким голосом с неприятно гулким эхом прервал сладострастные мечты Помощника забытый им человек, сидящий на стуле где-то внизу, в сумраке зала.
Помощник Главного Инквизитора недовольно взглянул на подсудимого: сказали, что тот не дурак. Сейчас пальцы умника беспокойно сплетаются и расплетаются, взгляд сумрачно-растерян, лицо стёртое, потерявшее индивидуальность, впрочем, как и у всех грешников, прошедших через инквизиторское чистилище.
Жалкая рожа. Ни намёка на ум, подумал Помощник Главного Инквизитора, и сделал подчёркнуто сочувствующее выражение лица. Плебей не может быть умным!
— Ну, как же! Вот ваша бумага...
Помощник двумя пальцами, как берут нечто презренно-нестоящее, неторопливо поднял листок, не спеша водрузил на нос очки в скромной тоненькой золотой оправе, поправил их поудобнее, вздохнул, намереваясь выполнить скучную и никому не нужную работу, и с выражением, подобно родителю, объясняющему неразумному, и более того, ленивому ребёнку азы нотной азбуки: си-до, си-до, си-до — продекламировал с расстановкой:
— Вы утверждаете, что Святейшая Инквизиция не провела расследования по вашему делу... Это неправильное утверждение. Мы заслушали ваше руководство и получили исчерпывающую информацию...
— Как можно судить заочно... — еретик вскочил со стула, но Помощник Главного Инквизитора величественным жестом остановил его и предостерегающе указал сесть.
Наглец! Ни малейшего понятия о воспитании и этике… А одет-то как! Плебей…
Помощник Главного Инквизитора скосил глаза на Главного Юрисконсульта Святой Инквизиции. Это она готовила документы по жалобе на плебея.
Юрисконсульт... Хм... Главный! Как будто есть хотя бы один другой, менее главный. Сколько ей лет? Тридцать с небольшим? Помощник Главного Инквизитора встречался с ней только по службе. Правильные черты лица, в меру упитанная... Должна бы быть привлекательна, но есть в ней что-то канцелярски... антисексуальное. У женщины взгляд должен быть зовущий, а у неё отталкивающий, как у... вертишейки: и голова змеиная, и шипит, как змея, а вытащишь её из дупла — нечто в перьях, бесполезное. Интересно, а мужчина у неё есть? Судя по кольцу на пальце — замужем. А как она... хм... супружеские обязанности выполняет? В соответствии с законами и должностными инструкциями? Бедный муж!
Помощник усмехнулся про себя и заочно посочувствовал неизвестному мужчине.
Работа у неё не сахар: доказывать, что мы правы всегда, даже когда не правы. Но истина гласит, что прав тот, у кого больше прав. Это пункт первый нашего закона. А пункт второй гласит, что если кому-то кажется, что он прав, а мы не правы, «смотри пункт первый».
Она, конечно, старается. А куда ей деваться! Не будет защищать хозяев, чтобы кормиться от них, пойдёт «защищать» работников. За должностной кусок серого хлеба. Защищать работников — дело малодоходное.
А сейчас она придворный юрисконсульт, так сказать. Служба при дворе. Придворная служба...
Дворняжкина служба.
Помощник Главного Инквизитора удовлетворённо кивнул. Да... Хоть и пыжится осанкой, а глаза выдают: нет властности во взгляде, самодовольства. Нет, не наша она.
— Для того чтобы сделать заключение по жалобе, Совету не обязательно иметь разговор с ответчиком. Достаточно ознакомиться с мнением непосредственного руководителя, — пояснила Юрисконсульт, поняв кивок Помощника Главного Инквизитора, как разрешение говорить. — За вас несёт ответственность, за вас отвечает тот, у кого вы работаете.
— Вы публично высмеиваете деятельность колдуна, — продолжил менторским тоном Помощник. И тут же пренебрежительно возмутился: — А кто, собственно, уполномочил вас на эту... антиколдовскую деятельность?
— Но ведь их деятельность — шарлатанство! Они обещают излечить всех больных и все болезни! Больные теряют время, необходимое для настоящего лечения, обращаясь за помощью к колдунам! Больные гибнут по вине колдунов!
— Так кто же уполномочил вас на борьбу с колдунами? — повторила вопрос начальника Юрисконсульт. — Деятельность колдунов и народных целителей разрешена законом. Бери лицензию и лечи. Прошли времена гонений — настала демократическая свобода! Хочешь лечиться у врача — иди к врачу. Хочешь лечиться у колдуна — иди к колдуну. И многие идут к колдунам и целителям, потому что врачи не могут им помочь.
— Сначала они идут к колдунам-целителям, «долечивают» болезнь до запущенного состояния, а потом приходят к врачам, которые уже не в силах им помочь! — рассердился подсудимый. — Кто уполномочил? Именно потому, что вижу, как гибнут больные от деятельности колдунов, я считаю своим долгом, долгом врача, разъяснять народу, что их обманывают самым бессовестным образом, да ещё и деньги за то дерут в три шкуры. Вы считаете, что объяснять населению вред грязных рук, борясь с поносом, можно, а разъяснять вред колдовства, от которого гибнут люди, нельзя?
— По закону колдуны имеют право на деятельность, — подчёркнуто вежливо втолковывал неразумному подсудимому простые истины Помощник Главного Инквизитора. — В своё время я тоже работал в... э-э... в вашей сфере. Потом перешёл на... — инквизитор запнулся, подбирая нужное выражение, — на более нужную работу. Однажды я лечил тяжёлого ребёнка. Его мать принесла какое-то снадобье. Сказала, что от колдуна. Пахло это снадобье болотом. — Помощник скривился и отвернулся от подсудимого, будто от того разило чем-то отвратительным. — А как откажешься, если мать просит? Если откажешь и ребёнок помрёт, вина падёт на тебя! Я сделал запись в истории болезни, что по настоянию матери и так далее... — проговорил Помощник Главного Инквизитора тоном доброго дядюшки, рассказывающего поучительную историю из своей заслуживающей примера жизни, затем укоризненно вздохнул, сердито взглянул на подсудимого и замолчал. По-утиному поджав нижнюю губу и осуждающе покачав головой, продолжил. — Ребёнок умер. Может даже и от той тины болотной. Но в том не моя вина, совесть моя чиста. Так захотела мать!
Подсудимый удивлённо смотрел на Помощника Главного Инквизитора. Боже! Что он говорит?! Да что он за человек, этот инквизитор?! Помесь бесцветности, самодовольства и... Лицо не наше... Иноверец? Откуда приехал? Какая разница, откуда. Кальвин пришёл в Женеву из Франции и схватил Швейцарию, да что Швейцарию — пол-Европы схватил за глотку, из миллионов людей вытряс дух свободы и радости, на века отучил их веселиться, открыто петь и смеяться, подавил тягу к искусству, одел всех в серые одежды... На сотни лет в Европе воцарился кальвинизм — серое средневековье с кострами на площадях, где, как в аду, чадили грешники...
Как он мне надоел, этот лекаришко, думал Помощник Главного Инквизитора. Решил искать правды и справедливости? Я твоя правда, и я твоя справедливость. Сказал — виновен, значит, виновен! И не надо трепыхаться! Чем сильнее будешь дёргаться, тем сильнее я на тебя наступлю. Сам себе под моей пятой кишки выпустишь. Плебей!
— В жажде наживы эти так называемые целители не гнушаются ничем. Обещают излечить алкоголизм по телефону, рак по фотографии, бесплодие у женщин — заговорами. А если причина отсутствия детей у женщины — бесплодный муж, как колдун вылечит ту женщину? Своим «народным» средством?
Подсудимый сделал акцент на слове «своим».
Члены Совета оскорблённо переглянулись.
— Колдуны, ссылаясь на Библию, утверждают, что несут свет истины людям, — продолжил свою страстную речь еретик, — а сами даже не удосуживаются взглянуть в книгу, не знают, что говорит о них Библия...
— И что же говорит сия книга о колдунах? — оживился Помощник Главного Инквизитора, как оживляется охотник, услышав лай приближающихся к нему гончих собак и крики загонщиков.
— «Не ворожите и не гадайте, к волшебникам не ходите и не доводите себя до осквернения от них...» — процитировал по памяти еретик и осёкся.
Всё!
Он сам себе подписал приговор. Ему почудился запах горелого мяса.
— Это из какой же библии вы прочли сию цитату? Из той, что прославляет непротивление, нищенство, всеограничения? В христианской библии, в библии рабов? Христианство — опиум, взращённый рабами для себе подобных!
Негодующий инквизитор встал из-за стола.
— В каком веке живёшь? Очнись, грешник! Начинается третье тысячелетие! Да, нас пытались запретить — то христианской моралью, то коммунистической. Нас топтали. Но мы отвергли религию рабов, и ту, и другую. Христос предлагал вам страдать и мучиться на земле, чтобы обрести райское блаженство после смерти. И при коммунистах вы строили светлое будущее... которое светилось вам из бесконечного далёка. Наш же учитель говорит: каждый сам себе бог! Надо жить сейчас, после смерти — только смерть! Надо жить сегодня!
Помощник Главного Инквизитора взметнул над головой толстую чёрную книгу, на обложке которой тиснёными буквищами кровило: САТАНИНСКАЯ БИБЛИЯ.
«Еретик обречён, — с усталым удовлетворением подумал инквизитор. — Ещё одно дело блестяще закончено. И, похоже, новое тысячелетие я встречу в кресле Главного Инквизитора».
«Я обречён, — думал подсудимый. — Прав был классик, когда говорил, что миром правят сумасшедшие. Но не могу же я один, не могут несколько человек быть здравомыслящими, а общество сойти с ума? А впрочем, общество ненормальных отторгнет нескольких нормальных потому, что они мыслят не как все. И эти несколько нормальных будут для всех ненормальными. Так что я — нормальный ненормальный. А они — ненормальные нормальные. А кто же тогда нормальные нормальные и ненормальные ненормальные?

=53=

Никакой инквизиции не было. Был медсовет, на котором его тыкали мордой, напоминая, что он рождён плебеем, оный есть, и им же останется. И название тебе, доктор, профанум вульгус — презренная чернь, как говорили древние римляне. И Кашлянец приводила пример из своей жизни, как она лечила тиной болотной ребёнка, и как он почему-то погиб... Как противно всё это, как тошно на душе!
Антон затряс головой, так ему было тошно.
— Что головой трясёшь, как конь некормленый? — услышал он мужской голос и обернулся.
Ба! Военный Сметов!
— А, полковник... Здравствуйте.
— Ха-ха-ха, полковник! Ты мне льстишь! Звёздочки три, да только вдоль, и погоны, как наша жизнь, без просвета. Прапор я. В отставке. А ты чего такой смурной? Жизнь заела? Пойдём, назло ей пивка дерябнем, пусть злится!
Сметов готов был поделиться хорошим настроением со всеми окружающими.
— С деньгами у меня сегодня не особо, — попробовал «соскользнуть» Антон. — Как и все предыдущие дни, — добавил негромко.
— Идём, угощаю! Я работу нашёл денежную, на пиво хватает. Сопровождаю товар, сдаю где надо. За мешок товара получаю два мешка денег и гуляю, пока снова не позовут. Одно, правда, неудобство... Желающие отнять у меня товар с трёх сторон караулят. И любой норовит мою головушку от тулова отделить и закопать в укромном месте, чтоб не нашли... А может, в футбол ею поиграть, для другого она не сгодится, — хохотнул Сметов.
Антону показалось, что его знакомый ненатурально возбуждён.
Сметов зацепил Антона под руку и потащил в пивбар.
— Ха! — прапорщик бодро хлопнул Антона по плечу, выслушав монолог о том, что колдуны затаскали по судам, медицинское начальство сошло с ума, да и весь мир, похоже, сходит с ума. — А ты до сих пор не замечал? Мир с ума не сошёл, все живут себе во благо. А вот нашей стране помогли сойти с ума. Огромную страну довели до сумасшествия. Ты, вообще, никогда не задумывался, как могли свести с ума огромную страну? Смогли вот... Правители растащили Союз, как лоскутное одеяло, потому что каждый удельный князёк возмечтал стать царьком. А друзья с Запада подсказали, как это лучше сделать. Была могущественная империя, развалили — стала кучка нищих странишек с богатыми царьками.
Сметов задумчиво потягивал пиво. Подумав, продолжил:
— При коммунистах мозги народу сдвинули в сторону интернациональной помощи и любви к отечеству — плохо ли? А сейчас в жажде красивой жизни полностью свихнулись — чего хорошего? Страна дураков!
Сметов снова замолчал.
— Послушайте, Сметов, а вы из армии сами ушли, или вас... «ушли»?
— Зачем тебе это? — безразлично спросил Сметов, потягивая пиво.
— Любопытно просто. Попёрли, наверное, за неблагонадёжность. Да и кругозор не прапорский.
— Неблагонадёжных в армии перевоспитывают. И не все прапоры в армии тупые. И не все складами заведуют. И образование у меня высшее. Гражданское. А попёрли меня за то, что... ребят своих спас. Мне велели перед боем дать им какие-то таблетки. Таблетки от страха, обьяснили. Дали мне упаковку. А я решил сначала сам попробовать. Ребята меня потом целым взводом усмиряли. Не дал я им, в общем, тех таблеток. А то бы они все полезли пулемёты грудями закрывать, как матросовы в Отечественную.
Сметов умолк, допивая очередную кружку пива.
— Хочешь попробовать? — вдруг спросил он, насмешливо глядя на Антона.
— Чего попробовать?
— Таблеток от страха.
— Солдат пожалел, а меня решил травануть?
— Да не полную дозу, немного. Когда понемногу — не страшно. Я же употребляю!
Сметов вытащил из кармана пузырёк с замызганной этикеткой, высыпал на руку таблетку. Отколупнул ногтем кусочек чуть больше крупинки соли, положил на язык. Отколупнул ещё крупинку, положил на край кружки Антона.
— Я им сказал, что потерял, когда ребята меня усмиряли. Слизни, мир проще покажется. И жить не страшно станет.
Антон слизнул крупинку, глотнул пива.
Сметов завернул таблетку в клочок бумаги, сунул Антону в карман:
— На, это не наркотик. Я спрашивал у наших спецов. Это последняя гэбэшная химия. Я употребляю по капельке, когда на душе тошно.

 =54=

... И живёт Антон в Стране Сумасшедших. А что тут удивляться, страны разные бывают. И народы в них разные. В Африке женщины с голыми грудями ходят — это нормально для ихних мужиков, никто на них не кидается.
А что сумасшедшие в стране живут — не страшно. Все философы ведь в один голос трубят, что от гениальности до сумасшествия — один шаг. Значит — и наоборот.
Так вот. Живут в той стране преимущественно сумасшедшие. Изредка, правда, и нормальные попадаются — в качестве казусов природы. Чуть такого заметят — по наводке простых дураков специальная служба умника старательно отлавливает и сажает для общепринятого свихивания мозгов в умдом — в умнушки, по простонародному, — где нормальному человеку выбивают из головы его трезвые взгляды на жизнь.
Народ в этой стране ходит постоянно пьяный. А если и встречается кто трезвый, на него смотрят как на больного.
Всё в этой стране делается согласно разумению населения. Когда, например, у нас дороги асфальтируют? Естественно — летом! А у них асфальт делают поздней осенью, когда с неба сыплет сырой снег или хороший дождь. А если случалась дикая необходимость что заасфальтировать летом, обязательно дожидались обильного дождя. Для чего так работали? Только для блага трудящихся. Ведь если асфальт уложить посуху — он же сто лет прослужит, не отвалится! Это же гибель трудовому люду! Все дороги заасфальтируют — безработица случится!
А когда ремонтировали теплотрассы? Ну не летом же, когда все нормальные дураки отдыхали на природе, ходили на рыбалки и по грибы! Конечно же, ремонт теплотрасс начинали с открытием отопительного сезона...

***
Антон вышел из подъезда. Во дворе около колодца теплотрассы стояла группа слесарей в грязных спецовках. Мужчина в костюме что-то объяснял, ожесточённо размахивая руками. Здесь же стояла работница из ЖКО.
— Умный, что-ли, сильно? — кричал мужчина в костюме на рабочего.
— Не умней тебя! – возмущённо огрызался рабочий.
Антон подошёл к слесарям.
— Наконец-то! Третий день горячей воды нет, — сказал он в сторону мужчины в костюме.
Мужчина насторожился.
— Не надо! — решительным жестом остановил он Антона. — Сегодня нас вызвали, сегодня мы и приехали!
— Так воды же третий день нет! И вы об этом прекрасно знали, — Антон повернулся в сторону женщины из ЖКО.
— Знали, — согласилась женщина. — Но сигнала от народа, что им нужна горячая вода, не получали. Может, они на общем собрании постановили, чтобы всем заниматься холодным обливанием и обтиранием во благо укрепления общественного здоровья. А воду отключили, чтобы несознательные не соблазнялись. У нас, граждане, народовластие, демократия. Пока народ не скомандует свою волю — торопиться не надо! А ты, собственно, кто такой? — женщина внимательно посмотрела на Антона. — Что-то мне твоё лицо незнакомое. Из умников, что-ли?
— Да нет, — испугался Антон. — Я местный. Уезжал… Приехал, вот.
— А чего уезжал? — женщина подозрительно рассматривала Антона.
— Да... С мозгами не в порядке было. Срок тянул, — соврал Антон на уважаемую здесь тему. — Недавно вернулся, кое чего не понимаю.
— Не понимаешь — это хорошо, за это у нас уважают. А где кантовался? — всё же сомневалась женщина. — В умнушке или в психушке?
— В психушке, — по-свойски махнул рукой Антон. — От жизни отдыхал.
— А-а... — облегчённо протянула женщина. — Наш! Значит с мозгами у тебя полный кавардак. Где тебя держали? В местной психушке или в централе?
— В централе, — врал напропалую Антон, чувствуя в голосе женщины благоговение к какому-то централу.
— Да ты что?! — удивилась-восхитилась женщина и посмотрела на Антона, как на киногероя. — У нас в централе мало кто побывал. Да мы тебя, такого заслуженного, в тугодуму выберем от нашего района. Нашим завсегдателем будешь!
— Куда? — переспросил Антон.
— В тугодуму. От народа туда избираются завсегдатели. Им доппаёк дают, спецжилплощадь, машины... А они в тугодуме законы для народа придумывают интересные. Раньше, например, говорили: «Дуракам закон не писан!». Но это же явная дискриминация людей по качеству мозгов! Притеснение большинства коренного населения и нарушение прав потребителей. Мы внесли предложение трактовать это выражение в следующей формулировке: «Дураками закон не описан». Без восклицательного знака. Члены фракции «Переселенцы с Балкан» попытались внести на обсуждение свою формулировку: «Дураки на закон не писали». Это они от незнания нашего языка, внесли в нашу орфографию болгарскую грамматику. Но такая формулировка к нашим местным условиям явно не подходит. Мы, конечно же, чтобы не идти на конфликт с переселенцами, предложили компромиссное решение. Создали согласительную комиссию и после четырёхмесячного обсуждения на шестом голосовании утвердили промежуточный вариант: «Писали дураки на закон». Ну, а после лингвистической комиссии, на последнем голосовании, выражение утвердили в окончательном варианте: «Законы писали дураки!»...

 =55=

Антон проснулся с жесточайшей головной болью.
Долго соображал, где он и что он, день сейчас или ночь, когда ему на работу и куда ему на работу. Мучительно понапрягав воспалённый мозг, вспомнил.
Открыть глаза было больно и тошно, лежать с закрытыми глазами — мутило ещё сильнее.
Да, перебрал он вчера капитально. Прапорщик ещё какой-то химии подсунул...
Хорошо хоть сегодня суббота, на работу не идти. А Леночка где? Ах да, на выходные в гости к родителям ушла. Это удачно, а то бы покрасовался в таком состоянии.
С трудом поднялся и оделся. Шатаясь от головокружения и избегая резких движений, которые отдавались в голове жуткой болью, отправился за пивом, вспомнив народную мудрость, что клин клином вышибают.
Когда после нажатия кнопки лифт обрушился вниз, силой свободного падения размазывая его мозги по внутренней поверхности свода черепа, Антон схватился обеими руками за голову и чуть не завыл от головной боли. Его едва не стошнило. Через несколько секунд голова начала привыкать к свободному падению, а мозги потихоньку расправлялись в черепной коробке и приобретали свойственную им форму и положение... Но лифт врезался в дно шахты, а мозги Антона с размаху шмякнулись о дно черепной коробки и размазались по основанию черепа, чуть не выдавив глаза из дырок глазниц. Тут уж Антон удержаться не смог и его стошнило. Но нагадить в лифте не получилось. Желудок, как ни выворачивался, как ни корчился в судорогах, по причине пустоты со вчерашнего обеда не смог извергнуть из себя ни капли.
— Да, парень, крупно ты перебрал, — посочувствовала ему продавщица, у которой он попросил бутылку пива. — В гроб кладут краше, не про тебя будь сказано. Рассольчику бы тебе.
К воскресному вечеру, к приходу Леночки, Антон немного оклемался, но здоровым себя не чувствовал.
В понедельник утром проснулся физически здоровым, но уставшим и в жуткой депрессии.
Одеваясь на работу, в кармане нашёл скомканную бумажку.
Развернул.
Таблетка. Сметовская таблетка, вспомнил Антон. От страха, как он говорил. И от депрессии.
Постояв немного, Антон откусил кусочек, размазал кисловато-горькую химию по языку. Остаток завернул в бумажку, сунул в карман.
Пошёл на кухню пить чай.
Леночка уже ушла в институт. Посуду, как всегда, не убрала.
«Вечно бардак на кухне! — раздражённо подумал Антон.— Каждый день одно и то же!»
Пнул мусорное ведро, подвернувшееся под ноги. Мусор рассыпался по полу.
«Везде бардак! Дома бардак, в поликлинике бардак, в городе бардак, в стране бардак!»
Антона распирало от злости. Он ходил, сжимая пальцы в кулаки.
«Ну, я вам наведу порядок!»
На улице засмеялись подростки.
«Чего ржёте, скудоумные? Сейчас выйду, не дай Бог под руку попадётесь!»
Он поиграл напрягшимися мышцами. Энергия пёрла из него, требовала применения. Антон крепко сжал кулак, поглядел на него. Напряг пальцы что есть силы... Молниеносным ударом прошиб створку двери кладовки. Удивлённо посмотрел на кулак, не чувствуя его ушибленным.
На улице снова заржали подростки.
— Нет, ребята, вы мне надоели! Пора во дворе навести порядок, и показать, кто здесь живёт по праву! — ласковым многообещающим голосом проговорил Антон.
Достал из кармана бумажку и проглотил остаток таблетки.

 =56=

Антон Викторович решил бастовать.
Давно пора. Мало, что зарплата ниже прожиточного минимума, так её ещё и не дают! В Саратове, вон, медики день побастовали, так им на второй всё до копейки, то есть, до червонца выплатили. Откуда что взялось?
Антон Викторович подготовил и развесил по стенам кабинета наглядную агитацию. Прямо перед входом водрузил плакат, где крупными буквами написал: «Как платят, так и работаем!» Внизу добавил мелко: «А не платят три месяца».
На стене слева написал: «Зарплата врача на десять тысяч меньше прожиточного минимума. Мэрия, подай нищим врачам на пропитание!»
Постоял, посмотрел, подумал, посомневался. Озабоченно вздохнул, покачал головой. Оглянулся на дверь. Вспомнил аргентинский сериал про несчастную Марию, которую вот уже полгода оплакивала ежевечерне у телевизоров вся страна, ожидая, когда же бедной девушке подвалит счастье в виде богатенького красавчика, жирно исправил «мэрию» на «Марию». Так оно с юмором. Да и безопаснее.
На тумбочку поставил большую коробку из-под лекарств, на коробке написал: «Пожертвуйте медицинским детишкам на молочишко, кто сколько может!» Решив, что народ точно не знает своих возможностей, подсказал припиской:
 Подробная консультация — 15 тыс. руб.
 Консультация попроще — 10 тыс. руб.
 Совет — 5 тыс. руб.
На стене справа приклеил обращение к медицинской администрации: «Глвврач, дай трояк тысяч до получки!»
Антон стоял посреди кабинета, удовлетворённо оглядывая содеянное.
Дверь кабинета хлопнула, и кто-то вошёл, тяжело ступая и чем-то позвякивая.
Антон оглянулся. Подбоченясь и грозно взирая на него, в кабинете стоял грузный щекастый мужчина при развесистых усах, в длиннополой шинели, в фуражке с непривычной кокардой — двуглавым орлом. На боку покачивалась большущая сабля в поцарапанных ножнах, а на сапогах бряцали шпоры.
«Наверное, из возрождающегося казачества», — подумал Антон.
— Что вы хотели? — спросил он казака.
Мужчина, до того выглядевший просто рассерженным, аж побагровел.
— Чего я хотел? — ядовито, с расстановкой, переспросил он. — Я бы хотел, сукин ты сын, чтобы ты снял всю эту чертовщину и не марал казённых стен своей...
— А чего вы грубите? — возмутившись, перебил казака Антон Викторович. — Кто вы такой, собственно?
— Кто я такой? Ты меня не знаешь? Ну, ты ещё узнаешь квартального поручика Хватова! Крамолу разводить?!
— Послушайте, что вы себе позволяете? — попробовал ещё раз возмутиться Антон Викторович. — Вы всё-таки в поликлинике находитесь...
— В клиники, или даже в их половинки кладут нормальных людей, а тебя я законопачу на всю жизнь в больницу, где я — член попечительского совета. Это точно! Я тебя на всю жизнь засажу в дурдом! Но даже там я не позволю тебе пачкать крамолой стены! — распалялся поручик Хватов. — На цепь его! Признать умалишённым навсегда! Надеть на него горячешную рубашку! Лить ему на темя холодной воды! — заорал поручик, повернувшись к двери и указывая толстым заскорузлым пальцем в грудь Антону Викторовичу.
— Да вы о чём? — Антон Викторович растерянно смотрел на разбушевавшегося, словно явившегося из времён царской древности, поручика. С опаской глянул на огромную саблю, тяжело качавшуюся на боку пришельца: «Может, из дурдома сбежал?»
— О том! — гаркнул красный как рак квартальный, свирепо выпучив глаза и по-тараканьи шевеля длинными усищами.
— Да не волнуйтесь вы так! — забеспокоился Антон Викторович о здоровье мужчины. — У вас, похоже, повышенное давление... От волнения удар может хватить...
— Насмехаться надо мной вздумал! — ещё больше рассвирепел поручик, схватился за саблю, шагнул к Антону, но вдруг изменился лицом, стал оседать, к счастью — на кровать.
Антон Викторович кинулся к двери. Дёрнул ручку — дверь заперта. Дёрнул посильнее — заперта! Взгляд доктора скользнул по висевшему рядом с дверью листку — списку инвентаря, в котором должны быть перечислены столы, стулья и прочие кабинетные принадлежности. На листке была заполнена единственная строчка... Антон Викторович прочитал свои имя, отчество, фамилию... Диагноз: шизофрения!
— А-а-а! — закричал и забился в запертую дверь.
Почти сразу же в замочной скважине заскрежетало, и в дверь вошла незнакомая женщина в белом халате.
— Не надо шуметь, миленький, не надо шуметь, — успокаивающе взяла Антона Викторовича под руку женщина.
— Зачем вы его впустили? — Антон Викторович махнул рукой себе за спину, где на кровати лежал поручик Хватов.
— Кого? — спокойно улыбнулась женщина, по-видимому, медсестра.
— Его! — раздражённый Антон Викторович повернулся к кровати и... растерялся: за спиной никого не было. Повернулся к женщине в белом халате. — А вы кто?
— А я дежурная медсестра. Бумажек понавешал на стены, — добро укорила медсестра Антона Викторовича.
По стенам были развешаны клочки разорванных газет.
Антон Викторович только сейчас заметил, что он стоит не в белом халате, а в полосатой пижаме.
— Я где... — Антон Викторович пристально взглянул на женщину.
— В больничке, миленький, в больничке.
Антон Викторович посмотрел на листок рядом с дверью.
— Я что... — страшная догадка словно ошпарила Антона Викторовича. Обильная испарина выступила на лбу. Он страдальчески посмотрел на сестру и пошевелил пальцами у головы. — Что... Тараканы завелись?
— Ну... — Сестра отвела взгляд в сторону. — Немножко. Да вы не расстраивайтесь! Из острого состояния вас уже вывели. Немножко стабилизируетесь, и домой поедете. Всё будет нормально. Давайте укольчик сделаю.
«Как же так! — пульсировала мысль в голове Антона Викторовича. — Я же нормальный! Или свихнулся? Да не могу я сойти с ума! У меня нормальные мозги!»
Жутко заболела голова. Антон схватился за виски.
Страшный удар в затылок потряс его.
«Спрятался всё-таки! — облегчённо подумал Антон о поручике. — Он сумасшедший, а не я! Под кроватью, что-ли, сидел?»
И потерял сознание.
— Доктор! Скорей! — закричала медсестра в коридор, подхватывая Антона Викторовича. — Больной снова в коме!

 =57=

Леночка сидела в кабинете заведующей отделением психиатрической больницы.
— Скажите честно, он у вас наркотики не употреблял? Это мне нужно знать, чтобы назначить правильное лечение.
— Да вы что! — Леночка хотела возмутиться, но сдержала себя. — Вы спросите о нём на работе, он очень хороший специалист!
— Специалист-то хороший, да характер...
Заведующая задумалась.
— Не токсикоманил?
— Да он... Он лучше всех! — У Леночки даже слёзы выступили из глаз от обиды за такие подозрения.
— Вы не обижайтесь на меня, пожалуйста, — заведующая улыбнулась Леночке, так страстно переживающей за своего... гражданского мужа, как она сказала. — Дело в том, что биохимические анализы крови показали наличие в ней какого-то сложного вещества. Что-то синтетическое. Вроде и не наркотик... Не поддаётся нейтрализации и выведению из организма...
— Так у него не шизофрения? — обрадовалась Леночка.
— Боюсь вас огорчить... девушка. Клиника шизофрении — типичная. Возможно, что вещество спровоцировало развитие болезни.
Леночка разрыдалась.
— И ничего нельзя сделать?
— Ну почему же... Мы его вывели из острого состояния... Медсестра сказала, что он нормально разговаривал, осознавал, где находится. Но быстро наступил рецидив. Будем работать!

 =58=

«Трудное счастье моё спит у меня на плече...» — пел-страдал красивый мужской голос из репродуктора на стене холла психиатрички.
«Придурки, — думала санитарка, выметая мусор из-за пальмы в углу коридора, за которую психи любили втихаря швырять что ни попадя. Она в очередной раз взглянула на неподвижную парочку — тесно прижавшихся друг к другу ихнего психа и молодую, то ли его невесту, то ли жену. Вряд ли жена, больно молодая. Девчонка совсем. Но настырная. По смене передали, что всю ночь стояла под окнами его палаты, когда заведующая не разрешила ей свидание. — Нет, не жена она ему. Жёнам свиданки разрешают. А эту свиристёлку саму надо лечить. Вот и положили бы по соседству в женскую палату — каждый день бы виделись. Дура, что она в нём нашла? Сама-то, словно куколка из магазина, — недоумевала санитарка, меняя щётку на швабру. — Чем девчонку приворожил? Тощий, страшный, недельной щетиной оброс... Лет на двадцать старше её... Волосы на голове, как у пугала. Неделю не мытый!»
«Притомился ангел мой, в небесах летая... — повторяла про себя вслед за песней Леночка. — Я тебя вытащу отсюда. Заведующая сказала, что у тебя редкая и опасная форма шизофрении под названием «смертельная кататония». Хвалилась, что они вернули тебя с того света. А Борис Яковлевич сказал, что нету у тебя никакой шизофрении...»
— Антон, — зашептала Леночка, — к тебе старенький доктор приходил?
Расспрашивая знакомых о врачах-психиатрах, Леночка узнала про пенсионера Бориса Яковлевича, давно уже отошедшего от психиатрических дел, очень умного доктора. Она пришла к нему домой, упросила выслушать её. Рассказала про Антона — какой он хороший и здравомыслящий. До полуночи рассказывала старичку о них с Антоном, плакала потихоньку, не всхлипывая, одними глазами. Жаловалась, что её не пускают к Антону. И в конце-концов уснула, свернувшись калачиком в кресле Бориса Яковлевича. А он укрыл её шерстяным клетчатым пледом, и до утра просидел рядом.
— Приходил, — медленно проговорил Антон, когда уже Леночка подумала, что Антон уснул у неё на плече.
— Что вы делали?
— Разговаривали, — после долгой паузы «прожевал» Антон.
— О чём?
— Сначала он рассказывал мне грустную-грустную историю, и я плакал, — с трудом выговорил Антон и надолго умолк.
— А потом? — потревожила его Леночка.
— А потом он рассказывал мне весёлую-весёлую историю и я улыбался.
— Он сказал, что таким образом проверял у тебя эмоциональную... — Леночка задумалась, вспоминая медицинский термин, — лабильность. А потом?
— А потом он спросил, умею ли я рисовать. Смешной старик, он попросил меня нарисовать глухую старуху. Как можно нарисовать глухую старуху? Я не смог придумать... Мозги у меня слишком медленно ворочаются, накололи меня чем-то... Он потом показал картинку... Старуха с большим-пребольшим волосатым ухом, а в ухе затычка. Так нарисовал глухую старуху мой друг по несчастью, сказал доктор. У него шизофрения.
«А у тебя нет, — думала Леночка. — Такие тестовые картинки только шизики рисуют. Так сказал Борис Яковлевич. У Антона, сказал он, какое-то отравление, на фоне его развился психоз и высоченная температура, опасная для жизни. А может, сначала высоченная температура, на фоне которой — психоз. Антону надо со страшной силой промывать организм, проводить де... детоксикацию, выводить токсины. В противном случае довольно быстро в мозгу наступят необратимые органические изменения. Разрушение мозга, в общем. Борис Яковлевич высказал своё мнение заведующей, но та самоуверенная... Категорически настаивает на шизофрении, ещё больше загружает Антона химией.
«Притомился ангел мой...» — пел мужской голос из радио.
«Ангел мой, спасительница моя... — медленно ворочались мысли в сонной голове Антона. — Ты спасла меня от одиночества год назад... И сейчас бьёшься, как рыба о стекло аквариума, пытаешься что-то сделать... А у меня, говорят, чердак поехал. Может, и вправду поехал, я ведь ничего не помню, что со мной случилось...»
«То, что было со мной, утром окажется сном...» — мучилось радио.
«Ангел мой, — думала Леночка, прижимаясь к небритой щеке Антона. — Спаситель мой. Кем бы я была без тебя? Бросила бы институт, связалась с теми балбесами. И покатилась бы... Туда, где единственный смысл жизни — торчать в кабаке...»
— С теми молодыми, которых ты избил, всё в порядке. Переломы несложные. Соседи из подъезда подтвердили, что они первые на тебя кинулись. Могло быть для них хуже. Говорят, ты так методично их вырубал! Мог поубивать. Так сказал бабкам офицер, который проходил мимо. Он увидел, что ты их как робот крушишь, и заорал: «Смирно!» Ты и замер. Он говорит, что встречался с такими, когда воевал. А потом приказал тебе лежать, и ушёл. И ты лежал, как загипнотизированный, пока за тобой милиция не приехала, а за молодыми — скорая.
— Ничего не помню.
Антон и Леночка надолго замерли, закрыв глаза и тесно прижавшись друг к другу.
— Ну что, голубки, время вышло! — подошла к ним медсестра. — Пора разбегаться по гнёздышкам.
«Не торопись, время. Главных слов не успел сказать ей...» — умоляло радио.
— Ещё чуть-чуть, пусть он поспит...
— Ещё чуть-чуть, пусть она поспит... — в один голос прошептали Антон и Леночка, открыв испуганные глаза и не пошевельнувшись.
— Он так устал...
— Она так устала... — с небольшим запозданием повторил за Леночкой Антон.
— Да я бы и не трогала вас, ребятки, — глаза медсестры повлажнели. — Вы сидите тихонько, никому не мешаете... Но заведующая сказала — полчаса. А она у нас строгая. Расходитесь, миленькие!
— Хорошо. Вы идите, я через минуту тоже уйду, — пообещала Леночка. — Только попрощаюсь.
«Не горюй, сердце моё...» — просило радио.
Медсестра ушла, сочувственно вздохнув.
— Антон, мне надо вытащить тебя отсюда. А Борис Яковлевич тебя до нормы доведёт. Антон... Я сейчас тебе укол сделаю. У тебя будет абсцесс... нагноение. Тебя переведут в хирургию. А там уж тобой займётся Борис Яковлевич. Антон, ты согласен?
— Согласен.
Антон ответил, даже не вникнув в сказанное Леночкой. Он безоговорочно доверял ей.
— Я введу тебе хлористый под кожу. Куда тебе делают уколы?
— В плечо.
Антон взялся за место, куда его обычно кололи.
Леночка тихонько вытащила из кармана маленький шприц, незаметно зажала его в кулак, сняла с иглы колпачок.
— Потерпи, Антон, ладно?
Сквозь пижамный рукав вколола иглу в руку Антона и медленно ввела раствор.
Антон запоздало поморщился.
«Синюю птицу сегодня я отпущу на волю...» — обещало радио.


 1993 – 1996 гг.


(ПРОДОЛЖЕНИЕ истории доктора Антона Викторовича читайте в повестях "Безнадёжные уродства", "Корень", "Шакалье молоко")