Синее платье

Глава 1.
               
Таня и Мариша - близнецы. Дома, в Ленинграде, знакомые и соседи давно привыкли к их просто неестественному сходству. Другое дело в деревне, куда родители  каждое лето отправляют  их на каникулы. Там на несколько дней сестры становятся местной достопримечательностью, что каждый раз  приводит их в восторг. Но скоро и там к их похожести привыкают, и жизнь деревушки снова входит в нормальное русло.
В деревне живет их прабабушка Александра Михайловна. Бабуля, как называют ее Таня и Мариша.
Бабуля, так сказать, из «бывших». Когда-то, еще до революции, все окрестные земли принадлежали бабулиной семье. Поросшие мхом развалины на берегу реки Орлинки некогда были богатой дворянской усадьбой отставного капитана гвардейского полка Волкова, бабулиного отца. После революции в усадьбе помещалась колония для беспризорников, потом склад строительных материалов. Во время войны усадьба была разрушена. Деревня выгорела почти полностью. Те дома, которые Таня и Мариша видели в деревне сегодня, строились уже после войны.
Бабуля никогда не говорила о своем происхождении и прошлом. Она приехала сюда в конце пятидесятых после возвращения из лагерей. Сейчас она уже не помнит, с чего и когда это началось, но жители деревни прозвали бабулю графиней, что опять же очень нравилось Тане и Марише. Быть правнучками графини, потомками старинных благородных фамилий - да, в этом есть особый шарм для современных городских девчонок. Поэтому они всеми способами поддерживали интерес к этим слухам в среде своих сверстников и знакомых, ненавязчиво давая понять, что это вовсе и не слухи. Просто раньше время было такое, что говорить об этом факте было нельзя. Но теперь…
На самом деле бабуля была девочкам не родной прабабушкой, а двоюродной. Она была сестрой их прадеда Павла Михайловича, так, седьмая вода на киселе. Но для Тани и Мариши это вовсе не являлось недостатком, потому что у бабули, помимо титула, было еще одно важное достоинство: она  их обожала.
Их маму Наташу бабуля растила с младенчества и была к ней очень привязана. Теперь эту любовь бабуля перенесла на дочерей своей любимой и единственной внучки. Она часто говорила, что Таня и Маришка - единственное, что сейчас наполняет ее жизнь радостью и смыслом. А девочки любили бабулю за то, что, несмотря на возраст, бабуля их понимает, как никто, не придирается по мелочам, не читает нотаций и никогда не устраивает сцен. И при всем при этом все еще помнит четыре языка, лихо играет на рояле, гитаре и балалайке и знает так много интересного, что с ней никогда не бывает скучно. В общем, бабуля - старушка  мировая. Так считали все подруги и приятели Тани и Мариши. 
Этим летом сестрам исполнится по пятнадцать. Случится это знаменательное событие уже через неделю. В этом месяце родители не приедут в деревню. Они отдыхают в санатории в  Крыму, что весьма кстати. Поэтому в этот раз можно устроить нечто грандиозное вместо традиционного чаепития на веранде и танцев при полном свете. Да, теперь все будет по-другому! Таня и Мариша еще не знали как, но дух перемен уже явственно ощущался в их маленьком мире.
Девочки просмотрели массу вариантов проведения торжества, но все их отвергли, как неинтересные и банальные. Хотелось чего-то необычного, яркого. Выручила, как всегда, бабуля. Она предложила совершенно потрясающую идею: по случаю пятнадцатилетия дать бал-маскарад. Бал-маскарад! Да, это сильно. Бабуля - прелесть.
Правда, у девочек возникли сомнения, потянут ли? Но бабуля сказала, что если они мобилизуют армию своих поклонников, с утра до вечера слоняющихся около ее калитки, на это начинание, то событие наверняка станет сенсацией сезона. Консультативную помощь бабуля гарантировала. В Крым была послана срочная телеграмма с просьбой обеспечить необходимую финансовую поддержку.
Начать решили с костюмов, все-таки маскарад. С этим, как будто, проблем быть не должно. У бабули на чердаке среди старого хлама стоял огромный кованый сундук с вензелями на серебре. Таня и Мариша давно положили на него глаз и не раз просили бабулю дать им в нем покопаться. Бабуля каждый раз обещала, но выполнить обещание не спешила.
Но час пробил. Тяжело дыша и останавливаясь на каждой ступени, бабуля со связкой ключей поднялась на чердак. Она остановилась перед сундуком, девочки за ней.
- Бабуль, ну что же ты. Открывай!
- Да, да... Сейчас.
Встав на колени, бабуля принялась открывать замок. Она долго не могла подобрать нужный ключ, а когда наконец, нашла и его бородка скрылась в замке, она все еще медлила. Девочки начали терять терпение.
- Бабуля, давай помогу.
- Нет, Мариша, я сама. Подожди немного.
То, что девочки увидели в сундуке, сильно их разочаровало. Полинявшие от времени, покрытые густым слоем пыли и нафталина, источавшие запах плесени наряды времен бабулиной молодости: корсеты, юбки, платья, ленты, накидки. Конечно, тогда, более полувека назад, все это наверняка производило впечатление. Но сейчас! Девочки не знали, что сказать.
Вдруг из самых недр сундука бабуля осторожно извлекла сверток, перевязанный некогда голубой атласной лентой. Она подержала его в руках, поправила ленты и положила на колени, бережно придерживая руками с обеих сторон. Время потекло медленнее. Наконец, оторвав взгляд от свертка, бабуля устремила его в пространство перед собой.
   - Бабуль, а что там?
Она не ответила. Медленно, непослушными старческими пальцами она начала развязывать сверток. Из множества пакетов бабуля вскоре извлекла атласное синее платье. Оно было длинное, простого покроя, необыкновенно элегантное. Платье хорошо сохранилось, видимо бабуля его очень берегла. Когда она разложила его на сундуке, юбка улеглась на полу красивыми волнами, которые в лучах заходящего солнца становились то лазурными, то почти черными.
- Это платье...
Девочки затаили дыхание. Время остановилось.
- Это платье... Когда - то ...
Бабуля замолчала. Она стояла среди сваленного на чердаке хлама и смотрела на синее платье.
Время начало обратный отсчет.


Глава 2.


Александра Михайловна Волкова была дочерью помещика Михаила Тимофеевича Волкова.
Михаил Тимофеевич был из небогатых дворян. Окончив Кадетский корпус в Петербурге, стал блестящим офицером, отчаянным храбрецом. Он много и азартно играл, удача была к нему благосклонна. Деньги, выигранные за карточным столом, позволяли Михаилу Тимофеевичу вести светский образ жизни, быть завсегдатаем элегантных столичных салонов, модных кабаре и дорогих ресторанов, любить красивых женщин. Надо сказать, что красивые женщины против этого совсем не возражали и платили ему взаимностью. Был Михаил Тимофеевич даже героем пикантной скандальной истории, которую долго обсуждали в свете и которая сделала его еще более неотразимым для  дам.
Когда умер его отец, с которым Михаил Тимофеевич никогда не был особенно близок, так как почтенный родитель не одобрял вольный и расточительный образ жизни сына, Михаил Тимофеевич надеялся получить небольшое наследство. Он знал, что наличность и кое-что из недвижимости отец обратил в ценные бумаги какой-то компании и, как он говорил, получал с них неплохие проценты. Но все вышло иначе. Никакого наследства Михаил Тимофеевич не получил. Его просто не существовало. Компания, куда отец вложил практически весь свой небольшой капитал, обанкротилась. Вероятно, это известие подкосило старика Волкова. Все, что осталось у Михаила Тимофеевича, - это небольшое имение Орлино в шестидесяти верстах от Петербурга и карточные долги, которые в последнее время стали нередки. Увы, удача непостоянна.
Михаил Тимофеевич вышел в отставку и уехал в имение. Вскоре остепенился, взяв в жены дочь соседского помещика Софью Николаевну. Ее отец долго противился этому браку, считая, что его дочь, красивая, прекрасно образованная, богатая, достойна лучшей партии, чем разорившийся столичный франт. Но дочь пригрозила:
- Не дашь благословения, обвенчаюсь без него!
Зная крутой нрав и современные взгляды Софьи Николаевны, отец понял, что так оно и будет. После долгих объяснений, слез и примирений молодые предстали перед алтарем. После венчания они поселились в Орлино.
А года через два родился их первенец - Павел. Роды были трудными. Софья Николаевна потом долго болела. Врачи запретили ей рожать, опасаясь за ее жизнь.
Очень любила Софья Николаевна Павлика, но нет-нет да засмотрится на дворовых девчушек, играющих на заднем дворе. Подойдет, головки погладит, гостинец даст, а у самой глаза  грустные-грустные. Свою бы доченьку. Сын вырастет, тесно станет ему в родительском доме, и улетит сокол - не удержишь. А дочка всегда матери ближе. И старость, глядишь, не такой одинокой будет. Печалилась Софья Николаевна.

Прошло лет пятнадцать.
Михаил Тимофеевич из легкомысленного завсегдатая салонов и кабаре превратился в рачительного хозяина, а Орлино из вымирающей деревеньки - в процветающее имение с красиво отделанной господской усадьбой, роскошным парком, заново отстроенными птичником, скотным двором. На протекавшей внизу речке Орлинке Михаил Тимофеевич построил лесопилку.
Он умел вести дела, и вскоре лесопилка начала приносить неплохой доход. Михаил Тимофеевич смог быстро вернуть кредиторам взятые в долг деньги и заняться реконструкцией имения.
Не обошлось без помощи тестя. Следя за коммерческими успехами зятя, Николай Степанович уже не считал брак дочери роковой ошибкой и чем мог помогал молодым. Через три года после рождения Павла он умер, оставив Волковым приличное наследство.
А Софья Николаевна как будто печаль свою забыла. Ее натура требовала поприща, на котором могли бы реализоваться ее  жажда деятельности и обширные знания.
В юности Софья Николаевна окончила Высшие женские курсы профессора В.И. Герье. Она прекрасно знала историю, художественную литературу, увлекалась философскими трудами, свободно читала и говорила на французском и немецком языках, неплохо знала географию. Поэтому ее желание заняться просветительской работой было не только в духе времени, но и как нельзя лучше отвечало желаниям и возможностям самой Софьи Николаевны.
Начала она с того, что открыла в имении школу для детей и школу для взрослых, где сама учила словесности, математике, истории. Для преподавания других дисциплин учителей из Петербурга пригласила. Большую поддержку в этом ей оказало Общество воспитательниц и учительниц, которое вскоре приняло Софью Николаевну в свои члены.
На всю округу школы ее славились, учиться в них за честь почитали. Несколько верст пешком до них шли по дождю и морозу. Любили люди хозяйку Орлина.
Через год открылись в имении Волковых библиотека и читальня. Практически все расходы по организации и содержанию школ и библиотеки Волковы оплачивали из собственных средств. Вскоре Софья Николаевна приобрела большое уважение и влияние в столичном комитете грамотности.
Павел, как и отец, учился в Кадетском корпусе в Петербурге.


Глава 3.


Жизнь Волковых текла спокойно, слаженно, без особых потрясений. Но судьба, как известно, любит преподносить сюрпризы.
Как-то весной Софья Николаевна почувствовала себя неважно. Ей вдруг стало мало воздуха, а комната закружилась перед глазами и стала погружаться в темноту. Приехавший доктор осмотрел ее и, не зная давнишнего приговора, с воодушевлением сообщил ей, что она ждет ребенка. «Она ждет ребенка...». Эти слова молоточками стучали у нее в висках.
- Моя девочка… моя девочка..., - как в трансе, повторяла она.
Позже, когда Софья Николаевна поехала в Петербург в Обуховскую больницу на консультацию с врачом, старым другом ее отца, она опять услышала свой приговор - роды будут стоить ей жизни: тридцать семь лет, слабое здоровье, тяжелые, чуть не убившие ее первые роды.
Доктор был очень внимателен и участлив. Когда Софья Николаевна собралась уходить, он остановил ее. Начал издалека, сказав, что ее отец, царство ему Небесное, - его старый товарищ, что они не раз выручали друг друга. Ради его дочери он готов пойти на риск и устроить Софье Николаевне операцию. Конечно, это непросто и опасно. Но у нее появится шанс выжить.
Софья Николаевна поблагодарила его за участие, но от операции отказалась наотрез. Доктор понял, что настаивать бесполезно. Он поцеловал ей руку и перекрестил.
Жизнь Волковых потекла дальше. Внешне все осталось по-прежнему. Софья Николаевна продолжала работать. Она почти не изменилась, за исключением пополневшей фигуры, была, как и раньше, приветлива и спокойна, только взгляд ее приобрел особенную, неуловимую мягкость.
Михаил Тимофеевич теперь чаще проводил время с женой, оставляя дела на управляющего. Он старался никак не показать тоски, которая стала частым гостем в его сердце. С Софьей Николаевной они вместе гуляли по парку, ездили на ярмарку, а по вечерам, если не принимали гостей, играли в шарады, читали и пили чай в своей уютной гостиной. Иногда, когда Софья Николаевна была чем-то занята, Михаил Тимофеевич долго смотрел на нее, потом внезапно вставал и  поспешно уходил.

Наступил февраль. Когда Софья Николаевна почувствовала приближение родов, доктор, заранее привезенный Михаилом Тимофеевичем, находился в гостиной. 
Она родила девочку. Хорошенькую маленькую девочку. Софья Николаевна давно выбрала ей имя - Александра, Саша.
После родов Софья Николаевна осталась жива, правда,  полгода она не вставала. Но благодаря Божьей воле и хорошему уходу она все-таки поправилась.


Глава 4.


…Минуло еще лет пятнадцать.
Пять лет назад Михаил Тимофеевич отремонтировал господский дом, пристроил большую застекленную веранду, выходившую в парк. Летом веранда становилась излюбленным местом проведения танцевальных вечеров, представлений и чаепитий. Старую церковь отреставрировали, пристроили еще один придел, обновили церковную утварь. Потускневшие от времени росписи заиграли новыми красками, а старые купола - новой позолотой.
Парадный подъезд господского дома Михаил Тимофеевич обновил портиком с колоннами, удачно вписавшимся в архитектуру усадьбы. Перед парадным входом был устроен фонтан, выложенный разноцветной мозаикой, в который летом запускали золотых рыбок. В центре фонтана на камне сидела маленькая бронзовая русалочка и доверчиво смотрела на каждого, кто приходил в этот большой гостеприимный дом.   
Когда ремонт дома был почти завершен, Софья Николаевна занялась парком и садом. Вскоре аллея, которая вела от дороги к парадному подъезду, приобрела вполне респектабельный вид. Замысловато подстриженные деревья и кустарники, живописные цветники, ухоженные газоны, скульптурные вазы и статуи, расположившиеся  по обеим сторонам аллеи, - все это создавало ощущение достатка и стремления к гармонии.
В парке построили несколько уютных беседок, большой павильон со стеклянной крышей, соединенный крытой галереей с домом. В павильоне располагались оранжерея и летний сад. Это было любимое место Софьи Николаевны. В одном из самых уютных уголков летнего сада она поставила канапе, на котором отдыхала, и изящное бюро, за которым работала. С мая по октябрь большую часть времени она проводила в летнем саду.
Два года назад Волковы открыли в имении лицей для одаренных детей. Преподавали в нем дипломированные педагоги, непременно с хорошими рекомендациями, а детей набирали со всего уезда. Софья Николаевна была директором лицея и занималась всеми организационными вопросами. Помимо этого, в лицее она преподавала историю. Делами школы для крестьянских детей и школы для взрослых занимались в основном их директора, которых назначала Софья Николаевна.
Как и раньше, практически все расходы на ведение просветительской работы, содержание школ, лицея, библиотеки и читальни Волковы оплачивали из личных средств.
Постепенно Орлино превратилось в одно из самых красивых, популярных и богатых имений в уезде.
Десять лет назад Волковы купили дом в Петербурге на Садовой улице. Небольшой двухэтажный особняк в стиле ампир с уютной, изящно отделанной гостиной, бальным залом, столовой. Но жили они в нем только наездами.
В последние годы Софья Николаевна стала страдать легкими, и городской воздух был ей вреден. Кроме того,  дела требовали присутствия в имении и Михаила Тимофеевича, и Софьи Николаевны. Да и привыкли они к деревенской жизни, к большому хозяйству, к старому парку, реке, к соседям по имению, с которыми давно дружили. Поэтому городской дом пустовал. 
Павел окончил Кадетский корпус. Его военная карьера складывалась удачно, и теперь он служил капитаном в гвардейском полку. Павел редко бывал в Орлино. В отличие от родителей, он предпочитал вести светский образ жизни, благо его наружность и средства это позволяли. Пожалуй, он был единственным, кто любил дом на Садовой. Нередко он устраивал в нем холостяцкие пирушки с друзьями по полку, иногда посещал его с очередной дамой своего любвеобильного сердца. Особенно часто это происходило летом, так как в летнее время полк, в котором служил Павел, принимал участие в учебных стрельбах и маневрах, которые проводились на летнем полигоне в Красном Селе. Красное Село находилось всего в двадцати четырех верстах от Петербурга. Что такое двадцать четыре версты для молодого влюбленного сердца?
Родители, особенно Софья Николаевна, не однажды пытались обуздать темперамент сына и убедить его вести более спокойный и достойный образ жизни. Но все было тщетно. Вино, карты, породистые лошади, хорошенькие актрисы, непременные долги, иногда прерываемые служебными обязанностями в полку, составляли бытие капитана Павла Михайловича Волкова.
   
Саша из маленькой девочки превратилась в девушку. Она не была красавицей, скорее хорошенькой. Среднего роста, тоненькая, хорошо сложенная. Ее слегка вьющиеся от природы волосы были цвета опавшей листвы, движения плавны и грациозны. Весь ее облик дышал гармонией и благородством.
Но что в ней потрясало, так  это глаза. Огромные, каре-зеленые, оттененные длинными темными ресницами. В зависимости от ее настроения, от чувств, наполнявших ее, глаза меняли свой цвет. Когда она сердилась, глаза ее темнели, становились карими с золотистыми искорками. Если Саша грустила, ее глаза переливались едва уловимыми оттенками изумруда. Чистые, яркие краски молодой листвы  в ее глазах предвещали  смех, который вот-вот серебристым колокольчиком разольется по дому.
Софья Николаевна дала дочери прекрасное образование. Саша превосходно знала литературу, русскую и иностранную, свободно изъяснялась по-французски, по-немецки и по-английски, писала стихи. Она была очень музыкальна, хорошо играла на фортепиано. У Саши был небольшой, но приятного тембра голос, и она пела, аккомпанируя себе на рояле. А танцевала она божественно.
Приглашенный учитель танцев поначалу был очарован способностями юной ученицы. Но вскоре он понял, что ничему не сможет ее научить, так как все то, чему он годами учился у лучших педагогов Европы, она, эта восьмилетняя девочка,  уже знает, причем не как законченную форму, а только как основу для своего восприятия и выражения искусства танца. Учитель посоветовал родителям отдать дочь в хореографическое училище в Петербурге, угадывая в ней неза-урядный талант и предрекая ей будущее выдающейся танцовщицы.
Хотела ли Саша стать балериной? Всем сердцем! Танец был ее мечтой, ее стихией, ее страстью. Но Софья Николаевна не могла согласиться. Ее девочка и подмостки! Тлетворный запах кулис, интриги и вольные нравы театрального мира?! Нет, никогда! Об этом не может быть и речи! Жену поддержал Михаил Тимофеевич, знавший о жизни актрис не понаслышке.
Саша протестовала, плакала и кричала, неделю ее глаза светились сумеречным светом, который постепенно сменился зеленоватой дымкой. Потом она смирилась. Ей было всего восемь лет, и она понимала, что это слишком мало для того, чтобы что-то предпринять самостоятельно. Убежать в Петербург, например, и попытаться поступить в хореографическое училище. И потом, у мамы слабое здоровье, и папа, хотя и держится молодцом, стал часто хворать. Родители не переживут такого удара. Нет, не переживут…
Сейчас Саша если и вспоминала об этом, то почти спокойно. На всех балах, которые устраивались в округе, ей не было равных. Ее бесспорно признавали лучшей танцовщицей. Конечно, это тешило ее самолюбие, но не грело сердце.

Зимой Саше исполнилось пятнадцать лет. Родители стали подумывать о ее будущем. Саша считалась завидной партией, благодаря своему очарованию, талантам и состоянию Михаила Тимофеевича. Молодые и не очень молодые люди частенько наносили визиты Волковым, бывали у них на вечерах.
Вскоре вокруг Саши образовался круг почитателей, которые оспаривали право занять место в ее сердце. Родители не торопили ее. Она еще молода. Безусловно, среди Сашиных поклонников у них были фавориты, но они не хотели навязывать дочери своего мнения. Пусть выбирает сама. В конце концов, все посещающие их дом мужчины - люди достойные, состоятельные, образованные, из хороших семей.
А Саша? А Саша, прекрасно понимая замыслы родителей, относилось ко всему этому скорее как к забаве. Да, ей льстило внимание, которое оказывали мужчины, по возрасту иногда годящиеся ей в отцы. Нравились маленькие безделушки, которые они преподносили и стихи, которые ей посвящали. Но замуж? Это совсем не входило в ее ближайшие планы.
Замуж… И за кого? Николай Васильевич ей нравился, он всегда смешил ее, рассказывая разные забавные истории, над которыми сам громче всех смеялся, запрокидывая назад голову и широко открывая рот. Алексей Петрович прекрасно знал  литературу и музыку (он преподавал русскую литературу в лицее), Саше было о чем с ним поговорить и поспорить, правда, он был пожилой, ему недавно исполнилось сорок лет. Сергей Александрович неплохо танцевал и здорово держался в седле, но так плохо говорил по-французски, так смешно коверкал слова, что каждый раз, когда он объяснялся ей в любви, почему-то обязательно по-французски, она с трудом удерживалась от смеха. Михаил Львович был очень хорош собой, оригинально одевался, был поэтом, но Саше показалось, что ему нравилась не она сама, а деньги ее отца. Аркадий Степанович ей совсем не интересен, Александр Иванович откровенно глуп, а Иван Павлович непростительно скучен. Нет, на роль мужа совершенно никто не годился.
Родителям она объявила, что замуж пока не собирается. Обняв отца за шею и прижавшись к его щеке, что всегда действовало безотказно, рассыпав в глазах изумруды, Саша мягко сказала ему, что не хочет замуж, потому что разлука с ним разобьет ей сердце. Михаил Тимофеевич обожал свою дочь. И хотя он прекрасно понимал, что эта маленькая бестия бессовестно играет на его любви к ней, устоять он не мог, и Саша приобрела сильного союзника в борьбе за свою независимость. Оставалась мама. С ней сложнее. Надо будет что-то придумать.   


Глава 5.


…Заканчивалось лето. С приближением осени Софья Николаевна всегда начинала чувствовать себя неважно, а в этом году особенно. Она решила поехать в столицу проконсультироваться с врачом, который наблюдал ее уже много лет, и заодно проведать свою старинную приятельницу, с которой они вместе учились на Высших женских курсах, Наталью Евгеньевну Полонскую. В этот раз Софья Николаевна решила взять с собой Сашу.
Саша нечасто бывала в Петербурге. Каждая поездка вносила приятное разнообразие в ее спокойную, размеренную жизнь в имении. Особенно когда отец возил ее в театр на балет.

…Первый раз, когда Саше было десять лет, она была на балете Дриго «Талисман», возобновленном Николаем Легатом, с Матильдой Кшесинской в главной роли. О, это был восторг! Балет произвел на Сашу такое впечатление, что пару ночей после поездки она не могла уснуть, несколько дней отказывалась от обеда, проводя все время  то у рояля, то в бальном зале.
После той поездки визиты в Мариинский и Александринский театры стали регулярными, по три-четыре раза в сезон. Конечно, Саша хотела бы бывать в театре чаще и просила отца абонировать ложу в Мариинском. Михаил Тимофеевич объяснил, что это не имеет смысла, так как дела в имении не позволяют ни ему, ни Софье Николаевне часто отлучаться.
Тем не менее, за несколько лет Саша увидела всех знаменитых балерин Императорской сцены того времени: Седову, Карсавину, Егорову, Преображенскую, Ваганову, Павлову. Саша знала весь репертуар Мариинского театра, была в курсе новых постановок. Она практически с первого раза запоминала партии солисток и музыку.
Дома она танцевала все, что запомнила, кое-что добавляя от себя, голосом давая музыкальное сопровождение. Отец в такие минуты застывал в немом восхищении, кухарка тетя Груша и няня Васильевна смахивали слезы, а мама неестественно часто сморкалась…

Саша не была в восторге от планов матери встретиться с Натальей Евгеньевной. Посещения этой почтенной матроны неизменно навевали на нее скуку. Эти бесконечные разговоры о здоровье детей, внуков, любимой собачки Молли, которая в очередной раз принесла очаровательных щенков, сетования на падение нравов, последние светские сплетни. Но больше всего не нравилось Саше, когда приятельница матери начинала поучать ее, Сашу, как себя вести, что носить, что читать и о чем мечтать пристало девушке ее круга и способностей. Саша, как воспитанная девочка, все это выслушивала с притворным почтением, мечтая об одном - не уснуть. Она не понимала, что интересного могла найти  ее  мать, такая умная и образованная, в беседах ни о чем с Натальей Евгеньевной.
В этот раз, сославшись на мигрень, Саша отказалась сопровождать мать к Наталье Евгеньевне и осталась дома на Садовой. Софья Николаевна немного поворчала, подозревая истинную причину  внезапной мигрени дочери, но не настаивала.
Вернулась она несколько позже обычного в приподнятом, лихорадочном настроении. Глаза её сияли, а на бледных щеках играл румянец. Саша давно не видела свою мать такой. Она даже помолодела. Немного отдышавшись, Софья Николаевна объяснила Саше причину своего настроения. В гостях у Натальи Евгеньевны она встретила их общую знакомую по  Высшим женским курсам профессора В. И. Герье Елизавету Алексеевну.
В юности подруги были очень близки, но после окончания курсов их пути разошлись. Софья Николаевна уехала в имение к отцу, который после скоропостижной смерти жены долго не мог прийти в себя. А Елизавета Алексеевна вскоре удачно вышла замуж за князя М-ского и стала одной из самых блестящих светских дам столичного общества.
Узнав, что Софья Николаевна приехала в Петербург с дочерью, Елизавета Алексеевна пригласила  обеих дам к себе на традиционный бал, который князья М-ские обычно устраивали в начале сезона. Елизавета Алексеевна дала понять, что на балу обещает быть весь Петербургский свет, сам губернатор, и возможно даже кто-то из Великих князей.
Да, бал у князей М-ских - это не деревенские вечера в имении! Совсем другой размах, титулованные гости, светская публика, элегантные туалеты, изысканные манеры. Софья Николаевна не была на великосветских балах со времен окончания учебы в столице.
Получив приглашение княгини, она вдруг ощутила давно забытое волнение от предвкушения этого неординарного события. Как тогда, в юности. Правда, теперь она волновалась не за себя, а за Сашу. Конечно, ей очень хотелось, чтобы ее дочь, ее Саша произвела впечатление на пресыщенную столичную публику, имела успех, и, что было бы очень желательно, составила выгодную партию. Как Елизавета Алексеевна. Титул еще никому не помешал.
Так думала Софья Николаевна, а Саша восприняла приглашение княгини с интересом, и  не более. Но постепенно волнение матери охватило и ее. Саша уже представляла себя у князей, разумеется, королевой вечера (которой она была на всех балах в уезде), окруженной блестящими поклонниками, оспаривающими друг у друга право пригласить ее на следующий танец. Ее очарование и остроумие, ее грация и умение танцевать возносят ее на вершину успеха. Соперницы сражены наповал и даже не пытаются оспаривать по праву принадлежащие ей лавры. А ее туалет! О! Это просто шедевр!
Мысль о бальном платье заставила Сашу спуститься на землю. Те немногие платья, которые она привезла с собой, да и те, что остались в имении, даже отдаленно не напоминали то, что могло бы поразить столицу. Софья Николаевна была того же мнения. Поэтому были срочно предприняты меры.   
Знакомых в городе у Волковых было немного. Владельцы модных ателье, известные модистки среди них отсутствовали. После некоторых колебаний Софья Николаевна решила обратиться за помощью к Елизавете Алексеевне. Княгиня любезно согласилась помочь и отвезла их к своей портнихе, француженке Мари.
Мари принесла изящную папку, где были собраны  рисунки и описания модных новинок из Парижа: силуэты, крой, отделка, ткани. Софья Николаевна, перебирая наброски платьев, пыталась скрыть свое замешательство. У себя в имении она привыкла совсем к другим нарядам. А эти платья были, конечно, не лишены оригинальности, но уж очень экстравагантны, некоторые просто до неприличия. Саше эти наряды тоже не понравились, но по другой причине. Слишком много деталей, декора, помпезности. Всего слишком много. Во всем этом великолепии можно потеряться.
 …Пару лет назад Саша была в Мариинском театре на бенефисе Кшесинской. На этом вечере среди прочих приглашенных примадонной друзей пела итальянская певица. Сейчас Саша уже не могла вспомнить ее имя, но хорошо помнила ее дивный голос, а еще лучше ее платье. Простое, строгое, очень изящное, черного муара, открывающее руки и плечи. Было в этой простоте что-то величественное. Саше казалось, что она видит не земную женщину, а спустившуюся с Олимпа богиню. Саша влюбилась в это платье.
Дома она восхищенно, со всеми подробностями описала матери поразивший ее туалет. Софья Николаевна восторгов дочери не разделила, сказав, что подобные платья носят только актрисы и падшие женщины, что в ее устах означало, в общем-то, одно и то же. Саша была очень огорчена. Ведь она хотела силами своей горничной Наташи, мастерицы на все руки, сшить себе такое же платье. Но после приговора мамы это стало невозможным. Хотя Михаил Тимофеевич не был таким категоричным в оценках, вспоминая божественную итальянку….
Саша отогнала воспоминания. После долгих дискуссий с Мари и споров с Сашей Софья Николаевна выбрала два платья дочери и одно себе из журнала почти пятилетней давности. Эти платья  не поражали ни оригинальностью, ни  изяществом, ни новизной. Но, по мнению Софьи Николаевны, это вовсе не являлось недостатком. Саша пыталась протестовать, понимая, что подобный туалет делает ее шансы стать королевой бала весьма сомнительными. Ее поддержала Мари. Но Софья Николаевна была непреклонна.
Через три дня они отправились на примерку. Мари была виртуозом. Даже таким чопорным нарядам, которые выбрала Софья Николаевна, ей удалось придать неуловимую пикантность.
Туалеты были доставлены и дожидались своего часа в особняке на Садовой. Софья Николаевна решила провести оставшиеся до бала дни в столице, делая необходимые покупки и приводя в порядок гостиную, интерьер которой серьезно пострадал после последнего визита Павла с друзьями-офицерами.

Наконец, наступил день бала. Одевшись и причесавшись с помощью горничной, Саша спустилась в гостиную. Там ее ждал Михаил Тимофеевич. Он приехал в столицу, чтобы сопровождать своих дам на бал к князьям М-ским. По его глазам Саша поняла, что он любуется ею. Милый папа! Он любит ее, но он - плохой судья.
Вошла Софья Николаевна. Новое платье шло ей, чего нельзя было сказать о платье ее дочери. Сашино платье совсем не подчеркивало несомненные достоинства ее фигуры, ее грацию и очарование, оно даже нивелировало их. Несмотря на все усилия Мари, платье вышло неудачным. Цвет, фасон, ткань, отделка - все было не то, все было не Сашино. Но кроме самой Саши об этом, похоже, никто не подозревал.
Волковы сели в нанятый экипаж.


Глава 6.


Еще издали Саша увидела огромный особняк князей М-ских. Проехав через парадные въездные ворота, Волковы попали на парадный двор, расцвеченный маленькими разноцветными электрическими лампочками, огоньками и фейерверками. Играла музыка. К парадному входу то и дело подъезжали экипажи и даже автомобили, которые только-только начали появляться на улицах обеих столиц, слышался смех и оживленные разговоры.   
Поднимаясь по мраморным ступеням парадного подъезда с коринфскими колоннами, Саша ощутила приятное волнение. Волковы вошли в просторный вестибюль. Сотни огней отражались в позолоте декора, в хрустале люстр, в старинных зеркалах, в натертом до блеска паркете. Поправив туалет у одного из зеркал, обе дамы в сопровождении Михаила Тимофеевича вошли в бальный зал.
Княгиня вышла к ним навстречу. Состоялся обмен полагающимися светскими любезностями, Елизавета Алексеевна представила их князю и нескольким гостям, находившимся по близости. Завязалась светская беседа.
Саша украдкой огляделась. Боже мой! Какое великолепие! Какие туалеты - смелые и элегантные! Какие прически - причудливые и изысканные! Какие движения - плавные и уверенные, а манеры - свободные и утонченные! Во всем ощущались неуловимая легкость и шик. Саша почувствовала себя маленькой провинциалкой, по ошибке попавшей на этот праздник жизни. Огромные пространства, роскошные гобелены, сверкающая позолота отделки интерьера и туалетов, ослепительный блеск бриллиантов и зеркал, большой оркестр, расположившийся на балконе, гул десятков голосов, лакеи в белоснежных жабо и перчатках, разносящие напитки - все это ошеломило ее.
Михаил Тимофеевич отошел к группе мужчин, оставив Софью Николаевну и Сашу на попечении княгини.
Он чувствовал себя великолепно. Стал даже выше ростом. Правда, фрак  немного тесноват, походка не отличается былой легкостью и военная выправка не бросается в глаза.  Да, не тот, уже не тот бравый офицер, каким он был когда-то. Ну, да пустяки. Былого не вернешь. До чего же хорошо, черт возьми, вновь оказаться в свете, окунуться в чарующую атмосферу праздника, увидеть старых приятелей, услышать волшебные звуки вальса и волнующий шелест муара, перехватить кокетливый женский взгляд, украдкой брошенный из-под веера, обнять тонкую талию и закружиться, закружиться в этом безудержном, опьяняющем вихре под названием бал!
Что до Софьи Николаевны, то она, в отличие от мужа, никогда не чувствовала себя уверенно на балах. Даже на тех немногих, на которых она бывала в молодости. Вместе с Сашей они расположились на изящном диванчике, купленном, вероятно, у Мельцера, в небольшой нише у окна.
Саша почти оправилась от первоначального потрясения. Спокойно оценив свои шансы стать королевой бала как просто смехотворные, она поначалу сильно огорчилась. Но ненадолго, так как решила, что из поражения надо уметь извлекать уроки. И для этого она стала внимательно присматриваться к тем, кто, по ее мнению, мог на этот титул претендовать.
В это время к ним подошел один из представленных княгиней мужчин, Федор Алексеевич. Высокий, статный, немолодой. Он попросил Сашу отдать ему мазурку. Его просьба вывела Сашу из состояния созерцательности. Она открыла свою бальную книжечку и серебряным карандашиком вписала туда имя Федора Алексеевича. Потом свое почтение засвидетельствовал  еще один кавалер, и его имя появилось в Сашиной книжечке. Вскоре половина танцев была расписана. Софья Николаевна была рада за Сашу - для дебюта очень неплохо. Но Саша так не считала.

Вдруг она уловила какое-то волнение, по залу пробежал легкий шепот, многие мужчины встали со своих мест и устремились ко входу в зал.
Окруженная внушительной свитой поклонников, вошла она.
Увидев ее, Саша тотчас поняла: вот она - царица бала, общества, города. Вот она - властительница дум, сердец, тайных желаний, предмет поклонения и обожания, зависти и негодования.
Высокая, стройная брюнетка с блестящими темными глазами. Красный бархат платья эффектно подчеркивал оливковый оттенок ее кожи и почти черные волосы, уложенные в замысловатую прическу. Тонкая, изысканная красота, упругая кошачья грация, неотразимая уверенность и смелость.
Графиня Ольга Сергеевна Ростоцкая действительно была царицей столичного света и прекрасно это знала. Пару лет назад старый граф Ростоцкий умер, оставив жене большое состояние, что делало его вдову еще более привлекательной. Почтенные матери семейств с усердием мыли ей косточки, осуждая ее экстравагантные туалеты и взгляды, манеры и поступки, делая предположения по поводу ее прошлого и прогнозы в отношении будущего. Но прекрасной Ольге Сергеевне до этого совсем не было дела. В то время, как жены страстно осуждали графиню, наносящую серьезный урон общепринятой морали уже одним фактом своего существования, их мужья не менее страстно, но тайно желали сделать этот урон невосполнимым. Да, сила ее чар была просто пугающей.
Она вошла, неторопливо огляделась, царственным кивком приветствуя знакомых. С графиней княгиня Елизавета Алексеевна была дружна, за что светские кумушки склоняли ее на все лады, но неизменно посещали все ее балы и салоны. Дамы поцеловались, и Ольга Сергеевна со свитой, произведя обычный переполох в гостиных и сердцах, уплыла на балкон. Бальный зал заметно опустел, хотя музыканты старались во- всю.
Пары кружились в танце. Кружилась и Саша. Молодой офицер, пригласивший ее на вальс, был неплохим танцором, и Саша с удовольствием порхала по залу. Ее грация и умение танцевать не остались незамеченными. 
К счастью, Ольга Сергеевна забрала с собой не всех кавалеров. Некоторые остались. Они-то и поспешили к Саше, и ее бальная книжечка была расписана до конца. Саша воспрянула духом. Щеки ее разрумянились, в глазах вспыхивали зеленые искорки. Она всегда становилась неотразимой, когда танцевала, растворяясь в звуках музыки.

Она шла к зеркалу поправить выбившийся из прически локон, когда услышала приятный баритон из-за колонны:
- Мадмуазель, Вы божественно танцуете.
Саша замедлила шаг. Приятно, когда тебя оценили по достоинству. Она повернулась, намереваясь поблагодарить обладателя приятного баритона и, видимо, тонкого ценителя искусства танца. Но слова благодарности, готовые вот-вот сорваться с губ, так и остались непроизнесенными. Сердце остановилось, дыхание пропало. Паркет стал медленно уплывать из-под ног. Стоявший перед Сашей мужчина что-то озабочено спросил у нее. Она не поняла, что именно. Потом он улыбнулся. Вероятно, понял, в чем дело.
Капитан Дмитрий Аркадьевич Горский знал, какое впечатление он производит на женщин, а это был, похоже, как раз тот случай. Саша стояла перед ним и молчала. Она забыла, что собиралась что-то сказать, забыла, куда и зачем она шла. 
Увидев ее замешательство, он, взяв ее под руку и вывел на террасу. Там находилась княгиня с несколькими дамами.
 -  Елизавета Алексеевна, покорно прошу  Вас представить меня моей очаровательной спутнице, - попросил капитан, целуя княгине руку.
 - Охотно, - отозвалась Елизавета Алексеевна, - Александра Михайловна, разрешите представить Вам капитана Дмитрия Аркадьевича Горского, блестящего офицера и прекрасного танцора.
Саша подала руку. Дмитрий Аркадьевич, всегда быстро принимающий решения, тут же пригласил ее на следующий танец. Саша кивнула в знак согласия, хотя этот вальс она обещала другому кавалеру. Столбняк еще не прошел.
Они вошли в зал. Он обнял ее за талию и ... и реальность для Саши стала куда-то ускользать следом за паркетом. В танце они чувствовали друг друга абсолютно. Малейшие нюансы его движений были ей понятны и близки, как будто они были ее собственными. Музыка, его руки, его глаза, фигуры танца, - все смешалось. Саше казалось, что они оторвались от натертого паркета и парят в воздухе, в мерцающем свете люстр и канделябров.
Она не знала, сколько времени длилось это блаженство, миг или вечность, и вообще, не сон ли это. Умолк последний аккорд. Саша открыла глаза. Опасаясь за свой рассудок, она не решалась их поднять. Она была на грани истерики. Невероятным усилием воли она взяла себя в руки и посмотрела ему в глаза. То, что она увидела в них, чуть не погубило ее усилия успокоиться. В его глазах был восторг, удивление и какая-то отрешенность. И Саша вдруг поняла, что мгновение назад он чувствовал то же блаженство, гармонию, то же вдохновение, что и она. Как-то между прочим Саша подумала: «Интересно, его восхищение относится только к хорошей партнерше?»
Но надежда, не успев родиться, умерла. Вошла Ольга Сергеевна. Проводив Сашу к Софье Николаевне и будучи представленным ей Сашей, Дмитрий Аркадьевич извинился и взял курс на прекрасную графиню. Саша не сводила с них глаз, односложно отвечая на вопросы матери.
Удивительно красивая пара. Они потрясающе смотрелись вместе. Саша не могла этого не признать. Когда он подошел, глаза графини засияли еще ярче. Саша заметила, как неуловимым движением она потянулась к нему навстречу. Капитан предложил ей руку и увел на балкон. Видимость стала неважной, но все же не настолько, чтобы Саша не заметила некоторую интимность их беседы. Это больно кольнуло ей сердце. Им никто не мешал, никто больше не пытался завладеть вниманием Ольги Сергеевны. Это тоже неприятно удивило Сашу.
Вскоре они вышли к гостям и закружились в танце. По залу снова зашелестел шепот. Некоторые дамы демонстративно направились к выходу, другие, показывая спины, стали что-то увлеченно обсуждать со своими спутниками. Мужчины же, кто тайно, кто явно, ловили каждый жест прелестной графини. В общем, страсти накалялись. А Ольга Сергеевна, чуть откинувшись назад, прикрыв глаза, с обольстительной улыбкой грациозно вальсировала.
Саша не спускала  глаз с красивой пары. У нее немного отлегло от сердца. Ольга Сергеевна танцевала очень неплохо, но до Саши ей было далеко.
Саше показалось, что, танцуя, графиня получает удовольствие не от самого танца, а от впечатления, которое производит ее ослепительная красота. В ее танце не было полета, стихии, увлеченности. Ольга Сергеевна не отдавалась танцу, не любила его, не жила им. И танец платил ей тем же. Он не поражал, не вдохновлял, не трогал, ведь в нем не было главного - страсти и полета. Саша поняла это. Да, танец графини не светился божественной искрой. Но какое это имело значение, если богиней была она сама!? Ее красота была совершенной. Создатель потрудился на славу.
Появился Михаил Тимофеевич. Софья Николаевна ласково пожурила его за то, что он оставил их с Сашей так надолго. Как бы между прочим, она спросила его, не знаком ли он с Дмитрием Аркадьевичем Горским.
Саша очнулась. Вопрос матери ее насторожил. Неужели она заметила? Неужели поняла? Саша, наконец, оторвала взгляд от восхитительной пары и постаралась придать лицу самое безразличное выражение, на которое была способна в тот  момент. Она ждала, что ответит отец.

Михаил Тимофеевич лично не знал капитана Горского. Но, бывая по делам у своего давнишнего приятеля Алексея Михайловича Орлова, немного слышал о капитане из уст его супруги Антонины Петровны. Она отзывалась о нем очень дурно.
Вообще, говорили о Горском часто, ибо пищу для этого он давал богатую. Бывая в разных домах и часто слыша разговоры о капитане, Михаил Тимофеевич отметил, что мнения о нем очень разнятся. Иногда они бывают прямо противоположными. Но в одном они совпадают: Горский - блестящий офицер, человек отчаянной храбрости, знающий все тонкости военного ремесла, хороший командир, солдаты его обожают. В полку, среди офицеров он пользуется большим уважением. Да, что касалось карьеры - все понятно, кругом положительный герой. А вот дальше мнения делились. 
Одна часть расколовшегося надвое столичного общества Горского откровенно не любила, опасалась, считала человеком сомнительной нравственности, надменным, заносчивым гордецом, который воображает о себе Бог знает что. 
В этом сезоне в свете были очень популярны истории о некой девице, ее незаконном ребенке от Горского, которая якобы отравилась; другая, по слухам, ушла в  монастырь и умерла от тоски, после того, как он ее  соблазнил и бросил. А одна известная в свете замужняя дама ради него оставила мужа, детей и состояние. Но вскоре Горский бросил и ее, увлекшись звездой модного варьете, которую через некоторое время сменила весьма знатная и влиятельная в свете дама. Эта связь чуть не стоила ему жизни, а ей титула. А его интрижки с дамами полусвета?! Фи!   
Этого мнения придерживались почтенные дамы, матери взрослых дочерей, немолодые мужья светских красавиц, юные любовники замужних дам. Все они интуитивно чувствовали опасность, исходившую от капитана Горского, и питали к нему кто зависть, кто неприязнь, а кто и ненависть.
Во второй, не менее многочисленной части Петербурга и окрестностей, капитан был очень популярен. Более того, его обожали. Он был любимцем, кумиром, баловнем, героем. Как и в среде недоброжелателей, его поступки часто обсуждали, но с иной стороны. Что касается девушки с незаконным ребенком, которая якобы отравилась, то ей явно завидовали. Замужнюю даму, бросившую детей, мужа и состояние на алтарь любви, понимали, считая ее поступок вполне естественным. Звезду варьете всерьез никто не воспринимал. Влиятельную светскую даму немилосердно осуждали: из-за нее он чуть не погиб.
Со всеми подробностями, из уст в уста передавалась история о том, как пару месяцев назад благородный капитан отбил у троих пьяных гуляк одну молодую особу, чести которой грозила смертельная опасность. И многие дамы искренне сожалели, что в столице пьяные гуляки так редко нападают на порядочных женщин. Истории подобного рода, которые постоянно случались с Дмитрием Аркадьевичем, придавали ему дополнительный блеск и шарм в глазах почитателей.
А его артистические таланты! Похоже, и здесь ему не было равных. Блестящий танцор. Виртуозный пианист. Но не техника игры заставляла говорить о нем, как о талантливом музыканте. Было в его музыке что-то волнующее, какая-то неуловимая грусть, томление, недосказанность. Каждый раз, когда он играл, казалось, что он снова и снова возвращается к чему-то, что тревожит его и не дает покоя его душе. В свете давно поговаривали о какой-то страшной драме его якобы безумной любви, случившейся несколько лет назад. Поскольку толком никто ничего не знал, а тема была чрезвычайно популярной, рождалась масса самых разных слухов и домыслов. Но как бы там ни было, этот шлейф, сотканный из восторженного шепота девичьих спален, многозначительных недомолвок элегантных гостиных, обрывков пьяных откровений офицерских пирушек, изысканно отделанный богатым шитьём женской фантазии, окутывал образ капитана загадочностью и тайной, интриговал и очаровывал.
В немалой степени его популярности способствовало и то, что он был лучшим наездником в полку, что неоднократно подтверждал на скачках.
И все эти неоспоримые достоинства - при яркой мужественной внешности. Голубые глаза и темные блестящие волосы, хороший рост и прекрасно сложенная фигура, военная выправка и изящество танцора, низкий бархатный голос и умение быть интересным собеседником и галантным кавалером.
Да, было от чего в волнении забиться слабому женскому сердцу! А речь идет именно о дамах. Юные и не очень, замужние и одинокие, богатые и бедные, красавицы и дурнушки, - все они боготворили капитана Горского, искали его общества, были преданы ему душой, а многие и телом.
Последние несколько месяцев имя капитана светские сплетницы связывали с именем графини Ольги Сергеевны Ростоцкой. Они состоят в связи (здесь Михаил Тимофеевич перешел на шепот). Об этом все говорили. Ни он, ни она этого не подтверждали, но и не отрицали. До свадьбы, конечно, дело вряд ли дойдет. Старый граф Ростоцкий в завещании указал, что если его вдова снова выйдет замуж, она лишится практически всех прав на состояние, которое он ей завещал. А это немалые деньги, старик был богат. Графиня на это не пойдет. Слишком непросто достались ей ее нынешняя свобода, независимость, деньги и титул, которые она потеряет, выйдя замуж. И потом, при широте ее взглядов в вопросах морали, замужество являлось совершенно не обязательным.

Все это Михаил Тимофеевич вполголоса рассказывал жене по дороге домой. Саша не проявляла ни малейшего интереса к рассказу отца. Она сосредоточенно рассматривала замысловатый орнамент на серебряном замочке своей бархатной  сумочки. А потом и вовсе, казалось, задремала. Софья Николаевна, напротив, внимательно слушала  мужа. Она выглядела очень озабоченной.


Глава 7.


Спустя несколько дней Волковы уехали в имение. Их жизнь потекла дальше. Михаил Тимофеевич занимался делами, Софья Николаевна - своими школами, библиотекой, хлопотами по дому. После поездки в Петербург она чувствовала себя неважно, хотя соблюдала все рекомендации доктора. Возраст, наверное. Да и Саша тревожила ее.
По возвращении домой она изменилась: замкнулась, стала неразговорчивой, вялой, казалось, ничто ее не радует, не вызывает интереса. Не было слышно ни ее пения, ни шуток, ни смеха. Бесшумной тенью скользила Саша по дому. Михаил Тимофеевич недоумевал, что случилось с его любимицей?
Но Софья Николаевна догадывалась о причине этой перемены. Она хорошо знала дочь. Она помнила ее глаза, когда Саша смотрела на капитана, видела ее лицо, когда она танцевала с ним. Она все поняла, и это очень беспокоило ее. Капитан Горский не тот человек, который нужен ее дочери, который сможет обеспечить ей спокойную и достойную жизнь. Совсем не тот.
Но было и другое обстоятельство, которое еще больше волновало Софью Николаевну. Саша была серьезно увлечена капитаном, в этом не было сомнения, в то время как он остался к ней совершенно равнодушен. Более того, он был влюблен в другую женщину и состоял с ней в связи. «Надо будет поговорить с Сашей, образумить ее. Невозможно смотреть, как она страдает. Она ведь совсем еще ребенок, многого не понимает. Конечно, этот светский лев, знающий все тонкости светского обхождения, ослепил ее, наивную юную девушку. Необходимо открыть ей глаза, деликатно намекнуть, каков этот Горский на самом деле и что о нем говорят в свете. Сашенька - умница. Она  поймет, что Горский – человек, лишенный нравственных принципов, дурно воспитанный, жестокий и легкомысленный. Он приносит женщинам, которые пленились его яркой внешностью и светским лоском, одни страдания, а некоторым увлечение им стоило почти что жизни. Он просто негодяй, лишенный совести и чести. Да, именно так она и скажет Саше: «Негодяй, лишенный совести и чести мерзавец!». Софья Николаевна поморщилась. Она редко употребляла подобные выражения, а в присутствии Саши никогда. Но ситуация того требует. Придется употребить. Тем более, что это правда. Приняв решение, Софья Николаевна немного успокоилась.
Ах, Софья Николаевна, Софья Николаевна! Видно, забыли вы, как любится-то в юности, какая она, любовь первая. Забыли, как сами тайком венчаться собирались, если батюшка благословения не даст на брак с разорившимся любителем карт и красивых женщин, героем сплетен и скандальных историй Михаилом Тимофеевичем Волковым, ныне вашим достойным и почтенным супругом.

А Саша любила. Впервые в жизни, которая теперь  разделилась на две части. Первая - до бала у князей,  где все было понятно, светло и спокойно, где ей было радостно и отрадно. Если печаль и настигала ее, то лишь легким лиловым облачком, которое быстро исчезало, чуть тронув влагой ее глаза. Другая жизнь - сейчас. В этой жизни все было смутно, призрачно, зыбко. Саша не знала, что ей делать днем и как уснуть ночью. Земля, на балу ушедшая из-под ног, не хотела возвращаться. Саша, лишенная опоры, парила в воздухе. Иногда это было приятно, но чаще ей казалось, что она парит над пропастью, которая мягко, но неотвратимо затягивает ее в свою темную глубину.
Порой у Саши возникало странное ощущение, что она заново открывает для себя мир и видит то, что раньше было скрыто от нее. Как красивы, оказывается, ночное небо и звезды, мерцающие и далекие. Как восхитительна тишина осеннего сада, окутанного прозрачной вуалью ночи. А утро? Боже мой, как оно прекрасно! Все краски приобрели для Саши оттенки, звуки - отголоски, запахи - аромат. Какой-то неуловимый аромат приобрело само Сашино бытие.
Эту новую жизнь можно было бы назвать вполне сносной, если бы не тоска. Тоска была мучительной. Она не отпускала ее днем, а ночью превращалась в пытку.
Саша помогала матери вести дела в школах, сама преподавала словесность и французский, посещала с родителями церковь, занималась музыкой, навещала подруг, устраивала с Софьей Николаевной литературные и танцевальные вечера, которые пользовались большим успехом среди местной аристократии. Саша старалась постоянно быть чем-то занятой, все равно чем, лишь бы не оставаться одной наедине со своими мыслями, лишь бы снова не потеряться среди своих грез и видений.
Как он сказал? «Вы божественно танцуете...» Да, кажется, так... А в глазах - восхищение и восторг. Она не могла ошибиться - именно восхищение и восторг. Значит, он оценил, он понял! Конечно, как он мог не понять ее?
А их танец? Наверное, тогда Саша почувствовала, что гибнет. Но она готова была поклясться всеми святыми, что тот же восторг, то же блаженство, ту же восхитительную гармонию и близость, что переполняли ее в тот миг, чувствовал и он. Даже если бы она не видела его глаз, она все равно поняла бы это, потому что тогда они были неразрывно связаны, они не существовали отдельно друг от друга, от музыки, от уносившего их вихря. Когда умолкла музыка, какое-то время они стояли, не опуская рук, в объятиях друг друга, медленно приходя в себя и понимая, что вальс почему-то больше не звучит. Как неохотно он отпустил ее, как надолго склонился над ее рукой. Он ничего не говорил, но это было и не нужно, ведь он уже был частью ее. Господи, может быть, она бредит? Может быть, она все это выдумала или ей это просто приснилось?! Да, похоже…
Ольга Сергеевна… Прекрасная Ольга Сергеевна. Ах, если бы на Саше было другое, более эффектное платье, другая, более смелая и модная прическа, если бы она не лишилась дара речи от потрясения, если бы не настороженный, почти нелюбезный прием, который оказала ему мама (видимо, успевшая навести справки у старой матроны с буклями, расположившейся рядом). Ах, если бы…  Конечно, Сашина провинциальность и непосредственность сразу бросалась в глаза, тем более на фоне великолепия царицы столичного света. Зачем ему нужен кто-то другой, если у него есть она? И какая! Саша почувствовала, как холод от ступней стал подниматься выше. Если он опять доберется до сердца…
Саша попыталась сосредоточиться и вникнуть в суть сюжетных коллизий романа, который она держала на коленях. Это была банальная история любви гувернантки и хозяина дома, где она служила. Книга не увлекала Сашу. Чем дальше она читала, тем яснее понимала, что в жизни все намного сложнее. Книжные страсти ни по размаху, ни по накалу не могли соперничать с ее собственными.

В дверях библиотеки показалась Софья Николаевна. Саша сделала вид, что полностью поглощена чтением. В последнее время отношения с матерью не ладились. Несколько раз Софья Николаевна заводила разговор о вечере у князей М-ских. С особым воодушевлением она вспоминала, каким невероятным успехом пользовалась Саша, восхищалась всевозможными достоинствами Сашиных кавалеров на балу. Всех, за исключением одного. Потом следовали пространные рассуждения о падении нравов, нарушении устоев и традиций в обществе, попрании моральных и этических норм некоторыми представителями светского общества. В этом месте Софья Николаевна плавно переходила к примерам. 
Саша понимала  цель и причину подобного красноречия  матери. Определенный эффект оно на нее производило, но не тот, на который рассчитывала Софья Николаевна. Прямо противоположный. Саша все больше и больше закрывалась, все дальше и дальше отдалялась от нее. Стена, за которую Саша прятала свою боль, свои мечты и надежды, становилась все выше и неприступнее.
В глубине души Саша понимала, что мать тоже страдает, за нее. Это частично оправдывало Софью Николаевну. Но лишь частично. Иногда, после очередных  разговоров, Саша испытывала к матери почти что враждебность.
Софья Николаевна не могла не чувствовать этого. Неожиданно для себя она поняла, что Саша уже не ребенок, не та маленькая, послушная девочка, какой она всегда считала свою дочь. Саша мягко, но весьма определенно дала понять, что имеет право на собственное мнение, которое не обязательно должно совпадать с мнением матери. И не только мнение. Потемневшие глаза, голос, в котором Софья Николаевна уловила твердость и силу, какое-то пугающее спокойствие, исходившее от Саши, подсказывали Софье Николаевне, что она способна на безрассудство. Как когда-то ее родной отец, Софья Николаевна поняла, что если ее дочь примет решение, то никто, даже сам Господь Бог, не в силах будет ей помешать.
Софья Николаевна почувствовала слабость. Оставалось уповать на то, что Саша больше никогда не увидит Дмитрия Аркадьевича Горского и буря, которую он поднял в ее чистой и доверчивой душе, со временем утихнет. «Господи, молю тебя, сделай так, чтобы она больше никогда его не увидела. Услышь меня, Господи. Спаси мое дитя! Спаси ее, Господи!».


Глава 8.


В начале октября приехал Павел. Он нечасто баловал родителей визитами в имение. Обычно его наезды были связаны с финансовыми затруднениями. Иногда он устраивал себе небольшой отдых после особенно изнурительных романов. Разумеется, если дела в полку позволяли. Он много спал и ел, практически не пил, прогуливался верхом, охотился. При этом умудрялся разбить десяток женских сердец в радиусе нескольких верст. В общем, набирался сил для будущих побед, как военных, так и светских.
С приездом Павла тревожная атмосфера, царящая в доме Волковых, немного рассеялась. Даже Саша стала улыбаться. Приезд брата ее обрадовал.
У них была большая разница в возрасте. Когда Саша родилась, Павел уже учился в Кадетском корпусе. Они редко виделись. У каждого были свои интересы, увлечения и заботы. Но это не мешало брату и сестре с нежностью относиться друг к другу. Девочкой Саша очень гордилась тем, что у нее есть старший, уже совсем большой брат, что он такой смелый и красивый. Многие ее приятельницы были тайно в него  влюблены. Особенно Маша Ланская.
Павел обожал свою маленькую сестренку, всегда радовался ее успехам. В каждый свой приезд он привозил ей какую-нибудь изящную безделушку, что являлось предметом особой гордости Саши и зависти ее подруг.
Во время своего последнего визита, почти полгода назад, Павел заявил родителям, что им необходимо выбираться из этой глуши в город. Пора начинать вывозить Сашу, которая хорошеет с каждым днем. Но по лицам родителей он понял, что они никуда не поедут. Их, конечно, можно понять. Они всю жизнь прожили в имении. Но Саша! 
Павел, искушенный в вопросах женской привлекательности, видел Сашину прелесть, очарование, чистоту и непосредственность, то, от чего он давно отвык, вращаясь в столичном обществе. Да, она могла бы составить прекрасную партию. А учитывая ее многочисленные таланты,  могла бы стать любимицей света. Но кто увидит, кто оценит ее здесь? Жаль девушку.

А Саша, казалось, вновь ожила. Печаль и отрешенность сменила лихорадочная веселость. В ее глазах вспыхивали зеленые искорки, на щеках появился румянец, а губы иногда трогала чуть загадочная улыбка. Софья Николаевна это заметила. Но, слишком обрадованная приездом сына и занятая хлопотами по дому, она не стала обременять себя поисками причины этой разительной перемены. Она приняла первое пришедшее ей в голову объяснение: Саша безумно рада видеть брата. На этом она и остановилась. И совершенно напрасно.
Саша действительно была рада брату. Но не только. Была еще одна причина ее прежнего интереса к жизни. Неожиданно для нее самой, как посланное свыше откровение, ей в голову пришла  мысль о том, что Павел наверняка знает Горского. Они почти одного возраста, оба служат в гвардейских полках, оба бывают в свете. Павел должен его знать! Просто обязан! Но в каких они отношениях? И захочет ли брат ей помочь? И, собственно, в чем?
Саша сама еще точно не знала. Она просто хотела увидеть Дмитрия Аркадьевича, увидеть во что бы то ни стало. Это желание обрело форму навязчивой идеи. Надо уговорить брата, убедить его. Ведь он единственный, кто может ей помочь. И потом, как она догадывалась, Павел в таких делах знает толк. Безусловно, ей будет непросто решиться рассказать брату о своем чувстве к капитану. Но это - ее единственный шанс. Упускать его нельзя.
Пару дней спустя после приезда к родителям Павел уже был в курсе событий, происшедших на балу у князей М-ских, а также их последствий для Саши. Как она и предполагала, брат знал Горского еще со времен учебы в Кадетском корпусе. Служили они, правда, в разных полках, Павел - в артиллерийском, а Горский - в кавалерии. Но оба они любили бывать в свете, где часто встречались. Не то чтобы дружили, но некоторую долю симпатии друг к другу питали. Павел всегда стремился догнать Горского по количеству светских побед, но это было нелегко. Он немного завидовал капитану, но не настолько, чтобы не отдавать ему должное.
Саша не ошиблась, полагая, что в таких делах на брата можно положиться. Он придумал гениальный план. Надо устроить в имении роскошный бал, пригласить всех соседей, гостей из Петербурга, музыкантов выписать самых лучших, чтобы все было, как в столицах. Родителям он объявит, что пригласит на бал несколько приятелей по полку, заранее не вдаваясь в подробности. Естественно, что среди них будет и Горский. Саша засомневалась, захочет ли он принять приглашение брата после великосветских балов, но Павел заверил ее, что раз он берется за дело, она может быть спокойна. Захочет.
На следующий день за обедом Павел завел разговор о том, как, наверное, скучна и однообразна жизнь в  имении: ни театров, ни балов, ни общества приятного. Михаил Тимофеевич посетовал, что Павлуша редко дома бывает, а то бы знал, что и балы  здесь  даются, и вечера устраиваются, а общество пусть и не великосветское, но весьма приятное. Так что, Павел Михайлович, мы здесь тоже не лаптем щи хлебаем. Павел несколько преувеличенно удивился.
 - А что, папа, давай покажем этому господину, что веселиться умеют не только в столицах. Давай дадим грандиозный бал, фейерверки устроим, гостей и музыкантов из Петербурга пригласим, позовем всю округу, - срывающимся от волнения голосом проговорила Саша.
Михаил Тимофеевич, обрадованный тем, что Саша к чему-то проявила интерес, сразу же согласился. Он, наверное, согласился бы на все, что угодно, лишь бы снова видеть ее улыбку и лукавые искорки в зеленых глазах. И Софья Николаевна согласно кивнула. У нее немного отлегло от сердца при виде Сашиных горящих глаз, румянца и улыбки. Наконец-то Господь услышал ее молитвы. Слава тебе, Господи!

Бал решили назначить на середину октября. Начались приготовления: уборка, составление меню, рассылка приглашений, просмотр гардероба и еще много мелочей, которые необходимо было сделать к балу.
Павел через неделю уехал в Москву, сообщив, что приедет в день бала с музыкантами и несколькими приятелями. Родители ничего не имели против этого. Они были рады познакомиться с друзьями сына и принять их в своем доме.
Саша занималась приглашениями. На красивой атласной бумаге она своим изящным почерком писала полагающийся в данном случае текст, иногда прибавляя кое-что от себя. Покончив с приглашениями, она принялась помогать матери составлять меню, потом поехала с отцом  в город за необходимыми покупками. Ей до всего было дело, она просто не могла усидеть на месте.
Словом, это была прежняя Саша - веселая, стремительная в движениях, деятельная. Она носилась по дому, шутливо бранила слуг, успевала сделать массу дел, умудрялась не забыть ни одной мелочи. Снова слышались ее смех и звуки рояля. И всем обитателям этого большого почтенного дома, начиная от хозяев и заканчивая хромым дворником Емельяном, казалось, что их дом вновь ожил, что он очнулся от тяжелого сна или оправился от болезни. Саша заражала всех своей радостью, энергией, неуемностью.
Вместе с Софьей Николаевной Саша выбрала платье, в котором она появится на балу. Софья Николаевна ожидала капризов и споров в связи с предложенным туалетом, но их не последовало. Она немного удивилась, но не придала этому значения. Она так устала от хлопот и приготовлений к балу. А Саша даже не думала возражать матери. Еще бы! Ведь она уже точно знала, в каком платье появится на балу.

…Когда Саша ездила с отцом в Петербург за покупками, она, сославшись на необходимость купить новые скатерти, заглянула в маленький магазинчик, расположенный на одной из линий Гостиного двора, где продавались ткани. То, что ей надо, она увидела сразу, с порога. Синий атлас, переливающийся на солнце. Она попросила показать ей ткань. Когда продавец, услужливый пожилой немец, развернул рулон, атлас лег на прилавок мягкими волнами, которые прямо на глазах, в зависимости от того, откуда смотришь, меняли цвет от лазурного до черного. Саша быстро отсчитала деньги, завернула отрез в купленные тут же скатерти и, очень довольная собственной смелостью и теплым осенним солнцем, вернулась к отцу…
Теперь предстояло самое сложное - сшить платье. Причем умопомрачительное. Вдобавок ко всему в тайне ото всех, особенно от Софьи Николаевны и няни Васильевны. Силы были крайне ограничены. Время поджимало. В план была посвящена только горничная Наташа.
К счастью, Наташа была дочерью портнихи. Ее мать, пока была жива, обучила Наташу этому ремеслу. На это и уповала Саша. Она нарисовала фасон платья, того самого, которое когда-то поразило ее  воображение.
Но одно дело - нарисовать эскиз и совсем другое - воплотить замысел в жизнь. Саша помогала, как могла: выдумывала разные истории для домочадцев, которые недоумевали, куда пропала горничная барышни, работала подмастерьем, выслушивая ворчание Наташи то по поводу своей нерасторопности и неумелости, то по поводу неминуемого наказания от барыни, то в связи с внезапной холодностью к Наташе конюха Григория.
Но работать Наташа умела. Когда на первой примерке Саша надела платье и посмотрела в зеркало, она сначала потеряла дар речи, а потом чуть не задушила Наташу в объятиях. Та, довольно крякнув, начала подкалывать булавками подол.
 - Ну, барышня, не устоять ему. Наш будет с потрохами. Такую кралю ему и в Петербургах днем с огнем не сыскать.
 - Не знаю, Наташенька. Если бы ты видела ее. Глаз не отвести. Не знаю…
 - А тут и знать нечего. Отбить и все! Делов-то с вашей фигурой, статью да обхождением. Что ж он не мужик, что ли? А если не мужик - так и горевать об нем нечего. Вот вам, Александра Михайловна, весь мой сказ. Теперь снимайте, подшивать буду.
За день до бала платье было готово. Наташа даже с лица спала от усердия. Саша в благодарность подарила ей два своих старых платья, которые Наташа сама выбрала. Обе были довольны.


Глава 9.


Наконец, наступил день бала. С самого утра дом Волковых напоминал встревоженный муравейник. Софья Николаевна сбилась с ног, отдавая последние распоряжения поварам, лакеям и горничным, проверяя, все ли готово к приезду гостей. Саша изо всех сил помогала ей, понимая, что сегодня решается ее судьба. Михаил Тимофеевич накануне вечером уехал в Петербург за заказанными деликатесами и выпечкой.   
Саша с трепетом ждала приезда брата. К обеду ее начала бить дрожь. Она пыталась прилечь поспать, убеждая себя, что сон вернет ей красивый цвет лица и глубокое дыхание, необходимое для пения. Это оказалось выше ее сил. Ни сидеть, ни, тем более, лежать она не могла. Какой там сон! Сегодня она увидит его! Эта мысль сводила ее с ума. Саша не знала, что она будет делать, что будет говорить, она даже не была уверена, будет ли в состоянии говорить и делать что-либо, когда увидит его снова.
Вдруг Саша услышала, что Николка, дворовый мальчишка, кричит, что едет Павел Михайлович. У Саши перехватило дыхание. Она присела на стул, сосчитала до десяти и обратно, плеснула в лицо холодной воды, поправила три часа назад сделанную прическу и спустилась вниз.
Все домашние вышли на парадное крыльцо встречать молодого барина и его друзей. К прибытию поезда из Петербурга на станцию Сиверская были посланы экипажи, чтобы отвезти молодого барина, его друзей и музыкантов в имение. 
Они были еще довольно далеко. Саша напряженно всматривалась в экипажи, будучи уверенной, что сердце непременно подскажет ей, в котором из экипажей едет он. Но сердце определенно отказывалось ей помогать, и она все еще не определила, в котором их них находится капитан Дмитрий Аркадьевич Горский.
Саша стояла около дверей, позади всех, когда Павел и его спутники подъехали к дому. Гости стали выходить из экипажей. Горского среди них не было.
Саша схватилась за косяк двери, чтобы не упасть. Ей показалось, что время замедлило ход, а действительность вдруг стала существовать сама по себе, отдельно от нее, Саши. Мысль о смерти почему-то пришла ей в голову и показалась очень уместной и гуманной.   

Очнулась Саша в чулане. Она сидела на пыльном сундуке и, не отрываясь, смотрела на старое сломанное коромысло, лежащее у ног. Сколько прошло времени, она не знала, да и не хотела знать. Зачем? Какое это имеет значение теперь? Что теперь вообще имеет значение? Ничего. Ровным счетом ничего.
Саша немного удивилась, что она не плачет, не кричит, что нет ни печали, ни тоски, ни боли. Нет ничего. Ровным счетом ничего. Только старое сломанное коромысло. 
Услышав стук в дверь, она даже не повернула головы. Старое сломанное коромысло. Старое…
 - Барышня, это я, Наташа. Барышня, я знаю, что вы здесь. Откройте! Я вам все объясню. Да откройте же! Он приедет! Приедет, но позже, прямо к балу. Они с Павлом Михайловичем решили…
Наташа не договорила. На пороге чулана стояла Саша, белая, как полотно. Наташа быстро оценила ситуацию, втолкнула ее обратно в чулан и плотно закрыла дверь. Саша упала на колени. Тело ее сотрясалось от рыданий. Она зажимала ладонью рот, боясь, что на ее крик сбегутся люди. Наташа плакала вместе с ней.
 - Барышня, да что же это… Да разве можно так… Павел Михайлович хотел вам сказать, но вас нигде не было. Вот он мне и шепнул да велел вас разыскать. Я туда, сюда - нет вас нигде. Уж и Софья Николаевна волноваться изволят. Ну барышня, милая, ну не надо. Приедет он. Непременно приедет. Не плачьте.
Саша еще всхлипывала, но теперь, она это чувствовала, действительность и она сама уже составляли одно целое. Время потекло в привычном темпе. Возвращалась способность здраво мыслить.
 - Наташа, сколько прошло времени с тех пор как…
 - Да, немного, точно не скажу. Гости успели только в комнаты свои войти, вещи поставить, а я уж сюда побежала.
 - Странно, мне казалось… Значит, недолго я тут была. Тогда скажу, что к няне во флигель заглянула. Вот зачем только? Нет, в оранжерею пошла, чтобы цветы срезать. Пожалуй, подойдет… Я ужасно выгляжу?
 - Врать не буду, барышня, смотреть страшно. Не дай Бог увидит вас кто в таком виде. Кондратий хватит, право слово.
 - Спасибо, Наташа, успокоила. Ладно, ладно. Пойди посмотри, где мама, где гости, есть ли кто рядом с моей комнатой. Мне надо незаметно туда попасть. Поняла?
 - Чего ж тут не понять-то? Сидите тихо, я все устрою.
 - Наташа…
 - Ну, что вам, барышня?
Саша подошла и поцеловала потную Наташину щеку.
Вскоре Наташа вернулась и доложила, что приехавшие гости пьют чай на террасе. Самое время выбираться из чулана. Павел Михайлович в курсе и, если что, поможет.
Саша поднялась и направилась к выходу. По дороге она обо что-то споткнулась, больно ударив ногу. Она опустила глаза и увидела старое сломанное коромысло.
У себя в комнате Саша быстро умылась, переодела платье. Наташа заново уложила ей волосы. Вид у нее был почти приличный. Еще минут пятнадцать - и красные пятна на лице совсем исчезнут, а веки вновь станут нежно-розового цвета. Но тут в дверь постучали. Раздался голос Софьи Николаевны.
 - Александра, что случилось? Где ты пропадаешь? Это просто некрасиво, знаешь ли. Приехали гости, а ты мало того, что не встретила их - не изволишь даже вниз спуститься поздороваться. Как это понимать? 
 - Мама, прости, я сейчас. Понимаешь, я зашла на кухню к тете Груше, а она там лук резала. В это время Николка закричал, что едут. А, у меня слезы  текут. Не могла  же я в таком виде гостей встречать?! Вот привожу себя в порядок. Сейчас спущусь.
 - Ах, Саша, вечно у тебя какие-то недоразумения случаются, да в самый ответственный момент.
Софья Николаевна вошла в комнату и строго посмотрела на Сашу. Саша незаметно поплевала через левое плечо, когда мать закончила тираду по поводу недоразумений в самый ответственный момент.
 - Я жду тебя через десять минут на террасе.
 - Да, мама.
Вскоре приехал Михаил Тимофеевич. Павел представил ему своих друзей. Михаил Тимофеевич был искренне рад. Он очень хотел угодить друзьям сына. Может быть, приезды Павла в имение станут более частыми? Во всяком случае, он хотел показать, что друзья сына всегда желанные гости в его доме.
Спустилась Саша. Павел представил ее гостям. Саша, одетая пока весьма скромно и еще не совсем оправившаяся от потрясения, тем не менее, произвела впечатление на молодых мужчин. Ее глаза, светившиеся радостью и надеждой, почти здоровый румянец и приветливая улыбка были прелестны. Софья Николаевна довольно кивнула.
До вечера Саша была очень занята. Гости, приглашенные из Петербурга, приехали заранее с дневным поездом. Начали съезжаться соседи. Их надо было как-то занять до вечера. Это и было поручено Саше. Она прекрасно с этим справилась. Все были в восторге от ее стихов, голоса, игры на рояле. Ее просили петь еще и еще. Она пообещала спеть, но попозже, на балу.

А вечер неумолимо приближался. Весь парк был расцвечен огнями. Играла музыка. Все было готово к балу. Почти все приглашенные уже приехали.
Никогда еще в доме Волковых не было столько народа. Гостиную превратили в бальный зал, вынеся из нее почти всю мебель, кроме кресел, мягких диванов и низких столиков. Между двумя соседними комнатами была разобрана перегородка. В образовавшейся большой зале были сервированы столы. На застекленную веранду предполагалось подать кофе и ликеры. В смежной с ней комнате поставили столики для игры в карты и шашки.
Посещение бала у князей М-ских пришлось очень кстати. Михаил Тимофеевич не стремился слепо копировать весь сценарий проведения великосветского бала, это было бы глупо и невозможно, но некоторые детали очень украсили бал, который давал сегодня Михаил Тимофеевич Волков в своем имении. Иллюминация и фейерверки, музыканты во фраках, специально приглашенные официанты в белых перчатках и жабо, старинный фарфор и хрусталь на столах, изысканные деликатесы и вина, заказанные в лучших ресторанах Петербурга, наконец, состав и количество гостей. Да, это вам не деревенский бал  мелкопоместного дворянина!
Михаил Тимофеевич улыбался в душе, вспоминая растерянные лица гостей-соседей. Конечно, они-то думали, что это будет традиционный вечер с танцами, который каждый год устраивали Волковы в сентябре-октябре и где, конечно, собиралось изысканное общество, но, так сказать, местного значения. А тут такое! Уж не поскупился Михаил Тимофеевич, не поскупился. Деньги вложил немалые.
Павел предупредил Сашу, что Горский приедет не к самому началу бала, а ближе к полуночи. Наташа обещала покараулить его, чтобы заранее предупредить Сашу и Павла о его появлении. Нельзя, чтобы он появился внезапно. Павел должен его представить, как своего друга и товарища по военной службе. А Саше нужно было успеть переодеть свое невыразительное розовое платье и одеть другое, синее, чтобы предстать перед Дмитрием Аркадьевичем во всеоружии. Брат и сестра волновались, но внешне это было совершенно незаметно. Саша добросовестно вместе с Софьей Николаевной выполняла обязанности хозяйки, встречала припозднившихся гостей, представляла их друг другу, показывала места за столом и занимала беседой.
Вскоре заиграла музыка. Пары закружились в танце. Возможно, впервые в жизни Саше при звуках музыки не хотелось танцевать. До полуночи времени оставалось совсем немного. Скоро надо будет приглашать гостей к столу. Саше придется помогать Софье Николаевне рассаживать гостей, одной ей не справиться, гостей очень много. Незаметно улизнуть будет крайне трудно. И потом, под каким предлогом? Саша начала волноваться. Господи, ну где же он?!   

Наконец, в зал вошла Наташа, неся блюдо с фруктами, как было условлено. Саша замерла. Все. Он приехал! Она кивнула брату и, стараясь не торопиться и не попасться родителям на глаза, вышла из гостиной и влетела вверх по лестнице, как будто у нее выросли крылья. Юркнув  в свою комнату, она закрыла дверь на ключ.
Скинув ненавистное розовое платье, она вытащила из волос шпильки, тряхнула головой. Рыжие волосы тяжелыми волнами упали на спину. В дверь тихонько постучала Наташа. Саша открыла.
 - Ой, барышня, что было-то! Что было-о! - затараторила Наташа, сделав страшные глаза.
 - Да что было-то, Наташа? Ну, говори же!
 - То и было, барышня. Такой переполох случился, у-ужас! Входит, значит, Павел Михайлович с вашим капитаном да идет прямиком к родителям знакомить. Михаил Тимофеевич, как увидели его, замолчали на полуслове, а Софья Николаевна, сердешная, чуть в обморок не упала, бледная стала, страх просто. В гроб краше кладут. А Павел Михайлович как будто и не замечают ничего, говорят, дескать, вот, родители дорогие, познакомьтеся с моим другом и товарищем по службе господином таким-то.
 - А родители что? - немея от страха, спросила Саша.
 - А родители что ж, делать нечего, кое-как поздоровались, Михаил Тимофеевич сказали, что, мол, рады видеть, что встречались на балу у…
 - А мама?
 - Ой, барышня, когда я уходила к вам, она вроде еще не в себе была.
 - Господи, бедная мама... Я делаю ей так больно.
 - Эх, Александра Михайловна, что же делать-то. А он, доложу я вам, красавец писаный! Григорию моему под стать. Как вошел он в гостиную, дамы аж с мест своих вскочили, да так и впились в него глазищами. Кто-то к зеркалам побежал прически поправлять, другие на диванчиках эдак раскинулися, а некоторые прямо к нему полетели, как бабочки на огонь. Да, барышня, выбрали себе мужика, - не то с сочувствием, не то с одобрением сказала Наташа.
Наташины слова о бабочках заставили Сашу поторопиться. С Наташиной помощью она надела платье, уложила волосы, чуть тронула духами мочки ушей. На шею она надела черную бархотку с продолговатой жемчужиной. Саша подошла к зеркалу. В нем отразилась изящная юная женщина, чуть бледная, но это ее совсем не портило. Наоборот, эта бледность очень шла ей, подчеркивая утонченную красоту и очарование.
 - Ну, барышня, пора. Небось, уже обыскались вас. Я пойду узнаю, как там внизу, и вернусь за вами. Надо Павла Михайловича подготовить.
Наташа ушла, а Саша вдруг почувствовала невероятную слабость. Она сидела у трюмо и не могла пошевелиться. Она совершенно не представляла, как спустится вниз, к гостям, к родителям, вернее, как она спустится к нему. Сейчас ей казалось, что это выше ее сил, хотя еще вчера она, в сотый раз проговаривая про себя тщательно подобранные фразы  на французском, чувствовала себя довольно уверенно. И вдруг эта слабость. Как некстати. Да, мама права, в самый ответственный момент…
 - Барышня, вас ждут! Быстрее. Без вас за стол не садятся. Софья Николаевна в себя пришла и, кажется, очень сердита, хотя делает вид, что все хорошо. Но я-то вижу. Ну, идите же!
Саша с трудом поднялась со стула и сделала несколько шагов к двери. Ноги были тяжелыми, словно на них были пудовые гири. Голова кружилась, воздуха не хватало. Сердце колотилось так, что Саша боялась, оно может выпрыгнуть из низкого выреза платья. На пороге она  перекрестилась и вышла из комнаты. 

Сказать, что Софья Николаевна сердилась, значит, ничего не сказать. Она была в ярости. В отличие от мужа она поняла, что приезд Горского далеко не случайность. Ах, старая дура! Ведь будь она немного внимательней, сразу бы заподозрила неладное. Эта внезапная Сашина веселость и лихорадочный блеск глаз, эта затея с грандиозным балом и ее необычная покладистость. Да, Софья, а ты так гордилась своим умом и знанием собственных детей. Что ж, в Саше она не ошиблась. Но Павел! Он, конечно, был немного легкомысленным (это, видимо, передается по мужской линии), но чтобы настолько! И ведь как складно разыграли все, негодники, как по нотам. Сейчас главное, чтобы гости не заметили ее смятения. Что будет дальше, она старалась не думать. Софья Николаевна понимала, что Саша, если решилась на такое, пойдет до конца. Но кругом полно гостей! Нельзя допустить публичный скандал. Ни в коем случае!Руки у нее связаны. Ах, детки, детки, все продумали. Остается только молиться. Только молиться. «Господи, молю тебя, Господи…»
Софье Николаевне казалось, что большего потрясения, чем то, которое она испытала, увидев Дмитрия Аркадьевича в своем доме, ей уже испытать не придется. Но она ошибалась.
Дверь гостиной распахнулась. На пороге стояла… В первое мгновение Софья Николаевна даже не поняла, кто это. А когда поняла, стала медленно оседать вниз. На ее счастье, рядом стояло кресло, и она опустилась не на пол, а на его мягкий бежевый плюш.
Саша вошла в гостиную. Эффект был даже большим, чем она предполагала. Разговоры, как по команде, смолкли. Все взгляды были прикованы к ней. Даже музыка стала тише.
Как ни в чем не бывало, приветливо улыбаясь и словно не замечая произведенного впечатления, она пошла через зал к отцу. Михаил Тимофеевич как будто увидел привидение. Он стоял, боясь пошевелиться. Саша взяла его под руку и поцеловала  в щеку.
 - Папочка, не волнуйся, все хорошо.
Не давая опомниться ни родным, ни гостям, Саша громко  сказала:
 - Господа, мне бы хотелось выполнить свое обещание и спеть вам несколько романсов. Если вы не против, конечно.
Господа, конечно, были не против. Сашино предложение было встречено с воодушевлением. Многие гости чутьем улавливали, что что-то происходит, и некоторые очень хотели понять, что именно.
Общество перебралось в комнату, смежную с гостиной, где стоял рояль. Дождавшись пока все рассядутся, Саша неторопливо открыла ноты, поставила их на пюпитр и заиграла вступление.
Она знала, где он стоит, хотя ни разу не бросила взгляд в его сторону. Он стоял у окна, скрестив руки на груди, и внимательно смотрел на Сашу.
Она запела. На первых тактах ее голос немного дрожал. Она не добирала дыхание, и поэтому голос был несколько мелким. Постепенно он набирал силу и приобретал окраску. Сашино исполнение становилось все более выразительным и глубоким, передавало все нюансы чувств и оттенки переживаний. После первого романса Саша сразу же начала петь второй. Уже никто не обращал внимания на ее голос. Зрители сидели, не смея пошевелиться, скованные какой-то невидимой силой, которая исходила от маленькой фигурки в синем платье.
Саша закончила петь и сняла руки с клавиш. Пальцы дрожали. В комнате повисла тишина. Наконец, раздались аплодисменты. Саша встала и поклонилась. Зрители кричали «Браво!» и требовали продолжения. Но тот, ради которого она пела, ради которого она затеяла весь этот бал, грозящий обернуться скандалом, как изваяние, застыл у окна, не снизойдя до аплодисментов.
Вдруг он отошел от окна и направился к Саше. Она на всякий случай незаметно оперлась рукой о крышку рояля. Не говоря ни слова, только посмотрев ей в глаза, он склонился над ее рукой. Саша похвалила себя за предусмотрительность и еще крепче вцепилась в черное дерево. Так же, молча, он отошел.
Наступило время приглашать гостей за стол. Саша заметила, что мама держится молодцом, да и папа, похоже, вновь обрел дар речи.
Саша помогала матери рассаживать гостей. К ней подошел Павел.
 - Александра, кто бы мог подумать! Появиться в таком виде перед родителями и соседями! Молодец! Платье тебе очень идет. Выглядишь потрясающе. Я и не знал, что ты можешь быть настолько обворожительной. Знаешь, сегодня я в первый раз пожалел, что ты моя сестра. Везет же Горскому, всегда ему достаются лучшие женщины.
 - Не всегда. Во всяком случае, я ему пока не досталась. 
Зеленые глаза лукаво засверкали. Слова брата немного ободрили Сашу. Внешняя беспечность давалась ей нелегко.
 - Александра Михайловна, разрешите засвидетельствовать вам мое почтение и выразить восхищение от вашего пения, - Горский вновь склонился к ее руке.
Этот поцелуй был совсем не такой, как у рояля. Тот был  душевным порывом, а этот лишь необходимой учтивостью.
 - Как, разве вы знакомы? Ах, да, ты мне что-то говорил про бал у князей М-ских, - Павел слегка переигрывал.
 - Да, мы встречались на балу у князей. Я даже имел счастье танцевать с Александрой Михайловной вальс. И я очень прошу вас, мадемуазель, не откажите мне в этой любезности и сегодня, - голос Горского был мягким и глубоким.
 - Возможно, Дмитрий Аркадьевич, возможно. Если обязанности хозяйки позволят, я с удовольствием окажу вам эту любезность. А сейчас извините, господа, мне надо дать распоряжения слугам. Павел покажет вам ваше место за столом.
Саша вышла из зала и поднялась наверх. Она хотела перевести дух. Она вошла в свою комнату. На стуле у порога сидела старая няня Васильевна. От ее маленькой сгорбленной фигурки со сложенными на коленях морщинистыми руками веяло печалью и осуждением.

…Васильевна растила Сашу с самого рождения. Софья Николаевна полгода после родов не вставала, и маленькая Саша была полностью на попечении Васильевны. Своих детей у нее не было, поэтому всю свою нежность, любовь и заботу Васильевна отдавала Саше. Она была предана своей барышне бесконечно. И Саша обожала няню. Васильевна была поверенной всех Сашиных тайн. Она первая, раньше, чем Софья Николаевна или Маша Ланская, узнавала о Сашиных радостях и печалях. Чаще всего именно к ней бежала Саша за советом. Покрывая Сашины проступки перед родителями, Васильевна, тем не менее, строго выговаривала ей за содеянное наедине. Огорчить няню для Саши было гораздо мучительнее, чем родителей. Конечно, бывало, что они обижались друг на друга, но совсем ненадолго, так как обе очень переживали такие моменты. Саша всегда первая приходила мириться. Уткнувшись головой в заштопанный нянин передник, она долго сидела, не говоря ни слова, шершавые пальцы гладили ее волосы, и на душе опять становилось легко и спокойно...
И вот сейчас Васильевна сидела, словно немой укор. Саша решила осторожно прощупать почву и невинно поинтересовалась:
 - Няня, почему ты здесь? Что-нибудь случилось?
 - Не дело, ты задумала, матушка, не дело.
 - Да ты о чем, няня? Не пойму я тебя что-то.
 - Все ты понимаешь, Саша. И я понимаю. Ты другим сказки рассказывай, я сердцем все вижу. Погубишь ты себя, Саша! Погубишь. Что с матерью-то будет? Не переживет она этого.
 - Чего этого, няня? Ты говоришь загадками. Я отказываюсь тебя понимать.
 - Уймись, Саша. Пока не поздно, уймись. Не доводи до греха. Да как тебе такое в голову пришло! Стыд какой! Вот уж не думала, что на старости лет краснеть мне за тебя придется.
 - Довольно, няня. Мне уже пятнадцать лет, знаешь ли, и я сама буду решать, что стыдно, а что нет. Никто, и ты в том числе, не вправе мне указывать, как себя вести. Понятно?!
Саша круто повернулась и, шурша юбками, вышла из комнаты. Конечно, Васильевна не заслужила подобных слов в подобном тоне, но Сашины нервы были на пределе, да и няня слишком много на себя брала.
Саша испытывала сильную досаду. Васильевна, поняла то, о чем сама Саша только смутно догадывалась. Только бы няня не поделилась своими догадками с мамой. Тогда все пропало.

Ужин был в самом разгаре. За столом Саша сидела рядом с Михаилом Тимофеевичем и своей подругой Машей. Место Софьи Николаевны находилось довольно далеко, почти на другом конце стола. Это было очень кстати. Саша еще так и не придумала, что она скажет матери по поводу своего туалета. Тут на случайность не сослаться.
Софья Николаевна была очень оживлена. Она, видимо, рассказывала что-то очень забавное, потому что ее рассказ часто прерывался смехом гостей. Потом Саша услышала, что мать говорит о своих школах, о трудностях в приобретении книг для читальни, о необходимости поднимать всеобщую грамотность населения, о введении обязательного начального образования и так далее. Софья Николаевна блистала красноречием. Саша знала, что ее мать говорить умеет. Но чтобы так! По окончании речи раздались аплодисменты. 
Михаил Тимофеевич, улучив момент, когда соседи по столу были заняты разговорами и закусками, осведомился у дочери, что, в конце концов, происходит, и что за платье, в конце концов, на ней надето. В душе Михаил Тимофеевич был совсем не против Сашиного туалета. Наоборот, синее платье определенно ему нравилось, оно очень шло Саше. В нем она была невероятно хороша. Но уж чересчур открытое. Девушке ее возраста и положения…
 - Папа, ты помнишь итальянскую певицу в Мариинском? На бенефисе Кшесинской?
Еще бы он ее не помнил! Божественный голос, чувственная красота, мировая слава и абсолютная недоступность - набор качеств, сводящий с ума любого мужчину, а таких любителей женщин, как Михаил Тимофеевич, повергающий в глубокий и длительный шок. Таких женщин не забывают. Но Саше знать это не обязательно.
 - Певицу? Певицу… Какую певицу? Итальянскую?…Ах, да в Мариинском… что-то припоминаю.
 - А ее платье?
И платье ее он тоже помнил. Простое, черное, элегантное платье, идеально сидящее на ее точеной фигуре, с декольте, от которого ему становилось трудно дышать. Да, платье очень даже… Михаил Тимофеевич вытер вспотевший лоб.
 - Платье? Да… миленькое такое платьице. Как не помнить. Но, Сашенька, дорогая моя, она-то певица! Певицы, видишь ли… э-э... В общем, для певицы такой наряд вполне уместен. Но для девушки… Мама смотри, как расстроилась. Дарья Антоновна ей проходу не дает, наверное, про наряд твой выспрашивает.
Дарья Антоновна, соседка Волковых по имению, была ужасно любопытной и бесцеремонной особой. Саша ее не любила. Также не любила она ее сына Бориса, такого же навязчивого и бесцеремонного. Он неуклюже пытался ухаживать за Сашей, а заодно и за деньгами ее отца. Саша сразу это поняла. Она презирала Бориса, а он, казалось, этого и не замечал, что еще больше раздражало Сашу.
Общество стало неторопливо перемещаться в танцевальный зал. Музыканты заиграли венский вальс. Под его чарующие звуки в танце закружились первые пары. 
Саша подошла к кружку молодых девушек, своих приятельниц. Те как раз обсуждали Сашино платье. В глубине души все они признавали, что платье просто роскошное (интересно, где она его сшила?), а Сашка - очень смелая и современная (надеть платье с таким декольте, да это скандал!). Вслух высказывались более сдержанно, кто доброжелательно, кто не очень. Саша спокойно и уверенно заявила, что, будучи на великосветском балу у князей М-ских, она и не такие туалеты видела. В столице подобные наряды в порядке вещей, а то платье, в котором она была с самого начала  бала, вызвало бы там недоумение  и даже насмешки.
 - Так что вы, дорогие мои, отстали от жизни. Это последняя мода Парижа!
С видом победительницы Саша отошла от живописной группы и присела рядом с Машей Ланской. Маша не задавала вопросов по поводу платья, и Саша была ей за это благодарна.               
Маша была натурой тонкой и деликатной. С детства она была самой близкой Сашиной подругой. Саша знала, что Мария серьезно влюблена в ее брата. А Павел находил ее очень милой, славной девочкой, не лишенной грации и интеллекта, но и только. По сравнению с теми женщинами, которые гроздьями падали к его ногам в Петербурге, Маша казалась ему почти дурнушкой, недалекой, скучной и чопорной провинциалкой.
А Маша была умна. Она прекрасно понимала, как относится к ней Павел и что он на самом деле думает о ней, когда говорит ей дежурные комплименты. Она знала, что он давно в курсе ее любви к нему и принимает эту любовь, как должное. Она давно свыклась с мыслью, что он никогда не полюбит ее.
Маша все это знала и продолжала любить его. Только совсем недавно Саша вдруг поняла, как, наверное, Маша несчастна, как это мучительно - любить и знать, что сбыться мечтам не суждено, и надеяться можно только на чудо.
Но, в отличие от подруги, Саша решила не ждать чуда. Она решила сотворить его сама. Маша поняла это, как только услышала Сашино пение и увидела Сашу в синем платье, хотя та ничего ей не говорила. Для кого чудо предназначалось, Маше тоже вскоре стало очевидно.

Они болтали с Сашей о какой-то ерунде, когда услышали у себя за спиной мужские голоса. Их приглашали танцевать. Машу - Павел Волков, а Сашу - Дмитрий Горский.
Как и тогда, на балу у князей, явь перестала существовать для Саши с того момента, как они закружились в вальсе. Явью были только его руки, обнимающие ее талию, его глаза, неотрывно смотрящие в ее глаза, и музыка, пьянящая и чарующая музыка медленного вальса. Саша поняла, ощутила всем своим существом, что сейчас он принадлежит ей, и только ей. Все его мысли и чувства, душа и тело устремлены к ней, жаждут ее. Или ей это только кажется? Вдруг он наклонился к ней. Его усы защекотали ей щеку.
 - Александра Михайловна…, Саша, вы божественны. Вы даже не представляете, кто вы. Я уже перестал надеяться, что когда-нибудь встречу нечто подобное… родственную душу…
Саша боялась оглохнуть от ударов собственного сердца. Раздался финальный аккорд. Горский не договорил. Он проводил Сашу к тому месту, где они стояли с Машей. Подошли Павел и Маша. Откланявшись, кавалеры отошли. Лицо Маши слегка порозовело. Она даже похорошела. Сашины щеки пылали, особенно правая, которой касались его усы. Правое ухо горело так, что пришлось прикрыть его веером. Эти маневры не укрылись от Маши. Она предложила выйти на террасу, остыть.
 - Ах, Сашка, ты всегда была сумасшедшей. Но ты молодец. А я вот так не могу, духу не хватает. Характер не тот, темперамент. Пела ты сегодня просто невероятно. Я никогда не слышала, чтобы ты так пела. Какие танцы, тебе вокалом заниматься надо было! У тебя большой талант. Нет, ты молодец.
 - А кто тебе мешает молодцом быть? Ты брату моему стихи свои почитай. Ведь у тебя стихи какие! Вот где талант. А он и не слышал ни разу и, вообще, знать об этом не знает.
 - Саша, какие стихи? Это Горского твоего стихами да романсами пленить можно. Он любит искусство, понимает его. А Павел нет… Он другой. Этим его не проймешь. Ах, ладно, оставим это.
Саша снова поразилась Машиной проницательности и наблюдательности. В это время музыка в танцевальном зале смолкла. Первый танцевальный тур закончился. Общество плавно растекалось по комнатам и верандам. Мужчины засели за преферанс и баккара.
Сашино ухо было уже вполне нормальной окраски, и они с Машей собирались идти в дом, как вдруг Саша услышала звуки рояля. Эти звуки сплетались в мелодию необыкновенной красоты. Саша остановилась на полпути. Волнением и страстью веяло от этой музыки. Саша уже знала, под чьими пальцами рождаются эти интонации. Медленно она вошла в комнату, где стоял рояль. Там были немногочисленные зрители. Она тихонечко встала у окна, почти на том самом месте, где стоял Горский, когда она пела.
Дмитрий Аркадьевич, казалось, был полностью погружен в музыку. Он никак не реагировал на аплодисменты зрителей, которых становилось все больше и больше. Казалось, он даже не замечал их. Он играл и играл. А люди снова оказались во власти неведомой силы, почувствовав себя сопричастными к таинству, которое нельзя объяснить словами, к которому можно только прикоснуться.
Когда Горский закончил играть, воцарилась тишина. Неведомая сила все еще держала зрителей в оцепенении. Медленно, словно нехотя, она ослабила свои сети. Люди обрели способность шевелиться. Еще несколько мгновений, и нечто, что совсем недавно властвовало над ними, исчезло, растворилось. Горский встал и быстро вышел из комнаты. Почти с такой же стремительностью комнату покинула Саша.


Глава 10.


Она накинула шаль и вышла в парк. Нынешняя осень была на редкость теплой. Саша глубоко вдохнула влажный ночной воздух. Теперь она поняла его слова о родственных душах. Она полюбила его, еще не зная это умом, только чувствуя сердцем. Полюбит ли он ее сердцем, постигнув это умом? 
Он сидел на ступенях маленькой беседки в дальнем углу парка. Саша поняла: вот он, решающий момент. Нельзя упускать этот шанс. Надо действовать смело и быстро, пока ей не помешали.
Она подошла и села рядом. Горский, казалось, не удивился. Похоже, он ожидал этого. Они молчали, просто сидели и смотрели на причудливые тени, которые бросал в свете луны облетевший шиповник на посыпанную песком дорожку. Как же начать? И стоит ли? 
Она вздрогнула. Наверное, они сидели уже очень долго. Саше стало холодно. Зубы начали предательски постукивать друг о друга.
 - Бедная девочка, вы  совсем замерзли.
Господи, этот голос! Эти интонации... Можно сойти с ума. 
 - Нет, что вы, мне совсем не холодно, - поспешно сказала она.
 - Тогда почему вы дрожите?
Он встал. Поднялась и она. Дмитрий Аркадьевич снял сюртук и накинул его на Сашины плечи. Снова его лицо. Так близко... Совсем близко.

…Саша помнила, что в романах, которые она с упоением читала тайком от родителей, героини при поцелуях слегка откидывали голову назад, закрывали глаза и погружались в блаженство. С практической точки зрения Сашу очень интересовало, не мешают ли целующимся носы, и если не мешают, то почему. Ведь должны мешать. Это первое. Далее. Поцелуи, как следовало из тех же романов, иногда длились очень долго. Как при этом дышать, скажите, пожалуйста? В общем, в отношении поцелуев неясностей у нее было много. Спросить горничную Наташу она стеснялась, хотя ответ получила бы исчерпывающий. Маша тоже не знала. Когда Саша обмолвилась о проблеме няне, то получила хороший нагоняй…

Сколько длился этот поцелуй? Мгновение? Вечность? Она не знала. Вот как, значит, это происходит... Совсем не так, как пишут в книгах. Гораздо приятнее. Несравненно приятнее, чем в книгах.
Но достигнутый успех необходимо закрепить и, по возможности, развить. Как все удачно сложилось! Теперь гораздо проще перейти к самому сложному. В горле пересохло, колени дрожали. Сейчас решается ее судьба. Прочь, слабость!   
 - Прежде, чем мы пойдем в дом, послушайте, что я вам скажу... За этой калиткой, вон там, видите, есть тропинка. Она ведет к роще. Если по ней идти, никуда не сворачивая, то она приведет к домику лесника. Молчите! Когда все улягутся, я приду туда… Я буду ждать Вас… Я буду ждать.
Горский молчал. Он смотрел куда-то вдаль и молчал. Саше показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он мягко
взял ее за плечи и очень тихо сказал:
 - Саша, мне кажется, что у вас сложилось обо мне превратное мнение. Что бы обо мне ни говорили в свете, своей честью я дорожу… Я не могу воспользоваться вашим порывом, о котором вы можете потом горько пожалеть. Это было бы бесчестно и недостойно. Простите, Сашенька, и поймите, я…
Медленно и плавно Саша подняла голову. Ее лицо, бледное и спокойное, было прекрасным. Губы трогала чуть заметная улыбка. Только глаза казались неестественно огромными.
 - Что ж, Дмитрий Аркадьевич, раз вам так дороги ваши честь и достоинство, конечно, берегите их. Я не посмею более осквернять их своими недостойными предложениями. А по поводу порыва - вы правы… Было приятно с вами побеседовать. Извините, мне пора возвращаться к гостям. Всего хорошего.
Сняв сюртук, Саша неторопливо пошла к дому по посыпанной песком дорожке парка.
Горский стоял и смотрел ей вслед, до тех пор, пока ее маленькая фигурка, закутанная в ажурную шаль, не скрылась из вида. Он понял, что потерял ее, и что-то подсказывало ему - навсегда.

Саша вошла в дом. Няня... Где няня? Медленно, словно боясь поскользнуться и упасть, Саша приблизилась к кухне, откуда слышался недовольный голос Васильевны, и встала у двери. Она хотела позвать няню, но не сумела. Голос пропал.
На кухне прислуга раскладывала пирожные и сласти, заказанные в лучших кондитерских Петербурга, по вазам, пироги аппетитными горками уже лежали на плоских фарфоровых блюдах, самовары дымились. Саша поняла, что скоро подадут чай. Няня непосредственного участия в хлопотах на кухне не принимала. Она только наблюдала за процессом, иногда делая замечания и давая советы. Среди прислуги няня пользовалась большим уважением.
Вдруг она заметила Сашу. Васильевна сразу поняла, что что-то случилось, что Саше плохо и ей нужна ее помощь. Она торопливо вышла из кухни, взяла Сашу за руку и повела к себе во флигель.
Молча и безвольно Саша шла за няней. Закрыв дверь, Васильевна тяжело опустилась на маленький диванчик. Саша села рядом. Как часто в детстве, она положила голову няне на колени, уткнувшись лицом в ее старенький передник. Они молчали. Шершавой ладонью Васильевна гладила Сашины волосы и кутала в шаль озябшие девичьи плечи.
 - Я не нужна ему. Совсем не нужна, няня.
 - Ну и дурак.
Няня всегда была крута на расправу, особенно когда обижали ее Сашу.
 - Он не дурак, няня. Просто он не любит меня.
 - Сашенька, если человек не смог понять и оценить тебя…
 - Господи, няня, как раз это он смог! И понял, и оценил... Он восхищался мной, моим пением, моим умением танцевать, моей грацией, говорил, что я божественна, что я.., но он не любит меня. Это так просто.
Саша опять начала дрожать. Васильевна  шумно высморкалась.
 - Ну-ка, встань, Саша. Вставай, вставай, душа моя. Умойся. Давай я волосы тебе поправлю. Подумаешь, не любит! Любить, Сашенька, тоже уметь надо. А коли не умеет счастья своего разглядеть, так и печалиться об нем нечего. Вставай, я тебе говорю! Что, смирилась уже? Или гордости совсем не осталось у тебя? Да не родился еще тот мужик, об котором тебе убиваться так стоит. Вставай!
Саша  встала. Ай да няня! Ай да Васильевна! Саша умылась. Пригладила выбившиеся волосы. Расправила плечи. Подняла голову. Она попыталась улыбнуться, и ей это удалось. Правда, улыбка была печальной, но не вымученной. Сейчас ее глаза были темно-зеленые. Они светились мягким светом. В них няня уловила невидимую ранее глубину.         
Поправив бархотку на шее, Саша направилась к двери. Гордость! Вот оно, спасение! Саша благодарно поцеловала няню. Та перекрестила свою любимицу.
 - Иди, матушка, и никому не показывай боли своей. Спрячь ее, глубоко спрячь. Не любит! Да наплевать на него и забыть! Поняла? Иди, посмотрим еще, кто кого.
Саша вышла из няниной комнаты. Гордость. Она ей поможет, она спасет ее. 
Боль уже не заполняла все ее существо. Только сердце. Разум Саша у нее уже отвоевала. Тело почти тоже. Движения стали спокойными и уверенными. Плечи были расправлены, голова откинута чуть назад. Только глаза… Их боль никак не хотела уступать. Ничего, все хорошо. «У меня все хорошо». Саша, как заклинание, повторяла эти слова по пути в столовую.
Когда она вошла, чаепитие было в самом разгаре.

Саша извинилась перед гостями за свое отсутствие, объяснив его хлопотами по хозяйству. Она произнесла это таким уверенным и спокойным тоном, что почти ни у кого не осталось сомнения в их правдивости. Сидела она на прежнем месте, между отцом и Машей.
Михаил Тимофеевич уже прилично выпил, поэтому пребывал в отличном расположении духа. Он шутил, развлекал гостей всякими смешными историями, которых знал великое множество. За столом  царили смех и веселье. Маша ничего не спрашивала, но Саше показалось, что она опять все поняла. Софья Николаевна озабочено посматривала на дочь. Саша собралась с духом и улыбнулась ей. Глаза у матери заблестели. Она тоже улыбнулась Саше.
Снова зазвучала музыка. Молодежь поспешила в танцевальный зал. Старшее поколение засело за покер и баккара, шарады и разговоры. 
Саша порхала по залу. Она пользовалась невероятным, просто фантастическим успехом. Мужчины, словно сговорившись, наперебой приглашали ее танцевать. Казалось, они забыли, что в зале есть и другие дамы. Ей даже стало немного неловко перед ними, другими дамами, в чьих глазах она уловила с трудом скрываемую ревность.
Саша горько улыбнулась в душе. Еще совсем недавно, каких-нибудь пару часов назад, она упивалась бы этим успехом. Он если и не грел бы ей сердце, то уж, во всяком случае, тешил бы самолюбие. А это так приятно. Но сейчас этот успех совсем не радовал ее. Он был ей не нужен. Хотя… Интересно, а где Горский?
А Горский был недалеко. Никем не замеченный, он стоял в самом дальнем углу большого зала и не сводил с Саши напряженного взгляда. Но такой мужчина, как он, не мог долго оставаться незамеченным. Вскоре вокруг него образовалось живописное женское общество. И, как обычно, дамы всех возрастов и комплекций очень старались произвести впечатление на капитана. В ход была пущена тяжелая артиллерия. Устав ожидать приглашений со стороны капитана, женщины решили не церемониться и проявить инициативу. Устоять под натиском бравый капитан не мог, и вот Саша увидела его танцующим с толстой Долли Головиной.
Долли была чудовищно неуклюжей, и даже мастерство Дмитрия Аркадьевича, как танцора, не могло спасти положение. Долли, выскользнув из рук капитана и потеряв равновесие во время пируэта, всей своей огромной массой налетела на канапе. К счастью, там никто не сидел. В противном случае последствия могли оказаться самыми печальными. А так пострадало только канапе. Долли сконфуженно удалилась, а капитан перешел в руки следующей дамы.
Саша чувствовала себя почти неплохо. Она уже знала, как будет вести себя с Горским, и это придавало ей уверенности. Она будет с ним очень естественной, как будто ничего и не произошло. Да и что, собственно, произошло? Молчание на ступеньках беседки и несколько неосторожных слов, сорвавшихся с губ, еще не остывших от его поцелуя. Совершенно житейская ситуация. Совершенно. Саша не раз о них читала. Все хорошо. У нее все хорошо.
Приятель Павла по полку Владимир Николаевич, с которым Саша в данный момент кружилась по залу, танцевал вполне прилично. Но что особенно в нем понравилось Саше, так это то, что он, похоже, был ею не на шутку увлечен. Саша обворожительно улыбалась, сверкала зелеными глазами, кокетничала, всячески его поощряя. Поручик совсем потерял голову. Когда закончился танец, он встал на колено, припал к ее руке и долго не выпускал ее пальцы из своих. Саша не торопила его. На них стали обращать внимание. Тогда она медленно, словно нехотя, высвободила свою руку, царственно кивнула и удалилась в столовую. Пора и честь знать. Пусть и другие дамы понежатся в лучах мужского внимания. Тем более, она - хозяйка, а эти дамы - гости. Тем более, что ей это и не надо совсем.
 - Саша, что все-таки происходит?
Мама. В ее глазах Саша увидела такое напряжение и тревогу, что снова почувствовала тупую боль в сердце.
 - Мама, не волнуйся, все хорошо. Поверь, тебе не о чем больше беспокоиться. Скоро закончится бал, все разъедутся по домам, и все будет по-прежнему. Все будет хорошо. Правда, мама.
Теперь тупую боль в сердце ощутила Софья Николаевна. Спокойный тон дочери ее не убедил. Напротив, ее тревога усилилась. В Сашиных словах мать уловила пустоту и безнадежность. Она ясно увидела, что Саше плохо, очень больно и невероятно одиноко. И она ничем не может помочь своей девочке. Что бы она ни сказала, что бы ни сделала, все будет напрасно. Горький женский опыт сердца Саше предстоит пережить одной. Софья Николаевна поцеловала Сашу и перекрестила.
Саша почувствовала, как что-то сильно сжало ей горло, а глаза защипало. Подошла Маша, неся в руке стакан с разбавленным соком. Саша залпом выпила.
 - Горский не спускает с тебя глаз. Когда ты танцевала с Владимиром Николаевичем, он был готов сорваться с места и убить его голыми руками. Я видела. Знаешь… мне кажется, все несколько сложнее, чем ты думаешь. Помнишь, что говорили в свете о той его...
 - Маша, я очень тебя люблю. Ты знаешь. Но я прошу тебя больше никогда не говорить мне об этом человеке. Никогда! Я не хочу более ни видеть его, ни слышать о нем. Для меня его больше не существует. Его больше нет. Понимаешь? Он умер. Кстати, ты пробовала эти пирожные с орешками? Попробуй, тебе они наверняка понравятся.

Приближался рассвет. Бал медленно угасал. Многие из гостей уже разошлись по своим комнатам. Кто был не в силах до них добраться, засыпали прямо за столом, в кресле или на ступеньках террасы. Молодежь, правда, еще резвилась.
Михаил Тимофеевич почивал в своей кровати. Софья Николаевна отдавала распоряжения прислуге. Она очень устала. Сильно ныла поясница. Хотелось прилечь. Но она понимала, что не может этого сделать. Во всяком случае, до тех пор, пока все гости не разойдутся по своим комнатам. Скорей бы уже. Софья Николаевна поморщилась. Спина болела все сильнее.
 - Мама, опять спина?
Саша подошла сзади и обняла мать за плечи.
 - Ты иди, приляг, мама. Я за всем посмотрю. Я не хочу спать. А ты иди. Не волнуйся, я все сделаю. Все будет хорошо.
Опять эта фраза. Софье Николаевна почувствовала слабость.
 - Пойдем, я тебя провожу. Не спорь, мама, на тебе лица нет.
Проводив мать до ее спальни, Саша спустилась в гостиную. Там были Павел, его друзья офицеры и несколько молодых дам. Павел развлекал общество какой-то забавной историей. Маша сидела рядом с ним. Она была счастлива и даже не пыталась это скрыть.
Саша подошла и шепнула ей несколько слов. Маша отрицательно покачала головой и попыталась поймать Сашину руку, но не успела. Саша подошла к брату и, дождавшись, когда он закончит свой рассказ, обратилась к нему и к присутствующим:
 - Господа, среди нас есть одна дама, которая пишет, на мой взгляд, изумительные стихи. Мне бы очень хотелось попросить ее прочесть нам что-нибудь.
 - Замечательно, Саша. А кто же эта дама? - Павел  переводил взгляд с одной девушки на другую.
 - Эта дама, Павел Михайлович, сидит рядом с вами. Маша, я прошу тебя, пожалуйста.
Маша готова была растерзать ее на части, но она умела собой владеть. Расчет был верный.
Когда все взоры обратились на Машу, та спокойно сидела, сцепив руки в замок на колене и опустив голову. Маша молчала. Медленно она подняла голову и устремила свой взгляд в пространство. Присутствующие посмотрели в том же направлении, но ничего нового не увидели. Странно. Всем показалось, что они непременно должны были что-то увидеть. Ведь Маша видит. В этом не было сомненья. И вдруг что-то произошло. Туман, скрывающий то, что видела Маша и не видели все остальные, постепенно начал рассеиваться.
Море, скалы, пустынный  берег. Мерцающие звезды. Ласковый ветерок играет длинными распущенными по плечам волосами девушки. Она смотрит вдаль. Она плачет… Богатый шатер, палящее солнце, молодой красивый раб, его бьют плетьми, он шепчет имя, женское имя… Женщина в белом платье, сильный морской ветер треплет ее распушенные по плечам волосы. Она смотрит на темные волны, с которых ветер срывает белую пену. Красивый раб бежит по берегу и, бросившись в бушующее море, уплывает все дальше и дальше… Ласковый морской ветерок играет распущенными по плечам седыми волосами сидящей на камне старухи. Ее сухие, бледные губы беззвучно шепчут имя, а давно не видящие глаза смотрят вдаль…
Маша замолчала. Она опустила голову, а слушатели продолжали смотреть в пространство. Было тихо. Никто не шевелился.
Первым очнулся Павел. Он как-то странно посмотрел на Машу, будто увидел ее впервые. Он хотел что-то сказать, но не смог. Тогда он откашлялся и попробовал снова.
 - Маша, я и представить не  мог… Это… Маша, я… - он снова замолчал.
 - Машенька, спасибо, что выполнила мою просьбу, - Саша вытерла слезы и поцеловала подругу.
Девушки вышли в соседнюю комнату. Там на диванчике мирно посапывал сосед Волковых по имению, отставной капитан Уваров.
 - Сашка, учти, я когда-нибудь убью тебя за твои выходки, - шепотом пригрозила  Маша.
 - Ну с этим ты всегда успеешь, а вот насчет братца моего ты не права. Он просто дар речи потерял и смотрел на тебя, как на икону. Вот она, великая сила искусства! А ты говорила, не такой…
 - Как на икону? Жаль. Я бы предпочла, чтобы он смотрел на меня, как на женщину.
 - Мария, не придирайся к словам. Я знаю своего брата. Он почти твой.
Неумолимо наступало утро. Наконец, все разошлись по своим комнатам. Саша заметила, что Горский хочет ей что-то сказать, пытается остаться с ней наедине. Нет, поздно. Боль постаралась на славу. Она уже ничего не хочет. Ничего. У нее больше нет сил, чтобы чего-то хотеть. Тем более вновь увидеть Горского наедине.
Саша поспешно поднялась к себе. Только здесь она поняла, насколько устала не только ее душа, но и тело. Она с трудом сняла платье. Эта процедура отняла последние силы. Саша упала на кровать и почти сразу же уснула.

Ласковый ветерок играет ее распушенными по плечам волосами, платье, правда, не белое, а синее, но это совсем не портит картину. Молодой красивый Горский держит ее за руку. Они смеются, они счастливы. Рядом Павел и Маша. Они тоже смеются и счастливы. Все они куда-то летят. У Горского есть крылья, красивые белые крылья, как у ангела. У Павла тоже есть крылья, но поменьше. У Маши крылья совсем маленькие. У нее самой крыльев нет вообще. Саша удивилась, как же она летит? Ах, да, ее держит за руку Горский, а у него крылья большие-большие.

Когда Саша проснулась, был уже полдень. Лежа в кровати, она прислушалась. С улицы доносился цокот копыт, шуршание колес по гравию и голоса. Гости разъезжались, кто ехал на станцию, к дневному поезду, кто к себе в имение. Несколько приглашенных остались погостить еще пару дней.
Софья Николаевна распорядилась не будить Сашу, понимая, что вчера она очень устала. Хотя, возможно, у нее была и еще одна причина для этого распоряжения.
Саша встала и подошла к окну. Сквозь тонкое кружево занавески она увидела, как Михаил Тимофеевич и Павел помогают дамам войти в экипажи, как брат чуть дольше, чем положено по этикету, целует руку Маше Ланской, как суетятся слуги, укладывая вещи гостей. Конюх Григорий проверял подпруги у пристяжных. Васильевна собрала каждому гостю маленький узелочек с гостинцами и сейчас она вручала эти нарядные сверточки. Софья Николаевна прощалась со всеми тепло и сердечно, просила не забывать, приезжать запросто, без церемоний.
Саша поискала глазами Горского, но не нашла. Наконец, он появился. Увидев его высокую ладную фигуру в военной форме, Саша ощутила привычное волнение. Усилием воли она заставила себя дышать ровнее и спокойнее. У нее все хорошо.
Она видела, что Горский попрощался с братом, поцеловал руку матери, и что-то тихо сказал Васильевне. 
Одна молодая дама, сидевшая в последнем экипаже, привстала со своего места и помахала Горскому рукой, приглашая его присоединиться к их симпатичной женской компании. Горский приветливо улыбнулся ей и кивнул в ответ. Негодяй.
Вдруг он обернулся и взглянул на Сашино окно. Саша отшатнулась. Он не улыбался. Пристально и напряженно Горский смотрел Саше в глаза. Саша поняла, что он знает о том, что она стоит у окна. Разделенные тонким кружевом занавески и неприступной крепостью раненой женской гордости, они смотрели друг на друга.
Наконец, Горский, не отрывая взгляда от окна, приподнял фуражку и слегка поклонился. Что-то сказав приглашавшей его даме, он быстро прошел к первому экипажу, где разместились офицеры, и присоединился к ним.
Кавалькада тронулась. Софья Николаевна, Васильевна, кухарка тетя Груша, Наташа махали руками удаляющимся экипажам, дворовые мальчишки побежали им вслед.
Вскоре последний экипаж скрылся из вида, оставив за собой небольшое облачко пыли. А Саша все стояла у окна и смотрела на опустевшую дорогу, по которой ветер неторопливо перекатывал сухие осенние листья…


Глава 11.


Прошла осень, потом зима и весна. Наступило лето. Жизнь Волковых текла дальше.
Правда, весной на заводе у Михаила Тимофеевича  по вине главного инженера произошла авария. Погибло десять человек. Комиссия, расследовавшая обстоятельства аварии, рекомендовала Михаилу Тимофеевичу провести частичную реконструкцию завода, усилить меры безопасности и выплачивать семьям погибших пенсию. Все это было правильно, и Михаил Тимофеевич выполнил все предписания комиссии, но страшная смерть работавших у него людей сильно его потрясла. Стало плохо с сердцем. Через некоторое время отнялись ноги. Врачи сказали, что второго удара он не переживет.

Софья Николаевна мужественно встретила эту беду. Она продолжала заниматься делами школ и гимназии, отремонтировала старые помещения библиотеки и читальни, построила начальную школу в соседней деревне. Помимо этого на ее плечи легло управление делами лесопильного завода, контроль над выполнением рекомендаций комиссии. Конечно, ежедневными проблемами занимались управляющие, но принятие решений оставалось за хозяином.
А хозяин, превратившись в парализованного инвалида, лежал дома, погрузившись в тяжелейшую депрессию. Он стал мнительным и капризным, как ребенок. Иногда домашние слышали неясное бормотание и тихий смех, доносившиеся из его комнаты.

Саша больше не искала встреч с капитаном Горским. Изредка бывая в Петербурге, она кое-что слышала о нем от общих знакомых.
Несколько месяцев назад он расстался с графиней Ольгой Сергеевной. Это стало одним из самых популярных событий столичного света в минувшем сезоне, которое обсуждали так же часто и с таким же волнением, как и слухи о скором начале войны.
Из-за чего они расстались и по чьей инициативе, никто не знал. И снова неизвестность рождала массу домыслов и предположений. Одни говорили, что он ей надоел, другие - что она ему. Третьи утверждали, что у каждого из них появилось новое увлечение. Сами же герои этих сплетен хранили молчание по поводу своего разрыва.
Вскоре в свете заговорили о новом друге сердца графини Ростоцкой. Этой чести удостоился моложавый генерал Георгий Алексеевич Туманов, герой одной из немногих побед в войне с Японией. Генерал был давним и преданным поклонником Ольги Сергеевны, неоднократно предлагал ей руку, сердце и состояние, когда она не была еще роскошной графиней Ростоцкой. Но строптивая красавица предпочла доблестному  генералу, герою войны, старенького и болящего графа Ростоцкого. И не прогадала. Граф через год умер. Ольга Сергеевна вновь стала свободной, а кроме того, богатой и титулованной особой.
Когда на горизонте Ольги Сергеевны появился капитан Горский, генерал, как и многие другие обожатели графини, решил не торопить события, но ненавязчиво давал понять прекрасной даме, что его чувства к ней ничуть не угасли.
Наконец, и его час настал. Генерал начал осаду по всем правилам военного искусства. Вскоре осажденная крепость запросила пощады, выбросила белый флаг и сдалась на милость победителя. Надо сказать, что заветную крепость осаждали многие, но фортуна на этот раз улыбнулась генералу. В свете стали делать предположения и ставки, кому же она улыбнется в следующий раз.
Как бы то ни было, с Ольгой Сергеевной была полная ясность, хотя бы на время. А вот с Дмитрием Аркадьевичем ясности не было никакой. Женская половина столичного общества совсем потеряла покой. Несколько раз капитана видели с разными женщинами, но каждый раз оказывалось, что это дамы полусвета, которые сменяли одна другую, почти с той же периодичностью, с какой день сменяет ночь. Никто из них не мог надолго удержать капитана Горского.
Услышав все эти новости, Саша почему-то не удивилась. Это давно не имело для нее никакого значения. Бал у князей М-ских, ее увлечение капитаном, бал в имении, уязвленное самолюбие отвергнутой женщины - все это было в прошлом. Саша запретила себе думать об этом еще тогда, осенью. Если услужливая память иногда напоминала ей о Горском, Саша старалась думать о нем в прошедшем времени, как о чем-то безвозвратно потерянном.
Ей почти удалось убедить себя в том, что все сложилось совсем неплохо, вернее, даже очень хорошо. Ведь согласись Дмитрий Аркадьевич на ее опрометчивое предложение провести ночь в домике лесника, Сашина репутация погибла бы навеки. Нашлось бы немало желающих вывалять в грязи ее доброе имя. Правда, в глазах Горского она его все равно потеряла (он, конечно же, презирает ее, и правильно делает). Саша очень надеялась, что кроме капитана об этом никто не узнает. Но капитан уже не в счет. Его больше нет. Он умер. Значит, все в порядке, все хорошо. У нее все хорошо. Даже репутация на месте. Вот и славно! Он все равно не оценил бы ее жертвы. Он наверняка сразу же бросил бы ее, как бросал и бросает всех остальных. Чем она лучше их? Господи, да с чего она взяла, что интересна ему? И почему была так уверена, что осчастливит его своим глупым порывом? Смешная, наивная девочка, начитавшаяся дешевых романов. Нет, Горский молодец. Проявил благородство. Конечно, он разбил ей сердце, но сберег имя, а это, как говорила мама, - самое главное для девушки. А сердце… Но ведь за все надо платить.


Глава 12.


…Летом началась война. Была объявлена частичная, а потом и всеобщая мобилизация. Полки, где служили Павел Волков и Дмитрий Горский, были отправлены на фронт одними из первых на северо-западное направление.
Спокойная жизнь в имении закончилась. Все очень тревожились за Павла. Петербургу угрожала опасность. Михаил Тимофеевич стал капризничать больше обычного. Как назло, с сильной простудой слегла Саша. Софья Николаевна совсем сбилась с ног.
Но постепенно первоначальный шок прошел. Вскоре стало ясно, что Петербургу ничто не угрожает, и все военные действия будут проходить вдали от столицы.
В Петербурге стали открываться госпитали для раненых, поток которых все увеличивался. Софья Николаевна решила организовать частный госпиталь у себя в Орлине.
Орлино находилось совсем недалеко от железной дороги, по которой шли в Петербург поезда с ранеными. Поезда ходили нестабильно, часто задерживались и простаивали. При таком положении дел раненые, которым нужна была срочная медицинская помощь, могли просто не доехать до Петербурга. Наличие недалеко от станции Сиверская госпиталя, укомплектованного всем необходимым для срочной хирургической помощи, могло бы спасти не одну человеческую жизнь. Во всяком случае, затевая организацию госпиталя, Софья Николаевна очень на это надеялась.
Госпиталь она разместила в здании лицея. Здесь она оборудовала две операционных и пять палат для раненых по десять человек каждая. В помещении библиотеки она предполагала поселить медицинский персонал: врачей, медсестер и санитарок. Для обслуживающего персонала она подготовила помещение читальни.
Софья Николаевна не жалела денег. Она пригласила лучших врачей, заказала дорогое оборудование, лекарства, перевязочный материал. Для работы в госпитале она наняла трех поваров и нескольких прачек.
В начале октября госпиталь начал принимать первых раненых. А вот хрупкое здоровье Софьи Николаевны не выдержало нагрузок. Она слегла с пневмонией и по иронии судьбы оказалась первой пациенткой своего госпиталя.

Делами пришлось заняться Саше. А их было много, особенно вначале. Раненые прибывали и прибывали. Вскоре стало ясно, что двух операционных мало. Нужна еще хотя бы одна. Где ее разместить? Чем оборудовать? Где найти людей для работы? Все здоровые мужчины призваны в армию. Нужно было пригласить еще двух хирургов, несколько санитарок и медсестер. Перевязочный материал и лекарства, заказанные Софьей Николаевной, закончились. Необходимо было срочно ехать в Петербург докупать недостающее оборудование и медикаменты. А душераздирающие крики, стоны, бред, ампутированные конечности, кровь, грязные, непереносимо пахнущие бинты и перекошенные мукой лица раненых солдат? Все это свалилось на хрупкие плечи шестнадцатилетней девушки, которая еще вчера с упоением танцевала на балах и решала, в каком платье она будет наиболее обворожительна.
Временами Саше казалось, что она больше не выдержит. Она похудела, под глазами залегли фиолетовые тени, пропал аппетит. Ей так хотелось верить, что это сон, страшный, кошмарный сон, и что стоит ей сделать усилие, и она проснется. Весь этот ужас останется там, во сне. А наяву все будет по-прежнему: здоровый, улыбающийся отец и мама, красивая и, как всегда, чем-то занятая, вечера с танцами и представлениями, поездки в Мариинский театр на балет, задушевные беседы с Машей, поклонники и… Но Саша понимала, что все это безвозвратно ушло и никогда не повторится, что сном является именно это, а наяву - кровь, страдания и смерть. И она должна это вынести. Просто обязана. Потому, что сейчас она отвечает за госпиталь и за всех этих беспомощных, больных людей.
Саша не брезговала выполнять и самую грязную работу: промывала и перевязывала гноящиеся раны, выносила утки из-под раненых, мыла полы в палатах и операционных. Вскоре среди персонала Саша завоевала уважение и признание, а раненые ее боготворили. Ее уважительно величали Александрой Михайловной.
Для работы в госпитале Саша привлекла своих  приятельниц. Некоторые из них после нескольких дней пребывания в госпитале под разными предлогами ушли. Саша не пыталась их остановить. Она понимала, что не должна осуждать их. Не всех природа одарила мужеством и силой. Нельзя этого требовать от молоденьких, изнеженных девушек.
Вскоре осталась только Маша.


Глава 13.


Софья Николаевна болела долго и тяжело. Ее уставший организм никак не хотел поправляться. Она находилась на попечении Васильевны, но часто после работы в госпитале Саша отпускала Васильевну отдохнуть и сама принималась ухаживать за матерью. Работа в госпитале не прошла даром. Саша многому научилась, наблюдая за работой врачей и медсестер. Со страхом смотрела она на бледные щеки матери и с ужасом чувствовала ее невероятную слабость. С недавних пор Саша заметила красные пятна, выступившие на ее запавших щеках. Они ей совсем не понравились.
Вчера Саша сделала чудовищное открытие. Она подобрала платок, случайно выпавший из-под подушки Софьи Николаевны, в который та часто покашливала. Платок был в крови.
Все еще держа платок в руках и неотрывно глядя на красные пятна, Саша присела на кровать матери. Она спала. Поцеловав ее и стараясь не шуметь, Саша вышла из комнаты.
Как в тумане, она дошла до самой дальней беседки парка и присела на холодные доски скамейки. Надежды нет. Никакой. 
Саша уже почти свыклась с неизбежностью смерти. Когда умер первый раненый, который с самого начала был безнадежен, Саша была в отчаянии. Она плакала, ругала врачей, до хрипоты кричала на Емельяна, который не подковал Сокола, и тот тащился со станции еле-еле, в результате чего драгоценное время было упущено, и человек умер. Потом было много смертей. Саша с ужасом думала, что уже не боится видеть смерть, закрывать глаза умершим у нее на руках солдатам. Смерть стала для нее чем-то обыденным и привычным.
Но смерть матери… Саша ощутила страшный холод. Нет, этого не может быть… «Мама… Мне так холодно, мама… Мне так страшно». Чьи-то шаги вывели ее из оцепенения. Маша. Саша молча показала ей платок. Подруга села рядом и обняла Сашу за плечи. Она ничего не говорила. Только сидела рядом и гладила Сашу по волосам, как часто делала Васильевна. И вдруг Саша поняла, что плачет, плачет горько и громко. Навзрыд. А Маша сидит и гладит ее по волосам.    

Софья Николаевна умерла в конце декабря. Похоронили ее на семейном кладбище, на маленьком холме. 
Когда Саша решилась сказать отцу, что мамы больше нет, он не поверил. Не поверил и все. Сказал, что Саша ошибается, что она сошла с ума, что мама не может умереть. Она жива! Он даже слышит ее голос. Она в библиотеке. Пусть Саша сходит туда и убедится, что мама там. А где же ей еще быть? Хотя нет, мама - в оранжерее. Да, да, он видел, как она вошла туда. Только что. Она там. Готовится к занятиям в лицее. Ведь это ее любимое место. Ты что, забыла?!
И так каждый раз. Саша решила не переубеждать его. Зачем? Если ему так легче… Иногда она даже завидовала ему. Иногда ей так хотелось не видеть, не слышать, не знать и не помнить. Ничего! Ничего… Потому что это было трудно, невыносимо трудно. 

Как-то после Рождества в Орлино приехал офицер, служивший в одном полку с Павлом. Саша помнила его, он был среди друзей брата на балу в имении прошлой осенью.
Увидев его, Саша присела на стул. Она поняла, что он привез известие о Павле. Офицер поспешил успокоить ее и Машу, которая изваянием застыла рядом с Сашиным стулом. Он сказал, что Павел легко ранен в бедро, потерял много крови, он очень слаб, но жизни его опасность не угрожает. Время и хороший уход поставят его на ноги.
Маша быстро приняла решение: она поедет к Павлу в госпиталь и будет за ним ухаживать. Саша предложила другой вариант: перевезти брата в Орлино и лечить его здесь. Посовещавшись, остановились на последнем. Офицер, Емельян и Маша утром поехали в Петербург за Павлом.
К вечеру следующего дня они вернулись вместе с ним. Он сильно похудел, щеки ввалились, глаза неестественно блестели. Довершала картину многодневная щетина и отсутствие возможности помыться. Да еще известие о смерти матери.
По дороге домой Маша с тревогой думала о том, как она ему расскажет об этом. А рассказать было нужно. Все равно, приехав в имение, он все узнает. Уж лучше его подготовить.
Узнав об этом, Павел заплакал. Он плакал и не стеснялся своих слез. А Маша молча сидела рядом и гладила его руку.
Перед Сашей он предстал совсем измученным морально и физически. Она обняла его, и они долго сидели на маленьком диванчике в гостиной, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая друг друга. Пожалуй, никогда еще брат и сестра не были так близки, как в этот вечер.
Саша решила пока не говорить брату, как плох стал отец. Павел знал, что отца парализовало, но то, что он повредился в уме, Софья Николаевна ему не сообщала. Она до последнего дня надеясь, что это временно, что все пройдет, что хотя бы умственно он станет прежним. Ей была невыносима мысль о том, что ее бравый вояка стал инвалидом, да еще и сумасшедшим.
Поскольку сам Павел передвигаться еще не мог, этот печальный факт на какое-то время можно от него скрыть. Слишком много потрясений за последнее время. Пусть он немного поправится и придет в себя.
На следующий день Маша серьезно занялась Сашиным братом. Во-первых, поручила Емельяну его отмыть и переодеть в чистое белье. Потом его осмотрел хирург и назначил лечение. Саша с помощью Марии убедила брата лежать не в доме, а вместе с другими ранеными. Так и веселее, и они с Машей всегда рядом, поскольку большую часть времени проводят в госпитале, и от больного отца подальше.
Всю заботу о Павле взяла на себя Маша. Она промывала и перебинтовывала рану, строго по часам давала лекарство, чуть ли не с ложки кормила, читала и переодевала, успокаивала и вселяла надежду. В общем, лечила и тело, и душу. При этом она просто светилась от счастья и была очень хорошенькой. Когда боли перестали Павла сильно донимать, он неожиданно для себя заметил это. Заметил и оценил. И очарование, и ненавязчивое внимание, и бесконечную преданность. Маша снова поразила его. На этот раз в сердце.
Прошла зима. В начале марта Павел совсем поправился. Рана затянулась, слабость прошла. Правда, осталась хромота. Павел ходил с палкой.
Он стал сам не свой, когда понял, что без нее ходить не сможет. Во-первых, потому, что на фронт, в действующую армию, его уже не возьмут. Самое большее, на что он может рассчитывать, это какая-нибудь канцелярская работа при штабе армии или служба в тылу. Но это совсем его не устраивало. Совсем не так рисовал себе Павел свои военные успехи. С войны он рассчитывал вернуться полным Георгиевским кавалером, что было вполне реально, учитывая его отчаянную храбрость и стремление во всем идти до конца. Тем более, что к первому Георгиевскому кресту его уже представили. И вот незадача! Небольшой осколок мины и - прощай, слава!
Павел не находил себе места. Хромой! Почти инвалид! А как же успехи в свете? Как же хорошенькие женщины, среди которых совсем недавно он пользовался большой популярностью? Кому он будет нужен сейчас? Ответ напрашивался сам собой и был для Павла неутешительным.
Правда, Маше он будет нужен всегда. Любым. Сознание этого грело ему душу. Глядя на ее спокойное, милое лицо, слушая низкий, певучий голос, Павел чувствовал, как на него снисходит, если не благодать, то, во всяком случае, умиротворение. Мысли о потерянной славе и былом успехе у дам казались смешными и мелкими, хромота - практически незаметной, а из ускользающего серого тумана будущего проступали вполне реальные очертания изящной Машиной фигурки.
Павел собрался ехать в Петербург. Служба в тылу - не для него. Пусть при штабе, пусть бумаги писать, но на фронте, в действующей армии. Хватит киснуть.
Маша поехала его провожать. Она понимала, что рано или поздно Павел опять уедет, но старалась не думать об этом. Она жила одним днем и была счастлива. Конечно, она заметила его взгляды и сквозящий в них интерес и симпатию. Маша не строила иллюзий. Она знала, что он никогда не будет любить ее так, как любит его она. Что ж, пусть так. Она давно смирилась с этим, и его неожиданное внимание и интерес Маша восприняла, как подарок судьбы. Она не строила планов на будущее. Она просто была счастлива.
И вот теперь счастье заканчивалось. Маша старалась ничем не выдать своей боли. Она была как всегда спокойна и приветлива, но Саша видела, как ей нелегко.
Вместе с Павлом и Машей в Петербург поехал старый Емельян, который не мог допустить, чтобы молодая барышня возвращалась одна. Мало ли что. Столько разного сброда сейчас развелось. Негоже барышне одной ехать. Потом, надо продуктов немного достать. Запасы на исходе. Вместе с ними поехал и доктор Василий Борисович. Он хотел достать лекарства, которые тоже заканчивались.
Саша дала Маше несколько мелких поручений, поцеловала подругу, наказала Емельяну в обиду ее не давать, снабдила доктора деньгами и крепко обняла брата. Она просила его писать им с Машей и очень беречь себя. Павел пообещал и первое, и второе.
Они вернулись на третий день без Павла. Он, используя связи, все-таки добился того, что его отправили снова на фронт, служить при штабе полка.


Глава 14.


Маша была задумчива и молчалива больше обычного. Сначала Саша объяснила это усталостью и тоской по Павлу. Но на тоску Машино состояние не походило. Голос ее стал более глубоким и звучным, а взгляд - мягким и в то же время уверенным. На ее губах то появлялась, то исчезала легкая, загадочная улыбка. Вообще, Маша излучала радость, покой и умиротворение. Лишь иногда на ее лицо набегала чуть заметная тень.
И Саша поняла. Мысль, мелькнувшая осторожной догадкой, постепенно превратилась в уверенность. Она ничего не сказала подруге и ничем не выдала свою догадку. Если Маша захочет, она сама ей расскажет.
К вечеру следующего дня после ее приезда из Петербурга, Маша объявила подруге, что должна сказать ей что-то очень важное. Саша поняла, что не ошиблась, и была ужасно рада за Машу. Она заслужила свое счастье. Только бы Павел не оставил ее, не обманул. Саша очень надеялась, что Павел хорошо подумал, прежде чем все это случилось. Хотя Маша всегда будет его любить, непорядочность по отношению к ней Саша не простила бы и родному брату.
 - Саша, мне надо с тобой поговорить, - Маша нервно теребила в руках платок. – Я подумала, что тебе все-таки надо это знать, что я должна тебе это сказать.
 - Машенька, ты только не волнуйся, хорошо? Похоже, я знаю, что ты мне хочешь сказать. У тебя же все на лице написано. Я очень за тебя рада. Ты…
 - Я? Да нет, дорогая, речь не обо мне.
 - Не о тебе? А о ком?
 - О тебе, Саша. О тебе… Саша… я случайно видела Горского. В госпитале в Петербурге, куда мы зашли с Василием Борисовичем после того, как проводили Павла… Он очень плох, Саша. У него ужасное ранение, невыносимые боли. Он постоянно бредит, почти не приходит в себя.
Саша почувствовала, что время стало замедлять ход. С чего бы это? У нее все хорошо. У нее…
 - Зачем ты мне все это рассказываешь?
 - В бреду он произносит женское имя. Одно-единственное имя. Он зовет женщину. Зовут ее - Саша.
Саша напряженно смотрела прямо перед собой. Время почти остановилось. Саша собрала всю свою волю, приказывая времени течь с нормальной скоростью. Наконец, она повторила:
 - Зачем, ты мне все это говоришь? Это все давно не имеет значения, как ты знаешь. Ты хочешь сделать мне больно? Это жестоко, Маша.
 - Прости, дорогая. Я сказала тебе это лишь по одной причине.
 - Какой?
 - Он умирает, Саша. Через пару дней все закончится.
Маша вышла из гостиной, а Саша так и осталась сидеть на низком изящном диванчике, смотря в пространство прямо перед собой.

Он умирает. Жаль, конечно, человека, но для нее он умер давно. Она давно его похоронила в своей душе, вместе с мечтами и грезами, болью и обидой. Тогда это был единственный способ, чтобы не умереть самой. Так что ничего нового для нее не происходит. Все это с ней уже было. Или все-таки происходит?
Женское имя… Саша… Хорошее имя, и очень распространенное. Двух ее приятельниц тоже зовут Александрами. Умирает любимец всех женщин Петербурга и его окрестностей и в бреду зовет какую-то Сашу. Очень трогательно. Может быть, даже не одну, а всех своих Саш сразу. При его размахе их должно быть не меньше десятка. 
Почему Маша решила рассказать именно ей? Непонятно. Уж не думает ли она, что Саша, которую он зовет, и ее подруга Александра Михайловна Волкова - одно и тоже лицо? Если, не дай Бог, это так, Машу надо лечить. И срочно. Она совсем помешалась на своей любви к Павлу.
Саша решила пораньше лечь. Она сегодня очень устала. Вечером отец капризничал больше обычного, потом стал плакать и звать Софьюшку. Он до сих пор не хочет верить в ее смерть, и каждый раз спрашивает Сашу, где мама, почему она не заходит к нему. Он так скучает по ней, а она не заходит. И начинает плакать. Как ребенок. Тихо и горько. Саша не могла на это смотреть. Казалось бы, надо уже привыкнуть, а никак не получалось. Сегодня Саша опять пережила эти вопросы и слезы. Господи, как тяжело. Как невыносимо больно. И Маша еще …
Саше показалось, что она сейчас упадет. По всему телу разлилась противная слабость. Ноги стали тяжелыми и непослушными. Медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, Саша поднялась к себе в комнату. Там она, не раздеваясь, легла на кровать и сразу провалилась в пустоту.

Проснулась она рано. Было еще темно. Быстро умылась, надела теплое белье и стала собираться. Минут через пятнадцать она была готова.
Саша тихонько спустилась вниз и разбудила Емельяна. Старик со сна  никак не мог понять, что стряслось, почему барышня в дорожном костюме и что она от него хочет.
 - Емельян, просыпайся. Запрягай Сокола. Я еду на станцию. Да вставай же! Быстрее, Емельян, я очень тороплюсь.
 - Господи, матушка Царица небесная! Куда вы в такую рань-то собралися, барышня? Темно ж еще. Чего стряслось-то?
 - После, Емельян, после объясню. А сейчас торопись! Мне надо успеть на станцию часам к пяти.
В пять часов на Сиверской должен был сделать остановку почтовый поезд. К нему-то и торопилась Саша.
Но Емельян никак не хотел понимать, зачем надо ехать на станцию в такую рань. Продукты и лекарства еще есть. К санитарному поезду нужно ехать в двенадцать дня. У Сокола не совсем зажила задняя нога, и он быстро уставал. Так что… Саша рассвирепела.
 - Если через пятнадцать минут повозка не будет стоять у крыльца, я пойду пешком, а утром ты объяснишь Васильевне, почему я это сделала. Ясно?!
Угроза возымела действие. Объясняться с Васильевной любившему выпить Емельяну всегда было непросто. Кряхтя и причитая себе под нос, Емельян, наконец, отделился от постели и стал торопливо собираться.
 - Пешком она пойдет. Придумала чего! Да кто тебя отпустит пешком-то. Хоть бы сказала с вечера, так, мол, и так, Емельян, утром поедем на станцию. Я бы и Сокола подготовил, и с дохтуром не пил бы. Ох, тяжко-то как…
Однако через пятнадцать минут повозка стояла у крыльца, а еще через пять уже выезжала из ворот усадьбы.
 - Теперь гони, Емельян, гони!
 - Куды еще гнать-то, барышня! У коня нога токмо зажила. Упадет вот сейчас, да и все!
 - Да типун тебе на язык, старый! Сокол, миленький, ну давай, родной, не подведи! Мне очень надо успеть к поезду, очень. Иначе я могу опоздать. Гони, Емельян! Гони-и-и!
К поезду она успела. Приехала даже раньше на пару минут. Емельяна чуть удар не хватил, когда он узнал, что она собирается ехать в Петербург, одна и непонятно зачем. Грозная тень Васильевны замаячила перед его мысленным взором. Что он ей скажет? Саша попыталась успокоить его, заверив, что с няней она поговорит сама, когда вернется. Емельян уныло ответил, что до ее возвращения ему надо еще дожить. Саша улыбнулась и поцеловала его.

Около десяти утра она была в Петербурге. Саша прикинула, в какие госпитали могли заходить Василий Борисович с Машей. Возможных мест было не так много, штук пять. Саша начала по очереди их обходить. В госпитале, третьем по счету, она нашла того, кого искала.
Ее подвели к маленькому доктору с бородкой. Саша сказала, кто ей нужен. Доктор внимательно посмотрел на нее сквозь стекла пенсне и кивнул.
 - Пойдемте. Похоже, вы та, кого он ждет. Ему осталось немного. Эта ночь, наверное, будет последней. Завтра его страдания закончатся. 
Саша вошла в палату. Ее обдало тошнотворным запахом давно не мытых тел, испражнений и гниющих ран. У нее закружилась голова, к горлу подступила тошнота, но его она увидела сразу. Кроме него в палате лежало еще семь человек.
Горский изменился почти до неузнаваемости. От былого великолепия не осталось и следа. Бледное, исхудавшее лицо, заросшее густой щетиной, с печатью боли и страдания. Воспаленные глаза, обведенные густой синевой, распухшие губы.
Он был в сознании и на скрип двери повернул голову. Он увидел Сашу. На лице его не отразилось и тени удивления. Казалось, он был уверен, что она обязательно придет, он только не знал, когда именно, и поворачивал голову в сторону двери всякий раз, как она открывалась.             
Саша подошла к нему и села на табурет около кровати. Она молчала, поскольку не знала, что говорить, и надо ли. Они молча смотрели друг другу в глаза. Наконец, он тихо произнес:
 - Я знал, что ты придешь. Только боялся, что не успеешь. Но ты успела.
 - Почему ты хотел, чтобы я пришла?
 - Не знаю… Может быть, просто хотел еще раз тебя увидеть.
На лбу у него выступили капельки пота. Он прикрыл глаза и с трудом выдохнул. Саша забеспокоилась и спросила, что с ним и что надо делать. Он ответил, что это заканчивается действие морфия. В последнее время морфий ему вводят постоянно. Это была его единственная радость.
Саша видела, что Горский сильно страдает от боли, хотя при ней пытается этого не показать. Она сказала, что сейчас приведет медсестру. Когда она вернулась вместе с ней, картина была ужасающей. Он метался по кровати и громко стонал. Вскоре после укола он успокоился, боль вновь стала терпимой, а взгляд - разумным.
 - Прости, девочка, прости меня. Я позвал тебя в этот ад. Я опять заставляю тебя страдать. Но видит Бог, как я хотел тебя увидеть! И только ты могла это понять. Только у тебя хватило безрассудства и мужества сюда приехать. Я всегда восхищался тобой…
 - А мне так хотелось, чтобы ты любил меня… Но все это уже неважно, тем более сейчас. 
 - Нет, это важно. Особенно сейчас... Не знаю, смогу ли объяснить, почему не ответил тебе тогда...
- Хотя бы попытайся...
На мгновение Горский замер. Потом резко выдохнул и, пронзительно взглянув в самую глубину зеленых глаз, проговорил:
- Я испугался. Понимаешь, я испугался, что не смогу дать тебе то, чего так страстно желала твоя душа, я боялся обмануть твои ожидания и надежды... Знаешь, я ведь много совершил ошибок, а ты... Господи, Саша, если бы ты была другой... Но твоя искренность, благородство, чистота... Я не смог, Саша. Не смог... Прости. Боже, как нелепо! - боялся совершить непростительную ошибку и сделал самую большую глупость в своей жизни. Прости меня, Саша...
- Не извиняйся. Ты ни в чём не виноват. Просто ты не любил меня, вот и...
- Да что ты знаешь о любви?! Начиталась бульварных романов и думаешь...
Горский захлебнулся мелким лающим кашлем. Саша с кружкой в руках сорвалась с места. Плеснув теплого питья из железного чайника, она вернулась к постели Горского. Он жадно выпил, держа кружку слегка подрагивающими руками. Саша вытерла испарину, обильно выступившую у него на лбу, и тихо спросила:
- А ты?.. Ты знаешь о любви?
Горский чуть усмехнулся:
- До встречи с тобой я был в этом уверен.
- Странно... Что же нового в любви могла открыть тебе я? Я, которая ничего о любви не знает...
Горский посмотрел на нее взглядом, за который год назад она умерла бы, и ответил:
- Себя.
Стены палаты вдруг начали сходиться, а потолок закружился в каком-то безумном танце. Саша и представить себе не могла, что после ада последних месяцев она способна терять сознание от одного-единственного слова.
Неимоверным усилием воли она заставила себя остаться сидеть на табурете, а не упасть на пол между кроватью и тумбочкой. С трудом, но ей это удалось, а вот Горскому снова пришлось вводить морфий.

До вечера Саша находилась рядом с Горским. Она старалась не думать о времени, которого становилось все меньше и меньше.
"Эта ночь, наверное, будет последней..."  Почему? Правда, почему все так нелепо устроено, Господи? Неужели она нашла его только затем, чтобы снова потерять теперь уже навсегда? Теперь, когда - вот же оно! - счастье... Только руку протяни и...
Они говорили обо всем на свете и не могли наговориться. Вернее, говорила Саша, а Горский, сухой прохладной рукой сжав ее пальцы, смотрел на нее с той невыносимой нежностью, которую невозможно описать ни на одном языке, которую только однажды можно почувствовать сердцем...

Когда в палате стало совсем темно и соседи погрузились в болезненный сон, Саша осторожно откинула одеяло и легла рядом с Горским. Она положила голову ему на грудь, а он обнял ее со всей силой, которая еще оставалась в его слабеющих руках...
Под утро Саша задремала. Ей снился сон. Тот самый сон, где она в синем платье и Горский с огромными белыми, как у ангела, крыльями. Они парят над садом, расцвеченным иллюминацией, играет музыка медленного вальса, их опьяняют ее волнующие звуки и близость друг друга. Но вдруг Горский отпустил ее и, взмахнув крыльями, полетел куда-то вверх, к облакам, и вскоре скрылся из вида. А Саша полетела вниз. Она отчаянно махала руками, но это ей не помогало, и она поняла, что сейчас неминуемо разобьется…
Она проснулась. Саша не сразу поняла, где она. Горский держал ее в объятиях. Его руки были слабыми и холодными, а глаза светились невероятным синим светом.
Но вот взгляд Горского начал тускнеть... Саша, привстала,  судорожно вцепилась в худые плечи Горского, и, мотая головой из стороны в сторону, словно в бреду зашептала: "Не надо... не надо... ну, пожалуйста...". Потом, спохватившись, лихорадочно начала кутать его в одеяло и лежащие рядом на стуле старые шинели. Тщетно. Да и что могли сделать эти несвежие тряпки? Разве могли они согреть его? Тогда, сорвав с Горского весь этот ненужный хлам, с протяжным стоном "Не-е-е-т!" Саша кинулась к Горскому и обняла его, изо всех сил прижала к себе в неистовом объятии, отчаянно стараясь не пустить в неведомое, куда неумолимо уносили его большие, белые, как у ангела, крылья.   

Очнулась Саша под вечер. Первое, что она увидела, было лицо Маши. Она сидела рядом с ней и гладила ее по волосам. Все, что было потом, Саша почти не помнила. Так, отдельные картины всплывали в памяти: маленькое кладбище недалеко от госпиталя, доктор с бородкой, отдавший ей личные вещи Горского и крепко сжавший на прощанье ее безвольную руку, слезы Маши и какие-то ее ласковые слова...
Странно, но сама Саша почему-то не плакала. Она была очень спокойна. Очень красива и очень спокойна. Как ангел.


Глава 15.


По приезде домой Саша слегла. Заболела. Доктора не могли определить, чем именно. Симптомов было много, все они были разные, некоторые исключали друг друга. Иногда обнаруженные симптомы неожиданно исчезали, потом вдруг появлялись снова. Как, чем, а главное, от чего ее лечить, врачам было непонятно. Наконец, Василий Борисович сказал, чтобы Сашу оставили в покое. Он догадался, что никто и ничто не в силах ей помочь, пока она сама этого не захочет. Болезнь ее не телесная, а душевная.
Месяц Саша не вставала. Она ничего не просила и ничего не хотела, просто лежала и смотрела в пространство перед собой. Маша и Васильевна иногда пытались ее покормить. Задача была непростая. С огромным трудом проглоченная пища почему-то не хотела задерживаться в Сашином желудке и очень настойчиво просилась наружу. Саша так исхудала, что, глядя на нее, Маша не могла сдержать слез, а Васильевна рыдала в голос. Они поняли, что Саша не хочет ни есть, ни пить, ни дышать. Она не хочет жить. И никто не сможет ее заставить делать то, что она не хочет.
Как-то утром, вернувшись из дома, куда она ездила навестить родителей, Маша увидела почти бестелесную фигуру в длинном ночном халате, которая стояла на парадном крыльце усадьбы и держалась за колонну. Фигура жмурилась от солнца и жадно вдыхала теплый весенний воздух. Вдруг она отделилась от колонны и сделала несколько шагов навстречу Маше.
Маша подоспела вовремя и поймала подругу у самого пола. И все же на лбу у Саши стала набухать огромная шишка. Маша стала хохотать, как сумасшедшая, потом из глаз ее ручьем полились слезы. Сашка решила жить! Наконец-то! В глубине души Маша почти не сомневалась, что рано или поздно это желание придет. Только она боялась, чтобы оно не пришло слишком поздно, когда у ослабшего Сашиного организма уже не будет сил это желание осуществить.
А Саша сидела на ступеньках, с удовольствием вдыхала апрельский воздух и терла свою вполне оформившуюся шишку.
Через месяц она почти пришла в себя. Худоба и бледность, правда, еще остались. Иногда кружилась голова и внезапно охватывала слабость. Но это пустяки. Саша знала, что скоро все это пройдет. Непременно пройдет. Ей нужны силы. Много сил. Ведь у нее на руках раненые, папа, дворовые. И Маша. Особенно Маша, потому что она ждала ребенка. Ребенка Павла.
Саша с самого начала догадалась об этом. Но известие о Горском, свое горе заставили Сашу забыть об этом. И вот теперь с Машей они чувствовали себя примерно одинаково. Тошнота, слабость, головокружения подруги испытывали почти ежедневно. Только причины были разные.
Несмотря на собственное самочувствие, Саша не позволяла Маше ничего делать. Теперь Саша заставляла Машу есть буквально насильно, а пища выкидывала с ней те же самые фокусы, что недавно с Сашей. Но сильнее физического Сашу волновало душевное самочувствие подруги. Маша часто впадала в глубокую меланхолию, плакала, говорила, что Павел ее непременно бросит, а если и не бросит, то его могут убить.
Саша, как могла, успокаивала ее, хотя ей и самой было очень тревожно. Она была уверена, что брат никогда не бросит беременную подругу. Но то, что его могут убить, было вполне реально. Месяц назад она написали ему письмо, где обо всем рассказала. Каждый день они с Машей  ждали ответа, а он все не приходил. Глаза у Маши не высыхали.
Когда Саша собралась ехать в Петербург и там пытаться узнать что-то о судьбе брата, письмо от него, наконец, пришло. Павел обещал приехать через месяц и велел Маше готовиться к свадьбе. И еще он писал, чтобы Маша берегла себя и ребенка и что он очень по ним всем скучает. Маша снова ожила, и у Саши отлегло от сердца.
Месяц пролетел незаметно. В конце мая приехал Павел. Через две недели они с Машей обвенчались в небольшой красивой церкви в имении Машиных родителей. Народу было немного, но свадьба удалась. Маша была очень красива в платье розового атласа с высокой прической, украшенной живыми цветами. Еще через две недели Павел снова уехал. Он пообещал Маше, что не будет снова рваться на фронт и постарается найти себе достойное занятие в Петербурге. По-этому у него будет возможность часто приезжать в Орлино.
В декабре Маша родила сына. Назвали его Николаем.


Глава 16.


Закончилась война.
Потом грянула революция. Волковы лишились практически всего, что имели. Павел погиб. Михаил Тимофеевич умер, так и не поняв, что, собственно, произошло и почему его, немощного, полураздетого старика, выгоняют на улицу из собственного дома. Саша с племянником и Машей ютились в маленькой комнатушке деревенской избы, куда их пустила крестьянка, дети которой когда-то учились в школе Софьи Николаевны.
А через несколько лет Маша умерла от тифа. Саша осталась совсем одна с маленьким Николенькой на руках. Она растила его, как собственного сына.
В тридцатые годы Саша чудом избежала расстрела и отделалась десятью годами тюрьмы.
В Великую Отечественную Николай воевал. Вскоре после войны женился. У него родилась дочь Наташа.
Наташа была Сашиной любимицей, как когда-то она сама была любимицей Васильевны. Николай работал, его жена училась, и маленькая внучка была полностью на попечении Саши. Друг друга они обожали, и у них было полное взаимопонимание.
Наташе было пять лет, когда опять пришла беда. Сашу снова забрали. На этот раз ее отправили на поселение. Дворянское происхождение, как ни крути. Николая уволили с работы. С большим трудом он устроился работать не по специальности, за грошовую зарплату. Фронтовик все-таки, награды имеет. А с матерью человеку не повезло.
В пятьдесят третьем, после смерти Сталина, Саша вернулась. Наташе было почти восемь лет, но Сашу она не забыла и приняла сразу. Саша поселилась у Николая в Ленинграде. С его женой отношения сложились неважные. Она ревновала свою дочь к Саше, которая, несмотря ни на что, была для Наташи кумиром.
Поэтому, когда Николай предложил построить для матери небольшой домик в Орлино, Саша с радостью приняла это предложение. Постепенно домик утеплили, сбоку пристроили веранду, разбили садик и огород. Вскоре Саша стала жить там постоянно, никого не обременяя своим присутствием, лишь изредка наезжая в Ленинград. Наташа каждое лето проводила у бабули в Орлино и считала это время самым счастливым  временем в жизни.


Глава 17.


Наташины дочери, Таня и Мариша, стояли у бабули за спиной в маленьком чулане и, боясь пошевелиться, вместе с ней смотрели на синее платье, которое роскошными лазурными волнами раскинулось на кованом сундуке с серебряными вензелями. Наконец, Саша уловила какой-то шорох у себя за спиной.
 - Бабуль, а бабуль, это платье - твое?
 - Мое, Танюша.
 - Вот, видишь, я же тебе говорила! Бабуля, а может быть, ты его наденешь, ну, примеришь?
 - Я?! Да Господь с тобой, деточка, - бабуля замахала морщинистыми руками и засмеялась. - Я пока в своем уме, Танюша. Что люди-то скажут? Пожалуй, скорую вызовут.
 - Бабулечка, так мы никому не скажем. Ты не для людей, ты для нас с Таней, здесь, на чердаке, - к осаде подключилась Мариша. - Поучишь нас манерам светским, как ходили, как подол придерживали, как раскланивались. Мы же ничего не знаем.
 - Да, бабуль, просвети, а то ведь опозоримся.
Саша стояла в раздумье. Идею насчет бала-маскарада девчонкам подкинула? Подкинула. Помочь обещала? Обещала. Вот и помогай. Не отвертишься. Сама их учила слово свое держать. И девочки  знали: раз бабуля сказала, все - железно. Обещание свое выполнит непременно. Видно, придется надевать платье-то. Саша ощутила легкое волнение, но строго сказала:
 - А ну, марш отсюда. Когда буду готова, позову.
Девочки пулей вылетели из чулана. Саша принялась раздеваться. Пальцы не слушались, голова стала кружиться. Ох, уморят девчонки старую дуру, ох, уморят… Наконец, с одеждой было покончено. Предстояло одеть платье. Вроде ничего особенного. Но когда тебе за восемьдесят, да еще это волнение. Эх, была бы рядом горничная Наташа. Ну, ладно, с Богом. Только бы не упасть раньше времени.
Платье все норовило выскользнуть из рук. Подол путался под ногами, а ворот никак не хотел находиться. Но вскоре ее упорство было вознаграждено, и ворот все же нашелся. Саша надела платье и перевела дух.
Осталось его застегнуть. Задача при сложившихся условиях была почти невыполнимая. Крючки были расположены на спине. Начинались они ниже талии, а заканчивались у шеи. Саша приуныла. Без посторонней помощи она не обойдется, это ясно. Но уж очень не хотелось звать Таню и Маришу на помощь. Тогда пропадет весь эффект. Нет, надо самой. Знать бы как.
Саша начала снизу. После первых пяти крючков она села отдохнуть. Оставалось еще двадцать пять. Легче умереть.
Снизу, сначала тихонько, потом все более настойчиво стали подавать голос Таня и Мариша. Саша грозно рыкнула на них. Внизу все стихло.
Отдыхая после каждой пятерки крючков, Саша добралась до лопаток. Сил больше не было. Она решила, что заслужила более длительный перерыв. Чтобы даром не терять время, Саша принялась искать бархотку с продолговатой жемчужинкой. Она должна быть вместе с платьем. Ага, вот она. Саша застегнула ее на морщинистой шее. Курам на смех. Ох, девчонки! Делают посмешище из бабки на старости лет. Ладно, еще пять крючков... Ну, кажется, все. Теперь, Александра Михайловна, соберись с духом и взгляни в зеркало, пугало гороховое. 
Зеркало стояло в дальнем углу чердака. Это было чудом уцелевшее после всех потрясений большое старинное зеркало в тяжелой бронзовой раме. Когда-то оно висело в парадной прихожей усадьбы Волковых, а теперь вот пылилось на чердаке. Слой пыли на нем был приличным, можно сказать, вековым.
Саша медлила. Сердце тяжело стучало, дыхание стало прерывистым, а ноги - тяжелыми и непослушными. По спине струился пот. Не торопясь, стараясь идти плавно и осторожно, придерживая подол дрожащей рукой, она приблизилась к зеркалу. Господи, что она там увидит? Что она может там увидеть?! Но отступать поздно. Прочь, слабость!
Саша подняла голову и посмотрела в зеркало. Сначала она даже не поняла, кто это. Из зеркала на нее смотрела изящная юная женщина, чуть бледная, но это ее совсем не портило. Наоборот, эта бледность очень шла ей, подчеркивая утонченную красоту и очарование.
Юная женщина поправила продолговатую жемчужинку на шее, перекрестилась и решительно направилась к двери, за которой ее ждал мужчина, который непременно полюбит ее в этом простом и изящном платье из синего шелка... 
   
1997 - 1998


Рецензии
До слёз прошибло, стыдно сказать)
Под конец напомнило историю Наташи Ростовой..

Сергей Батонов   18.07.2021 11:24     Заявить о нарушении
На это произведение написано 13 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.