Риэлтер

товарищ! бди, враги повсюду!
(лозунг тридцатых годов)
 
Петровна пряталась за занавеской, украдкой поглядывая во двор . На её лице с огромной скоростью сменяли друг друга совершенно противоположные выражения - от крайнего негодования, до заискивающе - извинительного.

Во дворе, на самом деле, было на что посмотреть. Такого по значимости события в Палупановке не происходило со времён проезда через деревню, вовремя первой мировой войны, великого князя Константина, у которого на центральной, а так же чего греха таить, единственной улице, так скрутило живот, что тот при всём честном народе, в количестве ста тридцати четырёх душ, на ходу выскочил из пролётки, перемахнул через забор местного пьяницы и балагура Федьки Сошкина и заскочил в сортир, который и сортиром-то назвать трудно, щели в нём были с ладонь шириной. В полнейшей тишине, все сто тридцать три души целых семнадцать минут слушали царственные звуки, доносившееся из Федькиного сортира, а Федька в это время усердно мял в руках газету у дверей своего же сортира. Когда из-за двери высунулась царственная рука, Федька с поклоном протянул ей уже готовый к употреблению газетный лист. То ли газета пришлась по вкусу, то ли просто у Константина настроение было хорошее, но когда из сортира вышел, одарил он Федьку золотым червонцем. С этого исторического для Палупановки дня, Федька, со своим сортиром, стал на сто вёрст в округе самым знаменитым человеком. На Федькин сортир приезжали смотреть со всех окрестных деревень. А Полупановцы, с завистью наблюдая за всем этим ажиотажем вокруг сортира, не могли взять в толк, чем это Федькин сортир лучше их сортиров . На деревенском сходе решили переименовать Полупановку в Константиновку и писать об этом прошение генерал-губернатору. Но только собрались писать, как грянула революция, не стало генерал-губернатора, а упоминать имя царственной особы стало вообще не безопасно. Федька всё никак не мог успокоиться об ускользающей от него славе и старался каждому новому человеку рассказать об услуге которую он, Федька Сошкин, оказал великому князю и всех волок смотреть на свой сортир, пока не рассказал свою историю проезжавшему через их деревню, начальнику губернского ВЧК. В скорости Сошкин был арестован и осуждён на десять лет, за пособничество классу угнетателей и кровососов.

По двору Петровны носился маленький, похожий на сумасшедшего, мужичок, стараясь поймать курицу. Оставшуюся совершенно одну, из некогда большой, до начала побоища стаи. Всё остальное куриное население, с оторванными головами, было разбросано по двору. И тут, погоня мужика увенчалось успехом, он исхитрился и схватил несчастную птицу, гордо потрясая ею над головой, повернулся к забору, у которого находилось всё население Полупановки. Все сто двенадцать душ. Найдя безумным взглядом пожилого, в милицейской форме мужика, он подбежал к нему и с перекошенным лицом, оторвал голову несчастной птице.

- На, сука! Давай, сажай маньяка, Шерлок Холмс Полупановский! Что это твоя подружка - Мата Хари деревенская, из-за двери носа не кажет? Ничего, счас выйдет, у каждого чекиста есть слабая сторона!

С этим криком, он развернувшись, отбросив от себя ни в чём не повинную птицу, душа которой уже находилась в ихнем курином раю, помчался к сараю. В котором, мирно повизгивала свинка. Свинья, не хотела отвечать за грехи хозяйки, громко визжа и упираясь, категорически отказывалась выходить из тёплого, такого родного сарая, на лобное место. Но мститель был не умолим, он всё-таки выволок свинью, и набросился на неё с яростью, присущей только настоящим мусульманам. Не придумав ничего лучшего, он стал её душить. Свинья, не хотела умирать такой неестественной смертью и яростно сопротивлялась. Силы мужичка уже были на исходе и свинья, вывернувернувшись, вскочила и бросилась наутёк. Вахабизм не прошёл в исконно русской деревне!

У Васи Петрушкина, было конечно много отрицательных черт, главная из которых - любовь к зелёному змию. Любить змия, он начал с четырнадцати лет, но кто на Руси не страдал от этой странной любви? Несмотря на всепоглощающую любовь к хвостатой рептилии, Вася был внимательным и любящим сыном. И на переезд в эту, богом забытую деревню, он согласился, только после долгих уговоров матери. Петровна, долго обхаживала мамашу. Работы нет у сына! Пенсию вовремя не платят! А долг за квартиру всё растёт! Глядишь, так и на улице помирать придется! Сначала мамаша отмахивалась - не захочет, мол, Васенька в село переезжать. Всё-таки в городе вырос! Но нашла к матери подход искусительница, там говорит, от дружков сынок будет далеко, может и пить меньше будет. Да и денег, которые останутся, на долгие годы хватит. В деревне жизнь скромная - только хлеб покупай, остальное всё своё. Только об одном промолчала Петровна, что бы так жить, надо много и тяжело работать.

Догадалась об этом семья Петрушкиных сразу после переезда, но деваться было уже не куда: квартира продана, долги розданы, а денег, что остались, в аккурат только на хлеб хватает. Стал Васька с горя такого и от тоски глубокой, ещё больше к бутылке прикладываться. В пьяном угаре плакал о жизни своей городской. Казалась она ему теперь такой прекрасной и безмятежной. А в тяжёлом и горьком похмелье матерными словами вспоминал мамашу свою и, особенно, ту стерву толстую, которая теперь проживает в его с мамашей квартире. А дом, что у неё в Полупанове остался, под дачу приспособила. Разную живность держит и его, Василия Фёдоровича Петрушкина, токаря широкого профиля четвёртого разряда, за курями да свиньями, за бутылку, ходить заставляет! Через день, грозился Васька, поджечь это кулацкое гнездо. Сильны были, в Ваське пролетарские гены! Но похмельный синдром, обычно был сильнее и плёлся он, проклиная судьбу, убирать говно за свиньями.

Однажды, рабочая совесть, оказалась сильнее привычного похмелья и Васька, сгоняв в местную лавку, расставляя стройными шеренгами на столе бутылки, прямо как на майской демонстрации колонны рабочих, мурлыча под нос интернационал, решил объявить бессрочную забастовку. Событие, ставшее торжеством пролетарского духа, объяснялось просто - Васька нашёл мамашину заначку с её и так не большой пенсии. Мамаше, Васькин протест против мировой буржуазии не понравился. На второй день борьбы, за права рабочего класса она, не выдержав трудностей, и вытащив у спящего прямо за столом борца, остатки денег уехала в город к брату.

На третий день Васькиного запоя в Полупановку приехала Петровна проверить своё хозяйство. Картина, которую она застала на своём подворье, привела её в ужас, горячо любимые хрюшки были по уши в дерьме, курочки шатаясь от голода, чуть живые бродили по двору, выискивая что нибудь съестное. Причитая, Петровна бросилась кормить курочек, а мужа отправила к Петрушкиным, чтоб притащил сукиного сына Ваську, живого или мёртвого на её праведный и беспощадный суд.

- Без Васьки не возвращайся! Если только он не сдох! - в бешенстве кричала она вслед мужу. Через пару минут она увидела растрепанного, с бешеными глазами бегущего назад мужа.

- Горе мать! Васька бабку порешил! Сидит гад, дома один, в усмерть пьяный, песни революционные орёт, а когда я его спросил, где мать, ответил, что нет её и зарыдал. Потом бросился на меня с кулаками, кричит это всё из-за вас кулаков проклятых, еле сбежал.

- Во гад, а на нас подумают, мы ведь у них квартиру купили, скажут Ваську споили, бабку замочили, деньги себе забрали, по судам затаскают, - запричитала, схватившись за голову, Петровна. Через несколько минут, отойдя от шока, Петровна приняла единственно правильное решение на её взгляд.

- Значит так, давай-ка беги к Степанычу, участковому веди его сюда, с ним всё и решим, что с этим гадом делать будем, только раньше времени ничего ему не говори.

Степаныч на зов соседа откликнулся мгновенно, раз зовут не иначе как праздник у них какой-то, а праздники Степаныч любил, особенно когда на водке не экономили, соседи были как раз из таких.

- Ну, что соседка стряслось? - облизывая, от предвкушения, пересохшие губы, заходя в хату, спросил участковый.

- Ну, ты эта, в хату проходи, присаживайся к столу, дело есть.

- Знаем, знаем мы твои дела соседка, опять присмотрела, что где плохо лежит - хитро улыбаясь, погрозив пальцем сказал он.

- Да ты сначала рюмочку за наш приезд выпей, колбаской городской закуси, а потом и говорить будем.

Степаныч рюмочку потянул, колбаской закусил, потянулся за второй, но Петровна графин в сторону отставила. Поймав на себе удивлённый взгляд, пояснила:

- Дело серьёзное, Васька бабку замочил.

Степаныч поперхнулся.

- Какую бабку, какую Ваську, кто замочил? У тебя, что свинью украли? Ну-ка ещё налей, а то что-то в толк не возьму, о чём ты.

Петровна рюмку не налила, а объяснила ошалевшему участковому, что произошло. Тот ещё долго не мог придти в себя, в Полупанове за всю многовековую историю не было происшествия, серьёзней чем, когда пьяные студенты, приехавшие на картошку, украли у председателя со двора курицу, а после передрались потому, что на всех голодных одной несушки явно не хватало.

Когда Степаныч вновь обрёл дар речи, произнёс с мужественным выражением лица - Петровна, дело серьёзное, быстро стакан водки и луковицу, чтоб запах перебить. Я - в райотдел, за группой захвата, будем брать убийцу матери.

Ваську брали на втором куплете гимна бывшего Советского Союза. Когда Васька от шума открыл глаза, посмотреть на того, кто ему бастовать мешает, он увидел черные силуэты в чёрных масках.

- Черти, однако! - подумал он, шатаясь с трудом поднявшись из-за стола, схватил за горлышко початую бутылку, решив дать бой нечистой силе. Но боя не получилось, нечистая сила оказалась сильней, его скрутили и поволокли в пекло, на этом месте неутомимый борец с международным капиталом и чертями отключился.

Когда утром его пролетарское, измученное классовой борьбой тело, пинками подняли на допрос, Петрушкин долго не мог сообразить, где он, об этом и спросил здорового мужика в фуражке, пинавшего его в бок.

- Где я?

- В аду - рявкнул тот.

Значит, не привиделось, печально констатировал факт Васька, и уныло поплёлся по коридору впереди своего мучителя.

- Где зарыл?! - увидев Ваську, грозно прорычал следователь.

- Что зарыл? Когда зарыл? Я последние три месяца кроме как в свинячьем говне нигде не роюсь - пролепетал Васька, опасливо косясь на своего мучителя, чувствуя всем нутром, не то скажу - без сотрясения мозга отсюда точно не выйду.

- Точно лет десять не выйдешь - будто прочитав Васькины мысли, продолжал следователь и вдруг как заорёт:

- Где бабку зарыл, сука!

- Какую папку! Не шпиён я, не прятал папку, хоть всё говно переройте, ничегошеньки не найдёте, и вообще ваш я, коммунист, ёшкин корень!

Над столом следователя висел портрет Жириновского в кепке Феликса Эдмундовича.

- Я тебя падла, самого в этом говне зарою! Вот только сначала партбилет твой сраный тебе в задницу засуну! Говори, пионэр, как мамку родную со свету сжил! Покайся, тимуровец, где убиенную спрятал!

Четыре дня всем райотделом (Васька искренне думал - ад-отделом) кололи душегубца, и только вошли в раж, как появилась мамаша, целая и невредимая, приехавшая от брата.

Пришлось с большим сожалением выпускать, дело закрывать, а о наградах и не мечтать.

- За что они тебя, Васенька?

- Из-за тебя, матушка, - тихонько всхлипывая, на плече у матери, отвечал он.

Автобус остановился напротив указателя "ПАЛУПАНОВКА, ЗАЕДЕШЬ НЕ ПОЖАЛЕЕШЬ!!!". Вася выскочил из автобуса и помчался к дому Петровны. Петровна пряталась за занавеской, украдкой поглядывая во двор. На её лице с огромной скоростью сменяли друг друга совершенно противоположные выражения, от крайнего негодования, до заискивающе-извинительного. По двору у Петровны носился маленький, похожий на сумасшедшего мужичок, стараясь поймать курицу, оставшуюся совершенно одной из некогда большой, до начала побоища стаи...