Про любовь

посвящается В.И.Ленину-Ульянову.

23 . и сыновей их ты размножил,
как звёзды небесные, и ввел их в землю,
о которой ты говорил отцам их,
что они придут владеть ею.
(Ветхий Завет / Книга Неемии глава 9)
 
Она безумно его любила, а он застрелил её отца. Застрелил просто так, от скуки, на спор, он даже не знал, что это ее отец, и её ещё не знал. Его воинская часть входила в уездный городок, когда он увидел стоявшего на берегу реки, у пристани пожилого мужчину, кормившего чаек.

- Вот сука ! - обратился он к идущему рядом бойцу, - мы тут за них кровь проливаем, живота своего не щадим, а они - контра чаек кормят, когда нечего жрать, трудовому народу.

- А ты его, шугани из винтаря, что слабо? А ещё, лучший в роте стрелок, что слабо? - подначивал сосед.

- А ни в жизнь! На пачку махры, счас смотри с его головы ентилегенской, картуз слетит.

Раздался выстрел . Под общий хохот картуз не слетел, пуля попала в затылок, чайки улетели. Ну, дал Макар! Что, руки со вчерашнего дрожат? Если так контру бить будешь, так ни только без махры, но и без головы останешься - со всех сторон гоготали бойцы.

- Да это, ну эта, комиссар - зверюга, с утра похмелиться не дал - виновато улыбаясь, оправдывался Макар - ну да ладно - не в бою, а ты подавись махрой! Я себе ещё достану.

- Что за шум? Кто стрелял? - раздался зычный голос комиссара.

- Это Макар контрика пугануть хотел, да трохи не попал и махру проиграл! - крикнул кто-то из строя.

- Опять чудишь Макар, я тебя уже давно бы под трибунал отдал, не будь ты лучшим стрелком в дивизии, контрик - чёрт с ним, а за трохи не попал - три наряда! - под общий гогот сказал комиссар. Оглянувшись, добавил - а соседу воему, чтоб сильно не радовался - два.

Так, за то что кормил чаек, пачку махры и пять нарядов, был убит директор гимназии Марк Захарович Горин, который всю свою жизнь учил детей.

Красноармейцев встречали на центральной площади города. Среди толпы на площади находилась совсем юная с букетом в руках девушка Мария Марковна Горина. Ах, как она мечтала! Ах, как она хотела на глазах у всего города, первой подбежать к красному командиру, подарить тому этот красивый букет, а он в ту же минуту, поглядев на неё, сразу полюбит безумно, посадит на вороного коня и умчит к светлому будущему. Ведь так скучно Машеньке, совсем ничего не происходит.

Молодость, мечты, даже в лихую годину хочется чуда, особенно молодым провинциальным девушкам. Командир оказался без коня, маленький, кривоногий, с избитым оспой лицом, и тяжёлым изподлобья взглядом. Совсем не таким, каким его представляла себе Машенька. Разочарованно она смотрела на проходящих мимо солдат, и вдруг увидела его, который снился девушке одинокими ночами, о ком она мечтала, с тех пор как повзрослела.

Своим мужественным лицом он был похож на доброго рыцаря, из тех книжек про любовь, которые она читала по ночам. На секунду она опешила, после решилась, побежала через площадь, чтобы отдать ему - её рыцарю букет. Но не всё получается как в книжках, не добегая пару шагов, Маша, споткнувшись, упала на брусчатку, букет подкатился прямо под ноги её суженного. Тот наклонился, поднял цветы и с удивлением посмотрел на лежавшею перед ним девушку.

- Это, это Вам, беспощадному борцу с этим, этим империализмом - пролепетала она, смотря на своего героя снизу вверх, нелепо растянувшись на мостовой.

- Во даёт! Во, Макар везучий чёрт, махорку потерял, так бабу нашёл! - заржали вокруг бойцы.

- А ну тихо, сучье племя! Вставайте, барышня, зашиблись небось? - протянув руку рыцарь, поднял её с брусчатки.

- Разрешите представиться, бывший рабочий Путиловского завода, а ныне лучший стрелок дивизии, а может и всего фронта, красноармеец Макар Расторгуев.
Отца Маши нашли на третий день, он лежал на берегу лицом в воде, погода стояла жаркая, тело сильно раздуло, лицо было изъедено раками так, что решили хоронить в закрытом гробу. Марка Захаровича Горина знал каждый в городе, и если Марк Захарович не учил кого-нибудь из горожан, то обязательно учил их детей. На похороны Учителя, пришёл весь город.

Гроб стоял на постаменте, на центральной площади города, накрытый красным знаменем революции. В почётном карауле стояли красноармейцы из воинской части, вошедшей в город три дня назад.

- Товарищи! Приклоните голову, помолчите минуту, погиб наш товарищ, наш дорогой друг, Марк Захарович Горин. Вражеская пуля, пуля тех, кто не хочет счастья трудовому народу, оборвала жизнь нашего дорогого учителя - на этом месте комиссар запнулся, не похмелившись два раза подряд, такое трудное имя, он выговорить, не мог.

"Ну, Макар, ну сучий хвост, не мог кого-то с попроще фамилией замочить, мало ему три наряда, надо было пять дать." - зло подумал комиссар.

Пауза между тем со стороны виделась как глубокая и безутешная скорбь комиссара. Очнувшись от мировой скорби комиссар, изобразив на лице решимость до конца бороться с теми гадами, которые лишили жизни такого человека, произнёс:

- а теперь на этом скорбном митинге выступит настоящий коммунист, лучший стрелок нашей героической части Макар Расторгуев.

Макар твёрдым, но ласковым жестом отстранил от себя безутешную дочь погибшего, шепнув ей. - Счас говорить буду. Пробрался сквозь толпу и взобрался на трибуну.

Как он говорил! О, как он говорил! Рыдала вся площадь, всем хотелось идти в бой за правое дело и уничтожить всех этих убийц - убийц учителей, рабочих и других честных людей, даже ценой собственной жизни. "Вот, что значит, с утра опохмелился!", с удовлетворением подумал Макар.

После похорон, во время которых Макар неотлучно находился рядом с убитой горем Машенькой. Машенька, придя в себя, посмотрев на свою мечту - то бишь на Макара, произнесла:

- Я хочу бить врагов рядом с тобой. Я буду верной подругой коммуниста. А если нарушу клятву, то застрели меня, как … как врага трудового народа! Нет теперь у меня никого, кроме тебя, после смерти батюшки, хочу отмстить за смерть родителя, верю я, придёт час, когда я собственной рукой убью ту гадину, которая подняла свою мерзкую руку на моего отца. Ты мне поможешь, Макар?

- Конечно ..., я это, я завсегда Маша - после некоторой паузы произнёс Макар.

Ох, какая это была пара! Ах, как они друг другу подходили! Оба в кожаных куртках, у обоих в лицах решимость, даже какая-то дикая жесткость, по отношению к тем, кто не почитает их власть, их партию, их пролетарского бога - В.И.Ленина. Он учил её стрелять и не бояться крови, а она ему по ночам читала Гумилева и Лермонтова ... Ей всё больше нравилось стрелять, а о стихах вспоминалось, всё реже и реже. Нравилось стрелять не по тем тыквам, на которых её учил Макар, а по настоящим врагам народа. Они были всегда такие разные, не то что тыквы. Когда попадёшь в затылок, сразу падают лицом вперёд, когда в область сердца, то может ещё пару минут крутиться как юла, а если рука дрогнет, перебьешь позвоночник - начинает извиваться, как червяк, старается уползти от справедливого возмездия, мамашу свою, истошным голосом зовёт, а раньше, о чём думал, пособник капитализма? Ни один не уполз.

Закончилась война в молодой республике, но осталась на страже её спокойствия, от врагов охранять, молодая семья героическая, Макар и Маша. Макар начальником ВЧК стал, а Маша при нём - дорогая подруга, соратница. Орденами не раз награждались, квартиру огромную получили, о потомстве задумываться начали, ценила их, гордилась ими молодая Советская республика.

Но как-то, в году так тридцать седьмом вызвали Макара в Москву, оттуда Макар и не вернулся.

Писала Маша в Москву, во все инстанции писала, прошу объяснить, мол, где пропал мой муж любимый? Даже, самому товарищу Сталину писала.

Пришёл долгожданный ответ из Москвы, пропал, мол, Ваш муж - от нас вышел, а к Вам не вернулся, скорее всего захватили его враги революции, будем его искать всеми силами, а пока не найдём его, верного ленинца - назначаем Вас, начальником местного ВЧК.

Много работы стало, не только свои враги появились, но из других городов привозить стали, контриков разных, даже из Москвы. Мария Марковна, даже гневные письма писать стала, в другие отделения ВЧК, что это вы всю работу на нас скидывайте, что, своей земли не хватает? Мои сотрудники только тем и занимаются, что лопатами махают, совесть имейте - своих контриков, сами к ответу и призывайте! Только в Москву такие письма писать остерегалась. А именно оттуда больше всего врагов и поступало. Работали как проклятые, по двадцать часов в сутки, когда сотрудники уже с ног падали, сама шла приводить приговоры в исполнение, что ни говори, крепкая баба была. Бывает, спустится в подвал, а там по колено крови - так даже глазом не моргнёт. Понимали её сотрудники, за мужа, за Макара мстит, уважали сильно. Дольше мужиков держалась, останавливалась только тогда, когда патроны или враги заканчивались. Любила стрелять, чего греха таить, с начала старалась в позвоночник попасть, потом пару минут слушала как враг причитает, после в затылок добивала, за мужа за Макара мстила. Понимали её сотрудники, уважали сильно.

Как-то привезли из Москвы очередную партию врагов народа, да так много, что мест в камерах просто не хватило. Оставили половину контриков на улице, разницы не было - все равно - у всех, статья растрельная. А на улицы уже заморозки, ну так ещё сами, смерть как избавление просить будут, не то что те, из подвала. Некоторые так за ножки нар цеплялись, что пока руки в кисель железной трубой не измочалишь, и с камеры не вытащишь, трубу специально с собой носили.

Приехала в тюрьму, Мария Марковна, часа в три ночи, а без неё контингент принимали. Увидела всё это безобразие, как расшумелась, как раскричалась

- Вы что это, сукины дети, вытворяете? Милосердие есть у вас? Вы по что, контингент замерзать на улице оставили? Они ведь тоже люди были! Быстро по трое в растрельную, а мне - окинув взглядом людей, жавшихся к друг другу на площади - четыре обоймы к маузеру. Если через секунду не будет сделано, первые в растрельную пойдёте!

Ох, какая Мария Марковна жёсткая была, но справедливая, за контриков заступилась. Сердце у неё доброе, но без строгости ни как нельзя на такой работе, сотрудники понимали, уважали сильно.

Ай ты, балуй, ты служивый балуй, но несильно серчай, ружьишком не размахивай - поди люди всё же. Холодно очень, очень холодно-согреться бы, хоть перед смертью согреться . Не хочется, правда не хочется с такой перекошеной синей, да не спохмелья, а от мучений не мыслимых, да от холода харей, перед Господом являться, стыдно перед тобой Господи! Как стыдно! За людей стыдно.

И стали прощаться люди, с жизнью прощаться стали люди. Без крика, без плача, ни одного стона слышно не было, понимали люди - в дорогу им долгую, в дорогу им дальнию, длиней которой, ни один живой, не проходил. Помоги им Господи! Спаси и сохрани их Господи!

Обнимались люди, по христьянски, трёхкратно целовались, знали - не пережить им эту ночь, ночь холодную…

- Вы бы это, к забору бы отошли, там это дует меньше, тут, это простудиться можно -сначала сказал, потом подумал, и от сказаного чуть расудком не тронулся солдатик.

Только двое, двое не верили что всё, конец. Первый тот понятно, тот дурачок на собрании деревенском имя вождя в газете, вместо Сталин великий, Сралин великий прочитал, ну дурак! Ну что с него возьмёшь. А дети и бабы, у всех по домам. На том же собрании, хоть и жалко было, повязали дурака да в районное НКВД свезли. Потом правда выяснили - в газете опечатка была . В район за дураком никто не поехал, дети у всех, бабы по домам . Бегал он по двору тюремному, каждого дёргая -если грется ведут то почему так медлено, и почему только по трое ? От его вопросов, солдатик только отводил глаза в сторону, нервно курил и молчал.

Что-то знакомое, во втором увидел солдатик, но не обратил на это ни какого внимания. Мало ли сюда, сейчас сюда людей привозят? Кто соседом был, с кем вместе в пионерах ходил, а с взглядом знакомым встретиться, в данной ситуации ему не хотелось.

Много люда проходит через эти ворота. Толпятся они на дворе, как в зале ожидания на вокзале, только поезд с этого вокзала ходит по одному маршруту, строго по расписанию - без опозданий и остановок. Стоит поезд под парами на пероне, нет опоздавших и передумавших, по три путника, до вагонов служивые в синих фуражках провожают. Спешат, не в их власти поезд задерживать. Быстрей! Быстрей! По вагонам! Что? Багаж? Да, какой к чёрту багаж? А багаж, багаж не брать! Не нужен он, более. Кто не в силах сам идти, волокли по перону с размаха в вагоны закидовали. Быстрей! Быстрей! По вагонам! Отъезжаем!

Стоял около забора, втянув голову в плечи, закрыв лицо воротником, Макар. На таком знакомом дворе, стоял Макар. Только не стой стороны стоял, всегда провожающим был, а теперь вот сам, отъезжает . И не было у него в этом сомнений, да и не об этом думал, не о вечном. Только б не узнали его, бывшие товарищи, а то не дай бог, узнают, может тогда и Машеньки из растрельной, ни когда не подняться. Любил её Макар, больше жизни любил.

В Москве, когда его после съезда старых большевиков, из гостиници на Лубянку, отвезли. Макару, повезло, следователь который дело его вёл, однополчанином оказался, вместе Перекоп брали, и Машу помнил хорошо.
- Ты Макар, не дёргайся, наплевать здесь всем. Что герой войны ты. Здесь всё равно, правды не докажешь. Кто сюда попал, из старой гвардии , живыми не выходят. Приказ это, от самого! - Следователь указательным пальцем, многозначительно указал на потолок. - Ты вот с переферии, и не знал не бось, что у нас тут в центре происходит. Знал бы, так ведь не дурак, заместителя на съезд бы отправил. Тогда бы, он тут передо мной сидел. Поверь Макар, ничего личного, ни у меня, да тем более у партии нет! Просто разнарядка у нас, на старых большевиков, просто билет несчастливый вытянул. Я тебе вот что скажу. Помню и уважаю семью твою, по этому давай так, договоримся. Ты мне протокол подпишешь, а не подпишешь методы сам знаешь. Всё равно подпишешь. А я, для тебя, если всё без нервотрёпки, что в моих силах сделаю. Сечёшь?

Трусом Макар ни когда не был, дураком вроде тоже, ситуацию оценил правильно. О себе можно уже не думать, о нём родная партия подумает. О Машеньке, все мысли его. Любил её Макар, больше жизни любил.

- Для себя просить не стану, всё понимаю. Только об одном прошу, о Маше, сделай так чтоб у нас, никто, обо мне ни чего не узнал. Отпиши туда, что пропал я без вести. А я, что захочешь для тебя напишу, в чём захочешь, признаюсь.

Не обманул следователь, старая закалка, слов на ветер не бросал. Ни кто не узнал о Макаре, а Машу даже в место пропавшего мужа, начальником назначили. Не ошиблась партия! Достойна, оказалась Мария Марковна, доверия партии. Да и светлой памяти мужа, тоже. Не покладая рук трудилася, на особом счету, в Москве состояла. Сколько контингента не отправь, справится.

Стоял около забора, втянув голову в плечи, закрыв лицо воротником, Макар. Не стой стороны, стоял…

- Эй ты, хер в пальте у забора! Морду вражью, не прячь! Твоя морда, трудовому народу, интерес предоставляет, только как мишень для стрелков товарища Ворошилова! Пошли! Да, ещё захвати с собой придурка, который всё греться хотел! Мы его, через минуту так нагреем, что ему, через две, в аду холодно покажется!

Засмеялся от собственой шутки, вылезший из подвала как из преисподни, здоровенный детина. С маузером в одной руке и бутербродом с салом в другой, при этом постоянно икая.

- Счас, мазурики, дожую и пойдём , …ик... ! Шо, змерзли сердешные,… ик…? Смотрю на вас на врагов народных,… ик… Какие вы враги ?…ик… Мазурики вы! Ну всё, доел! Пошли ик… , а то Мария Марковна заждалась! А кто третий? Вот вы враги, люди странные. Какая разница, на пять минут раньше, на пять позже? А всё за друг дружку прячетесь. Одним словом враги вы - вражины, народа трудового.

Обвёл он взглядом притихшую толпу измученых до полусмерти , замёрших людей.

- Вон ты, интелехент, ик…! У тебя уже очки совсем льдом покрылись, ик… не видишь ни хрена. Да и сам, вот, вот, окочуришся ик…, пошли студент, я тебе говорю! Они, пусть здесь мёрзнут! Ик…, вражины! А я, тебя того ик…, быстро ик… , сразу мёрзнуть перестанешь. Иди сюда! Вот люди ик…, вот люди! Им, как лучше хочешь, а они? Ик, …одним словом вражины!

- Только! Только бы, не узнали! Не ради себя, ради тебя, звёздочка моя единственная, солнышко моё ясное, Машенька! Всё вытерплю, кару любую приму, но только чтоб не узнали…

Спускаясь в подвал, как молитву твердил про себя Макар. Любил её Макар , больше жизни любил.

Всего тридцать три, всего тридцать три ступени. Странно, сколько раз он спускался, сколько раз подымался, но никогда не думал что эти щербатые, облёванные, все в крови ступени ведут в другой… наверное, лучший мир.

И только сейчас, спускаясь, Макар считал ступени. Казалось, что это, самое важное в его жизни. Он старался, запомнить каждую из них, каждую выемку, каждую щербинку. Вдруг, до него дошло, что по этим, таким склизким, таким страшным и разбитым… ступеням он, он уходит…

Много работы у Марии Марковны, ой как много. Только ствол остыл бы, да осечки не было. Только дух перевела, только со лба пот вытерла, снова ведут, тут не до экспериментов. Один враг - одна пуля, иначе ни каких патронов не хватит. Столько, Маша и в гражданскую не стреляла. Бросить бы всё! Бросить! Уже по ночам, покойнички с черепами разбитыми, вместо мужа любимого, врагами похищеного, приходят. Бросить бы всё! Бросить!

- Давай! Не стесняйся! Проходи! К стеночке, пожалуйста! К той, вон той, дальней, проходи! Что, не можешь? Бывает, бывает. У многих так, с не привычки, ну ничего дотащим. Только брыкаться, не надо ! Не бойся и не дрожи, мы вас того, быстро! Мерзнуть будет уже не зачем. Давайте ка сами к стеночке, пожалейте работников! Вам всё равно, а нам за вами кровь да мозги с полу собирать! А вода только холодная, нам горячея не по рангу, горячею дают только там, где тела коммунистов лечат! А где душу, там не дают, там не положенно. Не стесняйся! Проходи! К стеночке, пожалуйста.

Ой! Макар, ой горе Макарушка! Да и зачем тебя, мать родила? В это время смутное, время кровавое. И понесла тебя нелёгкая, по просторам родным. Да так понесла, что хоть раз оглянуться, не с руки было. И несло тебя, в светло будующее, да так быстро, что и пронесло мимо, по дороге к коммунизму. Нельзя, на детках-сиротах, да на родителях их убиенных, дорогу к счастию строить. Сам ведь знал, а не знал, так догадывался, куда дороги на костях строенные, ведут. За что боролись …, а дальше сам знаешь. Проходи Макар! К стеночке, пожалуйста.

- Ты мужик, не балуй! Воротник та, опусти! Так ведь и промахнуться недолго, а где ж на вас, на всех, контриков, трудовой народ пуль наберёт? Да и пальта, подпортим. Что не жалко? Ничего святого нет! Всё собой хотят забрать. Даже пальта, уже ему не нужное, подпортить норовит. Они, ик……одним словом вражины! Знал бы, что пальта пожалеешь, на дворе бы оставил! Чтоб совсем околел, контра! Ни какой тебе благодарности. Опусти воротник, сука!

- Ты полегче, Лаврентий! Человек с мороза зашёл, а его сразу к стенке волокут. Что про воротник, в такой ситуации, помнить будешь? И, вообще, заткнись Лавретий! Ну, какой урод, так тебя назвал? А вы, гражданин, вон туда, в дальний угол проходите пожайлуста. Это хамло, не бойтесь, больше не вякнет! Я здесь начальник! А пальто снимите, пальто хорошее, зачем кровью пачкать? Тепло здесь, не простудитесь, не бойтесь! Да и не успеете. К стеночке пожалуйста!

Услышал Макар, такой для него ласковый, такой родной и любимый голос Машеньки. Ой обнять любимую, как хочеться! Прижать к груди изболевшей, настрадавщейся. Ой, обнять как хочеться но …. Рядом она, два шага всего! В дрожь кинуло, в голове помутнело. Как во сне, шёл он к стеночке, пять, очень долгих шагов, шёл. Не могли для него, хуже кары придумать - ни бог, ни дьявол, ни даже политбюро. За спиной она, голубушка ненаглядная, рядышком! Пистолет заряжает. Обернись, только руку протяни, но …. Не снял Макар пальто! Только голову, сильнее в плечи втянул.

Никогда Макар, лицом к стене, так близко не подходил. Других подводил, да! А сам нет, сам никогда. Не думал оперевшись лбом в стенку Макар, о вечном, даже о любви своей не думал. После выстрела как упаду, всё равно Лаврентий пальто сдерёт. Узнает сволочь, как пить дать узнает! И принял Макар, решение! Отстранился от стены, головой размахнулся и лицом об стену хрусть! Кровь на стене, кровь на разбитых губах и нос сломан. Правый глаз совсем не видит, заплыл. Улыбнулся порваными в лоскутки, кровоточащими губами. Теперь даже мать родная не узнает! А, ну ещё разок для верности, головой размахнулся, и тем что от лица осталось об стену хрусть!

 

Счастье моё!

Я нашёл в нашей дружбе с тобой

Всё для тебя и любовь, и мечты!

Счастье моё!

Когда радость цветенья весны

Всё это ты, моя любимая. Всё ты!

Счастье моё!

Это молодость песни поёт!

Мы с тобой неразлучны вдвоем

Мой цветок, мой друг.

 

- Марковна! Эй! Марковна! Ты, это ик… быстрей заряжайся! А то, этот малохольный в пальте, сам себе приговор в исполнение приведёт! На воротник, ик… вражина, чтоль обидился?

Самым счастливым человеком, самым счастливым чувствовал себя Макар, в последние секунды жизни. Не узнают! Теперь ей богу, никто меня не узнает! ЛЮБОВЬ МОЯ, МАШЕНЬКА!

- Марковна, а Марковна? Я с этого малахольного, не только пальто сыму, знаешь, у него под пальто рубашка, почти новая! Ни кровинки на ней, жалко, добро! Сыну подарю, пусть перед девками форсит.

- Ты с него, ещё кальсоны сними! Пусть в них, твой сын на комсомольские собрания ходит, а впрочем…, делай что хочешь. Знаешь, Лаврентий, давай с остальными сегодня без меня, голова раскалывается, мутит что-то. Завтра с утра, снова поезд из столицы, работы, невпроворот. Пойду спать, а ты сам же справишся, Лаврентий?

- Справлюсь Марковна, справлюсь, ик…. Там уж меньше половины осталось. -Увлечённо сдирая рубашку с Макара, пробормотал Лаврентий. - Счас, ещё секундочку!

- Марковна! Эй, Марковна подожди! Посмотри что за наколка на груди у жмурика в пальте. Интересная такая! Только, первых буквы три, прочитать не могу, пулей разворотило. Послушай Марковна! Ик… "…енька и интернационал, любовь моя на вечно!" Вот чудной, из-за интернационала, так по стенке мордой возить? И что за …енька такая? А ты его, ик, вовремя пулей остановила, я думал, что он своей харей стену пробъёт! Испугался даже. А ты молодец Марковна! Не растерялась, во закалка! С гражданской! Иди домой, иди я ик…теперь сам того. Там, по-моему, буйных больше нет.

- У сука! Интернационал у него на груди! - пнул ногой, голое тело Макара, Лаврентий. - Любви хотел от, ик… Интернационала? Получил? Вражина!

По стеночке сползла Машенька, по той самой стеночке, около которой, любимого жизни лишила. Только счас поняла, кого жизни лишила.

- Марковна! Ты что, Марковна! Что с тобой? Совсем измучилась горемычная, нельзя столько работать, нельзя! Фельдшера! Эй, вы там, на верху! Фельдшера! Зови скорей, падла, фельдшера! Марковне поплохело! Зови скорей, сука! Через секунду не будет, сам тебя без суда шлёпну!…Фельдшера!

Жалели Марковну, уважали сильно, особенно когда муж пропал…

-Я сейчас, я сама, мне лучше уже. На воздух хочу. Не толпитесь, делом займитесь, а я сама дойду. На улицу проводите, на воздух. Из столовой пол буханки принесите, а то дома не крошки.

- Вот спасибо! Не провожайте, у вас работы не в проворот, я сама.

Светало, тихо, одна на улице Машенька, к реке вела улица. К реке шла Машенька. В одной руке пол буханки, в другой маузер, потом выпал где-то, по дороге. Не заметила. Мелочь, это. К реке шла Машенька, к реке с хлебом шла Машенька.

Светало, тихо, с ночной смены шли по домам рабочие. Вдоль реки шли.

- Ты посмотри - вон на берегу, видишь! Баба, чаек, в пять утра хлебом кормит. Вот сука! Народу жрать не чего, а она в пять утра чаек кормит!

- Где? Нет никого, где баба твоя, с чайками? Ведь нет, никого? Вечно тебе, бабы мерещатся, жениться пора! Точно говорю, а то куда ни глянешь - везде тебе бабы мерещатся.

- И впрямь, нет! Странно! Говорю, точно была, и бабы тут ни причём. А, сейчас нет! Странно, может и впрямь, померещилась? Да нет, же! Была баба, и чайки были…. Хм. Наверное.

Вода в реке поздней осенью, прозрачная, холодная. Что завораживающее в реке, в это время. Когда на берегу, ты уже не увидишь людей. Когда тишину нарушает, только тихий шелест воды. И тогда, если долго смотреть на проносящийся мимо поток, кажется, что не вода это бежит перед тобой, а время обрело возможность быть видимым. И проносятся мимо судьбы людей, от их рождения до их смерти. Где-то в этом потоке и твоя судьба. Ни что не может, остановить этот поток, ни радость от рождения, ни горе, от несправедливой и безвременной смерти. Вода в реке поздней осенью прозрачная, холодная, тишину нарушает, только тихий шелест…проплывает мимо, чья то судьба…

Откуда чайки, точно знают, в каком месте на берегу, их будут кормить?

Не чувствовала холода кроша хлеб Машенька, заходя в воду всё глубже и глубже. Чаек слетелось великое множество. Голодно осенью, холодно. Те птицы, что по смелей, садились на воду, ничего не боясь, старались выхватить кусочек хлебушка, прямо из Машенькиных рук.. Всё глубже заходила Машенька, всё меньше оставалось в руках хлебушка. Закончился хлебушек, не стало Машеньки. А чайки? Чайки улетели…