Становление

1.

Сколько Сергей помнил себя, ему было жалко и больно, когда других обижали. Погонится всеобщий любимец Шарик за рыжей кошкой  тети Мани, а у него сердце замирает: вдруг догонит? Проиграет приятель спор, и ему начнут отвешивать щелчки, а  Сергей вместе с ним вздрагивает при каждом ударе пальца о вихрастую голову.

Семья  Марченко жила  на тихой тенистой улице Фрунзе в Новочеркасске в особняке, когда-то принадлежавшем настоятелю собора. Дом этот за долгие годы несколько раз перестраивали, меняли планировку. Каждый новый житель вносил в этот процесс  черты своей индивидуальности. И, в конце концов, дом стал тем, чем стал.

Его  разделили на четыре семьи. Печное отопление  заменили  газовым. Прежний хозяин квартиры, в которой жила семья  врача  Кирилла Филипповича Марченко, пристроил небольшую кухню, туалет, ванную  и веранду, прорубил отдельный вход, и бывшая коммуналка стала изолированной квартирой. Остальные продолжали пользоваться туалетом во дворе, готовить пищу на газовых плитах, установленных вдоль стены в коридоре.

В глубине двора  утопал в зелени кирпичный флигель. В нём  жили ещё две семьи. Дядя Степа, инвалид войны, тучный малоподвижный человек, неспешно устраивался во дворе на сколоченном им самим табурете с низенькими ножками, раскладывал вокруг себя  кисет,  папиросные гильзы, и специальной машинкой набивал гильзы табаком, аккуратно помещая их в картонную  коробочку. Курил дядя Степа много.

Он был, как говорится, мастер  «золотые  руки». Зная его доброту, жильцы приносили старику то продырявленную кастрюлю, то прохудившуюся  обувь.  Дядя Степа никому не отказывал, делал всё добросовестно, и никогда своей цены за работу не назначал. Брал, что давали.

; Хе-хе-хе! – глухо кашлял, рассматривая дырявую подошву. – Тоже есть захотели!

Выносил небольшой ящик с  приспособлениями для  ремонта обуви, устанавливал между ногами лапку, придерживая её коленями, надевал на неё башмак и стучал по подошве фигурным молотком, прибивая к ней кусок кожи маленькими гвоздиками, по случаю купленными на барахолке. Или приклеивал резиновый пластырь к дырке. Потом старательно отрезал лишнее острым, как бритва ножом. Зачищал латку рашпилем и долго разглядывал башмак, вертя его в руках, не нужно ли ещё что-нибудь подбить или приклеить.

Дядя Степа книг не читал. После ранения в голову, глаза видели плохо. Через толстые стекла очков они казались огромными, и какими-то размытыми. Телевизора в квартире не было, и старик узнавал о том, что делается в мире по радио.

– Как изменился мир, – удивлялся он. – Спутник с собачками уже запустили! Ещё немного, глядишь, и человек в космос полетит. Дожить бы!

Его жена, Юлия Виссарионовна, добрая  услужливая  женщина, помогала Елене Николаевне Марченко, жене доктора, рубить капусту на зиму, приправляя её клюквой и мелкими стружками моркови.  Детей у стариков не было. То ли война тому виной, то ли ещё что, но  были они одни  одинешеньки в целом мире. Потому и жались к чужим людям.

Юлия Виссарионовна, большая мастерица печь  сладкие калачи, часто угощала дворовых мальчишек  сдобными булочками. С утра по воскресеньям, покрыв голову белым платком,  шла в церковь. Возвращалась часам к одиннадцати  умиротворённая.

Не реже одного раза в неделю ходила на кладбище. Возьмет с собой ведёрко с цветочной рассадой, веник, тяпку. Возвращалась к вечеру уставшая и довольная. Кого навещала Юлия Виссарионовна,  никто не знал. Лишь  зимой или в сильный дождь она оставалась дома, и тогда сидела у окошка, наблюдая  за разбушевавшейся стихией.

Рядом в том же флигеле жила семья Сечкиных. Сам Иван Иванович Сечкин был номенклатурным работником. По утрам за ним приезжала  служебная машина.  Он  неторопливо, степенно выходил  из дома,  садился на заднее сидение и командовал водителю:

– Поехали!

Двое мальчишек-близнецов, ровесники Сергея Марченко – Геннадий и Валентин очень гордились высоким положением  отца, и во дворе почти ни с кем не дружили. Зато, как только апрельское солнышко извещало, что пришла, наконец, весна,  устанавливали во дворе  теннисный стол, сделанный из двух листов толстой фанеры покрашенных зелёной краской, доставали  китайские ракетки, натягивали сетку, и целыми  днями гоняли шарик, поражая болельщиков  ловкостью и умением. Они учились в параллельном классе и  не волновались о поступлении в высшее учебное заведение, надеясь на помощь отца.

Во дворе у одних только Сечкиных была собственная машина. Иван Иванович по выходным, словно коня из конюшни, выводил  из гаража  свою зеленую  «Победу» и старательно мыл её тёплой водой с мылом. К этому ответственному делу  не подпускал даже сыновей. Потом умытую, блестящую  красавицу тщательно вытирал ветошью и загонял обратно в гараж.  И так до следующего раза.

На зиму машину консервировали. Разводили в бензине смолу и тонким слоем покрывали все хромированные детали. Автомобиль устанавливали на колодки, вытаскивали аккумулятор, а в цилиндры наливали моторного масла и ручкой прокручивали двигатель, чтобы оно равномерным слоем покрыло поверхность цилиндров.

Если же в ясное воскресное утро Сечкины вдруг собирались ехать на дачу,  весь двор узнавал об этом задолго до предстоящего события. Ранним утром появлялся шофёр Ивана Ивановича, внимательно проверял машину: всё ли в порядке, не соскочил ли тормозной шланг, есть ли в системе тормозная жидкость и в каком состоянии шаровые пальцы и  рулевое управление. Потом все шумно усаживались: ребята за заднее сидение, жена рядом с водителем. Иван Иванович давал команду, и кортеж медленно трогался. Жильцы дома выходили во двор и провожали отъезжающих взглядами. А  дядя Степа, закуривая очередную папиросу, беззлобно  бормотал себе под нос:

– Буржуи…

За стеной квартиры  доктора Марченко жила тетя Варя, одинокая хромая старушка с тремя кошками. По весне в пору кошачьих игр они подолгу не возвращались домой. И  тогда тетя Варя начинала поиски: громко звала своих любимцев, заглядывая во все закоулки двора.

– Мурзик, Пуша, Барсик, кис-кис-кис! Где же  пропали, окаянные!?

Рядом жила семья Курбановых. Сашка Курбанов был  на год младше Сергея. Отец его работал испытателем на электровозостроительном заводе, а в выходные дни любил выпить, быстро хмелел, и тогда никому не было покоя. Ему всё  было не так: то дерево во дворе давно пора срубить, а то, того и гляди, само завалится и разломает крышу, то двери  туалета уж очень скрипят, и ржавые петли нужно срочно смазать маслом и дверь покрасить… А то найдет себе собеседника, и давай разглагольствовать на международные темы. Трезвый, Николай Курбанов был человеком общительным. Соседям чинил электропроводку, розетки, выключатели, электроприборы. Расплачивались с ним бутылкой, чем жена его была очень недовольна.

Мать Сашки – Нелля, невысокая полная женщина, работала на заводе станочницей, домой приходила уставшей. Муж её побаивался и сразу же прекращал свои проповеди, как только на горизонте появлялась жена.

Две комнаты в коммунальной части дома занимала тётя Клава со своей дочкой – Таней. Таня Лакина была ровесницей Сергея, училась с ним в одном классе, но нельзя было сказать, чтобы они дружили: так, перебросятся  парой слов, и на этом их общение заканчивалось. Разные у них были интересы. Татьяна, наблюдая за матерью, работавшей в буфете, рано поняла, каково женщине быть одной. Она нехотя уходила к бабушке, когда к матери приходил очередной  поклонник.  Отец Татьяны не то бросил их, когда ей не было ещё и двух лет, не то уехал на заработки куда-то на север, да так и не вернулся.

Семья доктора Марченко состояла из четырех человек. Его жена, Елена Николаевна, спокойная робкая женщина, при муже всё больше молчала. Она работала в городской библиотеке,  приносила с работы  свежие номера толстых журналов и всё свободное время читала.

Старший сын –  Андрей, студент механического факультета политехнического института, рослый, крепкий, он жил своей жизнью. Целые дни проводил в институтских лабораториях, на лекциях, или у друзей в общежитии. Домой приходил только ночевать.

Сергей – младший Марченко, – учился в десятом классе, готовился поступать в медицинский институт.

В тот солнечный весенний день он сидел на веранде и учил химию. Родители предупредили, что у них нет денег на взятку за его поступление, да они и не знали, кому давать и как это делается.

– Дашь последние деньги какому-нибудь прохвосту, а он взять-то возьмёт, а сделать ничего не сделает. И плакали наши кровные… – рассуждал  Кирилл Филиппович. –  Если хочешь быть врачом – учись лучше! Я готов оплачивать репетиторов, но не твоё поступление! И вообще, медик не имеет право быть троечником! Нет уж, ты должен сдать экзамены на отлично!

Сергей, решая задачи по химии, то и дело заглядывал в справочники и думал, что на экзаменах пользоваться ими нельзя. Он выписывал то, что нужно заучить, потом  развешивал листки по квартире: у письменного стола, в туалете, на кухне. Всякий раз глаз натыкался на формулу или формулировку, которую следовало запомнить. И постепенно она так «врезалась в голову», что он мог её воспроизвести, хоть разбуди его среди ночи.

Весеннее солнышко пригревало и звало во двор, в котором гоняли шарики пинг-понга Сечкины. Сашка Курбанов жонглировал футбольным мячом, а потом принимался прицельно колотить  им по забору. Он был форвардом  школьной команды.  Сергей, стараясь не отвлекаться, учил химию на веранде. В легких спортивных штанах он растянулся на тахте, подставляя  солнцу спину.  В два  в дверь позвонила Таня Лакина.

– Тебе чего?

– Ты математику сделал?

– А чего там делать?! Простенькая задачка.

– Дай списать!

– Бери! – Он подал тетрадку. – Только кого ты обманываешь?

– Никого. А зачем она  мне?

– А куда ты собралась поступать?

– Пока  не знаю. Скорее всего – в медучилище. Там  нет математики…

– В медучилище? А я – в мединститут. А ты, значит, поступать в вуз не будешь?

– Выйти удачно замуж  я надеюсь и без института.

– Ну, ты даешь… Скажешь, тоже!

– А что? Я не  ханжа. Не стесняюсь об этом говорить. Ты думаешь, я не знаю, о чем мечтает наша Юленька?

– Математичка?

– Ну да!

– О чем же?

– Удачно выйти замуж! Не повезло ей. Она – страшнее атомной войны: плоская, длинная… Ни капли женственности… Кто на неё посмотрит? Вот она и строит из себя целомудренную недотрогу. А сама готова лечь под кого угодно!

– Ну, и злая же ты! И почему в тебе столько яда?

– О чём ты говоришь? Я не злая, но говорю, что думаю. Ну, ладно. Я перепишу и верну...

Сергей снова лег на тахту и принялся читать биографию Менделеева. Через полчаса  Татьяна принесла  тетрадь. Они снова перебросились несколькими фразами.

– Зубришь?

– Учу.

– Вот ты зануда! С тобой я бы умерла с тоски!

– Вот и радуйся, что ты не со мной! А с кем ты сейчас?

– Есть один… – неохотно протянула Татьяна. – У него только постель на уме, как будто это и есть то, к чему нужно стремиться. Скучно с вами. Один – не целованный,  другой уже прошёл и Крым, и Рим, и медные трубы…

– Тебе не угодишь…

– Чего мне угождать? Разве нет ничего интересней твоей зубрежки?

– Ты думаешь, мне не надоело? Но поступить нужно!

– Ну и сохни… Когда совсем засохнешь, кому ты будешь нужен?

– Ты забыла, – я не женщина…

– Ну да… Вы сохните дольше!

– А я вспомнил тост.  Вот послушай. Поспорили три розы, кто сможет женить на себе Океан. Пошла белая роза через пустыню к Океану. Пить хочется. Видит – ручеёк. Дай, говорит, попить. А тот отвечает: дай лепесток, тогда я тебе и попить дам. Никому не отдала она лепестков, но высохла. Океан её не принял! Желтая роза отдавала себя каждому ручейку, и пришла к Океану совсем без лепестков. Океан её тоже не принял. И только красная отдавала свои лепестки  полноводным ручейкам. Она пришла к Океану хоть и не целомудренная, но цветущая, красивая, ароматная, и Океан её принял. Так выпьем же за женщин, которые умеют отдаваться!

– Ну, ты даешь! Этот тост мне нравится! Но ты, – она посмотрела оценивающе, – пожалуй, слишком мелкий ручеек!

Таня  вернула тетрадь и вышла.

– Да и ты – не роза, – едва успел ответить Сергей.

Он ещё некоторое время повертел в руках учебники и справочники по химии, потом его стало клонить в сон, а он особенно не сопротивлялся.

Двенадцатого апреля Гагарин полетел в космос.  Целый день по радио и телевиденью только об этом и передавали. Какая могла быть учеба?!

Сергей сидел перед телевизором и мечтал. «Вот здорово бы слетать в космос! А ведь когда-нибудь настанет время, туда будут летать, как сегодня в Москву!» Дальше этого его мечты не шли. По телевизору показывали  первого космонавта. Он шагал по красной ковровой дорожке, чтобы доложить правительству о выполненном задании.

Пришел Петька Матвеев. Вместе смотрели репортаж с места приземления.

– Повезло мужику, – с завистью сказал Петька. – И в космос слетал, и  героя получил…

– Повезло… – мечтательно проговорил Сергей. – Скоро и на Луну полетят.

– Не скоро… В космос выйти, считай, – четыреста километров пиликать. А до Луны?

– А кто мог предположить во времена Жуля Верна, что его «Наутилус» будет реальностью? Или гиперболоид инженера Гарина? Нет, я верю, что скоро и на Луну полетят!

– И все – без нас.

– Я думаю, и нам дел хватит. Ты только представь: «Знаменитый хирург Марченко провел впервые в истории человечества удачную пересадку сердца!» А что, разве такое не может быть?!

– Вполне.  Ты сочинение написал?

Петька  был не столь восторженным, как Сергей – его больше тревожили будни.

– Написал.

– А мне ночь придется сидеть. Что же касается  Гагарина, так он ведь – как  Белка и Стрелка. Его упаковали, запустили,  и посадили на Землю. Он только в окошко смотрел, да песенки пел… Сто восемь минут – и ты – герой! Я бы так тоже смог!

– Ты это брось! Для того, чтобы просто так сидеть и песенки петь, он знаешь сколько тренировался… Но, конечно же, ты прав: это не только его победа, а всей  науки…

– Вот я  и говорю! А фанфары звучат в его честь.

– Я думаю, наградят и тех, кто к этому полету причастен.

– А что толку в тех наградах, когда о них никому нельзя рассказывать? Я всегда удивлялся: разведчика награждают, а он положит свой орден в коробочку, и никому об этом говорить не смеет.

– Ну и что? Знает, что его труд оценили. Мало?!

– Мне мало!

– Поэтому ты и не разведчик!

– Ладно…У тебя нет какой-нибудь статьи о «Молодой гвардии»?

Сергей достал томик Фадеева с предисловием и протянул  приятелю.

– Только не забудь вернуть.

– Обижаешь…

Когда Петька  ушёл, Сергей выключил телевизор и открыл книгу. Как ему надоело  учиться! С каким  удовольствием он пошёл бы с ребятами на речку  или на стадион! А тут нужно зубрить… В конце учебного года  уже прошли контрольные по химии, физике, математике. Финиш!

Сергей вспомнил, как они бегали когда-то по школе и орали: «Последний день – учиться лень, мы просим всех учителей не мучить маленьких детей!» Всех тогда охватывала безудержная радость: конец учебе, скоро каникулы! Сейчас такой радости не было. Скорее какая-то непонятная грусть: – прощай школа! Что там ждёт впереди?

В школе проводили митинг, посвященный полету человека в космос. Зал украсили флагами и цветными шарами. К трибуне подвели микрофон. Классный руководитель попросил Сергея выступить. Обычно Сергей не волновался, а здесь вдруг почувствовал, как сердце  колотится в груди, и голос его задрожал. Это волнение передалось всем, кто его слушал. Он сказал, что горд за нашу родину, которая первая стала осваивать космос, счастлив, что живёт в одно время с  Гагариным и верит, что выпускники  школы будут достойны его подвига. Директриса похвалила, сказала, что говорил он эмоционально и с душой.

Конечно же, он так и думал, но вряд ли стал выступать, если  бы не настоятельная просьба классного руководителя.

Сергей считал себя влюбчивым. Ещё в детском саду он был  влюблен в Олечку,  заводилу всех проказ в  группе, потом в восьмом классе – в Зиночку, с которой его познакомил приятель, живший по соседству. Наконец, в девятом была его неразделенная любовь к Нине Ляпиной. О своём чувстве он ни с кем не делился и боялся в этом признаться даже самому себе. Многие ребята, с которыми учился Сергей, уже пережили свою первую любовь. Коля Жаринов и Лена Беленькая даже решили сразу после школы пожениться. Вместе гуляли, учили уроки. Где Лена, там непременно  и Коля.  Никто  не удивился их планам. Да и родители, наверное, тоже к  этому были готовы. И все же это как-то непривычно. Шутка, Колька Жаринов – муж!

Нина Ляпина  с первого класса была у них лидером. Все мальчишки поочередно влюблялись в неё, и она к постоянному вниманию привыкла. И все к этому привыкли. Училась она неплохо. Не отлично, а именно – хорошо. Иногда получала тройки, но тут же их исправляла. И вообще, за отличными отметками не гналась. В седьмом стала  отставать в учебе, получала двойки, ходила  озабоченной, злой. Все подумали, что у неё неразделенная любовь. Она переживала и даже запустила учебу, но потом или любовь прошла, или дома ей сделали внушение, и она вдруг заметно изменилась, стала  улыбчивей, оживленней, активней в общественных делах. Сергею нравилась независимость её суждений, нежелание  слыть пай девочкой. Она не боялась ходить с парнями вечером в кино и на танцы, была остра на язык, и когда летом ездили работать в колхоз, даже курила и пила с ребятами вино. Возле неё всегда было не менее двух ухажеров. Но это не отпугнуло Сергея. Он считал, что Нина – личность, поэтому всегда – в гуще событий. Меняя то и дело  поклонников, она все время держала Сергея на поводке, не подпуская особенно близко, но и не отпуская совсем. То загадочно улыбалась ему, то прикасалась на физкультуре так, что его словно током било. А она улыбалась, словно ничего и не произошло.

Нина часто вслух подтрунивала над собой. Как-то Сергей встретил её в школьном спортзале. Нина никак не могла подтянуться на перекладине.

– У, корова… –  обругала она себя.

Чувствуя, что нравится Сергею, и, узнав, что он собирается в медицинский, обронила как-то вскользь, что тоже будет туда  поступать.

На одном из последних школьных вечеров Сергей  пригласил её танцевать. В медленно танце он трепетно вёл девушку, подчиняясь ритму музыки. Почувствовав на своей щеке её дыхание, Сергей задрожал от охватившего его волнения,  и сильнее прижал Нину к себе. Когда танец закончился, она буркнула, что не любит, когда  её душат в объятиях на глазах у всей школы. Он обиделся. И  больше в тот вечер не танцевал. Пошёл домой, со зла решив, что до окончания школы выбросит  из головы  всякие шальные мысли.

Сергей сидел в кресле и вдруг обратил внимание что, читая учебник,  думает  совершенно о другом.

Недавно в классе возник спор. Петька Матвеев, известный фантазер и спорщик, заявил, что наше общество далеко от совершенства, и он не понимает, почему в партию принимают преимущественно работяг, тогда как для интеллигенции устанавливают  квоты.

– Вы только представьте: учатся двое. Один отличник, после школы поступает в институт, потом работает инженером. Другой – в институт не прошёл, с трудом окончил ПТУ, и работает  слесарем  на заводе. Так вот, этому второму двери в партию открыты, а отличнику –  фигу с маслом! Тут что-то не так.

– Как ты не понимаешь, Матвеев? –  возразила ему комсорг. – Коммунистическая партия – классовая организация. Если она будет состоять только из интеллигенции, можно и не в ту сторону зарулить!

– А кто говорит, что только из интеллигенции? – удивляется Петька.

– Важно соблюдать пропорции. А то, что у человека нет высшего образования, ещё не говорит  о его политической безграмотности. У рабочего политическое чутье знаешь как развито!

– Знаю. Поэтому-то работяги не очень спешат вступать.

– Политические незрелые не спешат. А интеллигенты нередко вступают в партию ради карьеры. Разве  не так?

– Наверно, так. И что же тут удивительного? Без партбилета ты – котлета,  с билетом  ты – бифштекс!

Сергей тоже решил высказать  свое мнение:

– А я не очень рвусь в партию. Это, ведь, политическая организация. А я хочу  быть врачом…

– Ну, ты и мямля! – откликнулась Нина. – И философия твоя гнилая. Нельзя быть белой вороной. Я, если смогу, сразу начну туда пробиваться…

Сергей молча отошёл. С тех пор он почти не разговаривал с Ляпиной, хоть и думал о ней часто.

Экзамены прошли как-то незаметно. Дни мелькали за днями, консультации, письменная работа по математике, сочинение, повторение пройденного материала… всё перемешалось. Сергей любил учить ночью, когда никто не отвлечет, не помешает. Он ложился часов в десять вечера и вставал в четыре утра. Принимал душ, шёл на веранду и садился за книги.

Последние дни с одноклассниками виделся редко.

Когда экзамены остались позади, и зашёл разговор о выпускном вечере, стало по-настоящему грустно. Сергей не мог  представить, что завтра уже не нужно  идти в школу…

В торжественной обстановке вручали аттестаты зрелости, поздравляли, говорили тёплые слова. В этот день забылись  обиды, и хотелось  всех обнять, и даже  математичка Юленька выглядела не так  уж плохо. «Она – как Паганель, – подумал почему-то Сергей. – Так же хорошо знает свой предмет  и  живёт в мире своих формул».

На вечере к нему подошла Нина. Она давно забыла о размолвке.

– Сережа,  когда ты поедешь сдавать документы?

– Наверное, во вторник. Завтра пятница, да ещё и тринадцатое! Не хочу рисковать!

– Не думала, что ты  суеверен!

– А я не знал, что  у тебя с юмором проблемы. Отец хочет со мной поехать, а он  будет свободен только во вторник.

– Ясно. Я поеду завтра. Ты – на  лечебный?

– Конечно. А ты?

– Наверное, на педиатрический. Вероятность поступить больше, да и я всегда мечтала быть детским врачом.

А через месяц, когда Сергей Марченко был уже студентом,  все  первокурсники должны были на месяц поехать в колхоз помогать убирать урожай. Ему предложили трудовой семестр пройти в институте. Но Сергей отказался. На него с интересом взглянул  работник деканата, и хмыкнул:

– Ну, ну! Будь по-вашему.

Встретив Нину у главного корпуса, откуда автобусы должны были отвезти студентов на сельскохозяйственные работы, он узнал, что  она тоже поступила и едет в колхоз.

– Здорово, что мы с тобой  будем учиться в одном институте, – сказала она и многообещающе взглянула на Сергея. А он смутился и перевёл разговор.

– Ты где жить будешь?

– Хотела бы в общежитии, но мест мало и, вероятно, придется снимать  комнату.

– А мои  уже сняли  угол  недалеко от института.

– Здорово! Давай не терять друг друга…
2.

В то лето студенты первых курсов лечебного и педиатрического факультетов в  Багаевском совхозе убирали овощи.

Ребята уже успели перезнакомиться. Непритязательные к бытовым условиям, молодые и здоровые, они целый день собирали помидоры, лук, кабачки, а вечером играли в волейбол, травили анекдоты, пели под гитару песни, и не было счастливее их никого на свете.

Федуловское отделение совхоза располагалось в нескольких километрах от станицы. Студентам выделили здание школы, которое стояло в стороне от села  у дороги. Невдалеке раскинулись совхозные поля, обрамленные густыми лесопосадками.

Однажды в теплый вечер, когда все уже стали  расходиться, Нина предложила Сергею пройтись.

– Спать не хочется…

– С удовольствием… Жарко…

– А ты тенниску сними.

– Это не поможет.

Легкий ветерок не приносил облегчения. В небе мерцали яркие звезды, и плыла белая ладья Луны, делая сказочно-причудливыми очертания кустов и деревьев.

Они вышли на окраину села и медленно пошли по  полевой дороге вдоль лесополосы.

– Я давно хотела спросить: как ты ко мне относишься?

Сергей удивился. Раньше никогда Нина таких разговоров не затевала. К чему бы это? Последнее время он часто думал о ней. Нина чем-то очень напоминала ему маму. Это было скорее внешнее сходство и, тем не менее, это открытие его поразило. Тот же овал лица, те же серые глаза и длинные, цвета спелой пшеницы волосы, сплетенные в косы и свернутые  венком на голове.

– А я и не скрывал: ты мне давно нравишься, ещё с девятого класса. Но тогда ты дружила с Валентином…

– Дружила… И поэтому ты ничем не показывал своего отношения?

– А для чего? На дуэль его вызывать? Так – не те времена, да и  чем он виноват?

Нина с сожалением посмотрела на Сергея.

– А мне нравится, когда из-за меня мужчины ссорятся! Но ты не боец. Впрочем, это теперь не важно. Важно, что мы  в институте…

Они зашли довольно далеко.  Жара  стала спадать. Вокруг темнели поля, пугала своей чернотой  лесополоса, откуда раздавались какие-то звуки: то филин, громко хлопая крыльями, охотился за мелкими грызунами, то скрипел сушняк под ногами…

– Мне страшно, – сказала Нина и взяла Сергея за руку. А он, снова почувствовав необъяснимое волнение, остановился и повернулся к ней.

– Ты что? – не поняла Нина. – Уже идём назад?

Сергей притянул девушку к себе и неумело поцеловал. Нина же вдруг встрепенулась, оттолкнула его и громко, чужим голосом сказала:

– А вот этого я не люблю! Этого делать не надо!

Она  молча пошла к селу. Сергей, пристыженный, молча поплелся за ней. Всё, как и тогда. Сначала завела его своими бархатными разговорами, а потом, словно ушат холодной воды на голову вылила. И всё же она права: сейчас не до лирики.

Они подошли к сельской школе и разбрелись по своим комнатам. Сергей в последний момент только успел пробормотать:

– Я не хотел тебя обидеть… прости…

На следующее утро будущие педиатры ушли собирать помидоры, а лечебники – лук. Сергей старался не попадаться Нине на глаза. Ему было обидно, что она его так  резко отрезвила.

Дни проходили за днями. Сергей втянулся в рабочий ритм. Нину он с тех пор не видел. В  совхоз приехало много народа, и если специально не искать, можно было и не встретиться. Постепенно всё забылось, и  теперь новые заботы занимали его мысли.

В совхозе Сергей подружился с Алексеем Новиковым, двадцатишестилетним парнем, отслужившим в армии и дважды поступавшим в институт. Он был старше всех в  группе.

Поздним вечером, когда Сергей вместе с ним лежал на сеновале и смотрел на звездное небо, мечтая о будущих подвигах, вдали на дороге раздался смех. Это заставило друзей притаиться и посмотреть на счастливую парочку. Те шли вдоль лесополосы, и юноша обнимал девушку, а та льнула к нему всем телом, обхватив его рукой за талию. Когда они поравнялись со скирдой, парочка остановилась, и ребята услышали:

– Давай ещё немного посидим.

– Тут уже недалеко база. Может не стоит?

У Сергея замерло сердце. Он узнал голос Нины. Но парень настаивал. Он привлек девушку к себе и стал целовать, что-то тихо говоря. А она так же тихо смеялась, счастливая, радостная.

Сергей, чтобы спугнуть их, громко закашлял.

– Здесь кто-то есть, – испуганно сказала Нина и рванулась к дороге. За ней неохотно пошёл и парень.

Нина оказалась не столь уж строгой и целомудренной. Он ей просто не нравился! Было бы честнее сказать ему об этом, а не спрашивать, как он к ней относится.

Алексей  хмыкнул и тихо произнес:

–  Знаешь кто это?

– Нет. Наверное, кто-то из наших студентов.

– Её я не знаю. А он – преподаватель. У нас на экзаменах ходил по аудитории, когда мы писали сочинение. Такой, я тебе скажу, хлыщ. Я ещё удивился, чего он вдруг оказался здесь. Работал в приёмной комиссии, мог бы и отдохнуть. А его на свежатину потянуло.

Сергей молчал.

– Я у тебя видел сигареты «Лайка». Давай покурим…

– Что, завидно стало? – спросил Алексей, протягивая пачку.  – Ты только осторожно: в скирде сидим.

– Нам, пожалуй, пора. Пошли потихоньку…

Они встали и, не торопясь, пошли на базу.

Дни стояли жаркие, безветренные и только ранним утром у реки можно было насладиться легкой прохладой. Леонид Соколов, преподаватель медицинского института, договорился с руководителем практики, и на денёк решил съездить домой. Он  стоял  на пристани, ожидая катер. Пассажиров почти не было. Одинокая старушка, нагруженная корзинами с огурцами, дремала на длинной скамейке. Леонид слонялся возле  ветхих деревянных построек, потом увидел огромную гору брёвен, сложенных прямо у воды метрах в ста от причала. Медленно прогуливаясь, он присел на бревно у самой воды, достал сигареты.

Два года назад он окончил институт и остался на кафедре анатомии ассистентом. Профессор  к нему относился хорошо, дал тему кандидатской, и он уже стал набирать материал. Родители работали  в проектном институте, жили  скромно, и Леонид старался не упускать возможности где-нибудь подзаработать. Два года не был в отпуске. Его направляли то в приёмную комиссию, то посылали со студентами на сельхозработы.

Квартиру  не обещали. Но он решил, что лучше уж будет жить с родителями, но только в Ростове.

У него было много девушек, с которыми он проводил время. «Погуляй, пока молодой», – говорила ему мать. Но  во время учебного года – не до гуляний. Недавно его избрали в профком, дали ответственное поручение, обещали отдельную комнату в общежитии.

Эта Нина – совсем глупенькая. Она  так серьезно относится к их  приключению, что ему стало как-то не по себе. А что, если поднимет шум? Или, того хуже, забеременеет? Нет, это все нужно постепенно спустить на тормозах…

Леонид чиркнул спичкой и с удовольствием закурил, потом, упершись ногами в бревно, толкнул его вниз. Он не думал о том, что шаткое равновесие огромной горы влажных тяжелых брёвен может быть так просто нарушено. Не успело нижнее бревно, перекатившись, плюхнуться в воду, а верхние уже обрушились на него. Под тяжестью бревен Леонид упал, не успев ничего толком осознать. Бревна накрыли и придавили его распластавшееся на земле тело. Старушка, что сидела  в ожидании катера, проснувшись, увидела, как гора сваленного у самого берега леса сама переместилась ближе к воде, и снова закрыла глаза.

Катер пришёл  точно  по  расписанию.  Старушка взяла свои корзины и по трапу  зашла на борт.

– Ты одна, старая? – спросил матрос, принимая плату за проезд.

– Был тут городской. Да, видать, на автобус пошёл…

– Ну и хрен с ним. Хозяин – барин…

Катер отчалил от берега и направился вниз по течению. Было раннее утро, и ничто  не нарушило  тишину.

Когда через сутки в совхоз не вернулся Леонид, руководитель «трудового семестра» Евгений Николаевич Чижиков только выругался. «Разгильдяй! А я – мямля. Не мог отказать. На мне триста студентов, а я теперь один!» – подумал он. Но и к вечеру следующего дня Соколов не вернулся. Тогда Евгений Николаевич  поехал в станицу, чтобы оттуда позвонить в Ростов.

– Алло! Доброе утро. Пригласите, пожалуйста,  Леонида.

– А кто говорит?

Мария Алексеевна, мать Леонида, по голосу поняла, что с ней разговаривает уже не молодой человек.

– Простите, не представился. Чижиков Евгений Николаевич.

– Но Леонид в Багаевском совхозе со студентами.

– А он домой, разве, позавчера не приезжал?

– Нет. Мы удивились. У меня был день рождения, а он даже не позвонил.

– Он у меня отпросился на день, чтобы вас поздравить, и должен был уже давно вернуться…

– Боже мой! Что же с ним случилось?

– Пока не знаю… Не было ли у него девушки?

–Так, чтобы он с кем-то серьезно встречался, я этого не знаю. Но  сын от нас никогда ничего не скрывал. Может нам подъехать?

– Думаю, пока этого делать не следует. Я сейчас свяжусь с институтом, с милицией…

– Пожалуйста, поднимите всех на ноги. Сейчас позвоню мужу, и мы, все-таки, приедем…

Евгений Николаевич не знал, что и думать. Соколов так и не доехал домой. Что могло  произойти по дороге?

Распределив людей на работы, он поехал в станицу и зашёл в районный отдел милиции. Когда рассказал о пропаже сотрудника, дежурный улыбнулся, спросив:

– А не мог он к какой-нибудь бабе нырнуть? Молодой же! Кровь играет!

– Да, вроде, нет… – неуверенно ответил Евгений Николаевич.

– А где вы расположились?

– В школе.

– Какие-нибудь вещи его имеются?

– Конечно. Он, ведь, отпросился на день, чтобы мать поздравить. У неё был день рождения…

Дежурный недолго раздумывал, потом набрал номер сотрудника:

– Петро! Можешь приехать срочно со своим зверем? Работа есть. Что за работа? Человек пропал. Дня два… А, может, возьмет? Ну, приезжай, а вдруг?! Твой Лорд никогда ещё не подводил.

Дежурный положил трубку и взглянул на Евгения Николаевича:

– Сейчас подъедет  наш сотрудник с овчаркой. Вы проедите с ним к себе, дадите понюхать его вещи и походите за собачкой. Может,  куда и выведет.

Записал в журнал суть дела и переспросил:

– Так вы утверждаете, что дома его нет?

– Мать его это утверждает, не я.

Через час приехал на «Москвиче» милиционер с собакой. Взяв  вещи пропавшего, вернулись в станицу. Они ходили  по территории автобусной станции, потом пошли на пристань, и здесь Лорд впервые натянул поводок. Он принюхивался к скамейке, где сидел Леонид,  заметался, потянул к брёвнам, сваленным у берега. Подбежав к ним,  забегал, принюхиваясь, залаял и подняв морду кверху, жалобно завыл.

; Не случилось ли чего дурного? – сказал кинолог, стараясь в расщелинах между бревнами рассмотреть  что-то. Но когда  наклонился, в нос ударил сильный трупный запах. – Его бревнами привалило… Вот бедолага…

Евгений Николаевич побледнел. Этого только не хватало. Как же так? А может, его убили и, чтобы хоть на время скрыть следы преступления, завалили бревнами?

Сотрудник милиции позвонил в отдел, рассказал о случившемся, и через час у пристани появились следователь прокуратуры и рабочие с краном. Следователь  вызвал из Ростова судебно-медицинского эксперта.

Во второй половине дня приехали родители Леонида.

Слух о гибели преподавателя  быстро разнёсся среди студентов. Все ходили притихшие, потерянные. Сергей издали увидел Нину. Она была бледной, заплаканной. Из института прислали нового преподавателя, и растревоженный было улей, постепенно стал успокаиваться. Снова потянулись однообразные дни:  подъём в шесть, туалет, зарядка, завтрак, и в семь – машинами  на работу…

Уже целую неделю моросил мелкий нудный дождь, словно разбрызгивал удобрения. Нужно было поскорее вывести с поля собранный урожай. Сергей, проваливаясь  по  колено  в  грязи,  тянул мешок  с луком в сторону  трактора с прицепом. Ни о чём думать не хотелось. Добравшись, наконец, до места, он никак не мог  забросить вдруг отяжелевший мешок. Алексей, работающий на прицепе, спрыгнул и тут же провалился в мокрую жижу.

; Рррааз-два, взяли! – скомандовал он.

Мешок, со смачным чавканьем, вырвавшись из объятий грязи, полетел в кузов. Оттуда раздались громкий мат и визг. Сергей  недоуменно посмотрел  на друга.

– Кто у тебя там за мешками?

–  Да нет там никого.

– Брось темнить! Не я же кричал.

– Ну ладно тебе, – успокаивал  Алексей. – Андрюха там с местной, федуловской, барахтается.

– Нашли время, – недовольно пробурчал Сергей и пошёл  в поле за следующим мешком.  Алексей, мимоходом заглянув в кузов, увидел как на огромной куче грязного скользкого лука яростно занимались любовью  Андрей с какой-то незнакомкой.

– Чё уставился? – прохрипел  Андрей, придушенный навалившейся грудью красоткой. – Иди сюда, погрейся!

Девушка повернула к Алексею довольное лицо  – она тоже была не против.

– Не-е-е, –  замотал головой Алексей и отвернулся.

Из института приехали секретарь парткома и председатель профкома. Они обошли комнаты, в которых жили студенты, побеседовали с  руководством и уехали в Багаевку. Шофер, что их возил  к директору совхоза,  рассказывал: они долго о чём-то беседовали, выпили самогона, закусив первачок  хрустящими огурчиками, и на катере вернулись в Ростов. А ещё через неделю утром подогнали автобусы и увезли студентов. Начался  учебный год.
3.

Прошло полгода. Дни в институте были заполнены до предела. Сергей привыкал к новым товарищам. Он никак не мог приспособиться к новому порядку. Нужно было много заучивать наизусть: латынь, анатомию… На физике и химии чувствовал себя вполне подготовленным. Занятия с репетиторами не прошли даром. Он лишь освежал в памяти то, что учил в школе и всегда был готов к ответу. А вот  на занятиях по истории партии требовали конспекты первоисточников. Приходилось ходить в библиотеку, конспектировать. Это требовало времени. Конспекты брали на проверку, и Сергей старался писать  чисто и разборчиво.

Практические занятия по анатомии вела стройная русоволосая  женщина лет тридцати. Она  рекомендовала студентам учить  предмет в анатомическом музее, пользуясь препаратами, муляжами. Сергей даже представить себе не мог, сколь сложен обыкновенный позвонок! Он держал его в руке и, тщательно сверяя с атласом, заучивал  латинское название бугорков, бороздок, отростков, суставных поверхностей.  Их сложное строение  Сергей старался увязывать с  функциями, заучивал, через какое отверстие какой кровеносный сосуд или нерв проходит, к какому бугорку прикрепляется  какая мышца.

Однажды к нему подошла Нина. Она изменилась:  похудела, побледнела, стала красить губы и ресницы, одеваться в откровенно вызывающие наряды. От нее пахло алкоголем.

– Привет, Серёжа, – сказала она.

– Привет…

– Как ты?

– Зубрю… Времени не хватает. Задают много.

– У нас тоже самое. Зубрёжка… Не думала, что так трудно будет. В группе одни девчонки, тоска зелёная. Все такие правильные, даже зло берёт.

– На первых курсах, мне говорили, учиться трудно. Ты не очень  мальчиками увлекайся. Вылететь легко.

– Я знаю… Пока держусь.

– Молодец. Ты всегда была сильной. Выдержишь.

– Выдержу. Слушай, Сережа, ты не скажешь,  что там за сборище учёных прошло, о котором столько шума? У нас завтра семинар.

– Пагуошская конференция. Учёные  выступили за мир, против угрозы ядерной войны.

– И там были наши?

– Ты что, газет не читаешь? Наших представляли академики Благонравов и Тамм. Ещё кто-то.

– Спасибо. Чокнуться можно. И чего зубрить, когда в жизни всё это вряд ли пригодиться.

– «Нам не дано предугадать», – развел руками Сергей.

– Ты к этому времени всё забудешь…

– Не скажи… Вспоминать легче.

Когда Нина ушла, Сергей не мог понять, зачем она подходила, что хотела сказать?

В группе, где учился Сергей, было пятеро ребят и двадцать девушек.  Сергей никак к этому не мог привыкнуть. Девушки, одна красивее другой, смотрели на ребят, как на потенциальных  ухажёров. Они шутили, рассказывали двусмысленные анекдоты, красовались друг перед другом своими нарядами.

После зимней сессии, на комсомольском собрании Сергею дали поручение выпускать стенгазету. Понимая, что хоть какое-нибудь поручение выполнять надо, Сергей не особенно спорил. Но когда  зашла речь об антирелигиозной пропаганде, и в числе студентов, которым  поручалось проведение атеистических лекций, был снова назван Марченко, он возмутился.

– Я уже имею поручение. Или сними с меня первое, или освободи от второго, – сказал он комсоргу, розовощекой Кате Румянцевой.

– Ты что, ультиматум предъявляешь? Учишься ты хорошо, справишься.

– Нет! Я буду выполнять только одно поручение. Считаю основной задачей учебу. Антирелигиозную пропаганду  буду проводить в нашей газете.

Все были утомлены бесполезной говорильней, торопились домой, и потому дружно поддержали Сергея.

– Кто везёт, того и погоняют…

– Зачем же с одного козла семь шкур драть?…

Представитель комитета комсомола согласилась, но когда через несколько дней в  стенгазете появился злой фельетон о  формализме в работе  по антирелигиозной пропаганде, и в нём почти дословно приводились слова секретаря, к Сергею подошла Катя.

– Не во время ты затеял эту склоку. Сейчас, когда партия нас нацеливает на усиление антирелигиозной пропаганды, ты высмеиваешь  товарища…

– Но как же к этому относиться серьезно? Это же анекдот, когда предлагается «привить атеистическое мировоззрение» верующим, причем называются цифры, скольким людям нужно привить это самое мировоззрение!  Разве ты не понимаешь абсурдность  затеи?

И снова Сергея поддержали студенты. Жанна Томина, глядясь в зеркальце, пропела своим тоненьким голоском:

– Напрасно ты, Сереженька, отказываешься доказать пагубный для студентов характер религиозных запретов на примере христианской заповеди: «Не прелюбодействуй»!

Катя была не глупой, поняла, что так думают многие, и отстала, предупредив:

– Зачем лезть на рожон?

– Да в чем я лезу на рожон? Я только против формализма в этой работе. Прошли времена, когда вся антирелигиозная пропаганда сводилась к рассказу, что какой-то поп – алкоголик и мелкий пакостник. Такая пропаганда только вред может наделать, – заключил Сергей.

После занятий Сергей с Алексеем Новиковым пошли  перекусить в ближайшую столовую. По дороге приятель шутил, рассказывал анекдоты, и сам первый громко смеялся.
– Послушай веселую историю, которую я недавно услышал.  «Профессора  раздражало,  что  все  студенты в буфете просят дать им «одно» кофе.  Но однажды он услышал:

– Мне, пожалуйста, один кофе.

–  Ну, наконец-то, –  вздохнул профессор.

–  ... и один булочка».

Сергей смеялся, щуря глаза. А Алексей не унимался.

–  Представь картину:  «Ночь перед экзаменом. В квартире  профессора  раздаётся телефонный звонок.  Раздраженный заспанный, он подходит к телефону:

– Слушаю!
– Что, спишь, зараза?
–  Кто говорит?
–  А мы учим!»...

– Ну и злые у тебя шуточки! Он своё недоспал, можешь мне поверить.

– Да понимаю я. Так, зубоскальство… Без шутки чокнуться можно от этой зубрёжки.  А всё, что говорится в анекдотах, я верю, на самом деле когда-то происходило!

– А ты напиши в  газету что-то вроде: «Веселые истории про студентов». Интересно будет!

– Я как-то пробовал записать лекцию нашего  Петюни…

– Петюни?

– Доцента Жолудева по истории партии. Ты же знаешь, как он читает лекции?! Не засыпают на них только  очень сознательные. Паузы между фразами у него  длятся до трех минут! Я даже как-то пытался  дословно записать его бормотание. Получилось что-то вроде: «Религия… все пишут… по меткому…записали? выражению… классика… все пишут… есть опиум… для кого? Правильно… для народа! А теперь зачеркните всё, что записали!»

– Похоже, – смеялся Сергей. – Так я жду твои «Весёлые истории»…

Март тысяча девятьсот шестьдесят второго года был теплым и ветреным. Приближение весны ощущалось с каждым днём. Звонче за окном раздавались голоса птиц,  ласковее становились солнечные лучи, всё меньше снега было на дорогах,  чаще на лицах людей появлялись улыбки. Природа просыпалась от зимнего сна... Оживилась и студенческая жизнь. На факультете планировали провести фестиваль «Студенческая весна». Фестиваль – это ещё и состязание. Все ходили озабоченные, возбужденные. Как на любом соревновании, здесь были и малопочетные последние места, и единственное первое, занять которое пытались все. Какие только жанры не  были представлены: и декламация, и «танец с саблями», и авторская песня. Важно  было только поверить в себя, рискнуть выйти на сцену, и... победить.

Но, какие бы не были успехи в общественной жизни, главной считалась учеба. Отчисление из института – явление, не столь редкое.

Первый год обучения –  время адаптации. Это Сергей хорошо понимал. Ему предложили место в общежитии, и он с радостью переехал в комнату, где кроме него жило ещё пятеро студентов. Комната была большой и светлой. У каждой кровати – тумбочка. В углу – платяной шкаф. В центре – квадратный стол, на котором поблескивали  графин и шесть стаканов. На окнах – голубенькие занавески. На стенках у кроватей картинки с лицами любимых артисток, гимнасток, написанные на разнокалиберных листиках биохимические формулы, расписания занятий…

Сергей был единственным  первокурсником. Иван и Николай – учились на втором курсе, Андрей, Константин и Григорий – на третьем. Целыми днями комната пустовала. Кто-то был на лекциях,  дежурил в клинике, кто-то допоздна занимался в библиотеке. И только утром ребята встречались друг с другом.

– Никак не пойму, – говорил Николай, сладко зевая, – если количество переходит в качество, то почему съесть  три порции  картошки – это не то же самое, что съесть одну котлету?

– А ты придумай какую-нибудь глобальную философскую проблему и разреши её. Глядишь, заметят, освободят от экзамена по философии...

– А я  с такой чувихой познакомился! До сих пор голова кружится!

– Тебе, Кот, легче. У тебя голова от женщин кружится, а мы вчера отмечали день рождения Женьки Волкова, так у меня так башка трещит, что я сейчас решаю дилемму, идти  на первую пару, или они без меня обойдутся.

– Ты, Шурик, последнее время зачастил. Не втянись...

– Не втянусь...

Сергей в таких разговорах участия не принимал, мало еще был знаком с ребятами.

– А ты, Николай, уточни у преподавателя, материальны ли идеалы диалектического материализма? Это откроет тебе глаза...

– И обеспечит пару. Нет, твоими советами я не воспользуюсь. У меня есть кое что получше – прошлогодние конспекты брата. Он аккуратно записывал светлые мысли классиков. Вот это секретное оружие я, пожалуй, готов применить против Петюни. Если пронесёт, то окажу вспоможение и тебе.

– Договорились. Пиво за мной!

Общежитие располагалось рядом с институтом, и Сергей теперь время на дорогу  почти не тратил. Лаборатории, учебные корпуса, институтская библиотека – всё рядом. Каждую неделю он ездил домой,  выходил на дорогу, поднимал руку и просил подвести. Стоило это, как правило, в половину дешевле билета на автобусе, что для Сергея было немаловажно. Жил  впроголодь, но не хотел загружать родителей своими проблемами. В воскресенье вечером  из дому вёз сумки с провизией, выстиранное и выглаженное бельё,  сорочки, халат.

Как-то зашёл в родную школу. Всё так же гоняли ребятишки на переменках по этажам, съезжая вниз по перилам широкой парадной лестницы, старшие курили в туалете, учителя спешили на уроки...

Когда он вошёл, к нему подошли старшеклассники, учителя. Они улыбались, смотрели, как на героя, вернувшегося из космоса. Спрашивали, что и как. Только Сергею было грустно, будто он вернулся на пепелище своего детства, где столько было пережито и вдруг стало каким-то далеким и нереальным.

Отец взял полставки в поликлинике и вёл хирургический приём. До двух – в стационаре, а потом  три часа – на приёме. Сергей никогда не думал, что отец  может уставать. Он казался ему сильным и мужественным. Но в последний приезд обратил внимание, что и морщинки появились возле глаз, и на висках волосы засеребрились. «Стареет батя, – подумал Сергей. – Ему тяжело. В следующем году пятьдесят будет. Что ни говори, а пожилой уже человек…»

Мать тоже за последний год заметно сдала. Она всё так же ходила  на работу в библиотеку, много читала, восторгалась поэзией и всё вздыхала: «В сложное время мы живем, сынок! Ох, не  простое время…»

На выезде из города медицинским работникам раздали участки земли под сады и огороды. Марченко никогда не занимались садоводством, но землю  Кирилл Филиппович взял, и теперь все выходные  они проводили на  этом участке, который почему-то назвали «дачей».

– Не берусь утверждать кто, но кто-то из очень уважаемых людей говорил, что смена характера труда – лучший отдых! – улыбался  Кирилл Филиппович. Они с Еленой Николаевной переодевались в деревянном домике, больше напоминавшем большой  ящик, и весь день копали, тяпали, поливали...

Никто никого не контролировал, не подгонял.  Андрей строил беседку. Он достал где-то обрезки  трехдюймовых труб, вырыл под них ямки, установил трубы и забетонировал. Потом  столбы сверху закрепил медной проволокой, проложил поперечины и накрыл  сооружение листами  фанеры и толью, закрепляя её гвоздями с широкими шляпками.  Кирилл Филиппович предполагал беседку обвить зимостойким виноградом, благо зимы в этих краях не суровые.

Сергей раскапывал виноград, освобождал его из плена верёвок, аккуратно развешивал хорошо перезимовавшие лозы на проволоку, натянутую на столбы. Секатором безжалостно удалял подмёрзшие кончики веток, срывал высохшую старую кору. Потом развёл смесь медного купороса и извести и побрызгал развешенные на проволоке лозы. Они стали голубыми и весёлыми  в лучах весеннего солнышка.

Елена Николаевна возилась с цветами, сажала, рыхлила, подкармливала, разговаривая с ними, как друзьями. Взяв у Сергея секатор, обрезала кусты красной и черной смородины, крыжовника.

За всей этой суетой по-хозяйски наблюдал  Кирилл Филиппович, подсказывая и помогая сыновьям. Наконец, удостоверившись, что все его поняли правильно и не подведут, налил в ведро  с карбидом воду. После того, как реакция прошла,  и образовалось известковое молоко,  пошёл  белить стволы деревьев.

Когда усталые и довольные все уселись обедать в тени беседки,  Кирилл Филиппович достал бутылку вина, подаренную приятелем из института виноградарства.

– Потрудились на славу, теперь и  вина выпить можно…

– А крепче ничего нет? – спросил  Андрей. Он избегал пить вина, от них  болела голова.

– Почему же нет? Есть!

Открыли бутылку водки. Ели с аппетитом, и всё было таким вкусным, что работники уплетали за обе щеки и приговаривали:

– Ты, мать, у нас мастерица…

– Никогда такого борща не ел! Ну и борщец!

– Это точно! Ма, я готов каждый день ездить на дачу…

– Уже учиться надоело?

– Да, нет! После занятий…

– Приезжай, сынок! Будем рады…

Чтобы наполнить бак водой, появляющейся в трубах только глубокой ночью или под утро, Сергей остался ночевать. Он развел костёр, чтобы сжечь собранную листву, обрезки лозы, ветки деревьев.  Огонь жадно лизал  поленья,  весело потрескивающие под его горячими язычками, пуская искры к звездам. Они поднимались и исчезали в темноте. И вспомнил Сергей, как когда-то на Дону они с отцом ловили рыбу и остались ночевать в палатке. На берегу  развели  такой же костёр. Сергей смотрел на огонь и перед его  глазами красный поплавок плавно покачивался на воде, а потом внезапно исчез.

– Подсекай! – крикнул отец…

…Сергей наколол на прутик две картофелины. Еда на свежем воздухе приятна, а ночью  у костра – особенно. Ешь и думаешь о чём-то высоком, вечном.

Первобытные люди, почитавшие огонь за Бога,  жарили на нём мясо мамонтов и других загадочных зверей, крутили на вертелах зубров и медведей. Молодежь у костра предавались любви…

Он сидел и, может быть, впервые чувствовал желание услышать чей-либо голос, звонкий смех. Попытался  напеть возникшую вдруг в голове мелодию, и  тихий шелест листьев и травы ненавязчиво аккомпанировали ему. Он чувствовал себя частицей чего-то загадочного и неизведанного.

Огонь почти потух. Холод незаметно сковал тело. Непрекращающиеся атаки комаров стали невыносимы.  Его потянуло домой, но идти было уже поздно, и он залил тлеющие угли. Потом открыл кран, и из трубы в бак тоненьким ручейком  полилась вода. «Такой напор, что я вполне успею  поспать», ; подумал он и пошёл в  деревянный домик, больше похожий на собачью конуру.

Засыпая, подумал, что жизнь почему-то становится всё тяжелее. Вспомнил рассказ отца, как одна его больная пригласила заходить к ней  в магазин за мясом, только просила, чтобы он шёл к концу рабочего дня не с центрального входа, а со двора. Отец рассказывал, как, проклиная всё на свете, оглядываясь  по сторонам, сгорая от стыда, шёл к ней в магазин. В коридоре уже толпились такие же просители. В  белом шёлковом халате павой выплыла директриса и благосклонно улыбаясь, сказала сотруднику:

– Петя! Отруби мякоти килограммов по пять каждому!

И ушла, считая свой долг выполненным.

Отец  говорил, что всякий раз, когда нужно было идти за мясом, он внутренне сжимался. Но позволить  себе купить мясо  на базаре  не мог. Цены кусались.

Последние недели мая Сергей  все больше был дома в Новочеркасске. Началась летняя сессия, занятия окончились, многие зачеты он сдал досрочно, и теперь готовился к экзаменам, которые должны  начаться пятого июня.
4.

Первого июня, в пятницу, Сергей сидел дома и готовился к экзамену, когда позвонили в дверь. «Кого это черт несет? – недовольно подумал он и пошёл открывать. На пороге стоял  Сашка Курбанов.

– Привет!

– Привет, – ответил Сергей. – Заходи.

– Ты ничего не слышал?

– Нет. А что случилось?

– У бати на заводе народ бузит.

– Не понял. Что значит, бузит?

– Понимаешь, недавно повысили цены на мясо и молоко, а у бати на заводе снизили расценки. Работяги пошли к директору, а тот  их  попер.

–  И что?

– Буза! Забастовка! Приехала какая-то шишка из Ростова, так и его никто не слушал. Перекрыли железнодорожный путь, митингуют…

– Ну и дела… Откуда  знаешь?

– Батя рассказал. Он в ночной  был, а со смены пришел только сейчас…

– И что еще рассказывал?

– Милиции, военных понаехало! А их никто  не испугался. Народу там много, куда им! Кого-то из начальства побили…  Батя ушел. С ночной  же…

– Да… Заварили кашу…

– Заварили…

Сашка постоял немного, потом переключился на другую тему.

– Как тебе в институте?

– Ничего. Только зубрить много приходиться.

– А я хочу в училище податься:  высшее образование на полном государственном обеспечении.

– А сложно  поступить?

– Не знаю. Мы с батей ходили в военкомат, узнавали… Но сначала нужно сдать экзамены.

– Ты уже что-то сдал?

– Два экзамена осталось. Пока все нормально…

– А у меня пятого экзамен, так что ты  извини…

– Да нет, все нормально. Привет… Чем там все это закончится?..

Вечером, когда с работы пришли родители,  Кирилл Филиппович рассказал то, что уже знал Сергей от Сашки.

– И что же будет? – спрашивала растерянная Елена Николаевна. – Народ взбудоражен. Достаточно  искры, и начнется  такое…

– Да…  Теперь головы полетят… А где  черт носит Андрея? Не хватало еще, чтобы он влез в эту заваруху.

– Не дурак же, – успокоил отца Сергей.

Андрей пришел, когда уже все спали. Он разделся и хотел юркнуть под одеяло, но его окликнул Сергей:

– Чего ты так поздно? Родители волнуются.

–  Ты знаешь, что в городе творится?

– Слышал…

– Что ты слышал?! В городе полно танков. Войска!

– Иди ты!

– Не будут же они стрелять в народ!

– Не знаю…– протянул  Андрей.

Утром второго июня у центральной проходной электровозостроительного завода собрались рабочие.  Андрей стоял в толпе и смотрел на возбужденных, решительных людей.

– Что мы показываем фигу в кармане? Нужно идти в город, спросить этих пузатых, как  нам жить?

– Так тебя и пропустят! Ты видел, сколько солдат пригнали?

Какой-то парень в серой замасленной рубахе, с красным лицом громко  говорил:

– Что нам терять? Надо брать власть, захватить почту, телеграф, дать знать рабочим Ростсельмаша, шахтерам…

– Хватит молоть  чепуху! – пытался образумить его стоящий рядом пожилой рабочий. – Ты забыл Венгрию?! Народ покрошат из автоматов.

– А что ты предлагаешь?

– Наши  требования  передать  властям.

– На хрена им твои требования? Кто их слушать будет?

– Мы же не против советской власти! Мы против скотской жизни!

– Нужна им твоя философия! Тоже мне, поп Гапон выискался!

Краснолицый отошёл в сторону.

Перед заводоуправлением толпились люди, собирались  группами, громко спорили о том, что нужно делать. Потом колонной двинули в город. Андрей шёл, и в голове его все время вертелся один вопрос: «Неужели  будут стрелять?»

По пути  присоединялись люди, и колона полноводной рекой потекла в город. В Хатунке к ним примкнула большая группа учащихся ремесленного училища. В руках ребята несли куски арматуры. Они громко матерились  и громили стекла встречающихся по пути магазинов и киосков. «Ох, напрасно это они делают», – подумал  Андрей.

Перед зданием горкома толпа заполнила площадь. С места, где  стоял  Андрей, не увидеть, не расслышать ничего было невозможно. Тогда он последовал примеру какого-то парнишки, и полез на дерево. Теперь стало получше. С балкона мужчина что-то кричал в микрофон, но слов не удалось расслышать. Вокруг все кричали, ругались, свистели…

Андрей видел, как какие-то люди прорвались через оцепление в здание, а с боковой улицы подъехал танк, и солдаты стали теснить толпу. На балкон вышел офицер и что-то прокричал. Потом раздался залп. Один, второй… Люди отхлынули. Началась давка.  Андрей заметил, как, ломая ветки, с дерева свалился парнишка, сидевший чуть пониже. Тело его шмякнулось на землю, и  Андрей с ужасом понял, –  мальчишка мертв. Пуля попала прямо в голову. Юноша спрыгнул с дерева, подбежал к пареньку, но помощь уже не требовалась. Тогда он,  работая локтями, стал выбираться из толпы, повторяя: «Они все-таки стали стрелять… Они всё-таки стали стрелять…»

– Чего вы боитесь? – кричал какой-то мужчина, громко матерясь. – Они нас пугают! Не на тех напали! Мы уже пуганные!

Задние ряды, не зная, что происходит впереди, давили на передние и те медленно стали продвигаться к зданию. Некоторые стали вырывать оружие у солдат.  И тогда снова прогремели автоматные очереди. Площадь быстро опустела.  Андрей видел людей, оставшихся лежать на земле, мужчину, пытающегося вынести девушку с окровавленной головой.

Три квартала  Андрей бежал, не разбирая дороги. По центральной улице  медленно, разрывая и кроша асфальт, полз  танк. Направив ствол орудия вверх, он выстрелил, и стекла соседних домов полетели вниз на головы случайных прохожих и зевак.

Дома, ничего не подозревающий Сергей, готовился к экзамену.

– Ты ничего не знаешь! – отдышавшись от бега, прохрипел Андрей. – По людям стреляли! Там столько жертв!

– Ты что, недоспал? Кто тебе сказал, что по людям стреляли?!

– Ты только предкам не говори. Я сам был на площади. Видел  своими глазами.

– Ну и дела! А по радио все время передают  обращение Микояна и Козлова. Я ещё подумал, к чему бы это?

Зашёл Сашка. Он был тоже  взволнован и очень переживал за отца. Услышав рассказ Андрея, протянул:

– Да… Наделали  шума… Теперь заработают органы… Мало не покажется…

Отец Сашки, Николай Курбанов, не пришел ночевать. Жена звонила в больницы, в морг. Оказалось, его задержали, но  через сутки отпустили. Домой  пришел злой и слегка навеселе. Выйдя вечером во двор, и увидев доктора, завёл разговор о последних событиях.

– Док, как вы оцениваете то, что произошло?

Зная особенности соседа,  Кирилл Филиппович ответил коротко:

– Трагедия произошла. Что же ещё?

– Ну да, трагедия! Наша страна –  машина, а шофер пьяный!

– Ты, Коля, поостынь. Что это за разговоры? Не провокатор же! Или  хочешь, чтобы тобой всерьез занялись органы?

– В том-то и дело!  Нужно разобраться ... в существе режима …

– Понятно… Шёл бы ты отдыхать!

– Сейчас пойду. Нужно, чтобы люди думали, а не верили! А то мы – как роботы! Но вы правы… я пойду спать… А вы, док, напрасно меня в провокаторы записали. Если я и выпил, то только чуть. Голову ещё не потерял. Но где это видано, чтобы армия стреляла в свой народ?

Кирилл Филиппович с жалостью и уважением проводил его взглядом.  Умный мужик, да жалко: язык его погубит.

Через несколько дней поздним душным вечером Сергей шёл пешком с электрички в общежитие. В центре тускло светили фонари, а если чуть свернуть с центральной улицы – тьма такая, хоть глаз выколи! Сергей торопился. Хоть немного бы отдохнуть до утра, а то и экзамен проспать недолго. Вдруг какая-то костлявая как смерть старуха ухватилась за его руку.

–  Вы что, очумели?! –  отшатнулся он.

Она смотрела на него стеклянными глазами и  трясущимися руками крепко сжала его руку. Сергей присмотрелся и узнал свою преподавательницу по химии.

–  Мира Абрамовна? В-вы?

Мира Абрамовна встрепенулась, опустила руки и перевела взгляд  на Сергея. В глазах появилось осмысленное выражение.

–  Марченко? – воскликнула она своим совсем не изменившимся голосом.

– Мира Абрамовна, что же вы? Так и на смерть испугать можно!

Мира Абрамовна что-то вспомнила. Выражение её лица снова, стало испуганным. Она явно чего-то боялась, то и дело оглядывалась и вслушивалась в шорохи ночи.

– Марченко, быстрей! Быстрее отсюда!

– Может, вы расскажете, что случилось? – спросил Сергей, когда они прошли метров двадцать.

– За мной гонится маньяк. Он хочет меня убить!

Сергей взглянул на неё, и сердце его сжалось.

– Этот ненормальный... Он гнался за мной... Я так долго бежала, пока не увидела тебя... У него был топор...

– Вы видели его раньше?

– Конечно, видела! Это мой студент.

– Что-то я не пойму. Ваш студент? Зачем ему гнаться за вами?

– Да я и сама не понимаю. Такой тихий, милый мальчик. Вежливый, обходительный. Не знаю, кто в него вселился... Ну не поставила я ему тройку...

– Так вы... – Сергей знал, что вот уже пол года Мира Абрамовна не работает в институте, ушла на пенсию. Он понял, скорее, догадался, что у неё бред преследования.  –  Куда вас отвезти? Может, домой? Где вы живете?

– Нет! В милицию. Там он меня не достанет!

Сергей взял её за руку и пошёл в сторону отделения, по дороге размышляя, что хорошо бы её отвести домой. И в этот момент идущая навстречу женщина вскрикнула, бросаясь к ним:

– Мама! Как ты нас напугала! Куда ты убежала?

– Оля? Как я рада, что ты нас встретила. Это – Марченко, мой бывший студент. – Потом, обращаясь к Сергею: – А это моя дочь. Спасибо. Я так тебе благодарна! – Мира Абрамовна даже прослезилась. – Ты спас мне жизнь. Ты мой спаситель...

Сергей попрощался и пошёл к общежитию. Мрачные мысли путались в голове. «Это – ужас старости. Но, ведь, она и не такая старая. А может, это – страшное последствие войны?» Сергей знал, что Мира Абрамовна была в концлагере, но  выжила.

Двери в общежитие запирали в одиннадцать. Сергей вошёл в холл, сразу почувствовав специфический запах и увидев обычную вечернюю суету. Полумрак. Вахтер, успевший к этому времени хорошо набраться, сидел за стеклянной перегородкой и смотрел на входящих в полглаза.

–  Сынок, ты только мне голую правду  скажи! Ведь и ты отсюдова?

– Конечно,  конечно,  дед,  –  Сергей  поспешил отделаться от него. – Все мы отсюда ... в некотором смысле.

У лестницы стояла компания тоже в сильном подпитии. Двое  подошли к Сергею.

– Друг! Понимаешь... мы тут... в общем –  Десятым будешь? На кефир не хватает!

Требуемой суммы у него  не нашлось. Сергей постарался быстрее прошмыгнуть мимо. На третьем этаже царил полный  мрак. Слышались поскрипыванья, шорохи, всхлипывания и восторженные вскрикивания, чмоканье, обрывки  фраз.

– Нет, ты только послушай, –  остановил Сергея тщедушный парень с синевой под глазами, беря его за пуговицу. – Прогресс настолько велик, что даже голова кружится! Люди летают в космосе, кибернетика, огромные успехи  в биологии…

– Ну?

– Ты друг! А вот они все,  – он неопределенно махнул рукой, –  не понимают! А ведь это все элементарно, как пятый угол в колесе! Стоит только посмотреть на  молекулы в лучах турбулентности! Кстати... – он снова подозрительно посмотрел на Сергея. – Займи  три рубля до стипендии!

– Сам ищу, у кого бы занять.

Перескакивая через две ступеньки, Сергей взлетел, наконец, на свой этаж. Здесь тоже раздавались непонятные звуки, словно кто-то открывал и закрывал скрипящие двери. Весь этот грохот,  звуки поцелуев, шёпот и скрипы смешивались, накладывались и образовывали неясный шумовой фон. Он прошёл дальше по полутемному коридору. Навстречу нетвердой походкой двигался тип со свечкой в руках, в майке с надписью «Миру мир», в синих трусах, белом халате и босиком. Сергей  успел заскочить в нужную  дверь. За столом сидел Григорий, чьей худобе мог позавидовать и Дон Кихот. Он безуспешно пытался сделать бутерброд из кусочка сухаря и комбижира. Увидев Сергея, оживился.

– Представляешь, захожу, а здесь двадцать пройдох, каждый ростом – во! Плечи – во! Я одному – раз, другому – два, они все и шуганули  в окно!

Сергей разделся и лёг на кровать.

Сессия была в разгаре...  И хоть она всего два раза в год, но не понятно, кому пришло в голову мучить студентов, когда на улице так заманчиво греет солнце, на городском пляже шоколадные фигурки девчат и золотой песок! Какая может быть учеба? А до каникул нужно ещё дожить!

К последнему экзамену  Сергей готовился через силу. Нет, не лень, просто за окном  в каплях  тёплого летнего дождика сверкало солнышко, и ребята давно жарились на пляже. Маленькие хрустальные шарики, переливаясь всеми цветами радуги, делали мир сказочным.  Почему такая несправедливость, почему эти бриллиантовые капельки не могут считаться драгоценными?! Но ведь часто бывает всё не так, как хочешь! Какая к черту учеба, когда снова и снова перед ним возникали соломенные косы, словно солнце спустилось на её голову. Тишина. Он открыл глаза, и понял,  что это его рок: её нет рядом, но она всё время  где-то близко. А он мечтал укрыть её  в непогоду, согреть в холод, защитить. Тепло лета растопило сосульку в его душе…
5.

В последнее время Нина стала много курить. Она жадно затянулась  и судорожно закашлялась.

– Проклятый бронхит! Пора  бросать – совсем  погублю здоровье...

Лёсик, огромного роста рыхлый парень с тоненькими рыжими усиками, молча согласился, мотнул головой и ткнулся губами в пивную кружку. Они сидели в кафе напротив института. Посетителей было немного. Продавец  скучал, тупо разглядывая девочек. Из динамиков  подвывало «Вы знаете, каким он парнем был?!».

– У меня ещё два экзамена на носу, а я тут с тобой балдею. Дура! О чём  только думаю?

– Анатомию сдала?

– Сдала… если это можно назвать, что сдала. Сжалился надо мной, а, может, отреагировал на мои выстрелы…

– Стреляла, конечно, глазками?

– А чем я ещё могу стрелять? Коленки показала… Хотя, вряд ли. Я сейчас не в форме. – Нину  тянуло к душевному разговору. Это она Лёсика завела сюда после лекций: дескать, спим вместе, а  поговорить некогда – надо эту ошибку исправить. Она понимала, что в последнее время подурнела, и  её всесильное очарование, действовавшее на мужиков безотказно, поблекло и от него почти ничего не осталось. Косы она состригла, волосы обесцветила перекисью, и теперь причёска выглядела вульгарной а лицо – измятым. После аборта располнела, а в разговоре уже чувствовался житейский опыт взрослой женщины. – Что ты на меня смотришь? Я была стройной, гибкой, с детства любила подвижные игры. Славные были времена... Но жизнь обкатала. Теперь меня голыми руками не возьмешь… Знаю,  студенчество – весёлое время. Ещё со школы в меня был влюблен один парень. Умный, добрый, но какой-то уж стерильный, рафинированный, что ли. Такой мямля, даже зло брало. А потом в институте  захомутал один, на шесть лет старше меня… Тот особенно не распетюкивал.

– И куда же он делся? – спросил Лёсик.

– Погиб…– Она потушила сигарету в пепельнице.

– И что, после него у тебя никого не было?

– Я не могу, чтобы у меня никого не было.  Костик  со второго курса. Теперь он перевелся  в Новосибирск, теперь – ты…

За соседним столиком  сидела странная парочка. Изрядно выпивший мужчина в потертой куртке  пытался что-то доказать своей спутнице, энергично размахивая руками и пуская  в лицо  подруги струйки табачного дыма. Девушка пыталась увести приятеля. А Лёсик с Ниной заказали ещё по кружке пива и продолжили беседу.

–  Ну, ты даешь, Нинок. Я не в счет. Я ведь и не говорил, что  всегда буду с тобой. Нам сейчас хорошо вместе, вот и славно. Но ни я, ни ты – мы ничем не связаны. Мы свободны!

–  И зачем мне такая свобода?

– Тебе не нужна, а мне нужна! Я не хочу связывать себя обязательствами.

– Ну и ну! Докатилась! А знаешь, ещё совсем недавно…

– Может и так. Когда-то и мы были рысаками…

– Вот ты, Лёсик, скотина! Больше не приходи ко мне! Не хочу тебя  видеть!

– Заметано. Только и дозы у меня не проси. Они у меня на вес золота.

Нина с ужасом посмотрела на приятеля и прошептала:

– Да нет, забудь! Я на всё согласна, только не оставляй. Сам же приучил, а теперь бросаешь!

– Да кто тебя бросает? Только не строй из себя целку!  Мы с тобой вместе не первый месяц. А  промедол мне всё труднее доставать. У нас в клинике вводят такие строгости, что скоро это может стать большой проблемой.

Они вышли из кафе и направились к дому, где Нина снимала комнату.

Сергей сдал последний экзамен и собрался, домой, когда к нему в общежитие пришла Нина. На неё жалко было смотреть. Куда девались привлекательность, весенняя свежесть?! Бледная, с темными кругами под глазами, с безвкусно накрашенными  губами, она выглядела старше своих лет. Через просвечивающую блузу просматривались два упругих бугорка. Лифчик она не надела, –  жарко.  В комнате ребят  не было, и это позволило им спокойно поговорить.

– Привет! – сказала Нина. – Ты уже домой намылился?

Сергея неприятно покоробило.

– Почему намылился. У нас каникулы.

– Как  сдал сессию?

– Нормально. А ты?

– Три тройки и одна четверка. Тоже нормально…

Здесь Нина икнула и покачнулась в сторону, и Сергей понял, что  она пьяна.

– Нина, что с тобой? Что-то произошло?

– Вот и пришло время во всем признаться. Я ждала этого момента, боялась и ждала. Я знала, что всё вскоре станет ясно, но не думала, что так скоро. И вот настал час признаний. Что ж, признаваться, так признаваться.

Нину прорвало. На глазах появились слезы. Сергей пытался её успокоить, но она твердо решила исповедоваться.

– Да, я сдавала сессию. Кое-как. А что здесь такого? Может мне так больше нравится; может в этом есть своя романтика. А разве это плохо? Лучше плохо учиться, чем хорошо вылететь. Вот некоторые, например, вылетели. Причём хорошо так вылетели, с треском.

Нина говорила невнятно, совсем не заботясь, чтобы её поняли.

– Правильно говорят: институт не школа – за десять лет не закончишь. А почему бы и нет. Повторенье – мать учения. Вот! Вообще говорят, что в зимнюю сессию лучше входить летом, а в летнюю – зимой. Зато сижу без стипендии. Ну и что? Голодать тоже полезно. Так что  можно убить сразу двух  зайцев. А потом их съесть. Честно говоря, сессию можно сдать. Но в отличие от сдачи стеклотары за неё приходится платить. А мне надоело собой расплачиваться. А что делать? Правильно? Ничего. Анатомию, например, не знаю, и не жужжу. Если бы, пользуясь знаниями анатомии,  можно было в магазине  попросить бутылку водки или  буханку хлеба! Фигу! Я не права? Вот и учу эту гадость, чтобы потом  сдавать. Сдавать. Сдавать. Пока не сдашь. Или… отчисление. Третьего не дано. Уж лучше жить так. Пить. Иногда спать. Но только не в сессию. Спать в сессию – грех. И одной спать – грех! Ты, Серёженька, так на меня не смотри! Разве я не знала, что ты на меня смотрел, как на конфетку, которую хотел съесть!? А разве так можно? Я – не конфетка! Мне мужик нужен, а не дистиллированная водичка! Ты не обижайся, но ты спишь на ходу. Все действуют, а ты спишь. А вот во время сессии ты не спишь… За это я тебя уважаю… А я всё-таки сдала эту проклятую сессию. Когда готовилась, все время спрашивала себя: почему  не училась в семестре?  Но знаю: угрызения совести быстро пройдут, и снова всё закрутится. Я знаю. Мне говорил один... Лёсик. Ты его не знаешь. Бугай такой,  придавит, –  задохнуться можно. И так будет всегда. Будет до тех пор, пока буду жива. Я умею выживать в любых условиях!

Сергей понимал, что эта исповедь пьяной Нины связана с какой-то серьезной трагедией, но сейчас что-либо выяснять было бесполезно. Он только спросил:

– Ты что, не едешь домой?

– Домой? Чего я там не видела? А ты знаешь, когда я потеряла девственность? Знаешь?

– Нина, ты сейчас пьяна. Не стоит…

– Нет, я скажу. Впервые в седьмом классе мой родной папочка сделал меня женщиной. Ну, как тебе такое?

Сергей побледнел и не знал что делать.

– Нина, давай, я тебя провожу домой.

– Нет… Не надо… Проводи меня только до улицы. На воздухе мне будет лучше… Ты не знаешь, как у меня болит душа! Обидно… и одиноко… А этот Лёсик уехал домой и даже не сказал до свидания!

– Да забудь ты его. Иди домой, а завтра, хочешь, я приеду, и мы подумаем, что тебе делать дальше. Может быть, работать устроиться?

– Я работы не боюсь. Только мне ни на какой работе не достать дозу…

Сергей не знал, что и думать. Не может быть, чтобы Нина стала наркоманкой! Или этот Лёсик её приучил? Но наркоманы, как правило, не пьют. А, может, она и напилась, потому что не могла получить эту проклятую дозу? Утро вечера мудренее.

Он вывел Нину на улицу, и она медленно пошла в сторону Кировского проспекта, смотря себе под ноги и, стараясь не шататься.

На следующий день  Сергей вернулся в Ростов, чтобы узнать, что с ней. Нина встретила его холодно, словно никакой исповеди  и не было.

– Я тебе что-то вчера наговорила? – удивилась она. – Выбрось из головы. У меня всё нормально. И не верь ни одному моему слову. Когда напиваюсь, могу наговорить всё, что угодно.

Сергей  пытался с ней поговорить, но она бесцеремонно выпроводила его, сказав, что сейчас должен прийти ее друг, и она не хотела бы, чтобы они встретились.

Летние каникулы пролетели быстро. Сергей целыми днями пропадал у отца в больнице, дежурил по ночам, писал под диктовку протоколы операций и был счастлив, когда однажды ему довелось обрабатывать рваную рану у  парня, по пьяному делу свалившегося с балкона второго этажа.

Несколько раз к нему из Таганрога приезжал Алексей, с которым они  сдружились. Учился Алексей хорошо, был увлечен теоретическими дисциплинами, бредил экспериментами и рассказывал о том, что прочёл в какой-то книге, что Пирогов, однажды, гуляя по базару, обратил внимание, как рубили замороженные туши животных. Так  возникла новая дисциплина: топографическая анатомия.

Алексей был счастлив, что исполнилась его мечта, и он учится в медицинском. Скоро, наконец, закончатся каникулы, и они снова начнут  ходить на лекции. Каникулы  запомнились Алексею тем, что его дома покусала собака, и  он получил порцию уколов против бешенства.

Первые дни третьего семестра прошли в хлопотах. После демонстрации седьмого ноября, группа собралась в квартире Жанны Томиной. Все были навеселе, и просторные хоромы Жанны наполнились весёлыми голосами. Рыжая Адель Тихонова бренчала на гитаре. Все дружно подпевали, и только Сергей походил на Печорина: не дурачился, не пил, не шутил. Недавно он узнал, что Нина бросила институт, и он корил себя за то, что не смог ей помочь.

Наконец, сбылась мечта Алексея –  начали читать курс физиологии. Он всё свободное время возился с лабораторными животными и даже под руководством ассистента, светловолосой и голубоглазой Ангелины Васильевны, оперировал собаку. Это вызвало у него бурю восторга, и Сергей стал раздумывать, не присоединиться ли и ему к этим занятиям. На лекциях Сергей по-прежнему садился в первый ряд и старательно конспектировал. Друзья иронизировали по этому поводу, но когда нужно было готовиться к семинару, просили конспекты и  удивлялись, как он успевал всё подробно записывать. Прочитав  их,  в учебники можно было не заглядывать. В тех же тетрадках Сергей фиксировал свои размышления, писал стихи, поэтому  не всякому давал конспекты, боялся насмешек. Ещё в тех тетрадках были  разные анекдоты, которые на лекциях часто  рассказывали преподаватели, чтобы как-то разбудить студентов, засыпающих  в душных аудиториях. Предметы были отнюдь не легкими, а преподаватели попадались весьма нудные, и некоторые студенты  откровенно дремали, другие решали кроссворды, готовились к семинару или читали детективы.

Однажды на лекции по марксистско-ленинской философии Алексей так прикорнул, что чуть не упал со скамьи. Его едва удержал Сергей.

– Мне снилось, – сказал Алексей Сергею, – что я выучил наизусть восьмой том Полного Собрания Сочинений Ленина, и после этого созвал нелегальный двадцать третий съезд партии!

– Умник, если хочешь спать, садись на последний ряд, – урезонивал его Сергей.

На семинарских занятиях спрашивали, как правило, тех, кто хорошо учился. Или преподавателю не доставляло удовольствия возиться с посредственностями, или здесь сказывалась личная симпатия преподавателя, только двадцатипятилетняя Ангелина Васильевна, курирующая их группу по физиологии, все время спрашивала Алексея, улыбалась  и всячески выказывала ему своё расположение. Студенты сначала подтрунивали над ним, но скоро, заметив, что и Алексей сиял, как начищенный пятак, когда шёл на занятия по физиологии, поняли, что здесь симпатии взаимные, и перестали обращать на них внимание.

Однажды Ангелина Васильевна случайно увидела Алексея  в троллейбусе в толпе девушек. Он стоял, держась за поручень, а к нему привалилась Люся Кирсанова, и что-то шептала на ухо. Он блаженно улыбался. Но, увидев Ангелину Васильевну,  выходящую из троллейбуса,  покраснел. Потом  даже заболел. Поднялась температура, и он пропустил два занятия по физиологии. Наконец, понимая, что так вечно продолжаться не может, пришёл и, опустив глаза, ждал, что же будет. Но Ангелина Васильевна, сухо поинтересовавшись причиной пропусков, перешла к объяснению нового материала. Алексей подумал, что пронесло. Но ошибся. В конце занятий  стали спрашивать прошлый материал. Но недаром Алексей был влюблен не только в преподавателя, но и в физиологию. Отвечал спокойно и  с глубоким знанием предмета, и Ангелина Васильевна  сменила  гнев на милость:

– Вы растрачиваете себя. Вполне можно поставить перед собой задачу, чтобы после окончания института поступить в аспирантуру… конечно, если уделять больше внимания учебе, а не  катанию на троллейбусе.

А через некоторое время Алексей  сказал Сергею, что его, наконец, посетила эта самая любовь, о которой он уже думал, что её и нет в природе.

Ангелина Васильевна жила в однокомнатной квартире, полученной отцом, профессором университета. Роман их развивался бурно у всех на глазах. В апреле, когда первые теплые лучи солнца согрели землю, Алексей и Геля подали заявление в загс, и стая черных ворон, громко каркая, возвестила  благую весть. Это была первая свадьба в их группе. Алексей объявил, что торжество состоится в ближайшем кафе  в  воскресенье.

Свадьба гуляла два дня. Сначала собрались родственники в родительском доме невесты. Из Таганрога приехали родители Алексея. Сергея,  свидетеля со стороны жениха,  тоже  пригласили. За столом пожилые люди ели, пили, рассуждали о международных событиях и, казалось, не очень понимали, по какому поводу собрались: то ли  отмечать защиту аспиранта Василия Яковлевича, то ли его очередную награду. Ему, профессору, заведующему кафедрой, недавно присвоили звание заслуженного деятеля науки, и многие сидящие за столом обмывали и это событие. А на следующий день  в кафе собралась молодежь. Желали счастья молодым, продолжения рода и продвижения по службе…

И снова дни поплелись за днями – семинары, практические занятия, лекции…

Алексей теперь жил с женой в её однокомнатной квартире и считался богачом. Он стал лучше заниматься, в институт приходил чисто выбритым, в свежей сорочке и всем улыбался. А еще через месяц в автобусе пожаловался Сергею, что Геля его ревнует ко всем девушкам в группе. Автобус медленно пробирался в другой конец города. Друзья стояли, плотно прижатые друг к другу и беседовали.

– Она не понимает, что этим унижает меня, – рассказывал Алексей. – Еду в Таганрог, ; говорит, что у меня там кто-то есть!  Но у меня же родители там! Видите ли, доказательств любви ей мало! После занятий иду прямиком домой, забыл, когда с ребятами пиво пил. Это недоверие закрепощает. Да, да, я – крепостной! Её ревность перешла все границы.

Сергей чувствовал, что властная натура Гели рано или поздно приведет эту пару к разрыву. Как утешить друга? Это был не первый такой разговор, и он уже пытался поговорить с Гелей. Поэтому молча слушал, потом, заметив, что не следует всё  близко принимать к сердцу, стал смотреть в окно. Алексей стоял рядом и думал:

«Нет, меня так ещё не оскорбляли! Я ведь её люблю! Конечно же, люблю! И на кого тут смотреть? Вон рядом стоит – мимоза. Да нет, пожалуй, она ничего, хорошенькая. Даже очень хорошенькая. И, наверняка, не такая ревнивица. Но я люблю Гелю, и точка. А у этой глаза добрые... Но не нужны мне эти подробности, у меня есть, кого рассматривать.  А эта очаровательно улыбается... Интересно, кому это она улыбается? Ну, конечно, мне! Кому же ещё? Ведь я уставился на неё и смотрю уже добрых десять минут! Отвернуться, срочно отвернуться! Всё, всё, всё, я её не вижу, она меня не видит, мы не видим друг друга! Я  думаю о Геле... А о ком думает она? Впрочем, о ком она может думать? Улыбается-то  мне! Интересно, смотрит ли ещё сюда? Смотрит. Чего это я? Улыбаюсь ей? Нет-нет, нехорошо это... Разве что из вежливости – она улыбнулась – я в ответ. Да и вообще, нечего отворачиваться! Как хочу, так и стою. Так даже веселей. А то слишком все сегодня мрачно. У меня ведь личная трагедия. Мне не верят. Думает, что я тут на других заглядываюсь. Да на кого тут смотреть!?»

Потом сказал Сергею:

– Ты знаешь, наверное, Геля права: я – кот блудливый! Но что  делать, если мне приятно смотреть на девушек?!

Сергей  проводил эксперименты на собаках, изучал, как протекает опухолевая болезнь на фоне хронического стресса. Оказалось, что частота возникновения, и течение болезни во многом зависит от состояния  нервной системы. Результаты доложил на заседании  студенческого научного общества. В нём сравнивал  результаты с данными  литературы. Рассказал о работах  Орбели и Лазарева, Кавецкого и Симонова, упомянул работы канадца Селье и ростовских ученых – Гаркави, Уколовой, Бардюшкова. Говорил эмоционально, не заглядывая в записи. Подводя итоги, заведующий кафедрой рекомендовал  его доклад к опубликованию в сборнике студенческих научных работ.

Алексей был рад за друга. Он первый поздравил его с успехом.

Летнюю сессию Сергей сдал отлично и уехал домой. Трудовой семестр начинался в августе, так что целых полтора месяца можно было  читать книжки, ходить в театр, да и на даче родителям помочь. Кто им еще поможет?  Андрей уехал куда-то за Урал на преддипломную практику. Ещё Сергей рассчитывал поработать с отцом в хирургическом отделении. Тот обещал взять его на операцию в качестве ассистента.  Сергей представления не имел, что нужно делать ассистенту: то ли крючки держать, то ли узлы вязать. Отец  показал ему несколько способов, и Сергей, переведя две катушки ниток, наловчился это делать так, что  поражал товарищей  ловкостью и быстротой пальцев.

Год назад Нина ушла из института, и Сергей всё реже и реже её вспоминал. Другие девушки его не волновали. Жена Алексея, Геля, даже подтрунивала над ним:

– Нормальной ли ты ориентации, Серёженька?

– У меня с этим всё в порядке. Только не родилась, наверно, ещё  моя половинка. Чего же мне суетиться. Всё в своё время. Старым девом  не останусь!

– Был бы твой друг таким серьёзным, – говорила Геля, намекая на легкомысленное отношение Алексея к девушкам.

Сергей часто приходил к ним в дом. Здесь собиралась молодежь, в основном – друзья Гели. Читали стихи Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко, пели под гитару популярные в те годы песни Галича и Окуджавы, спорили о международных событиях. После таких вечеров Сергей брал в библиотеке тоненькие книжки стихов и читал, удивляясь, как много  пропустил, не заметил, часто проходил мимо значительного и интересного.

– Россия – страна «дремлющего сталинизма». Свободомыслящая интеллигенция  никому не нужна. – Это говорил  Вадим Ведерников, ассистент терапевтической клиники, товарищ Гели по учебе в институте. Он был женат, и его Надя, беременная вторым ребенком, по гостям не ходила, но мужа к друзьям отпускала, держа его «на длинном поводке, чтобы не закис».

– В России всегда народ желал себе хорошего хозяина и никогда, как мне кажется, не хотел стать  хозяином сам, – вступил в разговор Алексей. Он давно освоился и чувствовал себя  здесь вполне комфортно. – Но меня сегодня волнуют более прозаические вещи. Пытаюсь понять суть учения Фрейда. У нас давно принято осуждать то, что не читали, даже в руках не держали. С огромным трудом нашел в библиотеке  несколько его работ. Ничего не понимаю, хотя  чувствую, что не всё так просто, как утверждает  Геля. Но и она, яро критикуя,  не читала  его. А он, между прочим, дружил, с Эйнштейном, его чтил  Павлов, наконец, мировое научное сообщество вполне серьезно относится к его работам. Но я так ничего и не понял, когда пытался читать его.

– Существует множество книг, авторы которых так сложно излагают свои мысли, что понять их ; напрасная затея. Не надо читать заумных книг, – заметил Вадим.

– Из этого я делаю вывод, что и ты не читал Фрейда, – заключил Алексей.

Вадим промолчал. Потом подошёл к окну и посмотрел во двор. На детской площадке копошились малыши. Бабушки на скамейке о чём-то оживленно беседовали. Он круто повернулся и, глядя на Алексея, сказал:

– Недавно я наблюдал  занимательную картинку в автобусе. Час пик. Люди висят друг на друге. Какой-то мужик затащил в салон большой мешок. А  людей, что сельди в бочке. Ругались: «Какого хрена ты с мешком в автобус прёшься? Езжай на такси!» «Да куда ж я его дену? И денег нет на такси!» – отвечал мужик. Дело чуть до драки не дошло. Неожиданно их стал успокаивать стоящий у окна пьянчужка, небритый, в грязном, поеденном молью пальто. «Эй! Вы чего тут все? С-с ума посходили, что ли?.. – хриплым голосом стыдил он спорщиков. Пассажиры затихли и ждали, что будет дальше. Вид у пьянчужки был грозный. Ну, бандит, да и только. А тот не унимался: «Ну, вы, мать вашу, это... Да как же так м-можно? А? Ведь вы же люди! Что ж-ж как звери?.. Мы ж-ж с вами вместе  живем. Друг друга убить готовы! Н-ну разве так можно?.. Из-за какой-то ерунды... Вы подумайте! Из-за какой ерунды  ругаетесь! А вот я бы вам всем, ну чес-слово, хотел бы счастья пожелать! Да-да! И здоровья!»  Ну, как вам эта зарисовка? – спросил, улыбаясь, Вадим. – Вот я и говорю: конечно же, нравственнее прежде, чем что-то отбрасывать, хотя бы познакомиться с первоисточником. Хорошо помню, как нас на марксистско-ленинской философии убеждали, что кибернетика – это лженаука. А в результате мы на десятилетия отстали от всего мира в этом вопросе!

– А ты ещё вспомни борьбу с вирховским учением, лысенковщину, компанию против космополитизма. Да что говорить…

Сергею нравились такие споры. Он сидел на краешке дивана и смотрел на друзей, хотя сам  не участвовал в  разговорах. То ли стеснялся, то ли боялся сморозить  глупость. Словно губка впитывал в себя аргументы оппонентов, мысленно отмечая, что  ещё можно привести в защиту того или иного  суждения, а иногда отмечал, что  совершенно не ориентируется в предмете спора. Тогда  старался запомнить тему, и в библиотеке читал об этом.

Геля  подала чай с вареньем, ухаживала за гостями, предлагая  булочки и сыр. Потом спросила Вадима:

– Димыч, как там Надя?

– В следующем месяце рожает.

– Вот вы молодцы! На второго решились!

– Кто там особенно решал? Так получилось.

– А как поживает  Катюша? Сколько ей?

– Три годика. Недавно учудила. Зашёл к нам Коля Гордеев. Ты помнишь его?

– Ну, как же? Рыжая бестия. От него девчатам не было прохода.

– Ну, что ж, может быть. Только теперь он хирург в Сальском районе. Так вот, наша Катюша подходит к нему и заявляет: «Гордеев, мне писать надо!». Николай, ясное дело, удивился, но делать нечего, взял её за руку и повёл в туалет. Катюша, снимая  трусишки, строго ему говорит: «Гордеев! Ты только, смотри, не подглядывай!»

Все рассмеялись, а Геля повторила:

– Давно у вас не была. Соскучилась.

– Приходите, только нам сейчас не до гостей, сама понимаешь.

– Какие мы гости? Мы же – свои!

Сидя на веранде, Сергей вспоминал те споры, и ему на душе становилось теплее.

Вечером, пришли родители, все сели в кухне обедать и  Кирилл Филиппович сказал, стараясь не выказать своего отношения:

– Нужно посоветоваться. Мне предлагают заведование отделением в  Ростове. Обещали даже квартиру дать!

– Вот здорово! – вырвалось у Сергея, а Елена Николаевна внимательно посмотрела на мужа.

– Ты знаешь, мне кажется, я не перенесу переезда. Да и где я буду работать?

– Тебя ждет место в библиотеке автодорожного техникума, причём даже обещали дать полставки преподавателя литературы. Ты же давно хотела работать по специальности.

– Так  ты давно ведёшь переговоры?

– Раньше времени не хотел ни себя, ни тебя настраивать. Так что, соглашаться?

– Я вижу, как ты загорелся. И когда  нужно переезжать?

– Если да, то через неделю я оформлю документы на перевод и начну там работать, а как только получим квартиру, эту сдадим и переедем.

Елена Николаевна молчала.

– Так ты – против? Тогда я откажусь.

– Нет, я не против, потому что знаю, как ты мечтал о самостоятельной работе.

– Вот здорово. И я смогу в твоем отделении… – начал было Сергей.

– Ты не очень-то радуйся. Теперь контроль над тобой будет ежедневным, – сказал отец.

– А чего меня контролировать? Но если опытом не делиться, то кому он нужен?

Сергей встал из-за стола, возбужденный, весёлый и продекламировал:

– Мгновенье мне принадлежит,

Как я принадлежу мгновенью!

– Нет, у нас замечательный сын, – улыбнулась Елена Николаевна. – Он даже Баратынского читал!

– Что ты, мама! Недавно у Алексея я встретил врача,  который наизусть стихи может шпарить целый вечер! Вот память!

– А кто тебе мешает  больше читать?

– Разве что на каникулах. Во время учебного года не до поэзии!

– Поэзия, сынок, позволяет всегда быть на уровне, ведь настоящие стихи опережают время. Знаешь, как  писал Блейк?

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка.

В единой горсти – бесконечность

И небо – в  чашечке цветка.

– Ну, мама, даёшь! И как ты всё запоминаешь?

– Если тебе что-то нравится, оно остается с тобой навсегда. Ну, что ж, – Елена Николаевна посмотрела на мужа. – Пусть так и будет!

Она достала из буфета бутылку вина и разлила по рюмкам.

– Давайте, выпьем за счастье! Нам недостает умения быть счастливыми. Пусть в Ростове тебе, дорогой, повезет и ты, наконец, получишь всё то, о чём мечтал!

– Папа  слишком умен, чтобы быть счастливым, – улыбнулся Сергей.

– Счастье недосягаемо. Как только его достиг – оно уже не счастье, – заметил  Кирилл Филиппович. Он  допил вино и, сославшись на то, что хотел бы немного отдохнуть, пошёл в спальню.

Елена Николаевна принялась мыть посуду.

– Не знаю, сынок, радоваться мне или печалиться. Отец давно мечтал о самостоятельной работе. Но меня тревожит его сердце. Последнее время он часто жалуется, а к врачам не идёт. А там  будет непросто. Да и справится ли он? Ты же знаешь, наш папа иногда бывает таким рассеянным…

– А я думаю, что всё у него получится. Важно, что он этого  хочет.

– Получится, только какой ценой? Я бы не хотела, чтобы,  он себя сжег дотла.

– Неужели так серьезно?

– Не знаю… Ничего я не знаю, – сказала Елена Николаевна и вышла из кухни.
6.

Через месяц заведующий хирургическим отделением больницы  Кирилл Филиппович Марченко получил квартиру. Сергей с Алексеем красили плинтусы и  панели в ванной комнате и в туалете, положили линолеум на кухне и в коридоре, а в Новочеркасске родители поковали вещи в большие картонные коробки и ящики. Дядя Степа разобрал большой платяной шкаф и увязывал полированные стенки, проложив картоном, чтобы не поцарапать в дороге.

– Степан, – сказал  Кирилл Филиппович, – да я никогда не смогу его собрать!

– Привезёте меня к себе, я помогу. Дело не хитрое…

Новая квартира была меньше, чем в Новочеркасске. Часть мебели  Кирилл Филиппович раздал соседям.

Провожать семью доктора пришли все обитатели  двора. Дядя Степа и Юлия Виссарионовна стояли и грустно смотрели на возбужденную возню отъезжающих.

– Вы что так загрустили, Юля Виссарионовна? – спросила Елена Николаевна.

– Отъезд – не приезд. Всегда грустно расставаться. Был у нас свой доктор, а теперь не будет. Увидимся ли?

– Далеко ли уезжаем? В Ростов!

– А возраст наш какой?..

Тетя Варя вышла во двор, неся на руках Мурзика. Она стояла в сторонке и, казалось, тоже очень жалела, что теряет таких спокойных соседей.

Николай Курбанов  вынес бутылку водки и стаканы.

– Док, давай выпьем на посошок. Хорошим ты был соседом! Не зазнавайся, а будешь в наших краях – заходи!

И только Сечкины не показались во дворе.

Кирилл Филиппович последний раз пожал всем руки, обнял Юлию Виссарионовну и  залез в кузов бортовой машины, загруженный мебелью и вещами. В кабине восседала Елена Николаевна.

В новой квартире место для Сергея определили в проходной комнате, а занимался он всё больше за кухонным столом. До института теперь нужно было добираться двумя автобусами, и Сергей, чтобы не опоздать на первую пару, выходил из дома за час до занятий.

На третьем курсе, наконец, начались клинические дисциплины, и Сергей старался выглядеть настоящим врачом: чистый халат и шапочка, выглаженные брюки и начищенная до блеска обувь. Алексей смотрел на него и слегка завидовал. Не первой свежести  халат висел на нём, как  лишняя деталь туалета, но это его не смущало. Работать с животными и не запачкаться – невозможно. Он решил после окончания института стать экспериментатором.

– Авторитет имеет такое свойство: сначала ты работаешь на него, потом он на тебя, – говорил Алексей и всё свободное время пропадал в лаборатории.

– Ты, друг, учебу не запускай! А то в тебе раньше времени умрет физиолог, ответил Сергей.

– А ты, эмбрион великого хирурга,  тоже не очень-то увлекайся хирургией. Уже пропустил две лекции по философии! Как мы к экзаменам будем готовиться?

Как-то Алексей пригласил друга на день рождения жены.

– Соберемся узким кругом, посидим. Ведерниковы будут, ты и Соня.

– Соня? – удивленно посмотрел на него Сергей.

– Разве ты её у нас не встречал? Окончила университет, работает старшим лаборантом с Гелей. Умница.

– Не жалеешь ты жену, Леха! Она у тебя беременна, а ты гостей зовёшь.

– Неправда твоя. Это её инициатива. И, кроме того, целое лето мы никого не видели. Скучаем по общению!

– Понятно. Обязательно приду.

В воскресенье к приходу Сергея за столом уже расположились Вадим, Надежда, Алексей и девушка с большими черными глазами и  вьющимися волосами, ниспадающими на плечи.

«Это и есть Соня, – подумал Сергей. – Уж не сватать ли меня решили друзья?»

Девушка с интересом взглянула на Сергея и дружелюбно улыбнулась.

«Ну, что ж, по крайней мере, объект вполне достоин внимания!»

– А где же именинница? – спросил Сергей.

– Там, где ей и положено быть. На кухне!

Вручив цветы и недавно вышедшую из печати книгу «Проблемы бессознательного», Сергей  поцеловал  Гелю в щечку.

– Спасибо, Серёженька. Я была уверена, что ты не забудешь о моем празднике. Иди в комнату. Я скоро…

Его усадили рядом с Соней.

«Интересно, сколько же ей лет? Не похоже, чтобы была старше меня, а уже университет окончила.  Нужен ей такой  жеребец, как я!» – эти мысли пронеслись в его голове. А Вадим продолжал разговор, начатый до прихода Сергея.

– Да, мне близки идеи социальной справедливости. Но я противник общества бездельников. Ты только вдумайся, – обратился он к Алексею, – что в определении коммунизма? От каждого по способностям, каждому по потребности! Есть у тебя способности – работай, нет  – можешь не работать. Дело, как говорится, хозяйское. Тем не менее, все твои потребности будут удовлетворены. А земные ресурсы на исходе,  численность населения растёт. Со временем придётся урезать эти потребности, чтобы удовлетворить всех.

Вадим, довольный произведенным впечатлением, стал разливать напитки. Женщинам – красное вино, мужчинам – «клюквянку».

– И я предсказываю, – продолжал Вадим, – что человечество, рано или поздно, придёт к такой социальной системе. Но  основу её составят совсем другие требования.

Геля поставила на стол блюдо с  варёной картошкой и  мясом. Спор прекратился, все занялись едой. Произносили тосты, желали Геле счастья и здоровья …

За столом вновь заговорили о вероятных возможностях  развитии общества.

– Предсказания не всегда шарлатанство, – вдруг вставила Соня. – Они  могут иметь и  материальное обоснование.

– Правильно, Сонюшка, – подбодрила подругу Геля, – покажи этим мужикам, что и мы можем  спорить о высоких материях!

– Да, не в этом дело, но такие социологические предсказания должны базироваться на анализе динамики развития. А заявление Вадима  напоминают предсказания, которое тоже могут иметь место, но на основе предсигналов. Каковы они будут, иногда не может сказать даже тот, кто их  делает.

– Иными словами, ты, Вадим, –  Вольф Мессинг, экстрасенс!

Алексей был доволен, что Вадим втянул Соню в спор.

– Каким же образом предсказания могут  иметь материальную основу? – спросила Надежда.

– Любое явление, – стала пояснять Соня, – имеет  «предсигналы». Расшифровав их, можно узнать о грядущем. Регистрировать их могут электронные аппараты и… люди, которые и способны предсказать будущее. Так, когда резко возрастает активность Солнца, основной сигнал об этом событии, солнечный ветер, достигает земли через двое-трое суток. А предсигнал в виде потоков нейтрино и фотонов – всего через восемь минут. Если мы сумеем быстро расшифровать эти предсигналы, можно подготовиться к приходу основного сигнала. Вызванные им геомагнитные бури провоцируют сердечно-сосудистые и другие заболевания. Так можно предвидеть события. Вот материалистическая основа предсказаний.

– Истина, как и свет, ослепляет, – сдался Вадим. – Должен признать, что ты, Соня, здорово обосновала материалистическую возможность предсказаний.

– Да, брось, пожалуйста… А если говорить по существу, то и не стоит удивляться тому, что все народы рано или поздно, вынуждены будут стремиться к социальной справедливости. Но она, эта справедливость, как мечта, – недостижима. И это такой же факт, как  убегающий от нас горизонт, которого мы никогда достичь не можем.

– Наверное, ты права… – согласился Вадим.

Разговор угасал. Насытившись, все сидели, согретые выпитым и теплом общения.

Когда стали расходиться, Геля попросила Сергея проводить Соню. Они шли по вечернему Ростову и сначала никак не могли найти тему для разговора.

– Вы давно  работаете на физиологии? Я вас там не видел.

– Давай, сразу на «ты». Мне как-то неловко. Я – твоя ровесница, и мне не с руки выкать. Работаю  я полтора месяца, так что ты меня там и не мог видеть.

– Расскажи о себе, если можно.

– Что рассказывать? Я – коренная ростовчанка, окончила в этом году университет. Поступала в аспирантуру к Андрейу Борисовичу Когану, но, увы, меня не приняли.

– А чем знаменит этот Коган, может, и жалеть не стоит?

– Что ты такое говоришь? – удивилась Соня.– Он – гений. Лауреат Павловской премии, создал целое направление в биологии – нейрокибернетику. Слышал про такое?

– Извини, если сказал что-то не то, но ничего о нём не слышал. Так почему же тебя не приняли, и с какой это стати мы – ровесники? Мне – двадцать первый год, а ты уже университет окончила!

– Ну и что? Поступила  в пятнадцать лет! И мне – двадцать один. А вот почему меня не приняли, я думала, что ты и  сам мог бы догадаться.

– Не пятая ли графа? – несмело спросил Сергей.

– Она, родимая. Я – недочеловек.

– Неужели они так и объяснили?

– А зачем им объяснять? Ошибку я сделала, что не обратилась к Александру Борисовичу, а решила, что и  без  протекции пройду. Ведь, у меня красный диплом, да и кандидатские  сданы.

– И чем же всё-таки они объяснили?

– В этом году было у него одно место в аспирантуру. Оно уже занято.

– Антисемитизм – это утеха невежд, – сказал Сергей и замолчал, а Соня резанула его взглядом и даже замедлила шаг.

Они некоторое время шли молча. Потом Сергей спросил:

– А кто у тебя родители? Чем они занимаются?

– И папа, и мама – преподают в школе. Когда  училась,  специально перешла в другую, чтобы эксперимент  был чистым.

– Эксперимент?

– Ну да. Я за лето прошла курс шестого, а потом  и восьмого классов. Так и получилось, что в пятнадцать  окончила школу. Потом была целая эпопея с поступлением. Но здесь подключился папа, мы написали в Москву, и нам разрешили сдавать на общих основаниях, хотя у меня и была золотая медаль.

– Приключенческий роман…

Когда, наконец, они подошли к дому Сони, было уже одиннадцать. Сергей мялся, не знал, как намекнуть, что она ему  нравится. А Соня взяла его за руки, посмотрела в глаза и, прощаясь, сказала, что будет рада, если он ей позвонит. Можно было бы пойти вместе в театр или в кино…

– У тебя дома телефон? – удивился Сергей.

– Нет. Звонить можно в лабораторию. Ну, до свидания. Я очень рада знакомству. Удивительно даже, но мне с тобой легко и просто…

И Соня исчезла в темноте подъезда.

После этого памятного вечера Сергей и Соня стали часто встречаться. Они ходили в филармонию и в музеи, в театры или просто гуляли по городу. Времени  хронически не хватало. Сергей научился  его экономить. В автобусе  доставал конспект, и, даже стоя на одной ноге, успевал повторить материал к семинару.

Он все время думал о Соне. Это было как наваждение.

Отец целыми днями пропадал на работе. Он ходил туда и в выходные. Мама преподавала литературу  в автодорожном техникуме и тоже приходила поздно. Так что семья встречалась за обеденным столом только по выходным, и каждый рассказывал о том, что произошло за  неделю.

Андрей еще в июле уехал на работу во Владивосток, писал оттуда редко, заставляя волноваться родителей. Как оказалось, туда он поехал со своей сокурсницей, с которой давно решил связать  жизнь. Там они получили квартиру и вместе работали  в порту.

– Как, сын, у тебя дела? Ты что-то стал реже показываться в отделении. Сложности с учебой? – спрашивал Сергея отец.

– Да нет. Пока – никаких сложностей. Только я понял: чтобы стать настоящим специалистом, нужно знать не только ход операции и уметь завязывать узлы. Не имея представления о поэзии, истории…– никогда нельзя стать образованным, культурным человеком. А без этого и специалистом не стать…

– Молодец, Серёженька! – радовалась Елена Николаевна, – умные речи говоришь.

– Правильно, – соглашался  Кирилл Филиппович, – но и медицину нужно знать не только в размере учебника. Тебе пора уже и монографии  читать!

– А не влюбился ли ты, сынок?

– Влюбился, мама, влюбился! И зовут её Жизнь! Как же хорошо жить-то на белом свете!

– Это хорошо, сынок, это и есть счастье! – заулыбалась Елена Сергеевна.

Институт бурлил. Сотрудники и студенты собирались группами и обсуждали последние события. Рассказывали, что недавно назначенный директором профессор Коваль отказался принять своего учителя, так как тот задержался  на пятнадцать минут и не пришёл в назначенное время. Учитель вспылил, выругался  и сказал, что ноги его не будет больше в  дирекции. А ещё через полгода в его хирургическую клинику зачастили проверяющие. Представители общественности проверяли условия, в которых лечатся больные в клинике,  народный контроль – как поставлена учебно-воспитательная работа на кафедре… Потом вдруг нагрянула комиссия контрольно-ревизионного управления. Ходили слухи, что старый профессор не стеснялся брать деньги за консультации на дому. На основании проверок подготовили приказ об его увольнении.

Удивителен не сам факт, а то, что приказ подписал профессор Коваль, который еще не так давно был вхож в дом учителя.

– Неужели ты не понимаешь, – говорила  дама в белом халате приятельнице, – ему нужна была клиника. И все молчат!

– Правителей всегда приветствуют гробовой тишиной, – заметила та. – Сколько раз уже было такое! Ему это еще аукнется…

Сергей сидел на лекции и думал о Соне.

«Куда она пропала? Не случилось ли что?»

Лектор  говорил об учении Маркса, критиковал его оппонентов, а Сергей  сказал Алексею:

– Маркс предсказывал крах капитализма, но я  ничего подобного не наблюдаю. Буржуи, как жили, так и живут. И  по многим параметрам – не хуже нас. Где же этот крах? Это мы пытаемся догнать и перегнать  их, а не они нас!

– И у нас пока это плохо получается, – согласился Алексей. – А ты, как я замечаю, вырос. Сказываются наши споры с Вадимом…

– И это тоже…

– И это тоже? А что же еще?

– Я у тебя в спорах не принимаю участие. Рано мне пока. А вот с Соней мы часто беседуем…

–  Не влюблен ли ты?

–  Есть такое. Но мы же не об этом…

; И об этом тоже. Ну, что ж, я благословляю! Редкая девчонка.

– Сам знаю. Только мне до неё…

– Ну,  себя так уж не принижай. Ты тоже малый не дурак.

– Но и дурак не малый. До сих пор боюсь ей признаться. Как будто все внутри деревенеет. Слова вымолвить не могу.

– Ничего. Я думаю, справишься…

Недавно Сергей ассистировал на операции. После занятий преподаватель сказал:

– Молодей! Быть вам хирургом!

После занятий зашёл в лабораторию. Соня возилась с лабораторными мышами.

– Привет! – стараясь не выказать радости, сказал Сергей. – Я  беспокоился, не случилось ли чего.

– Здравствуй, Серёжа, – ответила девушка, не прекращая работу. – За это время многое случилось. Я, кажется, набрела на интересную тему.

– Вот так просто шла и набрела?

– Не так и не просто, но, кажется, набрела. Понимаешь, кратковременное воздействие магнитным полем изменяет почти все физико-химические свойства воды: величину поверхностного натяжения, вязкость, электропроводность, плотность, наконец, молекулярную структуру солей. А человек состоит практически из воды! Магнитные поля не могут не влиять на биологические объекты! Мне попадались работы японских ученых, утверждающие, что магнитные поля снижают артериальное давление, уменьшают боль. По нашим данным они могут активизировать лейкоциты, уменьшать потребность в кислороде, снижать уровень газообмена, тормозить рост опухоли…

– Не слабо! А механизмы?

– Это и выясняю. Здесь больше вопросов, чем ответов. Но интересно! Рождается новая парадигма!

– Не дави меня эрудицией!

Соня закрыла клетку, сняла резиновые перчатки и села напротив Сергея, примостившегося на ящике.

– Парадигма, – это набор убеждений, ценностей и технических приёмов, используемых людьми. Новые теории меняют старые, переоценивают факты. Принципиально новые решения в рамках старой парадигмы невозможны.

– И Эйнштейн был разрушителем основ? Ведь он опроверг ньютоновскую физику: абсолютность времени и пространства. Согласно его теории пространство не трехмерно, а время не линейно.

– Верно! Это нарушило и аристотелевскую  логику.

– Обалдеть! С тобой не соскучишься! Такие  рассуждения могут очень не понравиться нашим партийным деятелям.  А как насчет того, чтобы пойти сегодня вечером в кино?

– В кино не хочется, а вот просто прогуляться, – с удовольствием! Только полчасика тебе придется подождать. Я должна ещё тем красоткам сыворотку ввести. А что касается: «понравится или не понравится», то мне на это наплевать! Важно, чтобы я сама была в этом убеждена! Ну, отдыхай…

–  Я пока конспекты просмотрю.

Сергей достал тетрадь и углубился в чтение. Привычку концентрировать внимание он выработал ещё в школе.

Потом они гуляли по осеннему парку. Соня собрала букет из палых листьев. Жёлтые, бурые, красные, темно-зелёные листья навивали грусть. А Соня вдруг стала читать стихи:

«Когда убили Лорку,–
а ведь его убили! –
жандарм дразнил молодку,
красуясь на кобыле.
Когда убили Лорку,–
а ведь его убили! –
сограждане ни ложку,
ни миску не забыли.
Поубиваясь малость,
Кармен в наряде модном
с живыми обнималась –
ведь спать не ляжешь с мертвым.

Соня читала стихи тихо, напевно, глядя под ноги, мягко ступая по желтому ковру.

И пели травы ломко,
и журавли трубили,
что не убили Лорку,
когда его убили».

Она замолчала, и некоторое время они шли молча.

– А почему бы тебе  ни пригласить меня  в гости? – спросил Сергей.

Девушка остановилась и посмотрела в его глаза.

– Тебе хочется ко мне в гости?

– Не то слово! Хочется взглянуть, кто и что тебя окружает. Познакомиться с родителями. Кстати, что они  преподают?

– Отец – физику. Мама – химию.

– Ты – умница! Успела много…

– Просто я живу в каком-то бешеном ритме и никак остановиться не могу.

– И не останавливайся! А мне очень хочется сейчас тебя поцеловать…

Сергей  взял девушку за плечи и повернул к себе. Она улыбнулась и тихо проговорила:

– А я думала, что этого никогда не дождусь!
7.

Ноябрь в том году был сухим и безветренным. С самого утра дворники мели опавшие листья. Тяжёлые грязные тучи низко плыли над землёй, предвещая дождь, вызывая тревогу.  К концу месяца зарядили нудные холодные дожди. Задули северные ветры.

В ближайшую субботу Сергей был приглашен к Соне в гости. Он  пошёл в парикмахерскую, выгладил  брюки, долго перед зеркалом повязывал галстук и, наконец,  на рынке купил три бархатные розы, потратив почти все свои деньги. Ровно в шесть  он стоял перед её дверью и  никак не решался позвонить. Кто-то, громко шаркая ногами и тяжело дыша, поднимался по лестнице, и Сергей нажал кнопку звонка, словно бросился в воду. Дверь открыла Соня. Она была счастлива. Радостно улыбаясь, приняла цветы, поцеловала Сергея в щеку,  пригласила раздеться. Он прошёл в комнату.

Семья Карелиных жила в  двухкомнатной квартире  «трамвайчиком».

Навстречу поднялся мужчина, лет пятидесяти, отец Сони.

– Рад познакомится. Вы, как я догадываюсь, – Сергей. А я – папа Сони, Михаил Моисеевич Карелин. А это – её мама, Фаина Марковна.

Он протянул Сергею руку, а пожилая седеющая женщина  привстала с дивана и тоже поприветствовала его.

– Нам Соня много о вас рассказывала. Вы присаживайтесь. К сожалению, в нашей квартире не очень-то разгуляешься, да и головой можно достать до абажура.

– У нас – такая же.

– Это где же?

– На Северном. На краю географии.

– А кто у вас родители? – подала голос Фаина Марковна.

– Отец – врач, а мама – преподает в автодорожном техникуме литературу.

– Да что это вы сразу со своими вопросами?! Пусть осмотрится, – вмешалась Соня. Потом, обращаясь к нему: – У нас особенно показывать нечего, разве что книги. Есть  редкие.

–  Это можно и потом посмотреть. Чай пить будем?

Фаина Марковна прошла в кухню.

– У нас  есть варенье… Не знаю,  варят  ли ваши такое?

Соня  постелила на стол скатерть.

– Какое?

– Виноградное. Я его очень люблю!

– А я никогда  не пробовал.

– Вот и попробуете. Вы, Сережа, присаживайтесь  к столу, – пригласил его Михаил Моисеевич. – Как вам события в мире?

– Я не очень-то за ними слежу. Знаю, что Франция и Англия собираются строить тоннель под Ла-Маншем…

– А то, что убит Джон Кеннеди? Разве вы не слышали?

– Джон Кеннеди?!  Первый раз слышу…

– Да… Грядут  перемены.

– Когда это произошло?

– Двадцать второго. Странно, что вы не слышали.

– Ничего странного нет, вступилась за Сергея Соня. – Он целыми днями пропадает в клинике или в институте. Там другие проблемы…

– Я думаю, оттепель заканчивается. Начнутся заморозки. Уже сейчас преследуют инакомыслие.

– Вы помните Роденовского мыслителя? – спросила Соня. – Он сидит,  подперев левой рукой голову. А как называется человек, который подпирает голову правой рукой?

– Ну, ясно: инакомыслящий!

Сергей слушал этих милых людей, и ему всё здесь нравилось. Родители Сони не давили, не поучали, были тактичны и внимательны.

– Серёжа, почему ты не хвалишь мамино варенье? – улыбнулась Соня. – Не нравится?..

– Прекрасное варенье…

Все рассмеялись, а Сергей продолжал.

– Нет, правда. Мне даже неудобно. Пришел первый раз в гости и сам всё варенье съел!

– Ешьте, Сережа, ешьте. Я вас ещё и абрикосовым угощу.

Возник разговор о работе врача.  В прошлом году Сергей  на эту тему делал доклад на конференции научного студенческого общества, и  мог блеснуть эрудицией.

– Издавна  известно, что веселые люди скорее выздоравливают. А  врач Наполеона утверждал, что у победителей раны заживают быстрее. Смех и положительные эмоции – бальзам для сердца и сосудов.

– А я думаю, лечить можно всем чем угодно: стихами, музыкой, театром… не только таблетками, – Михаил Моисеевич  посмотрел на Сергея, ожидая возражений.

Фаина Марковна добавила:

– Лечить больного нужно сердцем, даже тогда, когда наука уже не может помочь.

– А мне кажется, – возразил Сергей, – что бывает, когда усилия врача напрасны.

– Нет, Серёжа, – улыбнулась Соня. – Облегчить страдания, снять физическую и, что особенно важно, душевную боль врач обязан всегда! Иначе человеку остается одно – обращаться к Богу!

– Да я понимаю всё это! Могу даже добавить, что никакое мастерство врача без душевного тепла не помогут больному. Но, если  катастрофа в брюшной, например, области или – ногу сломал – никакой Бог вам не поможет! Здесь нужен врач, технарь, ремесленник...

– Безверие – это отчаявшаяся вера, – заметила Фаина Марковна. – Бог в каждом из нас!..

Когда настало время прощаться, Соня проводила Сергея до двери и шепнула:

– Ты моим понравился, а это, я тебе скажу,  не просто.

В зимнюю сессию сдавали микробиологию. Предмет не сложный, но преподаватель славился тем, что любил послушать рассуждения студента, чтобы определить степень понимания предмета, и был недоволен, когда тот ограничивался лишь ответом на вопрос. Сергей перелистывал конспекты.  От  бессонных ночей  глаза слипались, и хотелось отбросить в сторону тетрадь. Но он всё читал и читал малопонятный текст, не улавливая смысла, а вместо вида колоний микробов на питательных средах ему мерещился космический корабль. Тело влито в кресло, ноги на  педалях, руки на кнопках управления. Он потерял способность удивляться. И действительно, чему здесь удивляться? Он находился в больнице, куда они последнее время ходили на практику. Его летательный аппарат парил в коридоре. Поворот, и за ним другие коридоры, двери, тупики, лестницы. И его не удивляло столь необычное место для полётов. Казалось, подобное он совершал и раньше. Пока полёт проходил нормально.  Коридоры пусты. Вдруг он с ужасом подумал, что если откроется хоть какая-нибудь дверь, столкновение неминуемо.

Навстречу, быстро вырастая в размерах, мчалась тёмная точка. Ещё немного, и… До сих пор ему везло. Скорость – на максимум. Он мчался навстречу смерти, однако совсем не собирался встречаться с ней. Забрался к самому потолку и на бешеной скорости  перевернулся вниз головой и, сделав петлю, пронесся над самым полом. Первое, что  понял – жив! Откуда эта ослепительная белизна? Ну, конечно же, там, снаружи, снег.  И резко перед глазами – тёмный комок. Это дом Сони. Вот разворот круто вверх. Замелькали лестничные марши. Вдалеке показалась заветная дверь её квартиры, но застучал двигатель. Звуки, словно шаркающие шаги и тяжелое дыхание. Это опасно. Надо увернуться, но поздно!..

Он проснулся. Было пять. Скоро должны прийти родители. Сергей удобнее лег на диване и снова заснул. Он любил готовиться к экзаменам ночью.

Через полтора часа Сергей был в форме. Как всегда,  сел с родителями  обедать, после чего  надеялся повторить две последние темы.

Последнее время с Соней они не виделись. У Сергея началась зачетная сессия, а Соня занята экспериментами.

За обедом отец рассказал, что тяжело заболел его старый друг, врач легочно-хирургического санатория, Илья.

Сергей с детства помнил неугомонного и веселого дядю Илью, таскавшего его на  плечах, ржавшего, как лошадь, и вообще большого выдумщика. Когда они с Андреем подросли, вместе ходили  на Тузловку рыбалить и хвастались друг перед другом своими трофеями. Дядя Илья был старше папы лет на десять. И вот теперь он тяжело заболел.

– Завтра сразу после операций подъеду в Новочеркасск. Хочу его проведать.

– Ты и Фаину Иосифовну  навести, – говорила Елена Николаевна. – Бедняжка, наверное, совсем выбилась из сил. Если бы Женя жила с ними рядом… А так, дочь есть и дочери нет!

– Ну, посмотрим… Чего раньше времени причитать?

После поездки к другу  Кирилл Филиппович совсем расстроился.

– Оказывается, Илья перенес  инфаркт. Не вылежал, а теперь у него тяжелейшая сердечная недостаточность. На себя не похож. Ноги отекли, сидит на подушках, губы синюшные, а сам шутит. Говорит, что у еврея  можно отнять все, кроме чувства юмора!

– Умник. Но, чем ему помочь?

Потом, взглянув на мужа, заволновалась:

– А на себя посмотри! Серый. Как ты себя чувствуешь?

– Устал немного. Много работы, да и… Никогда не думал, какой тяжкий труд – заведовать отделением. Я не говорю об ответственности за больных. Но эти анонимки, склоки, сплетни, дрязги сотрудников, жалобы… Вынужден всяким дерьмом заниматься. Тошно!

Потом, немного помолчав, добавил:

– Устал… да и Илья  расстроил.

А через неделю по почте на адрес Марченко пришло письмо из Новочеркасска. Писал Илья Аронович.  Кирилл Филиппович прочел письмо, долго сидел за столом, уставившись в одну точку, и молчал.

– Что ты молчишь? Что случилось? – забеспокоилась Елена Николаевна.  Кирилл Филиппович молча подал ей письмо.

«Привет! – писал Илья другу.– Писать такие письма не легко. Но почему-то хочется. И не абы кому, а тому, кто всегда был в мыслях рядом и составлял как бы часть меня. Неотъемлемую часть. Кажется, вот только говорил тебе (к своему шестидесятилетию) насчет того, что уже не скажут в случае чего, что ушел безвременно…И вот…. Конечно, ужасно мерзко. Ходить не могу, но руки ещё двигаются. В том смысле, что  писать пока могу.

Как и положено, ухожу раньше тебя. Тебе желаю продержаться подольше. Зачем? Очень сложный вопрос. Видимого смысла нет, но когда при деле, всё вроде бы осмысленно необходимостью решать текущие проблемы и проблемки. А, в общем, я с тобой согласен. Просто  естественный процесс. И не надо философствовать. Что до неприятных ощущений, связанных с предстоящим уходом, то сам понимаешь – бунтует самый главный инстинкт. К тому же ещё и осознание… Это к вопросу исчезновения как  личности. Ты мне когда-то об этом говорил.  Есть только один способ бороться – гнать такие мысли. Ну, а если все же прорвутся, то утешаться: все там будем.

Насчет «там» – это я, кажется, зря. Продолжаю верить, что никакого «там» нет. Даже сейчас обманывать себя не хочется. Хотя, конечно, вера наверняка уход облегчает. Только если бы я  уверовал, то, наверное, почувствовал себя дураком.

В голове сумбур. Мысли мечутся. Помнишь, при последней встрече мы обсуждали среди прочего и проблемы самоубийства, как способа быстрого ухода из жизни? Ни-ка-ко-го такого желания у меня нет. Может быть,  это слабость. Да и о ближних своих  надо думать. Впрочем, не знаешь, что для них хуже (или лучше).

У меня уже несколько лет ощущение  исчерпанности жизни. По сути нечего делать. И это притом, что всегда раньше времени не хватало. Последние годы ходил на работу и ничего не делал, не оперировал. Терпели за прежние заслуги. Дома тоже делать ничего не могу. Ты удачно пристроился – работаешь в сласть! А что могу (мог), кроме чтения, я? Но развлекательное чтиво для меня не очень-то привлекательно, а содержательное уже порой плохо воспринимается, трудновато. Всё требует какого-то напряжения ума, а напрягаться-то и не хочется. Выход один, естественный, и он стремительно надвигается.

Немного раздражают вещи, книги. Они-то ещё долго будут! Может, в старину именно поэтому их закапывали вместе с любимой женой, конём и оружием. Трудно всё же вообразить, что меня скоро не будет. Совсем не будет! НИКОГДА! И скоро никто даже и не вспомнит! Кажется, начинаю понимать Герострата. Ведь добился же своего, мерзавец!

Вообще, вся история наполнена смертью с тех пор, как «милостивый» Господь заменил вечную жизнь вечной сменой поколений. Что ж, на том вся эволюция стоит. Но для человечества на данном этапе – это нерационально. Я не про себя, разумеется. Но вот когда из жизни, а порой ещё и до срока, уходят личности типа Моцарта,  Пушкина, то для человечества это уж очень не рационально.

В голове смятение и мысли мечутся, перебрасываясь с одного на другое. Привычны и изрядно затёртые сравнения: калейдоскоп, поток. Правда, если уж поток, то турбулентный. Иногда в мозгу возникает какая-то, чуть ли не озвученная доминанта. Вроде: не уйдешь, не уйдешь. Понимаю и не собираюсь никуда уходить. Понимаю, что ни увильнуть, ни даже как-то отсрочить личную мини-катастрофу не удастся. А оно всё долбит и долбит своё. От этой долбежки голова распухает.

Из сумбурных мыслей то и дело выделяются какие-то сцены, фразы и даже музыка, но трагического содержания. В музыке я не силен, ты знаешь, но когда Каварадоси поет:  «О, я никогда так не жаждал жизни…», то особой тонкости для понимания и не требуется. Гоню Каварадоси. Появляется Вертер и сладчайшим  тенором выдает: «Но вот другой поэт в долину к вам придёт….».  Прекращаю Вертера и запускаю мой любимый марш из кинофильма  «Цирк». Кто-то писал, что у Дунаевского даже грусть светлая. Действительно. Но что это за цирк?  Это же Колизей! Сверкая доспехами и потрясая оружием, на арену выходят под любимый марш гладиаторы. Вдруг музыка прерывается, и некто громовым голосом возвещает: «Цезарь! Идущие на смерть, приветствуют тебя!» Пролезло все-таки. Даже сквозь оптимизм Дунаевского.

Устал. Даже обессилел. Надо заканчивать. Завтра сволокут  меня в больницу. Зачем? Фане будет легче. Оттуда меня уже вынесут. Прощай. Всё равно всего не скажешь. До меня это делало столько умников!

Письмо Фаня отправит уже после всего….

Обнимаю… Желаю… Твой  Илья.

PS:  А помнишь наши самолётики?

До чего все же странно!  Ты читаешь, а меня уже нет…»

Елена Николаевна читала письмо, и слезы катились по  щекам.

– Надо позвонить в Новочеркасск.

– Пойду на почту, позвоню в больницу, попрошу выяснить… И что за жизнь  такая?!

Кирилл Филиппович надел теплую куртку, шапку, и вышел из дому.

Илья Аронович умер, как и предполагал, на следующий день.  Кирилл Филиппович предупредил, что не будет на работе, и вместе с Еленой Николаевной поехал в Новочеркасск, а Сергей пошел в лабораторию, надеясь встретить Соню. Но оказалось, что Соня вместе с другими сотрудниками уехала на конференцию в Новосибирск, где должна делать сообщение о своих экспериментах. С одной стороны, Сергей радовался за неё, с другой – стало обидно: несколько дней свободных, а её нет в городе.

Домой возвращаться не хотелось, в клинике  каникулярное затишье, и Сергей решил зайти к Алексею. Впервые они  готовились порознь, и после экзамена Сергей не видел друга.

Алексей мыл полы. Понимая, что не во время, Сергей хотел  уйти, но друг его задержал.

– Я уже кончаю. Заходи. Целую вечность не виделись.

– А ты чего взялся за такое, несвойственное тебе дело?

– Во-первых, это дело я освоил ещё в армии. А Геля в Новосибирске на конференции.  Во-вторых,  она беременна и  я стараюсь освободить её от тяжелого физического труда.

– Ну, вы даёте! – обрадовался Сергей, как будто это он скоро будет отцом ребенка. – Это же здорово!

– Не знаю, как насчет «здорово», но такова жизнь! Кстати, что у тебя с Соней?

– Не понял. А что у меня может быть с Соней, когда и она в Новосибирске?!

– Не темни, понимаешь, о чём я. Она – умница, и добьется больших успехов.

– Ты  не одобряешь наших встреч?

– Не говорил ерунды! Я же видел, как ты потерял голову, единственное, что у тебя есть!

– Ладно, остряк! Ты, лучше скажи, когда они вернутся?

– Конференция три дня, потом  заедут в столицу на денек. По моим расчетам, к двадцать пятому декабря будут дома. Ты как собираешься Новый год встречать?

– Не думал пока. Приедет Соня, посоветуемся.

– А чего думать? Приходите к нам! Будут все свои, Вадим с Надей, мы с Гелей и вы с Соней. Я бы не хотел во время беременности куда-то ходить с Гелей. Ненароком, толкнут…

– Хорошо. За  нами с Соней выпивка и сладости: конфеты, торт…

– Договорились… Счастье в предчувствии счастья! Можешь меня считать счастливым человеком!

– Очень за тебя рад.

Илью Ароновича похоронили на городском кладбище.  Кирилл Филиппович шёл за гробом и думал: «Редеют ряды… скоро и наша очередь… Последнее время так болит сердце, что этого не долго ждать… Только бы Лена не догадалась, а то совсем покой потеряет… А Илья… что Илья? Был друг, и нет друга…»

На поминках  Кирилл Филиппович выпил три рюмки водки за светлую память друга, сказал несколько добрых слов, и, попрощавшись с Фаиной Иосифовной, уехал с женой в Ростов.

Старый автобус дребезжал и скрипел на все голоса, подпрыгивая на каждой ямке. В переполненном салоне было душно и воняло потом.  Кирилл Филиппович сидел рядом с Еленой Николаевной и дремал. В голове проносились картины детства, первые успехи в хирургии…Они уже въезжали в Ростов, когда, даже не вскрикнув, он повалился на Елену Николаевну, а она, ничего не поняв, оттолкнула его от себя, что, мол, тебя заваливает, вроде бы и выпил немного. Но, увидев бледное как мел, лицо мужа и начинающий мутнеть взор, закричала, всполошив весь автобус. Водитель остановил машину, люди расступились, спрашивая друг у друга:

– Что случилось?

– Человеку плохо.

– В салоне есть врач? – громко спросил водитель, но врача не оказалось, да и без надобности.  Кирилл Филиппович был уже мертв.

Ужас охватил Елену Николаевну.  Она потянулась к мужу, не веря в происшедшее. Потом,  застонав, склонилась к нему, целуя ещё не успевший остыть лоб, безвольно повисшие руки.

Водитель пересадил пассажиров на другую машину, а сам повез Кирилла Филипповича и Елену Николаевну в ближайшую больницу. Там констатировали смерть от обширного инфаркта. Тело оставили для судебно-медицинского вскрытия, а Елена Николаевна, вконец обессиленная и измученная, поехала домой.

Стояли морозные декабрьские дни. Люди готовились встречать Новый год.

Смерть отца  ошеломила Сергея. Он потерял не только близкого, родного человека, но и учителя, которым восхищался, стараясь во всём походить на него. Теперь  корил себя за то, что иногда был невнимательным, считал  отцовские нравоучения лишними, не нужными, пропуская их мимо ушей. В последнее время отец часто приглашал его к себе в отделение, предлагал поработать, поучиться, а он, идиот, не приходил, увлекшись не ко времени своими амурными делами! Он вспомнил, как, того не желая,  мог походя обидеть его резким необдуманным словом. Отец молчал, только чуть сжимал губы, а в глазах стояла боль. Сергей не мог понять, отчего у него такие глаза, не придавал значения своим словам. А отец  потом долго обижался. Стал очень ранимым, обидчивым…

От Андрея телеграмма пришла через два дня после того, как похоронили Кирилла Филипповича.

Елена Николаевна после смерти мужа  сразу как-то постарела, осунулась, часто плакала, закрыв дверь в свою комнату, чтобы не видел сын…
8.

В конференц-зале Новосибирского мединститута было много народа: маститые учёные, руководители кафедр и лабораторий, приехавшие на конференцию делегаты и, наконец, студенты старших курсов. Соня стояла на трибуне и рассказывала о механизмах воздействия магнитных полей, перспективах применения их в медицине.

За столом президиума мужчина лет сорока пяти со светлыми льняными волосами, зачесанными назад, руководитель лаборатории  института экспериментальной медицины, внимательно слушал доклад, одобрительно кивая головой.

Выступление было ярким, эмоциональным.

– Кто такая? – поинтересовался москвич у председательствующего. – Умненькая девочка.

– Из Ростова. Посмотрите в программе.

Из программы следовало, что с докладом выступила старший лаборант экспериментального отдела Ростовского медицинского института Карелина Софья  Михайловна.

После выступления посыпались вопросы. Неординарный доклад сталкивал людей с диаметрально противоположными мнениями. Одни выражали своё одобрение, другие говорили о своих сомнениях. Подводил итоги москвич из института экспериментальной медицины. Он  высоко оценил смелость эксперимента и чистоту опыта, посетовал, что после такого доклада, к сожалению, остается больше вопросов, чем ответов, но, как он выразился, «может быть, это и есть настоящая наука».

На перерыве он разыскал Соню.

– Разрешите представиться, профессор Орлов Александр Александрович. Я слышал ваше выступление, и мне оно понравилось. Не скрою, многие идеи витали в воздухе. Но мы все приглядывались, а вы взяли и проверили… и получили результаты.

– Спасибо на добром слове, – смутилась Соня.

– Не стоит благодарности. Вы её заслужили. Кстати, почему в программе конференции вы числитесь старшим лаборантом? Вы ещё учитесь?

– Нет. Я окончила университет и почти год работаю…

– Сколько же вам лет? – спросил Александр Александрович и тоже смутился, – простите ради Бога, но вы так молоды!

– К сожалению, этот недостаток быстро проходит. Мне двадцать два.

– Скажите, Софья Михайловна, а не хотели бы вы поработать в Москве?

– Я и не знала, что демоны-искуссители так выглядят! Кто бы ни хотел поработать в Москве!? Но возникает проблема с пропиской, с жильём, наконец. Быть старшим лаборантом в Ростове или в Москве, – не велика разница.

– Кстати, а почему вы не поступали в аспирантуру?

– Поступала… У меня даже все кандидатские сданы… Только документы мои не приняли. Место было уже занято.

– А у Когана Александра Борисовича?

– К нему и поступала. Куда же ещё?

Александр Александрович внимательно посмотрел на девушку, потом протянул ей визитную карточку.

– Если решитесь, позвоните. Буду рад помочь. Прописку на время учебы в аспирантуре гарантирую, даже место в общежитии. Я заведую лабораторией новых методов лечения. Был бы рад с вами поработать…

Приехав из Москвы, Соня узнала о смерти Серёжиного отца. В тот же день пришла к нему, но Сергей взглянул на неё так, словно она виновата в том, что произошло, и сухо поблагодарил за соболезнование. Девушка ушла, отнеся такое поведение Сергея на счет перенесенного шока. А он  не проявлял никакого желания встретиться, не звонил, и Соня, словно отвечая на пренебрежение, старалась  меньше думать о нём. Если  возникшее между ними чувство было лишь юношеским увлечением – пройдет…

Через месяц Соня написала  профессору Орлову письмо и, получив ответ, уехала в Москву. Она не знала, что это совершенно изменит её жизнь. Дни проходили за днями, недели за неделями, а Соня  так и не дождалась от Сергея  ни письма, ни звонка.

После зимних каникул Сергей пришёл в институт другим человеком. Молчал,  избегал шумных компаний. На комсомольском собрании, где обсуждался вопрос о том, как достойнее отметить семидесятилетие  Хрущева, сославшись на неотложные дела, не остался.

Пробовал пить, но это ему не понравилось. Зато курил много, и всё время о чем-то напряженно думал. Так  прошёл семестр.

Алексей не смог отвлечь его от мрачных мыслей и оставил  в покое: время – лучший лекарь.

Соня уже привыкла к жизни в общежитии, постоянной суете, беготне по городу.

В лаборатории к ней отнеслись доброжелательно и очень скоро заметили особую симпатию Сан Саныча к  невысокой черноволосой девушке из Ростова. Что ж, ему можно: во-первых, он – шеф, во-вторых,  вдовец – пару лет назад после тяжёлой операции потерял жену, и теперь живет с сыном, который вот-вот переедет в Ленинград к  невесте, голубоглазой красавице Люсе Ралиной. Сан Саныч был рад этому и всячески старался ускорить это событие.

Соня довольно легко вошла в курс проблем, которыми занималась лаборатория профессора Орлова, целыми днями изучала годовые отчеты, работы сотрудников. Проконсультировавшись с электронщиком из соседнего НИИ, на планерке рассказала об идее создания магнитного излучателя.

Соня видела, как заблестели глаза Сан Саныча, как он загорелся  идеей.

– Это очень хорошо. Можно обеспечить не только постоянные магнитные поля, но и импульсные, и с замирающей амплитудой напряженности. Нужно только серьёзно поработать и выяснить, где и когда применять такой прибор. Вы, Софья Михайловна, с этого дня возглавляете «магнитный» проект. Как только возникнут вопросы – не стесняясь, заходите. В среду  жду вас с  бюджетом  темы. Не торопитесь, продумайте всё.

Сотрудники отметили  необычную реакцию Сан Саныча, но ничего не сказали. Он – руководитель, ему виднее, куда направлять усилия лаборатории.

Как только Сергей сдал сессию, он с матерью уехал к бабушке Нюре, маминой маме, которая жила в станице Фрунзенской. Здесь, среди деревенской тишины на берегу Маныческого водохранилища  постепенно выходил из депрессии. Со временем стал интересоваться окружающим,  читать газеты. Прочитал о создании барокамеры, которую использовали при операциях на сердце, о том, что в хирургии  стали применять нож, разрезающий холодом и  лучи, позволяющие проводить «сварку» тканей… Вскоре после такого чтения на месте не сиделось, и он сказал матери, что хотел бы поехать домой.

Было жаркое сухое лето. Всё живое изнемогало от жажды. Трава пожухла. Деревья стояли, не шелохнувшись. Раскаленный асфальт плыл под ногами. Воздух обжигал лицо.

Сергей зашел к Алексею. Их однокомнатная квартира была завешана простынками и пеленками. Геля, держа на руках дочку, вышла в коридор посмотреть, кто это в такую рань. Алексей, взглянув на друга, произнес:

–  Заходи! – И пошёл в кухню.

Сергей прошёл за ним.

– Как ты? Очухался, наконец? Вот не ожидал, что у тебя  так затянется…

– Не будем об этом. Ты не знаешь, Соня в городе?

– Соня? – грустно взглянул на друга Алексей. – Она в Ростове больше не живёт.

– Ты что? Плохо спал?

– Правда. Поступила в аспирантуру в Москве. Помнишь, в конце прошлого года они ездили в Новосибирск на конференцию. Там её заметил профессор института экспериментальной медицины и пригласил  в аспирантуру, тем более что кандидатские экзамены у неё были сданы…

– И когда же это произошло?

– Вскоре после смерти твоего отца.

– И ты не мог  об этом мне сказать?

– Не был уверен, хочешь ли ты этого.

Сергей помолчал, потом спросил:

– А вы-то как? Как малышка?

– Живём. Я на работу устроился. Не могу чувствовать себя иждивенцем.

– Куда?

– Сторожем в техникум. Работа по графику. Взял все воскресения, и раз в неделю придется пропускать лекции. А что делать? Жить-то надо!

– Понятно… А ты, случайно, адреса её не знаешь?

– Случайно знаю.

Алексей вышел  и через минуту передал  Сергею листок с адресом Сони.

– Ладно, пойду, пожалуй. Послезавтра начинается учебный год и снова все завертится…

– Встретимся… – необычно отстранено сказал Алексей, провожая  Сергея до двери.

Однажды, уже после того, как сын профессора Орлова, женившись, переехал в Ленинград, Александру Александровичу захотелось увидеть Соню.  Он зашёл в виварий, где девушка возилась с лабораторными животными.

– Вы ещё долго? – спросил Орлов.

– Заканчиваю. Нужна?

– У меня возникла одна интересная идея,  хотелось бы обкатать. Давайте-ка поедем ко мне, попьем чайку и поговорим о вашей работе!

; Не знаю, удобно ли? – замялась Соня.

– Вполне. Не съем же я вас! Заканчивайте, через пятнадцать минут  жду у входа в институт.

Через двадцать минут они ехали по вечерней Москве на белой «Волге» и разговаривали.

– Привыкаете?

– Уже привыкла. У меня развилась реакция активации…

– Это очень хорошо. А расскажите-ка мне, Софья Михайловна, подробнее о себе. Кто вы?

– Это как понимать? Я всё писала в анкетах…

– Ну, что вы! Просто вы  мне симпатичны, хотелось бы знать о Вас больше…

– А вас не смущает разница в возрасте?

– Нет, не смущает. А вас?

– А меня смущает. Хотя, должна сказать, мне с вами интересно. Но…

– Но…  Итак, родились вы в Ростове?

– Родилась в Ростове в семье преподавателей. Сколько себя помню, всегда самой желанной  игрушкой была для меня  книжка. Сначала ; с картинками, потом – сказки... Я жила в своем книжном мире.

– С вами родители много возились?

– Да нет! С детства обращались, как с взрослым человеком. Причём, это не было игрой. Всерьёз советовались и учитывали моё мнение, а когда не были согласны, говорили, почему.

– Такое не часто бывает.

– Не часто. Поэтому, когда вы сказали, что вас не шокирует разница в возрасте, – удивилась. Я привыкла к общению с людьми, много старше себя, но вы… В пятнадцать лет окончила школу и поступила в университет. А вскоре оказалась у вас на горизонте.

– А почему, все-таки, не поступили в аспирантуру?

– Разве вы не знаете, что я – еврейка?

– Ну и что? – не понял Александр Александрович. Потом, вдруг сообразив, замолчал.

Некоторое время ехали молча. Потом он тихо произнес:

– Вы не должны обобщать и ожесточаться. Знаете, Софья Михайловна, я многим обязан тем, кого не люблю.

– Это меня утешает. Но мне нравится, что вы так думаете.

– Я не сталкивался с такими проблемами. Среди моих друзей – люди разных национальностей, и я привык судить о человеке по его делам, а не по кривизне  носа или отметке в пятой графе. Репин дружил с Левитаном, и это его не умоляло нисколько. Но мы отвлеклись. Так вы считаете, что это была единственная причина? Дело в том, что я знаком с Александром Борисовичем Коганом. Это – удивительный человек, и не мог он…

– А его не было. Он ничего не знал. Всё решалось в другом месте и другими людьми. Я у Александра Борисовича слушала лекции и была поражена, что  он до сих пор не потерял способность продуцировать идеи… Куда молодым до него!

– Учёный без фантазии скорее справочник, чем творец.

– Это вы хорошо сказали.  Мне всегда хотелось работать с удовольствием.  Нужно столько переварить…

– Для этого надо поглощать новости с аппетитом. Но задача эта не имеет одного решения. Я же предлагаю простое и верное: выходите за меня замуж…

Соня была поражена и хотела, было, попросить остановить машину. Потом, успокоившись, сказала:

– Не ожидала от вас такой поспешности. Как я понимаю, в случае  отказа, мне нужно паковать чемоданы?

– Ничего вы не понимаете! Разве вы не видите, что я вот уже три месяца на себя не похож?

– Но я не знала вас раньше! Мне трудно сравнивать. Знаете, что я вам отвечу, Александр Александрович? Не торопите события. Не буду скрывать, вы мне нравитесь. Меня поражает нестандартность мышления,  ваша энергия, организованность, аккуратность, столь редкие качества у учёных, с которыми я раньше сталкивалась.

– Аккуратность – это вежливость по отношению к самому себе. Что касается «не торопить события», то я согласен ждать столько, сколько потребуется, чтобы вы поняли, что это настоящее чувство. Оно ни вас, ни меня не может унизить… Но вот и мой дом. Зайдем, выпьем по чашечке чаю. Я его завариваю мастерски. И мы продолжим разговор…

Они зашли в подъезд многоэтажного дома, поднялись на седьмой этаж.

Пока Соня разглядывала корешки книг и диковинные сувениры, подаренные в разные годы, хозяин возился  с чаем.

Соня подошла к большому портрету женщины, которая смотрела на неё  зелёнными глазами и, казалось, оценивала гостью. Соня поняла, что это – жена Сан Саныча.

– Жизнь всегда происходит в другом месте, – сказал Александр Александрович, сервируя стол для чаепития. – Мне  казалось, что я что-то недоделываю. Думалось, что там, на Западе есть прекрасные лаборатории, чудесное оборудование, и потому их мне никогда не догнать. Но потом понял, что самый важный инструмент, который необходим, чтобы делать что-то интересное, это – голова. Всё остальное только облегчает решение задачи. И  буквально на пальцах находил такие решения! Когда-нибудь я вам подробно об этом расскажу.

– Когда-нибудь…Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу. Так утверждает  Твардовский. Вы расскажите  о себе. Чем  живёте, какие у вас друзья…

– Не всё сразу… Мы же договорились не торопить события.

– Я где-то читала, что в двадцать лет царит чувство, в тридцать – талант, а старше – разум. Но есть же у вас друзья?

– Конечно, хотя иногда чувствую, что с ними я более одинок, чем наедине с собой. Поймете ли?

– Почему же? Такое ощущение и меня посещало.

– Я своеобразный графоман от науки. Всегда испытываю удовольствие не от почестей и регалий, а от самого процесса творчества. Оно никогда у меня не превращалось в тяжелую работу. Мог сутками размышлять о том, как отфильтровать наслаивающиеся помехи при  записи биотоков желудка.

– О, эта проблема меня тоже увлекала!

– Всё дело в том, что жизнь дана нам во временное пользование. Её не хватает, чтобы по-настоящему решить сложную проблему. Приходится передавать своё дело другим, и важно, чтобы этот другой  думал так же, мечтал о том же.

– Вы ещё очень много можете сделать. Таланта вам не занимать!

– Ну, что вы?! Мне давно  перестали завидовать, а это верный признак утраты таланта. Да и время часто  пролетает попусту. Вот вы время не транжирите зря. Как-то наблюдал за вами в институтском буфете. Вы стояли в очереди и читали…

– Очень люблю поэзию. Её следует искать не в сочетании слов, а в атмосфере, которую создают эти сочетания. Стихи нельзя объяснить, их можно только понять. Времени на такое чтение остается немного, вот и приспособилась…

– Я и говорю, что мы подходим друг другу, я в этом уверен. Только бы вас не смутила разница в возрасте…

– Но мы так мало знаем друг друга… и договорились не торопить события…

– Да, договорились… – Александр Александрович разлил чай,  подал вишнёвое варенье, печенье, конфеты. – Жизнь сложна, но меня радует, что ещё сохранил способность мечтать…

– Вы – настоящий учёный! А настоящий учёный – всегда фантазер. Может быть, завтра вы и не вспомните, что мне сегодня наговорили!

– Это вы напрасно. Ещё в здравом уме и твердой памяти. Вот уже два года я один. Жена умерла от саркомы. Ни разу у меня не было мысли с кем-то сблизиться. Нет, я не евнух, но для меня первично другое. Никогда не мог понять людей, которые могли пойти к проститутке! Мне нужно всё, и душа, и тело, и … всё…

– Вашими решениями сейчас управляет не логика, а эмоции.

– И что в этом плохого?.. Кстати, как вам чай? Я его завариваю  особо: сначала прокаливаю чайник, потом бросаю заварку, и когда она раскалится, наливаю немного крутого кипятка. Потом укутываю чайник минуты на три, чтобы настоялся.

– Известный способ. Но уверяю вас, что если просто бросить лишнюю щепотку чая, он будет таким же ароматным…

– Истина проверяется опытом. В следующий раз завариваете чай вы. И мы посмотрим!

Александр Александрович завёл разговор о работе.

– Хорошо бы, чтобы вы познакомились с тематикой работ лаборатории. Хотелось бы знать ваше мнение. Только мнение это должно быть предельно откровенным и нелицеприятным, а потому вы мне о нём расскажите здесь, когда мы будем одни. Договорились?

–  Не уверена, что это порядочно по отношению к сотрудникам, да и достаточно ли у меня знаний, чтобы оценивать их работу?

– Зато есть свежесть взгляда и доброжелательность.

– Кое-что я могу сказать уже. Я знакомилась с работой Эллы Григорьевны Вишневской. Хорошая, добротная, но, как мне кажется, не доведена до конца.

– Не понял. Как же не доведена до конца? Она мне сдала по этой теме кандидатскую диссертацию.

– Ну и что?  Если в конце исследования не видно начала следующего – значит, исследование не доведено до конца. Там ещё много есть что копать…

– Да, это интересно… А вы говорите, что ваша оценка может быть неинтересной! Нет, это верно, что жить в хорошее время важнее, чем жить хорошо. А что вы скажете, если я закурю?

– Курите на здоровье! А я не умею ни пить, ни курить. Совершенно несовременная.

– Мне это нравится! Нет ничего справедливее счастья. А я, должен признать, уже сейчас счастлив.

– А вы не думали, каково будет мне? Если судачить по вашему поводу будут за глаза, то обо мне станут говорить не стесняясь: соблазнила, женила на себе, чтобы таким способом лучше устроится под солнцем… А каково моим родителям? Они – современные люди,  любят меня, но согласитесь, что ситуация нетипичная.

– Да, и всё это мы должны будем пройти. – Александр Александрович подошёл к Соне, взял её за руки и посмотрел в глаза. – Мы же пройдём это?

Соня улыбнулась в ответ, а он притянул девушку к себе и нежно поцеловал.

– Знаю, знаю, не следует торопить события!

Он вдруг почувствовал, что она не отпускает его. Тогда он обнял её и крепко поцеловал в губы. Голова закружилась у Сони, но она не могла сопротивляться и только шептала:

– Не надо торопить события… не надо торопить события…

А Александр Александрович вдруг понял, что сейчас может произойти такое, что навсегда лишит его возможности её видеть, целовать, общаться.

– Простите, ради Бога, простите. Я действительно вас люблю! И не хочу, чтобы вы думали обо мне дурно…

А Соня, тоже пришедшая в себя, совсем по-другому посмотрела на Александра Александровича, и спросила:

– Есть ли в этом доме вино?

– Вино? – не понял он. – Кажется, есть, а что?

– Давайте выпьем на брудершафт, а то целуемся, а выкаем… Как-то не серьезно.

Тогда Александр Александрович открыл бар, достал начатую бутылку «Изабеллы» и разлил в фужеры.

– Я хочу, чтобы ты всегда знала, что я тебя люблю!

Они выпили и, как положено, поцеловались. Этот поцелуй был нежным и долгим. Соня, словно попавшая в сети птица, притихла, боясь пошевелиться. Потом, отдышавшись, тихо просительно сказала:

– Не надо торопить события…
9.

По примеру Алексея, Сергей тоже решил  устроиться на работу. Он пошёл  к главному врачу больницы, где работал отец и попросил принять его в хирургическое отделение. После третьего курса закон позволял работать средним медицинским работником. Седой грузный  мужчина внимательно посмотрел на Сергея, и спросил:

– Хирургом будешь?

– Постараюсь…

Главный вызвал секретаря и передал ей, чтобы отдел кадров оформил Марченко Сергея Кирилловича на работу в хирургическое отделение.

– Да пусть скажет старшей сестре, чтобы в графике учла, что он ещё учится… Документы? – Главный вопросительно взглянул на Сергея, потом, не поняв его жеста, продолжил. – Документы он занесёт на днях. Всё.

И Сергею:

– Нужна справка из деканата о том, что ты окончил третий курс. Трудовой книжки у тебя, конечно, нет. Две фотографии, паспорт, справка из военкомата… Это все тебе в кадрах скажут. Приходи. Здесь есть чему поучиться…

Так Сергей стал работать  в хирургическом отделении.

Ясных воспоминаний о первой планерке у него не сохранилось. Заведующий представил Сергея, и  сотрудники  заулыбались в ответ. Его хорошо знали. Он часто приходил, когда был жив отец. Оглядевшись,  подумал: «Какой, всё-таки, старый коллектив».

Жизнь в отделении текла привычно. Обход, перевязки, операции… Труднее всего привыкать к смерти. Был человек – и нет человека. Плачущие родственники....

На дежурстве иногда выпадало свободное время. Тогда Сергей читал конспекты, или они с Валентином Ивановичем Дмитриевым играли шахматы. Валентин Иванович фигуры ставил азартно, со стуком, и… неизменно проигрывал Сергею, который ещё со школьных времён разбирал партии, решал задачи. А, проигрывая, доктор очень переживал и старался отыграться. Потом в ординаторскую заходила  медицинская сестра, и партию откладывали в сторону.

А через три месяца Дмитриев разрешил ему самостоятельно прооперировать девушку лет восемнадцати с острым аппендицитом. Правда, Валентин Иванович стоял рядом. После операции Сергей не отходил от её кровати, и больные, лежащие рядом, улыбались и  прятали взгляд, чтобы не смущать.

Потом такие предложения стали поступать чаще. Сергею давали обрабатывать раны, проводить несложные операции, – готовили молодого хирурга.

В отделении для Сергея не было выше авторитета, чем Валентин Иванович. Бывало,  что-то не заладится у Сергея – на выручку приходили или Анюта, медсестра из бригады Дмитриева, или сам Валентин Иванович. Он умел всё. Сделает, приободрит больного, а Сергею только скажет:

– Понял?  Иди, работай.

В отношениях с ним  не чувствовал разницы в возрасте, хотя ему и в голову не приходило переступить границы дозволенного и допустить в разговоре фамильярность. Вёл Валентин Иванович себя естественно, без рисовки и  никогда не повышал голоса, не читал нотаций.

Всё свободное от учебы время Сергей проводил в больнице, и однажды, придя домой, вдруг обратил внимание, что  мама с немым укором глядит на него.

– Что случилось?

– Ничего… Волновалась за тебя. Ты где был?

– После смены остался, участвовал в операции…

– А я здесь одна…

Елена Николаевна продолжала работать в автодорожном техникуме, но после смерти мужа стала хандрить, жаловалась на слабость, непонятные боли в пояснице, быструю утомляемость и головокружение. К врачам не шла. Придёт с работы, поест, приляжет на диван, и так лежит до прихода сына. Потом  покормит его и снова  пойдет в свою комнату.

Новый год Сергей решил встретить  с матерью. Не мог же он оставить её одну в такой вечер.

На улице порывы ветра раскачивали деревья,  холодный мелкий дождь хлестал по лицу. Елка на Театральной площади мерцала лампочками, в витринах блестела мишура, а Деду Морозу впору было надевать калоши. Большая лужа отпугивала прохожих.

Сергей решил удивить мать умением готовить. Он накрошил салат, поджарил картошку с чесночком, нарезал сыр, колбасу. Почистил селедочку и проложил ее кружочками лука, предварительно  полив ароматным подсолнечным маслом и уксусом. На стол поставил водку и шампанское.

Они сидели с Еленой Николаевной за столом и слушали Новогоднее поздравление, которое по бумажке читал Брежнев. Прошёл ровно год, как не стало Кирилла Филипповича. На столе стояла наполненная водкой его рюмка, как будто он только что встал из-за стола и ненадолго вышел.

– Спасибо тебе, сынок, что не оставил меня одну в этот вечер. Я бы, мне кажется, не вынесла одиночества. Мы с папой прожили тридцать лет и всегда Новый год встречали вместе. Он и сегодня с нами…

– Ну, что ты, мама, сердце рвёшь? Его не поднимешь. Подумай о себе. Ты последнее время  побледнела, осунулась.

Елена Николаевна  сидела и  молча плакала.

Выходные  Сергей проводил в  больнице. Дежурства у него были разными: иногда и кофе можно было выпить, и конспекты просмотреть. Но после операционного дня, как правило,  много тяжелых больных, и тогда уже – и не до кофе, и не до конспектов. Отдохнуть бы часок, и то хорошо.

Чаще всего  приходилось дежурить с Анютой Дубченко, худощавой женщиной лет тридцати с бархатным грудным голосом. В тщательно выглаженном белом халате и косынкой с красным крестиком, в мягких тапочках, она успевала и подготовить больных к операции, и перевязать, если нужно, и попасть в  спадающуюся венку, перелить кровь, наладить капельницу… Сергей, как мог, помогал. Последнее время он тоже освоил многие приёмы и чувствовал себя  уверенно.

– Ты только не мешай. Считаешь, что справишься сам, – бери и делай! Работы вон сколько… – говорила Анюта и шла к послеоперационному больному.

Некоторые больные пытались за ней ухаживать, говорили всякие двусмыслицы, дарили подарки. Анюта улыбалась, не оскорбляла резким отказом, но и не давала надежду.

Когда-то у Анюты была семья, муж – водитель-дальнобойщик и сынишка. Муж часто уезжал в командировки. И вот случилось страшное: в Иране его машина рухнула в пропасть и сгорела. Из его организации пришли сотрудники, выразили соболезнование, передали деньги. С тех пор она растила сына одна. Иногда Анюта приводила четырехлетнего Славика на работу, усаживала  его  за стол, давала карандаши, бумагу,  и он часами сидел один, не обращая внимания на входящих людей. Привык. И к нему привыкли.

Как-то в отделении часов в двенадцать ночи  Анюта и Сергей пили  чай. Славик спокойно посапывал на диване, укрытый шерстяным одеялом.

– Что ты, Сережа, всё один да один? – спросила Анюта, делая бутерброды.

– Так получилось… Да и не к спеху, вроде. Успеется…

– Не скажи. Всё нужно делать вовремя.

– Значит, время моё ещё не наступило. Нужно стать на ноги.

– Одобряю. А я почему-то торопилась. Боялась в старых девах остаться.

Она отставила чай в сторону.

– Пойду, взгляну Сомову, а ты, когда закончишь чаепитие, посмотри Ляхину, не кровит ли?

Под утро  Ляхина стала вызывать у Сергея тревогу. Он разбудил Валентина Ивановича, прикорнувшего в ординаторской.

– Сколько у нас крови первой группы? – спросил тот.

– Один флакон.

– А кровезаменители?

– Есть.

– Ставь капельницу, а я сейчас приду, посмотрю её.

Но когда он осмотрел  больную, сказал:

– Срочно в операционную! Внутреннее кровотечение.

Забегали, засуетились сотрудники. Открыли операционную, привезли на каталке Ляхину, анестезиолог ввела больную в наркоз, Сергей наладил капельницу и следил за кровью.

– Лей струйно! Начали!

Когда больную отвезли в палату, Дмитриев похвалил Сергея:

– Если бы не ты, беды не миновать. Молодец.

Как-то  в перерыве между лекциями Алексей спросил у Сергея, закуривая сигарету.

–  Обиделся, что ли, на меня?

– На что я могу обижаться? Если на кого и обиделся, так только на себя. Но смерть отца… Главное, совершенно неожиданно, среди полного здоровья. Он и не жаловался никогда…

Помолчали.

– Заходи, если дорогу не забыл.

– Надо бы… Как время найти?

– Захочешь, найдешь. Дочка у меня растёт!

– Обязательно зайду. Ничего не слышно о Соне?

– Было одно письмо, – неохотно  откликнулся Алексей. – У неё все хорошо. Занимается наукой. Пишет, что встретила свою любовь…

Алексей не смотрел на друга, понимал, что ему сейчас нехорошо. Они стояли под навесом, но порывы ветра забрасывали капли дождя и на них.

– Пойдём, пожалуй, – сказал Алексей, и они вошли в аудиторию.

Соня сидела в комнате, заставленной аппаратурой, термостатами, точными весами, осциллографами, холодильниками и полками с книгами и протоколами опытов. Примостившись на старом стуле у краешка стола, она  смотрела на прибор, который принёс её приятель-электронщик. Смущали габариты,  и режимы не всегда фиксировали напряженность магнитного поля.

– Здесь что-то не так… Здесь что-то не так, – повторяла Соня, стараясь догадаться, что же не так.

В последние месяцы в лаборатории происходили бурные события. Надежда Серебрякова, мечтающая об Александре Александровиче и два последних года усиленно добивавшаяся его расположения, вдруг узнала, что Орлов «положил глаз» на новенькую. Не задумываясь о  возможных последствиях, она ринулась в бой. В один из вечеров она осталась в лаборатории и унесла папку с протоколами опытов Карелиной, а потом  на планерке злобно  подвергла критике весь ход экспериментов, заявляя, что лаборатория профессора Орлова всегда славилась научной чистоплотностью, надежностью, и она не понимает, как могли исчезнуть протоколы экспериментов.

Александр Александрович заступился за Соню, сказав, что Карелина ему в процессе работы показывала промежуточные результаты. Но, конечно же, нужно будет все эксперименты повторить, потому что без  протоколов материал  нельзя публиковать.

Серебрякова не успокоилась, громко возмущалась «новенькой интриганкой», заявив, что евреи всегда в любой коллектив вносят только  склоки. Соня перестала её замечать. Дело дошло до того, что Серебрякова демонстративно выходила из комнаты, если в ней появлялась Карелина. Сотрудники успокаивали Соню, объясняли, что та просто завидует. Соня об этом не хотела разговаривать. «Умной нечего завидовать, – думала она. – А эта антисемитка стремится устроить личную жизнь».

Однажды вечером  Соня, задержавшись в лаборатории, увидела, как Серебрякова, думая, что уже никого нет, свалив журналы на пол, пыталась их поджечь, но Соня окликнула её.

; Так были сожжены и протоколы первых серий опытов! Но за это нужно будет отвечать!

Серебрякова с ненавистью посмотрела на Соню и выскочила из комнаты.

На следующее утро она подала заявление об уходе.

– Не могу и не хочу работать с этой интриганкой, –  сказала она Александру Александровичу.

– Напрасно вы так настроены, – ответил он. – Вы же с ней никак не пересекаетесь!

– Пересекаемся, – ответила Серебрякова, и взяла подписанное заявление.  – Вы ещё вспомните меня, ещё наплачетесь от этой еврейки.

– Никогда  не думал, что вы  антисемитка. Бог вам судья. А вот Софья Михайловна о вас ни одного плохого  слова не сказала.

Серебрякова недоверчиво взглянула на Александра Александровича и, ничего не ответив, вышла из кабинета.

После работы Александр Александрович зашёл в лабораторию и, увидев Соню, в одиночестве возившуюся с прибором, спросил:

– Не пойти ли нам в политехнический институт. Сегодня там Евтушенко выступает.

– Я должна закончить работу с этим  чёртовым прибором. Пойдем как-нибудь в другой раз.

Вот уже месяц, как Соня жила  у Александра Александровича. Это произошло  незаметно для них самих. Засиделась как-то у него  и… осталась. А две недели назад они поехали в загс и подали заявление. Соня  позвонила родителям и рассказала о случившемся. Михаил Моисеевич привык уважать решение дочери, но сказал, что приехать они смогут лишь летом на каникулах. Сейчас их никто не отпустит.

– А ты знаешь, что Серебрякова подала заявление об уходе?

– Да? И ты подписал?

– Как я мог её удерживать? Не хочет человек работать в нашей лаборатории…  Жалко... Не глупая была сотрудница.

Соня промолчала. Потом они вместе возились с прибором. Когда же на следующее утро пришли на работу,  сотрудники их встретили вопросительными взглядами: «Что произошло?», «Почему Серебрякова ушла?» Чтобы  избежать ненужных разговоров и сплетен, Александр Александрович объявил сотрудникам, что они с Софьей Михайловной решили объединиться. Он так и сказал, «объединить два одиночества».

– Я понимаю, – сказал Александр Александрович, –  это наше решение может вызвать бурю в стакане воды, но мы умеем держаться на плаву и не утонем. Чтобы не было никаких недомолвок, скажу, что мы любим друг друга, подали заявление в загс и Софья Михайловна будет носить мою фамилию. И ещё, – добавил он, видя,  в какой шок вдруг погрузил  сотрудников, – мы приглашаем всех на  свадьбу. О  дате и месте  будет сообщено дополнительно. А теперь, если нет ни у кого вопросов, давайте работать.  Софья Михайловна остается сотрудницей  лаборатории и моей аспиранткой…

Работы в этот  день уже не было. Кто-то, после ухода Сан Саныча, подошел к Соне и поздравлял её, кто-то шушукался, обсуждая уход Серебряковой. Её жалели, удивлялись Сан Санычу, который не видел, как та сохнет по нему, да и красива – не Соне чета. Но кто их, влюбленных поймёт?  На следующий день об этом перестали говорить, и успокоились. Через две недели в  квартире Александра Александровича собрались сотрудники лаборатории отметить знаменательный факт. Из Ленинграда приехал его сын, ровесник Сони. Он с любопытством посмотрел на неё и понял, что отцу понравилось в этой девушке.

– У тебя прекрасный вкус, – сказал он отцу, на что тот только хмыкнул в ответ.

Прошло полгода. Стояла поздняя осень. Соня шла, опустив голову. Опавшие сухие листья шуршали под ногами. В памяти всплыла картина: мама держит её за ручку, а она, маленькая девочка, переставляет ноги, не отрывая их от земли. Шорох листьев, запах листвы воскресил воспоминания. Это был запах детства.  Улыбка озарила её лицо.

Приближался вечер. Соня чувствовала себя счастливой, только какая-то непонятная тревога, как маленький червячок, точила душу. Что-то  должно было произойти, но что?

Сегодня он задерживался на совещании и попросил её  идти домой. Так было уже не раз. Соня брела к остановке автобуса напрямик через парк. Неприятное чувство не давало  покоя. Тревога нарастала… Она  надеялась, что всё пройдёт, стоит только  ей дойти до конца аллеи. Но  непонятная тревога не уходила.

Вдруг она посмотрела на небо. В обрамлении почерневших деревьев небо показалось совсем чёрным. Чёрные тучи низко и медленно плыли над головой. Они громоздились друг на друга, образовывая грозные картины, внушая страх: что-то должно было произойти.

С минуту Соня стояла и смотрела в небо. Ей стало  холодно. Чей-то незнакомый мужской голос вернул её на землю. Она оглянулась и увидела толпу молодых людей.

– Не видишь, ей и без тебя хорошо, – дернув за рукав парня, сказала одна из девушек.

И толпа прошла мимо. Соня посмотрела им вслед, и мороз пробежал у неё по спине: это были чужие люди… а его ещё нет с работы...

Потом она увидела парочку, идущую навстречу.  Заглянула им в лицо.

– Побежали скорей! Сейчас будет гроза!

Они, счастливые, ускорили шаг. Мир для них не существовал. Они были равнодушны ко всему вокруг.

Было уже совсем темно, когда начали капать крупные капли дождя. Блеснула молния, на  секунду осветив парк. Соня вскрикнула от ужаса. Послышались приближающиеся раскаты грома. «Гроза осенью?», – с удивлением подумала она. Удары грома оглушили её, и за мгновение она промокла до нитки. Платье прилипло к  телу. Через несколько секунд ливень стих. Соня оглянулась. Никто  на неё не обращал внимания. Лишь один парень взглянул  оценивающим взглядом и прошёл мимо. Уже возле остановки вдруг  услышала скрип тормозов и повернула голову. Яркий свет фар ослепил. Машина едва не сбила её, но в последний момент, сделав зигзаг, промчалась мимо.

Приехав домой, решила об этом никому не рассказывать. Она закрыла окна и смотрела на полыхающие молнии.

Александр Александрович никак не мог дождаться конца совещания. Как ему надоела эта говорильня. Во время перерыва он вышел на балкон. Небо было страшным, предгрозовым. Ветер выл в проводах. С двенадцатого  этажа, где располагался актовый зал института, казалось, можно было  дотянуться  до  туч  рукой.

При взгляде на это небо, у него появилось неприятное предчувствие беды.

–  Похоже, будет дождь, – раздался голос  за  спиной, и рука  легла ему на плечо. Он оглянулся. Это был профессор Беленький, старинный приятель и однокашник.

–  Что-то нехорошее должно произойти.

–  Я знаю это чувство. То же самое  было, когда... когда погибла  моя  Неля.

– Да нет, я знаю, что всё это – ерунда. Но всё-таки неприятное ощущение…

Приятель  вернулся обратно в комнату, а Александр Александрович подумал о Соне. Она вдруг  всплыла в его памяти. Когда она была рядом –  он был счастлив. Сам не мог понять своего чувства, но был рад, что встретил женщину, с которой ни за что, никогда, ни под каким предлогом не хотел бы расстаться.

Начался дождь. Блеснула молния. Он никогда в жизни не видел такой молнии. Огромная, словно старое засохшее дерево, она вспыхнула на мгновение, и потом рассыпалась, будто ударивший гром расколол её на мелкие осколки. И снова всё погрузилось в кромешную темноту.

Он стоял и ждал, что будет дальше. Где-то вдалеке громыхал гром. В эту минуту ему показалось, что он услышал крик, он узнал её голос. Его сердце  сжалось в ужасе. И вдруг всё стихло. Необычная тишина давила на него со всех сторон, а он стоял и вслушивался в неё. Ничего. Тишина…

Ему казалось, что он слышал  визг тормозящих колес и почувствовал сильную боль. Ничего не объясняя,  быстро вышел из зала и позвонил домой.

– Соня! Как ты? Я скоро приду. Заседание затянулось. Я звонил, но никого не было дома.

– Я недавно пришла, милый…

Через три месяца Соня сделала сообщение о  возможных механизмах действия магнитных полей на биологические объекты. И сотрудники поняли, чем  она покорила Сан Саныча.

– Ничего не скажешь, здорово, – заключил Дмитрий Иванович. – Эту работу можно уже представлять к защите… без всякой натяжки…

– Всё дело в том, сколько в ней – её, а сколько – Сан Саныча?

– Знаешь, Вера, ответил Дмитрий Иванович, – я работаю с шефом уже более пятнадцати лет, и никогда у меня не было повода сомневаться в его чистоплотности. К тому же, ты слышала, как она докладывала? Могла бы так, если бы не понимала того, о чем говорит?

– Наверное, ты прав. Мне просто за Надежду обидно.

– Надежда была демонической женщиной. И правильно сделал Сан Саныч, что выбрал Софью Михайловну. Та через месяц  захотела бы  управлять лабораторией так же, как  у себя на кухне, а из этой шеф вылепит то, что ему нужно.

Через два месяца Орловы полетели в Ростов. Их встречал Михаил Моисеевич. Он постарел, похудел, но выглядел бодрым и взволнованным.

–  Рад, очень рад... Вы у нас хорошо отдохнете.

Александр Александрович в Ростове не был, и смотрел на проплывающие в окне такси дома, широкие проспекты, яркие цветы и фонтаны и думал:  «Южный город…  красиво…»

Дома Фаина Марковна хлопотала, накрывая стол.

Михаил Моисеевич наполнил бокалы и встал:

– Дорогие мои! С приездом!

Выпили.

– Как вам напиток? – спросил он у Александра Александровича.

– Не могу считать себя знатоком вин. Из всех напитков предпочитаю водку. Но и в ней мало разбираюсь. Меня, как выпью, тянет на сон…

– Нет, о себе такого сказать не могу. Люблю пить хорошие вина  в компании. Мне хочется, чтобы вы хорошо отдохнули. Правда, две недели, – что это за отдых?

– На работе много дел… – ответил Александр Александрович.

На следующий день они по привычке  встали рано. Над спящим городом медленно поднималось солнце. Солнечный зайчик плясал по ковру. Потом  он переместился  на диван, скользнул по лицам. Было тихо, только слышалось чириканье воробьев, и занавески колыхались под легким дуновением ветерка.

Подойдя к окну, Соня отдернула шторы. На дворе разлила свои краски ранняя осень. После завтрака решили поехать на Зеленый остров. Взяли удочки, снасти, сумку с вещами и провизией и вышли из дома.

– Когда вас ждать? – поинтересовался Михаил Моисеевич.

– Мы – на разведку. К вечеру вернёмся, – ответила Соня.

Остановили машину и попросили подвести. Все оказалось достаточно просто.

Расплатившись с водителем, Александр Александрович огляделся. Места чудесные. Ветвистые ивы  свесили свои растрепанные пряди  к самой воде. У  берега – густой камыш. Громко квакали лягушки, и только в отдельных местах можно было подойти по крутому  спуску к  реке.

В тени дерева расстелили подстилку, сложили вещи.

– Боже, красота-то, какая! Как мало нужно для счастья! Глухое, Богом забытое место!

–  Ты права. Заросли, камыши, лягушки… А вон и иван-чай!

– Что за иван-чай?

– Если его заварить и выпить – на время лишишься памяти!

– Ну да! Сказки!

Они стояли  у самой воды, прижавшись друг к другу. Ветерок трепал её волосы, обдувал лицо, запутывался в  складках сарафана. Было ощущение, что в эти мгновения весь мир принадлежит им.

Осень... время грусти... Всё уже давно было сказано, по телу разливалась приятная истома.

Над головой в сером небе летел клин журавлей.

Александр Александрович, взяв  лопатку,  пошёл к берегу.

– Ты полежи, почитай, а я червей попробую накопать.

Через час в небольшом пластмассовом ведерке уже плескались четыре  лещика.

– Красивые места, – довольно произнёс он. – Сейчас я рыбку почищу, а ты начисть картошечки. Мы на костре уху сварим. Обед будет царский!

После обеда Соня читала книжку, а Александр Александрович лежал и смотрел в небо. Потом они ещё долго сидели у костра и поглядывали по сторонам. Шелестели листья, плескалась о берег легкая волна и блестела река.

– А почему ты говоришь шепотом? – спросил Александр Александрович.

–  Не хочу  нарушать очарование  красоты.

Поздним вечером они  вышли к остановке, и долго ждали автобуса. Потом медленно плыли по скользкой дороге, качаясь на поворотах. Вечернее солнце заглядывало в их лица то с одной, то с другой стороны, пока не пристроилось в заднем окне. Причудливые тени бросались навстречу автобусу. Они походили то на распластанных по земле великанов, то на трепещущие крылья гигантских птиц. В игре света и тени  Соня искала знак, подсказку, или хотя бы намек. Действительно ли то, чего она так ждала и боялась, свершилось? Неужели – беременна?! Эти мысли занимали её последнее время. Она боялась даже думать об этом. Предчувствие зарождающейся в ней новой жизни заставляло сердце колотиться громко и часто.

На следующее утро они снова проснулись рано. Никак не могли привыкнуть к тому, что спешить никуда не нужно и можно подольше поспать. Было слышно, как  капала вода из крана, и ругались дворники во дворе.

Александр Александрович включил настольную лампу, пригнув абажур на гибкой ножке почти вплотную к желтой полированной столешнице, посмотрел на часы. Было семь утра.  И тогда Соня тихо проговорила:

– Ты знаешь… я кажется, беременна!

Она видела, как вспыхнули его глаза, с какой нежностью и радостью он посмотрел на неё.  Прижалась к нему, словно ища защиты, целуя грудь, шею, губы.

За завтраком белый кот играл под ногами, изображая охоту: осторожно подкрадывался, замирал с поднятой лапой, словно боясь спугнуть дичь, потом прыгал, распушив хвост и, празднуя победу, торжественно мяукал. Заметив, что Соня заинтересовалась его игрой, он растопырил усы, выгнул спину  и замурлыкал. Она дала  ему  кусочек колбасы. Кот на секунду остолбенел, не веря в удачу, но, опомнившись, подхватил колбасу и тут же исчез.

– Вроде – дождик моросит, – сказала Соня.

Александр Александрович вытащил из кармана куртки небольшую шкатулку и положил на стол.

– Что это?

– Примерь. Я  хотел тебе преподнести в  день рождения. Но есть  веская причина подарить  сегодня.

Соня открыла шкатулку и увидела необыкновенной красоты  кулон и серьги  с бриллиантами.

– Мама! Посмотри, какое  чудо! – воскликнула Соня, рассматривая подарок.

– А что за день сегодня такой? – спросил Михаил Моисеевич.

– А то, – ответил Александр Александрович, – что вы скоро будете дедушкой!

Фаина Марковна подошла к дочери и обняла её. Соня стояла, смущенная, притихшая. А Михаил Моисеевич взял в руки шкатулку, стал рассматривать изумительную резьбу  по  дереву, удивительные фигуры хитросплетений, напоминающие  зашифрованное послание далеких предков.

Целый день они бродили по улицам, и Соня рассказывала мужу историю зданий и площадей, словно это были её давнишние знакомые. Днём на набережной  они пообедали. Потом погуляли в парке, поужинали в кафе на открытом воздухе.

У дома лохматая дворняга, развалившись, дремала прямо на дороге. Крона шелестела над головой. Скрипели ветки, сипло, будто задыхаясь, ухали голуби. Ветерок тихонько насвистывал  знакомую мелодию. Александр Александрович прикоснулся к стволу огромного тополя. Из-под лохмотьев мокрой коры выскочил муравей и бросился наутек.

В прихожей горел свет.

–  Будете ужинать? – спросила Фаина Марковна.

; Нет-нет, уже поздно. Мы поужинали.

Они вышли на балкон.

Небо заволокло тучами. Шёл мелкий осенний дождь.
10.

Мать Сергея, Елена Николаевна, тяжело заболела. Боли в пояснице стали чаще и сильней, и не исчезали даже после приёма лекарств. Потом появились какие-то выделения. Она заволновалась и пошла в женскую консультацию, а оттуда после  обследования, её направили в поликлинику онкологического диспансера. Она  испугалась, несколько дней  плакала, а Сергей даже не заметил состояния матери. Когда  она всё же решилась показаться онкологу, тот её не утешил.

– У вас, милочка, опухоль… Надо лечиться.

Елену Николаевну направили в онкологический институт. Перед тем, как пойти туда, она  рассказала Сергею всё. Утром он проводил мать в институт и на следующий день попал к директору, который у них читал лекции по онкологии.

Директор, как оказалось, знал его отца. Он пригласил заведующую гинекологическим отделением и спросил о больной. По мере того, как та  докладывала, профессор становился всё пасмурнее. Наконец, взглянув на Сергея, сказал:

– У твоей мамы тяжелый опухолевый процесс. Есть метастазы. Мы сделаем всё, что сможем. Оперировать поздно. Будем проводить лучевое лечение…

Сергей проводил  у матери всё свободное время. Словно заведенный, утром на базар  – покупал парниковые помидоры и огурцы, петрушку и укроп. Потом в магазин за свежим кефиром, и бегом к матери в онкоинститут. Потом шёл на занятия, и – снова к матери.  Подолгу сидел у её постели, гладил  руку и молчал. Иногда, когда она себя чувствовала лучше и погода позволяла, они гулял  в институтском дворе.

– Ты слышала, – говорил он ей, стараясь отвлечь от навязчивых мыслей, – наш космонавт вышел в открытый космос?

– Представить не могу, – понимая уловку сына, Елена Николаевна поддерживала разговор, не на минуту не прекращая думать о своём. – Это не укладывается в голове!

–  Как ты переносишь лечение?

– Пока переношу. Голова кружится, слабость, будто вагоны разгружала…

– Мне доктор сказала, что ты должна хорошо питаться. Завтра я постараюсь чёрной икры достать, витамины куплю…

– Откуда у тебя деньги на чёрную икру?

– Все у меня есть! Ты только поправляйся!

– Ты знаешь, сынок, мне кажется, я и не жила. Мы с твоим папой вечно тянулись. Нужно было тебя с Саней поставить на ноги. А потом этот переезд… Может, если бы не переехали в Ростов, он был бы жив? Но папа всегда мечтал о самостоятельной работе… Как не использовать такой шанс? Мне не страшно умирать. Все там будем. Только волнуюсь за тебя. Тебя любая вокруг пальца обведёт… Взрослей скорее…

Через месяц Елену Николаевну выписали домой. Ей дали вторую группу инвалидности. Дома всё что мог, делал Сергей: убирал, готовил еду, ходил на базар. Со временем Елене Николаевне стало легче. Она  начала понемногу брать на себя заботы по дому, а Сергей готовился к сессии. Май в том году был солнечным и тёплым. Где-то в Чили землетрясение унесло сотни жизней, в Соединенных штатах сеял смерть  грозный торнадо, а в Ростове в безоблачном голубом небе пылало солнце, цвели сады и пчелы собирали  сладкую дань.

Летняя сессия была трудной. Сергей целыми днями занимался на кухне. Потом, часов в одиннадцать ложился спать и вставал ночью. Это была его давнишняя  привычка, вставать часа в четыре и  учить, когда ничто не отвлекает. Наконец, последний экзамен был сдан, и студенты уехали на сельхозработы.

Сергея оставили при институте. Он помогал в работе приёмной комиссии: составлял списки абитуриентов, следил, чтобы необходимая информация во время висела на доске в коридоре. На время экзаменов Сергей взял ночные дежурства. В отделении мало что изменилось.

Однажды в автобусе он встретил Нину  и не сразу её узнал. Бледное пергаментное лицо, яркая помада, синяки под глазами.

– Нина, ты?

– А, Серёжа, – протянула Нина, бросив на него оценивающий взгляд. – Ещё учишься?

– Учусь и работаю… Вот сейчас еду на работу. А ты где? Чем занимаешься?

– У меня все нормально. Думаю восстановиться в институте. Лечилась…

– Ты где живешь?

Она полосонула острым взглядом и опустила глаза.

– В Новочеркасске, Серёжа, в Новочеркасске…

Было раннее утро, и Сергей подумал: «Когда это она успела из Новочеркасска-то? Скорее, не хочет говорить. По виду – опустилась на самое дно».

– Если хочешь, я помогу тебе подготовиться… или ещё что… Ты только не сдавайся! Ты, ведь, всегда была сильной!

– Я сильная. Только не моя фаза… Знаешь, Серёженька, человек хуже зверя, когда он зверь. Пока мне не везёт. Я же говорю – не моя фаза…

– Если буду нужен, ты дай знать. Помогу, чем смогу. Ты знаешь, где меня найти…

– Знаю. Я не теряю тебя из вида. Слышала, что родители переехали в Ростов.

– Переехали… Отца перевели сюда работать. А в прошлом году он внезапно умер. Теперь я с мамой живу.

– Отчего умер?

– Инфаркт…

– Повезло… А жизнь, скажу я тебе, стервозная! Ну, как не запить, не заглушить душевную боль?! Я твоего отца помню, он мне аппендицит вырезал. Обязательно сегодня его помяну… А может, вместе?

Она с надеждой посмотрела на Сергея.

– Нет, Нина. Я же – на работу…

– Ну правильно…  я сама его помяну… А то голова раскалывается… А скажи-ка мне, Серёженька, слабо тебе одолжить мне рублей пять? Я обязательно  верну. Просто у меня такие обстоятельства… Я же говорила, не моя фаза.

Сергей достал из кармана трояк, всё что было, и протянул Нине.

– Возьми… Отдавать не нужно… Ты только выходи из пике! Затянулось… так и разбиться можно. Будь здорова. Вот и моя больница. Здесь я работаю.

Она взяла деньги  и посмотрела на Сергея. На краткое мгновение ему показалось, что перед ним была  прежняя Нина. Анализировать не хотелось, и  он поспешил к выходу.

В отделении  переоделся, принял смену и вдруг заметил Анюту, медсестру, с которой часто дежурил. Он знал, что она уходила в декретный отпуск, и удивился, что так рано вышла на работу.

– Привет, Анюта, – подошёл к ней Сергей. – Рад тебя видеть. Я думал, что ты в декрете задержишься надолго.

– Что ты, Сережа! На работе я отдыхаю. Никогда не думала, что пеленки-распашенки  будут так утомлять.

– Ты добавь ещё и бессонные ночи, и волнения…

– Говоришь, будто сам рожал… Но всё. Отстрелялась! Теперь можно и на третий заход пойти! А если серьёзно, хорошо, когда у детей не большая разница в возрасте. Тогда они дружат, у них много общего… Дети  мне в радость…

–  Ну, да –  цветы жизни… А как Славик воспринял факт появления сестрички?

–  Нормально. Мал ещё. Это вам дети – цветы жизни! – Она достала из кармана фотографию дочурки и показала Сергею. – Посмотри!

Сергей рассматривал лежащую в кроватке голенькую девочку, и ему захотелось сказать что-то теплое.

– Ты знаешь, она будет красивой женщиной. На тебя похожа.

– Спасибо, Серёжа. Ты всегда  был  добрым ко мне.

Она подошла к зеркалу и, разглядывая себя, весело произнесла:

– Никогда не думала, что можно так смеяться, глядя  на своё отражение. Боже, на кого я похожа! Завтра же пойду в парикмахерскую…

– Зачем это тебе?

– Да, знаю вас, мужиков. Чуть прозеваешь, – и разлюбят!

– Ты что, перегрелась? Если он и полюбит какую-то другую женщину, то только вашу дочку.

– К ней я  не ревную.

Сергей пошёл на свой пост. Нужно было готовить к операции двух больных. Дел было, как всегда, много. Выполнил рекомендации анестезиолога, сделал инъекции, (посмотрел, есть ли ещё кровь и кровезаменители), перевязал двух послеоперационных больных, и к восьми  помог уже спящую больную перевести в операционную. В половине десятого взяли вторую. Операционная работала  как конвейер.

– У Левченко было кровотечение, – сказал Сергею Валентин Иванович, – надо за ней проследить. Если пульс зачастит, а давление падать начнет, срочно зови. Плохо, что крови её группы нет.

– У меня такая же группа, – сказал Сергей. Хирург внимательно посмотрел на него, потом покачал головой:

– Нет. Пока в этом нет необходимости.

Подошла Анюта и, обхватив правой рукой врача, незаметно прижалась к нему.

– Пойдем, нужно взглянуть Деревлёву.

Сергей знал историю любви Валентина Ивановича и Анюты. Он был старше её лет на двадцать. Работал в отделении много лет, пользовался уважением. Потом тяжело заболела жена. Её дважды оперировали в их же отделении. Спасли… Прошли годы, и – появилась Анюта, молодая, веселая, задорная. Все в её руках спорилось. Никто в отделении не мог  попасть в ниточку вены так, как это делала эта веселая сестричка. Она  была незаменимым помощником, верным товарищем.

В отделении  ей многие симпатизировали, хотели бы пофлиртовать, провести весело время, но Анюта отшучивалась.

– Для ленивых всегда праздник. Работать нужно…

А когда ей предлагали рискованное приключение, замечала:

– Здоровье дороже. Поберегусь…

Валентин Иванович не ухаживал за Анютой. Просто, однажды на дежурстве, когда они оказались одни в ординаторской, обнял  и крепко поцеловал её. О чем они разговаривали друг с другом, – этого никто не знал, но с тех пор у них круто изменилась жизнь. Они полюбили друг друга... И всё бы хорошо, но однажды Анюта сказала ему, что беременна. Он грустно посмотрел ей в глаза и спросил:

– И что ты решила?

– Буду рожать! – ответила Анюта и взглянула на Валентина Ивановича.

– Ну, что ж! Пока жив, помогу чем смогу…

Анюта сама росла без отца, поэтому мать её с пониманием отнеслась к проблемам дочери. А когда через два месяца после родов Анюта заявила, что хочет выйти на работу, согласилась присмотреть за внучкой.

После осмотра Деревлёвой, Валентин Иванович снова подошел к Левченко. Сергей налаживал капельницу.

– Давление?

– Сто десять на шестьдесят.

– Пульс?

– Девяносто.

– Ну, что ж… я думаю, выкарабкается…

Часов в двенадцать сели  ужинать. Когда Сергей вышел  взглянуть на больную, Анюта заметила:

– Чтобы быть неуязвимым, нужно убить в себе привязанности и отказаться от желаний. Я же не говорю, чтобы ты бросил семью. Но и меня не унижай  трусостью…

– Речь не о трусости, а в нежелании сделать больно… Я  не могу и не хочу  ей делать больно.

– Я это понимаю и ничего  не требую. Если хочешь знать, больше всего мне жалко не твою жену, не себя, а именно тебя, потому что ты вынужден разрываться, постоянно изворачиваться… Ты – раб, потому что вынужден всё время лгать.

– Ну, что ж… может быть, ты и права. Но к тому же я чувствую нашу разницу в возрасте. Я кажусь себе таким старым рядом с тобой!

– А я не привыкла тебя видеть таким глупым. Причём здесь разница в возрасте. Ты для меня самый молодой, самый красивый, самый желанный! Ведь я тебя люблю! Ты, наверное, никогда  не испытывал этого чувства! Мне тебя жалко! Я часто дома кормлю дочку, и думаю о тебе… фантазирую…

– И всё же  не стоит рекламировать наши отношения.

– Но если делать вид, что ничего нет, будут рождаться легенды… Ты прав, мы по-разному оцениваем происшедшее, по-разному его переживаем.

В комнату зашел Сергей.

– Мне кажется, у Левченко кровотечение. Пульс частит. Давление падает.

Валентин Иванович быстро вышел, осмотрел больную и  спросил  Сергея:

– Так что, ты готов к подвигу? Дашь граммов двести крови?

– Дам. Я же говорил, у нас группа  одинаковая, а резус у меня отрицательный.

Женщину перевезли в комнату для переливаний крови, рядом на кушетку лег Сергей. Врач сделал прямое переливание. Потом Валентин Иванович возился с больной, а Анюта напоила Сергея сладким чаем и сказала:

– Дел в отделении не много. Ты полежи в сестринской на диване. Не геройствуй.

Она вышла и потушила свет. Сергей лежал и размышлял о том, как несправедливо устроена жизнь. Она любит его, а он, вроде бы, тоже её любит, а вместе они быть не могут…  Он закрыл глаза и не заметил, как заснул. Ему снилась Соня. Она целовала его и шептала: «Куда же ты так надолго исчез?» И он не знал, что ей ответить, только прижимал крепче к себе…

Под утро  Анюта, умаявшись, долго сидела за столом, отмечая в историях болезни проделанные процедуры, потом тихо вошла в комнату, где на диване, лицом к стенке спал Сергей. Она прилегла на краешек дивана и, прикоснувшись к подушке,  провалилась в сон. А Сергей, тоже сонный, повернулся к ней лицом, обхватил  правой рукой и прижался всем телом. В его ладони удобно разместилась её грудь. Думая, что это сон, он старался его не спугнуть. Анюта проснулась, высвободилась из плена его руки и села.

– Не надо, Сережёнька… Я люблю другого…

Сергей, окончательно проснувшись, засмущался:

– Прости… Это со сна… Ты – прекрасная женщина, и я ему завидую… – Он встал, поправил на себе халат. – Ты, Анюта, приляг, а я пойду в отделение.

Это были предутренние часы, когда все, устав от переживаний, боли и каторжного труда, наконец, успокоились и могли прикорнуть  пару часов. Даже самые беспокойные больные в эти часы засыпали тяжёлым тревожным сном.

Осенние сумерки спустились на город. На улицах зажглись фонари, и их блики отразились в чёрных лужах. Ветки деревьев бились об оконное стекло. Сергей потушил сигарету и подумал: «Один… Совсем один… Отца нет и стало пусто вокруг».

Было уже одиннадцать.

–  Серёжа, я  ложусь! –  напомнила из другой комнаты Елена Николаевна. – Не сиди долго, сынок!

– Хорошо, мама, спокойной ночи! – ответил Сергей и пошёл на лоджию. Закурил. Подумал: «Много курю…» Почему-то вспомнилась Соня, их знакомство и нелепое расставание. Всё было очень просто, и в то же время слилось в цепочку случайностей, без каждой из которых ничего бы не было. Высокая, с блестящими чёрными волосами, в узких джинсах и блузке с короткими рукавами, она показалась ему совсем юной. Но когда Соня подняла голову, он понял, что она совсем не такая. Уж слишком серьёзным был взгляд больших чёрных глаз. Их посадили рядом тогда, на дне рождения Гели, и он с удивлением смотрел на Соню, как на пришельца из другого мира.

– Привет!

–  Привет,  –  На  запястье блеснул тоненький  браслет-цепочка.

Она не договорила. В этих нескольких словах не было ничего особенного, но между ними установилась какая-то мимолетная близость.

– Соня, – сказала она, протягивая  руку.
–  Сергей, – он сжал её тонкие пальцы.

От друзей они уходили вместе.

С этого дня Соня и Сергей не расставались. Вряд ли они были в состоянии воспринимать окружающий мир. Их не волновало знойное марево, висящее над городом, косые взгляды приятелей. Каждый вечер бродили они по городу  и разговаривали обо всём на свете, всё больше и больше поражаясь тому, как похожи их мысли, представления о жизни. Удивлялись тому, что читают одни и те же книги и смотрят одни и те же фильмы,  что  суждения о мире хотя и разнятся, но в чём-то самом главном совпадают. Оказалось, они могут говорить друг с другом о вещах, которые никому не решались рассказывать: он о своей первой любви, она – о том, как три года была влюблена в человека, который оказался обыкновенным бабником. Они оба чувствовали себя одинокими и ухватились друг за друга, как за соломинку... Неудивительно, что «ты и я» быстро превратилось в «мы».

Сергей так ясно представил себе Соню, что сердце его стало биться чаще.

Однажды они встретились. Соня приезжала к родителям на неделю. Было пасмурно, начинал накрапывать мелкий дождик; лавочки возле института опустели. Разговор был долгий и тяжелый, они говорили друг другу жестокие и несправедливые слова и, в конце концов, разошлись.

Через несколько месяцев Соня снова приезжала в Ростов навестить родителей. Встретив её, Сергей отметил, как она изменилась. Улыбалась так, как не улыбалась раньше. И глаза её горели каким-то внутренним светом. Она приветливо кивнула Сергею... и прошла мимо. В одну секунду все перевернулось. Теперь они поменялись ролями. Сергей  искал встречи. Она же не пряталась от него, не отказывалась разговаривать, напротив, была всегда приветлива. Десять месяцев он жил в аду своих переживаний,  собственными руками похоронил свою мечту. Позади  – бессонные ночи, бездарные дни, тоска и безысходность. Теперь он знал, что надеждой жить нельзя. Он едва собрал осколки своей, как ему казалось, разбитой жизни, вдыхая воздух полной грудью, понимая, что чувство к Соне было той самой любовью, о которой  так долго мечтал…

Наутро Елена Николаевна сказала, что пойдет в поликлинику. Её тревожили боли в пояснице. Сергей боялся думать о плохом. Видя, что в последнее время она стала хуже выглядеть и кожа её приобрела землистый оттенок, он, отгоняя от себя мысли о метастазах, всё же решил  зайти к профессору  посоветоваться.

Профессор предложил провести обследование и положить мать для очередного курса химиотерапии.

И снова замелькали однообразные, похожие друг на друга дни: лекции, работа, онкологический институт. Благо, на пятом курсе было меньше зубрежки, больше клинических дисциплин.

Студенты вели веселую беззаботную жизнь, собирались в компании, спорили до хрипоты, пили пиво, занимались любовью.  Сергей от всего этого был в стороне. Рано утром  бежал к матери или на базар, на работе менялся дежурствами, забыл, когда спал дома.  Но Елене Николаевне становилось все хуже и хуже. Сергей не знал, что делать, к кому обращаться за помощью. Дал телеграмму брату. Тот взял отпуск и прилетел. Теперь стало легче. Но вот настал момент, когда Елену Николаевну выписали из больницы, сказав, что больше сделать ничего не могут. И вот, в один из дней, когда Сергей был на дежурстве,  Андрей  зашел в комнату матери спросить, не нужно ли чего. Мать спала.  Андрей присмотрелся к бледному родному лицу, и ему показалось, что она не дышит. Было десять часов вечера. Он несмело дотронулся к матери и позвал:

– Мама! Мама, ты спишь?

Елена Николаевна не отвечала. Тогда он стал трясти её, плача в голос:

– Мама! Проснись, пожалуйста! Я Сергея позову! Мама!

Когда, наконец,  Андрей понял, что мама умерла, ему стало пусто и жутко. Он вышел в другую комнату, какое-то время сидел, не зная, что делать и как позвать Сергея. «Да что он сделает? – подумал  Андрей. – Ночь на дворе. Рано утром пойду к нему в больницу, расскажу…» Потом  прошёл в кухню, достал бутылку водки и налил  полстакана. Выпил и закурил. Снова зашёл в комнату, где лежала Елена Николаевна, уложил её на спину и сложил руки на животе. «Кажется, нужно ещё челюсть подвязать. Но у неё она не отошла, глаза закрыты. Я бы не смог маме глаза закрыть!» – подумал  Андрей.

Он достал из шкафа новую простынь и накрыл её, другой  – завесил зеркало и приоткрыл окна. Потом, закрыв дверь, в кухне выключил радио. Налил себе ещё полстакана водки и выпил, как воду. Так и сидел всю ночь. Часов в шесть, закрыв квартиру, пошёл к Сергею.

После похорон,  Андрей взял фотографии родителей на память и сказал брату:

– Теперь тебе и вовсе будет тяжело. Институт нужно одолеть. Я буду помогать, сколько смогу. Ты только держись…

Он улетел через день после похорон, не забыв зайти к нотариусу и написать, что отказывается от своей части наследства в пользу брата.
11.

Прошло три месяца. Сергей старался меньше бывать дома. После института, наскоро перекусив в институтской столовой,  шёл в библиотеку или в больницу. Дежурил ночами и в выходные дни. Домой приходил только переодеться. Здесь всё  напоминало о родителях, и он долго не мог успокоиться.

Новый год встречал один. Читал «Этюды желудочной хирургии» Юдина, и вдруг решил пойти к городской ёлке. Было часов десять вечера. Народ торопился в свои тесные железобетонные коробки. Хмельная молодежь проносилась мимо в шумном гульбище, как древние язычники, пускаясь в дикий пляс. Сергей всматривался в лица людей, и ему казались они родными, ибо предчувствия чего-то нового  всех сближало, переполняло бесшабашной веселостью,  требовало эмоционального выплеска. «С Новым Годом! С Новым Годом!» – ликовали люди, столь разные и одинаковые. Повсюду вился разноцветный серпантин, гремели хлопушки.

Кромешную тьму озарил праздник огня. В воздухе вспыхивали и гасли разноцветные огни петард. Фейерверк, разбрасывал мириады искр в возбужденную толпу.

Народ медленно рассасывался, возвращаясь к своим столам и телевизорам, веря, что праздник будет длить вечно...

Сергей оказался в центре города и медленно брёл по пустынной улице. Они не пугали его. Он бродил среди немногочисленных прохожих. Подумалось, что и на сердце так же холодно, как на улице.

Вдруг прямо по Энгельса, цокая копытами, к Сергею подкатил фаэтон, запряженный двумя вороными.

–  Эй, красавец, садись, покатаем! – две укутанные в яркие платки девушки, улыбаясь, пригласили  Сергея испытать «машину времени». Лошади, фыркая и кивая головами, нетерпеливо ждали нового пассажира.  Девушки веселились, толкали друг дружку локтями, перемигивались, хохотали.

– С вами катался бы всю жизнь! – отшутился он.
– Вот  и  садись,  а  мы  постараемся…
– А не замерзну?
– Мы не дадим!

Сергей  устроился на кожаном сидении. Лошадь тронулась, весело застучав  копытами по асфальту.

– Ты, молодец, не пугайся нашей «кареты», мы всем машинам нос утрем. Ты у нас первый пассажир, – не унимались они.

Мимо проплыли белый театр Горького и красный полуовал  Управления СКЖД.  Подъехали к площади Карла Маркса. Карета развернулась и помчалась в обратный путь. Всего-то удовольствия на десять минут.

У института Сергей расплатился с девчатами и спрыгнул. Прошёл несколько кварталов, зашёл в кафе, заказал чашечку кофе и  пирожные. Отогревая замерзшие руки,  приводил  мысли в порядок, анализировал последние события.

На Ворошиловском у  гостиницы «Южная» какой-то  мужик, перебирая замёршими пальцами клавиши аккордеона, играл Вивальди. Его одутловатое, давно небритое лицо,  старое потёртое пальто и эта  божественная мелодия – всё казалось какими-то нереальным.

Сергей стоял в стороне и слушал музыканта. Он, словно парил в небе, вдалеке от  горьких раздумий,  там, где всё не так, где тепло и светло.

Вдруг музыка смолкла. Мужчина нагнулся и начал пересчитывать скудную выручку. Сергей вернулся на землю. Он бросил в футляр три рубля. Больше у него не было. Осталась мелочь на проезд.

Сел в полупустой троллейбус… Мягкий полумрак. Еле слышный шум колес. Легкая вибрация.  Троллейбус мягко катил по мокрым улицам, подолгу стоял перед светофорами. Пассажиры входили и выходили. Сергей сидел на последнем сидении и дремал. Он устал после хождений по вечернему Ростову, а ехать  нужно было до конечной.

Напротив сидела девушка в зелёном  пальто. Светлые локоны стелились по плечам. Большие голубые глаза, правильные  черты лица, точённые, как у мраморного изваяния. Сергей любовался ею, не испытывая при этом никаких желаний, словно созерцал картину в зале музея. Её блуждающий взгляд остановился на нём и задержался на несколько секунд. Сергей смутился и опустил глаза: «Нельзя так нахально смотреть на красивую женщину!» Почувствовал, как забилось сердце и участилось дыхание, как откуда-то возникло томящее желание... Ощущение нереальности происходящего не покидало его.

Короткая остановка  вернула Сергея в действительность. Пассажиры были заняты собой, и никто не обращал внимания ни на Сергея, ни на девушку, сидящую напротив. Хлопнули двери.  Троллейбус набирал скорость, и снова в чёрном окне замелькали фонари, витрины магазинов, новогодняя иллюминация.

Сергей продолжал следить за девушкой. В её маленьких руках покоилась кожаная сумочка. Тонкие пальчики с лакированными ноготками игриво перебирали ремешок, отстукивая дробь. Глаза рассеянно бегали по сторонам и вновь встретились с ним. Взгляд её выразил удивление и интерес, такой же, как у ребенка, которому взрослый подмигивал и улыбался.  Они смотрели друг на друга, словно стали  участниками увлекательной игры в «гляделки». Её зрачки хищно расширились, и Сергей почувствовал, что нет пути к отступлению. Он  опустил глаза  и нервно заёрзал на сидении. Она же была довольна, и он заметил проскользнувшую усмешку. «Непростая ты штучка, – подумал Сергей, – Ох, не простая!» Но недолго длилась передышка. Он снова попытался исправить положение и  посмотрел сначала на  узорчатый платок на шее, потом выше на мягкий полуовал подбородка и алое сердечко губ и уже опять  был готов испытать на себе её испепеляющие взгляды. Видимо, она это поняла, и  у Сергея сердце выбило призывную дробь.

Однако – конечная. Они встали и одновременно направились к  двери. Вышли. Она  пошла впереди, Сергей чуть отстал. Вышли на площадь. Глаза  его были прикованы к её фигурке, к шёлковистым волосам. Девушка остановилась, затем, резко повернувшись, оглядела его  оценивающим взглядом и произнесла сочным, почти грудным, голосом:

– Ну, что, может, познакомимся!? У вас для девушки сигаретки не найдется?

Она сказала эту фразу спокойно и настолько обычно, что  напряжение Сергея  и волнующие чувства тут же рассеялись.
–  Я не курю…

Она разочарованно  пожала  плечами  и  отвернулась. А  Сергей  пошёл  дальше своей дорогой,  чувствуя на себе  её  взгляд,  но,  не  оборачиваясь, продолжил путь.

Разбудило его  утром радио на кухне. Папа Павел VI призвал установить мир во Вьетнаме. Сергея знобило. Натянув на голову одеяло, подумал: «Не хватает только  заболеть».

Встав и умывшись, вскипятил чайник и пожарил картошку – дежурное блюдо. Выпил таблетку аспирина. Первое января – свободный день. Ни занятий в институте, ни дежурства в больнице – куда себя деть?

Однажды  на планерке профорг, коротышка средних лет  с  круглым  лицом и грустными глазами, поднял вопрос о «моральном облике врача». Он любил газетные обороты речи.

Заведующий отделением скривился, но возражать не стал, и лишь углубился в какие-то бумаги. Валентин Иванович безучастно смотрел в окно. Ему было скучно на таких седалищах, где говорили не о больных, а о том, что туалет не работает, белья мало и есть жалоба на бабу Катю, которая поругалась с больной, требовавшей  жареные котлеты, а в больнице делают только паровые, да такие, что есть их  невозможно.

Рядом с Сергеем сидел Никаноров,  высокий  светловолосый  мужчина с большими ушами. Его прозвали сексуальным маньяком из-за  безудержной тяги к женскому полу. В отделении не было ни одной медсестры, нянечки и даже больной, к которой бы Никаноров не приставал. Он делал двусмысленные намеки, обещал, как говорится, золотые горы, и реки полные вина… за что не единожды имел крупные неприятности, но изменить стиль поведения не хотел. При этом был дельным хирургом, регулярно читал медицинские журналы, и заведующий смотрел на его шалости сквозь пальцы. Но сегодня случай был особый.

– Мы уже много раз обсуждали похождения нашего Дона Жуана. Петр Васильевич умудрился завести шуры-муры с больной, которую сам и оперировал!

–  А что, была жалоба? – спросил Никаноров.

–  Жалобы не было. Но вас видели в ординаторской в непотребном виде!

–  Это, в каком же? И кто что видел?

Профорг смутился  от такого нахальства.

– Петрушевская в ординаторской видела! Вы прижимали больную Никитину  к стенке!

В комнате пронесся легкий шум. Все ожидали очередного спектакля.

–  Кстати, а эта самая Никитина замужем?

–  Нет. Молоденькая девушка, – ответил профорг.

–  Разве бывают  девушки старенькие?

–  Бывают!

–  Но это не тот случай! Я не понимаю, из-за чего сыр-бор? Выдалась свободная минута, я пригласил  невесту обсудить вопросы, связанные с предстоящей свадьбой. Или вы что-нибудь имеете против? – Никаноров с усмешкой посмотрел на профорга.

–  Так жалоб не поступало? – уточнил заведующий.

– Нет, – увял профорг. – Но это аморально! Нельзя допустить…

–  Это демагогия. Давайте, лучше поговорим о послеоперационных осложнениях, – оживился Никаноров.

– Невеста! – не успокаивался профорг. – Сколько их у вас было?! Мы дождемся больших неприятностей!

– Успокойся, наконец. Пострадавших нет? Нет! Говорить не о чем!  А вы, – обратился заведующий к Никанорову, – решайте свои личные проблемы не на работе…

– Ты хочешь помыться на резекцию желудка?  – спросил после планерки  Валентин Иванович у Сергея. – Поможешь?

Сергей с радостью согласился.

– Конечно! Даже если придется пропустить лекцию.

Валентином Ивановичем учил своего подопечного не только технике операций, но и великому искусству врачевания, сопереживания.

Однажды, Сергей, придя на работу,  узнал, что девушка, которую выхаживал два месяца, всё же умерла. Он не мог успокоиться. Всё валилось из рук, и после смены он зашёл к заведующему. Тот что-то писал.

– Что вам?

Сергей переминался с ноги на ногу.

– Хочу уволиться. Уж очень тяжко здесь работать. К больным привыкаю, а они гибнут, как мухи…

– Это из-за  Романовой?

–  Да… и не только из-за неё – не могу больше видеть смерть людей. Тяжело…

– А скольких мы спасаем?! В их глаза вы заглядывали? Отцу было бы больно  видеть вашу слабость.

С другой стороны хорошо, что вы не равнодушны. А к смерти и я до сих пор не могу привыкнуть.

Много лет назад, как и вы, я подрабатывал в клинике нервных болезней.  Там много тяжелых больных.

Однажды довелось выхаживать больную с травмой позвоночника. У неё были парализованы ноги, да и руки она едва поднимала. Мне казалось, что ещё немного  усилий, и ей будут лучше. Я массировал ей правую руку, обрабатывал пролежни… Молодая, красивая, она лежала, и никто к ней не приходил.  Родители умерли, а муж погиб в автомобильной катастрофе.

Проходили дни, недели. Но потом наступила сессия. Я взял отпуск и скоро позабыл и о клинике, и о моей больной. Но однажды  в автобусе  встретил  знакомую медсестру, которая  и рассказала, что умерла моя подопечная.

– Хоть бы раз её навестил! – говорила она. – Приучил, понимаешь, и свалил с концами!

Она оказалась права. Нельзя приучать к себе больных. Это может плохо кончиться, – заключил свою историю  заведующий. – Мы не волшебники. Мы – врачи. Но всё делаем, чтобы они уходили своими ногами из отделения. Ваш отец был замечательным врачом, и такое решение не одобрил бы. А, теперь, извините. Мне надо работать.

Сергей вышел из кабинета.  Начинался новый рабочий день.

– Хирургия – скорее искусство, чем наука, – говорил Сергею Валентин Иванович, когда выдалась свободная минута. Они сидели в ординаторской и ужинали. Анюта возилась с тяжелым больным. – А увидеть обычное в необычном, и необычное в обычном – это дар поэта и ученого.

– В отличие от точных наук, искусство не подаётся бесспорным оценкам, – заметил Сергей.

– Ну, что ж, ты, пожалуй, прав: хирургия несёт в себе черты и науки, и искусства. Два человека знают, что и как делать. Но у одного всё получается, а у другого – нет. Говорят о таланте хирурга, как о таланте актера. Здесь должна работать интуиция.

– Но для того, чтобы возникла интуиция, нужно не только набирать опыт. Нужно  и анализировать его.

–  К тому и веду. Мне кажется, тебе пора глубже копать. Монографии читай, научные журналы. Причём, не что попало, а целенаправленно. Выбери две-три проблемы, и греби. Читать всё – что без компаса в океане плавать. Вот и сверяй курс компасом…

Валентин Иванович сладко потянулся и вышел, оставив Сергея со своими думами.

После этого разговора Сергей чаще стал заходить в медицинскую библиотеку, листать реферативные журналы, выписывать и заказывать нужные статьи.

Лето было жарким и сухим. Тень не приносила облегчения.  В  голубом небе без единого облачка и птицы не летали. Раскалённые солнцем  камни могли обжечь.

Сергей сдал последний экзамен по госпитальной хирургии, и перешёл на шестой курс.  Зашёл в отделение. Хотелось увидеть Анюту, Валентина Ивановича…

В ординаторской было душно. Валентин Иванович в пижамных брюках и халате, надетом на голое тело, только вышел из операционной. Увидев Сергея, обрадовался.

– Сдал?

– Сдал.

– Ты вышел на дежурство?

– Могу остаться. Что дома делать?

– Тогда, давай запишем операцию. Этот мужичок, не поверишь, отравился витаминами! И противоядие становится ядом, когда его много.

– И что?

– Ничего. Мог  и вспорхнуть на небо. У него странное пристрастие к таблеткам. Глотает их пригоршнями. Но, Бог с ним. О твоих успехах наслышан. Говорили, что на конференции  блеснул.

– Ерунда на постном масле. Но, если серьезно, мне предложили в октябре выступить в Москве.

– Ух, ты! А есть с чем  ехать?

– В том-то и дело, что только наметки и фантазии.

– И в чём проблема?  У тебя время есть. Поработай. Если  могу  помочь – к твоим услугам.

В ординаторскую вошла, скорее, вплыла Анюта. После рождения дочери она располнела, но не потеряла своей привлекательности.

– Серёжа, здравствуй, – обрадовалась она. – Сдал?

– Все нормально.

– Чего ж не гуляешь? Почему с подружкой не на Дону? Жара-то какая!

– У меня несчастная любовь, – грустно улыбнулся Сергей. – Я её люблю, а она – другого…

– Тебя должно утешить, что успехи в творчестве чаще у несчастных, чем у счастливых, – заметил Валентин Иванович. Потом посмотрел на часы и заторопился. – Если ты остаешься, то переодевайся и помогай. Нечего отвлекать от работы!

Он вышел из комнаты, а Сергей посмотрел на Анюту.

– Так что, может, действительно, остаться? Меня дома никто не ждет.

– Оставайся. В отделении много тяжелых, а  Нина Ивановна ходит, как сонная муха. Поможешь.

Нина Ивановна, старая медсестра, на время отсутствия Сергея была прикреплена к бригаде Валентина Ивановича.

Сергей  переоделся и включился в работу. Всё было как всегда …

Вечером, когда собрались в ординаторской поужинать, Валентин Иванович заметил, словно отвечая на свои раздумья:

– Без здоровья не возможно счастье, а у нас диагностика достигла таких успехов, что здоровых  уже не осталось.

–  Что случилось?

Анюта выкладывала на стол свежие овощи, пирог с капустой.

– Да лежит  в шестой палате парнишка. Подали они с  невестой заявление в загс, и нужно было такому случиться – приболел он, и пошёл в поликлинику. А там при рентгеноскопии обнаружили опухоль желудка! На самом деле никакой опухоли у него не было. А сколько волнений…

– Чокнуться можно! Ну и шуточки!

– Какие шуточки? Рентгенолог видел опухоль! Это тот самый случай, когда не всё так просто. Я спрашиваю его: что же со свадьбой? А он говорит: «Какая свадьба, если здоровья нет?!» Теперь его психиатр должен лечить! Сколько с ним не беседовал,  он убежден, что дни его сочтены.

– Хватит об этом. Давайте ужинать!

Уминая пирог, Валентин Иванович спросил Сергея:

– Так что же ты решил? Какую тему выбрал для сообщения? Можно было бы  у наших послеоперационных больных  вызывать, к примеру, реакцию активации, и посмотреть, как это скажется на частоте послеоперационных осложнений, скорости заживления  ран… Мне кажется это интересным и важным для практики. Если надумаешь, давай в эту субботу соберемся и обмозгуем план исследования.

– А где брать иммуностимуляторы? Как оценивать сопротивляемость?

– Великих дел без препятствий не бывает.

– А знаете что? – предложила Анюта. – Приходите в субботу ко мне. Я пирог испеку. И никто вас не будет отвлекать. Мы с малышкой пойдем гулять. А мама с сыном уехала на месяц к сестре в деревню. Каникулы у парня. Чего ему в городе томиться? А ты, Серёжа, если ждешь чуда, запасись терпением.

– Чего-чего, а терпения у меня с избытком.

– Так договорились? – Валентин Иванович посмотрел на Сергея. – Приходи к десяти.

В субботу Сергей стоял у дверей квартиры Анюты с букетом тюльпанов, а в кейсе лежали кроме тетрадок, коробка конфет и погремушка для малышки.

Дверь открыла Анюта.

– Привет! По тебе можно часы сверять. Валентин, как правило, приходит на полчаса позже. Ему всегда что-то мешает.

Она была в ярком халатике и в тапочках. Он вручил Анюте цветы и подарки.

–  Можно взглянуть на дочку?

– Пройди в детскую. Она в манеже.

Сергей прошёл в соседнюю комнату и увидел славную девочку, которая возилась с резиновым слоником и не обратила внимание на вошедшего. Потом подняла головку со светлыми волосиками, посмотрела на незнакомого  дядю и улыбнулась.

– Какой смысл завешивать окна от солнца, когда в квартире живет такое солнышко? – сказал Сергей. Анюта благодарно взглянула на него.

– Откуда ты понабрался  таких манер? Приятно! Спасибо тебе!

Вскоре пришёл Валентин Иванович. Он подошёл к дочери, взял  на руки, поцеловал и посадил на место. Потом сели к столу и стали  обсуждать предстоящий доклад…

Когда начался учебный год, Сергей сдал работу профессору Тихомирову. В первых числах октября его вызвали в деканат и предупредили, что он  вместе с двумя другими студентами едет в Москву на конференцию молодых ученых. С ними едет профессор Тихомиров…

Иногородних делегатов разместили в общежитии. Поужинав в ближайшем кафе,  Сергей решил перед сном пройтись по городу. «Здесь где-то работает Соня, – думал он, прохаживаясь по аллеям скверика возле общежития. – Будет ли она на конференции? А, может, она уже защитилась? И кто её муж? Алексей говорил, что какой-то заведующий лабораторией…

На следующее утро в большом актовом зале института экспериментальной медицины собирался народ. Регламент предусматривал  один день работы. Со своим докладом он должен выступать где-то незадолго до перерыва.

Сергей стоял у окна и искал глазами Соню, но её нигде не было. «Может, это и к лучшему, – подумал он. – Не будет отвлекать».

Ровно в десять председательствующий объявил начало конференции. На трибунах менялись докладчики. Ленинградец сменил москвича, потом выступила девушка из Риги, и снова москвич… География представленных докладов была широкой: Казань и Куйбышев, Смоленск и Горький… Наконец, председательствующий объявил:

– Методы повышения сопротивляемости и их клиническая оценка в хирургической клинике. Ростов-на-Дону. Докладывает студент шестого курса Марченко Сергей Кириллович.

Сергей  развесил таблицы, прошел к трибуне и посмотрел в зал. И сразу же увидел её глаза. Соня сидела в последнем ряду у прохода и смотрела на него. Сергей замешкался и председательствующий напомнил:

– Марченко, можете начинать.

Он, наконец, оторвал взгляд от этих гипнотизирующих глаз, отставил тезисы в сторону.

Сергей рассказывал о значении сопротивляемости организма в борьбе с послеоперационными осложнениями, о работах, позволяющих оценить состояние сопротивляемости в зависимости от силы воздействия на организм. Наконец, перешёл к методам, позволяющим активизировать защитные силы. Доклад  был аргументированным и убедительным. Сергей  приводил работы наших и зарубежных исследователей. С одними соглашался, другим оппонировал. Когда он закончил, посыпались вопросы.

– Уважаемый коллега, – поднялась с места пышная дама средних лет. – Насколько оправдано обращение к малоизвестным работам ваших земляков. Вы ниспровергаете таких корифеев, как великий Селье?

– Видимо я не ясно выразил свою мысль. Ростовские учёные лишь  внесли дополнение в определение канадского эндокринолога. Селье говорил, что стресс развивается  в ответ на раздражение чрезвычайной силы. А какая адаптационная реакция развивается на слабые или средней силы раздражения? Это и показала Гаркави из Ростовского онкологического института. А вообще, основной критерий правильности теории – практика, возможность предсказать события, но никак не громкие титулы тех, кто эти теории представляет.

– Адаптационная реакция развивается во времени. Как быстро вы можете оценить состояние реактивности организма?

– В клинике проще всего оценивать уровень реактивности по периферической крови.

– Как вы подбирали контрольную группу? – спросил молодой человек, видимо студент.

– Слепым методом: каждая четная история болезни шла в контроль.

Затем выступающие отмечали хороший уровень исследования и его практическую значимость. В заключение выступил профессор Орлов. Он сказал, что не все так безоблачно в выводах студента Марченко, как хотелось бы, но это лишь доказывает, что идея воздействовать на сопротивляемость плодотворна.

Закончил он своё выступление словами:

– Опыт – ничто по сравнению с инициативой молодости. Управление сопротивляемостью – это будущее медицины. А я верю в будущее.

Сергей прошёл в зал, но не мог слушать следующего выступающего. Он вспоминал  блеск её глаз, а в голове всё время пульсировало: «Она здесь... Она всё слышала».

Когда председательствующий  объявил перерыв, и все потянулись к выходу, Сергей стоял у дверей, надеясь,  встретить Соню. Он не знал, что ей скажет, но ему хотелось услышать её голос, увидеть снова её глаза.

– Серёжа! – Соня пробиралась сквозь толпу студентов и радостно улыбалась. – Я рада тебя видеть. Слышала твоё выступление. Ты молодец!

; Соня! Здравствуй! Я тоже рад тебя видеть! Давно хотел у тебя попросить прощение… Я обидел не тебя, а себя… на всю жизнь. Не знаю, поймешь ли?

Они стояли в проходе, а мимо шли и шли люди.

– Отойдем в сторонку. Напрасно ты терзаешься. Никто ни в чем не виноват. Я тебя поняла. А понять – значит  простить. И не будем больше об этом! Ведь мы же друзья?

Соня заглянула в его глаза, и Сергей только сейчас ощутил величину потери.

– Значит не судьба!

– Спасибо тебе за всё! За то, что ты на свете есть! За то, что позволила мне почувствовать то, что я чувствую. Любовь не бывает напрасной.

– Не будем об этом. Мне понравилось твоё выступление, но я не почувствовала в нём тебя, твоей индивидуальности. Ты сделал то, что должен был. Но всякая стадность – прибежище посредственности. А  я  верю в  тебя.  Ты только сам себя не заключай в клетку. Дыши свободнее. У тебя светлая голова и доброе сердце. Это всё, что нужно…

– Заблуждения всегда слаще истины.

– Да нет, это не заблуждения. Я же видела, как ты умеешь работать. Будь всегда свободным человеком, Серёжа.

– Ты знаешь, Соня, ни с кем я не мог так свободно говорить,  как  с  тобой.  Что касается свободы, то фантазию ограничивают реалии жизни.

– Короткого пути к счастью нет. А ограничивают твою фантазию не реалии, а логика. Она – смирительная рубашка фантазии. Но идеи, чтобы по-настоящему быть значимыми, должны слегка отдавать сумасшедшинкой!

– Шутишь?! Кто бы меня с такими идеями в Москву пустил?!

– Мой способ шутить – это говорить правду. И не шучу я вовсе. Только это очень не просто.

– Ну, ладно. Расскажи о себе. Где ты? Чем занимаешься? Кто твой муж? Алексей рассказывал, что он заведует лабораторией. Какой? Ты в ней работаешь? Столько времени прошло, а я о тебе ничего не слышал.

– Ты задал столько вопросов, что сразу и ответить трудно. Ты когда уезжаешь?

– Завтра в три «Тихим Доном».

– Так, может, зайдешь к нам. Я тебя познакомлю.

– Нет. Я – плохой артист, а в любви, как и в искусстве, нужно быть откровенным.

– Жаль.

– И, кроме того, я рядом с тобой чувствую себя такой бездарностью. У меня ещё со времени наших встреч развился комплекс неполноценности.

– Нет, Серёжа! Ты – талантлив. Другого я бы не полюбила.

– Соня!

– Но время прошло, и я теперь люблю другого. Он тоже талантлив, и очень хороший человек. Я и хотела вас познакомить… Он, действительно, прекрасный человек. И настоящий ученый…

– Конечно, было бы интересно познакомиться с твоим мужем, но… Нет, пожалуй, я воздержусь…

–  Да нет, я тебя с ним  познакомлю! Вон он к нам идёт!

К ним подошёл профессор Орлов.

– Рад ещё раз сказать вам… – начал он, обращаясь к Сергею.

– Подожди, Саша. Хочу тебе представить Сергея Марченко, которого когда-то я очень любила. Но так случилось, что  оказалась в Москве, а потом  встретила тебя…

– Да? Это очень интересно! Но тогда пригласи гостя к нам на ужин. Проведём вместе вечер, вы вспомните дела давно минувших дней…

– Уже приглашала. Отказывается.

– А если я вас приглашу после института поработать в нашей лаборатории, тоже откажетесь?

– Я хочу заниматься хирургией. Спасибо за приглашение. Что касается ужина, то мне, действительно, нужно ещё выполнить массу поручений.

– Жаль. Ну, что ж. Я должен вас покинуть. Если надумаете поработать в Москве, сообщите. Ты дай  – обратился он к жене, – наш адрес и телефон. Хотелось бы не терять связь.

Александр Александрович пожал руку Сергею и вышел из зала.

– Так твой муж – профессор Орлов?

– Да. А ты разве не знал?

– Нет.

– Странно. Алексей же знал мою новую фамилию.

– Новую фамилию?

– Сережа, что с тобой? Я же – законная жена. У нас сын растет!

– Сын?! – Сергей виновато улыбнулся. – Да, да, конечно, сын! Извини…

Он распрощался и ушёл, чтобы больше никогда не видеть её глаз, не слышать волнующего голоса.  Вторую часть заседания пропустил. Забрал вещи и поехал на вокзал, где сел на проходящий через Ростов поезд. Поезда в южном направлении шли почти  каждый час.
12.

Занятия у Сергея  проходили в клиниках. На терапии он стал немного разбираться в электрокардиограммах. На гинекологии – участвовал в операции. После занятий ассистент  спросил:

– Марченко,  не гинекологом ли собираетесь быть?

– Что вы, Николай Антонович, у вас такое скопление народа, не протолкнуться!

– Это правда. Но вы уже совсем не плохо работаете. Видна школа.

– Он уже три года в больнице работает, ; заметил кто-то из студентов.

– В хирургии?

– В хирургии.

– Понятно. Я же говорю – школа видна...

Незаметно пролетел последний год учебы. Сергей много дежурил. У Валентина Ивановича  умерла жена. Она долго болела и лежала в небольшой палате. Целыми днями он проводил у постели  жены, побледнел, осунулся, поседел. Она умирала тяжело, страдала от боли, недостатка воздуха. Анюта то и дело набирала в подушки кислород и давала больной дышать.

Когда же однажды, придя на дежурство, Сергей увидел пасмурные лица сотрудников, понял:  что-то произошло. Потом обратил внимание, что Анюта с красными от слез глазами стояла у сестринского поста и безучастно смотрела в окно.

– Что случилось? – спросил Сергей.

– Жена Валентина умерла, ; тихо произнесла Анюта и заплакала.

– Успокойся, пожалуйста! Что можно было сделать?

–  Ты знаешь, что она мне сказала за час до смерти?

– Откуда мне знать?!

– Она посмотрела на меня с благодарностью, я ей обезболивающее ввела, и сказала: «Я знаю, что Валя вас любит. У него всегда был хороший вкус. Будьте счастливы. Теперь я  вам не помешаю».

– Ты была одна в палате?

– Нет. Валентин стоял рядом…

Валентин Иванович продолжал жить у себя, и Анюта не торопилась перебираться к нему, хотя встречи их продолжались. Как-то Сергей спросил её, почему так?

– Среди людей  живем! – ответила Анюта и отвернулась.

В новогоднюю ночь дежурила бригада Валентина Ивановича. Каждый принес с собой что-то вкусное. Тяжёлых  больных не было. К двенадцати все собрались в ординаторской. Анюта накрывала праздничный стол, Валентин Иванович  и Сергей курили у окна. Стояла сырая, плаксивая погода и не чувствовалось приближение праздника.

Сергей разлил водку. Валентин Иванович поднял свой стакан и серьезно сказал:

– Да. Давайте, выпьем за уходящий год. Тяжелым он был. Но, и щедрым  на добрые дела. Сережа, наконец, оканчивает институт. Не всегда во власти врача исцелить больного. Нам, по счастью, это иногда удаётся делать! К сожалению, здоровье – благо, к которому человек наиболее равнодушен. Я желаю вам, чтобы вы всегда чувствовали, что нужны людям. Это в жизни, как мне представляется, самое важное!

– За уходящий год, – подхватила Анюта, а Сергей посмотрел на свет  лампочки сквозь грани стакана, и произнес:

– За нас!

После того, как выпили и закусили, Валентин Иванович спросил Сергея:

– А скажи-ка мне, друг-Серёжа, ходил ли ты уже к заведующему, говорил ли о своём трудоустройстве?

– Да нет. В марте у нас должно быть распределение. Поеду, куда направят.

– Герой-геморрой! – сказала Анюта, а Валентин Иванович продолжал:

– Тебе нечего делать в районной больничке. Даром, что ли, я тебя натаскивал столько лет?! Сразу же после праздников сам подойду к главному. Пусть напишут письмо в институт с просьбой  распределить тебя в нашу больницу. Тем более что есть вакантная ставка. Работать некому.

Когда же через неделю Валентин Иванович подошёл к заведующему и попросил походатайствовать о направлении Марченко в хирургическое отделение, тот внимательно посмотрел на него и спросил:

– Действительно хороший парень?

– Замечательный парень… к тому же, готовый специалист.

– Что значит, готовый специалист?

– То и значит, что – хирург! Вот и не верь в наследственность! Помните, как его отец оперировал?

– Ну что ж. Значит у нас одинаковое мнение. А письмо в институт уже с месяц как отправлено. И подписано оно не только мной, но и главным, и заведующим облздравотделом. Я давно за ним наблюдаю. Согласен, хороший парень…

Красив цветущий сад! Деревья припорошило белым цветом. В воздухе – медовый аромат. Жужжат пчелы. Чирикают птички. И солнышко ласкает своим теплом.

Сергей с Алексеем сидели в беседке на даче родителей Гели,  курили и беседовали.

– Любовь к самому себе хороша тем, что у неё нет соперников.

– Это ты к чему?

– Ты – эгоист. Почему на такую красоту Гелю не взял?

– Я ей предлагал, но у неё какие-то срочные дела…

Помолчали.

– Ну, и что ты решил? – спросил Сергей. – Неужели всю жизнь будешь возиться с крысами?

– Это у меня получается лучше всего. Да и что плохого? Материал на кандидатскую у меня собран. За столько лет работы всё там  стало  родным. И, кроме того, мне никто не мешает где-нибудь взять полставки  терапевта в поликлинике.

На соседней даче заскулила собака.

– Чего она скулит?

– Ты понимаешь, сосед по даче – алкоголик. Привёз пса, а приезжает  кормить его через сутки, а иногда и двое. Мы, как можем,  подкармливаем. Да и соседи тоже.

Они подошли к забору соседнего участка. К ним подбежала и стала вилять хвостом собачка непонятного цвета.  Тусклая шерсть  на боках скаталась, на лапе чернела запекшаяся кровь. Она смотрела на них доверчиво и жалостливо.

– Жалко псину, – сказал Алексей, – но что я могу сделать? Разве морду набить алкоголику?

– А чего же он её запирает. Отпустил бы со двора, она бы себе поесть раздобыла.

– Да  говорили ему! Я бы взял её к себе, да Геля против,; дома  маленький ребенок.

Сергей посмотрел на жалкую грязную собачонку и спросил:

– Поможешь мне её домой привезти? Я, пожалуй, её удочерю!

– Ты это серьезно? Вот здорово! Конечно, помогу. Выкупаем, покормим и спасем беднягу!

Алексей проделал дырку в заборе и взял пса на руки. Он доверчиво вилял хвостом. Они вышли на шоссе и остановили машину.

– Друг, на Северный подвезешь?

– Садитесь. Только собаку держите на руках.

– Спасибо.

Через двадцать минут они уже купали пса под теплыми струями воды. Алексей намыливал шерсть –  из грязно-серого всё ярче проступал белый цвет. Небольшое черное пятно на лбу и на груди свидетельствовало о ее «дворянском» происхождении.

– Дворняга! Но какая славная, – приговаривал Алексей. – Как ты её назовешь?

– Не знаю. Может быть, Ладочкой?

– Красивое имя. Пусть будет Ладочка… Теперь нужно ей выделить место, посуду. Купить ошейник и поводок, пока она не привыкнет к тебе.

– Ну что ж. Недаром говорится: чем старше человек, тем дороже его игрушки. Все сейчас и сделаю. – Он  пошёл в кухню и принес  две миски. – Это для еды и для питья. Пойдет?

– Нормально, – удовлетворенно сказал Алексей, расчесывая собачонку. Она молча терпела все издевательства над собой.  Ей было приятно, что с нею возятся, и она не одна. – Как тебя не мой, красивее, чем есть, не сделаешь.

Сергей мелко нарезал кусок вареной колбасы и поставил миску в кухне на пол. Лада подошла, понюхала и в одно мгновение всё съела.

– Это потому, что изголодалась, – объяснил Алексей. –Поехали, купим ошейник и поводок, а потом пивка попьём. Ты только постели ей какую-нибудь тряпку, пусть знает место.

Сергей принёс старое шерстяное одеяло, сложил его и бросил в угол. Алексей взял Ладу на руки и положил на одеяло, говоря:

– Место! Это твоё место!

В  киоске на углу друзья купили ошейник и поводок, пару бутылок пива и вернулись домой. Лада встретила их звонким радостным лаем.

– Ну вот, хоть одно доброе дело сделали сегодня, – заметил Алексей. – Ладочка скрасит твоё одиночество.

–  Точно!  Теперь будет с кем поговорить!

– Сам виноват, – заметил Алексей, разливая пиво. – К пиву бы  рыбки!

– Обойдешься. Ума не приложу, что делать, когда буду дежурить. Но всё равно  рад, что у меня  теперь есть Ладочка.

–  Когда слишком радуешься, как говорит армянская пословица, – иди на кладбище.

– А когда горюешь?

– Иди туда же!.. Что-нибудь придумаешь. Вокруг же люди! Я бы сам хотел иметь такую, да Геля…

–  Что Геля?

–  Да нет! Мы любим друг друга. Но, ты знаешь, пилит меня  по любому поводу…

– Жена пила, если муж – бревно. Не давай повода.

– Да, разве её можно понять?! Геля – это бесконечность! Нельзя систематизировать неповторимое! И, кроме того, любая добродетель хороша, если слегка приправлена пороком. Она сейчас носится с идеей сделать меня  кандидатом наук.

– Что в этом плохого?

– Какой я кандидат? Мне даже обидно становится. Спрашиваю: «Я тебя в нынешнем  статусе не устраиваю?» Она смеётся и говорит: «Хочу быть женой профессора!»

– Она права! Мне кажется, ты рожден для эксперимента. И Геля  понимает это лучше тебя.

– Да что получает работник теоретической кафедры?! Копейки. А как жить? Или быть в вечной зависимости от  родителей? Деньги не имеют значения, пока они есть!

– А кто тебе мешает взять по совместительству пол ставки в поликлинике?

– Вы словно сговорились. Но, кто возражает? Я только говорю, что главное – не степень, а интересная работа. А педагогика  меня не привлекает. Важно делать то, что любишь. Знаешь, как говорят: врач  – не профессия, а диагноз. Ты – врач! Тебе есть, что сказать и без  степени. И анализировать свой материал, и читать научную литературу ты будешь,  работая и в районной больничке. Это – форма существования. Так и я – без эксперимента мне дышать трудно. Мой мозг должен быть постоянно занят решением какой-то задачи…

–  Да кто возражает? Только и ты должен понять, что Геля хочет тебе добра. Она же любит тебя!

– Любовь должна облегчать дыхание, а не затруднять его.

– Тоже сказал! Мне кажется, ты начинаешь заболевать.

– Брось каркать! Посмотри, Ладочка легла на свое одеяльце и  лежит, не мешая беседе. А ты говоришь, заболеваю!

Стояли теплые июньские дни. Легкий ветерок гнал по дорогам тополиный пух, шелестел листвой, манил молодых людей на пляж.  Сергей сдал последний государственный экзамен и ушёл домой. Он выгулял Ладу, помыл ей лапы, разделся и лёг спать.

Спал Сергей до позднего вечера. Проснулся оттого, что Лада, став на задние лапы, пыталась стащить с него простынь, которой он укрывался.

– Чего тебе? – открыл один глаз Сергей. – Дай человеку отдохнуть!

Лада посмотрела на хозяина и подбежала к двери, оглядываясь на него, идёт ли он за ней.

– Понял. Время гулять. Ладно, пойдём!

Последнее время Сергей выгуливал собачку без поводка. Она, словно привязанная, далеко от него не отбегала. Обнюхав деревца и кустики, Лада делала свои дела и подбегала к Сергею, заглядывая в глаза. «Можно ещё погулять, или идём домой?»

– Гуляй, гуляй… Только не долго.

Лада весело отбегала и принималась обнюхивать траву, ножки скамейки, стоящей у стола, где по вечерам пенсионеры играли в домино.

Погуляв с полчаса и окончательно проснувшись, Сергей вдруг понял, что уже завтра не нужно никуда торопиться, что больше не будет семинаров, лекций, зачётов и экзаменов. Всё!

Первого августа начинается его  работа в больнице. Когда проходило распределение, ему было как-то не по себе. Декан зачитал фамилии тех, кто оставался работать в Ростове. В этом списке были деточки высокопоставленных родителей. Вдруг прозвучала и его фамилия. Сергей опустил голову и покраснел. Ему казалось, что все смотрят на него с укоризной, и только сидящий рядом Алексей пожал руку и поздравил его:

– Поздравляю! Молоток! Если не ты, то кто же!?

Три месяца назад после распределения Сергей рассказал Валентину Ивановичу, как всё проходило. Тот промолчал. Только пожал ему руку и пошёл к тяжелой больной.

Сергей хотел поблагодарить его, как-то отметить это событие, но тот, сославшись на занятость, отказался.

«Неужели я чем-то его обидел? – думал Сергей. – Или просто не вовремя? Да нет! У меня же и в мыслях не было чем-то его огорчить! Тут что-то другое».

Тогда в коридоре он встретил Анюту. Она сопровождала каталку с тяжелой больной. Проходя мимо, взглянула на него, улыбнулась и попросила подождать. Но Сергей долго ждать не мог, нужно было готовиться к зачёту, и он ушёл, надеясь поговорить с ней в следующий раз.

И вот сегодня, когда госэкзамены уже позади, он вспомнил, что так и не говорил ни с Валентином Ивановичем, ни с Аней.

Позвонил в отделение. Узнав, что бригада Валентина Ивановича дежурит завтра,  решил подойти к ним и совместно отметить окончание института.

Лада подбежала к Сергею и снова стала заглядывать в глаза.

– Нет! Хватит. Пошли домой! Нужно кое-что сделать…

Но не на следующий, ни в ближайшие дни Сергей в больницу не пошёл. В этот вечер к нему  пришёл Сашка Курбанов. Он приезжал в Ростов, и решил зайти к  приятелю.

– Вот не ждал! Проходи. Рад видеть. Как ты? Вижу, уже лейтенант.

Сашка прошел в комнату и огляделся.

– Хорошо устроился. Один?

– Один. Родителей уже нет…

– Знаю…

– А ты как в Ростове оказался?

– В штаб округа приезжал. Освободился раньше, решил зайти…

– Правильно сделал. Что нового у нас во дворе?

– Все по старому. Дядю Степу недавно похоронили…

– Да ты что!? Когда?

– С месяц назад. Юлия Виссарионовна теперь одна. С утра уходит на кладбище и целыми днями там.

– Уходят старики… Страшно даже воспоминаниям придаваться.

– Чего страшного? Трус страшится  воспоминаний.

– Наверно ты прав… Кофе выпьешь?

– А нет ли просто холодной водички?

– Есть не только вода, но и мороженое. – Сергей открыл холодильник и достал мороженое. Потом налил в стакан лимонад. – Как тебе служится? Не жалеешь, что в армию пошел?

– А что жалеть? Не знаю, что бы из меня получилось на гражданке. Не пойди я в училище, – точно стал бы или алкоголиком, или наркоманом. – Саша улыбнулся и продолжал. – Я себя знаю. Ты помнишь Нинку Ляпину?

– Тоже скажешь! Мы с ней в одном классе учились. Она  тоже поступила в мединститут, да потом бросила. А что?

– Ничего. Завтра будут хоронить…

– Нину?! Ты что?! Что случилось?

– Сидела на игле. Бродяжничала.

– От чего  она умерла?

– Говорят, передозировка… Жаль девку. Красивая была…

– Когда похороны?

–  Витька Горбов говорил, – завтра. Поедешь?

– Да.

Проводив приятеля, Сергей вышел на балкон и закурил. «Какая нелепая смерть, – думал он. – Да и жизнь её тоже была не лучше. Эх, Нина, Нина! Что же ты наделала?!»

На следующий день утром он приехал в Новочеркасск. В школе никого не было. Экзамены уже закончились. Завхоз возился в своей коморке. По Комитетской мальчишки гоняли на веломотоциклах, распугивая прохожих. На углу Сергей встретил Сечкина.  От Валентина узнал, что похороны Нины в час дня. Было ещё время, и Сергей решил зайти к кому-нибудь из школьных товарищей. Но  никого не  застал: один – на работе, другой в командировке. Наконец, купив цветы,  пошёл к дому, где жила Нина. Там встретил Николая Жаринова и Петра Матвеева. Они стояли в тени и курили.

– Привет!

– Привет.

– Не смерть бы Ляпиной, так  тебя никогда бы и не увидел. Как ты?

– Недавно сдал последний экзамен. Буду работать в хирургическом отделении. А ты?

– Я уже год вкалываю на станкостроительном, а Лена – в автодорожном техникуме.

– А ты, Петруччио?

– Я –  на электродном.

– Женат?

– Малышу три года. А ты?

– На выданье… Так как же это произошло?

– Не имею представления! Для меня это, как гром среди ясного неба. Я  однажды встретил её в городе, ничего не заметил. Говорили о моих проблемах. Тогда я не ладил с начальством. Так она меня все поучала: «Запомни, добрых повелителей не существует!» Всё она знала… и вот чем кончила. Говорят, там, в Ростове стала наркоманкой и умерла от передозировки…

– Она этим баловалась ещё в школе, – вмешался Николай. – Лена рассказывала. Но мне  жалко. Добрая была…

– Добрая… – эхом отозвался Сергей.

Из дома вынесли гроб и установили на табуретках во дворе. Народу было немного. У гроба в черном платке сидела мать. Лицо её окаменело. Она смотрела на дочь и вытирала слезы платочком. Рядом отец. Лицо его выражало страдание. Ребята прошли попрощаться с Ниной, положили цветы, постояли и отошли в сторону покурить.

Пришла  Вера Степановна, классный руководитель. Она положила цветы, постояла недолго и подошла к ребятам.

– Здравствуйте! И Марченко здесь! Вот кого давно не видела. Вроде бы и не далеко…

Во двор медленно въехали грузовая машина и небольшой автобус. Кузов машины застелили ковром. На него поставили гроб. Провожающие сели в автобус, и скорбный кортеж медленно тронулся в сторону кладбища.

На поминки Сергей не остался. Вышел на шоссе и  на попутке вернулся в Ростов.

Дома достал из холодильника начатую бутылку водки, которая  стояла Бог знает с какого времени, плеснул в  стакан  и выпил.

– Пусть земля ей будет пухом! – сказал он Ладе и сразу же налил  ещё. – Добрым она была человеком.

Собака, словно понимая, что хозяину плохо, сидела напротив и преданно смотрела  в глаза.

Июль прошел в домашних хлопотах. Нужно было, наконец, купить новую куртку, устроить генеральную уборку и большую стирку. Сергей договорился с соседкой по квартире, приятной пожилой женщиной, которая за символическую плату согласилась выгуливать и кормить собачку во время его дежурств.

Первого августа, как и предписывалось, он зашел к главному врачу, который  не стал с ним долго разговаривать.

– Рад. Дай-ка направление.

И решительно написал резолюцию: «В кадры. Зачислить на должность врача в хирургическое отделение», поставил дату: «1 августа 1967 года» и размашисто расписался.