Подарок

Нестер Григорьевич Сенькин проживал  на первом этаже пятиэтажного дома в комнате, окна которой упирались в стену панельной девятиэтажки. Поэтому  у него всегда был полумрак. Он переехал сюда недавно, после того, как разменял  с женой квартиру на Пушкинской. Ей с детьми досталась двухкомнатная в центре, а он был вынужден переехать в эту мрачную келью. «Мне ещё повезло – быстрее донесёте, когда коньки отброшу» ; отшучивался он, кивая головой в сторону расположенного близ дома городского кладбища, когда приятели выражали недоумение по поводу такого раздела. Сам  же Нестер Григорьевич был даже доволен, что судьба-злодейка забросила его на Северный. Здесь его мало кто знал, и было не так стыдно. Дело в том, что он совсем недавно пребывал, как говаривали в старину, в должности столоначальника. Был чиновником в городском управлении, человеком, от которого что-то зависело. С утра в приёмной толпился народ, ожидавший его подписи, согласия, совета. И благодарностью он не был обделён. Но вот однажды после того, как засиделся  с друзьями допоздна, его,  цепляющегося за стенки дома, бубнящего что-то  под нос, увидел шеф. В довершение всех неприятностей, он упал на землю и помочился прямо в штаны. Так он лежал в центре города  у недавно отремонтированного здания филармонии, и заплетающимся языком рассуждал о несправедливости жизни, громко выкрикивая имя шефа.

На следующее утро его уволили. Ну, как здесь не запить от огорчения. К тому же в последнее время у него дома был настоящий ад. Не успевал Нестер Григорьевич переступить порог, как жена начинала  пилить, ругать, настроила детей против него… и, наконец, подала на развод. Так он оказался в Северном микрорайоне.

Нестер Григорьевич Санько посмотрел в своё отражение в чёрном квадрате оконного стекла  и провёл по небритой щеке рукой. «Да… Ну я и дал… – подумал он. – Нельзя так опускаться». Потом взглянул на собачку, лежащую на полу и ловящую взгляд хозяина, проговорил:

– Ты думаешь, легко вот так сразу превратиться в  труху? Вчера от меня зависело о-го-го сколько, а сегодня  я – пыль… никому не нужен! И хозяйка твоя, сволочь безмозглая, бросила меня в таком положении, не может взять в толк, что человеку тошно! Ему нужно расслабиться. Чего так на меня смотришь, тварь? Ты что, за неё? Я тебя быстро умою, как её кровью умыл! Ты только вякни! А ну, сгинь с глаз моих!

Он замахнулся на пса пепельницей, которую держал в руках. Собачка, поджав хвост, спряталась  за креслом.

Это была серенькая болонка с глазами-пуговичками и хвостиком-барометром, точно указывающим на её настроение. Сейчас она поджала хвост и боялась выглянуть из своего убежища. Ей не раз перепадало, когда хозяин был не в духе.

Нестер Григорьевич вернулся к столу, на котором стояла пустая бутылка,  и посмотрел в горлышко.

– Во, бля, ни капельки не осталось… Нужно одеваться  и идти в ларёк, а на улице холодно…

Он  прошёл в прихожую, сунул ноги в ботинки. Согнуться ему было трудно, и он не стал завязывать шнурки. Надел пальто, шапку, и только потом стал шарить по карманам, ища деньги. Но денег не было. Мутным взглядом он осмотрел комнату. Продавать уже  нечего. Почти месяц он беспробудно пил, заливая водкой свою обиду на бывших сослуживцев, жену, на судьбу-злодейку. Наконец, взгляд остановился на шерстяной кофточке жены. Как она оказалась среди  его вещей, он не помнил. «Ей  больше не потребуется!» – подумал Нестер Григорьевич и завернул её в газету. «Лизке  будет как раз. За неё и два пол-литра  можно  взять!»

Он вышел в коридор и запер дверь.

Пробираясь по скользкой дорожке к ларьку,  обратил внимание, что на улице  было мало народа. «Неужели уже так поздно? – подумал он. – Эта лярва может  и ларёк закрыть».

На его счастье ларёк ещё был открыт. Возле него стоял Генка с соседнего дома и Тимофеич. Тот не просыхал, и всё время крутился у ларька в надежде, что сможет разжиться  десяткой, чтобы утолить жажду, постоянно мучившую его.

– О, Нестер, привет! – первым приветствовал  Сенькина Тимофеич.

– Привет, привет… Ты, как обычно,  на посту.

– На посту… – отозвался тот.

Нестер Григорьевич заглянул в окошко. Лизка, баба необъятных размеров, с трудом вмещаясь  в тесном ларьке, подсчитывала дневную выручку.

– Здравствуй, красавица! – обратился Нестер Григорьевич к  ларечнице. – Тебе шерстяная кофточка не нужна?

Та посмотрела на нового посетителя и, не отрываясь от дела, бросила:

– Что, вещи стал из дому таскать?

– А мне они теперь ни к чему. Жену я выгнал. Но кой хрен мне её барахло?

– Выгнал, или она  тебя бросила?

– Да какая разница? Так, не нужна?

– На кой мне старьё? Здесь не утильсырьё.

– Тоже скажешь, старьё! Новая шерстяная кофта. Посмотри!

В небольшое окошечко он передал сверток. Лиза  развернула его и, взглянув на цвет, отложила в сторону деньги, и внимательно стала разглядывать  кофту, то поднося её к тускло горящей лампочке, то, приближая  к лицу, словно принюхиваясь, не пахнет ли она потом.

– И что ты за неё хочешь?

– Два пол-литра…

– Ну, ты даёшь! – сказала Лиза и протянула сверток  в окошко.

– Да глянь! Она только раз её надевала! Новая же!

– Не нужна мне! Ты на воротник посмотри. Уже засаленный…

– Ладно, уговорила. За одну бутылку. Позарез требуется. Ко мне друзья пришли…

– Да не нужна мне твоя кофта! Вот пристал, как банный лист!

Нестер Григорьевич сильно огорчился. Этого он не предполагал. Знал, что Лизка наживается на их беде, но чтобы такая вещь не стоила бутылки водки, он представить не мог.

– Лиз, а, Лиз, будь человеком! Очень нужно!

Он ещё некоторое время канючил, упрашивая сжалиться над ним, пока, наконец, не добился своего. Лизка взяла кофту, ещё раз оглядела её и, небрежно бросив  на пустой ящик из-под водки, протянула  бутылку «Московской».

– Всё, мальчики, на сегодня, хватит!  – сказала она и закрыла окошко.

– Нестер, угостишь?  Были времена, когда я с тобой делился…

Тимофеич просительно посмотрел приятелю в глаза.

– А у меня есть бутылка пива и тарань, – сказал Генка.

– Ладно, пошли ко мне. Я сейчас живу один, ко мне можно. На улице холодно…

– Нет, у тебя твоя сука в прошлый раз чуть меня не загрызла.

– Да чего ты её боишься? Я цыкну, и она будет молчать в тряпочку!

– Нее! Я собак боюсь.

– Ладно, уговорил. Я её в сарай снесу! У неё шерсть большая, ей холодно не будет!

Когда  Нестер Григорьевич открыл с дружками дверь,  собачка залаяла, то ли выражая радость по поводу прихода хозяина, то ли – настороженность по отношению к гостям.

– Я же сказал, – злая она у тебя, – произнес Генка. – Так и норовит за штаны ухватить.

– Молчи, сука, – цыкнул Нестер Григорьевич. Потом, взяв собаку на руки, вышел во двор. С трудом открыв замок, он бросил её в угол и запер дверь. – Вот теперь ты никому не будешь мешать!

Утром, с трудом проснувшись, Нестер Григорьевич подумал, что не плохо бы опохмелиться. Тяжелая голова болела, во рту пересохло. Он ни о чём не мог думать.  Генка ушёл. На полу, подстелив коврик, храпел Тимофеич. Он подошёл к столу, но там кроме пустых бутылок и кожуры от тарани ничего не было. Пошёл к раковине и прямо из-под крана выпил воды.

– Вставай, труба зовёт, – растолкал он приятеля. – Чем бы опохмелиться?

– Что? Уже утро? Ах, как я хорошо поспал! Там ничего не осталось?

– Вчера всё вылакали. Давай, вставай. Мне нужно зайти к приятелю…

Тимофеич встал, сладко подтянулся и направился к двери.

Когда Нестер Григорьевич уже собрался выходить, кто-то постучал. Он открыл дверь. Перед ним стояла девочка, лет восьми.

– В вашем сарае лает собачка.

– Да-да… Я знаю. Сейчас принесу её сюда, – сказал он и  захлопнул  дверь. Но,  выходя из дома,  направился не в сторону сарая, а на улицу. Девочка провожала его укоризненным взглядом, потом подошла к сараю и стала утешать собачку.

– Бедненькая, тебя  заперли. Но ты потерпи, скоро придет твой хозяин и  выпустит.

Собачка лаяла и, казалось, понимала девочку.

Вернулся Нестер Григорьевич, когда небо стало серым, и день клонился к вечеру. Во дворе его встретила та же девочка. Она уже  рассказала  родителям,  что  их  новый  сосед запер собачку  в сарае, и  она скулит, голодная. Бедная…

– Дядя, освободите собачку! Ей там холодно. И она кушать хочет.

– А ты кто такая? – плохо соображая, спросил Нестер Григорьевич. – Моя собака! Что хочу, то и делаю!

Девочка заплакала. Она пошла домой и рассказала своему папе, что их новый сосед не хочет выпустить собачку.

– Успокойся, – ответил он. – Сейчас я оденусь, и мы попросим соседа  выпустить беднягу.

Он  с дочкой спустился на первый этаж и позвонил  к Нестеру Григорьевичу.

– Что надо? – недовольно спросил  тот.

– В вашем сарае скулит собачонка вот уже вторые сутки. Выпустите её!

– А ты кто такой, чтобы мне указывать?

– Я не указываю, а прошу.

– Она у меня наказана. Моего друга укусила за ногу. Пусть ещё посидит…

– Да отпустите её! Так же нельзя издеваться над животными!– сказала девочка.

– А кто издевается?

– Вы её не кормили, не поили… Разве так можно? – продолжала она.

– У меня  самого нечего есть.  Всё. Уходите. Я очень устал. Голова раскалывается…

И здесь папа девочки предложил:

– А продайте собачку мне. Я вам за неё денег дам…

Глаза Нестера Григорьевича зажглись, но тут же погасли.

– Нет, я друзей не продаю…

– А разве так с друзьями обходятся? – снова подала голос девочка.

– Смотрите. Предлагаю вам чекушку водки…

– Чекушку?! Шутите! Она стоит не менее пол-литра!

– Хорошо. Будет вам пол-литра. Пошли в сарай!

Пока Нестер Григорьевич натягивал на себя ботинки и куртку, девочка с папой ждали  во дворе. Потом они подошли к сараю, и Нестер Григорьевич открыл замок. Но собачка, испугавшись хозяина, забилась в угол и жалобно скулила. Папа девочки наклонился  и взял её на руки. Она продолжала жалобно скулить.

– Э-э-э, так не пойдет! А где мои пол-литра? – протянул Нестер Григорьевич. Тогда папа девочки достал кошелёк и дал ему деньги. Он передал собачку дочке и сказал:

– Пошли, Надюша, домой. Сейчас выкупаем её, покормим, и будет она у нас жить. Это тебе мой подарок. Только помни, ты обещала собачку сама выгуливать, потому что у нас с мамой на это нет времени.

И они довольные пошли домой.