ПАША

Аккорд. Не каждый наделён богатством его звучания. Большинство из нас не способно даже на одну хиленькую ноту. А отдельные индивидуумы вообще… там глухо, как в танке. А ведь в детстве казалось, что танк – это верх крутизны.
Чёрно-белые кадры моего детства, погружаясь в галлюциноген памяти, медленно, но верно обретают цвет. Моя первая сигарета и первый стакан портвейна, первая женщина и первая любовь – всё это разные вещи, но они – непременный атрибут моего детства. Откуда-то оттуда берет начало образ Алика. Алик – друг, и я с радостью закрываю глаза на его недостатки. Впрочем, так же, как и он на мои. Все мы не без греха.
Оказывается, Алик страдает неизлечимым недугом. Его одолевает синяя клептомания – болезнь тяжёлая, но проявляющаяся только в период алкогольной нирваны (потому и  синяя).
- А я думаю: куда это наши вещи пропадают? - улыбнулся Паша.
- Да за кого ты меня принимаешь? - мина оскорблённой добродетели совершенно не шла Алику, но при этом мягко легла на его чело.
- А, - стал оправдываться Паша, - то есть, ты хочешь сказать, что у тебя клептомания в хорошем смысле этого слова?
Паша – типичный представитель выходцев из Урала – голубоглазый блондин с красной мордой. Урал (ну, и Сибирь, пожалуй, тоже) – последний оплот русской нации. Все остальные – прямые потомки потных и пыльных детей монгольских степей. Пресловутые хохлы з москалями в их числе. Почему татарские монголы не пошли на Урал? Загадка. Хотя, с другой стороны, что им там делать? Разве что Настю с Бутусовым Чайфом запивать, да читать на каком-нибудь тюркском наречии сказки Бажова друг другу на ночь.
Свердловский рок-клуб Паша имел ввиду, и делал он это в самом неприглядном смысле. К сказам Бажова он относился более снисходительно, вследствие поверхностного знакомства с творческим наследием последнего, которое сводилось к одному анекдоту:
«Хозяйка медной горы: «Ну, что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменный цветок?»
Данила-мастер, тужась над унитазом: «Не вы-хо-ди-и-ит!»»
Не прочитав ни одной уральской сказки, Паша покинул гостеприимную Хозяйку Медной Горы, так и не повстречавшись с нею. После долгих скитаний по нашей тогда ещё необъятной родине (я не знаю куда. Главное – отсюда!!!), с двумя песнями в кармане и одной парой обуви (той, что на ногах), он устал в Симферополе. Но Симферополь – не Ялта.
Теперь Паша в Ялте. Он творил в студии. За окном, купаясь в солнце, чирикали птички и пролетали случайные клиенты. Такие люди, как Паша способны даже самое простое нажатие пипок превратить в творчество. О них говорят: он из любого гавна может конфетку сделать. При условии, конечно, что какашка эта связана с записью музыки.
Пришёл Олег – человек во всех смыслах хороший, но имеющий один существенный недостаток: уж очень его много.
- Паша, - протягивая руку для приветствия, - а что там за мордовороты, - спросил он, - сидят у твоей двери?
- Заказчики, - не отрываясь от экрана монитора, ответил Паша. Протянутую руку он увидел затылком и ответил взаимным рукопротягиванием. Нетрудно догадаться, что после этого было рукопожатие.
- Вот они волшебники. У тебя курить можно?
- Кури, - Паша передвинул по столу пепельницу по направлению к голосу.
- Я вчера встретил одного своего знакомого, - Олег сладко затянулся и выпустил густую струю – не струя, а диагональный столб – дыма в потолок, - так он работает арт-директором вагона-ресторана в поезде Махачкала – Адлер. Приколись.
- Да? - Паша не страдает отсутствием чувства юмора, просто сейчас ему не до смеха. Надо срочно доделать работу, но природная вежливость не даёт ему оборвать разговор, - ты начал распространяться о волшебниках, сидящих в коридоре.
- Коррида в коридоре.
Там тореадоры, - выдал экспромт Олег, - ну да. Я и говорю: сидят там два волшебника – пальцы веером – и с умным видом рассуждают о том, о чём не имеют никакого представления. Прикинь. Один говорит другому: ты раньше слышал этого Ди Меолу? Тот отвечает: нет. Тогда первый заявляет: я тоже. Круто его Агутин раскрутил?
- Да. Эти могут. Они такие, - Паша удовлетворённо потёр руки, - позови-ка их, - работа была сделана.
Паша не любит химию, но обожает Менделеева, и продукт сновидений великого русского учёного здесь ни при чём. Просто водка позволяет ему общаться со скрипкой. На трезвую голову брать её в руки Паше не позволяет совесть. А душа требует. Конфликт эфемерных субстанций на лицо. И уладить его способна только водка.
- Редин, - шёпотом, наверное, чтобы не разбудить, позвал меня Паша, - просыпайся, - на часах было десять тридцать утра.
- Чем больше спишь, тем меньше неприятностей, - мой внутренний голос с интонацией, присущей Бене, попытался оправдать своего хозяина. В первую очередь, в моих собственных глазах.
- Водку пить будешь? - проигнорировал зычный глас моих внутренностей Паша.
- Народная мудрость небезосновательно вопрошает: чем с утра плоха водка? - тоном только что проснувшегося проповедника ответствовал я, примеряя на себя лавры осмысленности огромного народа, - Тем, что день разнообразно провести не удастся.
Через час я согласился слушать скрипку Паши, а через полтора – умилённо размазывал по своему небритому лицу коктейль из слёз и соплей, восхищаясь виртуозной игрой новоявленного Паганини.
Затем было новое «Старое кафе». Любознательное солнце заглядывало в плохо помытое окно, помятый официант – в пузатый лопатник к Паше, а мы – в весёленькое (цены!) меню. Паша заказал себе солянку и коньяк, а я – мидии и Пино-Гри. Не смотря на свою помятость, официант, словно природный катаклизм, молниеносно выполнил наш заказ. Мой внутренний снег выпал на обратную сторону Луны, где бесследно растаял. И только печальный вой одинокой пьяной собаки, заблудившейся в лабиринте моей души, говорил о том, что осадки на Луне всё-таки были. Заслышав его, официант, словно слабенький актёришка из третьесортного фильма ужасов, наигранно поёжился, превратился в женщину и, гордо виляя бёдрами, удалился.
Всякая пьянка когда-нибудь заканчивается, и всеобъемлющий принцип Весов гласит: утром будет плохо ровно настолько, насколько хорошо тебе было вечером. Чем лучше, тем хуже. Пришли пожиратели света и отключили электричество. Беда не ходит одна. Она водит с собой электрика. Умирать – это одно, а умирать без телевизора – совершенно другое, невыносимое и плохо объяснимое занятие. Благо – есть телефонная связь и, отложив процесс общения с синдромом алкогольного похмелья до лучших, электрифицированных времён, я звоню Алику (наконец-то он поставил себе телефон) и прошу, его купить по дороге бутылку водки.
- Пошли дурака за водкой – он одну и принесёт, - с вселенской грустью в голосе, констатировал я факт появления на нашем кухонном столе одной пол-литровой ёмкости с живительной влагой.
- Я знал, что ты скажешь именно так, - ответил мне Алик, доставая из пакета ещё две бутылки водки, - вместо спасибо.
- Спасибо, - сказал я, выпил и... твою мать! Сюда впору втиснуть некогда существующую матерную главу Венечки Ерофеева из "Москва – Петушки", потому что бомба, в отличие от водки, дважды в одну воронку не падает.
Основательно проматерившись (словно проблевался), я почувствовал себя способным на какие-либо действия. По меньшей мере, я понял: если водку запивать водой из-под крана, то нам за глаза хватит одной бутылки. А куда девать ещё две? И я пошёл за закуской. К Марине.
Марина, колдуя над кухонной плитой, слушала Машу. Та, в свою очередь, по памяти читала доклад на тему живучести тараканов.
- Дихлофос на них не действует совершенно. Они на нём уже собаку съели. Разве, что какое-нибудь новое средство. Сначала они – ничего – дохнут, а вот уже вторая партия вылезает из своих нор, как ни в чём не бывало, - Марина внимательно, как будто ей действительно была интересна вся эта тараканья ахинея, выслушала Машу и после непродолжительной паузы сделала вывод:
- Хорошо быть тараканом, - она попробовала наваристый продукт своего колдовства, - из второй партии.
- Дайте дихлофосу, или пару-тройку тараканов, - попытался я, как можно более органично влиться в их беседу, - нам закусывать нечем.
- Куда тебе ещё закусывать? – возмутилась Марина, - ты и так уже, как пестня, - она так и сказала: «пестня».
- Какая? – у меня на пестни особая точка зрения.
- Хорошая, - зная о моём двойственном отношении к музыке, она поспешила меня успокоить, - ты уже, как хорошая развёрнутая джазовая композиция, - она протянула мне пакет с закусью, - на. Только больше не пей.
- Спасибо, родная. Дай поцелую.
- Иди уже, - ни любви тебе, ни ласки. Одна закуска.
Ян Терсен вытягивал из меня нервы и успешно вил из них верёвки. А Алик в это время поучал Пашу. На столе осталось две бутылки водки.
- Не скажи. Синонимы-то они синонимы, - остатки его зубов пытались стереть друг друга в порошок, - член один, а размеры разные, - вместо слова «член» он употребил общеизвестное трёхбуквенное слово.
- Поясни, - сказал для поддержки разговора Паша.
- Пытаться и стараться – вещи разные. Вот ты скажи мне: попытка может быть неудачной?
- ??? - молчание – знак согласия.
- А можно ли неудачно постараться? – и, не дав Паше открыть рот, он продолжил: - тут одно из двух: либо ты стараешься, либо в потолок плюёшь. Хотя, здесь тоже без старания не обойтись.
- А я закуску притащил, - мне пришлось прервать тираду новоиспечённого последователя Даля.
В пакете оказалось три свежих огурца, полбуханки хлеба, три неэкономно нарезанных кольца колбасы докторской, банка шпротов, одна хурма и…, впрочем, презерватив Марина просто забыла выложить. Всё это изобилие прозвучало под водочку – как «Турецкий марш» Моцарта – весело и непринуждённо. А, забытый в пакете, презерватив мы надули, придав слову: «пьянка» все атрибуты слова: «праздник». Однако, веселье было омрачено негрустным, глянцево-оранжевым плодом хурмы. Если бы мы тогда знали, что она в союзе с водкой в организме превращается в стекло, мы просто выкинули бы её в мусор. Но мы не знали. И теперь Паша в больнице.
Первая операция прошла успешно. Наташа с Катей поочередно дежурили у постели больного. Но это не помогло и Паше, после незначительного улучшения, стало хуже. Вторую операцию делал более опытный хирург. Все, кто знал Пашу, не на шутку за него испугались. И только я (весь такой бесчувственный) сохранял спокойствие, потому что только мне был известен сон, приснившийся в горячечном бреду Паше.
Над головой, кирпичом с ближайшей отмороженной стройки, нависло небо. Слева от него – чистый тетрадный лист в клеточку, ограниченный лишь паскудостью воображения и, находящимся справа, небом. Карусели и качели, клоуны и жонглёры, весёлая, заводная музыка, горячие собаки и холодная пепси-кола. Всё это куда-то бесследно исчезло, хотя было ещё секунду назад. На зад натянуты джинсы страуса по имени Леви. На голове – чёрный, в синенький цветочек, цилиндр. Смокинг, не знавший, что такое пепел сигарет, подчёркивал авантажную респектабельность своего обладателя, а поношенные кроссовки на его ногах говорили о том, что он, в отличие от своей солидности, постоянно находился в пути. На бесполезный вопрос Паши: «Ты кто?», он сначала открыто улыбнулся, затем, почухав затылок, превратился в весёлого розового ослика и растаял в кирпичном небе. На тетрадном листе двоеточием остался только голос: «А ведь ты звучишь. В тебе есть то, что некоторые называют аккордом».

15.06.02. Москва – Ялта.