Хват, перехват 2

Опыт медленного, неподготовленого прочтения







Владимир Набоков. Хват


     Наш  чемодан  тщательно  изукрашен  цветными наклейками,--
Нюрнберг, Штутгарт, Кельн (и даже Лидо, но это подлог);  у  нас
темное,  в  пурпурных  жилках, лицо, черные подстриженные усы и
волосатые ноздри; мы решаем, сопя,



//нас описали, и нас оценили//

крестословицу.  В  отделении
третьего класса мы одни, и посему нам скучно,

//для чего мн число? //

     Поздно  вечером  приедем в маленький сладострастный город.
Свобода  действий!  Аромат  коммерческих  путешествий!  Золотой
волосок  на  рукаве  пиджака! О женщина, твое имя -- золотце...
Так мы называли нашу маму, а потом -- Катеньку. Психоанализ: мы
все Эдипы. За прошлую поездку изменено было Катеньке трижды,  и
это обошлось в тридцать марок. Почему в городе, где живешь, они
всегда  мордастые, а в незнакомом -- прекраснее античных гетер?
Но еще  слаще:  элегантность  случайной  встречи,  ваш  профиль
напоминает  мне ту, из-за которой когда-то... Одна-единственная
ночь, после чего разойдемся, как  корабли...

  Еще  возможность:
она  окажется  русской. 

// ...//


Позвольте представиться: Константин...
фамилью, пожалуй,  не  говорить,--  или  может  быть  выдумать?

//любимая идея//

Сумароков. Да, родственники.
     Мы не знаем известного турецкого генерала и не можем найти
ни отца  авиации, ни американского грызуна,

//намек на тупизну//

-- а в окно смотреть
тоже не особенно забавно. Поле. Дорога. Елки-палки,  Домишко  и
огород. Поселяночка, ничего, молодая.
     Катенька -- тип хорошей жены. Лишена страстей, превосходно
стрялает, моет каждое утро руки до плеч и не очень умна: потому
не ревнива. 

//умная – значит ревнивая?//

Принимая  во  внимание доброкачественную ширину ее
таза, довольно странно,  что  уже  второй  ребеночек  рождается
мертвым.


//??//

Тяжкие времена. Живешь в гору. Абсолютный маразм, пока
уговоришь,  двадцать  раз  вспотеешь,  а  из  них  комиссионные
выжимай по капле. Боже мой, как хочется поиграть  в  феерически
освещенном   номере   с   золотистым,  грациозным  чертенком...
Зеркала,  вакханалия,  пара  шнапсов.  Еще  целых  пять  часов.
Говорят,  железнодорожная  езда  располагает  к  этому.  Крайне
расположен. Ведь как  там  ни  верти,  а  главное  в  жизни  --
здоровая  романтика. 


//!!//

Не  могу думать о торговле, пока не пойду
навстречу моим романтическим интересам. Такой план: сперва--  в
кафе, о котором говорил Ланге. Если там не найдет...
     Шлагбаум,  пакгаузы,  большая  станция. Наш путник


//переход к 3 лицу//

спустил
оконную ра.му и оперся на нее. расставив  локти.  Через  перрон
дымились  вагоны  какого-то  экспресса.  Под вокзальным куполом
смутно перелетали голуби. Сосиски кричали  дискантом,  пиво  --
баритоном.


//твор находка?//

Барышня в белом джемпере, то соединяя оголенные руки


//по плечи или по локоть? Что есть «оголенное» для молодого Н?//

за  спиной (и покачиваясь, и хлопая себя сзади по юбке сумкой),
то скрещивая их на  груди  (и  наступая  ногой  на  собственную
ногу),  то,  наконец, держа сумку под мышкой и с легким треском
засовывая проворные пальцы за блестящий  черный  пояс,  стояла,
говорила,  смеялась,--  и  напутственно касалась собеседника, и
опять извивалась на месте,


//??//

загорелая, с открытыми ушами,-- и на
пряничной  коже  предплечья--   очаровательная   царапина.   Не
смотреть, но все равно, будем фиксировать. В лучах напряженного
взгляда она начинает млеть и слегка расплываться. Сейчас сквозь
нее  проступит  все,  что  за  ней,--  мусорный  ящик, реклама,
скамья. Но тут, к сожалению, пришлось  хрусталику  вернуться  к
нормальному  состоянию,--  все передвинулось, мужчина вскочил в
соседний вагон, поезд тронулся, она  вынула  из  сумки  платок.
Когда,  уже  отставая,  она  поравнялась  с  окном, Константин,
Костя.  Костенька,  трижды  смачно  поцеловал  свою  ладонь   и
осклабился,--  но  она  и этого не заметила: ритмично помахивая
платком, уплыла.
     Поднял  раму  и  обернувшись,  он  с  приятным  удивлением
увидел, что за время его гипнотических занятий отделение успело
наполниться.  Трое  с  газетами,--  а  в  углу,  по  диагонали,
черноволосая  напудренная 


//почему? Чтобы не потеть?//

дама   в   берете   и   глянцевитом,
полупрозрачном,  как  желатин, пальто, непроницаемом может быть
для дождя, но не для взгляда.  Корректные  шутки  и  правильный
глазомер,-- вот наш девиз.
     Минут  через  десять  он  уже  разговорился  с  аккуратным
стариком, сидевшим напротив,-- вступительная тема  прошла  мимо
окна  в  виде фабричной трубы,-- и затем было сказано несколько
цифр,-- и оба выразились  с  печальной  насмешкой  о  наставших
временах,  а  бледная  дама  положила на полку худосочный букет
незабудок и, вынув из чемодана журнал, погрузилась в прозрачное
чтение: сквозь  него  просвечивает  наш  ласковый  голос,  наша
дельная   речь. 


//ВВ еще снисходит до объяснений//

Вмешался  второй  мужчина,  чудный  толстяк  в
клетчатых штанах, засупоненных в зеленые чул"ки, и заговорил  о
свиноводстве.  Какой  хороший знак: она оправляет всякое место,
на которое посмотришь.


//похоже, есть контакт!//

Третий, дерзкий  нелюдим,


//??//

  скрывался  за
газетой.  На следующей станции свиновод и старик вышли, нелюдим
удалился в вагон-ресторан, а дама пересела к окну.
     Разберем по статьям. Траурное выражение  глаз,  развратные
губы. 


//ВВ отчеканил, отстаканил//

 Первоклассные  ноги,  искусственный  шелк. 


//какие тогда носили чулки? Кстати, разве тогда платья были не до пяток?//

Что  лучше:
опытность  интересной  тридцатилетней   брюнетки   или   глупая
свежесть золотистой егозы? Сегодня лучше первое, а завтра будет
видно.  Далее:  сквозь  желатин пальто -- прекрасное обнаженное
тело,-- как наяда сквозь желтую воду  Рейна. 


//Опережение событий//

Судорожно  встав,
она сняла пальто, но под ним оказалось бежевое платье с круглым
пикейным воротничком. Поправь его. Так.
     -- Майская  погода,--  любезно  сказал Константин,-- а тут
все еще топят.
     Она подняла бровь и ответила:  "Да,  жарко,  я  смертельно
устала.  Мой  контракт  кончился,  я теперь еду домой. Все меня
угощали,  буфет  на  вокзале  первосортный, 


//ноги первокласные, буфет первосортный, а осетрина?//

я  слишком   много
выпила,--  но  я никогда не пьянею, а только чувствую тяжесть в
желудке. Жить стало трудно, я получаю больше цветов, чем денег,
и теперь я буду рада отдохнуть, а через месяц новый ангажемент,
но   откладывать   что-либо   разумеется    невозможно.    Этот
толстопузый,  который сейчас вышел, вел себя неприлично. Как он
на меня смотрел. Мне кажется, что  я  еду  давно-давно,  и  так
хочется  скорей  вернуться в свою уютную квартирку, подальше от
всей этой кутерьмы, болтовни, чепухи".


//Краткий ответ//

     -- Позвольте вам предложить,-- сказал Костя,--  смягчающее
вину обстоятельство.


//какие еще невинные бисерные игры!//

     Он    вынул   из-под   себя   обшитую   пестрым   сатином,
прямоугольную, надувную подушечку, которую  всегда  подкладывал
во время своих твердых, плоских, геморроидальных поездок.
     -- А вы сами? -- спросила дама.
     -- Обойдемся,  обойдемся.  Попрошу  вас  привстать.Пардон.
Теперь  сядьте.  Не  правда  ли  мягко?  Эта   часть   особенно
чувствительна в дороге.
     -- Благодарю  вас.--  сказала  она.--  Не  все мужчины так
внимательны. Я очень похудела за последний месяц.


//Прекрасный образец логики//

 Как  хорошо:
прямо как во втором классе.
     -- У  нас,  сударыня,  галантность -- врожденное свойство.
Да, я иностранец. Русский.


//!!//


Раз было  так:  мой  отец  гулял  по
своему  поместью  со  старым  приятелем,  известным  генералом,
навстречу попалась крестьянка  --  старушка  такая  с  вязанкой
дров,--  и мой отец снял шляпу, а генерал удивился, и тогда мой
отец сказал: "Неужели вы хотите, ваше превосходительство, чтобы
простая крестьянка была вежливее дворянина?"
     -- Я знаю одного русского,-- вы наверное  тоже  слыхали,--
позвольте,  как  его?  Барецкий...  Барацкий... Из Варшавы,-- у
него  теперь  в  Хемнице  аптекарский  магазин...   Барацкий...
Барецкий... Вы наверное знаете?
     -- Нет.  Россия  велика.  Наше  поместье,  например,  было
величиной с вашу Са-ксонию. И все потеряно, все сожжено. Зарево
было видно на семьдесят километров. Моих  родителей  растерзали
на  моих  глазах.  Меня спас наш верный слуга, ветеран турецкой
кампании...
     -- Ужасно,-- сказала она,-- ужасно.
     -- Да, но это закаляет. Я бежал, переодевшись крестьянкой.
Из меня  вышла  в  те  годы  очень  недурная  девочка.  Ко  мне
приставали солдаты... Особенно один негодяй... Случилась, между
прочим, пресмешная история.
     Рассказал эту историю.


//неинтересную для читателей//


"Фуй",-- произнесла она с улыбкой.
     -- Ну,  а  потом -- годы скитаний, множество профессий. Я,
знаете, даже чистил сапоги,


//!!//

-- а во сне видел тот угол сада, где
старый  дворецкий  при  свете  факела  закопал  наши  фамильные
Драгоценности... Была, помню, сабля, осыпанная бриллиантами...
     -- Я сейчас вернусь,-- сказала дама.


//для чего выходила дама? В смысле, для чего это надо ВВ?//

     Вернувшись,  она  снова  опустилась  на не успевшую остыть
подушечку


//...//

и мягко скрестила ноги.
     -- Кроме того, два рубина -- вот таких,  акции  в  золотой
шкатулке, эполеты моего отца, нитка черного жемчуга...
     -- Да, многие теперь разорились,-- заметила она со вздохом
и продолжала,  подняв,  как  давеча,  бровь: "Я тоже много чего
пережила... Я рано вышла замуж, это был ужасный брак, я  решила
-- довольно!  буду жить по-своему... Я в ссоре с родителями вот
уже больше года,-- старики, ведь, молодых не -понимают,-- и мне
это очень тяжело,-- прохожу, бывало, мимо их дома и  мечтаю  --
вот войду, а мой второй муж теперь, слава Богу, в Аргентине, он
мне  пишет  такие  удивительные  письма, но я к нему никогда не
вернусь. Был еще человек,-- директор  завода,  очень  солидный,
обожал  меня,  хотел,  чтобы  у  нас был ребенок. Его жена тоже
такая хорошая, сердечная,-- гораздо старше его,


//...//

-- мы  все  были
так  дружны,


//...//

летом катались на лодке, но они потам переехали во
Франкфурт. Или вот актеры,-- это прекрасные, веселые люди,--  и
все так по-товарищески, и нет того, чтобы сразу, сразу сразу...


//??//

     А   Костя   между   тем  думал:  знаем  этих  родителей  и
директоров.  Все  врет.  А  очень  недурна.  Груди,   как   два
поросеночка, 


//чудно//

узкие  бедра.  Видно,  не  дура  выпить. Закажем,
пожалуй, пива.
     -- Ну, а потом повезло, я разбогател чрезвычайно. Я имел в
Берлине четыре дома. Но человек, которому я  верил,  мой  друг,
мой  компаньон, обманул меня... тяжело вспоминать. Я разорился,
но духом не пал,  и  теперь  опять,  слава  Богу,  несмотря  на
кризис... Вот кстати я вам кое-что покажу, сударыня...
     В  чемодане с роскошными ярлыками находились (среди прочих
продажных предметов) образцы моднейших  дамских  зеркалец


//...//

 (для
сумок). Зеркальце не круглое и не четырехугольное, а фантази,--
в  виде,  скажем,  цветка,  бабочки, сердца. Принесли пиво. Она
рассматривала зеркальца и гляделась в них; по стенкам  стреляли
световые  зайчики. Пиво она выпила залпом, как солдат,



//...//

и стерла
пену с оранжевых губ тыльной стороной руки.


//в смысле, вульгарно?//

  Костенька  любовно
уложил  образцы  в чемодан и поставил его обратно на полку. Ну,
что ж,-- приступим.
     -- Знаете,-- я на вас смотрю, и все мне  сдается,  что  мы
уже встречались когда-то. Вы до смешного



//!!//

похожи на одну даму,--
она  умерла  от чахотки,-- из-за которой я чуть не застрелился.
Да, мы, русские, сентиментальные чудаки, но поверьте, мы  умеем
любить  со  страстью  Распутина  и  с  наивностью  ребенка.  Вы
одиноки, и я одинок. Вы свободны, и я свободен.  Кто  же  может
нам  запретить  провести  вдвоем  в  укромном  месте  несколько
приятных часов?


//быстрота и натиск//

     Она соблазнительно


//...//

молчала. Он сел рядом с ней.  Усмехаясь
и тараща глаза, хлопая коленками и потирая ладони, он глядел на
ее профиль.


//исчерпывающее описание//

     -- Вы куда едете? -- спросила ока. Костенька сказал.
     -- А я вылезаю в...
     Она назвала город, известный своим сырным производством.
     -- Ну,  что  ж,-- я с вами, а завтра поеду дальше. Не смею
ничего утверждать, сударыня,  но  у  меня  есть  все  основания
думать, что ни вы, ни я не пожалеем...
     Улыбка, бровь.
     -- Вы даже еще не знаете, как меня звать.
     -- Ах, не надо, не надо... Зачем нам имена?


//ни нам, ни ВВ//

     -- Все-таки,--  сказала  она  и  протянула ломкую визитную
карточку. Зонья Бергман.
     -- А я просто Костя,--  Костя  и  никаких.  Так  и  зовите
меня,-- ладно?
     Прелестная  женщина.  Нервная, гибкая, интересная женщина.
Приедем  через  полчаса.   Да   здравствует   жизнь,   счастье,
полнокровие!   Долгая  ночь  обоюдоострых  наслаждений!  Полный
ассортимент ласк! Влюбленный Геркулес!
     Вернулся из  вагона-ресторана  пассажир,  прозванный  нами
нелюдимом, и пришлось прервать ухаживание. Она вынула несколько
любительских снимков и стала показывать: вот это моя подруга, а
это очень милый мальчик,-- его брат служит на радиостанции. Вот
тут  я  отвратительно  вышла. Это моя нога. А тут узнаете? -- я
надела котелок и очки. Правда, забавно?
     Подъезжаем. Подушечка была  возвращена  с  благодарностью.
Костя   выпустил  из  нее  воздух  и  уложил  ее.


//несколько неуклюже?//

 Поезд  начал
тормозить.
     -- Ну, до свидания,-- сказала дама.


//кому?//

     Энергично  и  весело  он  вынес  оба  чемодана,--   -   ее
маленький,  фибровый,

//в смысле, дешевый?//

 и  свой благородный. Вокзал был насквозь
пробит тремя пыльными солнечными лучами. Задремавший нелюдим  и
забытый букет незабудок


//...//

поехали дальше.
     -- Вы сумасшедший,-- сказала она со смехом.
     Свой чемодан он сдал на хранение, но предварительно извлек
оттуда  плоские  ночные  туфли. Перед вокзалом стоял всего один
таксомотор.
     -- Куда же? В ресторан? -- спросила дама.


//...//

     -- Мы устроим ужин у вас,--  нетерпеливо  сказал  Костя.--
Получится гораздо уютнее. Мы сейчас поедем, Так лучше. Я думаю,
он  разменяет  пятьдесят  марок?  --  У  меня все крупные. Нет,
впрочем, есть мелочь. Адрес, скажите адрес.
     В  автомобиле  пахло  керосином.  Не  будем  портить  себе
удовольствие  поверхностными  прикосновениями.



//расчетливый ты наш!//

 Скоро ли? Какой
тихий город. Скоро ли? Становится невтерпеж. Эту фирму я  знаю.
Кажется, приехали.
     Остановились  у  старого черного с зелеными ставнями дома.
На четвертой площадке она остановилась и сказала: "А что,  если
ко  мне  нельзя?  Откуда вы знаете, что я вас к себе впущу? Что
это у вас на губе?"


//...//

     -- Лихорадка,--  сказал   Костя,--   лихорадка.   Ну   же,
отпирайте дверь. Забудем все на свете. Скорей. Отпирайте.
     Вошли.  Передняя  с  большим  шкапом,  кухня  и  маленькая
спальня.

//в смысле – скромная обстановочка//

     -- Нет, погодите. Я  голодна.  Сперва  поужинаем.  Давайте
сюда эти пятьдесят марок,-- я заодно разменяю.
     -- Только  ради  Бога  скорее,--  сказал  Костя,  роясь  в
бумажнике.-- Менять нет надобности, у меня  вот  как  раз  есть
десятка.
     -- Что купить? -- спросила она.
     -- Ах, все, что угодно. Умоляю только поторопиться.
     Она  ушла,--  причем заперла за собой Д[Верь на все замки.
Предосторожность. Но чем можно было бы тут  поживиться?  Ничем.
Посреди  кухни  лежит  на  спине,  раскинув  коричневые  лапки,
мертвый таракан.  Над  покрытой  кружевом  деревянной  кроватью
прибита  к  пятнистой  стене  фотография  полнощекого  завитого
мужчины. Костя  сел  на  единственный  стул,  торопливо  сменил
красные  башмаки 

//...//

на  принесенные  туфли.  Потом, спеша, скинул
пиджак,  отстегнул   сиреневые   подтяжки,   снял   крахмальный
воротничок.  Быстро  пройдя  на кухню, он вымыл под краном руки
(уборной не  было) 

//...//

и  осмотрел  в  зеркале  свою  губу.  Вдруг
раздался звонок.
     Он  беззвучно  засеменил  к двери, посмотрел "в глазок,


//уборной нет, а глазок есть...//

но
ничего не увидел. Стоявший за дверью  опять  позвонил, и  было
слышно,  как  звякнуло  медное  кольцо. 


//звонок старинный, не электрический//

Все равно, не впустим.
Дверь заперта, и ключа нет.
     -- Кто там? -- вкрадчиво спросил Костя.
     Надтреснутый   

//...//

мужской   голос   осведомился:    "Скажите,
пожалуйста, госпожа Бергман вернулась?"
     -- Нет еще,-- ответил Костя,-- а что такое?
     -- Несчастье,--  сказал  голос и выжидательно замер. Костя
ждал тоже.
     Голос продолжал: "Вы  не  знаете,  когда  она  будет?  Мне
сказали,   что  она  должна  сегодня  вернуться.  Вы,  кажется,
господин Зейдлер?"

//...//

     -- А в чем дело? Я ей передам.
     Голос откашлялся и сказал, точно по телефону:
     -- Тут   говорит   Франц   Лошмидт.   


//интересная фраза//

Вы   передайте   ей,
пожалуйста...
     Оборвался и нерешительно спросил: "Может быть, вы впустите
меня?"
     -- Ничего,   ничего,--   заторопился  Костя,--  я  ей  все
передам. Так в чем же дело?
     -- Передайте ей, пожалуйста, что ее отец при смерти, он не
доживет до утра, с ним был в магазине удар.  Пускай  она  сразу
придет. Когда, вы думаете, она вернется?
     -- Скоро,--   ответил   Костя,--   скоро.  Я  передам.  До
свидания.
     Лестница поскрипела и  смолкла.  Костя  метнулся  к  окну.
Долговязый  юноша  в  плаще, с маленькой сизой головой, пересек
улицу и  скрылся  слева  за  углом.  Минут  через  пять  справа


//зеркальность «невстречи»//

появилась она, неся набитую пакетами сетку.
     Ключ хрустнул в верхнем замке, потом в нижнем.


//...//

     -- Ух,--  сказала  она, входя,-- ну и накупила же я всякой
всячины.
     -- После, после,-- сказал Костя,-- после поужинаем. Пойдем
в спальню. Оставь все это. Я умоляю.
     -- Есть хочу,-- ответила она протяжно, и, хлопнув  его  по
рукам, прошла на кухню. Он за ней.
     -- Ростбиф,--   сказала  она.--  Белый  хлеб.  Масло.  Наш
знаменитый сыр. Кофе. Полбутылки коньяку. Ах, Господи,  неужели
вы не можете подождать? Оставьте, это неприлично.
     Костя  однако  прижал  ее  к  столу,  и  она  вдруг  стала
беспомощно смеяться, его  ногти  цепляли  за  зеленую  шелковую
вязку,   


//платье бвло бежевым//
и   все   произошло   очень   неудачно,   неудобно   и
преждевременно.


//и так невинно!!//

     -- Фуй! -- произнесла она с улыбкой.
     Нет, не стоило. Покорно благодарим за такое  удовольствие.
Расточительство.  Я уже больше не в цвете лет. Гадость в общем.
Потный нос, потрепанная  морда.  Вымыла  бы  руки  раньше,  чем
трогать   продукты.   Что   у  вас  иа  губе?  Нахальство.  Еще
неизвестно, кто от кого.

//...//

Ну, ничего не поделаешь.
     -- А сигара мне куплена? -- спросил он.
     Она вынимала вилки из буфета и не расслышала.
     -- Где сигара? -- повторил он.
     -- Ах, я не знала, что вы курите. Хотите, сбегаю?
     -- Ничего, сам пойду,--  сказал  он  хмуро  и,  перейдя  в
спальню,  быстро переобулся и оделся. Через открытую дверь было
видно,  как  она,  некрасиво  двигаясь, 


//...//

накрывает   на   стол.
"Табачная   лавка  сразу  направо",--  пропела  она  и  бережно
положила на тарелку холодные, розоватые ломти ростбифа, который
ей не приходилось есть вот уже больше года.


//!!!///

     -- Я еще куплю пирожных,-- сказал он и вышел.-

//С тапками в кармане?//

-  "А  также
сбитых  сливок,  пол-ананаса  и конфет с ликером",-- добавил он
про себя.
     Очутившись на улице,  он  посмотрел  наверх,  на  ее  окно
(кажется,  вот это с кактусами,-- или следующее?) и потом пошел
направо, обогнул мебельный фургон, чуть  не  попал  под  колесо
велосипедиста  и  показал ему кулак. Дальше был сквер, какой-то
памятник. Он свернул и увидел в самой глубине  улицы,  на  фоне
грозовой тучи, ярко освещенную закатом, кирпичную башню церкви,
мимо  которой  помнится  проезжали. Оттуда до вокзала оказалось
совсем близко. Нужный поезд отходил через четверть часа,--  тут
по   крайней   мере   повезло. 


//да, да, «время – деньги»//

Чемодан--  тридцать  пфеннигов,
таксомотор-- марка сорок, ей-- десять (можно было и пять),  что
еще?  Да,  пиво  в  поезде, пятьдесят пять. Итого: четырнадцать
марок  девяносто  пять  пфеннигов.  Довольно  глупо.  А  насчет
случившегося  она  все равно рано или поздно узнает. Избавил ее
от тяжелых минут у смертного одра. Может быть, все-таки послать
ей отсюда записку? Но я забыл номер дома. Нет, помню:  27,  Но,
во  всяком  случае, можно предположить, что я забыл,-- никто не
обязан иметь такую память. Представляю, какой был  бы  скандал,
если  бы  я  ей  доложил  сразу  после.  Старая выдра! Нет, нам
нравятся только маленькие  блондинки,--  -  запомнить  это  раз
навсегда.
     В  поезде битком набито, жарко. Нам как-то не по себе, нам
хочется не то есть,  не  то  спать.  Но  когда  мы  наедимся  и
выспимся,  жизнь  похорошеет  опять,  и  заиграют  американские
инструменты в веселом кафе,  о  котором  рассказывал  Ланге.  А
затем, через несколько лет, мы умрем.

//?!?//