Путь к любви

ПУТЬ
Когда ты поднимаешься на поверхность земли из искусственного полумрака подземки к чистому воздуху загазованных улиц и ленивому свету далекого солнца, страшно хочется жить, и ты прикуриваешь сигарету. Ветер бросает в лицо просвинцо-ванные молекулы кислорода, утонувшие в мелких каплях дождя, колотит незадачливых прохожих головой о мокрый и скользкий асфальт. Ты перешагиваешь последнюю сту-пеньку подземелья, наступаешь в лужу, он сбивает тебя с ног, а ты идешь по проспекту Ста лет.

И если в одной руке сигарета, то в другой должен быть нож, чтобы убить по-следнее свидетельство твоего пребывания здесь; но сегодня прохожих нет. Правда, их не было и вчера и, я надеюсь, не будет завтра, но это не так уж важно; главное – их нет сейчас.

Грязно-голубой нынче в моде, но когда строили этот дом, он был пощечиной мещанскому вкусу этого экзальтированного, построенного назло города.

Из тумана выплывает пышная шевелюра доброго человека, он просит сигарету. Подумай, если не дать сигарету ему, то тебе просто нет места на этой больной, но лас-ковой планете. Он почтенно благодарит тебя и ныряет в свое пространство. Такому прохожему можно только радоваться: он никогда не задерживается и для счастья ему не так уж много нужно. И все-таки одиночество проспекта радует (естественно! ты сам так захотел)…

Две маленькие шмакодявки, две шлюшки – короткие белые волосы, милые улыбающиеся лица. Откуда они взялись? Еще пять минут они мирно спали в своих кро-ватках на старинном Марсе, а сейчас нарушают твою гармонию. Но – в другой руке нож, один взмах, и они тают в яростном луче далекого солнца.

Через дорогу «Дом Книги». Очень давно здесь ты продал свою первую рукопись за пачку сигарет. Но сегодня твоя дорога сворачивает направо, по набережной Малень-кого Принца. Это, наверное, самая глупая и печальная набережная в этом городе, но именно здесь притаилось кафе «У Луиджи», где тебя всегда ждет чашка черного кофе и сигарета. И там никогда не бывает посетителей, даже бармена или официанта, тем бо-лее там ты никогда не увидишь странного и загадочного Луиджи. Ты не зайдешь туда? Кстати, эта речка была когда-то красной от крови прохожих, теперь она черная от грязи. Когда она станет вновь прозрачно голубой, этого города уже не будет, но не все ли равно?

Облезлая шапка, в которой стонет несколько монет, и старуха, дряхлая как бе-да, смотрят на тебя вопросительно и умоляюще. Ты кидаешь монетку и старуха тает во влажном воздухе. Откупиться от них – это лучший выход.

Впереди поднималась церковь «Спасения во крови», чьи пафосные купола и пышные кресты заслоняют хмурое небо и потухшие звезды. Там когда-то убили перво-го, и с тех пор церковь стоит по колено в кровавом болоте еще спешащих прохожих. Позади массивный собор «Торжества общих слез», величественный, но пустой.

Посмотри, в бледных облаках мечется твой последний друг. Не пойму только, что здесь может делать чайка, когда море давно высохло, все море слез. Но даже он, а когда-то у него было имя Джон, ошибся, потому что не пошел дальше. Летать ради пи-щи – это для прохожих, во имя совершенства – для гениев, а искать в полете половину – это твой полет. Одна чайка исчезла, другая мгновенно появилась, так они и искали друг друга и параллельных пространствах, ведь он ошибся.

Появились элитные и обаятельные решетки, охраняющие живые статуи голой природы. Ты заходишь в заброшенный сад, но для тебя это Сенатская площадь, на-полненная ожиданием. Ты прикуриваешь вторую сигарету и мелодия продолжается, взрывая страхом твою маленькую душу. К небу обреченно тянутся одинокие макушки еще лысых деревьев. Резко из-под мерзкой весенней травы вылезла скамейка, где си-дят двое – девушка и юноша. Ты точно знаешь, что они разговаривали? Я в этом не уверен, тишина с самого начала заглушила твои чувства. Ты бросаешь недокуренную сигарету – подумай, что ты делаешь – и направляешься к скамейке. Зачастую, страх – признак приближающегося счастья, а в счастье ты выходишь из себя, в мире есть ме-сто другим. Воздух искрится предвкушением, прохожие взрываются из твоей улыбки и прохаживаются по дорожкам заброшенного сада; и все в цилиндрах, фраках, с тросточ-ками и при дамах; мелькают ненавязчивые куртки и джинсы. Ты подходишь и садишься на место юноши, но девушка исчезла с ним. А вокруг – тишина и пустота. Мир – опять мир одиночества, мир для одного человека. И чайка не появилась, они остались по ту сторону.

Капли разбиваются о твою скамейку, а ты достаешь сигарету, увы, последнюю, и прикуриваешь. Ветер кидает дым тебе в глаза – больно смотреть. Слезы.

СОН
Время мы убили. Его тело лежит на Литейном. Пространство умрет само. Когда огонек сигареты погаснет, мир исчезнет. Это моя маленькая месть. Поэтому никаких улик против меня не останется.

Все-таки приятно курить и выдыхать с дымом пустые мысли. Когда огонек сига-реты погаснет, с миром исчезнут и мои мысли. Извините, но это единственный выход.
Мне показалось, что мы сидели в комнате. Всего пять человек. Все курили, а на круглом столе стоял черный кофе, без сахара. Потолка я не помню; я давно не смотрел на звезды, и они погасли – вверху была пустота. Стена напротив меня и слева – бес-цветно-коричневая. Слева же дверь. Странно, но она открылась только после. Справа – окно, двор, где, помнится, были мусорные баки. Но тогда там серел воздух. Ха, за моей спиной не было стены. Там шел коридор, перетекающий в кухню. А может, там был зрительный зал. Но людей, слава тебе, не было.

Мне до сих пор интересно, кто же в таком случае беззвучно орал: «Прекратите оргию». А мы просто сидели и курили, как восковые статуи. Не помню, была ли это ор-гия, но если она и была – то давно прекратилась. На крики призраков мы не отвечали. Это принцип. Сидели и молча курили. Куда спешить людям, убившим время. Я, правда, сказал богу: «Было бы неплохо похоронить время. По-христиански». Облокотившись на спинку стула, бог курила с закрытыми глазами, без мыслей.

Я не сразу понял, что у меня над ухом кричат призраки. Открыл глаза. Действи-тельно, три тети-кухарки и дядя-слесарь. Они визжали, что нас пора выкинуть на свалку истории. А знают ли они, кто гниет там? Они, их тленные тела и нетленные души. А их воспаленные мозги мешают мне курить. Да, во всем виноват бес. Он не может курить и ни о чем не думать. Он напряженно смотрит в окно. А там …

Мы шли по Садовой. Слева – пустые витрины, справа – одинокая дорога, а ме-жду – дохлые арки Гостиного Двора. Я определяю пространство точно, так проще найти себя. Демон, бог и бес куда-то ушли. В моей руке была рука ангела. Я тогда еще поду-мал: «Что за глупая привычка давать девушкам мужские имена!» Мы шли и молчали, мы никогда не разговаривали. «Слова только мешают понять друг друга». И они мешаю курить. Нам еще повезло, что редкие призраки пролетали мимо нас. Стукались лбом о невидимые решетки, матерились и летели дальше. А мы шли по Садовой и курили. Ве-тер разносил дым. Но мы убьем и его. Он часто мешает курить. Может быть, бог пошла именно за ветром? Но я попросил ее не убивать солнце. Ангел любит курить, глядя на этот глупый желтый диск.

Кстати, нас не всегда было пятеро. Время как-то рассказывал мне об этом. На-верное, за это мы его и убили. А вообще, он больше всех мешал курить.

Мы шли, призраки летели, а воздух становился коричневым. И подозрительно красным. Я как раз достал сигарету и прикурил. В это мгновение ангел упала, бессмыс-ленно и безнадежно. Я опустился на колени. Выплюнул сигарету и что-то говорил, кри-чал, молил. Но она лежала как-то мертво. А толпа призраков оглушительно шепталась: «Передозировка». И я тогда понял: «Это конец».

Я встал и пошел на квартиру. Вошел именно через никогда не открывавшуюся дверь. Стал собирать ее вещи. Призраков стало слишком много. Они все что-то гово-рили, иногда доброе и ласковое. Это меня удивило, но все равно я их не слышал. Со-брал ее вещи. И посмотрел туда, где раньше было окно. Первой должна прийти бог, потом бес с демоном. Но они не успеют. Ангел была не виновата. Когда я докурю, ис-чезнет мир, исчезнут мысли, исчезнут они. Сон возвратится к реальности. Это моя ма-ленькая месть.