Жизнь или бессмертие?

Бормочущий телевизор, одинокий, вроде бы ненужный, наполняющий далекими звуками торопящееся время, сохраняющий иллюзию продолжающейся деятельности – тишина. Колбаса на сковородке, высвобождающая мгновения ускользающего времени, плюющееся масло – тишина. Дыхание, стук сердца, шаркающие тапочки – тишина.

«Нет. Не просто верить. И уж не надеяться. Ты должен знать. Именно знать, что все произойдет так. Внешне – страшно: колотит, круги перед глазами, хочется курить. Но ты – знаешь: пуля отклонится; поезд затормозит; падая, откроешь глаза и про-снешься. Окажешься в начале этого уровня игры». Посмотрел на часы. «Еще минут де-сять». Он не любил опаздывать. Это – потерянное время. Это – падающие шансы на любовь ждущих. Это – риск. «Кто не рисует, тот не проигрывает». Он – победитель; во всяком случаи, первый. Шел пешком на поворотах и нагонял на прямых. «Нет, нет, нет. Это не магия и не десница божья. Не верю в сверхъестественное и в бородатого стар-ца на облаке тоже. Я верю в человека. И в бога, отражающего человеческое начало. Что? Не важно. Так вот: человек – хозяин своей судьбы». Ел колбасу, поглядывая на часы. «Да, но случайность зависит от человека. У него достаточно сил, чтобы управ-лять непредвиденным. Случайность – закон индивидуального равновесия. Человек во главе». Доел. Оделся, вышел, закрыл дверь. «Человек велик по возможностям и ни-чтожен в их реализации».
«Неплохой рассказ. О наркотиках. Похож на фильм. Правда, кастрированный. Но интересно построен. Общая идея несколько над рассказом. И плохо прослеживает-ся. Конкретные мысли теряются в потусторонности рассказа». Стояли на крыльце и ку-рили. Проезжающие машины. Толпящиеся люди – шум. Ветер, играющий асфальтом улицы. Напротив него – Гарри Чатер. Черная куртка. Неновые джинсы. Черные волосы. Ореол литературного андеграунда.

- Скажи. – Затянулся. – Не отмечал ли ты, что к концу века аллегорич-ность в литературе теряет силу. На первый план выходит «жизненный реализм». Что ни говори, а рассказы Борхеса, Маркеса, Бирса, при всей их несхожести, романы Кун-деры, Берджесса, тем более Голдинга, построенные на нескольких фундаментах, отжи-вают свой век. – Затянулся. – А романы Миллера, рассказы Буковски или Довлатова, являющиеся во многом автобиографическими, ныне популярные, лишены скрытого смысла, дополнительных пластов понимания. Литература, которой нас учили в школе, отмирает.
- Нет. Не думаю. – Гарри бросил сигарету. – Она была и будет. И это не вопрос. Что же касается Буковски… Он пишет, чтобы писать. Творчество ради творче-ства. И никакой морали. И еще. – Он докурил. Поднимались по лестнице. Посмотрел на часы. «Опаздываем». – Рассказ – часть мозаики. Сборник – полная картина…
- Но картина не всегда прогнозируемая, спонтанная.
- Если ты хочешь сказать, что каждый видит в ней свое, и что автор обу-славливает поступки своих героев не литературными, а жизненными законами, то… да.
- Следовательно, мы не можем сказать, шедевр это или бред.
- Гения и бездарности не существует. – Вошли.

«Осталось записать. В нем нет идеи. Один смысловой пласт. Нет характеров. Хотя… Просто я не нашел это в рассказе. Другие – найдут. И… я – писатель». Много лет спустя. Урок литературы. Пытаются понять смысл его рассказа, а смысла – нет. «Чушь какая». Но злорадство и удовлетворение.
Набрал номер. «Зачем, собственно, звонить? Никакой надобности. Сама же не звонит. А если скажет – приезжай? Хм… Поеду. Но как не хочется. Нужен лишь покой и одиночество. Иногда кто-то близкий. А звонить надо. Иначе потеряю…». Посмотрел на часы, потом за окно.

«Привет. Как дела?»  «Зачем все задают этот идиотский вопрос? Ответ же ни-кому не нужен. Всем давно наплевать друг на друга. Уже лет двести человек – эгоист. Еще двести был индивидуалистом. Это лицемерие». Шагал по комнате. Взгляд на ча-сы. «Как обычно. Читаю. Хочу курить. Пытаюсь писать – ничего не получается. Да. Нет. Во всяком случае, не сейчас». «Почти столько же сколько у Гумилева. Но все – дерьмо. «Птица», «Лес», «Малыш» еще нечего. Остальное…» «Хорошо, что я это понял? Или наоборот? Может, стоило? Черт…» «Пытаюсь рассказ. Не знаю. Даже сюжет есть, но… Не могу». Короткие гудки. Сердце екнуло и успокоилось. Он сделал все. Не его вина, что не дозвонился. «Перезвоню». Он посмотрел: стол, сигареты, стул, музыка, кровать, книга. Книга. «Нет. Конечно же, не перезвоню». Страх, внутренний, глубокий, за усколь-зающее бессмертие. Подошел к окну. Дождь, напористый, яростный, свободный. «Пре-красный. Это погода для ангелов».

Мокрый асфальт. Серые облака. Грязное небо. Дождь. Идущий человек. Белые крылья, потрепанные и промокшие. Подошел к нему. Попросил закурить.

Положил ручку. «Что это значит? Какой смысл?» Посмотрел на книгу. «Красивая картинка. Но что она значит? Хм… Пусть. Слово, потом смысл. Существование опре-деляет сущность. Образ рождает понимание образа». Он посмотрел на часы. «Надо бы покурить». Лень. Встать лень. Включил музыку. Заполз на кровать. Ничего не делая. Апатия. К книгам, сигаретам, рукописи. Отсутствие даже иллюзии деятельности. Время тает. Падающие капли бессмертия – вода.

Началось давно. Когда он был ребенком. Зимняя ночь. Лежит на кровати. «Неу-жели я умру? Как это, интересно, умирать? Наверно, больно». Тишина. «Что такое смерть?» Тишина давила. Страх, юный, нежный, одинокие слезы. «Я не хочу умирать». Его спасла религия. И добрый дядя на облаках. Время – утекающее, захлебывающееся – проводник смерти. Религия – обман. Истина в вере. Но смерть в вере – реальность. Иллюзия защиты растаяла.

Вот оно время мучений поиска. Потом – литература. «Можно не избежать, об-мануть смерть». Нужно сохранить память о себе. Это бессмертие. «Я хочу быть писа-телем». Великим писателем.

Музыка – шум волн, флейта, арфа, гитара. Умиротворенность. Глаза – закрыты. Мышцы – расслаблены. Голова пустеет и тяжелеет.

Мороз – двадцать градусов. Хрустящий снег, искрящийся в свете фонарей. Одинокие контуры людей, проплывающие мимо. Курить – холодно, но приятно. Ходил от дома к дому, разбрасывая листовки. «Сохрани свое прошлое как смысл настояще-го». Фирма некачественных фотоаппаратов. «Романтика. Ощущение, которое нельзя повторить. Время прошлого, запомнившееся навсегда и заполняющее пустое настоя-щее. Ностальгия». Как бы хотелось вернуть это чувство.

Он стоял во дворе и курил. Колодец старого города: неразрушившиеся руины домов цвета мокрого песка, забытые окна, мусор. Достал вторую сигарету, прикурил. Огонек, мелкий, неразвившийся, поглотил ее. Медленно, подталкиваемый ветром и страхом, огонек полз к фильтру. Страх выплескивал дым, растворяющийся в воздухе.. «Привет». О чем-то начали говорить. Он взял себе кофе и булочку. Поймал момент. «Я принес тебе рукопись». В руках папка с бумагами. Гарри улыбнулся. «Наверное, поду-мал: «Еще один непризнанный гений». Если ему не понравится – плевать. Главное – чтобы это не было примитивно». Затянулся. «А есть у меня талант? Кто сказал, что я могу писать?»

Он положил папку в урну и пошел домой. Страх рассеялся с дымом сигареты. Мертвецы не боятся. Лишь ветер бился головой и стенки колодца. Урна опрокинулась. И белые девственные листы поднялись в воздух. Налипая на окна.