Он не боялся падать...

Однажды где-то жил он, и как каждый человек неизбежно видит, что солнце вращается вокруг земли, а не земля вокруг солнца и собственной оси, так и он видел себя и в себе единственной вселенной и единственную вселенную, целым миром, главным миром, вокруг которого понастроено все остальное, твердо зная между тем, что это совсем не так. Ему, как каждому, даже если этот каждый заставляет думать себя по-другому, хотелось везде и во всем быть первым (ты ведь понимаешь, о чем я?), а еще хотелось ему просто быть счастливым (ну, в общем, все как у всех, но исключительно по-своему, что тоже, впрочем, как у всех). Он знал, что отличался от других, но не знал, чем, отличаясь, может быть, только лишь одним этим знанием... Он был просто человеком, всего лишь плотью*.
  Больше всего на свете он боялся проиграть спор себе самому: поклясться и не выполнить, полюбить и охладеть, предать друга, да и вообще предать. Обожал нарушать чужие правила, играть, играть во что угодно, только бы было интересно, думая не о ставках, а о участии и о честности игры. В целом, вся его жизнь, от начала и до конца, была игрой, настолько правдивой, что ничем не отличалась от жизни, а может быть, и вообще не отличалась. Он был большим ребенком, и все, кто не считали себя таковыми, или умиленно наблюдали за ним, либо бросали в него камни, и он уворачивался - это также было игрой. Но иногда камни попадали в цель, и так он научился терпеть боль, а когда однажды камень случайно ударил его друга, он понял, что это гораздо больнее, чем ежели б булыжник ударил его.
  Он чаще проигрывал, чем выигрывал, но не отчаивался, никогда не падал духом, даже если ему самому казалось, что все пропало, но только потому, что проигрывал битвы, а не войны. Так было б вечно, если бы однажды он не проиграл Ей, проиграл целую войну, если б не полюбил. Да и не мог он выиграть, не желая тех Оков, что обрел с поражением, и потому принял пустоту в своем до того единственном мире, пустоту потому, что Она выиграла, не полюбив, и пустота эта стремительно стала всасывать, усваивать любимые черты. Загадочная метаморфоза эта продолжалась до самого последнего мгновения его жизни, он целиком отдался этой трансформации, он проиграл себе спор о том, что всегда будет собой и только собой.
  Она любила лазать, лазать по скалам, и однажды придя с Ней на скалодром, он также полюбил скалы. Но надо было начать: он ни черта не умел, и это было очень стыдно, стыдно перед ней, когда, покорячившись минут пять, ободрав руки в кровь, он не смог подняться на простейшую стену. И через пару дней он снова пришел в спортивный комплекс и штурмовал проклятую стену до тех пор, пока не забрался на самый верх по залитым собственной кровью зацепкам, и только тогда почувствовал некое смутное удовлетворение: "Отвратительно, но на сегодня хватит..." Два месяца не давал он зажить своим пальцам, но зато на каждую стену, на которую залез,  он залез сам, без чьих-либо советов и помощи, покорив ее упорством и безразличием к ставшей привычной боли. Боль стала его вечной спутницей...
  Конец был близок, не важно, что прожил он еще не один десяток лет, потому как смерть исчезла из списка страшных для него сущностей, стала желанной для встречи с ней, не для того, чтоб умереть, а для того, чтобы сыграть, сыграть ва-банк, ибо нельзя по-другому. Никто не поймет этого, только подобные моему герою, пусть даже и не пытается, пусть называет его сумасшедшим, идиотом, отморозком... Просто он был другим, чужим для всех, а все были чужими для него, все, за исключением Юры. Они вместе учились в школе с пятого класса, были друзьями, понимали друг друга с полуслова. Со скалами общаться тоже стали вместе.
  Дальше все просто и, в общем, так, как всегда бывает в подобных историях: однажды чертовски благосклонная к скалолазу удача отвернулась, несколько не вбитых крючьев дали метров двадцать незакрепленной веревки, и он, идя впереди и сорвавшись на сложном участке, пролетел сорок метров и сломал позвоночник, ударившись о камни. Когда друг добрался до него, еще живого, он попросил сжечь свои стихи, чтоб те не дай бог не попали в Ее руки, а у подножия стены его уже не было.
  Вот и все. Он не боялся падать. Все, чего он боялся, уже случилось...