Повиновение в свободе

«О чём и как не думай – большего не создать, чем три слова: любите друг друга, только до конца и без исключения, и тогда всё оправдано и вся жизнь освящена…»

        Мать Мария (Е. Ю. Скобцева).


1.

Последние недели Оля страшно волновалась. Приближался срок родов, о котором её предупреждал врач  женской консультации. Она прислушивалась к изменениям в своём самочувствии. Дочка привычно стучала, требуя выпустить её, наконец, на волю. Слегка болела поясница, кружилась голова.

Утром Илья  проводил её в роддом. Он  постоял некоторое время под окнами, надеясь выяснить, в какую палату положили жену, потом, так ничего  не узнав, пошёл на работу, по дороге думая о том, что нужно утеплить комнату и законопатить щели в рассохшихся  оконных рамах. Маленькой необходимо обеспечить хорошие условия. «Как, всё-таки, не ко времени, – думал Илья. – Мы не встали ещё на ноги, квартира убогая, едва сводим концы с концами, а  с ребёнком столько забот прибавится».

Илья Минкин работал прорабом, строил  жилые дома и школы, ремонтировал больницы и административные здания. Объекты  разбросаны по городу, а старенький «пирожок» на их участке то и дело ломался.

На работе его ценили. Весёлый, лёгкий в общении человек, он любил шутку, мог ко времени рассказать свежий анекдот, всегда находил общий язык с заказчиками. Его огненно-рыжая шевелюра мелькала то тут, то там: он успевал везде побывать, со всеми переговорить.

В стройуправление Илья пришёл сразу после окончания института. Высокий, длиннорукий, отличный нападающий в институтской баскетбольной команде, он не употреблял спиртного, не ругался и не курил. Последнее обстоятельство первое время как-то настораживало  сослуживцев, но все быстро привыкли к  долговязому рыжему парню, и перестали  обращать внимание на его чудачества.

Вскоре выяснилось, что у  него есть свой пунктик: новичок страстно любил преферанс. Институтская компания распалась: кто-то уехал в другой город, у кого-то изменилось семейное положение, и посиделки до двух часов ночи стали невозможны.  Илья же  на работе обнаружил  таких же страстных  преферансистов,  и отводил с ними душу три раза в неделю прямо  на стройплощадке высотного дома  в вагончике, где днём заполняли наряды, ругались с бригадирами и проводили планёрки.

Играли, как правило, не по-крупному, и бюджет семьи  не страдал.

Илье было двадцать семь, когда он привёл в дом Олю, девушку с блестящими чёрными волосами и большими голубыми глазами,  длинными ресницами под чуть вздернутыми тонкими бровями. Сочные красные губы её ещё не пробовали помады, а на щеках  горел  естественный румянец.

Познакомился с ней  в филармонии, куда случайно забрел с приятелем, Сергеем Новиковым, большим любителем классической музыки. В зале  сидело  немного слушателей, и они  устроились не на балконе, куда купили билеты, а  рядом с  симпатичными девушками в партере.

Илья плохо разбирался в современной классике и  изо всех сил старался не заснуть, когда симфонический оркестр под управлением Валерия Хлебникова исполнял  Пятую симфонию Канчели.  В антракте он хотел было исчезнуть, но сидящие рядом девушки привлекли  внимание.  Сергей уже о чём-то оживленно с ними беседовал, пересыпая  речь музыкальными терминами, чем вызывал восхищение собеседниц.

– Вы обратили внимание, как  у Канчели звучат паузы?! Он начинает повествование, заставляя  прислушиваться к едва уловимым шорохам. Потом  воображение тебя несёт,  подчиняя воле маэстро. Эти, казалось бы, диссонирующие звуки  рождают такие гармоничные образы… И вдруг взрыв эмоций… Столько экспрессии…

– Да… – отвечала русоволосая девушка, – погружаешься в эту музыку и  плывешь в  космосе страстей…

– Вы часто ходите в филармонию? – поинтересовался Сергей.

– Времени нет, – ответила девушка. – В институте такие нагрузки, что особенно не походишь.

– В наше время мы  были не столь прилежны, – вставил Илья.

В антракте, прогуливаясь в фойе, молодые люди  договорились после концерта зайти в ближайшее кафе отметить знакомство.

А через три месяца Илья привёл Олю к родителям.

Отец Ильи, Борис Моисеевич, работал учителем математики. К своей профессии он относился серьёзно. Вечерами  проверял  тетрадки, переживал, если кто-то не смог решить задачу, рассказывал ученикам о связи математики с астрономией, космонавтикой, надеясь хотя бы таким образом вызвать интерес у ничем не интересующихся недорослей.

С сыном  близости не получилось. Борису Моисеевичу казалось, что Илья совершенно лишён честолюбия,  так и будет всю жизнь ходить в прорабах. Последнее время их отношения стали прохладными. Илья часто приходил домой поздно. И хотя старался не шуметь и тихо пробирался в свою комнату, Борис Моисеевич  просыпался, и потом  долго ворочался и не мог заснуть. Он понимал, что не дела задерживают сына до двух ночи, но ничего не говорил,  не упрекал, считая виновным только себя.

Мать Ильи, Елизавета Абрамовна, постоянно болела. Когда-то она тоже учительствовала, но вот уже более десяти лет после операции в онкологическом институте, получала пенсию по инвалидности. В меру сил занималась домашним хозяйством, стараясь хоть чем-нибудь быть полезной. Она тяжело переживала охлаждение отношений между отцом и сыном, старалась их примерить, и при случае говорила  Илье, что хотела бы  дождаться  внуков.

Семья их старшей дочери жила в Израиле. Дочь уговаривала родителей приехать к ним, «ведь здесь такая медицина!» Но Борис Моисеевич становился словно бы глухим, как только жена заводила с ним об этом разговор. По телевизору показывали сюжеты  о палестинских беженцах, пограничных инцидентах, и ехать туда  совсем не хотелось.

– Там столько евреев! И у каждого – своё мнение. Это миф, что мы – дружный народ. Вспомни, когда  жили  в Черновцах, как бессарабские евреи  ненавидели советских. А сегодня в Израиле нас со всего мира столько понаехало: из Европы, Азии, Америки и даже из Африки! И все такие разные!  Пауки в банке! Здесь я  привык. Это – моё… Даже антисемиты, и те – мои! Я знаю, чего от них можно ждать! А там всё чужое!

Оля влюбилась в Илью в первый же их вечер в филармонии. Потом по воскресеньям они бродили по аллеям парка, заходили в кафе, чтобы выпить чашечку кофе...

Вскоре Илья и Оля поженились. Олины родители помогли с покупкой квартиры, а родители Ильи подарили молодым новую мебель. Казалось, всё это произошло совсем недавно, и вот Оля лежала в светлой палате и прислушивалась к тому, что происходило в отделении.

В палату зашла  пожилая, страдающая одышкой, врач – Лия Вартановна, и стала что-то записывать, измерять кровяное давление, прослушивать сердцебиение плода. Посмотрела на историю:

– Коллега? На каком курсе?

– На четвёртом.

– Всё будет хорошо. С таким тазом  рожать  легко… Но ещё не скоро. Отдыхай…

Потом обратилась к женщине, лежащей на соседней кровати:

– Как дела, Митрохина? Снова к нам?

– Забочусь о народонаселении, – ответила та, улыбаясь.

– С мужем сошлась?

– Да нет! На кой лях мне этот алкоголик! Я одна своих поставлю на ноги.

– А на кого  детей-то оставила?

– Маруся, соседка, присмотрит. Я здесь не  надолго. Отстреляюсь и пойду…

– Работаешь ли где?

– А как же! Уборщицей  в ресторане.

– А родичи не приедут  немного помочь хотя бы первое время?

– Маманя обещала…

Лия Вартановна осмотрела женщину и удовлетворенно отметила:

– Всё у тебя хорошо. Но что ты будешь делать с тремя детьми?

– А что делать? Дети – цветы жизни. У меня целая клумба. Может какой-нибудь мужик и соблазнится этой красотой! Три девки всё-таки!

– Вот именно: три девки! – сказала врач и направилась к выходу утиной походкой, переваливаясь с ноги на ногу, а Оля снова стала прислушиваться к шумам и голосам за дверью.

В палату заглянул и медленно вошёл пушистый кот странной  расцветки. Рыжие, белые, чёрные, серые пятна делали его похожим на лоскутное одеяло. Большие  глаза  тоже  разного цвета: левый небесной голубизны лукаво смотрел на Олю, тогда как угольно-чёрный правый ярко блестел,  и определить, куда он смотрит, не было никакой возможности. Кот подошел к  Оле, потерся боком о тумбочку, что-то промурлыкал, потом легко вскочил на батарею, мяукнул и растянулся на подоконнике.

– Ты откуда такой взялся? – улыбнулась Оля.

– Это кот главного врача, – сказала Митрохина. – Она его пару лет назад котёнком принесла. Его кастрировали, и он теперь  исполняет роль евнуха.  Кляксой зовут.

– И, правда: Клякса! – согласилась Оля. – Какие у него глаза грустные.

– Как тут не загрустить, когда  достоинство отняли!

– Мяу, – согласился кот и посмотрел на Олю.

– А у тебя скоро начнутся роды. Примета в роддоме такая. Клякса это лучше всех акушерок чует. Кот – и есть кот! Профессия у него такая.

После обеда Оля  вздремнула, но скоро проснулась. Почему-то вспомнилось, как  она стояла у стенда, на котором вывесили списки  прошедших по конкурсу в медицинский институт. Пожалуй, с седьмого класса она уже точно знала, кем хотела стать. Последние два года учебы штудировала химию, физику и биологию, читала дополнительную литературу. Но когда  в приёмной комиссии увидела, как вдруг скривился мужчина, прочитав её фамилию,  у неё все похолодело внутри. Она старалась об этом не думать. «Жизнь – это  борьба», – любил повторять отец, хирург городской больницы. А мама добавляла: «И побеждает сильнейший!». Оля бросилась в этот храм науки, не допуская даже мысли, что её мечта может не исполниться.

С какой надеждой и робостью подходили к вывешенным спискам счастливчиков юноши и девушки, с каким трепетом искали  себя, и как ликовали и радовались,  найдя свою фамилию. Иные же снова и снова перечитывали  серые столбики, надеясь, что их просто пропустили, они что-то недосмотрели. Буквы сливались и прыгали, вокруг толкались и мешали сосредоточиться, рядом кто-то тихо плакал, поступившие ребята шумно выражали  восторг.

Рядом с Олей стояла пышная русоволосая девушка и никак не находила себя в списках. Она снова и снова перечитывала  незнакомые фамилии и не отходила от стенда.

– Тебе плохо? – спросила Оля девушку.

– Ничего не понимаю. У меня двадцать пять балов, а в списке себя не нахожу.

– А как твоя фамилия?

– Сокол.  Евгения Сокол.

– Да, вот же ты! Странно, почему-то напечатано не по порядку.  Тимофеев, Томин, и вдруг Сокол. Так и умереть можно!

Евгения смотрела на свою фамилию и не могла поверить.

– Да, конечно же... Сокол Евгения! Четвертая группа лечфака! Спасибо тебе. От сердца отлегло…

– Мы с тобой в одной группе будем учиться!

– Да? Здорово! Ты – ростовчанка?

– Нет. Я из Новочеркасска.

– А я из  Багаевки.  Ты  где жить-то будешь?

– Родители мне сняли угол здесь недалеко, на Пушкинской.

– А я в первом общежитии, в триста  пятой комнате. Давай держаться вместе!

– С удовольствием.

– Тебя как кличут?

– Я – Оля Васерман.

Они выбрались из толпы, и подошли к родителям Оли, стоявшим  у входа в главный корпус.

– Всё в порядке! Четвертая группа лечебного факультета! – радостно доложила девушка.

– Поздравляю, родная, – поцеловала дочку Юлия Семёновна. Владимир Александрович обнял  дочь.

– А это – Женя Сокол. Мы с ней в одной группе.

– Поздравляем вас, – галантно сказал Владимир Александрович. – Давайте, девочки, отметим это событие!

И они пошли в ближайшее  кафе пить шампанское.

Оля поселилась недалеко от института у Марии Степановны, старой одинокой учительницы. В большой солнечной комнате стояла  старинная кровать с никелированными спинками и высокой панцирной сеткой. На больших пуховых подушках и мягкой перине скорее не лежала, а восседала Мария Степановна. Она любила на сон грядущий читать  любимых поэтов: Марину Цветаеву, Анну Ахматову, Александра Твардовского или Василия Фёдорова. Иногда вслух, растягивая слова, произносила полюбившиеся строки:

Вот опять окно,

Где опять  не спят.

Может – пьют вино,

Может – так сидят.

Или просто – рук

Не разнимут двое.

В каждом доме, друг,

Есть окно такое…

Потом на мгновенье закрывала глаза, представляя прочитанное,  о чём-то вспоминала.

В центре комнаты, занимая всё свободное пространство, стоял круглый стол, застланный скатертью. Небольшой старый телевизор почти всегда выключен. Мария Степановна не любила смотреть ужастики. Она отмечала карандашом в программке то, что хотела посмотреть,  включала телевизор, страшно злясь, что передачу то и дело прерывают рекламой.

Оля расположилась на диване. Занималась на кухне. Включала настольную лампу и зубрила анатомию или латынь до поздней ночи.

Родители договорились с хозяйкой не только о проживании, но и о пансионе. Утром, когда Мария Степановна будила заспавшуюся девушку,  нехитрый завтрак был уже на столе. Наспех приведя себя в порядок, Оля на ходу съедала бутерброд, выпивала стакан чая и убегала на занятия.

После занятий обычно приходила домой, переодевалась, обедала и садилась заниматься, или шла с Женей в анатомку.

В их группе парней всего двое: долговязый нескладный Миша  и  коренастый, черноволосый  Гарик из Нахичевани.

Первую сессию девушки сдали отлично.

Сначала Оля каждую субботу уезжала домой. Потом такие поездки стали редкими. Изредка приезжали родители, привозили продукты, тёплые вещи, деньги на оплату квартиры. Стипендию  разрешили Оле тратить на себя.

В группе большинство студентов – ростовчане. Они снисходительно относились к приезжим, и поэтому Оля в основном дружила с Женей. Вместе ходили в театры или в музеи, в филармонию или  картинную галерею.

Оля окончила музыкальную школу, и теперь с сожалением думала о том, что большая стопка нот, лежащая дома на пианино так и осталась не разобранной. Подумала, что на каникулах обязательно возьмет их в Ростов, благо у Марии Степановны стояло старое пианино, служившее, скорей, полкой для различных ваз и фотографий. Когда-то Мария Степановна играла на нём. Но это было давно.

Однажды, когда в очередной раз в доме выключили электричество, Оля, чтобы убить  время,  сыграла вальс Шопена. Мария Степановна сидела  зачарованная, а Оля, словно застеснявшись, закрыла крышку пианино.

– Замечательный инструмент! Звук такой… и совершенно не расстроено, как будто на нём совсем недавно играли.

– К этим клавишам давно никто не прикасался. А ты, детка, очень не плохо играешь! Спасибо тебе за удовольствие.

– А можно будет хоть изредка играть? – спросила она, приободренная словами Марии Степановны.

– Конечно! Я буду рада…

На втором курсе за Олей попытался  ухаживать Гарик Григорьян из её группы. Демонстрируя свой южный темперамент, он как-то на занятиях обнял девушку, но тут же получил по физиономии.

– Ты что?! – удивился, вдруг ставший пунцовым, Гарик.

– А ты руки не распускай!

– Но у меня же самые добрые намерения! И вообще, ты мне очень нравишься!

– А ты мне – нет!

Но это его только подстегнуло, и он приготовился к длительной осаде. Старался хоть чем привлечь её внимание: то редкую книгу даст почитать, то достанет билеты на концерт… Оля будто не замечала его стараний. Лишь однажды, когда Гарик  пригласил её на вечер в строительном институте, сжалилась:

–  Пойдём, но при одном условии!

– Заранее на любые  согласен! – обрадовался юноша.

– Вот и хорошо! Я приду с Женей Сокол.

– Нет проблем! И я приду с Николаем Савченко из первой группы. После вечера можно будет зайти в кафе и выпить по чашечке кофе.

– Не знаю, как насчет кафе, но на вечер мы придём.

С тех пор Женя стала встречаться с Николаем. А ещё через некоторое время она по большому секрету рассказала Оле, что живёт с ним, как с мужем.

Оля  обрадовалась за подругу, восхищалась её смелостью, но подумала, что сама, наверное, никогда бы на такое не решилась.

Увидев бесперспективность своих усилий, Гарик через некоторое время переключился на другую девушку из  группы. А между  Женей и Олей изредка вспыхивал такой разговор:

– Для кого ты себя бережёшь? – спрашивала Женя.

– Да, не берегу я себя! Ты счастливая, у тебя – любовь! А я не могу  так…

– Как – так? Как я? Нет, ты скажи, ты не можешь, как я?

– Да не как ты, а как я!

– Да, Николай мне люб! Я с ним голову теряю. Ещё не вечер. Наступит момент, когда и он без меня… и ему без меня будет плохо. И тогда он зашлёт ко мне сватов!

– Вот и хорошо!

И вот на третьем курсе Оля познакомилась с Ильей.

Он ей понравился сразу. Высокий, ярко-рыжий, с постоянной улыбкой на лице… Он блистал остроумием, знанием истории искусств, литературы… Умело и  к месту  рассказывал анекдоты… Оля  с первого же вечера влюбилась в него. Но Илья оказался совсем не нахальным парнем. Он какое-то время  встречал её у дома, и они шли гулять по городу. Он даже за руку её не брал.  «Совсем как в девятнадцатом веке», – подумала тогда она. Только через  месяц он впервые её поцеловал. Оля вспомнила, что в школе Петька Мартынов целовал её куда  более страстно. Так целовал, что потом целую ночь она заснуть не могла.

Встречать Олю из роддома приехали её родители. Илья  занят на работе. Они вручили Лие Вартановне букет белых  роз, бережно взяли на руки внучку и сели в такси. В небольшой двухкомнатной квартирке  уложили  малышку в деревянную кроватку и, стараясь не шуметь, перешли в другую комнату, чтобы открыть шампанское. Юлия Семеновна решила остаться у дочери –  помочь ей на первых порах.

Илья пришёл около двух часов ночи. Осторожно, чтобы никого не потревожить, прошёл в комнату, где прикорнула Оля, поцеловал её и склонился над кроваткой дочери.

– Илюша! – улыбнулась Оля, – как я рада, что всё уже позади! Ты кушать будешь?

– А почему вас выписали раньше времени? Говорили – в субботу. Ну, хорошо, отдыхай. Я сам что-нибудь поклюю. Твоя мама у нас осталась?

– Она пару дней поживёт, поможет…

– Это здорово! А мои не приходили?

– У твоего папы что-то с сердцем. Скорую вызывали…

– Да? Завтра забегу к ним. А как Машенька?

– Машенька? Что ей? В двенадцать покормила, и теперь будет спать до шести…

– Ну, хорошо. Я что-нибудь съем и лягу. Ты спи. Я  тихо.

Илья на цыпочках прошёл на кухню, выпил стакан молока и вернулся. Оля уже спала. Чёрные волосы  разметались на подушке, и она во сне чему-то улыбалась.
2.

Борис Моисеевич лежал, скорее, полусидел на подушках и часто дышал. Ему не хватало воздуха. Бледный, с глазами, полными страдания, он  ничего не говорил,  и только предательские слезы катились по щекам. Он смотрел на вдруг постаревшую больную жену  и думал, что  был не прав. На сына надежды небольшие. Надо ехать к Рае в Израиль. Но ему это уже вряд ли удастся, а Лизе нужно быть там, ближе к  родным.

Возле больного суетился врач, налаживая капельницу. Электрокардиограмма указывала на инфаркт. Уже третий.

Словно чувствуя неладное, спаниель Бимка  тихо лежал на коврике в ногах хозяина и не понимал: почему столько людей топчутся здесь, и никто не обращает на него  внимание.

У постели больного осталась медицинская сестра, а Елизавета Абрамовна с врачом перешли в комнату.

– Его бы хорошо в больницу, – нерешительно предложил врач, мужчина лет тридцати пяти. – Вы не сможете ему обеспечить надлежащий уход.

– А что в больнице? – тихо возразила Елизавета Абрамовна. – Постель принеси, медикаменты купи, даже поесть – тоже нужно из дому носить. Времена настали… Смогу ли я? В пору рядом с ним лечь. Нет, пусть уж дома… Мне легче договориться с медсестрой, чтобы выполняла назначения…

Врач, ничего не ответив, что-то писал в блокноте. Потом вырвал  листок и подал  ей:

– Это – то, что необходимо организовать хотя бы в первые дни. И завтра же нужно обратиться  к кардиологу в поликлинику. У вас здесь родственников нет?

– Сын. Вот не дозвонюсь никак… У него своя семья, свои заботы…

– Заботы здесь не причём. Дело очень серьезное.

– Это я понимаю…

Что могла сказать незнакомому человеку Елизавета Абрамовна? Что сын – чёрствый и бессердечный? Что не приходил больше месяца?  Да и звонил в последний раз давно… Всегда жил для себя. А  кто виноват? Прав Борис, винить нужно только себя…

Уезжая, врач обещал в конце смены, ближе к утру, при случае, заехать, проведать больного.

Ночью Борис Моисеевич спал, и рядом  в кресле дремала Елизавета Абрамовна, чутко реагируя на малейшее его движение. Врач «Скорой» действительно навестил больного под утро, сделал  укол и обещал вызвать  кардиолога на дом.

Илья пришёл около восьми. Отец дремал, а Елизавета Абрамовна не стала упрекать сына. Только  тихо плакала на кухне.

– Что сказал врач? – шёпотом спросил Илья у матери.

– Обширный инфаркт… Вряд ли вытянет…

– Что-нибудь рекомендовал?

– Вот, целый список лекарств.

Елизавета Абрамовна протянула сыну назначения. Илья взглянул, потом направился к двери:

– Я сбегаю, куплю…

Когда Илья вышел, Елизавета Абрамовна тихо прошла к мужу. Он лежал неподвижно с закрытыми глазами. Дыхание едва заметно. Черты  лица  заострились и длинный с горбинкой нос, словно парус, возвышался над землисто-серыми впалыми щеками. Бледные губы  чуть разомкнуты, а за ними чёрная пропасть ротовой полости.

Как только в комнату вошла Елизавета Абрамовна, Борис Моисеевич открыл глаза, грустно посмотрел на жену и едва слышно прошептал:

– Прости меня, Лизонька, и прощай… Уезжай к Рае… Уезжай…

Он не договорил, силы оставили его.

– Боря, Илюша пришёл. Он побежал покупать лекарства. Ты открой глаза, а то мне страшно становится… Боря! Подожди, сейчас Илюша придёт!

Но он уже ничего не слышал.

Похоронили Бориса Моисеевича Минкина тихо. Из синагоги пришёл раввин и прочитал жалобную молитву, хотя усопший никогда в Бога не верил и в синагогу не ходил. Раввина пригласили по просьбе Елизаветы Абрамовны. Оля на похороны не пришла. Илья боялся, что от переживаний у неё исчезнет молоко. Родители Оли приехали из Новочеркасска, ходили на кладбище.

– Никогда не думала, что он раньше меня уйдет, – сказала Елизавета Абрамовна после похорон. – Знаете, какие были его последние слова? «Прости меня, Лизонька, и прощай. Уезжай к Рае…»

– И что вы решили? – спросила Юлия Семеновна.

– А что я могу решать? Это его последняя воля. Мы с ним прожили почти сорок лет, и всегда я его во всём слушалась. Как  могу ослушаться теперь?!

Через три месяца Елизавета Абрамовна уехала в Израиль.

В институте Оле разрешили свободное посещение лекций. Юлия Семеновна поселилась у дочери, чтобы хоть как-то помочь. Слава Богу, девочка была спокойной: поест и спит себе. За это время Оля успевала подготовиться к семинару,  простирнуть, погладить пеленки. Юлия Семеновна тоже находила себе работу. И только Илья не изменил режима. Он покупал продукты, иногда гулял с Машенькой в соседнем сквере и работал. Как всегда, три раза в неделю задерживался до двух ночи, что в последнее время стало тревожить Юлию Семеновну. Она никак не могла понять, чем можно быть так занятым. Но недовольство не проявляла, с дочерью на эту тему не говорила, и только однажды поделилась с мужем своими подозрениями.

– Ты посмотри, как Оля похудела, осунулась. Переживает, но молчит.

– А ты себя вспомни после родов, – возразил Владимир Александрович. – Просто ей сейчас тяжело.

На дворе моросил мелкий дождик.

– Гнилая погода, – говорил Владимир Александрович, гуляя с внучкой. Он теперь приезжал в Ростов как на работу.

Оля легко сдала зимнюю сессию и на  каникулах могла немного передохнуть. Женя уехала домой в Багаевку. Последнее время у неё с Николаем разладились отношения. Девушка переживала, но старалась не подавать вида. Женственная, чувственная, она просто не представляла себе жизни без него.

А весной, когда зазеленела трава, и деревья  зашелестели молодой листвой, Женя поняла, что беременна. Никому, даже лучшей подруге  она не рассказала об этом. Только неделю назад поделилась секретом с Николаем. Он промолчал, и скоро, сославшись на необходимость готовиться к семинару, ушёл. С тех пор  стал избегать встреч. Под любым предлогом  уходил от разговора.

И вот, однажды, Женя встретила Николая с новой подружкой, стильной девицей с третьего курса. Она ездила на машине, курила  дорогие сигареты и вызывающе улыбалась.

Женя сначала растерялась, потом посмотрела на улыбающуюся хищницу и спокойно спросила:

– Здравствуй, Колюня! У тебя теперь новое увлечение?

Он молчал, смущенный, а девица ответила:

– Такова жизнь! Но, не огорчайся, тебе ещё повезет!

– Мне уже повезло, – ответила Женя. – А человек, предавший однажды, обязательно предаст и тебя. Так что, ты, касаточка, не расслабляйся.

И она прошла мимо, не оглядываясь.

Через несколько дней после занятий в гинекологической клинике Женя задержалась в аудитории. Оля торопилась домой кормить Машеньку и с подругой не осталась.

– Анатолий Николаевич, можно вас на минутку, – смущаясь, обратилась Женя к ассистенту, который вёл у них занятие.

– Слушаю вас, Сокол. Есть проблемы?

– Есть. И мне это не просто вам говорить.

– И напрасно!  Какой срок?

– Не очень точно, но, по-моему, уже два месяца.

– Чего ж вы, голубушка, тяните? Или решили оставлять малыша?

– Нет, что вы! Очень стеснялась, да и сомневалась…

– Ложитесь-ка, милая, я вас посмотрю.

Женя, превозмогая естественную стыдливость, зашла за ширму. Анатолий Николаевич тщательно помыл руки, надел перчатки и приступил к осмотру. Потом долго беседовал со студенткой  и, наконец, сказал:

–  Вы твёрдо решили  делать аборт?

– Конечно! Это расплата за мою самую большую глупость. Я знаю всё, что вы скажете: первый аборт опасен… Но от этого человека я не хочу иметь ребенка!

– Ну, что ж, – сказал преподаватель, – в пятницу я буду дежурить. Приходите.

– Спасибо, Анатолий Николаевич, только вы извините меня, пожалуйста. Сколько это может стоить?

– Глупость, Сокол, вам не к лицу! Я жду вас в пятницу к семи вечера.

– Спасибо вам…

Всю неделю Женя со страхом ждала пятницы, но когда пришла в клинику, Анатолий Николаевич встретил её в ординаторской словами:

– Вы пришли? Вот и хорошо! Только вам нужно успокоится. Ночь проведёте на диване в ординаторской. Утром я вас подвезу домой.  А сейчас мне нужно посмотреть послеоперационных больных. Вы располагайтесь, осваивайтесь… Кстати, принесли анализы?

– Да, вот они.

– Ну и хорошо. Переоденьтесь. А  я – быстро.

И он вышел. Женя посидела несколько минут, потом, быстро переодевшись, села на диван.

Анатолий Николаевич пришёл через час и пригласил девушку в процедурную.

Когда всё было кончено, её привезли в ординаторскую, где на диване кто-то заботливо постелил постель.

– Мы сегодня с вами будем ночевать в одной комнате. Вы – на диване, а я, если повезёт, там, за ширмой, на кровати дежурного.

– Мне так неудобно… Я не знаю, как вас благодарить…

– Бросьте говорить ерунду. Если вы не сразу уснёте, мы с вами ещё поговорим. А пока я вас покину.

Вернулся Анатолий Николаевич в одиннадцатом часу. В кабинете было темно, и он, чтобы не потревожить девушку, зажег настольную лампу, отчего на стенах появились причудливые тени.

– Я уже и вздремнуть  успела. Много работы?

– Да нет… Текучка. Привезли больную с перфорацией матки. Какой-то лихач взялся делать аборт в пять месяцев. Тяжелейшее кровотечение. Пришлось ампутировать матку. Хорошо, что у больной уже есть двое ребятишек. А то  ожидался большой скандал.

– Вы хотя бы поужинали… – сказала Женя.

– Я сейчас кофе себе налью из термоса. А вам не дам. Вам пока нельзя!

– А я и не хочу. Вот водички бы попить…

– Водичку, пожалуй, дам.

Он подал воду  и налил себе кофе. Приятный запах разнёсся по палате.

– И часто вы дежурите? – спросила Женя.

– Два раза в неделю: по вторникам и пятницам.

– Это – подработка?

– Скорее, чтобы меньше бывать дома.

Сказал и пожалел. Зачем перекладывать свои проблемы на чужого человека, к тому же студентку, у которой и так забот – хоть отбавляй?

– Чтобы дома быть меньше? – переспросила Женя. – У вас большая семья?

– Жена и двое сорванцов.

– Дома не поработаешь?

– Не в этом дело. Но не стоит  о грустном…

– Извините меня, пожалуйста…

– Да нет, ничего… Мне уже тридцать пять, а я ничего ещё не успел сделать…

– А кандидатская?

– Ну и что? Выматываюсь на работе, а придёшь  домой – скандалы, крик… Жена уже давно стала чужим человеком…

– А может быть, и вы в чём-то виновны?

– Конечно, виновен. Что во время не разглядел… Она у меня активный профсоюзный деятель. У неё свои друзья, свои цели, – другая жизнь. Семьи нет…

– А почему не разведётесь?

– Детей жалко. Потому-то и рад, когда ухожу из дома.

Помолчали.

Анатолий Николаевич  стал записывать в историю болезни протокол операции, а Женя лежала и думала: какой мужчина, врач прекрасный, педагог, а счастья нет. Наверное, счастье, как  горизонт, недостижимо. Вот, казалось, оно рядом,  и только протянешь руку, а оно исчезло…

Через час, когда Анатолий Николаевич собирался выйти посмотреть послеоперационную больную, Женя спросила:

– А можно мне к вам приходить на дежурства?

– Ты что, по гинекологии хочешь специализироваться?

– Пока не знаю. Но интересно…

– Только спать тебе на дежурстве не придётся. Бывает, глаз не сомкнёшь. Но научиться можно многому. Больше чем на практических занятиях.

Для Оли и Машеньки время пролетело быстро. Лето они провели в Новочеркасске, в утопающем в зелени родительском доме. Каждый день  подолгу гуляли в городском саду, наслаждаясь запахами трав, красотой цветов. Владимир Александрович с работы приходил рано, и тогда все вместе садились обедать. Потом он брался что-то мастерить в сарае, приспособленном под мастерскую, а Оля  укладывала дочь и рассказывала ей сказки про трех поросят, гадкого утёнка Тима или курочку, снесшую золотое яичко, и Машенька, убаюканная голосом мамы, засыпала.

Два раза в неделю приезжал из Ростова Илья. Привозил продукты, игрушки для Машеньки, целовал Олю и предлагал свою помощь родителям. В  старом доме всегда найдется что отремонтировать, подправить, переделать. Строительные и ремонтные работы легче выполнять с напарником: есть, кому поддержать, подстраховать.

Однажды  Юлия Семеновна  спросила:

– Илюша, чем вы так бываете заняты на работе, когда регулярно задерживаетесь до ночи?

Илья, никак не ожидавший  «разбора полётов», немного помолчал, и спокойно ответил:

– Могу вас уверить, что никакой другой женщины у меня нет. Я Олюшке когда-то говорил, что не пью, не курю, но очень люблю с приятелями иногда расписать пулю, поиграть в преферанс. Тогда она сказала, что лишь бы я  когда-нибудь не проиграл её или всю зарплату.

Зарплату я отдаю в дом до копейки. Нашему материальному благополучию ничто не угрожает. Но, мне кажется, мужчина должен иметь что-то своё…

– Ты не прав, Илья, – вмешался Владимир Александрович. – Три раза в неделю  приходишь домой, когда уже все спят. Ты недостаточно общаешься с женой, ребёнком. Посмотри, что делается вокруг! А что, если ваш домостроительный комбинат в этом водовороте тоже пойдет ко дну? Что у вас есть на черный день? Как вы сможете выжить?

Я понимаю, если раз в неделю, скажем, в воскресенье, собираются приятели вместе провести время. Когда же это регулярно… Это уже страсть. Жену даже с роддома не смог забрать! И к отцу своему  приехал на второй день после инфаркта,  так и не застал его живым…

Илья нахмурился и, помолчав, тихо проговорил:

– Я люблю Олюшку и Машеньку, и у нас никогда на эту тему не было никаких разговоров. Что касается того, что домостроительный комбинат может пойти ко дну, так он уже с полгода не работает. Распродают всё, чтобы  погасить банковский кредит. Почти всех уволили. Строительные объекты перестали финансировать. А знаете, что  это значит? Это значит, что закопанные в землю миллионы  через год-два превратятся в пыль.

На моём участке  два объекта ещё финансируют с горем пополам. Поэтому тяну. Но скажите, какое это имеет отношение к моему увлечению? Или я хотя бы копейку взял из зарплаты? Что же касается того, что  не мог привести из роддома Олю, то мы  рассчитывали, что выпишут их в субботу, а  не в четверг.

Но мне неприятны все эти разговоры, и очень прошу вас, не настраивать Олю против меня. Я её люблю, и мы с ней вполне подходим друг другу.

– Конечно. Жизнь проходит мимо неё, она  занимается домом, ребёнком, наконец, она ещё учится, а вы живете своей жизнью, – заметила Юлия Семеновна. – Мы никогда ничего Олечке не говорим, но, уверяю вас, она всё сама понимает.

Илья сидел, опустив голову, и молчал. Потом встал, и сказал, что, пожалуй, им нужно собираться домой.

С большим трудом, с помощью председателя профкома, Оле удалось определить Машеньку в ясли. Теперь каждое утро она завозила туда дочь, и бежала в институт. Её больше привлекала кардиология, и она всё свободное время работала в отделении, много читала, училась расшифровывать кардиограммы.

С Женей они теперь встречались на лекциях. Подруга всерьёз увлеклась гинекологией, часто дежурила в клинике и  даже участвовала в операциях.

Оля понимала, что у  Женечки это не только интерес к гинекологии, а ещё и увлечение  Голубевым, но не расспрашивала, считая, что если та захочет, сама расскажет о своём новом романе.

Как-то, вернувшись с занятий домой, застала Илью.

– Что случилось? Почему ты сегодня дома, дорогой?

– Наш комбинат приказал долго жить… И компания распалась. Гаврилов пошёл в шабашники, Павлов вообще из города уехал… Не знаю, как мы будем жить…

Оля молчала, пораженная и тем, что услышала, и тоном, которым  всё сказано.  Такого  Ильи  она  ещё не знала.  Между тем, он продолжал:

– Многие не работают, но, слава Богу – имеют работу. Одни на рынке подрабатывают, челноками заделались.

– Может, надо попытаться где-нибудь устроиться. Не имея работы многое можно успеть сделать.

– А чем я занят все эти дни? Пока –  никому  не нужен. Разве что, в сторожа поддаться…

– Ты, Илюша, не торопись. Походи, поспрашивай. Может, кто из ваших поможет. Мне не привычно тебя видеть таким.

– Да нет… Я ещё не дошёл до той кондиции, чтобы идти в сторожа. Но дело идёт к тому…

Женя привыкла к бешеному ритму дежурств. Последнее время у неё с Анатолием Николаевичем установились теплые отношения. Она активно участвовала в операциях, выполняла несложные процедуры, писала под его диктовку протоколы осмотра, а когда выдавался свободный час, они вместе в ординаторской пили кофе и съедали пирожки, которые Женя пекла дома. Анатолий Николаевич хвалил кулинарные способности девушки.

– Ты, Женечка, прекрасная хозяйка, счастлив тот, кто станет твоим другом.

– А разве мы с вами не друзья? Я к вам успела прикипеть и очень хотела бы  видеть вас счастливым!

– Я не в счёт.  Пятнадцать лет разницы между нами, да и зачем я тебе?

Анатолий Николаевич месяц назад ушёл из дома после очередного скандала с женой. Однажды, вернувшись домой раньше обычного,  застал жену со своим начальником в постели.

– На алименты можешь не подавать. Деньги ежемесячно буду приносить, – бросил он, уходя из дома.

– А мне это и не нужно. Проживу без твоей помощи.

– Да, нет! Я хочу с детьми видеться…

– Я не против… Только, может, я и вовсе уеду…

Анатолий Николаевич снял комнату, взял ещё несколько дежурств, и теперь дни и ночи проводил в клинике.

– Пятнадцать лет? Я этого не чувствую.

…Пролетела зима с  вьюгами и морозами, прошёл март с ветрами и мокрым снегом и наступил апрель.

И вот, однажды на дежурстве, когда выдался перерыв, Анатолий Николаевич  сказал Жене:

– Ты только не смейся, но в последнее время я всё время думаю о нас с тобой…

Женя смотрела  в  его глаза, и подумала, что можно ничего  больше и не говорить. А он продолжал:

– Хорошо понимаю, что между нами большая разница в возрасте… но я не чувствую своих лет! И если б ты только согласилась… клянусь, ты никогда бы в этом не раскаялась, я сделал бы тебя счастливой… потому что ты заслуживаешь счастья…

Анатолий Николаевич сбился и на короткое время замолк. Но, увидев, что Женя не возмутилась, не  прервала  его, заговорил быстро, горячо, словно боялся, что перебьют:

– Я женился, когда мне не было и двадцати… на четвёртом курсе. Мы учились в одной группе.  Она окончила институт, испытывая почти физическую брезгливость к больным. Поэтому ни дня не работала в практической медицине. Пошла в обком профсоюза. Ей нравилось распределять путевки, организовывать летний отдых детишек. Вообще, она не плохой организатор, любила ездить на различные проверки, выступать на конференциях.  А семьи не было. У нас дома  мне было плохо. С мальчишками возился я, водил их в детский садик, провожал в школу…

До меня доходили слухи, что она мне изменяет. Но я не верил… не хотел верить. Но когда однажды застал  их,  мне стало противно… и обидно. Я ушёл. Мне казалось, что лучше быть одному… Но через некоторое время понял, что это не правда! Что есть человек, ради которого готов горы своротить! Сначала  боялся, что ты просто рассмеешься мне в лицо. Мне казалось, что разница в возрасте не может не сказаться… Но потом обнаружил, что мне с тобой интересно, что мы одинаково смотрим на многие вещи…

Анатолий Николаевич говорил,  глядя Жене в глаза,  и старался уловить её реакцию.

– Теперь ты знаешь всё!– продолжал Анатолий Иванович. – Я люблю тебя! Хочу быть с тобой! Сделаю всё, чтобы дать тебе счастье! Надеюсь, твои родители не будут возражать, когда увидят, как я тебя люблю. Конечно, понимаю, нам будет непросто. Но я  продам машину, займу немного и мы купим  двухкомнатную квартиру.

Анатолий Николаевич вдруг замолчал, понимая, что размечтался.  А Женя слушала, переполненная счастьем. Она хотела броситься к нему на шею, покрыть поцелуями его лицо, но боялась пошелохнуться.

– Спасибо… Я так давно этого ждала…  верила, что и вы… что и ты обратишь на меня внимание. Как я злилась на тебя, когда мне казалось, что не замечаешь моей любви,  как молилась, чтобы полюбил меня,  и  я  смогла  бы  тебе,  наконец,  дать  то,  что  ты заслужил.  И  не  надо ничего  говорить.  Просто  хочу,  чтобы ты знал: я тебя уже давно люблю, люблю так, как никогда никого не любила и любить не буду. И не надо продавать свою машину! Мы сложимся, и нам хватит на квартиру, и на мебель… Разве это имеет какое-нибудь значение?! Важно, что мы нашли друг друга, что ты у меня есть! Боже! Если бы ты знал, как я мечтала об этом! Мои родители – простые сельские люди. Всю жизнь проработали в совхозе. Но я уверенна, что ты им понравишься, потому что они увидят, как ты мне люб! А когда подрастут твои мальчики,  постараюсь, чтобы тебе не было за меня перед ними стыдно.

Женя вдруг замолчала, словно устыдившись своего признания. Лицо её горело, глаза блестели. Она смотрела на любимого, счастливая, возбуждённая, боясь, чтобы кто-нибудь вдруг не вошёл в ординаторскую и не помешал им договорить  самые важные слова.

Анатолий Николаевич сидел на противоположной стороне стола и держал её руку. Потом наклонился и стал целовать её пальцы, повторяя:

– Спасибо, спасибо тебе, что ты есть…
3.

Илья целыми днями бродил по городу в поисках работы. Но ничего у него не получалось. Толпы рабочих стояли на рынках с табличками на груди: «Ремонт квартир», «Отделочные работы», «Произвожу любые сантехнические работы»…

Его знакомый Михаил Пахомов организовал бригаду и строил садовые домики «под ключ». Но когда Илья обратился к нему, тот холодно произнёс:

– Где ты раньше был? А теперь поезд ушёл.

– Но, может, есть другая работа?

– Нет! – жестко отрезал Михаил. – Научись рисковать, ночами не спать… Иного пути нет. Времена переменились…

– Я думал,  ты сможешь помочь…

– Знаешь, Илья, еще не известно, что тебе сегодня важнее: работа каменщика или этот мой  урок. И, будь здоров! Времени у меня мало…

Илья попробовал сколотить бригаду и ремонтировать квартиры, но Валерка Кислицин, плиточник с их домостроительного комбината, сказал:

– И чего это в твоём народе так много хитрецов? Нет, ты не кипятись, послушай сначала. Сегодня время мастеровых, а ты – мастер. Что ты умеешь делать, как мастер? Столярные работы? Плитку класть? Или, может быть, кирпич фигурно сложишь?

– Плитку, как ты – не сложу, но  считаешь, что вести  дела, общаться с налоговиками, клиентами, снабжать бригаду материалами – это всё не нужно?

– Общаться с клиентами как-нибудь смогу… Зачем ты нам? Лишний ты в этой колоде. Без надстройки обойдёмся…

Как не обижался Илья, но понимал, что в словах рабочего есть логика. Чтобы выжить, нужно быть мастером хоть какого-нибудь дела! А какой он мастер? В институте на практике участвовал в строительстве высотки, коровника и элеватора. Участвовал! Больше в карты играл!

Однажды  на строительстве частного дома потребовался подсобный рабочий.

Мастер, Егор Петрович, огромного роста мужчина в рабочей спецовке, разглядывал долговязого рыжего парня, словно оценивал, сможет ли справиться с нагрузками, потом сказал:

– Работаем весь световой день, без выходных. Чем скорее выложим коробку, тем скорее получим деньги.  У меня работы на всё лето! Строятся люди. А подсобник мой заболел надолго. В этом году уж точно работать не будет. Так что, если согласен, завтра и приходи!

Договорившись о зарплате. Илья в семь утра вышел на работу. Он таскал песок и цемент, делал  раствор, подавал кирпичи… В час Егор Петрович объявил перерыв  и развернул сумку. Здесь были и варёная курица с жареной картошкой, и соленые огурчики. Выпил он и чарку водки.

– Это для аппетита! –  Потом, вопросительно посмотрев на подсобника, спросил: – А ты чего? Или не взял из дому?

– Да нет. Всё в порядке.

Илья достал из кулька пакет кефира, хлеб и стал есть.

– Ты что, вегетарианец?

– Вегетарианец поневоле.

– Поневоле! – эхом отозвался Егор Петрович и смачно выругался.

Через месяц коробка дома была готова, и хозяин расплатился с мастером. Отсчитывая деньги, Егор Петрович, спросил Илью:

– На другой дом пойдешь ко мне в подсобники?

– Нет, пожалуй. Уж очень несоизмеримы затраты труда и зарплата!

– Понимаю. Денег всегда мало.

–  Уж очень нагрузка большая.

– Так, не идешь? – сделал ещё одну попытку Егор Петрович. – Ты неплохой парень, не устраиваешь перекуры через каждые полчаса, не филонишь...

– Спасибо! Пару дней отдохну, и буду искать что-нибудь полегче. Может, повезет…

Каждодневные поиски работы изматывали. Илья стал раздражительным, резким, мог даже накричать на Олю, чего она не выносила.

– Неужели ты не могла постирать сорочку? – упрекал он жену. – Целыми днями сидишь дома, а у нас даже обеда нет!

– Но мне не из чего его варить! Когда последний раз ты в дом приносил деньги?  Мы  сидим на шее у родителей. Если бы не они…

Разговор заканчивался тем, что Илья уходил из дома, а Оля  плакала и не могла заснуть.

Вскоре Оля пошла работать медсестрой в кардиологическое отделение городской больницы. Машеньке исполнилось полтора годика, в яслях она часто болела, и девочку взяли к себе родители. В субботу они привозили ребенка, и Оля изливала накопившуюся за неделю разлуки любовь.

Однажды Илью пригласили играть в преферанс, но предупредили, что игра – не любительская,  расчёт  сразу. Пригласил его Гаврилов, бывший начальник участка стройуправления, сказав, что игроки они не очень сильные.

– Некий Петренко Николай Николаевич, не то заместитель начальника департамента строительства, не то заведующий отделом, Бог его знает! Увлекающаяся натура, – характеризовал Павел будущих партнеров, –  любит классику, живопись, литературу… Что ж, у каждого свои недостатки! А второй – Лядов Пётр Алексеевич, следователь прокуратуры. Этот высокомерен, азартен и упрям. Но ты же знаешь: от большой смелости свершаются большие глупости. Так что у нас шанс есть. Да, играем не по крупному. Так, время провести… Время – те же деньги, но деньги лучше. Так ты согласен?

Конечно же, Илья согласился, подумав, что, может быть, его умение играть в преферанс поможет  пережить тяжёлые времена.

Взяв последние деньги и предупредив Олю, что сегодня придёт поздно, он отправился на встречу.

Игроки расположились в небольшой комнате на даче у Гаврилова. После знакомства и ритуальной рюмки водки, сели за стол и договорились об условиях. Карты сдавал Илья.

– Не скромничай! Прокукарекай!

– Скажу раз! – произнес Николай Николаевич.

– Узнаю твою хватку, душечка, – продолжал балагурить Лядов. – Теперь ваше слово, и правду, одну только правду,  гражданин Павлик! И запомни, если деньги тебе не принесли счастье, отдай их!

– Я спасую, – не обращая внимания на слова Лядова, буркнул Гаврилов.

Петр Алексеевич задумался. Он смотрел в карты, потом пытливо всматривался в прикуп.

– Ты, Петруччио, не думай, что другие не думают. Рожай, наконец!

– Семь  крестей, чтобы ты не надеялся на смягчающие обстоятельства.

– Пас! – сказал Николай Николаевич.

Петр Алексеевич открыл прикуп, улыбнулся и, сбросив лишние карты, объявил:

– Играем восемь крестовых!

– Пас, сказал Николай Николаевич.

– А я, пожалуй, вистану. Ход наш. Ляжем!

Они открыли свои карты, и  Гаврилов сказал:

– Две взятки ты, законник, всё-таки, отдашь: на козырного короля с прикрытием и на туза бубнового.

Пётр Алексеевич согласился и бросил карты.

Игра шла с переменным успехом. Илья осторожничал, стараясь понять, что за люди сели играть. Или они только заманивают новичка, не раскрывая своих возможностей, демонстрируют  не очень сильную игру. И он не торопился  себя обнаруживать.

Когда через пару часов всё стало очевидным, Илья решил увеличить разрыв в выигрыше. Он играл спокойно, его анализ был точным, да и карта в этот вечер ему шла.

– Ты, Колюня, не отчаивайся, худшее впереди!– говорил Пётр Алексеевич, раздавая карты. – Ты посмотри, кого к нам играть привёл наш бесценный Паша! Он же – профи в законе!

– Если ты не учишься на своих ошибках, зачем же  их делаешь? – возразил Николай Николаевич. – Сегодня ты уж очень осторожен. Новичка испугался? Но кто ничем не рискует, рискует всем. Вон какая у тебя гора!

– Критиковать может любой дурак. Снисхождения от вас не дождаться, скажу раз, от распасов.

– А ты научись переживать успехи других. Два!

– Семь червей! – заявил Илья.

– Вот карта прёт, и вся в масть! – с завистью произнёс Пётр Алексеевич. – Надо сделать перерыв. Пас!

– Пас! – сказал Николай Николаевич и внимательно посмотрел на Илью. – Обладает талантом, но умело его скрывает. Далеко пойдет, если не остановить!

Не обращая внимания на разговоры, Илья взял прикуп и объявил козырь.

Сыграв круг, партнеры решили сделать перерыв на  пятнадцать минут, чтобы «побаловаться чайком». Павел разлил водку.

– А ты что же не пьёшь? – спросил Илью Николай Николаевич.

– А он никогда не пьёт, – ответил за него Гаврилов. – Я его знаю несколько лет, так он, работая прорабом, так и не научился пить и ругаться. Но парень вполне приличный, я за него ручаюсь.

– А я к тем, кто не может выпить рюмку, отношусь с подозрением. Не по- нашему это, не по-русски…

– А он и не русский вовсе, – заметил Пётр Алексеевич, – хотя, следует признать, перед законом все равны.

– Да чего вы так защебетали? – возмутился Илья. – Не хочется мне пить! Мы здесь собрались в карты играть, или я мандатную комиссию прохожу? И не волнуйтесь  вы так, до нитки не раздену!

– Ты, парень, не заводись! – успокоил его Пётр Алексеевич. – До раздевания ещё далеко, и собрались мы не деньги выиграть, а время провести в приятной компании. Постарайся соответствовать!

После перерыва игра стала напряженной. Игроки меньше шутили, пикировались, но когда в назначенное время подвели итоги, оказалось, что Илья и Николай Николаевич выиграли,  а Пётр Алексеевич и Гаврилов проиграли. Рассчитались, и Петр Алексеевич спросил:

– Так что, в следующую пятницу заседание состоится?

– Я не возражаю, если шеф никуда не зашлёт. Состав тот же? –  поинтересовался Николай Николаевич.

– Тот же! Ты, Илья, не очень-то нос задирай. Сегодня тебе карта шла. Новичку всегда везёт!

– Нашёл новичка! – сказал Гаврилов, заводя машину. – Садись, Илья, я тебя подброшу. По пути мне.

Придя домой, Илья тихо прошёл на кухню, взял в холодильнике бутылку кефира и  стал пить прямо из горлышка. Потом, положив часть денег на стол, лёг на диване.

С тех пор  сначала еженедельно, а потом и два раза в неделю Илья ходил играть в преферанс. Иногда он выигрывал довольно крупную сумму, иногда «оставался при своих». Проигрывал редко.

Но вот однажды  Николай Николаевич привёл мужчину лет сорока пяти и представил его учёным, историком, своим давним  приятелем, Иваном Акоповичем  Загробяном. Коренастый, с большими умными глазами, он  весело смотрел на партнёров, демонстрируя радушие и доброжелательность. Чёрные волосы чуть серебрились у висков. Они курчавились на шее, покрывали кожу рук, торчали из под массивного золотого перстня с большим камнем. В блестящем бархатном темно-синем пиджаке с множеством карманов и в белоснежной сорочке, из под воротника которой тоже торчали волосы, Иван Акопович напоминал  булгаковского Воланда. Будучи впервые в компании, он  сразу же стал обращаться ко всем, словно знал их много лет, при этом упоминал факты,  свидетельствующие, что он знал больше, чем говорил.

– Милейший Павел! Очень рад встрече. Я с интересом наблюдаю за крахом вашего строительного управления, и всё удивляюсь, какую живучесть и борьбу за существование вы демонстрируете! Воистину, Чарльз был прав!

– Чарльз?

– Чарльз Дарвин! А вы, дорогой Пётр Алексеевич, продолжаете трудиться на ниве правосудия? Да, вам не легкая досталась  доля, не будь на то… особенно в наши дни. Не то, что в древности. Тогда всё было много проще, хотя, должен признать, в  каждом времени свои трудности. Но, кажется, мы сюда  пришли не затем, чтобы  историю вспоминать. Начнем, пожалуй.

Лихо выпив рюмку, которую ему предложили, пожал руки новым знакомым, и сел за стол.

Иван Акопович артистично перетасовал колоду, причём карты у него летали, образуя  в воздухе дугу, потом отдал их сдающему. «Психическая атака, – подумал Илья и сдал карты. Иван Акопович  бегло взглянул  и, виртуозно распределив по мастям, бросил их на стол. Илья понял, что к ним пришел играть ас, и расслабляться нельзя.

Гаврилов на правах хозяина в этот раз не играл. Он сел за спину Николая Николаевича и наблюдал, иногда комментируя:

– Ты, Николаша, пику сбрасывай!

– Только сомнительные люди не сомневаются, – откликался Николай Николаевич и, определив снос, объявил козырь.

Игра шла с переменным успехом. Илья чувствовал, что проигрывает, но не крупно. И вдруг пришла карта на мизер. У него сердце замерло. Три масти – чистый мизер, и только в пике единственный  валет  портил картину. Решаться или пасовать? Это могло бы существенно изменить ситуацию. Тут не до жиру, лишь бы крупно не проиграть, а то Ольга совсем взбрыкнёт. Впрочем,  будет права. Нужно деньги приносить, а не забирать их у семьи. Но мизер…  И, кроме того, вероятность, что в прикупе будет хоть одна карта  не пиковой масти,  и тогда он просто пику сбросит! Илья понимал, что он должен на что-то решиться, и  тихо проговорил:

– Мизер!

В комнате на мгновенье воцарилась тишина. Все смотрели на Илью и понимали: вот именно сейчас наступает принципиальный спор между ним и Иваном Акоповичем.

– Пас! – сказали партнеры, и Илья, взяв прикуп, взглянул на Ивана Акоповича. Тот смотрел на него не мигая, и улыбался. Глаза его блестели, и на секунду Илье показалось, что Иван Акопович прекрасно знал прикуп. Стараясь умерить сердцебиение, Илья неторопливо открыл карты. Пиковый марьяж. На мгновенье ему показалась, что пиковая дама, та самая ведьма, которая когда-то погубила Германа из Пушкинской повести, злорадно улыбнулась ему.  Счастье отвернулось от Ильи, и теперь нужно  сделать всё, чтобы взять меньше взяток.

– Сокращение строптивых, – удовлетворенно произнёс Пётр Алексеевич, увидев, что мизер ловленный. – Ты, Илюшенька, не огорчайся. Трата денег без удовольствия называется экономией, а экономить легче, когда ты разорён. Высшая мера наказания, хоть и не смертная казнь.

Все стали советоваться, с чего лучше зайти, чтобы потом заставить играющего взять «паровозик», то есть несколько взяток.

– Свои нужно отбирать! – горячился Пётр Алексеевич. – Нужно упростить ситуацию!

–  Усложнять просто, упрощать сложно, – глубокомысленно изрек Николай Николаевич.

–  Умерьте прыть, – огрызнулся Илья.

И только Иван Акопович не произнёс ни слова. Он посмотрел в карты и тихо сказал:

– Напрасно ты отвлекаешься. При чём тут твои семейные проблемы, когда ты сел играть?! Эта игра требует сосредоточения. Три взятки. Согласен?

Илья бросил карты:

– Согласен!

–  Сегодня тебе, Илюша, крупно не везёт. Ты – неудачник, – глумился Пётр Алексеевич. – Тридцать в гору, это, я тебе скажу, уже кое-что! Тебе и амнистия не поможет.

– И чему вы так обрадовались? – огрызнулся Илья. – Посмотрим. Ещё не вечер…

Игра закончилась в половине второго ночи. У Ильи, чтобы рассчитаться, не хватило денег, и под гарантию Гаврилова, Иван Акопович согласился подождать неделю.

Машенька  подросла, стала произносить первые слова, полюбила рассматривать книжки с цветными картинками.

– Тебе пора, наверное, кубики с буквами покупать.

После рождения дочери  Оля похорошела и  ловила на себе жадные взгляды мужчин. Внимание льстило, но попытки ухаживания деликатно отвергала, стараясь не обидеть человека.

Как-то к ней в гости пришла Женя. Подруги сидели на кухне, пили чай и делились новостями.

– Знаешь, Женечка, а давай с тобой выпьем по рюмочке ликёра! Остатки роскоши.

– Чего-чего, а благодарные пациенты ликёром и винами нас обеспечивают! Я ненавижу эти подношения! Боюсь, чтобы Толик не привык.

– Он что у тебя, выпивает?

– Да, нет!  Но, может, я думаю… А вот его бывшая не в рюмку заглядывает, а пьёт из горла!

– Как же она задержалась в своих профсоюзах?

– Знает, верно, кому и когда отдаться. Дура, не хотела отдавать теплые вещи Толика!

– Да Бог с ней! А у тебя как? – спросила Оля.

– Нормально. Только зарплату не получаем три месяца. Хорошо, что мои посылки передают, да и когда домой езжу, полные сумки привожу. А так бы ноги протянули! Где это видано, чтобы врач, уродующийся в  операционной, не мог прокормить  семью?

Вот уже около года Анатолий Николаевич жил в гражданском браке с Женей.  Она на шестом курсе  пошла  в интернатуру по гинекологии, и теперь они вместе ходили на работу. Он её натаскивал, давал оперировать несложные операции  и, по мнению коллег, Женя за последнее время преуспела.

– А как складываются у тебя отношения с его мальчишками? – спросила Оля.

– К сожалению, нет никаких отношений. Его бывшая поставила условием, чтобы  он их со мной не знакомил. Вот так и живу…

Потом резко встала и, поставив рюмку с недопитым ликёром, сказала:

– Пора идти! Ещё одна рюмка, и я окажусь под водителем автобуса…

На следующий день, когда  Оля ушла в институт, Илья грустно осмотрелся вокруг, мучительно раздумывая, где же достать деньги. Взгляд его упал на телевизор. В какое-то мгновение он представил, какой будет  дома шум, и решил попробовать перезанять у кого-нибудь. Но к кому бы он ни обращался, какие бы байки не сочинял, везде получал отказ.

На следующий день Илья упаковал в картонную коробку телевизор и пошёл  его продавать. С карточным долгом не шутят.
4.

Оля сидела с Женей на кухне и механически протирала кухонным полотенцем вымытую тарелку. В голове  какой-то туман, мысли путались. «Вот и всё! А я – обыкновенная дура!  И что толку, что он не пьет? Не пропивает, так проигрывает. Вынес телевизор! Какой позор. Хорошо, что  родители  не знают. Теперь придется им лгать, что отдали  в ремонт...  Но, Боже мой, а что, если это только начало?»

– Ты меня не слушаешь? – вдруг, прерывая  рассказ, спросила Женя.

– Так он же телевизор из дому вынес! – думая о своём, воскликнула Оля.

–  Кто и что вынес? – не поняла Женя.

– Да Илья! Илья вынес телевизор. Я тебе не рассказывала. Стеснялась. У него страсть. Он – картёжник! Я надеялась, что с рождением  ребёнка всё пройдет…

Женя сидела, ошарашенная. Ей до боли стало жаль подругу. «Картёжник! Вот почему Оля  выглядела молодой старушкой! Думали – вся погрузилась в семью, отдаёт себя мужу… А король-то  голый! Он в карты играет!»

– И что он говорит?

– А что он может сказать? Карточный долг! За него и убить могут!

– Могут…

– Боже мой, что же мне делать?

– Жить! – Потом, решив что-то для себя, спросила властно: – Твой не скоро придёт?

– Часа в два ночи.

– А Машка где?

– Отвезла к родителям. Завтра на дежурство.

– Вот я и предлагаю: сейчас позвоню Толику, и мы вместе пойдем куда-нибудь поужинать.

– Нет, Женечка, никуда я не пойду. Да и денег у меня мало для таких выходов.

Понимая, что Олю нельзя сейчас оставлять одну, Женя позвонила домой и предупредила, что останется ночевать у подруги.

– Толюшка, я всё тебе завтра объясню. Очень нужно. Ты поймешь, любимый.

Они ещё долго сидели на кухне и говорили, говорили, изливали друг другу душу.

Женя понимала, что Оля теперь может наделать глупостей, и, стараясь отвлечь подругу,  перевела разговор на другую тему:

– А как ты живёшь, если стипендию нам уже полгода не платили, а твой ирод  вещи из дома выносит?

– Если бы не родители… не знаю, что бы делали. Иногда молоко не могу купить, чтобы Машке кашу сварить.

Прошло три месяца.

Выпавший накануне снежок  сделал деревья мохнатыми. Они стояли вдоль алей, словно невесты. Тихая морозная погода, мелкие колючие иголочки,  блеск снега на солнце и мишура в каждой витрине  магазина, наконец, продажа сосенок на каждом углу, спешащие куда-то люди, – всё говорило о том, что приближается Новый год.

– Не понимаю, почему до сих пор нет детей, – возмущалась Юлия Семеновна. – Могли бы приехать пораньше, чтобы чем-нибудь помочь!

– Не ворчи, дорогая. Сейчас только семь. Вот-вот приедут. Им с ребенком на автобусе не так просто добираться. Дорога сейчас скользкая…

– А Альтманы звонили? – не унималась беспокойная Юлия Семеновна.

– Да. Они будут, как обычно. Представляешь,  Мира сегодня, тридцать первого, проводила  консультации в институте. До философии  ли студентам в такой день?!

– Я вообще не очень понимаю, что она там может преподавать. Раньше марксистско-ленинскую философию читала, а теперь что? Неужели так важно, чтобы инженер-механик знал философию?

– Несомненно. Это же и есть образование. Только раньше оно было идеологизировано, а теперь изучают историю философии, этику, эстетику, историю религий… Это расширяет  кругозор, помогает обрести мировоззрение.

– А Павловы звонили?

– Да успокойся ты! Все придут к одиннадцати. – Владимир Александрович  взял в руки программу и надел очки. – Ты, Юленька, подремли, пока дети не приехали, а я посмотрю, что сегодня нам предлагают. Новогодние программы всегда так интересны…

Дети приехали только в полдевятого. Оля раздела Машеньку, раскрасневшуюся с мороза, усадила на ковер в дальней комнате и дала игрушки. Недавно бабушка купила кубики с буквами и яркими картинками, и девочка сразу же принялась складывать слова. Маша, ставя один кубик на другой, строила башню и, когда падала, весело смеялась.

Илья выставил на стол бутылку шампанского и «Клюквянку».

– Это что, заводская? – поинтересовался Владимир Александрович. – Раньше мы её сами делали, а теперь, скажите, пожалуйста, в магазинах продаётся!

Он проверил на свет прозрачность напитка, потом открыл пробку и чуть-чуть налил в рюмку.

– Володя, – возмутилась Юлия Семеновна, – тебе не терпится? Как не стыдно!?

– Стыдно, мать, очень стыдно, – ответил Владимир Александрович и пригубил красную ароматную  жидкость.

– Ну, как? – спросил Илья, с надеждой глядя на дегустатора.

– Не разобрал! – улыбнулся тот. Потом поставил бутылку на место: – Прекрасно! Скажите, пожалуйста, как научились делать!

В десять уложили Машеньку, приглушили телевизор, заговорили шёпотом, пока ребёнок не уснёт. Когда же в одиннадцать пришли, наконец, гости, все снова говорили в полный голос: Машенька спала крепко.

– С наступающим! – поздравил всех Яков Михайлович Альтман, невысокий полный человек с седыми волосами и большим лбом. Карие глаза его светились весельем. Он надел на себя маску Деда Мороза и стал раздаривать сувениры, извлекаемые из глубокого чрева сумки,  в которой долго рылся и шарил рукой, приговаривая: – Тебе, Володя, моя новая книжка о том, как убежать от старости. Пригодится! – Яков Михайлович был психиатром, большим книголюбом, и считал, что лучшим подарком может быть только книга. – Тебе, Юлечка, – книга о еврейской кухне. Хоть на картинке будешь разглядывать фаршированную рыбу! Теперь жизнь такая, я тебе скажу, что, хоть картинки смотреть, чтобы не забыть! Илюша, для тебя у меня есть  «Искусство выживать». Нужная сегодня наука! Олюшке я принёс  прекрасную книгу по кардиологии. Это – классика, я тебе скажу! А этого пупсика ты передай Машеньке! Пусть растет здоровой! Егор, – обратился он к холёному мужчине в очках, давнишнему их другу –  тебе, как банкиру, Дед Мороз дарит кошелёк, чтобы  у тебя всегда водились деньги! А Надюше – Яков Михайлович обратился к жене Егора Ивановича, – эту маленькую статуэтку. Зная твою любовь к прекрасному, решил, что она тебе понравится так же, как нравится мне. Уф! Кажется,  выполнил миссию Деда Мороза, слава Богу!  Волновался, чтобы ничего не перепутать. А ведь мог кошелёк отдать Юленьке, а книгу о еврейской кухне – Егору!

– Ну да, – улыбнулся Владимир Александрович, – тёте –  мороженое, а детям – цветы!

Мира Наумовна, жена Якова Михайловича, женщина с крашеными волосами и кокетливой седой челкой,  выкладывала из сумки пирожки и огурчики собственного засола.

– Володя, – окликнула она хозяина, – открой, пожалуйста,  огурчики и положи в микроволновку пирожки! Они вкусные, когда горячие.

В свою очередь, Владимир Александрович и Егор Иванович вручили  свои сувениры гостям и детям.

Через полчаса  сели за стол. Пили за уходящий год, за то, чтобы, наконец, политики в Думе перестали болтать и сделали что-нибудь для людей, вспоминали, какие надежды возлагали, и что из того, на что надеялись, сбылось…

Потом включили телевизор и прослушали поздравление Президента. Снова выпили…

– Я не понимаю, – сказала Юлия Семеновна Надежде Сергеевне, – неужели они там, на верху, не видят, как бедствует народ?..

– Вы снова затеваете политические споры? Бога ради, только не сегодня! – Мира Наумовна даже подняла руки, словно пыталась таким образом остановить говорившего. – Сегодня же Новый Год! Кстати, у нас новый заведующий кафедрой.

– Кто такой? – спросил Владимир Александрович.

– Некий Безродный Митрофан Никанорович. Когда-то был членом горкома. Философ, кандидат…

– Я его знаю. Высокий такой, рыжий, как Илья, – сказал Егор Иванович.

– Теперь – пегий.

– Ты, Мирочка, надеюсь, его уже очаровала? – поинтересовался Владимир Александрович.– Нужно уметь жить с начальством!

– Нужна я ему! Он уже привёл на кафедру девицу, оформил её старшей лаборанткой и объявил, что на неё возлагаются обязанности секретаря!

– При любой акуле существует рыбка-секретарь, – заметил Егор Иванович. – У вас грядут серьёзные перемены.

– В благодетеле есть что-то от кредитора. Не надо, я тебе скажу, с ним жить, Мирочка, не надо! – Яков Михайлович скорчил плачущую рожицу и приложил руки к сердцу.

– Хорошо, не буду! А вообще, по-моему – руководить, – это, прежде всего, не мешать работать! А он загонял сотрудников, издергал противоречивыми распоряжениями, руками машет, намечает перспективы... Нет, эти разговоры могут  испортить аппетит!

– Руки вверх! Единогласно… – заключил Яков Михайлович. – А расскажи-ка лучше нам, Ольга Владимировна, как твои дела в познании сердца? Что нового в этом деле, и знакома ли ты с такой, я тебе скажу, гадостью, как мерцательная аритмия?

– С этой гадостью я знакома, но почему вдруг она вас заинтересовала?

– Дело в том, что недавно мне наши эскулапы поставили такой диагноз. Я  в приятельских отношениях с вашим профессором, но, почему-то не хочется  к нему обращаться.

– Это почему же? С мерцательной аритмией шутить не стоит.

– Я тебе скажу, дорогая: приятели сохраняются тем дольше, чем реже их используешь. Мне кажется, ещё момент не настал.

– Как тебе на вольных хлебах? – спросил Якова Михайловича Егор Иванович, когда были уже произнесены тосты и утолён первый голод. Яков Михайлович в последнее время работал в медицинском кооперативе. – Много пациентов?

– Всё нормально, – ответил тот. – Беда только в том, что народ нищает. И, кроме того, я тебе скажу, шеф забирает больше половины того, что  зарабатываю.

– Но у него же большие расходы: аренда, мебель, оборудование, да и налоги не маленькие, наверное. У вас много нахлебников?

–  Да нет: шеф, секретарь и бухгалтер. Все остальные реально зарабатывают деньги.

– А кто – шеф? Я его знаю?

– Вряд ли. Когда-то работал в районе главным врачом. Организатор, нужно признать, сильный. Только, уж очень, я тебе скажу, падок на подхалимаж. Любит, когда хвалят.

– А кто этого не любит?

– И вообще, о  начальнике либо хорошо, либо еще лучше, – вставила Юлия Семеновна. Она ещё недавно работала с Яковом Михайловичем. – Нет, он толковый мужик. Наши врачи предлагают ему проекты один заманчивее другого, и обижаются, если он не бросается исполнять их задумки.

– Легко стать пессимистом, финансируя оптимистов, – заметил Егор Иванович. – Мне кажется, он так и должен делать. Иначе бы вы давно уже утонули.

– У толкового начальника должен быть и заместитель под стать, – подал голос Владимир Александрович. – Кто у вас в замах?

– Маношина. Ты её вряд ли знаешь. Терапевт.

– Авторитарная особа, – добавила Юлия Семеновна.

– Она и должна быть такой. Ну, хорошо, а время свободного у тебя много?

– Времени хоть отбавляй. Поменял бы время на деньги, но шеф строго соблюдает трудовое законодательство. Но что ты всё о нас да о нас? О себе расскажи! – спросил Яков Михайлович Егора Ивановича.

– Жаловаться грех, хоть и не рай. Для меня рай, когда  нет будильников, понедельников и начальников. Но такое может быть только во сне.

– Понятно, – резюмировал Яков Михайлович. – Ты всегда  любил поспать. Помнишь, как  ты в филармонии проспал симфонию? Не помню только, какую.

– Фалека…– засмеялся  Егор Иванович.

–  Давайте-ка лучше наполним бокалы, – предложил вдруг Владимир Александрович. – У меня тост созрел. – Он  разлил  напитки и поднял  рюмку. – Дорогие друзья! Давайте выпьем, чтобы всем было хорошо!

– Вот закрутил и, главное, я тебе скажу, оригинально! – прокомментировал Яков Михайлович, и выпил.

Когда съели традиционные картофельное пюре с биточками и горячие пирожки, все расселись свободнее, и завязался обычный в их компании разговор.

– Всем хорошо быть не может! – Мира Наумовна удобно расположилась на диване. –  Если нет плохого, не понимаешь значимость хорошего!

– Ты, дорогая, я тебе скажу, слишком буквально всё воспринимаешь и философствуешь не по делу, – прервал её Яков Михайлович. – Что же ещё желать в новогоднюю ночь друзьям?

– Ладно вам. Расскажи-ка нам, свет Егор Иванович, что нового у вас, у буржуев слышно?

– Недавно их банк «кинули», – ответила вместо мужа Надежда Сергеевна.

– Да, ну?!

– Как это?

– Дали кредит, а нам его не вернули, – объяснил Егор Иванович. – Ничего нового. Обычное дело. Теперь пытаемся найти прохвоста.

– Что значит, найти? – переспросила Юлия Семеновна.

– Исчезла фирма вместе с нашими денежками.

– Дела… – удивился Владимир Александрович. – И много?

– Много… – ответил Егор Иванович, давая понять, что ему неприятен этот разговор.

– А к нам  недавно, я вам скажу, священник приходил. Освящал новое отделение.

– И как же ты, иудей, с ним общался? – улыбнулась Надежда Сергеевна.

– Нормально, я тебе скажу, общался. После освящения выпили  спиртика с батюшкой! Ничего, я тебе скажу, батюшка пьёт. Достойно. И собеседник  интересный!

Разговор то вспыхивал, то угасал, как пламя свечи, что стояла на пианино. Юлия Семеновна потушила свет и зажгла гирлянды.

Илья весь вечер был непривычно молчалив, а Оля слушала, о чём говорят друзья родителей. Семью Альтманов и  Павловых она знала с детства.

– Освещали отделение, – никак не могла привыкнуть к новым веяньям Юлия Семеновна. – И кто-то же верит во все эти чудеса!

– Больные, Юлечка, больные верят! Когда заболеешь, во всё поверишь!– заметил Егор Иванович.

– Кончайте  заумные разговоры, – возмутилась Надежда Сергеевна. – Лучше расскажите какой-нибудь анекдот!

– Есть у меня анекдот, – встрепенулся Яков Михайлович. – Звонят в квартиру: – Рабинович здесь живет? – Нет, он в соседней квартире. Звонок в соседнюю квартиру:  – Скажите, пожалуйста, Рабинович здесь живет?  – Нет. –  Но, простите, ваш сосед сказал, что Рабинович живет здесь.  – Рабинович здесь не живет. Он здесь мучается!

– Это  напомнило мне старый анекдот, – подхватил тему Владимир Александрович: – Мчится на машине Абрам. Останавливает его милиционер:  – Ваши права?!  – А где вы видели права у еврея?! – вопросом на вопрос ответил Абрам.

До глубокой ночи друзья шутили, рассказывали анекдоты, читали стихи, делились новостями. Потом пили чай с айвовым вареньем, ели торт, который принесла Надежда Сергеевна. Разошлись под утро. Оля давно ушла в комнату к Машеньке и, примостившись  рядом, спала. Илья, сославшись на необходимость, уехал в Ростов.

–  А что вчера Илья был, как в воду опущенный, – спросила Юлия Семеновна у дочери.

– Не знаю, – неохотно сказала Оля, – наверное,  не в настроении.

– Нет, ты не увиливай от разговора. Что произошло?

– Ничего… Во всяком случае, ничего нового…

И вдруг Оля заплакала, уткнувшись в плечо матери.

– Девочка моя, что же произошло? Что случилось?

И Оля рассказала, что Илье устроиться на работу не удается, и он решил зарабатывать преферансом. А недавно в счет карточного долга вынес из квартиры телевизор! Стал резок, груб…

Владимир Александрович, стоя у двери кухни, слушал откровения дочери. Да, кажется, не повезло дочке. А так поначалу было хорошо и безоблачно. Но сейчас нужно оградить Машеньку от домашних сцен. Тушить пожар надо, если ещё не сгорело все дотла…

– Ты, дочка, не реви, – сказал он, обнаруживая своё присутствие. Увидев его, Оля еще громче заплакала. Ей  стало так стыдно, что она не знала, куда деть глаза. Чтобы как-то успокоить дочь, Владимир Александрович попробовал сменить тему: – Ладно! А теперь, скажи, мать, – обратился он к Юлии Семеновне, – когда завтрак? Уже двенадцать!

– Побойся Бога, Володя! Ты в шесть встал из-за стола!

– Что делать, мать! Грешен. Люблю это дело.

– Хорошо, иди мыться. Через пол часа будем завтракать, – согласилась Юлия Семеновна, поняв маневр мужа.

Илья вернулся домой в плохом настроении. «Что же делать? – думал он. – Сколько это может продолжаться? Где выход? Видимо, нужно  снова подаваться в подсобники к Петровичу… Конечно же, она права: денег не даю, а жрать требую… Нет, нужно что-нибудь найти, а то ноги протянем. Что толку в институтском дипломе? Вот и проявилась моя реальная стоимость!»

Он разделся и лег на диван.

«Пора что-нибудь решать. Надо как-то себя взбодрить. Но не наркотиками же! Просто я забыл, когда последний раз ходил на спортплощадку. Всё! Завтра же… нет, сегодня  возобновлю пробежки… И преферанс здесь не при чём! Я, ведь, не редко часть выигрыша отдавал в дом… Да и она не особенно возражала, когда  поздно возвращался после пульки. Правда, телевизор, – это перебор. Но я обязательно в ближайшее же время куплю новый, приличный!..»

С такими мыслями Илья провалился в сон, и ему снился тот самый мизер, когда в прикупе пришёл пиковый марьяж, и ведьма, злорадно улыбаясь, говорила: «А ты ещё и еврей! Нужны нам такие напряжения!»

Проснулся он часа в два. Надел шерстяные носки, свитер и спортивный костюм, отыскал в шкафу старенькие кроссовки и, перепрыгивая через две ступеньки, сбежал вниз. Погода стояла морозная, но безветренная. Народ отдыхал после бессонной Новогодней ночи. Илья  свернул на Пушкинскую и трусцой побежал в сторону Театрального. На аллее он пол часа усиленно делал упражнения. Проходили мимо редкие прохожие, но  на него никто не обращал внимания. Они привыкли к тому, что молодые люди здесь делали разминку. Илья занимался с таким увлечением, словно хотел доказать самому себе, что не всё потеряно, что он может… он должен  выскочить из этой полосы невезения.

– Я должен… я смогу… всё будет хорошо…– повторял он в ритме упражнений.

На углу Пушкинской и Крепостного переулка показалась женщина в каракулевой шубке. Она несла  в обеих руках  большие сумки с покупками. Поравнявшись с Ильей,  поставила их на снежок и присела, едва переводя дыхание, на скамейку.

– Где мои молодые годы, – проговорила она и наклонилась, чтобы что-то проверить в сумках. Илья заметил, что когда женщина наклонилась, из её кармана выпал кошелек. Он скрылся в рыхлой пене снега, оставляя сверху лишь чёрную прогалину на ровной  поверхности. Вскоре, так ничего  не заметив, женщина встала, взяла сумки и ушла.

Илья какое-то время смотрел ей вслед. Ему казалось, что женщина вот-вот обнаружит пропажу и вернётся. Он ногой подтолкнул кошелек подальше под скамейку. Только спустя некоторое время, наконец, наклонился и подобрал его. За эти несколько минут Илья  почувствовал, что спина  его стала мокрой, и подумал: «Вот  и докатился  до банального воровства! Но выбора у меня нет!» Не разглядывая содержимое кошелька,  он опустил  его в карман и побежал в сторону дома.

Возле Публичной библиотеки  встретил приятеля, Сергея Новикова, с которым когда-то жил рядом. Начитанный, высокообразованный, Сергей любил классическую музыку, разбирался в поэзии и был мастером спорта по самбо. Ещё недавно он работал на военном заводе конструктором, но вскоре  почему-то уволился, и с тех пор Илья с ним не виделся.

– Привет, Серега! – остановился Илья. – Ты кого высматриваешь? Кстати, с Новым годом тебя!

– Привет, Илюха! Никого не высматриваю. Собаку выгуливаю. Вон деревья обнюхивает!

Рыжий спаниель, подметая ушами снежок, метался от дерева к дереву, принюхиваясь к незнакомым запахам.

– Ты как выживаешь? Где работаешь? – продолжал Илья. – У тебя всегда был талант  предсказателя. Ответь, куда мы идём, и что будет дальше?

Сергей Новиков, невысокого роста, сухопарый, с русыми волосами и рыжеватой бородкой, посмотрел на Илью и ответил:

– Талант, как говаривала Фаина Раневская, это бородавка; у кого-то она есть, у кого-то нет. А идём мы, как мне кажется, в правильном направлении… Правда на этом пути ещё немало шишек  набьем. Но, судя по вопросу, у тебя не всё в порядке?

– Это мягко сказано. Управление гикнулось, а я – обыкновенный безработный. Не подскажешь ли чего?

– Что я тебе могу подсказать? Ты же тщеславный. Тебе должность подавай!

– О чём ты говоришь, Серега?! Я уже и подсобником пробовал на строительстве частного дома… Тщеславный!

– И правильно! Продолжая цитирование классиков, напомню, что та же самая Фаина Раневская утверждала, что тщеславие – родная сестра бездарности. Отсюда вывод, что у тебя не всё потеряно. Ты  не бездарен!

Сергей нагнулся и, беря на поводок подбежавшую к нему собаку, продолжал:

– Если хочешь, давай попробуем поработать вместе. Я  сейчас занимаюсь ремонтом квартир. Делать приходится всё: клеить обои, класть плитку, стелить паркет… Да что я тебе рассказываю?! Сам понимаешь. Первое время я делал медленно, но очень тщательно. Теперь заказов много. Одному трудно.  А напарник мой оказался наркоманом. Пришлось с ним расстаться. Пойдешь в напарники?

У Ильи даже дух перехватило.

– Ты ещё спрашиваешь! Конечно. Но я гожусь только в подсобники.

– Нет, так не пойдёт. Первое время поработаешь на подхвате, но в строительстве же ты не новичок. Освоишься быстро. Мне подсобник не нужен. Мне нужен партнёр. Работаем пятьдесят на пятьдесят, так что осваиваться придется быстро.

Сергей направился  к дому, куда его тянула, недовольная медлительностью хозяина, собака. Илья, провожая его, спросил:

– А инструмент? У меня пока нет ничего. Да и купить не за что.

– Это мы переживем. Сейчас нужно будет класть чёрные полы под паркет. Приходи завтра к восьми сюда. Вместе и поедем на объект в Александровку. Жду.

Он протянул руку.
5.

Оля вернулась от родителей, груженая тяжелыми сумками. Сложив продукты в холодильник, вошла в зал. Первое, что увидела, это был новый телевизор. Он стоял на старом месте, поблескивая экраном и хромированной надписью «SONY». На столе под вазой заметила листок, вырванный из тетрадки: «Оставляю немного денег. Нашёл работу. Приду вечером, поговорим. Целую, Илья». Тут же лежали деньги и короткое письмо от Елизаветы Абрамовны.

«Дорогие дети и внученька, здравствуйте! Давно вам не писала. Не было сил и настроения. Очень скучаю по Ростову, по близким, родным людям. Подумала, как бы было хорошо, если бы мы жили рядом. Я бы смотрела за Машенькой, гуляла с ней в парке, читала  ей сказки. Она, наверное, уже большая девочка. Всё у меня без изменений. Только очень тоскую. Сейчас стало возможным приехать в Израиль по приглашению или по туристической визе. Я собираю деньги, чтобы оплатить вам хотя бы дорогу. Понимаю, что это может быть только после того, как Олечка получит диплом. Но, живу с надеждой. Привет всем, кто меня помнит. Целую, мама».

Оля прочитала письмо, несколько раз перечитала записку, подумав: «Откуда у него такие деньги? Повезло в преферанс? Когда он успел? Боже мой, что же мне делать? И какую работу он нашёл?»

Потом переоделась и принялась за уборку. Пыль за те несколько дней, которые она отсутствовала, покрыла серым налетом пол и полированную поверхность мебели. Оля включила пылесос. Но сквозь жужжание  мотора прорывались и доходили до её сознания навязчивые мысли: «Откуда у него столько денег? Боже мой, он же игрок! А, может быть, занял, или ему дали аванс? Но не столько же!»… Она пропылесосила палас и ковёр, потом вытерла влажной тряпкой пол и полированную мебель и, наконец, закончив уборку, пошла на кухню. «Эх, Илья, Илья! – Она никак не могла успокоиться. – Все желания, всю нежность мою  убил».

«Поговорить сегодня не сможем: я дежурю, – написала на том же клочке бумаги Оля Илье. – А утром ты снова уйдешь на работу. Встретимся завтра вечером. Меня не радуют эти деньги, если они получены игрой в преферанс. Счастье игрока переменчиво. Рада, что  ты нашёл работу. Машеньку оставила до субботы у родителей. Целую, Оля».

В половине седьмого, положив записку под вазочку на столе, ушла на дежурство.

Больных в отделении было не много. Все, кто мог, к Новому году выписались. Остались тяжелые. Выполнив назначения,  Ольга с напарницей, Валентиной Ивановной  решили поужинать, выпить по чашечке кофе, передохнуть. Через минуту могли привезти тяжелого больного, возле которого  всю ночь нельзя  сомкнуть глаз.

В сестринскую вошел дежурный врач, Вартанян Арсен Арменакович, жгучий брюнет небольшого роста. Он держал в руках бутылку шампанского.

– А я, сладкие мои, шампанское принёс! Надо отметить Новый год, чтобы он был лучше прошлого. В этом году я все-таки надеюсь получить категорию, черт бы её побрал!

– Вы, Арсен Арменакович, оптимист и идеалист, – уступая место за столом, сказала Валентина Ивановна.

– Это почему же?

– Мы движемся в обратную сторону. Новый год  намного лучше… чем следующий за ним. – Валентина Ивановна, полная женщина лет тридцати пяти, работала здесь очень давно и могла сравнивать. – И идеалист, потому что верите, что категория вам существенно прибавит в зарплате.

– А я им так и скажу: не унижайте меня рублем. Дайте три!

– За это время инфляция съест все ваши надбавки, и вы снова будете уповать только на подарки  больных!

– Довольно разговоров, – прервала Оля, – а то мне сейчас нужно ещё Вольской капать.

Они расположились вокруг стола, на который выложили все, что принесли. Арсен Арменакович разлил шампанское и поднял свой стакан:

– Итак, сладкие мои, пусть Новый год принесёт каждому из нас счастье…

– И много денег, – добавила Валентина Ивановна.

Потом ели  Олины бутерброды и пирожки с капустой, которые принесла Валентина Ивановна. Закипел электрический чайник.  Оля разлила  кофе, выложила из сумки печенье и карамель…

– Я кофе люблю с сахаром, – сказал Арсен Арменакович. – Нет ли у нас немного сахарку?

Выпив кофе, Оля вышла в палату к больной. Когда через полчаса она заглянула в сестринскую, Арсен Арменакович что-то увлеченно рассказывал Валентине Ивановне. Оля присела за стол и стала отмечать в историях болезни проведенные процедуры.

– Ты слышишь, Оля, что произошло в онкодиспансере?

– Что? – спросила Оля, не отрываясь от работы.

– У Арсена Арменаковича жена работает радиологом. В ночь под Новый год медицинская сестра, разряжая больную, вместе с окровавленными бинтами случайно выбросила и одну радиоактивную иглу. Хватились, когда контейнеры с мусором уже увезли на свалку. Всю новогоднюю ночь с дозиметрами искали там эту злополучную иглу!

Оля отложила  папку  в сторону.

– Под утро нашли. Вай, сладкие мои, если бы не нашли, головы бы не сносить там  всем…

– Да, неважно Новый год люди встретили, – задумчиво проговорила Оля. – Им не позавидуешь.

Арсен Арменакович встал, поблагодарил сестер за кофе:

– Может быть вы, сладкие мои, и правы, что я идеалист, но известно, что идеалист помогает разбогатеть другим. Может быть, и тебе повезёт. Пойдем, Оля-джан, посмотрим твою Вольскую. Меня тревожит её аритмия.

Дежурство было не сложным. Выполнив все назначения, Оля  уселась в  кресло и вздремнула. И только в пять разбудила Валентина Ивановна: нужно  выполнять утренние процедуры.

После коротких зимних каникул начался последний семестр. Последний! Потом государственные экзамены… и бушующие волны океана жизни накроют с головой ещё не научившихся плавать молодых специалистов. Кто их защитит? Многие ли  останутся на плаву? Где  найдут  работу? Особенно сейчас, когда  никто никому  не нужен. Да и смогут ли они выжить на эту зарплату? О какой романтике профессии может идти речь!? Все страшились лавиной подступающего будущего, непонятного, холодного, загадочного…

Редкие  лекции  собирали студентов вместе. Они встречались, радостные, весёлые, довольные тем, что увидели друзей, делились впечатлениями, говорили и не могли наговориться.

–  Авторитет врача нужен в первую очередь для успешного лечения, – заявила Марина Забелина, миниатюрная белокурая девушка, когда речь зашла о том, что её куратор, известный институтский ловелас, на дверях кабинета приколотил табличку, извещающую  обо всех его титулах.

– Для этого не таблички нужно прибивать, а быть на уровне, – не соглашалась с ней подруга. – А он не пропускает ни одной юбки!

– Тебя послушаешь, так он – исчадие ада и сексуальный маньяк! – возмутилась Марина. – Нормальный мужик… И взяток не берёт!

– Говори, да не заговаривайся! На свою зарплату он бы давно ноги протянул! А  ты видела, на какой машине он приезжает на работу?!

– По крайней мере, я об этом никогда не слышала, – не сдавалась Марина.

– Проследить это не просто. Найди, кто, за что, кому, что и когда? Но, обрати внимание, лечит он только весьма состоятельных особ…

– Преимущество бедняка: врач вылечит его быстрее, – вставила слово Оля.

– Вы ещё скажите, что он плохой специалист! По крайней мере, за ним толпами больные ходят.

– Как ты не понимаешь, Марина, что когда больные ходят за врачом толпами, это говорит лишь о плохой организации работы. Большая практика не всегда говорит, что это хороший специалист, но всегда – что богатый.

– Послушай, Маришка, не влюблена ли и ты в него? Тебя, словно ослепили! Хочешь повторить подвиг Жени Сокол?

Наконец, пришёл преподаватель, и лекция началась. Он безразличным голосом  рассказывал о профилактических осмотрах, о методах повышения выявляемости, о группах риска и их формировании…

– Не понимаю, кому нужны эти профосмотры, когда  больных не берут лечить? – Женя  похорошела, расцвела, в ней появилась спокойная уверенность зрелой женщины. – Веришь ли, Олюшка,  столько времени мы с Толиком  вместе, а я не могу у него найти ни одной отрицательной черты! Он не имеет недостатков!

– Ну, ты загнула! Так не бывает!

– Бывает! А что твой благоверный?

– Ничего. Всё по старому. Сейчас с приятелем занимается ремонтом квартир и раз в неделю, как и раньше, до ночи просиживает за преферансом.

– Больше ничего из квартиры не вынес?

– Нет. И телевизор новый купил!

– Да ну!? Значит, в светлую полосу попал.

Преподаватель закончил  лекцию словами:

– Кем бы вы ни были, терапевтами или хирургами, гинекологами или проктологами, в вопросах организации здравоохранения  должны быть подкованы.  Без этих знаний  никогда не сможете стать настоящими специалистами.

– Это точно, – согласилась с ним Женя и встала. – Послушай, подружка. Может, зайдешь к нам как-нибудь? Я забыла, когда ты у нас была последний раз.

– Спасибо…

У  своего подъезда Оля увидела соседей. Они вышли, чтобы попрощаться с жильцом со второго этажа. На табуретки поставили, оббитый красным крепом гроб. Оля постояла с минуту и отошла. Она плохо знала умершего, но с его дочерьми встречалась.

– Как покойник питался, так он и выглядит, – тихо произнёс пожилой мужчина, обозленный на всё и вся. – От такой жизни все мы скоро подохнем.

– А вы, Степан Яковлевич, на молоко переходите. На него пенсии должно хватить!

Вечером приехала Юлия Семеновна, привезла Машеньку. Владимир Александрович сегодня работал и обещал приехать, как только сдаст дежурство.

Машенька подросла, стала  говорить отдельные слова, и короткие предложения. Себя называла в третьем лице. Когда ей что-нибудь хотелось, она тянула ручонки и кричала:

–  Дай Масе! Дай Масе!

– Как ты, доченька? – спросила Юлия Семеновна.

– Что может быть у меня нового? – ответила Оля.

– Почему ты на вопрос всегда отвечаешь вопросом?

– А почему бы и нет? – засмеялась Оля. – Или я не дочь своих родителей? Национальная черта!

– И всё-таки, ответь мне, пожалуйста. Вижу, новый телевизор появился. Значит, понемногу налаживается…

– Ничего не налаживается. Илья бегает сейчас на зарядку по утрам. В парке, где он занимается, случайно нашёл кошелёк с долларами. Так что – случай. Но у него теперь есть работа. Ремонтирует с приятелем квартиры. Надеется, что всё будет хорошо. Показывал мне договор с хозяином. Ремонт на приличную сумму, так что, может, и выкарабкаемся из нужды.

– Покуда деньги на бумаге – это бумага, а не деньги, – глубокомысленно изрекла Юлия Семеновна. – Но, поживём – увидим. Давай ужинать.

Оля умыла Машеньку и покормила её манной кашей. Потом, уложив девочку, села с матерью.

– А как поживает Женечка? – спросила Юлия Семеновна, чтобы не молчать.

– Хорошо. Она счастлива, и я этому очень рада. Заслужила своё счастье. О чем ты  задумалась?

– Только выбилась в люди, как пришлось уходить на пенсию! А иногда дома так одиноко, что выть хочется. Слава Богу,  появилась Машенька. Но ты поймешь меня, когда подрастёт, дай Бог, Машенька…

Жизнь постепенно входила в свою обычную калию. Оля готовилась к государственным экзаменам и два раза в неделю дежурила в кардиологии. Теперь только по воскресениям  ездила к родителям, чтобы побыть с дочерью.  Гуляла с ней по городу, катала  на качелях, ходила по родным с детства местам, встречалась с одноклассниками и отдыхала от ростовской круговерти. Потом, уложив Машеньку спать, оставляла её под присмотром матери и шла на базар. Здесь, в Новочеркасске, цены были несколько ниже. Она покупала на неделю мясо, колбасу, сыр, у родителей брала соления, свежие овощи, и возвращалась домой.

Илья приходил усталым, ужинал и сразу ложился спать. Они не укладывались в сроки и работали без выходных с раннего утра  до позднего вечера. Илья даже  преферанс забросил, чему Оля очень радовалась.

Март в этом году выдался холодным и дождливым. Ветер гудел в дождевых трубах. Совсем не весеннее небо хмурилось тучами. Лишь откуда-то появившуюся стаю ворон  эта непогода мало тревожила: они прыгали по двору, большими чёрными  точками облепляли деревья и, громко каркая, перелетали с одного места на другое. Когда же, успокоившись, переставал дуть ветер, и сквозь тучи проглядывало солнце, всё оживало, улыбалось, радовалось тому, что пришла, наконец, весна. Снежные островки забрызганы грязью, и в прогалинах зеленела  первая травка и тянулась к теплому солнышку. Юркие воробьи купались в луже, стряхивая с перьев воду и весело чирикая, срывались с места и дружно летели на дерево, которые только что освободили иссиня-чёрные вороны.

Наступило время государственных экзаменов. Оля уволилась, и готовилась к ним вместе с Женей.

Когда же, наконец, был сдан последний экзамен,  вдруг увидели, что на дворе  уже давно всё изменилось. Небо стало голубым и высоким. Солнце безжалостно припекало, и люди стремились в тень. Институтский парк вновь наполнился гуляющими. Молодые мамы медленно шли по тенистым аллеям, толкая перед собой коляски, а  на скамейках, почти скрытых в густом кустарнике, сидели парочки. Ни дуновенья ветерка, ни пенья птиц – наступило жаркое ростовское лето.

Женю приняли на работу в гинекологическую клинику. Рекомендации заведующей кафедрой и отзывы заведующего отделением сыграли в этом не последнюю роль.

Оля получила  красный диплом и с трудом устроилась  участковым терапевтом в поликлинику.

Женя прекрасно влилась в коллектив клиники. Все к ней  успели привыкнуть, и заведующая отделением была довольна новой сотрудницей.

Однажды утром, собираясь на работу, Женя, слегка смущаясь, тихо сказала:

– Знаешь, родной, я поверила в Бога, несмотря на усилия священников.

– И что же такое произошло? – спросил Анатолий Николаевич, намыливая щеку для бритья.

– У нас будет ребенок…

Анатолий Николаевич взглянул на Женю, и его лицо расцвело улыбкой.

– Это прекрасно! Но я хочу, чтобы малыш носил мою фамилию! Да и тебе давно пора  сменить свою! Мне кажется, фамилия Голубева несколько нежнее! Кстати, и твои немного успокоятся.

– Их понять можно… Знаешь, любимый, ведь, у нас в станице нравы патриархальные. По их понятиям, моя жизнь – сплошное беспутство.

– Понять можно…

– Но мне бы не хотелось  устраивать свадьбу. Распишемся в загсе и поужинаем где-нибудь в ресторане.

– Я тоже хотел об этом тебя просить. Но нас будет не двое, а, как минимум, шестеро. Свидетелей-то нельзя не пригласить! Оля с Илюшей. Ты же её пригласишь в свидетельницы? И Валентин с Верой. Я его попрошу. Мы дружим  с институтских времен. Так что свадьбы нам не избежать.

– Хорошо.

– А потом, как-нибудь, приедем к твоим, и отметим это событие.

– Спасибо, милый.

Позавтракав, они поехали на работу.

И вот через месяц Анатолий Николаевич с Женей подъехали к загсу, где их уже ждали  друзья. Выстояв очередь,  прошли в свадебный зал, прослушали казённую речь, и, стараясь поскорее закончить эту обязательную процедуру, вышли на улицу. Друзья поехали в небольшой ресторанчик, где для них был заказан столик.

– Сбылась мечта идиотки! – сказала Женя. – Боже мой, как об этом я мечтала! И если бы вы знали, как сегодня я счастлива!

– Вот и давайте выпьем, сказал Валентин. – Не  стоит откладывать это на потом… А вдруг  завтра запретят?! За  Женечку и Анатолия, за их счастье!

Валентин работал хирургом и привык пить более крепкие напитки.

– Боже! Что это за пойло? – хитро улыбаясь, спросил он.

– А что такое? Водка. Как сказали, здесь самопальной не подают, – не понял друга Анатолий Николаевич.

– И ты им веришь? Горькая, сил нет!

– Горько, горько, –  поддержали Ольга и Вера.

Анатолий Николаевич встал, нежно поцеловал жену, заявив:

– Я люблю целоваться! Можно бы ещё разок крикнуть!

– Нужно сначала налить.

– Прошу  выпить, – подняла бокал Женя, – за  то, что мне так повезло в жизни, и я не стесняюсь говорить, что счастлива и сделаю все, чтобы и его сделать счастливым! Я люблю тебя, родной мой! – Женя чокнулась с мужем, с друзьями и выпила. Потом, увидев тревожный взгляд Анатолия, поставила пустой фужер на стол: – Всё. Больше сегодня не пью! Итак голова уже кружится…
6.

Последнее время Илья совсем не вспоминал о преферансе, всё свободное время гулял с Машенькой, наслаждаясь  вечерней прохладой. В городе всё постепенно преображалось. Тротуары возле новых магазинов выложили плиткой, витрины сверкали неоновыми огнями, рекламные щиты и растяжки, протянутые поперек улиц, звали купить, попробовать, приобрести. «Дарим прохладу!» – извещала реклама у магазина «Мир кондиционеров», «Гни свою линию!» – призывал мебельный салон фирмы «Агат», изготовляющей мебель с гнутыми фасадами по индивидуальным заказам, «ВАЗ только для вас!» – приглашала  автомобильная фирма «Орбита»…

Илья приходил домой уставшим.

Недавно их пригласили выполнить внутреннюю отделку нового трехэтажного особняка.

Хозяин, рослый парень в джинсовом костюме и с большим перстнем на безымянном пальце левой руки,  полностью  доверил им это непростое дело. Он ходил по дому и говорил:

– Значица так: я финансирую, а ты (он обращался к Сергею, считая его главным) будешь работать. Если что-то сделать  не  сможешь, договаривайся с субподрядчиками, следи за качеством. Работу буду принимать у тебя. Ты понял? Нет, я тебя спрашиваю, ты понял?

Говорил  он с некоторым высокомерием, но Сергей молча слушал  и записывал все его пожелания.

– Значица так, – продолжал хозяин, – Это прихожая. Я хотел бы, встроенные шкафы… скажем, под дуб… А здесь кресло, телефон…

– А, может быть, я приглашу дизайнера, мы все прикинем, и после этого покажем, что надумали?

– Нет проблем, только всё равно нужно  знать, что я хочу…

Значица так: первым делом нужно заказать и поставить окна и двери из металлопластика.

– Это будет стоить не мало, – пытался умерить его аппетит Илья.

– А ты мои деньги не считай! – прервал его хозяин. –  Ваше дело выполнять, мое – отсчитывать…

Когда, наконец, они закончили обход, парень, демонстрируя свою информированность, заключил:

– Значица так. Прикинь, сколько  хочешь за всё это дело, а я отвечу, сварим мы эту кашу, или нет. Жду тебя в понедельник.

Он, демонстративно игнорируя Илью, пожал руку Сергею и вышел.

– Что скажешь? – спросил Сергей.

– Заказ заманчивый, – нерешительно протянул Илья, – только тревожит хозяин. У него все пальцы – указательные, да и блатной он какой-то...

– Мы тоже не дураки. А объект, действительно, заманчивый, – согласился Сергей.

– Надо будет посчитать экономику… Хорошо бы с твоей Ниной посоветоваться. Как-никак – экономистом в цехе работала.

– Это можно. Она последнее время в моих делах поднаторела. Только, когда на вопросы отвечает экономист, перестаешь понимать вопросы. Мы, я думаю, и без Нины обойдемся. Давай-ка заедем в фирму, и узнаем расценки на металлопластик.

В приёмной их встретила секретарь в короткой кожаной юбчонке и  светлой блузке, сквозь которую проглядывали все её прелести. Несколько вульгарный вид девицы характеризовал невзыскательный вкус директора. Она сидела  у компьютера и листала  иллюстрированный журнал.

– Добрый день, – сказал Илья. – Нам бы шефа.

– По какому вопросу? – ответила девица, не отрываясь от красочной фотографии знаменитого артиста.

– Речь идет о большом заказе.

Секретарь отложила журнал, посмотрела на вошедших, и с сожалением проговорила, смешно растягивая слова:

– Директор на минуту вышел. Зайдите через час.

Илья оценил шутку:

– На минутку вышел. Зайдите через час! Это хорошо! А можно ли поговорить с вашим менеджером.

– Одну минуту.

Девица позвонила по внутреннему телефону и, переговорив с кем-то, предложила:

– Он через минуту спустится. Кофе, чай?

– Спасибо, – ответил Сергей. – Прекрасная фирма. Здесь все делается за минутку.

Они присели и стали просматривать записи в блокноте, когда в комнату вошёл молодой человек в чёрном костюме. На груди его висела, запаянная в ламинат, табличка с именем и должностью.

– Я вас слушаю? – доброжелательно обратился он к посетителям.

Узнав размер возможного заказа, молодой человек сделался  предупредительным и улыбчивым. Он суетился, пригласил гостей в свой кабинет, бросив изумленной девице:

– Антонину Михайловну ко мне!

Он робел и трепетал перед богатством. Потом, обращаясь к друзьям, пояснил:

– Я пригласил бухгалтера, чтобы она быстро просчитала стоимость заказа. Может быть,  чай, или кофе?

– Да нет, спасибо.

Когда все расчеты были произведены, Сергей записал итоговые цифры и пообещал в ближайшее время сообщить о своём решении.

– Понимаю, – сказал менеджер, делая грустное лицо, – сумма не маленькая, но сейчас всё так дорого… Может быть, вам следует переговорить с шефом. На такой заказ он, возможно, сделает скидку.

– Да… – протянул Илья. – Не слабо… – когда они, наконец,  оказались на улице и остались одни.

– Может быть, хоть это собьет спесь с нашего заказчика, – согласился Сергей.

– Дай-то Бог… Хотя, лучше бы, чтобы это его не остановило. Мне просто не верится, что нам так подфартит.

– Если  ни во что не верить,  можно поверить во что угодно. Мы итак с тобой почти месяц сидели без дела, пора бы, чтобы и повезло! Я думаю,  нужно  с хозяином договориться, пусть платит нам частями за конкретно выполненный объём работ. Скажем, сделали полы – рассчитайся, потом положили плитку – будь добр… А то, от такого борова  можно ожидать всякое.

Когда в понедельник они встретились с хозяином, то, на удивленье друзей, со всеми их доводами  он легко согласился. Мельком взглянув на сумму, он куда-то позвонил, и через полчаса такой же  бритоголовый детина приехал на джипе и передал им деньги.

– Значица так, – сказал хозяин, – с сегодняшнего дня с семи вечера мои пацаны будут здесь ночевать. Запиши мой мобильник. Если  возникнут проблемы – звони,  но проблем возникнуть не должно.

Он вышел, оставив Сергея и Илью с целой сумкой денег.

– Одну минуту, – окликнул хозяина Илья. – Хорошо бы знать, как  к тебе обращаться.

– Я – Тимур. Что-нибудь ещё?

– Да. Нужно, чтобы  твой парень нас проводил до фирмы. Нам не нужно лишних забот.

Тимур окликнул парня, приехавшего на джипе, и отдал  распоряжение.

– Он поедет за твоей машиной, – бросил Тимур Илье и сел в «Мерседес».

Главный врач поликлиники, Леонид Сергеевич Невинный беззастенчиво разглядывал новенькую на утренней планерке. «Красива, ничего не скажешь… – думал он. – Ох, и красива, стерва. Фигурка точённая,  и ведёт себя скромно. Нет, положительно, к ней следует присмотреться!» А через неделю,  узнав, что Минкина получила специализацию по кардиологии, спросил после планерки:

– Вы читаете кардиограммы?

– Конечно.

– Это хорошо. Ирина Матвеевна уходит в отпуск. Сможете на время её подменить?

– Не знаю… Я постараюсь.

– Ну-ну, –  удовлетворенно буркнул главный. – Идите работать.

Терапевтов катастрофически не хватало. Олю уговорили взять  ещё полставки. У дверей кабинетов  толпились больные. Они записывались на приём с утра. Кто, прислонившись к стене, читал газету, кто сидел, терпеливо дожидаясь своей очереди, ворча, охая, тяжело дыша. Старики кляли Президента, правительство, свою паскудную жизнь, когда в пору только умереть, а смерть, будь она неладна, не торопится, да и подгонять её – как-то не по-божески. Те, что помоложе, молчали, слушали, поглядывая на часы. Они ещё не привыкли к таким утомительным ожиданиям.

Дни и недели тянулись и тянулись, а жить не становилось легче. В поликлинике зарплату задерживали. Недавно выдали за июнь. Оля не знала, что делать, у кого занимать, как жить. Илья снова в пятницу уходил к приятелям играть в преферанс. «Это у него – как водка», – подумала Оля.

По субботам приезжали родители и дом оживал. Владимир Александрович, усадив Машеньку на плечи, носил её по квартире, потом они складывали кубики, ходили гулять в соседний скверик, пока Юлия Семеновна готовила воскресный обед, больше похожий на ужин.

Илья скупо отвечал на вопросы, всё больше молчал. Чувствовалось, что всё в его жизни ему не нравится, и он мучительно ищет выход.  В воскресенье  для Машеньки праздник продолжался почти до вечера.  Когда же Владимир Александрович и Юлия Семеновна уходили,  в доме становилось тихо и тоскливо.

Врач-кардиолог поликлиники, где работала Оля, была  женщиной необъятных размеров. Она, как гренадёр, ходила вокруг своих пациентов и всем советовала худеть:

– У вас, милейший, сердце лежит на диафрагме. Как же ему, бедненькому, нормально работать? Умерьте аппетит, и вам никаких лекарств не потребуется! Денег  меньше будете тратить и на продукты, и на лекарства! Двойная выгода! Вот так-то! Раздевайтесь, милейший, раздевайтесь. Не задерживайте движения. Вон сколько горемычных под дверью-то стоит!

В поликлинику она пришла из медицинского института после какого-то скандала. Но об этом  мало кто знал. Специалистом слыла  хорошим,  и не было случая, чтобы отказала кому-нибудь в помощи. Громко возмущалась, рассказывая, как однажды обратилась к своему сокурснику, профессору,  с просьбой, чтобы тот посмотрел приятельницу, а он, прохвост, за консультацию взял пятьсот рублей!

– Мир перевернулся! Люди озверели!

– Жизнь такая стала, – озвереешь, – сказала  медсестра, в отличие от своего доктора, худая и длинная, как жердь. – Может быть, он не может на свою профессорскую зарплату прожить?

– Беден не тот, у кого мало, а тот, кому мало. Я к нему в первый раз обратилась с просьбой! Нет, он давно уже не врач. И в студенческие годы был крохобором…

К Оле отнеслась спокойно, только посмотрела на неё пристально и спросила, где проходила специализацию и, стараясь успокоить молодого врача, подбодрила:

– Всё у тебя получится, деточка. Если что-нибудь будет смущать, не стесняйся спрашивать у Клавы, она уже не врач, а профессор!

– Ну и скажете вы, Ирина Матвеевна… – засмущалась медсестра. – Уходите лучше скорее, освобождайте молодым дорогу… да и поезд ваш в семь отходит. Собраться не успеете. Вам в Кисловодске бы сердечко подлечить, а то: сапожник без сапог!

– Ладно тебе ворчать, – соглашалась Ирина Матвеевна, желая успеха своей молодой сменщице.

Добрая молва о  новенькой разнеслась по поликлинике.

Оля не прерывала больного, пока тот подробно рассказывал о своих бедах. В  неторопливой беседе старалась подбодрить, сказать что-нибудь утешительное. Приём ее затягивался, и на участок она выходила с опозданием на час – полтора.

После работы заходила в садик, и  если была хорошая погода, они с Машенькой шли в парк, катались на качелях, собирали желтеющие листочки и складывали их в букет.

Стаяла прекрасная пора, надоевшая жара прошла, а заунывные дожди ещё не начались. Зелёные, жёлтые, бурые краски, словно на палитре художника, перемешались, расцвечивая город. Возле фонтана на скамейке сидела старушка. Она  отломила от буханки краюху хлеба и кормила голубей, которые,  не боясь людей, прыгали, клевали крошки, вырывая друг у друга крупные комочки мякиша. Машенька некоторое время с интересом рассматривала, как бабушка бросала птичкам хлеб, потом вдруг побежала к маме, а голуби,  испугавшись резкого её движения,  сорвались и отлетели к фонтану. Потом, издавая тихие звуки,  курлыча,  сначала недоверчиво, потом смелее  вновь приблизились к старушке.

Дома  Оля покормила дочь и, почитав очередную сказку, уложила  спать. И лишь после этого взялась за работу. Надо постирать, убрать, сварить, накормить пришедшего с работы мужа. А когда, легла, наконец, в постель и взяла в руки книгу, глаза сами закрылись, и она уснула, не слыша, когда лёг  Илья.

Он тоже очень уставал. Работы много. «И так  каждый день, – думал он. – Когда же хоть какой-нибудь просвет появится? И перспектив пока никаких. Все дни  похожи друг на друга,  перестаешь замечать время».

Однажды, придя домой, Оля, вместе с рекламными газетами, в почтовом ящике обнаружила небольшой листок. На лестничной клетке было темно, и она, решив, что это какое-то  извещение, положила его на трюмо, где красовались разноцветные флаконы из парфюмерных наборов, баночки с кремами, золотые палочки помады.  И только когда пришёл Илья, и они сели ужинать, вдруг вспомнила о нём. Она взяла листок, и сердце её замерло. То была повестка из военкомата. Приглашался в третью часть лейтенант запаса Минкин Илья  Борисович. Илья внимательно прочитал повестку и молча положил на место.

– Илюша, что же будет?

– Что может быть?

– Может, тебя в Чечню собираются послать?

– Не думаю. Я в строительных войсках. А там сейчас не до строительства. Там бомбят то, что строили…

– Может быть, мы её не получали?! В самом деле, мы её не получали! Затерялась она…

– Нет, Олюшка. Я так не могу.

– А как же я? Как же мы с Машенькой? Как же ваш подряд? Что скажет Сергей?

– Сергей  от Афгана не бегал. Три года там по горам ползал. Что он может сказать?

– А, может быть, тебя и не призывают вовсе?

– Может. Чего ты всполошилась? Завтра узнаю.

В эту ночь они долго не спали.

Утром Илья  предупредил Сергея и пошёл в военкомат.

Майор Сурков взял из рук Ильи повестку и военный билет, достал в картотеке личное дело Минкина и углубился в чтение. Потом  спросил:

– Работаете в домостроительном комбинате прорабом?

– Сведения устарели. Комбината нет. Рядовой безработный.

– Но, работали прорабом? Опыт ведения строительных работ имеется?

– Имеется.

– Мы вас призываем на два месяца в строительный батальон на переподготовку.

– На переподготовку?

– Так точно. По закону. В понедельник  необходимо явиться в часть 21444. Военвед знаете?

– Так точно. Найду.

– Командир батальона – подполковник Жегалов. С понедельника пойдет отсчет времени. Ясно?

В понедельник лейтенант Минкин стоял перед подполковником Жегаловым. Тот уже с утра успел приложиться к бутылке. Он разглядывал бумаги, то и дело бросая взор на долговязого лейтенанта в робе не по размеру. Рукава гимнастерки коротки, кирзовые сапоги больше на два размера, вьющиеся рыжие волосы и не по сезону веснушки. Ремень болтается, а  лейтенантские погоны согнулись гармошкой.

– Яковлев! – вызвал старшину подполковник.

Тот явился, словно ожидал  за дверью.

Жегалов взглядом показывая на Илью, приказал:

–  Это что за цирк ты устроил? Мало тебе, мать твою, получил за Челенко? Сменить обмундирование! Очередного клоуна нашёл! Ещё  раз  такое  учудишь,  сам  будешь  в той робе прыгать! В твоём распоряжении час времени!

– Слушаюсь, – старшина знал, что спорить с командиром не безопасно. – Подгоним.

– Швейк, да и только, – продолжал возмущаться Жегалов. Потом обращаясь к Илье: – В четырнадцать жду  у себя. Дел много.

В четырнадцать Илья  доложил командиру о прибытии. Тот придирчиво оглядел лейтенанта, и, казалось, остался доволен. Гимнастерка новенькая и по росту, воротник подшит белым подворотничком, складки  аккуратно собраны на спине. Сапоги  по размеру, начищены  до  блеска.  Ровные  зелёные погоны  блестят  двумя звездочками.

– Геннадий Петрович, – обратился Жегалов к начальнику штаба, грузному майору, сидящему за столом. – Дай ему взвод, поставь задачу, и пусть  возится на злополучной даче генерала Самохвалова, а то у меня уже дырка в голове от его звонков.

У начальника штаба батальона много проблем, и дача генерала Самохвалова ему не очень-то нужна, но спорить  не стал. Посмотрел на Илью оценивающе:

– А справится? Напортачит – хлопот не оберёмся.

– А чего там справляться. Он прорабом на домостроительном комбинате работал. Что же, с дачным домиком не справится?

– Домиком… в три этажа, будь он неладен.

– Он многоэтажки строил, – упорствовал Жегалов. – Строил, Минкин?

– Так точно, строил. А где эта самая дача находится?

– Недалеко от Таганрога. Возить будем.

Командир ругнулся, закуривая сигарету. Видно, дача эта ему – поперёк горла. Потом в шкафу достал проектную документацию и, не раскрывая, как-то брезгливо, словно боясь запачкать руки,  протянул  Илье:

– Возьми, ознакомься  в пятнадцатой комнате. Через час доложишь свои соображения.

В магазинчике за воротами части, купил пакет кефира и булочку, и пошел в пятнадцатую комнату. Развернул чертежи и углубился в их изучение.

В комнату заглянул Жегалов. Увидев на столе рядом с чертежами пакет  кефира, спросил:

– Это весь обед?

– Говорил же: безработный я. На лучший, денег нет. – Потом сообразил, что так отвечать командиру не положено, встал и смущенно замолчал. Тот, ничего не ответив, закрыл дверь.

В пятнадцать часов Илья доложил командиру свои соображения по началу строительства, представил расчет необходимых механизмов и транспорта для того, чтобы вырыть котлован, вывезти грунт.

– Потом потребуется цемент, песок, кран укладывать блоки, плиты. За два месяца, дай Бог, чтобы мы закончили нулевой цикл.

– А его генеральское величество хочет, чтобы к весне стоял дом, да к тому же с полной отделкой!

И командир смачно выругался.

– Добро, – согласился он, несколько успокоившись. – Завтра к восьми  жду в части. Возьмешь людей и поедешь на место.

– Я свободен? – спросил Илья.

– Да, хотя нет, постой. – Жегалов достал из кармана деньги и протянул  Илье. – Бери, лейтенант. С получки отдашь.

– Спасибо…  Большое спасибо.

– Какая у тебя семья?

– Жена-врач и маленькая дочь. Жене вот уже третий месяц зарплату  задерживают.

И снова командир выругался матом. Таких рулад Илья не слышал нигде, даже на стройплощадке выражались помягче.

Оля уличила врача-хирурга,  в том, что он  наркоман и ворует наркотики у больных.  Технология проста и, если бы не случай, его бы никогда не разоблачили. На её участке  старушка  страдала распространенной опухолевой болезнью и нуждалась в периодических консультациях хирурга. Она получала наркотики.

Оля попросила коллегу посетить больную и сделать перевязку на дому. Пользуясь случаем, передала с ним рецепт на обезболивающие, чтобы лишний раз не утруждать родственников.

Хирург любезно согласился, и заверил, что всё сделает. Когда через день Оля посетила больную, та пожаловалась, что лекарство, которое принёс хирург, совершенно не снимает боль, и она ночи не спит. Оля не знала, что и думать. Наркотик, который она выписала, был сильнее, чем те, что выписывала до сих пор. Посмотрев ампулы, она обратила внимание на то, что они перепаяны. У неё закралось подозрение, что лекарство подменили. Работая в кардиологии, она слышала, что наркоманы-умельцы легко распаивают ампулы, извлекают из них наркотик, подменяя его анальгином. Оля взяла у больной ампулу и  попросила знакомую из криминалистической лаборатории сделать анализ содержимого.

Теперь перед Олей стояла дилемма: или доложить начальству, или поговорить с коллегой. Она не допускала и мысли, что содержимое ампул подменили в аптеке.

На следующий день она встретила его и попросила зайти.

– Михаил Александрович, – обратилась она к нему, когда тот, ничего не подозревая, вошёл  в кабинет, – взгляните на эту бумагу.

Оля положила перед ним заключение криминалистической  лаборатории.

Михаил Александрович побледнел. Словно затравленный, дрожащими руками  взял заключение и несколько раз его прочёл.

– Теперь вы всё знаете, – сказал он тихо. – Что же мне делать?

– Может быть, лечиться?

– Как? Я уже пробовал сам.

– А  как это с вами произошло?

И он рассказал, что ещё  в институте  некий Мончик, преподаватель анестезиологии, дал попробовать это состояние кайфа. Раз, другой… потом  уже без наркотика жить не мог. Стал покупать их у того же Мончика. Через пять лет разошёлся с женой. Сейчас живёт со старушкой-матерью.

– Что же мне делать? – продолжал спрашивать Михаил Александрович, с надеждой глядя в глаза Оле. – Если меня уволят, я погибну.

– Вы и так погибнете, если не попробуете лечиться.

– Я попытаюсь… только не говорите никому. Обещаю, что попытаюсь. Я и сейчас резко снизил дозу. Только…

– Я никому не скажу. Но… попытайтесь. Вы же неплохой врач. Мне кажется, если вы захотите, если только вы захотите, у вас получится. Хотите, я поговорю с наркологом? Есть у меня знакомый…

– Нет, я сам, – сказал он, вставая. –  Я попытаюсь…

Через месяц он умер, приняв большую дозу наркотиков.
7.

Женя тяжело переносила беременность. Сначала её тошнило, многие запахи, жирная пища вызывали рвоту. Она похудела, побледнела, и только острые, хрустящие солёные огурчики ела с удовольствием. Потом  тошнота прошла, но при очередном обследовании у неё обнаружили снижение гемоглобина. Муж вводил витамины, кормил купленной по случаю, чёрной икрой, овощами, подолгу гулял с Женей на воздухе, но это мало помогало. Тогда Анатолий Николаевич настоял, чтобы жена  ушла с работы и больше отдыхала. Ей оформили больничный лист, и она целыми днями слонялась из угла в угол, не зная, как убить время.

В субботу в гости пришли Оля с Машенькой. Девочка подросла. Её золотистые кудри  украшены  белым бантом, а большие голубые глаза смотрели на окружающий  мир с удивлением и любопытством.

Машеньку усадили на диван, дали плюшевого мишку, и она возилась с ним: то начинала  кормить, говоря с ним на своем  языке, то укладывала спать и, казалось, что мишка её хорошо понимал. Он послушно ел, внимательно слушая свою подружку,  безропотно укладывался спать, подняв лапы вверх.

Анатолий Николаевич дежурил, и подруги, истосковавшись по общению, делились новостями.

– Как ты? Вечность с тобой не виделась. Скучаю…

– Илья теперь служит…

– Служит?!

– Его военкомат призвал на переподготовку. Теперь строит какому-то генералу дом.

– Ну и дела! Вот, сволочи…

– А я рада. Не Чечня, всё-таки…

– И то правда, – согласилась Женя. – Что наделали, идиоты! Свой город разбомбили! Вчера видела по телеку. Не все же там мерзавцы! У нас недавно на повышении квалификации была чеченка-гинеколог. Симпатичная такая. Трудяга. Кольпоскопию осваивала. Потом уехала в Грозный. А теперь… Ты видела? От города – одни руины!

– Ты своё настроение держи при себе. А сколько гибнет наших ребят, молодых, необстрелянных, жизни не повидавших?

– Почему ты делишь на наших и не наших? – Женя искренне возмутилась. – И те, и эти – наши! Сколько невинных людей гибнет – вот что страшно. Ты никогда не видела, как глушат рыбу? Нет? Берут бутылку с негашёной известью, бросают в реку. Взрыв такой, что вся рыба вверх брюхом всплывает. И мальки, и средняя, и крупная, – вся! Так и они… настроили весь народ против себя, кричат о том, что хотят восстановить порядок. Какой, к черту, порядок, когда разбомбили город! Как они теперь к нам относиться будут? А ты говоришь... Столько наворотили, что теперь долго ещё придется раны зализывать… Народ  победить нельзя. Уничтожить можно, но не победить! То, что Илье посчастливилось дом строить какому-то пройдохе,  считай –  повезло.

– Повезло, – согласилась Оля. – Как, всё-таки, ты себя чувствуешь?

–  Хреновастенько. Делаю дома, что могу. Вот только могу всё хуже.

– Ты, давай, не раскисай. Что твой говорит?

– Колет витамины. Выгуливает, как собачку. Кормит всяким дерьмом. У меня в последнее время волчий аппетит. Я всё время хочу есть. Ты видишь, – стала безразмерная. Боюсь, Толя на меня и смотреть не захочет.

– А ты, всё-таки, сдерживай себя.  – Оля взглядом показала на живот: – Стучит?

– Стучит, хулиган, буянит. Недавно Толик  хотел послушать сердцебиение, так он ему как дал в ухо!

– Это хорошо! Нечего подслушивать! Он и подглядывать захочет!

Долго ещё беседовали подруги и не могли наговориться. Оля рассказала Жене о делах в поликлинике, о кардиологическом приёме, о том, что главный, как ей показалось, стал под нее «подбивать клинья»: вызывает к себе в кабинет, ведёт душеспасительные беседы, а сам смотрит  маслинными глазами, словно раздевает…

– А что он из себя представляет?

– Обыкновенный самец. Не хочу ничего. Жизнь такая, что не до любовных утех.

Женя, думая о чём-то своем, вдруг тихо запела. Голос у неё  приятный, бархатный:

– На тот большак,

На перекрёсток

Уже не надо больше мне спешить.

Жить без любви,

Быть может, просто,

Но как на свете без любви прожить?!

И Оля, поддавшись настроению подруги, стала  подпевать:

– Пускай любовь

Сто раз обманет,

Пускай не стоит ею дорожить,

Пускай она

Печалью станет,

Но как на свете без любви прожить?!

Собираясь уходить, Оля сказала:

– Береги себя, подружка! У меня ведь, кроме тебя, здесь никого нет. И ты права: и те, и другие – наши!

– Да…  И вера моя  в светлое будущее уже на исходе. Устала от постоянного безденежья, от  жизни нашей скотской. Знаешь, Толик где-то увидел книгу по гинекологии. Немецкий перевод. Я видела, как загорелись его глаза. Но стоила она, не поверишь, столько, что он только подержал её в руках и ушёл. Если бы ты видела его в тот момент! Потом, через пару дней я заложила свои серьги в ломбард и купила ту самую книгу. Как он радовался! Ну, скажи на милость, в какой стране два  работающих врача не могут себе позволить купить книгу, нужную им для работы?

С раннего утра экскаватор вгрызался  зубьями  в грунт, набирая  в ковш липкую маслянистую глину, и пересыпая её  за борт самосвала, приседающего от тяжести. Одна машина сменяла другую, и так целый день.

Илья не знал, куда себя деть. На гражданке он бы уже умчался на другой объект или в управление выбивать стройматериалы, машины, механизмы. Там оставить рабочих на бригадира вполне обычное дело. Но солдату-эскаваторщику всё равно, что и где рыть, а за технику безопасности, за правильность ведения строительных работ отвечал Илья. И он сидел под наспех сколоченным навесом рядом с бетонными блоками, выгруженными тут же на площадке, наблюдая за тем, как выбираются последние кубометры жёлтой глины.

«Сегодня, можно сказать, котлован будет вырыт, – думал Илья. – Нужно только лопатами подровнять углы, спланировать площадку под блоки и связаться по рации с зампотехом, чтобы прислал кран». Рядом стояли и сидели солдаты, человек пять-шесть, курили, рассказывали байки, ждали, когда, наконец, нужно будет спускаться в котлован, чтобы поработать лопатами и согреться.

– Гапонов, – обратился к товарищу невысокий жилистый парень с обветренным лицом, –  почему ты в институт не прошёл? Тяму не хватило, или что ещё?

Гапонов понимал, что приятель хочет просто побалагурить, задеть его, чтобы потом посмеяться.

– Тяму хватило. Только там все места куплены ещё до экзаменов. У нас какой-то остряк на дверях приемной комиссии приклеил объявление: «Все билеты проданы!» Потом пол дня отдирали…

– И ты не мог соблазнить секретаршу приёмной комиссии? Не поверю! С твоей красотой это бы тебе не дорого стоило, – не унимался  приятель.

– Ты, Божко, как всегда, всё напутал: летят два крокодила, один зелёный, а другой на север. Сколько стоит пьяный ежик, если тени исчезают в полночь? И зачем мне холодильник, если я не курю? При чём тут  мои возможности соблазнить, если там была не секретарша, а секретарь! Я же не голубой!

Солдаты улыбались, сплевывали  себе под ноги, незлобно поругивались.

– Не понимаю, – сказал Петров, поёживаясь на ветру, – чего нам двести граммов пайковых не выделяют? Тут же вредное производство! Холод, вот-вот мокрый снег пойдёт. А я – ни в одном глазу!

– Ты, Леха, доиграешься! Уже сейчас, как побросаешь немного лопатой, так за бок держишься. А у тебя и без того слабое место – голова!

– Скажешь, тоже, – обиделся Леха, – голова. Это у тебя она – слабое место! И, кроме того, алкоголь сосуды расширяет!

– Ну да?! А я слышал, что потом суживает.

– А я не даю!

Наконец, подали команду спускаться в котлован и зачищать углы. Солдаты не торопясь, словно делая одолжение, разобрали лопаты и один за другим прыгали в яму.

– Лейтенант! – показал  бутылку водки  сержант.  – У меня есть, чем согреться. Присоединяйся!

– Я не пью! – ответил Илья. – Да и тебе не советую. Сейчас  Жегалов сюда может пожаловать.

– А мы ему оставим! Пей, лейтенант!

– Нет, я действительно не пью.

– Брезгуешь?

– Вот, чудило! Да не пью я. Спортом занимаюсь.

– Так холодно же!

– Мне не холодно. Ты лучше  свяжись с зампотехом, пусть кран присылает.

– Кран выехал. Я с полчаса тому назад связывался.

– Тогда, чтоб согреться, бери лопату и помоги ребятам.

– Нема дурных. Я в своё время и на экскаваторе, и на кране вкалывал, и столько лопатой намахался, что мне и отдохнуть незазорно.

Сержант, за неимением стакана, выпил из горлышка несколько глотков обжигающей жидкости, заел корочкой хлеба, которую  вытащил из кармана куртки, и  неуважительно посмотрел на Илью.

– Напрасно ты, лейтенант, не согласился со мной выпить. Какой ты после этого строитель? Я здесь уже третий год, и на гражданке три года работал на стройке. Первый раз вижу строителя, который от водки отказывается.

Сержант взял лопату и спрыгнул в котлован.

Через полчаса Илья  разметил и натянул направляющие уровни,  и стал ждать крана. Здесь в котловане не так дуло, было сыро, но значительно теплее. А солдаты, не обращая внимания на лейтенанта, продолжали балагурить.

– Ты, Гапонов, если  не можешь сделать сам, по крайней мере, помешай другому, – говорил нравоучительно сержант. – Такой здоровый, а лопата в твоих руках  как кочерга!

– Я – квалифицированный столяр. Мне лопатой махать непривычно.

– Недостаток твоего образования нужно исправить, – пообещал сержант. – Тоже мне, чистоплюй хренов!

И он  беззлобно выругался.

– Больше всего устаешь от безделья!

– Когда же придёт этот долбаный кран? – спросил Григорий, которого солдаты почему-то называли Груней. – Так мы  до обеда просидим в этой яме.

– Солдат спит, служба идет, – отозвался  сержант.

– Нужно мне здесь спать! Тебе нравится – спи! А по мне, лучше работать, чем  здесь х… груши околачивать!

– Во-первых, начальник не спит, а отдыхает, – спокойно возразил сержант, – а во-вторых, не надо ругаться, а то ты смущаешь нашего лейтенанта! Он у нас нецелованный!

Сказано было так, что не услышать этого Илья не мог. Он повернулся к сержанту, пристально посмотрел ему в глаза и тихо  приказал:

– Степанов, ко мне!

Сержант был доволен, что довёл этого чистоплюя до кондиции, и не подумал подходить.

– Повторяю: Степанов, ко мне!

– Чего надо? – спросил он, делая шаг вперед.

Неизвестно, чем бы кончился этот конфликт, если бы на стройплощадку не пришёл кран и на своём видавшем виды газике не прибыл  командир батальона. Он осмотрел вырытый котлован, разметку и, видимо, остался доволен.

– Какие вопросы? – спросил он у Ильи.

– Вопросов нет. Есть настоятельная просьба.

– Скажите, пожалуйста, настоятельная. Это как понимать, ты настаиваешь, или – ультиматум? И в чём эта просьба? – спросил командир, отходя в сторону с лейтенантом. – Просьбы лучше высказывать так, чтобы посторонние не слышали.

– Уберите от меня сержанта Степанова.

– Успел нахамить? Это он может. Но опытный малый.

– Прошу вас…

– Ладно, я его заберу к Прокофьеву. Он ему пригодиться. Только, вместо него тебе никого не дам. У меня и так людей не хватает.

– А мне и не нужно. Справимся.

– Добро.

Жегалов подозвал сержанта, и когда тот, демонстрируя свою независимость,  вразвалочку подошёл к подполковнику, тихо, перемежая слова отборным матом, сообщил, куда и когда ему нужно явиться. В конце своей гремучей тирады, Жегалов добавил:

– Если и там на тебя начнут жаловаться, я вспомню все твои художества и дело передам в трибунал. Меня ты знаешь,  шутить не буду. Кру-гом, марш…

Когда уехал Жегалов, увозя с собой сержанта, Илья объяснил крановщику, какие блоки куда ставить, сам снова спустился в котлован, взяв с собой двух солдат.

– Майнай помалу, – кричал Илья крановщику, а солдаты специальными палками выравнивали висящий на весу блок и устанавливали по периметру котлована.

К двум часам пришёл автобус и  привёз в специальных термосах обед.

– Остановись мгновенье, – перерыв!

Солдаты и Илья под навесом с аппетитом ели борщ, перловую кашу с мясом.

После обеда перекурили и снова стали укладывать блоки. Двое делали  цементный раствор и ведрами подавали его в  котлован, один мастерком набрасывал раствор на блоки, а Илья с двумя другими устанавливали их, ряд за рядом. К пяти Илья дал команду прекратить работу.

После вечерней поверки и короткой планерки у командира, Илья пошёл домой. Было около десяти.

– Ужинать будешь? – спросила Оля.

– Я ел. Что у тебя на работе?

– Больных много. Грипп в городе.

– Если бы ты только знала, как мне всё это надоело. Эта чертова переподготовка всю жизнь нарушила. Сергей теперь возьмёт другого, и будет прав. Не может же он один крутиться.

Илья разделся, лёг и  тут же заснул. Оля ещё какое-то время возилась на кухне, потом  тоже легла. Но спать не могла. Мысли снова и снова возвращали к их нелёгкой жизни. «Может, и правда, плюнуть на все и уехать в Новочеркасск. Там, рядом с родителями, может, легче прожить?..  А этот Леонид Сергеевич, как будто ничего. Главным уже несколько лет  и, говорят, за это время поликлинику не узнать. На меня смотрит, словно кот. А я – стерва, дразню мужика… Интересно, сколько ему лет? А что?.. Но о чём я, дура, думаю?! У меня же муж под боком! Нет, я, всё-таки, стерва!»

Оля незаметно для себя уснула, и снился ей  главный врач, который блудливыми руками ласкал её, прижимая  к стене, и вдруг  высунул длинный язык, облизнулся и сказал:

– Мяу!

Незаметно прошёл сентябрь и наступил октябрь. Илья вполне освоился в своём новом качестве, его бригада успешно вывела нулевой цикл, накрыла плитами блоки, и теперь гнала кирпичную кладку. Командир батальона проникся уважением к этому рыжему лейтенанту, и хоть этого нигде не демонстрировал, но где можно, защищал его от ревнивых разговоров кадровых офицеров, старался помочь.

– Минкин, – подозвал он однажды Илью после вечерней поверки, – ты внимательнее составляй заявку на следующий день. А то заявляешь одно количество кирпича, а в действительности всё не так, как на самом деле! Работай в контакте со штабом, а то – партизан мне выискался!

Илья не очень понял командира, но сказал: «Слушаюсь». Шёл второй месяц его «переподготовки». Илья считал дни, стараясь поторопить время, просил  Жегалова, чтобы, когда  выведет кладку до второго этажа и перекроет  плитами, он его отпустил с миром. Илья объяснил, что может потерять на гражданке работу. Тот обещал, и теперь Илья старался не тратить зря время.  Он поставил  четверых каменщиков, а менее опытные работали подсобными рабочими. Солдаты успели привыкнуть к  добродушному лейтенанту, который рассказал им о договоре с командиром, и старались помочь  поскорее сдать первый этаж.

Грязные тучи низко повисли над головой, ветер с деревьев и кустарников срывал последние листья. Они устлали мягким ковром лужайки, газоны, укрывая траву от первых морозов, ветра и холода.

– Вершинин, куда заваливаешь? Для чего у тебя отвес? – кричал Илья, и Вершинин, ни слова не говоря, разбирал два-три ряда кирпичей и, строго сверяясь с уровнем и отвесом, продолжал молча работать.  – И клади меньше раствора, экономь, а то у тебя вон какие «слезы» капают!

Илья сверялся с проектом и шёл к другому солдату. Тот положил ряд кирпичей и решил закурить.

– Уши пухнут, – словно извиняясь, оправдывался он, и Илья ничего не говорил. Здесь мастер, видно, хороший. Стена у него получается красивой, чистой.

– Ты не очень зачищай фасад. Не под расшивку же, под штукатурку!

После обеда Илья поставил ещё одного каменщика. За время перерыва он попросил крановщика поднять на леса побольше кирпича, и теперь работу ничто не задерживало.

Когда вечером они сели в автобус, Илья оглянулся и мысленно прикинул: «Пожалуй, через пару дней можно будет помахать ручкой, если, конечно, командир сдержит слово. Получится, почти на десять дней раньше!»

Когда через три дня Илья доложил командиру, что первый этаж перекрыт плитами и каменщики стали гнать уже стены второго этажа, тот повернулся к начальнику штаба:

– Геннадий Петрович, направь Воденко на этот хренов генеральский дом. Минкина я отпускаю. Через десять дней он придёт, выпишешь ему документы.

– Слушаюсь, – недовольно проговорил начальник штаба, – а кого вместо Воденко на гостиницу ставить?

– Гостиница не к спеху. Пока там  Прокофьев приглядит. Я обещал…

Зазвонил телефон. Командир снял трубку:

– Слушаю, – сказал он недовольно. Потом некоторое время слушал, не перебивая. Наконец, с возмущением прервал говорящего: – Дров наломали, а теперь жалуетесь, что топить нечем! Мудаки хреновы! Чихать хотел я на твою простуду! Нет у меня людей! Тебя сейчас послать, или по факсу?.. Стройбат не резиновый! Здесь тоже люди работают! Нет, не уголовники, а люди… не тебе чета! Нет, прислать никого не могу… Да, только приказ командира дивизии. Что с возрастом упало, то пропало! Никакими домкратами не поднимешь! Нет у тебя теперь такой власти! Вся вышла! Посмотри, какой год сейчас на дворе?! И  на меня у тебя не поднимется! И рука тоже! Можешь жаловаться! Так и говори, что Жегалов тебя послал… Как ты не понимаешь, что нет  свободных людей?! Всё.

Жегалов положил трубку и, заметив, что свидетелем разговора стал  Илья, нахмурился и бросил:

– Если через пять минут я тебя увижу в расположении части, считай, что нашего уговора не было. Могу и передумать. Слышал, как рвут на части? Будь здоров! Спасибо за помощь!

Дважды говорить Илье нужды не было. Он  надел шинель и вышел  за КПП.

Смеркалось. Илья не торопясь шёл по вечернему Ростову, обходя лужи, и думал свою горькую думу: «Завтра нужно будет сразу же подойти к Сергею. Он обещал дождаться. Несладко ему одному  этот месяц. Да ещё с таким хозяином. А генерал – он и в бане генерал! С командира шкуру дерут все, кому не лень. Бардак в стране, бардак и в армии. Власть безвольная, мягкотелая. Правильно говорил этот Чубайс: «Чтобы в обществе была демократия, внутри власти должна быть диктатура». Всё-таки мы, рыжие, – умный народ!

Илья не заметил, как оказался возле дома. Когда он  вошёл, был одиннадцатый час. Стараясь не тревожить жену, снял  кирзовые сапоги и прошёл на кухню, подумав: «Наконец,  не должен буду надевать эти колодки! Да и выспаться завтра, пожалуй, можно!»

На следующее утро, проводив Олю на работу, Илья  пошёл на объект, где его поджидал Сергей. Утром они созвонились, и Сергей согласился, что в первый день после «переподготовки» Илья задержится на час.

Сергей стоял на втором этаже, подбирая дубовый паркет по рисунку.

– Прибыл после выполнения особого задания, – шутливо доложил Илья.

– Вот и хорошо! В этом зале кладем паркет  по такому рисунку. – Сергей передал рисунок Илье. – Становись. Поговорим на перерыве. Хозяин торопит.

Они работали молча почти до двух часов, тщательно подбирая каждую планку, прокладывая медные полоски, в соответствии с рисунком. Сергей дал команду на перерыв, и Илья выложил на импровизированный стол всё, что принёс из дому.

– Вот теперь рассказывай, – улыбнулся Сергей. – Отстрелялся?

– Отстрелялся. Даже заслужил, что меня отпустили на десять дней раньше.

– А деньги хотя бы заплатили?

– Через десять дней приду за расчётом.

–  Что дома?

– Не поверишь: когда пришёл домой, жена уже спала. Даже не переговорили. Но всё по старому. Дочка в Новочеркасске. К нам её привозят на субботу и воскресение. Если бы не родители жены, не знаю, что бы делали. У меня последняя сотня. Хоть иди к нотариусу и снимай копию!

– Ясно.

– А ты как? Я понимаю, что подвёл тебя…

– Не дрейфь! Нам нужно не позднее завтрашнего дня закончить с полами в этих комнатах.

Друзья работали почти до восьми. Прощаясь, Сергей сказал:

– Из-за твоей переподготовки мы выбились из графика. Теперь придется поработать и в выходные. Так что ты особенно не расслабляйся. Когда сдадим этот объект, тогда и отдохнем…

Вечером Илья сообщил Оле: в связи с тем, что они отстали от графика, работать будут и по выходным.

– Я уже не знаю, у кого занимать, – вздохнула Оля.

Илья молчал, потупившись. Обидно, что он, здоровый мужик, не может обеспечить  семью. Оля почувствовала, как ему больно, и сказала:

– Ничего. Как-нибудь перебьемся. Только бы сейчас не заболеть. Грипп в городе… Может, у Жени разживусь. Им хорошо, они деньги получают из федерального бюджета…

– Не надо. Я поговорю с Сергеем.

– Сергей, как палочка-выручалочка.

– Да, – согласился Илья. – А впереди какая-то тьма, мрак. Надо лишить нашу Родину-мать материнских прав! Неужели все время мне на коленях ползать, паркет стелить, плитку класть? Зачем я столько лет учился? Неужели…Давай, лучше, выпьем чаю, а то что-то уж сильно есть хочется.

– Почему только чаю? Я тебя винегретом угощу. У меня даже есть кусочек сала!

– Нет, это, пожалуй, излишняя роскошь. Мне бы чаю с сухариками, а то промёрз я что-то…

– Спасибо мне, что есть я у тебя!– улыбнулась Оля и пошла в кухню.

Когда закипел чайник, и Оля к чаю дала Илье кусок пирога, он с удивлением спросил её:

– А это у нас откуда?

– Не ценишь ты свою жену. Было немного маргарина, муки. Испекла к чаю.

– Так мы с тобой богатеи! Живём! Как мало для счастья нужно!

– Мы должны выстоять!

– Спасибо, родная. Пирог был очень вкусным.

– Ты иди, я посуду помою и приду…

Когда через пятнадцать минут Оля разделась и легла в постель, Илья уже крепко спал.
8.

Илья взял у Сергея аванс в счёт будущей зарплаты и на свою беду встретил бывшего начальника участка, с которым работал в стройуправлении.

– Привет, пропащая душа! –  Павел Васильевич Гаврилов, как обычно, был навеселе. – Куда ты исчез? У нас как раз недокомплект. Приходи.

– Времени мало, да и денег не густо, – начал, было, отказываться Илья.

– А мы короткую, Сочинку. Часов до двенадцати. Приходи, а то давно тебя не было…

– Ладно. Только не позднее двенадцати я должен быть дома. Завтра на работу!

– А ты где сейчас трудишься? На шабашках?

– На шабашках, – ответил Илья и не стал распространяться на эту тему.

– Так мы будем ждать, – сказал Гаврилов и пожал руку приятелю.

«Обычно я с ними не проигрываю крупно, да и выиграть могу», – подумал Илья.

Дома он не стал есть, сказал Оле, что его пригласили поиграть в преферанс. Это не долго. В двенадцать он будет дома.

– Опять? Ты же обещал! Лучше бы подумал, где денег достать!

– Брось причитать! Вот у Сергея я занял немного. – Он отсчитал и положил на стол деньги, оставив себе половину для игры. – Может быть,  и выиграю!

– Не нужно мне тех денег. Завтра Машеньку привезут, а  ты…

– Ну, хватит! – резко сказал Илья. – На работе с меня снимают стружку, а здесь ты меня пилишь! Разве я бревно?

– Бесчувственное бревно! – бросила Оля.

– Должна же быть у человека хоть какая-то отдушина!? Я не хотел тебе лгать, сказал правду: пойду на три часа поиграть с приятелями.

– Что же ты себе в заслугу ставишь, что сказал мне правду? А как могло быть иначе?

– Ну, хорошо… Поговорили. Ты мне всё настроение испортила…

Илья вышел. Оля пошла в кухню  готовить к приезду дочери её любимый яблочный пирог. Потом прилегла на диване, и то и дело поглядывала на часы.

Было уже половина двенадцатого, когда она заснула.

Илья пришел в половине первого в хорошем настроении. Он выиграл. Выигрыш оставил себе, а деньги, которые дал Сергей, положил на стол. Нет, его увлечение не должно уменьшать и без того дырявый  бюджет семьи. Теперь у него есть небольшие деньги, с которыми он может начинать играть. Только бы не зарываться! Один раз в неделю, по пятницам он можно себе позволить немного расслабиться.

Когда он прошёл в комнату, Оля лежала в своем ситцевом халатике, поджав ноги. Илья постелил кровать и подумал, что, пожалуй,  перенести её на руках не сможет. Осторожно, чтобы не испугать, дотронулся до плеча:

– Олюшка, ложись в постель!

Оля проснулась, ни слова не говоря, прошла в спальню. Илья не  мог понять, чем он так провинился. Неужели мужчина не может себе позволить раз в неделю посидеть с приятелями?

Он разделся и лег, но спать не мог. Так и лежали они  рядом, боясь дотронуться друг до друга, и каждый из них был уверен в своей правоте.

В субботу Юлия Семеновна привезла Машеньку. Девочка плохо ела манную кашу, болтала ногами, что-то мурлыча себе под нос, крутилась, рыла канавки ложкой в тарелке, размазала кашу по лицу.

– Маша, за столом вести себя нужно хорошо! Так ведут себя только плохие детки!

Но Машеньке было приятно, что  на неё снова обратили внимание, и она запела громче. Оля взяла дочь за руку и вывела из-за стола.

– Так нельзя себя вести. Посиди, успокойся! Раз не хочешь завтракать с мамой и бабушкой, будешь есть одна!

Юлия Семеновна едва сдерживала себя. Она видела, что дочь чем-то расстроена, и теперь своё настроение срывает на ребенке: «Обычное дело.  Девочка шалит за столом. Живите дружно и хорошо, и Машенька будет воспитанной». Поинтересовалась:

– Что у тебя на работе?

– Ничего особенного. Больных много, на участке работы не убавляется. Устаю.

– А что Илья? Так же работает без выходных?

– Пока все также… Они от графика отстали, пока Илья был на своей переподготовке.

– Ему не позавидуешь…

Юлия Семеновна заметила, как дочь чуть напряглась, поджала губы и продолжала:

– Дети легко чувствуют, когда родители ссорятся. Не думай, что Машенька ничего не понимает! Она всё понимает, всё чувствует. А как она скучает! Никто, ни дедушка, ни бабушка не могут заменить ей вас! Знаешь, как она рвётся сюда?! А что здесь? Папы  не видит, а мама чем-то расстроена и срывает свое зло на  ней.

Юлия Семеновна говорила тихо, убежденно, и от этого Оле становилось ещё больнее. Она подошла к Машеньке, взяла её на руки и стала целовать. Потом усадила за стол и стала кормить, и девочка, стараясь ответить маме таким же теплом, вела себя тихо и съела всю кашу.

– Вы с папой, – начала после длительного молчания Оля, – всё время мне твердили: вот,  хороший еврейский мальчик. Что, тебе нужно, чтобы когда-нибудь твой муж сказал тебе «жидовская морда»?! А у меня среди  друзей в основном русские, армяне… и единственный еврей, мой муж, к сожалению, не отличается от них в лучшую сторону… Он какой-то инфантильный, при том со своими страстями, амбициями. Он знает,  понимает жизнь лучше всех… Ему разрешено всё, а что делается в моей душе, наплевать!

– Конечно, мы хотели, чтобы мужем у тебя был еврейский мальчик. И что в этом плохого? Разве мы тебе говорили, что ни в коем случае им не должен стать русский, или кто-нибудь еще?! Среди наших близких друзей нет разделения  по национальному признаку! Мы считали и считаем, что люди есть разные, и делятся они только на две категории: порядочные и подлецы, хорошие и плохие…

Но кто не любит своего народа, тот не полюбит и чужого, и из этого не следует, что мы не могли тебе желать в мужья хорошего еврейского мальчика! Тебе это трудно понять, потому что ты на себе не чувствовала  косых взглядов, тебе в след не кричали: «жид!», не увольняли с работы только потому, что ты еврейка. И, слава Богу!

– Знаешь, теперь модны другие песни, – сказала Оля. –  Многие хотели бы  иметь запись в паспорте, что они евреи!

– Ну, конечно: «меняю лицо кавказской национальности на жидовскую морду!» Это для того, чтобы уехать из страны! Но это, по меньшей мере, не порядочно по отношению к народу, к родителям, их вскормившим.

– Ты понимаешь всё очень буквально. Люди приспосабливаются, чтобы жить там, где им хочется и так, как им хочется! А Илья? Что Илья! Он, конечно, много работает. И тяжело… Но при этом он  находит время на свой преферанс!

– Как?! Он снова стал играть в преферанс? Что он, с ума сошел?!

– Чтобы сойти с ума, надо его иметь. Сегодня он спал не более трех часов. Скажи, на долго ли его хватит?

Машенька давно покончила с кашей, и теперь сидела за столом, притихшая, слушая разговор мамы с бабушкой и, казалось, всё понимала.

– И знаешь, мама, когда люди не сходятся в главном, они расходятся из-за пустяков. У нас всё меньше и меньше общего. Я уже забыла, куда мы с ним вместе куда-то ходили. Я просила его  пойти со мной  проведать Женечку. Ей скоро рожать. Тяжело переносит беременность. Токсикоз… Так нет же, Его величество очень устало и хотело спать. И что с того, что он – еврейский мальчик, не пьёт и не курит? Зато он в карты играет!

Оля была близка к истерике.

– Надо его оторвать от  дружков.

– Эта моя судьба. А как вы? Как вы себя чувствуете?

– Всё как всегда. Живём… Папа очень устаёт. Ему тяжело уже  стоять у операционного стола. Но что мы можем делать? Бросить работу? Сейчас на пенсию можно только ноги протянуть. – И желая изменить тему, сказала после недолгого молчания: – А Ростов ваш преображается. Прошли мы с Машенькой по городу. Столько новых магазинов, яркой рекламы…

– Ростов похож на того, кто заботится о своей прическе, но не пользуется туалетной бумагой. Ты бы заглянула во дворы. Мусор, грязь... а чуть дальше – покосившиеся хибарки.

– А я люблю наш Новочеркасск,  его прекрасные проспекты, аллеи, его интеллигенцию, где все друг друга знают…

– С его казаками с нагайкой на перевес, – продолжила Оля. – Когда мимо меня проходит казак, у меня сердце замирает. Понимаю, что не те времена, а, видимо, на генетическом  уровне, всё внутри сжимается. Они ещё не ставят вопрос о том, чтобы в столице донского казачества не было иноверцев?

– Не драматизируй. Среди них есть разные люди. Почему они не могут возрождать обычаи своих отцов?

– Почему не могут?! Могут, но не только обычаи, но и нравы! Что ни говори, а мне от всего этого на душе становится холодно.

– Напрасно ты так всё воспринимаешь. Живём мы спокойно. Казачество нам не мешает. Важно, чтобы и ты им не мешала. У нас много друзей. Ты же знаешь! Друзья  познаются в несчастье. Когда я болела, они нас поддержали крепко. И среди них был и  казачий атаман, которого когда-то папа оперировал, и главный врач больницы, тоже, кстати, казак, и Яков Михайлович. Да разве всех перечислишь?! Хорошо, когда ты среди своих!

Юлия Семеновна встала из-за стола и принялась мыть посуду, а Оля  повела Машеньку в комнату показывать новую куклу. Они стали наряжать её, и Машенька была счастлива, что играет с мамой и новой куклой.

Илья дважды перечитал письмо от матери и подумал: «Постепенно мама адаптируется. Вот уже и по гостям разъезжает. Слава Богу,  хоть на здоровье перестала жаловаться».

– Что загрустил? От матери письмо получил?

– От матери…

– Ладно, кончай обедать, пора за работу браться, – сказал Сергей, аккуратно убирая в сумку остатки обеда. – Давай прикинем, что нам осталось?

– Ещё начать и кончить…

– А точнее? Окна, двери поставили, сантехнику сделали,  плитку в ванные комнаты, туалеты положили, паркет настелили…Ещё на месяц работы. Можем не успеть. На малярные работы завтра приглашу Нину с Кариной. Работают они хорошо. Иначе не успеем.  – Потом, немного помолчав, добавил: – В январе поеду отдыхать. Мы с женой всегда зимой едем в центральную часть России, снимаем комнатку в какой-нибудь деревушке, ходим на лыжах, отсыпаемся, книжки читаем…

– Это можно и здесь делать!

– Не скажи! Здесь забот – полон рот. Да и детям там раздолье. И натуральные продукты, к тому же. Всё! Довольно лясы точить. Пора!

Илья взялся циклевать полы, а Сергей прошёл в другую комнату, где  устанавливал выключатели и розетки. Сроки поджимали. К Новому году хозяин рассчитывал на окончание ремонта.

Часа в четыре приехал  Тимур в сопровождении двух бритоголовых в спортивных костюмах. Они остались в машине, а Тимур прошёл в дом. Поднялся на третий этаж, где работали Сергей и Илья, некоторое время наблюдал за ними, потом спросил у Сергея:

– У тебя есть какие-нибудь вопросы? Всё, что для работы нужно, есть?

– Всё есть. Только хочу тебе напомнить…

– Не напоминай, я помню! Поэтому и приехал. Вот деньги за сантехнику, плитку, и полы второго этажа.

Он протянул  деньги. Сергей, не пересчитывая, положил  их в карман.

– Спасибо.

– Кушай на здоровье!

Тимур постоял ещё немного и ушёл.

Девчата, одетые в серые, замазанные красками комбинезоны, работали умело и весело. Нина готовила стену для наклейки обоев, Карина  измеряла и раскраивала рулоны, разводила клей. Словно по велению волшебной палочки комнаты преображались. Потом с полов снимали пленку, которой накрывали паркет, и запирали комнату на ключ. Теперь её откроют только, когда будут сдавать работу.

Старшей в этом дуэте была стройная светловолосая Нина, окончившая в своё время ремесленное училище, поработавшая на различных стройках, но теперь решившая плыть самостоятельным курсом. В стройуправлении, где она работала, у неё был неудачный роман с  плотником, рослым и красивым парнем. Нина ушла с работы, и вскоре пригласила к себе в напарницы жившую по соседству Карину. Они брали заказы на небольшой ремонт квартир.

Карина – черноволосая, чуть полноватая, с типичным армянским шармом девушка, когда-то училась в строительном институте, но по какой-то причине бросила его на третьем курсе, и освоила профессию маляра. Она сразу признала Нину первым номером: и опыта у неё больше, и крепче хватка в разговоре с клиентами.

Работали они весело, азартно.

В обеденный перерыв пришли в комнату, где трудились Сергей и Илья:

– Мальчики, обедать с нами будете?

– Я –  за! – ответил Сергей.

Илья посмотрел на Карину и никак не мог вспомнить, где её  видел. Отложив инструменты в сторону, спросил:

– У меня ощущение, что мы знакомы. А у тебя нет такого ощущения?

Карина засмеялась – громко, заразительно:

– Ты, Минкин, всегда был немного не в себе. Мы же с тобой на одном курсе учились! Ты даже за мной пытался ухаживать! Ну и память  у тебя короткая!

Илья вдруг вспомнил. На первом или на втором курсе он  увлекся стройной девушкой и пытался объясниться с нею, но она мягко, чтобы не обидеть, призналась, что любит  преподавателя  кафедры  строительных материалов. Потом он что-то слышал, что Карина забеременела от этого преподавателя,  наобещавшего студентке золотые горы. Девушка не хотела делать аборт, и решила уйти из института.

– Это точно, – улыбнулся Илья, – памяти совсем нет! Как я тебя сразу не узнал?!

– А я тебя  узнала. Ты мало изменился!

– Конечно, да и рыжих не так много!

Они постелили на ящик из под обоев газету, разложили всё, что принесли из дому, включили электрический чайник и  сели за еду.

– А ты чего в шабашники подался? – спросила Карина.

– Наше стройуправление приказало долго жить.

– Ясно.

– А ты замужем? – спросил Илья.

– Мать – одиночка. Сейчас сын у родителей в Чалтыре.

– Место вакантно, – вставила Нина.

– Уже не вакантно, а занято! Помнится, я ещё в институте на тебя глаз положил.

– Было такое, – засмеялась Карина. – Только тогда все вы были молодыми жеребцами, да и мы – необъезженными кобылками. Жизнь немного пообломала нас. И ты уже совсем не тот долговязый рыжий парнишка, который смущался при виде девушки, и чтобы хоть чуть скрыть свое смущение, демонстрировал остроумие,  где нужно и где не нужно…

– Точная характеристика! – согласился  Сергей

– Так давай же выпьем за то, чтобы хоть ненадолго вернуть то время…

Илья поднял  бумажный стаканчик с кефиром.

– И что, ты за мной снова будешь ухаживать? – спросила, улыбаясь, Карина.

– Обязательно! А как же?!

– Тогда я согласна! – она выпила  кефир.

– Хорошо, – подытожил Сергей, – а теперь по коням! Некогда  рассиживаться! Труба зовёт!

Он встал, поблагодарил девушек за компанию и спросил:

– Нина, вы сегодня заканчиваете  первый этаж и сразу переходите на второй. Осталось времени – всего ничего.

После работы Нина ушла куда-то по делам, а Илья вызвался проводить Карину. Она жила в Северном микрорайоне. Народа в автобусе было немного, и ехали с комфортом: сидели рядом, и Илья, окунувшись в студенческие воспоминания, взял Карину за руку. Она руки не отняла, только посмотрела на него, и взгляд её будто говорил: «Ну, смелее же, чего ты ждешь?»

– А не пригласишь ли ты меня к себе на чашечку чая, – спросил он, глядя в горящие карие глаза.

– Не знаю, право… У меня не прибрано…

– Понимаю, вежливый отказ лучше грубого согласия.

– А я вовсе и не отказываю! Пойдем. И чаем напою, и спать уложу!

– Хорошо бы…

– Если не струсишь. А то через час сбежишь. Знаю я вас. Ты мне роди, а я перезвоню…

– Ну почему  так сразу…

– А я на вас, мужиков, зла. Но ты здесь не при чём.

– Так я не понял, да или нет?

– Зайди! Буду рада…

Они сошли с автобуса, прошли полквартала и оказались перед её домом.

– А ты всё такой же.

– А знаешь, вспоминаю свое студенчество с какой-то ностальгией. Хорошее было время.

– Кому как…

Они поднялись на третий этаж, Карина отперла входную дверь и пропустила вперед Илью. В небольшой двухкомнатной квартирке  образцовый порядок. Илья рассматривал небогатую обстановку, фотографии, стоящие за стеклом книжных полок. Карина уже переоделась и стояла рядом, поясняя:

– Это мой сын с мамой. В прошлом году ездили в Сочи.

Илья повернулся к Карине, притянул к себе и поцеловал в губы. И она, вдруг обмякшая, податливая и тёплая,  прильнула к нему, увлекая на тахту…

Потом они, уставшие, некоторое время лежали, словно боясь спугнуть то нахлынувшее на них чувство, мучившее их, пока они шли сюда. Карина не чувствовала неловкости, только какую-то горечь: «вот сейчас он встанет и уйдет, а я снова останусь одна». И новая волна возбуждения снова бросила его в бездну чувств. Он навалился на неё всей тяжестью, но Карина не чувствовала её. Она только успела сорвать с себя лифчик и расстегнуть халатик.

– Сумасшедший! Куда ты торопишься! Никуда от тебя не уйду! – шептала она, проваливаясь в сладостную бездну чувств. – Миленький, желанный мой, как хорошо…

А Илья, стараясь  успокоиться, говорил, прижимаясь к ней всем телом:

– Ес кез сирумем! Ай лав ю! Я тебя люблю!

Когда, наконец, они очнулись, Илья сказал:

– А кто-то обещал меня чаем напоить!

И Карина вскочила, побежала на кухню, бросив на ходу:

– Ты лежи. Я сейчас…

Потом они пили чай с лимоном и беседовали. Карина рассказала о себе, как трудно ей пришлось. Хорошо – родители помогли. Потом привыкла…

– Так и будешь малярить?

– А что тебе не нравится? Зарабатываю неплохо. Ни чем никому не обязана, свободна!

– Свобода начинается там, где полные карманы денег. Какие мы с тобой, к чёрту, свободные?! Мы в тисках обстоятельств.

– Какие же обстоятельства тебя привели ко мне?

– Желание отогреть душу свою окоченевшую…

– Только не говори, что у тебя жена плохая или …

– А я и не говорю. Наверное, я плохой! Но не стоит в этом копаться! Нам хорошо…

– Но ты сейчас выпьешь чай и уйдешь, а я снова буду одна…

– А хочешь, сегодня я останусь у тебя?

– А  рискнешь?

– Рискну!

Карина обняла Илью и стала покрывать его лицо  поцелуями. От неё исходил какой-то едва уловимый запах, который его возбуждал. Он отставил чашку и снова привлек девушку к себе.

– Нет, не так. Мы  сделаем иначе.

Она вышла в комнату, которая служила ей спальной, расстелила кровать, разделась и позвала Илью.

И снова  они окунались в волны страсти, на мгновения выплывая, чтобы снова и снова эта страсть  накрывала их  волной. Она, истосковавшаяся по мужскому телу, он – по женской ласке и теплу, пили этот опьяняющий любовный напиток, и не могли утолить жажду. Только, когда на часах было три ночи, Карина прижалась к нему, прошептав:

– Надо хоть немножко отдохнуть, а то завтра  не сможем работать!

Они спали, прижавшись друг к другу. Она положила на его плечо голову, и Илья боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не спугнуть её чуткий сон.

Утром Илью разбудила Карина. Завтрак  ждал на столе.

«Ну, вот  дождалась, что он и домой не пришёл, – думала Оля, собираясь на работу. – Обычно он всегда приходил в два, три часа ночи, но приходил. А теперь, как последний алкоголик, наверное, засиделся и решил не тратить время на дорогу, отдохнуть… Ему же приходится тяжело работать…»

Перед уходом, вдруг подумалось: «А, может, что-то произошло? А я ничего не знаю!» Она нашла в записной книжке телефон Сергея и позвонила.

– Сережа? Оля Минкина говорит. Ты извини, за столь ранний звонок. У вас ничего не случилось?

– Оля? С чего ты взяла?

– Илья не пришёл ночевать…– Оле  стало нестерпимо стыдно. Она чуть не разревелась, но сдержалась и продолжала: – Извини, пожалуйста.

– Ничего с ним не случилось. Он говорил, что должен зайти к какому-то приятелю с прежней  работы. – Сергей лгал, не зная, что  говорить. Он догадался:  Илья остался у Карины. – Я скажу,  он тебе позвонит на работу.

– Спасибо, Сережа! Ты очень добр ко мне. Спасибо, и извини за ранний звонок.

Сергей пришёл на работу и не мог дождаться Илью. Когда же тот пришёл, всё понял.

– Ну и мерзавец же ты! Я понимаю, можно увлечься, но зачем же делать больно  близким?! Вот тебе мобильник, звони Оле.  Она волнуется!

Илья позвонил Оле в поликлинику, сказал, что с ним всё в порядке. Так получилось… Дома всё расскажет. Потом вернул трубку Сергею, буркнув:

– Я понимаю, но хватит раздавать оплеухи!

– А ты, улетающий в даль Соломон, не мог сделать так, чтобы не обижать жену?

– Ладно, Серега, кончай проповедь мне читать.

– Ладно. Давай работать! Только это мы с тобой последний раз работаем вместе!

Сергей вышел и не слышал, что ему пытался возразить Илья. Весь день они работали молча. Перед уходом домой, Сергей дождался, когда маляры закончат свою работу, сказал, не глядя на Карину:

– Соседство с вами мешает работе. Постарайтесь не отвлекать нас, иначе мы к сроку никак не поспеем, а за этим последуют большие штрафные санкции. Мне бы не хотелось…

– Мы тебя не подведем, – заверила Нина,  укоризненно посмотрев на Карину. Та, сделав вид, что занята, складывала инструмент в сумку.

Когда Сергей вышел, Нина некоторое время молчала, потом посмотрела на подругу:

– Не ко времени твои амуры с Ильей, не ко времени!

– А когда ко времени?! Так получилось…

– Ну и что толку? У него жена, ребенок. Благодетель нашёлся! Да и Сергей взбесился. Я его таким не помню.

– Ладно тебе! Однажды перепало, так ты мне простить не можешь.

– А ты разве не видела, что и Илья, как в воду опущенный, и Сергей чернее тучи?

– Не слепая. Вижу. Но что я могу теперь поделать? Время назад раскрутить нельзя!

– Ладно, хватит!

Они вышли со двора, сухо попрощавшись друг с другом.

Как и было обещано, двадцать восьмого Сергей сдавал работу. Тимур заходил в каждую комнату, внимательно смотрел, как лежит на кухне линолеум, наклеены обои. Потом, наконец, отсчитал деньги и пожал руку.

– Все нормально. Молодец, что не подвёл. Ты оставь свой телефон. Чтобы можно было тебя отыскать, если возникнет нужда.

Сергей продиктовал номер, отдал деньги девушкам и Илье.

– Так вы едете отдыхать? – спросил Илья, стараясь тоном сгладить впечатление от недавней размолвки.

– Да. Хотим Новый год в лесу под елочкой встретить! Красота!

– Красиво! – мечтательно протянул Илья. – Но, наверное, холодно.

– Там холод не так чувствуется. Мороз до двадцати, и ни ветерка! Здорово!

– Ты, Серега, не держи на меня зла! Я сам не знаю, как всё тогда получилось.

– Ну да, чёрт попутал! Да что я, не мужчина?! Только, разве нельзя было что-нибудь придумать? На худой конец, меня бы предупредил, я  тебя, вроде бы, в командировку послал…

– Ладно, забудь…

– Я тебя знал порядочным парнем. Не хотелось бы разочаровываться. Ладно, закрыли тему… Ну, будь здоров! Завтра мы уезжаем. Жена уже и билеты на поезд взяла.

– Счастливо тебе! – сказал Илья.
9.

На восьмом месяце беременности у Жени вдруг начались схватки. Хорошо понимая, что может произойти, она позвонила мужу.

– Нужно срочно в роддом!

Её отвезли сразу в родильный зал, а Анатолий Николаевич сидел в кабинете главного врача, с которой когда-то вместе учился, и курил. Он очень волновался и за жену, и за ребёнка.

– Да успокойся ты, – сказала Нина Никитична, полная женщина с добрым лицом. – Куришь здесь…

– Да я вообще не курю. Но, знаешь, никогда так не волновался.

– Ты, Толечка, всегда был блаженным. К сожалению, люди на деле – обыкновенное дерьмо…

– Знаешь, Нинок, – отозвался Анатолий Николаевич, – сердце, не познавшее печали, остается холодным. У тебя сердце доброе, потому и в акушеры поддалась!

– Старею! Веришь, физически это чувствую! Дома все зеркала убрала, чтобы не видеть своих морщин!

Помолчав, Анатолий Николаевич спросил:

– Как тебе работается? Теперь, когда ты – главная, свободна в выборе решений?

– Степень свободы зависит от размеров клетки. – Нина Никитична встала из-за стола и, расхаживая по кабинету, продолжала: – Это только кажется, что свободы стало больше. Завишу от вышестоящих медицинских и районных начальников, от своих сотрудников, от слесаря-водопроводчика, да чёрт его знает от кого ещё! Недавно моя врач уехала в Германию на постоянное место жительство. Теперь ума не приложу, кем заменить. На такие зарплаты, да которые ещё и не платят, найти сумасшедшего трудно. В хирургию идут, в гинекологию – идут, а в акушерство – не идут. Тут сидят на голой зарплате. Самое большое, чем могут отблагодарить – цветами и шампанским. Или жалобой!

– Ну что там? Узнай, Нинок!

– Да успокойся ты! Совсем как баба! Ничего с ней не случится. Плод расположен правильно. Родит. Мало ли у нас семимесячных рождалось? Сейчас встречаю в городе – крепыши, щечки розовенькие. Всё будет  нормально. – Но, увидев взгляд Анатолия Николаевича, направилась к двери. – Хорошо, сейчас узнаю.

Она прошла в родильный зал, по дороге надев маску, и спросила дежурившую в зале Лию Вартановну:

– Что с нашей коллегой? Уж очень папочка волнуется.

– Всё, как должно быть. Сейчас мы будем рожать. Ну, тужься, тужься, миленькая!

И, казалось, начинала сама вместе с роженицей тужиться, надувая щеки и плотно сжимая губы.

– Так, молодец, вот и головка показалась. Ещё немножко! Вот так! Молодец!

На руках у врача оказался маленький красный комочек, который вдруг запищал, заплакал во всю мощь легких.

– А он не такой уж и маленький, килограмма два с половиной будет! – сказала врач, обрабатывая малышу пуповину. Потом положила  на весы:

– Глаз-алмаз! Два килограмма семьсот граммов.

Женя лежала обессиленная и  счастливо улыбалась. Нина Никитична вышла из зала и поспешила сообщить приятелю хорошую весть.

– Поздравляю! Мальчишка! Два килограмма семьсот граммов! Не такой уж и маленький для недоношенного!

– А как жена?

– Что ей?! Улыбалась, когда услышала крик малыша.

– Спасибо тебе, дружок!

– Мне то не за что. Жену  благодари! Она у тебя неплохой человечек. За столько лет я  научилась распознавать.

– Спасибо. И сам знаю!

– Ладно, не слюнявь! Верю, что раз ты говоришь, – она действительно не плохая девочка. Но я же говорила, что ты – блаженный.

Через час Женю перевезли в палату, и Анатолию Николаевичу разрешили к ней зайти. Она лежала и  улыбалась.

– Ну, вот и всё, родная. Очень больно было?

– Мне кажется, что ты больше моего испугался. Всё уже позади. Только бы малыш был здоров, и у меня молока хватило.

– А как мы его назовём?

– Как  хочешь. Как назовешь, так и будет.

– Тогда назовем в честь моего папы. Пусть будет Колюшкой!

– Колюшкой, так Колюшкой!

– Спасибо, родная. Ты посмотри: у меня сплошные пацаны, но я так и не решился назвать  их именем отца.

– А я буду от тебя рожать до тех пор, пока не появится девка! – улыбнулась Женя. – Нарожаю тебе кучу малышей и будет у нас свой детский сад! Боже, как же я тебя люблю!

Главный врач поликлиники Леонид Сергеевич Невинный  связался с секретарем и попросил пригласить начмеда. В кабинет вплыла высокая женщина с  пышной грудью и  лицом  с признаками былой красоты и темперамента. Каштановые волосы чуть припорошило сединой, большие серы глаза горели голодным светом, и только белый халат и переброшенный через шею фонендоскоп приземляли шальные мысли, возникающие у главного, когда он смотрел на эту властную и умную женщину. Леонид Сергеевич пригласил её присесть. Еще некоторое время разглядывал отчет, и, наконец, спросил:

– Сусанна Владимировна, настало время терапию делить на два отделения. Какие у вас по этому поводу предложения?

Многоопытная Сусанна Владимировна  подумала: «Всё время противился, не хотел делить терапию, хотя я об этом неоднократно говорила, а теперь вдруг… Что же могло такое произойти? Или кто-то появился на горизонте, и шефу нужна должность?»

Она выжидательно молчала. Пусть откроет карты.

– Что же вы молчите? Вы же сами об этом не раз мне говорили!

– Делить терапию нужно, но что такого произошло, что вы вдруг об этом вспомнили сейчас?

– Ничего особенного. Мне показалось, что есть резон, да и молодежь к нам пришла. Но сначала, я хочу выслушать ваши предложения.

«Есть кандидатура! – подумала Сусанна Владимировна. – «Молодежь к нам пришла»!  За это время к нам пришла только Минкина. Значит, он её наметил. Ну и котяра!»

Вслух же сказала, словно раздумывая:

– О кандидатуре я, собственно, не задумывалась. У нас все уже пенсионного или предпенсионного возраста. Молодежь не очень-то на наши гроши соблазняется. Хотя, пожалуй, есть одна. Правда, очень молода, но зарекомендовала себя хорошо.

– Да что вы говорите загадками? Кто такая?

– Я говорю о новенькой, о Минкиной Ольге Владимировне. Сейчас она на кардиологическом приёме.

– Минкина, говорите…Что ж.  Только, уж очень маленький стаж работы.

– Опыт – дело наживное, да и мы рядом…

– И мы рядом, – эхом повторил Леонид Сергеевич. – Значит договорились. Переговорите с ней. Кстати, какая у неё  семья?

– Она замужем, растит дочь. Из семьи врачей. Отец – хирург, мать – терапевт. Живут в Новочеркасске. Муж – строитель.  Это всё, что  знаю. Поговорить, конечно, могу и я, но лучше, чтобы вы с ней поговорили. Вы – главный врач. К вам больше доверия.

– Ну, что ж, – произнёс Леонид Сергеевич, довольный тем, что всё складывается так удачно, – если у неё не очень много больных, пришлите  ко мне.

– У неё всегда много больных. Но, после приёма она к вам зайдет.

– Договорились. И подготовьте проект приказа о разделении терапии на два отделения.

Когда начмед вышла, Леонид Сергеевич, очень довольный тем, что не он, а она назвала Минкину, замурлыкал:

Почему ж ты мне не встретилась,

Юная,

Нежная,

В те года мои далёкие,

В те года

Вешние?

Голова

Стала белою,

Что с ней

Я поделаю?

Почему же ты мне встретилась…

Лишь сейчас!

После приёма Оля зашла в кабинет главного врача.

– Добрый день, Ольга Владимировна, – сказал тот, внимательно вглядываясь в её лицо. Она казалась очень грустной. Может быть, что-нибудь дома? Или ребенок болеет? – Вы здоровы?

– А почему вы спросили? Выгляжу плохо?

– Выглядите усталой.

– Жизнь такая…

– Пройдите в кассу, получите за  сентябрь и октябрь зарплату, а потом зайдите ко мне.

– Спасибо.

Оля прошла в кассу.

– Вам Леонид Сергеевич разрешил выплатить зарплату сразу за два месяца! Вы у него в любимицах! Он далеко не  всегда столь щедр! – говорила пожилая женщина-кассир, отсчитывая деньги.

Вернувшись в кабинет к главному, поблагодарила:

– Спасибо! Вовремя, а то, не знала, что и делать!

– Что за настроение у вас такое? Дома всё нормально?

– Нормально… Если это можно считать нормальным… Но мне бы не хотелось об этом.

– Хорошо.

Леонид Сергеевич молчал и смотрел на Олю, как на желанную рыбку смотрит кот, мурлыча и виляя хвостом. И у него в голове все время  вертелись:

Я забыл в кругу ровесников,

Сколько лет

Пройдено.

Ты об этом мне напомнила,

Юная,

Стройная.

Об одном

Только думаю, –

Мне жаль

Ту весну мою,

Что прошла, неповторимая,

Без тебя.

Оля, не понимая, что от неё хочет главный, молча ждала. Леонид Сергеевич попросил Олю присесть, потом, видимо, придя к какому-то решению, спросил:

– Ольга Владимировна! Вы у нас человек новый. Не кажется ли вам… кстати, почему так задерживаетесь на работе?

– Больных много.

– Вы сидите, сидите, – сказал он, видя, что Оля пытается встать. –  Разговор у нас с вами предстоит обстоятельный.

Оля села. Вспомнила, как он на последних планёрках  смотрел на неё так, словно раздевал. Чтобы снять неловкость, спросила:

– А не скажете ли, Леонид Сергеевич, когда у нас будет зарплата выплачиваться вовремя, а то – тяжко.

– Обещают с марта. Так, как вам работается? Меня очень интересуют впечатления свежего человека.

– Какие у меня впечатления? Работы много. Правда, нагрузка, почему-то, распределяется очень неравномерно. У одного врача больных – не продохнуть, а другой не знает, куда себя деть…

– Да? – заинтересовался Леонид Сергеевич. – И кто же у нас так недогружен?

– Я этого не могу вам сказать. Это лучше у заведующей спросить. Да и впечатления мои, возможно, поверхностны.

– Хорошо. Это я уточню. А как вы смотрите, если терапию разделить на два отделения.

– Давно пора, – вырвалось у Оли. – В отделении почти сорок участковых врачей.

Оля всё не понимала: не о разделении же терапии  советоваться позвал!

– Сейчас готовится приказ об организации второго терапевтического отделения. И на него, по предложению Сусанны Владимировны, мы хотели бы поставить вас, Ольга Владимировна.

Оле показалось, что она ослышалась.

– Леонид Сергеевич, но это же просто смешно! Я только что окончила институт. В отделении работают врачи с тридцатилетним стажем. Поставьте заведовать  любого из них, и пользы  больше. Я же  и знаю мало, и руководить такими врачами мне не с руки. К тому же им в таком возрасте бегать по участку трудно.

– Конечно, я предполагал, что могу выглядеть смешным… – обиделся Леонид Сергеевич, но она перебила его:

– Простите меня… Наверное я сказала что-то не то, но, ей Богу, это не самая лучшая ваша идея.

– Мне казалось,  вы обрадуетесь. А ваша молодость? Так мы же рядом! За короткое время вы показали себя квалифицированным терапевтом, а молодость…  она, к сожалению, быстро проходит… – он замолчал, понимая, что от её слов сейчас всё зависит.

Оля посмотрела на главного. Он сидел такой потерянный и смотрел на свои руки, боясь поднять глаза. Оля поняла всё. Ей  стало немножко жалко этого, в сущности, доброго человека.

– Я признательна за доверие, благодарна за то, что так ко мне относитесь… Но не хочу выглядеть смешной в глазах сотрудников.  Нужно ещё немного здесь поработать, чтобы коллектив меня  лучше узнал.

Леонид Сергеевич услышал то, что хотел услышать. «Она – порядочный человек, и все, конечно, понимает! – промелькнуло в  голове. – Конечно же, её назначение вызвало бы бурю в  поликлиническом болоте. И хороша же эта лиса – Сусанна Владимировна! Она всё мгновенно просчитала и  подыграла ему! А Минкина старается защитить его, не рвётся к власти, не хочет использовать чувство, которое вызвала у меня, чтобы получить должность. Она, всё-таки, молодец!»

– Хорошо, – тихо и как-то грустно сказал главный. – Я скажу Сусанне Владимировне, что вы отказались. Только, Бога ради, не смейтесь надо мной, хотя я понимаю, что смешон. Но, любви все возрасты покорны!

– Не понимаю, что в этом смешного? Я слишком мало вас знаю, чтобы ответить вам тем же. И все-таки, спасибо  за все…

– Это тебе спасибо… спасибо, – бормотал он, провожая её до двери.

Когда Оля вышла, настроение у Леонида Сергеевича улучшилось, и он пригласил к себе начмеда. Пока  ждал, продолжал напевать, засевшую в голову песню:

Как боится седина моя

Твоего

Локона.

Ты ещё моложе кажешься,

Если я

Около.

Видно, нам

Встреч не праздновать.

У нас

Судьбы разные,

Ты любовь моя последняя,

Боль моя.

– Я слушаю, Леонид Сергеевич, – сказала, входя, Сусанна Владимировна.

– Вы знаете: Минкина отказалась.

– Отказалась? Это делает ей честь. Значит не карьеристка.

– Но тогда кого?

– Можно Веру Васильевну Дубенко. Опытный терапевт, работает у нас много лет, да и здоровье у неё не самое лучшее – бегать по участку.

– Смущает одно… Я хорошо помню тот печальный случай,  когда она…

– С кем не случается?! Это  единственный случай, когда можно было усомниться в её порядочности.

– Порядочность, как девственность, теряется раз и навсегда, – проговорил Леонид Сергеевич, и Сусанна Владимировна отметила, что настроение у него значительно лучше, чем было пару часов назад. Странно… – Только, будьте настолько добры, сами переговорите с Верой Васильевной. У вас лучше получится.

В последние дни Оля не разговаривала с Ильей. Его объяснения, почему он засиделся и  решил не идти домой, её не убедили. Она только спросила, уходя на работу:

– И  ты думаешь, что так может долго продолжаться? Разве  не чувствуешь, рушится семья?!

– Не сгущай краски! Ничего не произошло…

– А если  однажды я не приду ночевать?!

Тогда Илья не успел ей ответить: она ушла. Сегодня Илья  вернулся с работы раньше и принёс деньги. Но Оля ещё не пришла. Завтра суббота, двадцать девятое декабря. Илья установил сосенку, купленную на площади перед «Детским миром», но наряжать  не стал: «пусть приедет Машенька!» Потом украсил комнату гирляндами и флажками, достал из коробки Деда Мороза и поставил под сосной на ватный снег. Пробило  семь, а Оли все не было. Илья заволновался, позвонил в поликлинику, но ему сказали, что врач Минкина давно ушла на участок.

Илья прилег на деван, включил телевизор, но смотреть не мог. В голове всё время была Оля. Подумалось, что её кто-то обидел, толкнул, она упала… дороги сейчас скользкие… То представил её в объятьях мужчины. Она смотрела на Илью и говорила: «А я сегодня не приду!» И Илья не знал, что делать. Он уже спал  под голоса какого-то очередного сериала.

Оля пришла в девятом часу. Сняла пальто, сапоги и прошла в комнату. На экране пищала какая-то полуголая девица. «Странно, – подумала она, – ведь сегодня пятница. Обычно по пятницам он играет». Мужа будить не стала, прошла в ванную комнату. Стояла под теплыми струями, намыливая волосы шампунем, и думала о  Жене. Какая всё-таки она молодец! Нужно обязательно на днях к ней зайти, поздравить с рождением сына. Теперь, хоть, есть, на что купить подарок. Спасибо главному! Какой он, в сущности, милый и смешной человек! Неужели я действительно ему понравилась? Но у меня к нему ничего нет!

Оля растерла себя  полотенцем, набросила  махровый халат и пошла в комнату. Постелила, и разбудила Илью.

– Ложись в постель, – тормошила она его за плечо.

– А? Что? Олечка, – проснулся Илья. – А я смотрел телик и заснул.

– Видела. А что случилось? Ты же по пятницам играешь в свой преферанс.

– Встречу отменили в связи с наступающими новогодними праздниками…

– Скажите, пожалуйста!

– Мы сегодня сдали, наконец, дом. Я деньги принёс.

– Хорошо, – сказала Оля и пошла в спальную. – Идём спать.

Илья, чувствуя, что обида ещё не прошла, послушно пошёл  за женой, разделся и лёг в постель.

– Чего так  задержалась? – спросил Илья.

– Ходила присматривать Жене подарок. Она же родила!

– Родила? Постой: ей же рожать, кажется, в феврале!

– Так получилось.

– Там всё в порядке?

– Всё в порядке. Я звонила. Они уже дома!

– Справляется?

– Устаёт с малышом. Ты же  помнишь, каково было мне, когда Машенька родилась.

– Помню!

– Ну и хорошо. Давай спать. Завтра мама с Машенькой приедут. Ты  будешь дома?

– Да. Сергей на месяц уехал в Курскую область, да и зима, работы нет. После Нового года начну искать…

– Хорошо…

Оля повернулась к стенке, но Илья приподнялся на локтях и поцеловал её в шею.

– Не нужно. Не тормоши меня. А то я потом полночи не усну, а ты будешь храпеть себе. У меня завтра дел много, нужно что-то купить к столу. Приедут родители…

Илья, обидевшись, лёг и вскоре действительно  захрапел. А Оля ещё долго не могла заснуть.
10.

Сразу после новогодних праздников Илья  сказал, что идёт искать работу. Он обошел строительные фирмы, заходил к знакомым, предлагал свои услуги даже на кирпичном заводе – увы! Всё напрасно.  В одной фирме, правда, предложили работу на производстве пенобетонных блоков. Но когда Илья увидел условия работы, – отказался сам. Часов в пять оказался  в Северном микрорайоне и  решил зайти к Карине. После той  ночи они не виделись, но Илья надеялся, что она его не прогонит. Вдруг подумал: а что, если у неё кто-нибудь есть?

Дверь отворила Карина. Видно, что обрадовалась его приходу.

– Здравствуй, милый!

И снова Илья опьянел от запаха её волос.

– Вот, решил навестить, если не возражаешь… Я ненадолго.

– Дурачок! Я же тебе сказала, что можешь ко мне заходить надолго или ненадолго… Я тебе всегда рада…

Илья прошёл в комнату.

– Где вы сейчас трудитесь?

– Квартиру ремонтируем. Обои, потолки…

– Рано освобождаешься?

– Обычно, в шесть уже дома. Сегодня закончили раньше. Хозяйка не купила всех материалов. Так что мне повезло. А так бы ты застал запертую дверь.

Илья обнял девушку, стал целовать, пьянея от её необычного запаха. Потом здесь же на тахте навалился на неё, страстно, как в первый раз. А она только стонала и просила:

– Милый, успокойся…

Потом они ещё некоторое время лежали, счастливые, уставшие.

– «И женщина, как буря, улеглась»…– прочитал нараспев Илья строчку какого-то стихотворения.

Карина засмеялась.

– Это я-то буря? Это ты – ураган! Ты – прекрасен, как… как… я даже не могу подобрать сравнения.

– О чем ты говоришь?! Я – неудачник! Целыми днями напрасно слоняюсь в поисках работы.

После того, как они в очередной раз окунулись в сладостное безумие, Илья пошел в ванную комнату.

– Мне нужно идти. Спасибо тебе, Корюшка.

На автобусной остановке Илью окликнул невысокий коренастый мужчина в меховой шапке:

– Неужели запамятовали? Иван Акопович Загробян.  Мы с вами встречались у Гаврилова…

Илья вспомнил и приветливо улыбнулся.

– Добрый вечер! Конечно, помню! Хороший урок мне преподали!

– Ну, что вы! У вас отличная школа, и играете вы много лучше, чем ваши сотоварищи. Только проблемы мешали вам иной раз сосредоточиться. И, кроме того, научиться  можно только, играя с сильными партнерами! Если хотите, приходите в среду к нам. Люди все порядочные, никакого шулерства не допускают. Впрочем, если  не захотите играть, так просто посмотрите на серьезную игру.

– Спасибо! А куда это к вам?

– Социалистическая 77, квартира 41. Собираемся часов в шесть и сидим недолго, не позднее одиннадцати.

Подошёл автобус и Илья  попрощался.

«В одном он прав, – думал Илья, – научиться можно, играя с сильными партнерами. Да и меня никто не заставляет сразу садиться к столу. Пригляжусь…»

В среду, ещё до прихода Оли с работы, вышел из дому, оставив записку, в которой предупредил, что придет поздно. В тумбочке, где обычно лежали деньги,  взял  часть. «На всякий случай! Пока присмотрюсь. Рисковать не буду!– думал Илья. – В конце концов, эти деньги принёс в дом я!»

Ровно в шесть  позвонил в сорок первую квартиру. Дверь открыл Иван Акопович.

–Пришли?! Я знал, что  придете! Видел горящие глаза, когда  услышали, что можно  поучаствовать в серьёзной игре. Это в моем духе. Это и есть страсть! Очень рад! Проходите, чувствуйте себя, как дома.

Это была обыкновенная трехкомнатная квартира в девятиэтажном кирпичном доме. В центре самой большой комнаты стоял круглый стол без скатерти, за которым уже сидели двое. Они кивнули на приветствие Ильи, и продолжали что-то оживленно обсуждать. Иван Акопович без стеснения перебил их:

– Познакомьтесь! Это – Илья-прораб.

– А я уж подумал – Илья-пророк! – сказал солидный мужчина в синем костюме. – Евгений Дмитриевич Якушин, честь имею.

– Управляющий банком,  – добавил Иван Акопович. – Но это, то ли из-за природной скромности, то ли из боязни, что у него сразу начнут просить деньги, старается  не афишировать.

Евгений Дмитриевич протянул руку,  без стеснения разглядывая Илью и ухмыляясь:

– Управляющим служу недавно. До этого честь имел финансовыми делами округа управлять.

– Юрий Борисович, – продолжал знакомить Иван Акопович Илью, – руководитель  страховой компании «Будьте здоровы!».

– Если сильно проиграете, страховая компания выручит, – доброжелательно улыбнулся Юрий Борисович.

– Ребятки, вы напрасно недооцениваете гостя. Я с ним играл. Он вполне может отличить короля от дамы!

И непонятно, подбодрил Иван Акопович Илью, или предупредил партнеров, что пришёл слабый игрок.

Вскрыли две новые колоды карт, договорились об условиях, и Иван Акопович сдал.

К Илье пришла хорошая карта, и он заказал восьмерную игру. За столом на минуту стало тихо.

– Ну и ну! И кого  к нам привел Иван? – подумал Евгений Дмитриевич. А вслух сказал: – Я, пожалуй, вистану.

– А я для пользы дела сапсану. Что скажешь?

– Ложимся!

«Судя по всему, парень неплохо играет. Ну и что? А мы и сами с усами! Все зависит от фортуны. А от меня в последнее время эта куртизанка отвернулась. Мария дуется, не понятно за что. Елагин подводит. Если не вернет кредит – скандала не обберешься…»

Они открыли свои карты, и Евгений Дмитриевич сказал:

– Вот черт! Не могу передать ход. Девять взяток?

Илья согласился и бросил карты на стол.

– Уж очень бодро начинаешь, – сказал Евгений Дмитриевич, записывая на Илью шесть вистов. – Но ещё не вечер!

Илье карта шла. Он успел сыграть несколько раз, удачно вистовал, подсаживая играющего и отбирая у него взятки. Один раз даже сыграл мизер.

– Новичкам везёт, –  Юрий Борисович проигрывал больше других. – Моя страховая компания потребуется не Илье, а мне…

«Нет, – думал Юрий Борисович, – парнишка держится скромно, играет отменно».

Через два часа сделали короткий перерыв. Разлили по рюмочке, выставили на стол нарезанную ветчину, сало, хлеб.

– Вы не удивляйтесь, насколько я помню, Илья – ископаемое: совершенно не пьёт, не курит…

– А как с девочками? – заинтересованно спросил Юрий Борисович. – Если что, наша страховая компания выручит!»

– С девочками всё в порядке, – успокоил Илья.

– И кто бы мог подумать, что современный молодой человек так девственно безгрешен? – Евгений Дмитриевич наполнил в рюмку. В этой компании было принято: никто никого не принуждал, каждый ухаживал за собой сам.

– Гримасы нашей жизни. Ведь, ожидалось же совсем другое… Нет, Илья прекрасно смотрится!

– Подожди, – прервал излияния Юрия Борисовича Евгений Дмитриевич, –  салажонок разденет тебя, как липку, это и есть  гримаса жизни. Кто бы мог  ожидать?!

– Гримасы  иногда поражают, – задумчиво проговорил Иван Акопович. – Но ещё больше поражает то, как стойки и далеки от истины наши представления.

– Что ты наделал?! Профессор сел на своего конька! – Юрий Борисович подшучивал, хотя с большим уважением относился к разносторонним и глубоким познаниям Ивана Акоповича.

– А кто здесь – профессор? – удивился Илья.

– Иван Акопович, собственной персоной, профессор университета, историк. Странно, что вы этого не знали. – Евгений Дмитриевич по-доброму посмотрел на приятеля. – Это можно определить по его выправке и привычке читать лекции не только студентам, но и во время игры в карты.

– Ладно вам!..

– Не пора ли, господа, к столу?

– Ты говоришь так, будто призываешь к барьеру.

– А скажите мне, пожалуйста, чья это квартира, и почему, кроме нас, здесь нет обитателей? – спросил Илья у Юрия Борисовича.

– Квартира эта – профессора. А нет здесь никого потому, что он, беднейший из бедных, выстроил для себя хижину в три этажа, и квартиру не успел продать.

– А я  продавать её и не собираюсь. Разве нам плохо здесь? Ничто не мешает, ни скатерть, ни жена… Я ещё поставлю  стол для игры в бильярд, и квартиру эту буду использовать по прямому назначению.

– Ты еще студенточек станешь водить?! – Евгений Дмитриевич оживился, глаза его заблестели. – Я записываюсь в твой клуб!

– Женя, твоя сдача, – сказал Юрий Борисович, передавая колоду приятелю.

Когда в одиннадцать стали подводить итоги, оказалось, что в выигрыше остались Илья и Иван Акопович. Партнеры рассчитались, а Евгений Дмитриевич спросил:

– Когда собираемся? Хочу отыграться.

– Битому неймется! – заметил Иван Акопович. – Я же предупреждал, что Илья умеет отличать даму от короля! Ты придёшь? – повернулся он к Илье.

– Если не возражаете. Правда, вист уж очень весом…

– Зато и выигрыш вполне ощутимый.

– Да, – кивнул Илья, – и проигрыш тоже… «За один вечер можно выиграть столько, сколько не заработаешь, вкалывая месяц…» – подумал Илья.

Оля медленно шла в сторону дома, на улице начало темнеть. У магазинов зажигались витрины, люди спешили по своим делам. «Весной нужно Машеньку забрать у родителей, а  то как-то нехорошо получается. Пойдет в садик, как другие детки. А родители станут приезжать по  выходным… гулять с внучкой… если мы захотим куда-нибудь пойти. Впрочем, куда мы ходим?!»

На углу  Большой Садовой и Соколова грузная пожилая женщина  поскользнулась и упала. Из сумки  выпали батон хлеба, какие-то кульки… Оля попыталась помочь ей встать, но не смогла. Тогда  на помощь поспешил мужчина в яркой спортивной куртке и шерстяной шапочке. Он помог женщине встать и спросил:

– Сами дойдете? Может, вас проводить?

– Да нет… Спасибо.  Невезучий день сегодня!

Она взяла из рук Оли сумку и, осторожно пошла, выбирая нескользкие участки дороги.

«И мне бы не сесть на пятую точку, – подумала Оля. – Боже, что же  делать?! Может куда уехать, чтобы оторвать его от дружков? Иначе жизни не будет!»

– А вам моя помощь не нужна? – спросил  мужчина. – Уж очень вы задумчивы и рассеяны…

– А вы что, МЧС?

– Почти угадали.

– Спасибо! Я уже дома!

– Жаль...

– Вы особенно не грустите! – подбодрила Оля парня. – Сейчас ещё кто-нибудь упадет!

– Вы очень добры, – улыбнулся незнакомец.

– Вам, все-таки, следовало проводить женщину.

– Как я мог, когда рядом  вы?!

– Не будьте банальны.

– И не думаю… Я действительно, хотел вам предложить помощь, потому что видел,  вы немножко не в себе. Всё ищете, и не можете себя найти!

– Вы – психолог?

– Точно!

– Что ж. Это не делает вам чести. Должны  бы увидеть, что сейчас я не хочу ни с кем знакомиться, даже разговаривать…

Мужчина как-то жалко улыбнулся и пошёл по Большой Садовой, а Оля свернула на  Соколова. Она поднялась по крутой лестнице, долго возилась с замком, а когда открыла дверь, первое, что увидела, –  записку от Ильи. Он предупреждал, что придет поздно…

Иван Акопович был в тот вечер в ударе. Поджидая партнеров,  спорил с Евгением Дмитриевичем, отводя роль слушателя не только Илье, но и своему оппоненту:

– О чем ты говоришь?! Политика двойных стандартов была на вооружении всегда и во все времена!  Мы чтим Че Гевару, выдающегося террориста. Но тогда почему же мы так негодуем против чеченских террористов? И скажи на милость, ты, в недавнем прошлом, военный человек: как отличить борьбу за свободу, за самоопределение, за отделение, наконец, от того, что мы называем терроризмом? И почему с ними мы не ведём диалога?

– Здесь всё понятно, – пытался вставить слово Евгений Дмитриевич, – ты бы ещё мог добавить, что с одной стороны мы осуждаем сепаратизм, с другой, сочувственно относимся к Приднестровью, Абхазии… Это – политика! И наше миролюбие – тоже миф!

– Совершенно верно, – согласился Иван Акопович. –  Один из странных мифов – наше миролюбие! На самом деле мы были всегда агрессивными соседями. Совместно с печенегами вырезали хазар и волжских булгар, ограбили и выгнали племена венгров, регулярно нападали на Константинополь, Балканы. Святослав даже переносил туда свою столицу! Нападали на поляков, отобрали север нынешней России у финно-угорских племён. Перерыв в агрессии был только во время татаро-монгольского ига. Но потом мы смогли отыграться: отобрали у монголов всё – от Казани и Сибири до Каспия и Манчжурии. И сегодня  живём на территориях, которые отобраны у других народов. Причём отобрали их сравнительно недавно, последние двести-триста лет.

– Но Россия не справилась со своими обязанностями:  изнасиловала народы, забыв, что за право обладания нужно платить, и прокормить покорённые народы, сделать их жизнь достойной не смогла. Империя распалась. – Евгений Дмитриевич желая прекратить спор, спросил: – Что это Юра задерживается?

Вошел Юрий Борисович. Он принёс в сумке водку, воду, колбасу.

Евгений Дмитриевич тщательно перетасовал колоду и, поджидая, когда остальные игроки усядутся, задумчиво произнес:

– Современная история – продажная девка. Твоя наука только через века становится беспристрастной.

Игра протекала с переменным для Ильи успехом. Немножко беспокоила «гора», но он рассчитывал списать с неё, со временем, немного.

– Ты, Илюша, при распасах в первую очередь свои отбирай. Иначе всегда будешь в проигрыше, – говорил ему Иван Акопович, заглядывая в его карты. Он был на сдаче и мог участвовать в игре, присоединившись к кому-нибудь из игроков.

– Это я понимаю, но всегда думаю, что пронесёт…

– Это точно, – поддержал его Юрий Борисович – Чем хуже у тебя идут дела, тем  смелее играй! А вдруг?!

– Не слушай их, Илюша, – предупредил Иван Акопович. – Они – хищники. Почувствовали запах крови.

– Им что? Они – банкиры…

– Отставить! Илья, расслабься! – Евгений Дмитриевич просчитал каждый ход, и Илья записал на гору шесть вистов.

– Наверное, нужно прерваться. Илье сегодня уж очень крупно не везет.

– Нет возражений. Но он что же думал, что если пару раз выиграл, так это будет продолжаться всегда? – Евгений Дмитриевич положил карты. – Это тоже двойной стандарт, профессор. Когда мы проигрывали, Илье было хорошо. Когда проигрывает он – плохо! Знаешь, как наши недавние сограждане – прибалты. Говорят о правах человека, когда это касается их, но, почему-то сразу всё забывают, когда это касается русскоговорящих! Тьфу, слово-то, какое придумали: русскоговорящих!

– Совершенно верно! Еще Пётр I и Карл XII подписали договор: в полное и вечное владение и собственность России передавались Лифляндия, Эстляндия, Ингрия, часть Карелии с Выборгом. Причём, могу свидетельствовать, что за это Пётр заплатил два миллиона ефимков. А позже герцог курляндский продал нам и Курляндию за полтора миллиона талеров. Всё оплачено. Таким образом, юридически и финансово Прибалтика – наша собственность. В 1920 году  большевики, то бишь, заговорщики-террористы, свергшие законное правительство и захватившие власть в России, подписали с другими заговорщиками договор. Таким образом, только признавая легитимность большевистских террористов, прибалты могут утверждать свою самостийность!

– Все это очень хорошо, но я бы выпил по этому поводу. –  Юрий Борисович разлил водку и лихо опрокинул рюмку в рот, крякнув: – Хороша!

– Тебя, Илюша, должно утешить, – сказал Евгений Дмитриевич, – что никогда ты не станешь полководцем, не познав горечь поражения.

– А не рано ли вы распетушились? – спросил приятелей Иван Акопович. – Он ещё и выправить положение может.

Евгений Дмитриевич бросил недовольный взгляд на Ивана Акоповича, и молча раздал карты.

Когда в одиннадцать подвели итоги, Илья проиграл всем троим.  «Хорошо, что  хватило», – подумал он, отсчитывая деньги.

«Завтра меня ждет грандиозный скандал. И она вправе обвинить в чём угодно, ведь я практически оставил семью без денег».

Утром в субботу Илья, сославшись, что ему нужно по важному делу, пошёл к знакомому ювелиру и продал свой золотой перстень и обручальное кольцо.

Дома за обеденным столом собралась вся семья. Владимир Александрович по этому поводу открыл заветную бутылочку, а Юлия Семеновна приготовила вареники. Оля покормила Машеньку раньше, и теперь девочка тихо играла в своём уголке.

– Что у тебя с работой? – спросил Илью Владимир Александрович.

– Глухо, как в танке, – грустно ответил Илья. – Не знаю, что и делать. Да и мама приглашает приехать. Пишет, что строителю там найти работу не сложно.

– Уехать? А Олюшка что там будет делать?

– Подготовится, сдаст экзамен и устроится на работу.

За столом все притихли, прислушиваясь к разговору. Илья, понимая, что когда-то всё равно нужно было этот разговор начать, решился:

– Я думаю, – сказал он тихо, – нам нужно туда ехать…

– Но мы с тобой это не обсуждали! –  удивилась Оля.

– А что вас там ждёт? – спросила Юлия Семеновна, пораженная тем, что Илья твердо высказал своё намерение. – Где  будете жить? На что  существовать? Что с Машенькой? И, наконец, о нас вы подумали?

– У вас вопросов больше, чем у меня ответов. Я знаю, что все, кто туда уезжал, как-то устраивался, и живут не хуже, чем здесь. Кроме того, сейчас не те времена… Если будет плохо, мы всегда сможем вернуться!

Все притихли, раздумывая над тем, что сказал Илья. Машенька, встревоженная непривычной тишиной, прибежала и остановилась у двери, вопросительно всматриваясь в лица родителей. Слышно было, как  секундная стрелка электрических часов совершала свой бег по циферблату.

– Нет, – тихо сказала Оля, – ни я, ни Машенька, – мы никуда не поедем. Если ты считаешь, что нужно ехать, поезжай туда сам, устройся на работу, сними квартиру, а потом напишешь, что и как. Мы не можем так просто всё бросить и сорваться неизвестно куда. И, кроме того, мы должны думать о родителях. У них здесь, кроме нас, никого нет.

Илья сидел с опущенной головой и думал: «Наверное, она права. Без семьи я буду более свободен. А когда устроюсь, они приедут уже не на пустое место!»

– Я думаю, –  произнес Владимир Александрович, – в словах Оли есть резон.

И снова над столом повисла напряжённая тишина. Машенька, не понимая, что происходит, вдруг громко расплакалась. Оля вышла из-за стола, чтобы успокоить ребёнка. И только тогда Илья, словно решившись, посмотрел на всех, улыбнулся и произнёс:

– Ну, что ж! Пожалуй, действительно, в этом есть резон. Я поеду  один.
11.

Через месяц Илья улетал в Израиль. Он стоял  в тесном зале аэровокзала среди толпы отъезжающих и провожающих и не знал, что говорить. За этот месяц столько пролито слёз и высказано упрёков, что он чувствовал облегчение, – наконец, всё должно закончиться. Юлия Семеновна осталась с Машенькой дома.  Оля и Владимир Александрович молчали, а  Сергей, пришедший в аэропорт проводить приятеля, стараясь хоть как-то разрядить обстановку, шутил:

– Ты, Илья, станешь миллионером, не забывай друзей!

– Так я и стану тратить свои миллионы!

– Миллионер, который не тратит своих миллионов – живёт не по средствам. И, кроме того, есть ещё одна опасность: а вдруг ты станешь ортодоксом?

– С чего ты взял?

– А я знаю: чтобы вознестись ввысь, нужно преклонить колени. Привыкнешь и, считай, нет человека!

– Да брось ты, Серёга! Ты лучше за моими присмотри… Помоги, если что.

– Чего ты беспокоишься? Оля же не уезжает, она остается с нами. Всё будет нормально. А если серьёзно, хочу тебе пожелать, чтобы ты был рабом совести и господином воли. Тогда у тебя все получится!

– Утешил, – улыбнулся Илья и обнял друга. Открыли дверь и стали запускать пассажиров для таможенного досмотра. Илья обнял и поцеловал Владимира Александровича и подошёл к Оле. Прижал её к себе и стал целовать, не стесняясь снующих, толкающихся  людей, ощущая языком солоноватый вкус её слез.

После отъезда Ильи Оля забрала Машеньку у родителей, и  снова стала водить её в детский садик.  Весна вступала в свои права. Длиннее стали дни, теплее грело солнышко. После работы они с дочуркой успевали,  и погулять в скверике у дома, и поиграть с игрушками, почитать сказки,  заняться домашними делами. Машенька, как могла, помогала маме: то бумажку отнесёт в мусорное ведро, то свой уголок начнёт прибирать.  К порядку её приучила бабушка. Владимир Александрович и Юлия Семеновна приезжали вечером в пятницу. Владимир Александрович ходил с внучкой гулять, а Оля с мамой занимались домашними делами: убирали, варили обед… А рано утром в понедельник  родители уезжали, чтобы снова приехать в пятницу. Так проходили  месяц за месяцем.

В августе Оля пошла в отпуск. Владимир Александрович тоже взял отпуск. Он договорился с профкомом электродного завода, оплатил путевки, и получил маленький деревянный домик на базе отдыха в хуторе Калинин, что раскинулся на правом берегу Дона напротив станицы Багаевской. Здесь расположились базы отдыха многих заводов и предприятий Новочеркасска.

Целыми днями Владимир Александрович и Оля загорали на  берегу, купались, читали книжки. Машенька возилась в песке, строила с бабушкой какое-то сооружение и очень переживала, когда волна от прошедшей по Дону «Ракеты» разрушила все её строения.

Ранним утром, когда  все ещё спали, Владимир Александрович брал удочки и шёл к реке. Он насаживал червяка на крючок, как заправский рыбак, поплёвывал на него и забрасывал леску далеко от берега. Было прохладно и тихо. Проснувшиеся лягушки ещё только начинали утренний концерт. Когда же вставало солнце, Владимир Александрович сворачивал  удочки.

Пока все спали,  чистил улов за домом, потом промывал рыбу под проточной водой, чуть подсаливал и ждал, когда проснутся женщины.

Юлия Семеновна жарила рыбу с луком до розовой хрустящей корочки.

– Сегодня у тебя улов удачный! Крупная рыбёшка!

– И вкусная! Просто сил моих нет  отказываться от такого!

– А чего тебе отказываться? Ты всё о талии своей думаешь? Конституция у тебя такая, что, борись, не борись, а быть тебе полной, как твоя мама!

– Да нет, я о талии не думаю!

– Вот и хорошо! Ты лучше, положи-ка мне ещё кусочек!

Владимир Александрович  улыбался, принимая зажаренный золотой корочкой  кусок рыбы.

– Сам словил, сам и съел! – говорила Юлия Семеновна. – Но сегодня рыбка твоя действительно прекрасная. Чудо!

После завтрака Оля с Машенькой  собрались поехать к Жене. Достаточно на лодке, или на пароме переправиться на другой берег, и они оказывались в утопающей в садах станице Багаевской, где в то лето отдыхала в родительском доме Женя с малышом. Она обрадовалась, увидев подругу, не знала, куда  её усадить, чем угостить. Отец её Ефим Григорьевич, типичный казак, чем-то напоминающий деда Щукаря из шолоховского «Тихого Дона», несмотря на летнюю жару, ходил в серых брюках, вправленных в тяжёлые кирзовые сапоги и такой же серой рубахе, застегнутой на все пуговицы. Он считал, что если  расстегнёт верхнюю пуговицу, будет выглядеть неряшливым.

От дочери он давно слышал об Ольге, и радушно поставил на стол пол-литровую банку чёрной икры, сказал:

–  Вы побалуйтесь икоркой, а я сбегаю в магазин, купую хлебушка. Женька, угощай гостью,  я мигом, одна нога здесь, друга там!

Он говорил на местном казачьем наречии, мешая русские и украинские слова.

– Та вы, батя, не суетитесь! Оля – не чужая! А где маманя? – Женя вдруг дома  тоже стала говорить на привычном наречии.

– Так на огороде! Где ж ей быть?!

Ефим Григорьевич ушёл, широко ступая, словно циркулем отмеривая расстояние, а Оля с Машенькой  уселись в тени ветвистого ореха на скамейку. В коляске спал, посапывая, Николай. Машенька подошла к нему и, всматриваясь в незнакомое личико,  дотянулась ручонкой до  края коляски, и так стояла, боясь пошевелиться. Охраняла сон младенца!

– Материнский инстинкт! –  улыбнулась Женя. – Вот, как рано высвечивается!

Во дворе  сушились пелёнки, распашонки.

– Толик сегодня  не дежурит?

– Нет. Через час приедет. А у тебя-то как, подружка?

– Что у меня?! Через неделю выхожу на работу, и снова, как белка в колесе: в садик, на работу, с работы в садик…

– Что твой израильтянин пишет?

– Прислал одно письмо. Учится в ульпане. Это у них школа такая. Изучает язык.

– Уже три месяца прошло. Мог бы что-нибудь написать и конкретнее. Олюшка! Не стоит вам туда ехать! Ох, не стоит!

– Ну, ладно тебе. Что ты запричитала? Я пока никуда не собираюсь. Да и мои родители почему-то заупрямились… Посмотрим.

В коляске заворочался малыш. Он кряхтел, стараясь высвободиться из плена пелёнок. Женя взяла его на руки и дала малышу грудь.

– Этот троглодит меня отсосет, я его уложу, и мы с тобой пообщаемся. Он, как все мужчины: получит своё, и на боковую. Спать будет часов до шести.

– А я принесла тебе несколько пелёнок и байковое одеяльце. Пригодятся в хозяйстве!

– Спасибо, подруга. Что у тебя нового? Вижу, что ты прямо светишься… Что произошло? Неужели, новое приключение? Ну, я тебе скажу, с тобой не соскучишься!

– Приключения ещё нет, подруга. Но в мыслях я уже давно грешница!

– Не томи душу, рассказывай!

– Есть у нас хирург… Красив, как Бог! И специалист приличный, и человек, как мне кажется, порядочный…

– Ну да. Только женат, и имеет дюжину детей!

– Это б не самое трагичное…

– Ты меня пугаешь…

– Он – палестинец!

– Не поняла. Не наш, что ли? Не русский? Иностранец?

– Да не в том дело, что иностранец! Пусть бы он был французом или поляком, какая разница?! Но он – палестинец!

– И что? Ничего не понимаю!

– Ну, ты, Женечка, даёшь! Ты что, газет не читаешь?! Евреи враждуют с палестинцами, друг друга взрывают…

– Да, да… Ближневосточный кризис… Ну и ну! У тебя ничего по-человечески не получается! Даже  мужика нашего, русского, себе найти не можешь! Так он что, мусульманин?

– Мусульманин. А какое это имеет значение?

– Никакого. Только, уж очень у них всё не похоже на наше… Не пьют… Что за любовь без опьянения? От безалкогольной свадьбы и зачатие, наверно,  непорочное! А что он за человек?

– Да не знаю я!  Наважденье…  Думаю о нём, работать не могу…

– Художественная натура! Неужели  отдалась просто так, из спортивного интереса?!

– Что за ерунду ты говоришь!? Не отдавалась я, хоть и хотела бы! Мы едва знакомы…

– На много старше?

– Лет на семь. Иногда мне кажется, что согласилась бы жить  в его гареме!

–  А характер-то у него есть?

– По-моему есть. Он неплохой хирург, начитан… Недавно была свидетелем его разговора с медсестрой. Чувствовалось уважение к человеку, при этом – твердость и принципиальность…

– Постой, постой! Палестинец… Это те самые палестинцы, которые поклялись, что успокоятся, когда последнего еврея утопят в Средиземном море?!

– Наконец, до тебя дошло!

– О, Боже мой! Ты всегда во что-нибудь вляпаешься! И чего тебя к  нему понесло?

– Не знаю! Меня ещё никуда и не понесло. Просто сказала тебе, что на горизонте замаячил риф, к которому меня тянет течением, и я знаю, что разобьюсь… но ничего сделать не могу! Тянет с неимоверной силой.

– Ну да, и сексуальный…

– И сексуальный! Мне мечтать можно. Муж сбежал…

– Расскажи-ка подробнее о своём террористе!

– Знаю не много. Учился у нас. Окончил, поступил в аспирантуру. Защитился. Работает на факультетской хирургии и  совмещает у нас в поликлинике…

– Значит не дурак! Что ещё ты о нём знаешь? Женат?

– Женат. Жена где-то в Палестине. Есть ребенок-инвалид, переболел полиомиелитом. Говорит, там работы нет. С шефом пишет монографию.

– Зачем она ему? Честолюбив?

– Да нет!

–  И что же ты, подруга, будешь делать?

– Да не знаю я!

– Значит – просто блуд! Кто бы мог подумать!

– Чего ты меня дразнишь? Я к тебе пришла, как на исповедь. Ты должна мне грехи отпустить…  а, может быть, это и не грех вовсе?

– Если сомневаешься, – наверно, грех! Когда  настоящее, – на душе  праздник!

– А у меня праздник, только не знаю, куда флаг прикрепить, чтобы все видели…

– Знаешь, что я тебе скажу, подруга? Рассматривай свои фантазии только как фантазии! Поверь мне, так будет лучше!

– Не могу я так! Мне всё время кажется: а вдруг?! А вдруг это то самое и есть?! Нет, я не  хочу от него отказываться!

– Это может сильно осложнить тебе жизнь. И заметь, не ему, а тебе! А у тебя и так жизнь – не сахар! Ещё встретишь нашего, русского… Не суетись…

Оля сидела и думала о том, что у неё никогда не хватит сил отказаться от своей мечты.

– Ты, подруга, – продолжала Женя, – должна своего вылепить таким, каким он должен стать! А ты плывешь по течению!

– Хорошо тебе, ты нашла свою любовь! Расскажи лучше, что у тебя? Как твой Анатолий отнесся к третьему мальчишке? У него же и там двое?

– Он счастлив. Вообще, мне в жизни повезло, что тогда подзалетела и судьба свела с Толей. Я его очень люблю!

– Счастливая ты, Женечка! И у меня всё не так… Всё как-то шиворот на выворот…

После отпуска Оля шла на работу и надеялась его увидеть. Воображение рисовало картины встречи, и она улетала в своих мечтаниях так высоко, что оттуда не было видно её земных проблем… Одно лишь блаженство. Подумала: «Если бы Женя знала, что почти каждую ночь я  вижу его во сне, она бы и вовсе меня высмеяла! Не девочка уже!»

Она часто вспоминала их первую встречу. Понадобилась консультация хирурга, и она зашла, чтобы  оставить заявку. Ахмед Умерович, врач, который и должен был выполнить этот вызов, возился в перевязочной с больной старушкой. Потом он вышел, и их глаза встретились…

Чёрноволосый, смуглолицый, с прямым носом, под которым, чуть прикрывая верхнюю губу, аккуратно подстриженные усики. На нём был  тщательно выглаженный халат, белоснежная сорочка с галстуком.

«Иностранец, что ли?» – подумала она, и передала  заявку на консультацию.

Хирург попросил, чтобы она его сопровождала:

– Это не правильно, что хирурги консультируют больного без лечащего врача. Пойдемте, прогуляемся! Тем более  что погода прекрасная!

Она поняла его завуалированное приглашение ближе познакомиться  и улыбнулась.

– Я освобожусь не раньше двух.

– Договорились! Я вас жду!

По дороге, помнится, шёл разговор о делах в поликлинике,  когда вдруг она поскользнулась и чуть не упала.  Ахмед Умерович поддержал  её  и уже не отпускал  руки.

– А вы не боитесь, что вас заметят с женщиной? – спросила она.

– Ну, что вы! Во-первых, моя семья далеко, за границей. А во-вторых, вы же знаете, что по законам ислама мужчина имеет право иметь четыре жены!

– Четыре жены?! А сколько их у вас?

Он рассмеялся.

– У меня одна. Живет в  Газе с моими родственниками.

– И дети  есть?

– Мальчик. Двенадцатый год ему. К сожалению, после полиомиелита он не может ходить и передвигается только в коляске.

– О, Боже! Сколько в мире горя!

– Спасибо вам за ваше доброе, отзывчивое сердце. Такая женщина могла бы украсить жизнь любого мужчины!

– Но мы же не в исламском государстве! И, кроме того, я  не мусульманка!

– Мусульманин может жениться на любой верующей в Бога женщине. У пророка Мухаммеда женами были и иудейка, и христианка… И заметьте, при этом жену не нужно обращать в свою веру!

– Я этого не знала. Я – современный человек, воспитанная на другой культуре. Никогда бы не смогла носить паранджу!

– Паранджа, – улыбнулся Ахмед Умерович, – которую заставляют надевать женщин – ничего общего не имеет с исламом. Это местные обычаи.

– Но ваши женщины бесправны. Я бы не смогла делить любимого с другими...

Поднявшись на пятый этаж по крутой лестнице, они вошли в квартиру, где лежала одинокая старушка с рожистым воспалением голени. Ахмед Умерович разбинтовал ногу, внимательно её осмотрел, потом  смазал стрептоцидовой мазью и снова наложил повязку.

– Воспаление идет на убыль. Ей бы антибиотики… хотя бы сульфамиды… Не обязательно дорогие, импортные. Можно  наши…

– Это я организую,– сказала тогда она. – Мне приятно, что вы сказали «наши»…  Вы – хороший человек!

– А я всё это время вам только об этом и говорю! Разве вы не видите, что я хочу вам понравиться?!

– И цели своей добились! Только это у вашего народа допускается  многоженство. У моего – за измену могут и камнями забить!

– Так уж и забить! То, что делаем с открытым сердцем, угодно Аллаху!

– Если бы всё было так просто! – с сожалением сказала она, прощаясь с Ахмедом Умеровичем.

Оля помнила, как он на неё смотрел, как блестели его глаза, отчего  сердце запрыгало от радостного предвкушения.

Как она жалела, что в тот день была только одна консультация. Ей казалось, что время промелькнуло, и она даже не заметила, как оказалась на улице, и Ахмед Умарович, галантно распрощавшись, ушёл. В последующие дни она заходила в хирургию, надеясь его увидеть, придумывала различные поводы, но всякий раз оказывалось, что его нет. Он в поликлинике работал по совместительству.

И вот теперь, после отпуска,  поднимаясь к себе, думала о нём. «Может, увижу, и всё пройдет, а он окажется  вовсе не таким, каким я его себе придумала!»

Заведующая вторым терапевтическим отделением Вера Васильевна Дубенко показала Оле приказ, где её переводили работать кардиологом.

– А что с Ириной Матвеевной? – спросила Оля.

– Ничего. Она – кардиолог первого отделения, а вы – второго.

Оля взглянула на расписание: ежедневно – в первую смену! «Учли, наверное, что у меня  маленький ребёнок. Не иначе  Леонид Сергеевич проявил заботу».

–  И вот ещё что, – продолжала заведующая, –  сегодня в два часа врачебная конференция. Так что после приема – на конференцию!

– Обязательно, сказала Оля, подумав, что там она, наконец, сможет увидеть Ахмеда  Умеровича.

Когда Оля вошла в зал и осмотрелась, увидела его на последнем ряду. Возле него несколько незанятых кресел. Оля протиснулась вдоль стены к последнему ряду и спросила:

– Ахмед  Умерович, возле вас свободно?

– Конечно! Ваше общество способно скрасить любую, даже самую скучную лекцию. Проходите!

– Всё никак не могу привыкнуть к вашей цветистой речи. Иногда непонятно, посмеиваетесь ли вы надо мной, или вам действительно приятно моё общество?

– Как вы могли подумать, что я могу позволить себе надсмехаться?! Вы действительно украшение нашего общества, как бриллиант в ожерелье,  и я рад, что вы согласились сесть рядом, тем более что лекция меня мало интересует.

Ахмед Умерович  улыбнулся и встал, пропуская Олю на свободное кресло.

Лектор, пожилая женщина  в пенсне, указкой показывала на графике рост заболеваемости кишечными инфекциями, что-то говорила о профилактических прививках, а Ахмед Умерович  увлеченно беседовал с Олей об исламе.

– Ислам – молодая религия и  имеет несомненные преимущества перед  древними, архаичными учениями.

– К сожалению, я мало об этом  знаю, и  боюсь, что из-за ссоры наших народов вы механически перенесите свою ненависть на меня.

– А вы – еврейка?

Ахмед Умерович  внимательно посмотрел  на Олю.

– Разве этого по мне не видно?

– И как вы, еврейка, относитесь ко мне,  палестинцу?

– Я считала вас, Ахмед Умерович, более наблюдательным человеком! Разве вы не заметили моего восхищения? А ещё говорили, что  – представитель царственного древнего рода!

– Напрасно обижаетесь! Я, ведь, спросил неспроста. Почему же вы думаете, что это должно отразиться на моём к вам отношении?! Мне кажется, что мы с вами на самой короткой дороге к дружбе.

Прошло две недели. За это время Оля часто встречалась с Ахмедом Умеровичем и всё больше и больше влюблялась. Она часто думала о нём. Слушала больного, а слышала его бархатный голос, осматривала пациента, а видела его глаза… Так долго продолжаться не могло! Однажды он ей приснился. Она увидела себя в его гареме, где среди многих восточных красавец – она, его любимая, единственная… И он говорил ей: «Что касается вражды наших народов, то я не хочу разбираться, кто прав и кто виноват. Есть наша любовь. Любовь всегда права!»

Однажды, как обычно, после работы, Оля зашла в хирургическое отделение. Ахмед Умерович сидел за столом и что-то писал. Медсестра в процедурной делала больному ванночку.

– Здравствуйте, – сказал он, вставая.

– Я вас искала... Нам нужно поговорить…

– Искали?! И где же вы меня искали?

– Вы не смейтесь! Смены наши не совпадали.

– Не совпадали? Странно… Так может, посидим сегодня в кафе? Да и повод есть: и я хотел вам сказать нечто…

Они вместе вышли, а Оля подумала: «Какая это любовь?! Это – болезнь! Причём – с неясным прогнозом».

Они зашли в кафе, и Ахмед Умерович у входа  купил три белые розы и преподнес их Оле. Сказал официанту:

– Два кофе, апельсины, шоколад, пирожные.

– Что-нибудь выпьете? – услужливо спросил официант.

– Нет, спасибо, – ответил Ахмед Умерович.

Потом они гуляли по разноцветному мягкому ковру из листьев и не замечали ничего вокруг. На площади перед городской администрацией  сели на скамейку, продолжая беседовать.

–  Расскажите о себе! – попросил  Ахмед Умерович, заглядывая в её бездонные глаза.

– А рассказывать-то особенно нечего.

– Кто ваши родители?

– Мой папа – хирург, мама – терапевт. Живут  в Новочеркасске. Вполне современные люди.

– Папа ещё работает?

– Работает. Мама на пенсии, сейчас присматривает за моей дочуркой.

– Как её зовут?

– Машенька.

– Машенька, – словно пробуя на слух, повторил Ахмед Умерович. Потом, немного помолчав, спросил:

– А кто ваш муж?

– Муж – строитель. Я вышла замуж на четвёртом курсе. Он тогда уже окончил институт.

Оля говорила тихо, нехотя, понимая, что рано или поздно она должна была это сказать.

– Он работает?

– Он в Израиле. Поехал с надеждой найти работу.

– И когда вы туда поедете?

– Не знаю… Я пока ничего не знаю…

–  Почему же у вас  глаза стали такими грустными? Он вас обижает?

– Да нет, Ахмед… Умерович. Он – неплохой человек. Не курит, не пьет… только… играет в карты.

– Я не ослышался?! Играет в карты?

– Вы не ослышались. Но я об этом никому не рассказывала. Давайте, на сегодня прекратим душекопание. Я понимаю: если мы хотим, чтобы между нами возникло доверие… Но, поверьте… Это не просто…

– Извините, пожалуйста, за мое чрезмерное любопытство. Но мне так хотелось больше о вас узнать!

– Пойдем, а то я немного озябла.

Оля встала. Они медленно пошли в сторону парка Горького. Здесь, на безлюдной аллее, Ахмед Умерович взял Олю за плечи, повернул  к себе и посмотрел в глаза, и она не отвела взгляд.  Потом вдруг поцеловала его. А он взял ладонями её голову, ещё раз взглянул в глаза и поцеловал  в губы…

Она чувствовала возбуждение, но, пересилив себя, легонько оттолкнула его:

– Что мы делаем?! В любой момент нас могут увидеть!

– Вы мне очень нравитесь… и я… спасибо вам…

– Я всё давно знаю, – сказала Оля, прикрывая ладонью его губы. – И вы мне нравитесь! Но не всё так просто… А я  не хочу вас потерять…

– О, Аллах! Я хочу, чтобы ты знала… Я люблю тебя…

Он стоял возле неё, чуть побледневший, взволнованный, а она, счастливая и раскрасневшаяся, положила ему руки на плечи и смотрела в глаза…
12.

Дома из почтового ящика Оля достала письмо  от Ильи.

«Здравствуйте, мои дорогие! – писал он. – Давно вам не писал, особых новостей не было. Наконец, стало не так жарко. Мне казалось, что я таю. А когда  начинают дуть хамсины, дышать  вовсе нечем. Хамсин – это горячий, обжигающий ветер с пустыни. Но сейчас – ничего, жить можно!

Я уже вполне сносно разговариваю на иврите. В группе, с которой я занимаюсь, есть один парень из Питера. Мы с ним подружились, вместе учим иврит. Язык не сложный, грамматика примитивная и я думаю, что ещё немного, и можно  начинать поиски работы.

Живу  с мамой. Нигде не бываю. Рая всё также работает в магазине. У них всё нормально.

Мы с Яшей (это мой новый приятель) обратили внимание, что очень многие строятся. Кстати, здесь технология строительства совершенно другая. Ставят бетонные цельно-наливные дома: сначала возводится опалубка, а потом специальными машинами  закачивается бетон. Когда он подсыхает, опалубку переносят выше и всё повторяется снова. Очень высоких домов здесь я не видел, да и строительных кранов тоже. Яша мне говорил, что недавно на растворном узле требовался диспетчер. Завтра обязательно пойду, узнаю. Это было бы здорово! Ему в этой работе отказали, потому что он по образованию преподаватель физики, а там требуется строитель.

Как вы там? Как Машенька? Уже совсем большая девочка! Я очень скучаю и много думаю о вас. Большой привет Юлии Семеновне и Владимиру Александровичу. Целую, Илья».

Оля перечитала письмо и отложила в сторону. Переодев Машеньку, покормила её и усадила играть с игрушками, а сама принялась за стряпню. Завтра пятница, должны приехать родители.

Вот уже более трёх месяцев Илья жил на исторической родине, и никак не мог почувствовать себя  дома. Ему всё казалось, что он в командировке, и вот-вот закончится её срок.  Но дни проходили за днями, недели за неделями, а время это всё не наступало.

У него появились знакомые, такие же вновь прибывшие олимы, как и он. Илья вместе с ними усиленно штурмовал иврит, и все разговоры у них  были лишь о том, что где-то кому-то повезло, и он получил работу, или, наоборот, очень не повезло, и его уволили, и он оказался без средств к существованию.

В свободное время Илья бродил по улицам города и  думал, почему  бросил якорь именно здесь.  «В Израиле только четыре сравнительно больших города, – думал он.  – Как утверждает Яша, в Хайфе работают, в Иерусалиме молятся, в Тель-Авиве гуляют, а в Бер-Шеве спят. Я тяготею к Тель-Авиву».

Илья  был доволен, что родственники жили  не далеко от Тель-Авива, в Ашдоде. Стоимость жилья там  значительно ниже, чем, скажем, в Хайфе или Тель-Авиве. «Стоило приезжать в Израиль и не жить  рядом с мамой! – размышлял Илья. –  Она, к сожалению, не молодеет. Но, с другой стороны, если бы я нашёл работу, скажем, в Тель-Авиве, мама могла бы переехать к нам туда. Или я бы просто ездил на работу на автобусе. Расстояния здесь – игрушечные. А, вообще, иногда создается впечатление, что я никуда и не выезжал! Русская речь, русские газеты, по телевизору – российские программы…»

Ашдот – чистый, красивый городок  с яркими цветами на улицах. Илья напрасно бродил по солнечному городу в поисках хоть какой-нибудь работы. «Где же та потребность в строителях, о которой говорили?» – думал он. Он всё же решил воспользоваться советом Яши и пойти  на растворный узел.

После  долгих хождений между горами гравия и песка, экскаваторами и бетономешалками, в небольшой конторке, наконец, увидел хозяина и был приятно удивлен, что он, смешно растягивая слова, говорил по-русски.

– И кого таки вы здесь ищите? Я не могу быть  вам полезным?

– Мне бы с хозяином переговорить, – сказал Илья, с надеждой глядя на огромных размеров седого мужчину.

– Я весь внимание! Бесседер! Вы уже таки видите перед собой хозяина этого завода!

«Завода! – подумал Илья. – Здесь, что ни забегаловка, то – ресторан!» Вслух сказал:

– Очень приятно! Вы хозяин?! Но вы хорошо говорите по-русски!

– О, я из Молдавии. Есть там  такой город – Бендеры. Не слышали? Замечательный, большой город! Недалеко от Одессы.  Мы здесь давно, с семьдесят второго года. Успели и горя хлебнуть, и сына похоронить. А теперь и дело своё имею. А вы откудова будете?

– Из Ростова!

– Из Ростова? Что вы говорите?!  Я там был! И зачем я таки  вам нужен?

– Мне говорили, что я могу тут найти какую-нибудь работу.

Поняв, что Илья не пришел заказывать бетон для строительства, а просто ищет работу, хозяин стал называть Илью на «ты».

– А что ты можешь? Мне таки нужен строитель…

– У меня диплом строителя…

– Ай, я же понимаю! Но мне нужно, чтобы я мог такому человеку доверять. Ты должен знать марки бетона…

– Дело знакомое…

– И строго учитывать все машины… А то тут были такие урки, прямо одесские жулики! Продавали бетон налево как свой собственный.  Это не хорошо!

– За это вы можете не беспокоится!

– Есть ли у тебя рекомендации?

– Нет! Я приехал только три месяца назад. Учусь…

– Семья? Дети? Родственники?

– Здесь проживает мама и семья сестры. Моя жена осталась в России. У нас маленькая дочь. Устроюсь, тогда и она приедет!

– Это хорошо! Ну, что ж. Приходи завтра на работу! Как это сказать по-русски? О! С испытательным сроком!

– А какие условия работы?

– Работа шесть дней в неделю. Выходной – в шабад,  в субботу. С восьми до семнадцати. Днём – час – перерыв на обед.

– Зарплата?

– Зарплата: для начала три тысячи шекелей. Со временем может быть и больше.

– Спасибо вам! Вы не пожалеете!

– Так все говорят! Но трудно без помощника. Я таки  очень надеюсь на твою порядочность. Если сработаемся, ты будешь доволен.

Он  своей огромной ручищей пожал руку Ильи и улыбнулся полным набором золотых зубов.

Так Илья неожиданно, ещё не окончив курса обучения в ульпане, получил работу и ни о чём другом не мечтал. Работа была не сложной. Он должен по требованию отпускать нужные марки бетона и строго учитывать кому, когда и сколько  отпустил.  Бывало, что в нужный момент необходимой марки бетона на растворном узле не было, и тогда он звонил хозяину, Семену Михайловичу Вальману и спрашивал разрешение заменить одну марку бетона другой. Получив добро, отпускал заказчику бетон, внося все изменения в тетрадь. Кроме этого, отпускал на производство песок, разные марки гравия, цемент. Бетонный узел работал напряженно. Люди строились, и это радовало. У хозяина несколько специальных машин, которыми он и доставлял бетон на строительство.

Домой Илья приходил уставшим, но довольным, и стал думать о том, что настало время вызывать семью. Он присмотрел квартиру на третьем этаже трехэтажного дома, где они могли бы вполне разместиться. Там три спальные комнаты, большой просторный зал, кухня,  все удобства. И стоила эта квартира с мебелью сравнительно недорого: четыреста долларов в месяц. «Странно, – подумал Илья, – зарплату платят в шекелях, а за квартиру нужно платить в долларах. Значит, большого доверия к собственной валюте у них нет!»

Прошел месяц. Они давно уже были вместе, и Оля купалась в счастье. Ахмед Умерович неизменно трогательно нежен и внимателен, и в поликлинике давно привыкли, что они любят друг друга.

Сегодня Оля чем-то расстроена, и он это сразу заметил.

– Что случилось? Хорошо ли ты себя чувствуешь? Здорова ли твоя дочурка и родители? – спросил Ахмед Умерович.

– Мама заболела. Я очень волнуюсь. Отец позвонил. Острая патология в животе.  Боли страшные, рвота…

– Скажи, дорогая, могу ли я  чем-нибудь помочь? Я знаю, что твой отец – опытный хирург. Но, может быть, всё-таки ты позволишь мне привезти к маме моего приятеля, профессора Шведова Александра Васильевича. Он специалист в этих делах.

–  Удобно ли?

– О чём ты говоришь, дорогая, когда речь идет о здоровье твоей мамы?! Пойдём ко мне, и ты позвонишь домой, выяснишь, как они отнесутся к этой идее.

Ахмед Умерович снимал однокомнатную квартиру в большом кирпичном доме на Пушкинской. Она набрала номер. Долго никто не подходил к аппарату. Наконец, Оля услышала голос отца.

– Здравствуй, папочка! Как мама?

Она долго слушала, что говорил отец, потом спросила:

– А как ты смотришь, если мы привезём профессора Шведова? Кто это мы? Об этом потом. Ты не против? Тогда мы договоримся с профессором, и я перезвоню. Машенька? Скоро пойду её забирать. Хорошо. Спасибо, родной!

Потом, сказала Ахмеду:

– Ну, вот! Ты слышал. Я всё сказала родителям!

– Я слышал, дорогая. А что они ответили на счет консультации?

– Они  были бы признательны. Согласиться ли он ехать в Новочеркасск?

– Конечно, поедет! Мы с ним в дружеских отношениях.  Пойдём,  выпьешь кофе. Потом  за Машенькой.

Он бросил несколько горстей зерен кофе «Арабика» в деревянную кофемолку и стал их молоть. Потом в специальную кофеварку положил две ложки крупного помола и залил  крутым кипятком, после чего поставил кофеварку на маленький огонь. Оля не раз пыталась взять на себя хлопоты по приготовлению кофе, но он мягко отстранял её, говоря:

– Нет, дорогая! Ты у меня в доме!

Когда кофе был готов, Ахмед разлил густой коричневый  напиток в  кофейные чашечки, на стол поставил сладости, пирожные.

– Я наблюдаю, как ты священнодействуешь, и  мне  немного не по себе. Неужели у вас принято, чтобы мужчины готовили?

– Есть блюда, которые должны готовить только мужчины. Например,  варить кофе. Но я же ел у тебя то, что готовила ты. Я получаю огромное удовольствие, когда могу  угостить тебя тем, что сам приготовил.

– Как много я ещё не знаю о тебе, о твоём народе, обычаях, традициях…

– Иншаллах! Если Аллаху будет угодно, ты ещё познакомишься и с моим народом, и с нашими обычаями!

– Тогда я буду молить вашего Аллаха, чтобы ему было угодно!

– Тебе сделать ещё кофе?

– Нам пора. Нужно забрать Машеньку, и ты должен ещё договориться с профессором. Ты придешь ко мне?

– Хорошо, дорогая.

Они оделись и вышли.

Машенька уже не раз видела с мамой дядю Ахмеда. Он всегда приносил ей подарки, катал на плечах. И сейчас, увидев маму и дядю Ахмеда, она побежала к ним.

– Здравствуй, здравствуй, моя любимая!– Оля подхватила и подбросила Машеньку вверх. – Давай быстро собираться! Нам нужно спешить.

Когда они вышли на улицу, небо стало сереть. Дни становились короче.

Через час Ахмед Умерович позвонил:

– Машина у твоего дома. Выходи!

Оля быстро одела Машеньку, и они вышли из дома.

Когда подъехали к институту, профессор уже ждал. Худощавый, среднего роста, с прямыми седыми волосами и тонким острым носом, он стоял в светлом плаще, без шапки и держал в руках пухлый  портфель.

– Добрый вечер! – поздоровался он, открывая дверцу.

– Александр Васильевич, это – Ольга Владимировна, наш врач-кардиолог и мой большой друг. Больна её мама, – представил Олю Ахмед Умерович, трогаясь с места.

Александр Васильевич  кивнул.

– Вы, коллега, когда окончили институт?

– В прошлом году. Вы у нас читали лекции.

– Ясно. Теперь несколько слов о маме. Давно ли болеет. Где и как лечилась? Что говорят доктора?

– Болеет два-три дня. Начало острое. Резкие опоясывающие боли, рвота. Обычные обезболивающие малоэффективны. Мой папа – хирург. По его мнению, у мамы острый панкреатит.

– Хирург? В Новочеркасске? Я там многих знаю. Как его фамилия?

– Вассерман.

– Ну, как же, очень хорошо знаю! Он на хирургическом обществе нередко выступает. Грамотный врач.

После этого замечания больше о больной не говорили. Александр Васильевич интересовался работой Ахмеда Умеровича, говорил о каких-то опытах.

Въехали в Новочеркасск. Оля указывала дорогу, и через десять минут они уже подъезжали к утопающему в зелени дому.

Осмотр длился не менее часа. Наконец, профессор вышел в зал.

– Мне думается, что у больной острый панкреатит. – Потом, помолчав, добавил: – Ну, да… острый панкреатит, отёчная форма. Это счастье, коллега, что вы вовремя стали проводить все меры, чтобы уменьшить отёк. К вашим назначениям я бы добавил антибиотики. Да, да, антибиотики... И капать! Капать всё, что достанете: гемодез, физраствор. Если через сутки двое состояние не пойдет на поправку, её нужно оперировать.

Александр Васильевич, попросив лист бумаги и ручку, стал записывать  консультацию.

– Больную лучше бы в больницу,  – добавил он.

– Но я смогу всё организовать дома… – Владимир Александрович  от волнения стал слегка заикаться. – Мне бы не хотелось  класть её в больницу.

– Пусть так. – Александр Васильевич подал свою визитку. – Только я вас прошу меня держать в курсе. Звоните без стеснения на работу или домой. Спать я ложусь поздно. А через день приеду ещё раз посмотреть Юлию Семеновну… И, конечно, голод! Полный голод! Вот так, коллега.

– Если улучшения не наступит, нужна операция? – переспросила Оля. Она смотрела на профессора с надеждой.

– Операция не сложная но, к сожалению, не всегда эффективная. Рассекается в нескольких местах капсула железы, чтобы уменьшить давление… Важно, чтобы не наступил некроз!

Оля взглянула на Ахмеда Умеровича.

– Все в руках Аллаха, – тихо произнес он. – Но мы сделаем всё, чтобы твоя мама выздоровела.

– Спасибо, родной, – едва слышно сказала Оля

Ахмед Умерович взял листок с рекомендациями профессора и вышел из комнаты.

– Я ненадолго отлучусь, – сказал он.

– Если, не дай Бог, всё же больную придётся оперировать, – сказал Александр Васильевич, обращаясь к Владимиру Александровичу, – я к вашим услугам.

– Спасибо…

Через некоторое время вошёл Ахмед Умерович с двумя большими кульками, в которых были системы, шприцы, растворы, гемодез, антибиотики – всё, что рекомендовал профессор. Он положил кульки на стол, и спросил:

– Не стоит ли сделать пункцию подключичной вены? Капать ей придется много…

– Да нет! У мамы хорошие вены, – ответила Оля.

Стали прощаться. Владимир Александрович достал деньги, пытаясь их вручить профессору.

– Нет, нет! Всего вам доброго! Убедительно прошу вас держать меня в курсе. Жду вашего звонка утром. А капать начинайте прямо сейчас. Всего доброго!

На обратном пути пришлось ехать с зажженными фарами. Было уже темно. Александр Васильевич был молчалив.  Он сидел рядом с водителем, всматриваясь в дорогу и о чем-то думал. Машенька уснула, положив головку маме на колени.

Под колеса машины побежали улицы Ростова, замелькали окна домов, витрины магазинов…

В узкую прорезь марлевой повязки Женя смотрела  и ничего не могла разобрать. Больная была полная, операционное поле – как колодец. Где-то там, на дне его кровоточил сосуд. Его нужно было найти, пережать  и продолжать операцию.

– Тампон! – Женя протянула руку,  и опытная операционная сестра вложила в ладонь зажим с тампоном.

– Еще тампон… а теперь зажим! Хорошо! Теперь – прошить!

Жене ассистирует Анатолий Николаевич. Он спокоен. Всё нормально. Женечка после длительного перерыва снова приступила к работе. К ним из Багаевки приехала дальняя родственница Жени – девчоночка восемнадцати лет. Собирается поступать в медицинский. В прошлом году не набрала баллов. Сейчас занимается с репетиторами, а днём присматривает за Николашкой. Это позволило ей выйти на работу. А Женечка – молодец! Очень скоро станет отменным хирургом! Есть у неё что-то такое, чего так не хватает многим, даже уже опытным гинекологам. Спокойная уверенность, что ли…

– Теперь зажим! Ещё зажим. Толюшка, подтяни, пожалуйста...

Наложив последний шов на кожу, Женя отошла от операционного стола, взглянула на спящую под наркозом женщину.

– Спасибо всем, – сказала она, подражая Анатолию Николаевичу, и вышла из операционной.

– Не знаю, почему, но волновалась, как в первый раз, – сказала в ординаторской  Женя.

– Все ты делала хорошо.

– Трудно было. Полная  баба. Копаешься, как в яме.

– В таких случаях шире нужно делать разрез…

– Да понимаю я! Так ведь не хочется. Молодая. Может, живот будет кому-нибудь показывать!

– И то, правда, – согласился Анатолий Николаевич. – А, может, ты рано вышла на работу?

– Я больше не могу сидеть дома. Буду ходить домой. Не далеко, ведь. Колюшка – спокойный мальчик, да и Вера  присмотрит, пока меня  нет. Ну, что делать? Не год же мне дома сидеть! Что я высижу?!

Когда вечером Анатолий Николаевич  и Женя возвращались с работы, он спросил:

– Что-то давно у нас не было Оли. Ничего не случилось?

– Вчера  звонила. У неё мама  заболела. Возили к ней профессора  Шведова. Тот говорит, что не исключена операция.

– Операция?

– Острый панкреатит…

– Может, помощь нужна?

– Нет, родной! Ахмед делает всё, что можно. Достал какие-то сверхсильные антибиотики, возит туда Олю после работы.

Когда они пришли домой, малыш спокойно спал, а Вера сидела рядом и зубрила биологию.

– Как вы, мои дорогие? – спросила Женя, переодеваясь и моя руки. – Не ревел? Ты ему смесь давала?

– Все, как сказали. С ним проблем нет. Птичка – и есть птичка! В самом деле: вы в девичестве – Сокол, а теперь – Голубева! Сплошное птичье царство.
13.

«Здравствуйте, мои дорогие! Незаметно время мчится, и я начинаю привыкать к своему одиночеству, к этой стране, к её порядкам, к постоянным разговорам об арабской угрозе и террористах. Один мой знакомый, который чудом уцелел при взрыве на автобусной остановке, вот уже второй год  пробивается в Канаду. Пока это ему не удается. Но он не теряет надежду. Вообще, если несколько лет назад, как говорят старожилы, наблюдался прилив в страну репатриантов, то теперь наступило время отлива. Многие уезжают. К тому же, здесь работу найти, пожалуй, сложнее даже, чем в России.  Что касается местного арабского населения, то евреи практически с ними не общаются. Представьте себе, живут два народа рядом, и не стараются как-то сблизиться, понять друг друга. Евреи обвиняют арабов во всех грехах: здесь и терроризм,  и фанатизм… Арабы, с не меньшим упорством обвиняют евреев в  вероломстве и коварстве. Они нас взрывают, а мы их уговариваем… Создается впечатление, что все сидят на пороховой бочке. Но при этом не думают об опасности. На улицах полно народа, молодёжь гуляет, строят дома, делают долгосрочные проекты…

Как вы там?  Очень скучаю. С работой для тебя будут проблемы. Врач должен подтвердить  диплом, хорошо владеть языком, терминологией, рецептурой.

С нетерпеньем жду вашего приезда! Целую, Илья.

Большой привет Владимиру Александровичу и Юлии Семеновне».

Оля прочитала письмо и подумала: «В этом весь Илья. Ему скучно! Так ничего и не написал о своей маме, о сестре. Как проводит свободное время? Постоянно хочет спать. Неужели, снова начал играть в карты?!»

Профессор Шведов с Ахмедом Умеровичем прооперировали маму Оли и она постепенно выздоравливала. Нужно ли говорить, как Владимир Александрович и Оля были благодарны им?!

Хорошо понимая, что у дочери с этим доктором не пионерская дружба, родители Оли старались подробнее узнать о том, что это за человек и какие его планы в отношении их дочери.

Как-то вечером Юлия Семёновна, вполне оправившаяся после операции, попросила его рассказать о себе.

– Все правильно. Что ж, я расскажу. Я горжусь своим родом. Я из Газы. Есть такой город в Палестине. Мой отец  был известным  адвокатом. Он пользовался большим  уважением и имел широкую практику. Да смилуется над ним Аллах! Он умер в 1978 году, когда мне только исполнилось пятнадцать. После школы меня, как и нескольких других мальчиков, направили сюда учиться. Я поступил в Ростовский медицинский институт. Потом учился в аспирантуре у профессора Шведова. Теперь работаю в хирургической клинике.

– А ваша семья?

– У меня большая семья. Мама, пусть Аллах продлит её годы, живёт с моим младшим братом. Он  юрист, получил образование в Каире. К нему перешла практика нашего отца.

Есть у меня сестры. Они все замужем. Мой дядя – крупный бизнесмен. У него строительная фирма. Он строит дома и потом продает их. Это у нас широко принятый бизнес. Дядя пользуется авторитетом в городе, и  самые выдающиеся люди считают за честь  пригласить его к себе в гости!

– А жена? Почему вы ничего не рассказываете о своей жене?

– Перед смертью отец попросил, чтобы я женился на дочери моего дяди. У нас такие браки не редкость. Ей тогда было пятнадцать лет. Через год она родила. Тяжелые роды. Её пришлось оперировать, а теперь она больше не может иметь детей. Сын наш  вскоре заболел полиомиелитом и стал  инвалидом. Моему Хафизу уже двенадцать лет. Он умный и образованный мальчик, хорошо знает Коран, любит читать книги, неплохо разбирается в компьютере.  Да смилуется над ним Аллах!

Все были  под впечатлением  от рассказа Ахмеда Умеровича. И, чтобы как-то разрядить обстановку, Владимир Александрович перевел разговор на другую тему.

– Скажите, Ахмед, вы глубоко верующий мусульманин, да ещё к тому же – палестинец. Как вы относитесь к нам, евреям? За этот месяц, который я с вами знаком, увидел, что вы благородный и дружественный нам человек. Как посмотрят ваши родственники, когда узнают, что вы дружите с нашей дочерью?

– Глубина суждений и мудрость проникновения в суть вопроса делает вам честь, уважаемый Владимир Александрович. Между нашими народами пролегла тень вражды и недоверия. Но из этого не следует, что я должен ненавидеть евреев! Коран разрешает мусульманину жениться на иудейских девушках, при этом ей даже не нужно отказываться от своей религии. Таков закон, которому я следую.

– У вас такие серьезные намерения по отношению к нашей дочери?

– Что вы говорите обо мне, как будто меня здесь и нет?! – воскликнула Оля. – Мы любим друг друга! Я никогда никого так не любила и никогда не была так счастлива!

– Это очень хорошо, дочка, – старался успокоить Олю Владимир Александрович. – Но у тебя есть законный муж…

– Муж объелся груш! Уехал, и совсем не думает о том, как мы тут выживаем…

– Ну, зачем же так?! Он пишет письма…

– Письма… А ты можешь из писем сварить борщ? Его нет уже почти год, а прислал ли он хоть игрушку дочке?!

– И что вы будете делать? Ты подашь на развод  и станешь второй женой Ахмеда? – спросила молчавшая до сих пор Юлия Семеновна.

Оля растерялась. Она не знала, что ответить родителям. Об этом с Ахмедом они никогда не говорили: нежились в лучах любви и ни о чём не думали. Но, почувствовав, что Оля не знает, что ответить, Ахмед тихо проговорил:

– У меня никогда не было таких чувств к моей жене, которую я узнал ещё ребенком. Я не мог и не хотел нарушить волю своего отца. Если, конечно, Оля  согласится, она должна  поехать в Израиль и для себя окончательно решить, что делать со своим замужеством. Если решится на развод, я буду счастлив считать её своей женой. Из России я не собираюсь уезжать. Здесь  смогу сделать её жизнь достойной.

– Зачем мне ехать в Израиль?

– Нет, дорогая, ты должна туда поехать, чтобы окончательно для себя всё решить, и чтобы потом  не было никаких сожалений. И, кроме того, надо же развестись! Или ты будешь разводиться с мужем по телефону?!

– Я думаю, что  для развода совсем не обязательно выезжать в Израиль!

– Ну, хорошо! Если хочешь, в Израиль поедем вместе. Я представлю тебя своим родственникам…

В машине Оля сказала Ахмеду:

– Почему ты не хочешь, чтобы я попыталась всё подробно написать  и объяснить Илье. Не хочу я ехать в Израиль!

– Попытайся, дорогая! Если тебе это удастся, я буду только рад. Разве мне хочется, чтобы ты туда  ехала?! Но, мне кажется, иначе вас не разведут.

– Хорошо. Не будем об этом. Я всё узнаю здесь, потом и будем говорить.

На следующий день Оля написала письмо Илье.  «Дорогой Илья! – писала она. – Так получилось, что я встретила человека, которого полюбила. Не могу и не хочу от тебя ничего скрывать! Очень надеюсь, что ты меня поймешь и простишь. Поэтому я  не приеду к тебе в Израиль. Если можешь, пришли мне, заверенное нотариусом, твое согласие на развод.

Машенька растет не по дням, а по часам. Уже большая девочка. Ты можешь  писать письма, я ей  буду читать.

Все! Если можешь, прости меня. Оля»

Через две недели Илья читал короткое письмо Оли. «Конечно, – думал он, – я не самый лучший муж.  До ночи в карты играл…  и проиграл жену. Поехать в Ростов и устроить скандал? Каяться, и просить вернуться? Вот и поставлена точка… А, может быть, написать Карине? Вот человек, который меня понимает и любит таким, какой я есть».

Отпросившись на пару часов с работы, Илья пошёл к нотариусу и заверил свою подпись под согласием на развод. Положил документ в конверт и, ни слова не приписав, отправил его. Потом написал короткое письмо Карине, где рассказывал, что живет  один, и приглашал  в гости, намекнув, что если ей понравится, она сможет  остаться. Потом пошёл в фирму, которая занимается недвижимостью, и попросил подыскать ему небольшую квартирку.

Когда Оля получила от Ильи  согласие на развод, первым делом  позвонила  Ахмеду в клинику, но он был занят на операции. Тогда она быстро собрала Машеньку и пошла на автобусную остановку:  не могла оставаться в этот вечер одна и решила поехать к родителям. С одной стороны она чувствовала какое-то облегчение, как будто камень упал с  души. С другой стороны – несколько поразило, что Илья не нашёл необходимым написать хотя бы несколько слов, словно и для него этот развод – облегчение. Не спросил  о дочери, не поинтересовался, как они живут… Впрочем, он и раньше  не интересовался.

На улице  бушевал февраль. Морозный обжигающий ветер дул в лицо. Оля шерстяным шарфом закрыла лицо Машеньки, оставив узкую щелочку для глаз. Коричневая  шубка и тёплые ботиночки делали дочь похожей на медвежонка. На  ближайший автобус билетов не было, и Оля попросилась у водителя взять их до Новочеркасска. Автобус был проходящий, и водитель открыл переднюю дверь. Свободных мест не было, но мужчина, сидящий на переднем сидении уступил  место.

Увидев дочь, Юлия Семеновна  забеспокоилась: не случилось ли чего? Позвонила Владимиру Александровичу, и вскоре  он пришёл домой. И только когда сели  ужинать, Оля рассказала, что получила от Ильи согласие на развод.

За столом  повисла тишина.

– И что же теперь, – растерялась Юлия Семеновна.

– Ну, что вы, мои дорогие, – старалась успокоить родителей Оля. – У меня на душе легче стало. Я не хотела его обманывать. Теперь могу не чувствовать себя преступницей…

– Ахмед уже знает?

– Нет, он сегодня дежурит. Я ему звонила, он  в операционной. После ужина  позвоню ему.

– Дочка, я хотел бы от тебя услышать, на что ты рассчитываешь?

– Папа, я его очень люблю! Ни о чём другом я не хочу думать.

– Но, доченька, – вступила Юлия Семеновна, – он же не вечно будет здесь жить. Настанет время, когда понадобиться вернуться в Палестину. Ты что, поедешь с ним? Я понимаю, он – порядочный человек. Но там, в Палестине, где слезы и кровь, в которой повинны обе стороны, и евреи в том числе… Как ты себе представляешь свою жизнь там? А мы? Что будет с нами?

– Мамочка, родная моя, я же не сказала, что поеду в Палестину. Никогда, ни при каких условиях я вас не брошу!

– Ахмед – глубоко верующий человек, – продолжала Юлия Семеновна. – Все религии основывали нравственность на покорности, то есть на добровольном рабстве. Готова ли ты к этому?

– Мамочка, у тебя  вопросов больше, чем у меня ответов. Меня никто не заставляет верить или не верить. И вообще, я сейчас чувствую себя совершенно иначе, чем  несколько лет назад. Я – свободная и гордая женщина!

– Счастливой быть – дело нехитрое, – грустно улыбнулась Юлия Семеновна. – Нужно только уметь ограничивать свои потребности.

– Но я же очень его люблю! Мы даже часто с ним думаем одинаково!

– Ну да, родство душ! Поела? Иди, позвони своему Ахмеду, обрадуй согласием Ильи на развод. – Владимир Александрович  посмотрел дочери в глаза и ободряюще улыбнулся. – А ты, мать, налей мне ещё чашечку чая. Почему-то пить очень хочется.

Карина обрадовалась и удивилась письму Ильи. «Столько времени о нём ни слуху, ни духу, и вдруг...  И как он мыслит это себе: я брошу сына, родных, друзей? Нет, конечно, прокатиться можно, скажем в туристическую поездку, посмотреть, что к чему».

Она долго рассматривала конверт с незнакомыми марками, обратный адрес. «Город Ашдод. Это где же я его буду искать? Да нет, если поеду, сообщу, чтобы встречал. А то я там заблужусь. По ихнему говорить не умею, буду, как глухонемая только  ресницами хлопать».

На следующий день она зашла в туристическое бюро и узнала  подробности о туре в Израиль и написала письмо Илье.

«Здравствуй, милый! – писала Карина. – Была очень рада получить от тебя весточку. Думала, что забыл меня. Ты извини, что спрашиваю, но хотелось бы знать, где твоя семья? Как живёшь? Если можешь, напиши, или, ещё лучше, позвони. Вечерами я дома. Если всё сложится хорошо, то приехать смогу только в марте. Раньше не могу: нужно закончить работу. После того, как получила письмо, захотелось посетить твою землю обетованную, понять, чего все туда так стремятся. Да и тебя увидеть очень хочу!

Всего доброго! Напоминаю  телефон: 53 - 28-75. Целую, Карина».

Когда Илья получил письмо Карины, он очень обрадовался. «Вот женщина, которая меня по настоящему любит! Бесхитростная, простая, любящая…»

Вечером он позвонил Карине.

– Привет, Корюшка! Спасибо, что откликнулась сразу на мое письмо.

– Илюша? Ой, как хорошо слышно! Как будто ты в соседней комнате! Даже не верится! Ты, в самом деле, звонишь из Израиля?

– Из Израиля. А теперь слушай: с женой я разошёлся. По крайней мере, послал ей свое согласие на развод. Живу здесь нормально, работаю. Твои  дорожные расходы я полностью оплачу, так что ты не волнуйся. Когда  купишь билет на самолет, сообщи мне по телефону.

– Хорошо, милый. Я сразу же тебе позвоню. Нам бы только закончить ремонт. Не могу я Нину на полдороги бросать!

– Хорошо, Корюшка! Я тебя жду!

Когда Оля рассказала о том, что получила заверенное нотариусом согласие Ильи на развод и уже подала заявление в суд,  Ахмед  поцеловал ее и сказал:

–  В апреле я должен  поехать домой. Мне нужно решить там несколько проблем, переговорить с дядей. Я поеду недели на две, а когда  приеду, мы с тобой отпразднуем нашу свадьбу. Я надеюсь, что к этому времени ты закончишь все формальности со своим разводом.

– Хорошо. Если нужно, значит нужно… Только я хочу тебе сказать еще одну новость.

– Что случилось?

– Ничего особенного. У нас будет ребёнок.

– Ты беременна?! – Ахмед стал целовать Олю, заглядывая в глаза. – Это правда?

– Глупенький! Разве я бы посмела тебе говорить неправду?!

– Тогда мне тем более, нужно ехать домой. Я скоро вернусь, и мы уже никогда не станем разлучаться.

Через две недели состоялся районный суд, в котором слушалось их дело о разводе. Олю развели с  Ильей, о чём и выдали соответствующую бумагу. А ещё через неделю Ахмед улетел в Палестину.

В небольшом доме, где жила семья Ахмеда, собрались все домочадцы. Они с восторгом смотрели на него, словно он прилетел из космоса. Им было непривычно в нём всё, и его манера одеваться и разговаривать, и его обращение к женщинам. Когда Ахмед открыл свой огромный чемодан и стал одаривать родных подарками, все наперебой хвалили его щедрость и хороший вкус.  Дядя Исмаил сидел на мягком ковре и перебирал чётки. Он был доволен племянником, хотя понимал, что внезапный его приезд неспроста.

Когда, наконец, они остались одни, а Сада, дочь дяди и жена Ахмеда, принесла им ароматный чай и, поставив чашки на маленький столик,  скромно удалилась из комнаты, дядя спросил Ахмеда:

– Мы очень рады твоему приезду, как радуемся приходу весны и летнему дождю. Но я понимаю, что приехал ты не случайно. Не решил ли переехать совсем к нам в Газу? Если так, то я дам команду освободить для тебя дом, в котором пока открыл небольшой магазин, где продаю золотые безделушки.

– Твоя мудрость всегда поражала меня, дорогой дядя. Никто не может сравниться с тобой в проницательности.  Я действительно приехал, чтобы поговорить с тобой и своим братом, Сулейманом, потому что не считал возможным принять решение, не посоветовавшись с вами.

– Не стал ли ты профессором? А, может быть, ты все-таки решил вернуться в родной город?

– Я все подробно расскажу. Только мне хочется подождать Сулеймана, чтобы не повторять свой рассказ дважды. А вот и мой дорогой брат!

В комнату вошёл рослый мужчина, по виду которого можно сказать, что он очень устал и едва держится на ногах.

Братья обнялись.

– Что с тобой, дорогой Сулейман? Здоров ли ты? Или устал очень на своей работе?

– На работе всё хорошо, и на здоровье  пока не жалуюсь. Моя адвокатская практика процветает, а недавно я даже выиграл процесс, в котором замешаны сильные мира сего. Но я вижу, что и ты не растерял своей природной прозорливости и от тебя не укроется никакая мелочь. Я действительно устал и эту ночь не спал. Недавно на одном из постов, которые  эти евреи поставили на пути к нашим святыням в Иерусалиме, погиб мой хороший приятель. Он  ехал на машине с великой миссией мщения, но его перехватили на посту, потребовали остановиться, и он взорвал себя вместе с двумя израильскими солдатами! Он поступил как герой.

– И чего вы добились этим подвигом?!

– Ты всегда был мне примером и образцом для подражания. Теперь я не узнаю тебя, Ахмед! Вот что значит – развращающее влияние западной культуры! Но без насилия к насильнику нельзя избавиться от насилия! И разве он, жертвуя жизнью ради нашего многострадального народа, не герой?

– В твоих словах есть много справедливого гнева, боли и горечи. Многое, о чём ты, мой дорогой брат, говорил, очень мне близко и понятно. Но я убежден, что дорога к миру пролегает через долину переговоров. Пора уже умерить пыл  воинствующих непримиримых! Сколько бы ни убивали мы друг друга, сколько бы ни лилась кровь, это ни к чему не приведет!

– Неужели таковы настроения у мусульман в России?

– У них свои проблемы. Им не до нас. Чечня требует отделения, в разных местах России раздаются призывы восстановить власть коммунистов. Кроме того, экономика в упадке, безработица. Что касается настроения мусульман России, то, как мне показалось, там никто толком не понимает наших  проблем.

Они долго еще беседовали, пока, наконец, дядя не  сказал:

– Бисмиллахи ар-рахман ар-рахим! Во имя Бога милостивого и милосердного! Ты, мой дорогой племянник, пришел в свой дом и не являешься здесь гостем. Ты – хозяин! Но твой неожиданный приезд, вероятно, имеет важную причину. Может быть, ты сочтешь возможным открыть её нам?

– Я уже имел удовольствие поражаться твоей прозорливостью, мой дорогой дядя. Ты прав, я приехал, чтобы сказать вам, что я встретил женщину, которую полюбил всей душой и хочу взять в жёны.

– Что ж, – сказал после недолгого молчания дядя, – это твоё законное право. Тем более что дочь моя и твоя жена Сада больше не может иметь детей. Такова была воля Аллаха! Но кто она, твоя избранница? Знатного ли рода? Не знаем ли мы кого-нибудь из её родственников?

– В этом-то вся проблема! С нею я познакомился в России. Она – врач, и родители её – врачи. Но проблема заключается в том, что она – еврейка.

– Еврейка?! – невольно вырвалось у Сулеймана, хотя по этикету при разговоре старших он должен был молча слушать.

– Но она не виновна в злодеяниях тех, кто обрёк мой народ на страдания. Разве  в Коране не славят великих пророков – сынов этого народа?  До недавнего прошлого мы веками жили с этим народом рядом, и у нас не было причин обижаться друг на друга. Она – еврейка, но всем сердцем страдает как за свой, так и за наш народ. Разве она виновна в том, что израильские правители изгнали наш народ со своих земель и препятствуют созданию нашего государства?!

После недолгого молчания, которое Ахмеду показалось вечностью, дядя тихо произнес:

–  Хвала Аллаху, ты ещё не забыл нашу традицию,  приехал посоветоваться со своими близкими. Всё в воле Аллаха! Несомненно, ты имеешь право взять себе в жены  женщину иудейского племени. Но подумал ли ты, как ей будет здесь среди тех, кто ненавидит  израильских оккупантов и жизнь свою кладет, чтобы приблизить час освобождения?

– Конечно, мой дорогой дядя. Ты, словно орёл, обладаешь острым зрением и  можешь видеть сквозь пелену времени. Конечно, ей  сложно жить в этих условиях, а я не могу допустить, чтобы или она, или вы, мои родные, испытывали какое-либо неудобство. Я решил, что пока не успокоится море гнева и не установится покой на моей многострадальной земле,  буду с ней жить в России. Тем более что живы её престарелые и больные родители, которых нельзя оставлять одних. Ежегодно, как и раньше я  буду приезжать сюда, чтобы обнять мою дорогую мать. Пусть Аллах продлит её годы! Чтобы увидеть вас, мои дорогие. Таково моё решение.

– Если пожелает Аллах, пусть так и будет! Самое сложное для человека – это понять самого себя,  гласит наша пословица.

– Ты, как всегда прав, мой дорогой дядя, но есть и другая наша пословица: одни мечты без их воплощения – всё равно, что дерево без плодов. Поэтому я постараюсь реализовать свои мечты. Погощу ещё пару дней в родном доме, потом хочу поехать в Иерусалим, поклониться святым местам, помолиться Аллаху, чтобы Он одобрил мои намерения, и уеду. Меня отпустили всего на две недели.

– Пусть будет так! Аллах благословит тебя!

Через три дня Ахмед собрался на Храмовую гору.  На пограничной заставе он показал свой паспорт, сказал о цели поездки, и его пропустили. Он сел в автобус, идущий в Иерусалим, и устроился удобно у окна. Навстречу  бежала голубая лента дороги, кружили безжизненные холмы с огромными валунами, где-то вдали  медленно проплывали пальмовые рощи. Проезжали различные селения, становище бедуинов, делали остановку, чтобы окунуться в солёных водах Мертвого моря. Но Ахмед  не выходил. Он всё сидел у окна и вспоминал разговор с дядей и братом. Конечно, эта новость для них была полной неожиданностью. Но воспрепятствовать они ему не могли. Поэтому всё ограничилось короткими выражениями тревоги и сожаления. Теперь нужно успеть к полуденной молитве. Он хотел засветло вернуться домой.

Белокаменный Иерусалим открылся, словно в сказке, неожиданно. На фоне зелёных гор то там, то здесь стояли утопавшие в зелени дома, возвышались минареты мечетей, купола христианских храмов. Машина шла по серпантину дороги, и вдруг остановилась. Здесь, на остановке, Ахмеду нужно было выйти, чтобы пересесть на городской автобус и добраться до конечной цели своего путешествия –  до Храмовой горы.

Немилосердно палило солнце. На остановке было человек десять.  У небольшого рекламного щита стоял невысокий черноволосый парень в длинной рубашке поверх брюк. Он  смотрел невидящими глазами вокруг и, заметив среди ожидающих двух  девушек  в  военной  форме,  направился в их сторону. Что-то непонравилось Ахмеду в поведении этого парня. Почувствовав неладное, он хотел, было подойти к нему, но успел только оттолкнуть одну из девушек в сторону, и в этот момент с криком «Аллах акбар!» парень залез правой рукой к себе под рубашку и вытащил чеку  гранаты. Раздался взрыв. Парня и стоящую рядом девушку разнесло в клочья. Ахмеда отбросило  взрывной волной, он ударился головой о металлический столб и  упал, теряя сознание. Вой сирен машин  полиции и скорой помощи, крики и стоны,  – всего этого Ахмед уже не слышал.

Когда Сулейману сообщили о смерти  брата, он побледнел и пробормотал:

– Да простит его Аллах!

После похорон, он долго сидел в зале, попросив его не беспокоить. Потом позвонил на работу и просил передать факсом в Россию профессору Шведову Александру Васильевичу о смерти его ассистента Ахмеда Умеровича Балиева.

Весть  о  трагической смерти Ахмеда застала Олю в поликлинике. Она  побледнела  и  едва  не  лишилась  сознания. Главный врач распорядился, и её на поликлиническом «Москвиче» отправили домой. Только дома Оля дала волю своим чувствам. Она рыдала, захлебываясь слезами, потом позвонила родителям и попросила отца срочно приехать. Когда Владимир Александрович  узнал о случившемся, сердце его сжалось от боли за дочь. Он уложил её в постель, потом пошёл в садик за внучкой.

– Ты забери Машеньку на пару дней, – попросила Оля. – Я хочу побыть одна.

– Нет, родная. Сейчас  не стоит  оставаться  одной.  Я  позвоню на работу и  побуду с тобой.

Возражать не было сил. Ольга укрылась одеялом с головой, и так лежала, уставившись в одну точку. Когда пришли Владимир Александрович с Машенькой, она продолжала лежать лицом к стенке.

На следующий  день Владимир Александрович позвонил в поликлинику и предупредил, что на работу  Оля выйти не сможет. Набрал номер Жени и рассказал ей о случившемся.

Вечером  приехала Юлия Семеновна, пришли Голубевы. Женя сидела возле подруги и тихо плакала. Владимир Александрович и Анатолий Николаевич молча курили на кухне. Юлия Семеновна в дальней комнате возилась с Машенькой.

Наконец, в полдень Оля встала, посмотрела на встревоженные лица друзей и родных и тихо проговорила:

– Я буду рожать! Он будет жить в  своем  ребенке!