Нейрохирургия

- Нейрохирургия! Слушаю Вас! Алло! Говорите! Кого? А Сазонов сегодня не дежурит… Завтра звоните… Утром, часов в 10…, - обалдели совсем, половина второго ночи, Сазонова им подавай, - раздраженно подумала Лена, дежурная медсестра, бросив трубку. «Удастся ли вздремнуть пару часов? - Лена пошла к операционной, чтобы привезти каталку к посту.
- Ну и смена выдалась! Целый день работы невпроворот, и ночью покоя никакого! Еще этой чокнутой Шевцовой из 614-й в 6 часов инъекцию делать. И не дай Бог опоздать хоть на пять минут, обязательно нажалуется утром старшей, - за семь лет работы в отделении Лена Ткачева так и не научилась полноценно спать во время ночных дежурств.
- Зато у этих свистушек молодых очень здорово получается: и ночью дрыхнут без задних, и днем еле передвигаются. И никто на них не жалуется. А тебе, дорогая, уже поздно привыкать, не получится, - разговаривала с собой Лена, укладываясь на каталку и, рискуя свалиться с метровой высоты, - Все! Спать! Спать! Хотя бы часа полтора!

* * *
- Что-то сегодня больнее было, чем обычно, доктор, - пожаловалась бабка.
- Ничего. Ничего, бабуль, терпи, как говориться тяжело в лечении – легко в раю, - Коротков дружески потрепал по плечу лежавшую на животе больную, и в этот момент почувствовал устремленный в его спину взгляд. Обернулся, так и есть: в дверях процедурной стоял Ситкин. Бодрый, подтянутый, седовласый и ясноглазый, в белоснежном накрахмаленном халате и колпаке, на ботинки надеты бахилы.
- Юрий Николаевич, пожалуйста, когда закончите с блокадой, зайдите ко мне, - проговорил шеф и, сверкнув своими бирюзовыми глазами, развернулся и вышел.
Уже через две минуты Коротков вошел в кабинет заведующего отделением.
- Я пришел, Ростислав Маркович.
- Вижу, вижу, что пришли. Вы неплохой хирург, Юрий Николаевич, могу даже смело сказать – хороший хирург, но вот врач вы никудышный. Врач ведь должен врачевать больного, не только тело, но и душу его. Слышите? Вра-че-вать! А вы что делаете?… И запомните, если я еще хоть раз услышу эту вашу черную дурацкую шутку про «легко в раю», то мы с вами крепко поссоримся. И прошу не забывать, что вход в перевязочную только в бахилах, потрудитесь выполнять это правило. И потом, что за фамильярности с больной? Анастасия Леопольдовна Еланская, между прочим, доктор философии и потомок древнего дворянского рода, а вы ей «бабуля»... Какая она вам бабуля?… Идите! И впредь следите за собой.
Коротков выше из кабинета, не придержав закрывающуюся дверь. Хлопок получился громковат.
«Интеллигент вшивый! Старый козел!» – ругался про себя Коротков, шагая по коридору. Навстречу прошла Леночка Ткачева – под глазами синячки, что, впрочем, не портило ее милое личико. «С ночи, - подумал Коротков, - жаль, что я не дежурил сегодня ночью, а то можно было бы развлечься с Леночкой немного, ну хотя бы поцеловаться что ли. Правда, в последнее время она что-то не жаловала его своим вниманием, даже старалась избегать его. Но хороша баба, ничего не скажешь.
В ординаторской сидел Сазонов и печатал что-то на компьютере.
- Привет, Ильюша, - поздоровался Коротков.
- Юра, здравствую, слушай, а мы же договаривались, что ты не будешь звать меня так, мне не нравится, ты как-то противно произносишь «Ильюша», с мягким знаком, не называй меня так, меня это немного злит.
- Нет базара, братан, - Коротков полез в свой шкаф за историями болезней, неприязненно покосившись на Илью.
Илья Ильич Сазонов был почти на два года моложе Юрия Николаевича Короткова. Тоже кандидат медицинских наук, тоже талантливый хирург. Нельзя сказать, чтобы Илья с Юрием были друзьями, но приятелями были, хотя, и все об этом знали, между ними постоянно шло негласное состязание за звание первого, разумеется, после Ситкина, хирурга отделения. В их отношениях не было до сих пор места зависти и нечестности, хоть друг к другу они относились по-разному. Сазонов – человек по природе добрый и мягкий – относился к Короткову с симпатией и доброжелательностью, многое прощал ему. Коротков же не раз ловил себя на мысли, что успехи товарища раздражают его, но сдерживал, правда, с трудом, в себе это раздражение.

* * *

- Дарф их херайн?
- Битте, колеге! Гутен морген, вигетс?
Это означало:
- Разрешите войти?
- Прошу, коллега, с добрым утром, как дела?
Раз в неделю у Ситкина с Сазоновым был «немецкий день». Так придумал Ситкин. Весь этот день они общались друг с другом только по-немецки.
Ростислав Маркович знал немецкий в совершенстве, а Илья Ильич недавно закончил курсы языка. Он собирался поехать поработать полгода в одной из германских клиник. На этом настаивал Ситкин, он же организовал поездку. Все должно было решиться в течение двух месяцев. Сазонов ждал и готовился, и такие «немецкие дни» были ему на пользу. Иногда Сазонов забывался и начинал говорить по-немецки уже и с больными. Те удивленно таращили на него глаза, и тогда  Сазонов, смущаясь, все им объяснял.

* * *
Оля Корнилова любила 613-ю. Веселые там подобрались больные. Все молодые мужчины. И один прикольнее другого: Толик Орлов знал миллион анекдотов, на любую тему, на все случаи жизни у него был анекдот; Валентин Золотарев так умело мог переиначить известные пословицы и поговорки, что получалось очень смешно. Например:  «не так страшен черт, как его малютка», или «любишь кататься, люби и катайся», и всегда он так уместно вставлял свои переделанные поговорки – обхохочешься. А Володя очень здорово пародировал, он мог говорить голосами известных людей и петь голосами знаменитых артистов. Как только Ольга заходила в 613-ю, он сразу начинал петь голосом Лемешева арию из «Евгения Онегина»: «Я люблю Вас,  я люблю Вас, Ольга!». Конечно, он фальшивил слегка, да и тенор его был слабоват, но зато жестикуляция! Мимика! И пел он очень душевно, нежно глядя на Олю своими голубыми глазами. А самый прикол состоял в том, что фамилию Володя носил – Ленский. Да, он был Владимир Ленский. Внешность, правда, совсем не совпадала с пушкинским Ленским: тонкого профиля и кудрей до плеч и в помине не было. Володя был рыжим, круглолицым, коротко стриженым толстячком, но ужасно талантливым все же.
А как они 1 апреля Ольгу разыграли! Приходит она утром в палату за градусниками, берет у одного – 45о, у второго – тоже 45о и у третьего, и у четвертого. У всех градусники показывают 45 градусов. И лежат все постанывают потихоньку. Хоть бы один улыбнулся. Как они все это подстроили? Наверное, под струей теплой воды градусники держали. Ольга чуть в обморок не упала. Схватила все четыре градусника и к старшей медсестре понеслась. А та хохочет: «Дурочка! Это ж они разыграли тебя!». И стыдно и смешно Ольге было, а обижаться за такую шутку она на них не стала.
Сегодня Ленский выписался, а до конца недели и всех остальных выпишут. Жаль, хорошая была компания, веселая. Вообще, больные все в нейрохирургии все были хорошие. И сестры, и врачи, и красавец заведующий – все нравились Ольге. И была она очень довольна тем, что после училища попала именно в эту больницу и в это отделение. Если удастся поступить в мединститут, то будет специализироваться обязательно в неврологии или нейрохирургии – так решила для себя Оля.

* * *
- Что-то рано ты сегодня, Ростик, - Вера Никитична коснулась своей щекой щеки мужа, вошедшего в квартиру, потом, наклонившись, подала ему домашние тапочки.
- Операция сегодня сложная была, устал очень, не стал дожидаться четырех, решил пораньше домой уехать.
- Твоя Танька духи, что ли поменяла,  незнакомый какой-то запах от тебя. - Вера Никитична не  сомневалась в том, что Ростислав изменяет ей. Вот только была уверена, что с  Татьяной Гусевой – старшей медсестрой отделения. Но Ситкина ошибалась.
- Ну сколько же можно, Вера? Как мне уже надоели твои дурацкие подозрения. Татьяна – мой верный друг и помощник, мы работаем с ней бок о бок уже двадцать лет. И все эти двадцать лет ты подозреваешь, что я сплю с ней. Поверь, мне уже до смерти надоело убеждать тебя в обратном. Да и ради чего? Все! Хватит! Думай, как хочешь, это, в конце концов, твое право. Я больше на эту тему с тобой не говорю. Обедом покормишь?
- Садись, у меня все готово. Ты, надеюсь, завтра свободен, на дачу поедем?
- Едем. Только не очень рано, я собираюсь выспаться завтра. Часов до девяти мечтаю поспать, - Ситкин достал из холодильника бутылку, налил себе рюмку водки и сел за стол, - Что-то мой Кадет Францевич забарахлил сегодня, заглох два-три раза на светофорах. Надо бы съездить на станцию, а то можем и до дачи не доехать. Вот так, выходит не судьба мне завтра выспаться. Встану уж завтра пораньше, съезжу на станцию, а потом уже и на дачу.
Кадетом Францевичем Ситкин называл любовно свой «Опель Кадет». Симпатичный трехдверный автомобиль подарил Ситкину знаменитый австрийский мотогонщик Франц Грубер, которого Ростислав Маркович буквально собрал из трех частей. У Грубера был сложнейший, в двух местах, перелом позвоночника, и Ситкин, которого пригласили в Вену, успешно оперировал его в позапрошлом году. Как только Грубер встал на ноги, то сразу прислал своему спасителю в Москву этот скромный подарок (для мотогонщика - миллионера не составило труда оплатить солидный счет за операцию и в дополнение сделать от души презент русскому хирургу).

* * *
Илья Ильич Сазонов заканчивал обход своих больных. Последним он посетил Григорьева из одноместной 619-й.
- Ну что ж, милейший Александр Сергеевич, похоже, наше с Вами лечение подходит к концу. Завтра заключительную блокаду сделаю Вам. Послезавтра сделаем еще разок томографию, а в понедельник мы с процессором, я думаю, примем решение о Вашей выписке, и минимум на полгодика расстанемся. Уверен, что ранее, чем через шесть месяцев говорить об операции не стоит, а там, может быть, и вовсе от нее откажемся. Во всяком случае, Ростислав Маркович тоже не сторонник операции, если в ней нет крайней необходимости. Так что готовьтесь, Александр Сергеевич, домой.
- А я, Илья Ильич, что-то уже и не очень хочу домой. Настолько привык я здесь у вас – прямо дом родной для меня теперь ваша больница. Это все благодаря замечательному коллективу вашего отделения и лично Вам, естественно. Ну а самое главное, я Вам откроюсь, доктор, это то, что я влюбился в Евгению Федоровну. Не представляю, как смогу жить, не видя ее ежедневно. Это очень серьезно, доктор, я не шучу. Полюбил я Женю, не знаю, как жить дальше. Вот такие дела, Илья Ильич.
- А вот Вам и будет полгода на размышления, Александр Сергеевич. Надеюсь, за это время примите решение. Вопрос-то очень серьезный. Ну, до завтра, я пошел, - Сазонов с улыбкой вышел из палаты 619.
Вот и все на сегодня. Пора домой. Катюша сегодня дома, ребята на даче с тещей. Устроим романтический ужин со свечами. Надо заехать за шампанским и купить любимых Катиных гербер. Сазонов бодро спустился с шестого этажа пешком (лифт почему-то не работал), и уселся в свою старенькую «восьмерку». На лице его оставалась счастливая улыбка. Кати не было дома два дня, ездила в командировку в Смоленск, и Илья ощущал, что соскучился по жене. Тем приятнее для них будет сегодняшний вечер. И ночь.
На самом деле, Екатерина Сазонова ни в каком Смоленске не была и провела эти два дня в одном из подмосковных пансионатов, а двенадцать часов из тех двух суток – в обществе любимого человека.
Славу, как звала она Ростислава Марковича, Катя любила давно, ей казалось, всю свою жизнь. Ее абсолютно не смущала 35-летняя разница в возрасте. Ростислав Маркович всегда был для Кати идеалом мужчины. Во всех смыслах. Всегда, с самого начала.
А для Ситкина Катенька была подарком судьбы, единственной и очень запоздалой любовью. Он влюбился до беспамятства в эту очаровательную кареглазую блондинку с первого взгляда, еще девять лет назад, увидев ее в компании своего аспиранта Ильи Сазонова. С первой же минуты Катя стала для Ситкина солнцем, воздухом, всем – главным условием его существования на земле. Надо же было такому случиться на пятьдесят четвертом году жизни!
В первое же мгновенье Ситкин понял, что в Кате волшебным образом соединились все его любови, существовавшие когда-то или несбывшиеся – все одновременно. Он видел в Кате образ своей так никогда  и не родившейся дочери (Вера Никитична не могла иметь детей) и образ своей матери, так рано ушедшей из жизни, и образ прекрасной девочки из соседнего подъезда их дома, в которую он был влюблен в ранней юности. Это уникальное явление потрясло Ситкина и, в то же время, сделало его невероятно счастливым. В первое время Ситкин панически боялся, что однажды вдруг проснется и окажется, что никакой Кати не существует, но эта фантастическая любовь оставалась по воле Бога реальной и поглощала Ситкина все больше и больше, пока он целиков не растворился в ней. И Катя сразу же, в первый день, ощутила в себе непреодолимое желание слиться душой с этим человеком. Первой фразой, которую она сказала Ситкину была: «Я чувствую, что теперь смогу жить только рядом с Вами, Ростислав Маркович, только глядя на мир Вашими глазами, думая Вашими мыслями, ощущая все Вашими ощущениями, и еще я очень-очень хочу называть Вас на «ты». Эта фраза вырвалась из сердца Кати и была немного детской, но абсолютно искренней.
Так родилась эта удивительная любовь 18-летней девушки и 53-летнего мужчины. И жила эта любовь сама по себе, вне всяких законов. Ничто не могло повлиять на нее. И сама она не оказывала влияния на окружающий мир, просто родилась и жила себе. Ни Ситкин, ни Катя Ермолаева (позже Сазонова) даже не пытались представить себе, что их любовь могла не родиться и что она может когда-нибудь умереть.
Он любил Катю всегда, несмотря ни на что,  он продолжал ее любить, когда Катя вышла замуж за Илью и тогда, когда  вдруг выяснилось совершенно невероятное обстоятельство: Катя оказалась дочерью двоюродной сестры жены Ситкина Веры Никитичны, то есть ее, а соответственно, и его двоюродной племянницей. Этот внезапно открывшийся факт чуть не стал причиной инфаркта для Ситкина. Оправившись от этого удара судьбы, Ростислав Маркович продолжал безумно любить Катю, и чувство его не стало менее ярким. Ведь он не совершал страшного греха. Катя фактически не являлась его родственницей. Их отношения благополучно продолжались.
Конечно, Ситкина иногда тяготило то, что, он спит с женой своего подчиненного, да еще и любимого ученика. Но чувство безграничной любви к Кате доминировало надо всем остальным. И Ростислав Маркович был не в силах ничего менять.
Катю тоже все устраивало. Она безумно любила и боготворила своего Славу и готова была жертвовать совестью ради этой любви.
А Илья, дети. Что ж она и их всех любит, холит, опекает. Так все и будет продолжаться. А сколько – одному Богу известно.
Каким-то непостижимым образом обо всех этих хитросплетениях стало известно Короткову. А вообще-то он просто-напросто встретил Катю Сазонову вместе с Ростиславом Марковичем в загородном доме отдыха, куда случайно заехал в компании друзей. Проведя незамысловатое расследование со слежкой, Коротков выяснил до конца суть отношений своего шефа с женой Сазонова.
Не долго думая, Коротков решил использовать открывшиеся обстоятельства в свою пользу, ведь не за горами вопрос о смене руководителя нейрохирургического отделения: шестидесятидвухлетнего Ситкина не спешил почему-то отпускать на пенсию главный. Ну теперь-то уж отпустит, даже поторопит. А один из двух реальных кандидатов на место заведующего – Сазонов вряд ли сам захочет занять эту должность при таких-то обстоятельствах (за годы совместной работы Коротков неплохо изучил особенности характера Ильи). Оставалось решить достаточно сложную задачу, каким образом красиво и безопасно для себя сделать факты достоянием гласности. Юрий Николаевич тщательно обдумывал свои действия: как довести информацию и с кого начать. Коротков решил, что начнет с Ильи. Но судьба распорядилась по-своему, ей было угодно, чтобы правду Сазонов узнал от самого Ситкина.

* * *

В операционной шла напряженная работа. Ситкин колдовал над открытой черепной коробкой больного, отдавая четкие команды:
- Отсосать кровь! Срочно! Быстрее! Быстрее! Юрий Николаевич освободите мне доступ к теменной ветви! Ну, что же Вы! Зажим выше поднимите, выше! Еще выше! Все! Среднюю мозговую шейте! Да шейте же! Быстро! Юля, промокните мне лоб! Уф-ф, кажется успели. Есть кровоток? Ну и славненько. Юля, какое давление? Хорошо! Юрий Николаевич, сами заканчивайте.
- Понял, профессор, закончу сам.
- Да, шов покрасивее сделайте, он же лысый совсем, волосами не прикроет.
- Ну вот, Иван Кузьмич, кажется, все неплохо получилось у нас. Так что, поживем еще, дружище. Мы ведь с тобой ровесники, - Ситкин обращался сейчас к голове лежавшего на операционном столе крупного мужчины, - Снимайте со стола и отправляйте в реанимацию, он повернулся к Воробью, - Василий! Позвоните мне через тридцать минут, доложите его состояние. Всем спасибо, коллеги!
Профессор направлялся к выходу из операционной, держась за поясницу.



* * *

Операционная сестра Юля Литвинова заглянула в процедурную:
- Жень, у тебя есть сигареты? Если да, то пойдем покурим?
- «Парламент лайт» тебя устроит? Через пару минут, я сейчас, - ответила подруге Евгения Федоровна, гремя инструментами.
- На площадке между шестым и седьмым этажами Женя и Юля курили, сидя на корточках около консервной банки с окурками.
- Ты что, разбогатела, Женька? Откуда «Парламент»?
- Григорьев из 619-й  угостил. Он меня частенько балует, хоть и не одобряет, что я курю, правда не говорит об этом, но я вижу, что не одобряет. Чудной мужик, этот Григорьев. Он вообще со мной очень мало разговаривает, только смотрит все своими серыми глазищами, добрыми такими и умными. Представляешь, Юль, молчит, а я чувствую, что очень хорошо он ко мне относится. Может, даже влюбился в меня. Но молчит, не говорит ничего.  Даже комплиментов никаких не делает мне. Не то, что другие наши мужички – больные. Все – трепачи. Пару дешевых комплиментов, и про себя все рассказывают, какие они крутые. Все в любовники набиваются. Александр Сергеевич не такой. Видно, что серьезный, правильный мужчина. И, ты знаешь, Юль,  месяц у нас пролежал – никто из родных у него не был. Однажды только кто-то с работы к нему приходил. Такой же интеллигентный, серьезный мужчина. Блок сигарет ему принес и две бутылки французского красного вина. При мне дело было, я как раз капельницу Григорьеву ставила. Александр Сергеевич мне сразу половину блока отсыпал и бутылку вина преподнес. Мы с девчонками его в тот же день и выпили. Ольга Корнилова в отпуск уходила, торт принесла, вот это вино под торт и пошло хорошо, вкусное такое было.
- Он, наверное, одинокий, Григорьев твой.
- Нет, я спрашивала. Говорит, женат, дети взрослые уже. Но почему-то не ходят к нему родные. Да, его, наверное, на следующей неделе выпишут уже, Илья говорил. Жалко, хороший человек, очень мне нравится. А у тебя как, Юлька? Что-то долго вы сегодня оперировали, часа четыре, наверное, да?
- Трудный случай был. Дед – отставной генерал, друг детства нашего Ситкина. Ему какой-то пьяный мент в затылок выстрелил, представляешь? Пристал к генералу вечером на улице – давай, мол,  документы, тот послал мента подальше, а этот сразу и пальнул. Полчерепа снес генералу. Его родня из Склифа забрала и к нам привезла, потому что Ситкин друг его. Так вот, Ростислав Маркович четыре с половиной часа колдовал над его головой. Собрал вроде. Все мозги уложил на место, сосуды подшил. Даст Бог, может, не помрет генерал. Золотые руки все-таки у  нашего профессора. Помогал ему Юрка Коротков. Слушай, какой же он все же гадкий, этот Юрка. Ненавижу, когда он в операционной. Совсем невозможно с ним работать. К Лене Ткачевой все клеится, кобель. Она его отшила, теперь на меня  перекинулся, достал уже.
- Дома как, Юль? Как Колюня учится?
- Колька-то молодец, пятерки таскает, ходит на каратэ. А тут вчера папаша его соизволил позвонить. Думала, хочет с Колей встретиться в выходные – «фиг вам!», у него, оказывается доверенность на машину заканчивается скоро. Машина-то на меня была куплена. Требует, чтобы я продлила. Не просит, представляешь, а требует. Говорит по-хамски, матерится, про Кольку даже и  не спросил за весь разговор. Господи, как же я с таким уродом восемь лет прожила?  А твой все квасит, или остановился, наконец?
- Да, жди, остановился он. Уже третья неделя пошла. Сил моих больше нет. Ну, ладно, давай заканчивать, а то сейчас еще Татьяна, не дай Бог, нарисуется, она же терпеть не может, когда мы здесь курим. Пошли, уже половина третьего.
Проходя мимо 619-й, Евгения Федоровна заглянула к Григорьеву:
- Александр Сергеевич, когда Вас выписывают? А то, у меня что-то новых назначений Вам нет.
- Наверное, в начале следующей недели. К сожалению… Не хочется мне от Вас уходить, -  Григорьев с грустью посмотрел на Женю.
Та быстренько закрыла дверь палаты: «Убежать бы сегодня пораньше на полчасика, чтобы прийти домой раньше этого паразита».

* * *
Сазонов сидел в кабинете Ситкина, они отдыхали после операции. Тихо звучала музыка – любимый Ситкиным фортепьянный джаз.
- Не будете возражать, Илья Ильич, если я выкурю одну сигарету, потерпите? - и, не дождавшись ответа, который мог быть только положительным, Ситкин закурил, пустив струйку дыма в сторону открытой форточки.
- Что-то сдавать я стал. Илья Ильич, всего-то три часа оперировал, а я уж совсем без сил, и что самое обидное – кажется мне, что зря мы трудились, поздно уже. А сколько лет этой Ирине Даниловне?
- Шестьдесят восемь. Ну почему же поздно? Ведь будет еще радиология, химия. Может быть поживет еще.
- Вряд ли выдержит она такую нагрузку, все-таки немолодая уже женщина. А обратили внимание, как зять любит ее? По-моему, больше, чем дочь, Вам не показалось?
- Я, например, тоже нежно к своей теще отношусь, Катя гораздо жестче с ней. Возможно, это тоже бросается в глаза со стороны. Лично я считаю, что все анекдоты про плохих тещ – абсурд. Скорее свекровь может быть плохой, чем теща.
Ситкин погасил в пепельнице окурок, сунул в рот жевательную резинку:
- Все, половину дневной нормы я сегодня уже выкурил. Вы то какой молодец, Илья Ильич, что не курите! А я уже вряд ли брошу. Почти пятьдесят лет курю, боюсь, если резко прекращу, помру сразу. Вот, уменьшаю понемногу количество. Получается. Так, глядишь, и до семидесяти, может быть, доживу – не за горами уже.
- Как бегает Ваш «Опель», Ростислав Маркович? Я сегодня осмотрел его утром на стоянке, отлично выглядит.
- Да, бегает потихоньку, что ему сделается, он ведь почти новый. Тут недавно закапризничал немного, так я его сразу на станцию, недалеко от меня новая опелевская станция открылась, все сделали, сейчас, тьфу-тьфу, все в порядке.
- А моя ласточка совсем сгнила, наверное, пора менять ее, старушку. Был я всегда патриотом отечественных машин, а сейчас стал об иномарке подумывать. Мне почему-то французские нравятся. С удовольствием «Ситроен» или «Пежо» бы взял, надо начинать денежки копить.
- Вот, Бог даст, в Германию съездите, месяцев шесть поработаете, глядишь, и заработаете себе на «Ситроен», а я за Вас порадуюсь.
- Может быть, пойдем пообедаем, Ростислав Маркович, уже два?
- Согласен, - Ситкин выключил магнитофон.
* * *

Коротков без стука, и резко открыв дверь, вошел в одноместную 620-ю палату. Она даже не обернулась, продолжала смотреть в окно.
- Спешу сообщить Вам радостную весть, Альбина Сергеевна, назначил Вас на операцию. С профессором уже все согласовано.

Тут только, Альбина, красивая 40-летняя женщина, изволила повернуть лицо в его сторону.
- Послезавтра?
- Да, послезавтра. А теперь слушайте меня внимательно, Альбина Сергеевна, - жестко продолжил Коротков, - завтра спуститесь на первый этаж, в парикмахерскую и пострижетесь. Это там, где газетный киоск, знаете?
- Да, знаю. Но ведь там нет дамского зала.
- А он Вам и не понадобится, поскольку постричься надо «по ноль».
- Это что значит?
- «Под ноль» – значит под ноль! То есть машинкой.
- О боже! Мне так жалко расставаться со своими волосами.
- Жалко? Не расставайтесь! Будете красивой, но мертвой. И сотрите, или смойте чем-то, не знаю, как там это делается, лак с ногтей – маникюр Вам, тоже теперь долго не понадобится! - про ногти, это был какой-то дьявольский экспромт, Коротков сам не понял, зачем он это все сказал. Юрий Николаевич наслаждался ужасом, появившимся в ее красивых зеленых глазах.
« Да, милочка», - думал он, - придется тебе состричь свои шикарные каштановые волосы. Наголо. Вот так-то!».
- И еще. Завтра после обеда к Вам придет врач-анестезиолог – Василий Васильевич Воробей, он Вас кое о чем проинструктирует.
- Надо жен как смешно, Вася Воробей, - натянуто улыбнулась Альбина.
- Да, действительно смешно, но специалист он хороший. И не вздумайте пошутить с ним по поводу его фамилии, а то обидится, забабахает Вам тройную дозу наркоза, и тогда уже необходимость в операции отпадает сама собой. Шучу… Дальше. Во вторник не ужинать. Вечером Вам сделают очищающую клизму, так положено. И, естественно, в среду утром не завтракать. Ну а теперь, я прощаюсь с Вами до среды. Встретимся в операционной.
- А оперировать будет Сит….?
Не дослушав вопроса, Коротков резко развернулся на каблуках и вышел из палаты. Пока шел до ординаторской, перед глазами стояло испуганное лицо красавицы Альбины Кротовой – хозяйки модного косметического салона на Большой Бронной и нескольких магазинчиков косметики.
Обнаруженная у Альбины опухоль в головном мозге превратила самоуверенную бизнес-вумен в жалкую испуганную девчонку. «А все-таки здорово я с ней поговорил!», - в ординаторскую Коротков вошел улыбаясь. До этого, проходя мимо поста, даже не повернул голову в сторону Лены.
«А эта стерва, Юлька, сегодня с утра так нагло отвергла его недвусмысленное предложение, что просто привела Короткова в ярость. Зато теперь душевное равновесие восстановлено, спасибо мадам Кротовой Альбине Сергеевне.



* * *

Зайдя в общий туалет (а Ситкин никогда не пользовался туалетом для персонала), он увидел курящего у открытого окна Пчелинцева.
- Здравствуй, Костя, как себя чувствуешь?
- Отлично, Ростислав Маркович, спасибо.
- Сколько уже дней прошло после операции? (Ситкин оперировал позвоночную грыжу Пчелинцеву).
- Сегодня двенадцатый день.
- Что-то ты маловато ходишь, редко вижу тебя в коридоре, небось, в палате все валяешься?
- Так врач советует не переутомляться.
- А кто твой доктор?
- Коротков.
- А вот, я тебе, Костя, настоятельно рекомендую побольше двигаться. На улицу гулять ходи. Вон погода, какая хорошая стоит.
- Ростислав Маркович, может, тогда на выходные домой отпустите?
- Отчего же нет? Конечно, отпущу, пиши заявление.
- Ну, а если и вправду отпустите, скажите, как с сексом быть? Очень по жене соскучился.
- Ну, это не возбраняется, а даже наоборот, я – за. Только позу соответствующую подбери: на боку или с опорой на локти – колени, в общем, сообразишь, да в пылу страсти смотри на спину не ляг, да на попу не сядь. И в транспорте, смотри, не присядь случайно. Ты где живешь - то?
- На Комсомольском проспекте, мне недалеко, метро – прямая, а там пешком. Все в порядке будет, не беспокойтесь.
- Костя, тебе ближайшие три месяца только ходить, стоять, лежать на боку. Помни об этом! И курить старайся поменьше. Я вот сам, похвалюсь тебе, дошел уже до шести сигарет в день, а курил две пачки. И тебе советую, Костя, старайся! Я сейчас к себе иду, так что, давай, с заявлением подходи.
- Спасибо, Ростислав Маркович! – Счастливый Пчелинцев, не докурив, выбросил сигарету в унитаз.

* * *
- Ну вот, Олег, умница ты. Сегодня совсем уже хорошо, - Сазонов посмотрел на часы, - давай-ка, помогу тебе лечь, отдохни минут десять. Наверное, завтра посажу тебя в коляску. Кто завтра с тобой мама или папа? Папа? Отлично. Поможет нам сесть в колясочку, и поедешь ты кататься по отделению. Так что, ждем завтрашнего дня, Олежка, а пока что я пойду, меня в перевязочной ждут, - Сазонов, входя из палаты, на прощание подмигнул Олегу.
18-летний Олег Сысоев получил в автокатастрофе тяжелейшую травму позвоночника. Его оперировал Ситкин почти три месяца назад. Сазонов ассистировал профессору. Илье уже тогда было ясно, что Олег никогда не сможет ходить – осколки разбитых позвонков попали в спинной мозг.
После столь длительного лежания Олега постепенно, очень медленно приучали к вертикальному положению тела. Сначала, по несколько раз в день приподнимали изголовье кровати, затем ненадолго высаживали Олега, уперев в спинку подушки. Одновременно врачи восстанавливали мышцы его рук: Олег занимался с резиновым эспандером, с ним постоянно работал массажист и специалист по лечебной физкультуре. И вот, наконец, сегодня Олег без посторонней помощи сел на кровати, ухватившись руками за специально установленную перекладину. Олег просил так целых сорок минут. Коля Уткин, сосед Олега по палате, назвал это достижение новым рекордом для закрытых помещений. Вся палата дружно аплодировала Олегу. Сам Олег беспрестанно улыбался, и в палате 615 царило радостное возбуждение. Несколько раз заходили медсестры: дежурная – Любаша и процедурная – Евгения Федоровна. Обе поцеловали Олега в щечку и поздравили с успехом. Теперь, слегка утомленный и счастливый, Олег лег с помощью Ильи Ильича на спину и предался мечтам о завтрашнем дне.
«Ура! Он завтра уже сможет ездить по отделению. Объедет все коридоры, кабинеты, заедет в столовую. Теперь ему наверняка разрешат обедать в столовой, а то ведь ужасно надоело есть лежа. Да, здорово! Но самое – то главное, что завтра к нему должны приехать школьные друзья, и среди них, конечно же, будет Наташа. Его Наташка! Его милая девочка. Его любовь! Скорее бы уже наступал завтрашний день!», - Олег закрыл глаза и погрузился в сладкую дрему.


* * *
В девять утра Илья Ильич вместе с папой усадили Олега в инвалидную коляску. Он попробовал немного поездить по палате. Оказалось, что управлять коляской совсем нетрудно, она очень послушная, легкая и катится совсем бесшумно. Олег сам подъехал к умывальнику, умылся, побрился (зеркало, правда, чуть высоковато висело для него), отец помог – добрил пропущенный Олегом участок кожи на шее. Сергей Иванович, сосед по палате, по случаю первого самостоятельного бритья подарил Олегу флакон хорошего одеколона. Приведя себя в порядок, Олег, очень довольный, подъехал поближе к окну и раскрыл на коленях журнал – надо было скоротать время до прихода ребят.

* * *
Сергей Иванович с Колей курили после завтрака в туалете. Сергей Иванович – коренастый, крепкий 60-летний мужчина смолил «Приму» и рассказывал Коле кое-что из своей жизни:
- Ну, а после окончания войны родители переехали из Москвы под Рязань. Мне тогда шесть лет было. Отец – то инвалидом с войны вернулся, ему под Будапештом кисть левой руки оторвало. В Москве, конечно, никакой работы найти не мог. Очень голодно мы тогда жили, да. А у матери кое-какие драгоценности сохранились от бабушки. Бабка моя, Пелагея Артамоновна старого купеческого роду была, богатющая. Ну, это до революции еще. Потом их с дедом убили году в девятнадцатом что ли или в двадцатом. Ну, так вот. Родители – то мои решили драгоценности эти не проедать, а продали их и купили под Рязанью дом в селе Милославское. Хороший дом. Я и сейчас в нем живу, он еще сто лет простоит, небось. Так что, там я и вырос, ФЗУ в Рязани закончил в 56-м и работал всю жизнь в родном Милославском. Сначала в МТС, потом в «Сельхозтехнике», слесарем, бригадиром, потом даже участком командовал по ремонту комбайнов, пока она не развалилась. «Сельхозтехника» -то. Сейчас вот – пенсионер. И бабка моя тоже, она всю жизнь почтальонкой была. По полторы тысячи нам с бабкой платят. Ничего, жить можно. Хозяйство свое: корова, кур два десятка, огород большой. Поросят – нет, не держим, больно комбикорм дорогой сейчас, а помоев не найти – рядом ни столовой какой, или детсадика нет. Вот думаю, козочек еще купить что ли. Внукам бы козье молочко не помешало. Дочь с семьей в Москве живет, а внучки/ каждое лето у нас. Два пацана – двойняшки, Шурик и Юрик, по 13 лет. Хорошие такие пацаны, бойкие. Вот уже и приедут, наверное. Да и я уж скоро домой поеду. Юрка, доктор мой, говорит, что закончит сейчас блокады, и выпишут меня. Грыжа, говорит малюсенькая, резать не будут. Ну и, слава Богу. Она – то меня не сильно беспокоит, в ногу только отдает, когда напашешься в огороде. Так что, докопчу уж небо с ней, с этой грыжей, будь она неладна, вместе с ней и на кладбище снесут.
Как же хорошо, что Олег наш на поправку пошел, на коляске поехал. Радуюсь я, глядя на него. Вся жизнь у парнишки впереди. Молодец Ситкин, склеил хребет пацану.
А одеколон этот, что я Олегу подарил, мне дочь привезла, сказала от зятя. Французский, говорит. Я всю жизнь огуречным лосьоном пользуюсь. А что? Хороший лосьон. Его иногда и хлебнуть можно. Только в последнее время пропал он, выпускать, что ли перестали. Ну что, пошли что ль, Колька, вздремнем до обеда часок.
- Пошли, дядь Сережа.

* * *
Друзья пришли к Олегу в двенадцать. Смеялись, шутили, обнимали Олега, похлопывали по плечам, только Лидочка Марчук поцеловала Олега в щеку, и шепнула, что он здорово пахнет.
Наташа почему-то была очень серьезна, все больше молчала. Таким же молчаливым и серьезным был и Володька Широков. И еще Олегу очень не понравилось, как Наташа с Володькой несколько раз переглянулись друг с другом, полагая, что Олег не замечает их взглядов. В сердце Олега шевельнулась тревога. В общем, Олег не такой ожидал встречу с друзьями, а в самом конце  произошло и вовсе что-то очень неприятное – Наташка, глядя серьезно в его глаза, шепотом спросила:
- Олег, а когда ты уже встанешь на ноги и сможешь ходить?
- Не знаю, Наташа, может быть нескоро еще, но ведь ты подождешь, потерпишь, да?
На что Наташка ответила скороговоркой:
- Ну конечно, потерплю. И украдкой, быстро поцеловала его в губы. Поцелуй был сухим, чужим, неискренним и нисколько не  обрадовавшим его.
Ребята ушли в час, а Олег с помощью отца лег в постель и лежал так, с широко раскрытыми глазами, до самого вечера. Обед и ужин ему приносили в палату, отец кормил его с ложечки.
Перед тем, как уснуть тревожным сном, Олег твердо решил завтра же, во что бы то ни стало выяснить, что ждет его впереди, и как долго это будет продолжаться. Утром, усевшись с помощью отца и медсестры Гали в коляску, Олег выехал из палаты и двинулся по коридору в ординаторскую. Там он застал доктора Короткова, заканчивающего дежурство и собирающегося домой. Конечно, Олег предпочел бы говорить с Ильей Ильичем или с любым другим доктором, Коротков, почему-то не нравился ему. Но был воскресный день, и никого другого в отделении было не найти. А отступать было некуда. Все необходимо выяснить сегодня! Вчерашний день и ночные кошмары заставляли Олега сделать это.
Олег въехал в ординаторскую:
- Здравствуйте, Юрий Николаевич!
- Привет! – обернулся Коротков.
- У меня к Вам серьезный вопрос. И прошу Вас ответить мне честно.
- Спрашивай, Олег, постараюсь.
- Скажите, Юрий Николаевич, когда я смогу ходить?
- Наберись мужества, Олег, очень может быть, что и никогда. Но ты же мужик, будь сильным! Смотри, ты ведь уже ездишь сам в коляске, а представь себе, сколько людей на свете не могут и этого, сколько слепых, глухих, безруких…
- Представил, Юрий Николаевич, но мне как-то легче от этого не стало. Но все равно Вам большое спасибо.
- Пожалуйста.
- Ну, я пошел, то есть поехал. До свидания.
Несколько ночей после этого страшного дня Олег не спал. Он отчаянно пытался заснуть, гнал прочь тяжелые мысли, старался вообразить счастливое будущее; как будто появляется добрый волшебник, колдует над его ногами, и они вдруг наливаются силой, Олег встает, идет, потом бежит. Быстро-быстро бежит по своей родной улице к Наташкиному дому. А она стоит с распростертыми навстречу Олегу объятиями и улыбается. И вдруг ночи опять становятся тяжелыми, неподвижными. Олег останавливается, а Наташка исчезает. Так грустно заканчивалось видение, он пытался повторить все сначала, надеясь, что на этот раз видение будет с хорошим концом, но ничего не получалось. И тогда из глаз его прохладными струйками текли слезы. Олег не рыдал, нет. Он беззвучно лежал, глядя в потолок. А слезы все текли и текли.
Следующие две недели Олег провел в поисках возможностей для осуществления своего страшного плана. На это уходили целые дни, а ночи были такими же бессонными, полными сомнений и отчаяния. Олег искал выход. Ему очень не хотелось принести горе родителям, особенно маме. И больнице, Олег это понимал, будет несладко после его поступка. Нет, и все же это необходимо сделать здесь, в больнице. Дома, если его выпишут на коляске, вообще не удастся сделать это.

* * *
В пятницу, во время обеда, Гусева собрала всех медсестер отделения. В маленьком кабинете старшей сестры стало тесно. Девушки стояли вдоль стен.
- Вы наверняка помните Федю Истомина, который лежал у нас зимой, начала Татьяна Владимировна, - так вот, он приезжал вчера, был у меня и передал всему нашему коллективу приглашение на свою свадьбу, которая состоится в следующую субботу. Конечно, все желающие могут пойти, но я предлагаю сделать так: собрать деньги, купить подарок какой-то, например сервиз или вазу красивую, или, в конце концов, хороший букет, и делегировать кого-то одного из нас с поздравлениями молодоженам.
Федю Истомина все, конечно, помнили. Он поступил в отделение в январе с огнестрельным ранением в шею (пошел с братом на охоту и попал под случайный выстрел). Дробь застряла в шейных позвонках молодого человека. После блестяще проведенной Ситкиным операции, Федя быстро пошел на поправку и, пройдя курс реабилитации, уже в апреле выписался совсем здоровым. Тихий, скромный и застенчивый, Федя был любимцем всего отделения, и теперь все искренне порадовались за него. С предложением Татьяны Владимировны все согласились и, улыбаясь, разошлись по своим рабочим местам.

* * *

В воскресенье, в семь часов вечера, Ситкин возвращался домой с дачи. Его серебристо-голубой «Опель» двигался на высокой скорости в левом ряду по Можайскому шоссе. Ростислав Маркович жалел, что выехал так поздно: с приближением к Москве поток машин становился все плотнее.
«Как бы пробки не было на въезде в город», - подумал Ситкин и в этот момент увидел на встречной обочине лежащий на крыше «Москвич» и валяющийся рядом мотоцикл. Вокруг суетились люди, наверное, остановившиеся водители. Ни ГАИ, ни «скорой» видно не было. Мужчины пытались вытащить через лобовое стекло перевернутого «Москвича» его водителя – человека тянули за руки.
«Что делают, идиоты?!» – подумал Ситкин, - он же переломанный весь, - и сбросил скорость. Сзади сразу замигали дальним светом нетерпеливые водители. Ситкин включил аварийную сигнализацию и, даже не взглянув в зеркало, стал разворачиваться через сплошную линию разметки, что бы поскорее подъехать к месту аварии.
Толя-Кефир (вообще-то его фамилия была Молоков, и поначалу братва звала его «Молоко», но потом вдруг почему-то к нему прилипла кличка «Кефир», Толя на возражал, Кефир даже прикольнее) ехал на своем, недавно купленном «Лэндкрузере» со скоростью 130 километров в час. В салоне играла музыка, рядом сидела слегка пьяная Танюха. Правая рука кефира ласкала красивую Танюхину ногу чуть выше коленки. Они возвращались из романтического загородного путешествия с посещением недавно открытого голицынского ресторана «Вечерний звон». Настроение было отличное. И вдруг, этот придурок…
- Ты куда, козел?! – выкрикнул Кефир, разбудив дремлющую Танюху.
Он успел чуть вывернуть влево, надеясь объехать по встречной этого идиота в «Опеле», тормозить он даже не стал. И так, столкновение было неизбежно. Мощный «кенгурятник» Лэндкрузера въехал в салон «Опеля» через водительскую дверь.
Милицейский жигуленок и две машины скорой помощи подъехали одновременно, минут через десять. Одна бригада занялась водителем «Москвича», другая – Ситкиным.
Дверь «Опеля» оторвали вместе с петлями, и Ситкин сам руководил переносом себя в машину «скорой». Гаишник в это время беседовал с водителем джипа:
- Да, Вы никак пьяны, водитель!
- Ты что, командир? Ни в одном глазу! Ты же сам видишь, где этот козел разворачиваться стал, а я ехал километров 80, не больше. Это он, небось, пьяный, его иди понюхай, командир. Слышь, лейтенант, поди-ка сюда, у меня вот тут пятьсот баксов есть, ты возьми на всякий случай, может, забудешь меня на экспертизу отвезти – жуть как кровь боюсь сдавать. Ну, не получится, так не получится, а получится, так я еще полтыщи добавлю. Только завтра, командир, у меня сейчас с собой нет. Понял, лейтенант? А теперь, давай, пиши свой протокол.
Лежа на носилках в скорой помощи, и превозмогая адскую боль, Ростислав Маркович разговаривал с фельдшером:
- Похоже, коллега, у меня сломан позвоночник.
- Не знаю как позвоночник, но рука левая у Вас точно сломана.
- Рука – это ерунда, коллега. Послушайте, я сам – хирург, нейрохирург, профессор. У меня в правом внутреннем кармане визитки. Посмотрите там адрес и отвезите меня в мою больницу, в мое отделение. Слышите? Прошу Вас. Только не надо в Склифосовского, везите ко мне, там все лучше сдела…,- Ситкин потерял сознание.

* * *
В девять часов вечера Ситкина доставили в приемное отделение его больницы. Там уже ждали. Умница – фельдшер позвонил по дороге в больницу, сообщил.
Ситкина переложили на каталку, и Гусева поднялась вместе с ним в лифте на шестой этаж. Она уже вызвала из дома Сазонова, тот был в отделении четверть десятого. Посмотрев снимки, Илья Ильич принял решение оперировать Ситкина немедленно. Юля Литвинова была уже в операционной, ее тоже вызвали из дома, в ассистенты себе Сазонов выбрал дежурившего в отделении молодого хирурга Скобелева. И еще, на радость Сазонова, в больнице оказался Воробей – дежурил в реанимации.
Все собрались у двери операционной, здесь же лежал на каталке Ситкин.
Ростислав Маркович внезапно очнулся. Первое, что он увидел, открыв глаза, была спина Сазонова, Ситкин узнал его.
- Илья Ильич, - позвал Ситкин.
Сазонов тотчас обернулся, заулыбался:
- О! Ростислав Маркович! Пришли в себя? Хорошо!
- Долго я был без сознания?
- С момента этой ужасной аварии прошло четыре часа.
- Ну, и как Вы меня находите?
- Не очень-то, должен Вам доложить. Сломана шейка левого бедра, предплечье левой руки, три ребра. Внутренние органы, слава Богу, в порядке.
- А позвоночник?
- Там серьезные повреждения, но осколков нет, это обнадеживает.
Сазонов коротко доложил Ситкину результаты компьютерной томографии.
- Будете оперировать?
- Да! Прямо сейчас. Жду Воробья, он вот-вот спустится из реанимации, Юля уже в операционной. Хотел бы я, Ростислав Маркович, до начала операции обсудить с Вами некоторые моменты.
- Я тоже с тобой, Илья, должен поговорить до начала операции, - Ситкин вдруг перешел на «ты», - Сделай-ка мне, Илья, болеутоляющее, и давай уединимся где-нибудь на десять минут. Распорядись, чтобы перевезли куда-нибудь каталку, ну хоть в зал ЛФК, и пойдем побеседуем с тобой, мальчик, мне это необходимо, - Ситкин пристально посмотрел в глаза Сазонова, - Об операции мы говорить не будем, знаю, что ты все сделаешь правильно.
- Так о чем Вы хотите поговорить со мной, Ростислав Маркович? – Сазонов захлопнул дверь тренажерного зала.
- Илья, мальчик мой, тебе известно как я отношусь к тебе, как я люблю тебя и как хочу тебе добра. У тебя, ведь, с твоим гончаровским тезкой только нежные сердца похожи, а в остальном, ты, скорее, противоположность ему, а значит, достигнешь в этой жизни многого, я уверен в этом. Ты станешь великим нейрохирургом! Великим! И возможно, я успею увидеть это. А может, и не успею. Чувствую, вряд ли сердце мое выдержит операцию. Илья, я обязан все рассказать тебе. Я уж и не чаял, что представится такой идеальный случай. Слушай же! В 91-м году, мне тогда было 53 года, я полюбил. Это первая и последняя любовь в моей жизни…- Ситкин говорил, глядя в потолок.
Рассказ Ростислава Марковича был подробным, хронологически точным, в нем не было ни слова оправдания, только факты, фантастические, убийственные факты. Монолог этот длился минут семь-восемь. Илья слушал, не перебивая, глухие удары сердца отдавались в его ушах.
- Ну, вот и все, Илья, теперь тебе все известно. Решай, как дальше жить с этим знанием. Надеюсь, что у тебя хватит на это душевных сил. Ну, а я, почему-то, верю, что раз Бог подарил мне эту любовь, то он и простит мне все грехи с ней связанные. И еще, я верю, мальчик мой, что ты тоже сумеешь простить меня. Пусть, не сейчас, а может быть даже в конце твоей жизни, ты простишь меня, я верю. Теперь мне не страшно умереть, Илья, а если останусь жить, то гораздо легче мне будет. Спасибо тебе, что ты выслушал меня, не задавал вопросов. Спасибо! И прости, испортил тебе настроение перед сложной операцией. Ну, все! поехали в операционную. Бог в помощь тебе, коллега!
Операция закончилась в половине пятого, успешно.

* * *
Объехав и тщательно обследовав все помещения, Олег нашел гениальный вариант. Он остановился на большом стеклянном витраже, расположенном в торце короткого коридора, у 630-й палаты. Правда, там был поручень от стены до стены, поперек витража, но под ним можно было проехать, если пониже наклонить голову. Самое главное препятствие представляло собой стекло витража – толстенное, миллиметров шесть, наверное, такое не пробьешь. Олег стал придумывать, какой бы твердый тяжелый предмет взять с собой, чтобы с разгону пробить это стекло с его помощью. Но все сложилось само собой. В пятницу, во время тихого часа витраж оставили открытым, и порыв ветра  ударил створку о поручень Толстое стекло раскололось, а санитарка, тетя Тоня, вынула отколовшуюся часть, дабы та не выпала на улицу.
В ночь на субботу был ливень, и струи воды залили коридор. Вызванный в субботу стекольщик толстого стекла не нашел и вставил в витраж обычное, тонкое. Новый витраж был таким чистым и прозрачным, будто стекло там вовсе отсутствовало. Олег увидел это в воскресенье днем, подъехал, осмотрел стекло и долго благодарил Бога за то, что все так устроилось, вернее не Бога, а Николая-Угодника. Это еще бабушка научила Олега всегда обращаться за помощью к Николаю-Угоднику. Говорила, что он – самый добрый святой и самый «скоропомощник» (так она называла тогда Николая-Угодника). За свою недлинную жизнь Олег не раз уже просил святого о помощи в каких-то делах, в основном не очень важных, мелких, и всегда, незамедлительно эту помощь получал, права была бабушка. А тут он и не просил даже Николая-Угодника, тот, видно, сам догадался, что нужно было Олегу, и помог ему – устранил препятствие. Олег шептал слова благодарности святому, представляя мысленно его образ, который с детства запомнил по бабушкиной иконе.
Итак, завтра! Олег провел остаток дня в хорошем настроении, быстро и легко заснул.
С утра, в понедельник Олег, как обычно катался по коридорам отделения. Проходившие мимо больные улыбались ему. Другие больные нейрохирургии симпатизировали этому голубоглазому мальчику и радовались его успехам в лечении. Олег остановился в метрах в двадцати от витража и дождался пока коридор окажется совсем пуст.
«Главное – набрать максимальную скорость», - стучало в его мозгу. Олег не испытывал абсолютно никакого страха, ему казалось, что, как только он пробив стекло, окажется на улице, коляска не полетит к земле, а напротив, взмоет ввысь и растворится вместе с ним в бездонном июньском небе. «Именно так все произойдет», - убедил себя Олег.

* * *
В понедельник у Сазонова был выходной. До этого он почти двое суток провел в больнице: сначала поступил тяжелый больной с черепно-мозговой травмой, и его, а также Короткова, как наиболее знающих хирургов вызвали из дома уже под вечер, а потом были сутки его дежурства по графику. Изрядно уставший Сазонов в понедельник отсыпался дома, почти весь день не вставал с постели. И во вторник Илья Ильич должен был приступить к исполнению обязанностей заведующего отделением (в пятницу главный подписал приказ о его назначении «и.о.»). Уже в пятницу, по получении приказа, старшая медсестра отделения Татьяна Владимировна Гусева напечатала на компьютере табличку: И.О. ЗАВЕДУЮЩЕГО НЕЙРОХИРУРГИЧЕСКИМ ОТДЕЛЕНИЕМ, к.м.н. САЗОНОВ И.И., и прикрепила ее  на стене у двери кабинета, под латунной табличкой с фамилией и всеми регалиями Ситкина.
Страшное известие Сазонов получил в понедельник вечером. Гусева позвонила ему домой в половине восьмого. Она сначала выяснила, есть ли у Ильи дома водка, затем  выложила все об ужасном проишествии с Олегом Сысоевым и порекомендовала Сазонову выпить полный стакан водки, и сразу же лечь спать, чтобы успеть выспаться и завтра пораньше быть в отделении. Еще она постаралась немного успокоить Илью, сказав, что уже все обдумала и выработала тактику поведения в сложившихся обстоятельствах. Сазонов послушался совета, залпом выпил стакан «Старки» и плюхнулся в постель.
Мудрая Гусева оказалась права. Наркоз подействовал, он хорошо выспался, выпил утром вместо обычного кофе две чашки крепкого чая, и с ясной головой и в бодром самочувствии появился на работу.
Тяжело начинался новый этап в карьере Ильи Ильича, ничего не скажешь. Сазонов приехал в больницу двадцать минут девятого, а в его кабинете уже сидели следователь прокуратуры и старшая медсестра.
Сазонов слегка поморщился, увидев, что следователь курит.
- Пойдемте лучше в мой кабинетик, предложила Татьяна Владимировна, - у меня поуютнее, да и курить можно, я окошко открою, Илья Ильич – то у нас некурящий. Как не  возражаете, Сергей Петрович?
Следователь погасил сигарету, и все втроем перешли в кабинет Гусевой.
- Вы, Илья Ильич, наверное, не видели еще предсмертной записки Сысоева? – следователь протянул Сазонову вдвое сложенный тетрадный листок, на котором ровным почерком Олега было написано: «Наташа! Я никогда не смогу ходить, не стану полноценным человеком, я тебе не нужен. Постарайся простить меня и будь счастлива. Олег». И ниже: «Простите меня, мама и папа, я Вас люблю». И еще ниже: «Простите меня все сотрудники больницы. Простите! Больной Сысоев О.В.».
К горлу Сазонова подкатил комок, но он отстранил поданный Татьяной Владимировной стакан с водой, сглотнул и повернулся к следователю:
- Какие вопросы Вы хотите мне задать? 
- Верно, что Вы были лечащим врачом Сысоева?
- Да.
- Когда Вы сообщили Сысоеву о том, что ходить он не будет?
- Я никогда не говорил Олегу этого.
- Откуда же Сысоев знал об этом, кто ему сообщил?
- Думаю, что никто не мог этого сделать.
- Но о такой перспективе больного Сысоева знали многие, не так ли?
- Нет, не многие: профессор Ситкин, Я и хирург Коротков – он знакомился с результатами проведенной операции.
- А оперировал Сысоева профессор Ситкин?
- Да, вместе со мной, три месяца назад. Еще о такой перспективе для Олега знала операционная сестра Юля, - Сазонов задумался, припоминая фамилию Юли, - Юлия Литвинова, но я абсолютно исключаю возможность того, что Юля сказала об этом больному Сысоеву.
- Но, надеюсь, Вы понимаете, что тот, кто сообщил Сысоеву это, фактически толкнул молодого человека на самоубийство?
- Не фактически, но косвенно – да, я понимаю это.
- Ну, вот и хорошо, для первого раза достаточно. Когда у меня возникнут еще вопросы к Вам, я приглашу Вас повесткой в прокуратуру. А пока я хотел бы побеседовать, - следователь сверился с записями в своем блокноте, - с хирургом Коротковым и медсестрой Литвиновой. Вы организуете мне это, Татьяна Владимировна?
- Разумеется. Их пригласить вдвоем?
- Нет, лучше по очереди, - следователь закурил новую сигарету, - и еще: попросите принести мне чашку кофе, лучше с молоком.
- Сейчас все сделаю, - сказала, вставая Гусева.
Илья Ильич вышел. Следователь ушел только в двенадцать. После бесед с Коротковым и Литвиновой он тщательно осмотрел витраж в коридоре, замерил рулеткой расстояние между стенами, высоту поручня, встретился с сестрой-хозяйкой, вызывавшей стекольщика, и еще долго пробыл в палате Олега, разговаривая с больными.
Сазонов провел короткое совещание с персоналом отделения, потом обсудил с врачами планы завтрашних операций, и в три часа, совершенно разбитый, уехал домой, решив, что с Гусевой они поговорят завтра. Дома Илью никто не ждал. Катя с детьми осталась на даче, у нее с понедельника начался отпуск.

* * *
Самоубийство Олега Сысоева потрясло больницу. Все пребывали в шоке. Однако в дополнение к огромному моральному удару, по коллективу никаких административных мер принято не было. Тем не менее, главный врач больницы за месяц до своего шестидесятилетия ушел на пенсию в связи с ухудшением состояния здоровья, а еще хирург Коротков Юрий Николаевич перешел на работу в НИИ неврологии. «Надоело резать, - говорил он, - хочется чего-то поспокойнее».
Пенсионеру Ростиславу Марковичу Ситкину о трагедии, естественно, никто не сообщил.
А жизнь продолжалась и постепенно вошла в прежнее русло. Нейрохирургическое отделение все так же напряженно и успешно работало, совсем как при Ситкине.
Вот, наконец, и закончилось это тяжелое, слишком жаркое, мучительное лето. Больных в отделении заметно прибавилось, как это всегда и бывало в начале осени.


* * *
Процедурная медсестра отделения Евгения Федоровна Панова постучалась, но, не дождавшись ответа, вошла в кабинет заведующего. Сазонов говорил по телефону:
- Да, все будет сделано так, как мы заранее запланировали. До свидания!
Положив трубку, Сазонов обратился к Пановой:
- Присядьте, Евгения Федоровна, какой у Вас вопрос?
- Извините, я по личному делу. Хочу, Илья Ильич, пригласить Вас на торжественный ужин по случаю моего бракосочетания.
- Странно, мне казалось, что Вы замужем.
- Уже три года скоро, как не замужем я. Вот с завтрашнего дня буду замужем, наконец. Дочь свою в прошлом году выдала. А теперь и самой пора новую жизнь начать. В общем, мы с Сашей приглашаем Вас. Ресторан гостиницы «Украина», банкетный зал, завтра в 18.30. И жить я теперь буду там же, недалеко, на Кутузовском проспекте. И Сашу Вы наверняка помните. Это Григорьев Александр Сергеевич, он лежал у нас, примерно три года назад. Вы тогда были его врачом, Ваш был больной. Надо бы после нашей свадьбы обследоваться ему. Может, положите его к нам?
- Разумеется, положу.
- Ну, так мы ждем Вас завтра. В шесть тридцать. С супругой, ладно? И Ростислава Марковича мы пригласили. Обещал быть. Ему ведь скоро 65 – юбилей. Татьяна Владимировна уже готовит подарок ему от отделения, Вы, наверное, в курсе. Ну, тогда, до свидания. Я пойду.
- До свидания, Евгения Федоровна, мы обязательно приедем завтра. Спасибо за приглашение.
Сазонов выключил компьютер, повесил в шкаф халат, начал одеваться. Вот и еще один рабочий день закончился. А сколько еще впереди! Да здравствует нейрохирургия!