Бабка Нина

Переглянувшись, Иваш с Никитой спрятались за начавшим оплывать креслом. Предусмотрительный Иваш зарылся поглубже, втянув в нору Никиту и навалив на себя целую гору плотного пуха. Ему ужасно хотелось посмотреть на бабушку Пана, что запросто могла догнать их. Баилка у них в деревне тоже, говорят, могла летать на метле. Иваш не спорил, хотя и не видал. Однажды он, правда, подсмотрел, как черная Баилка прошла по траве, а та не шелохнулась, потом, видимо, по старческой забывчивости, прошла по озеру, как по майдану, и скрылась в лесу. Когда он рассказал об этом тятьке, тот дал ему подзатыльник и сказал, чтоб он лучше шел заниматься делом. Поэтому он промял в спинке кресла дырку и уставился в нее любопытным глазом.

Где-то снизу раздался рев, словно быку Тавре прищемили хвост, и из-за кромки облака вылетела огромная ступа, почти кадушка, с серебряными обручами стягивающими верх и закопченное днище по кругу. За ступой тянулась полоса марева, воздух плавился, словно над костром.

Положив перед собой поперек кадушки ивовую метлу, в ступе стояла древняя старуха. Из-под темного платка, спущенного почти на брови и завязанного узлом сзади, выбились и струились по ветру седые космы. На сморщенном, как яблоко в костре, смуглом лице сильно выделялся большой крючковатый нос. Больше Иваш ничего не успел заметить. Бросив хмурый взгляд на Пана, старуха пригнулась, рев раздался сильнее и ступа взмыла вверх. Гул пронесся где-то за спинами, сместился вбок.

- Бабуль! Ты куда? — заорал во всю глотку Пан, прыгая на месте и махая руками, как огородное пугало на ветру.

Теперь ступа появилась с другого края, остановилась на одном месте. Хмурая старушенция зорко осмотрела Пана, заглянула, казалось, за каждый бугорок. Ивашу даже показалось, что синие глаза пролезли в дырку и теперь шарятся в их убежище. С испугу он резко опустил голову, стараясь зарыться поглубже. Внезапно его рука провали-лась по локоть, холодный ветер цапнул за пальцы. Выдернув руку, он глянул в дыру и вцепился в Никиту. Далеко-далеко внизу была твердая, надежная земля. Какая-то ворона, отчаянно махая крыльями, пыталась догнать их. Вытя-нув вперед шею, выкатив глаза и крепко сцепив клюв, словно они уносили с собой ее сыр, она колотила перьями по воздуху. Наконец, она отказалась от преследования, обидно каркнула во все воронье горло вдогонку облаку и в крутом пике понеслась к земле.

Старуха, помогая себе метлой, словно веслом, подгребла на середину облака. Ступа медленно стала опускаться. Марево под днищем стало сильнее, облако протаяло под ним. Басовитый гул перешел в тонкий свист, что оборвался на самой высокой ноте. Погрузившись наполовину в белую плоть, ступа остановилась, слегка накренившись набок, и все стихло.

Старуха пошамкала ртом, что-то бурча, поставила метлу в ступу, закинула ногу на край, пытаясь вылезти. Она возилась, как курица на насесте. Маленькая нога в новом кожаном сапоге, в который заправлены черные шаровары, выглядывающие из-под черной длинной юбки, искала и не находила опору.

Пан спохватился, подскочил, широкие ладони почти сомкнулись на худенькой талии. Высоко подняв старуху над ступой, он весело гаркнул:

- Нянюшка, здравствуй, — и аккуратно опустил ее на облако.

- У-у, окаянный! — сурово замахнулась на него сухим кулачком бабка, — а ежели уронил бы?

- Да ты что, бабуль? — засмеялся Пан, обняв ее за плечи и прижав к себе. Седые волосы оказались аккурат под мышкой. - Ты ж у меня самая-самая, я тебя больше всех люблю…


Старуха заметно оттаяла, но все равно недоверчиво проворчала:


- Знамо, любишь. Чтой-то ты, внучок, шибко любезный ноне? — она оглянулась, нахмурила брови, пряча хитрые огоньки:

- Чтой-то русским духом пахнет! Опять на Руси бывал, олух царя небесного?

Пан загородил спиной дыру с кулак в облаке, через которую выглядывали серый и синий глаза, виновато сказал:

- Деревню родную навещал.

- Что там делать? Чай, поди, все быльем поросло, а терем-то по маковку в землю ушел? — бабка тяжело вздохнула, добавила:

- Али, богатырев шукал? Ноне богатыри-то, тьфу, — она презрительно сплюнула за край облака, — один с сошкой, семеро с ложкой, да и ту еле держат. Вот раньше было время, — она мечтательно вздохнула, развязала платок. Густые снежно-белые волосы рассыпались по худым плечам, скрыли большой горб на спине. Она как бы невзначай заглянула за спину Пану, лукаво улыбнулась бледными губами:

- Да ты сядь, Панька, сядь. А то свет застишь.

Пан послушно сел.

- … так вот, ране-то. Придет какой-нибудь Ивашка, – почему-то всех богатырей так раньше звали, ну, и царевичей тоже, – как гаркнет в молодецкое горло, мол, яйки, млеко и баньку ему подать. Быват, сперва водицы попросит. Оно, конечно, напоишь его дурман-зельем, а как без того? Потом в баньку - пот, грязь соскоблишь конским скребком, а там и на ухват, да в печку. Ох, добры молодцы, сочны, румяны… Ась? — старуха прислушалась, недоуменно спросила внука:

- Али кто стучит? То ль зубами щелкает?

Пан покраснел, быстро встал на колени, попятился назад, закрыв дырку в облаке белыми штанами, выпрямился, огляделся вокруг.

- Не, бабуль, тебе показалось.

- А и, правда, стихло, внучок. Да ты сядь, не волнуйся, поблезилось мне, старой. А у Ивашки косточки сахарные, печень крупная, на всю седмицу хватало покушать и мне, и котику Баюну, чай помнишь его. Головы раньше у богатырей огромные были, с пивной котел, я в них все квасок держала. От, опять стучит! — старушенция потянула внука за руку. - Слышь?

Пан нехотя сдвинулся с места. Бабка ехидно продолжала:

- Сколь я косточек погрызла зубками вот этими, и не счесть, — она показала внуку один-единственный зуб, повела носом:

- Еще дух примешался, богатырский… — вредно хихикнула старуха, - полечу-ка я домой, внучек. А пошто ты меня кликал-то? — она подозрительно оглядела Пана. - Опять что-то надобно, коли так ластишься?

Пан смущенно потупился.

- Бабуль, а ты мне скатерку на два дня дашь?

- Оголодал, соколик? — заботливо спросила бабка.

Пан согласно кивнул головой.

- Как не дать? Дам… — старуха поднялась, держась за спину, проковыляла к ступе.

- Держи, — на колени Пану шлепнулся синий сверток с бахромой по краям. - И друзей своих покорми, а то, поди, локти грызут уже от моих рассказок, — притворно ворчливо добавила она, пытаясь вскарабкаться в ступу.

Пан расцвел, вскочил на ноги, подбежал к бабке, схватил ее на руки и закружил.

- Бабулечка, золотая ты моя, я тебя обожаю! — орал он во все горло прямо над ухом няньки. - Ты у меня самая-самая хорошая!

Бабка заохала, обхватила тонкими руками толстую шею внука, закрыла от страха глаза. - Пусти охламон - уронишь!

Пан крепко прижал бабку к широченной груди, бережно опустил в ступу, чмокнул в сморщенную щеку.

Старуха повязала платок, достала откуда-то из складок кофты маленькое зеркальце на деревянной ручке и в резной оправе, посмотрелась в него, заправила седую прядь под платок, неожиданно зычно крикнула:

- Эй, Ивашка-богатырь, а ну, встань передо мной, как лист перед травой, уважь старуху.

Бледный, с красными пятнами на щеках Иваш вылез из укрытия наружу, встал на ноги, не отходя далеко от норы.

- Хорош! — весело сказала бабка, — а ты, второй, от которого кожей прет? Дай гляну и на тебя, что хоть за друзья у мово внука?
Никита медленно выкарабкался, встал рядом с Ивашем, тесно прижавшись к нему плечом.

- Добро, добро, не перевелись еще на Руси богатыри, — одобрительно покачала головой бабка и весело рассмеялась.

- Эх, сладкие вы мои, — цокнула она, показав при этом единственный зуб.

У Никиты затряслись ноги, он ухватился за Иваша, который сам пытался спрятаться за спину друга.

Старуха лихо свистнула, ступа сорвалась с места, взмыла вверх, с диким ревом описала над облаком мертвую петлю и пронеслась мимо. Иваш едва успел заметить суровое старушечье лицо с крючковатым носом, с приставленной козырьком ко лбу ладонью. Оставляя за собой слабый дымный след, ступа по большой дуге унеслась к земле, где виднелась необъятная полоса дремучего леса.

Пан проводил ее взглядом, повернулся к ребятам. Никита успел заметить подозрительно блеснувшие глаза. Толстокожий Иваш ничего не видал, румянец понемногу возвращался на мужественное лицо. Он подошел к свертку, деловито ощупал его, кисло поморщился.

- Ну и бабка у тебя, прямо Яга…

- Сам ты - Яга, — обиделся Пан. - Баба Нина одна подняла нас с Васькой.

- У тебя брат есть? — удивился Никита.

- Сестра, Василиса, — широко улыбнулся Пан. - Девка дюже вредная. — Он опять взгрустнул, добавил:

- Она сейчас за бабулькой приглядывает.

- Так она сама же еще… — Иваш покружил руками перед собой, словно держал в ладонях тележное колесо.

- Приготовить, прибраться, — пояснил Пан. - За дедушкой приглядеть…

- И дед есть?! — вытаращил глаза Иваш.

Пан замялся, отвернулся, буркнул в сторону.

- Есть, брательник нянькин…

- Вы есть хотели или нет? — сменил он тему.

- А где? — в один голос воскликнули Иваш с Никитой.

- Тут и поедим, — хмыкнул Пан, беря в руки сверток. Развернув его, он аккуратно расстелил скатерть. Ребята дружно ахнули. Небольшая, со стол скатерть, была василькового цвета, по всему полю раскиданы яркие звезды. В противоположных углах неведомая ткачиха поместила золотое солнце и серебряную полную луну. В двух других углах темной зеленью отливали дубовые листья. По самым краям скатерти шли странные узоры: лицо свирепого мужика с четырьмя острыми лучами сзади, по  пенистым волнам плыла уточка и держала в клюве яйцо, с любовью выткано странное дерево, похожее на березу, но корнями вверх, на самом верху которого сидел ослепительно белый сокол. Посредине скатерти выткано блюдо с наливным яблочком. Блюдо казалось столь настоящим, что Иваш протянул руку за яблоком. Пальцы ткнулись в мягкий материал скатерти. Иваш побагровел от стыда, в животе противно и громко заквакало.

- Я не гусеница, чтобы тряпки жевать, — надул он губы от обиды, что провели, как мальца. Сунув руку в котомку, он тщательно порылся по углам, нашел кусочек сыра с просяное зернышко, бросил на язык и зажмурился от удовольствия, смакуя и представляя миски с гречневой кашей, политой маслом, жареного гусенка наверху. Видение было таким ярким, что в нос шибанул явный запах русской печи, слюнки потекли в желудок, который от жадности стал кидаться на ребра, едва не выламывая их.

Застонав, Иваш открыл глаза и чуть не хлопнулся на спину.

Посреди скатерти на подносе стоял громадный чугунок со щами. Блестящие пятна жира, как ряска болото, покрывали парующую поверхность. Три расписные деревянные ложки лежали рядом.

- Скатерть-самобранка! — неверяще выдохнул он, все еще боясь поверить и не решаясь протянуть руку, чтобы опять не сконфузиться.

Никита с Паном уже по-хозяйски разобрали ложки, одновременно цапнули по ломтю белого хлеба, запустили черпаки в чугунок. Скривив противно рожи, дули так, что щеки чуть не лопались.

То тут, то там скатерть вздувалась пузырем, выталкивала из себя все новые блюда: подносы с жареными перепелами, печеными карасями, прямо перед Ивашем выскочил глиняный горшочек с судаком в сметане, политый желтым маслом с обжаренным луком. Чуть поодаль медленно поднялась здоровенная миска с пельменями, в нос ударил сногсшибательный аромат вареного мяса, чеснока, укропа. Раздвигая в стороны чашки и миски, выросла высокая каменная ваза, похожая на цветок. Через края свешивались грозди странных ягод, крупных как глаз коровы, сквозь тонкие зеленые стенки вазы просвечивали желтые крутобокие груши; огромные яблоки; треснула, развалившись пополам, удивительная зелено-полосатая тыква с ярко-красной мякотью внутри.

Осторожно, словно боясь обжечься, Иваш взял деревянную ложку, зачерпнул щи, попробовал. Легкая кислинка восхитительно прокатилась по горлу. Крупный кусок картошки обжег язык. Понемногу губы привыкли, и вот уже ложка Иваша наравне с двумя остальными ныряет в глубокий чугунок. Следом восхитительно пошли пельмени. Когда Иваш немного отпустил на одну дырочку ремень на штанах, Никита с Паном уже отвалились на спины, лениво двигая челюстями. Пан забросил одну руку за голову, в другой держал кисть с бледно-зелеными ягодами. Крупными белыми зубами отрывал осторожно ягоды по одной, вкусно жевал, прикрыв глаза от удовольствия. Никита по уши вгрызался в красные сочные ломти неведомой тыквы.

Хозяйственный Иваш положил в котомку несколько груш и яблок, каравай хлеба.

- А куда это девать? — спросил он Пана, с сожалением оглядывая скатерть, остатками трапезы на которой, можно было еще и поужинать.

Пан через силу поднялся, бросил на блюдо пустую веточку, кряхтя, дотянулся за краем скатерти, поволок на себя. Иваш едва не схватил его за руку, видя, как опрокидываются горшки и миски. Пан аккуратно сложил скатерть кисточка к кисточке, перегнул еще раз, прихлопнул ладонью, выравнивая складки. Иваш неверяще отогнул край, заглянул внутрь. Скатерть была пуста и чиста, словно только вытканная холстина. Он цапнул рукой котомку - в ней приятно круглились боками фрукты. Пан лениво свернул скатерть в маленький сверток, сунул его в котомку, на коленках отполз в сторонку, взбил руками подобие подушки и уронил лохматую голову. Рядом уже сладко посапывал Никита, зажав в руке полосатую корку. И без того румяные щеки были испачканы розовым соком.

Иваш осторожно вынул у него из руки корку, поискал глазами, куда бросить. Не найдя ничего подходящего, он бросил ее за край. Спать не хотелось, поэтому он лег на край, и, свесив голову, стал разглядывать проплывающую внизу землю.