Место, где кончается дождь

Выбираясь из пелены небытия, я с трудом ухватываюсь за смутные бытовые звуки. Они то приближаются, то отдаляются, будто мир никак не может решиться принять меня в объятья. Всё отчётливее я различаю женские всхлипывания, пока уверенный мужской баритон не прерывает их.
- Жить будет. Больше шока, чем переломов.
А вскоре певучий женский голос удивлённо восклицает:
- Не понимаете, как можно было выжить?!
- Ну и слух у вас, девушка, - оторопело отвечает мужчина, - Я это почти что… подумал.
Открываю глаза. Отчаянный девичий взгляд, напряжённый узел губ, румяные щёчки, растрёпанные русые волосы... Образ плывёт, словно во сне. Вдруг видимое вздрагивает: теперь я на самом деле открыл глаза. Лицо сразу повзрослело. Светлые мокрые волосы прилипают ко лбу. Чёрный платок на плечах промок насквозь.
- Зонтик мне уже не нужен. Спасибо, - шепчет она, целуя меня в обе щёки, - Я поняла: мы с ней – разные люди. И… я терпеть не могу рисовать.

Внутренний мир неумолимо затягивает меня... Я снова иду под моросящим дождём. Открывая зонт, я сломал спицу, поэтому дождь то и дело достаёт меня. Вдруг на асфальте я вижу каштан, подбираю… тут же нахожу второй. Они как два сердечка. Хороший знак. Радуясь находке, перебираю их в ладони. Постепенно я поравнялся с девочкой с портфелем. Она кутается в намокшее, совсем не спасающее её пальтишко. Осторожно заглядываю в лицо: строгие серые глазки, пунцовые щёчки... и накрываю зонтиком. Взглянув на меня, она перестаёт дуться, а вскоре улыбается. Какое-то время мы шагаем рядом. Иногда украдкой я смотрю на каштаны. Мы подходим к метро. Понимаю, что моей спутнице надо идти дальше. Она опасливо поглядывает на меня… – Взяв ладошку, я вкладываю в неё закруглённую рукоять.
- Возьми себе. Он волшебный. Видишь, как он впускает к тебе струйку?
- Зачем?
- Дождик станет своим для тебя, а ты – особенной для него. Что у него ни попросишь – всё исполнит.
- Спасибо!
- Тебе спасибо… - вырывается у меня.
Она широко улыбается – я отвечаю ей тем же.
- А как же вы… без зонтика?
- У меня есть это, - я раскрываю ладонь – она расширяет глаза, - Это мы. Раз я передал тебе волшебство – теперь мы связаны, - и сжимаю пальцы, - Мне в метро.

Разлив по рюмкам коньяк, хозяйка вытерла набежавшие слёзы и откинула вьющиеся волосы.
- Знаете… Я позвала вас потому что… - голос её дрожал, - Год назад… погиб мой папа. Царство ему небесное, - она тяжело вздохнула, - За него.
И опрокинула содержимое стопки в себя. Я повторил за ней, занюхал кулаком и привстал:
- Так… может, я… не вовремя?..
- Одной мне будет тяжелее, - и посмотрела умоляющим взглядом, - Не уходите, прошу вас.
Я вздохнул. Она, собравшись с духом, продолжила.
- Его… сбил грузовик. Было скользко и он не смог… удержаться… и упал, - она перешла на плач, - Я сказала ему: «Не иди в дождь». Он ответил: «Я люблю дождь». Это были его последние слова, - промокнув глаза, она вздохнула и неожиданно твёрдо произнесла, - Я подобна свече, разрубленной на четыре части и горящей со всех концов.
- И это из дневника Мари?.. – предположил я.
Вместо ответа она вновь наполнила рюмки.
- За него, - прошептала она сквозь слёзы.
Я не успел вставить слова, и мы снова выпили.
- Может, хватит, Маш? - наконец, нашёлся я.
- Дождь лил и в 9 дней, и в 40… - она будто не слышала меня, - и вот сейчас.
- Он просто… ушёл, - попытался я её утешить, - Люди уходят…
- Да, но дождь он любил, - она налила по третьей.
- Значит, он ушёл в любимую для себя пору... – возразил было я.
- Но дождь не ушёл вместе с ним, а остался со мной, и плачет, всё время плачет… - дрожащей рукой она подняла рюмку.
- Погоди, – коснулся я её ладони, - Нельзя столько пить, держи себя в руках.
- Да, я знаю: я не Мари. Я не оправдала папиных надежд, - она взяла стопку в другую руку, - Хоть я играю на тех же инструментах, учу те же языки… - она с грустью посмотрела на стоящий в глубине комнаты рояль, - Мне зябко от дождя.
- Здесь нет дождя. В квартире сухо.
- А в сердце сыро. Когда он уходил, было сыро, и осталось так же.
- Но… может, он ушёл в том самом месте… где кончается дождь?
- Дождь не прекратился с его уходом.  Он предательски продолжал идти,  -  голос её дрожал и похрипывал, - Значит, папа не хотел уходить.
- Но… ты могла не правильно увидеть его уход.
- Как это?
- Ты наверняка была под впечатлением последнего разговора, была расстроена…
- Я всё видела именно так, как было, - твёрдо произнесла она, - И ничего уже не изменишь. Не утешайте меня.
- Тогда зачем я здесь? - я приподнялся, но она схватила меня за руку.
- Хорошо, - всхлипнула она, - Продолжайте.
- Эмоции могли тебя обмануть. Хорошо бы тебе увидеть это событие заново, в ином свете…
- Зачем?
- Чтоб понять, что иногда мы видим вовсе не то, что происходит. Твой папа… Я уверен, что, когда он ушёл… дождь прекратился.
- Если бы я это увидела… то поняла бы, что ему хорошо. Только он ушёл давно, и ничего уже не исправишь.
- Если бросишь пить – увидишь, что случилось на самом деле, - твёрдо пообещал я, сам не понимая, что имею в виду.
- Серьёзно?.. – подняла она мокрые глаза.
Я кивнул как можно увереннее, не в силах что-либо произнести.
- Хорошо, - Мария сжала губы, с решимостью посмотрела на меня и вдруг резво метнула рюмку в стену – та разлетелась вдребезги. Опомнившись, я закупорил бутылку и сунул её под стол.
- Знаешь, почему я хочу тебе верить? – с придыханием спросила она.
- Почему? – я был рад её переходу на «ты».
- Они мне сегодня снились, - она кивнула на лежавшие на столе каштаны, - Однажды, гуляя с папой в парке, мы подобрали такие же. Он сказал, что это – наши с ним сердца, - она закрыла заплаканные глаза, - Ты не мог оказаться случайным прохожим. Зови меня Муся. Так её звали в детстве.

Рассеянно бродя по музейному холлу, я остановился у книжной лавки. Люди спешили на выставку, а меня привлекла девушка за стойкой, с высокой причёской в старом стиле. Такие золотые волосы и такие грустные глаза… Захотелось её развеселить.
- Мне бы… что-нибудь… от…
- От?.. – она приложила руку к уху.
- …тоски.
- Что?
Я не понял, не расслышала она или не одобрила моих слов.
- Я плохо слышу, - робко пояснила она и, наткнувшись на моё ошеломлённое молчание, продолжила, - Врачи не нашли причины. Но пение и занятия музыкой пришлось прекратить. Так… от чего?
- От тоски, – сказал я громче, уже представляя её за роялем и сожалея, что подошёл к ней.
Её настороженный взгляд кочевал по мне, пока не застыл напротив ладони. Я понял, на что она смотрит, и спрятал руку в карман. Мне было неудобно за своё ребячество.
- Кто бы меня от этого спас? – с какой-то неутолимой грустью прошептала она и закашлялась, - Особенно сегодня.
Странно было слышать такие слова от красивой девушки.
- Сегодня?
- Именно, - вздохнула она, но сразу перешла на строгий тон, - Я хочу себе парик и самый простой костюм, я сделаюсь таким уродом, что буду свободна как мужчина, - но тут же подняла брови и объяснилась, - Это… не только мои слова.
У меня пересохло во рту.
- А… чьи же ещё?
- Мари Константин Рюсс.
Продавец указала на книгу с изображением девочки с зонтиком и подписью «Башкирцева М.К.».
- Она, кажется, рано умерла? – спросил я.
- С чего вы взяли? – и, откашлявшись, продолжила, – Хотя именно она – да. Но вообще она бессмертна.
Я окончательно убеждался, что у девушки проблемы с психикой. К тому же, я замечал, как она что-то бегло записывает карандашом, бросая на меня оценивающие взгляды.
- В Люксембургском музее есть статуя Лонжелье «Бессмертие», - назидательно объяснила она.
- И что там? – спросил я громко.
- Исхудалый гений умирает перед ангелом смерти. В его руке – табличка со списком преждевременно ушедших великих людей. Среди восьми французских имён есть и имя Мари… Жизнь одарила её многими талантами, но постепенно отобрала здоровье. Когда она родилась – в особняке неделю палили пушки. Но после её смерти родные украли два года её жизни, передвинув вперёд дату рождения. А бомбёжки уничтожили большинство её картин.
- А… зачем вы говорите её словами?
- А чьими же словами мне говорить? – удивилась она, и задумчиво прошептала, - Если бы мне кто помог…
- Если кто и сможет вам помочь – он будет…
- Самоубийцей, - выронила она, но лицо её тут же обрело серьёзность, - Вам чего?
- Мне… – время окончания вашей работы.
Неожиданная улыбка озарила её лицо. Она подняла листок с карандашным портретом:
- Это – вы. Не могу не рисовать.

Хозяйка медленно, и, казалось, без всякого смысла раскладывала карты. Я сидел напротив, не зная, как себя вести. Когда в её руке оказалась червовая четвёрка, она поморщилась, словно от боли.
- Мне плохо, - её голос дрожал, - Пожалуйста, возьми, - и протянула маленькую Библию, - Раскрой в любом месте и прочти.
Мне оставалось исполнить её желание.
- «Останься у меня, не бойся; ибо, кто будет искать моей души, будет искать и твоей души; ты будешь у меня под охранением», - чётко прочёл я, и добавил, - Первая книга ЦАРСТВ, глава 22.
Читая, я чувствовал, как меня пронизывает необъяснимая опьяняющая ответственность. Девушка смотрела на меня как-то особенно настороженно.
- Я не зря боюсь, - объяснила она, - Её болезни наступают.
- Какие? – с недоумением спросил я.
- Хронический ларингит, прогрессирующая глухота и туберкулёз, - она закашлялась, - Папа опасался, чтобы я не умерла в её возрасте. А мне уже через месяц будет 25 лет и 11 месяцев…
У меня расширились глаза, а она горько улыбнулась.
- Он назвал меня в честь Марии. И воспитывал так же, - и показала на портрет на столе, - Мы с ней как близняшки. Увидев наше сходство, папа понял, что его не случайно зовут Константином.
С чёрно-белого портрета отрешённо смотрела молодая леди в белом платье. Её уставшие глаза излучали обречённость.
Я заметил, что Мари дрожит. Её пальцы сжались, а дыхание участилось. Прикрыв глаза, она проникновенно продекламировала:
- С той девушкой у тёмного окна
– Виденьем рая в сутолке вокзальной
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему она была печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может, ей и в небе счастья нет?
- Кто это?
- Цветаева. Посвятила Мари, то есть… мне.
Хозяйка теребила в руках карту. Я попробовал разрядить сложившуюся неловкость:
- А четвёрка червей причём?
- Самопожертвование, - слёзы выкатились с её глаз, - Папа умер вместо меня, чтоб я начала жить собственной жизнью… Но жертва не принята, поэтому смерть продолжает затягивать меня, - порывисто вздохнув, она покосилась на бутылку под столом.
- Муся, - я бережно взял её за руки и заглянул в глаза, - Он не жертвовал собой. Его сбила машина. Он не хотел умирать.
- Ты думаешь?
Я кивнул.
- У тебя – своя жизнь, в чью бы честь тебя ни назвали. Ты должна заботиться о себе.
- Я не похожа на других и ненавижу все заботы о себе – нравственные и физические – потому что я ничему этому не верю.
- Как это – не веришь?
- Она так писала. Или я… В «Дневнике».
- С уходом папы тебе надо было закончить жить за неё.
Девушка в ответ взяла из-за стола большой коричневый зонт. Он был похож на мой, но был явно не современным, а будто вековой давности.
- Как у неё, - посмотрев на зонт, Мария встала и аккуратно сняла материю с висящей на стене картины, - Я лишь иногда на неё смотрю. Это очень серьёзно.
На полотне метровой высоты под крупным зонтом стояла девочка в тёмном платке на плечах. Глаза её светились безысходной тоской и крушением надежд. Русые волосы развевались по ветру. Её лицо показалось мне знакомым…
- И сломан там же, - всхлипнула Маша, прижав зонт к себе, - Папин подарок... Никогда с ним не расстаюсь.
- Папы уже нет, - как можно мягче сказал я.
- Знаю. Только не знаю, хорошо ли ему. Может, выпьем?
- Нет.
- Ну, давай, а…
- Не, не, не, Мари, - я не знал, как её отговорить.
Пора было что-то предпринять. Неведомая сила приподняла меня, и, поддавшись её порыву, я как во сне двинулся по квартире. В коридоре висели мужские шляпа и пальто. Я машинально снял их. Мария прижала руки к лицу и задрожала. Мне захотелось надеть это на себя, что я и сделал, глядя ей в глаза.
- Я ухожу, - услышал я свой одеревенелый голос.
- Но там дождь, - едва слышно ответила она, - Не иди в дождь.
- Я люблю дождь.
Распахнув дверь, я двинулся вниз. Выйдя из подъезда, я сразу оказался под ливнем и хотел было раскрыть зонт, но его со мной не оказалось. С удивлением вспоминая, где мог его оставить, я не заметил, как вошёл на проезжую часть. В памяти мелькнул образ девчушки в мокром пальтишке, счастливые серые глазки... Завизжали тормоза, я дёрнулся назад и поскользнулся. Упав на асфальт, я увидел, как Мария, обхватив голову, с ужасом смотрит из распахнутого окна. Вдруг дождь прекратился, а в следующий момент я услышал протяжный сигнал автомобиля. Обернувшись, я успел заметить летящий на меня бампер грузовика…
***
ПРИМЕЧАНИЕ
Мария Константиновна Башкирцева (24 ноября 1858 г. – 31 октября 1884 г) – выдающаяся художница, писательница, скульптор, певица, музыкант, полиглот. Музеи разных стран гордятся её картинами, а её «Дневник» переведён на многие языки.
… Картина «Дождевой зонтик» написана Марией за год до смерти, в 1883-м г. Холст, масло, 93х74, Русский музей. Картина украшает страницу автора. На её фоне, справа внизу – фото художницы.
***
Copyright © Александр Аюс/Лаварэс  29 сентября 2002   (прежний псевдоним – шум дождя)
       Редакции: 10 и 12 марта, 10 октября 2003 г; 29 августа, 4 сентября и 5 ноября 2004 г.