Улан - батор

   


Вот и последние напутствия позади, документы аккуратно сложены в “дипломат”, на готовности стоит чемодан – “мечта оккупанта” – так прозвали в армии большие фибровые чемоданы. Завтра я выезжаю к новому месту службы. Дорога предстоит дальняя – через всю Россию-матушку на Иркутск и далее на Улан-Батор. Да, служить мне предстоит в Монгольской Народной Республике. Остались позади смешки “бывалых”, мол курица – не птица, Монголия не заграница – не разбогатеешь. Им не понять мою тягу к Миру, к путешествиям, к желанию все увидеть и понять самому. К сожалению, я не вел дневников и записей, и поэтому яркость красок от первых впечатлений за эти годы заметно померкла, многое забыто, а то, что осталось в цепкой памяти и выплеснулось на эти страницы не всегда объективно. Это необходимо обязательно подчеркнуть, так как источником знаний часто выступали случайные попутчики, сослуживцы. А потому, все мои рассказы, объединенные общим названием “Мир глазами лейтенанта”, нельзя воспринимать иначе, как с долей здоровой иронии. Но мы воспринимали тогда эту страну, ее культуру и быт именно так, и в памяти моей и моих сослуживцев она и осталась такой – загадочной и непознанной восточной красавицей. Было бы лживым и несправедливым спустя много лет пытаться переосмысливать и по-новому трактовать мои впечатления от пребывания в этой стране, где я прожил, вернее сказать прослужил, пять лет и в которой оставил частичку своего сердца. Находился в МНР я с 1983-го по 1988-й годы и потому все мои истории надо соотносить с этим временным промежутком, это касается и приводимых мною цифр – они даются на этот период. Много воды утекло с тех пор, многое изменилось и в нашей жизни, и в жизни монгольского арата, и мне кажется, тем любопытнее воспоминания молодого лейтенанта, уготовленного судьбой бывшей советской империи разглядывать Мир только сквозь линзы оптических прицелов.

   Улан-Батор удивил меня своей самобытной и, как бы пришедшей из глубины веков, красотой. Конечно же, в воображении далеких детских лет, насыщенных книжными впечатлениями, о ярости монгольских орд и необозримости выжженных солнцем степей, эта азиатская столица выглядела по-иному. Моему взору предстал, на редкость живописный, радующий глаз пейзаж, от которого нельзя было не прийти в восхищение, достойный кисти Серова и Шишкина. Город раскинулся меж высоких горных хребтов, на высоте  полутора тысяч  метров над уровнем моря, в долине реки Тола. Склоны гор, расположенных к югу от города, покрыты хвойным лесом, северные же склоны представляют собой каменистый рельеф без кустика и травинки. На этой части гор и расположены, в основном, кварталы Улан-Батора. Но зародился город, видимо, внизу, в ущелье у реки, там, где вода дает жизнь буйным порослям трав и кустарника. Река, с кристально чистой водой, больше походит, в нашем понимании, на ручей, спешащий по каменистому руслу к далеким еще морям. Воздух здесь удивительно прозрачен, лишь легкая дымка висит над вершинами гор. Это позволяет окинуть взглядом всю долину. Пасмурных дней здесь почти не бывает, а солнце висит прямо над головой, усиливая цветовые контрасты панорамы, палитра которой складывается из яркой зелени растительности, синевы безоблачного неба и темно-желтой гаммы выцветших на солнце скал. В общий спектр цветов, органично вписываются постройки города, белые и голубые, новые микрорайоны которого похожи издалека на стайки лебедей, севших отдохнуть на склонах горы и раскинувших крылья. Вся эта красота завораживает. Наверное, первобытный Эдем выглядел так же.

   Старинное название Улан-Батора – Урга. Наверное, вы смотрели кинофильм Михалкова “Урга – территория любви”. А что же такое Урга, и почему столица Монголов, носила когда-то такое название? Ответ на этот вопрос, можно найти в традициях и обычаях народов Монголии. В степях Монголии не знали и не знают запоров и замков, а сами монголы очень гостеприимный народ, дверь их юрты всегда открыта для любого. Но, как уединиться, особенно если вы молодожены? Для этого и существует у монголов длинный скотоводческий шест – Урга. Вставленный в землю рядом с жилищем, он означает только одно – хозяева просят их не беспокоить. По-видимому, от этого древнего обычая и произошло название древней монгольской столицы.
   При ближайшем ознакомлении с городом, полным откровением для меня, воспитанном на идее скорой победы социалистического строя, явилось открытие, что целые кварталы столицы и все ее предместья состояли из юрт, а кое-где виднелись и глинобитные дома. Юрты обносились ветхим заборчиком, а весь квартал – забором. И так квартал за кварталом. Помню, это произвело на меня, в то время, сильное впечатление. Я не мог понять и увязать в голове перлы социалистической пропаганды, о скачке МНР из феодализма в социализм, и низкий уровень жизни населения, ютящегося повсеместно в юртах. Хотя несколько позднее, более глубоко осмыслив и осознав все увиденное, изучив вековую историю монголов, я нащупал нити менталитета этого народа и понял, что это, прежде всего, дань многовековому, патриархальному укладу жизни, дань старинным традициям и кочевому образу труда и отдыха. Сослуживцы не упустили случая рассказать мне историю, свидетелями которой они, якобы, были сами. Многие монгольские семьи, получая в новостройках новые квартиры, забирали с собой и юрты. А поскольку они не привыкли к бетонным казематам и голым стенам, то для создания уюта разбивали юрты, прямо на полу в приглянувшейся комнате. К тому же дерево, а соответственно и мебель, здесь, всегда были дефицитом, и стоили, непомерно, дорого, а в соответствии с социалистическими обычаями, в свободной продаже, мебель было встретить, затруднительно. Так, что простому монгольскому труженику надеяться на ее приобретение не приходилось. Не признают монголы и штор, занавесок на окна. Наши окна, в России, с тюлью и цветами, глядятся, куда домашнее и веселее. Богатые, по тогдашним меркам монголы, старались содержать квартиры, с оглядкой на Европу. Вернее сказать так, как это было заведено у нас. Хотя на Западе, наш уровень культуры и воспитания, до сих пор, предмет едких острот. До сих пор мы для них азиаты, и только в  Монголии, на основе сопоставления и анализа фактов, я стал прозревать – как далеко советский народ отстал в образе жизни, культуре поведения и общения, от  народа самой захудалой из европейских стран. В дальнейшем, мне часто приходилось бывать в гостях у монголов - и у богатых, и у бедных, и у людей со средним достатком. У бедных, много лет не ремонтированные квартиры, напоминали, скорее, первобытные пещеры, темные и мрачные, с водяными подтеками на потолке. Ассоциированный мозг, невольно начинал искать, по углам “стойбища” кости мамонта, и они находились. Правда, в момент “просветления” разума глаза все-таки правильно идентифицировали их, как объедки пищи. Впрочем, я был свидетелем подобных жилищ и в нашей, не столь удаленной расстоянием от Европейской культуры, глубинке. С единственной канонической разницей – по углам валялись бутылки из-под спиртного. У относительно, богатых монголов, квартиры были заставлены и завалены различной мебелью, походящей порой на рухлядь, купленной и перекупленной у наших военнослужащих. Она попала в МНР в контейнерах с домашними вещами, возможно исколесив до этого, с бывшим хозяином, полмира и преодолев несколько границ. Пожалуй, на этом и заканчивались различия, между жилищем бедного и богатого монгола.

   Помню посещение одной из таких “богатых” квартир. Запомнилось оно маленькой деталью, не укладывающейся в канву моего рассказа, но дающей представление об образе жизни, здешних обитателей. Заглянув, как-то, в одну из комнат такой квартиры, я с удивлением обнаружил, что среди играющих шумно и весело детей, прямо на деревянном полу, на самом оживленном месте, лежит и крепко спит, маленький мальчик, лет трех от роду. Причем, шум и суета вокруг, его ничуть не тревожат, а его многочисленных братьев и сестер совсем не волнует, что он лежит у них под ногами, и они в своих бурных играх и языческих плясках могут травмировать или задавить его. Пожалуй, и умение крепко спать, не реагируя на шум, и умение гарцевать, как конь, не наступая на распластанного человека, осталось у них от Природы.
Но возвращаюсь к описанию Улан-Батора. К сожалению, память сохранила не много деталей. Центр города застроен домами, как бы у нас сказали, сталинской постройки, большими, добротными, не без изыска. Большинство их украшены каменными наличниками и вычурными фронтонами, часто с колоннами у входа и широкими ступенями, обрамленными массивными перилами. Планировка улиц и кварталов, в основном, прямоугольная. Улицы широкие и просторные. В центре города дома, как правило, двух-пяти этажные. Но встречаются отдельные здания до двенадцати этажей, такие как отель “Баян-Гол”. Промышленность вся, сосредоточена на окраинах и не портит общего вида столицы. К тому же, она не велика: пара теплоэлектростанций, кожевенный и деревообрабатывающий заводы. В городе находится Академия Наук МНР, несколько высших учебных заведений, в том числе университет, ряд научно-исследовательских институтов, музеи, библиотеки, четыре театра. Государственная библиотека в Улан-Баторе – богатейшее в мире хранилище монгольских и тибетских книг.
   
   Особая гордость монгольской столицы – цирк. Его купол возвышается на одной из самых многолюдных улиц, и своей сферической формой, резко контрастирует с постройками ушедшей эпохи, словно голосуя за обновление. Центр города это царство магазинов. По - монгольски слово “магазин” звучит, как “дэлгуур” и эту вывеску можно прочесть, над любым здешним торговым заведением. Пусть простят меня лингвисты и филологи, но и здесь, и в дальнейшем, я буду называть вещи и произносить монголо-язычные слова так, как это было принято тогда, в среде русскоязычных туристов и командированных. Вот и центральный универмаг – центр паломничества всех приезжающих и посещающих Улан-Батор – тоже украшен этими семью большими буквами. Выбирать в магазинах и магазинчиках, особенно, нечего: кожа, сувениры, неброский фаянс, книги на русском и монгольском языках. Правда, существовали и отделы заграничных товаров, но цены там устанавливались залихватские, да и ассортимент не баловал. Помню, мы с любопытством рассматривали, там, плоды загнивающего капитализма: чемоданы на колесиках, японские зонты и корейские магнитофоны. Чемодан такой, стоил тогда 1200 тугриков. При средней зарплате в МНР 400 тугриков, что составляло, примерно, сто советских рублей, позволить себе такую роскошь мог  далеко не каждый монгол. А у нас  советских, «изыски капитализма» вызывали зависть и раздумья, насчет соотношения цены и полезных свойств товара. Куда более широкий выбор предлагал уличный рынок. Здесь можно было приобрести ширпотреб со всей Азии. Каким путем, и какими караванами, он доставлялся в обход пограничных таможен и кордонов, в эти, забытые Гермесом места, до сих пор остается для меня, неразрешенной загадкой.
Чуть выше в гору, от центра, расположен новый микрорайон, приятно радующий глаз своею белизной. Это девятиэтажки Брежневского микрорайона. По его прямому распоряжению, микрорайон был построен советскими специалистами, и преподнесен в дар монгольскому народу. Брежнев здесь пользуется всеобщим уважением и любовью.
Рассказывая о достопримечательностях города, нельзя не упомянуть центральную площадь имени вождя монгольского народа Сухе-Батора. Здесь проводятся демонстрации и парады, здесь находится правительственная резиденция, посольства, высшие учебные заведения. На самой площади расположены усыпальницы Сухе-Батора и Чойбалсана. В центре площади памятник Сухе-Батору: воин-богатырь на коне, явно не соответствующем ему по размерам, мчится в светлое будущее и ведет за собой, по-видимому, всю нацию. Именно этот памятник, отчеканен на многих монгольских монетах, и являлся, тогда, одним из символов монгольской социалистической революции. На меня этот памятник, как произведение искусства, произвел удручающее впечатление. Художник, не смог вдохнуть в свое творение жизненной силы, передать естественную динамику движения всадника. Сделана скульптура вычурно, а потому это произведение, застыло над площадью, да и над всей Монголией, каким-то жалким гротеском. Зато среди “русской диаспоры”,  конь этого творения, приобрел славу самого быстрого скакуна страны. На вопрос «почему?», местные юмористы отвечали, что кто залезет на этого коня, тот через двадцать четыре часа окажется на Родине, имея в виду неизбежное наказание, в форме лишения визы.

   Возможно, читателя покоробит от заключений офицера Советской Армии, человека далекого от искусства, о художественных достоинствах главной скульптуры МНР, как говорится – ни в свои сани не садись. Наверное, он будет прав. В самом деле, нынешние офицеры по уровню образования, интеллигентности, культуры – ой, как отстали от некогда блистательного корпуса офицеров русской армии. Но не высказать своих впечатлений я не мог.
Много в городе и строений, схожих по формам, со знаменитыми китайскими пагодами. Это и действующие храмы, и храмы, превращенные в музеи. В низине, у моста через реку Тола, возвышается одиночная гора, вернее даже, большой холм, видимый со всех концов города. Монголы называют ее – гора Баян-Гол. На вершине этой горы памятник советским воинам, в виде стелы, обрамленной бетонным поясом, на котором выбиты слова благодарности русскому солдату. Монголы помнят о помощи в отражении агрессии в 39-м году. Именно сюда возлагаются цветы по памятным датам.
Надо заметить, что композиция памятника очень удачна, благодаря, в первую очередь, правильному месту расположения. Но отнюдь не нова: точно такой же монумент я уже видел, где – то, на территории Белоруссии.
Столица МНР - Улан-Батор, занимает территорию, порядка пятидесяти квадратных километров. Город, как бы вытянут, вдоль горных хребтов, и идти пешком, из конца в конец, я бы не рискнул. Сообщение здесь осуществляется, в основном, автобусами. Автобусы ходят часто и довольно вместительны. Единственный недостаток у них -  карманники, которым, кроме как на заграничных гостях, кормиться не на ком. Часто, на улицах Улан-Батора, можно увидеть всадника, с невозмутимым видом следующего в потоке машин. Много раз встречался  я здесь с аратами, ведущими по улицам куда-то верблюдов. Заканчивая эту тему, нельзя обойти стороной местное такси. Машин, с характерными знаками шахматного поля, здесь в то время было много. В основном, использовались для этих целей, автомобили ГАЗ-24 “Волга”. Правда, в монгольской столице, они приобрели, гораздо большую вместимость. Где-нибудь в Москве, я никогда не мог бы и предположить, что в одну машину может поместиться столько народу, да еще со своими вещами. Причем делается это со смехом и шутками, как будто все принимают участие, в какой-то забавной игре. И вот-вот, вас ждет, замечательный приз. Как меня не задавили, после первой и последней моей поездки на этом чуде транспорта - не знаю. Вызывает интерес и внутренний антураж салона: грязные, давно не мытые сиденья и густая завеса всепроникающей степной пыли. Своеобразный колорит машине придавало и полное отсутствие каких-либо приборов, на панели управления, вместо них зияли черными провалами, соответствующие отверстия. Это внушало определенные сомнения, о возможности данного вида транспорта, к передвижению, вообще. На мой же вопрос, с заднего сиденья, из - под груды тел, как же мы поедем без приборов, молодой водитель ответил: “Газ есть, тормоз есть, быстро доедем”. И мы действительно доехали! Я никогда не был автомехаником, но с той поездки крепко уяснил, что в любой автомашине много лишних деталей.

   Надо отметить, что русским языком, здесь, владеют не только водители такси. Большинство аборигенов знают, по несколько десятков слов, и проблем с общением у нас никогда не возникало. Удивительного здесь ничего нет, большинство из них, когда-то, обучались в высших и средних учебных заведениях СССР. Телевидение тоже всемерно способствует этому – в МНР принимается несколько программ на русском языке. Проникновение русской культуры в жизнь монголов внушительно. Многие, уже, предпочитают русскую кухню, монгольской, стиль одежды, тоже стал более походить на европейский. Но чаще, все-таки, на улицах городов, встретишь людей в национальной одежде – халатах “дели”. Это толстый, стеганый халат до колен, обязательно украшенный орнаментом традиционных восточных головоломок. Облицован такой халат, как правило, искусственным шелком и блестит в лучах, всегда яркого здесь, солнца. У женщин такие халаты на пуговицах, для которых специально пришиты длинные петли, мужчины же предпочитают носить их “с запахом”, подпоясавшись при этом толстым и грубым поясом контрастного цвета, на который уходит, по моим представлениям, кусок материи, никак ни менее простыни. Из обуви, мужчины признают только сапоги. Даже во всех монгольских книжках, все герои вырисованы в сапогах. Особенно ценятся наши военные сапоги – офицерские. “Хром” – первое слово, которое монгол выучивает на русском языке, и которое в дальнейшей жизни используется во всех обменных и торговых процессах и сделках, как самый желанный объект приобретения. Монгольская национальная обувь – сапоги из сыромятной кожи – гутулы, больше напоминают наши валенки. Они, как правило, богато украшены орнаментом и обязательно с загнутыми кверху носами. По буддийским поверьям земля является священной, и ни копать, ни обрабатывать ее нельзя, отсюда и загнутые носы – не дай бог случайно ковырнуть землю носком сапога.
Что мне очень не понравилось в привычках коренного населения этой азиатской страны, так это полное пренебрежение к процессу стирки собственной одежды. Эти самые, вышеописанные, “дели” превращаются порой в засаленные одежды темно бурого цвета, и приобретают, к тому же, невыносимый «аромат», немытого человеческого тела. Конечно же, эта привычка неприятна для окружающих, но она вполне объяснима многовековыми условиями существования народа в безводной степи. Помыться или постирать в таких условиях просто негде. Поэтому народ выработал, в течение многих лет, свои особые меры гигиены. Я сначала не понимал, почему, посещая любой монгольский магазин, оказавшись в столовой, или даже в автобусе, ощущаешь удушливый запах чего-то затхлого и прогорклого. Терпкий запах преследует тебя даже на улице, если она достаточно многолюдна, вызывая приступы тошноты. Всезнающие старожилы объяснили мне, что вместо дефицитной воды, монголы исстари используют бараний жир. Просто растирают им все тело, а потом соскребают специальными скребками. Грязь, таким образом, удаляется, но запах бараньего жира преследует монгола везде, где бы он, не появился.

   Не понравилось мне и привычка монгол, справлять свои естественные надобности, где попало. С удивлением видишь, порой, из окна автобуса, представителей обоих полов, без всякого стеснения на улицах города, занимающихся этим делом, у стены какого-нибудь забора или дома. Хотел сказать сначала “на газоне”, но в привычном для нас понимании газонов здесь нет, есть разве что места под газон, на которых ничего не растет или с чахлыми низкорослыми кустами. Вот такие это дети природы, органично живущие среди нее и не воспринимающие наши условности. Справедливости ради, надо сказать, что найти общественный туалет в Улан-Баторе – трудная задача. Я лично, за все время пребывания в загранкомандировке, сумел обнаружить всего два – один в центральном магазине, причём он был общим для мужчин и  для женщин, а другой на площади Сухе-Батора, и истинное их количество, до сего времени, является для меня секретом. Правда, с посещением этого заведения у нас не обошлось без конфуза. Общественный туалет, обнаруженный нами после долгих поисков в районе площади Сухе-Батора, представлял собой кирпичное сооружение сарайного типа с двумя входами-выходами. Радовало, что с одной стороны еще сохранилась, выведенная краской буква “М”, а с другой - еще какая-то, не вызывающая у русскоязычных людей никаких ассоциаций. Сейчас я ее уже и не вспомню: лихорадочно работающий ум, не сумел зафиксировать ее в своих глубинах. Но нам было достаточно знания одной буквы “М” - ведь ясно, что на нее начинается слово “мужчина”. Как бы не так! Незнание монгольского языка сыграло с нами злую шутку. Но зато, на всю оставшуюся жизнь я запомнил, что слово “женщина”, у монголов, начинается на букву “М”.

   Монголы запомнились мне, навсегда, открытыми и честными людьми, выражающими свои чувства просто и искренне, и не стесняющимися их выражать при подходящем случае. Ехал я, как-то, на поезде после командировки из Читы в Чойбалсан. В одном купе со мной, следовали три монгольские студентки, возвращающиеся на каникулы, после учебы в СССР. Поезд уже пересек границу и гремел по гулким рельсам монгольских равнин. Ничто не нарушало сонную атмосферу дальней дороги. Вдруг, за окном вдалеке, показался всадник. Моих сонных спутниц как подменили, распахнув окно купе, они все вместе высунулись из вагона, на сколько это было возможно, и затянули, какую-то, свою, длинную и радостную песню, под одобрительные возгласы и стук копыт, приблизившегося к этому времени вплотную, встречающего. Это действо продолжалось около часа, пока выбившийся из сил конь, не отстал. Мне эта сцена запомнилась, у нас не увидишь столь бурных сцен встреч, мы привыкли следовать какому-то неписаному этикету, постоянно загонять свои чувства, в личину приличия. Иногда бывало обидно и стыдно за свою Родину. Эти же молодые монголки, во время длинного пути, рассказывали о скверном отношении к ним в стране развитого социализма. О грубости и хамстве, царящем в нашем тогдашнем обществе. Впрочем, я это все знал и без них. Я много передумал, и тогда, и сейчас, об этом и убежден, что строили мы, помимо своей воли, не прогрессивное общество высококультурных людей, готовых, по Марксу, посвящать свободное время гармоничному развитию души и тела, образованию и самосовершенствованию, а общество люмпен-пролетариата, обнищавшего и одичавшего от безделья и безнаказанности, беззастенчиво спаиваемого новой бюрократией, под  лозунги торжества идей социализма. Впрочем, Забайкалье и Сибирь всегда были у нас местностью второго сорта, куда люди приезжали, чаще всего, не по своей воле и требовать от них какого-либо уровня культуры, было бы, наивно. Большинство местных жителей и сейчас составляют бывшие заключенные сталинских лагерей и репрессивной машины социализма в его развитой стадии. Так нашим иркутским студенткам и объяснили их, ищущие оправданий, учителя. Но я то знал цену этим словам, знал, что болезнь расползлась раковой опухолью и поразила уже все общество, а не отдельно взятые районы и слои населения.

   Самым посещаемым местом в Улан-Баторе в те времена был сквер, возле дома Монгольской Народной Армии. Каждый советский человек, непременно, приходил сюда, хотя бы раз. Причиной такой популярности был памятник Сталину, установленный здесь. Огромная, шестиметровая, бронзовая статуя, когда-то грозного генсека, привлекала всеобщее внимание. Рядом обязательно фотографировались, дабы по возвращении на Родину, удивить близких и родственников. Еще бы, после 20-го съезда КПСС, найти в СССР скульптуру бывшего вождя, стало делом безнадежным. Есть в столице МНР и памятник маршалу Жукову – бюст на гранитном постаменте. Он находится во дворике музея Жукова и бережно охраняется монголами.

   Самых посещаемых музеев в столице два. Это краеведческий музей с палеонтологической выставкой и, так называемый – “Храм любви”. В краеведческий музей посетителей привлекает огромный скелет растительноядного динозавра, занимающий самый большой зал. Размеры этого монстра не могут не изумлять. В экспозиции много и более мелких “тварей” той же породы. Все они раскопаны на территории Монголии в песках пустыни Гоби. Бывал и я, с экскурсиями, и не раз, в этом музее. Помню, в первый раз, долго стоял перед витриной, за стеклом которого,  выставлены останки двух небольших динозавров. Они сцепились, друг с другом, в последний миг своей жизни в непримиримой схватке, да так и остались, навечно вместе, погребенные каким-то катаклизмом. Сцену эту я видел еще в школе. В учебнике по биологии была опубликована фотокопия этой последней схватки, с пояснениями, что данный экспонат хранится в музее Улан-Батора. Вот так, иногда, встречаешься с предметами детских размышлений. Впрочем, в тот раз, на волну воспоминаний, не давал настроиться густой запах наваристого украинского борща, разносившийся по всем этажам здания: близилось время обеда. Откуда в музеях появляются такие чудные  кулинарные запахи, мне, до сих пор, не ясно. Как тут не вспомнишь Сухова: “Восток – дело тонкое”.

   Посетил я, на досуге, и “Храм любви”. Причину популярности сего заведения, я не смог объяснить себе ни тогда, не могу объяснить и сейчас. Единственное,  разумное объяснение – интригующее название музея. Ведь каждому известно, что в СССР секса не было, вернее, было приказано его «отменить». И не дай бог, было кому-нибудь о нем упомянуть, как о важнейшей жизненной потребности человека. А может, еще фигурные, со вздернутыми углами крыши, головы пучеглазых драконов на воротах и перилах здания, привлекали посетителей. Внутри этот сказочный дворец, был разделен перегородками на много больших и светлых комнат, в каждой из которой, рядами стояли кровати - старинные, кованные. Гид популярно объяснил, что по буддийским обычаям, верховный лама имеет право первой брачной ночи со всеми своими подданными. Только тогда, и только с его благословения,  монгольским девушкам разрешалось выходить замуж. И все эти кровати предназначались для этой церемонии. Судя по их количеству, очередь была огромной.
На стенах музея картины и картинки, повешенные сюда, видимо, много позднее и, отражающие своим содержанием предназначение храма. Большинство произведений довольно откровенного характера, но есть и исключительно состоящие из бытовых сцен кочевой жизни аратов. Особенно мне запомнилась одна работа: неизвестный древний художник запечатлел на большом листе бумаги, в стиле карандашного рисунка, сразу с полсотни людей, занимающихся различными делами, выполняющих разные работы. Часть мужчин, на картине, занималась с противоположным полом сексом, другая часть – справляла нужду. Отображено все было со скрупулезной точностью. Те же из них, что были обнажены, имели одно удивительное сходство: на фаллосе каждого мастер аккуратно подрисовал по три длинные волосины. Что означал, сей странный знак, не смог мне объяснить никто. Вот и все достопримечательности этого “святилища”. Быть может, более образованный и культурный человек, вынес бы из этого музея поболее, для своей души и сердца, я же столько, сколько смог.               
   Штаб Армии находился в то время на окраине Улан-Батора, на самой вершине “лысого” склона горы, к востоку от центра города. Чтобы попасть сюда, надо пересечь, практически, весь город, причем, дорога всегда идет на подъем. Место это у монголов называется “Шархад”, что в переводе означает - “восход солнца”, и представляет собой скалистый, каменный, но пологий уже к вершине склон горы, без деревьев и кустов. Местами, впрочем, встречаются крутые подъемы и спуски, которые автобусы преодолевают, натужно ревя всеми своими лошадиными силами, а люди, судорожно заглатывая, обедненный высокогорьем воздух. Здесь и расположены наши военные городки, сюда стекаются со всего города, всякого рода негоцианты, торгующие чем угодно и скупающие все что угодно. Здесь, на каждом углу, непременно услышишь вкрадчивое: “Рубль есть?”. Отступая от темы повествования, скажу, что рубль у монголов, в то время, был желанным приобретением. И это вполне объяснимо. У многих дети и внуки обучались в СССР и деньги, нелегально ввезенные и скупленные спекулянтами, также нелегально переправлялись отцами и матерями, бабушками и дедушками, своим чадам. На эти же деньги, монгольские студенты, закупали и тащили на себе домой, во время каникул, различный советский ширпотреб, от одежды до мебели. Я сам был свидетелем, как девушка везла поездом, своему маленькому братишке, стол-парту. Запомнилась даже цена – 32 рубля 60 копеек. Сколько  ей пришлось вынести мытарств по дороге, об этом можно только догадываться. Но выбор подарка понятен, деревянные изделия в Монголии очень дороги и ассортимент их не богат.
Наши поселения, приятно радуют  русский глаз, встречающимися, кое-где   газонами, с обильной, некошеной травой. Косить траву на газонах здесь, в Монголии, любой бы русский счел кощунством. Много здесь и деревьев разного возраста, которые растут и плодоносят, благодаря постоянному уходу заботливых человеческих рук.
Это “крыша” Улан-Батора. Выше только орлы, постоянно парящие в жарких потоках восходящего воздуха. Внизу, куда не бросишь взгляд – безграничное море юрт, волны которого доходят до наших поселений, и утомляющее взор, своим серо-бурым, тоном. Как гигантские рифы, выдаются в этом море, каменные здания военного училища Монгольской Народной Армии, находящиеся неподалеку. Построенные еще при Сталине, они почему-то, получили название “Красные казармы”.
Очень ощущается недостаток кислорода. Но более всего угнетает жара, прозрачным маревом повисшая над всем городом. Причем, утолить, неизменно возникающую жажду, негде и нечем. Правда, монголы выставляют кое-где, почему-то обязательно на солнцепеке, бочки с нашим исконным напитком -  русским квасом, но вид битой посуды, из которой они этот напиток употребляют и вьющиеся вокруг стайки неумытой ребятни, надолго отбивают всякое желание утолить жажду, из этого “копытца”. Впрочем, я, доведенный до отчаяния, как-то попробовал, все-таки, испить кваску. Старая монголка-продавщица, выбрала мне самую приличную кружку, среди всего “сервиза”, пока я, толкаемый со всех сторон ребятней, отсчитывал деньги. Это был бокал, с разбегающейся по стенкам паутиной трещин и с краями, словно искусанными, умирающими от жажды, людьми. Но делать было нечего, иссушенный организм требовал жидкости и готов был на все закрыть глаза. Получив свою порцию, я постарался уединиться за срезом цистерны, дабы избежать любопытных глаз монголят, не отличающихся воспитанием, и заглядывающих прямо в рот, но не учел, что для них это также интересно, как и водопой верблюда. Любопытно повела себя в этой ситуации и продавщица – она подошла поближе, и из-за угла тайком подглядывала, а не украду ли я, ее кружку. Я ее понял и не обиделся: в самом деле, сервиз без одного прибора, вовсе не сервиз. Кстати, наша посуда - я имею в виду европейские тарелки и чашки, рюмки - здесь тоже большой дефицит. Монголы же, используют в быту, глиняные и фаянсовые пиалы различных размеров. Поэтому, когда в ресторане Улан-Батора вам к водке подадут наш обычный двухсотграммовый, граненный стакан – не сомневайтесь, вас принимают по высшему разряду.

   Вернемся, однако, к «нашим баранам». Место это и местность вокруг него, я в дальнейшем неплохо изучил. Тогда же, мое внимание привлекли юрты монгол. Удивило стремление этого народа, как-то приукрасить свой быт. И это чувствуется во всем: ворота двориков, двери юрт – любовно украшены затейливым восточным орнаментом, любая бортовая машина, может нести несколько алых, трепещущих на ветру флажков, а бытовые вещи представляют собой образцы народного творчества. И тогда, и сейчас я понимал и интерпретировал это свойство степного народа, как непреодолимую тягу к творчеству, к прекрасному. И оно не может  не вызывать заслуженного уважения.

   Самым необычным моим открытием, здесь, было кладбище. Вернее сказать – три небольших захоронения, одно из которых выделялось чуть большими размерами. Удивление мое вполне объяснимо. Как известно, по буддийским поверьям, хоронить умершего не полагается, и у монголов на этот случай определены священные места в горах, куда они, после совершения погребального ритуала, относят покойника. Места эти, издревле, населяют тучи птиц-падальщиков. Стаи этих птиц, в считанные минуты, раздирают на куски и пожирают то, что когда-то смеялось и плакало, любило и ненавидело, перед кем, возможно, склоняли головы и трепетали, а может быть, просто не замечали. То, что когда-то само вгрызалось и поглощало чужую плоть. И человек опять превращается в землю, в землю, из которой мы все вышли, и в которую, когда-то, все опять уйдем. И если птицы трудятся споро,  поглощая мать, отца …, родственники, стоящие неподалеку, лишь цокают языками и приговаривают: “Хорошо клюют, быстро съедят, знать хороший был человек!”. Для разъяснения тайны этих погостов подхожу ближе. Первое захоронение – несколько могил с надгробными памятниками, обнесенное железным заборчиком. С фотографий глядят молодые лица, на граните обелисков силуэты МИГов. Ясно – летчики. Здесь с почестями похоронили то, что от них осталось, после аварии. Второе, судя по всему, принадлежало высокопоставленным чиновникам, и не было лишено изыска. И в  обряде похорон у влиятельных монголов, как видно, появились инновации, принёсённые с Европы. А вот третье, выделявшееся большими размерами, разительно отличалось от двух первых. Во всем: и в надгробных памятниках, и в оградах, сквозила какая-то «непреклонная» убогость. Казалось, люди, сотворившие эти постаменты, давно отстали от ритма жизни сумасшедшего двадцатого века, остались со своими представлениями и понятиями в середине двадцатых годов. Судите сами, на одном из могильных камней, крутилась на ветру и издавала жалобный тихий звон, трехлопастная крыльчатка от стиральной машины, имитируя, видимо, пропеллер самолета или деталь двигателя автомобиля и, указывая на профессиональные наклонности почившего. В других местах из земли и цемента виднелись, также, детали различной бытовой техники, автомашин. На некоторых обелисках, стелах были прикреплены, искусно сделанные из картона, кусочки георгиевской ленты. Фотографий и дат, как это принято у нас, не было. Вся территория кладбища огорожена металлическим, крепким забором, затрудняющим доступ к захоронениям и не позволившим мне более детально ознакомиться и понять, кому же принадлежат эти могилы. Единственное, что я рассмотрел – это выведенные кириллицей русские фамилии. Я долго молча стоял, сняв головной убор, потрясенный убогостью, несомненно, русского кладбища, и не в силах найти объяснение этому факту. Разъяснилось все позднее, и разгадка оказалась очень проста. Могилы эти принадлежали бывшим подданным Российского государства, сражавшимся некогда на стороне белогвардейцев и бежавших от воинствующего коммунизма в Монголию. Для советского государства все они были всегда “врагами народа” и надеяться вернуться на Родину, им было бы наивно. А они жили, среди монголов, рожали и умирали, мечтая когда-то вернуться. Я лично многих из них впоследствии встречал и общался. Пожилые люди, уже не сильно-то отличались от местных аборигенов. Такие же темные загорелые лица, такая же неопрятность в одежде. Большинство из них, безусловно, давно ассимилировались, растворились в местном населении. Небольшая же толика маргиналов и создала это кладбище.
Надо отметить, что потомки от смешанных браков, довольно привлекательны и на рынке матримониальных страстей, пользуются повышенным спросом коренного населения. Весь подобный контингент назывался в нашей среде не иначе как “семеновцы”. Контакты с ними со стороны руководства, командования не приветствовались, ну, а связи – являлись прямым вызовом и поводом для пристального наблюдения за тобой контрразведки. Единственное, что отличало их от остального населения – это глубоко спрятанная в сердце тоска по Родине, затаенная мечта, хоть когда-нибудь вернуться, увидеть хоть краешком глаза, знакомый русский пейзаж, походить по траве и вкусить родного русского хлеба. Этим мечтам, для большинства наших соотечественников, так и не суждено было сбыться: русское кладбище в Улан-Баторе – немой тому свидетель.

   На меня это захоронение навеяло грустные мысли: как непредсказуема, и часто несправедлива, бывает судьба. Где только не разбросаны кости моих соотечественников, гонимых по миру ветрами истории. 
                конец.