Наполеон

Есть дом. Есть свет. Все вместе есть уют. Говорят, это семейное благополучие. Но сегодня мне тоскливо в милом домашнем болотце. Здесь невозможно дышать глубоко, до головокружения. И я, как много лет назад, сажусь на пол, в угол, и глазами маленького несовершенного человечка оглядываю выросшие вновь, знакомые с детства предметы. Вот книжный шкаф, нависший как строгий учитель над самой головой, вот блики рисунков на стене. Это твои рисунки? Ну разве так рисуют... И лишь по-прежнему спит примостившаяся у моих ног белая гладкая телефонная трубка. Ее коматозное молчание невыносимо. Оно, это молчание делает ее центром вселенной. Гадко ощущать, как ты всецело зависишь от благосклонности бездушного аппарата...

* * *

Может быть, его звали Наполеоном. Не помню, выглядела ли на императором эта игрушка в детстве. Кажется, у нее была добрая, располагающая, хоть и приклеенная улыбка. Нет, окончательно он не был Наполеоном. Так называли его мои родители. В конце концов он настолько привык к имени императора, что даже место на книжной полке выбрал рядом с томиком, на корешке которого было выведено золотыми буквами НАПОЛЕОН. Он проникся совсем не игрушечной гордостью за ратные подвиги своего Наполеона и... поверил, что он - его воплощение. «Эх, вы даже не знаете, что я не умер на острове Святой Елены, а стою здесь, перед вами, скромный герой славных сражений,» - порой думал он, и для самоутверждения императора этого было вполне достаточно.
Поначалу я частенько таскал его с собой, лишь ему доверял расположение своих детских тайников и кладов, а заодно и делился маленькими обидками. Но время шло, и когда я стал дотягиваться рукой до верхней полки, я немедленно водрузил туда Наполеона. «Император должен стоять на самой высокой полке,» - решил я. Так я стал забывать своего Наполеона. Раз в неделю кто-нибудь обмахивал его кисло пахнущей тряпкой, и на этом жизнь снова замирала. Конечно же, он все видел, все понимал. Его сослали даже не на остров в море, его сослали на пенсию. У меня появились новые друзья, подруги, и если случались сумрачные дни, мне уже не приходило в голову лезть поплакаться в сюртучек на верхнюю полку книжного шкафа.
Никто не знает, когда это случилось. Наполеон исчез. Спохватились о его пропаже не сразу. Поискали-поискали, да и успокоились. В то время я уже не усаживался помечтать на пол между стеной и громадиной-шкафом. Я бы уже и не поместился туда, в этот узкий закуток моего детства...
Наполеон в одну из осенних ночей вдруг понял, что никому больше не нужен, что Наполеоном его, собственно, называют по старой памяти - ведь и потрепанный детскими руками костюм, и безжизненно висящие на нитях пуговки-глаза больше никому уже не напоминают о былом величии императора. Все забыли, каким был Наполеон и, сжалившись над игрушкой, оставили доживать свой век. «Теперь я похож на старого дворника, что по утрам метет дорожку под окном,» - в отчаянии думал он. И вот, под самое утро, услышав методичное шуршание метлы об асфальт, он решился на этот шаг. Все оказалось даже проще, чем он думал. Нужно было всего лишь чуть-чуть оттолкнуться от корочек книг и зажмуриться... Он кувырком пролетел семь полок, нелепо задевая их лакированные ребра и пребольно шмякнулся о пол. Но все-таки Наполеон был мягкой игрушкой. Произошло нечто более ужасное: он оказался под шкафом. Солнечные лучи не могли нарушить границу Света и Тени, и блестка, символ Его Монаршего Величия померкла, а сам Наполеон тут же покрылся мягкой липкой пылью. Он понял, что смерть - это когда тебя уже не найдут и не достанут из-под шкафа. Так умер Наполеон...

* * *

Звонок, такой долгожданный, вырвал меня из сна. Трубка в руках плясала и никак не хотела успокоиться, норовя выскользнуть. «Что? Нет, вы ошиблись номером». И лишь положив трубку, я вспомнил странный сон. Словно в тумане опустил голову, заглянул под шкаф. Там, в полумраке мышиного обиталища лежала ветхая тряпичная кукла. Наполеон.