Четверо

Все они родились в межсезонье. Размытые теперь карточки ещё держат их дюжую, молодетскую статность. Широкие их руки то в карманах, то держат грабли то ружья, то гибких жён. Если нет случайно брошенной в объектив улыбки, их губы всегда сомкнуты. Внешне они очень похожи – у них у всех чуть миндалевидный разрез глаз, высокие открытые лбы. При общих для всех славянских чертах, лёгкая раскосость глаз придаёт их почти всегда яростным взглядам, что-то мистически-монгольское (во всяком случае, для меня). Взгляд каждого из них яростен не в силу злобы, или маргинальной дури, не возник он и в силу тяжких жизненных обстоятельств, эта ярость передаётся в поколениях как ёмкий лаконичный огонь держащий этот род. Даже в самых молодых из их отпрысков, заглядывая в глаза, я замечаю завязь этой ярости. Значит наш.
Возможно, всем четверым стоило родиться лет двести назад, они бы составили славную часть любого войска. Отчаянные были бы головорезы. Однако наша память охватывает только два-три поколения; даже о третьем знаем только отдельные несвязные байки, и возможно роль головорезов в нашем роду уже выполнена.
Кроме всего, все четверо довольно умны. Ум их не связан с получением хорошего образования, хотя это довольно эрудированные люди, да и само понятие – «хорошее образование» является вообще относительным. Ум их зиждется на цепкой и прекрасно логически организованной памяти, на хорошей природной интуиции на ситуации и окружающих людей.
Старший, на вид чуть меньше остальных, хотя в принципе довольно сильный, здоровый мужчина.  Эгоизм старшего и полученная, как первенцем большая, родительская любовь держит его чуть особняком от остальных, но со стороны это заметно только хорошим психологам или родственникам. Из всех четверых он самый жестокий. Если какая ни будь, из его дворовых собак ощенилась, он долго и бережно выращивает щенят, по хозяйски различает особенности их характеров и повадки. Однако не долго, пока их ворс не стал жёстким, он вытряхивает их из шкур, чтобы сшить унты или шапку. Если домашняя кошка выжила, после того как её швырнули о стену, за лазанье на стол, она остаётся невменяемой до конца своих дней. То же самое касалось когда-то жён. Но, не смотря на эти, в сущности, не такие уж кошмарные в наше кровавое время аспекты его характера, и если не затрагивать острых углов, а тем более не быть на стороне тех, кто ему насолил, с этим человеком есть, о чём поговорить, и есть чему научиться. Будучи летчиком гражданской авиации, он много повидал на своём веку. Однако как яркий цвет он только юность свою относил синий, с начищенными пуговицами мундир, белоснежную улыбку, лайковые перчатки, лётную куртку, а главное ощущение неба. Конфликт с начальством. Как метко выразился о старшем кто-то из них – «от земли оторвался, а неба не достал». По его личным словам, только труд, тяжелый, изнуряющий труд может сотворить человеческое «Я». Всегда он в болотниках, в просоленном свитере, то тянет из реки  неподатливый невод, то, смахивая накопившихся на лице комаров, в тайге разделывает тушу кабана, то с коробом за спиной собирает бруснику.
Бывает что в минуты отдыха, под чарочку самогонки в редком для него уюте домашних стен, нам удаётся провести партийку-другую в шахматы. Получаются довольно своеобразные игры. Начала временами совсем нестандартны, не всегда можно вклиниться в ход его просчётов, но при обдумывании хода он неизменно трогает, постукивает подушечкой пальцев фигурку ферзя.
О втором труднее судить по личным впечатлениям, тем более что впечатления эти урывочны. Каждый раз нашей очередной встречи мы как бы знакомимся заново. К сожалению этого уже не исправить. Совсем не давно он был убит в ножевом столкновении, в мирное время, в условиях быта. В кабаках и на улицах он, бывало, испытывал свой клинок. Инстинктивно следуя «Сокрытому в листве», он всегда старался убить противника, но в наших переполненных демонами местах это практически не удавалось. Со временем демоны сгущаются в СИЗО и колонии.
Такое воплощение ярости его характера прекрасно соседствовала с чудным пониманием детской природы и искренней, задорной задушевностью.  Так, он очень быстро научил меня, ещё малолетнего, толком не говорящего на русском ребёнка, играть в карты. Возможно, свою положительную роль сыграла новенькая колода, расписанная в стиле русского ренессанса. В отличие от готико-лубочных росписей колод других учителей, эта колода меня просто заворожила. Через два дня я уже неплохо владел тройкой фокусов и шулерских манипуляций. Но только теперь как говорится, с высоты лет я могу оценить тонкость и даже изящность обращения с юной личностью.
Во всех хрониках он всегда в чёрно-сером однобортном костюме, чёрно-белой тельняшке. Если пробираешься через акации, сквозь ивы, через оградки, огибая памятники – всегда цепляешься за его взгляд с фотокерамического портрета, настолько живучий что видно как он ждёт что вот-вот кладбищенская, юркая белка выронит охапку печенья. Это грустно.
По общественным меркам третий из них достиг самого большого и сочного куска социального пирога. У него много завистников и ещё больше заспинных врагов, ему подчиняются канцелярии, внутренние службы, отделения, подразделения и т.д. и т.п. Он в доли секунды  решает непостижимо сложные, жизненно важные для целого города и даже нашей провинции проблемы; росчерком шариковой ручки или брошенной фразой он творит многоуровневые структуры, разрушает отжившие – на его проницательный взгляд – паутинные схемы межличностных отношений. В матрице миллионов цифр он как в чистой воде видит не нужные помутнения или вот-вот проклёвывающиеся чистые ключи, тут же выводит свои резолюции. И все эти резолюции, решения, приказы, распоряжения, прогнозы, перепланировки настолько верны и так далеко логически обоснованны, что просто начинает  шатать при мысли, что всё это сосредоточенно в одном человеке.
Однако всё это ни как не влияет на отношения в этой четвёрке. Не то что бы они до сих пор видят в этом высоком начальнике в мундире стратега, того раскосого, русого парня в фуфайке с мешком комбикорма на плече, в прокуренных весенними прогалинами резиновых сапогах, или всё ещё не позабылись детские и юношеские тёрочки. Нет, всё совсем не так.
Четвёртый. С лихвой и с большой долей правдоподобности смог бы сыграть роль всех троих, и это меня даже пугает. Если красочно представить поле его мышления, то от горизонта до горизонта, это жирная земля глубиной с древнюю меру длины. Любая, даже самая недоношенная, заскорузлая семечка знания о мире, попав в эту жирную землю, запросто расцветает гречишным деревом. И вот, такой засеянный занесёнными вольными семенами с соседских огородов, садов, полей и дач, мир его интеллекта цветет, радуя и пугая проходящих мимо. Ни когда он специально не культивировал этот мир, одинаково радуясь и радуя других и очень странной с медвежью голову приторной хурмой, и душистой в своей горечи полынью загораживающей рисунок солнца.
С такими, видимыми невооружённым взглядом интеллектуальными задатками можно было бы запросто занять удобную, уважаемую в обществе ячейку, где пожинал бы может быть и приевшиеся, но тщательно селекционированные плоды. Но не исключено что он нашёл единственно приемлемый выбор. В дальних рейсах он созерцает только дорогу, горизонт, рассветы, закаты. Он знает свой КАМАЗ, и уж точно знает все дороги в нашей провинции, а в других можно действовать по аналогии, знает времена года. Дома он видит жену, дочь, собак, телевизор, диван. Две эти несложные системы сменяют друг друга с несложной последовательностью, в точках смены они приносят радость.
Я люблю всех четверых своих родственников. Обидно,  что наша память охватывает только два-три поколения. Для человека очень важно понять, что ощущение родства, принятие сыновнего долга должна быть присуща не только какому-то отвлечённому самураю.