Мемуары по истории российской начертательной геометрии

ПРЕДИСЛОВИЕ

Намерение написать эти мемуары я откладывал много лет. Когда я все-таки начал их писать, некоторые мои друзья меня отговаривали. Зная мою судьбу, мое, мягко выражаясь, невысокое мнение о многих действующих лицах этой печальной повести и мой ядовитый язычок, они говорили: * Ты ведь одни гадости напишешь, пасквилянт несчастный. Мало тебе, что ли, твоей скандальной известности?
Говорили, что «о мертвых либо хорошо, либо ничего». Я отвечал, что этот лозунг годится только на похоронах и на поминках, а иначе можно договориться до того, что про Сталина, про Гитлера не моги сказать дурного слова.
Говорили: * Кто старое помянет, тому глаз вон. Я отвечал, что у этой поговорки есть продолжение «А кто забудет * тому два», что одно дело * всепрощение, а другое * всеобщее беспамятство. Хоть история и учит только тому, что она ничему не учит, но «мы поименно вспомним всех, кто поднял руку».
Меня самого останавливали разные причины. Вот мой мысленный диалог с воображаемым «черным оппонентом».
* Ты не Гоголь и не Салтыков-Щедрин, не Булгаков и не Зощенко. Мало честно рассказать правду. Честность * не профессия. Надо написать интересно.
* Ничего. Кое-какой литературный опыт у меня есть. Книжка стихов, три папки эпистолярной «публицистики», не говоря уже о том, сколько я понаписал по геометрии. А если выйдет плохо, у меня хватит духу сжечь, хоть я и не Гоголь. Дам почитать друзьям. Они скажут, где я перегибаю палку, теряя чувство меры, где мне вкус изменяет, где у меня язык протокольный. Но главное, чтобы мне самому понравилось.
* У тебя есть «контрпример» * мемуары твоего «соратника» В. Маневича «Лжеученые». Не боишься, что у тебя получится такое же сведение счетов, такое же мстительное брызганье слюной?
* Боюсь. Но он писал по горячим следам, а я уже остыл, да и темпераменты у нас с ним разные. Я учту его ошибки.
* Ты же Нарцисс. Будешь выпендриваться, всех унижать, чтобы покрасоваться на этом фоне.
* Ну, что ж теперь делать? Кто же виноват, что на чьем-то фоне автор * хороший человек, что он себя уважает? И здесь будут не только те, на кого у меня аллергия, но и много тех, кого я люблю, и те, рядом с кем я явно не Христос и не Эйнштейн. Пророка и святого я из себя никогда не корчил. А слегка попетушиться * не такой уж тяжкий грех. Сам себя не похвалишь * кто ж тебя похвалит? Опять же у моих «друзей» будет возможность позубоскалить. Надо же дать людям шанс.
Среди моих коллег было очень много хороших людей. Но все они, как правило, были внизу, в начальники никто не выбился. А вверху плавает ... известно что. Вверху, как правило, были люди, которых наука интересовала только, как способ сделать карьеру и захватить власть.
Я всю жизнь провел среди начертальщиков. Но я очень много общался с математиками. Думаю, что и среди математиков есть нехорошие люди, но мне они там почему-то не попадались.
* Вот те раз! Почему?
* Коротко тут не ответишь. Коротко ответил Игорь Иртеньев: «До чего нас довели коммуняки суки!».
Наша наука * обочина математики. Но наши «корифеи» вообще столкнули ее в кювет. У нормальных людей с чувством стыда и чувством брезгливости они отбили охоту ею заниматься, охоту учиться. Я всю жизнь удивлялся своей «невостребованности». Не любят у нас учиться.
Об этом очень хорошо написал Валерий Золотухин в «Таганском дневнике»: «... мы ... боимся учиться, боимся общаться, нам кажется, что мы унижаем тем самым себя. Если еще не явно, как-то косвенно учиться, ну, куда ни шло, а у своих же партнеров, у своих же рядом работающих * упаси, Господь, чему у них учиться, когда я сам с усам и гений».
А математики, с которыми мне довелось общаться, все учились. В 60-е и многие преподаватели начертательной геометрии учились. На четверухинские семинары, на защиты собиралось пол-Москвы, приходили как на праздник.
* Так что же, хороший человек * это образованный человек?
* Нет, конечно. Но необразованный профессор * плохой человек.
Я делю людей на тех, кто мне нравится, и тех, кто мне несимпатичен, в зависимости от того, как человек отвечает сам себе на «гамлетовский» вопрос «Быть или казаться?». К сожалению, среди моих главных героев очень многие были озабочены больше тем, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна». Возможно, это связано с тем, что наша профессия * «делать вид» (сверху, сбоку, спереди), что мы специалисты по изображениям (обычно с искажением, редко в натуральную величину).
Лев Толстой говорил, что человек подобен дроби, в числителе которой то, что он собой представляет на самом деле, а в знаменателе * то, за что он себя выдает. Чем меньше числитель и чем больше знаменатель, тем дробь ближе к нулю. Я не люблю самозванцев. Самоутверждаться нужно за свой счет, за счет числителя. Я не люблю фальшь и двуличие.
* Кому это нужно? Кто это будет читать?
* Эта книжка адресована в основном коллегам по цеху, тем, чья жизнь, как и моя, была связана с начертательной геометрией. Мне кажется, что многим из них она будет интересна.
* А может быть, тебе это только кажется?
* Когда я только начинал, я был как слепой котенок. Пока я понял кто есть who, сколько макулатуры я перелопатил! Надеюсь, что эти мемуары хоть немного помогут моим будущим коллегам разобраться в этом море ахинеи. Читать надо классиков. Профессоров кислых щей читать не стоит * пустая трата времени. И в конце концов, «страна должна знать своих героев». Кто-то же должен рассказать, что лысенковщина у нас была не только в биологии и что в начертательной геометрии она процветает до сих пор.
Стоит почитать это и тем, у кого от «изучения» начертательной геометрии остались кошмарные воспоминания. Они приходили из школы в наивысшее учебное заведение с твердым убеждением, что советское образование * лучшее в мире. Малограмотные, а иногда и жуликоватые преподаватели н. г. поддерживали в них веру в этот миф и внушали, что н. г. * наука для избранных. Прочитав эти мемуары, они, возможно, смогут избавиться от комплекса неполноценности.
* У тебя же уже склероз. Ты же все переврешь.
* Да, память * штука ненадежная. Те истории, эпизоды, случаи, о которых я буду рассказывать, потому и запомнились, что время от времени я их пересказывал разным людям. Но при этом они неизбежно обрастали «художественным вымыслом». И, разумеется, в мою пользу.
Да, вполне возможны ошибки в датах, хронология меня не очень волнует. В оценках «исторических событий» и «исторических личностей» я не претендую на научную объективность, это мои, субъективные оценки.
* Ну, вот. Значит, все-таки, врать собираешься.
* Это * не научный труд. Это * мои воспоминания. Это * моя биография в той ее части, где она переплетается с биографией российской начертательной геометрии. Это * мой отчет о проделанной работе и рассказ о тех, кто этой работе помогал, и о тех, кто ей мешал.
Это * очерк нравов советской и российской науки и высшей школы. Мне интересна прежде всего психология моих героев. И в первую очередь главного героя. Поскольку чужая душа * потемки, то я в основном буду копаться в своей.
Говоря о статьях, диссертациях, книгах, я их анализировать не буду, и не буду доказывать свои утверждения. Иногда, может, что-то процитирую для иллюстрации. Книга задумана как чтиво, как беллетристика, и я постараюсь не злоупотреблять геометрической терминологией, хотя избежать ее совсем в книге про геометрию, конечно, невозможно.
 
Древние геометры вместо доказательства рисовали чертеж и говорили: * Смотри! А уж в истории, тем более в беллетристике про историю, строгость и логика только скуку будут нагонять.
А гарантия того, что я не вру, хотя бы то, что я в геометрии не врал в отличие от многих моих персонажей.
И в моем возрасте и с моим здоровьем пора уже и о душе подумать. Скоро Там ответ держать, а Там не соврешь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот такие у меня были сомнения и колебания. Я вообще очень долго и трудно принимаю решения.
«Но если я чего решил, то выпью обязательно».
 НАЧАЛО

В 1955 г. я учился на 1-м курсе ф-та «Мосты и тоннели» МИИТа. Лекции по начертательной геометрии читал нам Н. Н. Крылов. От него тогда я впервые услышал якобы студенческую поговорку «Сдашь начерталку * можешь влюбиться, сдашь сопромат * можешь жениться». Подтянутый, спортивный он стремительно входил в аудиторию и для затравки начинал с краткого обзора последних футбольных событий, поддразнивая болельщиков «Спартака» и «Динамо» * сам он болел за «ЦСКА». Студенты его любили, была в нем какая-то, как сейчас говорят, харизма.
На экзамен он пришел с молодым ассистентом, который пригласил меня отвечать и сказал, что одна задача у меня решена неправильно. Я стал доказывать, что правильно. Подошел Крылов, посмотрел, похвалил меня за нестандартное решение, взял мою зачетку и * на секунду заколебавшись, поскольку увидел там две «удочки» (по геодезии и по химии) * поставил «отлично».
После этого я благополучно забыл про начертательную геометрию до 1963 года. Если бы тогда кто-нибудь сказал, что я буду заниматься ею всю жизнь, я бы просто расхохотался.
Впоследствии Николай Николаевич защитил докторскую (правда, не по начертательной геометрии, а по глобоидным передачам), выпустил учебник и задачник. Из учебников для строителей его учебник наиболее приличный (учебник Н. С. Кузнецова слишком толстый, в нем слишком много воды, а уж учебники Ю. И. Короева и А. Г. Климухина просто беспомощные, если не сказать, халтурные). К сожалению, в последнем издании, отдавая дань моде, он зачем-то воткнул в него главу про ЭВМ, которая там нужна «как в бане пассатижи».
Мне Крылов импонировал еще и тем, что держался особняком от власть имущей «элиты» * Котова, Фролова, Бубенникова, Осипова, Якунина и пр. При Четверухине он был членом Ученого Совета по защитам. Думаю, что после Четверухина «самозванцы» не раз предлагали ему снова войти в Совет, но он в их игры не играл.
В 87-м году, когда синусоида моей карьеры стремительно падала в свою самую низшую точку, Крылов слегка подтолкнул меня под откос. Но я думаю, что это был «несчастный случай» и что он потом жалел об этом, как Б. Слуцкий жалел, что подтолкнул Б. Пастернака. Во всяком случае, у нас с ним остались добрые отношения.
*  *  *
Моя склонность к точным наукам проявилась еще в школе. Недавно на встрече одноклассников наши девочки (уже бабушки) вспоминали, как наша математичка Розалия Ефимовна, наставив кучу двоек за контрольную, ругалась: * В двух классах один Пеклич соображает. Помню, как я донимал Р. Е. просьбами рассказать мне, что такое геометрия Лобачевского.
На первых двух курсах, пока шли общеобразовательные дисциплины, я учился более-менее прилично. По математике, по теормеху у меня в дипломе пятерки, по сопромату * четыре. Математику нам читал профессор Ю. В. Руднев, которого за его рост и сутулость студенты прозвали «интегралом».
Но когда пошли «Деревянные конструкции», «Железобетонные конструкции», ..., мне стало неинтересно, и почти каждую сессию у меня были «хвосты». На 3-м курсе я заявил матери, что бросаю институт, отслужу армию, а потом поступлю на мехмат МГУ. Мать удержала меня угрозами броситься под поезд.
*  *  *
В 61-62 г. г. я строил мост через Москва-реку на кольцевой автодороге в районе Тушино. Накануне 22 съезда КПСС мы преподнесли ему наш трудовой подарок * мост рухнул. Я ушел с пролета за минуту до этого.
В 1963 году я работал в НИИ транспортного строительства. Некоторые ребята из этого НИИ «подхалтуривали» почасовиками в расположенном неподалеку заочном политехническом институте (ВЗПИ). Набрав там контрольных работ заочников, они проверяли их на основной работе потихоньку от начальства.
Я поехал проситься на кафедру сопромата, но не застал заведующего и просто из любопытства заглянул на кафедру начертательной геометрии. Человек с невыразительной физиономией грубовато спросил: * Тебе чего? И я неожиданно для себя ответил: * Я на работу наниматься пришел.
Так я познакомился со своим будущим начальником.
Александр Васильевич Бубенников, окончив ВЗПИ, остался там работать на кафедре М. Я. Громова, женился на его племяннице, защитил кандидатскую, много лет был бессменным секретарем парткома института. Незадолго до описываемых событий М. Я. умер и А. В. унаследовал его кафедру. Жил он рядом с институтом на одной лестничной площадке с В. О. Гордоном, поддерживал с ним дружеские отношения и очень ими дорожил.
Он очень красиво чертил на доске * у него были твердая рука и отличный глазомер. Прямые и окружности, которые он рисовал от руки, были идеальными, как будто их начертили линейкой и циркулем.
Поначалу он направил меня к П. Н. Лебедеву, который был на кафедре чем-то вроде ОТК. Все новички проходили у него проверку на профпригодность. Окончательное решение «брать * не брать» принималось с его подачи.
Павел Николаевич был уже старенький, на 5-й этаж взбирался в два приема. Был он слегка нудный и въедливый*. Все его побаивались.
Но когда этот сухарь начинал говорить про задачки, он загорался, как мальчишка. Он был влюблен в эти свои задачки. И мне он за это был симпатичен. Книжки по проективной геометрии (Четверухина, Глаголева, Кокстера, Вольберга) впервые мне подсунул он.
У него было несколько опубликованных статей по проективным преобразованиям. Была написана и диссертация, но до защиты дело не дошло. Он об этом говорить не любил, но по каким-то репликам, полунамекам можно было догадаться, что виноват в этом Четверухин.
В ближайшее окружение, в свиту Бубенникова входил доцент А. Ф. Турпитько. Он был зам. зав. кафедрой и одновременно начальник учебного отдела. Его узкой специальностью были шрифты, но по слухам, была у него и еще одна специализация * поговаривали, что он сотрудничает с органами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
*Вообще занудство * это, по-моему, чисто профессиональное качество педагогов, поскольку «повторение * мать учения». Я и сам грешен, но я хоть осознаю это. Моим детям, когда они взбрыкивали от моих наставлений, я говорил, что я работаю патефоном. 
Публика на кафедре была самая разношерстная * доцент М. А. Агатова, защитившая диссертацию по творческому наследию А. С. Макаренко, доценты В. В. Крылов и К. Ф. Куркин * полковники в отставке. Потом Бубенников взял еще нескольких отставных военных. Ему нравились вышколенные подчиненные, приученные соблюдать иерархию и брать под козырек. Восторженно говоривший о геометрии В. Н. Гамаюнов и смешливый В. П. Панченко были кафедральными художниками * оба окончили худграф.
Одновременно со мной на кафедру пришел А. М. Кирюдчев. «Доцент ... Но, тупой». Торфяной институт, где он раньше работал, Хрущев выселил из Москвы поближе к торфам, и ему пришлось «переквалифицироваться в управдомы». Мы называли его кандидатом торфяных наук. Лебедев от него плакал, но здесь его не спрашивали. А. М. проработал на кафедре лет 35, но дальше 3-ей главы учебника Гордона не продвинулся.
В это время создавалось учебное телевидение, и Минвуз поручил это дело нашему институту, где была организована лаборатория учебного телевидения. К чтению телевизионных лекций по начертательной геометрии Бубенников привлек всех корифеев * Н. Ф. Четверухина, И. И. Котова, В. О. Гордона, не забыв при этом и себя. Подготовкой этих лекций занималась вся кафедра. Чертили плакаты, согласовывали их содержание с лекторами, сопровождали лекторов в телецентр на Шаболовке. Приходилось заниматься этим и мне. Я тогда говорил друзьям, что я за кадром подаю профессору мел и тряпку.
Пользуясь случаем, я однажды (по-моему, в конце 66-го года), подкатился к Н. Ф. Четверухину с просьбой взять меня в аспиранты, сказав, что я изучаю его «Проективную геометрию». Н. Ф. отнесся к моей просьбе без энтузиазма и кисло промямлил, что я могу съездить к ним на кафедру и взять у лаборантки «Памятку для поступающих в аспирантуру МАИ по начертательной геометрии».
Просился я в аспирантуру и к Бубенникову. Он был не против, но «только в заочную» (* Володь, у нас очной нет, у нас же институт заочный!), что меня не устраивало.
В 66-м году очень многих сотрудников института посадили за взятки. Председателю приемной комиссии дали восемь лет. Нашу кафедру, слава богу, пронесло. К этому времени относится такая анекдотическая история, которую, впрочем, рассказывали как чистую правду. Зав. кафедрой охраны труда устроил разнос своим сотрудникам за то, что те роняют престиж кафедры: * На сопромате, на теормехе по полсотни берут, на математике, на начерталке * по четвертному, а вы * позор! * по трояку!
Бубенников в это время активно осваивал наследство М. Я. Громова. Он писал учебник и одновременно «Лекции по учебному телевидению», положив в их основу изданный в ВЗПИ двухтомный учебник Громова.
На него пахала вся кафедра: чертили, калькировали, печатали на машинке, вписывали буковки, редактировали (с падежами у него было плоховато), вычитывали верстки. В некоторых «Лекциях ...» (они издавались в виде тетрадок) я значусь в выходных данных как «редактор». Редактирование мое сводилось к тому, что я старался хоть немного улучшить его ужасно тяжелый, неудобоваримый слог: * А. В. Ну, не говорят так по-русски! И писал, и говорил он каким-то казенным, канцелярским языком. В разговоре он, например, любил вставлять выражения типа «будировать вопрос», «курировать мероприятие». Он терпеливо выслушивал все мои предложения, но практически все оставлял без изменения за исключением совершенно очевидных опечаток.
Правда, сам он тоже (в свободное от парткома время) пахал. Ему больше всего нравилось чертить. Чтобы его учебник отличался от громовского, он делал с громовских чертежей зеркальные копии * переворачивал их лицом вниз и копировал «с изнанки».
Но основными его инструментами были все же не циркуль и линейка, а ножницы и кисточка. Он вырезал из громовского учебника страницы, настригал из них полоски по одному, два абзаца и наклеивал вырезки в другом порядке, иногда вписывая что-нибудь между ними от руки.
Учебник А. В. Бубенникова и М. Я. Громова вышел в 65-м году. Через несколько лет В. Н. Гамаюнов, разругавшись со своим учителем, накатал телегу в прокуратуру, обвинив его в плагиате.
*  *  *
В начале 67-го года я по командировке Минвуза уехал в Афганистан преподавать в Кабульском политехническом институте. Там я, упражняясь в английском и проективной геометрии, перевел книжку O/Hara & Ward «Introduction to projective geometry». Исписал 12 толстых тетрадок с портретом короля Захир шаха на обложке. На первой из них мой друг Юлий Андреев написал: «Перивод с английского В. Пеклича».
Юлий работал на строительстве Кабульского политехнического института, но из любопытства * «размять мозги» * взял у меня «Проективную геометрию» Четверухина. К моему 29-летию он сочинил пророческий стих:
Я был слегка навеселе
И обратил к толпе клич,
Что как Саратов Понселе
Кабул прославит Пеклич. 
П. Н. Лебедев прислал мне письмо, где рассказывал, что был на защите   Л. П. Столяровой * ученицы А. А. Глаголева. Он настоятельно рекомендовал мне написать ей (адрес он узнал) и расспросить, что нужно, чтобы поступить в аспирантуру к Глаголеву. Я, не очень надеясь на ответ, сочинил послание, рассказав о своих скромных геометрических успехах. Людмила Павловна ответила. Она писала, что «Глаголев аспирантов уже не берет, потому что он умер», и советовала мне поступать в аспирантуру к ее оппоненту З. А. Скопецу, который заведует кафедрой геометрии в Ярославском пединституте (ЯГПИ) и которого «в геометрических кругах называют богом синтетики».
С тех пор я считаю Л. П. Столярову моей крестной матерью в геометрии.
В январе 68-го года я вернулся в Москву. П. Н. Лебедев поддержал мое намерение найти Скопеца, отозвавшись о нем очень уважительно.
 Вскоре на четверухинском семинаре я снова услышал эту фамилию * Скопец. Ее несколько раз упомянул в своем докладе Г. С. Иванов * его аспирант. После доклада я подошел к нему, представился и попросил познакомить меня со Скопецом.
Геннадий Сергеевич окончил МЛТИ (лесотехнический) и там же учился в аспирантуре на кафедре начертательной геометрии у Н. Н. Пшеничного. Когда он проучился год или полтора, его шефа поперли из института за то, что он хватал студенток за коленки. Г. С. и еще два-три аспиранта, в том числе А. М. Бурдакова (будущая жена Г. С.) остались без руководителя. Г. С. и А. М. поехали в Ярославль к Скопецу, и тот согласился помочь им написать диссертации. Так они стали аспирантами Скопеца.
*  *  *
Оказалось, что Скопец часто бывает в Москве, и недели через две Г. С. и я встречали его на Ярославском вокзале.
Общались мы не больше пяти минут * пока шли до метро и спускались на кольцевую линию. После нескольких общих вопросов (Что и когда окончил? Где работаю?) он спросил: * Вы знаете, что такое коллинеация? Я ответил, что вроде представляю. * Условимся считать проектирующим лучом точки прямую, соединяющую ее с ее образом в заданной коллинеации. Вот такое проектирование! Изучайте! Желаю успеха! Связь со мной держите через Г. С. Я буду в Москве через три недели.
Он куда-то торопился, а ему еще нужно было поговорить с Г. С. Подошел поезд, и они уехали.
А у меня перехватило дух. * Вот это задачка! Вот это начертательная геометрия!
Три недели я думал только об этой задачке. Довольно быстро я сообразил, что если таким способом проектировать прямую на плоскость, то «проекция» будет кривой 2-го порядка. А к приезду З. А. я уже знал ответ и на более сложный вопрос об обратимости такого «чертежа». Я знал, что точки-оригиналы, «проекции» которых совпадают, расположены на пространственной кривой 3-го порядка. Мне было что рассказать З. А., на вторую встречу я летел счастливый.
В первый раз я не успел его разглядеть и даже боялся, что не узнаю. В этот раз я рассмотрел его получше.
Открытое, интеллигентное лицо, совершенно седые волосы, умный, внимательно изучающий собеседника взгляд. Многие женщины (например, моя мать) считали его «очень интересным мужчиной». В общении он был демократичный и деликатный одновременно.
По документам он был Залман Алтерович, но все звали его Захаром Александровичем. Много позже я прочитал у Б. А. Розенфельда, что когда в 41-м году З. А. преподавал математику в сельской школе, ученики прозвали его Залп Артилерич. Тогда он стал Захаром Александровичем.
Когда я рассказал ему о своих «достижениях», он произнес одно слово: * Симпатично! Потом я узнал, что это у него наивысшая похвала. Теперь я понимаю, что эти «достижения» для него были «таблицей умножения», что он знал эти тривиальные результаты заранее, что для меня это была проверка боем.
В этот раз мы поговорили подольше. Он перечислил несколько книжек, которые мне стоит почитать, в частности, трехтомник Th. Reye «Die Geometrie der Lage». При этом мою жалобную сентенцию о том, что я не знаю немецкого, он просто пропустил мимо ушей. Кривые 2-го порядка он называл кониками, а пространственные кривые 3-го порядка * нормкривыми.
В Москве он бывал регулярно. У него были дела в журнале «Математика в школе» и в издательстве «Просвещение». В журнале он был членом редколлегии и много лет вел отдел задач. В «Просвещении» готовились к изданию его учебники по геометрии для 9 и 10 классов. В это время под руководством академика А. Н. Колмогорова проводилась реформа школьной математики. Учебники «Геометрия-9» и «Геометрия-10» под редакцией З. А. Скопеца (совместно с В. М. Клопским и М. И. Ягодовским) победили на конкурсе.
Я медленно, но все же продвигался. Во всяком случае, на каждое новое наше свидание я приходил «не с пустыми руками». И когда З. А. в очередной раз сказал «Симпатично!», я завел разговор об аспирантуре.
З. А. сказал, что с удовольствием меня возьмет, но, ... к сожалению, сможет это сделать только через два года.
* У нас в аспирантуру очередь. Число мест ограничено, и на ближайшие два года все места уже обещаны. Но я могу, если хотите, предложить Вам такой вариант. Я берусь договориться с И. И. Котовым, чтобы он взял Вас к себе. У Вас будут два руководителя, но Котов будет скорее формальным, а все свои научные вопросы Вы будете обсуждать со мной.
Я знал о крутом нраве Ивана Ивановича и потому спросил: * А нельзя такой же договор заключить не с Котовым, а с Четверухиным?
* Хорошо. В июне у нас, в Ярославле будет очень представительная конференция. Будет и секция начертательной геометрии, мы послали приглашения Четверухину, Котову, Джапаридзе, Валькову. Вы тоже приезжайте и тогда, думаю, мы решим этот вопрос.
*  *  *
 
С именем Н. Ф. Четверухина связывают расцвет советской начертательной геометрии. Он организовал знаменитый «четверухинский» семинар, выпустил несколько капитальных сборников трудов этого семинара, издал отличный учебник (так называемый «пятиавторский»), книги «Проективная геометрия», «Изображения фигур в курсе геометрии», «Аксонометрия» (совместно с Е. А. Глазуновым), создал Ученый Совет по защитам диссертаций. МАИ был тогда настоящей кузницей кадров, центром притяжения всех, кто работал в этой области.
Это был интеллигент «старой закваски» * образованный (образование он получил до революции), культурный, порядочный. Важно, по-моему, еще и то, что он был математик. Степень доктора физико-математических наук делала его авторитет непререкаемым, его лидерство было общепризнанным.
На кафедре у себя он поставил стол для пинг-понга и играл со своими аспирантками. Он любил красивых девочек, и, подшучивая над этой своей слабостью и над своим преклонным возрастом, называл себя «гладиатором» * от слова гладить. Часто при этом он приносил бутылку легкого вина и просил аспирантов принести из буфета кофе и пирожные (на его деньги).
Но с него же начался и закат. Ему продолжали оказывать «генеральские почести», но последние лет 10-15 он уже ничего не делал (умер он в 75-м году). В последние несколько лет он был уже совершенно немощный и высохший. На заседания Совета его приводили под руки, а он еле волочил полусогнутые ноги.
Его аспиранты варились в собственном соку. Кто поспособней, правда, писали хорошие диссертации, но это была только их заслуга.
*  *  *
Интересную работу по косым проекциям сделал Юра Кулагин (немножко ему помог Скопец). Он защитил ее в 73-м в ярославском совете по физико-математическим наукам. Но ВАК его не утвердил. После долгих мытарств, пройдя массу мучений и унижений, он защитил ее в киевском совете у Михайленко и стал кандидатом технических наук. В декабре 85-го он писал мне: * С удовольствием сообщаю, что 13 ноября утверждена ВАК моя диссертация. Ты * ее крестный отец, и тебе всегда признателен был, есть и буду за это.
Отличную диссертацию написал Слава Артемьев. Она была посвящена кристаллографическим группам, в которых среди начертальщиков никто не разбирался. Он все делал сам.
Но деловой хваткой Слава не отличался, он был «непробивной». Поэтому с защитой у него долго не клеилось. Я рассказал о нем Скопецу, и З. А. дал согласие быть его оппонентом. Слава после защиты приехал ко мне с бутылкой и подарил мне свою диссертацию с дарственной надписью «Глубоковужаемому ...» (он был уже тепленький, когда надписывал).
Он рассказывал, что когда его приняли в аспирантуру, он и еще несколько поступивших устроили на кафедре банкет. Слава прилично наклюкался, и это понравилось Котову: * Смотрите, как пьет! Этот защитит!
*  *  *
 
После Четверухина началась эпоха «самозванцев» * Котов, Осипов, Якунин, Фролов, Бубенников, Михайленко. Эпоха туфты и очковтирательства, эпоха «кибернетики графики», «прикладной геометрии» и прочей лапши на уши.
Властолюбивый, амбициозный и неразборчивый в средствах И. И. Котов, устраивавший попойки со своими аспирантами и спавший со своими аспирантками, захватил власть еще при жизни Четверухина. Карьеру он делал и по административной, и по партийной линии * он был деканом и секретарем партбюро. Вклад его в науку был весьма сомнительным. Кто сегодня вспомнит его монографию (!) «Комбинированные изображения»?
В. А. Маневич в своей книге «Лжеученые» пишет, что Котов был большим другом и собутыльником ректора МАИ И. Ф. Образцова, впоследствии академика и министра высшего образования РСФСР: * «Образцов вызвал Н. Ф. Четверухина и еще двух профессоров и приказал им ехать в Тбилиси в качестве официальных оппонентов. ... Четверухин ... знал, что диссертация Котова * липа, но как член партии ... вынужден был повиноваться ректору». Так Котов стал доктором наук. И чуть далее Маневич пишет, что на юбилее Котова Образцов говорил: * Дорогой Иван! Мы с тобой пили, пьем и будем пить!
С середины шестидесятых лидерство Четверухина становилось все более и более номинальным, а подлинным «фюрером» советской начертательной геометрии уже был Иван Иванович, наш Трофим Денисович Лысенко.
*  *  *
В начале июня я приехал в Ярославль. Конференция была действительно внушительная. Приехали несколько академиков. Запомнилось, как А. Н. Колмогоров гулял по Ярославлю в сопровождении большого эскорта.
Запомнился также некрасивый эпизод, когда Котов нахамил О. А. Котию.
Олесь Акимович Котий * один из первых и один из любимых учеников Скопеца. Тогда у него уже были свои аспиранты.
Был он маленький, щуплый и совершенно лысый. Он воевал, был ранен, здоровье у него было неважное. Но в глазах у него всегда была лукавая усмешка. Он был ироничен и любил подшутить. Шутки его были мягкие и безобидные, и позволял он их себе только со своими.
После доклада Котова он выступил с какими-то замечаниями, уточнениями и поправками. Говорил он, как обычно, негромко и деликатно. И главное * по делу. Но Котов был взбешен. Как это какой-то кандидат, доцент поучает его * доктора и профессора!? Он отвечал раздраженно и назвал его Олексой Акакиевичем. Знал он прекрасно не только, как его зовут. Он знал, что по математической культуре, по эрудиции, по научным результатам Котий на голову выше его. И именно за это он хотел его унизить.
Недавно ко мне приезжал Женя Потоскуев. Тогда он был аспирантом Котия, сегодня он * автор нескольких школьных учебников по геометрии. Он вспомнил этот эпизод, и аж вскипел от негодования: * Хам! Одно слово * хам! 33 года прошло, а он все не может простить обиду, нанесенную его учителю.
*  *  *
Скопец изложил Четверухину свое предложение:
* У него уже хороший задел.
Николай Федорович протянул мне руку и поздравил:
* Считайте, что Вы уже аспирант.
Я ликовал. Ура! У меня впереди три года свободы! Я три года буду заниматься только тем, что мне нравится, только своими задачками! И у меня будут руководители, о которых можно только мечтать!


ПОСТУПЛЕНИЕ В АСПИРАНТУРУ

Вернувшись в Москву, я сообщил Бубенникову (в подробностях), что поступаю в аспирантуру, и попросил дать мне характеристику для поступления.
Но Бубенников, который до этого не знал, что я встречаюсь со Скопецом, смекнул, как тот мужик из басни Михалкова, что «такая корова нужна самому». Не прикладывая никаких усилий, он может заработать лишнюю галочку в свой послужной список. Профессор, автор учебника и задачника, и ни одного ученика. Безобразие! Надо создавать школу. Меня стали уговаривать остаться на кафедре.
Тогда я начал ставить условия (в этом торге со стороны Бубенникова принимали участие Турпитько и кто-то еще).
* У нас же нет очной аспирантуры, а мне нужна очная. Я загнул первый палец.
* Володь, сделаем!
* Я хочу работать со Скопецом. Я загнул второй палец.
* Володь, сделаем! Напишем в приказе «назначить двух руководителей».
Кандидатские экзамены по английскому и философии у меня уже были сданы, но не был сдан экзамен по специальности. Поэтому по тогдашним дурацким правилам мне нужно было сдавать вступительные экзамены по специальности и по ... истории партии. Разумеется, горячего желания сдавать историю партии у меня не было. Но по тем же правилам, если у поступающего в аспирантуру были сданы все три кандидатских экзамена (по специальности, по языку и по философии), то его принимали в аспирантуру без вступительных экзаменов. Поэтому я загнул еще один палец и, не моргнув, соврал:
* Четверухин обещал мне зачесть кандидатский экзамен по специальности. Реакция была та же: * Володь, сделаем!
Я сам потом оформлял протокол сдачи, сам себе задавал вопросы, сам на них отвечал, сам себе ставил пятерки и сам собирал подписи трех членов экзаменационной комиссии.
(Потом, поскольку я захотел стать кандидатом физико-математических наук, Скопец заставил меня сдать кандидатский по геометрии).
Загнув следующий палец, я сказал, что Четверухин обещал дать мне почасовую (моей дочери тогда шел второй год, и к 100 р. аспирантской стипендии мне не помешала бы добавка).
* Сделаем, Володь, сделаем!
Почувствовав, что могу из них вить веревки, я совсем раздухарился:
* Четверухин грозился, если у меня хорошо пойдут дела, послать меня на годичную стажировку в Германию или в Австрию.
* Володь, сделаем! (Впоследствии об этом никто не вспоминал).
Загнув последний палец, я сказал, что мне нужно согласие Скопеца.
* Я думаю, он возражать не будет, но я не могу решать без него.
Турпитько позвонил в учебный отдел, и мне мгновенно оформили командировку на Ярославский УКП ВЗПИ. В тот же вечер я был в Ярославле.
Скопец не возражал. Он только спросил: * Вас это устраивает?


АСПИРАНТУРА

По совету Скопеца я начал заполнять пробелы в моем математическом образовании. Этот совет мне передала в письме его ученица И. С. Герасимова, приехавшая в Москву на ФПК. Цитирую: * Вам велено передать настоятельную рекомендацию посещать занятия на ФПК вместе со мной. Четыре месяца Вы должны заниматься математикой. Я заикнулась, что сомневаюсь относительно Вашего свободного времени и Вашего желания. На что получила точный ответ: * Скажите, что я рекомендую.
Я ходил в пединститут (МГПИ им. Ленина) на лекции Лемлейна по линейной алгебре (для студентов), на лекции и семинары Розенфельда для слушателей ФПК по неевклидовой геометрии, на лекции Бокштейна по топологии, на лекции Васильевой по проективной геометрии. В МГУ (пропуск мне организовал А. М. Лопшиц) я слушал ту же линейную алгебру у Головина и дифференциальную геометрию у Новикова (будущего академика). Мне уже пошел четвертый десяток, и мальчики и девочки оглядывались на меня с недоумением.
За мою долгую жизнь мое самолюбие не раз бывало уязвлено. Не очень приятно чувствовать себя чайником. Но я прятал свое самолюбие в карман и через неделю опять шел на лекцию, хотя на предыдущей я больше половины не понял.
Я до ночи просиживал в Ленинке, просматривая горы книг и делая с наиболее интересных микрофильмы. С микрофильма книжки D. M. Y. Sommerville «An introduction to the geometry of N dimensions» я напечатал фотографии и почти всю эту книжку перевел. Я начинал немного разбираться в многомерной геометрии. Мне все больше нравилось в 4-ом измерении, там было куда просторнее, чем в трехмерной коммуналке с совмещенным санузлом * например, прямая и плоскость там скрещивались.
Раз в две-три недели я обходил (пешком от Сретенки до Арбата) все букинистические магазины Москвы и скупал все интересные книжки по геометрии. Выпросив у Скопеца под страхом смерти трехтомник Рейе «Die Geometrie der Lage» и 1-й том трехтомника Штурма «Liniengeometrie», я сделал с них ксерокопии и начал их переводить, приобретя немецко-русский и немецко-английский словари. Выписав немецкое слово, я напротив него писал его английское и русское значения.
Скопец подарил мне несколько сборников трудов его кафедры, и я с жадностью набросился на них. Особенно меня интересовали многомерная геометрия и кремоновы преобразования. Я начал читать статьи И. С. Герасимовой, где было и то, и другое одновременно. Она получала кремоновы преобразования невысоких порядков с помощью косого проектирования в четырехмерном пространстве, то есть рассматривала простейшие случаи, что было для меня важно, поскольку поначалу я мало что в этом понимал.
Это было далеко от задачи, которую дал мне Скопец, но мне было интересно все. Я разбрасывался, то есть копал не вглубь, а вширь. Года через полтора у меня уже было несколько простеньких статей по косым проекциям в P4. В диссертацию они не вошли, но послужили трамплином для более сложных задач. Я придумал конструкцию, позволяющую получать кремоново (бирациональное) преобразование не в точечном, а в линейчатом пространстве. Чтобы З. А. не ругал меня за то, что я отвлекаюсь от основной задачи, я долго не рассказывал ему про эту конструкцию, и рассказал только тогда, когда появились приличные результаты. Захар Александрович сказал: * Симпатично. Потом эту конструкцию мы с ним решили включить в диссертацию.
У меня появилась шикарная пишущая машинка «Robotron». Печатать по-человечески я так и не научился до сих пор. И сейчас, уже на компьютере я печатаю одним пальцем.
Сразу после того, как я стал аспирантом, З. А. предложил мне еще одну задачу. Его ученица Е. Л. Тефова написала диссертацию по отображению биаксиального пространства с помощью эллиптической линейной конгруэнции * абсолюта этого пространства. З. А. предложил модифицировать эту конструкцию, добавив к ней общий линейный комплекс, содержащий эту конгруэнцию. Я начал заниматься и этой задачей. Геометрия здесь была очень красивая и богатая. Пересекающиеся прямые комплекса изображались касающимися циклами (ориентированными окружностями), и возникал изоморфизм группы движений симплектического пространства и группы круговых преобразований Ли. 4-я глава диссертации, куда потом вошла эта конструкция, получилась наиболее интересной и содержательной.


ВЗПИ

Поначалу П. Н. Лебедев живо интересовался моими аспирантскими успехами и искренне радовался им. Но все чаще он говорил, что ему это не по зубам. Однажды, когда я начал ему рассказывать про нуль-систему, он остановил меня: * В. А. Я в этом ничего не понимаю, а учиться мне уже поздно. Вскоре он умер.
Врезалось в память изречение шефа на его похоронах. Мы уже шли к автобусу, когда из трубы крематория пошел дым. Бубенников, показывая на него, поднял руку и изрек: * Пал Николаич пошел.
Выполняя его волю, его вдова (он ее называл «моя обожаемая Мария Петровна») отдала кафедре его небольшую библиотеку. Мы ездили к ней с В. П. Панченко. Несколько книжек досталось мне.
*  *  *
Еще несколько кафедралов в разной степени проявляли интерес к моим делам. Я приставал почти ко всем, меня просто распирало от желания похвастаться, какие красивые задачки я решаю.
Владислав Бурметьев был высокий, плотный, светловолосый. Было в нем что-то нордическое, суровое, он редко улыбался. Этакая белокурая бестия. Точный его портрет нарисовала «устами младенца» наша юная лаборантка Таня Тонких: * Бурметьев хороший человек. Но какой-то он очень задумчивый.
Гордый и независимый, он трудно сходился с людьми. Характер у него был * ой, не сахар! Дипломатичность и гибкость были для него бранными словами. Он резал правду-матку. На кафедре он доработал до пенсии, но ухитрился испортить отношения практически со всеми.
Чуть позже, в 69-м на кафедру пришел Саша Поплавный * автор всех рисунков в этой книжке. Ему тогда было 23 года. Бородка клинышком удлиняла его и без того продолговатое лицо и делала его похожим на Дон-Кихота. У него был своеобразный белорусский, провинциально-стеснительный юмор. Смеялся он заразительно и смешно * как будто кудахтал. Его тоже заинтересовало геометрическое моделирование, конструктивная и проективная геометрия.
Бурметьев начал возиться с конгруэнциями и косыми проекциями. В его конструкции возникали всевозможные циркулярные кривые 3-го порядка, в частности, кривые Бурместера. Сашка Поплавный острил: * Чего уж там. Пиши «кривые Бурметьева». Он изучил несколько книжек по механизмам для воспроизведения кривых * Геронимуса, Артоболевского, Добровольского, и позднее придумал приложения в этой области.
Диссертацию его можно и сегодня ставить в пример всем аспирантам, как образец для подражания. Диссертация безукоризненная, как по содержанию, так и по форме. Аналитическими методами в геометрии он владел намного лучше меня. Я до сих пор ими так и не овладел.
Он защитил ее в 74-м и подарил мне экземпляр с надписью «Моему юному учителю» (он чуть старше меня). Руководителем у него числился Бубенников, первым оппонентом был Котов.
*  *  *
Кроме геометрии нас сближало увлечение шахматами (одно время мы играли также в го). Наигравшись на кафедре, мы потом еще часами играли по телефону! Через несколько лет на лекциях в университете марксизма-ленинизма (приходилось их посещать, поскольку отмечали присутствующих) мы с Сашкой резались в шахматы вслепую, точнее передавая друг другу тетрадку с записанным очередным ходом.
Потом Бубенников запретил нам играть в шахматы на кафедре. Мы повадились на кафедру математики. Одним из наших партнеров там был Боря Дубровский. О том, что он чемпион Олимпийских игр по гребле, я узнал только лет через пять. Он был страстный библиофил. В его «Библиотеке поэта» (большая серия) не было только Андрея Белого, который был у меня. Он долго уговаривал меня выменять его «на что угодно». Я поехал к нему и выбрал «Теорию групп» Хамермеша. Библиотека у него была впечатляющая. Был у него и самиздат. Кое-что он давал мне почитать. В молодости он по наивности (а может, иначе в сборную не брали) вступил в партию. Теперь он почитывал самиздат. Помню, как в одну из годовщин смерти Пастернака мы с ним ездили в Переделкино на его могилу.
Летом 2001-го я неделю прожил у Бурметьева на даче, которую он от начала до конца построил своими руками (у меня руки кривые, и дачи нет). «Вспоминали минувшие дни», перемывали косточки коллегам.
Большого пиетета к Бубенникову у него нет, но мое полное его неприятие он не разделяет: * Ты не прав, Володька. Вспомни, например, как он ухаживал за парализованной тещей, как он всегда подавал дамам пальто и открывал перед ними дверь, как он тебе часы на свадьбу подарил. Но то, что он уволил Сашку по сокращению штатов, он ему простить не может: * Самого молодого! Когда полкафедры старперов!.
В шахматы в этот раз мы ни разу не сыграли. Не вспомнил ни он, ни я. Старость  * не радость.
В молодости у Бурметьева было могучее здоровье. Мы с ним для укрепления семейного бюджета ходили разгружать вагоны. И хоть я тогда тоже был «качок» * в школе и в институте я занимался гимнастикой, крутил на турнике «солнышко» * но тут он давал мне явную фору, как натуральный биндюжник.


В 76-м мы с Бурметьевым перевозили Поплавного на новую квартиру. Лифт еще не работал, и мы таскали мебель на себе на 12-й этаж.
Здоровье свое он угробил неумеренным потреблением алкоголя*. Сегодня мы с ним инвалиды 2-й группы. У него уже было 4 (!) инфаркта, у меня пока, тьфу-тьфу, ни одного. В январе 2002-го Владька и Сашка были у меня в гостях. Я купил бутылку, они привезли по бутылке. Но одолели мы только одну (и то с помощью моей жены).
*  *  *
Ярославская проблематика открывала широкий простор для воображения. Я никому не давал прохода со своими задачками, фонтанируя и раздавая идеи налево и направо всем, кто соглашался меня слушать. Но у меня не хватало терпения, мне было неловко оттого, что я «заманил и бросил». И я, опережая своих «учеников», сам решал подаренные им задачки и сам писал совместные статьи. Так были написаны статьи с Г. В. Брандт, Л. А. Колычевой, Н. М. Морозовой, позднее с А. Н. Поплавным и А. А. Стасенко.


МЛТИ

Г. С. Иванов познакомил меня со своими коллегами из МЛТИ * Ермаковым, Антипиным, Бурдаковой. Он у них был заводилой, подбрасывал им задачки, вытаскивал на защиты и семинары.
Леша Ермаков был кряжистый здоровяк с окладистой рыжей бородой, улыбчивый, контактный, душа нараспашку. Типично славянская внешность * натуральный Илья Муромец. И он, и Антипин хорошо рисовали. Леша немного играл на фортепьяно. В 77-м году под руководством И. И. Котова (в траурной рамочке) и Г. С. Иванова он защитил кандидатскую. На подаренном мне автореферате он написал «Глубокоуважаемому учителю и другу».
Володя Антипин был длинный, худой и сутулый. Он опубликовал несколько интересных статей, но его научно-педагогическая карьера была короткой. Он был верующий, и они с женой ходили в церковь.
А в те времена для работников идеологического фронта, которым доверено воспитание молодежи, верить в бога был грех намного более тяжкий, чем даже хватать студенток за коленки. Поэтому ему пришлось уйти из института.
Перебиваясь случайными заработками, как-то он подрядился оформлять игровую комнату в детском саду. Но вместо дедушки Ленина он нарисовал зайчиков и белочек, объяснив пришедшей в ужас директрисе,  что «детям это интересней».
Впоследствии, окончив семинарию, он получил свой приход где-то на Волге. Ермаков дружил с ним всю жизнь. Летом ездил к нему в гости. В институте об этом знали, но теперь это уже не возбранялось, и ему даже дали должность профессора.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
* Когда я по телефону читал ему это место, он уточнил: * Здоровье мы с тобой сгубили никотином. Я с ним согласен. Я курю с 48-го года, с 4-го класса.
Я не видел Володю Антипина много лет. Встретились мы в 96-м году на похоронах Ермакова. Отец Владимир прилетел отпевать своего друга раба божьего Алексея. Леша был светлый человек. Его сын Дима сейчас работает на его кафедре.
Альбина Бурдакова * круглолицая блондинка, настоящая русская красавица вскоре вышла замуж за Г. С. и стала Ивановой. Я был свидетелем на их свадьбе. Мы дружили семьями. Их сын спал в кроватке, в которой до него спала моя старшая дочь, а после него * мои дочь и сын от второго брака.
Скопец поручил мне сделать три ксерокопии книжки H. P. Hudson «Cremona transformations in plane and space», которую ему прислали из Рижского университета по межбиблиотечному абонементу. Я сделал две лишних для себя и Иванова. Иванов, у которого диссертация была по кремоновым преобразованиям, перевел ее (450 страниц!) и подарил мне переплетенный машинописный экземпляр. Перевод, конечно, был сырой, но все равно честь ему и хвала. По нему потом учились многие и в Москве, и в Ярославле.
Много позже мы с ним (я побольше, он поменьше) перевели отличную книжку I. G. Semple & L. Roth «Introduction to algebraic geometry», правда, последние две главы не осилили.
Иванов готовился к защите. В Москве, по техническим наукам. Незадолго до нее я спросил его, почему он не хочет защищать в Ярославле, по физ.-мат. наукам. Для этого, конечно, нужно было еще поработать, но это было престижнее. Сам я уже начинал об этом подумывать. Но Иванов только махнул рукой. Он идеалистом не был, он был материалистом и прагматиком.
*  *  *
Я всегда был против превращения начертательной геометрии в прикладную геометрию. О том, что эти «приложения» * липа, что справки об их «внедрении» и баснословном «экономическом эффекте» покупаются за бутылку, все говорили открыто. Но «фюрерам» это было выгодно. Они получали потрясающие возможности жульничать.
Когда Иванов уже работал в МАИ, у основоположника прикладной геометрии Котова, я подтрунивая над ним, предлагал ему переделать перевод названия монографии Hudson * заменить «Кремоновы преобразования плоскости и пространства» на «Кремоновы преобразования в авиации и космонавтике», поскольку «plane» и «space» означают не только «плоскость» и «пространство», но и «самолет» и «космос».
*  *  *
К защите Иванова я сочинил торжественную оду в его честь на мотив известной лагерной песни Юза Алешковского «Товарищ Сталин! Вы большой ученый! В языкознанье понимаете Вы толк. А я простой советский заключенный, и мне товарищ * серый брянский волк».
Но вначале краткие комментарии в прозе. Диссертация Г. С. была посвящена  кремоновым преобразованиям частного вида * инволюциям Гирста. В качестве технических приложений эти преобразования применялись в ней для усовершенствования механизмов сучкоподборщика и костылезабивщика.


Товарищ Гена! Ты большой ученый!
И в инволюциях ты понимаешь толк.
Хоть ты ученый свежеиспеченый,
Но все равно ты старый, битый волк.
Пусть нам простят научную крамолу,
Пусть нам простят высокопарный стиль *
Ты превзошел и Гирста, и Кремону,
Подобранным сучком забив костыль!
Товарищ Гена! Ты большой ученый!
И в инволюциях ты понимаешь толк.
Но будешь ты пучком прямых сеченый,
Коль не отдашь свой самый главный долг.
Мы так и быть даем тебе отсрочку
Для оформленья справок и анкет.
Но ставь скорей несобственную точку
И приглашай на докторский банкет.
*  *  *
Мы с Лешей Ермаковым хотели спеть этот гимн на банкете, но слова нам не дали * там говорили одни профессора. От речи одного из них меня чуть не стошнило.
Зав. кафедрой пищевого института Н. Н. Иванов, элегантный, наутюженный, с тщательно уложенной пышной, седой шевелюрой произнес тост. Говорил он витиевато и длинно, явно любуясь своим красноречием: * Я предлагаю выпить за прекрасную даму, которую мы все страстно любим и которая платит нам всем такой же пылкой любовью. Он долго описывал эту даму и эту любовь с помощью всяких сальных двусмысленностей и под бурные аплодисменты завершил: * Я поднимаю тост за нашу начерталочку!
Во какая у нас наука! Всем дает! И мы все ее имеем!
*  *  *
Усилиями Иванова и Ермакова в 71-м, 73-м и 76-м г.г. вышли три сборника трудов МЛТИ, где кафедрой заведовал А.Ф. Кувырдин.
С публикациями всегда были проблемы. Поэтому начальство * Кувырдин  и работавший на его кафедре проректор Е. В. Поле * поставили условие: сборники будут, если в них будут их статьи. Пришлось писать за них.
Так у меня в этих сборниках  (кроме нескольких статей под моей фамилией) одна статья под псевдонимом Поле (про квадрикосеканты многообразия Сегре) и две под псевдонимом Кувырдин («Еще раз об инверсии» и «О числе общих прямых двух алгебраических конгруэнций»).
Последнюю статью я написал за год до этого, но потом обнаружил в шеститомнике Бэйкера «Principles of geometry» ту же задачку и практически те же результаты. Я потом шутил, что эта статья * вольный перевод с английского, в том числе и вольный перевод фамилии автора (Baker * по-английски пекарь). Публиковать я ее поэтому не стал, но не выбросил, и вот она пригодилась для Кувырдина.
Есть там еще одна моя статья в соавторстве с Кувырдиным. Саше Поплавному пришлось взять в соавторы некую Матвееву, которую он и знать не знал.
В сборнике 71-го года Иванов напечатал программную статью «Кремоновы преобразования плоскости и пространства», где очень кратко изложил основное содержание монографии Hudson. Гена становился классиком, «Главным Теоретиком советской начертательной геометрии», как я его называл.


МАИ

Мой первый выход в свет состоялся осенью 68-го. Я сделал доклад на четверухинском семинаре, рассказав о своих первых результатах. Четверухин болел, и вел семинар Котов. Он задавал много вопросов, я бойко отвечал. После доклада он наговорил мне комплиментов и сказал, что мне пора срочно оформлять диссертацию. Я только-только начал, а он уже был готов дать мне ученую степень. Такие у него были критерии.
Когда я рассказал об этом Скопецу, он улыбнулся и сказал: * Котов может пропустить плохую работу, но, по крайней мере, не зарубит хорошую.
Я возразил: * Думаю, Вы ошибаетесь.
Через несколько лет Скопец, рассказывая о трудностях Н. В. Наумович в ее переговорах с МАИ о защите ее докторской, вспомнил этот разговор и сказал мне: * Наверно, Вы были правы.
Нина Васильевна Наумович, кандидат физико-математических наук, зав. кафедрой геометрии Ростовского пединститута опубликовала много интереснейших статей, в частности, по многомерной начертательной геометрии. Защитить докторскую ей так и не дали.
*  *  *
На какой-то защите я увидел М. М. Юдицкого из Мелитополя. Зная, что он скоро защищает докторскую и что в ней изучается конструкция, похожая на ту, которой занимался я, я подошел к нему и попросил подарить мне его автореферат и разрешить поприсутствовать на его предзащите, которая намечалась в МАИ через несколько дней. Мейер Моисеевич долго и подозрительно меня расспрашивал, но потом выполнил обе просьбы.
На обложке автореферата было написано: «Научный консультант * И. И. Котов». Очевидно, М. М. предложил, а И. И. соблазнился.
Сделка была взаимовыгодной * Мейер Моисеевич на халяву получал, как сейчас говорят, крышу, а Иван Иванович тоже на дармовщинку * возможность добавить к списку своих учеников доктора Юдицкого.
Через несколько дней я приехал в МАИ.
После доклада Котов спросил: * У кого есть вопросы? Я поднял руку:
* Скажите, где расположены точки, «проекции» которых совпадают?
* Как где? На «проектирующем» луче (он говорил «проецирующем»).
Я отрицательно покачал головой, и Котов спросил:
* Вы не согласны?
* Иван Иванович. Докладчик принял такие правила «проектирования» (я говорил «проектирования»), при которых «проектирующий» луч «проектирует» только одну свою точку, а остальные точки этого луча «проектируются» другими лучами.
После паузы Юдицкий неуверенно сказал:
* Наверно, будет только одна точка.
Я снова покачал головой:
* Нельзя *3 точек пространства взаимно однозначно отобразить на *2 точек плоскости.
Начался шум. Все возбужденно обсуждали, что же будет. Я слушал и думал: * Господи! Тут даже Котов не умеет параметры считать!
Встал А. М. Тевлин и, обращаясь к начальнику, предложил свою гипотезу:
* Иван Иванович. По-моему, тут получится какая-то поверхность.
Час от часу не легче. Я снова качал головой. Котов, заметивший это, стукнул кулаком по столу и заорал:
* Вы понимаете, какие Вам вопросы задают?
Да уж! Человек написал докторскую по начертательной геометрии, а основной вопрос начертательной геометрии об обратимости чертежа ни разу не пришел в голову ни ему, ни его консультанту!
Через какое-то время все сошлись на том, что будет какая-то кривая, скорее всего 2-го порядка.
Когда начали расходиться, Юдицкий поймал меня:
* Я, кажется, дал Вам не очень хороший экземпляр автореферата (у обложки был оторван уголок, и он это запомнил).
*  *  *
На защиту Юдицкого я ехал, дав себе слово, что буду молчать. В большом зале уже собралось много людей. Я стоял около объявления о защите, размышляя, не пойти ли мне покурить, когда ко мне подошли пять-шесть любопытных студентов (по виду первокурсники) и спросили меня, как происходит защита докторской диссертации. Я начал им рассказывать. В это время в коридоре показался Юдицкий. Метров за 10 до нас он протянул к нам руки, и подойдя, пожал руку мне и всем этим мальчишкам. При этом он каждому из них заглядывал в глаза и представлялся: * Юдицкий.
Зарок, который я себе дал, заколебался. Страх провоцирует агрессию * даже смирная собака может укусить, если почувствует, что ее боятся. Короче, когда после доклада Четверухин предложил задавать вопросы, меня как будто что-то подбросило, и я (я сидел далеко) громко сказал:
* Николай Федорович, у меня два вопроса.
Потом мне рассказывала сидевшая в первом ряду Л. А. Колычева: * Я испугалась, что диссертант в обморок упадет, так он побелел.
Первый вопрос я задал тот же, что на предзащите. Но сформулировал я его очень подробно, чтобы всем собравшимся было понятно. Второй вопрос был какой-то частный и безобидный.
Юдицкий, начав издалека, долго и гладко (наверно, это была домашняя заготовка) говорил обо всем понемногу, но только не о том, о чем его спросили.
Когда он уже заканчивал отвечать на второй вопрос, ко мне с другого конца зала спешил Н. Н. Рыжов. Ему очень хотелось утопить Юдицкого, но было страшно прогневить Котова. А тут такой случай * можно это сделать чужими руками. Крупный, солидный мужчина, профессор, как мальчишка, продирался между рядами, наступая на ноги дамам. При этом он еще пригибался, прячась за спинами, чтобы Котов не заметил. Не дойдя метров 10, он сложил ладони рупором: * Повторите Ваш первый вопрос! Он же Вам на него не ответил! Я махнул рукой: * А он и на второй не ответил.
Совет проголосовал «за», и Юдицкий стал доктором. Говорили, что накануне он объехал всех членов Совета и каждому презентовал по корзине фруктов. В 78-м мы с ним были оппонентами у аспиранта Котова В. А. Шевченко * он первым, я вторым.
*  *  *
Как-то в Ленинке я встретил Ф. И. Пуйческу * аспиранта Котова: * Котов велел мне заняться отображением Бляшке-Грюнвальда. Вот сижу, читаю, но пока плохо понимаю.
Мы сели разбираться вместе, и у меня появилась догадка, вначале очень смутная, что конструкция Бляшке-Грюнвальда очень похожа на ту, которой недавно начал заниматься я, что это * какой-то очень частный случай моей конструкции. Мы просидели довольно долго, и догадка сменилась уверенностью.
Я, довольный находкой и благодарный Феде за то, что он меня на нее натолкнул, сказал, что напишу совместно с ним статью. Федя засмущался. Я его утешил, пошутив, что моя фамилия по алфавиту будет первой, и что у нас будет разделение труда * его задачей будет пристроить статью.
Статья получилась небольшая (4 странички), но красивая. Мы созвонились, встретились, и я отдал ее ему. Мы подробно о ней поговорили, он уже «врубился», и статья ему все больше нравилась.
Через какое-то время мне позвонил Г. С. Иванов и рассказал, как Котов кричал на Пуйческу: * Ты мой аспирант, и только меня можешь ставить соавтором.
Аналогичная история у Котова произошла с его аспирантом М. М. Харахом. Матвей несколько раз консультировался у Скопеца. Когда Котов об этом узнал, он устроил ему скандал, грозясь отчислить из аспирантуры. Матвей потом все равно ездил в Ярославль, но соблюдал при этом строжайшую конспирацию.
Я позвонил Феде. Он был в трансе. Он не знал, что делать. Вычеркнуть мою фамилию ему совесть не позволяла, а отказаться от такой статьи было выше его сил.
Разрешили мы эту коллизию так. Я сократил статью до двух страниц, вычеркнув свою фамилию и выбросив все подробности, доказательства, пояснения, оставив только голую суть. Но я оговорил за собой право опубликовать не усеченный вариант под своей фамилией. Так они и вышли, его две странички пораньше, мои четыре * попозже. Котова Федя в соавторы не взял.
*  *  *
Котову нечего было предложить своим аспирантам. Идей у него не было. Он только давал указания: одному разобраться с Бляшке-Грюнвальдом, другому * с чем-то еще. В надежде, что сами чего-нибудь накопают. Иногда он, смирив гордыню, просил Скопеца рассказать что-нибудь его аспирантам. Как-то прямо с вокзала Скопец поехал в МАИ: * Вот думаю, что им рассказать. Пожалуй, расскажу про диссертацию Казаковой. Если даже украдут, не страшно, она уже защитила.
Людмила Ивановна Рожкова, аспирантка Котова в 61 – 64 г. г., которую я попросил недавно рассказать мне про ее шефа, в основном подтвердила то, о чем я уже написал: * Аспиранты у него болтались без присмотра, каждый сам по себе. Мне он никакой темы не дал, никакой задачи не поставил. Я перерыла кучу диссертаций, сравнивая, выбирая, что мне ближе. Потом он мне тоже почти не помогал.
Л. И. долго сокрушалась, вспоминая разные неприглядные истории. Где-то уже в конце этого интервью она сказала: * Котов пропил нашу начертательную геометрию.
Скопец не мог себе позволить выпустить на защиту плохую работу. Он заставлял аспирантов вкалывать, а если у них не очень получалось, вкалывал сам. Про одного своего аспиранта, которого ему навязало начальство (так называемая целевая аспирантура), он говорил: * С Шумиловым я кровью харкал.
Женя Потоскуев рассказывал, что когда на втором году его аспирантуры у его руководителя Котия случился тяжелейший инфаркт, З. А. персонально занимался с ним целый год: * Он очень много в меня вложил.
*  *  *
Аспирантов в МАИ вела и ученица Четверухина В. Н. Первикова (в 74-м она защитила докторскую по многомерной начертательной геометрии). У Валентины Николаевны был свой («первиковский») семинар, на котором я много лет почти ежегодно делал доклады. Котов ее терпеть не мог. Ее птенцы держались чуть особняком и с гордостью называли себя «многомерщиками». Наибольшим авторитетом у них пользовались Володя Волков и Дина Коробова.
Крупный, сутуловатый, обстоятельный и рассудительный Володя Волков (я его звал «сибирский медведь» * он из Омска) защитил кандидатскую в 69-м. Потом мы с ним долго переписывались. Пачка писем от него самая толстая в моем архиве. Он советовался со мной по разным геометрическим вопросам и давал мне всякие мелкие поручения.
В 78-м мы с ним читали лекции на ФПК в Томске. На групповой фотографии мы стоим рядом.
В 79-м он приехал в МАИ на ФПК в качестве слушателя. Я в это время собирался в Ленинград читать лекции на ФПК у Валькова. Он попросил меня взять его с собой и замолвить за него словечко Валькову, чтобы тот принял в свой совет его докторскую. Вальков угощал нас в своем кабинете чаем и принесенными из дома пирогами, которые специально для этого напекла его жена. Он дал «добро», но потом все переигралось, и Волков защищал докторскую в Москве в 83-м. Я раздобыл для него отзыв у Б. А. Розенфельда.
С Диной Коробовой мы в 71-м летали на конференцию в Томск. Зав. кафедрой политехнического института старенький профессор Скрипов рассказывал какую-то элементарщину. Он часто употреблял слово «повертываем». Я каждый раз на ухо Дине комментировал: * И попердываем. Она несколько раз укоризненно на меня посмотрела, а потом, поскольку я не унимался, отсела от меня подальше.



КОНФЕРЕНЦИЯ В ТБИЛИСИ

В конце 69-го состоялась Всесоюзная конференция в Тбилиси, на которую съехалось очень много народа со всего Союза. Ее организовал Ираклий Спиридонович Джапаридзе, монография которого «Конструктивные отображения проективных преобразований пространства» была в то время настольной книгой всех аспирантов.
Было много интересных докладов и знакомств. Кандидат наук Александр Николаевич Станков (он работал в ЛИСИ у Валькова) рассказывал о проектировании лучами комплекса (оказывается, не только мы с Юдицким «комплексовали»). Станков мне очень понравился * все время улыбающийся балагур, рубаха-парень.
Понравилась мне очень красивая и очень неприступная аспирантка Джапаридзе Гульнара Кикабидзе, сделавшая «четырехмерный» доклад.
Интересным для меня было выступление Левона Казаряна из Еревана (тоже ученик Джапаридзе). Он занимался тетраэдральным циклическим комплексом, который возникал и у меня. Мы потом переписывались, и он неизменно обращался ко мне «Дорогой Профессор».
Из насыщенной культурной программы запомнилась экскурсия на фуникулере на гору Мцхета, где похоронена мать Сталина.
Я продолжал наживать врагов. Конференция завершилась грандиозным банкетом. Застолье было организовано с грузинским размахом. На столах стояли твиши, тетра, ахмета, киндзмараули, саперави, цинандали, ахашени, хванчкара, напареули, мукузани, тибаани, гурджаани (когда я потом рассказывал об этом в Москве, мои друзья только причмокивали и сглатывали слюну).
Я надегустировался так, что плохо стоял на ногах. Меня засунули в «Победу», за рулем которой был Вахтанг Тоидзе (ученик Джапаридзе). Рядом с ним сидел Н. Н. Рыжов со своей аспиранткой на коленях. Я сидел сзади между М. Е. Ворожцовой из Свердловска и А. Н. Станковым. Рыжов сделал мне комплимент по поводу моего доклада и начал расспрашивать, у кого я этому научился: * Бубенников вроде этим не занимается? Я сказал, что научился я у Скопеца и что Бубенников вообще ничем не занимается, что он только в парткоме сидит. Рыжов начал читать мне мораль, что нехорошо так говорить о своем учителе. Я в ответ что-то дерзил, дескать, Вы, наверно, не расслышали из-за шума мотора, кто мой учитель, а Ворожцова и Станков толкали меня локтями. Когда толчки стали сильными, я заторможено, но внятно сказал:
* Что вы меня толкаете? Всякое говно будет меня воспитывать, а я должен молчать?!
После этого много лет Рыжов при встречах проходил мимо меня, как мимо столба.


БУБЕННИКОВ

Первые два года аспирантуры Бубенников безотказно выполнял все мои просьбы по организационным вопросам. Мне дали почасовую * уговор дороже денег. Пока у меня не было своей машинки, я печатал на кафедральной, что простым смертным не разрешалось. Отзывы на мои статьи он подписывал (писал их я сам) не глядя. Командировки в Ярославль и на многочисленные конференции (Тбилиси, Ростов-на-Дону, Новгород, Омск, Томск) мне давали без проблем.
Иногда я оказывал ответные услуги. Как-то в парткоме, дожидаясь, пока он договорит с посетителем, я взял у него со стола какой-то «кирпич» и начал листать. Это была диссертация Кочетковой о конгруэнциях. Меня она заинтересовала. Бубенников, продолжая свой разговор, несколько раз с любопытством на меня косился. Закончив, он спросил: * Володь, ты что-нибудь в этом понимаешь? Может, посмотришь, напишешь отзыв? А то у меня руки не доходят. Оказывается, его назначили оппонентом. Очевидно, Н. Ф. Четверухин решил так над ним подшутить.
(Вообще, Николай Федорович любил такие шутки. Рассказывали, что на чествовании Х. А. Арустамова он произнес примерно такую речь: «Поздравляя юбиляра, я хочу отметить, что Христофор Артемьевич не только маститый педагог, но и начинающий ученый. Недавно он спросил меня: * Н. Ф. А что такое четырехмерное пространство? Я в ответ дарю Вам, Х. А., новое издание своей книжки «Проективная геометрия», в котором есть параграф о четырехмерном пространстве»).
Я написал отзыв. Дня за два до защиты Бубенников попросил меня зайти к нему в партком, велел секретарше никого не пускать, запер дверь и устроил репетицию своего выступления: * Я буду читать, а ты послушай.
 
В одном или двух терминах он не там сделал ударения, я его поправил. Думаю, что ради этого и была устроена репетиция. Наверно, он и сам сомневался в этих ударениях, но спросить ему было стыдно.
На защиту по его настоянию мы ехали вместе (мне для этого пришлось заехать в институт). Ехали в такси. Он дрожал, как студент перед экзаменом, сидел напряженный, прямой, как палка. Раздраженно стал выговаривать водителю, выбравшему не самый короткий маршрут. Расплатился он талонами, которые ему, как секретарю парткома, выдавали в райкоме. Таксист матернулся.
На защите он посадил меня рядом с собой. Ужасно нервничал. Но когда первый оппонент И. С. Джапаридзе стал говорить примерно то же, что было в нашем отзыве, он начал расцветать и поглядывать на меня с нежностью.
После своего выступления (которое уже мало кто слушал, в зале шумели * устал народ), он сел на то же место и шепотом спросил: * Ну как? Я молча поднял большой палец.
*  *  *
Борису Павловичу Кальницкому шеф однажды поручил написать на одну диссертацию два отзыва * положительный и отрицательный.
*  *  *
О моих задачках Бубенников никогда не спрашивал.
Впрочем, однажды, когда я кому-то на кафедре рассказывал, как я решаю задачу «Построить конус 2-го порядка по четырем его точкам и двум касательным плоскостям», подошел А. В., послушал и выразил сомнение в ее корректности, дескать, что-то недозадано (или перезадано). Я посчитал параметры: * Конус 2-го порядка * 8 параметров, а четыре точки конуса плюс две его касательные плоскости * тоже 8 (4 плюс 4), то есть, все правильно.
Решение задачи было связано с «выходом в четырехмерное пространство». А. В., как и Х. А., туда никогда «не выходил», но слушал, ничего не спрашивая. Наверно, в отличие от Х. А., стеснялся.
Заканчивая, я сказал, что задача имеет восемь решений, после чего А. В. подвел итог (итог должен подводить начальник):
* Ну, конечно, восемь параметров * восемь решений!
Я уж не стал ему говорить, что это * разные вещи, что в данном случае это * просто совпадение.
*  *  *
В 69-м году в сборнике трудов кафедры у Бубенникова вышла большая статья «Кинематические поверхности в математической интерпретации». Автор ее прилично знал дифференциальную геометрию, в чем Бубенникова заподозрить было трудно. На кафедре шушукались, что написал ее доцент кафедры математики Б. В. Широкорад, который был у Бубенникова на крючке за какие-то производственные и прочие грехи. У него были в это время неприятности по партийной линии, и главный партийный босс, по-видимому, обещал замять дело в обмен на такую услугу. Наверно, шеф уже подумывал о докторской, но поскольку он был страшный трус, то не рискнул делать ее на основе этой статьи * а вдруг кто-нибудь что-нибудь спросит.
В том же сборнике были напечатаны три статьи П. Н. Лебедева в траурной рамочке, две статьи В. Н. Гамаюнова и моя статья «О построении нормалей к коническим сечениям».
Эту первую в жизни статью я написал еще до поездки в Афганистан. Задачки в ней, конечно, простенькие, но мне за нее и сегодня не стыдно. Написал я ее под влиянием Гамаюнова * по одному очень частному геометрическому аспекту его обширной «проблематики».
Виктор Николаевич Гамаюнов занимался тогда «анаморфозным проектированием» и очень эмоционально говорил об «удивительно красивых закономерностях». Меня эти его панегирики науке вообще и геометрии в частности слегка настораживали * я, как Высоцкий, «в восторженность не верю».
Чтобы охарактеризовать широту его «проблематики», я приведу (далеко не полный) перечень трудов, на которые он в этих двух статьях ссылается в списке литературы и в многочисленных подстрочных примечаниях:
К. Маркс, Ф. Энгельс «Собрание сочинений»,
Ф. Энгельс «Диалектика природы»,
В. И. Ленин «Сочинения»,
Леонардо да Винчи «Избранные произведения»,
И. Ньютон «Лекции по оптике»,
С. И. Вавилов «Оптические методы анализа вещества»,
Н. И. Лобачевский «Сочинения по геометрии»,
Г. Монж «Начертательная геометрия»,
А. В. Бубенников, М. Я. Громов «Начертательная геометрия»,
Б. В. Иогансон «О живописи».
Статьи были очень пространные, с мнением Чехова, что «краткость * сестра таланта», Гамаюнов явно был не согласен. В них было много умных слов, в том числе самодельных, звучных терминов.
Любители наукообразия обожают изобретать броские термины. Наукообразие * это дешевая реклама. Хороший товар не нуждается в рекламе. Но если товар * барахло, а продать хочется, и подороже, то нужна глянцевая упаковка и яркие бантики. Гамаюнов показал, что он непревзойденный упаковщик.
*  *  *
Как-то я попросил Бубенникова подменить меня на занятиях.
* Володь, ну, ты договорись с кем-нибудь. Я не возражаю.
* А. В. Да я уж всех просил. Никто не может.
* А что ж ты предлагаешь?
* Может, Вы подмените?
Он опешил от такой неслыханной наглости. Но, когда, прервав неприлично затянувшуюся паузу, я добавил, что он потом много лет сможет об этом рассказывать, он посмотрел на меня с интересом, заулыбался и согласился. Имиджмейкеров и политологов тогда не было, рейтинги не подсчитывали, Николо Макиавелли не издавали. Науку о власти сами власть имущие постигали чутьем.
В итоге занятия проводил Витя Панченко, а Бубенников в это время сидел рядом в своем кабинете и смотрел свою лекцию по учебному телевидению.
*  *  *
К концу второго года аспирантуры у меня вдруг начались организационные и прочие трудности. Командировки приходилось уже выпрашивать. На очередной учебный год мне не дали почасовую нагрузку. Я пришел к шефу.
* Володь, я очень много для тебя делаю. Но сейчас не могу. Срезали почасовой фонд.
Говорил он это вкрадчиво, со своей обычной слащавой, липкой, как будто приклеенной улыбочкой. От этой его противной улыбочки и приторной интонации я сорвался в крик:
* Да что Вы для меня сделали? Давали мне командировки? Подписывали отзывы на статьи, которые в глаза не видели? Благодетель Вы мой! Да я ни одному слову Вашему не верю! Врете Вы все!
И хлопнул дверью. Через пару дней я публично извинился.
Я не понимал в чем дело. А ситуация нагнеталась. Я еще и сам подливал масла в огонь. Ко мне прицепились, почему я перестал ходить на политзанятия. Парторг Куркин, уговаривая меня, нашел такой аргумент: * В. А. Все ведь ходят. Я засмеялся: * А при царе все в церковь ходили.
Но потом, когда приближенные шефа один за другим начали выяснять, правда ли, что я собираюсь защищать диссертацию по математике, до меня дошло * Бубенников боится, что я его на обложку не поставлю. И мне давали понять, что делать этого не следует.
А у меня и в мыслях не было * «с волками жить...». Автореферат у меня уже был напечатан, и на титульном листе стояли два руководителя.
Когда я вошел в его кабинет, развалившийся в своем кресле Бубенников и сидевший напротив Турпитько над чем-то смеялись. Шеф отдыхал. Я положил на стол автореферат: * Вот принес Вам показать. Взглянув на него, он сказал: * Володь, я сейчас занят. Давай через полчасика.
Он собирался разыграть спектакль, и ему были нужны зрители, точнее свидетели. Через полчаса в его кабинете сидела вся его свита.
* Ну, ты что, уже реферат напечатал? Молодец. У тебя же еще целый год. Ну, покажи. Так. Нелинейные отображения ... Так. Руководители ... Бубенников ... Ну, это ты зря. Я же  нелинейными отображениями не занимаюсь.
Он взял ручку и театральным жестом вычеркнул свою фамилию. Он смотрел на меня, широко улыбаясь, мол, ты все понимаешь. Я все понимал. Титульный лист пришлось перепечатать, но больше Бубенников себя не вычеркивал.


ЯРОСЛАВЛЬ

Столичный ритм, «бешеный как электричка», не оставляет времени для волшебных слов «спасибо», «пожалуйста», «как Вы поживаете», «всего Вам доброго». В провинции время течет плавно, и эти простейшие ритуалы сглаживают острые углы в общении. Отношения здесь более ровные и уважительные.
Но главное, что отличало кафедру геометрии ЯГПИ от кафедры начертательной геометрии ВЗПИ * общий интерес к общему делу. Здесь всем нравилось то, чем они занимаются.
Заседания кафедры (мне пару раз довелось присутствовать) Скопец проводил быстро, оперативно, по делу. У Бубенникова это были регулярные накачки, чтобы не забывали, кто в доме хозяин.
Осенью 68-го, уже будучи аспирантом, я приехал в Ярославль. Постепенно я знакомился с сотрудниками и аспирантами кафедры.
Немногословный, крупный, чуть тяжеловатый, с большим лбом и большой лысиной Гелиос Леонтьевич Агафонов (друзья звали его Гера, мы с ним были ровесники) недавно закончил у Скопеца аспирантуру и был оставлен работать на кафедре. На декабрь была назначена его защита. Его жена Татьяна позднее тоже защитила кандидатскую по дифференциальной геометрии и тоже осталась на кафедре.
Я приехал без командировки, в гостиницу таких не пускали, и Агафоновы предложили мне переночевать у них (они, как и Скопец, жили в двух шагах от института). Выпили за знакомство (на огонек забежал еще Женя Потоскуев * его друг, аспирант Котия) и засиделись далеко заполночь. Когда уже легли (чтобы никому не было обидно, Таня постелила всем троим на полу), Агафонов начал читать наизусть «Облако в штанах». Иногда он ошибался или спотыкался, и я ему подсказывал (я в молодости любил Маяковского). Гера меня зауважал.
Он подарил мне свой автореферат, надписав: * Пекличу * Агафонов. Скопец об этом отозвался так: * Пока Вам это рановато. Это Вам на будущее.
Дело в том, что диссертация Агафонова по уровню отличалась от работ других ярославских аспирантов примерно так же, как эти работы отличались от работ московских аспирантов.
В Ярославле только начинали заниматься косыми проекциями в многомерных пространствах (И. С. Герасимова, Е. Л. Тефова, Е. В. Потоскуев), но пока только простейшими случаями и невысокими размерностями (Потоскуев, например, с гордостью говорил, что он «уже в семимерное лазил»).
Агафонов построил теорию косого проектирования в пространстве любой размерности для любых гиперсетей с линейными направляющими. Сделал он все сам, Скопец ему ставил намного более скромные задачи.
Скопец его любил, но когда он его за что-нибудь хвалил, он неизменно добавлял с огорчением: * Но он совсем не работает, совсем не работает.
У Скопеца была шутливая классификация аспирантов. Он говорил, что если Чегодаева 10 раз пригласить заниматься, то Чегодаев придет 10 раз, Шумилову сказать 10 раз * он придет 15 раз, Потоскуев * 5 раз, Агафонов * ни разу.
Но еще больше его огорчало, что Гера частенько «керосинил». Обычно дуэтом с Потоскуевым. Они заранее знали, что одной бутылки им будет мало, и брали сразу две. «И если б водку гнать не из опилок, то что б нам было с пяти бутылок»!
Однажды, уже в его новой квартире мы говорили с Агафоновым о статье Н. Бурбаки «Архитектура математики». В ней Бурбаки в одном месте пишут, что проективная геометрия, как раздел науки завершена, и для профессионалов не представляет интереса. Что если в ней и остались какие-то задачи, то только частные, для любителей. После этого я, обнаружив в его книжном шкафу два издания книги А. Г. Куроша «Теория групп», попросил одно подарить мне. Гера взял ручку и написал: «Любителю Пекличу от любителя Агафонова».
Года через два я написал статью «Об одной косой 3-перспективе в четырехмерном пространстве». В ней я ввел в геометрию новый термин «3-перспектива», который до меня не употребляли (говорили «перспектива 3-го  порядка»). Сделал я это из чистого озорства. Это было мелкое литературное хулиганство наподобие строчки «Теперь обледенела полоса» у Высоцкого. Когда я рассказал об этом Агафонову, он рассмеялся и пожал мне руку, поздравив с удачной находкой.
Этой статьей я перешел дорогу И. С. Герасимовой. Это был участок той жилы, которую копала она, и она, наверно, держала его на примете. Но никто не говорил, что его застолбили, и я ее опередил. Меня за это никто никогда ни словом, ни намеком не упрекнул (в этом Клондайке всем хватало места). Наши с Ириной Сергеевной хорошие отношения не изменились.
В Москве печатались «Ученые записки» кафедры, и нам с ней приходилось по поручению З. А. этим заниматься. Помню, как в типографии сломалась фальцевальная машина, и мы с И. С. фальцевали весь тираж вручную.
Иногда Агафонов подтрунивал над З. А. Однажды на семинаре З. А. рассказывал о конструкциях нескольких его аспирантов, подчеркивая связь между ними. Показав, как от одной конструкции можно перейти к другой, он всякий раз резюмировал: * Это все одно и то же. Он имел в виду изоморфизм между конструкциями. После семинара несколько человек пошли его провожать. З. А. продолжал увлеченно говорить на ту же тему, повторяя: * Это все одно и то же. Когда он ушел,  Агафонов с грустью сказал: * И все это одно и то же!
В ВАКе «черный оппонент» написал на диссертацию Агафонова отрицательный отзыв. ВАК * это та еще контора! Единственная ее функция * надзирать за наукой. В цивилизованных странах таких учреждений нет.
Геру в связи с этим пригласили на ковер, на заседание экспертного совета. Мы с Борей Райхштейном и Исаем Кантором пошли с ним на эту экзекуцию для моральной поддержки (они специально приехали из Ярославля). Слава богу, все обошлось, и его утвердили.
Общаться с Агафоновым мне иногда было трудновато, он меня давил своим авторитетом. Скопец, Котий и другие тоже давили, но намного меньше. Вообще, точнее будет сказать, что не они меня давили, а я сам перед ними робел. Они никогда не позволяли себе подчеркивать свое превосходство. Помню как-то я переспросил Котия, употребившего слово «моном», что это такое. Уголки его глаз и губ чуть дрогнули: * Моном * это одночлен. Но это была добрая улыбка взрослого человека, объясняющего ребенку, сколько будет дважды два. Я потом ругал себя, что сам не сообразил. Что многочлен и полином * одно и то же, я знал, мог бы и догадаться, что такое моном. Короче, я комплексовал, и мне приходилось все время обуздывать свое самолюбие.
Обычно З. А. говорил очень быстро, скороговоркой. Следить за его мыслью поэтому было трудно. Я тугодум, и часто, не успевая за ним, перебивал, переспрашивал, просил повторить, уточнить, рассказать чуть подробней. Возможно, я при этом иногда забывал добавлять «Простите», «Пожалуйста» и т. п. После одного такого случая Ирина Сергеевна Герасимова сделала мне выговор: * Владимир Александрович! Как Вы разговариваете с профессором?! Она была в шоке от того, что я совершенно игнорирую ритуальные «волшебные» слова. У них это было не принято, и ее возмутила моя столичная бесцеремонность.
Я уже упоминал, что мне бросился в глаза контраст во взаимоотношениях. По сравнению с Москвой, где сотрудники кафедры жили как соседи в коммуналке, здесь отношения на кафедре были теплые, домашние, как в хорошей семье. А уж к Скопецу все были особенно, подчеркнуто внимательны и предупредительны. В этом не было подобострастия, чинопочитания, желания угодить начальству, это было искреннее уважение к старшему товарищу, к Учителю, к главе семьи. Некоторые женщины вообще, особенно в бытовых мелочах просто опекали его как ребенка. И я не раз замечал, что Захару Александровичу это нравилось, это его грело.
Была у З. А. еще одна особенность в разговоре. Как бы в порядке компенсации за скороговорку, он имел обыкновение повторять короткие ключевые фразы дважды подряд, через запятую, через запятую.
Помню, как я принес ему свою первую статью. Мы сидели у него дома за круглым столом. Он был не в духе. Молча прочитав не больше одного абзаца, он брезгливо подтолкнул статью двумя пальцами через стол в мою сторону: * Не буду читать, не буду читать! Запятых нет, запятых нет.
Впоследствии он много раз говорил мне в аналогичных ситуациях: * Не буду читать. Вы хорошо пишете. Вы же мне об этом уже рассказывали. Аргументация отказа была уже совсем другая, но после первой фразы я каждый раз вздрагивал.
Старшая дочь З. А. Рива Скопец говорила в точности как папа, то есть как пулемет. Чуть позже она поступила в аспирантуру к Котию. Его младшая дочь Алла к большому его сожалению не захотела заниматься математикой и поступила на химический (потом она все-таки окончила математический).
Подружился я с Женей Потоскуевым. Разобравшись с одной простенькой конструкцией в пятимерном пространстве, я попросил его для проверки «обсчитать» ее. Это жаргон, так математики называют составление уравнений, использование аналитических средств. У меня с этим всегда были трудности, а он в этом деле был ас. Женя обсчитал, и получилась совместная статья, которую он вместе с еще одной моей статьей «пристроил» в Ученые записки Ленинградского пединститута.
Несколькими годами позже, когда у меня уже появилась собственная жила * моделирование групп, я на одном из семинаров рассказывал, что я там накопал. После семинара Потоскуев пожал мне руку: * Молодец. Знаешь, когда мы на последнем курсе выбирали тему диплома, у нас говорили «Кто туп и глуп, берет теорию групп». Я шучу, не обижайся. Молодец.
У З. А. было много аспирантов из Болгарии * Анани Лангов, Стоян Моллов, Гергана Енева, Христо Григоров, Христо Пачев, Дончо Трашлиев.
Лангов учился у А. А. Глаголева. Но когда тот умер, приехал к Скопецу. Он занимался проектированием бипроекторами нормкривой и его обобщением на четырехмерный случай. Моя и его конструкции оказались тесно связанными. Я несколько раз с ним встречался (он жил в Москве), и он меня просвещал.
Пачев жил в гостинице «Ярославль» в шикарном (по совковым меркам) люксе. Я жил у него на правах гостя, бесплатно, экономя «квартирные» (рупь в день). Точно так же потом я жил у Григорова и Трашлиева.
Одну статью мы с Григоровым сочинили за обедом в гостиничном ресторане «Медведь». Рисовали и писали на салфетках.
Трашлиев очень любил поговорить «за жизнь». Он мог трепаться часами, подолгу подбирая нужные русские слова. Агафонов однажды высказался об этом так: * Трашлиев хороший человек, но в малых дозах.
Пачева я звал «мързел», что по-болгарски означает «лодырь», «лентяй».
*  *  *
Я сам мързел, как ни странно это может показаться. Я могу делать только то, что мне интересно, на худой конец то, о чем заранее раззвонил. Особенно мне в тягость черная работа. Печатать на машинке, вкакивать буковки, чертить, калькировать * это ужасно! Причем, если на странице попадалась хоть одна маленькая опечатка, я после недолгих колебаний рвал ее и закладывал в машинку чистый лист. И не потому, что Скопец скажет, что запятых нет, а просто потому что я такой псих ненормальный. Если я что-то делаю, то это должно быть сделано безукоризненно. Моя плодовитость в последние годы объясняется во многом тем, что черную работу взял на себя компьютер.
В среде творческой интеллигенции популярна теория, что тепличные условия расслабляют, а жизненные испытания, наоборот, мобилизуют, что сделать что-то путное можно, лишь преодолевая сильное сопротивление.
Какая-то сермяжная правда в этом есть, трудности закаляют характер, хорошая спортивная злость разогревает вдохновение. Но есть в этой теории и что-то извращенное, мазохистское. Если доводить ее до логического завершения, то можно договориться до того, что любого ученого, артиста, художника, поэта, музыканта, да любого человека надо держать на цепи и морить голодом.
Бог играет в прятки со своими детьми, и если ты вызвался водить, то спортивного азарта от этой детской забавы вполне достаточно для вдохновения. А может, этот азарт и есть вдохновение.
Конечно, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Но, оглядываясь сегодня назад и спрашивая себя, сделал бы я то, что я сделал, сложись моя судьба иначе, я скорее склоняюсь к ответу «нет». Потому, что я мързел. Подножки и палки в колеса меня очень «заводили», мне внешний стимул (по латыни * палка, точнее «стрекало») всегда помогал, настраивал меня «утереть им нос».


ЛЕТЕШОВКА

Скопец работал без выходных и без отпусков. Летом его аспирантский семинар перебирался на его дачу в Летешовку (на берегу Волги, недалеко от Ярославля), где неделями жили по три-четыре его аспиранта, сменяя друг друга. Я там жил много раз, один раз даже с женой.
Вдруг, замерев на полуслове, он поднимал палец и встревожено произносил: * Слышите, слышите? ... И когда мы тоже замирали, говорил: * Грибы растут, грибы растут! И первый начинал смеяться, довольный, что ему удалось нас разыграть.
Это был сигнал к прогулке в лес. З. А. надевал смешную панамку и брал корзинку и нож. Семинар продолжался и на прогулке * он вообще никогда не прекращался. По дороге он подбирал или выламывал какую-нибудь палку и картинно помахивал ею как тросточкой. Увидев гриб, он пользовался ею как указкой: * Смотрите, смотрите, вон там, вон там! И мы срезали очередной гриб * ему врачи запретили нагибаться. Я сам грибник, но его чутью я завидовал. А Люда Медведева, у которой было плохое зрение, чуть не плакала: * Захар Александрович! Ну, как вы их находите!?
Вернувшись домой, он раскладывал грибы по сортам и по ростам и приглашал всех полюбоваться этой красотой.
Всеми хозяйственными делами на даче, впрочем, как и дома, занималась его жена Мария Борисовна. З. А. в конце 68-го года перенес инфаркт, и она его оберегала, не разрешая ему ничего делать.
Однажды М. Б. прибивала к забору отвалившуюся штакетину * в одной руке молоток, в другой гвоздь, пара гвоздей в зубах. З. А. стоит рядом * руки в брюки * и руководит: * Левее. Нет, чуть правее. Вот так! Бей, Маня, бей! А Маня, между прочим, была доцентом кафедры физики того же пединститута.
В моей семье, кстати, сложились очень похожие отношения. Моя жена, дай ей бог здоровья, вот уже тридцать лет везет воз домашних забот. Меня она к этим делам просто не подпускает. А когда я иногда пытаюсь дать ей в этих ее делах какой-нибудь совет, она говорит: * Бей, Маня, бей!
Мы иногда играли в шахматы, и иногда мне удавалось выиграть. Однажды М. Б., улучив момент, сказала мне: * В. А. Пожалуйста, не обыгрывайте его слишком часто. Он ужасно расстраивается, а ему нельзя.
З. А. любил также преферанс. Обычно не набиралось партнеров, но иногда, если приезжал Боря Райхштейн, мы расписывали пульку.
Как-то я встречал З. А. на Ярославском вокзале. Он вышел из вагона с двумя портфелями в руках. Я говорю: * З. А. Давайте мне тот, который потяжелее. Он протягивает мне оба и смеется: * Они оба тяжелые!
Мы, чтобы не быть нахлебниками, предлагали М. Б. свою помощь. Гена Иванов, например, строил сарай. До него строительно-монтажными работами много занимался Женя Потоскуев, в связи с чем З. А. предлагал переименовать Летешовку в Потоскуевку. Мне обычно поручали работу, не требующую такой высокой квалификации * накопать картошки, принести воды для питья из колодца или из Волги * полить огурцы.
По вечерам сильно донимали комары. З. А., передразнивая Христо Григорова, называл их «музиканты».
Дома, в Ярославле обязанностью З. А. было ходить по продуктовым магазинам. Он это даже любил. Семинар при этом продолжался, и потому сумки носили аспиранты. И если после его обращения к одному из них «А теперь поговорим о Вашей задаче», другой говорил: *  «Тогда я пойду», он возражал: * «Нет, нет. Вам это тоже полезно послушать». Он любил, чтобы вокруг него было много людей.
Вообще, в Ярославских магазинах было «хоть шаром покати». Кто мог, возили продукты из Москвы. В известном анекдоте тех времен у армянского радио спрашивают: «Что такое длинное, зеленое, пахнет колбасой?», и армянское радио отвечает: «Это электричка из Москвы в Ярославль». Мне частенько приходилось возить довольно тяжелые сумки. З. А. звонил и, уточнив дату моего очередного приезда, делал заказ: * 2 кг докторской, 3 кг апельсинчиков (если можно, то лучше мандаринчиков) и т. д. Вот, кстати, еще один анекдот, который любил З. А. « * Что у Вас в портфеле? Докторская? * Нет, краковская».


ДИССЕРТАЦИЯ

В конце второго года аспирантуры я привез Скопецу переплетенную диссертацию. З. А. в восторг от этого сюрприза не пришел:
* Ну, что ж. Будем считать, что это у Вас черновик. Время у Вас есть. Будем работать дальше.
Я заупрямился:
* З. А. Я переделывать не буду. Если Вы не покажете мне что здесь плохо. А работать я не отказываюсь. У меня сейчас в работе две статьи и есть еще задумки.
* Я не говорю, что это плохо. Но ведь можно сделать лучше.
* З. А. Лучшее * враг хорошего.
Больше он не настаивал. А зря! Это был тот случай, когда нужно было «власть употребить». Но З. А. не умел ломать людей через колено. Я потом не раз жалел о своем упрямстве.
В диссертации рассматривались несколько отображений, никак не связанных между собой («скрепляло» их только то, что для их получения использовались коллинеации). Это был винегрет. Застолбив одну жилу, я не копал ее вглубь, а хватался за другую. Наверху, конечно, тоже попадалось золотишко, но собирать одни вершки * это не по-хозяйски. З. А. нравилась моя всеядность, но своей деликатностью он по существу поощрял меня и впредь копать по верхам.
Когда через тридцать лет я писал «Высшую начертательную геометрию», то в параграфе «Начертательная геометрия симплектического пространства», посвященном 4-й главе диссертации, я нашел столько самородков, что вполне хватило бы на отличную диссертацию.
Желая подстраховаться в связи с тем, что я по образованию не математик, я попросил Скопеца подобрать мне оппонентов посолидней. З. А. «уговорил»  Бориса Абрамовича Розенфельда и известного казанского геометра Бориса Лукича Лаптева. В качестве оппонирующей организации мне назначили кафедру алгебры и геометрии Университета дружбы народов, которой заведовал ученик Четверухина доктор физико-математических наук Валерий Витальевич Рыжков. Впоследствии В. В. пригласил меня в Реферативный Журнал «Математика», где он был редактором отдела «Геометрия», и я много лет реферировал там статьи по синтетической геометрии. Любопытно, что в 50-е годы статьи и книги по н. г. реферировали. Но когда с приходом самозванцев началась лысенковщина и в н. г. ворвался мутный поток туфты, стали ограничиваться только их названиями, а потом и вовсе названиями только сборников статей без перечисления этих статей.
На защиту, как и в аспирантуру, в Ярославле была очередь. Она состоялась только в 72-м. От волнения я забыл рассказать про самую интересную 4-ю главу. Эту мою промашку потом в своих вопросах и выступлениях исправляли оппоненты, Скопец, Котий, Агафонов.
На банкете в ресторане «Волга» я подшутил над Агафоновым, потихоньку попросив официанта принести ему бутылку кефира, что тот и сделал.
Мою диссертацию в ВАКе продержали больше года и ... прислали мне отрицательный отзыв «черного оппонента». Я должен был написать ответ и явиться с ним на экспертный совет. Скопец был уверен, что этот отзыв написал тот же человек, что и отзыв Агафонову: * Это известный антисемит.
Одним из недостатков диссертации рецензент назвал «ограничение синтетическими методами». В ответе я, защищая синтетические методы, писал, что каждый волен выбирать тот метод, который ему ближе, которым он лучше владеет, и цитировал Анри Пуанкаре. «Логика ... * инструмент доказательства, интуиция * инструмент открытия. ... Оба способа мышления одинаково необходимы для прогресса науки.  ... Анализ и синтез имеют равные права». «Объект исследования не предполагает метода исследования».
В одном месте я даже «подколол» рецензента: * На стр. 2 рецензент отмечает несложность доказательств, не указывая при этом на тривиальность доказываемых фактов. Я считаю этот комплимент незаслуженным. Вероятно, некоторые из доказательств можно еще более упростить.
Мой ответ, когда я привез его в Ярославль, читала и обсуждала вся кафедра. Все предлагали свои поправки и дополнения. Потом еще прислали письма со своими предложениями и уточнениями О. А. Котий и Б. З. Райхштейн. Позвонил и пригласил в гости Абрам Миронович Лопшиц * автор очень толстой «Аналитической геометрии» (он много лет, живя в Москве, работал в Ярославле «вахтовым методом»). Все одобряли мой ответ, но все советовали выбросить подначку: * Не надо дразнить гусей. Я не выбросил.
26.4.73 я «отбился» от Экспертного совета ВАК и стал кандидатом физико-математических наук.


ПОСЛЕ АСПИРАНТУРЫ

Три года аспирантуры закончились в октябре 71-го. Меня оставили на кафедре в должности ассистента. Повысили меня только в 73-м, сразу в доценты.
Скопец предложил мне перейти на его кафедру:
* Мы дадим Вам только четные недели, а впоследствии будем делать для Вас расписание как для Лопшица, чтобы Ваша месячная нагрузка укладывалась в одну неделю.
Я боялся, что не потяну дифференциальную геометрию.
* Поначалу мы Вам дадим только проективную и аналитическую. А там походите ко мне или к Тане Агафоновой и освоите дифференциальную.
Я не отважился жить на два дома.
*  *  *
Работая в заочном институте, тоже приходится мотаться по командировкам. У ВЗПИ учебно-консультационные пункты (УКП) были по всему Союзу. Моими пунктами были Конаково и Чебоксары.
В Чебоксарах жил мой двойной тезка и хороший друг, аспирант Скопеца В. А. Кузнецов, очень близкий мне по духу и по взглядам на жизнь. Он был умница, читал Монтеня и Ларошфуко. Я много лет ездил в Чебоксары, и мы с ним много общались.
В 70-м он послал в МАИ вступительный реферат в аспирантуру (100 страниц!) по статье Скопеца «Начертательная геометрия пространства Лобачевского». В отзыве на реферат Котов писал, что «кафедра не может дать квалифицированное заключение по теме реферата и организовать аспирантуру по проблемам пространства Лобачевского». После этого Володя нашел Захара Александровича.
Он написал отличную диссертацию, в которой принцип двух следов обобщался на конус второго порядка. Защитил он ее только в 85-м в Совете при МАИ. Приложения у него были в геометрической оптике. Я в ней «не копенгаген», но, зная его порядочность и его брезгливое отношение к человеческой нечистоплотности, убежден, что у него это не туфта.

Я его здорово подвел, поступил просто по-свински, когда он прислал мне черновик диссертации, чтобы я посмотрел и написал замечания. У меня тогда пошла «черная полоса», хандра, ничего не хотелось делать. Он меня великодушно простил, но самому мне до сих пор стыдно.
Можно только поражаться его стойкости и силе духа, с которыми он переносил «удары судьбы», сохраняя человеческое достоинство и чувство юмора.
Его годами гоняли из Совета в Совет, сначала он пытался защищать в Ленинграде у Валькова, потом в Киеве у Михайленко, он потратил в общей сложности 15 лет, чтобы пробить эту стену, но он играл с ними по своим правилам.
После предзащиты в Киеве он писал мне:
«Расскажу кратко обстоятельства поездки в стольный град Киiв. 23-го в 13.00 ступил на красный ковер. Доложился, получил мордобой дружный. Ответил на множество более или менее ехидных вопросов. Потом состоялись прения. Упрекали в отсутствии производственных применений. Один почтенного вида записной пьяница сказал, что позавчера мы могли себе позволить только красивые картинки рисовать для утешения собственного самолюбия, а вот теперь надо давать выход, мясо, молоко.
Заключил все это дело Михайленко, заявив, что в таком виде диссертация до ВАКа не дойдет * ее зарубит Совет.
С отпечатком подошвы ниже поясницы задумчивый возвратился я под родной кров.
Все выводы по моему опусу были подготовлены заранее (рецензия была написана неким Ковалевым), и единственное, что мне осталось непонятным * на кой бес надо было вызывать на публичную порку. Можно было просто прислать рецензию. Вероятно, протокол был соблюден полностью, чтобы не рыпался больше в ВАК.
Кстати, один только этот Ковалев сказал на обсуждении хоть что-то положительное: * «Будет обидно, если такой серьезный теоретический труд не получит степени».
*  *  *
Бубенников теперь держал меня в черном теле. В 72-м году мои болгарские друзья прислали мне приглашение на 3-й конгресс болгарских математиков. Но позагорать в Варне Бубенников меня не отпустил (тезисы моего доклада были опубликованы). Потом меня еще дважды приглашали в Болгарию, но я там так и не побывал.
В 72-м году у меня вышли в Болгарии две статьи, одна с Пачевым, другая с Григоровым (обе на болгарском языке). Позднее там были напечатаны еще три мои статьи (с Григоровым, с Трашлиевым и с Пачевым). В Болгарии за них немножко платили. В левах, которые у нас переводили в чеки Внешпосылторга. Я сходил в «Березку» и купил себе ондатровую шапку. (В Ярославле сборники трудов кафедры авторы выкупали сами).
Мой первый гонорар * 3 рубля * я получил за свою задачку, которую З. А. напечатал в «Математике в школе». Он часто спрашивал: * У Вас есть задачи для «М. в ш.»? Сам он эти задачи выдавал как конвейер. Иногда посреди «научной» беседы он, ненадолго замолчав, вдруг говорил: * Вот задача! Устно, устно. И рассказывал задачу, придуманную им для очередного номера журнала.
В 71-м году у меня вышло девять статей (самый урожайный год), в 72-м * еще семь. Итого в списке трудов у меня уже было 25 наименований.
У меня стали появляться публикации в более солидных изданиях. В 73-м мою статью «Об одном нелинейном преобразовании пространства прямых» напечатал «Украинский геометрический сборник», издававшийся в Харьковском университете под редакцией академика А. В. Погорелова. Причем я туда «пробился» сам, без протекции, просто послал статью, и ее приняли. В том же году в «Известиях ВУЗов. Математика» вышла наша совместная статья с З. А. «Симплектическая геометрия и круговые преобразования Ли».
*  *  *
Несколько статей Бубенников помог мне пристроить в киевский сборник «Прикладная геометрия и инженерная графика», где начальником был В. Е. Михайленко. Всеволод Евдокимович тогда только еще полз на пузе в доктора и стелился подо всех «корифеев». Как он облизывал Котова, мне рассказывали тогда Иванов, Пуйческу и многие другие. Как он лобызался с Бубенниковым, я видел сам. Когда он приезжал к нам на кафедру, Бубенников наливал всем присутствующим горилки из Днепра, а закусывали мы яблоками и черешней, которые В. Е. собирал на Крещатике.
*  *  *
Много моих статей напечатано в «Сборнике научно-методических статей по начертательной геометрии и инженерной графике». Редколлегия сборника ела свой хлеб недаром. Они как могли, старались поправить и улучшить несмышленых авторов (без ведома самих авторов).
Мою статью «О понятии «размерность»» (выпуски 9 и 10) обозвали «О понятии размерности».
В статье «Двойное параллельное проектирование пятимерного аффинного пространства на трехмерное» (выпуск 11) термины 3-пространство, 2-плоскость, ..., которые встречаются в ней через строчку, заменили на 3-е пространство, 2-я плоскость, ....
 
В ее заголовке заменили «проектирование» на «проецирование», но через несколько строчек оставили «проектирование» (зевнули).
Я всю жизнь терпеть не мог «проецировать», особенно сейчас, когда у меня зубов не осталось. Все математики (в том числе в школьных учебниках) «проектируют». Главный аргумент сторонников «проецирования», что «проектирование» означает «составление проекта», и студенты (они же у нас полные дураки!) будут путаться. Они будут думать, что «проектирующая плоскость» * это «плоскость, составляющая проект». Я обычно в качестве контраргумента спрашиваю: * А что означают слова «стол» и «стул» в гастроэнтерологической поговорке «Хороший стол * хороший стул»?
Главным редактором этого сборника был В. С. Левицкий, зав. кафедрой черчения МАИ. Он был мягкий, обходительный, безобидный человек, в нем напрочь отсутствовала агрессивность. Этакий божий одуванчик. Он, конечно, не блистал геометрической эрудицией, в многомерной геометрии он не разбирался. Но я все же не думаю, что это его работа. В редколлегии у него было много профессоров кислых щей * Осипов, Бубенников, Рыжов ... Но поскольку нужно совсем дураком быть, чтобы заменять 4-плоскость на 4-ю плоскость, то вероятнее всего, что кто-то из моих «друзей» * Бубенников или Рыжов * просто соблазнился возможностью безнаказанно мне напакостить.
*  *  *
У меня сохранилось несколько писем ответственного секретаря редколлегии «Украинского геометрического сборника» А. С. Лейбина * автора (совместно с Д. З. Гордевским) известной начертальщикам книжки «Популярное введение в многомерную геометрию». Он очень подробно, терпеливо и доброжелательно объясняет мне, как и каким цветом нужно размечать латинские и греческие буквы, строчные и прописные, индексы верхние и нижние, подсказывает как лучше исправить статьи согласно замечаниям рецензента. В нашей статье с Симой Хантуриной «Алгебра прямых трехмерного квазисимплектического пространства» мы дали очень громоздкую и вычурную символику. В типографии не было таких шрифтов, и он сам (!) заменил нашу символику на более удобную (в статье было больше 20 страниц!) и спрашивал нас, согласны ли мы с такими изменениями.
*  *  *
Я продолжал учиться, в частности, осваивать алгебру. В 72-м году вышла замечательная книжка Жана Дьедонне «Линейная алгебра и элементарная геометрия». Я прорешал в ней половину упражнений.
В очень темпераментно написанном предисловии Дьедонне доказывает, что на универсальном языке линейной алгебры можно изложить многочисленные геометрические дисциплины, разграничение которых он считает анекдотичным. Перечислив эти «псевдонауки» (синтетическая геометрия, аналитическая геометрия, тригонометрия, проективная геометрия, конформная геометрия, неевклидова геометрия, теория комплексных чисел), он очень снисходительно, если не сказать, пренебрежительно упоминает в сноске (!) и начертательную геометрию: * Я уже не говорю о «начертательной геометрии» * чистой технике черчения: ей, к счастью, ныне уже отводят подобающе скромное место.
*  *  *
Здесь напрашивается лирическое отступление. Это высказывание явно перекликается с высказыванием Н. Бурбаки о проективной геометрии, о котором я писал, когда рассказывал про Агафонова. Ж. Дьедонне * один из авторов, скрывающихся за псевдонимом Н. Бурбаки.
Начертательная геометрия в ее классическом понимании (метод Монжа, аксонометрия, перспектива) * один из простеньких разделов математики. Но в своих далеко идущих обобщениях, появившихся в Ярославской школе Скопеца, она выходит на стык с одним из самых бурно развивающихся ее разделов * с алгебраической геометрией. И только господу богу известно, куда эти обобщения могут привести.
Я никогда не обольщался относительно своего места в науке. Если уж Агафонов считал себя любителем, то я себя мог считать максимум начинающим любителем.
И когда кто-нибудь из профессоров кислых щей гордо говорил «Я, как геометр, ...», я обычно вспоминал анекдот.
* Соня. Вот все говорят Маркс, Маркс. Кто такой этот Маркс? * Ну, как тебе сказать? Он был экономист. * Почему же тогда про моего Леву не говорят? Мой Лева старший экономист!
*  *  *
Я продолжал ходить на семинары Розенфельда, читал его монографии «Неевклидовы геометрии», «Многомерные пространства», «Неевклидовы пространства». Борис Абрамович Розенфельд был небольшого роста, круглый, с животиком, но очень подвижный, кудрявый, с очень толстыми линзами очков. Читал и писал он, буквально уткнувшись в стол, иногда даже брал лупу, всегда лежавшую под рукой.
Женя Потоскуев как-то подсчитал, что одно предложение в «Неевклидовых геометриях» занимает 36 строк, и сказал Б. А., что его книгу очень трудно изучать. Б. А. сразу нашелся: * Мои книги легко изучать, когда я рядом.
На одном из его семинаров я рассказал об одной своей конструкции, похожей на конструкцию Бляшке-Грюнвальда. Посвященная ей статья «О группе движений псевдоевклидовой плоскости» в 75-м была напечатана в «Украинском геометрическом сборнике». Борису Абрамовичу конструкция понравилась, ... и он подарил ее своей аспирантке Реверук.
С его аспирантами Витей Малютиным и Наташей Денисовой мы устроили свой семинар по изучению книги Л. С. Понтрягина «Непрерывные группы» (Я начинал заниматься моделированием групп преобразований * в Ярославском Клондайке это была уже вторая моя собственная жила). Собирались несколько раз у меня дома. Одолели, правда, и то с грехом пополам только первые три главы.
*  *  *
Со Скопецом я встречался, когда он бывал в Москве, вырваться в Ярославль удавалось только летом, в отпуск.
У Скопеца появился новый ученик * Саша Тихомиров. Точнее старый, потому что он был одноклассником Ривы Скопец, и З. А. занимался с ним еще в школе. После школы Саша учился в МФТИ, а окончив его, вернулся в Ярославль и поступил в аспирантуру к Скопецу. Саша стал любимым учеником Захара Александровича. Он смотрел на него влюбленными глазами и говорил о нем с теплотой и нежностью в голосе: * Саша * математик от бога.
Саша начал ездить в Москву, в «Стекловку» (МИАН) на семинары А. Н. Тюрина. Это был передний край современной математики. В 75-м он защитил кандидатскую, а потом очень быстро * докторскую по алгебраической геометрии. Сегодня он заведует кафедрой алгебры в ЯГПИ и разъезжает по всему свету, университеты многих стран приглашают его читать лекции.
В это же время появилась новая аспирантка у Котия * Сима Хантурина. Худенькая, молоденькая, смешливая, совсем девчонка, но с твердым мужским характером. В Ярославле многие чуть-чуть окали. Сима окала сильнее всех. Мы с ней копали сразу обе мои жилы. Мы занимались кремоновыми преобразованиями линейчатого пространства и моделированием алгебры 2*2-матриц. У нас с ней вышли три совместные статьи. Ее диссертацию в ВАКе зарубили, и Сима стала программистом.
В 71-м в аспирантуру к З. А. поступила Люда Медведева, такая же юная и тоненькая как Сима. Я и ей пытался подбрасывать задачки, но она стеснялась «примазываться»: * В. А. Это очень интересно. Но Вы здесь уже так много сделали. Мне неудобно. Она защитила в 75-м. Я был у нее оппонентом.
Две статьи по моделированию групп преобразований я написал совместно с Галиной Васильевной Киотиной * самой первой аспиранткой Скопеца.


ФПК

ФПК * это факультеты повышения квалификации преподавателей. Я читал лекции на ФПК в Москве * в МАТИ и в МАИ, в Ленинграде * в ЛИСИ и в Томске * в ТомПИ.
Но вначале расскажу, как в 76-м я сам «учился» на ФПК в МВТУ на кафедре С. А. Фролова. Сергей Аркадьевич Фролов * один из самых выдающихся представителей лысенковщины в н. г., автор безграмотного и претенциозного учебника и еще нескольких аналогичных книг, на одну из которых я в 87-м написал рецензию под названием «Книга требует переработки ... на макулатуру».
Преподаватели очень любили повышать свою квалификацию * поди плохо получить отпуск на семестр. Формально такая возможность предоставлялась каждому раз в пять лет. Но начальство давало ее только тем, кто хорошо себя ведет, некоторым даже чаще, а прочих отправляли на стажировки без отрыва от работы. Мне почти за сорок лет дали погулять только однажды. Но зато уж я устроил себе настоящий отпуск!
Я объяснил Фролову, что я большой ученый, что сам мог бы читать у него на ФПК лекции по проективной, многомерной, неевклидовой, линейчатой, аналитической, алгебраической и прочим геометриям. Что я, наконец, пишу монографию «Современная начертательная геометрия» и что поэтому я не хочу тратить свое драгоценное время на слушание лекций, из которых ничего нового для себя я узнать не надеюсь.
Слушать там действительно было нечего. Мне, например, рассказывали, какую убогую проективную геометрию там читал В. Н. Калинкин, который в ней дальше теоремы Дезарга не ушел. Про Фролова говорили, что он, чтобы его не сбили с мысли, запрещал задавать ему вопросы и закрывал дверь на ключ, не пуская опоздавших.
Фролов от такого моего нахальства проникся ко мне уважением, наверно, почуял своего. Я четыре месяца писал монографию и получил за это подписанное деканом ФПК С. А. Фроловым удостоверение о его окончании (очень внушительные корочки), где указано, что я прослушал курсы в объеме 616 часов.
Но мои предложения почитать лекции (я говорил также, что для чтения, например, проективной геометрии хорошо бы пригласить кого-нибудь из пединститута) он проигнорировал.
Недели через две после того, как я это написал, Г. Ф. Горшков рассказал мне, что на днях хоронил Фролова и что они с Г. С. Ивановым вспоминали там меня, как я чуть не улетел в Москва-реку со своим мостом.
*  *  *
Вадим Андреевич Осипов * достойный ученик Котова. Такой же жулик и такая же пьянь. Язык у него был подвешен хорошо. Говорил он очень бойко и складно, сыпал умными терминами, не говорил, а вещал. Но понять ничего было нельзя, что и требовалось доказать.
Его аспирант Саша Белый года через полтора начал понимать, что шеф занимается туфтой. Он все-таки закончил аспирантуру, написал диссертацию и даже прошел предзащиту. Но потом плюнул на такую науку и подался в таксисты. Мы с ним дружим до сих пор. Он все крутит баранку. И на седьмом десятке он остался мальчишкой. Как и в молодости, он постоянно увлечен очередным философским учением, психологией, разными нетрадиционными способами укрепления духа и тела, йогой, аутотренингом.
Осипов заведовал кафедрой в МАТИ, где тоже был факультет повышения квалификации преподавателей. В 76-м году я обратился к нему с предложением почитать там лекции. Он велел мне написать подробный план-проспект. Напечатав страниц 8-10, я приехал для обсуждения.
Дойдя до пункта «Круговые преобразования Ли», В. А. откинулся в кресле и глубокомысленно спросил:
* А как Вы относитесь к Ли?
Я не поддержал светской беседы:
* Хорошо отношусь.
Мой ответ ему понравился, и я начал читать лекции на ФПК. Читал я их несколько лет, пока Осипов был заведующим и кафедра была на Ульяновской, и много лет, когда кафедрой уже заведовал Г. П. Зайцев и кафедра переехала к метро «Молодежная».
У Осипова  и поначалу у Зайцева я рассказывал о множествах, отображениях и преобразованиях, о способах счета параметров, решал задачи с помощью умножения преобразований и орбит. В общем, это был ликбез. Позднее пытался читать более серьезные вещи, но потом опять вернулся к элементарным.
Геннадий Павлович Зайцев защитил докторскую на специальной кафедре, по-моему, по композитным материалам. После этого он смело возглавил кафедру начертательной геометрии * не боги горшки обжигают. Мало того, он сразу взялся читать лекции на ФПК, да не один курс, а сразу несколько разных.
Мне лично на него грех жаловаться. В начале учебного года я приносил ему разрешение на совместительство, и он оформлял меня на четверть ставки. И до следующего года мы с ним не пересекались.
В 88-м, когда я работал на почте, я принес ему разрешение на совместительство, подписанное начальником межрайонного почтамта. Его это не смутило: * Все равно это никто читать не будет. И, даже не полюбопытствовав, интересна ли моя новая работа, запустил почтальона читать лекции доцентам. (Профессора у меня квалификацию никогда не повышали * куда уж выше).
Я отплатил Геннадию Павловичу черной неблагодарностью. В середине 90-х, когда ФПК уже приказали долго жить, он позвонил мне и сказал, что написал монографию и хочет, чтобы я дал на нее рецензию. Я пытался отнекиваться, но он сказал, что сейчас подъедет (я живу рядом с МАТИ).
Монография скромно называлась «Эволюция начертательной топологии». Рукопись была безобразно неряшливая, мятая, засаленная, исчерканная. Я вспомнил слова Скопеца «Не буду читать, запятых нет». Я все же пытался читать. Но галиматью читать тяжело. Через несколько дней, собравшись с духом, я отвез ему рукопись и сказал, что я до топологии еще не дорос и ничего не понял. Геннадий Павлович очень на меня рассердился. Вскоре он эту галиматью издал.
*  *  *
Кирилл Иванович Вальков заведовал кафедрой в ЛИСИ. К нему у меня отношение очень неоднозначное. Он, конечно, грамотнее и, главное, порядочнее Котова. Его аспиранты Станков, Сухарев, Сачунов, Найниш, Волошинов грамотнее котовских. Но после защиты докторской Валькова стало заносить. Он ставил глобальные проблемы и мешал в одну кучу математику, философию, психологию. Он писал большие статьи и книги, где ниспровергал и свысока поучал Клейна, Гильберта, Геделя, Пуанкаре, Бурбаки.
Скопец уходил от разговоров о Валькове. Он вообще обо всех начертальщиках говорил подчеркнуто корректно, подбирая слова, даже со своими. Но иногда и он не выдерживал. Е. А. Мчедлишвили прислал ему наложенным платежом (!) свои труды. * Я сказал, чтобы отослали обратно. Зачем мне эта макулатура?
Станков был откровеннее. Но если жуликов он честил, не стесняясь в выражениях, то о заскоках Валькова он говорил сдержанно.
В сборнике Валькова «Вопросы геометрического моделирования» напечатано много моих статей. Несколько раз я выступал у него на семинарах.
На одном из них я «сцепился» с Мчедлишвили, который не умел считать параметры. Он горячо доказывал свою правоту, я говорил, что он «фантазирует». Чуть позже он, находясь в Москве, позвонил и сказал, что хочет доспорить и может приехать через час. Я сказал, что буду в это время гулять с трехмесячной дочкой: * Если хотите, приезжайте, посидим на лавочке и поговорим. Через месяц он прислал большое письмо, начинавшееся словами: * Я хочу продолжить нашу дискуссию. Я надеялся это сделать в Москве, но формы Вашего гостеприимства не дали мне такой возможности.
Лекции на ФПК в ЛИСИ я приезжал читать дважды. На одной из ленинградских фотографий я, помогая себе мимикой и жестикуляцией, увлеченно рассказываю о диссертации У. М. Асекритова * на доске виден заголовок «Отображение пространства на плоскость посредством кубической окружности». На другой фотографии заголовок «Косое проектирование плоскости на плоскость».
*  *  *
В МАИ я читал лекции на ФПК два семестра в 79-80 учебном году. В 76-м умер Котов, и кафедра досталась его ученику и собутыльнику, профессору кислых щей В. И. Якунину. Внешними данными бог Вячеслава Ивановича обделил * на большом круглом лице маленькие глазки, прическа как у президента Лукашенко. Его докторскую я не читал, но уверен, что там сплошная чушь. Почти как «Я Пастернака не читал, но гневно осуждаю». Так, да не так. На его докторской был гриф «Для служебного пользования». Государственная тайна, которую В. И. скрыл с помощью этого грифа, состоит в том, что он около науки никогда близко не стоял.
У него хватило бы наглости и на «Совершенно секретно», но, наверно, не потянул, хотя на банкете он хвастался, что если бы понадобился отзыв Брежнева на его диссертацию, то был бы отзыв Брежнева.
После смерти Котова бояре начали драчку за трон. Претендентов было много * Осипов, Якунин, Фролов, Бубенников, Михайленко. Вперед с переменным успехом выходили то нахрапистый Осипов, то тихушник Якунин, они были помоложе и понаглее (Бубенников был трусоват, Михайленко жил далеко). Осипов напирал на то, что он любимый ученик Иван Иваныча и потому законный и единственный его наследник. Лет через 10 Главным Начальником нашей науки стал Якунин. Сегодня в его руках все символы и рычаги власти. Он представляет начертательную геометрию в ВАКе и Минвузе, он утверждает всех кандидатов и докторов, всех доцентов и профессоров, все учебники и задачники и т. п. Говорят, что под его руководством стали кандидатами наук больше ста человек. Что они сделали? Кто их знает?
Якуниных близко подпускать нельзя к науке и тем более к образованию. Это просто жулье.
В справке, подписанной Якуниным, говорится, что я «читал на ФПКП МАИ курс лекций «Обобщенные методы начертательной геометрии», в котором были освещены следующие вопросы: ...; элементы проективной линейчатой и многомерной геометрий; ... ; косые проекции квадрики Плюккера и нелинейные инволюции пространства прямых».
Эту справку я попросил у него в 84-м для подтверждения того, что результаты моей докторской внедрены в учебный процесс. По инструкции ВАК такая справка должна быть надлежащим образом оформлена. Вальков и Зайцев дали мне справки с гербовой печатью, утвержденные проректором по науке. Справка Якунина была как справка из ЖЭКа, хотя инструкции ВАКа он знает, думаю, намного лучше меня.
*  *  *
На ФПК при Томском политехническом институте, где заведовал кафедрой Б. Л. Степанов, до меня проложил дорогу В. Я. Волков, и по его рекомендации пригласили меня. В апреле 78-го мы оба были в Томске. Он читал «Многомерную геометрию», а я * «Теоретические основы начертательной геометрии». Принимали нас очень хорошо как хозяева, так и слушатели. Мы сфотографировались с ними на память. В многотиражке ТомПИ напечатали мою фотографию и статью «Начертательная геометрия сегодня и завтра», где я воспевал нашу науку и рисовал ее радужные перспективы. Мы с Б. Л. Степановым обменялись несколькими письмами о моем приезде в 79-м, но Бубенников меня не отпустил.


«СНГ»

В середине 78-го я закончил монографию с нескромным названием «Современная начертательная геометрия» («СНГ»). В ней под одной обложкой было собрано все, что я знал, что сделал, о чем рассказывал на ФПК. В рукописи было 333 страницы машинописи и 97 чертежей.
На титульном листе я «созорничал», написав «Самиздат. Свиблово, 1978». У меня, оказывается, был дар предвидения.
Предисловие было гимном начертательной геометрии почти что в стиле Гамаюнова. Даже прикладникам досталось несколько реверансов. Вообще я не против приложений, если только ими не заставляют заниматься принудительно.
Первые шесть глав были, как тогда говорили «просветительские». Они вводили читателя в смежные разделы геометрии, необходимые для понимания основного текста. В них обсуждались элементы теории множеств, размерность, линейчатая и многомерная геометрии, умножение преобразований, теория групп и Эрлангенская программа Клейна. Проективную геометрию я решил не включать, посчитав, что начертальщики и без меня знают, что она им нужна, а книжек по ней много.
Вторая половина была посвящена начертательной геометрии и ее обобщениям. Здесь рассматривались отображение Бляшке-Грюнвальда, метод Майора, косые проекции и кремоновы преобразования, некоторые модели, разработанные в Ярославле, в частности, диссертация Асекритова, мои работы: модель симплектического пространства, конструктивный вариант отображения Плюккера. Последняя глава «Модели групп и алгебр» была полностью написана по моим статьям.
Я разослал свой труд «всем заинтересованным лицам» и собрал целую коллекцию отзывов на него. О нем одобрительно отзывались и рекомендовали его к опубликованию профессора Скопец, Розенфельд, Акивис, Джапаридзе, Вальков, Первикова, Соболев, Якунин, Бубенников и даже Научно-методический Совет по НГиИГ под председательством профессора Фролова.
Математики Скопец, Розенфельд и Акивис писали сами, начертальщики почти все подписывали мою «рыбу». Первикова писала сама, за Якунина писал Иванов (тогда еще не профессор). Джапаридзе я послал отзыв на 6 страницах, где было 10 «критических замечаний»! Например, «7. Книга выиграла бы от включения в нее небольшой главы справочного характера, посвященной проективной геометрии», 9. «... возможно, следует подумать и о более скромном названии всей книги». Ираклий Спиридонович не стал его перепечатывать, но прислал еще подробное письмо с несколькими очень деликатными пожеланиями. В частности, он советовал убрать «Самиздат. Свиблово». Было видно, что он внимательно читал рукопись * он даже обнаружил несколько опечаток, которые у меня, как я уже писал, попадаются редко.
По поводу нескромного названия меня очень сильно и подробно разругал А. Н. Станков: * Ты же сам пишешь в предисловии, что содержание определялось в основном вкусами и интересами автора.
Коллекция была впечатляющая. Какие имена! Любой бы позавидовал!
И какой же я был наивный! Сколько сил и времени я потратил на эти никому не нужные бумажки, на эти справки о том, что я умный.
Вместо них надо было иметь «мохнатую лапу»! Как у Бубенникова, брат которого сидел на Старой площади в должности инструктора отдела науки и вузов ЦК КПСС, или хотя бы как у Короева, зять которого был начальником отдела учебников Минвуза.
Бубенников, Фролов, Якунин наверняка потешались над моей наивностью. В их искренность я не верю, не верю, что они готовы были потесниться у кормушки.


У МЕНЯ НЕТ СЕКРЕТОВ ОТ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ

Я делал многочисленные ксерокопии с «СНГ» и раздавал и рассылал их всем желающим (потом с 87 года я точно так же «распространял» рукопись задачника). Многие ксерили сами. Она разошлась по всему Союзу, я думаю, экземплярах в 50, не меньше. Когда мне говорили, что меня могут обокрасть, я отвечал: * У меня нет секретов от советских людей.
Гена Иванов сам переплел ее и давал читать своим аспирантам только у себя дома. У него теперь было много аспирантов, он их набирал, что называется «до кучи» и учил их забивать сучками костыли.


ИВАНОВ
 
В 77-м году Иванов защитил докторскую. В Ленинграде, у Валькова. Его первый оппонент доктор физико-математических наук И. М. Яглом при мне писал свой отзыв. Он листал диссертацию и делал на полях пометки «ой!», «ну-ну!», «неужели?».
Когда диссертация уже была в ВАКе, председатель Совета Вальков, принявший ее к защите и на защите голосовавший «за», поменял свою точку зрения на противоположную. Иванова пригласили на экспертный совет. Я пошел с ним. В вестибюле ВАКа мы встретили Валькова. Поздоровавшись, я сказал: * Кирилл Иванович. Если уж Иванову не давать степень доктора, то кому же тогда давать? По сравнению с Якуниным, Осиповым, Юдицким он ведь на голову выше.
Вальков еще раз изменил свое мнение, и на экспертном совете снял свои возражения. Иванова утвердили.
Мы с Ивановым много лет безуспешно агитировали друг друга перейти в свою веру. Я говорил, что сегодня быть универсалом, энциклопедистом, Леонардом да Винчем невозможно, что приложения и внедрения только мешают нам совершенствоваться в своей области, что вся их «техническая наука» * самодеятельность, дилетантство, максимум рацпредложения типа «голь на выдумки хитра», не говоря уж об откровенном жульничестве. Что сам он деградирует, забывает даже то немногое, чему он успел научиться у Скопеца. Гена кипятился и рассказывал мне о своем очередном рацпредложении.
В вышедшем в 83-м году «Курсе начертательной геометрии на базе ЭВМ» Г. С. Иванов (он там один из авторов) слямзил из «СНГ» мое определение начертательной геометрии. Там же (стр. 3) он почти дословно переписал мою фразу о том, что ее методы позволяют взаимно обогащать геометрии оригинала и модели посредством перевода известных фактов одной геометрии на язык другой.
 
На стр. 59 профессор Иванов (эту часть писал он) в детской задаче делает стандартную студенческую ошибку, добавляя к плоскопараллельному перемещению зеркальное отражение.
В его «Теоретических основах начертательной геометрии» (98-й год) рецензентам Фролову и Тузову присвоен титул «Д-т техн. наук». Я расшифровал: «Дилетант технических наук». Несолидно, Гена, приглашать в рецензенты «Теоретических основ...» (!) дилетантов, да еще в технических науках. Попросил бы меня, я б тебе подсказал, что параболических инволюций (стр. 32) не бывает, что фокусы с образованием кубической окружности с помощью резинки (стр. 101) надо показывать в цирке и т. д. Заигрался ты, Гена, в фроловско-тузовско-якунинские игры.
Эх, Гена, Гена. С кем поведешься, от того и наберешься. А ведь когда-то общался ты с хорошими людьми и многим из них помогал. И Ермакову, и Пекличу, и Волкову, и Кузнецову. Кстати, Володя Кузнецов до сих пор очень тебе благодарен за твое «самое горячее участие» в его делах. А потом, блин, стал ты сочинять поздравительные адреса к юбилеям всех этих профессоров кислых щей, всей этой шушеры.
В 95-м у Иванова вышел учебник «Начертательная геометрия». В списке литературы были одни «корифеи» * Бубенников, Короев, Михайленко, Фролов. Скопеца в своих «трудах» он нигде не вспоминает.
Когда он спросил, видел ли я его учебник, я сказал, что видел, и что он мне очень не понравился. Больше Иванов вопросов не задавал. Он ждал только восторгов. А учиться? «Упаси, Господь, чему у них учиться, когда я сам с усам и гений». Пеклич, он ведь обязательно унизит, спросит, например: * Гена, где ты прочитал про параболические инволюции? В отрывном календаре?
Я готов повторять за Окуджавой «Давайте говорить друг другу комплименты». Но сам я их говорить не очень умею. И уж тем более по принципу «Кукушка хвалит петуха».
Когда мне начинают петь дифирамбы, я допускаю максимум одну-две коротенькие фразы, мимоходом. На третьей я обычно перебиваю: * Все. Проехали. Перебор.


ЧИТАТЬ НАДО КЛАССИКОВ

После того, как была написана «СНГ», на вопрос «Где об этом можно почитать?» я часто отвечал: * У классиков. И после паузы уточнял: * Например, у меня. Если в какой-то дискуссии возникали ссылки на труды Фролова, Бубенникова, Осипова, ..., я говорил: * Вы б еще на отрывной календарь сослались. Читать надо классиков и т. д.
Я знал себе цену. В начертательной геометрии я вырвался далеко вперед. Я подтрунивал над Ивановым, что ему придется уступить мне звание «Главного Теоретика». Но все время общаясь с математиками, я не обольщался. Там я был «рядовой, необученный». Когда я на фоне своих малограмотных коллег начинал сам перед собой задирать нос (перед ними я не задирал), то встречи с математиками были для меня холодным душем. И я почти соглашался с Дьедонне, что начертательная геометрия * задворки математики, и что гордиться мне нечем.
Знали мне цену и мои «друзья». И уже начинали меня опасаться. Якунин исправил свою промашку и больше не пускал меня на ФПК в МАИ. Фролов еще раньше догадался, что глупо своими руками, как сейчас говорят, «раскручивать» такого конкурента.


АЛГЕБРАИЧЕСКАЯ ГЕОМЕТРИЯ

Алгебраическая геометрия сегодня одна из самых сложных и абстрактных и самых модных и престижных ветвей математической науки, это передний край современной математики.
Основатель отечественной школы алгебраической геометрии Игорь Ростиславич Шафаревич (ныне академик), один из самых известных после Сахарова и Солженицына диссидентов (Солженицын пишет о нем в книге «Бодался теленок с дубом») много лет заведовал отделом алгебры в МИАН им. В. А. Стеклова (в «Стекловке»). Эта школа получила мировое признание.
Я очень гордился, что нашел неточность в его «Основах алгебраической геометрии» (на стр. 104 в задаче 23 про интерпретацию Плюккера), хотя из всей книжки я понял, дай бог, процентов пять.
Ярославская проблематика все время натыкалась на алгебраическую геометрию. Практически во всех ярославских работах возникали бирациональные (кремоновы) преобразования и различные алгебраические многообразия.
В моей статье «О начертательных геометриях, связанных с многообразиями Сегре» (1983) в типичной начертательно-геометрической ситуации естественным образом возникало многообразие Сегре, порождаемое аппаратом проектирования * плоскостью изображений и набором центров проекций, и из этого вытекали все особенности модели. Я в связи с этим писал: «Рассматриваемый пример показывает, что известное утверждение о том, что теоретической основой начертательной геометрии является проективная геометрия, следует, по-видимому, уточнить, добавив к проективной геометрии алгебраическую геометрию».
*  *  *
В 79-м году в зимние каникулы усилиями Скопеца и Тихомирова в Ярославле была организована и проведена 1-я Всесоюзная школа-семинар по алгебраической геометрии. З. А. прекрасно понимал, что на этой школе он и его школа будут в тени. Он приглашал цвет мировой математики.
На пленарные заседания собирался весь математический Ярославль * математики из ЯГПИ, ЯГУ и других вузов, студенты ЯГПИ и ЯГУ. В очень большой аудитории негде было сесть, люди стояли вдоль стен.
Атмосфера школы меня поразила, и наверно, не одного меня. Тон на ней задавали, конечно, алгебраические геометры, в первую очередь москвичи, из «Стекловки», среди которых было много совсем юных аспирантов (математика * наука молодых).
На второй день первый доклад делал Шафаревич, хотя назвать это докладом или лекцией в обычном смысле очень трудно. Его неоднократно перебивали вопросами и даже короткими «содокладами» из зала, некоторые (это были совсем мальчишки, но явно не ярославские) даже выбегали к доске, брали мел, тряпку, что-то стирали, писали, спрашивали, спорили. Это общались свободные люди, и им так было удобно общаться. Кто тут член-корр., а кто аспирант, со стороны понять было трудно.  И хотя аудитория была переполнена, эти выкрики и выбеги никого не спровоцировали под шумок расслабиться, стояла уважительная, рабочая тишина, хотя многие, как и я, мало чего понимали.
Когда объявили следующий доклад, Шафаревич почти бегом вернулся и стер с доски. Так у них было принято.
*  *  *
В Андрея Николаевича Тюрина я влюбился с первого взгляда. Я им восхищался, я перед ним благоговел, я его обожаю до сих пор. Он почти сразу предложил мне перейти на «ты» и называть его Андреем (он моложе меня на год) и потом не раз предлагал, но я так и не смог, хотя общаться с ним мне всегда было очень легко.
Уже на второй школе в 80-м (всего, по-моему, в ЯГПИ было проведено шесть таких школ, последняя в 90-м) я в первый день вечером пришел на вокзал встречать опоздавшего Г. С. Иванова и увидел всю стекловскую команду * Тюрина, Исковских, Богомолова, Никулина, и еще десятка полтора более молодых и менее маститых. Они встречали своего шефа И. Р. Шафаревича. Доктор наук Тюрин пришел встречать своего учителя, члена-корреспондента Шафаревича в кедах и х.-б. тренировочном костюме за 6 рублей.
Вообще внешний вид у него всегда был подчеркнуто неофициальный * неухоженная борода, куртка, ковбойка или свитер, кроссовки, галстука я никогда на нем не видел.
Ученики Скопеца докладывали на одном из семинаров. Я рассказывал о своей статье «Об одной модели аффинной группы плоскости», которая вышла чуть позже в этом же году в ученых записках ЯГПИ. Кстати, начиная с этого выпуска, ярославские ученые записки назывались «Конструктивная алгебраическая геометрия» или «Бирациональная геометрия алгебраических многообразий». З. А. пригласил на свой семинар Тюрина, который с интересом слушал все доклады и задавал много вопросов. Мой доклад ему понравился и он предложил мне ходить на его семинары в «Стекловке».
Я трусил, говорил, что у меня нет математического образования, что математикой я занялся очень поздно, что мне уже пятый десяток.
Он меня чуть-чуть ободрил, чуть-чуть поддразнил: * Володь, тебе, наверно, нравится быть первым парнем на деревне? Я стал ходить на его семинары, но после двух-трех раз взмолился, я почти ничего не понимал. Андрей Николаевич стал возиться со мной индивидуально. Несколько раз мы встречались, он кое-что мне рассказывал и давал задачки. Наверно, это были не задачки, а упражнения. Но у меня они шли очень туго, и я сдался. Эту партию я проиграл. С такими партнерами мне играть было поздновато. И я остался в классе «Б», то есть первым парнем на деревне.
Сегодня, на седьмом десятке я понимаю, что здесь кишка у меня оказалась тонка. Слишком уж «я рвался в первый ряд». Хотя бы на деревне. Результат я предпочел процессу, не сумел придавить разыгравшееся самолюбие, «застеснялся» опять начать с нуля. Учиться никогда не поздно. Как говорит мой школьный друг Маркуша Гладштейн: * Курочка по зернышку клюет.
*  *  *
Андрей Николаевич давал мне читать самиздат, «Опавшие листья» В. Розанова, «Зияющие высоты» А. Зиновьева, ...
Узнав, что у меня есть третий том трехтомника Р. Штурма «Liniengeometrie» (в фотографиях, сделанных с позитивной микропленки * фон черный, буквы белые), он попросил дать его ему на время. Мне хотелось сделать для него что-то приятное, и я решил подарить его ему на память. Но он сказал, что мне он самому пригодится, и вскоре вернул.
Потом я звонил ему очень редко, но он узнавал меня прежде, чем я успевал представиться, и приветствовал меня строчкой из моего стишка: * А, Володя! «Письку новую придется Писькунову пришивать!».
Однажды мы шли с ним пешком от метро «Академическая» к «Стекловке». У меня уже были проблемы с опорно-двигательным аппаратом, и я попросил его идти помедленней. После двух-трех его вопросов на эту тему и моих мрачных ответов он остановился (рядом с «Академкнигой» на углу Вавилова и Дм. Ульянова), снял кроссовку, снял носок. На ноге не было ни одного пальца. * Вторую снимать? Оказывается, в молодости он лазил по горам и обморозился.


ХОЧУ В ДОКТОРА

 
Меня все спрашивали, почему я не пишу докторскую. Я понимал, что материала у меня на пять докторских (по начертательной геометрии). У меня уже было опубликовано около 50 статей. Но мне не хотелось тратить время на эту ерунду, я придумывал новые задачки и писал новые статьи. На хлеб мне хватало, а титуломанией я не страдал.
Не последней причиной того, что я этим занялся, было желание погулять, получить творческий отпуск. Это свое желание я изложил Бубенникову в 78-м. На кафедре мнения о моих претензиях на отпуск были разные. Интереснее всех, глядя поверх своих темных очков, высказался А. Ф. Турпитько: * Ишь ты! Бубенников еще не доктор, а он в доктора намылился!
Я снова собрал коллекцию справок о том, что я умный. Мое заявление о предоставлении мне творческого отпуска «для завершения и оформления докторской диссертации» поддержали профессора И. С. Джапаридзе, Г. С. Иванов и Д. Д. Ивлев (доктор физико-математических наук, зав. кафедрой математики ВЗПИ). Венец этой коллекции * подписанный Бубенниковым протокол заседания кафедры от 22. 12. 80: «Слушали заявление Пеклича о предоставлении. Постановили ходатайствовать перед Ученым Советом института о предоставлении». Но, скорее всего Бубенников этот протокол просто положил в стол. Время шло, а отпуск все был за горизонтом, и в августе 82-го я ушел из ВЗПИ.


МИСИ

В МИСИ меня сагитировал перейти Гамаюнов. На предварительных переговорах он представил меня проректору как выдающегося ученого, и тот обещал через год дать мне творческий отпуск.
Я догадывался, что там тоже болото, но это будет свежее болото, и хотя бы поначалу мутить будет не очень сильно.
Заведовал кафедрой В. В. Курбатов, защитивший докторскую по древней архитектуре Киргизии. За 5 лет заведования он не провел ни одного занятия ни по черчению, ни по начертательной геометрии. У него в расписании было только рисование, но он и его поручал вести 2-му преподавателю (до него рисунок вел один преподаватель, а начертательную * двое, а он сделал наоборот).
Кафедра была большая. Я назову только нескольких доцентов.
Р. И. Гольцева * ученица и в то время жена Гамаюнова. Она раньше училась в МИСИ на вечернем и работала на кафедре лаборантом. Потом она дослужилась до доктора, профессора, зав. кафедрой. «В мире шахмат пешка может выйти, если тренируется, в ферзи».
В. А. Филиппов считался на кафедре «проективистом», но интереса к моим познаниям в этой области ни разу не проявил и ни разу не поделился своими. Лет через 5 он ушел на пенсию.
В. В. Гриднев был ну очень строгий педагог. Деканы от него поэтому старались избавиться, а на стенах каждую сессию появлялись надписи, самая приличная из которых «Гриднев * сволочь». Он дослужился до профессора.
Крупный специалист по наукообразию Н. И. Коковин тоже потом дорос до профессора и даже год был заведуюшим. Н. А. Соболев, звонивший мне раз в 2-3 года, говоря о нем (он работал с ним в военной академии), закипал и выбирал самые презрительные слова.
Очень свойский парень, любитель заложить за воротник Н. А. Холманских поначалу был мне симпатичен. Но когда его сделали заведующим, он не выдержал испытания властью и «на совесть» отрабатывал свалившийся на него царский подарок, о котором никогда и не мечтал. Выгоняя меня в почтальоны, Коля нес по указанию начальства совершенно бесстыжую околесицу.
*  *  *
Я организовал для своих новых коллег семинар, на который вначале ходили человек семь-восемь, кто помоложе. После небольшого ликбеза о множествах, отображениях и преобразованиях (я говорил, что начал чуть-чуть соображать в геометрии только после того, как научился мыслить множествами), о способах счета параметров я решил рассказать им 4-ю главу своей диссертации, самую красивую. Но чтобы не отпугнуть их «эллиптической линейной конгруэнцией», «циклическими точками», «линейным комплексом», «нуль-системой», «симплектическим пространством», я переводил все свои результаты на язык элементарной геометрии. Для этого мне приходилось очень серьезно готовиться к каждому семинару (ни до, ни после этого я к своим публичным выступлениям, даже очень важным, заранее не готовился). Эти «умные» термины я упоминал, чтобы не боялись, но только для справки. Вначале мы собирались раз в неделю, потом раз в две недели, года через полтора семинар благополучно развалился.
*  *  *
Мне отдали на откуп СНО, студенческие научные конференции и олимпиады. Некоторые студенты проявляли к этому интерес. Попадались толковые ребята, и я очень много и с удовольствием возился с ними. В дневном вузе, конечно, работать интересней. Заочники * народ, обремененный житейскими заботами, и им то, что сверх программы, ни к чему. Я проводил институтские олимпиады, придумывая для них задачки, повесил около кафедры стенд «Олимпиадные задачи», возил команду МИСИ на городские олимпиады.
На конференциях мои студенты делали, например, такие доклады: «Проверка корректности условия геометрической задачи с помощью подсчета параметров», «Представление перемещений произведениями симметрий», «Геометрическая интерпретация комплексных чисел», «Начертательная геометрия четырехмерного пространства», «Орбиты точек, прямых и плоскостей относительно некоторых семейств перемещений пространства», «О множестве осей поворотов, переводящих одну из двух скрещивающихся прямых в другую», «Пространственная модель перемещений плоскости».


ГАМАЮНОВ

Виктор Николаевич Гамаюнов к этому времени уже опубликовал монографию «Проективография» и массу статей, в том числе в журналах «Квант», «Техника и наука», «Знание-сила». Он продолжал успешно рекламировать свой товар. Например, в статье «Альтернатива начерталке» он хоронил Монжа и вместо него предлагал свою проективографию. Этот звучный (разумеется, самодельный) термин должен был внушать непосвященным, что автор * знаток проективной геометрии. На самом деле, он ее не знал и даже боялся. П. Н. Лебедев, принимавший у него кандидатский экзамен, поставил ему по проективной пару.
Запомнилась еще одна его рекламная акция. В «Технике молодежи» вышла посвященная Гамаюнову статья «Шарлатан или гений?» (наверно, он сам ее и написал). Она сопровождалась автопортретом героя, который был разорван на две части шедшим сверху вниз зигзагом. К сожалению, только не пояснялось, какая половина шарлатан, а какая * гений.
Суть его проективографии сводилась к тому, что он назначал в качестве аппарата отображения какой-нибудь многогранник, и его грани и порождаемые им плоскости высекали на плоскости изображений паутину линий, в которой без бутылки разобраться было невозможно * бой в Крыму, все в дыму. Эту паутину он гордо называл «проективографической эпюрой». В принципе этот метод отображения имеет право на существование, и из него можно выжать две-три статьи, ну, кандидатскую. Гамаюнов, обильно сдобрив его наукообразным мусором, выжал из него докторскую себе, докторскую своей жене, и т. д.
В «Проективографии» он опять врезал Бубенникову. В филиппике о людях, позорящих нашу науку, он употребил его фамилию с маленькой буквы во множественном числе, как собирательный, нарицательный образ таких нехороших людей.
Он обвешал всю кафедру склеенными из ватмана монстрами, значительно более замысловатыми, чем в книжке М. Венинджера «Модели многогранников». Я сам как-то потратил несколько дней и склеил пять платоновых тел и звездчатый икосаэдр. Они у меня стоят на кухне вместо слоников. Особенно мне нравится звездчатый икосаэдр. Я его всегда показываю гостям.
*  *  *
В 84-м Гамаюнов пригласил нас с Сашей Поплавным отдохнуть в деревню Голуби на реке Сухона километрах в ста от Вологды, где у него был двухэтажный дом. Я никогда не видел такой красотищи и такого изобилия даров природы. Черника, голубика, смородина черная, смородина красная, брусника, клюква, шиповник. Ягодины крупные, как виноградины. И их видимо-невидимо, особенно черники * целые плантации.
А грибов! В первый день Гамаюнов над нами смеялся, когда мы за полчаса набрали по большой корзине здоровенных подосиновиков размером с блюдце: * У нас такие переростки не берут. Берут молоденькие, крепенькие.
Помню, как он учил меня ловить рыбу на спиннинг. Я был в буквальном смысле «на подхвате». Попавшуюся на крючок рыбину он осторожно * чтобы не сорвалась * подтаскивал к берегу, а я подхватывал этого леща или щуку сачком и выбрасывал на сушу подальше от воды.
В быту Гамаюнов был душка. Радушный, гостеприимный, хлебосольный хозяин. Со своим обширным хозяйством он управлялся лихо * он был рукастый.
Через год Саша Поплавный тоже купил себе дом в этой деревне, и ездит туда каждое лето. Он построил баню, и Гамаюнов ходит к нему париться.
*  *  *
Попытки сближения были у нас и позже (с обеих сторон). Но дружбы у нас так и не получилось.
Где-то в 85-м он был у меня в гостях. Выпили по рюмочке, и он стал жаловаться, что ему позарез нужно решить одну задачу, а то из-за нее тормозится весь творческий процесс, а она, зараза, никак не решается.
Я сказал ему, что это простенькое упражнение по проективной геометрии: * Давай доедим, а потом пойдем покурим (я хожу курить в коридор), и я тебе расскажу, как это делается.
Я потом включил ее в задачник (задача 5.5), придумав еще и второе решение * элементарно-геометрическое.
Витя в своей статье назвал ее «задача Пеклича». И это была не только научная корректность * «чужого нам не надо», но и красивый рекламный бантик. У него на эти вещи тонкий слух, и он понимал, что это звучит почти как «задача Аполлония», а то и как «теорема Ферма».
*  *  *
Приложил я руку и к его докторской диссертации. Когда он писал ее, ему хотелось «разукрасить ее покрасивше», и он занялся группами самосовмещения правильных многогранников. Я немножко помог ему разобраться в этом. Что такое произведение преобразований и т. п. Вторую главу он назвал «Модели Кеплера общего вида и их теоретико-групповые свойства». Звучит! Но к его проективографии эти теоретико-групповые свойства притянуты за уши, как говорится, «пришей кобыле хвост», не говоря уже о том, что это упражнения.
Когда он написал диссертацию, он дал мне ее посмотреть. У меня сохранились мои замечания.
1. Слишком много эмоций.
2. Слишком много рекламы. Ты же не претендуешь на звание «Величайший геометр всех времен и народов» или «Ум и совесть советской начертательной геометрии». Ты всего лишь претендуешь на звание доктора наук. Так зачем же дразнить гусей и сравнивать себя с Колумбом и т. д.
3. Слишком петушиный тон и стиль. Зачем задирать Валькова, Фролова, Четверухина, всех математиков (там, где ты пишешь, что все математики чистоплюи, потому что не хотят заниматься грязными, то есть практическими делами). Если подумать, то в этом нет никакой необходимости, и уж во всяком случае, сделать это можно было значительно корректнее и мягче. Ведь никому не нравится, когда его унижают (либо умаляя и перечеркивая его заслуги и достоинства, либо всячески расхваливая себя). Не понравится это и тем, от кого в итоге будет зависеть то, чего ты добиваешься, кто будет решать, достоин Гамаюнов степени доктора наук или нет.
Я сосватал Гамаюнову в оппоненты Г. С. Иванова и В. Я. Волкова. Как уж я их агитировал, не помню. Наверно, сравнивал его с Якуниным, Осиповым и прочими жуликами. Сейчас, перелистав его автореферат, хочу покаяться перед потомками. Взял грех на душу. «Ну как не порадеть родному человечку».
Чтобы развлечь читателя, процитирую кусочек его автореферата.
«Сущностью проективографии является квантификация пространства возможными способами. Наряду с существующими целочисленными квантификациями времени и пространства (минутами, метрами и т. п.) предлагается более разнообразная и вариабельная квантификация пространства проективной мерой сложных отношений. Инструмент этой меры, заложенный в основу проективографии, породил и продолжает порождать новый мир орнаментированных форм, формообразующие элементы которых не поддаются целочисленному измерению». И т. д. в том же духе.
Сегодня Гамаюнов академик какой-то академии, которые расплодились сейчас как грибы на Вологодчине.


ДОКТОРСКАЯ

Через год мне дали отпуск. Назвать его творческим трудно. С утра до ночи я стучал на машинке. Это была чисто техническая работа. Я перелистывал «СНГ» и свои многочисленные статьи и перепечатывал оттуда большие куски. Геометрических проблем я не решал.
Но проблемы у меня были. Психологические.
«На какую деревню писать?» я уже решил. Конечно, на ту деревню, где я первый парень. Но сомнения оставались. Я не считал себя достойным стать хотя бы рядовым членом клуба, куда входили Тюрин, Тихомиров, Скопец, Розенфельд. А в клубе Осипова, Якунина, Тевлина, Иванова, Фролова, Михайленко, Подгорного, Филиппова я мог бы быть почетным членом. Раз мы с ними из одной деревни «Начертательная геометрия», то куда же мне еще нести свой труд?
Но они считали, что такой деревни вообще нет, свою деревню они называли «Прикладная геометрия и инженерная графика».
Главная заповедь уголовников * «Воруй с нами!». На ней держится их круговая порука. Статус прикладной и инженерной * главная заповедь жуликов от начертательной геометрии, и они строго блюли «чистоту рядов».
Но я решил, что приложений у меня не будет. И не потому что я не смог бы придумать парочку «рацпредложений». На худой конец, можно было попросить друзей, и они бы помогли. Мне принципиально не хотелось «пачкаться», становиться одним из соучастников этой большой «панамы» под названием «Прикладная геометрия».
Я шел в чужой монастырь со своим уставом, вырываясь за флажки, покушаясь на святое. Такой прецедент они допустить не могли. Но при этом они должны были ответить на очень неудобный вопрос «А что же такое начертательная геометрия, и существует ли вообще такая наука»? Потому что у диссертации было очень неудобное название «Некоторые направления обобщений начертательной геометрии». И потому что в пункте «Научная новизна» я писал:
* В диссертации разработаны основы трех новых научных направлений в начертательной геометрии * начертательная геометрия многомерного аффинного пространства, теория бирациональных автоморфизмов линейчатого пространства, геометрическое моделирование алгебраических систем. Кроме того, изучены несколько новых конструктивных моделей многомерных и неевклидовых пространств и нелинейных алгебраических многообразий, решен ряд задач начертательной геометрии, приводящих к кремоновым преобразованиям трехмерного и четырехмерного пространства, исследован комплекс вопросов, связанных с систематизацией теоретических основ начертательной геометрии и ее перестройкой на теоретико-множественной основе.
Но еще страшнее для «корифеев» был объем и уровень того, что я сделал, в сравнении с объемом и уровнем того, что сделали они.
В одних только кремоновых преобразованиях я далеко переплюнул Главного Кремонщика Иванова. Он в основном оставался в плоскости. У меня же были кремоновы преобразования не только трех- и четырехмерного пространства, но и преобразования линейчатого пространства и различных алгебраических многообразий * нормповерхности, многообразия Сегре, квадрики Плюккера.
Наши «фюреры» скорей всего не знали формулу Наполеона «Власть * это мнения». Но они знали, что широкие массы статей и диссертаций не читают, что для них доктор * это ого-го, это элита (по очень меткому выражению какой-то поп-звезды «Пипл хавает»). Но и в элите есть иерархия, и массы интересуются, кто в элите главнее. Пока Пеклич не доктор, массам вряд ли придет в голову сравнивать его с другими докторами. Приняв меня в свой клуб, они сильно рисковали своей и без того подмоченной репутацией. Своей диссертацией я бросал перчатку всей этой банде неучей.
Понимал ли я все это тогда? В основном понимал. Но я намеревался побороться. Под лозунгами «Главное * не победа, главное * участие», «Важен не результат, важен процесс». Как тот петух, который бежит за курицей и думает: * Не догоню, так разогреюсь. Это не значит, что я заранее настраивал себя на поражение. Я просто реально оценивал свои перспективы. Хотя какие-то иллюзии, какие-то наивные надежды на «их» совесть и просто здравый смысл оставались.
*  *  *
После отпуска я должен был отчитаться на кафедре, как я его использовал. Я подробно рассказал о содержании диссертации. Скидок на уровень осведомленности моих коллег я не делал и называл все своими именами: «бирациональные автоморфизмы квадрики Плюккера», «многообразие Сегре», «изоморфизм группы движений симплектического пространства и группы круговых преобразований Ли», «шестимерная модель аффинной группы плоскости» и т. п. Здесь таких слов никогда не слышали, и многие из «авторитетов» восприняли их, как бык красную тряпку. «Изгаляется, гад! Он умный, а мы, значит, дураки!».
На вопрос, где обо всем этом можно почитать, я ответил, что, во-первых, это все опубликовано в моих статьях, а во-вторых, при желании можно посмотреть и саму диссертацию: * У меня нет секретов от советских людей. При этом я поднял хозяйственную сумку, в которой лежала диссертация. Я всю жизнь носил свои бумаги в таких сумках, мне их время от времени шила жена.
В. В. Гриднев, оскорбленный тем, что его держат за дурака, заявил, что его мой отчет не удовлетворил: * Пусть отчитается по всей форме, чтобы людям было понятно, что он сделал. А то потряс тут перед нами своей авоськой!
*  *  *
На защитах по н. г. принято развешивать плакаты, и члены Совета всегда их оценивают и добавляют (или убавляют) баллы. Вот афоризм кого-то из корифеев: «Плакаты * лицо диссертации».
На защите кандидатской я повесил листов 6-7. Плакатики были так себе, в Москве бы возмутились таким надругательством над графикой. В Ярославле они были в диковинку, и меня все хвалили.
Помню, как в Ярославле аспирантка Ефремовича защищала диссертацию по топологии. Когда ей предоставили слово для доклада, она вышла к доске, покрутила головой и сказала: * Мне понадобятся мел и тряпка.
Для моей докторской нужно было много плакатов. Мне помогали их чертить Саша Поплавный, Леша Ермаков, Сережа Павленко. Вот уже лет двадцать у меня на шкафу лежат листов 50 ватмана формата А1 (если моль не съела).
*  *  *
В мае 84-го я сдал диссертацию в Совет при МАИ.


ПАВЛЕНКО
С Сергеем Павленко мы познакомились в 82-м на конференции в Йошкар-Оле. Широколицый, с располагающей к нему улыбкой, он был немного склонен к полноте (во второй стадии * когда подтрунивают; первая стадия * когда завидуют, третья * когда сочувствуют).

Выпускник МВТУ им. Баумана, он работал в то время в Липецком политехническом. Он стал проситься ко мне в аспиранты. Я рассказывал ему о моих отношениях с начертательно-геометрической мафией и отговаривал его связываться со мной:
* Научиться у меня чему-то можно, а вот защититься будет трудно. Поступай лучше в МАИ, к тому же Иванову * это надежней. Я берусь даже составить тебе протекцию. А общаться со мной сможешь, когда захочешь.
Но Сережа стоял на своем и в январе 85-го поселился в аспирантском общежитии МИСИ.
Когда разговор о задачках сворачивал на мои коллизии с профессорами кислых щей, он оживлялся, это ему было интересней. Он был самым страстным моим болельщиком. Внешне спокойный, он по натуре был игрок. Наверно, поэтому он так и не доделал диссертацию и вскоре занялся политикой и бизнесом, причем и в бизнесе, и в политике его привлекали такие рисковые дела, как тотализаторы, лотереи, букмекерская контора, «Либеральная Россия».
Каждое лето Сережа присылал мне с проводником то ведро клубники, то ящик помидоров, то сумку с яблоками из своего сада. Он давно уже забросил н. г., а меня не забывал.
27.2.2002 Сережа позвонил мне и попросил встретить назавтра поезд из Липецка. Зимой клубники в тех краях не бывает, мне нужно было забрать у проводницы бумаги и отнести их в офис «Либеральной России». Это были документы для оформления визы в Англию. Через несколько дней он вместе с командой Юшенкова слетал к Березовскому, откуда они привезли фильм «Как убивают Россию».


ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО

Когда я закончил докторскую, мне захотелось отдохнуть. У меня появился бзик * научиться играть на фортепьяно (мне было 45 лет). Я расколол жену на 700 рублей и купил инструмент.
Три с половиной года я ежедневно с утра до ночи донимал жену, детей и соседей. Мои наивысшие достижения * «Полонез» Огинского и «Баркарола» из «Времен года» Чайковского. Играл я, конечно, плохо, но мне очень нравилось извлекать эти дивные звуки. Закончилось это увлечение так же внезапно, как началось. Сейчас я не смогу сыграть и «Чижик-пыжик». 
Мне давали уроки моя старшая дочь, моя коллега из МИСИ Ольга Владимировна Крылова (обе окончили музыкальную школу), коллеги из других вузов Вася Шмурнов (окончил консерваторию), Миша Маневич (учился в консерватории), Леша Ермаков (самоучка).
Про Лешу я уже рассказывал. С Мишей Маневичем мы еще встретимся.
Вася Шмурнов работал в МИИТе у Крылова. Его любовью всю жизнь была музыка. Он много лет устраивает в ДК МИИТа музыкальные вечера, играет, рассказывает о композиторах, собирая полный зал. Но хотя работает он для хлеба, на кафедре его уважают. Он одним из первых на кафедре освоил компьютерную графику. Несколько раз он привозил команду МИИТа на олимпиады. Олимпиадные задачи он решал быстрее всех.
У Крылова работала еще Таня Шмурнова * жена Васиного брата Ивана. С Таней и Ваней я учился на одном курсе. Мы с ней в 70-м были на конференции в Омске. Конференция почему-то превратилась в чествование А. М. Тевлина. Он сиял как начищенный самовар, слушая потоки патоки в свой адрес. Я зло ехидничал по этому поводу, а Татьяна каждый раз лупила меня кулаком по спине.
Она готовилась осенью поступать в аспирантуру к Первиковой (договоренность была) и переводила двухтомник P. Schoute «Mehrdimensionale Geometrie». Мы с Иваном ей помогали. Но поступить ей было не суждено. Она сгорела за два месяца от рака крови.


БАБИЧ

В начале 80-х к Иванову в аспирантуру поступили И. Ф. Боровиков и В. Н. Бабич.
О Ване Боровикове у меня очень теплые воспоминания. Он был толковый, порядочный, очень тихий и скромный парень. Ко мне он относился с почтением, граничащим с робостью. Я думаю, что ему было очень трудно набраться смелости и позвонить мне лишний раз, а вдруг он отвлечет такого большого ученого от его эпохальных размышлений.
Он попросил меня быть у него оппонентом. Я дал согласие и даже оформил связанные с этим бумаги, но Совет, где уже лежала моя докторская, не захотел лишний раз меня «раскручивать».
В самый разгар моей «войны» с «самозванцами» Ваня прислал мне длинное и очень душевное и мудрое письмо, где уговаривал меня, просто заклинал «не связываться с ними», не тратить на это силы и здоровье.
*  *  *
Более раскованный, общительный и шумный Володя Бабич был немножко хвастунишкой и шапкозакидателем. Но этим шапкозакидательством он как бы настраивал себя на победу, отрезал себе пути к отступлению.
Ему не нравилось то, чем его заставлял заниматься Иванов, хотелось чего-то позаковыристей, в частности, «помногомерней». Это был хороший спортивный азарт, желание «расти над собой». Он хотел учиться и поэтому не стеснялся признаваться, что чего-то не знает. Он звонил и говорил: * Пеклич, я хочу тебя подоить.
Я предложил ему простенькую задачку по косым проекциям в Pn. После очередного успешного шага в ее осмыслении он спрашивал: * Пеклич. Ну теперь ты меня зауважал?
Мы часто играли в шахматы. И если ему удавалось выиграть, он торжествующе ржал и орал: * Слабак ты, Пеклич! Не умеешь ты в шахматы играть!
Однажды я начал рассказывать ему придуманную накануне задачку (задача 5.6 из задачника). Но он сказал, что хочет решить ее сам, и я поспорил с ним на бутылку коньяка, что он не решит ее за две недели. Через две недели он приехал с коньяком, и мы распили его после того, как я рассказал ему решение.
Как-то мы говорили о характеристиках кремоновых преобразований плоскости и решили попытаться составить алгоритм для их вычисления на ЭВМ, используя теорему М. Нетера о возможности представления любого такого преобразования в виде произведения квадратичных. Бабич сказал, что у него есть знакомый программист, и что проблем с составлением программы не будет. Вначале никак не удавалось формализовать алгоритм. Но потом меня осенила идея ввести понятие «фундаментальная точка нулевой кратности», и все получилось. Г. Н. Суняйкин написал программу, и машина вычислила характеристики до n = 25, где n * порядок преобразования. До n = 16 они в точности совпали с теми, что приведены в монографии H. P. Hudson.
Когда Бабич принес своему шефу готовую статью, тот не кричал на него, как Котов на Пуйческу. Он просто вписал между фамилиями Бабич и Пеклич фамилию Иванов.
В 84-м Бабич приехал со мной в Ярославль на очередную Школу по алгебраической геометрии. Участники школы жили в новой гостинице «Которосль» на берегу притока Волги Которосли. По вечерам многие играли в шахматы. Бабич, как и я комплексовавший из-за того, что ничего не понимает, компенсировал эти комплексы, радуясь, что обыграл алгебраического геометра Марата Гизатуллина.
На своем автореферате (в 84-м) Бабич написал мне «Моему учителю и другу». После защиты он уехал в свой Екатеринбург и пропал на много лет.
*  *  *
Летом 2000 года я сдал в издательство «Высшую начертательную геометрию». Издание было априори убыточным, и мне предложили искать спонсора. Объявившийся в это время Бабич (он позвонил по междугороднему и трепался часа полтора) пообещал прислать мне 20000 р. Он для души продолжал преподавать, а деньги (по его словам, большие) зарабатывал в частной строительной фирме.  Но потом он опять пропал.
Помог мне с этим делом мой однокурсник Сашка Васильев. Спасибо ему, хороший он человек, дай ему бог здоровья.
Когда книжка вышла, я послал ее Бабичу с дарственной надписью «Моему другу и несостоявшемуся спонсору ...». Получив ее, он тут же позвонил и попросил продиктовать ему номер моего счета в Сбербанке (на который мне пенсию переводят). Через неделю на этом счете появились 20000 р. Свое слово он сдержал.
В ответ я послал ему расписку:
РАСПИСКА
в получении гранта от Фонда «УРАЛЬСКИЕ МЕЦЕНАТЫ»
(Фонда В. Н. Бабича)
Я, Пеклич Владимир Александрович,
классик советской и постсоветской начертательной геометрии,
автор уникальных книг:
1. «Не убивайте коммунистов», Кунцево, 1991
2. «Задачи по начертательной геометрии», М., 1997
3. «Начертательная геометрия», М., 1999
4. «Высшая начертательная геометрия», М., 2000,
а ныне нищий пенсионер
получил от Фонда «УРАЛЬСКИЕ МЕЦЕНАТЫ»
20000 руб 00 коп    Двадцать тысяч рублей (блин!),
         (сумма цифрами) (сумма прописью)
в связи с чем обязуюсь:
1. Покупать водку только завода «Кристалл».
2. Возобновить еженедельные посещения парной с хорошим веником и хорошим пивом.
3. Не тратить время на частные уроки, а писать мемуары по истории нашей начертательной геометрии.
Выражаю горячую благодарность и сердечную признательность основателю и руководителю Фонда «УРАЛЬСКИЕ МЕЦЕНАТЫ»
Владимиру Николаевичу БАБИЧУ
и – в надежде получать такие гранты регулярно – желаю ему очень крепкого здоровья, а его Фонду – дальнейшего процветания («... Хоть я и сам не понимаю откуда деньги у людей! ... Наверно, все-таки воруют...»*).
С тяжелым сердцем обязуюсь держать в секрете информацию о благородной деятельности Фонда из опасения, что на него наедут рэкетиры и налетят профессора кислых щей – любители халявы.
5 января 2001 г. В. Пеклич

* Цитата из стихотворения «Моему читателю, размышляющему покупать ли ему мои стихи» из книги [1].


ЧЕРНАЯ ПОЛОСА

3 ноября 1984 года умер Захар Александрович. Умер неожиданно, скоропостижно. Накануне он еще проводил семинар и потом занимался с аспирантами. Ярославские геометры осиротели, и я с ними.
После него остались более 200 публикаций, 12 книг, например, совершенно уникальная «Геометрия тетраэдра и его элементов» (в соавторстве с его учеником Я. П. Понариным), 15 выпусков ученых записок кафедры, огромная коллекция задач в журнале «Математика в школе». Он создал Ярославскую геометрическую школу, 43 его аспиранта защитили диссертации. Он был Учителем с большой буквы. Но главное, он оставил о себе светлую память.
Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с этим замечательным человеком. Я учился у него не только геометрии, но и любви к своему делу, порядочности. Свои работы я писал только тогда, когда был уверен, что Скопец скажет: * Симпатично. Мне очень повезло, что в моей жизни был Захар Александрович.
Но теперь у меня началась полоса невезения.
*  *  *
Моя диссертация тихо лежала в МАИ. Совет не торопился. В неофициальных разговорах я чувствовал глухое сопротивление. Меня пытались вразумить, что надо помочь стране в производстве мяса и молока, чугуна и стали, стращали, что иначе Совет зарубит диссертацию, а ВАК и подавно, уговаривали, что на это и нужно-то не больше года. И просто мурыжили, брали на измор.
Примерно через год представляющая кафедра (Якунин) пригласила меня на предзащиту. Недоброжелательность была видна невооруженным глазом, хотя внешне все было пристойно, протокол был соблюден. Но подготовились товарищи очень плохо, и завалить меня им не удалось. Наскоки по существу были беспомощными, и мне приходилось объяснять коллегам, что означает тот или иной термин, давать определения и отсылать их к литературе.
На коронный же вопрос о приложениях и внедрениях я отвечал, что как с помощью моих многомерных и неевклидовых теорий сварить щи или сшить сапоги, я не знаю, но поскольку это начертательная геометрия, то я и принес свой труд на суд крупнейших в Союзе специалистов по начертательной геометрии.
Победителем я себя не чувствовал, настроение было поганое. Пока это была только ничья. Пока мне приходилось только защищаться, преимущество было на их стороне, они нападали.
Думаю, что Якунин тогда был уверен, что к ним пришел такой же жулик и мистификатор, как они, только, может быть, более высокого класса, что 450 страниц моего текста * это просто более виртуозная туфта, чем у него. Поэтому он ставил на этой предзащите чисто психологические цели. Если человек блефует, то должен же он где-то проколоться. Но я и блефовал талантливо, у меня ни один мускул не дрогнул. Вячеслав Иванович даже публично отметил мою спокойную уверенность, выдав свой интерес именно к этой стороне дела. Он просто размышлял вслух, констатируя, что эта тактика к победе не ведет, и соображая с какого бока нанести нокаутирующий удар. Он тоже был уверен в себе и мог себе позволить размышлять вслух. А что это прозвучало, как похвала, он, конечно, потом сообразил, но, думаю, не очень переживал.
*  *  *
Теперь у него оставалась надежда найти хоть несколько ошибок. Желательно грубых, ставящих под сомнение хоть парочку моих моделей. И он предпринимает следующую неформальную акцию. Он нашел грамотного математика и попросил его «раздолбать». Мы с ним не меньше часа обсуждали по телефону эту якобы его «рецензию». Поскольку грубых ошибок «он» не нашел, то его опять интересовало, прежде всего, не дрогнет ли мой голос.
Замечаний было много, но в основном это были «блохи», и я их легко парировал. Попадались и остроумные возражения, дополнения и пожелания. Пожелания я с благодарностью принимал: * На будущее, а здесь у меня и так 450 страниц. Возражения же все были «вкусовые». Я терпеливо просвещал профессора, что можно так, а можно эдак, ссылаясь на разных авторов, читал ему коротенькие лекции.
Одно возражение было злым, но совершенно некомпетентным. Очевидно, подрядчик решил, что для такого заказчика можно разок и схалтурить. Я уже открыл было рот, чтобы гневно разоблачить невежду. Но осекся. В. И., наверно, потирал руки * поймал! После паузы я сказал:
* В. И. Ответ на это замечание я с Вашего позволения оставлю в заначке. Можете спросить меня об этом на защите.
У меня все-таки иногда были секреты от советских людей. Пусть помучается немножко.
*  *  *
Наверно, Вячеслав Иванович был разочарован нашей содержательной беседой. Но он был боец. Он направил мою диссертацию на самый верх, на мехмат МГУ, на кафедру геометрии и топологии, возглавляемую академиком С. П. Новиковым, у которого в 68-м я слушал дифференциальную геометрию. Мне об этом «донесла разведка».
К сожалению, лишь «после драки», а точнее в самый разгар начавшейся вскоре драки я догадался полюбопытствовать, что было написано в сопроводительном письме в МГУ. Якунин мне его долго не давал. Письмо было провокационное. В нем, в частности, утверждалось, что я сказал новое слово в дифференциальной геометрии, которой у меня и в помине не было. Но главное, математиков просили дать заключение о соответствии диссертации требованиям ВАК к диссертациям по техническим наукам. Нет бы попросить «Помогите, пожалуйста, с математикой, а то мы в ней ни бум-бум».
*  *  *
А пока я написал письмо академику. (Частное! Копии в газеты я пока не посылал).
Глубокоуважаемый Сергей Петрович.
Я, такой-то, узнал, что мою диссертацию Совет при МАИ (единственный в Союзе докторский Совет по н. г.) направил на рецензию в МГУ, на Вашу кафедру. Неофициальное отношение Совета к ней * отрицательное.
Теорема. Этот мой кирпич, который с высоты 15-го этажа на Ленинских горах может показаться несерьезным камешком, из глубокой ямы, куда скатилась начертательная геометрия, представляется чуть ли не гранитной глыбой.
Доказывать существование первого из этих двух гомоморфизмов не в моих интересах. В существовании второго можно убедиться непосредственной проверкой. На случай, если Вас заинтересует этот нетривиальный факт, привожу список членов Совета * докторов начертательно-геометрических наук (В. А. Осипов, В. И. Якунин, А. М. Тевлин, В. Н. Первикова, Г. С. Иванов, С. А. Фролов, П. В. Филиппов, В. Е. Михайленко, А. Л. Подгорный, Ю. Г. Стоян) и список докторов тех же наук * выпускников этого Совета за последние 3-4 года (К. М. Наджаров, В. Я. Волков, В. С. Полозов, А. Г. Горелик, В. М. Найдыш, В. А. Бусыгин).
Вытекающие из теоремы социальные следствия очевидны, и я их опускаю.
С уважением В. Пеклич
*  *  *
Мне академик не ответил. Провокация же Якунина почти удалась. Где-то через год после 1-й состоялась 2-я предзащита. Она прошла по тому же сценарию, что и 1-я.
Но теперь у Якунина был козырный туз * отзыв из МГУ. Этот очень коротенький отзыв он прочитал и спрятал в карман. Мне он его так и не дал посмотреть ни тогда, ни потом, сколько я ни просил. Может, он и не такой коротенький был, а зачитал он только то, что ему казалось выгодным.
Математики писали, что они не могут судить о соответствии диссертации требованиям ВАК по техническим наукам (как та девушка, которая пристававшим к ней на улице объясняла: * Я не такая, я жду трамвая), но отмечали, что «диссертация написана грамотным математическим языком». Эту фразу Якунин выделил голосом и прокомментировал: * Но это же смешно, товарищи.
Он не понимал, что сморозил глупость, что не нужно ему было читать эту фразу. Но его суть не интересовала, его устраивала форма, и он торжествовал * в МГУ (!) отказались решать «соответствует * не соответствует», и теперь решать будет он.


ЗАДАЧНИК

В апреле 85-го в МВТУ у Фролова прошла очередная Московская городская олимпиада по н. г. На нас с Сережей Павленко она произвела удручающее впечатление и я предложил ему вместе делать задачник под названием «Трудные задачи ...»: * Давай, Сережа, утрем им нос на ихнем поле.
Мы решили отбирать в него только оригинальные и нестандартные задачи, «избегая искусственного усложнения за счет безыдейной громоздкости». В моем «архиве» к тому времени накопилось около сотни таких задач. Десятка три-четыре задач мы «позаимствовали» из двухтомника Ж. Адамара «Элементарная геометрия».
И начали «изобретать новые задачи». По «моему рецепту» из статьи «О понятии «размерность»». Статья вышла в 83-м, но этот рецепт я приводил еще в 78-м в «СНГ». Рецепт состоит в переборе различных условий с одновременным подсчетом параметров и позволяет убедиться в корректности задачи. Но после этого ее еще нужно решить!
В 87-м мы отнесли задачник в «Высшую школу». В нем было 384 задачи. Какие это были задачки! Это было новое слово в начертательной геометрии! В ней появились несколько новых разделов «Геометрические преобразования», «Задачи в одной проекции», «Задачи планиметрии, решаемые «выходом в пространство»». Это был высший пилотаж!
Мы предлагали наши задачи многим коллегам, я неоднократно апробировал их на слушателях ФПК. Многие, в том числе доценты и профессора ведущих вузов страны не просто не умели их решать, но часто даже не могли пересказать известное решение (задачник был с решениями). Не хватало элементарной математической культуры. Например, большие трудности вызывало понятие «произведение преобразований» из учебника А. Н. Колмогорова «Геометрия-7» (для 7-го класса!).
К рукописи была приложена положительная рецензия, подписанная профессорами  Короевым, Климухиным и Соболевым из МАрхИ, куда рукопись была направлена официально за подписью ректора МИСИ.
«Высшая школа» напечатала задачник только через 12 лет, в 99-м. Они Бубенникова печатали.
Я пытался как-то его «проталкивать». Попал на прием к начальнику отдела учебников Минвуза, который сказал: * На Вашу книжку нет социального заказа. Что социальный заказ есть на макулатуру его тестя Ю. И. Короева, он не сказал.
*  *  *
Когда задачник пролежал в издательстве лет 7-8, А. Н. Тюрин пытался помочь мне издать его при Независимом Московском Университете, где работал его ученик доктор физико-математических наук А. Л. Городенцев. Попытка не увенчалась успехом. Возвращая рукопись, Городенцев подарил мне свои «Лекции по линейной алгебре», написав «С глубоким уважением и с восторгом после прочтения задачника по настоящей Геометрии (с большой буквы). Алеша Городенцев».
Его «Лекции ...» заканчивались задачей о трансверсалях четверки скрещивающихся прямых, с которой начинался задачник. Это совершенно случайное, но очень символичное для меня совпадение пролило мне на душу бальзама не меньше, чем алешины комплименты. Оказывается, синтетические методы могут и фору дать аналитическим! Оказывается, начертательная геометрия еще на что-то годится! Ау, Дьедонне!
Кстати, Тюрин очень высоко ценит геометрическую интуицию и синтетические методы. Он часто сокрушался, что его ребята плохо ими владеют.


ЕСТЬ УПОЕНИЕ В БОЮ

Моя диссертация лежала в Совете третий год. Мне объясняли, что у них очередь, что портфель Совета переполнен. И вдруг я узнаю, что на июнь 86-го назначена защита Бубенникова, и что защищать он будет не диссертацию, а учебник, который ... только что вышел. «Мы в очереди первые стояли, а те, кто сзади нас, уже едят».
Недели за две до защиты Бубенникова я написал отзыв на его «труд» и отослал его в Совет с уведомлением, что копии отправлены в ВАК, в МГК КПСС и в «Литературную газету».
Отзыв начинался так: * Среди целого ряда работ, по которым за последние несколько лет Совет Д.053.18.06 при МАИ присудил докторские степени, работа А. В. Бубенникова резко выделяется своими совершенно очевидными безграмотностью и наукообразием. Вообще, по меньшей мере, неловко представлять на соискание докторской степени учебник, в котором нет ничего нового, ничего своего, если бы даже он был образцом в методическом отношении. Здесь же мы имеем дело с образцом поразительно низкой культуры * и математической, и педагогической, и культуры вообще.
Затем на нескольких страницах я только цитировал его «перлы», почти ничего не комментируя * «перлы» говорили сами за себя. Например:
«* * эквивалентность: справедливо как утверждение, например, * * *, так и ему обратное * * *» (стр. 7), «..., точка * единственное множество» (стр. 7), «Дайте определение теоремы Дезарга ...» (стр. 29), «Плоскость можно представить как предельное понятие ровности ...» (стр. 43).
В конце я бил его их же оружием: * Сегодня, после 27-го съезда КПСС, когда в стране взят курс на решительную борьбу со всякого рода очковтирательством, с профессиональной некомпетентностью работников всех сфер и всех рангов (и особенно руководящих работников), присуждение А. В. Бубенникову ученой степени доктора технических наук явилось бы откровенным вызовом этому курсу партии.
*  *  *
Одновременно я отправил этот отзыв ректору МАИ Ю. А. Рыжову. Вместе с письмом, где говорил о причинах деградации нашей науки.
Глубокоуважаемый Юрий Алексеевич.
Начертательная геометрия в нашей стране переживает тяжелый и затяжной кризис, который начался в последние годы жизни Н. Ф. Четверухина и до сих пор продолжает разрастаться вширь и вглубь, принимая все более неприглядные формы.
Проявления этого кризиса * во все более низком качестве учебников, задачников, учебных пособий, монографий, диссертаций, статей и целых сборников статей, в резком снижении уровня преподавания и уровня подготовки преподавателей, в очень слабой постановке повышения квалификации преподавателей, во все более высоком проценте среди преподавателей н. г. дипломированных специалистов, защитивших диссертации в очень далеких областях, в полном вырождении семинаров и конференций, превратившихся в мероприятия для галочки, в скучные посиделки.
Причины этого кризиса в первую очередь в полном несоответствии преподавательской и научно-исследовательской работы в области н. г. Отнесение ВАКом этой дисциплины к техническим наукам привело к распылению сил специалистов в поисках прикладных задач и утрате интереса к фундаментальным теоретическим проблемам. Н. г., которая (откройте любой учебник) «является разделом математики и нужна для повышения геометрической культуры инженера», оказалась в полной изоляции от математики, и эта изоляция всячески поддерживается нынешними ее «лидерами», которые на словах за контакты, а на деле все более старательно отгораживаются от математики и математиков.
Н. г. прежде всего общеобразовательная дисциплина. Специалисты в этой области имеют весьма ограниченные возможности влиять непосредственно на технический прогресс. Здесь резкий крен в направлении немедленных внедрений в производство и незамедлительных экономических эффектов * явление противоестественное и потому вредное.
Эта самоизоляция н. г. от математики, затушевываемая видимостью ее связей с самыми разнообразными отраслями техники (это в наш-то век узкой специализации, когда представители даже близких областей науки с трудом понимают друг друга * да такая энциклопедическая широта кругозора!) позволила ее «лидерам» монополизировать издание учебников, сборников статей и монографий, подготовку аспирантов, присуждение ученых степеней и званий и т. п. Интересно, что из примерно 30-40 профессоров в Союзе семь работают в МАИ!
Совет при МАИ несет главную долю ответственности за продолжающееся углубление кризиса. Это единственный докторский совет в Союзе. (Есть еще кандидатский совет в КИСИ * еще более низкого уровня).
Реальной властью в Совете обладают В. А. Осипов * зам председателя Совета, В. И Якунин * зав. кафедрой, С. А. Фролов * председатель методсовета по н. г. при Минвузе, В. Е. Михайленко * председатель Совета при КИСИ. Я утверждаю, что это совершенно малограмотные люди.
Среди менее «влиятельных» членов Совета А. М. Тевлин и С. А. Синицын такие же малограмотные, а более образованные В. Н. Первикова, Г. С. Иванов, А. Л. Подгорный, П. В. Филиппов не хотят портить отношения с «верхушкой». Наконец, еще пятеро * В. Н. Новиков, Г. П. Фетисов, В. Н. Гущин, А. Г. Стоян, Г. С. Хованский * становятся «специалистами в н. г.» только в дни заседаний Совета, а по роду своей основной деятельности ничего общего с ней не имеют.
При создании Совета в него можно было ввести И. С. Джапаридзе (тогда еще здорового), К. И. Валькова, Н. Н. Крылова, З. А. Скопеца (тогда еще живого), Б. А. Розенфельда, В. В. Рыжкова, Н. М. Бескина, М. А. Акивиса * известных, уважаемых, грамотных людей. Кстати при Н. Ф. Четверухине некоторые из них были членами Совета, а остальных регулярно приглашали в качестве оппонентов. И еще справка: последние пятеро, как и Четверухин * доктора физико-математических наук.
Хочу еще обратить Ваше внимание на один любопытный документ * паспорт специальности, написанный при организации Совета В. А. Осиповым. В нем слова «начертательная геометрия» встречаются, по-моему, только в заголовке.
Продукция Совета (за редчайшими исключениями) * сплошной брак. Такие доктора, как В. С. Полозов, В. А. Бусыгин, кандидат в доктора А. В. Бубенников * это просто недоучки, да и почти все остальные, дай бог, на кандидатов тянут. А сколько убогих кандидатов уже наплодил этот Совет! Особенно это относится к аспирантам В. И. Якунина и В. А. Осипова. Причем, как среди членов Совета, так и среди его «выпускников» очень много людей, далеких от н. г. Назову только докторов: К. М. Наджарова, В. А. Бусыгина, А. Г. Горелика и кандидата в доктора Гольдфарба, который защищает вместе с Бубенниковым (оба без очереди).
В то же время грамотные работы Совет единодушно встречает в штыки. Так после нескольких лет проволочек завалили докторскую диссертацию В. А. Маневича по той причине, что он якобы невоспитанный человек. Интересно, что «за» был только один голос, хотя четыре члена Совета, выступая открыто, заявили, что они будут голосовать «за».
Много лет не может даже сдать в Совет свою работу Нина Васильевна Наумович * известный и очень много сделавший в н. г. специалист.
Мою докторскую третий год мусолят. Совет направлял ее в МГУ, на кафедру высшей геометрии и топологии, возглавляемую академиком С. П. Новиковым. Причем сопроводительное письмо было провокационным и вместо того, чтобы попросить математиков оценить ее математическую сторону, их попросили высказаться по поводу ее соответствия требованиям ВАКа по техническим наукам. Зачитав на моей предзащите фразу из отзыва МГУ «Диссертация написана грамотным математическим языком», Якунин прокомментировал ее весьма своеобразно: * Но это же смешно, товарищи.
Интересно, что и Маневич, и Наумович, и я * кандидаты физ.-мат. наук.
К прилагаемой к этому письму «прокурорской речи по делу А. В. Бубенникова» хочу добавить следующее. Совет прекрасно понимает, что «король голый», но всеми средствами (в том числе недозволенными) его «прикрывает». В обстановке строжайшей секретности ему дают «зеленую улицу». Очередность поступления работ в Совет была грубо нарушена. НТС по работе Бубенникова не проводился * зачем такими формальностями утруждать уважаемого профессора? Его доклад на представляющей кафедре (тайно) состоялся совсем недавно, когда уже была известна (но опять узкому кругу лиц) дата защиты, назначены оппоненты и разослан автореферат, то есть когда в этом докладе уже не было никакого смысла. Даже на кафедре самого Бубенникова до сих пор не знают, что их заведующий на днях защищает докторскую. А ведь в делах соискателя должна быть выписка из протокола заседания кафедры, на которой выполнялась работа. Если она есть, то это липа!
Дело в том, что Бубенников (не будучи доктором!!) * единственный представитель н. г. в ВАКе. Он утверждает убогих кандидатов и докторов, которых штампует Совет. Они работают в тандеме.
Я намереваюсь написать обо всем этом в ВАК и Минвуз. Вас же я прошу сделать то, что в Ваших силах. Просить ВАК укрепить Совет, выведя из него хотя бы тех, кто не имеет отношения к н. г., и пополнив его несколькими грамотными математиками. Усилить контроль за работой Совета, особенно за ее гласностью и т. п., а для начала попросить двух-трех математиков из МАИ посидеть 11-го июня на защите Бубенникова.
С уважением В. Пеклич
*  *  *
Перед началом защиты Бубенников подошел ко мне и, угрожающе сощурив маленькие злые глазки, сказал:
* Володь, ты понимаешь, что ты делаешь? Подумай, как следует.
* Я подумал. Я драться с Вами собираюсь.
Я понимал, что я делаю. Что я рискую своей карьерой, своей спокойной и сытой доцентской жизнью. И что мой плевок им, что божья роса. Но очень хотелось всем им врезать.


НАИВЫСШАЯ АТТЕСТАЦИОННАЯ КОМИССИЯ

Копии своего отзыва в ВАК, в МГК и в «Литературную газету» я сразу не отправил, хоть и «напугал» Совет. Неудобно было уважаемым адресатам посылать экземпляры под копирку, а главное, не было времени написать сопроводительные письма. Но как говорят шахматисты, «угроза страшнее исполнения».
После защиты Бубенникова я сочинил письмо председателю ВАК В. Г. Кириллову-Угрюмову.
*  *  *
Глубокоуважаемый Виктор Григорьевич.
Посылаю Вам копии
а) моего отзыва на учебник А. В. Бубенникова «Начертательная геометрия», представленный на соискание ученой степени доктора технических наук в Совет Д.053.18.06 при МАИ,
б) моего письма ректору МАИ Ю. А. Рыжову «о вредной деятельности» этого Совета.
В дополнение к тому, что изложено в этих документах, хочу сообщить Вам следующее.
11.6.1986 Совет десятью голосами против трех (открыто ни один из членов Совета против не выступал) присудил А. В. Бубенникову искомую степень.
В процедуре защиты было допущено несколько отклонений от инструкции ВАК.
Председатель Совета В. Н. Новиков не дал задать ни одного вопроса оппоненту С. А. Фролову, а оппоненту А. В. Павлову разрешил задавать вопросы только после нажима.
Перед обсуждением отрицательных отзывов вспоминали, что по инструкции ту часть такого отзыва, которая посвящена непосредственно работе, следует зачитывать полностью, а те части, где речь идет о соискателе и прочем, можно опустить. Но секретарь Совета С. А. Синицын из моего отзыва зачитал только те места, где я цитирую А. В. Бубенникова, а мои комментарии к этим цитатам и выводы опустил. Причем и цитаты он читал явно без вдохновения, как и ту часть отзыва В. Н. Гамаюнова, где говорилось, что А. В. Бубенников * компилятор, что свой учебник он списал с учебника М. Я. Громова (кстати, я присоединяюсь к этому обвинению), зато ту часть, где В. Н. Гамаюнов не к месту рекламирует свои достижения, которую, как только что было сказано, можно было и вовсе не читать, он прочел выразительно и громко.
Место проведения защиты буквально накануне было изменено. Одним из оппонентов был титульный рецензент учебника С. А. Фролов.
Выписки из протоколов заседаний кафедры, на которой выполнялась работа, и представляющей кафедры (как выяснилось после моих вопросов об этом) датированы соответственно 3.1.86 и 14.1.86. Если даже забыть о том, что до выступления на представляющей кафедре все соискатели делают еще доклад на НТС (так принято в этом Совете), то все равно можно только удивляться столь фантастической оперативности. Подозрения о «липовости» этих выписок и «строжайшей секретности», в которой готовилась защита, усиливаются еще и тем весьма оригинальным фактом, что на защите не было ни одного члена кафедры, которую возглавляет А. В. Бубенников.
Соискатель прочитал «от и до» 11 страниц своего «Доклада ...», ни разу не отклонившись от текста. Подчеркну (см. мой «Отзыв ...»), что «Доклад ...» к учебнику не имеет отношения. Большая часть «Доклада ... » была посвящена изобретенной соискателем классификации поверхностей, которая «позволяет систематизировать все многообразие поверхностей». Это примерно то же самое, что изобрести вечный двигатель. Один из членов Совета сравнил эту классификацию с таблицей Менделеева, но выдвинуть ее на нобелевскую премию почему-то не предложил.
На вопрос Н. Н. Крылова о научной новизне его работы А. В. Бубенников отвечал по бумажке и весьма неубедительно. Потом тот же вопрос в несколько ослабленной форме задал член Совета В. Н. Гущин, а потом * в усиленной форме * я. Ответов по существу снова не было. Такими же беспомощными и невразумительными были и ответы на другие вопросы и попытки возразить на «замечания» из моего отзыва и из выступления М. А. Маневича.
В своем выступлении я зачитал те места своего отзыва, которые пропустил или промямлил С. А. Синицын, и прокомментировал те его места, против которых пытался возражать А. В. Бубенников.
Когда я прочитал последнюю фразу своего отзыва, галерка зааплодировала. Аплодисменты, правда, были не очень бурными, и потом аплодисментами (правда, еще более жидкими, и хлопал партер) наградили еще одного оратора * В. И. Якунина, когда он сказал, что «это очень непорядочно, когда ученики предают учителя». Очевидно, В. И. Якунин прослушал ту часть отзыва В. Н. Гамаюнова, где говорилось, что его «учитель» ничему его не научил, и ту часть моего выступления, где я заявил, что к работам четырех из «семи подготовленных А. В. Бубенниковым аспирантов», о которых упоминалось в характеристике соискателя, а именно к работам М. Н. Погребецкой, В. Н. Гамаюнова, В. А. Пеклича, В. В. Бурметьева их «учитель» не имеет никакого отношения, просто потому, что ничего в них не смыслит.
Резко отрицательно выступили также М. А. Маневич и Н. Н. Крылов. Последний буквально заявил: * Сегодня члены Совета держат экзамен на гражданскую совесть.
Все выступавшие члены Совета (П. В. Филиппов, В. Е. Михайленко, А. М. Тевлин, В. И. Якунин, А. Л. Подгорный), а также Н. Н. Рыжов были «за», но почему они «за», понять было трудно * никаких аргументов, сплошная демагогия. Причем некоторые ухитрились выступить так, будто не было резко отрицательных отзывов и выступлений. И практически во всех этих выступлениях чувствовалась уверенность ... в безнаказанности того, что они делают.
Особо хочу подчеркнуть, что Совет, неукоснительно требующий от всех диссертантов внедрений в производство и справок об экономическом эффекте, здесь даже не вспомнил об этом.
(В скобках замечу * об этом говорится в письме Ю. А. Рыжову * что я считаю грубой ошибкой ВАКа отнесение начертательной геометрии к техническим наукам).
Прошу Вас
а) направить учебник А. В. Бубенникова на рецензию математикам,
б) принять срочные меры к пресечению вредной деятельности Советов по начертательной геометрии при МАИ и КИСИ.
*  *  *
Но большевики, они не только реки, они и время вспять запросто поворачивали.
Через два дня пришлось посылать вдогонку постскриптум. Я писал, что 16.6.86 прошло заседание возглавляемой Бубенниковым кафедры, где он сообщил коллегам, что защитил докторскую и что поскольку он был уверен, что все они доброжелательно относятся к нему и к его работе, то, чтобы не быть формалистом и не отнимать у них время, он составил выписку из протокола заседания кафедры от 3.1.86, на котором кафедра якобы рекомендовала к защите его работу, но которого на самом деле не было; но поскольку на защите возникли «недоразумения» с этой выпиской, он попросил сотрудников выполнить эти формальности 16.6.86, давайте, дескать, я доложу, а вы обсудите и т. д.
В конце я писал:
«По-моему, это верх бесстыдства! И этот безграмотный и непорядочный человек представляет нашу науку в ВАКе! Я считаю, что он должен быть лишен всех своих степеней, званий и должностей».


МИНИСТЕРСТВО НАИВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

Следующее письмо я отправил 11.7.86 своему министру Г. А. Ягодину, приложив к нему копии всех предыдущих. Вот некоторые мои советы министру.
Н. г., как известно, вызывает у значительной части студентов большие затруднения. Смею утверждать, что виной тому в первую очередь низкий уровень преподавания, плохие учебники и малограмотные учителя.
О СОСТАВЕ КАФЕДР Н. Г.
Н. г. преподают случайные люди. И особенно тревожно, что это относится и к комсоставу. Поинтересуйтесь, например, сколько кандидатов наук на кафедре н. г. в МВТУ * самой большой в Союзе * и сколько из них защитили диссертации по н. г. Аналогичная ситуация в МИСИ, ВЗПИ, практически в любом вузе.
Если человек бросил ту область, в которой он вроде чего-то добился, то даже его достижения в той области вызывают сомнения. А уж в новой-то области у него их поначалу и быть не может. Но вот такой кандидат архитектуры, искусствоведения, военных наук, философских наук, различных технических наук * сварка, прокатка, строительные материалы, самолетостроение, силосные сооружения, торфяные разработки и т. п. (весь этот перечень не с потолка * по каждому пункту могу привести примеры), этот сапожник, вдруг решивший печь пироги, сразу (!) получает массу привилегий и даже начинает командовать теми, кто эти пироги печет уже 10-20-30 лет, но не имеет ученой степени. Затем появляются методические разработки, учебные пособия, статьи, которые нужны для получения ученого звания и т. д.
Характерный пример * доктор архитектуры В. В. Курбатов, заведовавший кафедрой н. г. в МИСИ с 1981 по 1986 г. За 5 лет он не прочитал ни одной лекции, не провел ни одного практического занятия ни по н. г., ни по черчению, но не постеснялся послать в ВАК документы на получение звания профессора по кафедре н. г., а когда ВАК ему в этом отказал, он тут же направил туда новые документы, претендуя уже на звание профессора по кафедре архитектуры (но продолжая заведовать кафедрой н. г.). Теперь он профессор!
Защитить диссертацию в нашей области труднее, чем в других областях * на весь Союз всего два совета по защитам. Но в других областях труднее потом получить ученое звание * больше конкурентов. И вот за званиями идут в н. г.
Чтобы прекратить это наводнение кафедр н. г. кандидатами и докторами не тех наук, нужно брать их на рядовые должности, с испытательным сроком, с понижением надбавки за степень и т. п.
ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ Н. Г. НАДО ГОТОВИТЬ
Чтобы преподавать н. г., нужна общематематическая культура, а чтобы преподавать еще и черчение, нужна культура общеинженерная. С математической подготовкой преподавателей н. г. дело сегодня обстоит очень плохо * большинство из них не знают даже современной школьной геометрии!
На кафедрах н. г., к примеру, работает много выпускников художественно-графических факультетов пединститутов, готовящих учителей рисования и черчения в школе. Как правило, это люди с художественными наклонностями, многие из них хорошо рисуют, но у них слаба и математическая, и инженерная подготовка.
Есть педвузы, выпускающие учителей математики и черчения. Здесь, по-моему, можно наладить и выпуск преподавателей н. г. и черчения для вузов, внеся соответствующие изменения в программу, увеличив срок обучения и т. п.
О ЛИТЕРАТУРЕ ПО Н. Г.
Качество многих выпускаемых в последние годы учебников очень низкое (см. прилагаемые письма; кстати, недавно я узнал, что издательство «Высшая школа» планирует очередное издание учебника А. В. Бубенникова!).
И кроме этих учебников преподавателю почитать практически нечего. Издать что-либо, выходящее за рамки студенческой программы, невозможно. У меня с 1978 г. «лежит в столе» рукопись монографии «Современная н. г.». Написанный мною совместно с С. Н. Павленко «Сборник олимпиадных задач по н. г.» нам не удалось даже продепонировать * не тот жанр, не положено!
По-моему, следует разрешить редсоветам вузов хотя бы в порядке исключения издавать литературу любого жанра и любого объема на основе самоокупаемости * если через год тираж не разошелся, то авторам вместо зарплаты выдается соответствующая часть этого тиража.
Было бы очень полезно переиздать замечательную книгу О. А. Вольберга «Лекции по н. г.» (1947), издать избранные труды классиков советской н. г. Н. Ф. Четверухина и З. А. Скопеца, перевести с немецкого трехтомные «Лекции по н. г.» Э. Мюллера.
О СТАТУСЕ Н. Г. КАК УЧЕБНОЙ ДИСЦИПЛИНЫ
Н. г. относится к числу общеобразовательных дисциплин. Это раздел математики, необходимый для развития общегеометрической культуры инженера, конструктивной составляющей его математического мышления * геометрической интуиции, умения «видеть» пространственные формы и их изображения.
Насаждаемые последние 15-20 лет симбиоз н. г. с машинной графикой и САПРом, «начертательная геометрия на базе ЭВМ» (название одного из последних учебников), «кибернетика графики» (название всесоюзного семинара преподавателей н. г.) * все это совершенно несостоятельные изобретения конъюнктурщиков. Вычислительная техника позволяет решать задачи и физики, и химии, и механики, но что-то я не слышал ни о машинной физике, ни о химии на базе ЭВМ, ни о кибернетике механики.
Владению вычислительной техникой нужно учить, но делать это должны специалисты. Изучение же под лозунгом «всеобщей компьютерной грамотности» способов решения задач н. г. на ЭВМ взамен изучения самой н. г. приведет в итоге к профанации и того, и другого.
Действующие учебные программы по н. г. нуждаются в пересмотре с целью расширения и углубления их геометрического содержания за счет материала, не относящегося к н. г. Нужно также увеличить объем часов по н. г., очень сильно урезанный за последние 15-20 лет.
О СТАТУСЕ Н. Г. КАК НАУЧНОЙ ДИСЦИПЛИНЫ
В корне переработать следует и программу кандидатского минимума по н. г. и паспорт специальности 05.01.01, ориентируя аспирантов и соискателей на совершенствование именно в области н. г., именно той дисциплины, которую они будут преподавать.
Н. г. * это теория методов моделирования пространств и многообразий различной размерности и структуры. Мнение о том, что н. г., как наука, себя исчерпала, распространенное даже среди самих начертальщиков * глубокое заблуждение, вызванное тем, что теоретические исследования в этой области фактически «поставлены вне закона», и ими занимаются на голом энтузиазме считанные люди, поскольку «лидеры» н. г. пытаются свести ее к различным приложениям, в частности, к машинной графике и САПРу.
Связано это с тем, что ВАК относит н. г. к техническим наукам, и жулики ссылаются на инструкцию ВАК, как на первый закон Ньютона.
В прилагаемом письме В. Г. Кириллову-Угрюмову я уже писал об этой «грубой ошибке» ВАКа. Надеюсь и на Вашу помощь в ее исправлении.


БРАТЬЯ МАНЕВИЧИ

Ученик Н. Ф. Четверухина, кандидат физико-математических наук (с 58-го года), доцент кафедры математики МИИТа Владимир Абрамович Маневич защитил в 66-м докторскую по математике, но ВАК его не утвердил (опупея с утверждением тянулась три года). Он написал еще одну докторскую и сдал ее в Совет при МАИ. Его очень долго водили за нос и на защите (в 85-м) завалили.
Тогда он объявил войну этому Совету и начал выводить этих жуликов на чистую воду. Он написал разгромные рецензии на позорные труды Осипова, Фролова, Стародетко и пр. Его младший брат Миша Маневич, защитивший в 69-м кандидатскую у Котова, помогал ему в этом деле.
Мы оказались союзниками. Познакомились поближе и решили поделить эту грязную работу. Работа действительно была очень противная * читать галиматью, от которой тошнит, врагу не пожелаешь.
Я несколько раз был у них в гостях. Володя жил с родителями. Его отец был очень известным в Москве учителем математики, преподавал в математических спецшколах. Миша жил отдельно. К нему я приезжал брать уроки музыки * он на старости лет заочно учился в консерватории.


КНИГА ТРЕБУЕТ ПЕРЕРАБОТКИ ... НА МАКУЛАТУРУ

Мне подвернулась изданная в 86-м году «популярная» книжка С. А. Фролова и М. В. Покровской «Начертательная геометрия. Что это такое?», «уникальная по безграмотности и невежеству, наукообразию и пустословию, претенциозности и амбициям», как я писал в рецензии под названием «Книга требует переработки ... на макулатуру».
Рецензия была длинная и злая. Приведу лишь несколько кусков.
«Из нее «Дорогой Читатель» узнает, что точка * частный случай линии, что бывают прямые, ортогональные (то есть прямоугольные) к плоскости, что необходимость в двумерном мире, законами которого управляет планиметрия, возникла потому, что это мир графических изображений».
«Популярный жанр предоставил авторам, которые очень «хочут показать свою поистине энциклопедическую образованность», которой позавидовал бы и сам Я. И. Перельман, богатейшие возможности. Это возможности делать никому не нужные многочисленные и пространные экскурсы в разные области науки и искусства, в частности, в «умные» разделы математики (теория множеств, аксиоматика, топология, проективная, многомерная и неевклидова геометрии и т. п.), с которыми сами авторы знакомы, как будет видно из дальнейших примеров, лишь по отрывному календарю. Об обилии этих «лирических отступлений» говорит хотя бы такой факт: в книге, посвященной изложению метода Монжа и содержащей всего 208 страниц, обсуждение этого метода начинается только на 55-й странице. Например, теоретико-множественные понятия * отображение, область определения, область значений, прообраз, образ, взаимно-однозначное отображение (или б и е к ц и я) * вводятся только для того, чтобы пококетничать своей ученостью (На минуту остановитесь, читатель, и посмотрите на эти строгие научные термины аппарата отображения)! Больше эти научные термины нигде не встретятся».
«На стр. 21 читаем: «Стоп! Незаметно для себя мы уходим в область многих измерений. Вернемся же обратно. ... (Здесь многоточие обозначает, как обычно, купюру в цитируемом тексте. Следующее же многоточие в этой цитате * авторское!! В. П.).
Множество положений движущейся в пространстве точки есть линия.
Множество положений движущейся в пространстве линии есть поверхность.
Множество положений движущейся в пространстве поверхности есть тело.
Множество положений движущегося в пространстве тела есть ...
Но что это? Снова и снова прямая дорога логики упрямо уводит нас в заоблачные дали четырех и более измерений. Она не закрыта для нас, но не туда лежит наш путь».
Дорогой Читатель. Если в Вашем школьном аттестате по геометрии хотя бы твердая тройка (а не «три пишем, два в уме»), то Вы, наверно, поставили на место этого многозначительного многоточия слова «часть того же трехмерного пространства». Но если, читая дальше, Вы под гипнозом «прямой дороги логики», да еще слегка растаяв от комплиментов, которые Вам * начинающему * расточают большие ученые, засомневались в правильности своей догадки, то это зря. Привыкайте, что в книгах иногда пишут ерунду. Особенно в книгах по начертательной геометрии «на рубеже 70-80-х годов», когда у нас в стране «появились застойные и другие чуждые социализму явления». Что касается заоблачных далей, то в отличие от Фролова и Покровской, которые там никогда не бывали, я там побывал (как говорят математики, «в этом можно убедиться непосредственной проверкой», пролистав труды всех троих) и могу сказать, что там действительно интересно и что дорога туда действительно открыта и Вам, и Фролову, и Покровской. Нужно только серьезно учиться и, разумеется, учиться по хорошим книжкам и у хороших учителей».
«В предисловии авторы выражают глубокую благодарность за помощь при написании книги профессору В. Т. Базылеву, который эту книгу в глаза не видел. Имя известного советского геометра они использовали, как дымовую завесу от того читателя, который вдруг начнет догадываться, что «король-то голый». Вдобавок они еще ухитрились не заметить грубой опечатки в фамилии человека, которого они так глубоко благодарят.
Здесь же авторы благодарят официального рецензента * «доктора технических наук Е. А. Стародетко, взявшего на себя труд ...». Этот «ученый» уже «из их команды». В мае 1986 г.  кандидат физ.-мат. наук В. А. Маневич отослал в АН БССР «неофициальную» рецензию на изданную в 1984 г. в Минске книгу Е. А. Стародетко «Математическое моделирование лекальных поверхностей», где говорилось, что «невозможно указать страницу в этой книге, на которой не было бы грубых математических ошибок или наукообразия». Математики из АН БССР согласились с мнением В. А. Маневича о низком математическом уровне книги. Но при этом они высказали предположение, что, по-видимому, какую-то ценность имеют обсуждаемые в книге вопросы прикладного характера, обосновав это свое предположение ссылкой на официального рецензента книги * заслуженного деятеля науки и техники РСФСР, доктора технических наук, профессора, заведующего кафедрой одного из крупнейших вузов страны ... С. А. Фролова! «Остановитесь, Читатель, и посмотрите», как почти безукоризненная математическая строгость этой ссылки разбилась о социальные парадоксы * прикрытые громкими титулами круговую поруку и кумовство, очковтирательство и профессиональную некомпетентность».


ЧТО ЗА КОМИССИЯ, СОЗДАТЕЛЬ?

Тем временем Совет при МАИ продолжал свою «вредную деятельность». В октябре-ноябре были проведены несколько мероприятий с целью «замять скандал», а в начале декабря Совет выдал на-гора еще двух докторов. Одним из них был С. Н. Ковалев * ученик В. Е. Михайленко.
Об этих событиях рассказано в моем очередном письме В. Г. Кириллову-Угрюмову, где вначале кратко перечислено, о чем я и Маневич писали раньше.
*  *  *
 «ВАК в лице начальника отдела общетехнических наук Г. А. Минаева, сотрудника этого отдела В. Н. Батракова, некоторых членов экспертного совета по машиностроению, принявших участие в разборе этих писем, занял беспринципную позицию выгораживания «обвиняемых».
ВАК отправляет наши письма в совет при МАИ, в научно-методический совет по н. г. при Минвузе, то есть людям, которых мы «критикуем».
Но ведь в этих письмах не критические замечания, в них обвинения, и очень серьезные. Малограмотный грузчик или дворник вполне может быть порядочным человеком, малограмотный профессор * нет. Утверждения о профессиональной несостоятельности, о невежестве профессора равносильны утверждениям о его моральной нечистоплотности. Безграмотный профессор * это жулик, это аферист. А спрашивать у жулика, на самом ли деле он жулик, по-моему, просто смешно. Показания одних только обвиняемых окончательным критерием истины служить не могут. Тем более, что эти показания держат в секрете от обвинителей.
Меня приглашали для обсуждения моих писем 20.10, 23.10 и 21.11 на заседания соответственно
1) комиссии, созданной в МАИ, ограничившейся рассмотрением только процедурных вопросов по защите А. В. Бубенникова;
2) совета Д.053.18.06, на котором рассматривались мои «замечания» по учебнику А. В. Бубенникова;
3) научно-методического совета по н. г. при Минвузе.
На первом из них мне и В. А. Маневичу зачитали заключение комиссии, а на втором и третьем не было даже проектов заключений, так что нечего было и зачитывать. Несмотря на мои многочисленные просьбы мне ни одно из этих заключений до сих пор не дали.
Это засекречивание «материалов следствия» на руку обвиняемым и их адвокатам, которые могут, не стесняясь, выдавать черное за белое, ставить все с ног на голову, зная, что читать эти материалы будут только «свои».
Приведу несколько примеров железобетонной логики и неотразимой убедительности аргументов из заключения комиссии №1.
В письмах №4 и №1 я писал: «В обстановке строжайшей секретности А. В. Бубенникову дают «зеленую улицу» (очередность поступления работ в совет была грубо нарушена) ... НТС по работе А. В. Бубенникова и его заслушивание на представляющей кафедре, по-видимому, не проводились ...» и «Выписки из протоколов заседаний кафедры, на которой выполнялась работа, и представляющей кафедры ... датированы соответственно 3.1.86 и 14.1.86. Если даже забыть, что до выступления на представляющей кафедре все соискатели еще делают доклад на НТС * так принято в этом совете * то все равно можно только удивляться столь фантастической оперативности».
Комиссия гневно отметает эти инсинуации (цитирую по памяти):
а) «к моменту поступления в совет работы А. В. Бубенникова в совете не было готовых к защите работ». Моя диссертация, например, к этому моменту провалялась в совете более полутора лет.
б) «заслушивание соискателя на НТС не предусмотрено требованиями ВАК». Но тем не менее всех заслушивают, а Бубенникова нет.
в) «14.1.86 кафедра 905 МАИ по докладу зав. кафедрой В. И. Якунина (!!?) обсудила работу А. В. Бубенникова и рекомендовала ее к защите в совете Д.053.18.06. А. В. Бубенников на этом заседании кафедры не присутствовал (!!?!!?)». Для сравнения * мой доклад на представляющей кафедре состоялся лишь через два с лишним года после поступления диссертации в совет.
В письме №1 я писал: «Председатель совета ... не дал задать ни одного вопроса оппоненту С. А. Фролову». Комиссия парирует: «Председатель совета не запрещал задавать вопросы оппоненту, он только попросил не задавать таких вопросов, которые могли бы поставить под сомнение его научную компетентность». По-моему, формулировка несколько расплывчатая. Следовало бы сказать почетче: «Вопросы только в рамках программы 7-го класса».
На заседании №2 неожиданно разрешили присутствовать пришедшим со мной «для моральной поддержки» М. А. Маневичу и С. Н. Павленко. Оказывается, членам совета потребовалось пообщаться с грамотными людьми, которые помогли бы им разобраться, что криминального увидел Пеклич, цитируя без комментариев некоторые «перлы» из «трудов» А. В. Бубенникова. Смешно и грустно было слушать, как аспирант Павленко объяснял дюжине профессоров-геометров элементарные вещи из школьной геометрии.
На заседании №3 вообще не было ярко выраженного предмета обсуждения. Большинство выступавших, приписав мне тезис «повальной математизации начертательной геометрии», агитировали меня за то, что нельзя разгонять всех инженеров, преподающих н. г., и поручать преподавать ее только математикам. Где и когда я предлагал такой вздор, я не знаю.
Все это мероприятие, как впрочем и все вышеперечисленные, было откровенным «отбыванием номера» с заранее известным результатом. Однако внешне все было пристойно * интеллигентная дискуссия коллег, которых одинаково тревожит судьба их науки. Если бы не один диссонанс в самом конце. Сорвался профессор А. В. Бубенников. Забыв о судьбе науки, он перешел, что называется «на личные выпады», очень эмоционально заявив, что я по телефону (!!) шантажировал его и при этом назвал В. А. Маневича дураком, а В. Н. Гамаюнова * шизофреником. Как профессиональный интриган, он не только обмазал грязью всех своих врагов, но и попытался посеять вражду в их лагере.
Обилие создаваемых по этому делу комиссий и плодимых ими бумаг, искусственное разделение функций между этими комиссиями «по отдельным группам замечаний» и одновременно явное нежелание разобраться с такими «мелкими замечаниями» как «полное несоответствие научно-исследовательской и преподавательской работы в области н. г.», «в паспорте специальности слова «н. г.» встречаются только в заголовке» и т. п., состав этих комиссий, упорное игнорирование моего предложения послать учебник А. В. Бубенникова и какие-нибудь (выборочно) «труды» остальных «лидеров» на рецензию математикам, все это говорит о стремлении занимающихся этими вопросами людей построить глухую круговую оборону, спрятаться за этими многочисленными бумагами с многочисленными автографами титулованных чинов, просто потянуть время в надежде на то, что «нападающим», возможно, надоест прошибать лбом стену, а может быть, и на то, что, глядишь, вся эта кампания с перестройкой, гласностью, демократией пойдет на убыль.
Здесь мне хочется заострить психологический нюанс тактического варианта «им надоест биться лбом в стену». В этом варианте нельзя «дразнить гусей», чтобы не разжигать их «петушиный дух». Не потому ли так старательно обходится вопрос о том, что Пеклич и Маневич могут быть клеветниками и злопыхателями. Или они правы, и тогда надо слегка «отшлепать» профессоров-недоучек: старичков * на пенсию, остальных * в рядовые доценты. Или обвиняемые Пеклича и Маневича * уважаемые, квалифицированные специалисты, и их нужно оградить от этих очернителей и кляузников, гневно и публично осудив и примерно наказав «зарвавшихся мосек».


ДОКТОР ПУСТОСЛОВИЯ И НАУКООБРАЗИЯ
(продолжение письма Кириллову-Угрюмову)

Пока же ведутся эти явно затянувшиеся маневры, совет Д.053.18.06, чувствуя поддержку, гарантирующую безнаказанность, продолжает свою «вредную деятельность».
В письме №4 я приводил список членов совета и его «выпускников», далеких от н. г. 3.12.86 этот список пополнился фамилией С. Н. Борисова, докторская диссертация которого и вся его прошлая и будущая деятельность никакого отношения к н. г. не имеют. С. Н. Борисов * протеже члена совета из того же списка Г. С. Хованского, которого совет единодушно отблагодарил за его многолетнюю лояльность.
*  *  *
4.12.86 совет двенадцатью голосами против одного проголосовал за присуждение степени доктора наук С. Н. Ковалеву за откровенно примитивную, безграмотную, но обильно сдобренную «ученым туманом» диссертацию.
В ней есть небольшой раздел, где докторант решил «показать свою ученость» в области многомерной геометрии (в н. г. эта область до сих пор окутана ореолом недосягаемости, и было очень соблазнительно «набрать лишние очки»). Он утверждает, что разработал «способ многомерной дискретной интерполяции и линеаризации функции пластичности тонкостенных оболочек из композитных материалов». После вопросов специалиста в области строительной механики профессора Н. Н. Шапошникова о прочностных аспектах этой задачи и моих вопросов о ее геометрических аспектах, выяснилось, что С. Н. Ковалев ни в том, ни в другом ничего не понимает.
Вообще «каверзных» вопросов было много, «туман» постепенно рассеивался, и, кто хотел увидеть, увидели, что за «туманом» ничего нет.
Оппоненты С. А. Фролов и А. В. Павлов снова добавили «туману», пользуясь в основном терминологией и формулировками диссертанта.
Особенно интересным было выступление оппонента Э. З. Жуковского, который, несколько раз повторив, что он не специалист в геометрии, тем не менее половину своего выступления посвятил комплиментам геометрическим талантам соискателя и всей «киевской геометрической школы, возглавляемой В. Е. Михайленко» (!!), а во второй половине рассказывал, как он проектировал крышу Даниловского рынка.
Н. Н. Шапошников сказал, что в области прочности в диссертации ничего нет. В. А. Маневич, М. А. Маневич и я заявили, что в ней ничего нет и в области геометрии. В сумме получался нуль. Я предложил присудить С. Н. Ковалеву степень доктора пустословия и наукообразия.
Однако выступавшие затем члены совета В. Е. Михайленко, П. В. Филиппов, В. А. Осипов, Ю. Г. Стоян нашли весомые добавки к этой сумме: «Ковалев * хороший человек, он очень вежливо отвечал на вопросы, у него десять аспирантов» и т. д. Госприемку бы на этих аспирантов.
Весьма любопытной была их реакция на «критические замечания неофициальных оппонентов»: «В такой обстановке невозможно работать» (В. А. Осипов), «Толковые ведь товарищи. Если бы эту энергию, которую они тратят, чтобы унизить диссертанта, они бы потратили на свои диссертации, давно бы стали докторами и достойными членами нашего сообщества» (Ю. Г. Стоян). Спасибо за такую честь, Юрий Григорьевич, только вот сообщество слегка не то.
Более чем за месяц до защиты С. Н. Ковалева я и М. А. Маневич обратились в совет с просьбой помочь нам познакомиться с его диссертацией. Как известно, «с диссертацией можно ознакомиться в библиотеке института». Однако поскольку МАИ * режимный вуз, то здесь воспользоваться этой возможностью весьма непросто (и совет это, по-видимому, очень устраивает). Осуществить свое намерение нам удалось лишь за три дня до защиты. Нам вынесли диссертацию за территорию института, и мы читали ее под охраной сотрудника 904-й кафедры. Причем это был явно не библиотечный экземпляр, он даже не был переплетен.
Продолжая эту тему гласности работы совета, хочу добавить следующее. Продержав два с лишним года мою диссертацию, совет решил не ставить ее на защиту. При этом несмотря на мои многочисленные просьбы на разных уровнях совет отказывается дать мне копии:
а) выписки из протокола заседания НТС (первая предзащита; апрель 1985),
б) выписки из протокола заседания представляющей кафедры (вторая предзащита; июнь 1986),
в) отзыва на диссертацию кафедры геометрии и топологии МГУ,
г) сопроводительного письма, с которым совет отправлял диссертацию на отзыв в МГУ.
При этом выписки «б» я вообще не видел и не слышал.
Эти документы компрометируют совет, поскольку в них нет аргументов в пользу решения отклонить диссертацию, есть аргументы против такого решения, а в письме «г» искажены важные факты и оно носит явно провокационный характер.
*  *  *
Через какое-то время меня от этой грязной работы стало подташнивать, и у нас с Маневичем начали возникать легкие «идейные разногласия». Он звал меня в бой, говорил, что победа будет за нами, нужны только стойкость и упорство. Я отвечал, что правдоискательство * неинтересная профессия, что посвящать этому жизнь я не собираюсь, что пусть жуликов ловит милиция и прокуратура, что все равно никогда их всех не переловить, что «мильоны их, их тьмы, и тьмы, и тьмы».


КАК УТВЕРЖДАЛИ БУБЕННИКОВА

16.1.1987 меня и В. Маневича пригласили на заседание экспертного совета ВАКа, где рассматривалась диссертация Бубенникова. Вид у Бубенникова был просто жалкий. На лице застыла заискивающая улыбочка. Он буквально лебезил перед ними. Вот уж воистину, хамство и холуйство * две стороны одной медали.
Вот как я описывал это мероприятие в письме в «Литературную газету» от 22.1.1987. К этому письму было приложено много других моих писем и ответов на них, которые я «для удобства пронумеровал».
*  *  *
«Нам назначили «с утра пораньше», как оказалось для того, чтобы с нами могла вначале пообщаться созданная экспертным советом специально для этого комиссия.
Ни в этой комиссии, ни в экспертном совете не было не только ни одного математика, но и ни одного специалиста по начертательной геометрии, кроме доцента Б. Ф. Тарасова, который участвовал лишь в работе комиссии, и которого комиссия представила экспертному совету как профессора.
«Примкнувшим» к нам М. А. Маневичу и С. Н. Павленко не разрешили присутствовать ни на комиссии, ни на совете.
На мою просьбу представить нам членов комиссии ученый секретарь совета Н. А. Никифоров гневно заявил, что я оскорбляю комиссию и совет подозрениями в некомпетентности.
Председатель комиссии Орест Иванович (фамилии не знаю, в какой области он специалист * тоже не знаю; могу только сказать, что он крупный специалист выдавать черное за белое) зачитывал по порядку цитаты из учебника Бубенникова, приведенные в [1], и спрашивал: * А если сказать вот так (следовала другая формулировка, не всегда верная), то будет правильно? И если я отвечал «да» (иногда я говорил «нет»), он, улыбаясь, резюмировал: * Ну, видите, это всего лишь неточность. На что я, улыбаясь, возражал: * А мне кажется, что это немыслимая (несусветная, невообразимая) чушь (ахинея, абракадабра).
В некоторых более сложных случаях обсуждение цитаты начиналось с вопроса: * А что Вам здесь не нравится? И вообще что это за некрасивая манера писать рецензии, приводя цитаты без комментариев? Очень затруднил я работу компетентной комиссии, не разжевав ей, почему бред и бессмыслица являются бредом и бессмыслицей. Так мы очень продуктивно препирались почти до 18.00 и успели обсудить почти две страницы из [1]!! Затем под шумок (я в это время о чем-то спорил с В. Н. Новиковым, а Маневич * с П. А. Лебедевым) Орест Иванович зачитал заготовленное заранее заключение комиссии, на чем ее работа закончилась. Почти все это время один из членов комиссии (Ф. И. О. не знаю) мирно дремал. Остальные ее члены тоже фактически «при сем присутствовали». Активное участие в «дискуссии» принял лишь П. А. Лебедев, основным аргументом которого был громкий голос и весьма сомнительное заявление о том, что он является специалистом в геометрии и автором трех работ по теории конгруэнций, а также ссылка на известного советского геометра Николая Васильевича Ефремова, который после моей подсказки оказался Николаем Владимировичем Ефимовым.
Комиссия докладывала экспертному совету о результатах своей работы и беседы с нами при закрытых дверях. Нас пригласили на совет только в десятом часу и установили нам регламент в 5-10 минут. Потом минут 10-15 нам задавали очень важные вопросы: «Почему Вы в своем (пятиминутном) выступлении только навешивали ярлыки и не привели ни одного аргумента?», «Почему Вы раньше не писали рецензии на неграмотные учебники?», «Почему Вы рассылаете свои письма по стольким многим инстанциям?».
После этого нас снова попросили погулять и уже после 22.00 снова пригласили, чтобы объявить нам решение совета, где говорилось, что
Пеклич и Маневич допустили оскорбительные выражения в адрес ученых;
Их замечания по учебнику Бубенникова носят редакционный характер, и автор учтет их при подготовке следующего издания;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поскольку на заседании встал вопрос о плагиате (раньше, оказывается, не знали; см. [5] и др.), то совет решил отложить окончательное решение вопроса об аттестации А. В. Бубенникова и создать комиссию для рассмотрения обвинения в плагиате.
В одном из рассказов Фазиля Искандера десятилетний мальчик никак не может себе представить, что такое «малограмотный инженер». Но когда взрослые дяди из ВАКа пытаются делать вид, что они никогда не видели малограмотных профессоров, то выглядит это по-детски несерьезно».
*  *  *
Я уверен, что шулеры из ВАКа придержали козырь с плагиатом, чтобы, доложив Бубенникову из ЦК, что рабиновичей они нейтрализовали, потрясти его еще. Вскоре профессор кислых щей А. В. Бубенников стал доктором наук.


ТЕЛЕФОННЫЙ ТЕРРОРИСТ

27. 3. 87 мы с Сережей Павленко сидели на кафедре и трепались. Я рассказывал, как я недавно хулиганил. Через своего школьного друга, который был шишкой в Моссовете, я узнал телефон Н. В. Бубенникова и позвонил ему на Старую площадь, сказав, что хотел бы с ним поговорить о причинах упадка советской н. г.
В это время вошла наша коллега Е. А. Гусарова * очень красивая девушка, я ей всегда симпатизировал. У меня было игривое настроение, и я решил позвонить Якунину, подурачиться. Мне хотелось порисоваться, показать, какой я смелый, как я их всех в гробу видал.
Я сказал Вячеславу Иванычу, что очередь дошла и до него, что я пишу рецензию и на его «труды», а поскольку я родился в Чернобыле, то это будет бомба на сто мегатонн. На самом деле, я и не думал ничего писать. Но В. И. не понял, что я над ним издеваюсь, он принял все всерьез. И струхнул. Он, конечно, оскорбился. Уронить свое достоинство пахана перед фраером он не мог, разговаривал он с позиции «Я начальник, ты дурак». Он мог бы просто бросить трубку. Но он разговаривал с «шантажистом» и «злопыхателем» * ему нужна была информация. Прощаться первым начал я.

Продолжение www.peklich.ru