Коленно-локтевая позиция

Один мой товарищ любил поговорку – «очко должно быть подвижным». Эта поговорка кроме всей массы своих тонких смыслов, говорит нам ещё и о том, что ни в коем случае нельзя ослаблять бдительность, небрежно или  легкомысленно доверять людям. Сидя в парикмахерской, мой товарищ полностью контролировал процесс стрижки, не позволяя парикмахеру сделать ни одного неверного движения. Мы учились с ним на юридическом факультете, и кое-что понимали о некоторых сторонах человеческого доверия. Ни один закон о правах потребителей, ни какие другие, правовые, способы защиты, неспособны, идеально, защитить человека от чужих, не оправдавших доверия, действий. Потому наверно, мастер Фунакоси, основатель карате-до, всегда обходил угол дома в большом радиусе от самого угла.
Эту замечательную поговорку я вспомни в связи с историей, произошедшей с одним моим случайным знакомым, которую, в состоянии крайнего возбуждения, он мне поведал по горячим следам.
Человек этот не-то чтобы отличался чрезмерной доверчивостью или легкомыслием, тем более что он сам юрист, просто жизнь текла, текла удачно и в нужном русле. Рядом плыли: жена, ребёнок, квартира, машина, работа, компьютер. На субботу, воскресенье можно вынырнуть, забраться на водный матрас и несколько часиков подремать перед телевизором или вызвать через пуск/программы товарищей по преферансу  - Барта и Хомера.  Работа не тянула ко дну. Юрисконсульт это не то, что адвокат, хотя идти на сделки с совестью иногда приходится, всё-таки не надо копаться в чужом, туберкулёзном белье, ездить по СИЗО, таскать туда наркотики, или деньги. Можете представить, в каком месте адвокаты их переносят. Разумеется, и про доверие он всё прекрасно знал, но считал, что ограничить негативное воздействие от не оправдавших доверия действий, может лишь досконально разработанные условия договора. Со всеми с кем он имел дело, он созванивался по несколько раз, всегда вёл ежедневник и книгу долгов, но все же эти действия были побочны и даже как-то вскользь.
В этот день Лев Степанович проснулся в плохом расположении духа. «Пропади пропадом эти лыжи…» - думал он, лежа в постели рядом с горячей и какой-то большой в этой темноте женой. На днях они ездили с друзьями на лыжную базу, пили коньяк, отмечали старый новый год, катались на лыжах, фотографировались. Льву Степановичу нравилось организовывать такие праздники, когда вокруг много ровесников, выпивки, всё похоже на те студенческие годы, только больше уважения, денег и той самой личной солидности, которой так не хватало в те годы. И как он застудил эту простату. Лежи сейчас, терпи. Был у терапевта, терапевт заставил сдать мочу, кровь, посмотрел на анализы, послал к урологу. Сейчас Лев Степанович терпел уже пятый день. «Всё сегодня пойду … надо».
Встав с кровати,  Лев Степанович побрёл на кухню, посмотрел в потное окно. В темноте   моросил снег, горело несколько окон противоположного дома. Лев Степанович порезал батон, сунул куски в тостер, включил чайник. Простата болела, и Лев Степанович поленился идти в ванну, умылся прямо на кухне. Во время умывания Лев Степанович вспомнил, что его однокурсница, ныне судебный пристав Зоя Зуева назвала его Степенным Львом.  Жена даже приревновала. Вспомнил и улыбнулся.
Квартира была маленькая и от стука кипятка в чайнике проснулась жена. Звякнул тостер.  Жена пошла в туалет, громко помочилась, умылась, пошла на кухню.
- Ты чего так раненько, - зевая, спросила она.
- В больницу пойду.
- Во-во, я тебе уже три дня твержу, а ты же – пока не затянешь, не сдвинешься.
- Нет, ну где ещё такую умную жену найдешь, - съязвил Лев Степанович.
Жена отмахнулась, заварила чай, намазала маслом и чёрной икрой хлебцы, порезала лимон. Ели молча.
- Сильно болит? – не выдержав молчания, примирительным тоном, спросила жена.
- Ага, как будто зубами кто вцепился.
- И как тебя так угораздило.

Лев Степанович надел кальсоны, белую рубашку, галстук, шерстяной костюм, рыжую дублёнку, норковую кепку, поцеловал в щёку и в новенькие кудри жену, ушёл.
В поликлинике настроение сразу упало. Народу в регистратуру было – не протолкнуться. Стояло много молодых парней, предстоящего, весеннего призыва, калечных стариков и старух. Пахло хлоркой, сыром и автоклавной. Льву Степановичу шёл четвёртый десяток и в очередях он отстоял столько, сколько не дают за убийство, знал он и о безразличие медперсонала, поэтому не впускал всю эту гудящую очередь и запахи в душу. Не очень-то переживая происходящее вокруг, он тихо продвигался то в гардероб, то в регистратуру то в кабинет, старался думать о приятном, – «надо же, «Степенный Лев», а я за сорок лет так и не додумался … и жена то тоже хороша…».  На двери кабинета было написано:
 «Уролог.
в верхней одежде не входить.
При себе иметь:
пн, ср, пт, - резиновые перчатки 3-го размера
вт, чт, сб, - рез. перч. 5-го размера»
Лев Степанович быстренько сбегал в аптечный ларёк в холле поликлиники, купил перчатки, вернулся в очередь.
Что-то долго там мучили последнюю старушку. Наконец то она вышла, загорелась лампа вызова и Лев Степанович, ещё раз, помянув недобрым словом лыжи, зашёл в кабинет.
Посреди высокой квадратной комнаты, держа руки в боки, стоял невысокий (ростом с зелёные панели) пожилой, в роговых очках врач; двухметровые, без занавесок окна встречали холодный рассвет; пахло мочой и резиной; слева, накинув ногу на ногу, сидела, по-зимнему бледная, с яркими, как зоря губами медсестра. На ней был  элегантный, белый халат, черная сетка колготок.
- Разувайтесь, проходите, - очень отчётливо сказала медсестра, - Фамилия?
- Комышев.
Медсестра отыскала карточку, принялась что-то писать, Лев Степанович отвёл глаза от её коленок, посмотрел на врача. Тот так и стоял.
- На что жалуемся, больной? – внятно, но с каким-то задевающим полунамёком спросила медсестра.
«Похабная девица, но в пастели наверно крута» – подумал Лев Степанович.
- Вот здесь болит, говорят простата, - рассеяно ответил Лев Степанович.
- Кто говорит? - с ухмылкой спросила медсестра.
- Терапевт, - Лев Степанович поймал себя на мысли, что это звучит как оправдания.
- Анализ мочи, крови  делали?
- Да. Да, делал.
Врач пошевелился, со скрипом надел принесённые Львом Степановичем перчатки. Это внесло кое-какое облегчение.
Врач подошёл ко Льву Степановичу.
- Давайте, - сказал он.
Лев Степанович вынул листочки с анализами, подал врачу, тот взял листки, отошёл к медсестре, стал что-то говорить, что-то спрашивать, медсестра что-то мурлыкала в ответ.
- Спустите штаны, - голосом ведущего утреннюю зарядку, сказал врач.
Лев Степанович спустил штаны, кальсоны.
- Здесь не больно, а здесь… здесь… - врач стал ощупывать гениталии, промежность, паховые лимфаузлы. Голос переливался  как из пустого, в порожнее.
Лев Степанович, хотя и ожидал чего-то подобного, был парализован, односложно отвечал.
- Ну что ж, хорошо, - удовлетворённо сказал врач, - идите на кушетку и примите коленно-локтевую позицию, и вот это стёклышко держите возле головки.
Не в силах сопротивляться Лев Степанович взял зелёненький прямоугольник, пошёл на кушетку, влез на нее коленями и локтями, поднёс стёклышко к сжавшимся в холодном кабинет гениталиям.
- Расслабьте ягодицы, - всё тем же гимнастическим голосом, сказал врач, - сделайте глубокий вдо-о-ох, вы-ы-дох; дышите равномерно.
Лев Степанович немного успокоился, но тут врач прикоснулся к ягодицам.
- Ещё раз вдо-ох, - сказал он.
Лев Степанович послушно вдохнул, врач с силой вошёл резиновым, указательным пальцем в анальное отверстие. Он вошёл так глубоко, так ужасно, что у Льва Степановича потемнело в глазах, с головки на стёклышко упали две мутные капли.
- Вы-ы-дох, - донеслось откуда-то сверху, словно из радио, - теперь вставайте, и с вот этим стёклышком идите в пятьсот семьдесят пятый кабинет. Лизонька дайте направление. Вот возьмите… Да не стойте вы так, не стойте; вставайте с кушетки. Лизонька, помогите человеку…
Лев Степанович, не фокусируя взгляда водил мутными от слёз и боли глазами; наткнулся на взгляд медсестры, такой ровный, глумливо-спокойный, что пустота образовавшаяся внутри сразу наполнилась унижением, горечью и отчаяньем.
 - Я сам, – хрипло сказал Лев Степанович, встал заправился, застегнулся.
- Пятьсот семьдесят пятый, на пятом этаже. Ко мне прейдете после обеда, анализы уже будут готовы.
Всё что сейчас говорил врач, в помутившемся сознании Льва Степановича отражалось как – «переходим к водным процедурам».
Совсем на автопилоте, держа в руке скользкое стёклышко. Лев Степанович шёл между людей, бочков, кушеток, инвалидных колясок,  по коридорам, переходам, лестницам; оберегая этот кусок стекла с плодом такой унизительной пытки, как зеницу ока. Нельзя было, чтоб его кто-нибудь толкнул, размазал анализ; ещё одного такого ужаса он не смог бы выдержать; и Лев Степанович рычал на стариков, призывников, перешагивал через носилки, ругал санитаров.
Дойдя до лаборатории, Лев Степанович растолкал призывников стоящих со своими желтыми баночками, сдал стёклышко, направление, пошёл в низ, взял дублёнку, кепку, вышел на крыльцо и, не разбирая дороги, пошёл прочь. Пройдя два квартала, он увидел лавку, сел. Вокруг, было всё ещё утро. Люди торопились, варежками грели уши и носы, Лев Степанович совсем не чувствовал холода; мелко дрожали руки и шея, слезились глаза, мысли были рассеяны и дики. Да, на работу в таком состоянии идти нельзя. Недалеко находилась адвокатская  контора, где за главного был его товарищ – Виктор Жаров. Лев Степанович пошёл туда.
Жарова на месте не было, в кабинете был только я. Я был поглощён ощущением утреннего одиночества, ещё маячил призрак ночного кошмара, варился кофе.
Зашёл Лев Степанович, я недавно с ним познакомился, на лыжной  базе, куда меня пригласил Жаров. У нас были похожие дела по спорам по поводу гаражей, поговорили. Тогда он был весёлый, взлохмаченный, много шутил, а сейчас как будто после смерти.
- Жаров в процессе, сказал я, завидев его.
- В процессе, да – начал он говорить невнятно, - у тебя нет…эта…
- Сигареты?
- Да, пожалуй.
Я протянул ему сигарету, подал зажигалку, - кофе хотите?
- Да пожалуй…ста.
Я достал чашки, и пока я наливал кофе, пока курили, пили, он как дикую скороговорку  стал рассказывать о том, что случилось с ним у врача вместив в неё всю горечь обиды.
После рассказа Лев Степанович попросил ещё одну сигарету. Он некоторое время сидел молча, курил,  потом задал мне вопрос, который я предвидел всё время его рассказа. Он спросил меня о том, как бы я поступил на его месте.
- Всё зависит от того, в каком состояние был бы мой дух.
- Как это?
- Если  бы, именно в этот момент, мой дух был бы яростен, я бы не позволил врачу даже прикоснуться к себе и постарался бы найти другие способы лечения, или предпочёл бы умереть, - Лев Степанович посмотрел на меня и, глаза его увлажнились, - если бы мной владела кротость, я бы с радостью принял этот палец и был бы рад уничижению моего эго. В любом случае решение принятое мной в этот момент, было бы единственно верным.
Посидев ещё немного и поблагодарив за участие, сигареты и кофе, Лев Степанович ушел. Кажется, он был спокоен.
 На улице уже совсем расцвело, шёл последний февральский снег.

_______________________________________ 4 октября 2002 года.