Едем Домой повесть

«Едем Домой»

Водитель высади пассажира



«… ГАИ – это тебе не г…но на палочке –
это государственное учреждение!…»
Из разговора на улице

1


Сначала я решил просто проехать мимо. Отвернуться в сторону и сделать вид, что не заметил инспектора. Я наверное так бы и поступил, но на самом повороте, в том месте где дорога сужалась буквально до нескольких метров, ее перегородила черная, жутко заляпанная грязью «Волга». Чертыхнувшись про себя я сбросил скорость и притормозил у обочины. Когда я выбирался из машины с правами и техталоном в руке, часы на панели показывали двадцать пять минут одиннадцатого. Я как всегда опоздал, потому что обещал забрать Свету в одиннадцать, а до Коченево оставалось не так уж и близко. Я снова чертыхнулся, но уже в слух.
Раскурив сигарету я облокотился на капот и ждал. Именно в тот момент я обратил внимание на то, что движения инспектора были странно замедлены и неважно скоординированы. Он шел переваливаясь с ноги на ногу, при этом его тучное тельце давало такой страшный крен, что, казалось, одно неосторожное движение или легкое дуновение ветерка могут запросто его опрокинуть.
«Пьян» – С отвращением подумал я, но уже через минуту понял, что ошибался. Когда инспектор преодолел последние несколько метров, он вытянулся в струну и взял под козырек:
-Документы. – Ровным, совершенно бесцветным тоном, скомандовал он. Я послушно протянул ему то, что требовалось… и, странное дело: он вертел их в руках, так словно увидел впервые в жизни. Его губы шевелились, когда он читал мое имя на пластиковых правах, как губы первоклассника, который только-только научился читать. Именно в тот самый момент я обратил внимание на то, что китель инспектора был девственно чист. Не было привычных золотистых погон, не было именного значка сотрудника автоинспекции, не было даже дырочки для такого значка и… я запаниковал.
«Подставка!
Сейчас он попросит открыть багажник и, когда я склонюсь к замку стукнет по башке и закопает в двадцати шагах от дороги. Закопает, когда я буду еще живой» - Эта мысль вызвала приступ головокружения. Я выкинул погасшую сигарету и сделал несколько глубоких вдохов.
-Вам нехорошо? – Не отрывая взгляда от техталона, пробормотал инспектор. В тот момент, когда я собирался сказать ему, что у меня сильнейший приступ тошноты, головокружения и состояние близкое к коме, он резко поднял глаза и смерил меня затуманенным взором. – Откройте багажник.
Я не закричал только потому, что, некоторое время, вообще не мог вздохнуть. Наконец, когда болезненные спазмы в области горла отступили, я быстро кивнул:
-Конечно. Если таковы правила… - «Заткнись» - так и не договорив, приказал я себе «Если не хочешь спровоцировать его, не делай ничего такого, что он может расценить, как угрозу» – Одну минуту. – Я нырнул в машину и вытащил ключи из замка зажигания. – Без ключей не получится. – Продемонстрировав инспектору небольшую связку с тойотовским брелком, улыбнулся я. Он посмотрел на меня в упор. Его губы дрогнули. В какой-то момент я решил, что он собирается ответить на мою улыбку, и испытал облегчение, но как оказалось весьма преждевременно.
-Откройте багажник. – Механически повторил он и убрал левую руку за спину.
«Прекрасно! Просто замечательно! Что у него там? Монтировка? Тяжелый разводной ключ или чабанский тесак? – Я медленно развернулся и пошел открывать багажник, в то же время, стараясь не выпускать из виду инспектора. Он шел ссади и справа от меня. – «Идеальная позиция для нанесения удара левой рукой. Нет ничего лучше, чем умереть от перелома височной кости в такой славный июльский денек»
Погрузившись в такие вот черные мысли я не заметил, как оказался позади машины и сунул ключ в замок багажника.
-Постойте. – Неожиданно гаркнул инспектор, когда я уже был готов приоткрыть крышку. Я вздрогнул и замер с ключом в руке, чувствуя, как за шиворот стекают ручейки холодного пота. Он приблизился ко мне с лева и сплюнув под ноги, сказал: - Уберите руку с замка. Сначала я…
Не зная что и думать, я медленно отошел от багажника. В следующий миг, что-то сверкнуло в руке инспектора, что-то очень напомнившее мне осколок стекла или лезвие опасной бритвы. Я остолбенел, ожидая холодного укола в бок и жуткой пронзающей боли. В тот момент я уже ясно представил себя умирающим в луже собственной крови. Видел свое забрызганное грязью лицо, перекошенный в безмолвном крике рот. Наверное я немало позабавил инспектора, когда отшатнулся от протянутой мне стеклянной трубки.
-Вы очень напряжены. С такими нервами опасно водить машину. – Переступив с ноги на ногу, заметил инспектор.
-Что я должен делать? – Дрожащей рукой поднося трубку к глазам, спросил я.
Отступив на несколько шагов назад, он наклонился, уперся руками в колени и зашелся продолжительным бухающим кашлем. Все  это время, что он надрывал свою мощную грудную клетку, я продолжал стоять крепко сжимая стекляшку в руке, то и дело переводя очумелый взгляд с нее на инспектора. Я не сразу понял, что странный астматический кашель, который буквально выворачивал на изнанку все его нутро – вовсе не кашель. Мне было в это трудно поверить, но тем не менее, то что я принял за приступ чахотки, оказалось не чем иным, как смехом. Да он смеялся. Смеялся надо мной. И, честно говоря, ничего хуже этого, пробирающего до позвоночника, хохота, я никогда в жизни не слышал. Наконец, прекратив смеяться, инспектор выпрямился в полный рост и посмотрел на меня красными, блестящими от слез глазами:
-Надломи здесь. – Он ткнул пальцем в сужающуюся часть трубки. – Затем, как следует, дыхни внутрь.
Я сделал все как он сказал и вернул ему стекляшку. Инспектор взял ее и внимательно рассмотрел на свет. Бесцветная жидкость внутри цилиндра никак не отреагировавшая на мое дыхание, оставалась прозрачна как слеза.
Инспектор нахмурился:
-Это еще ни о чем не говорит. – Убирая трубку в карман, заявил он. – Это еще совсем ни о чем не говорит, мой маленький.
«Мой маленький?» - Я тряхнул головой, убеждая себя, что мне это послышалось.
Инспектор тем временем продолжал:
-Это еще вообще ни о чем не говорит. Как раз наоборот. Это рождает массу новых подозрений… И эти подозрения, - а ты понимаешь о чем может идти речь… ты понимаешь это, как никто другой, - так вот эти самые подозрения не дают мне покоя. Я признаюсь тебе, что в основе любых моих подозрений лежат сомнения. В данном случае они происходят ниоткуда и отовсюду. Это интуиция. А интуиция – секретное оружие каннибалов…
Я стоял не зная куда себя деть и почти ничего не понимая из того, что бормотал инспектор. Теперь он заложил руки за спину и, чинно расхаживая вокруг моего многострадального «Блюберда», продолжал говорить:
-Что касается машин – то я скажу тебе так: машины, машины, машины… сейчас каждый дурак мечтает иметь машину. И он не просто хочет иметь машину! Он хочет иметь дорогую машину, а не горе-жигули, или двадцатилетнюю развалину из восточной Европы. – Инспектор присел на корточки и заглянул под днище. – Только не обижайся: такие машины как у тебя мало кого интересуют, если интересуют вообще. – Он встал, оправил китель и обойдя машину кругом, склонился к заднему бамперу. Я вытянул шею, для того чтобы видеть, что он собирается сделать.
-Так всегда! Ты видишь машину и думаешь, что она сделана специально для тебя. Тебе даже может нравиться цвет кузова и обшивки салона, но, спустя время ты понимаешь, что она не совершенна, как и всякий механизм на земле. – Инспектор закряхтел снова опускаясь на корточки и просовывая указательный палец в выхлопную трубу. – Так, так. О чем это я говорил? – Он тяжело выпрямился и продемонстрировал мне испачканный копотью палец. – Видишь?
Наверное я повел себя как-то не так, но в следующий момент инспектор вдруг закричал что было мочи:
-Аптечка… Огнетушитель… Ручник… Стоп Сигналы…
Мне показалось что, - и без того бешено прыгающее в груди сердце, - просто взорвется от  нахлынувшей крови. Я облокотился на машину и распустил узел галстука.
Инспектор, продолжая деловито рассматривать палец, добавил уже совершенно спокойно:
-Говно! Полная выхлопная труба черного, как уголь говна!
-Так мне все-таки открыть багажник? – Вдруг спросил я.
Инспектор нахмурил брови. Он сунул руку в нагрудный карман и вытащил носовой платок:
-Пожалуй не нужно… Хотя. – Он замолк тщательно удаляя с пальца черную, как смоль гарь. – Хотя, конечно. Я с удовольствием загляну в ваш багажник. – Как будто делая мне великое одолжение, сказал он.


2


Я долго собирался. Даже, пожалуй, слишком долго. Всю неделю, что миновала с того самого дня, как я увез Свету к подруге, меня мучили сомнения. Я боялся. Боялся, что она не захочет меня видеть. Боялся, что она вдруг, - и откуда только такие мысли, - будет абсолютно ко мне безразлична.
«Ничего не будет по старому. Нет смысла упираться и рвать пуп в бесполезных попытках вернуть все то, что потеряно навсегда» – Так говорил отец. Наверное где-то глубоко в душе он и был философом, но обычно эта его фраза касалась моих тщетных попыток отремонтировать что-либо. Однако не смотря на его сугубо бытовое отношение к жизни, он так часто помогал мне,  так часто подставлял мне плечо, что я просто не смел допускать никаких сомнений относительно его правоты и жизненной мудрости.
Наверное я был дураком.
И все же! Что-то во мне неистово стремилось к тому, чтобы вернуть то время, когда мы были счастливы вместе. Быть может это были лишь отголоски былой любви. Наверное. Да же скорее всего. Но то чувство, которому я был обязан этим слепым стремлением вернуться и начать все с начала,  рождало нечто совершенно новое. Рождало другую любовь, совершено отличную от той, которой я болел раньше. И чем больше я упорствовал в попытках разобраться во всей этой путанице, тем яснее осознавал насколько прав был отец.
Шли дни. И не смотря на все мои сомнения я изо всех сил тянулся к ней. Сердце не обманешь, как не обманешь и себя. Можно бесконечно долго водить себя за нос, уговаривать не делать то или иное, растолковывая подобные шаги отсутствием всякого здравого смысла. Но рано или поздно ты все равно приходишь к тому, что все это вранье. Туманно правда? А как мне объяснить иначе ту сумятицу, что творилась в моей голове, разрывая мое сознание надвое.
Я все еще не решался на что, чтобы бросить все, сдержать данное мной обещание, и приехать, когда у меня состоялся довольно тяжелый разговор с матерью. Очень, очень давно, - наверное с тех пор, как я стал бриться и приходить домой подвыпившим, без страха, что родители учуют запах спиртного, -  мы не говорили с ней так.
Наверное излишне упоминать о том, что от матери, самого родного человека на земле, будь ты трижды лгуном или прожженным лицемером, не утаить ничего. И пусть она не увидит глазами – она почувствует сердцем. Она безусловно заметила в каком подавленном состоянии я хожу последнюю неделю и переживала это по-своему.
В один из дней, когда условленная неделя была уже на исходе, она вдруг позвонила мне на работу и пригласила на чай. Я сразу понял все чем дело. Обычно, два или три раза в неделю, я сам навещал родителей, сама же мама приглашала меня впервые.
Я немного потрепался с отцом, который, как всегда сидел перед телевизором и читал «Спорт Экспресс», потом поплелся на кухню. Все уже было готово к ритуальной чайной церемонии, которая была визитной карточкой нашей семьи. Мама говорила, что так всегда пьют чай на Урале, - она было родом из Златоуста, - и не терпела, когда ей кто-то указывал, как нужно накрывать на стол и сколько лить молока.
Подкравшись ссади, я аккуратно приобнял ее за плечи и сказал на ухо.
-Помочь?
Мама вздрогнула и обернулась ко мне. Она заправила под косынку выбившуюся прядь и протянула мне розовую губку для посуды:
-Домывай. Я достану бокалы.
Я засучил рукава и принялся добросовестно домывать остатки грязной посуды, - занятие которое я не любил, как мне казалось еще до рождения.
-Что там отец? – Расставляя бокалы и блюдца, спросила мама.
-А что отец, смотрит телевизор и делает вид, что читает.
Мама улыбнулась:
-Он до смерти любит сериалы, но никогда и никому в этом не признается. Ты бы слышал, как он разносит их сидя на лавочке у подъезда.
Я усмехнулся и покачал головой. Мне всегда становилось немного не ловко, когда мама с такой нежностью говорила об отце. Наверное нужно прожить целую жизнь вместе, для того, чтобы понять как ты на самом деле любишь человека.
-Я хотела поговорить с тобой, но не знаю с чего начать. – Сказала мама, когда я, наконец, управился посудой и вытирал руки мягким кухонным полотенцем. – Садись.
Я придвинул табуретку и послушно уселся напротив. Зная я заранее, какую тему для этого разговора выбрала мама, у меня бы было время подумать, как лучше себя повести, чтобы ее не расстроить. Но мне отчего-то втемяшилось в голову, что речь пойдет об отце. О его прогрессирующей язве и курении на голодный желудок. И у меня было полное право так ошибиться. Все-таки эту тему мы затрагивали едва ли не каждый раз, как только собирались на чай в тесной хрущевской кухоньке.
-Я хочу поговорить о твоей бывшей жене. – С того самого дня, когда Света сказала, что уходит от меня, мама никогда больше не называла ее по имени. И слова, прозвучавшие теперь, можно было относить лишь к человеку чем-то очень насолившему ей лично - именно таким тоном это было сказано.
Я вздохнул и отвернулся к окну. Некоторое время, я наблюдал за мальчишками в песочнике, которые занимались сооружением искусственного водоема. Они уже завершили строительство котлована и теперь таскали воду из ближайшей лужи.
-Почему ты молчишь?
Я повернулся и посмотрел в глаза матери:
-Жду. Ты сказала что хочешь поговорить.
-Только не сердись, Олег. Прошу не сердись. – Мама сняла косынку и мое сердце болезненно сжалось; ее некогда черные как смоль кудри были белее снега. – Я знаю, - не спрашивай от кого, - я знаю, что ты снова встречаешься со Светой. – Мама ненадолго замолчала. Я поднял взгляд и заметил, что ее глаза увлажнились. – Мне больно и стыдно… мы с отцом воспитали тебя слишком хорошим человеком, который совершенно не помнит зла.
-Мама… мама. О каком зле ты говоришь? Что это вообще разговор?
-Сынок…
-Хватит. – Я зачерпнул гость конфет из вазочки на столе, после чего двинулся к двери и, не оборачиваясь, добавил: – Скажи отцу, что меня вызвали на работу.
Когда я выходил из кухни то слышал как мама заплакала. Она никогда не позволяла себе пускать слезы на людях, предпочитая остаться наедине с собой и уж тогда выплакаться как следует.
«Ты права, мама. Конечно права. Но я все-таки люблю ее. Кто бы знал, как люблю» - Стиснув зубы, я быстро натянул туфли и вышел.


3


«…Бред. Самый настоящий бред. Он уже полчаса мучает меня самыми немыслимыми вопросами, которые только могут прийти в голову тупого провинциального мента… Господи, ну  какой же он нудный. Этот помятый галстук, воротничок лоснящиеся от грязи, эти толстые нервные пальцы бегающие по крышке стола… Все это просто невыносимо! И за что? За трещину на лобовом стекле? За то, что вместо аптечки в нише оказался коньяк? За то, что я не соответствую его представлениям о том, какой должен быть порядочный водитель? … За то, что у него родинка на верхней губе – уродливая, поросшая жесткими черными волосками – а у меня ее нет?… Ну что ты уставился, кретин? Что ты шевелишь губками? Хочет сорвать с меня побольше и треплешь нервы? Давай! Назови заветную сумму! Я готов,… готов на что угодно, только избавь меня от своего общества, избавь раз и навсегда…»

-И так: вы утверждаете, что направлялись в поселок Купино якобы для того, чтобы навестить бывшую жену, которая гостит у подруги… так?
-Я не понимаю, для чего все это вам рассказываю…но…
-Отвечайте на вопрос, черт возьми.
Я вжался в твердую спинку стула и подобрал ноги. Эта скотина довела меня до ручки. Я уже начал боятся его, как когда-то боялся Антона Симховича с факультета экономики и управления.
-Да.
-Что значит –«да»?
Я сглотнул. Слова застревали в глотке и я с надеждой посмотрел на большой запотевший графин:
-Можно?
Инспектор улыбнулся и опустился в глубокое кресло из красного кожзаменителя. Он перевел взгляд на графин, открыл верхний ящик стола и начал копаться в куче смятых, испачканных чем-то коричневым, бумаг.
Похоже он просто не понял, о чем я его просил, поэтому робко оторвавшись от стула я указал на графин и повторил вопрос:
-Можно воды?
-Сидеть. – Вскочив с кресла и хватаясь за кобуру, заорал инспектор. – Сидеть, скотина.
Я медленно опустился на стул, не сводя глаз с расстегнутой кобуры и вороненой рукоятки пистолета.
-Ты будешь шевелиться только тогда, когда я тебе разрешу шевелиться, понял? – Инспектор рухнул в кресло и вытер раскрасневшееся лицо грязным носовым платком.
Я закивал головой, стараясь не встречаться взглядом с этой зверюгой.
-Ты был в армии, сачок? – Переведя дух, спокойно спросил инспектор. Его глаза блестели, а восторженный, по-собачьи преданный взгляд был устремлен в противоположный от него угол, как раз в тот угол к которому я сидел спиной.
-Нет… товарищ… господин инспектор.
-Та вот слушай, сачок, – он крутанул бычьей шеей и театрально всплеснул руками, - нет ничего лучше чем армия. Нет никакой другой такой школы на свете, которая научила бы тебя быть мужиком так, как это делает наша славная русская армия. Суворов, Кутузов, Жуков – это не люди, это ангелы. Ангелы войны и боги побед. Ты так и останешься мальчишкой, если ты никогда не был в армии. Никогда не стирал на ночь вонючих портянок и не чистил автомат за полчаса до подъема, когда о том, чтобы выспаться нет и речи. Ваше сучье племя не знает, что это: лежать в окопах под пулями и жрать кашу из кирзовых сапог, не так ли? Можешь не отвечать, щенок. Можешь не говорить о новом времени, разоружении, и альтернативной службе. Да, как ты посмотришь в глаза матери, чей сын был искалечен в Грозном? Ты будешь рассказывать ей о неприятии насилия? Ты будешь говорить ей о прощении, ты…
-Прошу вас, - я готов был броситься на колени, лишь бы прекратить весь этот кошмар. – Прошу вас, перестаньте кричать. Я не понимаю о чем вы… причем здесь я? Я не понимаю чего вы от меня хотите. Я вообще ничего не понимаю? И сделайте одолжение: выпишите квитанцию или наделайте сотню дырок в моем контрольном талоне, но отпустите меня на все четыре стороны, я больше так не могу…
Я и сам поразился собственной смелости и уже начал подумывать о том, чтобы пригрозить судом, как заметил, что выражение лица инспектора стало стремительно меняться. Сначала оно стало серым, совсем серым. Потом оно вытянулось и густые черные брови почти коснулись неровно остриженной челки. Потом пришли в движение толстые лиловые губы и он закричал:
-Патрушев… Патрушев, сукин сын.
В кабинет ворвался взмыленный старшина.
-Уведи эту мразь и запри в четвертой. Пусть поваляется на соломке и подумает о своем поведении.
-А машина? – Патрушев снял фуражку и поправил свернутую на бок кокарду.
-Машину отгони на стоянку. Она ему теперь не понадобиться.
Комната поплыла у меня перед глазами. Я хотел что-то сказать, хотел схватить трубку телефона и позвать на помощь, но не успел. Патрушев и неизвестно откуда взявшийся прапорщик ловко вывернули мне предплечья и защелкнули на запястьях наручники.
Я оторопело уставился на красное улыбающееся лицо инспектора.
-Увести. – Вытирая рот все тем же замызганным платком, распорядился он. – И, пожалуй, сломайте-ка ему нос.

Никогда бы не подумал, что наши милиционеры могут быть такими добросовестными и отнесутся к выполнению приказа с таким энтузиазмом. Они не только сломали мне нос, но и основательно прошлись дубинкой по корпусу. Они выпотрошили все мои карманы, от души посмеялись над фотографией моей бывшей жены, а напоследок изо всех сил припечатали о шершавую бетонную стену камеры номер четыре. Я закряхтел и медленно сполз на усыпанный гниющей соломою пол, после чего отключился до вечера.
Когда я пришел в себя и попытался пошевелиться, то все мое изувеченное тело бурно воспротивилось этому приступом адской боли. Болело буквально все. Я медленно поднес руку к лицу и аккуратно ощупал свернутый на бок нос. Одно не осторожное движение и из распухших как свиное рыло ноздрей снова хлынула кровь. Я нашел в себе силы, чтобы сеть  и облокотиться о ближайшую стену. И хотя эта процедура не заняла и трех минут, мои руки снова стали ватными, а мышцы тряслись, как после тяжелой тренировки в атлетическом зале.
Перво-наперво я решил хладнокровно оценить ситуацию и, как следует обмозговать возможные варианты спасения. Должен сказать вам, что ни черта таки у меня не вышло. Мысли путались. Голова горела огнем и о каком-то трезвом анализе просто не могло быть и речи. Единственное,  в чем я вполне отдавал себе отчет, так это то, что здесь имеет место явное недоразумение, единственное объяснение которому – нетрезвое состояние инспектора и прогрессирующий посттравматический синдром бывшего ветерана Афганистана.
В общем я все еще надеялся легко отделаться. Черт с ним, путь это даже будет стоить мне сломанного носа и нескольких трещин в ребрах, но когда я в конце концов выберусь отсюда я использую все свои каналы для того чтобы этот сукин кот никогда больше не работал в ГИБДД.
Рассуждая так и рассматривая возможные варианты моей будущей сладкой мести, я незаметно для себя уснул.


4

     СУТОЧНАЯ СТОЯНКА № 10
водитель высади пассажира

-Гласила размашистая белая надпись на железных воротах  выкрашенных синей кровельной краской, в которые я уперся, едва густые заросли колючей акации остались позади. Я остановился отдышаться и вдруг обнаружил что держу в руке талон на парковку с высокими тонкими буквами поверх мелкого типографского текста: «Стоянка № 10». Я несколько раз перевел взгляд с ворот на талончик и обратно, когда наконец решился подойти ближе и постучаться.
Мой стук утонул в многоголосом тявканье и вое. Я отшатнулся. С мыслью о том, что если меня не подводит слух, то собак там должно быть не менее дюжины, я осторожно подтянулся на руках и заглянул через забор. Я все еще пытался сосчитать метавшихся по двору собак, когда откуда-то сбоку послышался грубый прокуренный голос:
-Заткнитесь бестии. Чума вам. – Все без исключения псы униженно заскулили и поспешно укрылись среди исковерканных автомобильных кузовов.
-Кого еще принесло?
Я попробовал подтянуться повыше, но не удержался на округлом краю и соскользнул вниз.
-Дерьмо… - пробормотал я, поднимаясь и отряхивая пыль с синих заношенных джинсов, которые пустил на тряпки три года назад.
Со скрипом отворилась незамеченная мною ранее калитка и все тот же грубый голос скомандовал:
-А ну покажись!
Я в полголоса послал его к чертовой матери и заковылял прочь. Когда до пресловутых зарослей акации оставалось не больше пятнадцати метров, голос стал совсем грубым и приказал мне остановиться и поднять руки, пригрозив, что в противном случае будет стрелять. Конечно это было похоже на глупый розыгрыш, у обладателя мерзкого скрипучего голоса могло не оказаться под рукой даже лопаты, не говоря уже о ружье. Однако я счел за лучшее не искушать злодейку судьбу и молча повиновался.
Позади снова заскрипела калитка и зашелестела трава. Сильная мозолистая рука грубо схватила меня за ноющее от боли плечо и резко крутанула на сто восемьдесят градусов. Признаться я ожидал хорошей оплеухи и, сделав попытку увернуться, не удержался на ногах и повалился на бок.
-Чего ты такой нервный?
Должно быть я представлял из себя очень смешное зрелище, когда, только коснувшись земли, свернулся в клубок и весь напрягся ожидая града ударов по жизненно важным органам. Однако обладатель грубой ладони видимо не нашел это забавным.
-Вставай, сачок. – Только и сказал он.
Я осторожно открыл глаза, все еще опасаясь получить по башке.
-Да не бойся, дурной. Если талон есть – никто тебя не убьет. Сейчас полно всяких бродит, вот я и припугнул.
Я медленно встал, отряхнулся и поплелся вслед за незнакомцем. В его руке действительно было ружье и, как следует разглядев вороной корпус, сложную оптику и автоматный рожок,  я понял, что никто и не собирался меня разыгрывать.
Высокий и узкоплечий мужик, беспрестанно дымящий папиросой и поминутно сплевывающий ошметки серой слизи, пригнувшись, прошел внутрь. Я двинулся следом, но на пороге остановился. Я все еще решал: войти внутрь или сперва просунуть голову, чтобы убедиться, что поблизости нет собак, когда в проеме появился незнакомец и угрюмо сообщил:
-Псов можешь не бояться – они все слепые.
Я почувствовал, как волосы начинают шевелиться у меня на голове, но, все-таки, перешагнул порог. Маленький дворик оказался усеян клочками грязной спутанной шерсти. Тут и там виднелись совсем свежие и уже успевшие высохнуть на солнце кучи.
-Засрали. Все засрали – чума им. – Взбираясь по крутым деревянным ступеням, пожаловался мужик. Я сочувственно прокряхтел.
-Идем, у меня редко бывают гости. – Пока я стоял посереди дворика и подозрительно осматривал свалку искореженных машин, незнакомец забрался на смотровую площадку, которой служил грубый деревянный настил, и скрылся в будке.
Пока я осторожно ступал по шаткой скрипучей лестнице, незнакомец успел куда-то спрятать свой карабин, поставить на маленький полукруглый столик початую бутылку водки и несколько маленьких тарелочек с незамысловатой закуской.
-Садись. – Пробормотал он, едва завидев меня на пороге.
Я послушно уселся на дрогнувший подомной табурет и молча уставился в небольшое грязное окно. Осторожно принюхиваясь, вздрагивая при каждом подозрительном шорохе, из-за покореженных ржавых останков стали появляться собаки. Поначалу я не заметил ничего необычного. Заурядная свора тощих и грязных дворняг. И лишь когда двое из них неожиданно столкнулись нос к носу и с лаем набросились друг на друга – я понял, что они действительно слепы.
-Водка теплая. – Поднося стакан к носу и брезгливо принюхиваясь, сообщил незнакомец.
Я механически кивнул и осушил свой стакан. Водка действительно была теплая, наполовину выдохшаяся, с чудовищным привкусом ржавчины. Я сморщился и часто задышал носом, как меня этому учили еще в институтской общаге.
-Закусывай. – Морщась и прикрывая рукавом рот, просипел мужик.
Я брезгливо осмотрел высохшие перышки лука, щепотку грязной соли и бурую заветренную кучку рыбных консервов:
-Благодарю… - Внутри все горело огнем. Внутренности выворачивало наизнанку. Я испугался, что меня вот-вот стошнит и попросил папиросу. Острый пахучий дым успокоил желудок и заглушил отвратительный привкус. Я ощущал легкое опьянение и, приняв более непринужденную позу, начал болтать ногой.
-Да… вляпался ты, старик. – Прикуривая от толстой каминной спички, покачал головой незнакомец. – Когда-то давно, я чуть было не попался им. Но это было давно, очень давно. – Он поднял глаза и пристально посмотрел на меня, заставив невольно поежиться под этим колючим взглядом. Он заметил это и поспешил отвернуться. – Ты не серчай, я всегда так смотрю, с тех пор, как меня забили до смерти на этой самой стоянке.
-А, почему собаки слепые? – Пропуская его последнюю реплику мимо ушей, спросил я.
-Это моя работа. – Неохотно признался мужик. – Чтобы не разбегались: здесь полным-полно медведей и разных убийц. А когда я ослепил их всех, они перестали носиться по лесу и даже выходить из ворот. Так мне легче.
Я сделал вид, что все понимаю и предложил повторить. Незнакомец согласно кивнул и пробубнил, како-то  короткий и неприличный тост. Мы выпили.
-Главное не давай им себя доконать и ничего не подписывай. Подпись для них, что-то вроде оправдания. Они только и ждут, что ты сломаешься и начнешь подписывать все подряд. Совсем недавно они отрубили одному парню обе руки…
-Господи… за что? – Я моментально взмок.
-Как всегда. – Раскуривая очередную папиросу, развел руками мужик. – Он не соблюдал правила движения…
-Стой, - я вскочил,  - ты хочешь сказать, что человека сделали инвалидом, только за то, что он превысил скорость или проехал на красный свет?
-Ну почему же?! – Незнакомец наклонился и сунув руку в сапог, почесал голень. – До этого, конечно же, не дошло. – Его губы дрогнули и сложились в подобие улыбки. – Просто у него не оказалось знака аварийной остановки.

 Когда я проснулся и понял, что кричал во сне и крыл отборнейшим матом всех инспекторов на свете, было уже поздно. Двери камеры с лязгом разинули свою ржавую пасть. Послышался топот десятка подбитых каблуков и мир взорвался яркими мерцающими искрами. Меня топтали и лупили до тех пор, пока не запыхались и, пока не использовали все возможные оскорбления в мой адрес. Напоследок, кто-то очень тяжелый прыгнул мне на голову обоими ногами. Мне кажется, что в тот момент я услышал звук очень напоминающий хруст раздавленной речной раковины.
 Не знаю, сколько я пролежал без движения, неверное час или чуть более того, но когда я, наконец, собрался с силами и перевалился на другой бок, мое тело вспыхнуло невыносимой болью, как одна огромная рана. Я открыл глаза и изо всех сил напрягал зрение, однако зафиксировать взгляд на каком-либо отдельном предмете мне так и не удалось. Серые стены бешено вращались по кругу, пол, казалось, ходил ходуном.
-Звери… настоящие звери. – Пробормотал я и закрыл слезящиеся от напряжения глаза. «…Вери… то-а-хие… вери…» – Так это прозвучало на самом деле. 




5

-И так, сачок, теперь я могу с полной уверенностью сказать, что ты влип. – С лоснящегося лица инспектора не сходила улыбка гиены. Его знаменитые нервные пальцы были на удивление спокойны и лежали поверх тонкой картонной папки. Он покачал массивной головой и продолжал: - Ты, конечно не подарок. Взбаламутил все управление, ребята очень, очень на тебя разозлились.  Ты, конечно у нас не первый такой непримиримый. Случалось, что попадались и покруче. Но ты  просто сразил своим знанием русского, когда надрывался у себя в четвертой. – Он поднял взгляд и снова посмотрел в дальний угол у меня за спиной. Как и днем раньше, его глаза блеснули нездоровым фанатизмом. Я хотел, было обернуться, но вовремя вспомнил, что за моей, синей от побоев спиной дежурит бдительный Патрушев. И тут до меня дошло, что это, скорее всего чей-то портрет. Меня передернуло.
-… Время, время, - неожиданно спохватился инспектор и весь встрепенулся, - время дорого. О чем я говорил?
-Русский язык. – Чеканя слова, напомнил Патрушев.
-Ну, конечно, - всплеснул руками инспектор, - конечно!
Он выбрался из-за стола и прошелся по кабинету. Я не смотрел на него. Мой взгляд был прикован к тонкой картонной папке, перевязанной растрепанным розовым шнурком.
-Ты правильно делаешь, что смотришь на эту папочку. – Уловив направление моего взгляда, сказал инспектор. - Чуешь, собака, с какой стороны запахло гнилью? – Инспектор улыбнулся и потер руки. – Этот материальчик еще предстоит кое-чем пополнить, и тогда…
«Совсем недавно они отрубили одному парню обе руки…»  - Вспомнил я и понял, что вот-вот закричу.
-… тогда ты предстанешь перед судом, и сполна отчитаешься за все, что ты натворил.
-Постойте, постойте, - мой голос дрожал, - пожалуйста объясните,… объясните, что происходит… Нет, это, бред какой-то. Вы останавливаете меня на дороге, сажаете к себе в машину и везете сюда, задаете целую кучу абсурдных вопросов и в конце концов швыряете в камеру, как обычного уголовника… Конечно я понимаю, что это не Европа, а Россия, но… черт возьми, чего я такого натворил, что меня держат взаперти уже вторые сутки подряд и калечат дубинками?
-Сядь. – Глухо приказал Патрушев. Я послушно опустился на стул,  выжидающе глядя на инспектора.
-Я уже говорил тебе, что, если у меня вдруг возникнет желание тебя выслушать, я скажу об этом сам. Пока ты здесь, а это, я думаю, надолго, тебе придется только слушать или отвечать на вопросы. Отвечать на МОИ вопросы! Ты понял?
Я вяло кивнул, глядя себе под ноги. Его слова о том, что мне придется остаться здесь надолго, окончательно раздавили меня. Я просто не знал, что и думать. Мои мысли спутались в безобразный клубок и не было никакой надежды отыскать нужные концы и привести их в порядок.
-У меня болит голова, очень болит. – Неожиданно для самого себя, я встал и обернулся к Патрушеву. Одно неосторожное движение и я бы уже наверняка лежал на полу с разбитой физиономией. Однако он не шелохнулся, а лишь вопросительно посмотрел на инспектора.
-Уведи его, к чертовой матери. Дознание начнем завтра с утра. Сегодня, - он широко зевнул и хлопнул по столу ладонями, - сегодня, только зря потратим время.

 Когда я добрался до четвертой и обессилено рухнул на ворох соломы, мои мысли мало помалу прояснились. Очевидно было одно: все эти менты – опасные сумасшедшие. Они возомнили себя последним очагом справедливости и вершат скорые суды над теми кому не посчастливилось забрести в их края.
…Они отрубили обе руки… - Я беспокойно заворочался, потер внезапно заболевшие запястья и продолжал рассуждать:
Конечно это не так. Это был сон, обыкновенный ночной кошмар. Сон и нервы. Нервы изрядно расшатавшиеся за последние двое суток. Руки… - какая чушь. Тем не менее не стоит лезть на рожон. Они уже зашли слишком далеко, если намереваются держать меня здесь и дальше…
…Отгони на стоянку… она ему не понадобиться… - Черт, моя машина!
Шутка, обычное издевательство - утешал я себя, когда вспомнил кривую усмешку на одутловатом лице инспектора. Но Патрушев?! Он производит впечатление нормального человека, не шибко умного, но и не дурака. Он собран, исполнителен… господи – разве сумасшедшие бывают так самоуверенны и так спокойны?
В конце концов я решил, что от подобных рассуждений слишком мало проку. Прежние вопросы либо остались без вразумительных ответов, либо рождали новые. И еще я понял, что если буду продолжать в том же духе то рискую просто свихнуться. 
Бежать… только бежать. Потом добраться до ближайшего отделения и накатать такую телегу… пожалуй можно и приврать, лишь бы этих психов упрятали куда следует.


6


Сразу после пробуждения я, как мог, привел в порядок свой костюм. Оказалось, что он почти не пострадал, если не считать небольшой дырки на колене и бахромы подмышкой. Я счистил с брюк все соломинки и, как следует, вытряс пиджак. Пыли было столько, как если бы он десяток лет пролежал на чердаке.
Утро было прекрасным. Легкий прохладный ветерок врывался в низкое зарешеченное окошко и разбавлял тяжелый дух камеры пряными лесными ароматами. Я так надышался этим необыкновенным воздухом, что у меня в конце концов закружилась голова. Шатаясь, я отошел от окошка и встал в углу. Оранжевое солнце уже цеплялось за верхушки исполинских сосен, из чего я сделал вывод, что время подходит к одиннадцати.
Побродив из угла в угол, я решил, что если сегодня мне удастся бежать, то неплохо было бы оставить здесь свой автограф. А на тот случай, если эти ненормальные додумаются уничтожить все следы моего пребывания здесь, его нужно оставить в таком месте, где они и не додумаются искать.
Я пошарил глазами по пустым серым стенам и решил, что пожалуй на стенах они будут искать в первую очередь. К тому же ничто не мешает просто отштукатурить их заново.
Не знаю, что заставило меня обратить внимание на пол. Когда я сел на корточки и начал разгребать гнилую солому, я все еще верил, что уже к вечеру буду сидеть в любимом кресле любимой гостиной и, потягивая крепкий лимонный чай, с досадой вспоминать про испорченный костюм и разбитые вдребезги наручные часы. Я все еще не понимал, что попался. Не знал, что самое худшее это еще не сломанный нос и даже не исчезнувшая бог знает куда машина…
Когда мои грязные от запекшейся крови пальцы наконец добрались до прохладного бетонного пола, я наклонился и сдул остатки соломы, очистив таким образом подходящий для автографа пятачок. Бетон оказался сырым и рыхлым и сделать на нем несколько неглубоких царапин, не составило большого труда. Я оторвал одну из пуговиц и медленно вывел свою фамилию и дату рождения. Именно так, как мне тогда казалось, и нужно действовать. Немного подумав, я добавил к написанному ранее, номер паспорта и примерную дату моего заточения. Если меня уже хватились, - а в этом я почти не сомневался, - то эта деталь была как нельзя кстати.
Когда я наконец покончил с живописью и начал закидывать надпись соломой, мне вдруг пришло в голову, что хорошо бы разворошить весь настил, чтобы ни один его участок не выпадал из общей картины. Дело в том, что пока я выводил на бетоне свои каракули, та солома, что я извлек из-под низа успела просохнуть и посветлеть. Немного передохнув я стал осторожно отдирать слипшиеся гнилые куски и, разрывая их на части, заново разбрасывать по полу. Я уже почти закончил, когда неожиданно натолкнулся на собственную надпись, которую, если только мне это не померещилось, я сделал на два метра южнее.
Чертыхаясь, я стал быстро забрасывать снова, и именно в этот момент меня прошиб пот…. Солома, которая покрывала эту надпись была мокрая и скользкая…
Я смахнул пот со лба и опустился на колени. Мои руки дрожали. Пожалуй, так сильно они дрожали впервые. Я осторожно смахнул с надписи остатки шелухи и… закрыл глаза.
 Вот что я прочитал:
               
Вчера одного из нас забили на смерть
(смешно) меня они тоже убьют…
… может так оно будет лучше…
         Сергей 12мар.98й/
          мне было 26 лет



Новенький


«…Если человек преступник – ему
место либо в тюрьм,е либо в психушке,
третьего не дано…»
В. Жириновский, политик


1


Я долго не мог прийти в себя, раз за разом перечитывая эти предсмертные строки. Наверное я искал продолжение или небольшую приписку, что он пошутил.
Сергей… - так звали жениха моей бывшей, который исчез три года назад и с тех пор от него не было ни слуху ни духу. У меня не было времени сопоставлять два этих факта. Я был слишком напуган и… слаб. Эта находка лишила меня последних сил. Опасаясь, что кто-то может войти и застать меня подозрительно заинтересованно щерящимся на полу, я быстро закидал надпись соломой и уселся в углу. Скоро должен явиться Патрушев и меня поведут на допрос. Я горько усмехнулся и едва не взвыл от боли.
Патрушев явился почти что тот час. Едва я успел подняться и стряхнуть ошметки соломы с брюк, он бросил мне тугой полиэтиленовый пакет и приказал переодеться. Я отошел в угол и развязал шпагат. В пакете оказалась грубая серая робы, но как ни странно, она сидела на мне словно сшитая на заказ.   
Старшина критически осмотрел меня и, забрав пакет вместе с костюмом, удалился.
До первого в моей жизни допроса оставалось пятнадцать минут. Мне оставалось только ждать.


2


Может мне и не стоило вмешиваться, да только после развода, я всегда чувствовал какую-то ответственность за все слова и поступки моей бывшей жены. Когда мои друзья и родственники начинали буквально поедать меня за это,  зачастую я просто затыкал уши, либо отшучивался цитатой Экзюпери: «мы в ответе за тех кого приручили». Как я уже говорил, я все еще любил Свету, или по крайней мере думал, что любил. Так или иначе, со дня нашего развода и моего переезда в другую квартиру, я продолжал принимать активное участие в ее жизни. И она прекрасно все понимала. Даже приводила на смотрины своих женихов… И когда она снова вышла замуж, - это было в марте девяносто седьмого, и я как раз бросил пить и нашел работу, - для меня это было вторым по значимости событием после моей собственной свадьбы.
Я часто гостил у них. Подолгу и с удовольствием болтал с ее новым мужем. И все было хорошо, пока, в один прекрасный день он не собрал шмотки и не ушел в общежитие к какой-то несовершеннолетней девице, а после и вовсе укатил в неизвестном направлении. 
-Она совершеннолетняя, Олег. Я видела, какая у нее грудь. – Убеждала меня Света, сидя на колченогом табурете и быстро болтая ногой.
-Сейчас даже у школьниц бывают крупные груди. Это еще ни о чем не говорит. – Я был не выспавшийся и злой. Новый режим работы доконал меня гораздо быстрее, чем я был к этому готов. – Светик, перестань болтать ногой, умоляю.
Света пошевелила губами, как будто что-то собиралась сказать, но не находила подходящих слов. В конце концов она встала и заходила по комнате:
-Знаешь, что самое обидное? Мы даже ни разу не поругались. Ни разу не поспорили. Мы отлично понимали друг друга. Так же…
Я резко вскинул голову. И потому, как на это отреагировала Света, можно было предположить, что мои глаза метали молнии:
-Осторожно. – Тихо сказал я.
-Перестань разыгрывать из себя ревнивца. Ты давно с этим опоздал. Опоздал года на три.
-Пожалуйста объясни мне: почему всякий раз как мы пытаемся заговорить друг с другом наш разговор непременно приводит нас к сравнению: я – он?
-А ты не понимаешь?
Я не нашел что ответить. Да и особого желания что-либо отвечать у меня не было. А Света, тем временем, продолжала расхаживать взад и вперед. Она была на грани истерики; я достаточно изучил ее, чтобы предвидеть это.
-Сядь. – Глухо скомандовал я. – Не изводи себя. Я принесу воды. – Света опустилась на диван. Запрокинув голову она прикрыла лицо ладонями и сдавленно простонала.
На кухне, такой знакомой и любимой кухне, где каждая полочка, каждая тарелка или бокал оживляли воспоминания, а закопченная занавеска пахла корицей,  я открыл кран и надолго припал к нему губами. Я всегда любил воду из крана, но эту любил особенно. Господи, я как я скучал по этой воде.
Напившись и умыв лицо, я напомнил стакан кипяченой водой из чайника, - Света пила только кипяченую воду, - и вернулся в гостиную.
Смеркалось. Мы молча сидели напротив друг друга. Я в открытую любовался своей бывшей женой, она же делала вид, что не обращает на это никакого внимания.
-Помнишь, - неожиданно заговорила Света, - что ты сказал мне тогда на набережной?
-Честно говоря нет. – Сконфуженно признался я.
-Ты еще долго не решался ко мне подойти,… помнишь?
-Я помню, что сидел открыв рот и не сводил с тебя глаз. Все как в тумане: река, люди, шестипалубная «Мария Ульянова»…  и ты.
-Ты сказал, что никогда в жизни не видел ничего  более сексуального, чем узкие синие джинсы на стройных ногах и легкие белых босоножек к ним. Я чуть не упала…
-От смеха?
-Нет… нет не от смеха. – Света посмотрела на меня в упор.  Ее глаза были чуточку влажными.
Я поднялся и двинулся к телефону.
-Куда собираешься звонить?
-Домой. – Устало сказал я. – Хочу позвонить домой.
Света быстро соскочила с дивана, достала откуда-то большую спортивную сумку и стала собираться. Я молча наблюдал за ней. Когда в трубке послышался голос отца, я сказал:
-Привет, па. Тут небольшие проблемы.
-Ты всегда звонишь, только тогда, когда что-то случилось.
-Прости. – Я не стал с ним спорить. Во-первых потому, что так оно и было, а во вторых - с возрастом он стал слишком упрям и ворчлив. – Я хочу чтобы Света пожила у вас… какое-то время…
-Ты пил?
Я сказал, что не пил, сказал, что в своем уме, после чего вкратце обрисовал ситуацию. На том конце провода повисла тишина, судя по всему отец плюнул на все и пошел жаловаться матери. Он всегда поступал подобным образом, когда не хотел напрягать собственные мозги. В таком его поведении было что-то сродни Вунюкову пера Стругацких: Мария Николаевна! устраните!
Как я и предполагал трубку взяла мама:
-Олег?
-Угу.
-Ты все-таки вернулся к Светлане?
Я вспомнил наш последний разговор и с моего языка едва не сорвался матерок. Я вынужден был взять короткую паузу.
-Нет, мама. Я не вернулся к Светлане и, если честно, даже не думал об этом. – Минуту спустя, заговорил я. – Все дело в том, что ей плохо, действительно плохо…
-…Какое тебе до нее дело? – Хотя мама и славилась своей деликатностью, но иногда, в самые неподходящие моменты, она обнаруживала просто оскорбительную прямолинейность. – Если тебе было мало моих слез в тот день, когда она выкинула тебя из дома, продолжай… - в трубке послышались гудки. Я опустил взгляд на телефон и заметил руку Светы на рычагах…
-Достаточно. Я поживу у подруги.
-Света, прошу…
-…-Поехали, Олег, умоляю поехали. Я очень устала.
Я провел рукой по ее волнистым волосам и согласно кивнул:
-Ты права… Едем.

Мысль отправиться к лучшей подруге, которая вот уже два года, как продала квартиру в городе и поселилась, что называется на периферии, показалась Свете настолько удачной, что она довольно быстро развеселилась и все дорогу до выезда рассказывала анекдоты. Но стоило мне притормозить у поста, как она снова погрузилась в уныние и следующий час молча смотрела на дорогу.
-Сочинил что-нибудь новенькое? – Неожиданно спросила она, когда я выруливал на проселок и сосредоточился на том, чтобы не зацепить старух торговавших на обочине.
-Что?
-Ничего. – Света отвернулась и снова уставилась в окно.
-Света? Ты что со мной не разговариваешь?
-Я думаю - будет лучше, если я не стану отвлекать тебя разговорами. – Холодно заметила она.
Я пожал плечами и счел за лучшее - оставить ее в покое. В конце концов, она чувствовала себя не намного лучше, чем я в тот день, когда мы расстались.
Было уже поздно, когда я остановил машину перед невзрачным двухэтажным домиком из серого кирпича. Света коснулась губами моей заросшей щеки, выбралась из машины и громко захлопнула дверцу. Я с тоской смотрел ей в след. Кто бы мог подумать, что я вижу ее в последний раз. Так много неясного осталось между нами. Так много невысказанного. А может,  это были тоже всего лишь мои фантазии. Мои глупые мечты, которым уже никогда не воплотиться наяву.
Я подождал, пока откроют калитку и Света пройдет внутрь, после чего запустил мотор и поехал обратно. Я еще не выехал на шоссе, когда поймал себя на том, что уже начинаю скучать. Именно в тот момент, я пообещал себя, что обязательно навещу ее. Иначе как роковым это обещание теперь и не назовешь.


3


Это был первый допрос. Допрос – так себе. Без особого пристрастия, как изволил выразиться старшина.
Меня привязали к железному креслу и ослепили светом. Вопросы следовали с небольшими паузами и были совершенно смешными. По крайней мере так мне показалось на первом допросе, когда меня еще не начали протыкать ржавыми иглами и прижигать кожу каленым железом.
-Где и когда вы встречались с вашей бывшей женой последний раз?
-Какая ерунда! Я что должен отвечать на этот вопрос?
-Если вы не хотите кричать от боли. – Спокойно сказал Инспектор. Он был одет в парадную форму. Его круглые загорелые щеки лоснились от пота. Голову туго стягивала черная рокерская бандана с белыми черепами. Выглядело ли это забавно? Вряд ли. Скорее жутко. Настолько жутко, что мне хотелось провалиться сквозь землю…
-И так?
-Это было неделю назад. Я отвозил ее к подруге и проезжал по этой самой дороге…
-Меня не интересует, где вы проезжали. Меня совершенно не интересует подруга вашей бывшей жены. Вы что – не слышали вопроса?
Я понял, что если не начну отвечать так, как того требует Инспектор, то очень скоро об этом пожалею. Я прочистил горло и попросил повторить вопрос.
Глухим голосом совершенно лишенным любой интонации Патрушев зачитал:
-Где и когда вы встречались с вашей бывшей женой последний раз?
-Неделю назад, у нее в квартире по адресу Володарского девятнадцать квартира сто три.
-Хорошо. – Инспектор одобрительно кивнул и потер ладони. – Продолжай старшина.
-Сколько вы потратили времени на то, чтобы добраться до Коченево и вернуться в город, когда подвозили свою жену… бывшую жену. – Патрушев виновато посмотрел на Инспектора. Он пробормотал что-то насчет опечатки, безответственных сукиных детей из канцелярии и снова уткнулся в бумаги.
Я растерялся:
-Господи, да откуда мне знать…
-Отвечайте. – Грозно скомандовал Инспектор.
-Приблизительно два… нет – три часа, хотя я могу и ошибаться, вы понимаете, что…
-Старшина!
-Да, Господин Инспектор.
-Можете его ударить…
Я весь сжался и приготовился к новой экзекуции. Вопреки моим ожиданиям на этот раз мне удалось отделаться одной единственной зуботычиной. Из распухшей, неоднократно пострадавшей во время предыдущих побоев нижней губы  хлынула кровь.
-Достаточно, старшина. Можете продолжать. – Инспектор прошелся из угла в угол и равнодушно зевнул.
-Следующий вопрос: вам не приходилось состоять в  половых отношениях с лицами мужского пола на протяжении последних десяти лет?
Я сплюнул кровь. Это было слишком. Я решил, что отныне они не вытянут из меня и слова.
-Я понимаю, что вопрос деликатный. – Развел руками Инспектор, - однако тебе придется ответить, - таковы правила, и если ты, сачок, не понял… до сих пор, не понял, кто здесь главный и кто имеет право отрезать тебе большой палец на любой ноге или руке, ты ненормальный.
-Это вы… ты и этот урод в форме – ненормальные. – Давясь собственным страхом, проорал я. – Что за идиотская игра, вы что – не наигрались в зарницу…
-Патрушев?
-Я.
-Можешь сломать ему кисть.
Я замолчал, осатанело глядя на медленно приближающегося старшину. Я все еще не верил тому, что видел. Я не верил той предсмертной записке, которую нашел на полу камеры, не верил угрозам Инспектора, но в тот момент, когда холодные, твердые как сталь руки Патрушева обхватили мое право запястье и стали медленно выкручивать его, я как будто прозрел. Боль отрезвила меня и я понял, что все случившееся – это никакая не шутка. Это не игра… это реальность. Жестокая реальность. И я принадлежу этим людям, этому выжившему из ума постовому и его хозяину.
-Стойте… - Я хотел освободить руку, но как раз в этот момент Инспектор оказался у меня за спиной и, обхватив голову руками надавил пальцами мне на глаза… Я взвыл, почувствовав, как рвутся сухожилия и трещит кость.
-Не торопись старшина. У нас еще сорок минут до завтрака. – Послышался за спиной безмятежный голос Инспектора. Я ужаснулся, когда заметил, что Патрушев прилагавший заметные усилия, тем не менее даже не запыхался. И, когда на запястье лопнула кожа и наружу показались алые нити мышц и белые сухожилия Я понял, что вот-вот потеряю сознание.
-Достаточно. – Откуда-то очень издалека донесся голос Инспектора и я провалился во мрак.
Когда я пришел в себя, то первым делом осмотрел искалеченную кисть. Ее уже успели перетянуть тугой повязкой, поэтому я не увидел страшную зияющую рану, а только несколько слоев насквозь пропитанного кровью бинта.
Я пошевелил головой и по тому, как расплывались предметы вокруг, предположил, что меня укололи чем-то обезболивающим. Когда я набрался смелости для того, чтобы пошевелись раздувшимися синими пальцами, в кабинет вошел Инспектор. Его сопровождал низенький лысеющий человечек с небольшим саквояжем подмышкой.   
-Лучше не делайте этого, молодой человек. – Заметив, что я собираюсь шевелить пострадавшей рукой, посоветовал он. Его голос был груб и неприятен, кроме того, он совсем не соответствовал наружности этого человечка. Скорее я ожидал услышать высокий ломающийся фальцет.
-Не лезь… я просто хочу убедиться, что могу двигать пальцами… - Ежесекундно облизывая пересохшие губы, промямлил я.
Тем временем Инспектор предложил человечку стул и бросив на меня ничего не выражающий взгляд, удалился. Я обернулся к гостю:
-Это вы обкололи меня наркотиками?
-Новокаин - это не наркотик. – Вежливо улыбнулся тот. Он поставил свою ношу на пол, на секунду замер над нею, а после быстро раскрыл. Когда он начал копаться внутри саквояжа, до меня то и дело доносились глухие бряцающие звуки. Я не выдержал и, подтянувшись на здоровой руке, заглянул внутрь:
-Что у вас там? – Хрипло осведомился я, когда понял, что рассмотреть содержимое саквояжа мне вряд ли удастся.
-Моя походная аптечка. – Деловито пояснил человечек, продолжая сосредоточенно копаться в темной утробе.
-Будете продолжать пытки?
-Нет, нет, что вы! – Быстро отмахнулся тот. – Я всего-навсего хочу избавить вас от не нужной теперь вещи.
-Что вы хотите сказать? – Я похолодел.
-Я собираюсь ампутировать вашу правую руку…

Город был действительно красив. По крайней мере таковым он казался издалека. В легкой голубоватой дымке над ним кружились тысячи и тысячи птиц. Крупные и грациозные – они собирались в одну могучую стаю. А с юга, с далекого юга, на встречу с ними плыли новые и новые стайки.
-Как ты думаешь, - спросила Света, - они знают где нас искать?
Она сидела на большом округлом камне, подобрав ноги и укутав плечи в толстую козью шаль, вглядывалась в даль.
-Не знаю. Быть может они и не станут!? Может они простят нас!?
Света улыбнулась. Так она не улыбалась еще никогда. Я опустился на мягкую, уже успевшую подсохнуть на солнце траву и погладил руку жены:
-Разве тебе так хочется, чтобы нас искали? Разве ты не осталась бы со мною?
Света медленно убрала руку и спрятала ее под шаль. Она продолжала не мигая смотреть на птиц.
Я встал. Над далеким призрачным городом разворачивался настоящий бал пернатых. Теперь я разглядел и других птиц поменьше и поярче. Они были гораздо стремительнее тех крупных темных красавиц, которые образовали невообразимый хоровод над самыми высокими башнями города, величественно кружась.
-С того самого дня, когда я понял, что потерял тебя, я верил, что настанет такое время, когда мы не сможем обойтись друг без друга…По-твоему – все это напрасно?
Света не ответила. Она продолжала смотреть на небо, изредка тихонько вздрагивая под порывами холодного осеннего ветра.
Я развернулся и зашагал прочь. Туда, где над старыми зелеными воротами горела яркая люминесцентная вывеска:

СУТОЧНАЯ СТОЯНКА № 10

Мне казалось, что я уже бывал здесь, вот только не хваталось густых колючих зарослей акации.
«Там слепые собаки. Слепые собаки, которые боятся убийц и прячутся за воротами» - Как будто кто-то зашептал мне…
Чушь!
Я остановился и осмотрел траву. Словно я знал заранее, что должен, должен найти что-то. Что-то очень и очень важное.
После, я часто возвращался в этот кошмар. Я снова смотрел на птиц, только вместо Светы на камне сидел слепой бородатый незнакомец. Он говорил мне, что я должен идти, пока он не перестал смотреть на меня ТАК. И я шел. Шел не потому, что боялся. Я шел потому, что так и не нашел что-то важное и, со временем, совсем отчаялся найти это.

-Вот вам уже и лучше. – Человечек стянул с рук прозрачные резиновые перчатки и швырнул их в раковину. – Теперь несколько дней хорошего питания и спокойного сна, а после, можно продолжить.
Я осмотрел замотанную белоснежными бинтами культю и вздрогнул, когда услышал это самое «продолжить».
-Вы не волнуйтесь и не держите на меня зла. – Сказал человечек и побледнел. – Я тоже нарушил Правила. Мне сказали, что если я сделаю ЭТО, то дело не зайдет дальше обычного штрафа, понимаете?
Я улыбнулся. Этот дуралей действительно думал, что они отпустят его. Вздор. Инспектор никогда никого не выпускает. Но не желая пугать этого и без того запуганного человечка я сказал:
-Ну конечно. Если бы это сделали не вы, они всегда бы нашли кого-нибудь другого. И кто знает, это вполне могло закончиться заражением крови.
Человечек просветлел. Может мне и показалось, но и морщин на его огромном лбу, стало, как будто меньше.
Он сбросал в саквояж инструменты и сел рядом.
-Знаете, о чем я подумал? – Доверительно зашептал он. – Когда я выйду отсюда, то доберусь до ближайшей милиции и обо всем расскажу.
-Вы гений. – Не без иронии похвалил я его. – Только ваше «когда», я бы заменил на «если». Тогда бы это звучало уже не так фантастично.
-Что вы…
Человечек не успел закончить. С грохотом распахнулась стальная дверь лазарета и на пороге появился старый знакомый старшина в сопровождении огромного как дом прапорщика.
-Лунев – на выход. – Звонко скомандовал Патрушев.
Человечек вскочил и бросился к двери. На ходу он обернулся, чтобы захватить саквояж, и подмигнул мне. Больше я никогда его не видел.
Несколькими минутами позже явились и за мной. Все тот же Патрушев сообщил, что великой милостью Инспектора, я переведен в отдельную камеру, для мелких нарушителей.
-Там все как в американской тюрьме. – Расхваливал по пути, необычайно разговорившийся вдруг старшина. – Туалет, телевизор и даже душ. Правда нет горячей воды. Но извини, если тебе еще и горячую воду, тебя потом и тягачом оттуда не вытянешь. – Он противно гоготнул и повел меня по ступенькам. Мы поднялись на второй этаж, одно крыло которого было перегорожено глухой железной дверью. Старшина порылся в карманах, отыскал ключи и отомкнул замок после чего провел меня внутрь. За дверью оказался просторный хорошо освещенный коридор, по обеим сторонам которого расположилось шесть одинаковых камер. Старшина провел меня в первый слева и пригласил войти.
-Самое главное, что тебя освободили от допросов на целых два дня. У тебя будет время подумать. – Запирая на ключ решетку моего нового жилища, сказал Патрушев.
Я посмотрел ему вслед и опустился на скрипучую пружинную кровать. Я слишком устал, для того, чтобы горевать по поводу потери руки или бояться потерять все остальное. Может все еще сказывалось действие лекарств, потому, что  но внутри меня образовалась страшная пустота.
Я лег на кровать и закрыл глаза. Наверное я сунул мгновенно, по крайней мере, не помню, чтобы я ворочался.


4


На следующий я «праздновал» своеобразный юбилей моего заточения: ровно десять дней, как я выехал на тот проклятый перекресток и притормозил у  обочины. Ровно десять дней, с тех пор, как тот, обшарив мою машину на предмет обнаружения неисправностей, а так же наркотических веществ и оружия, предложил проехаться вместе с ним. Ровно десять дней, с тех пор, как Патрушев отобрал мои документы и усадил на стул перед Инспектором. Ровно десять дней абсурда, боли и страха. Страха, подобного которому я еще не испытывал никогда.
Где-то к обеду, когда я наконец отоспался и поднявшись с кровати размял затекшие суставы, нам, - а в соседних камерах были и другие люди, - принесли еду. Впервые за десять дней я ел горячее. И не беда, что это была жидкая баланда из не просеянной гречки и огурцов. Я с удовольствием съел огромную, по моим нынешним меркам, тарелку и медленно прожевал крошки оставшиеся от краюхи черствого белого хлеба.
После еды мне снова захотелось спать, но мешала болтовня соседей. Судя по тому, что мне удалось выяснить из обрывков разговоров многие из них маялись здесь уже не первый год. Инспектор все еще размышлял над способами их наказания, а может и просто позабыл об их существовании. Насколько я понял – сюда сажали только самых смирных Нарушителей. В любом случае здесь не было никого, кто бы до этого не ютился в нижних камерах хотя бы три месяца. Мне показалось странным, что я попал к ним, всего лишь на десятый день заключения.
-Сколько ты здесь? – Просовывая нос через решетку и с состраданием глядя на мою культю, спросил мой ближайший сосед.
Я горько усмехнулся.
-Сегодня у меня знаменательный день. Ровно полторы недели…
-Ты врешь. – Уверенно возразил тот. – Еще никого не держали так мало.
-Верно… пиз…т, как Троцкий, - подхватили другие.
Я решил не накалять обстановку и признался, что вру. В конце концов, какая кому разница.
-Меня зовут Леша. – Представился сосед, когда возгласы возмущения смолкли. – А тебя?
-Олег.
-Олег Кошевой? – Без тени улыбки уточнил тот.
-Нет. Не Кошевой. Просто Олег.
Леша покачал головой и отошел от решетки. Он был явно не в себе: бегающие глазки, скошенный на бок рот. Поначалу я не обратил на это внимания и счел вопрос с Кошевым за неудачную шутку. В последствии я убедился, что он не шутил. У Леши, как впрочем и у всех здесь давно поехала крыша.
-Эй, новенький. – Голос шел из угловой камеры у окна. – Ты случайно не знаешь, кто выиграл на выборах в двухтысячном? Говорят что это кто-то из КГБ.
-Заткнись. – Вмешался другой голос. – Какая тебе разница: Ельцин, Шмельцин, Жириновский… у тебя один хозяин.
-Скажи, новенький, это правда? Правда, что президентом стал кто-то из КГБ? – Не унимался первый.
Я подошел вплотную к решеткам:
-Его фамилия Путин. И он действительно чекист.
-А что я тебе говорил, - вспыхнул Леша. – Что я тебе говорил, Харитон.
Харитон не ответил. Я вернулся на кровать и улегся. Культя снова начала кровоточить, однако звать кого бы то ни было для перевязки у меня не было ни какого желания.
Засыпая, я вдруг поймал себя на мысли, что все еще чувствую несуществующие пальцы и даже могу шевелить ими. Наверное поэтому снова идет кровь. 

Солнце садилось, когда нам принесли по тарелке грязной пшеничной каши и по кружке компота. Не смотря на голод, я без всякого удовольствия проглотил все это и выставил наружу мятую алюминиевую посуду. Мне снова хотелось спать. Наверное коротышка доктор все-таки что-то напутал со своими транквилизаторами. Наверное это и к лучшему. В конечном счете на кой черт мне сидеть и слушать этих сумасшедших, когда можно спокойно уснуть. Я лег на скрипучую но такую уютную, по сравнению с колючей соломой на бетонном полу, постель и долго лежал глядя на замысловаты рисунки трещин на сером потолке. Я думал о родителях и друзьях. Я думал о работе. И конечно же я вспоминал Свету. Ее волосы, ее запах, вкус ее поцелуя… 



Леша


«…-Эй, мужик… мужик, ты что, оглох?
Мужик? Твою мать! Эй ты, козел!!!
-Простите, это вы мне?…»
Случай на улице


1


Это был необычный кошмар. Скорее и не кошмар вовсе. Это было нечто пророческое, как тот самый сон про парня с отрубленными руками. Я стоял на небольшом скалистом выступе, а со всех сторон меня окружал густой, точно ковровый ворс кустарник. Все та же акация, так прочно занявшая место в моих нынешних снах.
Скалистый выступ оканчивался крутым обрывом глубиною, быть может, в сотни, а то и тысячи метров. Кругом, на сколько хватало глаз, расстилалась безбрежная каменистая пустыня. Тут и там, на выступающих из песка валунах виднелись небольшие железные клетки, наподобие тех, что мне приходилось видеть в зоопарке. Во многих из них белели голые кости. И лишь некоторых были люди. Их лица настолько высохли и сморщились, что я не мог узнать практически никого из них, а если и мог, то никогда бы не назвал их по имени.
Подобно духу бесплотному, я плавно спланировал вниз и застыл среди куцых теней, которые отбрасывали валуны. Теперь я смог разглядеть, что на многих из клеток сохранились полуистлевшие деревянные таблички. Тогда я приблизился к ближайшему валуну и прочитал одну из них:

ПРЕВЫШЕНИЕ СКОРОСТИ

Я отшатнулся и, раскачиваясь точно пьяный, побрел дальше. Временами я поднимал глаза, для того, чтобы прочитать: «Технический осмотр» или «Нерабочий ручник». Потом я продолжал идти, стараясь не обращать внимание на черные скрюченные пальцы и узловатые суставы высохших рук тянущихся ко мне через ржавые стальные прутья. В тот момент, я чувствовал себя Данте воззревшим мучеников в самом сердце Аида. И еще, я с ужасом думал о том, что любой из этих несчастных может оказаться мною, и увидев в нем самого себя я просто сойду с ума.   
      
Я проснулся так и не завершив свое печальное шествие среди мрачных черных камней. Сон оставил тягостное впечатление, заставив меня задуматься о многом. Наверное поэтому я, поначалу почти не обращал внимание на боль и бешеный зуд в культе, которые, в конце концов, стали настолько невыносимы, что заставили меня позабыть обо всем на свете.
Укутавшись с головой в пыльное шерстяное одеяло, я хрипло застонал.
-Попробуй развязать ее, - просунув свой длинный нос между прутьев, шептал Леша, - попробуй, может тебе сразу станет легче.
-Ты должен помочиться на рану, иначе поднимется температура, я конечно не каркаю, но ты и сам должен понимать, - бормотал сосед за стеной.
-Иди и скажи им, чтобы они пришили руку на место. – Советовал голос из камеры в углу.
-Размотай, пожалуйста, - умолял Леша.
-Помочись на рану…
-Пусть сперва размотает, так он намочит бинты…
  -Не говорите ерунды! Не слушай их, они тебя еще и не такому научат, – не сдавался голос в углу, – лучше позови старшину, он всегда носит иголку в воротничке, он пришьет твою руку на место…
-Хватит… - Я вскочил. – Хватит, вы психи. Если вы не оставите меня в покое, я позову Инспектора и расскажу ему, что вы недовольны здешними условиями. Он быстро спровадит вас вниз…
Отчетом мне была гробовая тишина. Никто не проронил не слова. Я остался доволен. Может это прозвучит глупо, но в тот момент я почувствовал какую-то непонятную власть над всеми этими чокнутыми людьми, и это мне принесло странное облегчение.


2


Того, который сидел в угловой камере я увидел на следующий день. Ему снова возобновили допросы и Патрушев уводил его в кабинет Инспектора.
Это был высокий нескладный мужичок, с узкими плечами и невероятно сутулой спиной. Она все время смотрел в пол и что-то бормотал. Я проводил его сочувственным взглядом и вернулся в кровать. Делать было нечего, хотя, для того чтобы убить время в камерах и существовали телевизоры, но не один из них толком не работал. Только у Леши он изредка ловил один из местных каналов, но  то, что он выдавал на экран трудно было назвать изображением. Это были едва различимые силуэты среди сплошной серой ряби. И даже если кому и удалось бы  настроить антенну, то телевизор все равно бы молчал. Еще до того, как их разместили в камерах, Инспектор приказал удалить из всех телевизоров динамики.
-Олег! Олег! Ты спишь?
Я сделал вид что сплю. У меня не было абсолютно никакого желания вступать в разговор с Лешей. В первую очередь потому, что он совершенно не умел слушать, во вторую, потому, что любую, даже самую отдаленную тему, он в конечном итоге сводил к женщинам и оральному сексу.
-Ну Олег, я же видел как ты провожал сутулова. Не притворяйся.
Я перевернулся на другой бок и стал имитировать раскатистый храп.
-Ты никогда не храпишь ночью, а теперь захрапел? Ты что – хочешь поссориться?
Я сдался и отбросив в сторону одеяло, сел на кровати:
-Чего тебе, псих?
-Как ты думаешь, - Леша как всегда просунул нос через прутья и уперся в решетку лбом, - они убьют меня?
-Не говори чепухи… - Я не знал что ему сказать и поспешил отвернуться. Сказать, что не убьют, а подержат, подержат и отпустят – не поверит. Сказать, что убьют – он скорее всего поднимет такую истерику, что достанется всем, а его самого, скорее всего снова переведут в подвал. – Не говори чепухи, - тупо повторил я и поднялся.
Я прогулялся по камере и остановился у окна. За двумя рядами низких кирпичных гаражей виднелись глухие заросли. За ними, насколько я мог разглядеть, большие зеленые ворота с очень знакомой вывеской. Я мог и не напрягать зрение, потому, что самого начал  знал, что там написано.
-Ты никогда не был на суточной стоянке номер десять? – неожиданно для самого себя, спросил я.
-Нет, я не был на этой стоянке, но слышал, очень много слышал про нее всякой нехорошей всячины. Один парень сидел в той камере, в которой сейчас сидишь ты. Он был там. Он говорил про то, что видел там много машин. Много, очень много машин и собак… слепых собак. – Леша замолчал и отошел в глубь камеры.  – Наверное его убили. – Севшим голосом добавил он.   
Некоторое время я молча прогуливался по камере, изо всех сил стараясь не обращать внимание на становившийся нестерпимым зуд. Давно перестали чесаться несуществующие пальцы. Теперь чесалось запястье и временами я ловил себя на мысли о том, что с легкостью отдал бы и вторую руку только за то, чтобы этот чертов зуд прекратился.
-Я знаю, что они никого не выпустят отсюда, знаю-ю-ю…, - доносилось из Лешиной камеры. Похоже он снова взялся за старое. Сейчас он будет рыдать, пока не кончатся слезы, а затем устроит дикие пляски с матершинными куплетами.
-Леша? Леша? Слышишь меня?
-Ты тоже заодно с ними… ты шпион. Они специально отрезали тебе руку, чтобы никто тебя не заподозрил. – Леша бросился к решетке и с размаху впечатался в нее лбом. Брызнула кровь. Тонкие алые ручейки потекли по его бледному лицу. – Вот видишь, сукин сын, что ты наделал.  Видишь, что ты наделал, паршивый мент.
-Леша, отойди от решетки. – Скомандовал возникший на пороге Патрушев. В его правой руке блеснул широкий охотничий нож.
Обратив обезумевший взгляд в сторону старшины, тот заметил оружие и в ужасе отпрянул. Немного пометавшись по камере и, по всей видимости не отыскав достаточно надежного убежища, Леша забрался в кровать и укутался одеялом.
Старшина медленно прошелся по коридору, поочередно заглядывая в камеры. Нож исчез так же молниеносно, как и появился. Заметив этот маневр, я, помниться, подумал о том, что напрасно надеялся расправиться с Патрушевым в рукопашной схватке.
-Еще кто-то недоволен содержанием? – Продолжая разгуливать по коридору, осведомился старшина.
Я приник к самому краю решетки, стараясь держаться как можно дальше от камеры соседа и прошептал:
-Старшина…
Патрушев поднял бровь и, внимательно разглядывая меня колючими серыми глазами, приблизился.
-А, старый знакомый калека. – В его тоне не было и намека на иронию. – Как тебе верхние апартаменты?
Я что было мочи вжался в решетку и быстро заговорил:
-Старшина, вы нормальный человек. Вы понимаете, что это чистой воды сумасшествие… Вы… Ваш инспектор – чудовище… Он сам не понимает, что его ждет. Он убивает людей. Он убивает их за то, что они просто попались ему, что называется, под горячую руку. Я не знаю на сколько глубоко в этом замешаны вы, да мне и не интересно. – Глаза Патрушева застыли. Он словно впал в некий транс. Краем глаза я видел, что, как насмерть перепуганный Леша поднялся с кровати и приник к решетке, сосредоточенно прислушиваясь. Стараясь не обращать на это внимания, я судорожно сглотнул и продолжил. –  Послушайте: у меня есть машина… ах да… черт с ней, с машиной. У меня есть кое-какие деньги, квартира в конце концов. Я мог бы собрать для вас тысяч сто пятьдесят, а то и больше. Вы должны помочь мне бежать. Когда я буду на свободе и приведу сюда нормальных милиционеров, я замолвлю слово за вас. Я скажу им, что вы находились здесь подневольно… Я… я что-нибудь придумаю, для того, чтобы вас оправдали… – Я не успел наобещать ему многого. В какой-то момент я почувствовал, что, - то ли от волнения, то ли от недостатка воды, - горло пересохло настолько, что язык просто приклеился к небу.
Патрушев вышел из своего жуткого окаменения лишь тогда, когда я, совершенно обессилевший и задыхающийся от жажды, рухнул в кровать. Он медленно развернулся на каблуках и зашагал к выходу. В его руке снова появился нож, и когда он проходил рядом с камерой Леши, то молниеносным движением полоснул того по щеке. Брызнула кровь. Леша рухнул на пол и завопил как истеричка. Мне почему-то подумалось, что он получил по заслугам. Тем временем старшина продолжал идти к выходу, не обращая никакого внимания на истекающего кровью пленника.
«Вот и все. – Прикрыв уши от невыносимых Лешиных воплей, подумал я, - теперь только ждать.  Ждать, ждать и ждать» На самом деле, - я был почти уверен в этом, - Патрушев не будет томить меня в неведении. Либо он согласится и устроит побег в эту же ночь, либо… - а вот о том, что может случиться, если покинув меня он, тотчас, направил свои стопы прямиком в кабинет Инспектора,  я и вовсе не хотел думать.


3


Было начало второго ночи, - если не врали часы моего соседа за стеной, - когда дверь ведущая на лестницу скрипнула и медленно отворилась. Я не спал, да и как я мог, разумно рассудив, что если Патрушев не пришел засветло и не отвел меня обратно в четвертую, то ночью он уж точно появиться. Появиться совсем не для того, чтобы снова отрывать мне руки…
Дверь разверзла свою сумрачную пасть и я почувствовал, что мое, захлебывающееся в потоках бешено циркулирующей крови, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Я напрягся и весь подался вперед, стараясь разглядеть маячившие в проеме тени.
Вот лоскуток света от раскачивающегося на суточной стоянке фонаря выхватил из мрака форменную пуговицу. Вот он скользнул по краю окантованного золотистой нитью погона.
-Патрушев, - сглотнув подкативший к горлу комок, дрожащим шепотом позвал я. – Патрушев, это вы? - Ответом мне был лишь едва уловимый шорох. Я подтянулся поближе и, изо всех сил напрягая глаза, всматривался в кромешную тьму коридора. Все это продолжалось не больше минуты, а потом мне в лицо ударил яркий желтый свет фонаря.
-Нет. Он в последней. – Глухо сказал кто-то, и луч фонаря сразу переместился. Он пошарил по полу, наткнулся на зарешеченные двери камеры у окна и пропал. Несколько долгих мгновений ничего не происходило. Я продолжал напряженно вслушиваться, потирая ослепленные ярким светом глаза. Прошло не более минуты, когда луч фонаря выхватил из темноты заспанное лицо сутулого узника. Его изувеченные скулы мелко дрожали. 
-Пожалуйста – не нужно, – умолял он. – Инспектор говорил что это последний допрос. Он… он даже поклялся мне.
-Не болтай. – Грозно предостерег кто-то. Сутулый повиновался. Он опустил голову и стал протирать глаза.
-Живее, дурак…
Не выспавшийся, измученный регулярными побоями человек встрепенулся. Быстро, как по тревоге, он облачился в синюю робу и заправил кровать. Прошло еще какое-то время и, пряча в карманы предательски трясущиеся руки, сутулый торопливо прошел к выходу. Тень скользнула за ним. Мгновение спустя дверь плавно притворилась. Я откинулся на скатку из старых одеял, которая заменяла мне подушку и еще долго не мог уснуть, проклиная сумасшедшего инспектора и все его хреново «правосудие». А еще мне, вдруг, пришло на ум, что прошедший день был первым из дней, когда я почти не вспоминал о том, что уже никогда не смогу водить машину.

Как было приятно забыться долгожданным глубоким сном, чистым и умиротворяющим. Сном, в котором не было места кошмарам. Этот сон был самым лучшим лекарством для моей подорванной психики.
Я проснулся, когда было еще довольно темно и сразу бросился к окну. Распахнув рамы и повиснув на ржавой решетке, я жадно глотал холодный воздух. Он был так приятен и свеж, что у меня довольно быстро закружилась голова. Опустившись на краешек кровати и продолжая втягивать носом этот, ни с чем не сравнимый, аромат, я вспомнил Четвертую, вспомнил охапку грязной соломы, но как ни старался, не мог припомнить запаха этой жуткой сырой тюрьмы.
Отодвинувшись от окна, я покачал головой и улыбнулся себе в кромешном мраке. В тот момент мне казалось, что все еще наладится и, быть может, встанет на свои места.


Сны


«…Так, так – свет в прихожей!
Кто не уснул, пеняйте на себя…»



1


Походил к концу июль две тысячи первого года. Погода не слишком баловала нас этим летом. Непрекращающиеся дожди стали причиной тому, что влажный воздух моей камеры, сделался по-настоящему тяжелым. Дни напролет я не вставал с низкой скрипучей кровати и вдыхал прохладный сквознячок проникающий через пустые рамы оконца.
К тому времени, как все постояльцы, - за исключением меня и истеричного Леши, - предстали перед судом и были расстреляны на заднем дворе управления, я потерял всякое желание продолжать дальнейшую борьбу. Разумеется это не произошло как-то вдруг. Я видел каждую казнь, видел каменные лица палачей и это не прибавляло оптимизма. Скорее всего я сломался именно тогда, когда на ровную бетонированную площадку перед низкой кирпичной стеной вышел сам Патрушев. Не смотря на то, что он был безжалостен ко мне на протяжении всего моего пребывания здесь, я не почувствовал ничего, кроме какой-то тупой жалости. Его вид был действительно жалок. С него сорвали погоны и, судя по всему, крепко избили.
Когда он остановился и повернулся лицом к шеренге вооруженных карабинами солдат, я заметил, что по его щекам текут слезы. Нет, не скупые мужские слезы, которые я привык видеть на суровых лицах героев военных кино эпопей, самый настоящие крупные мальчишеские слезы. Мне кажется, что до самого последнего момента он не верил в то, что это может случиться с ним. И даже тогда, когда его высокий бледный лоб разворотило двенадцатиграммовой пулей, в выпученных, широко распахнутых глазах Патрушева светилась надежда.
Он умер мгновенно, быть может как об этом мечтал тот бедолага, что нацарапал прощальное письмо на полу Четвертой. Он умер, а я остался жить. В тот  момент, я впервые в жизни позавидовал мертвецу.
Со времени, когда изматывающие допросы с пристрастием превратились в привычную, пусть не приятную но довольно обыденную процедуру, я потерял несколько зубов и изрядно количество успевших засеребриться сединою волос. Моя культя благополучно зажила и лишь изредка, когда мне снилось, что я снова за рулем моей машины, что я мчусь по широченному мокрому от дождя шоссе и вдыхаю свежий ветерок врывающийся через опушенное стекло, я просыпался и рыдал уткнувшись в подушку. В такие моменты Леша неизменно высовывал через решетку свой длинный нос и говорил всякие добрые слова. Наверное если бы не он, и не моя слепая вера в лучшее, я давно бы уже болтался на вбитом в стену крюке. Подобные вещи находили всяческое одобрение у Инспектора. То ли он жалел пуль, то ли просто не хотел возиться. Во всяком случае выпросить у дежурного кусок прочной веревки и небольшой обмылок было гораздо легче, нежели разворот прошлогодней газеты.
Так все и было. Жизнь, если это теперь можно было назвать жизнью, шла своим чередом. Судя по обрывкам фраз караульных, которые частенько прогуливались под моим окном и громко обсуждали последние новости, Россия продолжала свою безнадежную кавказскую войну; американцы бредили новой гонкой вооружений, а на Балканах, где едва-едва улеглись новые бои, собирались судить Милошевича. – Дураки, если бы им «посчастливилось» побывать в руках моего нынешнего хозяина, как не без гордости любил называть себя Инспектор, они бы поняли и, наверняка, простили и Милошевича и главного антихриста минувшего века – Адольфа Гитлера. Тот, по крайней мере во что-то верил, во что-то великое и этим оправдывал многое из того, что совершил. Единственным же богом Инспектора, - на сколько я успел уяснить за три месяца своего заточения, - был уголовный кодекс. Он спал с ним, ежеминутно цитировал основные положения и на все лады ругал мягкотелых прокуроров, которые позволяли преступникам, - настоящим преступникам, а не шпане, - разгуливать на свободе. Но больше всего он ненавидел Ельцина. Именно его он обвинял в крушении всей судебной системы России. Именно Ельцин, по мнению Инспектора, потакал «сраным европейцам» и отменил смертную казнь; то, единственно верное, средство которое еще могло полноценно бороться с угрожающими  темпами роста преступности.
-Как человек, которому небезразлична судьба великой родины, как человек предпочитающий действовать, а не размышлять, я сам, на собственный страх и риск, решил заполнить досадный пробел. – Говаривал Инспектор. – Я готов ответить перед законом, за все неправомерные действия, которые предпринял сам и которые были совершены по моему приказу. Да, я готов ответить за все, но не ранее того времени, когда в России будет работать новая, лучшая судебная система. Такая система, которая не даст спуску никому, кто бы это ни был. Под этим, я подразумеваю воров, насильников и убийц, а так же тех, кто плевать хотел  на законы моей страны…
Когда он говорил так, его лицо преображалось. В глазах вспыхивали странные огоньки, а речь, невнятная и глухая, неожиданно обретала отрывистость и звучание. И хотя я практически с первого дня определил его в сумасшедшие, я не мог не согласиться с тем, что, где-то глубоко в душе, Инспектор добрый и порядочный человек.


2


-Дело двадцать три дробь ноль девять. – Раскрыв пухлую картонную папку, объявил молоденький сержант. Он дождался пока Инспектор взмахнет рукой и положил папку на стол перед ним.
-Свободен. – Не отрывая взгляда от журнала регистрации происшествий, пробормотал Инспектор.
Сержант крутанулся на каблуках и бесшумно исчез за дверью.
-И так, - Инспектор потянулся и отложил затертый кожаный журнал в сторону. - Сегодня день особенный! Сегодня я буду долго разговаривать с тобой и думать.
Я не шелохнулся. Привычная обстановка разительно сменилась. Мрачного рыжего стенографиста не было за крайним столом. Пошарив взглядом по кабинету, я вообще не обнаружил никого кроме Инспектора. У меня подкосились ноги. – «Вот, вот оно»
-Чего ты так испугался? - Сдергивая с головы затасканную бандану и пряча ее в верхний ящик стола, тихо спросил он.
-Простите, - я чувствовал, что вот-вот рухну в обморок, - разрешите присесть.
Щеки Инспектора вспыхнули. Он некоторое время изучал меня темными буравчиками глаз и, видимо убедившись, что в моих словах нет ни намека на дерзость, махнул рукой:
-Садись.   
    Я обессилено рухнул на стул и расстегнул верхние пуговицы грязной матерчатой куртки.
-Только не вздумай снова просить воды, как ты это любишь делать. Или ты решил, что моя вода вкуснее той, что течет из твоего крана. Что ж, - Инспектор отвалился на спинку кресла и довольно крякнул, - скорее всего, так оно и есть.
Я бы с удовольствием отрезал тебе вторую руку, но это было бы слишком жестоко. Ты и так, насколько я понял из донесений, уже не веришь в то, что будешь водить машину. В принципе, я верю тому, что говорят. – Инспектор на секунду умолк, точно собираясь с мыслями. Она быстро перевел взгляд с меня на портрет Владимира Путина, потом на антресоль со старинным охотничьим ружьем, потом снова на меня и продолжил:
-Вот например: был у нас один такой Школин, чудо - а не водитель. Носился, как сумасшедший и в конце концов задавил собаку. Мы конечно задержали его, - не я разумеется, Патрушев. – Когда Инспектор произносил фамилию расстрелянного во внутреннем дворе милиционера, он буквально впился в меня глазами. Я не шелохнулся, стараясь ни чем не выдать своей реакции. Наконец Инспектор отвел взгляд и чуть заметно улыбнулся. – Задавил таки, сукин сын, собаку. Ты представляешь?
Он летел то ли сто шестьдесят, то ли сто восемьдесят, - кстати его машина до сих пор догнивает у нас на стоянке номер десять, - несся, как ураган. Не мудрено что он ни черта не видел перед собою. Любой на его месте уже давно бы вылетел в кювет и разбился, но он был водилой что надо. Он мог управлять одной рукой…  - Сказав это, Инспектор плотоядно воззрился на мою культю и смежил брови. Я почувствовал дурноту. В тот самый момент я живо представил себе, как Инспектор опускается за обеденный стол и снимает медную крышку с роскошной супницы. Над густым душистым варевом клубится пар. Инспектор медленно перемешивает похлебку, бормоча что-то неразборчивое, затем, он подносит половник к губам и дует на исходящую паром жирную поверхность. Немного остудив суп, Инспектор медленно, предвкушая сытную трапезу, опустошает его себе в тарелку. Вместе с кусочками вареных овощей и перьями прозрачного лука, в тарелке оказывается синюшный человеческий палец….
…-Резко вывернул руль, но не тут то было! – Я тряхнул головой и понял, что по-прежнему нахожусь в кабинете и выслушиваю безумные байки чокнутого Инспектора. Он как раз дошел до момента, когда его любимец Школин разогнался почти до ста девяносто и размазал по асфальту белого пуделя. – Да, удар был, что называется лоб в лоб. Собака даже не успела сообразить, что это за чудовище вылетело из-за поворота. – Инспектор потер руки и открыл боковой ящик стола. Нашарив в нем помятую, всю в крошках фуражку он нахлобучил ее на голову и глухо откашлялся:
-Время! Хватить болтать. Настало время заняться нашим с тобой делом.

Не стоит лишний раз упоминать о том, как я боялся этого человека. ОН стал моим кошмаром на долгие-долгие годы. Даже не смотря на то, что он, - я знал это наверняка, давно сгнил в земле, - Инспектор не покидал меня не на секунду. Наверное теперь он всегда останется со мной. Как напоминание о роке. Как часть того, что стало самим мною впоследствии.
Инспектор смотрел на меня открыто и властно. Он задал вопрос и ждал ответа. Ответа заведомо правильного, иначе это могло грозить мне недолгим созерцанием рассвета, стоя спиной к красной кирпичной стеной на заднем дворе управления.
-Да.
-Отвечай развернуто. – Глухо рыкнул Инспектор.
Я пожал губы:
-Нет. Я никогда не голосовал за Жириновского.
Инспектор сделал пометку в блокноте и продолжил допрос:
-Теперь, вкратце, обрисуй мне суть того заговора, инициатором которого стал твой сосед по камере.
Мне не нужно было делать удивленное лицо, глаза и без этого полезли из орбит. Снисходительно улыбнувшись, - а это у него получалось вполне естественно и, страшно сказать, совсем непринужденно, - Инспектор смягчился:
-Ну, хорошо, хорошо. Наверняка ты не участвовал в самом заговоре, целью которого был, разумеется, побег, но не говори, что совершенно не был в курсе. Я могу разозлиться, когда пойму, что ты водишь меня за нос. – Инспектор снял фуражку и сунул ее в стол. По собственному опыту я знал, что этот его жест не предвещает ничего хорошего.
-Да, да. На самом деле я слышал нечто такое. – Заторопился я. – Я даже припоминаю обрывки разговоров. Но… теперь они все убиты…
-Казнены! – Поправил меня Инспектор.
-Простите, что? – Я поднял глаза и заметил, как посуровело его мясистое лицо.
-Казнены! Они были казнены! – Торопливо натягивая на спутанный ежик волос свою любимую черную бандану с черепами, прошипел он.
-Ах, да конечно. Конечно казнены. Их заговор был раскрыт… я думаю…
-Встань! – Поднимаясь с кресла и нависнув надо мной тяжелой зловещей тенью, распорядился Инспектор. – Встань и повернись к стенке.
Я быстро вскочил и открыл, было рот, однако не посмев возразить, поторопился выполнить приказание. Теперь я стол в полуметре от безупречно выбеленной стены и с ужасом ожидал дальнейших приказаний. За моей липкой от пота спиной, раздавалось натужное дыхание.
«Сейчас он прикажет спустить штаны и разорвет мне задницу» – Эта мысль едва не заставила меня закричать. Я почувствовал, как подкосились ноги. В голову ударила горячая волна гнева вперемешку со стыдом. В этот момент я был готов к тому, чтобы сорваться, и, наплевав на все, броситься на сопящего позади Инспектора. Однако следующая мысль быстро охладила меня. Я снова вспомнил разбитую пулями кирпичную кладку, обреченный взгляд Патрушева и понял, что никогда не осмелюсь на то, что еще секунду назад казалось вполне осуществимым.
-Повернись! – Хрипло приказал Инспектор.
Медленно, стараясь не делать никаких резких движений, я стал разворачиваться к нему лицом и едва не упал, когда подкосились онемевшие от страха ноги. Железные пальцы Инспектора подхватили меня за шиворот и вернули в вертикальное положение. Он приблизился настолько, что я смог уловить его горячее дыхание.
-Ты сукин сын. Это ты виноват в том, что мне пришлось казнить одного из лучших своих людей. Ты знаешь, что он собирался сделать?
Я понял, что еще немного и сойду с ума. Все это врем, что я провел здесь, в этой неизвестно откуда взявшейся посереди леса тюрьме, я так или иначе балансировал на грани помешательства и только теперь я осознал насколько близок был к тому, чтобы раз и навсегда лишиться рассудка.
-Отпустите меня. – Опуская глаза, просипел я. – Отпустите, прошу вас.
Я не ожидал, что Инспектор слабит хватку, но произошло именно это. Он медленно убрал руку с воротника куртки и отступил.
-Можешь вздохнуть спокойно. – После нескольких томительных секунд, наконец заговорил он. – Расследование окончено. Теперь тебе остается только ждать и уповать на милость правосудия. – Инспектор поднял затуманенные белесой дымкой глаза и хлопнул в ладоши. В кабинет влетел уже знакомый мне сержант и застыл навытяжку.
-Увести. – Устало сказал Инспектор и, крутанувшись в кресле, отвернулся к окну


3


Первые дни после исчезновения Олега, Света старалась не думать о нем. Да, он обещал приехать, но по какой-то причине не сдержал своего слова. В конце концов, они разведены и он совсем не обязан день и ночь сидеть подле скорбящей в одиночестве, брошенной вторым мужем женщины.
Все последующую неделю, копаясь в огороде или пропалывая густые неухоженные грядки, она так или иначе мысленно возвращалась к Олегу. Он безусловно заслуживал лучшей доли. Он всегда был добр и отзывчив. Наверное основная причина их развода и крылась в его излишней доброте. Он никогда не ругал Свету и лишь раздосадовано покачивал головой, если ей случалось делать какие-либо глупости, за которые другие женщины терпели от своих мужей куда как более суровые вещи.
На пятнадцатый день, когда Олег все еще не дал о себе знать, Света набралась таки смелости, чтобы позвонить его отцу. Она долго сидела перед синим засиженным мухами аппаратом, потом, наконец сняла трубку и набрала номер.
-Алло. Александр Матвеевич?
-Александр Матвеевич в больнице.
Смутное нехорошее предчувствие, которое преследовало Светлану на протяжении последних двух недель, прорвалось наружу. Она застыла с трубкой и слушала как сорвавшееся в галоп сердце колотится о грудную клетку. Кое-как справляясь с волнением, она сказала, не узнавая собственного голоса:
-Простите, что же произошло?   
-Инсульт. Что-то случилось с сыном… его увезли прямо со двора…
Света выронила трубку, не дослушав объяснений. Маленькая темная комната служившая одновременно и кухней и кладовой плыла перед глазами. Оттолкнувшись от стены, Света, шатаясь, прошла в спальню и рухнула на застеленную голубым шелком кровать. В ее померкшем сознании пульсировала единственная отчетливая мысль, заставляя трепетать от ужаса  все ее существо:
«Он мертв»
Мария Николаевна производила впечатление разбитой горем старухи. Она совсем изменилась с момента их последней встречи. Изменилась разительно. Безупречные, всегда ухоженные и стянутые в тугую косу волосы, выглядели болезненными и выбивались из-под убогой косынки уродливыми спутанными прядями. Черты лица заострились, а кожа приобрела страшный восковый оттенок. Она сидела в широком больничном кресле безучастно глядя под ноги снующих санитаров и время от времени проводила по глазам вмятым клетчатым платком.
-Здравствуйте. – Присаживаясь рядом, тихо сказала Света.    
Мария Николаевна не ответила. Она лишь коротко кивнула в знак приветствия и крепко пожала запястье бывшей снохи. Не без усилия поборов отвращение от холодного прикосновения тонких, кажущихся безжизненными пальцев, Света тихонько всхлипнула. Давнишний товарищ Александра Матвеевича, тот, который поднял трубку, когда Света звонила из Коченево, уже сообщил ей все подробности. Родители Олега не знали где он. Больше двух недель назад он сообщил им, что собирается навестить ее у подруги и, судя по всему, выехал из города. Там след его и терялся. У Светы отлегло от души, когда она убедилась в том, что по дороге из города не было обнаружено ни признака катастрофы, ни брошенной машины. И все-таки тревога никуда не исчезла. Она была почти уверена, что Олега нет в живых и тем не менее продолжала верить, что рано или поздно он объявится. Это был как раз то случай, когда нельзя ничего предполагать заранее. Единственно что оставалось – ждать. Просто ждать, чем бы не обернулось это жуткое ожидание.
-Александр Матвеевич… - Света заметила, как худенькие плечи Марии Николаевны содрогнулись в беззвучном рыдании и решила, что, будет лучше, повременить со всеми расспросами. Уж больно подавленно выглядела женщина. Внезапно Света ощутила страшную тоску и решила уйти. Она нежно провела рукой по костистому предплечью Марии Николаевны и тихо простилась.   
Прохладный утренний воздух подействовал на нее ободряюще. Света быстро сбежала по крутым ступеням приемного покоя и зашагала к ближайшей остановке метро. Может именно в этот момент ей пришло в голову, что для того, чтобы найти Олега его нужно искать. Не сидеть и глотать слезы. Икать. Его нужно искать, где бы он ни был. Может быть именно тогда, она поняла что все еще любит его.
  Не смотря на то, что был будний день, остановка, обычно запруженная людьми из ближайших учреждений тесно, обступавших областную кардиологию со всех четырех сторон, пустовала. Уже шагнув на первую ступень эскалатора Света вдруг почувствовала дурноту от вонючего спертого воздуха метро. Выйдя на воздух и ознакомившись с расписанием маршрутов она решила, что вполне сможет добраться до дома и на троллейбусе.
Тревога поселившаяся в душе сразу после того звонка к родителям Олега, мало помалу уступала место твердой решимости. Света еще не до конца отдавала себе отчет в том, что предстоящие поиски вполне могут окончиться и ничем. Тем не менее она уже знала,  с чего ей следует начать.

Зинковский, - именно под таким псевдонимом она знала хорошего и, пожалуй, единственного друга своего бывшего мужа, - жил как раз напротив ЦУМА. Он зарабатывал тем, что придумывал всяческие забавные истории для местных малотиражных газет. И, зачастую, ему удавались довольно сносные сатирические рассказы.
Когда-то давно Зинковский страдал от той же напасти, что и Олег. Наверное, он мог бы стать одним из выдающихся. Встать на одну ступень с такими мастерами, как Арканов, Альтов, Жванецкий. Однако неуемная тяга к спиртному поставила крест на его карьере. И если он и не до конца разбазарил свой талант, то, во всяком случае, изрядно его поистратил.
Евгений открыл дверь не сразу. Свете пришлось долго стучать и даже  несколько раз пнуть ногой высокую железную дверь. Наконец послышались торопливые шаги, скрипнули тяжелые гаражные петли и дверь медленно отворилась.
-Женя?
-Света? Ты… каким ветром? – Зинковский пропустил Свету в полутемный, пропахший крепким табачным дымом коридор и притворил дверь.
-Проходи в зал, - Евгений протиснулся вперед и скрылся в одном из боковых проемов.
Света оставила сумку на одной из многочисленных полок, ненадолго задержалась у зеркала, весьма критически оценив собственный макияж, и прошла в просторную светлую комнату. Здесь хватило бы места для того чтобы разместить домашний кинотеатр, мраморную барную стойку и бильярдный стол. Однако для большого плоскоэкранного телевизора, компьютера и нескольких глубоких кресел зала оказалось вполне достаточно.  Света прошлась по комнате и провела пальцем  по пыльному экрану монитора. На темной поверхности осталась глубокая борозда.
-Ты, наверное ищешь Олега. Он так давно не звонил. – Евгений вошел в комнату, на ходу натягивая застиранную розовую футболку.
-Зинковский? Когда твоя квартира в последний раз видела влажную уборку? – Света вторично провела по монитору и продемонстрировала оставшуюся на пальце грязь.
-Ерунда. – Отмахнулся Евгений. - Все равно скоро переезжать.  Мою хату заприметил какой-то крутик, наверняка бывший бандит, он предложил мне такие бабки, каких я в кино не видел.
-Можешь не говорить сколько. –Кисло улыбнулась Света. – Еще надумаю тебя соблазнить.
-Кого-кого, а соблазнять нужно его а не меня. – Зинковский присвистнул. – Там такие карманы, Женевские сейфы по сравнение с ними – жалкие партмане.
Света улыбнулась шутке. Наконец-то нашелся кто-то, кто не жалуется на жизнь и не сетует на дефолт девяносто восьмого. Судя по всему Зинковского мало волновали всяческие внутренние потрясения. Он уже давно навострил лыжи в Канаду и дело было только в деньгах. Теперь же, если верить его словам, у него будет достаточно средств, для того чтобы послать все к чертовой матери и смыться за океан.
-Как давно ты видел Олега в последний раз? - Свете очень не хотелось расстраивать Зинковкого, сообщив об исчезновении лучшего друга, но иного выхода она не видела. Единственный человек, который был способен наплевать на все и сломя голову бросится на поиски Олега сидел перед нею.
-У тебя такой вид, как будто случилось что-то очень-очень нехорошее. – Глядя на Свету в упор, поделился своим наблюдением Евгений. – Он поднялся с кресла и вышел. Через минуту он вернулся в зал с двумя бокалами горячего чая и небольшой хрустальной вазочкой с печеньем. Сбросив на пол кипу старых газет и журналов, он разместил поднос на телефонном столике:
-Если не возражаешь… я еще не завтракал. – Кивнув на поднос, мол присоединяйся, он взял из вазочки печенье и макнул его в чай.
Света пожала плечами и взялась за  угощение. Она не успела прожевать первое печенье, когда Зинковский уже покончил со своим чаем и отодвинул бокал. Поднявшись, он вытер руки о штанины домашних брюк и, неожиданно севшим голосом сказал:
-Я знаю, что он пропал.
Света застыла:
-Что? – Она быстро проглотила остатки чая. – Ты знаешь? – Света вскочила на ноги.
-Успокойся. Садись. – В голосе Зинковского звенел металл. – Но это еще не все. Я знаю где он.


4


Света все еще не могла прийти в себя, после того, что показал ей Женя. Он не стал вдаваться в шокирующие детали, а просто задрал майку и продемонстрировал неровный серповидный шрам на боку. Света не зря закончила медицинский институт и сразу поняла, что это за рубец. Во второй раз за два последних дня она едва не лишилась чувств.
Зинковский среагировал оперативно. Он подхватил пошатнувшуюся от приступа головокружения Свету и усадил ее на диван. Потом он быстро вышел из комнаты и так же быстро вернулся.
-Выпей. – Протягивая девушке кремовую фарфоровую чашку, сказал он.
-Что это?
-Черт его знает, какой-то набор трав. Снимает стрессы.
Света недоверчиво посмотрела на густую черно-зеленую жидкость и медленно пригубила.
-Гадость. – Скривившись, она возвратила Евгению бокал и уронив голову на грудь разрыдалась. Зинковский присел рядом. Он не спешил успокаивать Свету, по личному опыту зная, что если не дать женщине выплакаться сразу от нее не будет никакого толка впоследствии.
Наконец Света успокоилась. Она взглянула заплаканными глазами на черные от туши пальцы и попросила проводить ее в ванную.
-Ты думаешь с ним они сделают то же? – Вернувшись из ванной и протягивая Зинковскому перепачканного макияжем полотенце, спросила Света.
-Не знаю. – Тихо ответил тот. Он оглядел полотенце и повесил его на спинку кресла. – Думаю, что все зависит только от него.
-Кто… что это за люди?
-Это безумцы. – С горькой усмешкой на губах, негромко вымолвил Женя. – Они думают, что являют собой закон. Они думают что делают правое дело. Они изверги и садисты.


5


Я не слишком расстроился, когда меня вернули в Четвертую; здесь, по крайней мере свободней дышалось.
За время моего отсутствия нашелся добрый человек, который убрал старую гнилую солому и оставил сломанный пружинный матрац. Я долго и внимательно изучал его на предмет всяческой живности и, ничего не обнаружив, со спокойной душой повалился на его грубую сырую материю.
Меня порядком вымотал последний допрос, поэтому, едва я коснулся спиной бугристой, но достаточно мягкой поверхности, как меня моментально сморил сон. Мне снились странные многоголосые птицы, которые вдруг превращались в пауков и ткали фантастически толстую паутину. Еще мне снилась моя бывшая жена. Наверное это был самый жуткий кошмар из всех тех, что мне довелось увидеть во сне, с того памятного дня, когда Инспектор взмахнул своей волшебной палочкой и я оказался здесь.
Я шел вдоль обочины и видел, как она удаляется от меня с  каким-то очень знакомым мужчиной. Я не мог разглядеть его лица, но походка, жесты и манера одеваться не оставляли никаких сомнений в том, что я хорошо, очень хорошо знаю этого человека.
Я пробовал звать их, но мой голос был настолько слаб, что и себя самого я мог расслышать с превеликим трудом. Отчаявшись дозваться, я прибавил шагу, но и они, как будто стали идти быстрее. И тогда я побежал. Побежал что было сил и с облегчением заметил, что еще немного и догоню их. Но вот дорога вильнула в сторону и скрылась за крутым поворотом. Ко мне, вдруг, пришла страшная уверенность, что если я не настигну их до того, как они свернут за этот чертов поворот – все будет кончено. Откуда я взял это? Что диктовало мне такие жуткие мысли? В конце концов это был просто сон, а во сне у тебя нет времени рассуждать. Я изо всех сил рванул вдогонку, но в какой-то момент понял, что не успеваю. Они уже сворачивали. Еще секунда и колышущейся подол ее легкого розового платья скрылся за густой листвой исполинских акаций.
«Акации. Черт! Опять эти дурацкие акации»
Не в силах совладать с переполняющей меня тревогой, я бежал следом. Бежал не смотря на то, что было уже поздно. Я знал это. Не знаю откуда но знал.
Вот я миновал пыльный дорожный указатель, на котором выцветшими желтыми буквами значилось:
СУТОЧНАЯ СТОНКА № 10
Вот я свернул и едва не споткнулся о лежащее поперек дороги окровавленное тело. Я встал, как вкопанный. Это был он. Вне всяких  сомнений – тот самый мужчина, который сопровождал Свету. Кто-то перерезал несчастному горло. Он лежал прижимая обе руки к страшной не перестающей кровоточить ране. Я присел рядом и убедился, что парень мертв. Уже собираясь двинуться дальше, я вдруг заметил маленький кусочек синей бумаги. Наклонившись для того, чтобы поднять его и рассмотреть, я уже знал, что это. Это был талон на парковку, - тот самый талон, который давал мне право находится на территории Суточной Стоянки Номер Десять. А еще я, вдруг, вспомнил о том, что все псы на стоянке слепые, как новорожденные котята. Меня прошиб пот.
«Господи! Если Света побежала туда…» – Я не успел додумать эту мысль, сломя голову бросившись по мягкому от жары асфальту уходящего в дебри акаций шоссе.
«Псов можешь не боятся – они все слепые!»
-Отлично – значит слепые. Кого ты хочешь обмануть, бородатый хрен, - задыхаясь от быстрого бега, бормотал я.
«А когда я ослепил их всех, они перестали носиться по лесу и даже выходить из ворот. Так мне легче»
-Или к черту. Ты ослепил их потому, что ты садист. – Я снизил скорость, потому, что дорога неожиданно уткнулась в густые колючие заросли. – Ты ослепил их, потому, что хотел развлечься. Тебе было интересно, что из этого выйдет вот и все. – Я продолжал бег, продираясь через царапающие ветви, но, отчего-то, совсем не замечал боли.
«…здесь полным-полно медведей и разных убийц…»
-Вот это верно. Это в самую точку. Здесь действительно полным-полно разных убийц.
Я продолжал бормотать что-то бессвязное, когда неожиданно налетел на знакомые уже ворота. Они так густо поросли вьюном и еще сотней неизвестных мне растений. Я хотел, было, повернуть обратно, поскольку не мог и предположить, что кто-то мог пройти здесь до меня, но в этот момент из-за ворот донесся душераздирающий женский крик. Казалось, еще секунда и мои ноги откажутся повиноваться мне. Однажды, когда я учился в школе и подрабатывал на металлургическом комбинате, мне уже приходилось слышать нечто подобное. Одному из рабочих расплющило ногу пятитонным гидравлическим прессом. Я никому не пожелал бы услышать то, что вырвалось из его перекошенного судорогой рта. Это был не крик боли – это был вопль. Безнадежный вопль ужаса и отчаяния.
В следующее мгновение я все-таки нашел в себе силы, для того, чтобы подтянуться и перемахнуть на другую сторону ворот. Мне было страшно. Страшно не потому, что я боялся того, что следующим может быть и мой крик. Как бы то ни было я уже стоял на противоположной стороне и раздумывать над тем, стоило или не стоило соваться на стоянку, было поздно.
Псы. Сотни свирепых псов устремили на меня свои слепые обагренные свежей человеческой кровью морды. Они готовы были броситься и растерзать меня на мелкие кусочки, как до этого растерзали единственную женщину, что я любил по-настоящему. Невыразимая боль железными тисками стиснула мое сердце. Мне стало все равно – умереть сейчас или позже. Буквально обезумев от горя я равнодушно шагнул на встречу стае.


6


Я никогда не страдал от недержания, но проснувшись глубокой ночью, почувствовал, что матрац подомной изрядно вымок. Я не стал гадать от чего это могло случиться: от обильного потовыделения или оттого, что мой мочевой пузырь решил вдруг сыграть со мной злую шутку. Даже если дело было именно в нем, я не стал бы сильно расстраиваться. В конце концов он не взорвался у меня внутри.
Не смотря на прохладу и относительно свежий воздух Четвертой, я понял что больше мне не уснуть. Да я и не хотел этого. Пытаться уснуть сейчас – означало бы для меня то же самое, что снова окунуться в тот кошмар. А этого мне хотелось меньше всего в жизни. Пожалуй, даже меньше чем лишиться второй руки.
Пошатавшись по темной камере и несколько раз больно ударившись ногой деревянный угол основания матраца, я, наконец, успокоился. Мне  не хотелось ложиться на влажную материю и замерзать остаток ночи, поэтому я сел у стены, и некоторое время спустя, задремал. Знай я заранее, что под утро ко мне нагрянут посетители, я не вел бы себя так легкомысленно. Профилактику устраивали всем. Со временем я привык к ней так же, как и к гнилой похлебке и издевательствам на допросах. Раньше, когда мне устраивали подобное по несколько раз в сутки,  на ночь я обматывал себя простыней – так не слишком больно. Сегодня я не был готов к профилактике. Меня, что называется, застали врасплох.
За узким решетчатым окном начинало светать. Я мирно подремывал в уголке, когда железная дверь неслышно отворилась и в камеру вошли трое. В следующее мгновение мое сознание взорвалось мириадами цветных искр. Били на совесть,  основательно кроша каждую косточку и стараясь не пропустить ни единого участка тела. К концу профилактики я не мог пошевелиться. Голова горела огнем. Один глаз не видел вовсе. Я сделал попытку ползти, но основание спины пронзила жуткая боль. Я успел заметить, как черная железная дверь медленно притворяется за последней темной фигурой, и мое сознание выключилось. 


Так страшно


«…-Слушай! А что если отрезать ему
ноги!?
-Прямо и не знаю: выживет ли.
Давай-ка для начала одну…»
Из разговора мальчишек



1



Света подождала пока Зинковский запрет дверь и проверит почту; на улицу они вышли вместе.
После шокирующего рассказа Евгения, Света казалась подавленной. Она потерянно брела вслед за лихо вышагивающим по тротуару Зинковским и, то и дело, натыкалась на прохожих. Раз за разом прокручивая в голове все ужасные подробности происшедшего, - начиная с безобидно остановки по малой нужде и заканчивая операцией по удалению совершенно здоровой почки, - она пыталась найти ответ на один единственный вопрос: кто из них двоих рехнулся. И если с Зинковским было все более менее ясно, то насчет себя она все еще сомневалась.
-Света! – Позвал Зинковский. Он шел не оборачиваясь и, видимо, размышляя о чем-то своем, ушел далеко вперед. Приблизившись, и заметив как побледнело лицо девушки, Евгений встревожился. – Тебе плохо?
-Не знаю…, давай присядем. – Они свернули с шумной оживленной улицы и углубились в просторный, густо поросший зеленью дворик.
-Вижу приличную скамейку. – Придерживая Свету за локоть и близоруко щурясь, доложил Зинковский.
Они присели на массивную, наполовину вросшую в землю лавку. Вокруг, оставляя в бурой городской пыли легкие птичьи следы, скакали шустрые воробьи и синицы.
-Я знаю – ты большой выдумщик. – Угрюмо глядя под ноги, заговорила Света. – Все писатели выдумщики. Мне кажется, что ты нарочно напугал меня. В общем… я не верю. Это бред какой-то. Подумай сам, - она подняла глаза и пристально посмотрела на Зинковского, - насколько все ужасно, если все это правда. Так не бывает. То, что пишут в журналах типа «Калейдоскоп» или «Человек и закон» - сплошное вранье. Я понять не могу, зачем тебе это.
Лицо Зинковского, который выслушал все это ни разу не сделав попытки перебить, посерело. Он хотел взорваться, накричать на Свету, может даже обматерить ее, но на это у него просто не оставалось сил. Он оставил их дома. Когда заставил себя еще раз все вспомнить и пережить.
-Я понимаю – у тебя шок. Я понимаю, что у тебя горе. Я вообще все понимаю … - Зинковский набрал полные легкие воздуха, потом медленно выпустил его через нос. Он понял что несет ерунду, но ничего не мог с собою поделать: - Мне не хочется, чтобы ты знала, как все было на самом деле. Все было слишком, слишком страшно. Я даже не уверен, что все это было в действительности, но поверь мне: я знаю, что ждет Олега, если он на самом деле попал к НИМ.
-Чушь. – Было видно, что речь и неподдельное волнение Зинковского не произвели на Свету ровным счетом никакого впечатления. – Чушь и есть. Я говорила и говорю еще раз: он пропал. Может кто-то убил его потому, что хотел угнать машину. Может – он просто напился и вылетел с дороги, - это тоже не исключено.
-Олег больше не пьет. – Сухо заметил Зинковский.
-Не знаю. Ничего не знаю. – Света закрыла лицо руками и замерла. Через секунду ее изящные плечи задрожали.
-Только не начинай снова. – Зинковский скривился. Ему уже стала надоедать эта плаксивая дура, которая ни во что не ставила его слова. – Заткнись я сказал. – Видя, что Света и не собирается успокаиваться, он не усидел на месте и, вскочив на ноги, залепил девушке увесистую оплеуху. Рыдания стихли. Евгений тут же пожалел, о том, что сорвался. Он вытащил из нагрудного кармана чистый носовой платок и протянул его Свете.
-Отвали. – Девушка подняла заплаканные, выпачканные тушью глаза, которые теперь смотрели на Зинковского с откровенной ненавистью.
Евгений проскрежетал зубами и, развернувшись, зашагал прочь. Но удалившись на десяток шагов, он неожиданно обернулся:
-Какие вы бабы дуры. Ты вспомни, зачем ты пришла ко мне. – Зинковский сделал выразительный жест рукой и смачно сплюнул.
Света не сразу осознала свою ошибку. Она некоторое время пораженно смотрела на Евгения и хлопала влажными от недавних слез глазами. Наконец, до нее дошло, что Зинковский прав. Она пристыжено раскраснелась и протараторила какие-то невнятные извинения.
-Надеюсь у НЕГО найдутся средства и для тебя. – Отвернувшись, вполголоса пробормотал Зинковский. Чем дольше продолжалось его знакомство со Светой, тем сильнее он ее ненавидел.
 
 Час спустя они уже не вспоминали о перепалке, которая едва не закончилась серьезно ссорой. Держась под руку, они не торопясь  прогуливались вдоль набережной.
-Самое главное – это найти ИХ. – Разглядывая пеструю толпу нервно переминающихся с ноги на ногу, людей, говорил Зинковский. – Они здорово спрятались. Если не знаешь местности – лучше взять проводника.
-О чем ты? – Удивилась Света. – Это же в сорока километрах от города.
Зинковский сурово посмотрел на девушку:
-Не начинай. Я сам хорошо знаю, что ЭТО в сорока километрах от городской стелы. Раньше мне приходилось проезжать там едва ли не каждый день…
-Да, кстати, а твоя машина…?
-Я продал машину. Тебе интересно почему? – Глаза Евгения гневно сверкнули.
-Нет. – Пряча глаза, Света поторопилась закрыть тему. – Давай больше не будем об этом… Договорились?
Глядя на отчаливающую от причала трехпалубную «Марию Ульянову», Зинковский кивнул.
Они молча миновали причал и очутились на площади перед гостиницей. Посереди нежно зеленого газона был большой полукруглый фонтан. Тут и там стояли резные деревянные скамейки.
-Пожалуй здесь и приземлимся. – Останавливаясь рядом с одной из лавок, сказал Зинковский.
Света огляделась вокруг:
-Может быть сядем поближе к фонтану?
-Как хочешь. – Равнодушно пожал плечами Евгений.
Света махнула рукой и села. Зинковский присел на корточки и закурил:
-Ты обещала задать много-много вопросов. Сейчас самое время.
-Хорошо. – Света откинула непослушную челку. – Объясни мне, почему ты не обратился в милицию, а прокуратуру, еще куда-нибудь? Почему ты все оставил, как есть? Тот, кто сделал с тобой это – должен понести наказание.
-Ты не понимаешь! Они застраховался от всего. Они довел ситуацию до такого абсурда, что обратись я с заявлением меня просто пошлют на все четыре стороны.
-Что значит – довел до абсурда?
-Это значит, что если я приду в милицию и скажу, что мне удалили почку за то, что я помочился на обочине – меня примут за сумасшедшего. – Терпеливо пояснил Зинковский. – Ты хоть представляешь, что такое доказать что-либо нашей милиции? Помнишь старый анекдот про то, как в дежурку забегает человек с топором в спине и кричит, что на него напали?
-Нет.
-Ты знаешь что ему ответил дежурный офицер?! Он сказал – не горячитесь, вот бумага, вот ручка садитесь, пишите заявление.
Света зажмурилась и тряхнула головой. Ее рот скривился в странной усмешке. В иные времена она бы может и улыбнулась, но сейчас она слишком отчетливо представила себе эту картину. И человек с топором в спине, был никто иной, как Олег.   
-Но неужели нет никакого средства?
-Если и есть, то я его не вижу. – Угрюмо признался Зинковский.
Света некоторое время молчала, наблюдая за маленькой радугой переливающейся в брызгах фонтана.
-И все равно его нужно искать. – Сказала она спустя минуту. – Искать, пока он еще может быть жив.


2


Смешно конечно, но для того, чтобы перекатиться с одного бока на другой мне понадобилось немногим менее часа. Я чувствовал себя мертвецом. Боль, которая поначалу казалась невыносимой, притупилась. На смену ей пришел холод. Затекшие, распухшие от побоев мышцы конечностей стыли от исходящего откуда-то снизу сквозняка. На какое-то мгновение мне даже почудилось, что это и не сквозняк вовсе, а настоящий могильный холод.
Я не знаю сколько прошло времени, после того как меня подвергли самой жестокой на моей памяти профилактике, но в камере было уже достаточно светло. Поскольку теперь я видел только одним глазом, все вокруг казалось каким-то несоразмерным и сдвинутым. Я пошевелил пальцами и обнаружил, что могу делать это достаточно безболезненно.
«Ха-ха. Теперь всю оставшуюся жизнь ты только и сможешь, что шевелить пальцами. – Ехидно заметил внутренний голос, после чего добавил подражая голосу Светы: - Дорогой, если ты меня любишь, – пошевели пальчиками»
Я понял что начинаю бредить. Вот это уже точно конец. Нет смысла убеждать себя в обратном, когда твои внутренности превратились в кашу, а тело начинает коченеть.
Я попытался привстать облокотившись на бесчувственный локоть. Не успел я оторваться от пола, как мутные очертания камеры пошли кругом. Потом я не удержался на локте и снова завалился на бок. Из горла вырвался странный хрип, а желудок свернуло в жуткой судороге. Мгновение спустя, истекая холодным потом, я все таки исхитрился приподнять голову и выблевать на сырой бетонный пол густую кровавую кашу.
«Что это – посмотри!? Похоже твои яйца, которые тебе вбили в желудок!? Господи, подумать страшно – ты выблевал свои собственные яйца!!!»
-Заткнись, - с трудом ворочая распухшим языком, прошипел я. Наверное я представлял собой жалкое зрелище. Жалкое или жуткое? Скорее всего и то и другое, если такое вообще бывает. Искалеченный уродец, бормочущий что-то невнятное. Пожалуй сам Квазимодо сейчас стал бы меня жалеть.
Перебирая дубовыми ногами, я медленно вращался по кругу, не отдавая себе отчета в том, что только напрасно расходую последние силы. В тот момент я очень напоминал себе жука, которого переехали на велосипеде, но не раздавили насмерть, а только сильно расплющили, выпустив на мостовую мутно белые внутренности.
В конце концов я обессилел окончательно. Глаза закрывались сами собой. Я не сопротивлялся этому, видимо решив, что настал мой час. И я не очень бы огорчился, если бы какое-то время спустя, увидел обезображенного себя сверху, паря над низким щербатым потолком в белых одеждах и с крылышками за спиной. Все земное, такое грубое и жестокое ускользало от меня. Если это и была смерть, то я не видел в ней ничего плохого.


3


-У меня нет машины! Ты забыла? – Зинковский дважды обошел вокруг Светы, нервно потирая ладони. Он делал это машинально, не замечая того, насколько чужим выглядит этот его жест со стороны. Света видела, как быстро скользят его ладони, как подергиваются пальцы и хмурилась. Что-то подсказывало ей, что это чуждая, совершенно неподходящая Зинковскому привычка. Его движения вызывали отвращение, как вызывает отвращение нехарактерная человеку мимика, которую он неосознанно перенял у другого.
-Сядь. Перестань мельтешить. – Раздраженно фыркнула Света. – Мне кажется ты что-то недоговариваешь.
Зинковский замер. Несколько долгих мгновений он смотрел на свои раскрасневшиеся ладони, как будто не понимая, что ими двигало минуту назад. Наконец он вышел из оцепенения и опустился на гладкое сиденье скамейки:
-Ерунда. Просто я разнервничался что-то. Со всеми бывает.
С реки повеяло холодком и Света плотнее укуталась в легкую кружевную шаль.
-Я чувствую… чувствую сердцем, что лучше поторопиться. Он в беде, понимаешь? В настоящей беде… - Света опустила глаза и быстро провела рукою по волосам. – Я боюсь не успеть.
Зинковский не нашел, что сказать, а может, и не хотел. Он, вдруг, съежился, как будто уменьшившись при этом в размерах. Внутри него происходила необъяснимая борьба, странное столкновение противоречий. Противоречий, о природе которых Света могла только догадываться.
-Пошли. – Не в силах более выносить это тягостное молчание, сказала Света. Они поднялись с лавки и, медленно, держась на некотором расстоянии друг от друга, зашагали к метро. Было за полдень, когда они распрощались у синего сигаретного киоска, условившись встретиться на следующий день.
Зинковский еще некоторое время смотрел вслед девушке, покуда она не исчезла в недрах подземки. Одному богу было известно, как он не хотел снова встречаться с Инспектором. И, спустя какое-то время, когда он, развалившись на заднем сидении такси, жадно курил глядя перед собой в пустоту, он, неожиданно открыл для себя одну очень простую вещь: Инспектор никогда не упускает нарушителя. Он словно отсрочивает наказание. Для того, чтобы после завершить то, что было однажды начато.
-Вам нехорошо? – Глядя в зеркало на бледное лицо пассажира, негромко осведомился таксист.
-Крути баранку. – Огрызнулся Зинковский. – Ему очень хотелось домой.


4


Все было, как сон. Сплошной серый туман и низкие режущие слух голоса. Нет – не сон. Настоящий кошмар. И, если поначалу я решил, что все эти размытые видения не иначе, как духи, то очень скоро понял, что ошибался. Это были люди. Люди, лица которых, подернутые мутной дрожащей пеленой и почти не различимые, казались страшными неподвижными масками.
-Бу-бу-бу. – Склонившись надо мной, говорила одна из масок.
-Бу. – Утвердительно кивала вторая. И они продолжали двигаться рядом со мной, а в странном розовом небе над нами то и дело вспыхивали ослепительные желтые шары.
Сначала мне чудилось, что я плыву на мягком тугом облаке. Потом это ощущение сменилось чем-то знакомым. Как будто мне уже приходилось плыть через яркий призрачный тоннель в сопровождении полутеней-полумасок. В конце концов я, вдруг, осознал, что упругое облако подо мной не что иное, как больничная койка на колесиках. Вскоре и диковинное розовое небо опустилось совсем низко. А ослепляющие своими внезапными вспышками шары – превратились в округлые пластиковые плафоны ламп.
«Я жив. – Это уже само по себе не плохо» - Мелькнула, да нет не мелькнула, проползла ленивая, но уже довольно отчетливая мысль. Я закрыл глаза и мгновенно провалился в пустоту. Вот где было блаженство, для измученного сознания и крошащегося на части рассудка.


5


Иногда люди умирают, так и не решив для себя, что же из того, что они сделали в своей жизни, может называться главным. В большинстве это те люди, которые предпочитали разменивать себя по мелочам, так и не набравшись духа, для того чтобы совершить что-то значительное. Случается, что в жизни подобных людей наступает как бы момент откровения; они начинают слишком отчетливо осознавать всю низость и уродство руководящих ими принципов, таких как «не высовывайся» или «как бы чего не вышло». И они преображаются на глазах. Такой человек уже наполовину мертв: с одной стороны он уже не может смириться с участью разменной монеты, с другой – слишком ничтожен, для того, чтобы перешагнуть незримый барьер который и разделяет людей на «подлинно живущих» и «проживающих». Зачастую все их неуклюжие попытки заканчиваются трагически. Кто-то становится на путь преступления, кто-то погибает пренебрегая здравым смыслом, а кто-то просто становится посмешищем для окружающих.
Света сделала такой шаг. Она призналась себе, что любит, - не смотря ни на что, - все еще любит Олега. Впервые в жизни она была по-настоящему уверена в этом. И она горько сожалела о том, что для того, чтобы понять это – им пришлось развестись. Еще больше она жалела о том, что не может высказать ему все прямо сейчас. Посмотреть в его темно-карие глаза, провести губами по его не бритой щеке и тихо прошептать на ухо – люблю. И это было пол беды. Судьбе было угодно так, - а Света не на секунду не сомневалась в том, что все  с самого начала предопределено свыше, - что они вообще могли больше не увидеться. И эта безрадостная перспектива темной непроницаемой тенью укрыла их будущее.
Если верить тому, что говорил Зинковский, то ей вовсе следовало прекратить попытки отыскать Олега. Поскольку, - и это опять же со слов Евгения, - существовала некая странная община, в которую входили отъявленные ревнители закона, сумасшедший инспектор ГАИ и еще десяток добровольных безумных волонтеров. Они останавливали ни о чем не подозревающих автолюбителей на дорогах в пригороде и под любым, самым идиотским предлогом затаскивали к себе в логово. Там они истязали и калечили людей. Отбирали машины и вообще ставили к стенке… - Чепуха. Такого она даже в книгах не читала. Света практически сразу решила для себя, что Зинковский слишком расфантазировался. Поначалу она конечно раскрыла рот, даже едва не прослезилась, когда Зинковский показал ей свой чудовищный шрам. Но потом, после того последнего разговора у метро, ее уверенность в том, что Женя говорит правду испарилась сама собой. Во-первых – что вообще за бред с почкой; откуда в милиции операционная. Ведь не смотря на всю уродливость этого чертового рубца – он явно дело рук хирурга. Или Зинковский хочет убедить ее в том, что ему удалили почку перочинным ножичком? Нет. Здесь его первый промах. Во-вторых – ну что это за галиматья с обочиной. Ни  один человек, если он в здравом рассудке не будет даже подходить к, стыдно сказать, писающему, на скате дороги мужчине. Да и вообще – какое дело автоинспекторам, кто где мочится? Здесь – промах номер два. Ну а все остальное? Чушь! Натуральная чушь! Хуже просто и не придумаешь!

Света сидела на подоконнике с отрешенным видом. Менее чем  за час, она расправилась с двумя пакетиками сухих завтраков и теперь  потягивала виноградный сок из высокого запотевшего бокала.
«Ты будешь носится, как сумасшедшая. Хвататься за любую ниточку… но, в конце концов, тебя накроет отчаяние. Тебе будет все равно, разве это не страшно?» – Это были слова Зинковского. Света помнила его озабоченное лицо, помнила неестественные движения рук, когда он говорил ей это.
«…Разве это не страшно…» – Ощутив полное отчаяние и пустоту, о которых предупреждал Евгений, повторила про себя Света.
И это было действительно страшно… 


Тубдиспансер



«…-Вы можете рассказать обо всем
подробно?
-Кому это надо?
-Всем.
-Ладно. Но говорить буду долго,
и прошу не перебивать…»
И. Левицкий «Проверка алиби»




1


-Дорогой мой Олег Александрович, вы чертовки живучи. Я уже начинаю подумывать о том, чтобы отменить вам смертную казнь и отпустить вас на все четыре стороны. – Инспектор поерзал на краю кровати, пригнулся ко мне, как будто хотел убедиться, что я все еще слушаю и добавил почти шепотом: - Однако это будет вам кое-чего стоить.
Мои швы почти затянулись, кости срослись и я ожидал, чем же обернется для меня это незапланированное выздоровление. Честно говоря я был уверен, что он скажет нечто подобное. Никто не собирался меня отпускать просто так. Даже не смотря на то, что Инспектор, - впрочем как и все его прихвостни, - явно не дружил с головой, он не спешил совать ее в петлю.
-Скажите, - мой голос был по-прежнему слаб, - кто-нибудь уже уходил от вас живым?
Инспектор нахмурился. (Я смотрел на него единственным глазом и был близок к тому, чтобы улыбнуться) Инспектор вытянул губы трубочкой. Инспектор оказался в тупике или Инспектор копался в памяти?
-Один ваш приятель, - медленно заговорил он, - был здесь. Его нарушение было не из разряда грубейших, поэтому он отделался легким испугом, если так можно выразиться.
-Что  значит – приятель?
-Ваш школьный друг. На сколько припоминаю – его фамилия была толи Замковский толи Зимковский.
-Зинковский? – Для того, чтобы не выказать особой заинтересованности мне пришлось сделать над собой немалое усилие. – Что-то не припоминаю такого.
-Не кривите душой, дорогой мой Олег Александрович. Не кривите тем, что едва из вас не вытрясли.
-Мне очень интересно, Инспектор: меня всерьез собирались забить до смерти? Разве рядовая профилактика заканчивается реанимацией?
-На сегодня хватит. – Поднимаясь, сказал Инспектор. Он уже шел к двери, и неожиданно обернулся. – Вас вопрос не по адресу. Если хотите знать мое мнение, то кто-то из моих добровольцев просто переусердствовал.
Инспектор вышел. От ворвавшегося в душную палату свежего осеннего ветерка заколыхались серые занавески. Боже, какой это был воздух. Какой аромат. Какая красота и какая свобода. Но все это там. За границей владений Инспектора. За границей моей нынешней жизни.
Я уткнулся в мокрую от пота подушку и беззвучно заплакал.

День моей выписки из лазарета, - так здесь называли крохотную клинику на восемь коек, - пришелся на одиннадцатое октября. В казармах и переходах заметно похолодало. В воздухе пахло дождем горелой листвой.
Меня провели через маленький грязный дворик, к уже знакомой мне красной кирпичной стенке. Сердце екнуло и провалилось куда-то вниз. Я представил, что уже через минуту буду лежать на забрызганной собственной кровью траве и зажмурился. Но нет. Меня не подвели к стене. Не завязали глаза и не лязгали затворами. Я почувствовал, что озяб. В какую-то долю секунды мой организм выделил чудовищное количество пота; и это в пятнадцать градусов Цельсия!
До знакомой клетки, где когда-то безумно давно я валялся на мягком матрасе и чертил план побега на сыром земляном полу, мы добрались несколько минут спустя. Их вполне хватило для того, чтобы я простыл на холодной сентябрьском ветру.
Снова, как и когда-то давно, - сейчас мне уже казалось, что это было целую вечность тому назад, - меня швырнули в Четвертую. На этот раз меня не подгоняли пинками и не  бросали о стену. То, с какой осторожностью подтолкнул меня один из конвойных, вполне бы сошло за вежливую настойчивость.
«Скорее всего – это один из тех, кто искалечил тебя во время последней профилактики. Ишь, какой аккуратный» - Шепнул мне на ухо кто-то. Я быстро обернулся но, не увидел никого. Я горько усмехнулся. Скорее всего мне сильно стрясли голову. – Решил я. Сперва начинает мерещиться, что меня непременно должны расстрелять, потом этот голос.
Я скинул с плеч грязный вонючий ватник, который мне любезно одолжили в лазарете, и улегся на любимый матрац.
«Какое счастье вернуться» – Закрывая глаза, подумал я. И впервые за последние полтора месяца уснул спокойным глубоким сном. 

За то время, что меня латали и приводили в более менее человеческий вид, во внутренних порядках управления произошли разительные перемены. Куда-то подевались все слепые псы, что охраняли стоянку. Теперь, на небольшой площадке свободной от ржавеющих машин, устраивали прогулки для заключенных находившихся в «номерах люкс» на втором и третьем этажах. Тут же стояла роскошная дубовая кафедра, на которую обычно взбирался один из конвойных и громко с выражением читал стихи Маяковского, изредка поглядывая в маленький затертый томик. Иногда, когда прогулку заключенных решал посетить сам Инспектор, он тоже становился за кафедру и зачитывал  наизусть целые главы из уголовного кодекса российской федерации.
Еще, мое внимание привлек гигантский разноцветный щит, который по замыслу возводивших его людей, должен был быть виден даже с дороги: На белом фоне танцевали полупрозрачные кривые тени. Из левого верхнего угла выезжала карета скорой помощи, освещая ярким желтым светом большую красную надпись: ТУБДИСПАНСЕР. Этот плакат наводил на мысль о том, что Инспектор, все-таки чего-то боится. Теперь, с появлением этой кричащей надписи, врятли кто-то из проезжающих решит, любопытства ради, сворачивать на ведущий в управление проселок. За находчивость и смекалку, я мысленно поставил Инспектору пятерку.
Если же говорить об укладе жизни и такой тонкой вещи, как кормежка, все оставалось на своих местах. Люди сидели в камерах. Люди ели жидкие щи. Люди медленно сходили с ума. – Так было до того, как мне «посчастливилось» наткнуться на Его Величество Инспектора, так было и по сей день.
Когда-то в августе, когда я еще наслаждался жизнью в просторной и светлой камере, и спал на подушке, я спросил Лешу, как долго здесь все эти люди. Леша задумался. Я как сейчас вижу его лицо и просунутый через прутья решетки наморщенный нос. Он сказал:
«Вон тот у стены – лет пять, наверное. Он здесь дольше всех»
Так что я не настраивал себя на слишком долгую жизнь. Того, о ком говорил Леша, расстреляли через несколько дней. Наверное перебирали бумаги и вспомнили, что забыли кого-то поставить к стенке. Так ведь всегда бывает. Даже небесная канцелярия страдает от волокиты, что уже говорить об остальных.
Как бы то ни было, даже если мне и удастся повторить рекорд местного «долгожительства», мне осталось чуть более четырех в половиной лет. Это успокаивало. Я не сторонник смертной казни – по крайне мере после всего увиденного здесь, - однако и пожизненное заключение меня тоже никак не прельщало. Оставалось только ждать своего часа или последовать примеру многих других, сделав свой последний заказ на веревку и кусок мыла.


2


Вечером в пятницу, то есть седьмого сентября, Света созвонилась с Марией Николаевной и выразила свои соболезнования по поводу безвременной кончины ее мужа. Отец Олега умер во сне. Умер легко – как обычно говорят люди. Он не дожил до своего пятидесятилетия всего четырех дней.
Света выпалила все свои заготовленные специально для таких случаев фразы, типа: страшное горе, царствие небесное, земля пухом и т.д. и поспешила повесить трубку. Ей было невыносимо слышать слабый срывающийся голос Марии Николаевны, которая слушая Свету, не переставала причитать и бормотать что-то неразборчивое.
«Это от горя» - Сказала бы мама Светы, если бы была жива и слышала всхлипы Марии Николаевны.
-От горя. – Сидя перед телефоном и глядя в пустоту перед собою, повторила Света.
С того дня, как она последний раз говорила с Зинковским, он исчез, и так ни раз не появился. «Наверное, все-таки уехал в Канаду» –Как-то набрав его номер и долго вслушиваясь в протяжные гудки, подумала Света.

Просидев дома и проплакав целую неделю, Света в конце концов решила вернуться на работу. Она не ожидала что так легко вольется в коллектив, с которым находилась в постоянном конфликте до увольнения. Только теперь она стала понимать, какое влияние имел на нее Андрей. Он всегда внимательно выслушивал Свету, когда она приходила с работы и с шипением, а порой и крепким словцом, критиковала коллег. Он слушал, а когда Света останавливалась, чтобы перевести  дух, начинал вслух анализировать сказанное. В конце концов выходило, что все зло исходит от какого-то конкретного человека, против которого Света и направляла всю свою злобу. Однако выходило совсем не то, что нужно. Вместо того, чтобы перейти в нечто локальное, в противостояние двух людей, конфликт вспыхивал с новой силой. И зачастую кончалось тем, что на сторону того самого человека, которого Андрей (второй мух Светы) определял как корень всех бед, становились практически все, если не считать тех, кто приходил в институт для того чтобы работать а не цапаться, и тех кому вся эта грызня была, мягко говоря, до фени.
Поначалу Света старалась не высовываться. Многие из тех, кого она в свое время мешала с грязью, все еще работали в отделе. Но вскоре, к своему большому удивлению, она обнаружила, что по отношению к ней – никто, даже самые заядлые в прошлом враги, не испытывают и тени враждебности. Мало помалу она стала сближаться с людьми. Как правило все начиналось с легкого обмена любезностями и разговоров о погоде, потом, незаметно переходило в оживленную болтовню с шутками и анекдотами. Света многое открыла для себя заново. «Наверное так и жил Олег» – однажды подумала она, вспоминая о том, каким чутким и обходительным был ее бывший муж.
К концу октября, когда ветер по утрам был ледяным и заставлял людей плотнее кутаться в свои плащи и куртки, Света добилась первого своего в жизни повышения. Давно она не была так счастлива. Единственное о чем она горько жалела, так это о том, что не может поделиться своим счастьем с любимым.
Постепенно она стала свыкаться с мыслью, что никогда больше не увидит Олега. Ближайшие подруги без конца нашептывали ей о необходимости обзавестись новым ухажером. Света стеснялась этих разговоров и, в где-то глубине души, чувствовала непонятную вину. Однако, день ото дня, не смотря на прорву новых друзей и весьма обширный круг знакомых, ее одиночество становилось все больше невыносимым. В конце концов Света решила ответить на настойчивые ухаживания одного из коллег; высокого и загорелого молодого человека с революционным именем Владлен. И она непременно поступила бы так, если бы не телефонный звонок, разорвавший тишину ее маленькой уютной квартиры тридцатого октября.
Сначала Света не хотела поднимать трубку. Единственный, кто мог потревожить ее в столь поздний час, был Максим Казаков, один из ее новых знакомых. Максим жил совершенно беспорядочной жизнью. Все ночи напролет он проводил в ночных клубах или на дискотеках и почти каждый вечер названивал Свете с самыми невероятными предложениями. Однажды он без всяких вступлений предложил ей провести ночь у него; Света бросила трубку. А на утро Максим, как ни в чем не бывало, заявился в лабораторию и заявил, что накануне был в стельку пьян и совершенно ничего не помнит. Поэтому, когда Света наконец решила ответить, она уже твердо знала, что не станет слушать Казакова, а просто пошлет его на три буквы.
Она нехотя поднялась с кресла и взяла трубку:
-Алло. – На том конце провода послышалось приглушенное шипение и голос, поначалу показавшийся Свете совершенно чужим, произнес несколько нечленораздельных фраз. Света почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Она пошатнулась, как от внезапного головокружения.
-Алло?… Олег, любимый это ты?
В трубке снова затрещало. Потом связь оборвалась и пошли частые гудки.
Света медленно опустилась на стул. Ее глаза увлажнились. Трубка выскользнула из вспотевшей ладони и ударившись о спинку дивана повисла в пяти сантиметрах от пола. Несколько долгих минут она сидела опустив руки и мелко вздрагивая.
«Господи! А что если он перезвонит»
Света вскочила, как ужаленная и подхватив раскачивающуюся на проводе трубку и с грохотом вернула ее на рычаги.
«Дура! Ты же разобьешь телефон!»
-Ни хрена с ним не будет, - Возразила собственным мыслям Света. Тем не менее она снова подняла трубку и убедилась в том, что телефон исправен.
-Просто… на всякий случай. – Прошептала она, не понимая для кого это комментирует.
Но телефон так и не позвонил. Света перенесла кресло ближе к столику на котором стоял аппарат; в нем она и уснула.
Всю последующую неделю она прожила как в тумане. Поздно приходила на работу и все время старалась отпроситься пораньше. Кроме того коллеги отметили и еще одну странность, кроме спутанной прически и плохо выглаженных платьев. Света без конца спрашивала буквально всех, кто бы попался ей на пути – не звонил ли ей кто?
В конце концов вся ее работа пошла наперекосяк. Место, которое она получила с таким трудом, да и то, можно сказать, авансом за будущие заслуги перед институтом, оказалось под угрозой. В то же время, она сама, казалось, не замечала этого или не хотела замечать. С ее лица не сходило выражение тревожного ожидания. Она как будто жила какой-то другой, одной ей понятной жизнью.
Первой не выдержала заведующая отделом микроэлектроники Тамара Александровна:
-Светлана! Объясни же, наконец, что с тобой твориться! 
Света сделала неопределенный жест рукой, который, по всей видимости, должен был означать нечто-то вроде: «Ерунда, со всеми бывает».
Тамара Александровна пристально посмотрела в пустые, заплаканные глаза Светы и пожала плечами. Больше никто не пытался ее разговорить. Наверное оно было и к лучшему. Так, по крайней мере, думала сама Света. И не смотря на долгие бесцветные дни томительного ожидания, она продолжала верить, что Олег снова заявит о себе.


3


По мере того, как холодало на улице, в самой камере становилось все жарче. (Наверное где-то за стенами проходили трубы отопления) И чем жарче становилось в камере, тем больше сырости скапливалось на стенах и потолке. Крупные ржавые капли оставляли на одежде большие оранжевые пятна. Дышалось с трудом. Раз или два я попытался уговорить Инспектора перевести меня из Четвертой, но безуспешно.
А дни, между тем, шли своим чередом. От вечной сырости и сквозняков у меня разыгрался жуткий бронхит. Мелкие ранки и царапины, уже было зажившие, воспалились снова. Глаз, который не вытек и казался почти здоровым, - так ни черта и не видел. Поначалу я страшно горевал, когда увидел себя в зеркале и понял в какую развалину я превратился. Со временем боль притупилась. И я уже без слез вспоминал о том, каким я был до того, как попал в хищные лапы Инспектора.
Примерно с середины октября мне возобновили допросы. Инспектор изощрялся, как мог. Вопросы, которые сперва вызывали во мне бурю негодования, теперь казались такими же обычными, как и все остальные. И даже пытки электричеством, со временем стали восприниматься, как нечто очень обыденное.

-Вы читали Герберта Уэллса?
-Да.
-«Нашествие Марсиан»?
-«Нашествие Марсиан» и «Машина Времени».
-Тогда вы легко ответите на следующий вопрос: что стало причиной гибели марсианских захватчиков на планете Земля?
-Бак…
-Не торопитесь, и хорошенько обдумайте ответ. Я дам вам три варианта – выберите тот, который по-вашему наиболее верный.
-Хорошо.
-Первый вариант ответа: Потому, что марсиане боялись мышек-полевок. Второй вариант: Потому, что марсиане не выдержали конкуренции со стороны буржуазной верхушки. И, наконец, вариант три: Потому, что марсиане забыли привезти с Марса биотуалет.
-И, это все?
-Этого достаточно!
-Но я считал, что марсиане вымерли потому, что на земле было полным полно всяких бактерий. В конце концов так считает и сам автор.
-Автор ошибается. Вы будете выбирать вариант ответа?
-Да.
-Поторопитесь. У меня еще много вопросов.
-Я выбираю вариант с мышами.
-Назовите номер ответа.
-Ответ номер один.
-Неверно. Десять минут двухамперного тока!
-Но послушайте, это же подстановка… вы специально… а-а-а…
 
Это было жестоко. Действительно жестоко и очень болезненно. В мое левое предплечье вгоняли тонкий электрод и пускали ток в саму кость. Дикая боль. Я часто терял сознание и допрос приходилось начинать с начала. Что ж, таковы были правила.
К концу октября я оказался совсем разбитым. У меня не хватало сил даже для того, чтобы подняться с мокрого, пропахшего плесенью матраца. У меня больше вообще ни на что не хватало сил. Я чувствовал, что умираю.

…Наверное самое страшное это умереть в одиночестве. Почему я не подумал об этом раньше? Уж лучше на свежем воздухе, когда вокруг люди… Ну и черт бы с ним, что раньше времени. Что я видел хорошего, за тот месяц, что «сэкономил»?… Может мне нравиться, когда меня мучают? Нравится подсознательно, и я просто не отдаю себе в этом отчета?…
Глупости…
Какие глупости лезут в голову…


4


-Женя! Возьми телефон.
-Что? – Голос Зинковского доносился из кухни. Света поняла, что он не мог слышать звонка из-за шума воды и пыхтения самовара. 
-Телефон. – Сплюнув в раковину пену от зубной пасты, прокричала Света.
-Телефон?
-Да, телефон.
Через миг из прихожей донесся топот босых ног.
-Успел? – Напрягая слух, Света прислонилась к двери.
-Да. Это меня. – Отозвался Евгений.
Света пожалела, что не могла слышать о чем говорит Зинковский. Он вел себя странно с тех пор, как вернулся неизвестно откуда. А откуда именно он притащился полторы недели назад Света могла лишь догадываться.
Уже на второй день после его неожиданного появления, она обратила внимание на то, как часто и подолгу Зинковский разговаривает по телефону. Это были странные звонки. Чаще всего он просто слушал, а когда Света начинала донимать его расспросами, Евгений делался крайне раздражительным. Он огрызался и позволял себе довольно пошлые выражения.
В конце концов она решила оставить его в покое, а три дня тому назад даже уступила его настойчивым просьбам пожить у нее. В первую же ночь они переспали. Света и понятия не имела о том, насколько изголодалась по сексу. Она кричала и царапалась. Она кусалась и рычала, как львица. А наутро все было, как всегда. Как будто они были старыми добрыми знакомыми, между которыми, время от времени, случается подобное, однако никто не смеет воспринимать случившееся всерьез.
-Кто звонил? – Без всякой, в прочем, надежды, спросила Света.
-Как всегда. – Сухо отозвался Зинковский. Он переживал позапрошлую ночь по-своему. Ему хотелось повторить все. Ему хотелось вернуться в эту ночь и чтобы она никогда, никогда не кончалась. Однако вместо того, чтобы открыться Свете и расставить все точки над «и», Зинковский предпочитал отмалчиваться и, как можно реже попадаться ей на глаза.
-Помниться, в среду ты говорил, что готовишь мне сюрприз?!
Зинковский смутился. Да, он действительно это говорил.
-Я не забыл, - пряча глаза, солгал он. – Будь терпеливее, Света. Не все сразу. Мне нужно, как следует все подготовить.
На самом деле, он не собирался ничего готовить. Да и что готовить. Он прекрасно знал дорогу. Теперь он снова был, что называется – верхом. (Недалеко от дома, на стоянке его ждали одолженные у приятеля «Жигули») Но он боялся. Боялся возвращаться туда. В последний раз, когда он нашел в себе силы, для того, чтобы вернуться, им двигало скорее любопытство. Он никогда бы себе в этом не признался, но он рисковал, только для того, чтобы проверить – ошибался он насчет Олега или нет. Как оказалось – он был прав. Но прав только наполовину, поскольку считал, что Олега уже давно нет в живых. Это не было пустым предположением. Зинковский сам пробыл там достаточно долго, для того, чтобы понять – что суд Инспектора скор и беспощаден.
-О чем задумался? – Разливая чай по серым керамическим кружкам, спросила Света.
-Ерунда. – Ему не хотелось обсуждать что-либо сейчас. Все пошло совершенно не так. Все разваливалось. Он ждал, что Света бросится ему на руки, когда он сообщит ей, что наконец-то нашел ее возлюбленного. Он ждал, что она расцелует его. Однако вместо всего этого она загремела в обморок.
Дура! Дура и шлюха!
-Ты слишком серьезный. – Отпив из своей кружки, заметила Света. Она уже давно наблюдала за лицом Зинковского и понимала, что внутри него происходит какая-то борьба. – Что с тобой твориться?
-Ничего. – Евгений провел рукой по волосам и потянулся за бутербродом. – Неприятности на работе.
-Не ври. – Света отставила кружку и промокнула губы салфеткой. – Я знаю, что это не так. Давай поговорим.
Зинковский вернул на тарелку не доеденный бутерброд:
-Обязательно поговорим. Поговорим, но не сейчас. Мне пора. – Он бросил взгляд на часы. – Мне починили краны и с сегодняшнего дня я ночую дома.
Света застыла. До сих пор она думала, что причина странного поведения Жени в чем угодно, только не в их отношениях. Да и о каких отношениях могла идти речь. Она любит Олега – Зинковский знает, это лучше чем кто-либо.
-Я, кажется, поняла в чем дело. -  Поднимаясь вместе с Евгением, тихо сказала Света. – Ты…
-Что я? Что? – Зинковский не хотел кричать, но ничего не мог с собой поделать. Его нервы были натянуты, как скрипичные струны. – Ты хотела, чтобы я помог тебе отыскать твоего ненаглядного женишка – получай. Чего тебе еще нужно?!
Он быстро прошел в прихожую, натянул туфли и вышел. А Света еще долго смотрела ему в след.

«Господи – какая она дура!» - Думал Зинковский, выворачивая со стоянки. Он не знал, куда ему ехать, как и не знал, что ему делать дальше. Еще месяц назад он был бы несказанно рад нынешнему положению дел: за квартиру предлагали приличные деньги, так что его эмиграция оставалась вопросом нескольких дней; а в Квебеке его уже ждала интересная работа и новая жизнь, жизнь о которой он мечтал всегда. Но теперь он неожиданно понял, что не может уехать. Потому, что… потому, что не может уехать без Светы…
Подрезая битую серую БМВ, Зинковский грязно выругался и погрозил кулаком усатому водителю в больших темных очках.
-Кретин. – Пробормотал Зинковский, когда и водитель и его БМВ уже скрылись из виду. Он перестроился в крайний правый ряд и обогнал чадящий черным дизельным выхлопом КАМАЗ.
Полчаса спустя он становил машину у подъезда собственного дома, взбежал по лестнице, открыл двери и бросился к телефону. Евгений быстро набрал номер Светы и услышал протяжный гудок.
Зинковского мучили противоречия: с одной стороны – он не собирался жертвовать всем ради очередной юбки, с другой – это была не просто очередная юбка, это была Света. И, хотя он и понятия не имел, что нашел в этой женщине, он свято верил: все это не случайно, далеко не случайно. В конце концов Зинковский и сам не заметил, как где-то внутри него произошел странный разрыв. Теперь одна половина его сознания пыталась противопоставить себя другой: 
«Что же ты собираешься ей сказать?»
«Не важно… для начала хорошо бы было извиниться…»
«Извиниться?»
«Ну, да! А разве я что-то делаю не так?»
«Не валяй дурака…»
«Тихо, - она взяла трубку!»
-Света? – Зинковский напряг слух, но не расслышал ничего кроме слабого потрескивания.
«Ошибаешься! Ты как всегда ошибаешься, старина. У тебя просто крыша едет, потому, что еще никто так не трахался с тобой, как она»
«Чушь!»
«Нет не чушь. Не чушь. Ты знаешь это, и я знаю, потому, что я это ты. Потому, что мы – это одно целое. Ты без конца прокручиваешь в голове эпизоды той ночи… так ведь?»
Зинковский вскочил со стула и, что было сил швырнул телефон о стену. Блестящий пластмассовый аппарат голубого цвета, коротко динькнул и разлетелся вдребезги.
Раскачиваясь из стороны в сторону и бормоча себе под нос всякую несуразицу, Зинковский прошел на кухню и достал из холодильника бутылку «Посольской». Он порылся в ворохе грязной посуды, отыскал относительно чистый бокал, сполоснул его холодной водой и наполнил на треть мутной и тягучей жидкостью.
Медленно, как будто боясь расплескать, Зинковский поднес бокал к губам и сморщился. От одного запаха спиртного его едва не стошнило.
Евгений подошел к раковине, вылил водку прямо на тарелки с остатками засохшей пищи, и сполоснул руки.
-Ну и устал же я. – Завинтив краны, и вытирая руки грязным полотенцем, зевнул Зинковский.
Он сбросил заношенный плащ, и не разуваясь прошел в спальню. Повалившись поперек просторной двуспальной кровати, он почти сразу уснул.


5


-Не могу я ему верить. Когда он говорит, что Олег жив, это звучит так… как будто он сам убил его и закопал в лесу. – Света выпустила густую струю дыма и раздавила окурок в пепельнице. Ее длинные белые пальцы дрожали.
Даша, - лучшая подруга Светы, - бросила быстрый взгляд на своего хлюпика мужа и еще крепче сдавила его запястье. Не то, чтобы ее не взволновал рассказ Светы, как раз напротив. Она была взволнована даже чересчур. Но то, что рассказала Света – выглядело совершенно смешным в глазах прагматичной дочери доктора медицинских наук. Дашу обеспокоило состояние подруги. (А они не виделись около месяца, с тех пор, как Света последний раз гостила у нее в Коченево) И это состояние она не могла охарактеризовать иначе как депрессивное.
-Ты на себя не похоже, Светка! – Не отпуская уже побелевшее запястье мужа, страшным шепотом проговорила Даша. Она выпрямилась и, пождав губы, посмотрела на замученное лицо супруга. – Мы забираем ее к себе!
-Как скажешь, - пожал плечами Толик. – Он улыбнулся Свете, обнажив при этом крупные, тронутые кариесом зубы и прошептал, толкая Дашу в бок. – Милая, отпусти.
Даша посмотрела на побелевшее запястье и быстро убрала руку:
-Твой Зинковский…
-Почему это - мой? – Перебила Света.
-Ну хорошо – не твой. – Нетерпеливо отмахиваясь, согласилась Даша. – Но он все равно очень странный. Очень. – Она бросила многозначительный взгляд в сторону мужа. – Наверняка из тех, кто вечно произносит один и тот же тост типа мир-г-все-быбы-б-сонце-такой-то-там-фонарь.
-Нет. – Света покачала головой. – Он не из тех. Просто вся эта история… не знаю. Скоро уже пол года, как пропал Олег. Мне, если честно, так все это надоело. Если бы только знала.
Толик перевел мутный взгляд близоруких глаз на супругу. Он, как будто хотел что-то сказать, но так и не решился. Однако где-то в глубине этих самых глаз вспыхнули искорки тревоги.
-Значит решено.  – Даша наклонилась к подруге и легонько коснулась ее колена. – Ты пока поживешь у нас. – Она обернулась к мужу. – Разместимся, как-нибудь!
-Конечно. – Повторяя свой собственный жест, пожал плечами Толик.
-Вот и отлично. А теперь расскажи про Инспектора. – В глазах Даши вспыхнуло любопытство. – Потрясающий сюжет для телепередачи.
Света вздохнула и вытряхнула сигарету из пачки, вторую за последние полчаса.
   

6


Новые допросы.
Новые пытки.
Мне так хотелось умереть прошлой ночью! Я трижды пытался задержать дыхание насколько возможно долго, чтобы задохнуться. Но всякий раз не выдерживал больше чем полминуты. В конце концов я начал подумывать о том, чтобы перегрызть себе вены. (Такое тоже возможно; я как-то читал об этом в журнале) Но, стыдно сказать – я снова струсил.
Лежа на разбухшем от сырости и красном от крови матрасе, я часто вспоминал то далекое, очень далекое время, когда я жил в маленькой однокомнатной квартирке недалеко от метро. Когда я ходил на работу, где всякий раз умудрялся отвертеться от гиблых поручений начальника сектора по работе с квартиросъемщиками. Когда мы собирались с друзьями. Казалось, не было ничего лучше этой теплой и дружной компании. Мы рассаживались кто куда и вспоминали наши студенческие годы. А у меня было две руки…

Вчера я слышал выстрелы на заднем дворе. Еще никогда до сих пор я не слышал здесь так много выстрелов.
Потом заревел мотор и лязгнули гусеницы трактора. И в этом тоже не было ничего веселого.

Не знаю, как я решился на это. Наверное и тревога и отчаяние, которые овладели мной накануне, загнали естественный человеческий страх перед смертью, куда-то очень глубоко. Туда, где я никогда не вздумал бы искать его, а он сам оказался не в силах выбраться из этого плена, для того чтобы снова заползти в душу и полакомиться тем, что от нее осталось.
Когда солнце было уже довольно высоко и его багровые лучи осветили высокую ржавую дверь, я нашел в себе силы и сполз с матраца. Примерно неделю назад мне переломали колени и с тех пор, я передвигался исключительно ползком. Боли не было. Они обкалывали меня новокаином и еще какой-то мутно желтой гадостью.
В несколько передышек я добрался до двери и отогнул ржавый кусок стальной обшивки который приметил еще несколько дней назад. Отломать его казалось сущим пустяком. Однако несколько раз согнув его туда и обратно, я понял, что дело дрянь. Несмотря на полную труху, чертов угол сидел еще достаточно прочно.
Откинувшись на спину и прикрыв глаза, я вытер сочившуюся с уголка губ слюну. Голова затуманилась. Мысли пошли вразброд,  и я, уже который раз, начал молчаливый диалог с кем-то, кто поселился во мне давным-давно, с самого раннего детства, когда темные углы тускло освещенного коридора таили в себе все детские страхи, а колыхание родительских теней за стеклянной перегородкой двери, напоминало пляски чудовищ. 
«Дурак!»
«Ну конечно я дурак!»
«Ты думал, что стоит только решиться – все остальное произойдет само собою?!»
«Нет… я думал что мне удастся…»
«Удастся? Ха-ха. Если ты немного напряжешь свою память, то вспомнишь книгу, которую тебе подарила Света…»
«Света?»   
«Замолчи… Слушай!»
«…»
«Она, то есть Света – твоя бывшая жена, женщина которую ты когда-то очень любил, – подарила тебе книгу о древних японцах. Помнишь?»
 Я лежал на сыром холодном полу камеры и изо всех сил напрягал, давно пришедшую в жуткую негодность, память. Но нет. Никого по имени Света я вспомнить не мог, хотя и допускал, что со мной могло быть нечто-то подобное, еще до того, как я попал в руки к Инспектору и превратился в Нарушителя.
«Нет. – Наконец вынужден был признаться я. - Я не помню женщину по имени Света»
«И черт с ней! Но книгу, книгу то ты вспомнил?»
Я закрыл глаза. Что-то смутное промелькнуло перед моим внутренним взором. Что-то забытое и очень родное. Какое-то странное ощущение и запах, запах типографии… Но уже через миг от видения не осталось и следа.
«Она пахла клеем. Клеем, с помощью которого скрепляют переплет»
«Ну вот видишь! Вот видишь!»
«Не вижу причин для ликования. Это всего лишь видение»
«Это видение из прошлого!»
«Плевать я хотел на прошлое. У меня работа. Работа – понимаешь? Мне нужно отодрать этот вшивый кусок железа»
«Тогда за дело. Чего ты развалился? Давай, давай – ведь это работа, настоящая мужская работа, как говорила Ирина Лятчина»
Я перевернулся на бок и снова ухватился за край обшивки. Рваные края больно впились в кожу и я едва не рассмеялся, когда вдруг поймал себя на мысли, что опасаюсь подхватить заражение крови.
-Ей богу, дружище Олег, ты напоминаешь мне заядлого курильщика, который умирает от рака и переезжает жить за город, подальше от выхлопных газов. – Продолжая раскачивать кусок обшивки, прошипел я сквозь зубы.
Не знаю, сколько у меня ушло на то, что бы, наконец, надорвать один из краев, но к тому времени я уже был настолько обессилен, что едва ли осознавал, что и для чего делаю. А, когда я вдруг пришел в себя, то неожиданно понял, что лежу в нескольких сантиметрах от матраса и крепко прижимаю отодранный угол ржавой обшивки к груди. Мне захотелось рыдать от счастья. Я поднес кусок железяки к левому глазу и, как следует, рассмотрел его. Он был меньше чем я хотел, но все же достаточно большой, для того чтобы его можно было наточить о каменный пол и вскрыть себе вены. Крепко прижав ржавый, испачканный моей собственной кровью кусочек обшивки, я тихонько заплакал.


7


Света откинула одеяло и громко всхлипнула. Она села в постели и некоторое время тревожно всматривалась в темноту. А, когда ее ноги коснулись холодного линолеума, она поняла, что это был всего лишь сон.
Все еще всхлипывая, Света медленно поднялась, стараясь не скрипеть пружинами старой подростковой кроватки, и прошла в ванную. По дороге Света заглянула в гостиную и убедилась, что Даша с Толиком крепко спят в объятиях друг друга. Глядя на них, Света на какой-то краткий миг ощутила жгучую ненависть к их благополучию, к их безмятежному сну.
Не включая света, она умыла лицо прохладной водой и села на край просторной чугунной ванны.
«Не может быть. Этого не может быть» - твердила она себе, перебирая  в памяти эпизоды недавнего сна. Он казался настолько реальным, что даже сейчас не торопился отпускать ее из своих цепких лап.
-Но что он говорил?.. - Теребя кружевную оторочку шелковой ночной рубашки, шептала она. – Он звал меня? Он хотел чтобы я забрала его!?
Некоторое время Света так и сидела, бормоча себе под нос непонятные, а порой и жуткие вещи. Когда же, десять минут спустя, она вернулась в постель и укуталась в мягкое одеяло, она уже твердо знала, что наутро, во что бы то ни стало, отыщет Зинковского.



Ночные твари



«… Моему разностороннему характеру
не чужда тяга ко всему причудливому
и фантастическому…»
Сэр А. К. Дойл


1



-Олег Александрович?
Я открыл глаза. На корточках прямо передо мной сидел Инспектор. За то время что я его не видел он заметно сдал. Теперь ему можно было дать никак не меньше пятидесяти пяти. Его излюбленная бандана с белыми черепами то ли выцвела на солнце, то ли пострадала от многочисленных стирок. Лицо загорело на солнце и страшно обветрилось, но глаза, его сумасшедшие глаза были все те же.
-Олег Александрович?
-А, это вы Инспектор?! Пришли закончить одно дельце? – Я пошарил на груди и отыскал лоскут ржавой обшивки.  – Вот! – Я протянул ему железку и закатил глаза. – Хотел облегчить вашу задачу, но на то чтобы полоснуть себя по венам у меня не хватило сил. Сделайте одолжение – возьмите эту часть работы на себя. – Я ждал, заранее зная что у него не хватит духа, для того чтобы прикончить человека собственными руками. По большому счету она был необычайно труслив и вряд ли когда-либо приводил в исполнение собственные приговоры.
Когда я открыл глаза, Инспектор стоял у двери в камеру и задумчиво смотрел на меня.
-Чего же вы?
-Я думаю, что, наконец, пришло и твое время, сачок. – Отводя взгляд, выдавил он.
-Тогда за дело. Мне осточертел это подвал. Осточертели ваши идиотские допросы… да и вы сами… будь я на вашем месте, я бы не  раздумывал больше секунды.
-Не так то легко – взять и лишить человека жизни. – Философски заметил Инспектор.
-Ха. – И это говорите вы! Маньяк, с чьей легкой руки десятки ни в чем не повинных людей остались калеками или нашли свой вечный покой у красной кирпичной стены?
-Не так уж легко лишить человека жизни. –  Покачав головой из стороны в сторону, повторил Инспектор. Расстегнув кобуру на поясе, он вытащил новенький «Макаров» и поставил его на боевой взвод. – Кто-то предал меня. Кто–то из своих. Твой друг пообещал привести хороших, надежных ребят, а вместо этого привел сраных сопляков. Теперь мне придется всех их убить.
-Друг? Какой друг? – Я пропустил мимо ушей эту коротенькую речь, но слово «друг» что-то всколыхнуло во мне. Я изо всех сил напрягал извилины стараясь припомнить фамилию, которую Инспектор называл мне на одном из допросов. – Зин… нет Зен…
-Хватит. – Инспектор направил пистолет на меня. – Хватит бормотать.
-Какой друг? – Упрямо повторил я, приподнимаясь на локтях. Не знаю, что это вдруг на меня нашло. Я понимал, что уже не жилец, но мне нужно было знать, понимаете, нужно:– Что это был за друг, Инспектор? 
-Тот, что любил помочиться на обочине. Слава богу у меня хватило изобретательности, чтобы отучить его от этого раз и навсегда. – Инспектор опустил пистолет и сдавленно гоготнул. – Сказать честно, поначалу я и вовсе хотел отрезать ему причиндалы. Но, потом попался этот врач, тот самый, что решил оказать мне услугу и оставить тебя без руки. Он без лишних уговоров взялся за дело и удалил твоему товарищу почку.
-Зинковский, наконец вспомнил я. – Его имя Зинковский. Он что – помогал тебе?
-Твой Зинковский законченный трус. Он сам участвовал в моих рейдах, сам приводил в исполнения приговоры. Подумать только – он так боялся остаться без хрена, что собственными руками убил девятерых…
-Заткнись. Ты говоришь мне это только потому, что боишься. Боишься, что всю ответственность за все, что ты здесь устроил тебе придется нести самому. Я хорошо знаю Женьку – он честный и добрый человек.
Инспектор снова наставил на меня пистолет. Его глаза сверкнули:
-Ты знал его только с одной стороны. Между тем как даже у медали – простого металлического блинчика – их две. Твой друг, твой любимый Зинковский, не далее как во вторник рассказывал мне, что уже забрался на твою драгоценную Светулю.
-Врешь, сука. -  Взвыл я от боли и унижения. - Врешь…
-Погоди. Я не закончил.
-Убей меня. Прошу, убей.
-Нет. Сначала дослушай мою историю. – Инспектор убрал пистолет обратно в кобуру и, сделав шаг внутрь камеры, притворил за собою дверь.
-Мои люди разочарованы в нашем великом деле. Многие успели сбежать. А все как это ни странно началось с Патрушева. Он видите ли был хорошим человеком. Так что еще несколько часов и здесь будет весь городской ОМОН. Конечно они не станут поднимать большого шума. Знаешь ведь как у нас у ментов: мы всегда убираем друг за другом, если кто-то нагадил
-Не в этом случае. – Выдавил я. – Тебя будут лечить, долго-долго, пока ты не превратишься в бесцветного трясущегося старикашку с красными веками и неразборчивой речью. Из тебя сделают калеку, точно так же как ты сделал из меня.
-Заткни варежку. В любом случае ты сдохнешь гораздо раньше, чем они схватят меня. – Прошипел Инспектор. Он снова выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в стену. Пули разбили старую штукатурку вдребезги и продырявили отопительную трубу. Шипя и разбрызгивая по камере ржавые капли кипятка, она мгновенно разошлась надвое. Из широкой щели повалил густой пар.
-Ты хорошо держался, сачок, но время пришло. – Перекрикивая шипение и визг вырывающегося наружу кипятка, проорал Инспектор. Секунду спустя тяжелая железная дверь с грохотом закрылась.
-Все. – Тяжело вдыхая обжигающий легкие пар, прошептал я. – Теперь уже все.





2


-Останови здесь. – Скомандовал Зинковский. – Кажется мы пролетели поворот. – Минуту спустя он выбрался из машины и огляделся.
-Нет. Все правильно. – Снова забираясь в кабину пикапа, сказал он.
Света порылась в сумочке и вытащила сигареты:
-Ты, кажется, говорил что здесь полно указателей.
-Я говорил примет. Примет, а не указателей. – Там, - он ткнул пальцем в сторону группы старых тополей, - должен быть съезд на проселок. Дорога будет ужасная, так что давай-ка я сяду за руль.
Света нехотя поменялась с Зинковским местами.
-Смотри, - сказала она, когда Евгений выруливал на середину дороги, - отец меня убьет за эту машину.
-Не волнуйся. Хуже чем сейчас она уже не будет.
Некоторое время они ехали по петляющей, густо поросшей полынью проселочной дороге. Потом лес неожиданно кончился и старенький «Москвич» покатил по чистому полю. Кое-где виднелись обгорелые остовы машин. Под колесами хрустел первый в этом году снег.
-Еще два-три километра и начнется хорошая дорога. – Стараясь объезжать попадающиеся по пути ухабы, сообщил Зинковский. – Видишь эти машины?
Света молча кивнула.
-Это машины нарушителей. Те, кто согласился на откуп как я, больше никогда не увидели свои авто. Как впрочем и те, кто не согласился. – Немного подумав, добавил он.  - Где-то среди этих скелетов есть и моя «Девятка».
Последние несколько километров они проехали молча. И лишь когда пустынное серое поле кончилось и Зинковский вывел машину на ровную бетонированную дорожку уходившую в глубину леса, Света сказала:
  -У меня плохое предчувствие. Как будто хочет предупредить меня о чем-то.
-Сплюнь через лево плечо. – Ухмыляясь, посоветовал Зинковский.
-Мне страшно. – Пропустив насмешку мимо ушей, призналась Света.
На этот раз Зинковский предпочел промолчать. Он видел что ехать осталось всего ничего. И чем ближе они подъезжали к месту, тем больше он хмурился.
Наконец густой сосновый бор остался позади. Зинковский остановил машину у самой кромки леса и выбрался из машины.
-Видишь те розовые здания? – Указывая на группу приземистых одноэтажных строений, спросил он.
-Угу.
-Это и есть Управление. Тот двухэтажный дом – тюрьма, для особо опасных нарушителей.
Света приблизилась к Зинковскому и взяла его за руку:
-Ты так и не сказал какие из нарушений относятся к разряду особо опасных.
-Все. Почти все, Светик. Здесь могут убить даже за грязные номерные знаки.
Света пристально всмотрелась в расположившиеся неподалеку домики, но ее взгляд не уловил ни малейших признаков жизни. 
-Как будто все вымерло.
-Здесь так всегда. – Пожал плечами Зинковский. – Идем.
Он еще крепче сжал руку Светы в своей широкой ладони и они быстро зашагали к Управлению.
-Ты очень странный человек. – На ходу повернувшись к своей спутнице, сказал Зинковский. Его ресницы покрылись инеем. Изо рта вылетали клубочки пара. – Иногда мне кажется, что я люблю тебя.
Света остановилась как вкопанная. Минуту она вглядывалась в серьезное лицо Евгения и только потом сказала:
-Ты помнишь зачем мы здесь?
Зинковский не ответил. Он сунул руки в карманы дубленки и прибавил шагу. Света поспешила за ним. Она не стала нагонять его, а просто пошла следом.


3


Как я ни старался забраться повыше, - а самым высоким местом в Четвертой был матрац, - кипяток все-таки добрался до моих искалеченных ног и поглотил их. Я хотел закричать, но вдруг понял, что совершенно не чувствую боли. Сквозь густые клубы водяного пара, я теперь едва мог разглядеть противоположную стену.
-Эй кто-нибудь! Сделайте одолжение и пристрелите меня. – Хрипло прокричал я, а через мгновение во внешнем коридоре послышали выстрелы.


4


-Что здесь было раньше? – С трудом поспевая за Зинковским, спросила Света.
-Хозчасть при военном городке… наверное.
-Мне интересно вот что. – Света прибавила шагу и поравнялась с Евгением. Скажи: ты говорил что мало кому удавалось выбраться отсюда живым, правильно? Тогда как это удалось тебе?
Зинковский продолжал идти не вымолвив ни слова. Когда Свете уже почти удалось подстроиться под его быструю поступь, он нарочно пошел быстрее. 
-Женя, ты садист. Ты можешь идти помедленнее? – Света говорила с трудом. Холодный порывистый ветер налетевший невесть откуда сбивал и без того неровное дыхание девушки.
-Спрячься за мою спину. – Сурово бросил тот. – Или натяни капюшон. Под таким ветром можно легко заработать менингит.
Света надула губы, обиженная не столько резкой переменой настроения Зинковского, сколько его грубостью. «Ну и пошел ты, зануда» – Подумала она и, желая подразнить спутника, побежала вперед.

Когда они достигли Управления, как, когда-то давно, наверное тысячу лет назад, окрестил это безобразное нагромождение бараков и ветхих одноэтажных домов сам Его Величество Инспектор, стало совсем холодно. Оранжевый диск солнца исчез за дальней кромкой соснового леса. Вороны, что еще несколько минут назад кружили над опушкой, бесследно исчезли.
-У меня опять это странное предчувствие. – Стоя перед рухнувшими воротами и вслушиваясь в тишину, поделилась Света.
-Если ты хочешь вернуться – пожалуйста. – Холодно отозвался Зинковский.
Света никак не отреагировала на его предложение и Евгений зло усмехнулся. «Еще бы, - подумал он, - еще бы отказалась от своего красавчика. Он ведь у тебя такой душка. Им можно вертеть и в ту и в другую сторону» - Раздразнив себя этими мыслями, Зинковский в сердцах сплюнул на мерзлую землю.
Тем временем Света приникла к одному из темных окон ближайшего здания и, изо всех сил напрягая зрение, пыталась различить хоть что-либо в сгущающихся с каждой минутой сумерках.
-Женя?.. Женя? – Спустя минуту тихо позвала она.
Зинковский возник за ее спиной словно из-под земли. Он тихонько коснулся плеча спутницы, в знак того, что он находится рядом.
-Женя? – Понизив голос до шепота, повторила Света. – Мне кажется – там кто-то есть.
-Дверь с торца. – Коротко сообщил Зинковский. – Это караульное помещение. Здесь обычно набирали добровольцев в расстрельную команду.
Света поежилась. Она снова приникла к окну:
-Как будто кто-то спит.
-Может, попробуем войти? - Предложил Зинковский. Нащупав в кармане холодную рукоятку револьвера он ощутил прилив уверенности. По дороге сюда Евгений жалел о том, что подвергается риску быть задержанным за ношение оружия, но сейчас, когда они были на месте, он мысленно похвалил себя за предусмотрительность.
Переглянувшись, они медленно двинулись вдоль стены, осторожно ступая по узкой бетонированной дорожке. Сгущались сумерки. И по мере того, как темнело, еще более непроницаемой становилась тишина.
Дверь оказалась незапертой. Какое-то время они стояли перед ней, как завороженные глядя на узкую полоску света, пробивавшуюся через неплотно прикрытые ставни.
-Нас услышат. – Судорожно цепляясь за рукав Зинковского, прошептала Света.
-Оставайся здесь. – Так же тихо, но куда более хладнокровно скомандовал Евгений. Он с усилием отцепился от парализованной страхом Светы и исчез за дверью. Минута, что понадобилась Зинковскому для обследования караулки, показалась девушке вечностью. Когда же он наконец вынырнул из темноты, Света была готова броситься ему на шею и расцеловать.
-Хорошо, что у меня не хватило ума тащить тебя с собой. – Утирая вспотевший лоб рукавом, выдохнул Зинковский. Он оглянулся и некоторое время к чему-то прислушивался. Тишина.
-Что там? – Не сводя с темного проема двери насмерть перепуганного взгляда, прошептала Света. Не смотря на то, что ветра здесь почти не было, она почувствовала жуткий озноб.
-Там одни мертвецы. –  После некоторой паузы, ответил Зинковский. – Такое впечатление, что их всех прикончили во сне.
Света отшатнулась. В какой-то момент ей почудилось что перед нею стоит не Зинковский, а его страшный двойник. Поражающий своей точностью клон, который за минуту до этого расправился с настоящим Зинковским и сожрал то, что от него осталось.
-Что ты говоришь? Какие мертвецы? – Заикаясь, попятилась назад Света.
-Куда ты, дура?
Но Света уже не слышала. Заметив в руке Зинковского темные очертания револьвера она пришла в неописуемый ужас и бросилась наутек.
-Дура, - севшим голосом кричал ей вослед Евгений. – Вернись, ненормальная. Но Света и не думала возвращаться. У нее наступило то состояние когда любой здравый смысл рушится под натиском слепого животного страха. Она бежала не разбирая дороги. Падала, снова поднималась на ноги и продолжала свой безумный стремительный бег.
Какое-то время Зинковский еще мог расслышать хруст снега под подошвами девушки. Потом все стихло. Он устало вздохнул и опустившись на корточки у двери, закурил.


5


Все что происходило потом было похоже на старый черно белый фильм времен Эйзенштейна. Мир вокруг меня стал серым и не более реальным чем жуткая сюрреалистическая картина художника с синдромом Дауна. Кто-то залетел ко мне в камеру и, споткнувшись, растянулся на залитом десятисантиметровым слоем кипятка полу. (Боже, как он кричал! Никогда, ни до не после этого я не слышал крика ужаснее) Следом кто-то другой настиг его и разрядил магазин автомата бедняге в спину. Я закрыл глаза и приготовился к тому, что следующим буду я. Все-таки лучше чем медленно вариться в огромной бетонной «скороварке». 
Несколько мгновений спустя чьи-то сильные руки оторвали меня от матраца и потащили в сторону двери. Как только я вдохнул ошпаренными легкими свежий морозный воздух, то в ту же секунду потерял сознание. Как сквозь сон до меня доносились приглушенные выстрелы и стоны раненых. Когда же я, наконец, пришел в себя ничего этого уже не было. Только звезды все так же безмятежно как и тысячу лет тому назад, горели в темном ночном небе.


6


Зинковский злился.
Он рассчитывал, что когда Света поостынет, то непременно испугается и вернется к нему.  Однако, - а с момента как девушку охватила истерика уже прошло не менее четверти часа, - Света так и не появилась.
-Истеричка… шлюха. – Бормотал себе под нос Зинковский, закуривая очередную сигарету. Не смотря на то, что вечерний холод действовал отрезвляюще, перед его глазами все еще стояла ужасная картина, которая предстала перед ним внутри караулки.
Он конечно же соврал, что все эти люди погибли во сне. Сам-то он ясно видел, что все произошло совсем не так. Трупы лежали в самых причудливых позах. Люди словно пытались спрятаться от града обрушившихся на них смертоносных пуль. Их оружейный шкафчик был заперт на висячий амбарный замок. Создавалось впечатление, что никто даже не пытался оказать сопротивление. Это, в свою очередь, наводило на мысль о том, что все они прекрасно знали того, кто в конце концов так жестоко расправился с ними. 
-Чушь. – Сказал сам себе Зинковский и поднялся. Ему хотелось поскорее уйти. Покинуть это страшное место раз и навсегда, вычеркнув из памяти все что когда-либо было с ним связано.
Взошла луна. Сумрачные силуэты зданий мерцали слабым серебряным светом. Зинковский плотнее укутался в куртку и быстро зашагал в сторону приземистой белой избушки. У него оставалось еще одно незаконченное дело, ради которого он, собственно, и осмелился приехать сюда.
До избушки, в которой должна была располагаться резиденция Инспектора, его рабочий кабинет, кабинет для допросов и операционная, оставалось не больше сотни шагов когда, где-то позади, хрустнула ветка. Зинковский замер, он переложил револьвер из одной руки в другую и вытер о джинсы вспотевшую ладонь.
-Кого еще носит в такую темень. – Задыхаясь как после быстрого бега, прошептал Зинковский. – Он медленно обернулся и несколько минут вглядывался в кромешную тьму. Ни звука! Но, когда он уже собирался продолжить путь, хруст повторился.
«Ты боишься собак, Женечка?»
«Боюсь ли я собак? Да, да, черт возьми! Но еще больше я боюсь гребанных Ночных Тварей, которых никогда не видел в глаза, но боялся до обморока всю свою жизнь»
«Значит – Ночные Твари! Так, так. А как ты отнесешься к тому, что это может оказаться твой любимый Инспектор?»
«Чушь!»
«Такая ли чушь, Женечка?»
Зинковский резко тряхнул головой, как будто тем самым он мог избавиться от ехидного голоска неожиданно возникшего в его сознании. Этот тонкий пронзительный голосок поразительно напоминал ему какого-то малознакомого мальчика с густой рыжей шевелюрой и родимым пятном на запястье. Стоило Зинковскому закрыть глаза, как он ясно видел его перед собой. Мальчик стоял посереди песочника и что-то рисовал прутиком на мокром от дождя песке.
«Значит - Ночные  Твари!» - Задумчиво глядя на исчерченный замысловатыми узорами  бурый песок, без конца повторял он.
Зинковский вытер крупные капли пота с бледного, как полотно лба и медленно зашагал к избушке. Он изо всех сил боролся с паникой, которая заставляла его ноги идти быстрее. Он как будто знал, что если подастся и побежит – ему конец.
-Только бы дверь… чертова дверь, была не заперта. – С трудом переводя дыхание, бормотал он.
7


Света бежала изо всех сил и остановилась лишь тогда, когда подвернула ногу. Она прислонилась к стволу могучего тополя и, опустившись на корточки, стала наглаживать распухшую щиколотку.
Напряжение скопившееся в ней за последние дни выплеснулось вспышкой паники. Теперь, сидя посереди пугающего ночного леса, она понимала, что вела себя, как дура. И то, что Зинковский был вооружен не имело никакого значения. В конце концов здесь было опасно и Женя позаботился о них прихватив с собой пистолет. Света всхлипнула в последний раз и затихла. Теперь, когда она осталась одна, лес больше не казался таким пустым и безопасным.
То и дело ей чудились странные звуки, как будто кто-то тихонько плачет. Потом Свете стало казаться, что вокруг нее собираются сотни змей, мягко стелящихся по ковру из опавшей листвы. Она поджала стройные ноги в изящных кожаных полусапожках и вся превратилась в слух. Как ни странно, стоило ей замереть и прислушаться – пугающих звуков как не бывало. Света почувствовала себя увереннее. Она уже собралась, было встать и попробовать отыскать дорогу к машине отца, как вдруг ей послышался чей-то слабый стон. Света встрепенулась и плотнее прижалась спиной к дереву. Несколько мгновений она колебалась. Наконец, когда звук повторился более отчетливо, у нее не осталось никаких сомнений в том, что он принадлежит человеку а не жуткому чудовищу из дебрей ночного леса.
Кое-как поднявшись, заметно прихрамывая на одну ногу, Света стала медленно пробираться через густой колючий кустарник. Она то и дело останавливалась, внимательно вслушиваясь. Ей показалось, что стоны доносятся со стороны прямо противоположной той откуда она бежала сломя голову каких-то десять минут назад.
-Эй. – Пугаясь собственного голоса, тихо позвала Света.
Ни звука в ответ. Ни шороха. Только высоко в черных кронах деревьев вспорхнула неведомая птица и, захлопав крыльями, растворилась в ночи.
«Сова» - Успокоила себя Света и продолжала идти.
Несколько минут спустя она достигла небольшого оврага, который начинался едва заметной канавкой у самой кромки леса и петляя между деревьями превращался в глубокий обрывистый кряж. В том месте где он достигал нескольких метров в ширину и уходил в сторону почти под прямым углом, лес неожиданно обрывался. Стараясь держаться как можно дальше от края оврага, Света прошла еще с десяток метров и снова прислушалась. Стон больше не повторялся.
-Наверное я опоздала – Присев на корточки, Света аккуратно коснулась опухоли. – Черт! Как больно! – Быстро одернув руку она задумалась о том не стоит ли расстегнуть молнию на сапоге и подвернуть края. Но поразмыслив она решила этого не делать. Сапог конечно служил не ахти какой шиной, но ничего лучше под рукой сейчас не было.
«В конце концов это не перелом, а всего-навсего растяжение» – Убеждала она себя, стискивая зубы от накатывающей волнами боли. -  «Достаточно будет нескольких холодных компрессов и буду как новенькая» Именно в тот самый момент, когда Света собралась, было подняться и все-таки вернуться к машине, чей-то очень слабый, почти не различимый в шепоте листьев голос, позвал ее.
-Эй…эй, помогите.
Вздрогнув всем телом и едва не угодив ногою в широкую звериную нору, Света обернулась.
-Где вы? – Ее голос выдавал нешуточное волнение. Он вибрировал подобно голосам ведущих радио, которые становятся таковыми по мере того, как ослабевает сигнал. Испугавшись что ее не услышали, Света повторила вопрос но уже громче и увереннее. – Вы где?
-Здесь… Я здесь у поваленной сосны… Вы видите поваленную сосну?
-Да. – Коротко ответила девушка. – Я уже иду к вам.
Ее страх почти улетучился. Сработал странный инстинкт, который толкает людей в горящие здания и на карнизы высотных зданий, стоит им увидеть что кому-то сейчас хуже чем тебе.
-Говорите что-нибудь. Вы должны направлять меня. – Медленно подбираясь к краю оврага, к тому самому месту где над обрывом нависала поваленная сосна, говорила Света. Она уже почти забыла о Зинковском и о том, что привело их сюда, в эту жуткую глушь. Сейчас она думала лишь о том, что же могло произойти здесь еще совсем недавно. Что послужило причиной всех этих убийств. Света не сомневалась, что обнаруженные ими в караулке тела далеко не единственные. Где-то, в темных лабиринтах зданий, в жутком безмолвии есть и другие. Они лежат в кромешной темноте, глядя во мрак пустыми мертвыми глазами.
Сделав еще несколько шагов, Света замерла. Воображение сыграло с ней злую шутку. И это был не просто страх. Леденящий ужас охватил девушку. Судорожно сглотнув, она изо всех сил всматривалась в темноту. Сейчас обрыв уже не казался ей простым результатом эрозии. Теперь он больше напоминал разверзнувшуюся прямо перед ней бездну. А она, одинокая, хрупкая и беззащитная стояла на самом ее краю, бессмысленно сжимая и разжимая немеющие пальцы.
-Помогите. – Повторился уже совсем слабый, умирающий голос, который и вывел девушку из транса. – Помогите.
Крепко ухватившись за корни поваленного дерева, Света осторожно начала спуск.


8


Зинковский не помнил, как добрался до низкого, вросшего в землю корпуса. То тут то там ему мерещились медленно бредущие во тьме мертвецы. Они шли с тупым упорством, бесшумно ступая по замерзшим лужам и тянули к нему свои синие распухшие руки.
Когда же ему наконец удалось сбить замок и пробраться внутрь здания, из-за черных туч вышла луна. Она рассеяла непроглядный мрак вокруг и усеяла внутренний двор Управления мягким серебристым светом.
Осторожно, стараясь не прикасаться к холодной коже мертвого секретаря, Зинковский скинул окоченевшее тело на пол и уселся на его место.
-Что же ты тут натворил? – Часто вдыхая холодный воздух не отапливаемой комнаты, пробормотал он. В небольшом кабинете, который служил Инспектору приемной все было перевернуто вверх дном. Мебель переломана, гигантский портрет Владимира Путина, - гордость Инспектора, его икона, - изрезан вдоль и поперек. Зинковский перевел взгляд на железный шкаф и заметил что папки с делами исчезли. Он криво ухмыльнулся.
«Еще бы! Конечно ты забрал их с собой»
Позволив себе расслабиться на удобном сидении, Зинковский и сам не заметил как задремал. Соскальзывая в сон, Евгений не ощутил плавного перехода из реального мира в мир фантазий.
-Здорово ты устроился на моем месте. – Вдруг услышал он. Мертвый секретарь заворочался и кряхтя поднялся на ноги. Из огромной рваной раны на шее брызнула угольно-черная кровь. Зинковский забился в угол, не смея шелохнуться, в то время, как секретарь не торопясь принялся за уборку. Он собрал со стола кучу измятых бумаг и сунул их в корзину.
-Пальцы не слушаются меня. – Пожаловался секретарь. – Совсем, совсем не гнуться. – Развернувшись к застывшему в кресле гостю, он продемонстрировал белую одутловатую кисть и попытался улыбнуться. Судя по тому, какая жуткая гримаса исказила его восковое лицо, с мимикой дела обстояли куда хуже.
-Где Инспектор? - Судорожно сжимая рукоять револьвера, спросил Зинковский. Не смотря на холод и сырость ему было душно. Капроновые завязки воротника больно врезались в кожу, однако он и не подумал о том, чтобы ослабить их. Сейчас гораздо важнее было другое.
-Кто? – Не понял секретарь.
-Шеф. Где твой шеф… начальник… босс… координатор сливных бочков? Где он? – Зинковский не кричал. Он хрипел как умирающий от удушья висельник.
Секретарь неожиданно остановился. Он прекратил собирать мусор и уставился на Евгения.
-Ты видишь эту картину? – Синюшные губы мертвеца смешно задвигались.
«Какой он все-таки забавный – этот мертвый милиционер, - с трудом сдерживая смех, подумал Зинковский. – Таких нужно показывать в цирке: Дамы и господа, леди и джентльмены, впервые на арене говорящий труп сержанта патрульно-постовой службы. Спешите видеть! Он покажет вам, как он умеет шевелись губками, а потом будет раздавать автографы и фотографироваться со всеми желающими. Маленькая фотография – шесть рублей, большая – десять»
-Эта картина мессии. – Тем временем продолжал разглагольствовать секретарь. Это шедевр. Это…
-Ты не ответил на вопрос. – Глухо прервал мертвеца Зинковский. – Где Инспектор?
Секретарь обернулся и замер. Его распухшее лицо выражало растерянность.
-Инспектор?
-Да, да. Где черт тебя подери эта скотина? – Евгений попытался встать но завязки с такой силой сдавили горло, что он едва не лишился чувств. – Где… Инспектор? – Каждое слово давалось с огромным трудом. Комната залитая  бледным лунным светом поплыла перед глазами. Он сделал последнюю попытку оторваться от кресла и… проснулся.

Все оставалось на своих местах. И груда бумаг на столе и перевернутый стул посереди комнаты, не изменилось ничего. Даже тело секретаря лежало в том положении, которое оно приняло после падения с кресла.
-Все Женя! – Ослабляя шнуровку воротника, покачал головой Зинковский. – Запомни этот день. Великий день. День когда ты сошел с ума.
Оглядевшись, Зинковский заметил лежащий на полу револьвер, который скорее всего выронил во сне. Он подобрал его и сунул в карман. Пора было смываться. Врятли здесь остался хоть кто-то живой.
Раскурив сигарету и пыхнув дымом в сторону изуродованного портрета, Зинковский поднялся и двинулся на поиски Светы.


9


Человек был в форме. Форме, которая очень сильно напоминала милицейский китель, с той лишь разницей, что ни в петлицах ни на рукавах не было никаких значков и планок. Не было и погон.
«Скорее всего - это кто-то из гражданских» - Подумала Света, осторожно приближаясь к застрявшему в толстых корнях телу.  С того момента как на небе показалась луна, двигаться стало намного легче, и она не преминула этим воспользоваться, ускорив шаг.
Света преодолела уже половину пути, когда вдруг поняла, что напрасно опасалась упасть. Прямо под ней, в том самом месте где сходились здоровенные корни деревьев, была небольшая площадка. Человек был зажат между скрещенным стволом низкой полярной березки и могучим сосновым корнем. Он был довольно плох, по крайней мере так должно было быть. Ведь, если принять во внимание его нынешнее положение, он слетел с высоты в десяток метров и, почти наверняка переломал позвоночник и изрядное количество ребер.
-Помогите. – Уже совсем слабо повторил бедняга и уронил голову.
«Только бы он не умер у меня на руках»
«Не беспокойся. Если не кончился до сих пор – еще и тебя переживет»
Света тряхнула головой, отгоняя нехорошие мысли. Ей предстояло преодолеть самый опасный участок и, дабы избавиться от волнения, она стала думать о том, как лучше всего доставить раненого к машине. К тому моменту как Света завершила спуск и вплотную приблизилась к неподвижному телу, черные лоскуты облаков заслонили луну. Лес погрузился в кромешный мрак, еще более густой нежели прежде. Где-то в чаще заухала сова. Запутавшийся в ветвях ветерок зашелестел редкой листвою.
-Вот это хорошо… Это здорово… Лучше и не придумаешь, - бормотала Света на ощупь двигаясь вдоль поваленного ствола. И чем ближе она подбиралась к давно затихшему человеку, тем сильнее начинало биться ее сердце.
-Нет, - убеждала себя Света, - это не из-за темноты. Темнотой меня теперь не напугаешь! Это из-за тех… тех, кто прячется…или может прятаться в этой самой темноте. Поэтому мне так страшно.
И, когда она уже была готова к тому, чтобы коснуться плеча запутавшегося в ветвях человека, со стороны Управления донесся страшный нечеловеческий крик.


Мы едем домой


«… просьбы не бросать мимо
я на самом деле слепой…»
Надпись на картонке
рядом с кружкой нищего



1


Зинковский не успел среагировать на стремительный выпад человека из тени. Он лишь проводил взглядом блеснувшее в слабом свете луны лезвие и подумал о том, что для него все уже кончено. Однако этого не произошло. в медную пряжку ремня и, скользнув по ней, ушел в сторону. Не теряя ни секунды, Зинковский выхватил пистолет и бросился на нападавшего. То ли потому что забыл как это делается, то ли испугавшись ответственности, он не нажал на спуск, а принялся наносить удары рукоятью. Подстерегавший его человек явно не ожидал такого поворота событий. Он то наверняка рассчитывал разобраться с Зинковский одним ударом ножа. Но даже пропустив несколько сокрушительных ударов, он устоял на ногах и перешел в наступление. Одним ловким движение выбив из рук Евгения пистолет, нападавший припер его к стене и серией ударов по ребрам сбил дыхание соперника. Мгновением позже в его руке снова появился нож.
-Жаль что у меня не хватило ума удалить тебе вторую почку. – Задыхаясь, прохрипел человек. И это были последние слова, которые услышал Зинковский.

2


Инспектор тщательно вытер длинное, слегка изогнутое лезвие и сунул нож за пояс.
-Если преступника наконец настигло правосудие - это называется справедливое возмездие. – Монотонно прокомментировал он. – Некоторые говорят о каре божьей, но это не так. Только дураки способны верить в существование того, что нельзя обосновать с научной точки зрения. А если бога нельзя измерить приборами, значит он явление антинаучное и следовательно не существует. – Закончив эту короткую речь, Инспектор медленно пошел вдоль изгороди. Он направлялся в сторону заброшенной автостоянки, туда, где поблескивая в тусклом лунном свете хромированными деталями застыл красный пикап. Не дойдя нескольких метров до машины, Инспектор остановился. Ему показалось что со стороны леса донесся слабый шум. Как будто кто-то продирался через густые заросли молодого кустарника.
-Так-так. – Инспектор сдвинул густые брови и поправил съехавшую на затылок бандану. – Значит кто-то собирается удрать! – Он огляделся, как будто мог что-то увидеть в непроглядной ночной тьме, и, расстегнув кобуру, быстро зашагал в сторону леса.

3


Не смотря на внешние габариты человек застрявший в сплетении корней и веток оказался на удивление легким. Света без особых усилий высвободила тело и опустила его на землю. Луна, на краткий миг выскользнувшая из объятий облаков, осветила худое измученное лицо. Света застыла. Оно, это страшное, исцарапанное ветками лицо показалось ей знакомым. Но уже в следующее мгновение луна снова скрылась за облаками и тьма поглотила его. Света медленно поднялась на ноги. Перед ее мысленным взором, подобно жуткому видению, все еще стояли бледные искаженные черты. А холодный не по-женски расчетливый внутренний голос уже твердил свое: уходи… уходи… тебе не место здесь… он умер… он умер давно и это не может быть он… уходи, пока есть время.
-Пока есть время. – Медленно повторила Света. Ее сознание окутал туман. Ноги подкосились и Света обессилено опустилась на корточки. – Олег? Олег? – Уже в полуобмороке она потянулась к распростертому на земле телу и тихонько коснулась пальцами ледяной кожи.


4


-Если идти слишком медленно то можно и не успеть. – Бормотал себе под нос Инспектор, пробираясь через густые заросли не весть откуда взявшейся акации. – Но даже если я не успею, то что с того? Здесь все дороги ведут к стене. К красной кирпичной стене. – Неожиданно он остановился и обернувшись громко позвал. – Патрушев? Патрушев? Ты, кажется, отстаешь, сачок.  Давай прибавь шагу, они уже близко. Лишь бы не напороться на снайперов, а там прорвемся. – Стащив с головы бандану, Инспектор вытер ею лицо и зашагал дальше. – Длинный, какой длинный выдался день. Ты будешь смеяться Патрушев, но я почти ничего не помню. Я, хе-хе, все забыл.
Через пол сотни метров заросли акации неожиданно расступились и взору Инспектора открылась небольшая ложбина. Он прошел еще несколько шагов и остановился на пологом краю овражка.
-Как ты смотришь на то, чтобы заночевать здесь? Молчишь? Ну и молчи, сачок. В конце концов я не обязан прислушиваться к постороннему мнению. Тем более я тебя уже расстрелял, хе-хе.
Светало. Небо прояснилось и великое множество необычайно ярких звезд задорно подмигивали.
-Каждая такая звезда, - Присев на край овражка и стаскивая сапоги, мечтательно заговорил Инспектор, - каждая такая звезда – это глаз. Эти чертовы глаза пялятся на тебя, когда ты спишь и продолжают свое сучье дело ближе к рассвету. Они видят то, чего не замечаем мы люди. Потому что если, как следует, разобраться мы, люди, не видим ничего. – Инспектор обернулся чернеющему позади лесу. – Красиво сказано, а, Патрушев? – Ответом ему была мертвая предрассветная тишина.
Сняв сапоги и размотав портянки, Инспектор вытащим пистолет и подкинул его в ладони.
-Никогда не понимал: почему все самые необходимые вещи всегда такие громоздкие? – Он резким движением дослал патрон в патронник и оттолкнувшись босыми ногами о край обрыва,  начал спускаться вниз.
На самом дне, среди пустых бочек из-под солярки, разодранных автомобильных шин и прочего мусора, журчал ручеек. Сунув пистолет за пояс рядом с ножом, Инспектор склонился к воде и тщательно вымол руки и лицо. Здесь почти не было ветра. Ничто, кроме журчания узенькой полоски воды, которая брала свое начало в противоположном конце овражка, не нарушало тишины.
Умывшись, Инспектор легко перепрыгнул через ручей и стал карабкаться вверх по склону. Туда, где с края обрыва свисало поваленное дерево.
-И раз, и раз,  - приговаривал он с каждым шагом.


5



-Это он. – Опустив широкую мозолистую ладонь на плечо девушки, тихо сказал бородач. Света не особенно удивилась его неожиданному появлению. Этот человек, странный, очень странный человек как будто возник на пустом месте. Просто появился и все. И вопреки всему, Света вдруг почувствовала себя гораздо увереннее. Он, это человек, как будто распространял вокруг себя странную, но удивительно добрую силу. Света не сопротивлялась. У нее просто не было сил противиться вторжению этой силы, которая окутала ее и сделала неуязвимой для всякого зла извне.
-Я ждала его… действительно ждала. – Быстро проговорила Света, изо всех сил стараясь сдержать слезы. Ей, почему-то, казалось что бородач не одобрит ее слабости. И, как будто в подтверждение этих мыслей, он опустился на корточки и сказал:
-Только не вздумай рыдать. Мне кажется, что он не хотел бы, чтобы ты страдала. Не хотел бы потому, что он как никто другой узнал, что такое боль.
Света вытерла глаза рукавом свитера и кивнула.
-Вот так. – Одобрительно похлопал ее по колену бородач. – Он выпрямился и передернул затвор винтовки. – Теперь будем ждать. И я бы на твоем месте накрыл его чем-нибудь. Такие уж у нас места: никто не любит видеть мертвых. – Договорив это, бородач ловко спрыгнул со склона и исчез в густых зарослях акации. Акации, которой еще пару минут назад тут и в помине не было.
А ночь тем временем сдавала свои права. Ее несмышленые дети, обрывки густого непроницаемого мрака, попрятались в темных расщелинах оврага. Поднявшись на ноги, Света  сняла куртку и накрыла тело.
-Потерпи еще немного, еще самую малость. – Проводя рукой по седым волосам Олега, прошептала она. – Скоро мы будем дома.


6


-Вот и еще десять шагов. – Остановившись у внушительного обломка ракушечника, выдохнул Инспектор. Получасовой подъем утомил его. Бандана сбилась на бок, изрезанные осколками стекла и камнями босые ступни кровоточили.
-Это не так-то легко – лазить по этим сраным ложбинам.  – Облокотившись о край валуна, пробормотал Инспектор. – Так ведь Патрушев? – Инспектор облизнул пересохшие губы. – Ну, давай двигать. У нас чертовски мало времени. – И оттолкнувшись об острый край ракушечника и расцарапав запястье, Инспектор двинулся дальше. Он не прошел и пяти  шагов, как внезапно почувствовал что сердцу стало невыносимо тесно в груди. Его дыхание стало не ровным и прерывистым. Опустившись на одно колено Инспектор попытался удержаться в вертикально положении, но руки, его руки – такие мускулистые, такие сильные руки уже не подчинялись ему.
-Нееееееет. Не так. Все не так.  – Перекошенным в судороге ртом, простонал он. – Патрушев? Патрушев? А, ну-ка помоги мне подняться.
-Нет. – Послышался глухой простуженный голос откуда-то сверху. 
-Не валяй дурака. Ты же знаешь что я могу с тобой сделать, щенок!
-Все что ты мог сделать – ты уже сделал. – Спокойно прокомментировал голос.
-Тогда убей меня. Убей и я вернусь за тобой…
-Нет.
Инспектор собрал в кулак остаток сил и перевернулся на спину. Прямо над ним, в нескольких метрах выше по склону стоял высокий широкоплечий человек в безобразном выцветшем жилете из собачьих шкур. Инспектор разглядел его могучие руки сжимающие винтовку, но как ни старался не мог рассмотреть лицо незнакомца.
-Кто ты?
-А кого бы ты хотел видеть, сейчас.
-Кто ты? – Упрямо повторил Инспектор и попытался дотянуться до кобуры.
-А кого бы ты хотел увидеть, скажи – кого?
Инспектор изо всех сил напряг зрение и неожиданно увидел веселое улыбающееся лицо Патрушева.
-Это ты. Я так и знал… - Инспектор не договорил. Лицо старшины стало  стремительно меняться. Сначала исчезли широкие прямые скулы и на их месте возникла густая борода. Потом глаза провалились в глазницы и лопнула кожа. Теперь, скаля безупречно белые зубы, на него смотрел череп увенчанный спутанной черной шевелюрой и обрамленный такой же черной бородой.
-У меня есть много помощников. – Щелкая зубами, сказал скелет. – Они тоже слепые, но настоящее зло чувствуют за много-много километров.
Инспектору показалось, что он услышал отдаленный собачий лай. Он не шелохнулся, наблюдая, как скелет в выцветшем жилете распадается подобно высохшему на солнце песочному замку.  Единственное что напоминало о нем через минуту – это спутанный комок рыжей вонючей шерсти.
-Видение… Это было видение. – Не глядя на источник зловония, пробормотал Инспектор. Он как раз почувствовал себя в состоянии встать и продолжить подъем, когда дно оврага и края обрыва стали наводнять бесчисленные полчища слепых псов. Одни из них скулили и завывали, другие рычали разбрызгивая розовую слюну.
-А, хе-хе, помощники! – Перевернувшись на бок, Инспектор нашарил пустую кобуру и выругался. Псы, которые подобрались к нему на десяток шагов, неожиданно замерли. Они тянули свои чудовищные слепые морды к нему и как будто принюхивались.
-Значит, так и должно было быть. – Оглядывая серые ряды своих палачей, сказал Инспектор. А в следующий миг, все псы разом ринулись на него. И лес затих. Умирая, Инспектор не проронил ни звука.


7


Кажущийся огромным оранжевый солнечный диск медленно выплывал из-за горизонта. Света откинула челку и улыбнулась ему. Она немного постояла любуясь вспыхнувшим огнем горизонтом и села в машину. На пассажирском сидении, глядя в замызганное ветровое стекло мутным мертвым взглядом сидел Олег.
Света наклонилась к нему и нежно коснулась губами синей впалой щеки.
-Теперь все будет хорошо, любимый. – Смахнув со щеки слезу, пообещала она. – Мы едем домой.