1. Кукушонок

- Две с четвертью, - сказал продавец, - Если с корзиной, то три.
-Три четверти за корзину? - поразилась я.
Торговец усмехнулся.
-Может, высыпать в подол, а, красавица?
-Да подавись ты.
Он ловко поймал деньги. Все так же усмехаясь, снял корзину с прилавка и поставил на землю. Я смотрела на корзину. Продавец смотрел на меня. Корзина была как раз мне по пояс. Рыба в ней благоухала.
-Барышня?
Оказалось, предыдущий покупатель не ушел. Он топтался рядом, со свертком в руках.
-Я мог бы донести. Куда скажешь. Всего за четверть.
Парень был восхитительно, пламенно рыж. Гораздо рыжее меня. Нос и щеки словно гречихой усыпаны. Кроме того он был высок, костляв, нескладен и вообще-то выглядел довольно хлипким. Совсем мальчишка. Я пожала плечами.
-Донесешь?
-Легко.
Сверкнула улыбка, он бросил свой сверток поверх рыбы. Снял веревку, заменяющую ему пояс, обвязал корзину.
-Пособи, - окликнул он продавца.
Тот вышел из-за прилавка, помог парню пристроить груз на спине. И что меня дернуло купить сразу целую корзину? Могла бы взять штуки три рыбины, на сегодня хватило бы. Наверное.
-Куда, хозяйка?
Я огляделась, загораживаясь ладонью от солнца. Справа рыночную площадь замыкала приземистая круглая башня с пристроенным к ней длинным двухэтажным зданием казарменного вида. Слева площадь немного повышалась, разворачивая пестрый цветник тентов. В дальнем ее конце, за чередой черепичных крыш, возносился в небеса серо-розовый монолит скалы, и – вросшие в скалу серо-розовые зубчатые стены, и коронованные зубчатые башни, и заостренные, бронзового цвета кровли, и ступенчатые вертикали выбеленных труб, и целый лес шпилей с вымпелами и флюгерами.
Я со вздохом отвернулась от замка. Махнула рукой в направлении здания, похожего на казарму.
-Туда.
Я была не слишком уверена, что хорошо помню дорогу к воротам, но река точно находилась где-то в той стороне.
Парень решительно вклинился в толпу.  Я поспешила за ним, и, чтобы не отстать, положила руку на край корзины. Суета и толкотня малость оглушали. Поверх рыжей макушки моего спутника я смотрела на приближающуюся приземистую башню. Наверное, склад какой-нибудь. Или тюрьма.
Не то, чтобы город заметно изменился за время моего отсутствия... меняться тут особо нечему, эти дома вокруг, эти улицы и мостовые выглядят так, словно стояли здесь с начала времен... Просто память моя замылилась, затерлась, зашлифовала острые грани, стала похожа на матовое стеклышко, выброшенное морем на прибрежный песок.
Не удивительно. Та сторона затрет и зашлифует любую память. Вымоет, выскоблит добела, как старый пергамент, чтобы расписать его заново своими собственными яркими красками. Новый текст, новая история. Новая память. Палимпсест.
Парень посвистывал сквозь зубы. Шагал он свободно, должно быть, груз не особенно его тяготил. Оглянулся.
-Слышь, барышня. Куда тебе столько рыбы? Солить?
-Нет.
-Тогда куда ее? Попортится ведь.
-Не попортится.
-Да попортится. К ночи попортится. Скиснет от жары.
-Сам не скисни. От любопытства.
-Да ну, что ты заводишься? Поинтересоваться нельзя? Ты меня, конечно, прости, не мое это дело...
-Не твое, это точно.
Он заткнулся. Мы миновали башню и шли теперь бок о бок, хотя и на улице тоже была порядочная сутолка. На ходу я кое-как пыталась проанализировать свои действия в городе. У меня хватило ума не совать продавцу на рынке древнюю золотую монету, а предварительно разменять ее у менялы, но и тот измучил меня вопросами. Так же стало ясно, что надо что-то делать с одеждой – в городе меня величали барышней, но поглядывали косо. Может, дело было не в одежде, а в отсутствии слуг и спутников, без которых настоящая барышня, если не знатная, то хотя бы богатая, никогда из дома не выйдет.
Где-то поблизости взвизгнули трубы. Я завертела головой. Среди пешеходов возникла сдержанная паника, гуляющие прибавили шагу, уличные торговцы засуетились. Из-за поворота, ведущего к замку, нарастая, выкатился грохот.
-Осторожно! - парень поймал меня за рукав и оттащил к стене.
-Эй, эй! Поберегись!
Мимо, сверху вниз, вспоров ветхий холст поредевшей толпы, пронеслась кавалькада – сверкающая комета с многоцветным хвостом. Флажки, султаны, плащи, словно яркие крылья – лазурные и алые, белые и золотые. Вспышки металла слились в слепящую рябь. Над головой зигзагом мелькнула занесенная плеть, заставив шарахнуться запоздало.
 
Белый конь - воздух и снег, пронизанный лунными лучами. Всадница, полускрытая волнами летящей гривы, в медлительном вихре шелковых одежд, переслоенных ветром, со струящимся флагом пепельно-серебрянных волос, всадница в облаке легчайшего звона, не громче звона крови в ушах, ранящего сердце звона протянутых сквозь ночь волшебных струн, всадница, чей профиль проступает, как камея на исчерна-синем небе, точеный, точный, тающий...
Королева.
 
Таща за собой шлейф грохота и трубных вскриков, комета умчалась вниз по улице, в сторону реки.
-Что это было?
Парень взглянул на меня – и я невольно отшатнулась, задев стену. Лицо у него было застывшее, нехорошее какое-то, даже веснушки выцвели. Замороженное лицо. Словно он только что глядел на пытки.
-Что? - прошептала я.
 Он моргнул и сплюнул на землю. И обмахнулся большим пальцем, будто от нечистой силы.
-Эй, да что случилось?
-Ничего, - буркнул он, поправляя корзину.
-Ничего? А что ж ты побелел весь?
Он пожал плечами.
-Получили бы плетью по загривку... Да ладно, обошлось. Ну, двинули, что ли? Куда теперь?
-К воротам.
-К воротам, так к воротам.
Он зашагал вниз по улице в ту сторону, куда унеслась сверкающая комета.
-Благородные господа, - сказала я, - Из замка. Размахивают плетьми. Топчут конями зазевавшихся.
Парень молчал.
-Кто это? - спросила я.
Он глянул искоса и опять не ответил. Я ощутила, каково это, когда тебе не отвечают на вопрос, и вроде бы на самый невинный. Вон как я его отшила с этой рыбой. Сейчас он отыграется. Не ответит из чистой вредности.
Он еще помолчал, а потом сказал – очень доброжелательно сказал:
-Слушай, барышня, а ведь ты нездешняя.
-Нездешняя, - охотно согласилась я.
-Ага, - он усмехнулся, - А я еще подумал – выговор у тебя какой-то странный. Будто бы нашенский, а в тоже время будто бы и чужой. То ли простецкий, то ли благородственный... А что до господ из замка... Родная сестра это короля нашего Нарваро Найгерта, бутон, можно сказать, благоухающий от дерева Моранов. На охоту изволят выехать, госпожа наша несравненная.
-Эгей, ты тоже по благородственному умеешь? А почему столько сарказма?
-Ты, барышня, ослышалась. Никакого сарказма, только трепет и преклонение. Мы люди маленькие, неученые, даже слова такого не знаем – сарказм...
Он вдруг поджал губы, словно останавливая сам себя. И я подумала – странный парень. Оборвыш городской за гроши корзинку мою тащит. На проехавшую мимо принцессу смотрит как на кровного врага.
Я пожала плечами. Это меня не касалось. Хотя здесь явно было что-то не так.
Некоторое время мы молча двигались путем родной сестры короля Нарваро Найгерта и ее кавалькады. Улица пару раз плавно повернула и вывела нас на небольшую площадь перед воротами. Мой носильщик – доброволец остановился.
-Куда теперь?
-Дальше. Туда, - я кивнула на ворота, - За город.
-”Туда, сюда”, - заворчал он, - Нет бы сразу объяснить, мол, мне туда-то. Вот морочит голову, “туда, сюда”...
-Я заплачу.
Он неожиданно смутился.
-Ну, в общем, мне тоже туда же... я хотел сказать, нам, наверное, по дороге. Тебе куда, к реке?
-К реке.
-Хе! На ту сторону?
-Да. То есть... да.
-Хе! Пойдем. Я тебя перевезу. Видала наш паром? Мой батька им заправляет, а я ему помогаю. Вообще-то у нас работник есть, Кайном зовут, силен, как бык, только с головой у него не все в порядке. Они сейчас с батькой как раз в паре.
Мы вышли из ворот, удачно проскользнув между груженой телегой и фургоном бродячих актеров. Над дорогой вовсю клубилась пыль – день был в разгаре. Я, прикрыв глаза ладонью, взглянула на мутное небо. Жара.
Остро захотелось в тень, в гулкую сырость моего грота, а еще лучше – куда-нибудь в лесной овраг, чтобы по дну бежал ручей, а над головой плотно смыкались кроны...
На ту сторону...
-Слышь, барышня, в самом деле... Чего секретничаешь, страсть ведь как любопытно.
Помощник мой шагал по левую руку, против солнца, загораживая собой дорогу. Тень его укрывала меня почти целиком.
-Что тебе любопытно?
Я уже поняла, что он возвращается к прежнему разговору. Шут с ним, поговорим на любую тему.
-Да рыба эта... Я что подумал – ты ж ее для кормежки, небось, купила. В смысле, зверье кормить. Только рыба уж больно хороша... не для зверей.
-Это смотря что за зверь.
-Ага! - он весело покосился, задрав смешную выгоревшую бровь, - Значит, я догадался. Ничего соображалка у Кукушонка, а?
Я улыбнулась. Обаяние у мальчишки имелось. И характер, наверное, у него легкий, задорный, несмотря на странности. Хороший характер. Только болтун он порядочный.
-Так что за зверь, а? Ты говоришь – зверь, значит он один? Здоровенный, выходит, коли ему одному всю корзину. Здоровенный, правда?
Ишь ты, Кукушонок. Соображалка у тебя и впрямь ничего, даром, что рыжая и давно нечесаная. 
-Да, большой. Я бы сказала, очень большой.
-Лев? Леопард? Или нет, какой-нибудь водяной, какой рыбу жрет, какой-нибудь... Кит? Черепах? Может, змей морской? Дракон?
Я споткнулась. Эй, Кукушонок! Что-то ты слишком здорово соображаешь.
-Я знаю, - он тоже остановился, перехватил веревку, неловко отер рукавом взмокший лоб, - Я догадался. Ты у Даллавертов в загородном доме... Недавно служишь, да? Там, говорят, зверинец большой, и бочка там есть, говорят, огроменная, с соленой водой, тварей морских держать, а в бочке окошечки хрустальные...
Я ничего не сказала. Зашагала дальше – дорога плавно поворачивала к реке. Над прибрежными кустами сверкнула широкая лента Нержеля. Противоположный берег, обрамленный синеватой каймой леса, едва угадывался в солнечном мареве.
Далеко-далеко на севере, там, где река соединялась с морем, разлилось слепящее сияние. И на этом самом стыке, в текучем жгущем свете, парила, словно призрачный замок Стеклянная Башня – мой маленький остров, высокий, узкий, почти прозрачный, почти невесомый, почти не существующий...
-Барышня, а барышня, ты расскажи про дракона-то... Ну, расскажи, небось не тайна это, не секрет какой... Слышь, а может, покажешь его, а? Я тебе корзину задаром дотащу. Покажи дракона, барышня! Век благодарить буду, хочешь, всю работу переделаю, клетки почищу, воды натаскаю...
-Из моря?
Мы снова остановились. Кукушонок разволновался. Он шумно и часто дышал.
-Да хоть из моря... - голос его неожиданно ослаб.
-С чего ты взял, что это дракон?
-Ты сама сказала...
-Я не говорила этого.
Он заморгал.
-Тогда кто?
-Что “кто”? Кто сказал? Ты сказал. Ты сам выдумал дракона, сам и сказал.
-Да нет... Если не дракон, то кто?
Если не дракон, то кто? Королева называла его чудовищем. Амаргин называл его мантикором. Я никогда не видела мантикоров, но, кажется, они выглядят иначе. Но он и не дракон. Он точно не дракон. У драконов, даже бескрылых,  нет лица, у них морда. А у мантикоров нет драконьего тела и чешуи. Хвост у мантикоров имеется – скорпионий, а не драконий, сплошь усаженный шипами. А вот рук – настоящих рук, с пальцами, с ладонями – нет ни у тех, ни у других.
-Не знаю, - призналась я, - Мне сказали, что это мантикор.
Кукушонок только охнул. Он поверил сразу и безоговорочно.
-Мантикор!
-Но это не мантикор.
-Не мантикор?
-Увы, нет. Он большой и страшный, весь в шипах, он лежит в воде, светится как гнилушка, воняет, жрет рыбу и все время спит.
-Он свирепый?
-Понятия не имею. Он не просыпается даже для того, чтобы поесть.
-Ты за ним ухаживаешь?
-Да. - я повернулась к спуску на паром.
Он, вздыхая, поплелся следом.
- Эх, да я понимаю... понимаю, что нельзя показывать редкого зверя каждому встречному-поперечному. Господин Даллаверт, я слыхал, гневлив весьма, еще высечь велит, ежели чужого кого в доме своем застукает... А то вообще взашей вытолкает, в смысле, не только меня, но и тебя...
Не слушая Кукушоночье нытье, я прибавила шагу. На берегу толклась толпа человек в двадцать. Там же присутствовал порожний воз, пара лошадей, коза и собака. Широкий прямоугольник парома неспешно подбирался к дощатому причалу. Причал был длинный, и в дальнем его конце, у крытого соломой домика, покачивались в набегающей от парома волне две лодочки.
Кукушонок, похоже, разочаровался в предполагаемой авантюре. Замолчал. Или сейчас его больше интересовало происходящее на пароме.
На короткий причальный столб легла веревочная петля, грузная посудина ткнулась тупым носом в доски, отошла от толчка, и через расширяющуюся щель на причал выпрыгнул полуголый мужчина в оборванных холщовых штанах. Другой мужчина, постарше и посуше, выволок сходни.
-Вон те лодочки, - я показала рукой, - Чьи?
-Та, что слева - моя, - хмуро отозвался Кукушонок, - На кой тебе она? Ты говорила, к Даллавертам, на ту сторону...
-Отлив уже начался. По реке, потом обогнуть маяк… так будет быстрее.
-К Даллавертам? Да ты что, там потом по берегу мили полторы топать...
-Где твоя хваленая соображалка?
Парень поморгал, потер ладонью мокрое, пестрое от веснушек лицо. Волосы прилипли к загорелому лбу, красновато-рыжие, как лисий мех. А глаза у него были карие, с желтыми лучиками вокруг зрачков. Когда в них попадало солнце, они вспыхивали словно янтарь.
-Его не в доме держат? - неуверенно предположил он, - То есть, мантикора этого? Я понял, ему, наверное, загончик сделали в скалах, чтобы вода всегда свежая и вообще...
 Забавно, подумала я. Он сам себе отвечает, мне даже не надо особенно врать. Он отвечает именно так, как я бы сама ответила, будь у меня время хорошенько поразмыслить. Да что там, его предположения гораздо убедительнее моих неловких отговорок, полуправды, что, как известно, хуже лжи. Это хороший способ разговаривать с людьми.
На любой вопрос отвечать - “А ты как думаешь?” или “Подумай сам, ты же умный человек”, или “Догадайся с трех раз”...
По сходням на паром закатывали порожний воз - мужчина постарше придерживал волнующихся лошадей, а другой, в холщовых штанах, с голой коричневой спиной, налегал на задок плечом.
-Бать, а бать! - крикнул Кукушонок, - Помощь нужна? - мельком глянул на меня, - Не слышат... - и заголосил, перекрывая шум толпы, - Ба-ать! А ба-ать! Вам помо-очь?
Люди на причале заоборачивались. Залаяла собака. Мужчина, заводивший лошадей, посмотрел на нас из-под руки, потом ответил что-то неслышное.
-А? Чего?
Мужчина отмахнулся, мол, отстань. И прикрикнул на полуголого, который, позабыв про возок, пялил глаза, будто увидел невесть что. У полуголого было лицо идиота, наполовину спрятанное в косматой клокастой гриве цвета пожухшей травы, со скощенным лбом, с вывернутыми ноздрями, с мокрым распущенным ртом. Глазами он прикипел ко мне, и все бы ничего - глазеет дурак на девицу, и пусть его глазеет, может понравилась ему девица - если бы не нарастающий страх в тех глазах.
Страх.
Страх, тот, что переходит из кошмарного сновидения в реальность, когда вдруг просыпаешься в кромешной тьме, с колотящимся сердцем, с абсолютной уверенностью в том, что кто-то - КТО-ТО - стоит над твоим изголовьем с занесенным ножом, и сейчас... вот сейчас...
Паромщик гаркнул на идиота, тот заморгал и отвернулся. Напряжение спало так резко, что я пошатнулась.
-Никак барышня перепугалась? Не боись, Кайн безобидный, хоть и страшен как смертный грех. Он словно дите малое, умишка у него годков на пять - на шесть. Зато силища великанская.
-Пойдем скорее, - буркнула я, - Мне надо торопиться.
Одна из лодочек  оказалась совсем маленькой плоскодонкой, вторая же - настоящей лодкой, с килем, со складной мачтой и парусом, уложенным вдоль днища. Кукушонок помог мне спуститься в нее и установить корзину, предварительно забрав из нее свой сверток.
-Обожди чуток, барышня. Сейчас весла принесу.
Он направился к крытому соломой домику.
А когда он вернулся, легкая плоскодонка уже покачивалась ярдах в семи от причала, мою же лодочку оттащило течением еще дальше.  И расстояние быстро увеличивалось. Я нашарила в кошеле золотую монету и кинула ее на причал.
-Дура! - заорал Кукушонок, - На камни налетишь! Зачем тебе это было надо? Зачем?
Он со стуком швырнул весла на причал, не обратив ни малейшего внимания на блестящий кругляш. Рывком содрал распоясанную рубаху - и бросился в воду, взметнув фонтан брызг.
Поднятая им волна добежала до лодки и оттолкнул ее от берега еще на добрые пол-ярда. У меня саднило палец - ноготь неудачно обломился у самого корня, когда я раздергивала веревку. Я сунула палец в рот.
Голова Кукушонка вынырнула на поверхность.
-Стой! - крикнул он, отплевываясь, - Да стой же! Дура! Я бы тебя довез! Куда хочешь довез бы!..
Он греб в мою сторону, плюясь и ругаясь. Загремели доски - по причалу бежали люди. Впереди всех, отчаянно гавкая, неслась собака. Полуголый идиот отставал от нее всего на пару шагов.
Я перелезла через сложенный парус на корму, к рулю. Лодочка с обманчивой неспешностью развернулась. Беспокоиться мне было не о чем - уже начался отлив, и река освободилась. 
Лодку очень быстро тащило на стремнину. Поднялся ветер - свежий ветер простора, что никогда не подлетает к берегам, потому что не любит берегов. И человечьих голосов он тоже не любит, он комкает их, рвет в клочья и выкидывает обратно на человечью обжитую землю. Я видела, как Кукушоночья голова разевает рот, как люди на причале потрясают кулаками и тоже разевают рты, как возбужденно прыгает у них под ногами собака, но ветер решительно выметал все звуки, словно мусор, на берег. Оставался только чаячий крик да негромкий плеск воды.
Будто мокрая ладонь приветливо похлопывает по мокрому плечу.