Хэм и Гертруда

Полный текст на:

http://magazines.russ.ru/nlo/2002/56/mih.html

И в самом деле, трудно будет сыскать в истории современной нон-фикшн книгу, в которой с выигрышной во всех отношениях позиции очевидца (а не добросовестного хроникера, что предполагало бы невозможность или по крайней мере нежелательность субъективных оценок, привычки опускать неудобные детали, а тем более прямой подтасовки фактов) рядовому читателю была бы предоставлена возможность познакомиться с таким количеством гениев, почти что гениев и просто известных “всему Парижу” numero, а также с обстоятельствами их личной и творческой жизни в лице жен, любовниц, друзей, бывших друзей, а ныне заклятых врагов и так далее. Пикассо, Матисс, Жорж Брак, Пикабиа, Марсель Дюшан, Тристан Тцара, Хуан Грис, Анри Руссо, Воллар, Липшиц, Гийом Аполлинер, Мари Лорансен, Блез Сандрар, Жан Кокто, Т.С. Элиот, Ситуэллы, Леонард и Вирджиния Вулф, Клайв и Ванесса Белл, Джайлз Литтон Стрэчи, Эзра Паунд, Шервуд Андерсон, Сильвия Бич, Эрнест Хемингуэй, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Форд Мэдокс Форд, Ман Рэй, Эрик Сати, Верджил Томпсон и прочая, прочая, прочая.
В отечественной традиции некую убогую параллель “Автобиографии” представляет собой жеманно-кокетливый “Алмазный мой венец” Валентина Катаева, который (Катаев) тоже был “со всеми знаком”. Но, во-первых, Москва все-таки не Париж, и бoльшая часть тех, кого так томно маскировал под прозрачными псевдонимами Катаев [2], суть достояние исключительно отечественной, а никак не мировой культуры. А во-вторых, скандальный имидж Гертруды Стайн ничего общего не имел — хотя бы с точки зрения масштаба и потенциального культурного резонанса — с имиджем автора детского советского бестселлера “Белеет парус одинокий”.
Впрочем, помимо “во-первых” и “во-вторых”, есть еще и “в-третьих”. Ибо, хотя этот текст и был рассчитан на достаточно массового читателя, писался он не только — а может быть, и не столько — на потребу публике. Но прежде чем мы выйдем на те пласты текста, которые, возможно, смогут дать нам ключ к действительным творческим интенциям автора, попробуем пойти от противного, то есть от того, чем эта книга НЕ является. А за наиболее удачным сопоставительным материалом для этого далеко ходить не нужно. Ибо уже давным-давно написана книга, которая именно и мыслилась автором как своего рода дополнение к “Автобиографии Элис Б. Токлас” и, одновременно, как попытка не то опровержения, не то оправдания. С нее и начнем [3].
Почти тридцать лет спустя после публикации “Автобиографии” обиженный в книге Хемингуэй [4] сделал ответный ход, сев за рукопись, увидевшую свет уже после его смерти и озаглавленную “Праздник, который всегда с тобой” (1964). Гертруда Стайн прошлась по Хемингуэю в мемуарах из парижской жизни, перемешав его с толпой колоритных знакомых, художников, писателей и музыкантов, многим из которых тоже досталось от нее на орехи. Что ж, он тоже так может. Он тоже затасует ее среди множества ярких парижских картинок, и некоторые из этих картинок явно придутся ей не по вкусу.
А обижаться ему было на что. Гертруда Стайн с ее острым аналитическим умом и могучим социальным чутьем всегда умела найти у человека самое больное место и всегда знала, как и когда удобнее ударить. И по Хемингуэю она покаталась от души. Для старательно возводимого “папой Хэмом” вокруг себя образа ключевыми были три позиции. Во-первых, он был мачо, причем не просто мачо, а мачо образцовый. Герой войны, боксер, спортсмен, охотник на крупную дичь, и так далее, и тому подобное. Во-вторых, он был создателем некой интеллигентски-мачистской этики, строго прописанной в каждом из его “потерянных” протагонистов, той самой, которую впоследствии журналисты и литературоведы окрестили “трагическим” или “стоическим героизмом”. И которая через некоторое время (наряду со столь же подростковыми концептами Эриха Марии Ремарка и ему подобных) во многом задала стереотипную этику героя голливудского боевика [5]. И, в-третьих, он был свежим оригинальным писателем, автором уникального “сурового нового стиля”, плюс “принцип айсберга” и прочие открытия, ни разу им самим сколь-нибудь внятно не проговоренные, но, несомненно, “работающие” и, несомненно, им запатентованные.
Поводом для “наезда” на Хемингуэя Гертруде Стайн послужила черная неблагодарность, которую тот проявил к своему бывшему литературному наставнику Шервуду Андерсону, оказавшемуся по совместительству другом самой Гертруды. Отчасти это был, очевидно, и упреждающий удар, ибо милая манера Хемингуэя разделываться с теми людьми, которым он более всего обязан, уже успела явить себя в полной мере, и Гертруда Стайн имела все основания полагать, что следующей на очереди будет именно она [6]. А оказываться в положении “принимающего пас”, да еще от бывшего ученика, она не привыкла.
Итак, первый удар был нацелен в самое больное место. Повествовательница Элис Би Токлас оказывается свидетельницей разговора между двумя литературными мэтрами, Гертрудой Стайн и Шервудом Андерсоном, по поводу их общего непутевого детища по имени Эрнест Хемингуэй. И первое, на чем они оба сходятся, так это на том, что Хемингуэй попросту истерик и трус. И что весь его мачизм есть не что иное, как защитная окраска, призванная отвлечь внимание публики от этого прискорбного обстоятельства. Второе — это несбыточная мечта о том, чтобы Хемингуэй как-нибудь набрался смелости и рассказал свою истинную историю. Жаль только, что в его этические идеалы именно такого рода героизм и не укладывается. Ну, а о третьей “сильной позиции” великого писателя Эрнеста Хемингуэя оба олимпийца могут говорить исключительно сквозь благодушный (все ж таки не чужой человек) снисходительный смех. Литературный первооткрыватель Эрнест Хемингуэй! И в самом деле смешно. Амбициозный беллетрист с чисто журналистским умением ухватить на лету самое пригодное для продажи — вот это было бы куда ближе к истине. Жаль только, что Хемингуэй никогда не расскажет не только своей истинной истории, но и истинной истории своего творческого становления.
В своем несколько запоздалом ответе Хемингуэй, переврав для порядка ряд подробностей, обвинил ее саму в том, в чем почувствовал себя сильнее всего задетым. В недостатке мужества. Во-первых, она лесбиянка (что, впрочем, ни для кого давно уже не было секретом), а во-вторых, она подкаблучница у своей многолетней любовницы и наперсницы Элис Токлас. И самое забавное, что критики в большинстве своем именно здесь и ставят точку в этой истории [7]. Не задумываясь о том, почему Хемингуэя, у которого было время подумать и которому уже нечего было опасаться со стороны оппонента (Гертруда Стайн умерла еще в 1946 году и отреагировать должным образом уже, естественно, не могла) достало лишь на нечто вроде “сама дура”. Сделанного хлестко и вкусно, явно выношенного и выстраданного, но все-таки — “сама дура”. И почему он ничего не ответил на обвинения собственно творческие.
“Праздник, который всегда с тобой” Эрнеста Хемингуэя — одна из его лучших поздних книг и вообще одна из его немногих бесспорных удач в жанре нон-фикшн. Она свежа, разнообразна, пристрастна, зла, лирична — но при этом всем она вполне привычна. Постаревший писатель рассказывает о днях своей молодости, о местах и людях, которые когда-то доставляли ему радость или причиняли боль, вызывая в читательских душах томительное чувство резонанса. В “Алмазном венце” Валентина Катаева тоже есть удачные страницы.
Хемингуэй не ответил по существу по одной простой причине. Потому что отвечать ему было нечего. Какой бы хорошей книгой ни был “Праздник”, “Автобиография Элис Б. Токлас” была, есть и будет книгой совершенно иного разряда. Гертруда Стайн, даже взявшись за ориентированный на массовый читательский интерес нон-фикшн, осталась верна духу безудержного творческого экспериментаторства и закрутила свой опус настолько лихо, что Хемингуэю эта планка оказалась не по росту. Он написал добротный шлягер от первого лица, основанный на ностальгически-романтической светлой тоске о невозвратном далёко. Он даже и здесь не захотел — или уже не смог — освободиться от привычного имиджа, от привычного стиля, удачно найденного когда-то и придавившего его в конце концов насмерть. Она же вывернула наизнанку целую традицию — причем сделала это так, чтобы рядовой читатель ровным счетом ничего не заметил. Вам надобно песен? Их есть у меня. Но только песни эти будут с двойным, тройным — или сколько их там еще — донышком. И Хемингуэю, который, естественно, не мог всей этой игры не увидеть и не оценить, оставалось только цепляться по мелочам. Либо — дать понять, что он игру все-таки понял и оценил.
Хемингуэй всю жизнь твердил, что с Гертрудой он вполне бы мог поладить, но вот кого он на дух не переносил (впрочем, взаимно — подчеркивал, опять же, сам Хемингуэй), так это Элис Токлас. И уколоть он Гертруду попытался ею же, Алисой. Пассивной — и при этом доминантной, ничего не понимающей в искусстве — и при этом вынесенной в заглавие самой популярной книги записной авангардистки Гертруды Стайн. Алисы, чей облик двоится и живо напоминает о зеркалах. Ибо, если рассматривать рассказанную Хемингуэем историю о ссоре между Гертрудой и Элис, которую он ненароком подслушал (только голоса!) и которая открыла ему глаза на истинную природу их отношений, — так вот, если рассматривать эту сцену в духе затеянной Гертрудой Стайн в “Автобиографии” игры, то ссора будет не между двумя любовницами. Будет ссора между автором и повествователем. Между автором, который пишет за повествователя его, повествователя, автобиографию, — и повествователем, который в собственной автобиографии рассказывает вовсе не о себе, как то следовало бы по законам жанра. А рассказывает он об авторе, который, в свою очередь...
Вот об этом, о европейской традиции взаимоотношений между различными уровнями авторской субъективности в автобиографии и смежных с ней жанрах, и о том, что именно Гертруда Стайн в “Автобиографии Элис Б. Токлас” с этой традицией сделала, и пойдет дальше речь.