Ф 19 восьмой ангел

Ему снова снились семь ангелов. Один из них развернул крылья и нагло подмигнул. Второй взмахнул мечом, разрезая воздух с тихим змеиным звуком. Третий вырвал несколько перьев из крыла четвертого. Четвертый толкнул пятого, который упал прямо на меч второго. Шестой хлопнул в ладоши, и меч задрожал пористой резиной, растекаясь горячими каплями. Пятый закричал, хлопая крыльями и сбивая резиновое пламя. Седьмой расхохотался, и от этого смеха дрогнуло облако сна, распавшись осколками хрустальной люстры.
Он все еще пытался сохранить равновесие, цепляясь побелевшими мерзнущими пальцами за облачный край, но ветер ангельского смеха уносил, отбрасывал назад, и серебряная нить сматывалась в клубок, притягивая к сознание к спящему телу.
Он открыл глаза. Сон вспоминался в смутной кисельной жиже, хлюпал в ушах болотными звуками.
- Черт! – сердито ударил он кулаком по подушке, выбивая одинокое перо, взлетевшее и тут же приземлившееся на его носу. – Но ведь это было важно! Очень важно!
- Что случилось, дорогой? – его жена улыбнулась, раздвинув тяжелые шторы, прячущие комнату от утреннего солнца. – Нехорошо ругаться в такой день.
Он нахмурился, собирая морщины на залысине загорелой гармошкой. Какой еще «такой» день? День как день, погода хорошая, никаких катаклизмов не намечается. Или намечается? Он чихнул, и перо оскорбленно спланировало на смятую простыню. Воспоминание проворачивалось в голове, скрипя на повороте каждой мозговой извилины несмазанными шестеренками. Такой день…
- Я взглянул, и вот, конь белый, а на нем всадник, имеющий лук… - он растерянно потер лоб, не понимая собственной фразы.
- Вот-вот! – кивнула жена. – Поэтому, поторопись. Вставай, еще масса дел, а время тикает.
Он продолжал хмуриться, и гармошка морщин растягивалась и собиралась, играя диссонирующую мелодию. «Она явно понимает, о чем речь», - подумал он, следя за передвижениями жены по комнате. – «Может, спросить?» Спрашивать не хотелось. Он понадеялся, что воспоминание само оформится во что-то хотя бы относительно внятное.
- Ладно. Встаю уже.
- Вот и умница!
Он прикрыл глаза, сдерживая резкость, повисшую на кончике языка. «Умница!» Он терпеть не мог таких уменьшительно-снисходительных эпитетов. Казалось, что это его унижает, возвращает во времена коротких штанишек детства, в тот самый момент, когда он обмочил штаны, и мать стояла, укоризненно покачивая головой, и говорила: «Ну, как же ты мог? Ты же у меня умница. И вот…»
Вокруг что-то изменялось, комната колыхалась, словно никак не могла принять определенную устоявшуюся форму. Он застонал, головокружение вызывало тошноту. Резкость, которая была, казалось, благополучно проглочена, опять зависла на кончике языка, ожидая удобного момента, чтобы вырваться.
- Что это такое?
- Наверное, зацепились за край облака неопределенных явлений неопознанной классификации, - жена махнула рукой, и это взмах отрастил крылья, уронил подушечное перо и вылетел в распахнувшуюся синь стеклянной крыши.
- Эт-то еще что? – он сел на постели, и еловые стволы, окружающие последний пост цивилизации, пожухли горящим картоном, выталкивая его из-под одеяла.
- А, я поняла, дорогой, - жена нежно взъерошила его волосы и подала нечто, напоминающее римскую тогу, только отвратительного желтого цвета, усыпанную малиновыми незабудками. Эти малиновые будки переливались всеми оттенками травяных цветов, мельтеша в глазах солнечными зайчиками.
- Раз поняла, то объясни, - он почувствовал, что кровать начала растворяться, и быстро встал.
- Ты, дорогой, опять забыл, что наступает Конец Света. Причем, именно сегодня – последний день Земли, а, может быть, и всей Вселенной! - жена улыбнулась, улыбка тут же превратилась в голодный оскал, и щелкнула окровавленными клыками. Он потряс головой, и лицо жены опять стало нормальным. Если, конечно, можно считать нормальным лицо женщины, у которой вместо волос – бахрома змеиных голов. Но это было уже не так страшно, какой-то миф о женщине с волосами-змеями всплыл в памяти, уверяя, что все это уже было, и бояться нечего. Только нельзя было смотреть в глаза, это он помнил точно. Нужно было взять в руки зеркало. Он снял зеркальную дверцу шкафа, вставил ее в раму с мелкими шипами по краям, и показал жене.
- Спасибо, дорогой, - она поправила рассыпавшиеся по плечам сухие стебли чернобыльника и вздохнула. – Эти неопределенности становятся все утомительнее, не так ли?
Он ничего не ответил. Второй ангел, на рыжем коне, прогарцевал по комнате, раскланиваясь, как будущий победитель. Сон опять насмешливо затанцевал, пробираясь в зеркальную дверцу и оставляя обрывки ангельских крыльев на шипах рамы.
- Пойдем завтракать, - жена открыла дверь и провалилась в клубящиеся зыбучие пески. Зыбь облизнулась, показала серый язык из высохшей пемзы и выплюнула морского ежа, немедленно уползшего под тумбочку, сердито стуча лапками.
- Тьфу на вас! – он сплюнул и утер рот рукавом халата, оцарапавшись о маленькие будочные крыши.
Комната недоуменно мигнула и замерла, квадратная и надежная. Цветовые пятна на обоях еще немного поплавали, протестуя и не желая окончательности формы, но успокоились и сложились в букетики роз, перевитых ленточками. Кровать вернулась на место, а зеркальная дверца укоризненно взглянула со своего места в шкафу, и тут же сосредоточенно принялась отражать комнату.
- Так-то лучше, - он вышел из спальни и прошел на кухню. Никаких катаклизмов не наблюдалось. Жены, впрочем, тоже. Он задумался – можно ли отнести к катаклизмам отсутствие жены? Или ее присутствие, если бы она была? В духовке лежал жареный цыпленок, беспомощно выставив худенькие крылышки. Он оторвал крылышко, которое сухо хрустнуло в его пальцах.
- Опять пережарила, - проворчал он и решил, что к категории катаклизмов все же относилось именно присутствие жены.
- Ах, дорогой! – жена немедленно возникла на пороге кухни, поправляя кружевной фартучек с колокольчиками. Колокольчики резко звенели и шевелили колючими лепестками. – Надеюсь, тебе понравился завтрак?
- М-м-м… - ответил он, пытаясь проглотить пересушенного цыпленка. Цыпленок сопротивлялся, растопыривая тощие синие ножки, и щекотал перьями небо.
- Скоро придет мама, - радостно сообщила жена, выливая в миску пакет муки. – Я хочу приготовить пирог. Мы должны быть вместе в такой день. Всей семьей. Правда?
Он замучено кивнул, выплевывая цыпленка в мусорное ведро. Цыпленок расправил уцелевшее крылышко и недовольно заквохтал. Квочка снесла яичко и положила его на край печи.
- Хорошее яичко! – затянула она. – Левое! Золотое! Не простое! Эх, народ, раззудись рука, расчешись нога! Налетай! Кто не с нами, тот против нас! Кто за правосторонность яичек – тот правша! Кто любит левые, тот просто дурак! Покупай, подешевело, вчера за три, сегодня за пять!
Он пнул курицу, и та клюнула его в ногу.
- Левой! Левой! Левой, идиоты, я сказал! – сержант постукивал грязным сапогом по линолеуму и орал во все горло команды. – Гальюны драить будете!
Гальюны расселись рядком на паркетных шашечках и распушили хвостики. Они ожидали, когда же их начнут драить. Это было именно то, что гальюны любили больше всего, но реже всего получали. Обычно им говорили: «Кыш, проклятые!» и вызывали санэпидемстанцию. А уж дюжие ребята в белых халатах с радостью опрыскивали беспомощных гальюнов розовым маслом и поджигали на алтаре Гиппократа.
- Бред, - сказал он, плюнув в сторону сержанта. Сержант, однако, не растворился, а всего лишь растер плевок ногой, оставив на линолеуме грязную полосу, расцвеченную разноцветной шерсткой гальюнов.
- Бред бери! Бред бери! Свеженький! С пылу, с жару, только что бегал, был убит, ощипан и зажарен! – незнакомый мужик в телогрейке уселся на плите и поправил завалившееся ухо ушанки. Ухо вставало торчком и нервно принюхивалось, морща заячью губу.
- У тебя, конечно, лучший бред из всех бредов, которые стоит брать, - саркастически заметило ухо. – Но не изволишь ли ты обратить внимание, что сидишь на горящей конфорке?
Мужик обратил внимание на дымящиеся ватные штаны.
- Да не волнуйся ты так, - почесал он ухо за ухом. – У меня там асбестовая прокладка.
Бес из прокладки выскользнул и нырнул в фиолетовый огонь. Он нежился и радостно ухал, растирая мохнатую спину мочалкой. Мужику стало неуютно. Без беса штаны перестали быть огнеупорными. Упор тоже решил отделиться и устроился около сковородки, пытаясь очаровать ее рассказами о своих похождениях в прошлой жизни.
Конь вороной, несущий всадника, ударил копытом посреди кухни, и фонтан взметнулся к потолку, смывая побелку.
- Опять канализацию прорвало, - жена бросилась затыкать дыру. Она вырвала у беса мочалку и сунула ее в фонтан. Фонтан иссяк, решив отдохнуть до лучших времен.
И конь бледный, с костлявым всадником на спине, стал рядом с вороным.
На кухне становилось тесно. Гальюны, возбужденно попискивая, забрались под стол и глодали там не успевшего убежать цыпленка. У них наступил период спаривания, и они разбивались на пары, собираясь устроить соревнование по перетягиванию единственного куриного крылышка.
- Левой! Левой! – продолжал командовать сержант, злобно глядя на восемь конских ног. – Правой! Тьфу, левой! Левой, я сказал!
- А не хочу… - заявила квочка, засовывая непростое яичко под крыло. – И вообще я родилась на улице с правосторонним движением. И сердце у меня посередине груди. А сама грудь какая аппетитная, ты только глянь, милок, такого ты еще не видел!
- Неплохо, конечно, - сержант небрежно пощупал квочкину грудь. – Но почему только одна? Я помню, что должно быть две.
- Мутация, - объяснила квочка. – Главное – правильно приготовить.
Сержант согласно кивнул и зашарил толстыми пальцами под квочкиными перьями. Шары отскочили от пальцев, выбили из-под крыла яичко, которое упало и не разбилось.
- Дед бил-бил, не разбил… - задумчиво сказал он, толкая яичко под стол к гальюнам. Раздался треск скорлупы. Гальюны честно пытались взломать яичко, оно сопротивлялось, зачитывая декларацию о правах левых яиц с центристским уклоном.
- Ну сделай же ты что-нибудь! – закричала жена, которой надоело сидеть на мочалке, затыкающей фонтан.
Он напрягся, пытаясь сделать что-нибудь. Но так как «что-нибудь» было понятием из другой реальности неопределенности, ничего не получилось. Тогда он вспомнил, что никогда не был женат.
- Кошмар холостяка, - сообразил он, выметая из кухни жену, мочалку, беса, яичко, сержанта и квочку. Потом подумал и выбросил мужика в телогрейке вместе с плитой. Жареный цыпленок жалобно топорщил перышки за мусорным ведром, понимая, что на этот раз так просто ему не уйти.
Очистив кухню, он присел отдохнуть. Кошмар кошмаром, но происходило действительно что-то в высшей степени нелепое и несообразное.
- Подумай как следует, - сказал костлявый всадник, толкая каблуком бок бледного коня.
- А ведь Конец Света действительно наступает, - напомнил всадник на вороном коне, раскачивая безмен с привязанным к нему мешком зерна.
- Точно-точно, - закивал всадник на рыжем коне, размахивая режущим воздух мечом.
- Без сомнения, - подтвердил всадник белого коня, накладывая на тетиву стрелу и целясь в кукушку, пискнувшую из часового домика.
- Значит, все умрут, - пожал он плечами, смахивая всадников тряпкой в мусорное ведро. Цыпленок все еще дрожал, ожидая, когда о нем вспомнят.
- Будет глад, хлад, землетрясение, и луна сойдет на землю, - мрачно проповедовал кто-то из всадников. Но из мусорного ведра никто не вылезал. Цыпленок устал дрожать и уснул. И снился ему куриный рай, и множество проса, рассыпанного среди звезд, и мама-курица, нежно отбрасывающая лапой комки земли и выуживающая оттуда толстого червяка…
- Ну и будет, - он пожал плечами и накрыл ведро крышкой. Стало тихо. Только тикали часы, отмеряя ломтики времени, нарезая их и раскладывая на тарелки.
Ему стало скучно. Только что вокруг кипела жизнь, а теперь – пустота и запустение. Даже жареный цыпленок сбежал в свой сон и теперь клевал червяка, пытающегося зарыться обратно в землю.
Он заглянул под стол, надеясь, что там остался хоть один гальюн. Но нет, и там было пусто, только несколько клочков разноцветной шерсти перекатывались вокруг ножки табурета.
- Ну хоть бы трубили, что ли! – он окончательно расстроился. Скука заедала, а пустота квартиры отдавалась гулом в голове. – Где ж трубы Конца Света? Или оркестр тоже разбежался?
Крышка на мусорном ведре затряслась, и он стукнул по ней ногой. Те, кто стучал из ведра, успокоились. Или затаились.
- Быстрее бы, что ли… - попросил он, изнывая от скуки.
- Что ты ноешь? – спросил бестелесный голос, и он обрадовался хоть какой компании.
- Да вот, понимаешь ли, скучно мне, - объяснил он, оглядываясь в поисках собеседника. – А ты где, собственно говоря?
- Везде, - ответил голос.
- Да ну? – не поверил он. – А ты кто такой?
- Автор, - вздохнул голос.
- Ну да? – восхитился он. – И что теперь? Будут трубы, фанфары, гром, молния и медные воды?
- Дурак ты, - автор материализовался на плите, подобрал мочалку, оставшуюся после беса, и почесал ею между крыльев. – Я стараюсь, стараюсь, а ты все портишь.
- И что это я испортил? – он оскорбился и подумал о том, что автора тоже нужно вымести. Тем более, что его слова совершенно не развеивали скуку, зависшую посреди кухни удушливым облаком подгоревшего пирога.
- Сюжет, - сердито сказал автор, почесывая мочалкой третье крыло пятого правого ряда. – К этому моменту ты уже давно должен был вспомнить, кто ты такой.
- А это имеет значение? – он равнодушно зевнул и потянулся за веником. Многокрылость автора его удручала.
- Конечно! – автор даже выбросил мочалку, которая попала в цыпленка, который наслаждался червяком в курином раю, который… и так до бесконечности. – Ты же должен спасти мир! Конец Света не наступит, если ты все правильно сделаешь!
Он задумался, шевеля тапочкой крышу будки, упавшую с рукава незабудкового халата. Что-то крутилось на грани сознания и вспоминался сон про ангелов, которые нагло выбирались на его кухню и сидели за это в мусорном ведре. Цепочка «которых» продолжала разворачиваться, нанизывая звено за звеном.
Он поднялся, разворачивая за спиной ангельские крылья.
- Спасибо, - сказал он, но никого уже не было. Кухни тоже не было. Только семь ангелов, покачивая в руках огромные золотые трубы, смотрели на него.
- Ты пришел? – спросил один из них.
- Разве я мог не прийти? – отозвался он. – Это нарушило бы весь сюжет.
И восьмой ангел взмахнул крыльями, закрывая ими Землю, защищая от всадников. И было имя ему – Равновесие.
- Эх, а ведь неплохо повеселились, - сказал сержант, сидя на кухне и прижимая к груди квочку. Гальюны запищали из-под стола, напоминая сержанту, что веселье только начинается.
И был вечер, и было утро. Жизнь продолжалась.

***

1 И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.
2 Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.
3 И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.
4 И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
5 И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.
6 И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.
7 И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.
8 И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли -- умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
(Откровение святого Иоанна Богослова)

(13181/15532 зн.)