Глава первая. Разговор
Глеб никогда не опаздывал, он всегда приходил вовремя и заставлять кого-то ждать себя считал попросту неприличным. Спешившая на встречу с ним Лидия была с этим полностью согласна, и потому сейчас так сильно нервничала - Глеб ждал ее в “МакДональдсе”, а она еще только подъезжала к нужной станции метро. Попасть в “МакДональдс” вовремя она не сможет, если только ей не удастся взлететь и добраться туда по воздуху.
Она выскочила из метро, вдохнула неповторимый воздух центра Москвы и с наслаждением огляделась. Лидия любила Москву горячей и бессильной любовью, той самой, которая рождается на свет вместе с вами, всю жизнь щемит и щемит вам сердце, и избавиться от нее нет никакой возможности. Слабости именно к старой Москве она при этом не испытывала, так что пришедшие с перестройкой изменения только радовали ее. Лидии нравилось, что любимая Москва стала очень чистой, яркой, веселой, как елочная игрушка; красоте города, казалось, ничто не страшно, никакие перемены и перестройки. Как ни торопилась она, а все-таки на мгновение остановилась, оглядывая шумную площадь, полную людей, которые, как водится, спешили. Москва - город спешный! И Лидия, любившая в этом городе каждый камень, тоже заспешила к “МакДональдсу”, знаменитую треугольную крышу которого было видно от самого метро.
Глеб сидел за столом и рассматривал стоявшие перед ним коробочки и картонные стаканы с яркой символикой ресторана. Лидия видела, как он беспокойно оглядывался по сторонам; ей снова стало неловко. Глеб знает, что она никогда не опаздывает, вот и тревожится - что с ней такое могло случиться.
Настроение у Лидии было и в самом деле неважное. Она только что получила отказ от издательства - ее роман понравился, но речь в нем шла о зарубежной жизни, и на этом основании рукопись отвергли.
- Вы талантливы, очень мило, но... мы не решаемся этого напечатать, - сказал ей редактор. - Отдел сбыта просто не пойдет на это. Если вы сделаете героями своей следующей книги наших людей, мы с удовольствием вернемся к этому разговору.
“Не решаются - и черт с ними, - нелюбезно подумала Лидия, повесив трубку. - Я не намерена заниматься дешевкой!” Она провела за границей шесть лет - работала на Кипре - и считала, что имеет право написать именно об этом.
Работая над последней книгой, она часто покупала детективные романы, лежавшие на полках магазинов, и прочитывала их в тягостном недоумении. Кое-какие авторы ей понравились, она даже перечитывала их книги по несколько раз. Но основная масса не годилась даже в макулатуру. В тягостном недоумении Лидия пыталась разобраться в том, что, по-видимому, сходило в этих произведениях за сюжет, терпела полнейшее фиаско и, грустно глядя на грубые стилистические ошибки, нахально смотревшие на нее чуть ли не с каждой страницы, пожимала плечами. Закрыв книгу, она мрачно рассматривала логотипы уважаемых издательств на обложках.
Лидия нисколько не обольщалась насчет своего творчества. Она прекрасно понимала, что ее книжки - это просто легкое развлекательное чтиво, но знала также, что чтиво это очень хорошее. Она была профессиональным журналистом, обладала превосходным чувством языка и знала, что стиль у нее отличный. Небольшая книжка остросюжетных рассказов, которую она издала за границей для живущих там соотечественников, всем понравилась и разошлась моментально. У ее книг было одно важное достоинство - они были необычны. Поэтому твердое намерение издательств добавить к лежащему на прилавках хламу только и непременно еще что-нибудь в этом же роде, а не нечто новенькое и интересное, выводило ее из себя.
Она быстро подошла к Глебу и покаянно сказала:
- Ради Бога, извини!
- Случилось что-то? - вместо приветствия ответил тот.
- Случилось. Меня завернули.
- Это еще не повод для опоздания.
- Совершенно верно, - согласилась Лидия.
- Ешь чизбургер, - недовольно сказал Глеб. - Я за него заплатил. Так что у тебя?
Лидия раскрыла коробочку, вдохнула запах особого, макдональдсовского хлеба. В стакане, конечно, милк-шейк - Глеб хорошо знал ее вкусы.
- Меня завернули, говорю же. Они предпочитают печатать про русских.
- Только поэтому? - удивился Глеб. - Но ведь они печатают переводную литературу. Причем низкопробную. По сравнению с той лабудой, которую у нас переводят и печатают, любой твой роман - просто литературный шедевр.
Лидия кивнула. С Глебом можно было не притворяться. Он был, наверное, единственным человеком на свете, от которого она могла что угодно выслушать и которому могла что угодно сказать. Глеб не обвинит ее в нескромности, не станет попрекать самомнением. Если сказать ему, что ее книги лучше, чем книги Татьяны Т. или Натальи Н., он поймет, что она не хвастает и не самообольщается, а просто - так оно и есть.
- И что теперь? - допытывался Глеб. - Ешь чизбургер, остынет ведь, а я за него заплатил. Что они тебе сказали?
- Чтобы написала про русскую жизнь.
- Так напиши, - нетерпеливо отреагировал Глеб. - Я не понимаю, что случилось, зачем ты меня вызвала, в чем проблема?
- Что значит - напиши? - возмутилась Лидия. - Я не могу писать про это!
- Про что?
Лидия запнулась.
- Ну... - неопределенно протянула она, подхватывая чизбургер так, чтобы из него не высыпался лук. - Ну про эти всякие страсти...
- Не морочь мне голову! - отрубил Глеб. - Они все могут, а ты не можешь?
- Не могу.
- Почему?
- Потому что... Да ты почитай все это сам! Это просто ужасно, почти все.
- Но никто же не заставляет тебя писать ужасно, - возразил Глеб. - Да ты и не сможешь. Напиши хорошо.
Лидия замерла, глядя на него широко раскрытыми глазами, забытый чизбургер, истекая соусом, остывал в ее руке.
- Я не могу писать про двадцать автоматчиков, которые гонятся за одним благородным героем и почему-то никак не могут в него попасть. Причем заметь, если ему дать автомат, он тут же их всех перестреляет с непринужденной легкостью.
- А тебе надо, чтобы в библиотеке, перед ярко пылающим камином, нашли труп благородного седого джентльмена с золотой цепочкой в кармане для часов? И чтобы пахло смолистыми дровами?
- Трупов не люблю, - поморщилась Лидия. - Но уж если ты так ставишь вопрос - что ж! Да! Пусть лучше труп джентльмена, чем безвкусица, которую я пыталась читать в последнее время. И смолистыми дровами пусть себе пахнет. А здесь только стреляют, надувают, дают и берут взятки, занимаются политическими интригами... И пахнет... нет, не знаю, не могу сказать, во всяком случае, не смолистыми дровами. А мне это скучно, понимаешь? Скучно!
- Ешь, - снова напомнил Глеб. - Так в чем дело, я так и не понял, что тебе нужно от меня было? Я, между прочим, сюда прямо с переговоров прибыл.
- Так иди, - сварливо отвечала Лидия.
- Да уж ладно! Все равно поздно уже. Без меня разберутся. Ешь, говорят тебе! Я за чизбургер заплатил.
Женщина в зеленоватой шубке, сидевшая спиной к ним на узенькой бордюрной скамеечке, обернулась и просверлила Глеба негодующим взглядом.
- Молодой человек! Вашей даме скоро ничего не останется, как только возместить вам стоимость чизбургера!
Лидия расхохоталась.
- Нет, - сказала она, вытирая слезы. - Просто он финансист, понимаете? Все, за что он заплатил, вызывает у него какое-то особое отношение. В этом ничего нет обидного, честное слово! Ему для меня чизбургера совсем не жалко! Просто он уважает деньги! И правильно, ведь их приходится зарабатывать. Правда, Хлебушек?
Глеб кивнул, снова поражаясь той свободе, с которой Лидия обращалась с людьми. Она была неизменно доброжелательна и улыбчива, люди ей ужасно нравились, и она охотно болтала с ними. Несмотря на ее искренность и свободу обращения, он никогда не видел, чтобы кого-то шокировала ее откровенность. Не обращая внимания на присутствие посторонних, она называла его старым дружеским прозвищем - когда они только подружились, она сначала обращалась к нему “Глебушка”, а потом, по фонетической аналогии, стала называть еще добрее и милее - “Хлебушек”.
- К тому же я вовсе не его дама, - продолжала Лидия. - То есть не в том смысле. Это вообще совершенно неважно. Если бы я пришла первая, тогда я купила бы еду для нас обоих. Понимаете?
Дама, которая сначала слушала настороженно, невольно улыбнулась в ответ на улыбку Лидии и снова занялась своим биг-маком.
- На чем мы остановились? - недовольно сказал Глеб. - Ах да! На том, что ты должна написать книгу на русском материале.
- Никому я ничего не должна! - возмутилась Лидия. - И не стану я этим заниматься. Меня тошнит от этого!
- От чего конкретно?
- От скверных книг.
- А ты напиши хорошую, - посоветовал Глеб.
- Да откуда здесь возьмешь хорошую! Все одно и то же, одно и то же, поразительное однообразие...
- Послушай, тебе надо только начать. Вспомни Моцарта.
- Кого? - удивилась Лидия.
- Моцарта. Он писал реквием по заказу, а вышла гениальная вещь. И знаешь, почему? Потому что Моцарт не умел писать плохо!
- Господи! - простонала Лидия. - Теперь мне понятно наконец, что означает выражение “сравнить божий дар с яичницей”!
Глеб не слушал.
- Сложную задачку интереснее решать, - говорил он. - Обязательно надо попробовать!
- Хорошо, раз ты такой умный, дай сюжет! - Лидия принялась за чизбургер.
- Я не литератор, как тебе известно, сюжеты - это ваше дело. Посмотри на сюжеты других авторов.
- Нету, - кратко ответила Лидия.
- Чего нету?
- Сюжетов нету. Открой книгу и почитай - почти ни в одной из них сюжета нету.
- Разве книга может быть без сюжета?
Лидия рассердилась.
- Послушай! Как тебе известно, я журналист. В институте училась старательно и с удовольствием. И отнюдь не понаслышке знаю, что такое сюжет, завязка, кульминация и развязка, фабула и так далее. Если я говорю, что сюжета нет, значит, нет.
- Любопытно, - задумчиво сказал Глеб. - Несколько слов из тех, что ты произнесла, я даже не слышал никогда. Ну все равно, может, я смогу тебе помочь. Скажи, что ты больше всего ценишь в сюжете?
Лидия подумала.
- Изящество.
- Но если это будет детектив, разве не важнее, чтобы было интересно?
- Это входит в понятие “изящество”. Изящный сюжет должен соответствовать жанру - значит, изящный сюжет детектива должен быть увлекательным.
- Понял, - сказал Глеб не очень уверенно. - Ну что ж, давай придумаем?
- Что придумаем?
- Сюжет.
- Сейчас? Здесь?
- Ну а где же? Думаешь, мне делать больше нечего, кроме как бегать тут с тобой по “МакДональдсам”, пока мои бестолковые сотрудники варятся в собственном соку? Раз уж иначе нельзя, раз издательство непременно хочет, чтобы книга была на русском материале...
- Они правы, - неожиданно сказала Лидия.
- Да что ты?
- Да. Они совершенно правы. Новая книга для них - это большие расходы. Печать, бумага, гонорар. Риск большой, а как среагирует избалованная публика - это еще бабушка надвое сказала. Те книги, что печатаются сейчас, будь они хоть трижды чушью собачьей, продаются. Издательство существует не для того, чтобы воспитывать вкус читателя, а для получения прибыли, это же коммерция.
- Тогда у тебя еще больше оснований написать русский роман.
- Почему?
- Да потому, что если ты его напишешь, он обязательно будет хороший. А если он будет хороший, то он продастся, а твоя фамилия станет известна. А когда твоя фамилия станет известна, издательство, понимая, что это даст ему прибыль, с удовольствием напечатает и прежние твои романы, которые сначала отвергло. Ведь там не могут не понимать, что они очень хороши.
- Понимают, - задумчиво подтвердила Лидия. - Так и сказали. Редакторша, с которой я познакомилась, очень мне понравилась, у нее есть то, что я больше всего в людях ценю, а именно - тонкое чувство юмора. Да она же и сказала мне прямо, что ей очень понравилось.
Глеб ничего не ответил на это. Он уже привык, что у Лидии все люди выходили хорошими, во всех она находила какие-нибудь да достоинства, и всем обязательно верила. Если, к примеру, редакторша сказала ей, что роман понравился, значит, так оно и было - в этом Лидия была убеждена твердо. Сама она ни при каких обстоятельствах не произносила даже дежурной вежливой фразы вроде “Я очень рада вас видеть”, если это не соответствовало действительности, и была уверена, что другие поступают точно так же. Впрочем, он много раз подмечал, что отпетые негодяи, получив от Лидии в глаза или за глаза лестную характеристику, вдруг начинали вести себя совсем не так, как он от них того ожидал, и оправдывали ее хорошее мнение о себе. Может быть, именно поэтому Лидию, несмотря на ее странные и, прямо сказать, несовременные взгляды, нельзя было назвать дурочкой даже с натяжкой - просто язык не поворачивался.
- Все-таки большое, солидное издательство, могли бы и нос задрать, автор ведь - человек зависимый, а она так мило со мной разговаривала, - продолжала Лидия. - Так приятно! Значит, ты считаешь, что... Ну, я не знаю. Мне кажется, что все убийства уже раскрыты, все религиозные секты разоблачены, все “Мерседесы” изрешечены пулями, все наркотики унюханы собаками и наркоторговцы повыловлены, все киллеры красочно описаны...
При слове “киллер” Глеб оживился.
- Анекдот знаешь? Пьяный стоит у столба, а дело было в конце декабря, и читает объявление: “Вы можете заказать Деда Мороза и Снегурочку...” Пьяный начинает рыдать: “Ну люди! Ну сволочи! Ну убийцы! Деда Мороза - и того заказали!”
Лидия весело расхохоталась. Больше всего на свете она любила смеяться. И разве могла она знать, что уже на другой день будет мучительно вспоминать каждое слово этого разговора, такого легкого и приятного и такого на первый взгляд безобидного?
- Видишь, уже и до Деда Мороза дошло, - согласилась она, осторожно кусая свой чизбургер. - Так что мне писать вроде уже и не о чем.
- Напиши про какую-нибудь тайну, - посоветовал Глеб несколько туманно. - Например, приходит человек домой, а у дома красная машина стоит.
- И что?
- А утром он выходит из дома, и опять красная машина стоит.
Лидия вздохнула.
- Тайна налицо. Красная машина в Москве - большая редкость. Или то была пожарная машина?
- А потом он приходит куда-нибудь, например, в казино или в церковь... - не слушая, продолжал Глеб.
- И что? Там тоже красная машина стоит?
- Нет. Там ему, например, вручают какую-нибудь таинственную записку.
- “Грузите апельсины бочках”, - предложила Лидия. - Или “графиня изменившимся лицом бежит пруду”.
- Нет, лучше что-нибудь вроде “Вы предупреждены!” Или, например, “Жду в семь в... у... на... на...”
- На кладбище, - подсказала Лидия. - Слушай, это просто ужасно!
- Почему? Не так уж плохо. А потом этот человек может найти чемодан денег. Но он его не сдает в милицию, а оставляет у себя, и вот тут-то начинается самое интересное.
- Что именно?
- Мафия его достает...
- Нет, только не это! - взмолилась Лидия. - Я про мафию уже слышать не могу. Меня раздражает ее всесильность и тупость. Неужели на свете нет разумных мафиози?
- Есть, конечно. Скажу тебе больше: они сейчас стали большими интеллигентами. Именно мафиози, а не авторитеты, если ты понимаешь разницу.
Лидия кивнула. Она за последнее время просмотрела и прочитала столько книг, что понимала разницу.
- А ты не мог бы познакомить меня с каким-нибудь мафиози? - наивно спросила она. - Может, это помогло бы мне? А? Может, меня осенило бы?
- Могу познакомить, хотя особого смысла в этом, честно говоря, не вижу. Да и опасно это.
- Опасно? Но у них ведь нет дьявольских когтей и вампирских зубов?
- У них, как правило, нет даже пистолета, - согласился Глеб, - пистолетом за них орудуют другие. Но от них лучше держаться подальше, поверь мне. Лучше уж плюнуть на все и не писать никаких русских романов, чем вляпаться в какую-нибудь историю.
Что-то странное послышалось в его голосе, и Лидия отложила чизбургер.
- Ты им платишь? - спросила она, чуть понизив голос.
Глеб вздохнул.
- Ну а как же? Если я не стану платить, меня просто не поймут.
И он подозрительно посмотрел на Лидию. С нее, пожалуй, станется - мафиози покажется ей милейшим человеком на свете, она станет всем на свете, захлебываясь, рассказывать, какой он славный. И, пожалуй, не будет ничего удивительного, если мафиози потом перевоспитается, превратится в порядочного человека и хорошего семьянина, вступит в общество охраны животных и станет работать клерком в каком-нибудь скромном банке. “Только не в моем!” - подумал Глеб с черным юмором, а вслух сказал:
- Так что там у нас дальше?
- Не знаю, - устало отвечала Лидия. - У тебя разыгралось воображение, вот ты и продолжай.
- С этим чемоданом денег ваш герой может удрать за границу, - неожиданно вмешалась дама с биг-маком. Она уже закончила есть и тщательно вытирала руки салфеткой. Внеся это оригинальное предложение, она с интересом уставилась на Лидию, ожидая ее оценки.
- Пожалуй, - неохотно согласился Глеб.
- Удачи вам, у вас наверняка хорошие книжки, - сказала дама и, поднявшись, направилась к выходу. Глеб внимательно посмотрел ей вслед - умение Лидии ладить с людьми буквально с первых слов неизменно его поражало.
- Как это ты сразу со всеми дружишься? - спросил он. - Ну, неважно. Пойдем дальше.
- Не пойдем, - возразила Лидия. - Не могу я такой чепухой заниматься, не могу, что ты хочешь делай. Лучше уж труп джентльмена и запах смолистых поленьев.
- Доедай чизбургер, я за него заплатил, - сказал Глеб. - Что ты цепляешься, чем тебе не сюжет?
- Да не сюжет это! - с какой-то болью воскликнула Лидия. - Это просто вопиюще бездарно! А я не терплю бездарности! Я люблю все талантливое!
- Все? - поддел Глеб.
- Все! - отрезала Лидия. - Вот, например, мы сейчас с тобой находимся в талантливом месте...
Глеб как-то по-новому оглядел просторный зал, стены которого были расписаны под полотна импрессионистов.
- Что ты хочешь сказать?
- Мне нравится абсолютно все, что делает фирма “МакДональдс”. Каждый ее шаг талантлив. Мне нравится, как оформлены рестораны - посмотри вот на эту живопись, которая нисколько не претендует на сходство с оригиналом, но с безупречным вкусом выдерживает стиль! Все рестораны одинаковые - и разные, каждый оформлен в одном ключе, и в то же время у каждого свой стиль... Чистота безупречная. Вкусно.
- Говорят, вредно.
- Может, и вредно, если питаться исключительно здесь. А когда тебе перекусить надо, забежать вот в такое красивое и чистое место и съесть чизбургер вовсе не вредно.
- Так и ешь, - вставил Глеб. - Мы сегодня остановимся на чем-нибудь? Итак, сначала красная машина стоит, потом - таинственная записка, потом - чемодан денег, потом... потом...
- Я не стану этого писать, - снова сказала Лидия. - Это кошмар какой-то. Должен же у человека быть вкус, или хоть что-нибудь, на него похожее.
- Нет у меня вкуса, - задумчиво отвечал Глеб. - А ты бы отнесла чемодан в милицию?
- Я же не сумасшедшая. Достаточно, слава Богу, за последнее время прочитала всяческой муры, чтобы понять, что делать этого нельзя. Мафиози на кусочки разорвут. Уж надо сидеть и ждать, куда кривая вывезет. Или и в самом деле за границу бежать. Но меня это не интересует.
- А что тебя интересует?
Лидия насупилась. Ее начало разбирать, и она злилась на самое себя. Но с другой стороны, Хлебушек в чем-то прав: что она, в самом деле глупее всех этих так называемых авторов? А те, что пишут хорошие книжки, - ну что ж! Она восхищается ими, искренне восхищается, но при этом твердо знает, что потягаться с ними вполне способна.
- Так значит, тебя ничего не интересует, что я придумал? А самой придумать слабо? - с невинным видом спрашивал Глеб, который очень хорошо знал, чем взять Лидию. - Ну, тогда и в самом деле, может, лучше и не браться... Ведь всегда в запасе остается труп джентльмена и смолистый запах. Ешь лучше свой чизбургер.
- Я просто еще не пыталась придумывать, - возразила Лидия.
Улыбка порхнула по лицу Глеба; появившись в глазах, она так и не смогла расцвести на губах, потому что Глеб постарался спрятать ее. Тогда улыбка легко скользнула в зрачки и уютно устроилась там, превратившись в две лукавые искорки.
- Продолжай писать для женских журналов, раз уж они печатают тебя, - говорил Глеб, а искорки в его глазах танцевали джигу. - Им все равно, что русский материал, что иностранный.
- Просто это у них не целая книга, а один из материалов, - пояснила Лидия задумчиво. - Если и не понравится кому-то - не беда, в журнале много всего. Но мне бы не хотелось на этом зацикливаться.
- Видно, придется.
- Да, наверное, - согласилась Лидия мрачно.
- Послушай! - вновь завелся Глеб. - В чем состоит проблема, ради которой ты вызвала меня сюда, оторвав от важных дел? Ты хотела поплакаться мне в жилетку? Да? Ну что ж, считай, что поплакалась! Честное слово, это нечто! Проблем нет - так она себе делает проблему! Тебе сказали написать на русском материале - значит, пиши на русском материале!
- И напишу! - огрызнулась Лидия. - А теперь сделай одолжение - не ори и дай мне наконец доесть этот чизбургер, раз уж ты за него заплатил.
Привычка спать днем выработалась у Марины за те восемь месяцев, что она провела в этом замечательном санатории. Собственно, после полудня ее всегда немного клонило в сон, она отлично это помнила; потом организм все-таки приспособился к требованиям сумасшедшей жизни, бунтовать перестал, хотя в это время Марина неизменно начинала зевать. А когда она приехала сюда, на вольное и спокойное житье, организм легко и радостно вернулся к прежним своим потребностям, которые теперь заботливо удовлетворялись.
Она готова была сделать для своего отца все на свете, а провести восемь месяцев на превосходном курорте в окружении заботливого персонала, проявлявшего к ней особое внимание, - это далеко не самая страшная жертва. Отец заканчивал важные секретные разработки; ему постоянно звонили, пытаясь перекупить еще не завершенное, сделанное лишь наполовину открытие, ему угрожали, его пытались как следует запугать. Отец был не из пугливых и твердо знал, что никто не причинит ему вреда, пока он не закончит работу, но ему постоянно отравляло жизнь беспокойство за Марину.
- Тебе придется уехать, девочка, - сказал он ей наконец. - Бросай работу и уезжай. Иначе мне не удастся спокойно закончить все это, каждый день я боюсь, что тебя... обидят, - он хотел сказать “похитят”, но у него язык не повернулся. Это было страшно даже выговорить, и это было слишком реально.
- Но куда я поеду, папа?
- Это уж моя забота. А пока спокойно ходи на работу, ни в коем случае никому не говори ни слова.
Марина безропотно согласилась. Энергия била из нее ключом и работать она любила, но работа отца была важнее, а еще важнее был сам отец.
Если бы она любила его чуть меньше, непременно начала бы кричать, что не может оставить его в таком опасном положении, что будет с ним, пусть даже случится самое страшное, что она не боится, что не уедет ни за что. Но Марина любила отца больше всего на свете и поэтому просто, без лишних рассуждений сделала то единственное, что было ему необходимо: оставила работу, к которой была искренне привязана, и уехала в тайное спокойное место. Теперь отец был спокоен за нее, а значит более хладнокровен и менее уязвим.
Они устроили все как нельзя лучше. Отец специально взял билет на поезд, отходивший в четыре с чем-то, чтобы Марина могла утром до обеда выйти на работу, как всегда. Он не говорил дочери об этом ни слова, но сам подозревал, что в крупной фирме, где Марине, свободно владевшей тремя европейскими языками, не знали цены, уже работает кто-то, кто подбирается к его разработкам. Впрочем, иногда ему казалось, что и Марина подозревает что-то подобное, а ему не говорит по тем же соображениям - чтобы его не беспокоить.
Это взаимное опасение побеспокоить и испугать закончилось тем, что они не без удовольствия - оба были натурами незаурядными и творческими - придумали план марининого исчезновения. Утром она вышла на работу, переводила важные переговоры главы фирмы с американской компанией - у босса была своя переводчица, но в особенно важных случаях он всегда вызывал Марину, прекрасно владевшую финансовой и деловой терминологией. Она записала кое-какие детали переговоров в стенографическом ключе и обещала за время обеда расшифровать и в черновом варианте представить на рассмотрение - а уж если обещала, знали все в фирме, то обязательно делала это.
Явившись домой на обед, Марина не стала расшифровывать свои записи. Вместо этого она быстро переоделась, смыла всю косметику и надела старый светло-коричневый плащ. Точно такой же плащ был у ее соседки, и она надеялась, что если за квартирой наблюдают, что, впрочем, было сомнительно, ее можно принять за Клаву, которая была почти одного с ней роста. Пришлось не слишком хорошо поступить с фирмой, где ей никто ничего плохого не сделал, но Марина успокоила свою совесть - она часто перерабатывала, не получая за это ни гроша, она делала гораздо больше, чем ей полагалось по должности и зарплате, она, наконец, до сих пор ни разу никого не подвела, даже в мелочах! Но самое главное утешение заключалось в другом: глава фирмы, носивший странное прозвище Бокс, нравился Марине. Бокс - это человек, говорила она себе. Она ничего не могла ему рассказать, но чувствовала: если бы он все знал, понял и не осудил бы ее.
Отец взял небольшую дорожную сумку, которую Марина заранее перевезла к нему из своей квартиры, и выехал из дому. Поколесив на своем “жигуленке” по улицам в лучших традициях шпионских романов и убедившись, что “хвоста нет”, он отправился прямо на Курский вокзал. Через полчаса к нему присоединилась Марина в своем светло-коричневом плаще.
Отец уже взял билет до небольшой станции, на которой даже не все электрички останавливались; оттуда Марине предстояло пойти в какую-нибудь деревню, устроиться там на ночлег на одну или несколько ночей - смотря по обстоятельствам, а потом вернуться на две станции назад и обосноваться в превосходном санатории, путевка в который лежала в сумке.
Прощаясь, отец поцеловал ее.
- Ни в коем случае не звони мне, девочка, - предупредил он. - Телефон - дело ненадежное. Я сам буду тебе звонить, когда удастся оказаться возле подходящего автомата. О плате за санаторий не тревожься, это моя забота, а деньги тебе на расходы в сумке.
- Папа! А ты не сможешь приехать ко мне ненадолго?
Отец покачал головой.
- Нет, девочка. Это свело бы на нет всю нашу с тобой шпионскую игру. Ты хоть понимаешь, что тебе, наверное, предстоит просидеть там около года?
- Если станет невмоготу, я могу улететь к тете Кате в Симферополь.
- Да, если не будет другого выхода... Но про тетю Катю знают слишком многие, прежде всего тебя именно там станут разыскивать, если вообще станут. Постарайся не скучать.
Марина, которая вообще не знала и никогда не понимала, что такое скука, кивнула.
- У меня с собой самоучитель испанского и кассеты. Я не буду скучать - только по тебе.
Мать ее, Ольга Олеговна Тараш, умерла четыре месяца назад, и теперь у Марины не было никого, кроме отца, а у него - никого, кроме Марины. Родственники все были дальние, никто из них не жил в Москве. У отца вообще никого не было, а мать Марины была из Симферополя, там и осталась вся неблизкая родня. Недавно племянник матери погиб в Чечне. Именно после этого Ольга Олеговна начала чахнуть, чувствовала себя все хуже и хуже, пока болезнь сердца не погубила ее. Она не могла простить себе, что не задействовала своих связей и связей мужа, чтобы уберечь мальчика от армии. Тогда беды не случилось бы... В свое время жизнь складывалась так, что Ольга Олеговна и ее двоюродная сестра, мать погибшего парнишки, жили вместе, и он был ей дорог почти как сын.
- И по мне скучать не надо, - попросил Марину отец. - Я постараюсь работать как можно скорее. Кончится же это когда-нибудь! Когда разработка попадет в определенные руки, чьи бы руки это ни были, меня оставят в покое.
Марина улыбнулась. Она знала, в какие руки отец намерен передать результат своих усилий, плод бессонных ночей, знакомых каждому ученому. Знала, что это будет нелегко и опасно.
- А как же ты объяснишь мое исчезновение?
- А никак. В милицию могу обратиться только я, как близкий родственник, а я не собираюсь делать этого. Станут спрашивать с твоей работы, знакомые и друзья - скажу, внезапно уехала с каким-то мужчиной. Не лезу я, мол, никогда в личную жизнь дочери. Меня никто пока не тронет, а тебя не найдут - если предположить, что кто-то будет искать. Не забудь купить зубную пасту.
Он всегда был заботливым отцом, ему совершенно не была свойственна знаменитая растерянность, присущая, как считают многие, настоящим ученым. Он помнил все мелкие бытовые детали, когда речь шла о его единственной дочери, входил даже в самые мелкие мелочи. Они решили, что Марина поедет налегке и купит все, что ей нужно, сойдя с электрички - ведь теперь такие времена, что даже в деревне можно купить все что угодно, были бы деньги.
- Не забуду, - пообещала Марина и поцеловала отца. - А ты совершенно уверен, что тебя никто не тронет?
- Конечно, уверен. Это свело бы на нет все их усилия. Ведь за мной охотятся из-за разработок, закончить которые могу только я. Вспомни старую присказку о курице, несущей золотые яйца - и тебе станет ясно, что я в безопасности.
На этом они и расстались. Марина села в электричку - незаметная, тихая, ставшая даже как будто меньше ростом, в нелепом тусклом плаще.
С тех пор минуло восемь месяцев. Отец звонил нечасто, однако голос у него был веселый, подробностей о своей работе он дочери по телефону не рассказывал, но она чувствовала, что дела у него идут хорошо.
Марине нравилось в санатории - это было роскошное заведение для богатых, стоявшее в действительно уединенном месте. Комната у нее была очень удобная, по лицам врачей и персонала было видно, что она тут не рядовая гостья, кормили отменно. Марина пристрастилась ходить в Клуб здоровья и исполнила свою давнишнюю мечу - сбросила почти семь килограммов! Испанский она уже практически освоила; языки ей и вообще давались легко, а три других, на которых она говорила свободно - итальянский, английский и французский - явились отличнейшей базой. Люди приезжали и уезжали, знакомились с Мариной, проводили вместе с ней время; она постоянно играла в игру, которую придумала для себя сама - каждую услышанную фразу немедленно переводила про себя на испанский! И скоро почувствовала, что может с чистой совестью сказать о себе, что владеет четырьмя языками, надо только немножко попрактиковаться.
Врачи уделяли ей много внимания, делали полное медицинское обследование через равные промежутки времени. Марина покорно подчинялась, хотя и не видела в этом необходимости.
Через три дня после очередного обследования к ней явилась медсестра Галя - совершено неожиданно и в такой час, когда персонал обычно гостей не беспокоил.
- Вас просят зайти к главврачу, - сказала она.
- Сейчас?
- Не обязательно так срочно, но желательно сегодня.
Марина кивнула. Сначала она не обеспокоилась, хотя это было странно, в первый раз такое случилось. Но потом вдруг вспомнила, что всего пять дней назад сдавала анализы. Неужели что-то не так? Марина похолодела и на мгновение ощутила то тягучее чувство, о котором все читали, но испытывают его, к счастью, единицы: каково бывает человеку, узнавшему от врачей, что у него какая-то смертельная болезнь? Неужели они нашли что-нибудь ужасное? Эта мысль пришла ей в голову потому, что она только что дочитала известный роман Даниэлы Стил “Молния”, где как раз и рассказывалось о преуспевающей женщине, внезапно заболевшей раком груди. Романчик был так себе, слабенький, но в райцентре, куда Марина иногда ездила, других книг на иностранных языках не было, а она постоянно читала что-то то по-английски, то по-французски, то по-итальянски, чтобы не потерять лексику и вообще языки.
Пойти к главврачу Марина решила сейчас же. Неприятная мысль, хоть она и отбросила ее сразу же, все же требовала немедленного разъяснения. Узнать, что с ней все в порядке - и дело с концом.
Главврач Игорь Евгеньевич, низенький, приземистый, чем-то похожий на воробья, сидел в своем кабинете и мрачно смотрел на дверь. Увидев Марину, он кашлянул и отвел глаза. На его лице совершенно ясно отразилась вся ситуация: разговаривать с Мариной ему не хочется, но он знает: деваться некуда.
- Хм... садитесь, Марина Юрьевна, - захлопотал он в необычной для него суетливой манере. Марина молча села на стул и, вдруг ощутив уже не просто беспокойство, а настоящий страх, решительно попросила:
- Скажите, в чем дело?
Столь прямой вопрос требовал прямого ответа. Игорь Евгеньевич откашлялся, сел, снова встал, зачем-то перебрал сложенные в ящичке на углу стола карточки больных и опять сел.
- Видите ли, Марина Юрьевна... я боюсь, что вам придется уехать от нас.
- Уехать? - переспросила Марина с удивлением и некоторым облегчением. Слава Богу, ее анализы не показывают никаких страшных болячек! - Почему?
- Видите ли... за вас перестали вносить плату.
- Перестали вносить плату? - переспросила Марина, еще толком ничего не понимая, но уже чувствуя, что пережитый недавно страх за свое драгоценное здоровье - это просто милый пустячок по сравнению с тем, что ей предстоит. А предстоит ей бояться за отца, за его здоровье. И жизнь.
- Собственно, мы не получили оплаты уже в прошлом месяце. Но ведь за вас платили вперед, так что я не стал ничего говорить вам. К тому же платили всегда очень аккуратно, и я подумал - ну, мало ли что! Решил дождаться следующего срока. Срок этот наступил сегодня, и среди поступивших платежей снова нет платежа за вас.
Марина молчала. Она всегда была мужественной, пережить смерть жены помогла отцу именно она; но сейчас она просто боялась думать и делать предположения. Мозг мог не выдержать страшного вопроса - что случилось с папой? Марина знала, что лишь в самых крайних обстоятельствах он мог забыть заплатить за нее или пренебречь этим.
- Вот что я вам скажу, - с сочувствием поглядывая на нее, проговорил главврач, - вы можете пробыть здесь еще месяц. Только я прошу вас - никому ничего не говорите. Выплаты шли настолько крупные... я хочу сказать, платили гораздо больше, чем требуется, и всегда без учета скидки за длительное проживание. Так что я считаю делом своей совести оставить вас пока здесь... Мне предстоит решить этот вопрос с бухгалтерией, но это мои проблемы. Вам есть, куда поехать?
Марине хотелось завопить, что этого одолжения ей не нужно, что она немедленно все бросает, что не может ждать даже утреннего автобуса, что пойдет пешком, побежит на станцию, поедет в Москву, узнает, что с отцом! Но ей удалось справиться с собой, как всегда удавалось, и она просто сдержанно поблагодарила.
- Я еще не знаю, воспользуюсь ли этим предложением, но все равно спасибо, - вежливо сказала она. А в груди уже рос страшный, остренький комочек тревоги, тревоги за близкого человека. - Пока, пожалуйста, скажите мне, сколько нужно заплатить. Ведь у меня есть деньги, и я внесу нужную сумму.
- Вы еще не исчерпали своего кредита, - решительно отвечал Игорь Евгеньевич. - Давайте подождем. Все ведь бывает... может быть, у того, кто вносит за вас плату, просто временно нет денег на счете.
Оба тщательно избегали упоминать отца Марины и вообще того, кто платил за ее пребывание в санатории. Марина вовсе не была уверена, что в санатории знают, кто именно за нее платит. Точнее сказать, она была почти уверена, что отец в своей обычной манере не сказал прямо, но умело дал понять этим людям, что платит за нее богатый любовник, а может быть, муж - “новый русский”, которому по тем или иным причинам надо на время убрать жену с глаз долой.
Она попыталась вспомнить, когда отец звонил в последний раз. Выходило, что примерно недели две назад. Это ее немного успокоило - ведь Игорь Евгеньевич сказал, что оплату не прислали в прошлый раз, то есть месяц назад. Слава Богу, две недели назад отец был еще жив и здоров - но тогда почему он перестал платить за санаторий? Это было непостижимо.
- Выпейте-ка это, - сказала внимательно наблюдавший за ней врач, доставая из шкафа какие-то маленькие таблетки. - Нет-нет, одной вполне достаточно.
Марина безропотно проглотила успокоительное лекарство. Она вообще обладала редкой для ее возраста способностью признавать чужой опыт и чужие знания, и ей даже в голову не пришло бы спорить с дипломированным врачом. В такое место плохой специалист не попадет, уж те, кто здесь бывает, весьма и весьма заботятся о своей персоне и твердо намерены получить за свои деньги все самое лучшее!
Итак, у нее хватило выдержки не орать, не вопить и не биться в истерике, а поблагодарить Игоря Евгеньевича прилично и достойно, дойти до своей комнаты и сесть на кровать, даже позаботившись при этом не примять покрывала. И только потом она как бы отворила какую-то внутреннюю створку, давая ледяному ужасу проникнуть сначала в мозг, потом - в сердце, а потом и овладеть всем ее существом. И снова потребовалась выдержка - чтобы не сделать то, что первым приходит в голову, а подумать, рассудить и принять решение.
Самое разумное - подождать. Игорь Евгеньевич прав, все может быть. Надо же думать об отце, в конце концов! Но если она тут умом тронется, а это неминуемо, вряд ли отцу от этого большая радость. Позвонить? Нет, он всегда предупреждал ее, что звонить нельзя, и в последнее время предупреждения на этот счет стали гораздо строже и настойчивей. Нельзя путать планы отца, в чем бы они не состояли!
Только через четверть часа пришло решение.
Марина встала и немедленно почувствовала сильнейшую слабость в ногах. Собственно, она этого ожидала - а чего еще ждать? Тут и перенесенный стресс (даже еще не перенесенный!), и таблетки Игоря Евгеньевича. Стиснув зубы, она все-таки поднялась, слегка пригладила волосы, вышла и, стараясь не бежать, направилась к переговорному пункту. Код Симферополя и нужный телефон она знала наизусть.
К счастью, тетя Катя, вечно сидевшая на лавочке в обществе таких же одиноких старушек, оказалась дома. С самого начала повезло - это хороший признак. Марина приготовилась - со старушкой можно говорить только очень спокойно, она известная паникерша.
- Тетя Катечка, ты можешь для меня кое-что сделать?
- Ну, говори, коза.
- Тетя Катечка, ты в Москву позвонить можешь?
- Дорого.
Марина закусила губу.
- Дорого-то оно дорого, да очень нужно. - Предлагать тете Кате деньги было нельзя. - К тому же и позвонить-то надо на одну минуточку, всего на минуточку.
- Кому?
- Папе.
Наступила пауза. Отца Марины, мужа своей двоюродной сестры, тетя Катя недолюбливала по известным только ей причинам. Он же относился к этому снисходительно, ничуть не обижался, без единого возражения отпускал Марину погостить к бездетной тете Кате, которая всегда ей ужасно радовалась, и посылал ей с дочерью небольшие памятные подарки, всегда подобранные тщательно и с большим вкусом.
- А ты-то сама не можешь, что ли, позвонить? - требовательно спросила тетя Катя.
- Не могу, тетя Катечка. Волнуюсь за него, а вы же его знаете! Если позвонить, он на меня рассердится, что дергаю по пустякам. - Это была чистейшей воды ерунда, но тетя Катя не слишком хорошо знала своего родственника, и ложь могла сойти за правду.
- А что ему сказать-то? - уже сдаваясь, спросила тетя Катя.
- Да что хочешь. Спроси, как я, когда приедем... Ты ведь ему не скажешь, что по моей просьбе звонишь, а, тетя Катечка?
- Не скажу, - твердо пообещала тетя Катя. - А телефон-то, погоди! А, вот, есть у меня.
- Я перезвоню тебе, тетя Катечка, через пять минут, - замирая, сказал Марина. - И спасибо большое.
- Ладно! - отмахнулась тетя Катя. В трубке зазвучали короткие гудки.
Марина с трудом выдержала пять самых длинных минут в своей жизни и снова подошла к телефону-автомату. Номер тети в Симферополе был занят. Она набрала еще раз - снова занято. Это ее утешило - вероятно, тетя Катя говорит с отцом, что еще тут может быть! Значит, с ним все в порядке! Но тогда почему, почему он перестал платить за нее! Нет денег? Тогда он сообщил бы.
Нельзя было снова начинать сказку про белого бычка, и Марина, приказав себе не думать, вновь набрала симферопольский номер. Было занято...
Глава вторая. Хлебобулочки
Расставшись с Глебом, Лидия отправилась к своей подруге. Они учились в институте на одном курсе, и именно Лидия дала Тане Сиваковой странное прозвище Булочка. Казалось, оно совершенно не подходит худощавой и очень высокой Тане, а вот поди ж ты - приклеилось к ней намертво, институтские приятели с трудом вспоминали, как ее зовут на самом деле. Таня совсем не сердилась, нрав у нее был спокойный и добродушный, она охотно выучилась печь булочки, так что выходили они и в самом деле отменными, и форма у них была симпатичная - Таня укладывала тесто так, что каждая булочка словно широко улыбалась. Именно горячими булочками - с маслом, вареньем, сладкой сметаной - она всегда встречала институтских друзей, а Лидию она любила больше других.
Когда-то у Тани и Глеба случился короткий роман, который ужасно обрадовал Лидию. Она мечтала, чтобы ее старый школьный друг, нежно любимый Хлебушек, и ближайшая подруга Булочка поженились, и уже начала звать их “мои хлебобулочки”. Но из этого ничего не вышло - спустя какое-то время молодые люди расстались, мирно, без всяких ссор, а что послужило причиной разрыва, Лидия не знала и допытываться не стала. Она только до слез огорчилась, но у нее хватило ума не соваться в чужие дела. Она старалась никогда не упоминать при Глебе о Тане и наоборот.
Отдыхая и с удовольствием поглощая вкуснейшие булочки, Лидия болтала с подругой и все время думала о данном ею обещании написать русскую книгу. Оно сильно беспокоило ее. Между тем, взять слово назад она не могла, потому что слово это было сказано Глебу.
Тане Лидия не сказала ничего. Ее открытость имела оборотную сторону, а именно: она была очень замкнута и никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволяла себе обременять людей своими проблемами. Она была отличным журналистом и хорошим писателем и прекрасно знала не только силу слова, но и слабость его. Объяснить другому, чем ты живешь и дышишь, что с тобой происходит, невозможно, считала Лидия. Слова становятся почти бесполезными, и на самом деле никто никого не понимает так, как этого хотелось бы большинству людей, ищущих сочувствия. Чтобы понять другого, необходимо чувство внутренней близости, ясного понимания, не нуждающегося в словах; такое чувство внутренней близости связывало ее с Глебом с тех незапамятных времен, когда они учились в школе. Оно либо есть, либо его нет; вызвать его невозможно, нечего и пытаться.
Булочка убедила Лидию, что ходить по ночной Москве опасно, да и холодно.
- Лида, ты же с юга, у тебя же акклиматизация! Ну куда ты пойдешь? Зима, может, и мягкая, да ночами-то все равно морозит! Много будет радости, если ты простудишься?
Лидия послушалась доброго совета и осталась у нее ночевать. Она блаженно улеглась на чистые простыни, немножко поискала сюжет для будущего русского романа, а потом мысленно махнула рукой и сразу заснула. У нее был счастливый дар засыпать сразу всегда и везде, а не только в собственной постели.
Рано утром Лидия засобиралась домой, у нее было много дел. Она сердечно расцеловалась с Булочкой и, выйдя на улицу, с улыбкой увидела, что у подъезда стоит красная машина. Лидия совершенно не разбиралась в марках, но все же было совершенно очевидно, что этот автомобиль никогда не сходил с конвейера автомобильного гиганта в Тольятти или с любого другого внутри рубежей отечества. Красивая машина!
А не вставить ли ее и в самом деле в роман, подумала Лидия. Надо же с чего-то начинать, в конце концов! Придется и начинать, и заканчивать, теперь у нее выбора нет, а красная красивая машина ничуть не хуже чего-нибудь другого! Надо полагать, это счастливый знак; особенно Лидия воспрянула духом, увидев номер машины - 21-04. Ее день рождения был 21 апреля.
Она быстро добралась к себе домой, на Рижскую, и, войдя в квартиру, сразу же включила телевизор. После программы новостей, которую Лидия никогда не пропускала, поскольку была слишком для этого профессиональна - журналист не может себе такого позволить! - она включила компьютер и быстренько создала новый файл, кратко назвав его “русский”. Вместо условного названия она напечатала “Красная машина”.
Начало было положено. Но этим дело пока и ограничилось - герои не желали появляться на свет, а значит - жить и действовать на бумаге, сюжет не оформлялся даже в самое грубое свое подобие, ни имена, ни место действия - ничего не приходило Лидии в голову.
Решив сначала хорошенько поразмыслить, она выключила компьютер и подошла к окну. Внизу она увидела ярко-красный автомобиль, и ей даже на минуту показалось, что это тот же самый, что дремал утром у подъезда Булочки. С виду он был совершенно такой же, какой-то круглый; вид у него был не хищный, как у некоторых машин, а скорее домашний и милый, если бы только не устрашающая величина и вызывающая окраска.
Лидия пригляделась. С третьего этажа ей было видно не очень хорошо, но все же казалось, что в машине никого нет. Она вернулась к компьютеру и попыталась продолжить рассказ, который недавно начала писать для одного женского журнала, но теперь дело пошло еще хуже - идей не было и вовсе никаких, мысли путались. Ругая себя за глупость, Лидия то и дело вставала и подходила к окну посмотреть на красную машину; наконец она поняла, что не выдержит, решительно сунула ноги в сапоги, набросила легкую курточку и вышла во двор.
Она не очень удивилась, увидев номер машины - 21-04. Это была та самая машина, которая ждала ее поутру у подъезда Булочки.
Что предпринять в такой ситуации? Лидия стояла посреди двора и бессмысленно таращилась на новенький номерной знак. Глупо, просто до ужаса глупо! Ведь бывают же на свете совпадения.
- Лида! - окликнули ее. - Что ж ты застыла посреди двора? Тебе не холодно?
Лидия обернулась - у подъезда стояла тетя Вера, которую она знала с пеленок.
- Нет, я не замерзла. Тетя Вера... чья это машина, вы не знаете?
Тетя Вера внимательно и как-то брезгливо оглядела автомобиль.
- Нет. Не знаю. Ездят всякие...
- Тетя Вера, а вы когда-нибудь раньше видели эту машину?
- Не видела, - категорически заявила тетя Вера. - Может, я в них не очень-то смыслю, но эту бы запомнила. Не было ее тут никогда. А ты как поживаешь-то? Что-то вроде бледная?
- Проблемы у меня, - кратко отвечала Лидия. - Тетя Вера, а давно эта машина тут стоит?
- А шут ее знает. Утром я за хлебом ходила, так вроде ее и не было. А проблемы какие?
- В издательстве велели роман не про заграничную, а про нашу жизнь написать.
- И что?
- Вот в этом-то и есть проблема, - попробовала объяснить Лидия.
- Да что ты? Это ли проблема? Вон их сколько, романов-то этих! Внучка моя читает, я разок заглянула - срамота, спасу нет! Какая-то “Роковая страсть” или что-то в этом роде. И такие неприличные вещи написаны, что... что... - тетя Вера покраснела и замолкла, не находя должных слов. - А девке-то всего тринадцать!
Лидия невольно подумала, что тетя Вера здорово отстала от века.
- Ты вот что, - снова воодушевляясь, сказала старушка. - Ты неприличиев-то этих не пиши... стыдно ведь. Зато напиши про страдающих женщин!
- Страдающих? Отчего? - улыбаясь, спросила Лидия.
- От этой, как ее.. неразделенной любви. Муж, например, ушел, а она, милушка, страдает, ночей не спит... Точно! Напиши, как мужик ушел, а она утешиться хочет, да никак не утешится. И в церковь ходит, сейчас опять мода такая, и все такое прочее. Отбоя не будет, бабенки уж как читать возьмутся, так и не вспомнятся!
Лидия рассмеялась.
- Я попробовала читать, да тоже не вспомнилась, - согласилась она. - То, о чем вы говорите, называется “любовный роман”. Я пыталась прочесть хоть один, но не смогла.
- Срамота! - подтвердила тетя Вера. - А сейчас иди домой, Лида, тут тебе не Кипры твои, того и гляди простудишься, Боже избави... Дома-то займись, ты ж такого ничего писать не будешь, постыдишься.
- Не в этом дело, - пробормотала Лидия. - Так говорите, надо, чтобы муж ушел?
- Конечно, надо, бабы-то все дуры, так за мужей и цепляются... Напиши, что жили хорошо. А потом муж ушел и как она мстит ему!
Лидия опять засмеялась, обняла тетю Веру и чмокнула ее в щеку.
- Тетя Верочка, ты, если увидишь, как машина отъезжать будет, погляди уж, кто в ней, сделай милость, - попросила она.
- Да что тебе сдалась машина-то эта? Ты лучше скажи, когда писать станешь? Я приду посмотреть. Ведь ты же умница у нас, глупостей не напишешь. А уж бабы-то обрадуются, читать станут да слезы лить...
Лидия поморщилась. Словно ей мало Глеба - теперь и тетя Вера туда же!
- Если я надумаю любовный роман написать, сразу позову вас, - пообещала она, твердо зная, что это обещание ничем ей не грозит. - И неприличного ничего писать не буду, обещаю вам. Надеюсь, что я и так достаточно хорошо пишу, так что для привлечения читателей мне вовсе не нужно смаковать интимные сцены. А вы уж за машиной присмотрите, ведь вы часто во дворе сидите.
- Ну. Знакомых твоих машина, что ли?
- Да, - кратко отвечала Лидия и, еще раз поцеловав тетю Веру, побежала к себе.
Весь день машина спокойно стояла во дворе, никто к ней не подходил и никто на ней не уезжал. Лидия постоянно выглядывала в окно, и в конце концов почти совсем успокоилась - ведь бывают же на свете совпадения! Да, она, как всякий творческий человек, очень впечатлительна, но ведь и голова на плечах у нее тоже есть! Надо и меру знать, решила она, и, ложась спать, почти и не вспоминала уже о таинственной машине.
На следующий день Лидия поехала встретиться с редактором женского журнала. Когда она вышла из издательства, ярко-алая машина номер 21-04 была аккуратно припаркована прямо напротив подъезда.
Глава третья. Помидор
Десять минут простояла Марина в телефонной будке, без устали накручивая диск. Номер тети Кати был занят. Не может же она столько времени болтать с Москвой, это даже и представить себе невозможно!
Когда наконец в трубке раздались длинные гудки, Марина ощутила сильнейший удар в сердце. Ей вдруг стало совершенно ясно, что сейчас она услышит ужасные вести.
Так и вышло. Перепуганная тетя Катя рассказала ей, что отец куда-то пропал, что в квартире милиция, и человек, ответивший на ее звонок, стал ее пристрастно спрашивать - кто такая да чего хочет. Старушка, конечно, не выдержала и рассказала ему про Марину - есть у него, дескать, дочка взрослая, так она беспокоится за него, но сама звонить не решается, попросила ее, тетю Катю. Это Марину поначалу не слишком испугало, потому что тетя Катя понятия не имела, где она и откуда звонит, но потом она вспомнила, что междугородние звонки фиксируются, так что милиция, пустив в ход свои возможности, легко выяснит, откуда был звонок.
Надо было что-то делать; успокоив, как умела, тетку, Марина медленно положила трубку на рычаг, вышла из будки и опустилась на стоявшую рядом изящную скамейку с красивой резной спинкой.
Она вспомнила первую заповедь отца - не паниковать!
С ним что-то случилось. Он куда-то ушел, и явно не по своей воле, иначе предупредил бы ее, Марину. Но он был прав - вряд ли кто-то сможет причинить ему вред, пока разработки не будут завершены. Держать его где-то и заставлять работать под контролем тоже невозможно, потому что лаборатория с соответствующим оборудованием имелась только в его институте. Там же проводился эксперимент.
Может ли милиция помочь ей в поисках или сама найти отца? Марина, как ни странно, в общем-то верила в милицию, хотя бы потому, что искать его станут на самом высоком уровне, начнутся телефонные звонки с приказаниями поторопиться, неприятные объяснения, газетные публикации. Впрочем, от газет милиции ни холодно, ни жарко.
Но милиция Марине не подруга. Она это точно знала - хотя бы потому, что отец планировал продать свое открытие за границу.
Профессор Юрий Викторович Тараш имел решительно все, и деньги, которые можно было получить по окончании работы, не особенно ему требовались. Он хотел другого. Он хотел, чтобы у его открытия было достойное будущее, и ради этого готов был и рисковать, и покинуть навсегда родной город, и совершить что-то вроде предательства.
Когда открытие будет завершено, потребуются новые капиталовложения. Надо поставить на поток производство, надо убедиться, что все сделано правильно и в законном порядке, надо, наконец, чтобы коллеги, другие уважаемые ученые, так же влюбленные в науку, проверили правильность выводов Тараша и не допустили преступной небрежности. Надо обучить персонал, не пожалеть расходов на подготовку специалистов - иначе дело может кончится бедой! Да и вознаграждение за работу должно быть соответствующим, и вовсе не потому, что профессор был жаден. Просто ему было обидно получить за труд своей жизни жалкие гроши. Кроме того, у него была Маринка, единственная кровиночка, да такая разумница и прелесть, что одна мысль о том, как может сложиться ее жизнь здесь, в России, была нестерпима.
Правда, отправить Марину на Запад он мог хоть завтра - Марину, умную и деловую, свободно болтавшую на трех языках, недавно успешно закончившую школу маркетинга. Одно время он так и собирался поступить - сначала устроить Маринку, а потом уже спокойно заниматься работой и решать судьбу открытия. Но дочь категорически отвергла его планы, а он привык уважать ее решения. Она это заслужила своей преданностью, огромной практической помощью, которую чуть ли не с детсадовского возраста оказывала ему в работе, постоянной готовностью разделить его взгляды и прийти на помощь. Профессор Тараш до сих пор чуть не плакал от умиления, вспоминая, как Маринка, тогда едва умевшая читать, садилась за пишущую машинку и перепечатывала его работы, проговаривая каждое слово вслух и отчаянно шепелявя. Научные термины в детских устах выглядели трогательно и забавно. Когда она в первый раз здорово помогла ему - надо было срочно подготовиться к ответственному докладу - ей было всего восемь лет. С тех пор она работала с ним постоянно; его ужасный почерк разбирала только дочь, причем очень бойко.
Он рассказал ей и о своем решении продать открытие за границу. В самом деле, кто его осудит? Проблема утечки мозгов уже набила всем оскомину. Ни одни мозги не выдержат в такой стране, как эта, любые мозги сделают все возможное, чтобы утечь подальше!
Марина сразу же поняла его, со всем согласилась и охотно переводила его переговоры с большой бельгийской фирмой, которая бралась за разработку открытия профессора Тараша и постановку дела на промышленные рельсы. Помимо этого, представители фирмы приглашали на работу самого профессора Тараша, который мог бы совершенствовать свои разработки; ему обещали помощь в оформлении иммиграционных документов. Что касается Марины, то здесь и вовсе не было проблем: обожаемая дочь профессора, без которой он не мог спокойно жить и работать, была к тому же настоящим подарком со своими иностранными языками, включая русский. Как, в самом деле, без нее общаться с профессором, говорившим, и то не слишком хорошо, только по-английски? А Марина Тараш говорила по-французски изящно и правильно, почти без акцента, и ни разу фирмачи не слышали, чтобы она затруднилась в выборе слова. Только в строении фраз было что-то неуловимо иностранное, но от этого ее французский был даже симпатичнее.
Они не уехали до сих пор только из-за тяжелой болезни жены профессора. Она никогда не разделила бы взглядов мужа и не согласилась бы уехать из России, никогда не поняла бы его, как всегда понимала Марина; к тому же она просто не выдержала бы переезда. Поэтому было решено продолжать пока работу в Москве, и совестливый профессор Тараш, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед институтом, где исподтишка вел работу на чужого дядю, взвалил на себя сумасшедшие нагрузки и везде старался быть полезным.
Когда жена его умерла, он в течение нескольких недель был вовсе никуда не годен; все, конечно, относились с пониманием, прощали ему в это время и неявку на работу, и мелкие промахи. И хотя оставлять свежую могилу было бы грустно, теперь профессор мог уехать; однако дело было почти завершено, вывезти нужные образцы из лаборатории с соблюдением должных правил было почти невозможно, так что они с Мариной решили остаться, закончить работу, а потом уже перебираться в Бельгию. Оба побывали там, и Марина была просто в восторге от наметившейся перспективы.
Между тем о работе профессора Тараша стало известно. Кто-то проболтался, кто-то кому-то что-то шепнул; нашел какие-то крохи информации и представил их по-своему на страницах модной газетки какой-то кретин-журналист.
И началась охота. Профессора то и дело отводили в сторону на банкетах самые уважаемые люди и, выражаясь крайне осторожно и иносказательно, сулили золотые горы, если он представит свое замечательное открытие такому-то и такому-то; криминальный мир также не оставался в стороне, но пока ограничивался тем, что ненавязчиво наблюдал за Тарашем. Вероятно, делом заинтересовались не бандюги и не мелкая шантрапа, которые были даже не в состоянии оценить его работу и понять хотя бы самую поверхностную ее суть, а какие-то серьезные организации, или, как теперь говорят, группировки, вхожие, вполне возможно, и в правительство. В таких группировках было полным-полно бывших сотрудников правоохранительных органов, превосходно знавших свою работу. Теперь они делали ее даже лучше, потому что видели, что ее ценят - причем выражалось это не только цифрой гонорара, но и уважительным отношением и хозяев, и сотоварищей; а цели, которые преследовались группировкой, далеко не всегда выглядели преступными.
Насколько профессор Тараш мог понять, пока наблюдали только за ним, а не за Мариной, да и то не слишком усердно. Он был очень умен, его никак нельзя было назвать зациклившимся на науке. Дочь унаследовала его незаурядный ум, но была даже живее, наблюдательнее; несмотря на молодость, она превосходно понимала и чувствовала ситуацию и всегда знала, как поступить. Поэтому она и уехала без единого слова возражения, когда профессору это действительно понадобилось.
Он был обязан Марине еще кое-чем.
Профессор Тараш был человеком старой закалки, когда-то, как все кандидаты и доктора наук, был членом коммунистической партии, хотя всегда относился к ее деятельности с некоторой иронией. Поэтому, хотя решение о продаже открытия за границу было принято совершенно сознательно, его поначалу все же мучила совесть.
Именно совесть, а не сомнения. Сомнений никаких не было, он решил твердокаменно: его работа принадлежит людям, занятым делом и делом интересующимся. Они не станут ни рисковать, получая преждевременные прибыли от незавершенных исследований, ни обманывать его, ни ловчить. И дело было вовсе не в том, что профессор так уж верил в их порядочность; бельгийцы нравились ему, но он их почти не знал. Просто он представлял себе, как течет жизнь там, в странах, где умеют ценить науку, и понимал: за использование непроверенных данных, если таковое использование причинит кому-то вред, полагается тюрьма и сумасшедшие компенсации пострадавшим. Поэтому ребята не станут рисковать и сами же заставят его еще десять раз все перепроверить, а он и рад стараться. Обманывать его им было невыгодно: профессор был еще не стар, полон сил и научных идей и мог им пригодиться. Ловчить они не станут по той же причине. Их, конечно, тоже прежде всего интересует прибыль, но это Тараша нимало не беспокоило: прибыль - основа любой коммерции, и надо быть дураком, чтобы не принять этого. Получая прибыль от продаж, они будут делать людям много хорошего, потому что его открытие, при условии попадания в добрые руки, - это именно доброе открытие; а с ним они поступят по справедливости, потому что делить и скрывать им нечего.
Марина прекрасно понимала, что происходит с отцом. Никогда в жизни у нее не было подруг и друзей, никогда и ни с кем не шепталась она потихоньку, никогда не писала секретных девчоночьих дневников и смертельно скучала в обществе одноклассников. Никто, правда, почему-то на нее не обижался, ей равнодушно ставили пятерки и так же равнодушно проводили в институт, где она тоже ни с кем не сдружилась. И друзей, и молодых людей ей пока заменял отец, зато уж его-то она знала как облупленного.
Именно Марина придумала выход, который легко мог если и не избавить Юрия Викторовича от угрызений совести, то по крайней мере значительно облегчить его участь.
Профессор Тараш и его дочь приняли решение: уезжая в Бельгию, они оставят в институте все записки профессора, дневники экспериментов, специальное оборудование и чертежи к нему - словом, все, что может потребоваться его преемнику. Он не увезет с собой ничего, принадлежащего институту, ничего, кроме самого себя, своего таланта, своей преданности науке, своей яркой личности, работоспособности и воли. И если эта страна не сможет самостоятельно воспользоваться изумительным открытием профессора Тараша - по лени, по глупости, по жадности, то и дело обращающей в кормушку самые замечательные достижения самых замечательных людей, - это ее дело. Они тут ни при чем, они оставили абсолютно все, что для этого нужно. И сейчас, в процессе работы, никакие документы не запирались, не прятались; правда, лаборатория тщательно охранялась.
В своем стремлении успокоить муки совести профессор зашел так далеко, что даже рассказал о своих намерениях бельгийцам. Те сначала несколько встревоженно переглянулись, но успокоились очень быстро. В самом деле, опасаться конкуренции особенных оснований не было. Тот, кто захочет вступить в конкуренцию, должен будет проделать последовательно следующее.
Сначала нужно повторить эксперимент и таким образом завершить открытие. Хотя работать надо будет в десять раз меньше, чем работал над этим профессор Тараш, все же нужно не спать ночей, не знать отдыха и покоя, соблюдать абсолютную точность и тщательно фиксировать результаты. Завершив эту ступень, нужно получить все необходимые по закону документы для того, чтобы начать промышленную разработку. Уже это в России означает большие деньги, потому что для чиновников, от которых зависит запуск в производство, существует только один убедительный аргумент. Наконец, надо наладить производство, а это сложное и дорогостоящее дело. Последний этап для России и вовсе пока практически неподъемен - реклама и сбыт. В самом начале нового времени реклама стала такой назойливой и столько врала, что от нее теперь никакого толку, а стоит она столько, что лучше об этом не думать. Поверить в то, что вся эта цепочка благополучно будет пройдена в такой стране, как Россия, и ни одно звено не порвется, было просто невозможно.
Правда, криминальные структуры могли перекупить открытие и начать свое производство. Но это было бы чуть ли не на руку бельгийским производителям, потому что они-то сумеют все сделать, как положено, и могут предлагать действительно чистый сертифицированный товар. А если криминал попробует перепродать патенты другим западным фирмам, то будет попросту поздно, потому что они-то к тому времени уже развернутся. Сам же профессор боялся такого развития событий больше всего - он лучше всех знал, что может случиться, если его разработка попадет в недобросовестные руки...
В итоге улыбающаяся Марина выучила своих будущих бельгийских партнеров четко выговаривать соответствующую русскую поговорку. “И вольки сити, и овци цели”, - хором повторяли они. Отцу стало намного легче, а сама Марина, которая всегда страдала от того, что ее папу мало ценят, вообще не беспокоилась и была твердо уверена, что эта страна многое должна ее отцу, даже если он увезет отсюда свое открытие, в то время как он стране давно вернул все долги и теперь ничего ей не должен.
Видимо, потом какие-то обстоятельства заставили профессора Тараша предположить, что интерес к нему становится все более пристальным, и он решил для собственного успокоения припрятать дочь. Время отъезда приближалось, было бы жаль, если бы что-нибудь сорвалось, а ведь у профессора было только одно уязвимое место - Марина. К тому же ему все время казалось, что дочь, которая очень много работала, да еще каждый вечер приезжала к нему в лабораторию помочь, может надорваться. Это совершенно не соответствовало действительности; она была чрезвычайно сильна и вынослива, обожала работать и легко переносила нагрузку, но его отцовскому сердцу все время мерещилось, что дочка слишком бледна и выглядит усталой. Эксперимент близился к концу, теперь он легко обойдется по вечерам без ее помощи.
Как он и ожидал, Маринка снова проявила понимание и без единого слова возражения уехала в санаторий. У него не было там ни друзей, ни знакомых, это было бы опасно; санаторий был найден по рекламным проспектам, которые он случайно увидел в парикмахерской, а особое отношение к Марине было вызвано просто тем, что профессор Тараш, как человек мудрый, платил за нее более чем щедро. Ученый должен быть не от мира сего; но Тараш был не таков и прекрасно знал практически неограниченную силу денег. А денег у него было достаточно, хотя он наотрез отказался принять от бельгийцев предложенный немалый аванс. Он инстинктивно чувствовал: в России, хотя и противно, можно получать зарплату ни за что, потому что аргумент “да все так делают”, несмотря на явную слабость, был все же довольно убедителен. Но за границей делать этого нельзя. Стыдно, потому что деньги - это эквивалент затраченного труда, а там знают, что такое труд и как именно он должен быть оплачен.
Отправив Марину в санаторий, Юрий Викторович встретился со своим старым другом и, искусно разыгрывая смущение и пряча глаза, поведал ему, что, кажется, встретил подходящую женщину... Друг несколько удивился таким лихим темпам - супруга Тараша умерла несколько месяцев назад и была, без сомнения, любима мужем.
- Да, я понимаю, как-то очень стремительно, - бормотал Юрий Викторович, которому нетрудно было притвориться пристыженным, потому что ему и в самом деле было стыдно. Если бы дело касалось его лично, он бы без колебаний рассказал Саше все, как есть, но рисковать Маринкой он не мог. - Понимаешь, таю все это от дочери. Молодая она еще, кто ее знает, как воспримет.
- Но ведь она живет отдельно от тебя и...
- Маринка все время приезжает, она помогает мне в работе. Поэтому я решил ее... ну, подругу свою, отправить в дом отдыха в Крутилино. Сам буду по возможности к ней туда ездить, но вот проблема: за санаторий надо платить. А мне не совсем удобно переводить деньги со своего счета...
Проблема разрешилась к общему удовольствию: Саша, втайне польщенный вниманием старого приятеля, ставшего таким большим человеком, охотно согласился платить за санаторий сам. Каждый месяц Юрий Викторович аккуратно являлся к нему и привозил наличные. Ни о чем не упоминая, он всегда привозил достаточно, чтобы покрыть банковские расходы, и даже чуть больше.
Теперь отыскать Маринку мог только человек, который захочет этого очень сильно. Он понимал, что это все же возможно, потому что можно отследить банковские счета, узнать, что Саша - его хороший знакомый, к которому он к тому же ездит ежемесячно. Но пока трудно было предположить, что это кому-нибудь так уж понадобится.
Семь месяцев прошли совершенно спокойно. Иногда, когда было время, Юрий Викторович садился в машину, не торопясь выезжал из города; убедившись, что за ним никто не следует, он находил телефонный автомат и звонил дочери. Маринка, почти овладевшая испанским, была довольна, в сытости, тепле и безопасности. Чего еще желать?
И он с еще большим жаром погружался в работу. Оставалось совсем немного.
Однажды вечером раздался телефонный звонок...
Лидия резко остановилась и замерла на месте, не веря своим глазам. Она сразу же увидела, что в красной машине никого нет; потрясение, однако, было таким сильным, что ей показалось, будто машина сама смотрит на нее своими фарами из ребристого голубоватого стекла, смотрит насмешливо и торжествующе. Машина словно знала, что Лидия попалась в ловушку, из которой нет и не может быть выхода, и это обстоятельство веселило ее чрезвычайно.
Лидия резко отвернулась и пошла обратно в издательство; в просторном холле, где ждали у стоек желающие получить пропуска, она опустилась на свободный стул и попробовала обуздать свою буйную писательскую фантазию. В этом она не слишком преуспела и скоро, к своему удивлению, почувствовала, что ей чуть ли не дурно. Нет, этого она не допустит! - и Лидия поднялась, подошла к двери, заставляя себя держаться прямо.
Машина стояла на том же месте, в ней по-прежнему никого не было. Оживленный район Москвы, совсем рядом Савеловский вокзал, твердила себе Лидия... машина могла оказаться здесь по любому поводу. Как писательница детективных романов, она и сама могла бы придумать по крайней мере пять прекрасных объяснений того, как попала сюда эта машина, - при условии, что ее лично это никак бы не касалось. В сложившейся же ситуации работало лишь воображение, услужливо превратившее обычную иномарку в монстра из страшных снов, а фантазия упрямо молчала. Впрочем, одно объяснение все-таки было, и такое простое и понятное, что Лидия сразу же оживилась и поспешила к стойкам. Подойдя к одной из девушек, она попросила:
- Простите, мне срочно надо позвонить.
- В холле телефон, - не отрываясь от работы, ответила та.
- Простите, мне... - Лидия запнулась. Девушка внимательно посмотрела на нее и вдруг кивнула:
- Хорошо. Проходите сюда, вот вам телефон, только недолго, пожалуйста.
Лидии мало кто отказывал в просьбах.
Она быстро набрала номер банка, который знала наизусть, и когда ей ответили, попросила к телефону Глеба Воскресенского.
- Господин Воскресенский на важных переговорах, - ответил неприятно-приветливый девичий голос. - Что ему передать?
- Вызовите его, - попросила Лидия. - Пожалуйста, вызовите. Он нужен мне срочно, скажите ему, что дело неотложное. Ждать я не могу, меня поджимает время.
- Ваше имя? - бесстрастно спросила секретарша.
- Лидия Цапля.
Услышав ее фамилию, люди всегда переспрашивали, но у этой особы нервы оказались крепкие.
- Я попробую, но ничего не обещаю, ждите у телефона, - произнесла она, и голос ее прозвучал так, словно не принадлежал живому человеку, а был записан на пленку для автоматического “Ждите ответа, ждите ответа...”
Через несколько минут в трубке раздался сердитый голос Глеба.
- Да!
- Хлебушек! - Лидия, к своему удивлению, почувствовала, что сейчас заплачет от облегчения. - Слава Богу!
- Что случилось? - не на шутку испугался Глеб, привыкший к тому, что у Лидии всегда хорошее настроение и она никогда не паникует.
- Хлебушек! Это ты меня разыгрываешь? С красной машиной?
- Что?
- Я спрашиваю, это ты меня разыгрываешь? - безнадежно повторила Лидия, которая превосходно разбиралась в интонациях Глеба и уже поняла, что он тут ни при чем.
- Послушай, Лида...
- Ты можешь вспомнить, что ты говорил про красную машину? - спросила Лидия.
- Про какую еще машину?
- В том сюжете, который ты для меня придумывал в “МакДональдсе”, там красная машина была, помнишь?
- Послушай, ты что, вызвала меня с совещания, чтобы...
- Что ты говорил про красную машину? - перебила Лидия. - Что ты говорил... что машина ждет человека утром? Помнишь? Утром он просыпается - и она снова его ждет. Так?
- Да разве я помню! - взорвался Глеб. - Ты что, уже начала писать роман и будешь мне звонить и вызывать меня, отрывать от дел всякий раз, как у тебя не ладится с сюжетом? Ты что, с ума сошла, Лида? У меня работа! Я же не в бирюльки тут играю!
Он не добавил “как некоторые”, но Лидия прямо-таки физически ощутила, как эти слова повисли в воздухе. Одновременно с этим, несмотря на очень неприятное ощущение, она почувствовала и угрызения совести.
- Да нет же, Хлебушек, послушай, - забормотала она, оправдываясь, что было совершенно на нее не похоже. - Разве я стала бы, что ты? Просто тут такое дело, понимаешь...
Глеб смягчился.
- Так и начала бы с того дела, а не с красной машины! Что ты мне голову морочишь!
- Я вчера у Булочки была, а когда сегодня утром вышла от нее, возле подъезда красная машина стояла, и я ее номер запомнила, потому что он совпадает с днем моего рождения... А потом я дома работать стала, подхожу к окну - и внизу опять красная машина стоит, как ты и говорил!
- Лида...
Но Лидия не дала себя перебить. Как и все люди, попавшие в затруднительную и пугающую ситуацию, она чувствовала громадное облегчение просто от процесса последовательной передачи кому-то фактов.
- Это была та же самая машина, - быстро, но уже спокойнее продолжала она. - Я же запомнила номер - мой день рождения, двадцать первого, четвертого месяца.
- Ну и что же! Москва велика, но ведь это все же не весь свет! Лида! Опомнись! Где ты, кстати?
- На Савеловской, была в редакции. Выхожу из редакции - и что же я вижу?
- Савеловский вокзал, - предположил Глеб.
- Не только. Еще я вижу красную машину с тем же номером, двадцать один ноль четыре, припаркованную прямо перед моим носом.
Глеб молчал. Лидия тоже молчала, прекрасно понимая его затруднительное положение - как прикажете реагировать на подобную информацию? Будь это любая другая женщина, он просто, не слишком церемонясь, обозвал бы ее мнительной истеричкой и повесил трубку, но Лидию он знал слишком хорошо. Она тоже была очень мнительна и часто волновалась понапрасну, но лишь тогда, когда дело касалось тех, кого она любила. Сочинять истории, чтобы выделиться из серой массы, ей было совершенно несвойственно. То есть, строго говоря, именно это и было ей свойственно, но придуманные ею истории не выливались на растерянных слушателей, а аккуратно ложились на бумагу, радуя тех, кому доводилось их прочесть, изящным слогом, симпатичными героями и захватывающим содержанием.
- А ты уверена? - спросил наконец Глеб.
- Замечательно! - удовлетворенно сказала Лидия, довольная тем, что к ней возвращается чувство юмора. - Мужчина обычно задает такой вопрос в ответ на другую информацию - “Я беременна”.
- А ты беременна?
- Нет. А хоть бы и да - ты-то здесь ни при чем. А сейчас... Хлебушек, я тебя очень прошу, постарайся вспомнить, что ты там дальше говорил?
- Господи, да зачем вспоминать, что я дальше говорил? Кому это надо? Послушай меня, Лида. Если я правильно понял, то тебя беспокоит некая машина, которая постоянно оказывается рядом с тобой. Так?
- Красная машина, - поправила Лидия.
- Хорошо, пусть красная, неважно.
- Важно, - упрямо возразила Лидия. - Очень даже важно! Ведь ты говорил именно про красную машину...
- Забудь о том, что я говорил. Значит, тебя беспокоит красная машина, которая все время оказывается там, где ты. Очень хорошо. Но ведь пока никто тебе никакого вреда не причинил?
- Если не считать того, что мне страшно, - просто отвечала Лидия.
Это признание произвело на Глеба впечатление, но он все же продолжал спокойно и несколько насмешливо.
- Кстати, ты видела водителя?
- Водителя?
- Ну да. Машина, знаешь ли, не сама ездит, кто-то ведь был за рулем.
- Нет. Каждый раз, как я видела машину, она была пустая. Может, тетя Вера видела.
- Боже мой, какая еще тетя Вера?
- Соседка, я ее просила, если увидит, кто в красной машине ездит, сказать мне.
- Ну хорошо. Вот что я тебе скажу. Подождем еще денек-другой, и если машина будет по-прежнему следовать за тобой, то я просто пришлю ребят из охраны банка, и они посторожат машину. Выяснить, кто на ней ездит, проще простого. Ведь не сама же она приехала с Рижской на Савеловскую, хоть это и совсем близко! Кстати, утром, когда ты выходила из дома...
- Машины не было. Честно говоря, я за ночь почти успокоилась и даже и не вспомнила про нее, а сейчас вот выхожу - а она стоит... Но если бы она там была, если б я на нее наткнулась, обязательно бы вспомнила и обратила внимание.
- Ладно. Так вот, ребята просто дождутся того, кто сядет в машину, а там уже будем действовать по обстоятельствам. Ты поняла?
- Но разве твоим ребятам можно? - неуверенно спросила Лидия. - Я хочу сказать, что это вроде бы не входит в их обязанности...
- Это не твои заботы, а мои. Я сказал, что если машина будет по-прежнему рядом с тобой, я помогу тебе. А сейчас я побежал, обсудим все подробнее после. Телефон в банке наверняка прослушивается.
- Как прослушивается? - испугалась Лидия. Глеб сказал это так просто, что она даже поначалу решила, что ослышалась.
- Да так! - снова вскипел Глеб. - Между прочим, это для нашей же безопасности делается! Если, к примеру, кто-то начнет звонить и угрожать или вымогать, специальные службы сразу могут услышать и засечь злоумышленника.
- И меня могут засечь?
- Да кому ты нужна, - вздохнул Глеб.
- Не скажи, - снова ощущая в себе желание острить, возразила Лидия. - Лучше, как в фильме “По семейным обстоятельствам”, помнишь, там у него была квартира - тетя, комната - племянница или кто-то еще, не помню точно. Машина красная... Стой, стой, что у нас всегда красное?
- Кровь, - брякнул Глеб.
Лидию передернуло.
- Нет, кровь не надо.
- Помидор, - неожиданно сказала девушка, трудившаяся над чьим-то пропуском. Все, что говорила Лидия, показалось ей очень интересным, и она нисколько не жалела, что пустила эту приятную женщину, разговор которой явно должен был быть секретным, в свою каморку позвонить.
- О! Помидор! Замечательно. Пусть у нас с тобой “красная машина” будет “Помидор”! Согласен?
- Я на все согласен. Мне все равно, помидор, огурец или дыня, я работать хочу, - пробрюзжал Глеб.
- Вот тебе и написала русский роман!
- До чего ты мне надоела со своим русским романом, - вздохнул Глеб. - Чего тебе неймется? Что ты ко мне пристала? Да разве я не знаю, что ты способна решить все свои проблемы без малейшей помощи со стороны, а уже тем более - сотворить русский детективный роман? Вчера взял у жены один, почитал. Ей-Богу, Лида! Написать такое может всякий, кого мама позаботилась научить читать и писать, а ты ко мне пристаешь! Знаешь анекдот? Объявление на столбе: “Если вы молоды, энергичны и чувствуете в себе нереализованные возможности, устраивайтесь сами и не морочьте нам голову”.
Лидия расхохоталась.
- Намек понят, дорогой ты мой!
Поблагодарив девушку, как это умела делать только она - так, что человек сразу чувствовал себя с лихвой вознагражденным за оказанную им услугу, она осторожно подошла к выходу. Красная машина стояла на прежнем месте. После разговора с Глебом Лидия немного успокоилась, и ей уже не казалось, что фары машины, как насмешливые глаза, следят за каждым ее движением. Она решительно вышла на улицу и пошла по Масловке.
- Помидор! - пробормотала она, проходя мимо машины, и даже фамильярно похлопала ее красный лакированный бок.
Глава четвертая. Грузите апельсины бочках
За два последующих дня Лидия видела красную машину 21-04 дважды. Она совершенно зарылась в книжки, отвергнутые ею поначалу с таким презрением, и попыталась найти там ответ на вопрос - что нужно от нее водителю Помидора? Ведь эти авторы знают, что происходит в России, им и карты в руки.
Но ничего не вышло. Естественно было бы сделать вывод, что Помидор выслеживает Лидию, но тогда он должен был бы следовать за ней постоянно, а он приезжал лишь от случая к случаю: один раз Лидия видела его на Тверской, когда ходила на Центральный телеграф, другой раз - на Пушкинской, когда выходила вечером из Театра оперетты. За рулем никого не было, машина стояла прямо на улице, наполовину на мостовой, наполовину на тротуаре. Даже вездесущая тетя Вера - и та ни разу не видела, кто именно уехал на Помидоре.
Да и зачем выслеживать Лидию? В нескольких книгах описывалось, как за человеком ни с того ни с сего начинали вдруг следить; Лидия прочитала развязки этих книг, прикинула их к себе и убедилась, что ни одна из них не годится. Ситуация казалась необъяснимой.
Она снова встретилась с Глебом, подробно все ему рассказала, и оба пришли к выводу, что беспокоиться пока не о чем. Но прийти к выводу - это одно, а перестать беспокоиться - совсем другое. Лидия ощущала смутную непроходящую тревогу.
- Тебе кажется, что за тобой следят? Ты это чувствуешь? - поинтересовался Глеб.
- Нет, - отвечала Лидия без малейшего колебания. - Просто мне не по себе. А так - по-моему, никто за мной не следит, причем я имею в виду и те случаи, когда видела Помидора. Ведь в нем никого не было. Не сам же он, как ты говорил, за мной ездит.
- Припомни, я сказал тогда в “Маке” - красная машина стоит, а ты так издевательски мне на это - “Тайна, мол, налицо”. Вот так и хихикай над чужими идеями, будет тебе наука! Теперь-то ты, похоже, уверена, что без тайны тут не обошлось!
- Хлебушек, а что ты потом говорил?
Глеб подумал.
- Кажется, говорил, что человек этот, ну, который красную машину видит, получает странное письмо. Точно! “Грузите апельсины бочках”! Придумал отличнейший сюжет, а ты еще надо мной смеешься.
Лидия поморщилась.
- Ладно тебе, я и не думала над тобой смеяться.
Глеб поднял брови, но ничего не ответил на это возмутительное замечание.
А потом Помидор пропал. Прошла неделя, а машины все нет и нет. Это даже раздосадовало Лидию, потому что Глеб как раз попросил ее поточнее запомнить номер Помидора - на нем, ехидно заметил он, помимо дня ее рождения, еще и буквы есть, без которых идентифицировать машину если и можно, то гораздо труднее.
Лидия только посмеялась бы над всей историей и собственной глупостью, если бы не одно обстоятельство - постоянная, непреходящая, смутная тревога, которая может подточить силы не хуже, чем пусть самый сильный, но кратковременный страх. У нее появилась привычка рассматривать номера всех встречных автомобилей; однажды ей даже попалась машина с таким же номером - 21-04, но это была совсем другая машина, неопределенного темного цвета, старая и замызганная. Тем не менее, встреча эта почти расстроила Лидию, которую вообще-то очень трудно было вывести из состояния постоянной радостной готовности жить и радоваться жизни.
Время шло, Лидия продолжала работать. Она предполагала провести в России не более полутора месяцев, и собиралась за это время написать много хороших рассказов, но пока дело двигалось плохо, потому что писать, во всяком случае, так, как писала Лидия, надо только с охотой и с жаром. К компьютеру надо бежать бегом, ожидать, пока он откроет нужную программу и нужный файл, с эдаким сладострастным нетерпением, а потом с головой погружаться в работу, внимательно следить за поступками героев, которые вытворяют под ловкими пальчиками, порхающими по клавиатуре, все, что им вздумается.
Лидия возглавляла на Кипре крупную русскую газету, которую было решено в этом году закрыть на “мертвые” месяцы - конец января, февраль и начало марта. Сверстав новогодний выпуск, Лидия немедленно вылетела в Москву, потому что скучала по ней, и теперь опять скучала - на сей раз по оставшимся на Кипре коллегам, которых нежно любила. Собственно, любила она практически всех, за очень редким исключением, но Сергей и Эльвира - молодая супружеская пара, работавшая вместе с ней - пользовались ее особым расположением. Сначала она просто уважала их за честность, добросовестность, была искренне благодарна за прекрасное отношение к себе, а потом привязалась к обоим супругам, словно к брату и сестре. Даже в выходные, когда они отдыхали, а Лидия работала - она старалась выполнить самую сложную работу в то время, когда в редакции никого не было - она скучала по ним и понедельника ждала с удовольствием. Они остались на Кипре, но часто звонили ей поболтать.
Лидия скучала по работе, она души не чаяла в своей газете, которая была для нее чем-то вроде собственного ребенка. К тому же газета была еженедельной, и каждый четверг Лидии с трудом удавалось убедить себя, что не надо мчаться в офис, потому что сдачи газеты сегодня не ожидается. Она уже привыкла к бешеной еженедельной гонке и ощущала себя полной бездельницей.
- Ба! Житель солнечного острова! - обрадовалась Лидия, сняв как-то вечером трубку зазвонившего телефона и услышав Сережкин голос. - Как вы там без меня?
- Скверно, - откликнулся он. - Совсем осиротели.
- А как Ричард? - спросила Лидия, помня, как он любит свою собаку.
- Отлично. За твоей тоже присматриваем, с ней все в порядке, ты не беспокойся, - это Лидия выслушала с особенной благодарностью. Она оставила свою обожаемую кошку у знакомых и отчаянно скучала и по ней тоже. Оставить ее Сереже и Эльвире, счастливым обладателям здоровенной овчарки по кличке Ричард, понятное дело, было невозможно, а жаль: она чувствовала бы себя гораздо спокойнее.
- Новогодний выпуск неплохо продался, детектив твой новогодний всем здорово понравился, - продолжал Сережка.
- Не всем, - вздохнула Лидия. - Здесь меня печатать не хотят.
- Ну да? - совершенно искренне изумился он. - Почему?
Лидия объяснила.
- Ну и ладно, плюнь, - посоветовал Сережка. - Возвращайся к нам сюда, здесь тебя оценят.
- С удовольствием, - с улыбкой отвечала Лидия. - А Эльвира где?
- Здесь, сейчас я ей трубку дам.
Обмениваясь со второй своей коллегой обычными фразами, какими перекидываются в таких случаях ненадолго расставшиеся, близкие друг другу люди, она вдруг подумала - а в самом деле, не вернуться ли? Там, под ярким даже в феврале южным солнцем, глупая история с Помидором забудется, тамошний климат расслабляет и обволакивает, залечивая неприятности и сердечные раны, там Эльвира с Сережкой, кошка и собака, там газета...
- Шеф не очень радуется тому, что мы закрылись, - рассказывала Эльвира. - Вчера намекал, что, может быть, можно было обойтись без этого.
Лидия улыбалась. Всегда так получалось: стоило им отправиться куда-нибудь всем вместе - в ресторан, в театр, на выставку или на концерт, что они делали частенько, - немедленно начиналось выездное заседание редколлегии. Они болтали, конечно, обо всем на свете, но кончалось это всегда одинаково: они возвращались к разговору о своей газете, как почтовые голуби всегда возвращаются в голубятню.
- Другие газеты тоже закрылись пока, ничего, подождем лучше начала туристического сезона, - сказала Лидия вслух. Ей хотелось вернуться, несмотря на всю любовь к Москве и на то, что она редко видела родителей. Там, на Кипре, она в своей тарелке, она знает всех и ее все знают, там ее дорогие ребятки, и красные машины там, хоть их и полно, совсем не страшные и не имеют привычки ездить за ней следом где ни попадя. Там стоит компьютер с Интернетом, и она может каждый день болтать напрямую со своим сыном Мишкой, который учится в Канаде.
Распрощавшись с друзьями, Лидия включила компьютер и начала писать; дело пошло отлично. Непосвященному показалось бы, что между двумя этими фактами - звонком с Кипра и успешно двигавшимся вперед рассказом - нет никакой связи, но это было не так, связь была самая прямая. Пришедшая в отличное настроение Лидия бойко стучала по клавишам до тех пор, пока ее не оторвал от этого занятия звонок в дверь.
- Тетя Вера? - спросила она, прежде чем открыть.
- Не совсем, - ответил тоненький голосок из-за двери. - Это Настенька.
Лидия открыла. Настенька, внучка тети Веры, стояла на пороге в куцей серой шубке и протягивала ей небольшой кулек.
- Это вам, тетя Лида. Тетенька на улице попросила передать.
Лидия в недоумении взяла кулек. Он оказался довольно тяжелым; заглянув внутрь, она увидела, что в кульке апельсины.
- А какая тетя? - спросила она.
- Не знаю, я не знаю ее. Высокая такая тетя, в зеленом пальто. Она меня подозвала и попросила передать вот это писательнице с третьего этажа. И бабушка сказала, что это вам.
- Она ничего больше не просила мне передать?
- Нет, только вот это, - обиделась Настенька.
- Ты не поняла, я имею в виду... на словах она ничего не просила передать?
- На словах? Нет.
- И где эта тетя?
- А она сразу же ушла.
- Хорошо, спасибо, - пробормотала Лидия. Она вдруг почувствовала, что ноги у нее потяжелели; ей стало совершенно ясно, что в кульке под апельсинами.
Вернувшись в комнату, она положила апельсины на тахту, и они высыпались наружу оранжевыми шариками. Лидия перевернула кулек, и две бумажки бесшумно выпорхнули наружу. Она развернула их.
На одной было написано “грузите апельсины бочках”, на другой - “графиня изменившимся лицом бежит пруду”.
Лидия повалилась на тахту, прямо на апельсины, и закрыла глаза. Она чувствовала себя совершенно измученной, такой измученной, словно только что разгрузила вагон с картошкой. Но тяжелая нервная дрожь, сначала слабая, а потом - крупная и сильная, не давала ей спокойно лежать, поэтому она поднялась и села на постели, беспомощно глядя на раскатившиеся апельсины.
- Вот так... Вот тебе и на! - пробормотала она вслух. - Одно утешение - действие происходит в России.
Марина просидела на скамейке очень долго. У нее было невероятно странное ощущение: ей одновременно хотелось вскочить, кричать, бежать куда-то - и сидеть здесь, под солнышком, теша свою внезапную слабость и стараясь забыть о происходящем.
В доме милиция. Отец пропал. Покрутив эти слова так и сяк, она в конце концов все-таки немножко успокоилась. Исчезновение отца может быть связано только с разработкой, а разработка еще не закончена, и, кроме него, закончить ее некому. Более того: две недели назад отец был цел и невредим, потому что он звонил ей по телефону.
Марина попробовала восстановить в памяти даже не разговор, а папины интонации, темп речи, даже его дыхание. Неужели с ним что-то было не так, а она этого не почувствовала? Могло такое быть? Могло, кривясь от ненависти к себе, признала Марина. Когда он позвонил в последний раз, она занималась испанским, ей пришлось выключить кассету на самом интересном месте... Нет, конечно, она не только не выразила недовольства, но и не чувствовала его. Но все же не переключилась сразу, не вслушивалась в слова отца как должно. Может быть, он звонил из враждебного дома и ему запретили что-нибудь говорить ей. А если б и не запретили, он все равно бы не сказал, оберегая ее покой.
Ее покой! Он не мог не понимать, что она с ума тут сойдет, когда узнает! О каком же покое могла идти речь! Ведь он знал, что рано или поздно ей скажут, что плата за санаторий больше не вносится...
И вдруг она поднялась со скамейки. Конечно, он знал это! Потому и не обмолвился ни словом. Он надеялся, что она поймет, в чем дело, поймет, что он не мог говорить свободно... что-то вроде шпионского “сигнала о работе под контролем”. Например, шпион договаривается со своим руководством, что если ему придется работать под контролем, он будет ставить точку в конце текста. Или как-то по-другому завершать сообщение. Или ставить по-другому слова. Словом, это бывало заранее обговорено. В какой-то книжке или в каком-то фильме фашисты догадались, записывали радиограмму на пленку, потом вырезали из нее точку в конце текста - сигнал о работе под контролем - и отправляли радиограмму в эфир.
Итак, отец понимал, что Марина вскоре узнает о том, что с ним что-то случилось. Понимал, но не сказал ей ни слова, даже не попытался дать понять, не намекнул. Значит, он надеется на нее. Марина была уверена, что понимает положение правильно: отец ничего не сказал, потому что, находясь где-то, лишен свободы действий и надеется на нее - она должна продолжить его дело, по возможности попытаться осуществить их общие планы.
Она еще немного подумала и окончательно поняла, что не ошибается. Пока что она плохо представляла себе, что надо предпринять, но это ее не тревожило: главное, казалось Марине, это то, что найден ключ к поведению отца, и теперь надо просто понять, чего он от нее хочет. И его первая заповедь - не паниковать! Спокойно сидеть, пока не уезжать из санатория, если надо - заплатить самой, деньги есть. Если ее и станут искать по телефонному звонку милиционеры, то не так быстро, и в конце концов, это будут всего лишь милиционеры. И думать, думать, думать...
Можно ли считать, что жизнь отца в опасности? Это было очень тяжело, почти невозможно, но Марина заставила себя думать и об этом. Хорошенько поразмыслив и протестировав себя - не занимается ли она самоуспокоением - Марина решила, что, пожалуй, отец жив, цел и невредим. Он еще слишком нужен всем, кто-то мог пока просто его изолировать, чтоб другим не достался. А может быть - Марина даже ахнула вслух при мысли об этом! - может быть, он сам вынужден был куда-то уехать! Она-то скрылась, и он мог счесть нужным скрыться! Ведь она не знает, что произошло.
Значит, самое глупое, что можно сделать, - это поскакать сейчас в Москву и начать там бурную деятельность. Если отец в опасности и стал чьим-то пленником, ее живо схватят, и тогда папа наплюет и на открытие, и на обещания бельгийцам и вообще на все на свете и выложит всю правду в один миг - лишь бы обезопасить Марину. Допускать этого нельзя.
Они с отцом были уверены, что никто не тронет его до конца работы, потому что ему нужна лаборатория, но просчитались. Где?
В сущности, догадаться было не так уж и трудно, и Марина догадалась.
Сердце ее тут же глухо ухнуло и ушло в пятки.
Обе записки были надежно упрятаны в кошелек. Лидия, одевшись наспех, вылетела из дому и спустилась в метро. Она ехала к Глебу, причем нарочно не стала предупреждать его звонком, чтобы у него не было возможности сослаться на дела и отказаться от встречи с ней.
Поезд мчался по туннелю так, словно понимал, что Лидия спешит; ни разу состав не остановился между остановками, как это часто случается. Оклеенный яркими рекламными плакатами вагон был наполовину пуст; Лидия сидела на боковом сиденье и старательно дышала. У московского метро, как и у московских улиц, был совершенно особенный запах, здесь даже воздух был... словом, это был воздух московского метро, и всякий раз, когда Лидия из-за чего-то расстраивалась, он помогал ей, как сильное психотропное лекарство. Шесть лет, проведенные вдали от этого города, многому ее научили; ей уже не казалось смешным, что некоторые, отправляясь жить в другую страну, берут с собой немного родной земли.
В административную часть банка ее, конечно, не впустили. Здоровенные ребята остановили ее и стали пристрастно допрашивать - что ей нужно? К кому пришла? С какой целью? Подробно и охотно отвечая на их вопросы, Лидия внимательно их разглядывала - парни были точно такие, какими их описывали авторы российских детективов. У одного, правда, была шикарная каштановая шевелюра, и Лидия едва удержалась, чтобы не спросить его: “А почему у вас не выбрит затылок?”, однако все же решила, что это будет страшной бестактностью.
Наконец по внутреннему телефону отыскали Глеба, который дал распоряжение выписать для Лидии пропуск. Настала очередь новой заминки: взять с собой паспорт Лидия не догадалась. В итоге Глеб вышел за ней в холл, объяснил охранникам, что знает ее лично много лет, и увел к себе в кабинет.
- Лишнего не говори, - предупредил он ее, пока они шли по коридору, как Штирлиц с радисткой Кэт.
Лидия вообще ничего говорить не стала - она просто молча протянула ему обе записки. Глеб прочел, и брови его совершили свое обычное путешествие по его лицу, свидетельствуя о крайнем удивлении: сначала поползли по особой траектории - в стороны и вверх, потом резко опустились, а потом заняли свое обычное положение.
- Где ты это взяла? - спросил он.
Лидия рассказала.
- Ты что, не могла подробнее расспросить ребенка?
- О чем?
- О женщине, которая принесла пакет.
- Но что она может рассказать? Я... честно говоря, я сразу поняла, что в пакете будут эти записки, и как-то не стала...
- Но ведь она могла сказать что-нибудь полезное, что-нибудь, что наведет нас на след.
- Какой след, о чем ты? Девочке, кажется, всего девять лет! Или тринадцать? Она сказала, что женщина была в зеленом пальто - это тебе поможет?
Глеб уставился на Лидию тяжелым взглядом.
- Поможет, конечно. И тебе поможет, если ты прекратишь паниковать и хоть немного подумаешь.
- Господи! О чем? О чем тут думать? Чем это может помочь?
Глеб потерял терпение.
- Да хотя бы тем, что зеленое пальто было на той тетке, что в “МакДональдсе” ругала меня за чизбургер, а потом помогала мне придумывать сюжет!
Лидия ахнула. Она совершенно забыла об этой женщине, которая и в самом деле слышала ее разговор с Глебом от первого до последнего слова и могла... могла...
- Лида, ты напоминаешь мне один отличный анекдот. Сидит новый русский в ресторане, съел суп и говорит официанту, который ему принес горячее: “Слушай, братан, я тебя, в натуре, где-то видел. Ты на Канарах зимой не отдыхал?” - “Нет”, - говорит официант. “Ну, может, в налоговой работал?” - “Да нет”. - “Может, в банке?” - “Да нет же!”. “Вспомнил! Ты мне первое подавал!”
Лидия нервно рассмеялась. Анекдот был смешной, как и все анекдоты Глеба, но сейчас ей было не смеха - это ей-то! - ее интересовала только женщина с биг-маком и в зеленом пальто.
- И что? - с замирающим сердцем спросила она. - Зачем я ей, как ты думаешь?
- Откуда я знаю? Откуда, черт подери, я могу это знать? Ты лучше скажи, ты помнишь, что на ней было? По-моему, что-то зеленое.
- Да, точно, шубка из крашеного кролика.
- Насчет кролика не знаю, кролик или лиса - это вам виднее, а что-то зеленое на ней было, это я помню. Так... она уже доедала, когда речь шла о сюжете.
- Я помню, что она вытирала руки, когда говорила про чемодан с деньгами, - подхватила Лидия.
- Пойдем отсюда, - неожиданно сказал Глеб. - Я еще не обедал, посидим в кафетерии на углу.
Время было для обеда совершенно неподходящее, но Лидия покорно встала и направилась вместе с Глебом к выходу.
- В твой талантливый “МакДональдс” не пойдем, - заявил он, выйдя на улицу. - Там слишком много любопытных ушей. В кафе отдельные столики, посидим, там никто нас не услышит. Так, значит, она еще долго сидела? - задумчиво спросил он.
- Не могу точно вспомнить, но кажется, ушла она не сразу. Ты попробуй восстановить в памяти: я сидела так, ты - так; чтобы выйти, ей пришлось бы пройти мимо нас.
- Даже не пройти, а протиснуться!
- Вот именно. Значит, скорее всего... Нет, ты знаешь, какие-то люди выходили с другой стороны, когда я уже допивала свой шейк, я помню, - сдвигая брови, проговорила Лидия. - Она могла пойти не направо, а налево, и выйти другим проходом. Но это неважно! Разве ее теперь найдешь?
- А я думаю, что найти ее очень легко, - возразил Глеб.
- Ты шутишь? Как это легко?
- Да я просто думаю, что именно она ездит на красной машине.
- Помидор пропал, - заметила Лидия.
- Какой помидор? Ах, да! Но ведь если она и в самом деле слышала наш разговор, к чему-то прицепилась и теперь за тобой ездит, то обязательно объявится снова! Что там у нас дальше по сценарию?
- Вроде бы чемодан денег.
- Да, точно! Слушай, не стоило говорить про чемодан денег в банке, а? Я же тебя предупреждал.
- Понимаешь, я как-то совсем забыла...
- Ох уж мне эти новые иностранцы! - вздохнул Глеб. - Совершенно ничего не смыслят в нашей суровой действительности. Ну да ладно, авось пронесет.
- Значит, ты считаешь, что это кто-то шутит по сценарию?
Глеб медленно поднял глаза.
- Лида, сейчас здесь ни у кого нет ни времени, ни сил для шуток. В особенности для того, чтобы разыгрывать посторонних людей. Поэтому забудь об этом сразу и лучше постарайся вспомнить, что ты говорила про мафиози.
Лидия похолодела. Мирная средиземноморская жизнь расслабила ее, внушила твердое, неосознанное чувство безопасности, и она давно уже не испытывала страха как такового. Поэтому организм ее, отвыкший от этой самой сильной из эмоций, выплеснул в кровь разом такое количество адреналина, что ей стало прямо-таки плохо, она с трудом удерживалась, чтобы не клацнуть зубами. А Глеб смотрел на нее все так же серьезно и терпеливо ждал, когда она возьмет себя в руки и сможет ответить.
- Я не помню, - с трудом выговорила наконец Лидия и уставилась на подошедшего к ним с закусками официанта с таким ужасом, что тот даже спросил:
- Что?
- Ничего-ничего, - вмешался Глеб. - Спасибо, ничего.
Официант отошел. Лидия машинально взяла вилку и принялась ковырять шпроты на своей тарелке.
- Ты называла какие-нибудь имена? - допытывался Глеб. - Фамилии? Даты? Адреса?
- Нет. Какие имена, какие даты? Ты что? Думаешь, я знаю всех мафиози города в лицо? Я вообще знаю о них только из книжек!
- Ты не могла упомянуть чего-то такого... ну, я хочу сказать, чего-то такого, что кто-то мог принять на свой счет?
- Не понимаю, - отвечала Лидия сквозь зубы. - Что ты имеешь в виду?
- Ну, может быть, ты и не знаешь ни одного мафиози, но что-то такое сказала, что кто-то из них, случайно услышав это, подумал, что это что-то про него?
- Ты сам понял, что сейчас сказал? Впрочем, мысль твоя, хоть и путано и сложно выраженная, мне вроде бы понятна. Я, кажется, говорила только, что они все тупые, всесильные и не блещут интеллектом. Слушай, может, кто из них обиделся, а?
Глеб рассмеялся, хотя по большому счету ему было не до смеха. Лидия неподражаема - понятия у нее чуть ли не школьные. Он попытался представить себе мафиози, который лично сидел в “МакДональдсе”, услышал эти слова Лидии и обиделся на нее так, что принялся выслеживать на красной машине, но у него не хватило фантазии.
- Еще я попросила тебя познакомить меня с кем-нибудь из них, чтобы мне было проще писать, а ты сказал, что можешь познакомить, но не видишь в этом особого смысла...
- Неважно, что я сказал, - перебил Глеб. - Ездят не за мной, а за тобой, и записки тоже пишут тебе. Что еще ты говорила?
- Кажется, это все. То есть про мафиози все. Я еще говорила, что не могу заниматься такой чепухой, что мне скучно и что я писать этого не стану...
- Кстати, ты начала писать?
- Нет, - тоскливо отвечала Лидия. - Не могу я пока. Женские рассказы пишу.
- Давай сюда записки.
Лидия достала полученные записки, которые, выходя из банка, снова спрятала в кошелек. Сдвинув головы, они принялись рассматривать клочки бумаги. Это была обычная линованная бумага, видимо, из школьной тетрадки в одну линейку. Надписи были сделаны шариковой ручкой крупными буквами, так что почерк был неузнаваем и очень похож на детский.
- То, что мы говорили в “МакДональдсе”, - констатировала Лидия. - Прямо кошмар какой-то!
- Будет стенать, пока с тобой ничего страшного не случилось, хоть апельсинами побалуешься.
- Да уж где мне было обойтись без этого подарка! - язвительно отвечала Лидия. - На Кипре апельсины растут на деревьях прямо на улицах! Они стоят дешевле картошки!
Глеб молча принялся за шпроты и салат, не замечая их вкуса. Может, кто-то услышал, что Лидия намерена писать о мафиози, и испугался? Нет, чепуха. Не станет же мафия ездить за всяким писателем, который пишет о ней романы - так никаких Помидоров не напасешься. Да и не говорила она ничего такого, что заставило бы кого-то предположить ее осведомленность о каком-то деле. Напротив: она твердила, что всего этого не знает и знать не хочет, что если ей что-то известно, то известно только из книг. Что за странная история, кому все это надо?
Но Глеб чувствовал, что это неспроста. То особое чутье, в частности, чутье на криминал, которое позволяло ему управлять банком, пусть и небольшим, точнее сказать - филиалом, прямо-таки вопило, требуя, чтобы он продолжал ломать себе голову над этой загадкой.
- Стало быть, что у нас там дальше по сценарию? - спросил он опять. - Чемодан денег?
Лидия с отвращением отодвинула тарелку.
- Этого мне только не хватало.
- Лида, - попросил Глеб. - Я тебя очень прошу, будь осторожнее! Я не знаю, в чем это должно выражаться, но для начала тебе надо вспомнить все предупреждения, которыми тебя пичкала мама и мучили в школе. Ну я не знаю - не переходи улицу на красный свет, мой руки перед едой, не открывай дверь незнакомым людям, не разговаривай с посторонними... Последнее особенно важно - ты вечно готова разговаривать со всеми без разбору.
- Я так и буду поступать, - твердо сказала Лидия. - Даже если какие-то... какие-то нехорошие люди что-то против меня затеяли, это еще не причина, чтобы хамить всем остальным.
- А ты не хами, - вздохнул Глеб. Справиться с Лидией будет нелегко, разве ей объяснишь, что на свете уйма негодяев! - Ты не хами, но и не сходись сразу, помни, что происходит что-то непонятное и тебе надо соблюдать осторожность. Понимаешь?
- Нет.
- О Господи! Ну подумай на досуге! Во всяком случае, если произойдет что-то необычное, немедленно приезжай ко мне. Поняла? Положи паспорт себе в сумочку, чтобы он всегда был с тобой, а я распоряжусь, чтобы тебе каждый раз сразу выписывали пропуск. Вечером позвонишь и продиктуешь мне номер своего паспорта... Подожди, нет, лучше не надо! Просто в следующий раз, когда мы будем встречаться, возьмешь его с собой. Ты поняла? А можешь просто позвонить мне и попросить о встрече, я уж буду знать, что дело срочное. Тебе все ясно?
- Да вроде ясно, только я не знаю... Страшно даже домой идти.
Глеб помолчал.
- Наверное, все равно придется идти. Может, пойти с тобой или послать охранников?
“Какое счастье, что Мишка в Канаде!” - подумала Лидия.
- Нет, - твердо сказала она. - Не надо мне никого. Вот еще! Я не позволю себя запугать!
- Совершенно очевидно, что тебя никто запугать и не пытается, - задумчиво отвечал Глеб. - Не знаешь ты, как пугают. Ну ладно, иди, я думаю, что ничего страшного тебе не угрожает. Если бы тебе хотели причинить какой-то вред, так просто пристукнули бы, а не ездили за тобой на машине, засвечивая повсюду ее номер. Но вот что тебе надо бы сделать, так это нитку привязать.
- Нитку? Какую нитку?
- Очень простой способ, и совершенно безотказный. Привяжи незаметно под замком нитку. Какого цвета у тебя обивка на двери, я не помню?
- Черная.
- Значит, надо привязать к ручке двери черную нитку и закрепить ее на замке. Если без тебя кто-то войдет в квартиру, ты об этом будешь знать.
- Что там делать, в моей квартире! - махнула рукой Лидия. - Все ценное, что было, я родителям отвезла, когда на Кипр уезжала. Там только полупустой холодильник и компьютер - старенький, его только как печатную машинку и можно использовать. Не романы же мои им воровать! Их вон и так печатать никто не хочет.
- Зато все хотят читать.
Лидия только вздохнула.
- А это, между прочим, идея! - оживился Глеб. - У меня есть одна мыслишка - может быть, то, что происходит, как-то связано с твоей писательской деятельностью? Ведь именно о ней и шла речь во время исторического торга в дворницкой?
- Торга в дворницкой? - не поняла с ходу Лидия. - Ах да! Тебя все тянет на Ильфа и Петрова.
- Это тебя тянет на Ильфа и Петрова, - парировал Глеб. - “Грузите апельсины бочках”! Чья это была идея? Так вот: вспоминая исторический торг в дворницкой, если именно так охарактеризовать нашу встречу в МакДональдсе, я отмечаю один важный момент. А именно: разговор все время упирался в твои писания. То тебя не печатают, то печатают, но только в журналах, то ты не хочешь писать русский роман, то ты не знаешь, о чем его писать, и так далее.
- Не понимаю, к чему ты клонишь.
- К тому, что если произойдет что-то, связанное с твоей работой... Ну, к примеру, кто-то начнет уж очень дотошно тебя о чем-то расспрашивать... Слушай, во время нашего разговора ты называла, какое именно издательство тебя отвергло и посоветовало на русском материале писать?
- Нет, что ты! Это было бы неэтично по отношению к ним.
Глеб с сомнением посмотрел на нее. По его мнению, было скорее неэтично отвергнуть прелестные вещички Лидии, доставляющие обычно такое удовольствие читателям. Ее несомненный литературный дар, ее любовь к людям, ее выдумка и милое чувство юмора так и светились в каждой строчке.
- Ну что ж, - неуверенно ответил он. - Я своего мнения никому не навязываю. Пускай будет неэтично. Значит, ты не упоминала? И больше в то издательство не ездила?
- Нет, зачем же их беспокоить, они ведь очень заняты.
- Ну конечно, заняты просто по горло, печатая всякую чушь.
Лидия рассердилась.
- Напрасно ты так говоришь, - сказала она гневно. - Они печатают много хороших книг! А что касается плохих - так в том-то весь и ужас, что их напечатать тоже совсем не просто! Ты и представить себе не можешь, как мне жалко труда редактора, корректора, не говоря уж о работе печатников и бумаге! Но это их работа, первая их цель - получить прибыль, и они выполняют эту работу так старательно, как только могут. И не суди их! В твоем банке что, все совсем чисто и благополучно? Разве тебе не приходилось, например, принимать деньги, хотя ты знал, что они, скажем так, нечистые, потому что принимал ты их от выгодного клиента? И все, что тебя при этом интересовало, - это его безупречность с юридической точки зрения.
- Приходилось, - сознался Глеб с некоторым удивлением. Лидия явно начала потихонечку возвращаться со своего Кипра в Россию, то есть спускаться с небес на землю. - И приходится чуть ли не каждый день.
- Банк не может не отмывать денег, - забывая на минуту о своей загадочной проблеме, сказала Лидия. - Может быть, ты мне расскажешь об этом поподробнее, и я смогу написать что-нибудь и в самом деле путное?
- Не может не отмывать, хотя учти: я ничего впрямую не признаю, - отвечал Глеб. - Но предположим, у нас и в самом деле есть хороший канал и хороший способ переправки денег в надежное место.
- Швейцарский банк?
- Не совсем, - улыбаясь, ответил Глеб. - Ты несколько отстала от жизни, но все-таки делаешь явные успехи. Если продолжать цитировать, то - “Браво, Киса, что значит школа!” Однако же рассказать я тебе ничего не могу, потому что это верный способ запороть и твой русский роман.
- Почему? - удивилась Лидия.
- Потому что метод настолько простой и хороший, что ни одно издательство не возьмет этого в печать. Это будет как учебник для желающих отгвоздить бабки, понимаешь?
- Отгвоздить бабки?
- Ну, отмыть деньги.
- Господи, ну и жаргон! И как я только буду писать? - расстроилась Лидия.
- Послушай, это сейчас не главная проблема.
- Ты возвращаешь мне мое слово? - оживилась Лидия.
- Нет. Но сроков никаких мы, помнится, не устанавливали. Значит, издательство ты тоже не называла... Но речь все-таки все время шла о твоих романах... Что мы еще говорили? Постарайся вспомнить как следует, Лида.
- Что-то еще говорили. Я книжки ругала, которые сейчас выходят. И еще что-то... не помню.
- Где у нас по сценарию человек должен был найти чемодан денег?
- Нигде. Нигде, точно, никаких определенных мест мы не называли. Слушай, а ты ведь банкир.
- Неужели? - иронически протянул Глеб.
- Ты - группа продвинутого риска.
- Повышенного.
- Ну да. Может, это все-таки тебя пытаются искать, а?
Глеб вздохнул.
- Лида, неужели ты считаешь, что я не подумал об этом? Я даже прикидывал, не обязан ли я поставить в известность о случившемся банковскую службу охраны? Но потом понял - нет. Мы ведь с тобой упоминали о том, что ты неожиданно вызвала меня с работы. Стало быть, дураку ясно, что работаю я недалеко, ну совсем близко. Ведь не станем мы в этом случае назначать встречу на другом конце города! Банков в Москве, конечно, множество, но если бы хотели разыскать меня, то проще все-таки покараулить у ближайших отделений. А вот как тебя нашли? Наверняка просто пошли за тобой после нашего разговора в “Маке”, значит, если бы им я был нужен, они за мной бы пошли, а не за тобой.
- Да, наверное, ты прав, - грустно согласилась Лидия.
- Ты, похоже, расстроена?
- Не то чтобы... Но ты сильный, взрослый мужчина, у тебя служба охраны, ты сумеешь за себя постоять. А вот я... Ну ничего, как-нибудь прорвемся.
- Пока твоя задача следующая: постараться как можно точнее припомнить наш с тобой разговор.
- Ты считаешь, что все это серьезно?
- Да. Я считаю, что все это серьезно. Мне не нравятся эти намеки на мафию. У этих ребят иногда бывают странные идеи, которые не так-то просто отгадать.
- Ты думаешь, эта женщина - мафиози?
- Мафиози не ходят в “МакДональдс”, - как маленькой, объяснил Лидии Глеб. - Хотя все может быть... Я уже ничему не удивляюсь. Послушай, Лида, если тебе соседкина внучка передаст от кого-нибудь какой-нибудь чемодан, ты его сразу не открывай, поняла?
- О Господи! Ну что ты меня пугаешь? Ты думаешь...
- Я думаю, что тебе не надо его сразу открывать, - твердо отвечал Глеб. - Если что-то такое случится, принесешь ко мне, наши ребята вскроют. Они такие штучки вскрывать как раз научены.
Ложась вечером спать, Лидия несколько раз проверила, заперта ли дверь, выключила телефон и впервые за долгие годы приняла таблетку снотворного.
Глава пятая. Техника на грани фантастики
Необыкновенное открытие профессора Тараша относилось к области медицины, однако некоторые особенности этого открытия требовали консультаций со специалистами самых разных профилей, часто весьма узких. Когда он показывал коллегам результаты своих опытов, те восхищенно спрашивали:
- О! Как вы к этому пришли?
Этого вопроса профессор Тараш боялся больше всего, потому что не мог открыть правды. Он был несколько подвержен предрассудку, гласящему, что профессора обязательно должны быть людьми серьезными, и сказать своим коллегам, ученым, что идея взята им из совершенно идиотского фантастического фильма, было прямо-таки немыслимо. Марина спорила с ним, говорила, что чуть ли не все научные идеи пришли к нам из фантастики, что хорошая научная фантастика потому и пользуется таким успехом, что довольно точно предсказывает будущее, ошибаясь лишь в мелочах.
Боже мой, от каких тонких нитей, от каких случайностей зависит человеческая судьба! А иногда и судьба человечества. Эта нехитрая идея, много раз пережеванная писателями и поэтами, то и дело тревожила профессора Тараша, каждый раз одинаково его удивляя и заставляя задуматься на вечную тему - а вот если бы...
...Однажды Юрий Викторович заехал за своей дочерью, которая была в гостях у подруги. У этой подруги было два брата - старший и младший. Старший всегда провожал Марину домой, когда она засиживалась допоздна, но в тот вечер его не было дома. Юрий Викторович сперва согласился с тем, чтобы дочь поехала домой на такси, но потом вдруг передумал, позвонил и предупредил, что сам заедет, заберет ее и отвезет домой. С ним произошло то, что постоянно происходит даже с теми родителями, у которых нет ни капли воображения: ему начали рисоваться злодеи, которые только и ждут наброситься на его дочку, пока она с поднятой рукой ловит на улице такси; а уж если ей удастся сесть в такси благополучно, таксист непременно окажется маньяком. Нет, он не желает ехать домой и, не зная ни минуты покоя, мерить шагами свой кабинет в ожидании звонка дочери. Лучше он доставит ее домой лично, после чего сможет не только спокойно спать, но даже и поработать еще вечером перед сном, что в тревожном состоянии невозможно.
Когда он приехал, младший брат Марининой подружки смотрел по видео какой-то фантастический фильм. Профессор так и не узнал, что это был за фильм и как он назывался.
Ему предложили пройти в комнату, прибежала Маринка и сказала: “Папа, секундочку, я только попудрю носик!” Пока она пудрила носик, Юрий Викторович, машинально глядя на экран, увидел, как красивые стюардессы в странной яркой форме кладут входящих в самолет пассажиров на носилки, засовывают их в углубления в стене и закрывают дверцы. Но это только так говорится, для простоты восприятия, а на самом деле и носилки были не носилки, и углубления скорее походили на металлические, отделанные серебром ниши странной формы, и дверцы были не дверцы. Из разговора героев, переведенного омерзительным гнусавым голосом на плохой русский язык, все же можно было понять: пассажирам предстоит перелет, и на время этого перелета их усыпляют. Они будут спать, каждый в своей нише, и проснутся только тогда, когда воздушный лайнер прибудет на место.
Прибежала Марина, чмокнула отца в щеку. Он сразу же поднялся, хотя ему очень хотелось посмотреть, как будут будить пассажиров и как они будут выходить из своих серебряных спален.
Несколько дней профессор Тараш как бы и не думал об этом, а потом пассажиры, погруженные в глубокий сон, приснились ему самому. Проснулся он с твердым убеждением - идея хорошая, надо претворить ее в жизнь. И не просто претворить, а обогатить.
Большую роль в этом решении играли воспоминания о недавнем путешествию в Австралию, предпринятом профессором вместе с дочерью. Австралия была восхитительна, но перелет остался в их памяти страшным кошмаром. Даже выносливая, никогда не унывающая Марина выглядела по прибытии в Сидней какой-то помятой, а о нем и говорить-то нечего.
Впрочем, по-настоящему плохо ему было только первые пять-шесть часов полета. Потом наступило полное равнодушие - профессор чувствовал, что ему совершенно безразлично, выйдет он когда-нибудь из этого самолета или нет. Более того, его совершенно не волновало, выйдет ли когда-нибудь из этого самолета Марина.
“Вот если бы мы могли тогда спать! - думал он. - Спать всю дорогу в маленьких серебристых кельях и проснуться уже в Австралии!”
Наверное, никто не знал о секретах сна больше, чем профессор Тараш. Науке до сих пор не известно, почему и зачем человек спит, хотя на этот счет имеется множество гипотез. Профессор Тараш тоже этого не знал и собственной гипотезы не имел, но помогать страдальцам, мучившимся бессонницей, мог как нельзя лучше.
Больше всего хлопот доставляли пациенты, которые были “принципиально против снотворных”. Именно так и отвечали они на все советы врача. Он же ясно видел, что нарушения сна уже приобрели физиологический характер, хотя корни, конечно, были сугубо психологические, и понимал: простыми лекарствами, вроде прогулок перед сном и запаха лаванды, этого пациента уже не излечишь. Не спасет его лаванда. Пока современная наука может помочь ему только лекарствами.
- Вы совершенно правы, - соглашался Юрий Викторович с такими строптивцами. - Снотворные ужасно вредны. Но уверяю вас как специалист: не спать - гораздо вреднее. Если вы плохо спите несколько ночей подряд, вред, который вы себе причиняете, неизмеримо больше вреда от таблеток. Вам обязательно надо поспать!
Некоторых удавалось убедить, другие стояли на своем; для последних профессор Тараш разрабатывал специальный метод лечения, состоящий в воздействии слабыми электрическими импульсами. Метод был безвреден и давал превосходные результаты. Был проделан длинный ряд экспериментов с импульсами разной частоты и силы. Все они действовали по-разному - некоторые просто погружали в сон, другие не только погружали, но и обеспечивали крепкий сон по крайней мере на шесть часов.
Борьбу с бессонницей в наш сумасшедший век профессор Тараш по праву считал благородным делом. Но возможность расширить, невероятно расширить рамки своей работы вскружила ему голову, как первая любовь юноше. Он мысленно оценил проблему, прикинул все ее трудности, но это его не только не расхолодило, а скорее подстегнуло. Официально он продолжал заниматься разработкой снотворных препаратов и исследованием электрических импульсов, погружающих в состояние сна, на практике же у него были теперь и другие цели.
Итак, первая задача - научиться регулировать электрические импульсы, возможно, в сочетании с некоторыми медикаментозными препаратами, таким образом, чтобы люди спали в течение строго определенного времени. Сон должен быть глубоким, спокойным. Необходимыми составляющими здесь будут температура воздуха и насыщенность его кислородом.
Профессор Тараш засел за физику, отыскал всех старых друзей-физиков, в особенности тех, кто занимался медицинским оборудованием. Оптимальная температура воздуха для сна, как выяснилось, вычислялась лишь в среднем; при более детальных разработках стало ясно, что она зависит от двух основных факторов - возраста и веса спящего, а также от объема легких. Что касается насыщения воздуха кислородом, то Марина отыскала в одном из английских научных журналов статью на эту тему, профессор сумел связаться с автором и выяснилась потрясающая вещь: воздух в специальных камерах можно было насытить кислородом и таким образом соединить сон с оздоровлением!
Перед разработчиками открылись новые горизонты. Кто же не захочет лететь в ту же Австралию, если можно всю дорогу сладко спать, да еще получить хороший заряд здоровья на долгое время вперед!
Метод годился не только для перелетов. Например, ученый перед ответственным выступлением может прибегнуть к подобному сну, и не только потому, что волнение может помешать ему отдохнуть как следует. Во время целебного сна мозг будет как следует насыщен кислородом и к утру будет в самом что ни на есть рабочем состоянии.
От насыщения воздуха кислородом и его температуры профессор Тараш перешел к влажности. Тут тоже открылись новые возможности лечебного и косметического плана. Специалисты по дыханию охотно консультировали профессора: при таких-то заболеваниях полезно подышать несколько часов сухим теплым воздухом, при таком-то - наоборот, влажным и прохладным. Необходимые пациенту лекарственные препараты можно будет в тщательно выверенных количествах распылять в насыщенном кислородом воздухе, которым пациент дышит. Да тут столько различных перспектив, что просто с ума сойти можно!
Такая совместная работа была чрезвычайно интересной и продуктивной: профессор Тараш знал о сне как физиологическом явлении решительно все и делал свои выводы. Он знал, в какой фазе сна дыхание будет поверхностным, а в какой - максимально глубоким, знал, когда мозг возбужден и дает импульсы, которые в просторечии называются сновидениями, а когда он и в самом деле отдыхает, и так далее.
Иногда он чуть ли не рвал на себе волосы, понимая, какой же мелочью занимался до сих пор, и чуть не плакал, вспоминая, сколько ему уже лет. Слишком много он сделать не успеет! Это стало одним из основных аргументов, которые приводил сам себе профессор Тараш, принимая решение отдать разработку бельгийцам - открытие должно попасть в хорошие руки! Ведь его не продашь просто так, как снотворное или “Виагру”. Чтобы использовать его в клиниках или на борту самолетов, нужен прекрасно подготовленный, грамотный медицинский персонал, иначе может дойти до беды. .Необходимо обеспечить безопасность “машины сна”, которую он окрестил просто - “У Морфея”. Будь то машина, электрическое устройство или лекарственные препараты, они ни в коем случае не должны попасть в руки обывателя, который неизвестно как ими распорядится. Профессору частенько казалось, что обыкновенная глупость куда опаснее сознательного зла.
А потом Маринке пришло в голову, что во время глубокого сна можно изучать иностранные языки, и голова у профессора окончательно закружилась.
Сначала он решительно отверг предложение дочери как фантастику. Но потом посоветовался с одним своим знакомым, первоклассным лингвистом, который очень тонко разбирался в подобных вещах, и тот дал Юрию Викторовичу несколько обнадеживающих советов. Однако он еще долго был настроен скептически, пока однажды Марина не привела очень простой аргумент.
Как-то он спросил ее, сколько времени она потратила на то, чтобы овладеть итальянским.
- Почти два года, - припомнила Марина.
- Вот видишь! А хочешь за несколько часов полета.
- Но я ничего подобного никогда не имела в виду, - возразила дочь. - Никто и не говорит, что за время полета можно овладеть иностранным языком. Если когда-нибудь и будет можно, то сейчас это еще, конечно, недоступно. Но вот пополнить словарный запас я бы не отказалась.
- Словарный запас?
- Папа, если бы мне пришлось сейчас переводить с итальянского что-нибудь, посвященное, скажем... ну, например, определенному бизнесу, допустим страховому, это не поставило бы меня в тупик, но создало бы значительные трудности. Я не знаю специальной терминологии, так что о значении половины терминов мне пришлось бы догадываться, а другую половину подзубрить. По опыту я знаю, что когда переводишь какие-то узко специальные переговоры, приходится дополнительно освоить примерно сорок терминов и по крайней мере десяток аббревиатур. Понимаешь? Конечно, это подсчеты приблизительные. Так вот, если бы я знала, что пока мы с тобой летим в Австралию, я буду не метаться по самолету, не зная, куда себя девать, и не корчиться в кресле, желая устроиться поудобнее, а спать без задних ног, да еще усваивать какую-нибудь терминологию, я была бы просто на седьмом небе и с радостью заплатила бы за билет подороже.
- Значит, можно просто учить новые слова...
- Да, именно. Если человек учит какой-то язык, он может пополнить словарный запас. Если он только начинает его учить, можно дать начальные знания. Если у него проблемы с грамматикой, можно заложить ему в память ряд правильно выстроенных фраз, чтобы он мог потом говорить на их основе. Специалисты создадут на разных языках разные программы, они знают, что делать, понимаешь?
Это соображение буквально наэлектризовало Юрия Викторовича, и он взялся за работу. Обучение во сне, под гипнозом, одно время было популярно, а потом как-то подзабылось, и специалисты относились к его предложениям с некоторой иронией. Ученых, которые заинтересовались предложенной перспективой, ему удалось найти опять же за границей. Требовались деньги; бельгийцы, которых новая идея привела в полный восторг, пообещали финансировать такую разработку, как только патент окажется в их руках.
Вспоминая яркую речь Марины о том, как она была бы рада подучить в самолете язык, он обратил внимание еще на одно обстоятельство.
- Что-то ты говорила про кресло, помнишь? - спросил он у дочери.
- Про какое кресло?
- Ты говорила, что не хотела корчиться в кресле, когда мы летели в Австралию.
- Еще бы, конечно, не хотела. А ты хотел? Кресла были, конечно, комфортабельные, и в них неплохо было бы провести пару часов. Но почти четырнадцать!
- И спать в них было неудобно, - задумчиво отвечал Юрий Викторович.
- Спать сидя вообще неудобно. Тебе, конечно, виднее, но мне кажется, что человек не может выспаться сидя, пусть даже в самом удобном кресле.
Это навело профессора на новые мысли. До сих пор он как-то не думал о том, что самолеты придется переделывать под его идею. Небось, тоже стоит денег, к тому же еще неизвестно, возможно ли это.
По его просьбе друзья свели его с маленьким сердитым летчиком. Летчику уже было под пятьдесят, все почему-то называли его Гришкой, у него было красное лицо, на котором застыло такое выражение, словно он сию минуту начнет кого-то яростно ругать. Гришка понравился профессору с первого взгляда - как-то сразу было видно, что человек это честный, непримиримый, настоящий работяга, преданный своему делу.
Идея Тарашей, отца и дочери, вдохновила Гришку чрезвычайно. За последние несколько месяцев профессор с кем только не встречался и не беседовал, но никто не реагировал так бурно, как этот пожилой усталый летчик.
- Я отлетал уже столько, что просто не помню себя нелетающим, - кричал он, становясь еще краснее и в восторге хватая Тараша за рукав пиджака. - И вы знаете, пассажиры - это такой кошмар!
Послушать Гришку, так выходило, что пассажиры - это стадо идиотов, которые толкутся в самолете, беспрестанно дергают стюардесс, требуя то еды, то спиртного, то кока-колы, то таблеток от головной боли, то теплых одеял, да еще постоянно мотаются в кабину пилотов, словно это театр какой-то!
- А разве пассажир может пройти в кабину пилотов? - удивился профессор Тараш.
- Если кто-то из пассажиров просит, мы обычно не отказываем им, - отвечал Гришка. - “Компания рада служить вам и сделает все, чтобы ваш полет был легким и приятным!” - с совершенно неожиданной мимикой передразнил он воображаемого клерка авиакомпании, так что Тараш громко расхохотался. - Вот и ходят к нам в кабину как на представление, им делать-то нечего во время полета, а у меня работа! Главным образом, они приводят своих детей, и им даже в голову не приходит объяснить им, что в кабине, из которой управляется самолет, нельзя ничего трогать, а пилотов нельзя отвлекать. И все, и дети, и взрослые, на кнопочки норовят нажать - вы себе и представить не можете, сколько на свете находится таких идиотов! У одного моего приятеля даже ложная кнопка на панели есть, в такой цвет окрашена, что кто хочешь шарахнется, вот пассажиры к ней прежде всего пальчиками и тянутся. А он сидит себе - пусть нажимают на здоровье!
Профессор снова рассмеялся. После этого разговора Гришка понравился ему еще больше. При одной мысли о том, что пассажиры будут спокойно спать все время полета, не соваться в кабину и не просить есть и пить именно в тот момент, когда стюардессы особенно нужны пилотам, его летчицкая душа громко пела.
- Не любите вы пассажиров, - с улыбкой сделал неизбежный вывод Юрий Викторович.
- Нет, я их люблю, - подумав, отвечал Гришка, и видно было, что он только что осознал это и сам несколько удивился. - Но если вам, Юрий Викторович, удастся провернуть это дело, я их полюблю еще больше! Да что там - я обязуюсь их просто обожать! Пассажир, который весь рейс спит мертвым сном, мне близок и дорог, я готов обнять и облобызать его, как самого задушевного друга! И если я могу вам чем-то помочь претворить в жизнь столь благородную идею, то вам стоит только попросить!
- Мне хотелось с вами посоветоваться по совершенно конкретному вопросу, - постарался перевести разговор в более серьезное русло Юрий Викторович. - Видите ли, если претворять мою идею в жизнь, придется перестраивать самолеты изнутри.
- Что значит - перестраивать изнутри?
- Каждый пассажир должен лежать в специальной камере.
- Еще чего! - возмутился Гришка. - Нехай спят в креслах!
- В креслах нельзя, - с трудом сдерживая новый приступ смеха, пояснил профессор Тараш. - Тело должно занимать естественное для сна расслабленное положение, иначе вся идея может стать просто опасной. К тому же в каждой камере будет поддерживаться особая влажность, температура и насыщенность воздуха кислородом.
- А в одном помещении нельзя поддерживать?
- Нельзя. Это будет вычисляться индивидуально специальной техникой. Каждому человеку нужна своя температура и так далее. К тому же возможно одновременное лечение, может быть, даже изучение иностранного языка, могут всплыть и другие возможности.
В глазах Гришки мелькнула хорошо знакомая профессору искорка.
- Вы отличный летчик, - сказал он, наклоняясь вперед, и даже положил руку Гришке на колено, хотя обычно такая фамильярность была ему несвойственна.
- Откуда вы знаете? - удивился тот. - Но вы правы - я очень хороший летчик.
- Я легко могу отличить хорошего вдумчивого специалиста в любой области от плохого, мне для этого совершенно не нужно разбираться в самом предмете. И вас могу научить.
- Научите, - попросил Гришка.
- Действительно хороший специалист никогда не отнесется равнодушно к чужой интересной работе, как бы область этой работы ни была далека от сферы его собственных профессиональных интересов. Всех нас, людей неравнодушных, любящих свое дело, готовых работать без конца, связывает как бы общий знаменатель. Вы меня понимаете?
- Понимаю, - подумав, отвечал Гришка. - Значит, если какой-то повар интересуется и даже любуется тем, как чинит проводку артистически работающий электрик, значит, это обязательно хороший повар?
- Вы удивительно способный ученик, - удовлетворенно отвечал профессор Тараш. - Да, скорее всего это хороший повар, но при этом необходимо и достаточно, чтобы электрик чинил проводку талантливо, нестандартно... вы правильно сказали - артистически.
- Я понял, вы, конечно, правы. Так что вы сказали про разные помещения?
- Каждый пассажир будет помещаться в отдельной небольшой келье. Тут присутствует и этический момент. Человек должен быть совершенно уверен, что во время крепкого сна, от которого он сам не может пробудиться, не будет совершено никакого насилия над его личностью. Кому-то может быть просто неприятно, если на него смотрят во время сна. Кто-то может опасаться, что вместо нового запаса иностранных слов ему внушат что-то еще. Я уже советовался с психологами и социологами. Короче, выбора нет: для сна придется выделять индивидуальные помещения.
- Конструкторы помогут вам их разработать.
- Вы уверены, что это возможно?
- Я не техник. Но думаю, что особенных проблем здесь не будет. Надо только узнать, из какого материала будут строиться эти соты...
- Как вы сказали? Соты? Это мне нравится.
- А мне больше нравится ваше “кельи”. Да и психологически для пассажиров лучше. Келья как-то автоматически означает благородное одиночество.
Профессор Тараш улыбнулся.
- Значит, вы считаете, что проблем не будет.
- Почему же, будут. Это достаточно дорого, хлопотно. К тому же на борту в таком рейсе обязательно должен быть врач. Пилот несет персональную ответственность за пассажиров, и ни один нормальный летчик ни за что не поднимет самолет в воздух, если все они будут спать искусственным сном без наблюдения специалиста, с которым можно ответственность разделить. Желательно разработать аппаратуру, которая будет постоянно контролировать состояние каждого пассажира - сердцебиение там и что еще нужно.
Юрий Викторович кивнул.
- Это совершенно не проблема, подобные аппараты уже есть, их можно будет только немного усовершенствовать.
- Очень хорошо. Компании придется раскошелиться на услуги врачей, зато стюардесс в рейс можно будет брать гораздо меньше.
- Для стюардесс предусмотрена специальная подготовка, - заметил автор идеи.
- Очень хорошо. Надо будет летать и обычными рейсами, может быть, не все захотят усыпляться, но поддержку наших профсоюзов я вам гарантирую.
- В самом деле?
- Конечно, еще бы! Самолет летит, пассажиры дрыхнут, на борту всего пара стюардесс, которым не надо успокаивать истеричных старушек, отвечать на идиотские вопросы и таскать по проходам тележки с едой и напитки, так что их можно привлечь для более серьезной работы. Если вам удастся отучить пассажиров от мерзкой привычки ошиваться на борту, заставить их как бы исчезнуть, у вас будет уйма сторонников. Это же рай! Пилоты заняты только прямым своим делом, отвлекающие моменты сводятся почти на нет! Как это повысит безопасность полетов! Компании будут в восторге!
- В долгом перелете вы, члены экипажа, спите по очереди? Вы и ваши коллеги?
- Конечно, приходится иногда.
- Я могу поместить того, кому пришла очередь отдыхать, в такую же келью, и погрузить на час или два в такой же целебный сон в насыщенном кислородом воздухе. Это обеспечит короткий, но совершенно полноценный отдых.
- Потрясающе!
- Но меня все же больше всего тревожит переустройство самих самолетов под кельи.
- А вы не тревожьтесь, - посоветовал Гришка. - Это вообще не ваше дело. Как только о вашей работе станет известно и компании въедут в выгоды этой идеи, они еще в драку полезут - кому первому переделывать самолет и финансировать этот проект. Вот увидите! К тому же такая перестройка, насколько я разбираюсь в этом, может помочь очень удачно и разумно распределить вес внутри воздушного корабля, специалисты по загрузке учтут и это. Однако компаний не так много, а сильных - и вовсе единицы. Боюсь, что “Аэрофлота” вам не миновать.
Профессор ничего на это не ответил, но ему стало ужасно стыдно. Обманывать такого человека, как этот летчик, было не просто неприятно - от этого он чувствовал себя буквально негодяем. Он крепко пожал гришкину руку и пообещал, что обязательно будет держать его в курсе. Потом он подумал о том, что этот человек наверняка поймет те соображения, по которым он отправляет свои идеи за границу, и ему стало немножко легче.
Такая бурная деятельность, привлекавшая столько людей, не могла долго сохраняться в секрете. Правда, всю идею полностью профессор Тараш изложил только Гришке и был совершенно убежден в том, что тот не проболтался, он ведь специально просил его об этом.
Всякий неглупый человек, услышав о работе профессора Тараша, легко понял бы - тут пахнет деньгами. Через несколько лет, при условии удачного внедрения идеи, деньги могли стать прямо-таки огромными, но мало кто заглядывает так далеко в будущее.
Кто знает, что будет в России завтра? Может быть, рухнет многострадальный рубль, превратив в одночасье в нищих многих людей, уже радовавшихся приобретенному благополучию, может быть, снова закричат, грозя кулаками небу, матери юношей, убитых еще в какой-нибудь горячей точке, может быть, запретят ездить за границу, а может быть, вернутся к власти коммунисты... Никто ничего не знает про завтра, и только самые умные и дальновидные пытаются представить себе такое далекое будущее, как пять-семь лет. А профессор Тараш отводил именно такой срок претворению своей идеи в жизнь. По его мнению, раньше подняться в воздух первый самолет со спящими пассажирами не может.
Ему предстояло доказать своим коллегам, что его метод погружения в сон безобиден и не причиняет вреда здоровью и психике. Это будет трудно, он знал, как придираются в таких случаях, и считал это совершено правильным. Тараш был медиком старой закалки, и клятва Гиппократа вовсе не была для него пустым звуком. Никакие посулы и никакие деньги не могли заставить его запустить в жизнь и начать практиковать на людях непроверенный метод. Купиться на деньги он вообще не мог - возможно, потому, что всегда жил богато, с самого раннего детства, проведенного в очень состоятельной семье. У него было все, что нужно, а сумасшедшие роскошества его попросту не занимали. Главным образом все-таки идут на подлости вплоть до кровопролития люди, прежде жившие в нищете и получившие внезапную возможность с кажущейся легкостью реализовать свою мечту о красивой жизни. А жизнь Юрия Викторовича сложилась счастливо - и достаток, и отличная семья, и работа, на которой он был помешан.
Кто в России пойдет на то, чтобы ждать пять-семь лет? Есть такие люди, говорил себе профессор Тараш, но он не может на них выйти, к тому же придется влезть либо в криминальное, либо в политическое варево - неизвестно еще, что хуже! - а у него нет ни малейшего желания это делать. Они заберут патент, а потом, чтобы не возиться, сами продадут его на загнивающий с таким шиком капиталистический запад.
Юрий Викторович Тараш понимал все это. Он чувствовал, что на него началась охота. Он вдруг стал всем нужен. Его всюду звали и приглашали, к нему ходили толпами, и домой, и в лабораторию. Однажды явился даже автор одной из тех маленьких книжечек с кровавыми рисунками на обложках, которыми завалены сейчас все магазины и лотки, и принялся, размахивая руками и осыпая кабинет болезненно чистоплотного профессора пеплом вонючих сигарет, излагать свою идею. Идея была и в самом деле грандиозная: он напишет детектив о том, как преступник проникает хитроумным способом в самолет, переналаживает “У Морфея” и убивает двух своих врагов! По прибытии к месту назначения они просто-напросто не проснутся, а виноваты во всем выйдут стюардессы! И название можно дать хорошее, оригинальное, например, “Очарованный сон”. Ну чем не сюжет, круто! Профессор, старавшийся сохранить спокойствие, при слове “круто” рассвирепел и выгнал писателя вон. При этом он громко употреблял ненормативную лексику, что редко себе позволял, а когда испуганный автор несостоявшегося детектива бежал, расстроился так, что чуть было не отказался от всей идеи. Впрочем, этот визит оказался к лучшему: профессор сделал особую зарубку в памяти, что надо обратить самое пристальное внимание на меры безопасности.
Когда внимание к его персоне достигло устрашающих масштабов, он отправил дочь в санаторий, подальше от чужих глаз. Как выяснилось позднее, это было исключительно мудрое решение - теперь она могла помочь профессору Тарашу, своему обожаемому отцу, попавшему в очень странное и трудное положение.
Глава шестая. Записки профессора Тараша
Ход событий замедлился, а если говорить точнее, просто никаких событий больше не происходило. Глеб звонил теперь сам, и его звонки тревожили Лидию - она понимала, что он неспроста так беспокоится. Но ей и в самом деле было совершенно нечего ему рассказать - Помидор больше не показывался, ни разу не сдвинулась с места черная нитка, которую она научилась прямо-таки артистически привязывать между ручкой двери и замком, никто не беспокоил ее, никаких чемоданов нигде она не находила.
Сама она почти успокоилась, хотя никак не могла отвыкнуть рассматривать номера проезжавших машин, а красные машины, особенно похожие внешне на Помидора, иной раз по-прежнему ее пугали. Но в целом она стала гораздо спокойнее, продуктивно писала рассказы и постоянно разъезжала по редакциям, неизменно веселая, везде желанная гостья. Только одно беспокоило Лидию - беспокоило не так уж сильно, но зато частенько.
Она постоянно вспоминала настойчивые просьбы Глеба вспомнить как можно подробнее, о чем они говорили в “МакДональдсе”. Ей казалось, что там было сказано еще что-то очень важное, что-то такое, что обязательно нужно восстановить. Интересно, что по мере течения времени это не перестало быть осознанной необходимостью: то и дело Лидия, где бы она ни находилась - дома, в транспорте, в гостях или в чьем-то офисе - вдруг замирала на месте и полностью выключалась из происходящего рядом с ней, пытаясь припомнить что-то - она и сама не знала, что именно. Разговор с Глебом перебирался по деталям тысячу раз и всегда выходило, что какого-то звена цепочки не хватает. Время шло, и Лидия все больше уверялась в том, что это было самое главное звено.
Прошло две недели, близилось возвращение домой - так Лидия назвала про себя Кипр и сама удивилась. Ненаписанный роман беспокоил ее мало, она пришла к выводу, что, как ни грустно, а придется до поры до времени отложить эту затею. “Действие происходит в России! - пыталась оправдаться перед собой Лидия. - Попроисходило-попроисходило, а потом и перестало! И что писать-то?”
Все выходные она старательно работала, закончила среднего размера рассказ и как раз прикидывала, не получился ли он слишком длинным для журнального объема, как позвонила редактор того самого женского журнала, для которого рассказ и предназначался.
- Ольга Петровна! - обрадовалась Лидия. - Надо же! А я как раз раздумываю, не перестаралась ли?
- Сколько знаков?
Они обсудили чисто технические проблемы, Лидия поблагодарила и стала прощаться.
- Подождите, Лидочка, я звоню не поэтому. Сегодня звонила в редакцию ваша поклонница и очень вами интересовалась.
Лидия мгновенно насторожилась. Это было несколько странно - как могли узнать ее фамилию, ведь журнал не помещает фотографий авторов.
- Она очень настаивала, чтобы ей дали ваш домашний телефон, - продолжала между тем Ольга Петровна.
- И вы... - начала Лидия.
- Ну что вы, нет, конечно. Я не сказала ей даже того, что вы в Москве ненадолго. Но не могла отказать ей в другой просьбе.
- В какой? - замирая, спросила Лидия.
- Она оставила мне свой телефон, очень просила передать его вам и чтобы вы обязательно ей позвонили. Во-первых, она намерена лично выразить вам свои чувства касательно рассказа. Во-вторых, как я понимаю, она вас очень зауважала и собирается с вами о чем-то посоветоваться. Ее зовут Инга Михайловна, она сказала, чтобы вы позвонили по этому номеру и просто назвали себя. Я решила, что автору всегда лестно подобное отношение, ну и...
- Конечно, - с облегчением заговорила Лидия. Она ошиблась, это было ясно: ведь не станет злоумышленник, кто бы он ни был, оставлять таким образом номер своего телефона. Стало быть, действительно какая-то читательница.
- Вы позвоните ей? - спросила Ольга Петровна, продиктовав номер.
- Обязательно, - удивилась Лидия. Она не мыслила себе другого образа действий.
Однако, распрощавшись и повесив трубку, она призадумалась. Может быть, все-таки сначала сообщить Глебу? Ведь он сам постоянно названивает и беспокоится, так, по крайней мере, хоть будет, что ему сказать!
Она отыскала номер его сотового телефона. Удобная все-таки штука, жаль, что ее кипрская трубочка здесь не работает, да и разрешение на нее специальное нужно.
Но Глеб оказался дома и попросил ее перезвонить сразу же по домашнему номеру - так удобнее разговаривать, да и дешевле.
- Так! Наконец-то! - забеспокоился он, когда Лидия рассказала ему всю историю. - Ты уже звонила?
- Нет еще, хотела сначала посоветоваться с тобой.
- Какой телефон?
Лидия назвала номер.
- Это где-то на Кировской. Мясницкая или что-то в этом роде. Позвони, послушай, что тебе скажут. Я сижу у телефона - потом немедленно перезвони мне.
Лидия набрала номер и с замиранием сердца принялась слушать длинные гудки. Довольно долго не отвечали; наконец трубку сняли. Женский голос, вяло произнесший “Да?”, показался Лидии до неприличия обыкновенным.
- Добрый вечер, меня зовут Лидия Цапля, - представилась она. - Могу я поговорить с Ингой Михайловной?
- Да, я вас слушаю, - отозвалась ее собеседница самым тривиальным образом. - Вы можете подъехать прямо сейчас?
- Куда? - испугалась Лидия.
- Я дам вам адрес.
- Но... зачем?
- Мне оставили для вас чемодан.
- Чемодан? - слабо переспросила Лидия. - Кто оставил?
- Какие-то люди... муж и жена. Я думала, вы их знаете.
- Может быть, я их и знаю, - осторожно сказала Лидия. - Как их зовут?
- Мне кажется, она называли друг друга Татьяна и Олег. Но точно я не помню.
- Вы меня извините, я ничего не понимаю, - стараясь говорить тверже, заявила Лидия. - Вы взяли для меня, незнакомого вам человека, какой-то чемодан у совершенно незнакомых людей?
- Так уж вышло. Я ждала такси около вокзала, дождь, холодно... Они стояли передо мной, спросили, куда мне нужно, и оказалось, что нам по пути. Предложили поехать вместе, заплатить шоферу пополам.
- И вы согласились? Разве это не опасно? Ночью, с незнакомыми людьми...
- Почему ночью? - удивилась Инга Михайловна. - Дело как раз было среди бела дня. А как сели мы в такси и поехали, оказалось, что им надо передать женщине вещи, и их уверяли, что это совсем близко от “Молодежной”, а на самом деле, как выяснилось, на другом конце города. Шофер веселился от души, когда услышал адрес, и сказал, что это на Рижской, очень далеко. А у них времени совсем не было, транзитники они. Ну и попросили меня. Говорят, они заплатят за такси полностью сами, только уж пожалуйста, сделайте им одолжение, передайте чемоданчик! Ну я и взяла, чего там.
- Смелая вы женщина, - пробормотала Лидия. В голове у нее метались мысли - что делать? Надо скорее забрать проклятый чемодан, Глеб намекал, что там вместо денег может быть что угодно.
- Да, по правде сказать, сначала немножко струсила, а потом таксист сказал, что, мол, и он может передать, и они сказали - хорошо, спасибо, им все равно, кто именно, лишь бы передали. Вещи чужие, те люди их подвели - в общем, им все равно. Я и подумала - таксист сейчас с них за это начнет чаевые тянуть, а мне проезд оплатят. Дорого мне такси-то, потому и взяла раз в жизни, что везла тяжеленные сумки с дачи. Дала им свой номер телефона, они говорят - мне позвонят, Лидия Цапля. Фамилия запоминается легко.
- И что, где сейчас дипломат?
- Какой дипломат? - спросила Инга Михайловна.
Лидия едва не брякнула “чемодан с деньгами”, но вовремя спохватилась.
- Тот, что вам для меня оставили.
- Это не дипломат вовсе, а обычный чемоданчик. Старенький. Мой папа с таким в баню ходил.
Лидия окончательно растерялась. В баню? Старенький?
- Хорошо, я сейчас приеду, - пообещала она. В любом случае, подвергать эту женщину опасности нельзя. Что бы ни лежало в чемодане, надо как можно скорее забрать его.
Лидия записала адрес и чуть не забыла поблагодарить за любезность, так ей не терпелось скорее поговорить с Глебом. Он взял трубку после первого же звонка; когда Лидия передала ему свой разговор с Ингой Михайловной, он присвистнул.
- Ничего себе! Вот это хитро придумано! Ищи их теперь!
- Неужели эти люди рассчитывали, что она возьмет у них чемодан? Им просто повезло, что попалась такая беспечная особа, могла ведь и не взять.
- А откуда ты знаешь, что она первая? Может, они с этим чемоданом три дня по городу катались, все искали дурака, который согласился бы. Рано или поздно нашли бы. Сиди дома, я сейчас приеду за тобой. Ты ведь без колес в Москве?
- Без.
Лидия привыкла к спокойным улицам Кипра и левостороннему движению и водить машину по шумной Москве побаивалась, да и не доверяла прокатным фирмам - кто их знает, что они там подсунут!
- Значит, мы будем через пятнадцать минут.
- Мы?
Но Глеб уже повесил трубку. Впрочем, Лидия догадывалась, в чем дело. И не ошиблась - на заднем сидении “Волги”, подкатившей даже раньше названного времени к ее подъезду, сидели двое громадных мрачных парней. Лидия приветливо поздоровалась с ними и назвала себя, но они только что-то мрачно пробормотали в ответ, даже не взглянув на нее.
- Если ты прав и эта история связана с Помидором и так далее, - вполголоса говорила Лидия, сидя рядом с Глебом, гнавшим машину по вечерней Москве, - то остается непонятным одно - как они меня отыскали?
- Лида, ну почему ты не хочешь подумать хоть немного, а?
- Потому что ты думаешь за меня.
- Неповторимая ты моя, - задушевно адресовался к ней Глеб. - Ты ведь сама говорила, что пишешь для женских журналов, а там ты только одна такая! Найди мне еще одну авторшу, которая писала бы по западной жизни! И ведь тебя проследили с Помидором до дверей редакции!
- В этом стеклянном монстре на Савеловской много разных редакций, - проворчала Лидия, хотя уже поняла, что Глеб прав.
- Довольно было просмотреть их подшивки, чтобы безошибочно вычислить тебя. Я частенько задаюсь этим вопросом - понимаешь ли ты, насколько ярко из твоих рассказов и романов проступает твоя неповторимая личность? Даже подслушанного десятиминутного разговора - и того достаточно для неглупого человека, чтобы найти твои произведения, особенно если точно знать, где искать.
- Я попросила бы прекратить эти намеки, - решительно попросила Лидия. - Насчет неповторимой личности и вообще неповторимости. Твоя ирония неуместна. Но скорее всего, ты прав.
- Это меня несколько успокаивает, - неожиданно сказал Глеб.
- Что именно?
- Сколько-нибудь серьезной организации понадобилось бы ровно пять минут, чтобы вычислить твою личность - неважно, неповторимую или нет. Даже представить себе невозможно, чтобы они стали действовать таким идиотским способом.
- Я прочитала все эти книжки и мне показалось, что мафия - это единственная организация в России, где царит безупречный порядок, - согласилась Лидия.
- Умница, - похвалил Глеб. - В самую точку. Везде бардак. Кроме моего банка, конечно.
- Разумеется, - подтвердила Лидия. - Это понятно, всем известно и никому не интересно.
Ей очень хотелось спросить мнения Глеба о том, могут ли в чемодане и в самом деле оказаться деньги, но она боялась сидевших сзади парней - ведь Глеб просил не упоминать об этом в банке, а они явно оттуда.
- Послушай, - спросила она, понизив голос, - а почему у охранников всегда такой мрачный вид? Ноблесс оближ?
- Вроде того. Работа у них такая.
- Они когда-нибудь смеются? Улыбаются?
- Не знаю. Не видел.
Лидия помолчала, поразмыслила.
- Мне их жалко, - сообщила она Глебу результат своих раздумий.
Глеб вздохнул. Ничего другого он и не ждал.
- Как их зовут? - поинтересовалась Лидия. - Сами они представиться даме не пожелали.
- Этих? - Он быстро глянул в зеркальце заднего вида. - Этих, кажется, Толик и Лелик. А может, Вован и Колян. Не могу сказать точно, - ответил Глеб.
- Добчинский и Бобчинский, - пробормотала Лидия.
Охранники быстро и профессионально нашли нужный дом, кратко указывая Глебу “направо” или “налево”, и последовали в подъезд за своим шефом и его спутницей, держась на несколько шагов сзади.
- Кто там? - спросили из-за двери, когда они отыскали квартиру и позвонили в звонок.
- Лидия Цапля, - громко отвечала Лидия. Видно, Инга Михайловна все-таки соблюдает кое-какие меры предосторожности, это хорошо. - Инга Михайловна, мы с вами только что говорили по телефону. Посмотрите в глазок и не удивляйтесь - я пришла с приятелем. Так что не беспокойтесь.
- А я и не беспокоюсь, муж и сын дома, - отвечала Инга Михайловна и открыла дверь. Оба охранника остались ждать у лифта, откуда их нельзя было увидеть.
Инга Михайловна оказалась тусклой особой совершенно неопределенного возраста, одетой в бурый халат, на котором почему-то блистал девственной белизной изящный кружевной воротничок, совершенно неуместный. Чемоданчик, самый обыкновенный, коричневый, с железными уголками, стоял в углу прихожей - видимо, его специально приготовили, чтобы сразу же отдать.
Лидия протянула руку, но Глеб перехватил у нее чемоданчик и, поклонившись, сразу же вышел из квартиры. Лидия поблагодарила и тоже шагнула назад.
- Инга Михайловна, вы разрешите, я вам еще позвоню, - попросила она. - Может, нас заинтересуют те люди, которые отдали вам это, понимаете? Пока я не могу припомнить их.
- Я их тоже не могу припомнить, но вы, если хотите, звоните, что ж, - отвечала хозяйка квартиры.
- И лиц не помните? Ведь вы говорите, было светло.
- Светло-то оно светло, да я сидела впереди, а они сзади. Опять же зима, на ней шапка пушистая, почти на глаза сдвинута, на нем - мужская ушанка со спущенными ушами. Разве узнаешь? Сами понимаете, как это лицо меняет.
- А шуба... какого цвета на ней была шуба? - с замиранием сердца спросила Лидия.
- Какого цвета - это я не помню, но вот запомнила почему-то, что не шуба, а пальто. Вроде бы бордовое или коричневое... темное какое-то.
- Вы чемодан, конечно, не открывали, - осторожно сказала Лидия.
Инга Михайловна только плечами пожала. Достаточно было одного взгляда на нее, чтобы понять: это ей и в голову не пришло. Она относилась к тому редчайшему типу женщин, которые лишены любопытства и занимаются собственными делами больше, чем чужими.
Глеб потянул Лидию за рукав. Ему, вероятно, не терпелось избавиться от чемоданчика.
Около лифта чемоданчик сразу же забрали охранники. Лидия растерянно переводила взгляд с одного на другого - они казались совершенно одинаковыми.
- На первый взгляд все чисто, шеф, - сказал один. - Да и легкий он очень.
Глеб нахмурился.
- Что? - шепнула Лидия.
- Странно все это. Там, видимо, все-таки не взрывчатка, иначе чемодан не оставили бы незнакомым людям, не зная, когда ты за ним придешь, придешь ли вообще и не вскроют ли они его ненароком. Но и денег там быть не может.
- Почему?
- Ты представляешь себе, сколько весит чемодан денег? Этот чемодан совсем легкий, я ручаюсь, что он не с деньгами.
- Так давай откроем!
- Пусть лучше ребята откроют, - упрямо отвечал Глеб.
Они подъехали к банку и подошли к пункту круглосуточного дежурства. Там Лидию усадили на стул, внутрь ее не впустили, она только краем глаза видела, что чемоданчик подносили к каким-то машинкам и что-то еще с ним делали. Наконец к ней вышел Глеб, за которым по-прежнему следовали по пятам два одинаковых охранника.
- Можно открывать, - буркнул один из них и положил чемоданчик на стол перед Лидией. Второй охранник протянул ей какой-то инструмент - она поняла, что это нечто вроде универсального ключа. Выбрав то его лезвие, которое показалось ей подходящим, Лидия сунула его в замок и повернула.
Чемоданчик открылся с первого раза.
Впоследствии Марина никак не могла вспомнить, сколько времени она просидела, замерев от страха, и как потом оказалась в ресторане. Более того - она ухитрилась съесть обед, аккуратно и неторопливо, как едят дети медиков, с детства приученные относиться к своему здоровью вдумчиво и серьезно. Допив кофе и покончив с мороженым, Марина вдруг как бы очнулась. Вероятно, это было реакцией организма на страшную мысль, пришедшую ей в голову.
После еды стало легче, от кофе голова прояснилась. Марина решительно направилась в свою комнату, заставив себя бормотать по пути формы неправильных испанских глаголов. Проделав таким образом что-то вроде гимнастики для ума, она закрылась у себя, села поудобнее с ногами на диван - ей так думалось лучше всего - и задала себе прямой вопрос, первый из тех, что требовали немедленного ответа.
Кто мог прознать о договоренности отца с бельгийцами?
Выходило, что практически никто. Она никому ни словом не упомянула, отец наверняка тоже. Вся работа велась открыто, записки и результаты экспериментов оставлялись на столе; Марина считала, что именно эта открытость делает их планы относительно безопасными. Кому придет в голову подозревать человека, свободно оставляющего на всеобщее обозрение свою практически секретную работу, в вынашивании коварных планов? Логически такая постановка вопроса, возможно, и не выдерживала критики, но психологически была и в самом деле совершенно оправдана.
Теперь бельгийцы. Могли они проболтаться? Нет, конечно, они же не сумасшедшие. Они будут молчать, как немые, считала Марина; много раз она замечала, что они неспокойны от того, что Юрий Викторович явно колеблется, опасаются, что он того и гляди передумает. Кретином надо быть, чтобы проболтаться конкурентам о возможности получить в единоличное владение открытие профессора Тараша.
Тогда кто же? Масса людей за последние месяцы, проведенные ею рядом с отцом, консультировала его по разным вопросам, но каждый из них знал только о своем, узком аспекте проблемы. Когда Юрий Викторович, к примеру, интересовался возможностью внушения во сне, специалисты по этому вопросу понятия не имели, что таковое обучение предполагается вести в самолете, во время искусственно вызванного сна. Не имели об этом понятия и косметологи, врачи других специальностей, у которых он спрашивал, перспективно ли лечение распылением в воздухе, которым дышит спящий, соответствующих лекарственных препаратов. Физики, помогавшие конструировать прибор, который может измерять во время сна температуру, пульс и прочее, даже не спросили, для чего такая аппаратура, это казалось ясным и без вопросов. Разговоры со специалистами в области психологии и общественной психологии носили более предметный характер, но все же не позволяли сделать далеко идущие выводы. Этих специалистов пришлось отыскивать в России, а не в иностранных научных журналах, потому что требовалась консультация по психологии именно российского пассажира. Может быть, именно здесь горячо? Психологи и социологи, к которым отец обращался, знали больше других, знали они и то, что профессор Тараш посвятил свою жизнь и карьеру изучению феномена сна, так что нетрудно было скумекать, что к чему.
Скумекать и доложить. Доложить куда следует.
Ошибка вкралась, увы, в самые первоначальные расчеты отца и Марины. Они-то считали, что всем, кто крутится вокруг них, нужны разработки профессора, поэтому ему ничего не грозит. Только он может завершить эти разработки, только у него в руках волшебные ниточки, и только он может связать их в волшебный узел. В сущности, оставалось не так и много, в последнее время Юрий Викторович занимался в основном поиском золотого баланса, выведением формулы, которая позволила бы, учитывая сразу восемнадцать параметров - это был минимум, на котором профессор остановился - выдать идеальные для каждого отдельного случая рекомендации. Среди параметров были возраст, пол, вес, объем легких и другие индивидуальные показатели пациента. Помимо этих постоянных, были и сиюминутные показатели: специальная аппаратура должна будет измерить пульс, кровяное давление, температуру тела сразу же, как пассажир войдет в самолет. Все это должно было ввестись в компьютер, обработаться, а итогом становилась бесценная информация: в каком сочетании дать данному пациенту лекарства, если они нужны, какой частоты должны быть электромагнитные волны, чтобы погрузить его в сон на строго определенное время. Рекомендации включали в себя также оптимальную для каждого индивидуума температуру и влажность воздуха, процент кислорода и других природных газов и прочие параметры, которые гарантировали сон не только крепкий, но и полезный. Чудо-формула обеспечит любому весьма приятное времяпрепровождение “У Морфея”, надо только вывести ее.
Тараши были совершенно уверены, что если даже кто-то и знает об их планах, этот кто-то, если он не последний дурак, спокойно ждет, пока профессор выведет формулу. И просчитались, как теперь думала Марина.
Оно совершенно позабыла о том, что в стране оставалось достаточно людей, которые скорее согласились бы погубить открытие вместе с его автором, чем отдать его за границу. Мы должны быть впереди планеты всей - и точка. Марина не сомневалась, что понимает взгляд на вещи правильно - тут и понимать-то нечего, взгляд достаточно примитивный.
Они до сих пор сильны, это понятно, хотя и потихоньку удаляются в прошлое. Неужели кто-то из них разнюхал о надеждах профессора Тараша уехать и увезти дочь с собой в Бельгию, где и будет проводиться в жизнь его замечательная идея?
При мысли об этом Марина уже не испытала сильного страха, зато почувствовала самую настоящую ярость. Черт возьми! Если вы не хотите, чтобы ученые утекали за границу вместе со своими мозгами, создайте им условия! Платите деньги! Не отдавайте их замечательные открытия в руки криминального элемента! Не смейте пытаться получить сиюминутные выгоды, беззаботно губя перспективу! В конце концов, это не так уж и дорого: Марина знала, что ученых, подобных ее отцу, в России, да и вообще на свете, единицы. И у себя дома они никому не нужны, и все их усилия, их безумства и бессонные ночи, их сумасшедшая работа оцениваются только с одной точки зрения - а что с этого буду иметь я?
На этом месте Марина запнулась и попыталась объяснить себе, почему ее так раздражает стремление получить прибыль от научных открытий, которое очень даже имеет место и в западных странах. Однако из этого ничего не получилось: пусть это было по сути то же самое, но все-таки совсем другое - и все тут. Может быть, западные коммерсанты не были так отвратительно жадны, глупы и себялюбивы, а может быть “там” просто больше уважали науку... Факт оставался фактом, и поделать с ним было ничего нельзя.
Сколько таких историй вскрылось в последнее время! Сколько загублено замечательных открытий, потому что Россия не могла потянуть их воплощение в жизнь. Так что ж, значит - пусть пропадают? И сам не гам и тебе не дам!
Марина резко поднялась, открыла окно, прошлась по комнате. Нет, этого она не допустит! Если... если даже случилось худшее, у нее есть все записи отца. Она скопировала их и положила в потайное место, где даже ему самому не пришло бы в голову их искать...
...Похоронив жену, профессор Тараш несколько недель не находил себе места от горя. Марине даже не пришлось толком оплакать мать, потому что она стала единственной опорой отца и мужественно выполняла этот свой долг. Именно она решила, что надо обменять квартиру, уехать отсюда - здесь все напоминает о матери, казалось, сам воздух пропитан ею. Отец сначала яростно воспротивился, но Марина проявила исключительную твердость. Она же нашла вариант обмена, договорившись с пожилым учителем, которого более чем устраивали и квартира, и район и который к тому же очень торопился. На ее юные плечи свалились и все хлопоты, связанные с оформлением документов и переездом; лишь в последние дни Юрий Викторович несколько опомнился, устыдился и принялся активно помогать дочери.
В их старой квартире на кухне была хорошая встроенная мебель - профессор Тараш, тогда еще аспирант кафедры медицинского института, сам придумал и сконструировал ее, блестяще доказав, что талантливые люди часто талантливы в нескольких областях и для них нет ничего невозможного. Шкафы были вместительные, удобные, но казались маленькими, не загромождая пространства довольно просторной, но все же советской кухни. В одном из шкафов внизу отходила планка, соединявшая дно и боковую стенку; маленькая Марина прятала там свои девчоночьи “секретики” - красивые конфетные фантики, ленты, банты и стихи, которые пробовала сочинять в школе. Места было предостаточно: под планкой открывался вход в небольшое пространство между двумя соседними шкафами, примыкавшими друг к другу неплотно, оно было хоть и узкое, но просторное.
Теперь там лежали записи профессора Тараша, которые он вел при работе над волшебной формулой своей идеи “У Морфея”. Марина отксерокопировала их и спрятала туда. Отец, конечно, знал о существовании этого тайника, но совершенно забыл о нем; когда они переезжали, Марина хотела было забрать записки, но потом ее как будто что-то остановило, и она не тронула их, оставила там. Где сыщешь место надежнее? С новым жильцом они знакомы, она всегда может прийти и, сославшись на какие-нибудь причины, достать бумаги.
Похоже, это время пришло, ей придется продолжать дело отца, как бы патетически это ни звучало. Правда, она не медик и ничего в медицине не смыслит, кроме тех поверхностных знаний, которых нахваталась у папы в лаборатории, переводя переговоры и научные статьи. Но она разбирается в людях, любит отца, она сумеет найти того, кто продолжит его работу. А потом, может быть, она отомстит обидчикам. Именно так, в такой последовательности, отец бы это одобрил: сначала позаботиться о том, чтобы все его труды на благо человека не пропали даром, а потом уже можно позволить себе роскошь наказать виновных, если с ним в самом деле сотворили что-то нехорошее.
Пора было принимать конкретные решения. Что делать? Сидеть здесь она все равно не сможет, даже ее хладнокровие имеет пределы. Сидеть здесь, когда отца, может быть, удерживает чья-то злая воля и вынуждает Бог знает к чему? Когда его, не дай Бог, уже нет в живых? Нет, на это она неспособна. Да и разумным такое решение не назовешь, под лежачий камень вода не течет.
Решившись, Марина позвонила в приемную и попросила, чтобы ей взяли билет на поезд до Харькова. Ей было все равно, куда именно ехать, и она с некоторым трудом восстановила в памяти железнодорожную ветку, по которой они с отцом направлялись в санаторий. Выяснилось, что на их станции поезда дальнего следования не останавливаются, так что ей придется ехать до крупного районного центра, а уж там садиться в поезд.
Потом Марина снова встретилась с Игорем Евгеньевичем, поблагодарила его за любезность и сообщила, что собирается выехать из санатория. Она снова предложила деньги, которые оставалась должна, но он сделал отрицательный жест; зато охотно разрешил ей оставить пока в камере хранения санатория большинство вещей.
- Надеюсь, вы еще к нам вернетесь, - сказал он Марине, и вид у него был такой, словно он знал, что она идет на опасное дело.
Марина покачала головой. Она была совершенно уверена, что не вернется сюда, и никогда не лгала больше, чем это было необходимо.
Сердечно распрощавшись с главврачом, который особо горячих чувств в ней не вызывал, но все-таки был симпатичный, она отправилась в приемную, где узнала, что билет ей взяли уже на завтра. Итак, в ее жизни начинается новая фаза.
Марина не знала в Харькове ни одного человека. Сойдя с поезда, она отправилась на Московский проспект, купила себе теплое пальто, брюки, спортивный костюм и большой желтый берет, потом вернулась на вокзал, взяла билет до Москвы. Ей повезло, она попала на самый ближайший поезд, забралась на свою верхнюю полку и заставила себя заснуть - на другой день ей понадобятся силы. Спала она так крепко и спокойно, что наверняка заслужила бы полное одобрение профессора Тараша.
В Москве Марина подошла к первой попавшейся тетке из тех, что ходят по вокзалам, навесив на грудь дощечку с надписью “Сдаю квартиры, комнаты”. Через полтора часа она уже бросила свои вещи в маленькой каморке безликой многоэтажки неподалеку от Курского вокзала, выскочила на улицу и помчалась к телефонным автоматам.
Теперь все зависело от того, где сейчас бельгийцы - у себя дома или в Москве. Только они могли стать ее верными союзниками в этом деле, только в них она могла быть уверена.
Был уже вечер, все наверняка ушли из лаборатории домой; но отец никогда в это время не уходил. Если бы с ним все было в порядке, он был бы на месте. Позвонив в свою квартиру, в квартиру отца и в лабораторию и убедившись, что там никого нет, Марина набрала номер гостиницы “Славянская”. Когда ей ответили, она заговорила на своем отличном английском - если косить под иностранку, ответят скорее и гораздо любезнее.
Приезжая в Москву, бельгийцы останавливались только в “Славянской”.
Глава седьмая. Мафиози из “Электрик брэг”
Замирая, Лидия открыла крышку чемодана.
- О Господи! - простонал Глеб, увидев содержимое. - О Господи! - повторил он и упал на стул у стены. - Ой! Не могу!
Лидия стала свидетельницей необыкновенного зрелища - оба одинаковых охранника, Бобчинский и Добчинский, припав друг к другу на плечо, смеялись, вытирая слезы. Смех их, правда, скорее напоминал лай, и сразу было ясно, что они очень давно не смеялись, но все же это был смех.
Чемодан был полон, или почти полон, пятирублевыми бумажками. Когда Глеб несколько пришел в себя после поразившего его приступа неприличного хохота, бумажки сосчитали, и оказалось, что в чемодане две тысячи рублей с небольшим - все пятерками.
- Проще было положить сюда четыре пятисотки и несколько сотенок, - все еще всхлипывая от смеха, сказал Глеб. - А, ребята?
Но охранники уже пришли в себя и сделались вновь торжественны и серьезны.
- Ну и что сие значит? - спросил Глеб у Лидии. Он пришел в отличное настроение.
- Сценарий, - напомнила Лидия. - Действие происходит в России. Чемодан денег. - Она не смеялась вообще.
- Слушай, а ведь ты права! - воскликнул Глеб и тоже призадумался. - Как ни крути - а это чемодан денег! Мы-то сразу себе представляем тесно уложенные в дипломате пачки долларов, а вот поди ж ты! Действительно, чемодан денег, - проникался он все глубже этой мыслью, становясь все серьезнее и серьезнее. - И чего я, дурак эдакий, спрашивается, развеселился? Чемодан денег... Правда, многие считают, что рубли - это не деньги.
- У них есть формальный статус, - возразила Лидия.
- Чемодан денег... - все никак не мог сменить пластинку Глеб.
- А знаешь, я могу рассмешить тебя по новой.
- Каким образом?
- Разве ты не помнишь, что с этим чемоданом денег я должна уехать за границу?
Глеб снова до слез расхохотался.
- С этим чемоданом дай Бог до Малаховки доехать, - заметил он, отсмеявшись. - Но ты ведь действительно собираешься за границу, возвращаешься на свой Кипр?
- Нескоро еще. Больше месяца.
- Могу тебе сказать точно только одно. Есть один пункт сценария, о котором мы упоминали в “Маке” и который ты точно не пропустишь. Поступишь, а вернее, не поступишь точно так, как и говорила тогда.
- А точнее?
- Ты не пойдешь с этим чемоданом денег в милицию. Ребята там просто помрут со смеху, так и знай, не бери греха на душу.
- В милицию не пойду, - согласилась Лидия. - И, однако, кто-то же это проделал. Зачем, с какой целью? Ты только представь себе, сколько сил и времени потребовалось тому, кто затеял эту странную забаву. И что он может предпринять теперь? Что? Ведь дальше твоя фантазия не пошла, наш сценарий на этом закончился.
- Не знаю. Остается только ждать - премерзкое занятие. Может пойти по нисходящей, знаешь, как в анекдоте - “Уважаемые жильцы! Завтра по техническим причинам будут отключены свет, газ, лифт, горячая вода, а самих вас босиком по холодному снегу поведут на расстрел”. Всего можно ожидать. Мы говорили о том, что ты приехала ненадолго и что скоро уедешь обратно?
- Нет. Точно не говорили, - сразу же ответила Лидия, которая перебирала в памяти разговор с Глебом, пытаясь восстановить что-то прочно забытое, тысячу раз.
- Тогда они, наверное, считают, что времени у них сколько угодно. Стой, стой. Может, им в редакции сказали?
- Нет, Ольга Петровна ничего не говорила, я специально спросила ее об этом.
- Значит, они вычислили тебя и позвонили в редакцию, постарались получить твой домашний номер. Наверное, предполагали, что скорее всего его им не дадут, потому что подготовились - сплавили чемодан Инге... как ее?
- Михайловне. А если бы им дали мой домашний номер?
- Не знаю, может быть, сами позвонили бы и сказали бы, где чемодан? Ну все, Лида! Становится все интереснее, но опасность, я считаю, миновала. Это никакие не мафиози. Тебе ничего не грозит, хотя разобраться все-таки, конечно, нужно. Говорю же тебе - этим ребятам иногда приходят в голову просто удивительные мысли. Вот у нас с тобой мыслей много, а у них, - он кивнул на застывших в углу охранников, - она, может быть, одна за всю жизнь. Но зато такая, что только руками разводишь. Они могут такое отмочить... И понятия о романтике у них весьма и весьма своеобразные. Так что ты все-таки будь осторожна.
- А что делать с этим? - спросила Лидия, показывая на чемодан, часть бумажек из которого высыпалась на пол, когда Глеб и охранники хохотали, беспомощно вскидывая руки.
Новый прилив веселья овладел Глебом.
- Купи себе чулки, - посоветовал он. - Хватит на приличную пару.
- Как чулки? Ведь это же не мои деньги, - в недоумении произнесла Лидия.
- Полагаю, это твоя собственность, поскольку передана тебе в руки. Я совершенно уверен, что никто на эти деньги прав не предъявит.
- Брось, Хлебушек, я к ним не притронусь!
- Ладно, так и быть, давай их сюда. Пусть полежат... можно было бы переписать на всякий случай купюры, но какой смысл... - он снова засмеялся. - Проще оставить их в столе и подержать там, пока все так или иначе не решится. Сценарий кончился, чего ждать, мы теперь не знаем, так что... ждите ответа.
Оставив деньги Глебу, Лидия вернулась домой. Она испытывала некоторое облегчение, хотя загадочная история и казалась ей неприятной.
Почему у них с Глебом такое мерзкое ощущение, спрашивала себя Лидия. Ведь, в сущности, ничего плохого не произошло! Сначала они болтали в “МакДональдсе”, она тогда была расстроена, потому что издательство отказало ей... Писать на русском материале не хотелось, она считала, что плохо знает его. И правильно считала - без Глеба она в сложившейся ситуации была бы совершенно беспомощна. Что делать, как поступить, когда действие происходит в России?
Если разобраться, то бесспорным является только один факт, а именно: кто-то подслушал ее разговор с Глебом. И вовсе не обязательно та самая женщина, потому что теоретически слышать их мог кто угодно. Лидия еще раз восстановила в памяти тот “МакДональдс” - да, столики расположены довольно тесно, особенно зимой, когда людям приходится сидеть в зимней одежде, много всяких отдельных сидений, длинных бордюров вдоль окна... Ресторанчик не из больших, места немного. Кто-то услышал ее разговор с Глебом и по какой-то причине, пока неизвестной, решил разыграть ее. Приходится считать это розыгрышем - какие цели мог преследовать этот человек?
Да никаких. Какие тут могут быть цели? Ездить за ней на машине... Правда, машина появлялась всего пять раз, Лидия точно сосчитала, так что это и в самом деле было странно. Лучше бы уж они ездили за мной все время, вдруг подумала она. Потом - записки. Кому нужны эти записки, ведь уж они-то и вовсе ровно ничего не значат? И наконец - дурацкий чемодан с пятирублевками, который так развеселил Глеба и даже Бобчинского и Добчинского.
Последует ли продолжение? И как оно последует? Может быть, на этот раз ей просто позвонят по телефону?
Телефон резко зазвонил. Лидия сильно вздрогнула и уставилась на аппарат; потом быстро взяла себя в руки и, дав себе мысленно нелестную характеристику, сняла трубку. Пусть это окажутся ее странные недоброжелатели - она ко всему готова и бояться ей нечего.
Но это был Сережка. Видимо, потому звонок и прозвучал так резко, что звонили с Кипра. Лидия с удовольствием болтала с ним.
- В горах у нас снег лежит, ты представляешь? - рассказывал Сережка.
- Представляю, - рассмеялась Лидия. - И особого воображения мне для этого не требуется - достаточно взглянуть в окно.
- Ездили с Ричардом в лес, просто чудесно. Сосны! Мы костер разожгли! А запах!
- Перезвони мне! - вся дрожа, попросила Лидия. - Перезвони попозже, извини, я не могу сейчас разговаривать.
Она нажала на рычаг и трясущейся рукой набрала номер Глеба.
- Хлебушек! - Лидия старалась выговаривать слова ясно и твердо, но у нее чуть ли не стучали зубы, так что это получалось довольно плохо. - Хлебушек, я вспомнила, о чем еще мы говорили тогда в “МакДональдсе”... О Господи!
- Не паникуй, Лида, говори толком.
- Глеб, помнишь, сосновые поленья, запах сосновых поленьев? И труп солидного джентльмена с золотой цепочкой от часов... Труп в библиотеке.
- Лида, - после короткого молчания переспросил Глеб - Как ты сказала?
- Мы говорили про труп солидного джентльмена с золотой цепочкой от часов. Помнишь? Ты смеялся надо мной, над моей слабостью к классическому, настоящему, хорошему детективу. И я говорила - да, хоть и не люблю трупов, но пусть уж лучше труп джентльмена, чем все эта мерзость, кругом одно и то же. И теперь, если они идут по нашему “сценарию”...
- Труп не был частью этого сценария, - неуверенно возразил Глеб - К тому же эту часть сценария будет воплотить в жизнь чрезвычайно трудно.
- Почему?
- Потому что джентльмены в России повывелись. Если вообще когда-нибудь были.
Лидия вздохнула. Она почувствовала себя немножко лучше - очень уж все это было нелепо. Ситуация вдруг показалась ей не трагической, а скорее таинственной; флер тайны был даже приятен, она никак не ожидала, что это возможно, если действие происходит в России.
- Мы ничего не можем поделать, Лида, - продолжал между тем Глеб. - Никаких конкретных джентльменов ты не упоминала, да небось и не знаешь ни одного.
- Знаю многих, - решительно возразила Лидия.
- Ну и ладушки, - не стал спорить Глеб. У Лидии любой мошенник выйдет джентльменом и обнаружит массу непревзойденных достоинств. - Так что остается только ждать, увы. Но я не думаю, что это приведет к каким-нибудь серьезным последствиям.
Лидия, в свою очередь, не стала возражать и распрощалась с Глебом, потому что у нее появилась новая идея. Однако она пока словно бы отложила эту идею в сторонку, дожидаясь, пока она дозреет.
Ощущение приятной таинственности быстро улетучилось. Скользкий, какой-то болезненный страх постоянно терзал теперь Лидию. “Труп в библиотеке” - так, кажется, называется одна из книг Агаты Кристи. Точно. Поэтому Глеб, который наверняка этого не помнит, инстинктивно поместил труп именно в библиотеку - сама книжка забылась, но название ее на слуху.
Все может быть в этой холодной, неприветливой России. Лидия прочла очередную книжку и расстроилась окончательно. Автором была женщина, и грязь лилась со страниц ее опуса широким, мощным потоком, отравляя восприятие, насыщая все существо читателя омерзением... Рассказ велся от первого лица; Лидия дочитала до конца, еще раз просмотрела книгу, припоминая сюжет, и поняла, что поиски положительного героя напрасны. Кроме авторши, ни одного хорошего человека в книге не было. Да хоть бы один был не негодяем, не последней мразью, хоть бы один герой не обманул, не сподличал, не пошел на все, чтобы урвать свой кусок и спасти свою шкуру!
Это тройная трагедия, решила Лидия. Первая трагедия - то, что женщина такую книгу написала. Вторая - то, что издательство такую мерзость напечатало. И третья, может быть, самая страшная, - то, что эту книгу читают.
Впрочем, потом она еще поразмыслила, и результат этих раздумий был для Лидии самым обычным: ей стало ужасно жалко авторшу. Господи, как же человек живет в таком мире и в таком окружении! Жизнь на свободе выходила как жизнь в зоне - среди подонков, отбросов общества... Она даже сморщилась от сострадания.
Для Лидии это было чрезвычайно типично. Когда, к примеру, какая-нибудь расфуфыренная красотка начинала вести себя вызывающе в магазине или прямо на улице, это всегда вызывало волну возмущения - все кругом требовали немедленного наказания, крыли последними словами демократов, допустивших появление подобных женщин... И только Лидия, глядя на глупое кукольное личико, размалеванное так, словно кто-то пытался с математической точностью отнять одну за другой у этого лица все миловидные черты, на небрежно зажатую в зубах длинную сигарету, на мерно пережевывающие жвачку челюсти, жалела женщину, представляя себе то невероятное убожество, в котором проводила и проведет она всю свою жизнь. Ей вечно всех было жалко.
Однако же прочитанные книги, сколько ни сострадай авторам, не могли не оставить своего следа в душе Лидии. Встречаясь в последний раз с Глебом, она спросила его:
- Скажи, а то, что пишут в книжках, это все так и есть здесь на самом деле?
- В общем, да, - подумав, отвечал Глеб. - Конечно, авторы часто преувеличивают, но иногда и сглаживают реальность. Но в целом картина правильная.
И вот тут Лидия решилась.
Ей нужна была помощь, и не только такая, которую мог оказать ей Глеб. Глеб никогда в жизни никуда не сунется, и правильно сделает: у него обязательства перед банком. А у нее, как ни странно, есть определенные возможности... Как ни мало времени она провела в России, а уже успела их приобрести - и все благодаря своей несокрушимой доброжелательности и умению видеть в людях хорошее.
Приехав в Москву, Лидия сразу же созвонилась со своими друзьями, среди которых, что неудивительно, было много журналистов и вообще людей, связанных с прессой. Один из них предложил Лидии написать большую статью о благотворительной акции, проделанной некой крупной фирмой в пользу трех детских домов.
Лидия согласилась. Ей было интересно, а у газеты, давшей ей это задание, разумеется, был свой интерес - она русская, но долго не была в России и приехала только что. У нее свежий взгляд, и материал может получиться любопытным.
Так оно и вышло. Статья на целую полосу, которую Лидия, подчиняясь свойственной ей почти патологической дисциплинированности, представила в редакцию точнехонько в оговоренный срок, помимо несомненных художественных, имела и еще одно важное достоинство: она резко отличалась от других публикаций на эту тему, коими пестрели газеты и журналы, но при этом сохраняла фактическую сторону дела. То есть это означало, что автор, безупречно придерживаясь фактов, предлагает читателям свежий взгляд на проблему, что очень ценится в журналистике.
Приятель, сосватавший Лидию на ту статью, нес распечатку руководству не без внутреннего трепета, так что даже несколько удивился, когда статью безоговорочно приняли и даже сняли другой подготовленный материал, чтобы не сокращать. Тексты Лидии, аккуратной и влюбленной без памяти в русский язык, почти не нуждались в правке, и вскоре статья вышла.
Крупная компания “Электрик брэг” выложила приличную сумму денег на помощь детским домам и дала торжественный обед для всех воспитанников и преподавательского состава. Прибыв на пресс-конференцию, посвященную этому событию, Лидия с некоторым удивлением вслушивалась в речи коллег. Они уже готовились наброситься на “Электрик брэг” - фирма была виновата и в монополизации, и в укрывательстве доходов, и в бесконечных мошенничествах. С каким-то болезненным нетерпением ожидали журналисты вожделенной возможности рассказать о том, что обед для детских домов и финансовая помощь - капля в море по сравнению с теми суммами, которые были означенной фирмой уворованы и спрятаны, и со всеми некрасивыми поступками, в которых можно уличить ее руководство - если хорошенько постараться.
Лидия внимательно наблюдала за тремя представителями “Электрик брэг”, дававшими пресс-конференцию. У нее не было привычки судить людей по внешнему виду, но ей казалось, что это те еще жулики. Однако ей дали определенное задание, и она, будучи профессионалом, об этом не забывала.
Меньше всего вопросов задавали по поводу помощи детскому дому, ради которой все было затеяно. В основном журналисты, соревнуясь друг с другом в злобной каверзности, интересовалась доходами фирмы и лично присутствующих здесь сотрудников, налоговыми выплатами и так далее. Лидия, дождавшись почти до конца, задала один-единственный вопрос:
- Скажите, вам известна та сумма, которая уйдет на назначенный на завтра торжественный обед?
- Конечно, - отвечал тот представитель “Электрик брэг”, который показался ей самым неприятным, и уже приготовился назвать цифру.
- Эта сумма меня не интересует. Я только хотела напомнить вам, что детям надо получить еще триста шестьдесят четыре обеда каждый год. Слуга д’Артаньяна Планше говорил по этому поводу очень мудро: “Сколько ни съел, все равно поел только раз”. Не знаю, сколько у вас уйдет денег, но наверняка немало; так не лучше ли отказаться от торжественного обеда, а сэкономленную на нем сумму направить на более неотложные нужды детей?
Труженики пера, которые тоже были приглашены на обед, повернулись все как один и оглядели Лидию так, словно она сказала вслух что-то неприличное.
Поднялся другой представитель “Электрик брэг”. Он почти все время молчал, предоставляя свои коллегам сражаться с языкастыми журналистами, и Лидия сделала вывод, что он тут самый главный. Ответ, который он дал на вопрос Лидии, подтвердил его широкие полномочия.
- Вы правы, - обратился он к ней. - Вы меня как бы пристыдили... Поэтому я официально заявляю: обед состоится, поскольку люди уже приглашены на него и отменить приглашение мы не можем. Но та сумма, которую мы намеревались потратить на нужды детского дома, будет увеличена ровно на столько, сколько мы заплатим за обед. Особо недоверчивые смогут ознакомиться с платежными документами, - и он оглядел примолкших журналистов так, что ни один почему-то не решился сказать ни слова.
Обед состоялся, на другой день в прессе появились статьи. Статьи эти в разных газетах были похожи друг на друга - главным образом, этому способствовала яростная агрессивность, какая-то особенно злая энергия журналистов, стремившихся принизить “Электрик брэг”. Помощь, оказанная детским домам, - капля в море; фирма, давая миллион, обогащается на десять; ее сотрудники делают этот благородный жест только по двум причинам - чтобы добиться снижения налогов и получить хорошую рекламу.
Лидия тоже написала обо всем этом, не пропустив ни одного пункта. Но акценты в ее материале были расставлены совершенно по-другому. Капля в море, да, но помочь трем детским домам - это лучше, чем не помочь никому. Давая миллион, фирма обогащается на десять - но стремление к обогащению является неотъемлемой и естественной частью любой коммерческой деятельности, и к тому же глупо ожидать, что кто-то отдаст на благотворительные цели всю свою прибыль. Десятая часть - это очень и очень неплохо. Налоги фирмам, ведущим благотворительную деятельность, снижают во всем цивилизованном мире - это одна из причин, по которым в западных странах инвалиды, сироты и прочие “люди со специальными нуждами” ведут достойный образ жизни. Что касается рекламы, то “Электрик брэг” по указанным выше причинам вполне заслужила ее, более того - другие фирмы, увидев эту рекламу, тоже начнут охотнее помогать там, где это особенно необходимо. И любой признает, что особенно это необходимо детям, обиженным судьбой с самого рождения. Статья Лидии кончалась так:
Ходят слухи, что работники фирмы “Электрик брэг” и сама фирма виновны в различных правонарушениях. Судить об этом здесь мы не можем и не будем; но давайте спросим сначала с себя. Раз об этих правонарушениях известно, но нельзя привлечь к ответственности виновных, это может означать либо несовершенство нашей законодательной базы, либо некомпетентность органов, которым надлежит по долгу службы наказывать виновных.
Да и речь сейчас не об этом. Правонарушения “Электрик брэг” - если они имели место - иная тема, которая к тому же может обсуждаться только при наличии доказательств. Это другой разговор. А сейчас мы имеем конкретных, совершенно конкретных детей, которые УЖЕ ПОЛУЧИЛИ помощь от компании “Электрик брэг”. Их можно потрогать, с ними можно поговорить. Дети, даже детдомовские, помыслами обычно чище нас, взрослых; они смогут разглядеть добро, которое сделали им люди, и не увидят изнанки событий. Пусть хоть они поверят в милосердие, великодушие, доброту, раз уж мы это делать разучились!
Другие газеты вообще не написали или лишь мельком упомянули о том, что помощь была оказана не в форме безликого денежного перевода. Фирма провела специальную работу, тоже, кстати, стоившую денег, выясняя, в чем состоят неотложные нужды выбранных детских домов и во что это обойдется, и не перевела деньги на их счет, давая потенциальную возможность обогатиться недобросовестным людям, а просто оплатила работы по ремонту. Ремонт был необходим всем трем детдомам, находившимся в ужасающем состоянии. Помимо этого, была куплена одежда, посуда, компьютеры. Лишь немногие журналисты не поленились и съездили на место, лично убедились в том, что помощь и в самом деле оказана - среди них была Лидия. В прежние времена поступившие вещи просто отобрали у детей и продали бы; но сейчас, во времена товарного изобилия, сделать это будет не так-то просто. Лидия побывала во всех трех детских домах, даже беседовала с детьми. Впечатление у нее осталось достаточно благоприятное, хотя сначала она даже боялась ехать, зная, как бывает жалко детей и как потом болит сердце, но сумела одолеть собственное малодушие. Ведь у нее на этот раз есть такая великолепная возможность: она сможет для этих детей кое-что сделать! Ее публикация не должна стать пустым звуком.
Так и вышло. В газету позвонили из всех трех детских домов. Там полученной помощи были безмерно рады и очень боялись, что обретенные спонсоры, которые пообещали заботиться о них и впредь, обидятся на злые публикации и откажутся от своих намерений. В самом деле, кому же понравится давать деньги, делать что-то полезное и получать в награду дурацкие статьи, полные желчи и завистливой злобы.
Самой же Лидии позвонил тот самый человек, который на пресс-конференции объявил о намерении увеличить помощь детским домам на сумму стоимости торжественного обеда.
Лидия так и не узнала, откуда он раздобыл номер ее телефона. Однако ее приятель, тот самый, который предложил ей написать статью, потихоньку сообщил ей, что человек этот - просто-напросто вор в законе и с ним лучше не связываться. Но Лидия, поняв, кто звонит, и не подумала бросать трубку. Она по природе своей была вежлива, кроме того, звонил-то ведь, как-никак, герой ее репортажа.
Он сказал Лидии по телефону, что его зовут Виктор Викторович, в чем она почему-то немедленно усомнилась.
- Я помню вас еще на пресс-конференции. Честно говоря, я запамятовал, какую именно газету вы там представляли. Но когда прочитал статью, сразу понял, что это ваша. Хотел вас поблагодарить.
- Не за что, - отвечала Лидия.
- Есть за что, - в тон ей ответил тот, кто назвался Виктором Викторовичем. - Возьмите карандаш и бумагу.
Лидия послушно приготовилась записывать. Виктор Викторович, или кто бы он ни был, продиктовал ей номер телефона.
- В любое время, в любой день, если у вас будут неприятности, немедленно обращайтесь ко мне, - сказал он. - Если понадобятся деньги или работа... рекомендации, информация - что угодно, просто позвоните по этому номеру и назовите свое имя и фамилию. Вы меня поняли?
- Спасибо большое, но я...
- Сохраните этот номер телефона, - бесцеремонно перебил Виктор Викторович. - Честно говоря, я не думаю, что он вам пригодится, и даже надеюсь, что не пригодится никогда. У меня такое впечатление, что вы сами прекрасно справляетесь со своими проблемами, у вас есть свой, потрясающе надежный метод: вы их не замечаете. Верно?
- Ну... - пролепетала Лидия. Глеб сотни раз говорил ей, что у нее просто какой-то божественный дар не замечать всякой гадости, все дурное скатывалось с нее, как с гуся вода, но особенно его поражало то, что в этой способности не замечать грязи жизни не было решительно ничего, похожего на равнодушие. Услышав о чьем-то низком поступке, Лидия никогда не кричала и не возмущалась, реагировала всегда совершенно спокойно, и Глеб знал, почему: она была твердо уверена, что негодяй поплатится за все, что совершил. Это походило на веру в Бога карающего, хотя Лидия была атеисткой. “Моя Фемидка” - так иногда Глеб называл ее и за это ее любил. Поговорить с Лидией было все равно, что солнечным морозным утром побегать на лыжах, это давало заряд бодрости, награждало собеседника приятным чувством, что он живет на свете не просто так, а живет для радости. “Человек рожден для счастья, как птица для полета” - эту горьковскую фразу можно было запросто приписать Лидии.
- Но если все-таки попадете в неприятное положение, немедленно звоните мне, - предупредил Виктор Викторович. - И не надо думать-гадать, могу ли я помочь в такой-то и такой-то ситуации, это не вашего ума дело. Просто позвоните, и мы решим все вопросы.
Лидия сохранила телефон из той же природной вежливости. Человек был благодарен ей за репортаж, хотя она нисколько его в этом репортаже не приукрашивала, и хотел в свою очередь сделать ей приятное. За что ж его обижать? Вор в законе... Лидия ни за что на свете не призналась бы в этом, но воры в законе, какими она их себе представляла, вызывали у нее чуть ли не симпатию. Воровство и воровская романтика - это отвратительно, но у них, по крайней мере, были какие-то свои понятия о чести, пусть ошибочные, но свято соблюдаемые. А главное - они никогда не шли на убийство. В них не было отвратительной бессмысленной жестокости, которой так отличается наш век, человеческую жизнь они ценили, покушались лишь на чужое добро. Часто много читали, она где-то слышала, что они берут книги в тюремных библиотеках.
Не является ли Виктор Викторович одним из тех “интеллигентных мафиози”, о которых упоминал Глеб во время их первого разговора в “МакДональдсе”? Может, его повысили, сострила сама себе Лидия, из грязи в князи, из вора в законе в мафиози. Все может быть. А если так, то почему бы не посоветоваться с ним по поводу той страной ситуации, в которую она попала? Труп в библиотеке кажется чем-то совершенно нереальным, прямо чушь какая-то, но разве более реальной казалась возможность увидеть около своего подъезда красный автомобиль и получить дурацкие записки?
Она представила себе, как кто-то едет за ней, выясняет, где она находится, ставит на ее пути красный автомобиль, потом пишет записки, находит возможность передать их ей в апельсинах... Набивает чемодан пятирублевками, ищет человека, с которым можно ей этот чемодан передать. Она была писательницей, хорошей писательницей, но даже ее пылкое воображение не могло предложить ни одного разумного объяснения, никакой причинной связи. Силы, время - и все зачем?
И если учесть, что следующий по программе - труп джентльмена, то надо сделать все возможное, чтобы предотвратить его появление. Ей самой это, конечно, не под силу. И все чаще внутренний шепоток твердил Лидии, что надо, надо позвонить Виктору Викторовичу.
Она не была с ним знакома, но короткое общение привело ее к достаточно важному выводу: он не станет над ней смеяться. Не то чтобы это было очень важно. Если в результате будет спасена чья-то жизнь, а кому-то очень смешно, она не возражает - пусть смеется. Но все же это неприятно и лучше иметь дело с человеком понимающим.
И в один прекрасный день она все-таки позвонила по заботливо записанному на отдельном листке номеру телефона и назвалась. Нейтральный мужской голос спокойно ответил “Хорошо, вам перезвонят, оставьте номер”. Лидия начала было диктовать свой номер телефона, но ее тут же остановили, сказав, что этот номер есть, и повторили просьбу подождать.
Виктор Викторович позвонил через пять минут, не больше.
- Надеюсь, у вас все в порядке, Лидия Борисовна? - сдержанно поинтересовался он.
- Мне надо с вами посоветоваться, если вы не против.
- Совет - это стоит дорого. Но вам это не будет стоить ничего, и я не против. Говорите.
Лидия замялась. История была длинная, к тому же в последнее время она общалась в основном с Глебом и уже привыкла лишнего по телефону не говорить. Казалось как-то нелепо начать выкладывать всю эту чепуху про сценарий, придуманный Глебом в “МакДональдсе”, про Помидора, про записки и в особенности про чемодан с пятирублевками.
- Не телефонный разговор? - сориентировался ее собеседник, когда пауза затянулась.
- Пожалуй, да, - созналась Лидия.
- Хорошо, через полчаса у подъезда вас будет ждать машина с моими людьми, они вас отвезут туда, где мы с вами встретимся.
Лидия почти не колебалась. С точки зрения любого обывателя это было опасно, неосторожно и глупо. Но было и нечто поглупее, а именно: предполагать, что Виктор Викторович, желая сделать ей какую-то пакость, дожидался, пока она влипнет в историю и сама позвонит ему. Это уж просто сказка, если даже предположить, что ему надо до нее добраться, - уж он-то добрался бы, как только захотел. Вон как легко выяснил тогда ее телефон, да и адрес, конечно, знал. Знал он и ее отчество, сообразила вдруг Лидия, и тоже непонятно откуда - ему она не представлялась, статья в газете была подписана только инициалами.
Машина оказалась громадным черным “Мерседесом”, а сидевшие в ней люди как две капли воды походили на Добчинского и Бобчинского. Лидия даже вздрогнула - в первый момент ей показалось, что это они и есть. Она поздоровалась, села на переднее сиденье, машина мягко взяла с места и через десять минут притормозила у небольшого ресторана.
В зале никого не было, однако они там не остались. Лидию провели куда-то вниз; спустившись по кривой узенькой лестнице, устланной, однако, богатым ковром, она увидела еще один зал, совсем небольшой. Здесь было всего три столика, и за одним из них сидел Виктор Викторович. С некоторым удивлением Лидия вдруг почувствовала, что рада его видеть. Ей стало в один миг ясно, что этот человек сейчас поможет ей, что он руками разведет ее проблему, если ситуация, в которой она оказалась, вообще заслуживает подобного наименования, что ему подвластно многое, если не все.
Он поднялся ей навстречу, но руки не подал, видимо, думал, что ей это может быть неприятно.
- Я заказал для вас рыбу по-монастырски. Устраивает?
- Мне все равно, хотя вообще-то я рыбы не ем.
Он кивнул и подозвал официанта.
- Приготовьте для дамы, что она закажет.
Молодой человек тоже кивнул и вопросительно уставился на Лидию. Та растерялась и неуверенно попросила:
- Мне, пожалуйста, любое мясо и какой-нибудь овощной салат.
Возле них поставили небольшой столик на колесиках, где стояли разные бутылки. Виктор Викторович налил Лидии апельсинового сока, себе - томатного и кивнул:
- Ну, так я вас слушаю, Лидия Борисовна.
- Зовите меня просто Лидой, - попросила Лидия и приступила к рассказу. Чем дальше она рассказывала, тем легче лилась ее речь; собеседник попался отличный, так как не перебивал, не смеялся, не ахал и не хватался за голову. Когда она дошла до трупа в библиотеке, он поднял брови совершенно как Глеб, но тоже промолчал. Лидия завершила свою сагу стандартной фразой:
- И теперь я не знаю, что мне делать.
- Вы боитесь, что труп в библиотеке тоже станет реальностью?
Лидия кивнула. До чего же приятно слышать, как кто-то прямо называет вещи своими именами, не впуская в свои интонации даже тени насмешки. А главное - он моментально разобрался в ситуации и понял, почему она пришла сюда, без всяких дополнительных пояснений.
- Вы, конечно, хотите спасти джентльмена, которому грозит опасность, Лида?
- Конечно. Я боюсь и другого. Кто мог это сделать? Ведь это, наверное, не один человек сделал?
- Вы боитесь, что на вас обратила внимание некая преступная группировка?
Лидия опять кивнула и почувствовала окончательное облегчение.
- Хорошо, - пообещал Виктор Викторович. - Я разберусь с этим. Но вообще-то это очень странная история, Лида. Вы уверены, что здесь не замешаны никакие ваши личные дела?
- Совершенно уверена.
- Разве кто-то может быть так уж уверен?
- Я не была в Москве больше шести лет. И вообще в России. Я живу на Кипре, а в Москву приехала только на полтора месяца, потому что наша газета закрылась на мертвый сезон.
- У газет бывает мертвый сезон?
- На Кипре, в туристической стране, - да. Туристы не едут, рекламодатели снимают рекламу, чтобы не платить за нее понапрасну, падают продажи - а они на небольшом Кипре и так невысокие. А расходы на печать и прочее остаются такие же и то и дело грозят превысить доходы. Раньше, правда, мы этого не делали, но в этом году решили пока закрыться. Вы же не станете предполагать, что кто-то поджидал меня шесть лет, потом подслушал мой разговор с Глебом в “МакДональдсе” и устроил мне весь этот маскарад?
- Да, об этом варианте, вероятно, придется забыть, - согласился Виктор Викторович. - Но тогда это тем более странно.
- То есть?
- Видите ли, я обычно знаю все, что происходит в Москве, - пояснил он просто. - Если появляется сильная группировка, она обычно сразу идет куда следует и заявляет о себе. Все об этом немедленно узнают, а бывает это крайне редко. На моей памяти только один такой случай. Если же появляются какие-то сопляки, они немедленно как-то выдают себя, и их приходится приструнить. Об этом тоже становится известно.
- А как приструнить? Забрать в другие группировки?
- Тех, кто соглашается, - уклончиво ответил Виктор Викторович. - Сильная группировка не стала бы писать вам записки, об этом и думать нечего. А шантрапа давно бы прокололась. И в том, и в другом случае я бы об этом узнал.
- Вы что же, знаете все, что делают все группировки?
- Нет, конечно. Но в этой истории есть что-то необычное, если бы это имело отношение к какой-нибудь группировке вообще, я скорее всего знал бы об этом. Впрочем, может быть, я на старости лет стал чрезмерно самоуверен. Я обязательно поработаю, постараюсь что-нибудь узнать по своим каналам. Если правда замешан кто-то серьезный, то я узнаю об этом, а шантрапа это быть не может.
- Почему? - удивилась Лидия.
- Если я вас правильно понял, записки были написаны без ошибок. Так ведь? Иначе вы обязательно упомянули бы об этом, ведь вы писательница с хорошим стилем, и на такие вещи у вас должна быть обостренная реакция. Но даже если в этом я ошибаюсь, все равно это не могла быть какая-нибудь бандитская мелочь.
- Да почему? - снова спросила Лидия.
- Потому что содержание записок необычно. Вы просто очень хорошо знаете “Золотого теленка”, поэтому вам так и не кажется. Но представить себе шпану, знающую, как вы, “Золотого теленка”, невозможно. Записки необычны, запомнить их наизусть с первого раза практически невозможно. Нет, Лида. Вы правы - вас, конечно же, слушали, и слушал человек достаточно грамотный, интеллигентный, не имеющий никакого отношения к промышляющей по подъездам шпане.
- Если бы хоть знать, правда ли это - про джентльмена и кто он такой! - воскликнула Лидия.
- А у вас есть кандидатура на роль джентльмена? Впрочем, это не обязательно кто-то, кого вы знаете.
- Конечно, нет. Я давно растеряла всех российских друзей и знакомых. Почти никого не осталось, одни Хлебобулочки.
- Кто? - сдержанно удивился Виктор Викторович.
- Я так называю своих друзей. Булочка стала Булочкой еще в институте, а Глеб - в школе. Глеб - Глебушка - Хлебушек. Вместе получается Хлебобулочки.
- Прелестно, - без малейшей иронии оценил Виктор Викторович, созерцая Лидию. - Вам надо их поженить, если они еще не женатые.
- Пыталась, - вздохнула Лидия, - не вышло ничего. Булочка потом выходила замуж и развелась, а Хлебушек женат. Дочка у него, Ирочка. Молчит, никогда ничего не рассказывает - видно, особенного счастья в браке не нашел.
Он деликатно помолчал некоторое время, потом сказал:
- Лида, одно я вам могу сказать совершенно точно - не волнуйтесь. Я позабочусь о том, чтобы вам, по крайней мере, ничего не грозило. Вы не могли бы мне дать несколько купюр - из тех пятирублевок, что были в чемодане?
- Они у Глеба, я возьму у него. А зачем вам?
- Посмотрим, - пробормотал он неопределенно. - А как роман на российском материале? Подвигается?
- Нет, не получается. Даже и не пытаюсь пока.
- Если хотите, я легко могу устроить так, что ваши книги напечатают, - предложил он. - И не надо будет из себя ничего вымучивать.
- Нет, спасибо.
Виктор Викторович не стал настаивать.
Лидия была несколько разочарована - ей казалось, что он немедленно раскусит тех, кто проделал с ней все эти штуки, и успокоит ее насчет предполагаемого трупа, но он даже не сказал, что такое развитие событий кажется ему маловероятным. Да ей и самой не очень-то в это верилось.
По правде говоря, то, что она видела в Москве, не соответствовало тому, что она читала в книгах и в периодической печати. Вопреки печатному слову, на улицах никто ни в кого не стрелял, ее родители-пенсионеры жили достойно и прилично и даже раз в год позволяли себе приехать к ней на Кипр. Правда, ее папа был крупным ученым, постоянно получал гонорары за новые книги и за переводы и переиздания уже изданных книг, но все же их жизнь ничуть не походила на страшную и нищую, о которой вопили газеты. Более того, ей гораздо больше теперь нравились москвичи. В большинстве своем они были прекрасно одеты, даже те, кто ездил на общественном транспорте. Им больше не приходилось давиться в очереди за куском мяса, и они стали гораздо спокойнее и приветливее; хотя хамство по-прежнему можно было встретить где угодно, но все же его стало гораздо меньше, исчезла всеобщая универсальная раздраженность, которая так пугала ее шесть лет назад. Ей запомнился один разговор с Булочкой.
- Ты пойми, люди устали от того, что самая обычная бытовая потребность становится жуткой проблемой, устали от безденежья, и даже не от безденежья, а от полной невозможности заработать денег, от постоянных унижений, потому и злы, - несколько раздраженно, но все же терпеливо, как маленькой, объясняла подруга.
- Но ведь я тоже здесь живу, - удивлялась Лидия. - Я не имею никаких привилегий, ты же знаешь, я езжу на том же самом транспорте, стою в тех же очередях, сталкиваюсь с теми же проблемами. Почему же я не кидаюсь на людей цепным кобелем?
На это Булочка не знала, что ответить. У Лидии то и дело случались подобные разговоры с разными людьми, она привыкла считать себя “какой-то странной” и давно уже по этому поводу не переживала. Озлобленность на всех и вся казалась ей чем-то неприличным, признаком недостатка ума и дефицита интеллекта, и она ничего не могла с собой поделать.
Разговаривать с Виктором Викторовичем было легко и даже, пожалуй, приятно, но сейчас ей вдруг стало неловко. Дурацкая история, зря она полезла к нему с этим; наверняка он не высказал своего истинного отношения к ее повествованию просто из вежливости, потому что благодарен ей. А, кстати, за что? За то, что она поступила как положено? Ведь она сделала только то, что должна была сделать, это была ее работа, и ей за это заплатили гонорар. Благодарить за это - безнравственно. И не следовало лезть к нему со своими проблемами, небось по сравнению с его собственными это такая ерундовина, что он втайне со смеху помирает, хоть и сидит с невозмутимым видом.
Для очистки совести Лидия все-таки спросила:
- Так вы думаете, что никакого джентль... никакого мужчину не убьют?
И страшно удивилась, услышав спокойный ответ.
- Напротив, Лида. Я уверен, что убьют. Пока не могу понять той странной игры, что ведется вокруг вас, но ведется она неспроста, это ясно и ребенку. И мне бы очень хотелось, чтобы вы были готовы к тому, что даже я не смогу предотвратить неизбежное. Помните, я сказал вам, что могу все или почти все? Так вот, как раз в это самое “почти” вы и угодили.
Глава восьмая. Труп в библиотеке
Что может чувствовать обычный человек, поняв, что ему придется убить? Это даже представить себе невозможно. Живешь день за днем, работаешь, сводишь концы с концами, читаешь, смотришь телевизор, растишь детей... И не думаешь о том, что ты - порядочный человек, потому что это само собой разумеется. А когда видишь на телеэкране или читаешь в книгах о злодеях и убийцах, последнее, что может прийти в голову, - это прикинуть их несветлый образ на себя.
Но жизнь - это такая шутница, с которой не может равняться никакая литература. Того и гляди выкинет что-нибудь такое, что, грубо говоря, закачаешься. Правда, главная ее шутка, вероятно, состоит в том, что большинству она оставляет эту унылую возможность жить просто так, не задумываясь, жить не чем-то - работой, любовью - а жить, потому что живется. Но иногда ей, жизни нашей, становится мало, и она изобретает другие забавы.
Двое совершенно нормальных людей, прожившие в законном браке шестнадцать лет и вырастившие троих сыновей, вдруг задумали совершить убийство. Они и сами понимают: “другого выхода нет” - это не оправдание. Но другого выхода у них действительно нет.
С самого начала они столкнулись с большими трудностями.
Убить легко, утверждает Агата Кристи. Но она понятия не имела о российской действительности. Вроде бы тут убивают каждый день, кровь льется рекой - но это все бандиты, мафиози, они стрелять умеют, да и голыми руками в случае чего мигом с тобой покончат! А обычным гражданам, спрашивается, как выйти из создавшегося положения? Особенно если они люди с совестью? Оружием пользоваться они, конечно, не умеют, да и нет у них оружия, голыми руками могут разве что посуду мыть, яду им достать негде. Куда прикажете податься убийце-обывателю?
Короткое совещание привело к неизбежному выводу: придется убивать чем-нибудь тяжелым. Взять, например, канделябр и треснуть жертву по башке. Стукнуть. Ударить. Размозжить. Приложить. Вдарить. Дать как следует.... На этом эпитеты иссякли. Впрочем, иссякли они, так и не утолив страшного чувства ненависти, жившего в супругах Моренковых вот уже год с небольшим.
Это было легче сказать, чем сделать. Как прикажете справиться с человеком, который на полголовы выше Степана Моренкова, а о Зине Моренковой и говорить-то нечего? Как тут размахнешься и стукнешь с должным старанием? Надо, решили Степан и Зина, улучить такой момент, чтобы он сидел на стуле или в кресле, тогда все получится, как надо. Прийти просто как бы в гости, благо это совершенно не проблема...
Что касается заметения следов преступления, то это и вовсе поставило их в тупик. Впрочем, выход был найден довольно быстро: надо просто сделать так, чтобы думали на мафию! Тогда и милиция особенно искать не станет - дело-то почти безнадежное, и им спокойнее. Только вот как это сделать? Будущий покойник не имел к мафии ни малейшего отношения и не мог представлять для нее ни малейшего интереса.
Степан Моренков - он был моряком, оправдывая таким образом свою фамилию - привык делать все добросовестно и вдумчиво, да к тому же убийство - это наверняка самое серьезное дело, которое ему предстоит совершить в своей жизни. Убить, избавить мир от отвратительной гадины - и не попасться, не осиротить своих сыновей, младшему их которых пока только четырнадцать лет, и разделить страшную и сладкую тайну совершенного возмездия только с женой, с Зиночкой. Шестнадцать лет назад, наплевав на возможные последствия такого шага, молодой моряк Степан Моренков обвенчался с ней в церкви. Он послушался советов своей старой прабабки, которая не понимала и не могла понять, что партийное руководство пароходства может сделать за это с ее любимым правнуком. Прабабка была совсем древняя, но не только в маразм не впала, а казалась Степану самой разумной из всей родни. Муж ее погиб много лет назад, и старинная его фотокарточка, с которой бабка собственноручно стирала пыль, ясно показывала: из всей многочисленной родни только Степан похож, как две капли воды, на прадеда. Недаром он был бабкиным любимцем...
Зина согласилась на венчание легко, без единого возражения поклялась любить мужа “в здоровье и немощи, в богатстве и бедности”, и сдержала данное Богу слово. Хлебнуть им пришлось прилично, больше всего угнетали довольно длительные разлуки, неизбежные при профессии Степана - все три его сына родились, когда он находился в море, и впервые он брал их на руки уже двух-трехмесячными. Теперь им предстояло новое совместное испытание, и они были к нему готовы - впрочем, только морально.
Практически трудности казались непреодолимыми. Как уйти от наказания? Ведь убийство не оставят без внимания, убийц станут искать. Бросить на кого-то тень? Они не могли, просто не могли. И не потому, что нельзя отправлять вместо себя в тюрьму кого-то другого - об этом и речи не было, а потому, что нельзя даже вынуждать невинного человека пройти через унижения, связанные с подозрением в убийстве.
Разве только бандиты, мафия...
Моренковы были твердо уверены, что по каждому мафиози тюрьма плачет. Конечно, с ними согласился бы любой нормальный гражданин, но все же большинство нормальных граждан понимают, что нужны доказательства, законная процедура задержания и ареста, приговор суда... Как бы ни были озлоблены люди, им все же ясно, что допустить отклонений от закона нельзя - ведь тогда и вовсе неизвестно что начнется! Моренковы же об этом просто не думали, они вообще были людьми простыми. Шли по жизни прямо, не задавая себе никаких мучительных вопросов, пока не возникла необходимость совершить убийство. Тут вопросы, один другого мучительней, слетелись стаей.
Как убедить милицию, которая наверняка явится на место убийства и пожелает узнать, кто это сделал, в том, что сделали это бандиты из преступной группировки? Проштудировав несколько газет, битком-набитых криминальной хроникой, супруги уразумели, что надо разбросать на месте происшествия отстрелянное оружие, замотать жертву веревками, а еще лучше - изоляционной лентой и оставить следы пыток. Но даже их ненависть не заходила так далеко, и от пыток они с содроганием отказались. В конце концов, разве не может такого быть, что какому-нибудь бандиту надо просто быстренько с кем-то покончить, без всяких там пыток и театральных эффектов? Запросто может быть.
Но вот как убедить милицию, что убийство - дело бандитских рук? Это задачка потруднее. Не записку же милиционерам оставлять! Моренковы перебрали всех своих знакомых, среди них не нашлось, по крайней мере на первый взгляд, ни одного мафиози, и идею “воспитать Бабу-Ягу в своем коллективе” пришлось оставить. Вот мучение! Воображением Моренковы похвастать не могли, опытом в преступных делах - тоже, и ведь еще надо было заботиться о том, как проинформировать милицию - предполагаемый покойник жил один, и его месяц могли не хватиться, поскольку с работы он недавно ушел - оформил пенсию.
А между тем время не то чтобы поджимало, но все-таки. Машинально исполняя свои ежедневные обязанности, проверяя у детей уроки, покупая продукты, готовя обеды и ужины, они постоянно думали об одном и том же, используя каждую минуту, проведенную вдвоем, для совещания все по тому же вопросу - как убить намеченную жертву, не попасться при этом и никого не подставить под удар.
Может быть, неопытные в преступных делах супруги Моренковы гадали бы и по сей день, если бы их младший сын, набегавшись на футбольной площадке и страшно проголодавшись, не слопал две свиные отбивные, вытащив их из холодильника. У него не хватило терпения подогреть еду, как положено, и удовольствоваться только одной отбивной. В результате, когда Зина начала подогревать обед, выяснилось, что мяса на всех не хватает.
С привычной и естественной для любой матери жертвенностью она оставила без отбивных себя самое и с удовольствием наблюдала за детьми, поглощавшими обед с жадностью вечно голодных подростков. Надо было поскорее вымыть посуду - их с мужем ждали старые друзья, которым они обещали помочь собрать купленную мебельную стенку.
Собери они стенку, все опять же могло сложиться иначе. Но судьба распорядилась по-своему: друзья получили неприятное известие и вынуждены были извиниться перед Моренковыми. Им надо было срочно бежать в милицию вызволять своего оболтуса-племянника, в очередной раз что-то выкинувшего и сидевшего в камере предварительного заключения.
Моренковы решили прогуляться домой пешком, а поскольку Зина осталась без ужина и проголодалась, они зашли в попавшийся на пути “МакДональдс”.
Лидия собиралась закончить рассказ, который недавно начала писать, но из этого ничего не вышло. Накануне она купила новую книжку одной из серий женских детективов, так как считала своим долгом учиться у авторов, в книгах которых действие происходит в России, и, вздыхая и предвкушая новую волну насилия и мерзости, открыла ее.
Книжка была отличная. Лидии понравилось решительно все - язык и стиль, герои, оценка жизненных ситуаций. Она прочитала всю книгу, не отрываясь, от начала до конца, а закончив, просмотрела ее снова. Книга была настолько увлекательной, что поначалу она воспринимала ее просто как рядовой читатель, теперь же ей захотелось профессионально оценить сюжет. Просмотрев все по порядку еще раз, она убедилась в том, что сюжет выстроен безупречно, крепко и добротно, здесь и не пахло той небрежностью, которую она с неприязнью отмечала у других авторов. Тем, казалось, было все равно: они знали, что, налив кровищи и щедро населив страницы отпетыми негодяями, “отморозками”, как они их любили называть, можно обеспечить себе публикацию и гонорар. Просмаковав сюжет, Лидия посмотрела на последнюю страницу, прочитала краткую биографию автора и вгляделась в миловидное женское лицо. Ей очень хотелось лично познакомиться с этой женщиной и сказать о том, как понравилась ей книга. Ее похвала чего-нибудь да стоила - ведь она и сама была автором детективных романов - а говорить людям приятное Лидия любила ужасно, хотя никогда не лицемерила.
Самое интересное, что в книге были и убийства, и кровопролития, и сцены сексуального насилия, но это совершенно не раздражало Лидию, потому что было полностью оправдано с точки зрения сюжета. Каждая сцена была строго на своем месте, страшноватых подробностей - строго в меру. Высший пилотаж.
При повторном чтении в книге обнаружились некоторые несоответствия, что нисколько не разочаровало Лидию - она по собственному опыту знала, что это неизбежно. Накинув шубу и спустившись вниз, она купила на книжном развале у метро еще одну книгу той же авторши и, определив с первых же слов, что вторая будет не хуже первой, с огромным удовольствием погрузилась в чтение.
Оторвал ее от этого приятного занятия телефонный звонок. Незнакомый женский голос предложил ей написать что-нибудь для вновь созданного женского журнала.
- Вас очень рекомендовали мне, - говорила женщина, представившаяся редактором нового издания. - Хотелось бы познакомиться с вами поближе Я читала ваши рассказы и готова, пожалуй, сразу заключить с вами контракт... скажем, на рассказ в каждом втором выпуске. Мне сказали, что вы скоро уедете, не хотелось бы вас упускать.
Это было очень заманчивое предложение.
- А вы уверены, что вам подойдут мои рассказы? - спросила Лидия. - Кстати, простите, как вас зовут? А то так неудобно разговаривать.
- Наталья Александровна. Я знаю, что вы пишете о забугорной жизни, но нас это мало беспокоит. Лишь бы было хорошо. Может быть, вы к нам заедете? Если вас устраивает моя идея. Мы платим примерно сорок долларов за рассказ.
Гонорар Лидию беспокоил очень мало - сорок долларов в России неплохие деньги, но на Кипре это просто гроши. Однако и отказываться от них она не собиралась, ведь их можно, например, отдать родителям.
- Я с удовольствием заеду, - сказала она. - Познакомиться в любом случае не мешает, а время у меня не ограничено, я здесь как бы на отдыхе. К тому же у меня есть кое-что готовое, уже написанное, если вас это может заинтересовать. Куда нужно ехать?
Последовала маленькая заминка.
- В Выхино. Вы знаете, где это?
- Далеко, - с улыбкой сказала Лидия. - Но что ж поделаешь. И почему у вас издательство так далеко находится?
- Если вы можете приехать прямо сейчас, или, скажем, часика через полтора, я могу принять вас у себя дома. Я живу в центре, около Белорусской. Там магазин “Свет” есть, знаете?
- Конечно.
- Вы успеете за это время?
- Успею, разумеется, я на “Рижской”, тут ехать всего ничего. Мне даже в метро не нужно залезать, доберусь на восемнадцатом троллейбусе. Через полтора часа, вы сказали?
- Да.
И Наталья Александровна продиктовала адрес, объяснила подробно, как пройти к ее дому, и повесила трубку.
Уж сколько раз твердили миру... Но у Лидии не было даже самого маленького, самого робкого подозрения. С первого дня своего пребывания в Москве она столько общалась с различными издательствами и издателями, что с этой стороны не ждала никакого подвоха. Она отправилась по указанному адресу.
Если бы рядом была авторша, написавшая ту замечательную книжку, которая ей так понравилась, она бы сразу сказала Лидии, что ожидает ее в доме у метро “Белорусская”. Если бы рядом были Глеб или Виктор Викторович, они бы просто не пустили ее туда или пошли бы вместе с нею. Но Лидия была совершенно одна, и вера в человечество не позволяла ей заподозрить в чем-то нехорошем человека, о котором она ничего не знала, только слышала его голос по телефону.
Так уж повелось: любой считает, что “я ничего о нем не знаю” - веский повод для скверных подозрений; а вот Лидия была совершенно уверена, что все наоборот: подло подозревать плохое, если для этого нет никаких оснований, ведь ты даже не знаешь человека. Эта Наталья Александровна вроде была такая милая...
Виктор Викторович сдержал слово и позаботился об охране самой Лидии, но когда она куда-то заходила, охранники ждали ее внизу, потому что им было приказано соблюдать осторожность и ходить за Лидией так, чтобы даже сама она этого не заметила.
Разумеется, Лидия, преследуемая по пятам двумя охранниками, отправилась по указанному адресу. Разумеется, она нашла нужный дом и зашла в подъезд. Нет ничего удивительного и в том, что дверь квартиры, которая ей была нужна, оказалась приоткрыта. И уже совсем неудивительно, что в небольшой темноватой комнате лежал на полу мужчина - явно мертвый, потому что лицо его было залито кровью, вытекавшей из длинной глубокой раны на голове.
Он лежал между столом и книжными полками, которые, конечно, нельзя было назвать библиотекой в строгом смысле этого слова, но все же за домашнюю библиотеку эти полки сойти могли. Слева стоял дешевый электрический камин из тех, что освоила жалкая промышленность умирающего социализма в последние предперестроечные годы. Камин был включен; резко, неестественно и неприятно пахло хвоей.
Лидия проделала все, что полагается в таких случаях, - сначала онемела от ужаса, потом закричала диким голосом, метнулась к соседям, забарабанила в кожаные обивки тяжелых стальных дверей, затрезвонила в звонки. Но никто не хотел открывать ей - вот они, особенности нынешней российской жизни! Наконец мужской голос из-за соседней двери подробно выспросил у нее все и согласился позвонить в милицию.
Прибывшая почти сразу же оперативная группа привезла с собой скорую, и врач констатировал смерть мужчины, в котором соседи опознали хозяина квартиры Гущко Анатолия Сергеевича. Насколько можно было судить на первый взгляд, смерть его наступила от сильного удара по голове тяжелым предметом.
На месте происшествия была задержана гражданка Цапля Лидия Борисовна. Пока следователь, не скрывая своего недоверия, слушал ее фантастическую историю о МакДональдсе и придуманном Глебом сценарии, а также о телефонном звонке таинственной Натальи Александровны, оперативники тщательно обыскивали квартиру убитого, который, как выяснилось, жил один.
Через час в кухонном шкафу, в тайнике между двумя стенками, были найдены таинственные бумаги, явно записки какого-то ученого, пестревшие датами, цифрами, формулами, рисунками, графиками и схемами.
А еще через полчаса оперативники, добросовестно опросившие соседей, узнали, что следом за женщиной, которая на глазах у двух свидетелей вошла в подъезд, шли двое незнакомых мужчин, которые, правда, остались и ждали ее на улице.
Внешность у обоих была довольно характерная, и по описанию милиционеры легко опознали в этих двоих мужчинах членов преступной группировки, возглавляемой Сергеем Виктюком по кличке “Виктоша”.
Глава девятая. Чудесная цепь случайностей
- Значит, вы утверждаете, что с гражданином Виктюком вы незнакомы? - снова спросил следователь.
- Кто это? - устало спросила Лидия.
- Давайте лучше я буду задавать вопросы, а не вы, - дружелюбно ответил он.
Сначала с ней разговаривали совсем по-другому. Несмотря на хитро закрученные сюжеты детективных романов, следователи отлично знали, что в подавляющем большинстве случаев преступником будет то самое лицо, которое скорее всего им является. Проще говоря, подозрения чаще всего падают именно на виновного. Но потом сам внешний вид, несомненная искренность, явная готовность помочь и сдержанное спокойствие несколько оправившейся от шока Лидии сделали свое дело.
Следователь не мог не понимать, что улик против нее практически нет, не считая разве того, что ее задержали на том месте, где произошло убийство. Что касается ее объяснений по этому поводу, то они совершенно отчетливы, исчерпывающи и правдоподобны: позвонила некая женщина, назвалась редакторшей, Лидия поехала на встречу с ней. Вполне нормально, именно так и приводят кого надо куда надо. Даже та доверчивость, с которой она отправилась в незнакомый дом неизвестно к кому, больше не вызывала у следователя сомнений, поскольку Лидия пояснила, что провела последние шесть лет за границей, предъявила соответствующие документы и добавила, что пока еще не приспособилась к российской действительности. На Кипре же, где она живет и работает, преступности практически нет, так что бдительность притупилась.
Оснований задерживать Лидию не было, но все же было решено задержать ее на сорок восемь часов: уж очень следователя поразила чепуха, которую несла задержанная насчет сценария и прочего.
Первой ласточкой, заставившей его начать потихоньку верить в рассказы Лидии, стал номер красной машины. По свои каналам следователь проверил его и скоро знал, что ни одна иномарка с номером 21-04 красного цвета в Москве не зарегистрирована. Проблема была в том, что Лидия не помнила букв, запомнила только цифры на номере. По описанию Помидор походил на марку “порше”; новая проверка показала, что немногочисленные московские “порше”, во-первых, почему-то были в основном выкрашены в другие цвета, а во-вторых, ни один из них не имел номера 21-04.
Такое несоответствие автоматически наводило на мысль о том, что Лидия, может быть, и не выдумывает. Вряд ли она сходу попала бы на несуществующую машину и стала плести про иномарку. Скоре наоборот - за ней “следил” бы неприметный беленький “жигуленок”, если бы она захотела сбить их со следа.
У следователя был список еще шести человек, которые заходили в подъезд примерно в то же самое время. В их числе был и Степан Моренков, точнее, его словесное описание, по которому даже самый гениальный сыщик не мог бы его узнать. Любой из этих шести мог прикончить старика, и обвинять именно Лидию оснований не было.
Разыскали Глеба, который примчался в отделение пулей и немедленно начал выяснять возможность взять Лидию на поруки, под залог. Он охотно подтвердил следователю все, что рассказывала задержанная, согласился немедленно предъявить записки и деньги из чемодана.
Эта беседа многое прояснила. Следователь уразумел, наконец, что судьба дарит ему потрясающую возможность раскрыть дело по горячим следам. Правда, когда он лучше разобрался в ситуации, радость его несколько поостыла: найти в Москве женщину в зеленоватой шубке, которая в определенный день заходила в определенный МакДональдс - задача не из легких. Проследить звонок вряд ли удастся, да и звонила она Лидии скорее всего из автомата. Глеб не помнил адреса Инги Михайловны, которая передала им чемодан с деньгами, но объявил, что отлично запомнил место и с готовностью согласился проводить туда людей, если потребуется. Словом, некоторые шансы найти женщину были; Глеб обещал помочь, соглашался на что угодно, лишь бы вытащить Лидию.
В конце концов ему это удалось - Лидию отпустили. Предъявить ей обвинение было невозможно - недостаточно оснований, а надеяться на то, что за сорок восемь часов они могут появиться, тоже оснований было негусто. По всему выходило, что Лидия вошла в дом буквально за минуту до того, как начала кричать и звать на помощь; что касается людей Виктюка, оказавшихся неподалеку от места происшествия, то тут возможны варианты. В случайность оперы в данном случае не верили, но, учитывая всю ситуацию в целом и нахождение в доме непонятных документов... Короче, следователи сочли за благо не портить отношений с единственными людьми, которые могли помочь следствию, и ограничились подпиской о невыезде.
Подписка ужасно расстроила Лидию.
- Мне надо возвращаться на Кипр! - твердила она Глебу в машине. - У меня же дело стоит! Ребята без меня не справятся, а если и справятся - я просто не могу все на них повесить!
- О чем ты говоришь, Лида! - хватался за голову Глеб. - Надо думать, что делать! Как выпутываться? Тебе знакома эта фамилия - Гущко?
- Нет, - покачала головой Лидия. - Ни фамилию, ни его самого я не знаю.
- Значит, какие-то дураки просто пытались свалить все на тебя, а может, искали свидетеля. Свидетеля... Они правы, это наверняка кто-то, кто слышал наш разговор в “МакДональдсе”.
- Но почему прицепились именно ко мне?
- Может, больше было не к кому, - предположил Глеб, даже не подозревая, до какой степени он близок к истине. - О чем еще тебя спрашивали в милиции?
- Все время спрашивали, не знаю ли я какого-то Виктюка.
- А ты знаешь?
- Нет. Я пробовала у них узнать, кто это такой и почему они им интересуются, но они не захотели ответить.
- Еще бы, станет тебе следак все объяснять. Но здесь, наверное, ничего страшного нет. Например, могли письмо от этого Виктюка в квартире убитого найти или еще что-нибудь в этом роде. Как Виктюка по имени-отчеству-то?
- Не знаю, он все время говорил просто “Виктюк”.
- Еще что спрашивали?
- Про аэрозоль спрашивали.
- Аэрозоль? Какой аэрозоль?
- Он сказал, что эксперт вполне определенно заявил, что запах хвои идет от специального аэрозоля, каким обрабатывают новогодние елки. И то сказать - вонь там была изрядная. Они сперва думали, это сделано, чтобы заглушить какой-то другой запах, но я им рассказала про запах сосновых поленьев.
- У нас вроде был не сосновый, а смолистый запах.
- Да? Я уже точно не помню.
- Ох, Лида, Лида, - вздохнул Глеб. - Морока мне с тобой. Придется нанимать детектива.
- Зачем? Ведь милиция же разбирается.
- О Господи, Лида, лучше уж ты молчи! Я влюблен в твою свежесть и наивность, ты это знаешь, но сейчас ты лучше молчи! Милиция разбирается, Бож-ж-же ж ты мой!
- А разве нет?
Глеб закрыл глаза, сосчитал до двенадцати. Он был уверен, что дюжина - это его счастливое число, и когда недавно на занятиях по борьбе их учили держать свои эмоции в узде и рекомендовали, как правильно прибегать к счету для успокоения нервов, он сразу же решил, что будет считать до двенадцати. Вероятно, сработала психологическая установка - этот метод прекрасно помогал Глебу, в частности, преодолевать сложности семейной жизни. На сей раз безотказное средство тоже помогло, он открыл глаза и посмотрел на свою приятельницу уже гораздо спокойнее.
- Лида, милиционеры молодцы. Можешь мне об этом не рассказывать, я заранее прекрасно знаю все, что ты скажешь. Тебе понравился следователь, и ты совершенно уверена, что он благополучно доведет дело до конца. Верно?
- Ну... да. Он же отпустил меня.
Глеб прикусил язык. А ведь она права, это аргумент. Пожалуй, феномен “его Фемидки” сработает и тут, и следователь окажется образцово-показательным, прямо со страниц детективного романа, и не простого, а советских времен. Тогда плохих следователей вообще не бывало, а если и попадались, их тут же разоблачали и наказывали, а хорошим за лихо раскрытое преступление и пятнадцатилетний стаж работы на одном месте повышали должностной оклад на десять рублей. Кто знает? Ведь по всем прикидкам Лидию должны были хотя бы до утра оставить в камере!
- Лида, - решительно сказал он, вдруг снова испугавшись за нее. - С тобой сегодня поедут и будут ночевать у тебя мои ребята. И не спорь, поняла?
- Бобчинский и Добчинский?
- Если тебе угодно так их называть.
- А как их зовут на самом деле?
- Ну какая тебе разница, - вздохнул Глеб. - Ну если тебе так приспичило, я выясню, как их зовут, или сама у них спроси. Разве об этом сейчас надо думать?
В глазах Лидии, уже окончательно пришедшей в себя, замелькали озорные искорки.
- Это кому как. Мне надо думать именно об этом. Видишь ли, раз уж мне предстоит проснуться в обществе двух мужчин, я должна хотя бы знать, как их зовут.
Глеб невольно рассмеялся. Лидия просто великолепна, узнать бы ее секрет - даже после случившегося с ней сегодня она сохраняет веру в человечество и настрой самый что ни на есть оптимистический. Еще острит, а ведь всего шесть часов назад наткнулась на труп, залитый кровью, а потом давала показания в милиции, и судьба ее висела на волоске. Откуда берется такое спокойствие, такое умение в хорошем смысле слова приспосабливаться к ситуации? Вероятно, от твердой веры в справедливость, откуда автоматически следует, что все трудности временны и рано или поздно кесарю воздастся кесарево, а слесарю - слесарево.
- Сегодня уже поздно, завтра с утра я поговорю с детективом и пришлю его к тебе. Поняла? Будь любезна ответить на все его вопросы и помочь ему.
- Как его зовут?
- Откуда я знаю, Лида! Что у тебя сегодня за страсть выяснять, как всех зовут!
- Должна же я как-то обращаться к людям, да и ты сам только что спрашивал меня, как зовут этого Виктюка.
Глеб молча вытаращил глаза, потом мысленно сплюнул и продолжал:
- Утром я найду хорошее частное агентство через нашу охрану. Кажется, частники не имеют права расследовать тяжкие насильственные... впрочем, я не уверен. Какие-то проблемы наверняка могут возникнуть, поэтому мы поручим детективу искать не убийцу, а ту женщину, что обманом привела тебя на место преступления. Тут все будет чисто, не подкопаешься, а одно с другим прочно связано. Расскажешь ему все, абсолютно все, ты поняла? Начиная с нашего разговора в “МакДональдсе” и кончая твоим разговором со следователем.
- Как этого следователя зовут, ты не помнишь? Он представился, да я забыла.
- Лида!!!
- Ну я же не нарочно. Ты сам должен понимать, он наверняка спросит, где расследуется дело, кем расследуется дело и так далее. Что ему отвечать на это?
Глеб снова начал считать, с трудом удерживаясь, чтобы не произносить цифры вслух.
- Я тоже не помню его имени, хотя он представился и мне, - сознался он, дойдя до двенадцати и несколько успокоившись. - Не думаю, что это будет проблемой. У тебя ведь записан адрес, профессионал наверняка знает, какое отделение милиции там находится, и без труда выяснит, кому именно поручено дело. Если он будет задавать другие вопросы, на которые у тебя нет ответов, так и говори: “Не знаю”. И призови на помощь свой дар излагать события и как следует изложи все, что ты знаешь. Задача ясная?
- Да, - кротко отвечала Лидия.
- И не заботься о том, кого как зовут! Имена бывают разные. И перетолковываются по-разному, как в анекдоте. Я тебе не рассказывал? Останавливает гаишник машину и говорит водителю: “Командир взвода Козлов. Предъявите документы”. - “Командир взвода кого?”
Лидия рассмеялась до слез. Анекдоты, основанные на игре слов, пользовались у нее особым расположением из-за ее страстной любви к русскому языку.
- Сейчас мы едем ко мне, поужинаешь, я вызову ребят и отправлю вас всех вместе, - распорядился Глеб. - Раскладушка у тебя есть?
- Хлебушек, у меня полно места и куча всяких диванов!
- Не в этом дело. Один из ребят наверняка захочет спать у входной двери. Этаж у тебя, насколько я помню, третий. Это хорошо - снизу довольно высоко, с крыши не залезешь. А то, может, у нас переночуешь?
Лидия отказалась. Она недолюбливала жену Глеба, хотя и понимала, что это несправедливо. Может быть, та сделала все возможное, чтобы Хлебушек был счастлив, и не ее вина, что из этого ничего не вышло. Разве можно судить семейные отношения, разбирать, кто прав, кто виноват? Особенно если нет никаких фактов - Глеб никогда не говорил с ней о своей семейной жизни. Однако перенастроить себя было нелегко. Лидия чувствовала себя точно так же, как чувствовал бы на ее месте любой нормальный человек. Она была привязана к Хлебушку, искренне хотела, чтобы жизнь у него была светлая и счастливая - а когда речь идет о дорогих нам людях, мы просто не можем быть объективными, как бы ни старались.
К тому же в ней срабатывал какой-то инстинкт. Довольно того, что из-за нее сам Глеб впутался в подозрительную историю и вынужден был давать объяснения в милиции - это при его-то работе и должности! Еще неизвестно, как на нем это отразится, а ей он, конечно же, не скажет. Так не хватало еще вмешивать сюда Ирочку, невинного ребенка! Прочитанные десятками книги все-таки отложились в ее памяти. Ребенок - излюбленное средство всяких гадов, которые того и гляди напакостят и начнут шантажировать Глеба.
За ужином они ни словом не упомянули о происшедшем, хотя не договаривались об этом. Когда снизу раздался сигнал автомобиля, Глеб сам спустился с Лидией вниз и успокоился только тогда, когда она села в машину.
- Приедешь - немедленно позвони мне, - приказал он сидевшему впереди охраннику. - Лидка, я специально оставляю мобильник на ночь включенным, если что-то, хоть шорох какой подозрительный услышишь - немедленно звони! Ты поняла, деликатная ты моя? Я предпочитаю, чтобы ты десять раз за ночь разбудила меня, чем один раз вляпалась еще в какую-нибудь гадость.
- Хлебушек, а как же твоя собственная охрана? Кто же будет охранять тебя самого?
- Я уже связался с банком, мне утром пришлют каких-то двоих ребят, а если ты сейчас спросишь, как их зовут, я начну выть сначала на луну, а потом на лампочку.
И Глеб махнул рукой. Машина тронулась.
Конечно, семья Моренковых не бедствовала, но все же в “МакДональдсе” приходилось делать выбор не без оглядки на цены. Они удобно устроились за длинным боковым столиком. Садясь, Зина обратила внимание на сердитого человека лет тридцати пяти, который мрачно сидел один за квадратным столом. Перед ним стояли нетронутыми две порции еды. Ждет девушку, волнуется, а она опаздывает, поняла Зина.
Они уселись и стали есть свои биг-маки с картошкой. Прошло не больше трех минут, и сзади зазвучал виноватый женский голос. Зина поняла, что молодой человек за квадратным столом дождался своего часа; дама его была сильно расстроена, оправдывалась и просила извинения.
Она и Степан слышали каждое слово разговора между Лидией и Глебом. Разговор этот заинтересовал их с первых же слов.
Ключевым, как ни странно, оказалось слово “камин”. Они знали, что у Гущко есть электрический камин, знали также, что включает он его очень редко - об этом упоминалось в случайных разговорах. И камин как непременный атрибут сцены убийства оказался как нельзя более кстати.
Симпатичная толстенькая писательница интересовалась мафией. Она даже выразила желание познакомиться с каким-нибудь мафиози, чтобы книжка получилась более правдоподобной.
Конечно, слушая разговор, супруги Моренковы еще ничего такого в виду не имели. Смутная идея, одновременно забрезжившая у них, не оформлялась не только в слова, но даже хоть в сколько-нибудь конкретную форму. Зина сидела и буквально спиной чувствовала, что эта писательница симпатичная. Было ужасно обидно, что издательство так поступило с ее романами, а тут еще ее приятель принялся попрекать заплаченными за чизбургер грошами. Это банкир-то! Не удержавшись, Зина обернулась и высказала ему все, что о нем думала.
Степан сидел молча и слушал так напряженно, что впоследствии ни Лидия, ни Глеб не заподозрили о его связи с “женщиной в зеленоватой шубке”, Зиной, и даже не вспомнили о его присутствии. Он раскрыл рот только один раз - чтобы потихоньку шепнуть жене: “Или домой, Зина”.
Никаких конкретных планов не было и быть не могло, но Степан просто на всякий случай пошел за симпатичной женщиной, которая, несмотря на полноту, словно летела по городу. Он втайне верил в судьбу, как многие моряки, хотя ни за что на свете в этом не признался бы, и загадал: если женщина сядет в машину и он не сможет последовать на ней и узнать, где она живет, - значит, не судьба. Если же она пойдет пешком, он пойдет следом, а потом - будет видно.
У “МакДональдса” толстушка чмокнула своего приятеля, заплатившего за чизбургер, в щеку, и пошла к метро так весело, будто не жаловалась только что на неприятный поворот судьбы, а наоборот - с гордостью рассказывала о больших свершениях. Он шел за ней до самого дома, в который она и вошла, и вот тут последовало еще одно указание судьбы. Если бы писательница вошла в подъезд просто так, он ушел бы, решив, что проводил ее до дому, и наутро вернулся бы к разбитому корыту. Но женщина приветливо поздоровалась с пожилой крупной теткой, присматривавшей во дворе за двумя упитанными малышами, и спросила: “Вы не знаете, Таня уже дома? А то я здесь подожду”. Это заставило Степана предположить, что она идет в гости.
Удивительная цепь случайностей, которая впоследствии привела Лидию в страшную квартиру со свежим трупом, продолжалась.
У Степана было в Москве только двое друзей, связанных с ним профессионально - ведь моряки обычно живут в приморских городах, а не в столицах. Оба друга находились сейчас в долгосрочных рейсах, оба имели иномарки, и одна из них была красная. Ставить хозяина будущего Помидора под удар Степан, у которого были ключи от гаража и от зажигания, не мог, и на помощь пришла следующая случайность. В его собственном гараже давно валялся номерной знак - Степан понятия не имел, как он туда попал и какой машине предназначен. Знак достался ему вместе с гаражом, купленным по случаю у семьи, уехавшей насовсем в Израиль. Он пытался спрашивать соседей - те уверяли, что машина бывшего хозяина гаража имела другой номер.
- Писательница хочет мафию, она будет за мафией гоняться? - тихо говорил Степан в тот вечер жене. - Очень хорошо, мы ей мафию обеспечим. Присобачить к Сашкиной машине другой номерной знак - дело пяти минут.
- А если тебя остановит ГАИ?
- Не остановит. Я поеду тихо, а останавливать иномарки давно уж перестали, их больше, чем “запоров”. Оставлю машину возле того дома, куда она вошла. Там посмотрим, устроим ей мафию...
- А если она все-таки ушла домой, пусть очень поздно?
- Значит, ушла. Ничего не попишешь.
И сработала следующая случайность - Булочка уговорила Лидию остаться у нее ночевать.
У Степана было свободное время, потому что он находился в отпуске между двумя рейсами. Он видел, как Лидия утром вышла от Булочки, и отлично понял, что она обратила внимание на красную машину. Оставив пока машину на месте, он снова пошел следом за Лидией и таким образом выяснил, где она живет. Вернувшись за машиной и перегнав ее к месту жительства Лидии, он отправился домой, где его ждала жена. Происходящее так ее тревожило, что она даже отпросилась с работы. Рассказав ей все, Степан заключил:
- Она заинтересуется. Вот увидишь - она заинтересуется. Если сделать так, что она потом окажется возле... ну, ты понимаешь, то потом в милиции она обязательно расскажет, что ее преследовала мафия!
- Номер машины...
- Номер машины милиция, если ей поверят, и выяснять-то не станет, и так же понятно, что фальшивый.
- Как-то все это неестественно, - тоскливо прошептала Зина.
Степан ничего не ответил на это. Конечно, это неестественно! Разве убийство может быть естественным? Если двое взрослых порядочных людей, которые ни за что не согласились бы обидеть и котенка, сговариваются совершить убийство - разве здесь может быть что-то естественное? Разве естественно для родителей рисковать отправиться в тюрьму и оставить трех сыновей - причем все трое в таком возрасте, когда за мальчишками нужен глаз да глаз? И говорить-то нечего.
- Зина, - проговорил он. - Но ведь... нельзя же иначе. Ты же понимаешь, если мы кому-то скажем, тогда убьют нас самих, ведь это же еще хуже. Да и дети... дети же могут пострадать! Валерик и так чуть не... - продолжать было слишком страшно, и он осекся. - А так хоть шанс есть, ведь на нас никто никогда не подумает, может быть, и обойдется.
- Степа, только ты уверен, что писательницу не посадят в тюрьму? - как-то жалобно спросила Зина. - Она мне понравилась.
- Мне она тоже нравится, и в тюрьму ее никто не посадит. Возвести на человека напрасное обвинение гораздо сложнее, чем пишется в книжках, а уж я постараюсь сделать так, чтоб ей ничего и вменить-то было нельзя. Она только объяснит, что ее преследовали, скоре всего - мафия. Надо написать записки.
На полке стоял недавно купленный “Золотой теленок”, Зина взяла книгу и стала листать, чтобы точно восстановить в памяти содержание записок, написанных Великим Комбинатором гражданину Корейко. На следующий день она провела в школе, где работала учительницей, нечто вроде веселой олимпиады. Одним из вопросов было: “Какие телеграммы посылал Бендер Корейко”?
В ее классе знали и любили литературу, и многие ответили на вопрос правильно. Принеся листки с ответами домой, Зина выбрала один из них - тот, на котором каждая фраза располагалась на одной строчке. Класть записки в конверт не хотелось - ведь его могли вскрыть, а в одной из записок аккурат про апельсины и говорилось. Вот почему они обе попали в кулек с апельсинами - ни на что другое у супругов Моренковых просто не хватило фантазии.
Глава десятая. “Удвойте сумму!”
- Никогда не суй своего носа в чужие дела и не пытайся указывать профессионалу, как делать работу, - посоветовал Глебу симпатичный вихрастый детектив из агентства “Эркюль”. - Почему бы писательше самой не сочинить сюжет? Куда ты полез?
Глеб только крякнул. Он никак не мог определиться - нравится ему этот парень или нет, и это его раздражало.
- Пьер Безухов, - представился детектив, едва Глеб вошел в крошечный кабинет, куда его направили из секретариата. Он неуверенно протянул руку, не зная, представиться ли самому и как среагировать на это странное представление. Может быть, сказать “Очень приятно, а я Андрей Болконский”? Лохматый парень - его прическа напоминала Глебу картинку из учебника географии, на которой изображен первобытный человек - широко улыбнулся и достал из кармана какую-то книжечку.
- Пожалуйста, прошу убедиться, Безухов Петр Кириллович, вот удостоверение. Кличка “Пьер” прилипла ко мне в пятом классе средней школы, и я до сих пор не могу от нее избавиться. Впрочем, усилий особых для этого и не предпринимаю. Кличка мне нравится. Человек благородный, хоть и слаб весьма, толст, правда, и неуклюж, но это мы поправим, это мы уже поправили. - Он как-то смешно подпрыгнул, демонстрируя собеседнику свою узкую стать и крохотный росточек. - Похож?
- Похож, - не без облегчения улыбнулся в ответ Глеб. - Надеюсь, вы не масон?
- Что вы! - замахал руками Безухов. - У меня темное комсомольское прошлое! Против религиозного опиума иммунитет выработан серьезный.
Глеб молчал в некотором замешательстве. Парень был, конечно, симпатичный, но выглядел как-то очень несерьезно и совершенно не вязался с характеристикой “наш лучший сотрудник”, которую ему дал владелец “Эркюля”.
- Рассказывайте - в чем дело, - продолжал парень так легко, словно речь шла о загородной прогулке на лоне природы. - Вы ведь заплатили аванс, и немалый, не за то, чтобы лицезреть мою особу.
- Не совсем, - согласился Глеб, - хотя, надо сказать, я счастлив, что мне представилась такая возможность. До сих пор я видел только одного Безухова, да и тот был Бондарчук.
Лидии этот Пьер понравится, решил Глеб. Само по себе это не так уж и важно - ей все нравятся, за очень редким исключением. Но Толстой ее самый любимый автор, она будет довольна. Что касается его профессиональных качеств - вряд ли агентство, которое так дорожит работой на его банк, станет рисковать и подсовывать ему непрофессионала.
И Глеб, решившись, рассказал маленькому вихрастому Пьеру Безухову всю историю. Рассказывать оказалось легко и приятно - парень словно впитывал в себя информацию, выдавая всегда ту реакцию, которой и ожидает рассказчик и которая ему приятна. Он не задавал вопросов и слушал так, словно просто вышел с приятелем попить пивка и неожиданно услышал от него необыкновенно увлекательную повесть. Беседуя с ним, Глеб начисто забыл о том, что разговаривает с детективом. Ему казалось, что его слушает пусть недавний, но зато хороший друг, который все поймет как должно, посочувствует и, скорее всего, даже поможет. Они давно перешли на ты, Глеб все говорил и говорил, а добравшись до самого конца, даже пожалел об этом. Но сказать было больше нечего - он поведал этому Безухову решительно все, не сказал только о таинственных рукописях, найденных в тайнике в квартире убитого, - и то только потому, что ничего об этом не знал.
Совет не вмешиваться в чужие дела он воспринял как должно. И в самом деле: он не знает, что такое произошло, но, пожалуй, если бы он не вздумал подсказывать Лидии сюжет, ничего страшного бы не случилось.
- Добрые дела наказуемы, - согласился он с детективом.
- Можешь ли ты сформулировать, чего хочешь от меня? Чтобы я нашел убийцу?
- Пожалуй, нет, - отвечал Глеб после короткой паузы.
- Ты хочешь, чтобы я снял подозрения с твоей писательницы?
- Да. Именно. Это в первую очередь, а во вторую мне хотелось бы полностью убедиться, что все это не имеет никакого отношения к банку. Ты ведь знаешь, какие сейчас времена.
- Это твой банк?
Глеб помолчал.
- Почти.
- Потерять работу ты не можешь?
- Нет, до этого не дойдет, это исключено. И опасаюсь я отнюдь не этого. Я сам кровно заинтересован в том, чтобы банк не попал под удар. Уверяю тебя, у меня там полно других проблем. Кстати, Лида - единственный свет в окошке среди этих проблем. Вот познакомишься с ней и сразу поймешь, что я имею в виду.
- Я полагаю, я уже это понял. Ну что ж, давай координаты своей Лидии... как ее?
- Лидия Борисовна Цапля. Она очень своего любит отца, так что если ты ее станешь называть по имени-отчеству, она будет довольна. Сейчас у нее охрана, я там оставил на ночь двух ребят, мало ли что. Если уж эта сумасшедшая потащилась по первому звонку неизвестно куда... Пожалуйста... пожалуйста, не рассказывай ей ничего по-настоящему страшного и скандального, хорошо?
- В этом нет необходимости, но мне кажется, что ты недооцениваешь свою подругу - если по твоему рассказу я себе составил правильное о ней представление, она может выдержать все, ну во всяком случае, очень многое. Вы давно знакомы?
- Со школы. Учились вместе. Лидка очень любила учиться, всегда и все мне списывать давала. Потом на какое-то время потерялись, опять встретились, теперь очень дружны.
- Ты бывал у нее на Кипре?
- Конечно, не раз. Мне кажется, ей должно быть там скучновато, но работа отличная и обожает своих коллег и свою кошку. Зарабатывает сыну на обучение в Канаде.
Детектив кивнул. Он не подозревал Лидию Цаплю в причастности к убийству и совершенно поверил в рассказанную Глебом историю. Однако в работе, считал он, не надо оставлять щелей. Идешь на доклад к руководству, которому надо показывать, как отрабатываешь свою зарплату, - изволь ответить на любой вопрос по любому фигуранту дела, иначе грош тебе цена. Однако дело вырисовывается любопытное, у него уже даже составилось о нем предварительное мнение. Хоть бы эта Лидия Борисовна оказалась дома! Он сейчас же пойдет и встретится с ней.
...Распрощавшись, Глеб вышел на улицу, сел в машину и сразу же схватился за сотовый. Он никогда не брал телефон с собой, отправляясь к посторонним людям, потому что сам терпеть не мог, когда у его собеседника посреди разговора вдруг начинал пиликать мобильный, и тот, отвлекаясь, принимался орать в трубку что-нибудь очень личное и совсем неинтересное.
- Лидка! - радостно объявил он, когда Лидия ответила. - Я тебе детектива сыскал!
- А как его зовут? - созорничала Лидия, вспомнив их вчерашнее перешучивание.
- Пьер Безухов, - злорадно ответил Глеб.
Лидия выдержала приличествующую паузу.
- Хлебушек, я всегда любила твое чувство юмора, но иногда мне приходит в голову, что зря. Это было ослепление. Что-то ты странно шутишь, милый друг, по крайней мере, мне не смешно. Мое трепетное отношение к Толстому тебе известно, и упражняться в остротах ты мог бы на ком-нибудь другом.
- Лида, его зовут Петр Кириллович Безухов, он детектив прекрасного частного детективного агентства “Эркюль”, и он будет звонить тебе. Я даже думаю, что прямо сегодня.
- Ты шутишь? - неуверенно спросила Лидия.
- Никоим образом. Так и знал, что тебя надо заранее предупредить, иначе ты невесть что выкинешь.
- “Эркюль” - это имеется в виду Пуаро? - поинтересовалась Лидия.
- Наверное, я не спрашивал. Гм. Экая ты чувствительная на слова-то. И в самом деле, Эркюль Пуаро, надо же. Лида, я говорил с ним, он знаешь какой славный?
- Толстый? В очках?
- Совсем наоборот. Сама все увидишь. Послушай, не в упрек тебе будь сказано, я заплатил столько денег в агентстве! Пожалуйста, рассказывай все как есть, не ставь палки в колеса. Я знаю, что ты и не собиралась, просто на всякий случай еще разок прошу.
- Ты свои деньги заплатил или от банка?
- Это одно и то же.
- Бобчинского и Добчинского я накормила завтраком, - сказала Лидия. - Бедняги, видимо, сто лет не пили приличного кофе. Я им дала кипрского сыра халлуми, яичницу с ветчиной пожарила. Они умели со всем этим полтора батона хлеба, но я все равно переживаю, мне кажется, им мало. Это же шкафы, а не люди.
- И не просто шкафы, а с антресолями, как говорит Задорнов, - согласился Глеб. - Не волнуйся об этом, Лида. Строго говоря, они на работе принимать пищу не должны, но я их понимаю - они не смогли тебе отказать.
- Они не принимали пищу, а поели по-человечески, - строго заметила Лидия. - Кстати, их зовут Владимир и Николай. Нормальные, хорошие русские имена.
- Я же тебе говорил - Вован и Колян, так оно и вышло. Пусть они побудут у тебя, пока не появится этот Пьер, а потом посоветуйся с ним - нужна тебе охрана или нет? Дай им трубочку.
Лидия передала трубку одному из охранников, тот молча выслушал Глеба, кратко пробормотал что-то и молча повесил трубку на рычаг.
Телефон немедленно зазвонил снова. Лидия сняла трубку - это оказался Петр Кириллович Безухов из агентства ”Эркюль”.
Через час маленький детектив сидел напротив Лидии и, слегка хмурясь, слушал ее рассказ о задержании и беседе со следователем. Ему стало совершенно ясно, что дело, может быть, и будет, как он предполагал, интересным, но может оказаться при этом очень непростым, а главное - гораздо более опасным, чем ему показалось сначала. Ведь он, в отличие от Глеба и Лидии, прекрасно знал, кто такой “Виктюк”. Ему было пока неизвестно, что Виктюком его коллеги заинтересовались просто потому, что рядом видели двух парней из его группировки, - иначе у него бы несколько отлегло от сердца. Пока же он внимательно слушал свою собеседницу, скрывая вспыхнувшую тревогу под маской веселого интереса, и отчаянно пытался найти связь между идиотским выслеживанием Лидии на красной машине, дурацкими записками, чемоданом со смехотворной суммой - и грозным звучанием такой мягкой на слух клички “Виктоша”.
Чемодан с деньгами вызвал у супругов Моренковых наиболее ожесточенные споры.
Писательница явно беспокоилась из-за происходящего - несколько раз Степан видел ее на улице с тем самым парнем, что платил за ее чизбургер в “МакДональдсе”. Подойти ближе он не решался, но и так было ясно, что говорят они о чем-то серьезном, что парень взволнован; Степану казалось, что он слышит, как тот уговаривает Лидию быть осторожнее. И охрана с ним, вон парни какие здоровенные! И Степан счел за благо поставить машину на место, в гараж, вернуть ей ее собственный номер и прекратить валять дурака. Это было очень разумное решение - Глеб как раз в это время начал кусать себе локти, жалея о том, что поначалу не воспринял страхов Лидии всерьез и не попросил ее обратить внимание и на буквы номера.
Написать записки так, чтобы нельзя было идентифицировать их почерк, и передать их Лидии через соседей они ухитрились. Но на этом и забуксовали. Следующая задача - чемодан с деньгами - казалась им невыполнимой.
Зина настаивала на том, что уже достаточно. Степан же считал, что надо как можно сильнее заинтриговать Лидию и ее приятеля, чтобы у них уже не оставалось никаких сомнений, - мафия. Пусть они что-то делают не так, это только лучше, считали Моренковы, - больше интригует.
Именно на этой стадии они решили, что хватит ходить по дворам, так и примелькаться недолго, и решили найти Лидию. Глеб правильно угадал образ их действий - они купили все журналы, редакции которых находились в стеклянном доме на “Савеловской”, где они выслеживали Лидию на Помидоре. Ее имя они знали, потому что Глеб обращался к ней по имени в “МакДональдсе”; Зина без труда распознала ее рассказ в одном из журналов. Она знала толк в литературе, рассказ ей понравился, и она окончательно расстроилась. В тот вечер она предложила мужу отказаться от всей затеи.
- Неужели ты считаешь, что его можно оставить... оставить жить? Ведь тогда нам придется всю жизнь ходить за ним следом, чтобы не допустить беды! - воскликнул Степан.
- Нет, - с необычной для кроткой спокойной женщины твердостью отвечала жена, - его нельзя оставлять жить. Но давай придумаем что-нибудь другое. Я не хочу, чтобы у этой Лидии Цапли были неприятности.
- Не будет у нее никаких неприятностей, Зина! Ей, может, наоборот интересно! Глядишь, она про нас свой роман-то и напишет. А придумывать что-нибудь другое уже времени нет, до плавания осталось чуть больше месяца.
Отпуск Степана заканчивался, ему предстояло уйти в море на полтора месяца.
- Если ее арестуют, нам придется пойти туда, - вдруг сообразила Зина. Это сразу успокоило ее совесть. - Слушай, Степа! Если ей будет грозить что-то серьезное, мы просто пойдем туда и все расскажем.
- Если ей будет грозить что-то серьезное, я просто пойду туда и все расскажу, - спокойно поправил Степан. - Мы оба не можем, у нас дети, так что я все возьму на себя.
Спорить Зинаида не стала.
- Сейчас наша задача - чемодан с деньгами. Мне скоро в рейс, у нас сейчас негусто... - Их и в самом деле прилично ударил августовский кризис и банкротство банка, где лежала часть их сбережений. - Надо наменять как можно мельче и положить в чемодан, чтобы был полный! Чемодан есть, я вчера его на помойке нашел, он совершенно целый, хоть и старенький. На нас навести никак не может. Это не наш чемодан.
Зина неуверенно кивнула. Она видела в прихожей тот чемодан, о котором говорил Степан.
- Я представляю себе чемодан с деньгами как-то иначе, - все-таки сказала она. - Во-первых, там ведь, кажется, должны быть доллары?
Степан печально кивнул.
- Да... но, я думаю, и так сойдет. Мафия чем занимается? Рэкетом! Значит, могли, например, отобрать выручку у какого-нибудь магазина.
Моренковы отстали от жизни безнадежно. Им и в голову не пришло, что рэкетом занимаются сейчас не мафиози, а мелкие бандюги, которые умеют только бить по физиономии да пистолетом размахивать, и потребности у них соответствующие - сравнительно мелкие. Но даже и такие бандюги побрезговали бы взять чемодан с двумя тысячами рублей. Не подумали Моренковы и о том, что сразу же пришло в голову Виктору Викторовичу, когда он услышал от Лидии про записки: ни один рэкетир не смог бы запомнить и повторить их текст на бумаге, не говоря уже о том, что не стал бы ездить за Лидией на красной или какой-нибудь другой машине. Они этого не понимали. Им казалось, что они очень ловко все придумали, а мелкие ошибки спишут на необычность дела.
Глеб угадал: Степан и Зина довольно долго таскались с чемоданом по городу, прежде чем нашли эту Ингу Михайловну, согласившуюся оставить незнакомый чемодан у себя и передать его по назначению. Зина позвонила в редакцию, не вызвав ни у кого ни малейшего подозрения. Телефона Лидии ей не дали, но твердо пообещали передать все, что она попросила.
Через два дня чемодан с пятирублевками уже был в руках у Лидии. Настало время действовать, и они были этому рады. Жившая в их душах ненависть, здоровая и сильная, все чаще подпитывалась омерзением и становилась уже совершенно невыносимой.
- Предложение у меня очень простое - вы продаете свою формулу мне. Я дам за нее столько же, сколько должны были дать вам бельгийцы. Дальше - мое дело.
Профессор Тараш молчал. Ему надо было хорошенько подумать, прежде чем отвечать странному человеку в длинном модном пальто с клетчатым шарфом, который явился к нему в лабораторию, назначив встречу по телефону.
- Формула еще не готова, - сказал он, чтобы не молчать. Это в любом случае не помешает, и к тому же соответствует действительности.
- Сколько специалистов вам нужно, чтобы закончить работу поскорее? Я куплю вам хоть пачку, сколько хотите. Лаборанты, ученые... Вам стоит только назвать.
- Я должен закончить работу сам. Сроки ее окончания не зависят от того, сколько народу будет продолжать опыты.
Человек кивнул. Профессор чувствовал, что он ему верит. Оно и неудивительно - гость явно полностью в курсе дела, а значит, должен знать и то, что профессор почти все время один, хотя все его аспиранты и лаборанты в нем души не чают и по одному его слову готовы работать сколько нужно.
- И я должен знать, что вы собираетесь делать с формулой, - твердо добавил Юрий Викторович.
Человек усмехнулся.
- Да то же, что и вы. Продам куда следует. Только цена будет другая. Вы получите столько же, сколько и собирались, и я гарантирую вам и вашей дочери выезд не только в Бельгию, а вообще в любую страну по вашему выбору. Единственное, что мне нужно, - это формула, чертежи аппаратуры... словом все, что входит в “У Морфея”.
- Раз уж вы полностью в курсе дела, то должны знать, что бельгийцы обещали мне возможность продолжать работать и совершенствовать идею, - сказал профессор. В конце концов, он особенно ничем не рискует, теперь не те времена, чтобы за связи с иностранцами сесть на двадцать лет в кутузку. Так что если этот мужик его ловит - на здоровье!
Но он был уверен, что это не так. Гость пришел с серьезным предложением. От него так и веяло спокойной рассудительностью, и это было бы даже приятно, если бы к ней не примешивалась какая-то черная решимость, словно он уже заранее распланировал и расписал свои действия и пойдет на все, чтобы воплотить эти планы в жизнь пункт за пунктом.
Пришедший заколебался.
- Я не могу вам обещать того же, - сознался он через некоторое время. - Точнее сказать, я мог бы обещать... но почти уверен, что вы сами не захотите.
Это туманное замечание не понравилось Юрию Викторовичу. Он знал, что любое научное открытие можно использовать и на пользу людям, и во вред, знал и то, что такие попытки делались испокон веков и всегда будут делаться. Но как можно использовать погружение человека в сон? Не было сейчас времени об этом думать, но у него мелькнула одна весьма и весьма неприятная идея.
- Представиться мне вы, конечно, не хотите, - полувопросительно сказал он.
- Вы можете называть меня так, как вам удобно, - не стал кочевряжиться посетитель. - Скажем, Посредник.
- Очень хорошо, господин Посредник, - согласился профессор, не пытаясь спрятать иронию. - Видите ли, в чем проблема... впрочем, у меня есть некоторые основания предполагать, что вы не поймете меня.
- А вы не предполагайте. Говорите.
- Я уже обещал свои разработки другим людям. Понимаете? Я дал им слово, если вы знаете, что это такое. Они ни разу ни в чем меня не подвели.
- А конкретно? Ведь, насколько мне известно, вы еще и не начали совместной деятельности, так что они и не могли вас подвести.
- Это так, но они, например, предлагали мне крупный аванс, и я сам отказался.
- Вы не подписывали никаких договоров? Впрочем, что это я! Какие тут могут быть договоры! Но вы знаете, в моей практике случалось так, что неопытные в бизнесе люди подписывали бумажки, которые им подсовывали, в твердой уверенности, что связали себя обязательствами, хотя бумажки эти не имели никакой законной силы.
- Я не подписывал никаких контрактов, об этом и речи пока не шло.
- Зачем такие церемонии между джентльменами! - воскликнул Посредник, иронизируя в свою очередь. - Видите ли, в чем дело: когда вы отказались от аванса, ваши партнеры наверняка решили, что вы еще окончательно не определились. Не думаете же вы, что они поверили всякой чепухе насчет желания добросовестно заработать или что вы там им говорили. Вы договорились, да, но пока не скрепили эту договоренность ничем, так что передумать вольны, уверяю вас. Ваши бельгийские приятели не осудят вас, они будут, конечно, разочарованы, но поймут правильно.
- А почему вы так уверены, что я пойду на это?
- Боюсь, что у вас просто нет выбора. Я занимаюсь своим бизнесом уже восемь лет, и за это время никто ни разу не отказал мне.
- И что же это за бизнес?
- Да вот он и есть, перед вами. Я нахожу интересные идеи, и обширная база данных позволяет мне точно знать, где такие идеи больше всего требуются в настоящий момент. Людям, которым я собираюсь перепродать вашу “У Морфея”, никогда в жизни и в голову бы не пришло заказать программу, позволяющую погружать людей в сон.
- И тут явились вы!
- Да. Именно, - тяжело ответил Посредник. - И тут явился я. Я изложил им идею, тщательно избегая называть имена. Предложил и несколько вариантов использования этой идеи для их целей. Они оценили возможности программы и заказали ее. Я знал, какую сумму вам обещали, добавил свои комиссионные и назвал цифру. Она их не отпугнула. Так что теперь программа обязательно попадет в их руки, а мы с вами обогатимся.
- А если я не соглашусь?
- Вы согласитесь, Юрий Викторович. Вы ведь разумный человек.
Профессор Тараш промолчал. Он знал, что у него не достанет личного мужества сопротивляться откровенному насилию против собственной персоны, а уж тем более против Марины. Но и намеки Посредника ему тоже очень не понравились. Он был уверен, что правильно истолковал его слова: возможность продолжать работать ему могут предоставить, но он не захочет ее продолжать - когда увидит, какая судьба уготована программе “У Морфея”.
Надо было искать выход.
- Где ваша дочка? - спросил Посредник. - Вам надо посоветоваться с ней, может быть, она предпочтет не Бельгию, другую страну. Например, Австралию или Америку. Уверяю вас, в этом отношении мои возможности безграничны. Вы получите обещанный гонорар, получите визу, а по прибытии на место квалифицированный адвокат, за наш счет, разумеется, оформит документы на иммиграцию, а по прошествии должного срока поставит вопрос о предоставлении гражданства. Я мог бы помочь и с поиском работы, хотя совершенно уверен, что вы обойдетесь и без меня.
Это уж точно, горько подумал Юрий Викторович. Это здесь я никому не нужен, а там... выбирай любую страну, предъяви свои звания и регалии, свои научные труды и изобретения - без дела сидеть не будешь. И той скромной оплаты, которую тебе предложат “для начала”, хватит на красивую, пожалуй, даже очень красивую жизнь, какая и не снилась подавляющему большинству граждан многострадальной России.
- Так где ваша дочка? - настойчиво переспросил Посредник.
- Не могу вам сказать. Не знаю. Марина уехала с каким-то мужчиной...
- Юрий Викторович, - негромко перебил Посредник, поднимая правую руку, - оставьте эти истории кому-нибудь другому! Я хорошо изучил вашу семью, потому что всегда работаю добросовестно. Если я берусь достать ту или иную идею, формулу или чертеж, я обязательно должен это сделать, понимаете? Такая у меня репутация. Все дела только очень крупные и ни одного прокола! Поэтому я могу сказать с полной уверенностью - такой папаша, как вы, поднял бы на ноги всю городскую милицию, если не милицию всей России, если бы не знал, где его чадо! Вы знаете, где Марина Юрьевна, но я не собираюсь у вас об этом допытываться, раз уж вы, по-видимому, твердо решили ничего мне не говорить. Но вы разумный, даже очень разумный человек, и не можете не понимать, что ваше умение прятать, даже если вы действовали вместе с ней, никак не может сравниться с моим умением искать. Я найду Марину Юрьевну, где бы она ни находилась, и сделать это будет не так уж и трудно.
Тараш кивнул. Он понимал, что все правда, все так и есть. Значит, надо как-то предупредить Марину, что-то предпринять, куда-то ее перепрятать. Он не переживет, если с ней что-нибудь случится. На мгновение он даже подумал, не принять ли сразу условия своего гостя - от греха подальше - но потом устыдился, чувство чести удержало верх.
Ему не с кем было посоветоваться, обсудить изнанку своего изобретения. Не было на свете человека, который попробовал бы вместе с ним угадать, кого собирались усыплять те, кто стоял за этим Посредником. Только Марина...
- Ни вам, ни Марине Юрьевне ничего не грозит. Никто, кроме меня, не будет знать, чье это изобретение. Мне самому так безопаснее, да я и не питаю решительно никакого зла к вам лично, напротив - я очень уважаю и ценю ученых, поэтому и занялся этим видом деятельности, так что оградить вашу репутацию я готов. При этом я понимаю, что у таких, как вы, есть понятие “совесть”, и как бы оно ни устарело, поделать с этим ничего нельзя. Я это знаю, потому что постоянно с этим сталкиваюсь, чуть старше сорока - уже начинается. Но придется смириться. Не можете ли вы хотя бы сказать мне, когда будет готова формула?
- Нет. Я этого просто не знаю. Эксперименты продолжаются, и хотя условно можно сказать, что они идут к концу, все же предстоит еще работа.
- Вы уже пробовали усыплять добровольцев?
Профессор помолчал.
- Да.
- И как результаты.
- Отличные! Вы знаете, ну просто великолепные результаты! - он ничего не мог с собой поделать, и заговорил горячо и с жаром, как бывало всегда, когда речь шла о его работе. - Погрешность пробуждения составляет уже сейчас не более семи минут и двадцати пяти секунд...
- Погрешность пробуждения?
- Ну да, то есть человек погружается в сон на строго определенное время, я могу спрогнозировать, когда он проснется.
- Это для меня совершенная новость, - изумленно сказал Посредник. - Я думал, что людей вы выводите из сна какими-то специальными способами, то есть они не проснутся, пока вы этого не сделаете.
- И вы правы. Это уже полностью готово. Погрузить человека в состояние искусственного сна и разбудить его в нужный момент я могу хоть сейчас. Это умеют даже мои лаборанты. Штука в том, чтобы сон каждого стал не просто крепким, а целебным, точно на определенное время.
- Но естественный сон все же лучше?
- Увы, сейчас считанные единицы спят хорошим естественным сном. Подавляющее большинство людей находятся под влиянием сильнейших стрессов, они спят скверно, неспокойно, дышат неглубоко, часто просыпаются. Вы можете даже не помнить того, что просыпались ночью, это совершенно неважно - ваш мозг так или иначе получил дополнительную нагрузку. Среди тех, кто добровольно выразил желание принять участие в моем опыте, нет никого, кто спал бы хорошо - впрочем, оно и неудивительно, поэтому они и согласились. Мой же сон не идет с этим ни в какое сравнение. Час моего сна в насыщенной кислородом келье может заменить шесть часов сна обычного. Правда, к этому нельзя прибегать часто...
- Почему?
- Может нарушиться способность засыпать естественным путем. То есть побочный эффект тот же, что и у снотворных - рано или поздно наступает привыкание, они перестают действовать. Но это не страшно, потому что мало кто летает самолетом так часто, и уж во всяком случае в личной карте каждого пассажира будет указан срок предыдущего полета, время засыпания и условия... - Юрий Викторович остановился, потому что его собеседник явно не интересовался полетами.
- Очень интересно, - протянул Посредник. - А скажите, если человек, например, мучается сильными болями, скажем, после операции... Его можно погрузить в такой крепкий сон, чтобы он не страдал?
- Ну конечно. Более того: если болеутоляющие распылить в воздухе того помещения, где он находится - желательно герметичного, пусть и не полностью - то они помогут гораздо лучше и дадут меньше привыкания и побочных эффектов, чем при уколах и приеме внутрь. Он выспится, не чувствуя болей...
- Как при наркозе?
- Не совсем, - сравнение не понравилось профессору, - но вы правы, конечно, что-то в этом есть и от наркоза. Так вот, он выспится, что крайне важно при абсолютно любом заболевании, и получит курс лечения, отдохнет от болей, если они мучают его постоянно... А ведь вы правы, это еще один прекрасный путь, еще одна перспектива для “У Морфея”!
- Удвойте сумму, - внезапно сказал Посредник.
- Что?
- Удвойте ту сумму, которую обещали вам за вашу работу бельгийцы. Я немедленно выплачу вам двойной гонорар. Если вам требуется что-то для завершения работы - люди, любые материалы, все равно, заграничные или наши, оборудование, черта, дьявола, я не знаю, что еще, - вам стоит только назвать. Вы еще не знаете, что значит работать в отличных условиях! И знаете, хотя я никогда в жизни ничего подобного не делал, я вам скажу еще кое-что.
Юрий Викторович, всего минуту назад горячо рассказывавший о своей программе, почувствовавший было новый прилив вдохновения от новых перспектив, вдруг похолодел. Он совершенно не хотел слышать то, что собирался сказать ему этот человек, но уже знал, что обязан это услышать. Да и выбора у него нет - он все равно скажет. Так оно и получилось, роковые слова прозвучали:
- Если вы не порвете с предполагаемыми бельгийскими партнерами, я позабочусь о том, чтобы их убили. Понимаете? Их просто не станет, и ваши моральные обязательства таким образом превратятся в ничто. Поэтому я бы на вашем месте связался с ними сейчас же, объяснил бы, что, увы, ничего не получится...
- И что же, я могу им рассказать все как есть? - не своим голосом спросил Тараш.
- Пожалуйста. Иначе это сделаю я.
- Я могу рассказать, как вы пришли ко мне...
- Разумеется. Бельгийцы не могли бы сделать мне ничего плохого, даже если бы знали, кто я такой. Между тем они разумные люди, и сразу поймут, что самое лучшее, что они могут сделать, - это отступиться. И вот увидите - они отступятся. Жизнь дороже, а они не усомнятся в том, что я не занимаюсь пустыми угрозами.
- Я тоже в этом не сомневаюсь.
- Ну вот и ладушки, - совсем по-домашнему отвечал Посредник. - Мне не хотелось бы поступать подобным образом, до сих пор я обходился без трупов. Не верите? - спросил он, увидев выражение лица профессора. - Напрасно. На меня работает репутация современного криминального мира: как только начинаешь работать с людьми, они тут же идут на попятный - в большинстве случаев - потому что знают, что жизнь сейчас ничего не стоит. А ведь это не совсем так. Возьмите, скажем, меня. Я сдержал бы слово, если бы вы и ваши бельгийцы вдруг уперлись всеми четырьмя лапами, но сначала обязательно сделал бы все возможное, чтобы попытаться уговорить вас сотрудничать и избежать столь радикального развития событий. Кстати, это еще одна из причин, по которой у меня такая репутация - обходится без тяжелых преступлений, меньше страхов для тех, кто оказывается замешан.
- И что же теперь? - тоскливо спросил Юрий Викторович.
- Ничего. Продолжайте работать. Можете, если захотите, рассказывать об этом нашем разговоре кому угодно, можете держать его в тайне. Последнее предпочтительнее и в ваших собственных интересах. Не забудьте мое предложение - если что-то понадобится, сейчас же дайте знать.
- А как я вам дам знать?
- Да очень просто, я вам позвоню и буду звонить постоянно. На сотовый. Не стесняйтесь, любая ваша просьба, связанная с работой, будет выполнена, да и личные требования, если таковые найдутся, тоже. Но имейте в виду: после того, что выяснилось сегодня, я окончательно убежден - ваш “Морфей” должен стать моим и станет. Кстати, если мы с вами договоримся, то об остальных претендентах на него можете забыть. Я позабочусь об их полной изоляции, никто больше вас не потревожит. И не пытайтесь обмануть меня - есть одна мыслишка, которая полностью меня обезопасит. Пока я не стану вам о ней рассказывать, хотя, в общем-то, мог бы. Просто имейте в виду: если вы попытаетесь воспользоваться моей неосведомленностью и подсунуть мне вместо формулы что-то другое, обмануть меня как-то иначе - вы пострадаете первым. А насколько сильно пострадаете - это прямо зависит от того, насколько сильно вы меня обманете.
Юрий Викторович вдруг подумал о выгодах сделанного ему предложения. Деньги, которые позволят уехать самому и увезти Марину, помощь с оформлением, любое оборудование и сотрудничество квалифицированных медиков... можно ведь и келью построить! Пока экспериментальной кельи у него не было - не хватало денег, да и погрешность в принципе была не так уж и велика, если работать в специально созданных условиях. Работать, делать все, что нужно, не думать о расходах. Профессор тратил кучу времени, часами раздумывая над каждой ерундой - купить или не надо? А что ему оставалось делать, ведь средства-то ограничены! Теперь же он сможет чувствовать себя совершенно свободно, да еще, небось, изыскать все необходимое помогут. Соблазнительно, что и говорить!
- Я согласен, - решительно заявил Юрий Викторович. Это не означало, что он сдался, но сейчас другого выхода у него не было, а потом можно будет попробовать узнать, кто этот Посредник, и, может быть, что-нибудь придумать... В конце концов, что уж такого страшного мог он затеять? Усыплять людей и не пробуждать их, держать в состоянии сна, пока не умрут? Теоретически возможно, но ведь это глупость-то какая - мало, что ли, автоматов и прочих смертоубийственных пушек у преступного мира! Они и возиться-то не станут - куда-то класть спящего, поддерживать температуру и постоянные импульсы, чтобы не проснулся... Ерунда.
- Я согласен, - повторил профессор.
Однако руку, протянутую ему Посредником для скрепления сделки, он предпочел не заметить.
Глава одиннадцатая. Пломбир с персиками под малиновым сиропом
Гущко Анатолий Сергеевич, недавно вышедший на пенсию преподаватель географии, за два часа до своей смерти наведался на пустырь, который находился в конце жилого квартала за Белорусским вокзалом. Идти было неблизко, но он всегда ходил пешком - берег здоровье, не хотелось примелькаться в транспорте. Да и заниматься темными делами в непосредственной близости от собственного жилища было нежелательно.
На пустыре он не увидел ничего обнадеживающего, скорее наоборот. Признаки близкой застройки были налицо. Ну конечно, это же центр города, место золотое. Какой-нибудь оборотистый кооператив или иностранная фирма уже подмазали, где надо, может быть, даже вышли на самого мэра - очень уж кусочек лакомый! - и сейчас начнут ликвидировать такой недостаток великой столицы, как грязный пустырь. Возведут здесь или жилой дом (”Московская недвижимость всегда в цене!”), или офис фирмы какой-нибудь (“Покупайте только наши бетономешалки - лучшее в мире качество!”). А может, стадион построят и начнут бешеные деньги с желающих оздоровиться драть (“Ваше здоровье в ваших руках!”). Все может быть.
Добравшись до пустыря, он немного постоял, оглядываясь по сторонам. Было тихо и пусто. Тогда он потихоньку двинулся в глубь, и было видно, что идет он привычной дорогой. В руках у него был пластиковый белый пакет с надписью “Рамстор”.
Скоро он услышал голоса, прошел еще несколько шагов. Голоса смолкли, кто-то резко позвал: “Кто там?”, и он ответил неожиданно мягким успокаивающим басом:
- Я это. Сергей Сергеевич. - Называть настоящее имя было нельзя, и он попросту удвоил свое отчество.
Тут же навстречу высыпали пацаны разных возрастов, одетые с бору да с сосенки. Они окружили Гущко, который молча протянул им свою большую пластиковую сумку. Там была еда и водка.
Пока подростки пировали, он молча сидел вместе с ними. Отказавшись от грязного ярко-желтого одноразового стаканчика, который предложил ему, налив водки, один из ребят, он слушал их разговоры, смотрел, как они едят, стараясь как можно реже поглядывать на того, которого выбрал себе в этот раз - совсем маленького паренька, не больше пяти лет, которого по мелкости почти не замечали. Протягивая ему его долю хлеба с сыром и стакан, где было несколько капель водки, разбавленной водой, парень, деливший на всех подарки Гущко, кратко сказал:
- На, Воля.
Гущко уже знал, что паренька зовут Лешка Воля; кличка это или фамилия, неизвестно, да и неважно. Здесь жили бездомные дети, невесть как попавшие на пустырь; таких поселений в городе было немало, и многие из них были известны Гущко, потому что он никогда не брал больше одного ребенка с каждого поселения. Никто бы и не подумал заинтересоваться судьбой маленького заморыша, но он все равно был осторожен. Теми доходами, которые он получал, рисковать нельзя.
Он приходил сюда время от времени, подкармливал детей, всегда голодных и грязных, и разговаривал с ними. Педагогический стаж у него был большой, он был неплохим педагогом и знал, как обращаться с ребятами, как вызвать их доверие и не насторожить. Единственное, что его интересовало, - по возможности полная история намеченной жертвы. Как ребенок попал в эту компанию? Точно ли, что родители его неизвестны? Не пытался ли кто-нибудь искать его, не справлялся ли о нем? Забирали ли его когда-нибудь в милицию? Последний вопрос был очень важен - больше половины детей отбраковывалось, поскольку у них уже были приводы, их помещали в детский приемник-распределитель, откуда они пачками бежали. Если в распределителях и были неравнодушные люди, добросовестно выполнявшие свою работу и действительно жалевшие несчастных детей, им все равно было некогда разыскивать сбежавших. У них не было ни сил, ни времени, ни возможностей.
Гущко, в свое время бывавший в таких местах, отлично знал это. Но знал он и то, что на каждого ребенка заводилась карточка, а значит, с такими связываться нельзя. Неровен час - всплывет где-нибудь, хлопот потом не оберешься.
Гущко никогда не позволял старшим ребятам обижать при нем младших или обделять их принесенными подарками. Они слушались его - во-первых, потому, что иначе ничего не получили бы, а во-вторых, потому, что он знал, как с ними обращаться и приобретал на них большое влияние.
С каждой такой голодной оравой брошенных на произвол судьбы детей Гущко возился по несколько месяцев. И результаты были налицо. Чаще всего старшие не просто привыкали обращаться с младшими по справедливости, но и начинали получать от этого какое-то своеобразное удовлетворение. Они открывали, что потребность проявить свою власть над другими детьми, столь сильная в них, удовлетворяется гораздо лучше, если кормить и воспитывать слабых, потому что эти слабые тогда зависят от тебя во всем, беспрекословно подчиняются не грубой силе - она есть у любого, а именно тебе самому, что всегда приятно. Кулаками любой дурак сумеет подчинить того, кто слабее, а вот так, когда в твоей власти кормить и миловать, оно гораздо интереснее... И авторитет справедливого был гораздо почетнее авторитета сильного. Результат угадать нетрудно - иной раз случалось, что ребята даже привязывались друг к другу и образовывали что-то вроде союза старшего и младшего брата. Правда чаще всего это был, увы, преступный союз, но зато у каждого одинокого человечка появлялся хоть кто-то, кто был ему небезразличен, а потом и дорог.
Но это было не единственным изменением, которое вносил в группы детей старый педагог Анатолий Сергеевич Гущко. Помимо этого, в каждой группе обязательно пропадал один ребенок - и Гущко вместе с ним. Никто не искал ребенка и не искал Гущко; сначала ребята немного удивлялись, что они пропали, а потом забывали, потому что пропавший ребенок обычно оказывался самым слабым, самым одиноким и самым незаметным среди них. Гущко же просто невозможно было отыскать, потому что они не знали, где он живет. Возвращаясь с таких прогулок, Анатолий Сергеевич всегда заботился о том, чтобы никто не шел за ним. Он легко раскусывал все хитрости пацанов.
Ему надо было узнать побольше про будущую жертву, а потом и подружиться с ней, чтобы ребенок легко пошел с ним, когда настанет решающий день. Обычно Гущко делал это, играя на детском тщеславии: он не особенно старался втереться в доверие к ребенку, не заигрывал с ним и не пытался подкупить сластями, но создавал себе такой ореол во всей группе, что малыш чувствовал себя польщенным, когда он вдруг обращался к нему, и готов был без разговоров бежать куда угодно, хотя на край света. На сей раз ребенок попался слишком маленький для столь сложной игры, и Гущко действовал более прямо: время от времени совал ему кусочки повкуснее и старался улыбаться как можно приветливее.
- А где же вы спите? - спросил он, стараясь не смотреть на светлую головку Лешки Воли.
- Там, - коротко отвечал один из пацанов, указывая на какую-то темную кучу слева.
Гущко встал, не торопясь подошел. При ближайшем рассмотрении куча оказалась живописным смешением камней, каких-то тряпок, старых ящиков, еще чего-то. Он вытащил из кармана фонарь, посветил внутрь. Там, как в пещере, были устроены маленькие лежбища, дыры между камнями были заткнуты камнями и грязной соломой. Во многих лежали довольно приличные одеяла - это были его одеяла, он сам им подарил их. Посредине - большое кострище. И все ж таки - в такой мороз! Гущко поежился, выключил фонарик, вернулся к ребятам.
- Ничего, жить можно.
- Это мы сами сделали, а с виду ни за что не догадаешься, что там есть что-то, а то менты давно бы уже чухнулись! - сказал один из детей, мальчик лет двенадцати в настоящей меховой шапке. - Снаружи как будто просто свалка.
- А что же вы едите, когда меня нет? Воруете?
Мальчики молчали.
- Да не так и голодно, - снова заговорил паренек в шапке. - На помойке все есть, да и на улице тоже. Вот шапку нашел, - он ткнул пальцем себе в голову.
- Ты нашел ее на помойке? - не поверил Гущко. Он сразу, как пришел, обратил внимание на шапку и был уверен, что мальчишка снял ее с чьей-то головы.
- Ну. Внизу лежала, я чуть снегом почистил - и нормально. В ней ночью уши не мерзнут, я им всем иногда даю ее ненадолго, мы по очереди спим.
Это тоже было влияние Гущко. До его появления здесь ни одному ребенку и в голову бы не пришло делиться приобретенными благами с соседом. Он же научил их тому, что от этого имеешь выгоды: сегодня ты найдешь шапку и дашь другому поносить, а завтра он отыщет целый батон горячего хлеба и даст тебе кусочек. Хлеб ребята подбирали у булочных, около некоторых коммерческих его им отдавали по вечерам - тот, что не продался. Около одной булочной девушка все время крошила хлеб, кормила птиц, но они никогда не отбирали у птиц: Гущко не мог отучить их воровать - иначе чем бы стали жить дети? - но твердо внушил им, что нельзя ничего отбирать силой у того, кто слабее.
Анатолий Сергеевич Гущко был педагогом старой закалки. Нельзя сказать, что он жалел детей или искренне хотел помочь им, это было бы совершенно не так. Напротив: Гущко искренне считал, что им лучше было бы и вовсе не жить. То хорошее, что он для них делал, делалось как бы само собой, невольно; он обращался с ними именно так просто потому, что иначе не умел. Он сеял разумное, доброе, вечное по старой привычке.
Если бы его спросили, зачем он возится с этими детьми, он ответил бы двумя словами: “приличный отпуск”. Это было у него чем-то вроде присказки, символом хорошей, достойной жизни в полном достатке и покое. Поехать в приличный отпуск - он мечтал об этом с тех самых пор, как начал работать молодым учителем в советской школе. Трудился он за гроши, как и все тогда, и каждый год переживал, что денег на Сочи не хватает. То есть поехать в Сочи он мог, но надо было постоянно следить за расходами, подсчитывать каждый рубль, держаться подальше от нагловатых шумных торговцев, которые грязными руками, сверкавшими золотыми цепями и кольцами, клали на кособокие весы истекавшие соком прекрасные фрукты. Прийти на такой базар, купить сколько угодно необыкновенного винограда, прозрачно-зеленого, с громадными длинными ягодами, вволю щекастых персиков, слив и черешни. Он не особенно любил фрукты, но прийти на базар и небрежно попросить завернуть, не спрашивая о цене, хотелось ужасно. Хотелось съесть в ресторане полный обед и заказать на десерт пломбир с персиками под малиновым сиропом. Он вычитал это в какой-то книжке и поначалу даже запомнил с трудом, но потом стал четко выговаривать: “Пожалуйста, пломбир с персиками под малиновым сиропом”, выучил эту фразу на нескольких языках и всегда делал в ресторанах такой заказ, когда ездил в свой “приличный отпуск”.
Положение у Гущко было сравнительно неплохое, потому что мужчины-учителя всегда пользуются определенными привилегиями, но это только больше раздражало его. Приличный отпуск! Любой отель - по выбору, любая еда - по выбору, любые развлечения - по выбору. Наконец, приличный отпуск - это место по твоему выбору. Хочешь - осточертевший Сочи, хочешь - Париж или Барселона. И сейчас, когда ему удавалось примерно раз в три-четыре месяца получить сравнительно приличную сумму за очередного ребенка, он использовал деньги всегда одинаково - ехал в приличный отпуск. Он и с работы-то ушел потому, что, будучи школьным учителем, ездить в отпуск слишком часто невозможно.
Родных у него почти не было, жена умерла три года назад, он был сам себе хозяином. С соседями Гущко специально не сходился - ему не хотелось, чтобы кто-то заинтересовался его постоянными отлучками. Впрочем, иногда соседи захаживали, то и дело извиняясь, приводили своих оболтусов-детей, и он не отказывал, помогал им не только по географии, но и по любому школьному предмету. Это он умел, объяснял доходчиво, никогда не раздражался, дети к нему тянулись. Мамаши, приходя за ребенком, цепко оглядывали холостяцкую квартиру, а потом перестали оглядывать. Ничего интересного у Гущко не было, мебель старенькая, книг вот только полно. Они предлагали ему помощь - помоем, постираем, приготовим чего-нибудь вкусненького. Нет, спасибо, благодарил Гущко. Он никогда не соглашался и давать частные уроки, хотя родители, чьи дети должны были сдавать географию при поступлении в институт, предлагали иногда немалые деньги.
Уезжая, Гущко никогда никого не предупреждал, и скоро в доме привыкли, что он частенько отлучается, причем всегда на довольно приличный срок. В доме у него ничего не менялось, большими деньгами там и не пахло... Он ничего никогда не покупал, у него просто не было в этом ни малейшей потребности, единственное, что его интересовало, - это приличный отпуск.
Однажды Гущко чуть не попался, да так глупо, что потом долго не мог себе этого простить. Работая с очередной группой подростков, он положил глаз на мальчика, который показался ему подходящим. Он всегда молчал, сидя у костра со своей компанией, и вообще показывался очень редко. Насколько Гущко знал, он никогда не оставался ночевать в подвале старого дома, где жили остальные ребята. Пацан, вероятно, тусуется сразу в двух группах, подумал он, причем кормится и живет в основном не в этой, а в другой, где самого Гущко никто не знает. Вот и отлично - когда пропадет с глаз долой, остальные ребята будут меньше задаваться всякими глупыми вопросами. И Анатолий Сергеевич уже начал ориентироваться именно на него, как вдруг - о ужас! - выяснилось, что ребенок этот очень даже семейный, что у него есть родители и два старших брата.
Валерик Моренков оказался в этой компании совершенно случайно. Однажды он пошел встретить отца, который должен был вернуться домой из гаража - гараж, как это водится в Москве, находился чуть ли не на другом конце города. К нему подошли ребята и потребовали отдать деньги.
У Валерика денег не было, но что-то его поразило в этих ребятах, и он дал им свой теплый шарф. Про шарф маме можно было сказать, что потерял, она пальчиком погрозит и забудет. Он бы и шапку отдал, да за шапку мама будет сильно ругаться.
Больше Валерик этого шарфа не видел, хотя стал иногда встречаться с теми ребятами. Впоследствии он понял, что шарф просто продали, а может быть, обменяли на еду или курево, а то и на водку. Был март, весна близко, зачем им шарф... Он знал, где они живут, пообещал их не выдавать и держал свое слово. Да и кому он мог сказать - сообщать в милицию ему даже в голову не пришло, а о родителях не было и речи. Мама просто упала бы в обморок, если бы узнала, что он водится с этими ребятами.
Валерик приходил нечасто, сам не понимал, почему его вообще сюда тянет. Ребята были грязные, от них скверно пахло, они противно ругались и в большинстве своем были вороваты и неприветливы. Однако у младшего члена семьи Моренковых был, видимо, тот дар опекать несчастных, который встречается в некоторых людях, хоть и редко, и делает их жизнь беднее и светлее. Помочь он ничем не мог, разве что купить на карманные деньги хлеба и молока. Однажды он смотрел фильм “Уроки французского” и с тех пор запомнил, что детям, которые мало едят, обязательно нужно молоко.
Сказав матери, что хочет помочь отцу в гараже, и одевшись по этому случаю в старые штаны и куртку, словно шел на субботник, Валерик отправлялся к ребятам; инстинктивно он чувствовал, что нельзя выделяться среди них, потому и одевался похуже. Он не мог бы объяснить, почему испытывает такое радостное волнение, ощущая, как прохладные тяжелые пакеты с молоком теснятся в сумке; ему нравилось думать о том, как он сейчас отдаст их ребятам, и они разольют молоко по картонным стаканчикам, которые подбирали в забегаловках и уличных кафе. Сначала Валерику было противно смотреть, как они пьют из этих стаканчиков, даже не сполоснув их, а потом он привык. Из дома он никогда ничего не носил - во-первых, пришлось бы объяснять это матери, а во-вторых, у них всегда и все съедалось до последней крошки.
Он ходил сюда еще и потому, что иногда встречал Сергея Сергеевича - высокого дядьку совершенно незаметной внешности, который тоже подкармливал пацанов и ходил к ним. Слушать Сергея Сергеевича было интересно, даже нотации, которые он всегда читал ребятам, пытавшимся обидеть слабого, - и те были интересны. Валерик чувствовал, что против общения с Сергеем Сергеевичем мать возражать бы не стала, в нем было что-то очень знакомое, но что - он никак не мог понять. А между тем, это была та учительская закваска, которая еще осталось в самых немолодых педагогах, превосходная речь, правильная и неторопливая, инстинктивное умение находить темы, интересные детям. Вроде бы разговор у него спроста, а такой занимательный! Гущко был очень хорошим педагогом.
Но что-то в нем сломалось, была какая-то трещинка, глубинная мерзость, жила в нем эдакая гниль. Может быть, потому, что всю свою жизнь он проработал в очень благополучной школе. Конечно, там бывали трудные дети, семейные проблемы, которые приходилось решать школе, но на общем фоне это были единичные случаи. Гущко привык к хорошим ребятам, которые учились пусть и неохотно, но старательно; к тому же география, которую он умел отлично преподавать, как правило, любима всеми. Собственно, лоботрясов и так называемых трудных подростков он всегда терпеть не мог, но на общем фоне они как-то терялись. Дети должны жить в семье, пусть и в неполной - в этом он был убежден твердо. Своих детей у него не было, младенцев он терпеть не мог - крикливые, вечно мокрые, безмозглые. Анатолий Сергеевич был твердо убежден, что передача государству детей, от которых отказались матери, - это безобразие, показатель чрезмерной терпимости общества. Разве нельзя сразу их уничтожать, как нежеланных котят? Разве может из этих детей вырасти что-нибудь хорошее? Да никогда в жизни!
Гущко терпеть не мог телевизионных передач типа “Человек и закон”. Ему хотелось сказать людям, которые жаловались на разгул преступности: “Вы сами виноваты!” Разве не они сначала бездумно плодят, а потом оставляют жить никому не нужных отвратительных детенышей, которые вырастают и превращаются в самые настоящие отбросы общества? И, между прочим, правильно делают! В детстве им приходится столько натерпеться, да еще при этом то и дело слушать, как они обязаны всем на свете, кто хочешь обозлится. Ребят попрекают каждым куском, они только и слышат о том, какое у нас доброе государство и как им повезло. Любимой книжкой Гущко был женский роман “Грозовой перевал” - подкидыш, главный герой романа, не в силах простить испытанные в детстве унижения, впоследствии разорил и погубил пригревшую и вырастившую его семью. И правильно сделал!
Кому нужны эти дети, гниющие понапрасну на пустыре, разве гуманность состоит в том, чтобы дать им гнить и дальше, а потом превратиться в тех самых преступников, о которых с утра до ночи орут радио и телевидение? Он презирал тех, кто тратил жизнь на попытки помочь им; презирал не сам их труд, потому что уважение к святому труду учителя сидело в нем твердо и было непоколебимо, а полную бессмысленность их потуг. Найдя группу бездомных ребят, милиция забирала их и отправляла в детский распределитель, а уж там сотрудники детских комнат милиции и детдомов возились с ними. Их отмывали, давали казенную одежонку; с трудом выбив место в детском доме получше, сотрудницы - обычно немолодые, нездоровые, хронически усталые - радовались. И чего радоваться-то, недоумевал Гущко. Он знал, что практически все дети, посидев несколько дней в детском доме и отъевшись, сбегали оттуда, захватив с собой все, что плохо лежало. И возвращались на свой пустырь, а если это было невозможно, то искали подвал, подъезд, сухое местечко под мостом, другой пустырь...
Нет, он не собирался цацкаться с этими извечно обиженными человеческими существами. Про себя он чаще всего так и звал их - человеческие существа. Назвать просто человеком язык не поворачивался. Московские генералы песчаных карьеров казались ему чем-то неприличным и нечистым, но он совершенно их не боялся, а брезгливость умел скрывать. Видимо, поэтому они ни разу и не поколотили его, хотя опасность такого развития событий возникала не раз, особенно когда он находил новую группу и прибивался к ней.
Похищая ребенка и отдавая его на верную ужасную смерть, Гущко не то чтобы чувствовал себя героем, но не сомневался, что поступает правильно. Да, мальчишке предстоит пережить несколько ужасающих минут, но он почти не почувствует боли, а потом наступит блаженное забвение - это лучше, чем по-прежнему спать на постели из старых газет, дрожать от холода и доедать корки от пиццы, собирая их со столов возле ярких киосков “Пицца-хат”.
- Хочешь пойти со мной? - спросил он однажды Валерика.
Подросток поднял глаза. Их осмысленное выражение не понравилось Гущко.
- Как тебя зовут?
- Валера.
- Погуляем?
- Зачем? - спросил мальчик.
Это было необычно. Ни один ребенок ни разу не задал ему такого вопроса.
- Где ты ночуешь? - спросил он опять.
Валерик нахмурился. Он испугался, что этот дядька сейчас пойдет к матери и расскажет ей, что он бывает в компании бездомных ребят, которые курят и ругаются.
- Дома, - кратко ответил он.
Гущко не поверил. Он знал, что некоторые дети пустыря комплексуют и стараются по возможности привирать - семья у них, дескать, есть, такая же, как и у других, просто им здесь больше нравится.
- Так ты пойдешь со мной? - мягко спросил он. Лучше было бы оставить на следующий раз, но время поджимало, его просили на сей раз поторопиться.
- Куда?
- Погуляем. Покажу тебе кое-что интересное...
- Хорошо, - неохотно согласился Валерик. Ему не хотелось никуда идти, мать много раз предупреждала его никуда и никогда не ходить с чужими, но он очень боялся, что Сергей Сергеевич рассердится, захочет узнать, где он живет, а потом все расскажет родителям. Ведь отец совсем рядом...
Отец и в самом деле был рядом - это и спасло Валерику жизнь. Выйдя из гаража, он, к счастью, решил прогуляться до той станции метро, которая находилась подальше, но зато ехать домой с нее можно было без пересадки, по прямой. Март уже разгулялся вовсю, солнце светило, как сумасшедшее, Степану даже послышалось птичье пение, хотя было рановато. Как и все моряки, вынужденные надолго покидать землю, он был втайне чувствителен к ее красоте, ароматам и звукам и охотно гулял.
Ему показалось, что впереди с каким-то мужчиной идет его Валерка. Скорее всего, это был обман зрения, но он все же ускорил шаг. Скоро мужчина и мальчик завернули за угол, Степан - за ними. Пройдя несколько шагов, он миновал несколько небольших деревьев и увидел своего сына - это и в самом деле был Валерка. Он качался на качелях в глубине небольшого двора, сидя спиной к отцу, а человек, который только что шел рядом с ним, разговаривал с другим человеком очень странного вида. Степан совершенно неожиданно увидел их совсем близко от себя и остановился. У него еще не был намерения спрятаться, он остановился просто в нерешительности - бежать к сыну или познакомиться с его недавним спутником, который не замечал Степана, увлекшись разговором.
Его собеседник был совершенно лишен волос, но не был лысым - волосы были тщательно выбриты, это было видно даже несмотря на большой белый головной убор, который Степан затруднился бы определить - то ли берет, то ли бурнус, то ли просто платок какай-то, накрученный хитрым узлом. Бритоголовость была какая-то необычная, не наводила на мысль о зоне или об армейских порядках. У человека был огромный лоб, который, вероятно, скрывал немалых размеров мозг, сильно выступающие брови, густые, как у Брежнева, и неестественно светлые глаза. В них не было совершенно никакого выражения, словно человек был пьян или находился под влиянием наркотиков, а между тем тело его было мускулистым, тренированным и сильным. Даже бесформенный балахон, в который он был облачен, не мог этого скрыть. На балахон была небрежно накинута безумно дорогая итальянская дубленка.
Степану удалось разобрать слова этого человека, после чего он застыл на месте и постарался больше не двигаться.
- Этот ребенок не годится. Слишком большой. Неужели не было поменьше?
- Не потащишь же любого! - огрызнулся тот, что совсем недавно шел рядом с Валеркой. - Мне кажется, я вас ни разу не подвел. С этим мальчишкой все чисто.
Степан не очень хорошо видел из-за куста, но смог разглядеть, что человек повернул голову в сторону Валерки, который все еще качался на качелях.
- Вы что, не понимаете сути? - рассмотрев как следует Валеркину спину, заговорил опять страшный человек. - Нам нужна кровь невинных младенцев. Младенцев! Если мы станем резать вот таких великовозрастных телят, черта с два все эти дураки поверят нам и понесут свои кровные!
- Да где ж я возьму младенцев? Вы же знаете мой метод...
- Да я и не говорю, что младенцев надо. Но хоть поменьше! Ведь этот, того и гляди, уже и нагрешить успел, отцу небось врал сотни раз. Он уже наверно в школу ходит.
- Какая школа? Он под мостом ночует.
Степан похолодел. Кровь невинных младенцев? Ночует под мостом? Его Валерка?
- Ну хорошо, - милостиво, словно делая одолжение, согласился бритоголовый. - Ждать все равно невозможно, сегодня праздник луностояния. Вот ваши деньги, осторожно берите.
- Из окон не видно.
- Здесь не живет никто, некому смотреть, я специально проверял, но вы все-таки осторожно берите. Что вы с ними делаете? - спросил он с внезапным любопытством.
- Поеду в приличный отпуск, - ответил Гущко, засовывая в карман небольшую пачечку.
- Ну что ж, - с некоторым сомнением отвечал бритоголовый. - Давайте мальчика.
- Куда вы его поведете?
Бритоголовый резко повернул голову.
- А в чем дело?
- Поймите, я не выведываю ваших секретов, просто мне же надо как-то объяснить ему, куда и с кем он идет.
- Вот то-то и оно! Маленьких надо, они меньше спрашивают. Просто скажите, чтобы шел со мной, и все. И так, чтобы шел добровольно, мне на улице скандал совсем не нужен.
Степан Моренков, никогда в жизни не сталкивавшийся со злом в таких масштабах, инстинктивно сделал то единственное, что можно было сделать, чтобы спасти себя и ребенка. Он бесшумно отступил назад, в подворотню, и дошел до того места, откуда никак не мог слышать этого разговора. Предстояло самое трудное - сделать веселое и удивленное лицо. Это не слишком ему удалось, но собеседники были так потрясены его появлением, что ничего не заметили.
- Валера! - позвал Степан, удивляясь тому, что голос его слушается. - Ты что здесь делаешь? Как ты сюда попал?
Валерик спрыгнул с качелей и подбежал к отцу.
- Гуляю. Папа, но я не один, ты не думай. Это вот Сергей Сергеевич, а это мой папа, - Валерик помедлил, с недоумением глядя на бритоголового.
- Здравствуйте, - как мог приветливее поздоровался Степан, но руки все же не подал. - А я иду из гаража, смотрю - вроде мой Валерка.
- Меня зовут Анатолий Сергеевич, а не Сергей Сергеевич, это мальчик напутал, - ответил Гущко, внутренне холодея. Он был бледен смертельной бледностью, но улыбался. На лице его автоматически появилось то выражение, с которым он всегда разговаривал в школе с родителями детей. - Гущко Анатолий Сергеевич, преподаватель географии.
- Очень приятно, - механически произнес Степан.
Валерик ужасно испугался, что сейчас отец начнет расспрашивать, где он познакомился с учителем, но тот ничего не спросил. Он так крепко держал руку сына, что чуть не раздавил ему пальцы.
- Пойдем, папа, - принялся хитрить мальчик. - Я есть хочу.
- Да-да! - обрадовался отец. - Пойдем. До свидания, - вежливо сказал он Гущко; потом обернулся, чтобы кивнуть бритоголовому, но тот исчез.
Через час они были дома, а еще через два часа Валерик и его братья впервые в жизни видели, как отец выпил почти не останавливаясь и не закусывая целую бутылку водки. Выглядел он отвратительно, его трясло.
- Отец заболел, - сказала мать с непривычной жесткостью. - Отправляйтесь к себе и, пожалуйста, не шумите, ему покой нужен. Я принесу вам поесть.
Засыпая, мальчики видели на столе перед собой грязную посуду - мать не удосужилась собрать и вымыть ее! Этим тарелкам с желто-красно-синими птицами, которые они помнили с детства, вряд ли когда-нибудь доводилось провести ночь грязными. Поудивлявшись, дети заснули, а Степан и Зина все еще говорили, говорили, говорили... Успокоиться Степану так и не удалось, водка почти не помогла, хотя он был непривычен к спиртному, его все еще била крупная дрожь при одном воспоминании о разговоре в палисаднике.
- Тебе не показалось? - в ужасе спрашивала Зина в сотый раз. - Степа... тебе не послышалось?
Но она лучше всех знала, что нет. Ее Степан просто физически не мог придумать ничего подобного.
- И что же нам делать? - спрашивала Зина. - Что делать? В милицию?
- Но ведь доказательств нет. Правда, наверное, расспросят Валерку...
Эта перспектива родителей в восторг не приводила, но другого выхода не было.
- Хорошо, пойдем в милицию, - решил Степан. - Не можем же мы этого так оставить! Просто чудо, что мы ноги оттуда унесли. Зина... кошмар!
Почему супруги решили, что милиция бывает закрыта в выходные дни, неизвестно. Но факт остается фактом: была пятница, и они решили отправиться в милицию утром в понедельник.
Все выходные они цеплялись за детей, словно утопающие за соломинку, и не отпускали их от себя ни на секунду, к великому их неудовольствию. Валерку закармливали сластями, которыми он великодушно делился с братьями.
Пойти в милицию супруги Моренковы не успели. Вечером в воскресенье по телевизору показали большой репортаж о разоблачении страшной религиозной секты со сложным названием. Секта приносила человеческие жертвы, как правило, это были маленькие дети. Пока задержать удалось лишь несколько человек; когда показали одного из них, Степан немедленно узнал эти необыкновенно светлые глаза, этот почти квадратный череп. Именно этот человек разговаривал в палисаднике с пожилым учителем географии, приведшим туда за руку его сына.
Глава двенадцатая. Где же папа?
Пьер Безухов второй день занимался делом Лидии Цапли, и чем больше занимался, тем меньше оно ему нравилось. То есть свою задачу он уже готов был выполнить: авторша детективов была решительно ни при чем, но этого уже даже и доказывать не требовалось, потому что в отделении тоже никто в этом не сомневался. На связь с банком, где работал его клиент, тоже ничто пока не указывало. Одно было плохо: вся история, выглядевшая вначале чуть ли не как фарс, превратилась в мрачную и таинственную, потому что сюда замешались сначала люди Виктоши, а потом и непонятные записки, кем-то тщательно запрятанные.
Оставался открытым и еще один вопрос, по мнению Пьера, очень важный: зачем привели Лидию к месту преступления? Дураку же понятно, что обвинить ее будет нельзя, но ведь это было сделано неспроста? Или все же виновный такой идиот, что решил подставить Лидию столь нехитрым образом в уверенности, что кого сцапают первым, того и упекут?
Помимо записок, оперативники нашли в квартире убитого и еще кое-что. А именно: огромное количество использованных билетов на самолет. Выяснилось, что за последние два года покойный много путешествовал по разным странам и городам. Подняв документы, на что ушло немало времени, Пьер и следователи районного отделения убедились, что он путешествовал всегда один. Узнать подробности этих поездок в большинстве случаев было невозможно, или, по крайней мере, очень трудно, потому что убитый бывал за рубежом, но все же в паре мест им удалось навести справки, пользуясь личными связями. Толку никакого - приезжал, отдыхал, вел себя примерно, ни в чем замечен не был, никому не задолжал. Решительно ничего.
Обычно между частным сыском и милицией особой любви не наблюдается, но Пьер сразу же очень подружился с ребятами из сто двадцатого отделения, где расследовали убийство Гущко. Они работали как-то весело и дружно, с интересом - дело было нестандартное. Поэтому, узнав о таинственных поездках, они поначалу расстроились. Никто не говорил этого вслух, но дело пахло ФСБ. Уж не шпион ли наш скромный учитель географии?
Пьер встретился с директором школы, где проработал больше двадцати лет погибший. Опять ничего - замечательный педагог, дети его любили. Предмет свой - географию - знал отлично, преподавал тоже вдумчиво, ничего плохого о нем сказать нельзя. Нет, никуда не ездил. Разве только летом в отпуск. Но про это она ничего не знает. Гущко не был особенно общителен и во время всеобщей болтовни в учительской обычно тихо сидел за своим столом, участвуя в общей беседе лишь улыбкой и нечастыми короткими репликами.
Против тайной деятельности говорило и огромное число фотографий, сделанных во время поездок. Гущко на пляже, Гущко в большом ресторане делает заказ почтительно согнувшемуся официанту, Гущко на пароходе кормит каких-то крупных птиц, Гущко широко улыбается в объектив из необъятной глубины сидения комфортабельного туристического автобуса... Вряд ли шпион станет столь обильно фотографироваться, и сделано это явно не для отвода глаз - насколько удалось выяснить, он никому и никогда не показывал эти снимки, которые лежали в его квартире по всем углам.
Соседи убитого твердили в один голос - жил скромно, никогда не отказывал в помощи, занимался с детьми. Не нищенствовал, но никакого особенного достатка у него тоже не наблюдалось. Часто уезжал. Преподавал географию, неплохо знал английский язык - во всяком случае, помогал школьникам делать домашнее задание, если они об этом просили, со знанием дела, разбирался в грамматике, легко переводил тексты из учебников. Ни в чем не замечен...
Пьер, правда, обратил внимание на одно довольно странное обстоятельство: ни директор школы, ни соседи не слишком удивились, узнав, что Гущко был убит. Конечно, нельзя сказать, что они реагировали на это как на нечто само собой разумеющееся, но и шока, в который часто повергают людей подобные известия, у них не наблюдалось. Как будто убили банкира, политика или братка - вот это и в самом деле уже никого не удивляет, и хотя и грустно, и страшно, и неприятно, а что ж поделаешь! Судьба у них такая. Гибнут пачками, век у них недолгий. Но ведь тут убит старый учитель, пенсионер, не накопивший никакого добра - и никто особенно не удивляется.
- Лидия Борисовна, вспомните, пожалуйста, как эта женщина описывала вам дорогу к дому, - попросил он, позвонив Лидии вечером.
- Вам нужно дословно?
- Если можно. Я понимаю, что дословно вам трудно, но хотя бы поближе к тексту. И помимо слов, хорошо бы еще ваши впечатления.
- Она говорила так, как говорит любой человек, описывая дорогу к своему дому тому, кто первый раз туда идет.
- Без напряга?
- Абсолютно, - уверенно подтвердила Лидия. - Только хорошо знакомый путь можно описывать таким образом.
- Я могу быть уверен, что сама она там побывала?
- Нет. Ведь ей могли написать текст, она могла просто читать то, что ей положили перед глазами, вы понимаете? Хотя, честно говоря, было непохоже, она говорила достаточно эмоционально. Я думаю, скорее всего вы правы - она там была, может быть, даже не раз. Она говорила вот так: “Магазин “Свет” знаете? Выйдете из восемнадцатого у кольцевой...” видите, она знает, где ходит восемнадцатый троллейбус!
- Я тоже знаю, где ходит восемнадцатый троллейбус, - сказал Пьер.
- И все-таки. Ведь она не могла заранее знать, что я скажу - мне не надо ехать на метро.
- Как раз могла, ведь они знают ваш адрес.
- Да, это верно, - признала Лидия. - Ну хорошо, значит, она сказала - пойдете до магазина “Свет”, свернете направо и сразу налево, на узкую дорожку, там еще кусты слева, скоро разрастутся совсем, и пройти нельзя будет! Нет, она там была, хотя бы раз.
- Похоже на то, - согласился Пьер. Ему было интересно - а что бы произошло, если бы Лидии, например, не оказалось дома или если бы она сказала, что занята и приехать сию минуту не может? Убийство отложили бы? Значит, скорее всего, убийца и жертва знакомы. Впрочем, никто особенно и не сомневается в этом, на заказное совершенно не похоже: во-первых, киллеры не водят к месту преступления людей и не пытаются свалить на них вину, а во-вторых, не бьют никого по затылку, а стреляют из хорошего оружия. Он сказал об этом Лидии.
- Я не знаю, вам виднее, - неуверенно ответила та. - Я в этом отношении совершенно неопытна. Я выросла на тех детективах, где сыщик приходит на место преступления с маленьким пинцетом и лупой, сметает пыль кисточкой, собирает образцы и так далее.
- Прелестно, - отозвался Пьер Безухов. - Когда киллер шлепает заказанного клиента, было бы очень здорово прийти туда с маленьким пинцетом и сдуть пыль с брошенного на месте преступления автомата кисточкой. Что касается лупы, так это еще туда-сюда. Вам за последнее время никто не звонил?
- Звонили по делу всякие знакомые.
- Но ничего особенного никто не сказал?
- Вроде нет, - неуверенно произнесла Лидия, которую история с таинственной Натальей Александровной научила осторожности. - Обычные деловые разговоры.
- Вы никому не говорили о том, что с вами случилось?
- Рассказала одному знакомому, - поколебавшись, призналась Лидия. Она помнила, что говорил ей о Викторе Викторовиче ее приятель из газеты, и совершенно не хотела поставить его под удар.
- А как зовут этого знакомого? - настырно спросил Пьер.
- Виктор Викторович, - с легким сердцем отвечала Лидия, уверенная, что это не настоящее имя.
- Виктор Викторович? - вмиг насторожился Пьер. - А вы давно его знаете?
- По правде говоря, не очень. Мне не хотелось бы о нем говорить.
- Он вас спрашивал о чем-нибудь?
- Нет, - отвечала Лидия в полном соответствии с истиной. - Он просто позвонил мне и спросил, все ли у меня в порядке, я и рассказала ему о том, что случилось.
Пьер немного подумал, и Лидия не прерывала молчания, слушая в трубке его дыхание. Настаивать? Начать расспрашивать ее? Нет, потребовалось бы уж слишком необыкновенное стечение обстоятельств, чтобы известный всем мафиози, ведущий совершенно легальный бизнес, неуловимый для правосудия, вдруг стал звонить никому не известной писательнице, интересоваться ее здоровьем и вмешиваться в дело об убийстве. В жизни Виктоша не марал себе рук подобным образом, никогда он и близко не подошел бы к такому делу, на то исполнители есть. Если предположить, что его люди оказались там именно в связи с убийством, в чем совершенно уверены его коллеги из милиции, придется сразу забыть о том, что он станет лично разговаривать с человеком, которого намеренно привели на место убийства. Исключено.
- Ну хорошо, - принял решение Пьер. - Раз не хотите о нем говорить, так и не надо. Он точно не первым начал расспрашивать вас о случившемся?
- Да нет же! Он просто спросил, все ли у меня в прядке, и я рассказала всю историю, потому что привыкла ему доверять и слушаться его советов, - это был явное преувеличение, но иначе она поступить не могла. Если Виктор Викторович и в самом деле нечист перед законом, то пусть это выяснится без ее, Лидии, участия. Она всегда готова выполнить свой гражданский долг, но у нее, извините, свои понятия о том, что это такое. После того как Виктор Викторович без колебаний согласился ей помочь, выслушал ее, не поднял насмех, обещал по возможности разобраться в случившейся с ней странной истории, она чувствовала себя обязанной ему. И от того, что он ничего конкретного сделать для нее не смог, это чувство нисколько не ослабевало.
- Дидье! - еще не веря своему счастью, закричала Марина, когда ей ответили из номера гостиницы “Славянская”. - Боже мой, я так счастлива, что вы в Москве!
- Добрый день, - ответил ее бельгийский приятель таким ледяным тоном, что она опешила. - Мы в Москве, но завтра улетаем домой.
- Минуточку! - снова закричала Марина, но уже как-то растерянно. - Мне обязательно нужно с вами встретиться! Мне необходима ваша помощь!
- По какому вопросу? - сухо спросил бельгиец.
Марина окончательно изумилась.
- Я все изложу вам при встрече. Можно мне сейчас подъехать к вам в гостиницу?
- Я не вижу в этом смысла, Марина. И потом - это как-то неэтично, вам не кажется? Я не ожидал, что вы мне позвоните.
- Что неэтично?! - еще громче закричала Марина, поняв, что произошло что-то такое, чего она не знает. - Что случилось? Что такое? Что с папой? - Она взяла себя в руки и заставила говорить спокойно. - Господин Дидье, попрошу вас понять: с тех пор, как мы с вами расстались самым дружелюбным образом, для меня ничего не переменилось. Если в Москве что-то и произошло, то мне об этом неизвестно, вы по-прежнему мои коллеги и предполагаемые партнеры. Вы понимаете? - Она только сейчас заметила, что говорит по-французски, и вдруг испугалась, что от волнения могла напутать времена глаголов или вовсе переврать слова. - Вы меня поняли?
- Понял, - несколько недоверчиво отвечал Дидье. - Но боюсь, что теперь это уже не имеет значения.
- Господин Дидье, позвольте мне приехать к вам, - дрожа, попросила Марина. - Я попала в очень трудное положение. Надеюсь, вы по крайней мере не откажете мне в беседе. Ведь я вам, кажется, ничего плохого не делала.
- Пусть так, - вздохнул Дидье. - Но я вас отдельно от отца не воспринимаю. Ну что ж, если это очень важно, приезжайте. Сколько времени вам нужно?
Марина прикинула - троллейбус, метро.
- Около получаса.
- Я спущусь в холл, - пообещал Дидье, и ей показалось, что он все-таки немного смягчился.
Он и в самом деле сидел в огромном удобном кресле в холле “Славянской”. Дидье имел нетипичную для француза внешность, походил скорее на лицо кавказской национальности - маленький, чернявый, черноглазый. В его пользу говорила очаровательная живость, в которой не было ничего от суетливости. У Дидье было три страсти: работа, дочки-близняшки и хорошая одежда. Щеголеватость, вероятно, родилась вместе с ним и так и осталась жить в каждой клеточке его небольшого тела.
Спускаясь даже ненадолго в холл, чтобы встретиться с Мариной, он тщательно оделся в красивый кремовый костюм, повязал галстук. С привычной галантностью поднявшись навстречу Марине, он тем не менее скроил достаточно мрачную физиономию.
Раньше они всегда здоровались за руку или даже целовали друг друга в щечку дружеским поцелуем, но сейчас Дидье не протянул ей руки, просто усадил в кресло.
- Прошу вас, - попросила Марина, - скажите мне, что произошло. Я... меня не было в городе, я ничего не знала, а теперь не могу найти папу!
- Не волнуйтесь, с ним все в порядке, - холодно ответил Дидье.
- Все в порядке? - переспросила Марина. - А где он?
- Этого я не могу вам сказать, но с ним все нормально. Видите ли, если вы и в самом деле ничего не знаете, то я лучше начну с того, что две недели и четыре дня тому назад ваш отец позвонил нам в Бельгию и сообщил, что наша договоренность отменяется. Он передумал. Я пытался расспросить его. Но он не пожелал обсуждать этого по телефону. Тогда мы срочно прилетели в Москву.
Он посмотрел на Марину. Если у него и были сомнения в ее искренности, то сейчас они исчезли полностью. Она, безусловно, ничего не знала о том, что случилось.
Марина уже успела взять себя в руки и ей вполне удалось не воскликнуть с идиотским видом на весь вестибюль “То есть как это - договоренность отменяется! Быть того не может!”, а промолчать и внешне спокойно ожидать продолжения.
- Мы прилетели в Москву, чтобы встретиться с вашим отцом и выслушать отказ от него лично. Нам казалось, что мы имеем право хотя бы на это, кроме того, интересно было бы узнать, кто перекупил... Конечно, перекупить всегда можно, вопрос в цене, но такие уж вот мы глупые! Почему-то считали, что с вами такого случиться не может, что ваше слово твердо.
- Правильно считали, - заверила Марина. - Не знаю, в чем дело, что за чертовщина творится, но отец не мог сказать такого и такого сделать. Либо его принудили, либо тут еще какая-то хитрость. Вы его видели?
- Нет.
- Как - нет? Вы же приехали специально, чтобы его увидеть!
- Нельзя увидеть человека, который то и дело “только что вышел” и не отвечает по домашнему телефону. Мы не пытались зайти в лабораторию, потому что договорились с вами, что делать этого не будем, а мы привыкли держать свое слово, - с нажимом произнес он.
- Так вы так и не видели отца?
- Не видели, не могли ему дозвониться. В лаборатории отвечают, что он уехал в научную длительную командировку. Дома его нет, у вас дома - тоже. Значит, вас не было в Москве, Марина? А мы думали, что вы тоже прячетесь от нас.
- Разве это на меня похоже?
- Нет, - признал Дидье - Но ведь и на вашего папу совсем не похоже то, что он сделал!
Он немного остыл, и уже даже испытывал нечто похожее не угрызения совести. В самом деле, разве так можно! Он столько лет вел дела с профессором и его дочерью еще до появления программы “У Морфея”, отлично знал их. Как же он мог с первого же раза поверить в то, что они совершили некрасивый поступок! Правда, профессор сам, лично сообщил ему об этом, но ведь это Россия! Да и вне России всякие бывают обстоятельства, когда речь идет о новом научном открытии, вполне приложимом практически и обещающем немалые прибыли.
- Вам, в общем, не в чем себя упрекнуть, - угадав эти мысли, сказала Марина. - Вы сразу же приехали, а что еще вы могли сделать? Ведь даже пойти к нему или слишком часто звонить - и то было невозможно. Так что не беспокойтесь, а пока, мне кажется, я знаю, что делать. Мы продолжим работу и попробуем найти формулу “У Морфея” сами.
- Но как? Ведь надо все начинать сначала? - простонал Дидье. - Да и неэтично это как-то - ведь открытие совершил профессор!
- Открытие совершила и я тоже, - возразила Марина - И начинать сначала ничего не придется. Последние месяцы отец уже вел лишь последние опыты, находя баланс между медикаментами и кислородным насыщением воздуха, проверял дозы лекарств, которые можно распылять в воздухе для дыхания, рассчитывал оптимальную температуру и влажность и так далее. Он сам мне говорил, что та работа, которую он ведет сейчас, может быть проделана даже очень опытным лаборантом, не то что ученым.
- Но остальное!
- Предоставьте это мне.
Дидье внимательно посмотрел на нее. Он знал, что Марина зря говорить не станет. Может быть, она все-таки знает, где отец? Нет, ее испуганное удивление было неподдельным. Надежда возрождалась в нем вместе с любопытством. Марина много раз говорила, что она не врач и заменить отца никак не может, ее дело - давать идеи и переводить, поддерживать Тараша, когда он нуждается в поддержке, и выполнять для него работу личного секретаря. Что же она может сделать?
- Но может быть, вы хотя бы вкратце расскажете мне, что собираетесь предпринять? - спросил он.
- Конечно, расскажу, у меня просто нет выбора, потому что мне не обойтись без вашей помощи. Да тут нет ничего сложного, если бы вы немножко подумали, сразу бы догадались. Я сохранила записи отца.
- Что? - воскликнул Дидье так громко, что на него оглянулись все, кто находился в холле.
- Я сохранила записи отца, - повторила Марина. - Сняла с них копию - с его согласия, конечно - и спрятала в очень надежное место.
- И что там?
- Все, что нужно. Папа же сам подбирал бумаги для копирования. Там есть даже чертежи отсеков, в которых размечены и места расположения кондиционеров, и вдвигающиеся двери - все, что нужно.
- Господи! Вас просто Бог послал!
- Не знаю, что случилось с папой, но, по правде говоря, мне стало гораздо спокойнее, - призналась Марина. - Раз он сам вам звонил, а на работе отвечают, что у него командировка - значит, он знал, что куда-то пропадет, и всех предупредил. Если бы он хотел, чтобы я по-прежнему, как гриб, сидела там, где сидела последние восемь месяцев, он бы перевел мне деньги. Но он этого не сделал - значит, он рассчитывал, что я примчусь сюда, догадаюсь не соваться, куда не следует, и займусь делами так, как он собирался ими заниматься сам.
- А испускатель электроимпульсов там есть? - спросил Дидье, который был способен сейчас думать только об одном.
- Там есть все, что нужно, - так сказал папа. Ваша задача теперь - найти специалистов, которые могли бы разобраться в записях и продолжить работу. Я вам помогу, ведь надо разбирать папин почерк и переводить, вы сами не справитесь.
- Марина, давайте возьмем все бумаги и уедем в Брюссель. Там у нас есть все возможности.
- Я не могу никуда уехать, пока не узнаю, что с папой.
- Но тогда мы не сможем и с места двинуться.
Марина молчала. Это было действительно так. Конечно, при желании и кто-то другой, кто обладает должными знаниями и терпением, мог прочитать записи отца, но на это уйдет время, к тому же нельзя гарантировать, что не будет искажений, разночтений. Нет уж! Читать должна она сама! Но как же уехать отсюда...
- У вашего отца есть заграничный паспорт? - спросил Дидье. - Он действителен?
- Да, конечно, действителен, кажется, до две тысячи третьего года или что-то в этом роде.
- Вот видите. Вы говорите, что не можете уехать отсюда, не узнав, что стало с вашим отцом. Но кто вам сказал, что он в Москве? Мне кажется, скорее всего как раз нет, был бы в Москве, изыскал бы возможность позвонить.
- Куда? - печально спросила Марина.
- Ну куда-нибудь, не знаю. У вас есть друзья? Я хочу сказать, у вашей семьи? Попробуйте связаться с ними.
Марина печально покачала головой. Друзей они растеряли, она точно знала, что отец никому не поверял их тайных планов. Не может он прятаться сам, по собственному желанию.
- Сейчас я займусь записями, - сказала она. - Папа одобрил бы это, дело прежде всего. Первая его заповедь - не паниковать! Мне нужно достать их из того места, куда я их спрятала.
- Это сложно?
- Ни капельки, - искренне отвечала Марина, не подозревая, как она далека от истины.
- Тогда получается, что я заключу договор с вами?
- Наверное, оставляю вам всю формальную сторону дела. Если дело дойдет до каких-то там законных разбирательств, я готова в любую минуту подтвердить, что отец хотел распорядиться своей научной работой именно так - отдать ее вам. Это просто и понятно - достать записки, передать их вам, начать работать в Брюсселе, закончить опытный ряд...
- Вывозить записки безопасно?
- Ну конечно. Это же не старинные манускрипты! Они написаны шариковой ручкой на обычных листах писчей бумаги и вид у них самый что ни на есть современный. Вы положите их в свой “дипломат”. Даже если предположить, что кто-то вас о чем-то спросит, можете всегда ответить, что это ваши личные записки.
- Точно? - неуверенно переспросил Дидье, у которого был печальный опыт общения с российской таможней.
- Не делайте проблемы! - несколько раздраженно попросила Марина. - Вам что, мало проблем? Если вы уж так боитесь, мы сосканируем бумаги и отправим их компьютерной почтой, тут уж не придерешься, никто не увидит. Придут на место - распечатаем и будем работать. Только отправлять надо не все сразу, в разные дни и с разных адресов, потому что в Интернете, кажется, есть крошечная вероятность, что поймает кто-нибудь еще. По-моему, можно закрыть их специальным паролем, без которого открыть сможет разве что какой-нибудь ну очень крутой хакер. Ну а когда мы получим записи и переправим их в Бельгию, я смогу наконец заняться тем, что для меня-то самое важное - где же папа?
Странно, что Марина не догадывалась об этом. Потом, когда правда выплыла наружу, она часто удивлялась, что ей не пришло в голову такое простое решение...
Глава тринадцатая. У Морфея
- И что же нам теперь делать? - спросил Степан у жены. Программа новостей закончилась, и дослушали они ее в полном молчании.
Зина не стала задавать вопроса “Это он?”, потому что все и так было ясно. Она налила остатки водки в две рюмки и выпила свою залпом, потом заставила выпить и Степана.
- Степа, ты слышал, что он сказал - почти никого из них не поймали. Значит, не поймали и этого... учителя географии. Они все остались, и если мы пойдем в милицию...
- Не пойдем. Нельзя рисковать детьми, - твердо ответил Степан. - Но ведь и чужими детьми рисковать тоже нехорошо. Что же нам делать, нельзя же оставить гулять на воле этого географа?
- Его надо убить, - сказала Зина, еще не имея этого в виду конкретно.
- Его мало убить, - поправил Степан. - Но как его найти? Я не верю, что он и в самом деле учитель географии, вообще учитель.
- Конечно, нет! Разве учитель может губить детей! - оба супруга были в избытке наделены верой в идеалы, свойственной простым хорошим людям.
- Надо расспросить Валерку, - заметил Степан.
Валерка не особенно-то и упирался - по лицам родителей он понял, что дело важное, более того - каким-то шестым чувством угадал, что сейчас не до него, и если его даже и накажут за то, что ходил к уличным ребятам, то не сейчас, а потом, когда папа с мамой поостынут.
- И он часто бывал там? - спросил Степан, молча выслушав рассказ сына.
- Я его видел раза три или четыре, может, больше.
- У этих ребят нет родителей? - спросила Зина каким-то деревянным голосом.
- Нет, мама. И мне было их очень жалко. Я молоко им покупал.
Зина наклонилась, крепко прижала к себе сына и поцеловала его в макушку.
- Ты, наверное, правильно делал, дорогой, и если захочешь еще навестить этих ребят, обязательно скажи нам. Купим молока и пойдем все вместе. Договорились?
Валерик весело кивнул головой, радуясь, что обошлось без крика, и безропотно отправился в постель, хотя еще не было и десяти вечера. Родители закрылись в кухне.
- Он собирает детей, за которых некому заступиться, - прошептала Зина, хотя и так все было совершенно ясно. - Детей с пустырей, у которых нет даже и казенного дома. Он отдает их этим вандалам из секты, и их... их там убивают.
- Надо убить его самого, - внезапно сказал Степан и посмотрел на жену. Она ничего не ответила и даже не кивнула, но по ее лицу было видно - она согласна.
- Зина, я постараюсь найти его.
Они все-таки попробовали пойти в милицию и сообщить обо всем, но из этой затеи ничего не вышло. Узнав, что речь идет об одном из членов разоблаченной секты, участковый их и слушать не стал, просто сказал, где расследуется это дело и куда надо обратиться. Им дали какой-то адрес, к их удивлению, не на Петровке, но тоже где-то в центре. Прибыв на место, они с удивлением обнаружили толпу народу - свихнувшиеся бедняги толпами шли сюда и сотнями признавались в сотрудничестве с сектой, описывали приметы тех, с кем видели главаря, показанного вчера по телевизору, и так далее. Усталые, замученные, сами уже почти спятившие люди в гражданской одежде записывали чепуху, которую несли “свидетели”.
- Ну и работа у них, моя мне больше нравится, - сказал Степан жене.
Надо было ждать, и они решили было подождать, но случайность изменила их планы. Мимо них прошли двое - один в милицейской форме, другой - маленький, незаметный, коренастый.
- Теперь хватит работы на неделю, - с досадой говорил первый. - Так всегда бывает, когда по телевизору показывают, а уж если еще это связано с религией, начинается та-а-акое! Лезут на рожон только, того и гляди, отловят их сектанты-то да и...
- В жертву принесут, - подсказал коренастый.
- Ну! Ходят тут всякие, а как редко что-то полезное узнать удается! А ведь как пострадать могут!
- Запросто.
Степан молча повернулся, повел жену обратно к станции метро.
- Не надо, Зина, - шепнул он ей. - Мы сделаем это сами.
Они и не подумали о возможной мести - ведь и в самом деле, эти люди не перед чем не остановятся, а Степан видел их в лицо!
Он стал еще чаще ездить в гараж и гулять в тех местах, где собирались беспризорники и где Валерик познакомился с ними, однако безрезультатно. Перепуганный Гущко к тому времени не только перестал ходить сюда, но даже поменял квартиру в самом спешном порядке - так подействовала на него эта случайность. Ну а если бы отец не оказался поблизости и этого пацана зарезали! Это вам не оборвыш из-под моста, родители подняли бы на ноги милицию, а он знал, как работает милиция! Помнил это еще с тех времен, когда имел с ней дело по школьным делам. Милиционеры так же глупы, как и все остальные, и не делают различия между нормальным ребенком, который возвращается из школы к любящим родителям, и гаденышем, у которого одно на уме: украсть, ограбить и так далее. Ведь есть-то ему что-то надо! И уж на что халтурят, бывает, в милиции, а как кто что-нибудь с ребенком сотворит - просто звереют! Он презрительно поморщился. Глупые люди, мало им приключений на свою задницу, как только эту мелкоту защищать.
Нет, его наверняка небеса защищают. Надо же было папаше оказаться поблизости, слава Богу, вовремя остановились! Да и не хотел Анатолий Сергеевич брать греха на душу, ведь этого ребенка нашлось бы, кому оплакать. Господи, и как только этот мальчишка туда попал и почему ходил в таком виде! С отцом в гараже работал, что ли? Вот незадача!
Он пропустил информацию о разоблачении секты, потому что телевизор неудержимо раздражал его и он никогда не смотрел телепередач. Узнал он об этом совершено случайно: ехал в метро, а сидевший рядом пассажир читал газету, где была опубликована подробная статья о секте. Не успел Анатолий Сергеевич опуститься на свободное место в вагоне самого читающего в мире метро, как увидел физиономию своего бритоголового приятеля, отлично снятую, почти на четверть страницы. Он присмотрелся к тексту через широченное плечо молодого парня, читавшего статью, и почувствовал, как холодеют ноги. На следующей станции он вышел, хотя не собирался этого делать; почему-то ему казалось, что надо уйти как можно дальше, иначе его могут узнать.
Немного успокоившись, он поднялся на улицу, купил в первом попавшемся киоске все газеты, снова спустился в метро и, усевшись на самую дальнюю скамью, погрузился в чтение. То, что он прочитал, несколько успокоило его: хотя все газеты исправно сообщили, что в жертву приносили несовершеннолетних детей - ведь не могут журналисты пропустить такое! - там ни словом не упоминалось о том, что это были сироты, подобранные на помойках и пустырях.
Впрочем, Гущко, как грамотный человек, догадывался, что всей правды в газеты, конечно, не дают. Такое дело будут расследовать кропотливо, займутся этим лучшие специалисты... но на себя он все же никакого выхода не видел. С бритоголовым он всегда встречался на улице, это было удобно обоим: Гущко не знал, где собирается секта и творит свои кровавые дела, а бритоголовый не знал его адреса. Они даже телефонами не обменивались - ни тот, ни другой не захотели оставлять своего номера - и встречались в заранее оговоренное время в заранее оговоренных местах. Никакого риска, никто не подслушает. Так что, даже если бритоголовый и скажет в милиции, где и когда у них назначена следующая встреча, это никак не поможет найти его: он, конечно, туда не пойдет.
Впервые он понял, как справедливо бывает негодование милиционеров на излишнюю болтливость средств массовой информации, как мешает им газетная шумиха и откровенность телевизионщиков. Ведь если бы он не прочитал в газете о том, что случилось, и не увидел лица бритоголового, он пошел бы на назначенную встречу, где его и взяли бы тепленьким - если бритоголовый раскололся, конечно.
Гущко был сильно испуган и ускорил обмен квартиры, хотя прекрасно понимал, что это глупо: если его захотят найти, то найдут и на новой квартире. Профессор с дочкой, в чью квартиру он въехал, не возражали поторопиться и охотно пошли ему навстречу. Вскоре он оставил роскошную квартиру с высокими потолками, доставшуюся ему от жены, и перевез свои небогатые пожитки в две светлые комнаты, которые как бы хранили дух проживавших здесь прежде людей. Дух был хороший, мирный и здоровый, Анатолию Сергеевичу тут очень нравилось. Он с удовольствием расставил свои книги, навел некоторый порядок в комнатах.
Гущко затаился. Деньги у него еще оставались, да и пенсии ему, в общем, хватало, - правда, не на приличный отпуск, но хотя бы на жизнь. Это на отдыхе он требовал коктейль из креветок и свой любимый пломбир с персиками под малиновым сиропом прямо в номер, а в обычной жизни был удивительно неприхотлив.
Со Степаном он столкнулся совершенно случайно, когда нес из магазина кефир, как и положено пенсионеру. Оба были готовы к этой встрече, обе почему-то не сомневались, что обязательно встретятся, поэтому, сразу узнав друг друга, поздоровались достаточно вежливо.
- Как Валера? - спросил Анатолий Сергеевич.
- Все в порядке, спасибо, - отвечал Степан без всякого внутреннего содрогания.
Судьба! Он оказался в этом районе совершенно случайно, здесь находился единственный в городе магазин, торговавший запасными частями для старенькой стиральной машины, которая в их доме работала, как проклятая, и, конечно, не выдержала. Их старушка-“Эврика” неожиданно начала плеваться кипятком и категорически отказывалась отжимать заложенное в нее белье. Если же Зина начнет вручную отжимать все то, что приходится стирать после одного мужа и трех сыновей, она долго не протянет. Степан принялся за поиски - везде было полно совершенно новых стиральных машин последних поколений, которые сами грели воду, стирали, отжимали и даже сушили, но нигде невозможно было достать одну-единственную железку, которая требовалась для починки “Эврики”. Наконец в одном магазине ему сказали, что такие есть, осталось еще немножко, и он помчался туда с самого утра. Если бы он вышел из дома на пять минут раньше или позже, они уже разминулись бы, этот учитель ушел бы со своим кефиром. Впрочем, Степан нисколько не сомневался, что в этом случае встретился бы с ним еще где-нибудь.
Степан знал, что позиция у него достаточно сильная: ведь этот человек не имеет понятия о том, что он слышал его разговор с бритоголовым, а значит, считает, что опасаться ему нечего. И в этом он был прав, но Гущко все-таки боялся его - неосознанно, просто потому, что Степан был отцом Валерика, с которым он чуть было не прокололся так страшно, и к тому же видел его с бритоголовым. Однако мысль убрать свидетеля даже ни разу не пришла ему в голову: сам Гущко был неспособен убить и таракана. Вот войти в доверие к ребенку и отвести его в буквальном смысле слова за руку на верную смерть - это он умел.
- Вы говорили, преподаете географию? - спросил Степан.
- Преподавал много лет, сейчас на пенсии, - ответил Гущко просто и естественно.
- В какой школе?
Гущко назвал. У него секретов не было, вся его жизнь была как на ладони, он всегда возился с ребятами, он заслуженный учитель района... Валерик подтвердит, если надо будет, что он приходил на пустырь просто так; и если кто-то вдруг заинтересуется, почему он начал в последнее время захаживать на другой пустырь, где в компании пацанов живет Мишка Воля, он бы тоже мог сказать, что просто пытается помочь детям. Кто в этом усомнится? Да и сами ребята скажут, что он подкармливает их.
Религиозная секта, которой Гущко поставлял детей, оставалась пока практически нетронутой. Он был совершенно уверен, что их деятельность продолжается, что рано или поздно на него опять выйдут, отыщут его, ведь сами сектанты не могут возиться с поимкой детей. У него почему-то было такое ощущение, что они и на улицу-то почти не выходят. Значит, надо потихоньку готовить новую жертву, и он остановил свой выбор на Мишке Воле. Отчасти это делалось машинально - он уже не мог жить без тайных посещений пустырей и прочих злачных мест, это стало чем-то вроде наркотика.
Специалист объяснил бы Гущко, что его состояние называется шизофренией и что у него налицо первейший ее признак - раздвоенное сознание. Оставаясь самим собой, заслуженным пенсионером-учителем с многолетним стажем, имевшим все права гордиться тем добром, которое он сделал на своем веку, Гущко одновременно был злодеем, заманивавшим ребятишек в страшную ловушку. Предмет фетишизма, тоже свойственного шизофреникам, наличествовал и здесь - приличный отпуск. Недаром эти два слова с юных лет прочно сидели в сознании Гущко, он даже иногда пытался вспомнить, где слышал их, но никак не мог. Кажется, это был какой-то фильм или скорее телевизионный спектакль.
Степан слово за слово разговорился с Гущко. Это было, как ни странно, совсем нетрудно: Степан был отцом троих школьников, и всегда, если не находился в рейсе, посещал родительские собрания; Гущко был старым учителем. У них был общий знаменатель.
- Подтягиваю детишек в нашем доме по географии, читаю много, а так - живу, как все, - говорил Гущко.
Степан кивнул. Он не знал слов “войти в доверие”, или знал только по детективам, но инстинктивно делал то, что сейчас нужно было делать. Приглашать Гущко к себе домой у него язык не поворачивался - там же дети; напрашиваться к нему в гости самому было рановато, и он попросил номер телефона - может быть, и ему придется обратиться и попросить учителя-пенсионера помочь его детишкам по географии.
Гущко дал свой номер без малейших колебаний. Он заверил Степана, что делать ему все равно нечего, что детей, внуков, да и вообще никакой родни у него нет, так что он будет рад в любой момент объяснить ребенку по телефону все, что будет ему непонятно. Он понимал, что, во-первых, уже назвался настоящим именем и назвал номер школы, а во-вторых, такая открытая и естественная позиция будет ему только на руку.
Степан стал иногда позванивать Гущко. Пока они с Зиной ломали себе голову над планом убийства, надо было как-то поддерживать отношения, чтобы обеспечить себе возможность в любой момент прийти в гости. Роясь в учебниках сыновей, он находил какой-нибудь вопрос, который казался ему особенно хитрым, и звонил старому учителю с просьбой объяснить то, что вызывает у сына трудности.
В результате они с Зиной твердо усвоили две вещи. Во-первых, Гущко всегда дома, за очень редким исключением - недаром он рассказывал им про свой камин, без которого не обойдешься в холодную зиму при нынешнем-то отоплении. Во-вторых, в любой момент можно будет сослаться на особенно трудный урок или что там и напроситься в гости, он уже давно их приглашал. Оставалось только найти возможность замести следы и постараться убедить милицию в том, что действовала мафия.
Тут помогла писательница, искавшая российского сюжета. Если устроить так, чтобы она оказалась в доме Гущко сразу после убийства, ее станут расспрашивать, и она расскажет, что для написания нового романа искала каких-нибудь мафиози, хотела с ними познакомиться, и они в последнее время проявляют к ней большой интерес. Писательница подвернулась как раз кстати, потому что в то время к Гущко вновь обратились сектанты. Им даже искать его не пришлось: ведь он действовал в одиночку, а их было множество; расставаясь с бритоголовым, он шел домой, а за ним следовали бесшумной тенью крепкие ребята, которые с легкостью установили, где он живет и где работает. За Гущко приглядывали, знали и про обмен квартиры.
Недели три ушло у Моренковых на то, чтобы попытаться убедить писательницу в том, что вокруг нее орудует мафия - им казалось, что проделали они это очень ловко! В назначенный день они приехали к Гущко; пока Зина из автомата за углом звонила писательнице и заранее придуманным способом выманивала ее на место преступления, Степан Моренков, ни секунды не колеблясь, нанес один-единственный, но страшный удар Анатолию Гущко. Ударил он его тяжелым, необычно крупным молотком, который в свое время достался ему от деда и который он потом выбросил в Москву-реку. При этом он не испытывал ни отвращения, ни страха - ничего, кроме, как он потом говорил жене, “чувства мести”. На самом деле это была не месть, а возмездие, но Степан не понимал подобных тонкостей. Последним штрихом, который должен был окончательно убедить писательницу в том, что с ней шутят мафиози, был запах хвои из аэрозольного флакончика, который Степан принес с собой и потом тоже выбросил в воду.
Удар, обрушившийся на голову жуткого оборотня Анатолия Гущко, спас жизнь маленькому Мишке Воле, хотя ни Степан, ни Зина, ни Лидия - вообще никто так никогда об этом и не узнал. Неизвестно, удастся ли Мишке когда-нибудь выбраться с пустыря и как сложится его судьба, но ясно одно - она у него будет.
Профессор Тараш вот уже второй месяц работал там, куда перевез его Посредник. Он согласился перебраться сюда, несколько туманно объяснил в своем институте, что ему надо уехать в научную командировку, и, не заботясь больше о том, что с ним за это сделают - уволят или влепят строгача - перебрался на новое место.
Сначала дело шло туго. Разговор с Дидье Майо не выходил у него из головы. Очень уж было неприятно, никогда в жизни еще профессор не совершал таких поступков. Тон, которым Дидье сказал “Ну что ж, до свидания!”, неприятно засел у него в памяти и то и дело снился по ночам.
Однако делать было нечего, и работа вскоре увлекла его. Его привезли в какое-то место в густом лесу, он не знал точно, куда именно, да и не интересовался. Гадать о том, как именно собираются новые покупатели использовать его открытие, он тоже перестал, и впоследствии часто винил себя за это.
Ему отвели большую светлую комнату. Никто не удерживал профессора, никто на первый взгляд не следил за ним, более того - ему дали небольшую машину и разрешили пользоваться ею по собственному усмотрению. Кормили его превосходно - иногда Юрию Викторовичу казалось, что он никогда еще не ел так вкусно.
Он никуда не ездил. Машина стояла под окнами, готовая, с полнехоньким баком, но он ни разу не воспользовался ею, только пару раз прокатился, просто чтобы размяться. Проехал вокруг дома и вернулся обратно.
Может быть, эти люди надеются, что он поедет навестить Марину, но профессор не только не поехал к ней, а даже не заплатил за следующий месяц. Он догадывался, что будет: не получив денег, в санатории забеспокоятся, вызовут Марину, станут расспрашивать ее, может быть, даже попросят съехать - и она не может не догадаться, что с ним что-то не так. У дочери хватит осторожности не явиться на квартиру или в лабораторию, Маринка обязательно предпримет что-нибудь, но аккуратно, не привлекая внимания. Конечно, она позвонит Дидье и сразу же поймет, что не по собственной воле ее отец сотворил такое с людьми, с которыми был связан честным словом.
Дальше этого фантазия Тараша не шла. Он начисто забыл о копиях своих записок, которые Марина спрятала в их старой квартире, поэтому и не представлял себе, что именно может она предпринять. Однако ему становилось гораздо легче, когда он думал о том, что Марина, разумеется, сумеет убедить Дидье если не в его невиновности, то по крайней мере в том, что действовал он невольно, под влиянием каких-то обстоятельств.
Его гость, назвавшийся Посредником, сдержал свое слово: стоило профессору заикнуться о чем-то - и его желания моментально исполнялись. Он получил в свое распоряжение превосходное оборудование, очень дорогие измерительные приборы, двух молчаливых лаборантов, которые с утра до ночи сидели с ним в лаборатории, внимательно наблюдая за его работой, и всегда в белых халатах. У него были и добровольные помощники, которые безропотно давали усыплять себя ради науки - впрочем, внимательный наблюдатель довольно быстро усомнился бы в их добровольности. Что-то в них наводило на мысль о беспрекословном выполнении приказа.
Впрочем, тут его совесть была чиста. Эти ребята, грубоватые, с красными веками и хронически усталым взглядом, все охотнее ложились на обитую мягкой серой тканью панель, на которой их задвигали в келью - небольшую камеру с искусственным климатом, где поддерживалась нужная температура и где они попадали по воздействие электрических импульсов. Взрослые, сильные мужчины, которые явно недосыпали - похоже было, что по ночам их мучают кошмары - мгновенно погружались в крепкий, спокойный, очень глубокий сон, словно младенцы, и просыпались обновленными, с ясным взглядом. Исчезал неприятный блеск глаз, в котором было что-то волчье, разглаживалась кожа, словно после хорошей косметической обработки, исчезала ужасная припухлость век и некоторая отечность лица. Походка их от хорошей порции кислорода, полученной во время сна, становилась пружинящей, подпрыгивающей; приведенные снова в сознание, они сразу же выказывали желание бежать куда-то, дать выход переполнявшей их энергии.
Посредник и еще какие-то два человека внимательно следили за работой. Было совершенно очевидно, что они одобряют ее, - отношение к профессору становилось все более предупредительным. Они приходили то все вместе, то по очереди, и наблюдали, как Юрий Викторович внимательно осматривает очередного испытуемого, подключая его к аппаратуре, как следит за прыгающими стрелками на дисплеях, как кладет его на панель. “Похоже на гладильную доску для утюга!” - однажды сказал профессору Посредник. Так и было - панель была похожей формы и покрывалась серой блестящей тканью, какой часто обтягивают гладильные доски.
Осмотрев пациента и изучив показатели прибора, Юрий Викторович давал какие-то указания лаборантам, а сам принимался что-то писать. Лаборанты устанавливали укрепленные над выдвижной дверью приборы на нужные цифры и нажатием кнопки отправляли пациента в келью. Дверь закрывалась.
Когда через заранее известное время пациента извлекали наружу, профессор всегда беседовал с ним. Вскоре выяснилось новое обстоятельство, особенно специалистов не удивившее - едва опустившись на “гладильную доску”, только узрев ее, ребята засыпали нормальным, здоровым сном и спали сами по себе, нуждаясь в специальных средствах лишь для того, чтобы проспать определенное количество часов. Это было совершенно естественной реакцией организма, наступало привыкание.
- Каков максимум сна? - спросил однажды у профессора Посредник. - Сколько часов максимум человек может вот так спать без вреда для себя?
- Пока не умрет с голоду, - с улыбкой ответил Юрий Викторович.
- Других ограничений нет?
- Практически нет.
Посредник внимательно посмотрел на Тараша.
- Скоро я выясню, не ведете ли вы с нами хитрую игру, - заявил он. - Да и пора уже использовать ваше открытие.
- Использовать? Что вы? Самолетов еще нет, даже схема их внутренней перестройки только набросана! Только одна келья!
- Я думаю, что мы решим все эти проблемы, - улыбаясь, заявил Посредник. - Скажите, пожалуйста, насколько важна герметичность кельи?
- Келья вовсе не герметична, в этом нет необходимости. Когда вы включаете кондиционер, вы же просто закрываете окна, не заботясь о полной герметичности. Так и здесь.
- Сколько вам нужно времени, чтобы закончить работу?
- Работа не кончается, понимаете? - заявил Тараш. Посредник нахмурился.
- Но ведь они спят, и спят очень хорошо, - возразил он.
- Да, правда, я и не сказал, что дела идут плохо. Напротив - очень хорошо! Но чем лучше идет работа, тем больше оснований искать все новые и новые применения сделанному открытию. Кстати, в последнее время я все чаще прихожу к выводу, что открытием в строгом смысле слова это назвать нельзя. Погружать человека в сон искусственно - не такая уж свежая идея. Просто я подвел под это основу настолько научную, насколько это вообще было возможно. Поэтому останавливаться на достигнутом нельзя, надо продолжать поиски.
- Мне вполне достаточно достигнутого, - подумав, заявил Посредник. - Впрочем, вы можете продолжать поиски, вас обеспечат для этого всем необходимым.
- И сколько я могу так работать?
- Пока не уедете.
- Куда? - удивился Тараш.
- Мой дорогой господин Тараш, ну откуда же я знаю, куда? - по тону было слышно, что Посредник засмеялся бы, если бы умел смеяться. - Разве вы еще не убедились, что я держу свое слово? Вы можете уехать в ту страну, которую выберете, как я вам и обещал. В настоящий момент уже возможно погружение людей в искусственный целебный сон на определенное время, причем при необходимости это можно сочетать с курсом лечения. Отлично! Вы выполнили свою часть обязательств, я готов хоть сию же минуту выплатить вам обговоренную сумму и предпринять все необходимое, чтобы помочь вам добраться туда, куда вы хотите, и помочь устроиться там.
Юрий Викторович молчал. Он не мог никуда уехать без Марины. Ему было жалко оставлять работу, просто невозможно передать, до чего жалко, но если бы дочь нашлась, он уехал бы. Никто не сделал ему ничего плохого, о нем здесь заботились, ему помогали; и хотя условия Посредника он принял вынужденно, просто потому, что его шантажировали чужой жизнью, тот делал вид, что их связывает обычная договоренность, и подчеркнуто четко выполнял все взятые на себя обязательства.
- Я понимаю - вы ждете того момента, когда освободитесь от нас, чтобы пойти к своей дочери, - продолжал Посредник. - Но уверяю вас: ей ничего не грозит. Если вы нас не вводите в заблуждение, ей ничего не грозит.
- Как же я могу вводить вас в заблуждение, если при мне постоянно находятся ваши люди? - несколько раздраженно отвечал Тараш.
- Не знаю, дорогой профессор, не могу вам сказать, - чуть ли не пропел Посредник, который всегда почему-то улыбался, когда речь заходила о том, не пытается ли Юрий Викторович хитрить со своими нанимателями. - Я сам не ученый, может быть, и умом особенным не блещу, но у меня его достаточно, чтобы осознавать ваше превосходство. Вы умнее всех нас, вместе взятых, а в научном отношении вам нет равных. Я уверен, что если бы вы поставили себе такую цель, то могли бы обвести нас вокруг пальца с изящной легкостью, особенно если вы уверены, что дочь ваша в безопасности.
- Что вы зациклились на Марине? - еще сильнее раздражился профессор. - Кстати, уверяю вас, вы ошибаетесь. Когда вы явились ко мне в Москве, я действительно знал, где она, тут вы угадали, но сейчас я даже и понятия об этом не имею. Узнав, что я куда-то делся, Марина станет меня искать, она понимает, что ситуация нестандартная, а поскольку моя дочь умнее и находчивей меня, я даже примерно не могу себе представить, где она сейчас и чем занимается.
- Ну что ж, мы дадим ей полную возможность вас найти, - пообещал Посредник. - Мне бы хотелось, чтобы вы как можно скорее уехали из России.
Это было немного странно, потому что по логике вещей Посредник должен быть, напротив, заинтересован в том, чтобы Тараш остался и продолжал работать. Впрочем, Юрий Викторович догадывался, в чем тут дело.
Посредник не хотел, чтобы профессор видел, куда и как используют его изобретение.
Глава четырнадцатая. Вам пора отдохнуть
Петр Кириллович Безухов, по прозванию Пьер, сделал все возможное, чтобы найти автора записок, найденных в квартире убитого учителя географии Гущко Анатолия Сергеевича. В конце концов это ему удалось, но пришлось пройти несколько инстанций: определить, что записки носят, главным образом, медицинский характер, затем уточнить, что в основном речь идет о нарушениях сна, узнать, в каких местах занимаются этой проблемой, выяснить имена ведущих специалистов в этой области. Работая с присущей ему методичностью, Пьер вскоре оказался в лаборатории института, где велись разработки “У Морфея”; там он узнал, что автор разработок профессор Тараш Юрий Викторович пропал примерно месяца полтора назад.
- Как пропал? А что же вы раньше не заявили?
- А почему мы должны были заявлять? - негодующе спросил завкафедрой. - Тараш сам позвонил и предупредил, что прерывает на время работу, так как должен уехать в научную командировку, что-то там выяснить или выбивать.
- Но, Андрей Васильевич, разве это так просто? Разве у вас тут такие порядки, что он может просто взять и уехать, когда и куда ему вздумается?
- Разумеется, нет. Но люди, достигшие такого положения и снискавшие такой авторитет, как Юрий Викторович Тараш, могут позволить себе много такого, чего все мы, включая меня, не позволяем себе никогда.
Пьер понимающе кивнул.
- Скажите, он называл какие-нибудь сроки?
- Нет. Не называл. Он позвонил мне домой и просто сказал, что уедет ненадолго. Да, по-моему, именно так он и сказал: уеду ненадолго.
- С тех пор он вообще не появлялся? Не звонил?
- Нет. Поэтому мы в конце концов и дали знать в милицию. Нам сказали, что туда же обратился и какой-то его старый друг. Рассказал, что Юрий Виктор обязательно приезжал к нему раз в месяц, а потому перестал и не отвечает не звонки.
Пьер уже знал это. Старый институтский друг профессора Тараша и в самом деле сообщил о его исчезновении, но не сказал ни слова о деньгах, которые тот ежемесячно привозил и которые он по его просьбе переводил в санаторий.
- Кстати, вы знаете... - Андрей Васильевич заколебался. И без того было достаточно неприятно, что на кафедру явился частный сыщик, стоит ли усложнять? Впрочем, он считал, что хуже не будет.
- Да? - спросил Пьер. И, видя, что его собеседник колеблется, еще раз настойчиво повторил. - Да?
- Его дочь тоже исчезла. Марина Юрьевна. Раньше она бывала у нас тут каждый день, помогала отцу.
- Она тоже врач?
- Нет, Марина Юрьевна переводчица. Тараш постоянно использовал в своей работе опыт зарубежных коллег, и она переводила ему все, что его интересовало. Видите вот эти журналы? Это все богатство принадлежало Тарашу.
Пьер посмотрел на яркую кипу журналов, украшавших стол в углу, перелистал несколько штук. Он не владел иностранными языками, разве что чуть-чуть, но по некоторым знакомым словам и по иллюстрациям видел, что отмеченные закладками статьи и в самом деле посвящены проблеме сна, интересовавшей профессора.
- Могли его работой заинтересоваться... ну, еще кто-то? - спросил он туманно.
- Конечно, могли. Идея лечения сном не нова, но профессор вдохнул в нее свежую струю в самом буквальном смысле этого слова. Его разработки просто великолепны.
- Значит, речь шла не только о борьбе с бессонницей?
- Главным образом, именно об этом. Но и о дополнительных возможностях, которые возникают при погружении человека в искусственный сон. Могу я спросить, почему это вас интересует?
Пьер был слишком хорошим профессионалом, чтобы сразу же рассказать о том, что найдены записки профессора, причем не где-нибудь, а в квартире, где произошло убийство. Насколько он мог судить, такого рода конспекты должны находиться только здесь, в лаборатории, где ведется работа; разговор завкафедрой начал с того, что работа эта достаточно секретна. И если профессор или кто-то другой снял с конспектов копии и спрятал эти копии в секретном месте - если бы не мастерство оперативников и не убийство, их никогда бы не нашли! - значит, тому были причины. Ему казалось, что он догадывается, какие именно.
- А где жил... или живет Тараш? - спросил он.
- На Брестской... или нет, подождите, они недавно переехали, сейчас я посмотрю новый адрес.
- На Брестской? - оживился Пьер. - А старый адрес какой?
Немедленно был вызван секретарь, и через минуту перед Пьером лежали два адреса. Второй, новый адрес профессора Тараша, пока мало занимал его; зато первый он знал наизусть - именно в этой квартире убили Гущко. Стало быть, профессор спрятал бумаги сам! Тем более не стоит болтать об этом!
- Скажите, а дочь Тараша пропала вместе с ним?
- Нет. Марина Юрьевна уехала гораздо раньше, почти год назад.
- Год?!
- Да, мы тогда очень удивились. Его спрашивали об этом, но он говорил, что она сама захотела уехать, якобы с каким-то мужчиной, а он не привык мешать людям поступать так, как им вздумается. Последнее - чистейшая правда, профессор Тараш - очень лояльный и деликатный человек.
- Значит, он не знал, где Марина?
Андрей Васильевич подумал.
- Вас интересует моя точка зрения? Или, так сказать, официальная?
- Ваша.
- Так вот: я считаю, что он знал, где его дочь. Родители не бывают так спокойны, когда дети исчезают, даже если детям уже под пятьдесят и у них имеются собственные дети и внуки. А ведь Марина Юрьевна еще очень молода. Если вы и в самом деле делаете мне честь интересоваться моими суждениями, скажу вам больше. Мне кажется, что после отъезда Марины Юрьевны он стал гораздо спокойнее, чем прежде. И работать стал еще лучше, не то что лучше, но как-то бодрее.
Младенцу понятно - профессор припрятал девушку. Значит, тут велась какая-то игра, похоже, этого учителя убили из-за записок. Но почему тогда туда притащили Лидию и не сделали ни малейшей попытки найти их? Ведь торопиться было некуда, убитый жил один, никто в доме его еще толком не знал, потому что он только что туда переехал. Можно было стукнуть его по голове, а потом хоть неделю сидеть в квартире и искать записи, которые Пьер почему-то упорно именовал конспектами.
- А почему они обменяли квартиру? - спросил он задумчиво.
- Умерла Ольга Олеговна, жена профессора. Он очень горевал, дочь еле вытащила его из депрессии. Наверное, они решили, вернее, решила Марина Юрьевна, что профессору лучше уехать из той квартиры. Она же занималась и переездом.
- Когда профессор уезжал, он взял с собой какие-нибудь записи? Планы? Что-нибудь из оборудования? Можно ли сейчас пользоваться результатами, которые он получил?
- Можно. Все осталось нетронутым, причем в идеальном порядке. Можно хоть сейчас продолжать работу, но в моем штате, к сожалению, нет человека, который сделал бы это не то что лучше, а хотя бы так же, как профессор Тараш.
- Вы оставите его работу незаконченной?
- Конечно, когда он вернется, он сам ее продолжит, иначе это было бы неэтично.
- А если он не вернется? - спросил Пьер.
- Как это - не вернется? - недоуменно переспросил завкафедрой. - Почему не вернется?
- Разные могут быть причины, - неопределенно отвечал Пьер. - Кто в этом случае продолжит работу?
- Да никто, вероятно, - пожал плечами Андрей Васильевич. - Деньги на разработку давали только под имя профессора Тараша, так и то их не хватало. Сами знаете, какая сейчас ситуация, дай Бог хоть как-то выпутаться да зарплату вовремя заплатить. У меня аспиранты голодные, если я начну тратить деньги на разработки, они попросту съедят меня самого.
- Скажите, а его дочь вам не звонила?
- С тех самых пор, как она примерно год назад уехала из Москвы, я о ней ничего не слышал, ни единого слова.
- Ну что ж спасибо, простите, что отнял у вас время, - вздохнул Пьер. - Фотографии профессора у вас не найдется?
- Только в личном деле. Хотя нет, подождите, сейчас посмотрю, мы же фотографировались на всяких мероприятиях.
Андрей Васильевич достал из шкафа два больших альбома, и вскоре перед Пьером уже лежали фотографии.
- Вот это профессор Тараш, а вот это Марина Юрьевна. Видите, брюнетка с длинными волосами? Вот тут она лучше получилась. Юрий Викторович всегда приводил ее с собой на все кафедральные праздники.
- Можно взять?
- Пожалуйста.
Еще раз поблагодарив завкафедрой и распрощавшись, Пьер на максимально дозволенной скорости поехал в свой офис. Можно было бы позвонить Лидии из автомата или с мобильного, но ему хотелось разговаривать с ней нормально, что было почти невозможно в шуме московской улицы.
Лидии не было дома. Он позвонил Глебу, и тут ему сперва повезло, а потом не повезло: Лидия находилась вместе с ним, но категорически уверяла, что не знает ни Тараш Юрия Викторовича, ни Тараш Марины Юрьевны.
- Это на лица у меня вообще никакой памяти нет, - уверяла она, - а на имена, фамилии, номера телефонов - просто превосходная, кто хочешь позавидует. Не рви трубку! - это уже относилось к Глебу, который, очевидно, одержал верх в этой борьбе, потому что Пьер услышал его голос:
- Петро, как дела?
- Подвигаются, - неопределенно ответил он. - Вы в “МакДональдсе”, ребята?
- Нет, - содрогнулся Глеб. - Не хочу я больше в этот талантливый ресторан. Может быть, гамбургеры там и говяжьи, зато стены бумажные. Мы просто идем по Тверской, мне надо дочке подарок купить, Лидка помогает выбрать. Подъезжай, а?
- Да мне и подъезжать нечего, я тут рядом, у себя в офисе. Может, лучше вы заскочите?
- Машина далеко припаркована, - заколебался Глеб. - Что? Ну хорошо, заскочим, Лидке неймется.
Пьер позаботился о том, чтобы приготовили хороший кофе, а когда гости прибыли, оказалось, что надо еще и поесть чего-нибудь раздобыть - Глеб переносил хождение по магазинам точно так же, как и большинство мужчин, и чувствовал себя так, словно грузил картошку. Благо, времена наступили такие, что поесть не проблема, и Пьер позвонил, чтобы принесли горячие бутерброды.
- Тебе с майонезом или с горчицей? - прикрывая рукой трубку, спросил он.
- Да с чем угодно! С утра не ел ни крошки.
- Лидия Борисовна, - попросил Пьер, покончив с заказом, - вспомните, пожалуйста, не было ли в квартире беспорядка, когда вы туда пришли?
- Не было. Я вошла, прежде чем увидела... ну, труп, - мужественно выговорила она, - прошла по комнатам, все было нормально. Заметила, что квартира небогатая и вроде бы мужская, как будто там женщин вообще нет. Беспорядка не было. А что?
- У вас не создалось впечатления, что в квартире что-то искали?
- Искали? Нет.
- На кухню вы не заходили?
- Нет, я много раз показывала вам, как именно шла по квартире. Я только посмотрела налево, и у меня мелькнуло, что вот там, наверное, кухня, но не идти же туда без хозяйки! Не могли из кухни не услышать, как я вошла, так что я туда и не стала заходить, прямо в комнату направилась.
- Лидия Борисовна, посмотрите, пожалуйста, на эти фотографии.
Лидия долго и внимательно рассматривала фотографии и вернула их со словами:
- Нет, я никого тут не знаю. Правда, как я уже вам говорила, у меня почти нет зрительной памяти, но мне кажется, что все лица совершенно незнакомые. Извините, - прибавила она с искренним огорчением, увидев, что лицо Пьера омрачилось.
- Не беда, найдем, - проговорил Пьер, стараясь не слишком показывать свое разочарование.
- А кто это? - спросил Глеб.
Последовала небольшая заминка - Пьер не знал, может ли рассказать о происходящем своему заказчику и его приятельнице. К счастью, принесли бутерброды, и заминка пока разрешилась естественным путем; наливая кофе, подавая сахар и тарелки, оделяя каждого бутербродом, он напряженно размышлял и в конце концов остановился на золотой середине.
- Видите ли, в квартире убитого обнаружено кое-что принадлежащее профессору Тарашу, - объяснил он, с улыбкой наблюдая, как Глеб, откусив сразу полбутерброда, обжигается кофе, пытаясь запить эту солидную порцию. - То, что это принадлежит Тарашу, доказано совершенно точно. Подробностей я пока говорить не буду, но это не простая вещь. Поэтому я и подумал - может быть, Лидия Борисовна знает профессора? Или его дочь?
- Не знаю, - снова с сожалением сказала Лидия. - Но буду рада познакомиться.
- Почему? - несколько удивился и даже насторожился Пьер.
- А она со всеми рада познакомиться, - объяснил Глеб, мощным движением шейных мышц отправляя бутерброд вниз по пищеводу. - Ее хлебом не корми - дай познакомиться с новыми людьми. Причем все они оказываются неизменно хорошими и славными. Она даже выяснила имена моих охранников и поила их кофе. Теперь они все время рвутся ее охранять - до сих пор никто не трудился выяснить, как их зовут.
Пьер с симпатией посмотрел на Лидию и задал следующий вопрос:
- Вы когда-нибудь занимались проблемами сна?
- Сна? - изумилась Лидия. - В каком смысле?
- Ну, может быть, вы страдали бессонницей, искали лекарства...
- Нет, то есть да. Сплю я неважно. Иногда приходится покупать в аптеке квайт-лайф.
- Что? - не понял Пьер.
- Quite Life. По-английски это значит “спокойная жизнь”, специальные таблетки для засыпания. Собственно, это не лекарство, просто смесь трав, я их иногда принимаю. Это все. Что касается, как вы выразились, проблем сна, то про них я только читала в научных журналах, не более того. А в чем дело?
- Профессор Тараш занимался проблемами сна. Я подумал - не мог ли кто-нибудь заинтересоваться этим? Раньше Тараш с дочерью жили в той квартире, где потом поселился Гущко и где его убили.
- Тогда, может быть, он просто забыл там то, что вы нашли?
- Нет.
Глеб и Лидия выжидательно помолчали, но Пьер не стал вдаваться в подробности.
- Сейчас надо разбираться во всем этом - мне не нравятся вновь появившиеся обстоятельства. Как бы нам еще один труп не преподнесли!
- Действие происходит в России, - пробормотала Лидия. - Насчет меня можете быть спокойны, я больше никуда по телефонному звонку не пойду.
- Слава Богу! - воодушевился Глеб. - Хоть какая-то польза от всего этого! Так ты поняла, что на свете, бывает, живут негодяи? Вы не представляете, как глубоко внедряются в сознание стереотипы, - начал он, обращаясь к Пьеру. - Это как в анекдоте: судья спрашивает у подсудимого: “Почему же вы выстрелили, если ваш друг и постоянный карточный партнер кричал вам, что он не дикий кабан?” А подсудимый отвечает: “Я думал, что он, как всегда, блефует...”
- Почему вы не пришли ко мне раньше, еще тогда, когда за вами стали на машине ездить? - смеясь, упрекнул Пьер. - Если вы уж так хорошо знаете Лидию Борисовну и все ее стереотипы? Все бы, наверное, упростилось.
- Да мне поначалу и в голову не приходило... - начала Лидия.
- Это я виноват, - серьезно признался Глеб. - Она жаловалась, говорила, что ей страшно, но я тогда просто отмахнулся от нее, по правде сказать. А уж чемодан с этими дурацкими пятерками! Тут уж я и вовсе подумал, что кто-то пошутил!
- Звонок этой Натальи Александровны никак не был связан с машиной и чемоданом с пятерками, поэтому я и не подумала... - начала Лидия.
Пьер невидяще уставился на нее.
- Что вы сказали?
- Я говорю, что в хлебушкином так называемом сценарии никакого звонка редактора не было. Поэтому мне ничего и в голову не пришло.
- А ведь действительно! Если целью неизвестных было заинтриговать вас с помощью красной машины, записок и чемодана с деньгами, то при чем здесь Наталья Александровна и убийство? Но все это, конечно, взаимосвязано, иначе просто быть не может. Значит... значит, вам внушали, что за вами следит вовсе не тот, кто в конце концов совершил убийство! Рассчитывали, что мы свяжем вместе все странное, что с вами произошло, пусть на первый взгляд одно с другим и не состыкуется, и так оно и вышло!
Лидия и Глеб выглядели разочарованными - им казалось, что горячность Пьера не соответствует его словам, ничего особенного они в сделанном им выводе не обнаружили. Но тот отлично сам себя понимал и очень взволновался.
- Я слишком увлекся находками в квартире покойного и позабыл про вашу подругу из “МакДональдса”, - признался он. - Все, завтра опять пойду к Инге Михайловне!
- Это которая мне чемодан передала? А вы разве уже у нее были?
- Конечно. Вы что, шутите? Я ведь от Глеба гонорар получаю. Беседовал с ней. Ничего нового узнать не удалось, никаких шансов найти пару, передавшую ей чемодан, пока не вижу. Но визит был небесполезным.
- То есть?
- Кое-что я узнал. Во-первых, эта дама - между прочим, ей не откажешь в наблюдательности, и если бы она дала себе труд посмотреть, то увидела бы многое - так вот, эта дама уверяет, что мужчина и женщина, севшие с ней в такси и передавшие ей чемодан, - муж и жена.
- Почему?
- Она не знает. Но уверена в этом, только супруги, говорит, так разговаривают, знают малейшие оттенки голоса друг друга, не договаривают фраз до конца, потому что знают, что второй поймет и так. Она уверяет, что это солидные и порядочные люди, совсем простые.
- Ну прямо как моя Лидка! - воскликнул Глеб. - Проехала разок с ними в такси, толком их не разглядев, получила от них подозрительную посылку - вот они уже и солидные, и порядочные!
- Вы правы, конечно, но все же пренебрегать этими ее словами не следует. У многих людей работает чутье, и у этой женщины оно сработало - иначе она все-таки не оставила бы им номера своего телефона и не взяла бы у них чемодана.
- Я не представляю, как можно их найти, - сказала Лидия.
- Я тоже, - согласился Пьер. - Ей кажется, что по имени они друг к другу ни разу не обратились, хотя вроде ей запомнилось “Татьяна и Олег”, но она не уверена, и нам это все равно ничего не дает. А вы, Лидия Борисовна, сильно испугались, получив чемодан?
- Да не особенно, точно по сценарию - чемодан с деньгами. Ведь пятерки - это тоже деньги. Но вот потом, когда я вспомнила, что дальше по сценарию труп - тут уж сдрейфила, так и думала, что кого-нибудь убьют. Да и Виктор Викторович сказал, что...
- Минутку, минутку. Кто такой Виктор Викторович?
Лидия сконфузилась. Она не собиралась рассказывать о своем неведомом доброжелателе, боясь причинить ему какой-нибудь вред, и вот поди ж ты - проговорилась!
- Он предлагал мне помощь, и я ему позвонила, чтобы посоветоваться... Ведь мне было страшно, а Хлебушка уже дергать неловко, он и так только моими записками и чемоданами и занимался!
- Кто он такой? - настойчиво спросил Пьер.
И Лидия рассказала о том, как фирма “Электрик брэг” проводила свою благотворительную акцию, как ей дали задание написать об этом, как она пошла на пресс-конференцию, где и увидела в первый раз Виктора Викторовича.
- И вы знаете, я думаю, что это не настоящее его имя, - понизив голос, сказала она.
- Да что вы говорите! - тоже вполголоса повторил Пьер и расхохотался.
- Напрасно вы смеетесь, - обиделась Лидия. - Я уверена, что...
- Продолжайте, пожалуйста, что было после конференции? - перебил Пьер.
- Я написала материал по-честному, как положено. За доброе дело, если оно налицо, надо воздать. Ну, и он позвонил мне, поблагодарил, оставил телефон и сказал, чтобы в любой момент обращалась. Я и позвонила посоветоваться.
Она замолчала, не зная, рассказать ли о том, что ей говорил о Викторе Викторовиче коллега-журналист. Потом решила, что в любом случае не стоит передавать того, что знаешь с чужих слов, в особенности если это кого-то порочит, и продолжала:
- Мы встретились, я ему рассказала все, что произошло. Он очень хорошо слушал. Правда, сказал только, что тут помочь не может даже он. Вот и все.
- Лида, ваш знакомый - очень известный в определенных кругах человек.
- Он преступник? - спросила Лидия.
Пьер заколебался.
- На этот вопрос совершенно невозможно дать ответ. Если говорить с точки зрения юридической - нет. Никто не может назвать его преступником, кроме суда, и нет такого суда, который сумел бы доказать его вину хоть в чем-нибудь. Но на самом деле он преступник.
- Сейчас вы станете у меня просить его телефон, чтобы его найти... - начала Лидия. Пьер только руки к небу воздел.
- Да зачем мне его искать, скажите на милость! Он и в самом деле совершено легально возглавляет фирму “Электрик брэг”, которая с идиотской тщательностью выполняет все законы и платит все налоги. Легко догадаться, почему. И настоящее имя его мне известно, да и не мне одному.
- Я не хочу его знать, - быстро сказала Лидия. - Мне он представился Виктором Викторовичем, пусть так оно и будет.
Пьер уже не слушал ее. Так вот где собака зарыта! Это очень похоже на Виктошу - перекупить научное открытие. Лидия рассказала ему, что с ней случилось, и он использовал и ее, и ее рассказ для собственных целей. Стыкуется?
Нет, ничего не стыковалось. Если бы Виктоше нужны были записи, он достал бы их из тайника, не пачкаясь убийством, он изыскал бы возможность надавить и на самого профессора...
А может быть, так оно и есть? Может быть, именно он причастен к внезапному исчезновению Тараша? Но зачем тогда убивать Гущко, тем более, что записи остались нетронутыми и их, похоже, даже никто не искал? Зачем тащить Лидию к месту преступления и посылать туда своих людей, хорошо известных правоохранительным органам? Ведь кто-кто, а Виктоша точно знал, что обвинить Лидию в убийстве будет невозможно, да и не пошел бы он на такой дешевый трюк.
Выход только один - надо срочно отыскать профессора. Где он может быть и что поделывает?
Пьер Безухов, молодой энергичный детектив, крайне удивился бы, узнав, что в настоящее время, среди бела дня, профессор Тараш попросту спит.
Юрий Викторович не знал, где находится, но одно можно было сказать с твердой уверенностью: место тихое и спокойное. В доме было полно народу - Посредник, двое его приятелей, лаборанты, охрана, еще какие-то люди, которые готовили еду, убирали и стирали. Но отдых профессора соблюдался свято, когда он уходил спать, в доме воцарялась тишина, и никто никогда его не тревожил. Он обратил на это внимание и ценил это, был молчаливо благодарен своим тюремщикам, если их вообще можно так назвать. Тараш не выносил шума.
Тем сильнее он перепугался, когда однажды ночью его разбудил охранник и попросил как можно скорее спуститься в лабораторию. Юрий Викторович неохотно поднялся и стал одеваться. Он думал, что охранник уйдет, но тот остался и, по возможности соблюдая почтительность, подавал ему одежду, всем своим видом и каждым жестом торопя профессора - скорей, скорей!
Наспех одевшись, Тараш направился вниз; охранник шел за ним по пятам. Он хотел войти в лабораторию, но тут из небольшой двери, ведущей в комнату лаборантов, вышел Посредник.
- Прошу вас сюда, - сказал он спокойно, но под этим спокойствием угадывалась паника. - Нам нужна ваша помощь.
Тараш вошел в комнату. Там находились оба лаборанта, один из тех двоих, что постоянно приезжал вместе с Посредником, и какая-то женщина, которую профессор уже видел в доме - вероятно, кухарка или уборщица.
Кроме них, в комнате был еще один человек - совсем молодой парень, с синеватой кожей, страшно обтянувшей череп, лежал на кушетке и громко стонал. На нем была грязная рубашка, залитая кровью. Парень был смуглый, черноволосый, мелкого телосложения. Чеченец, внезапно понял Тараш.
Он почувствовал, что над этим еще надо будет подумать, успел даже ощутить, что его ждут крайне неприятные открытия, но сейчас было не до этого - что-то в нем рванулось к раненому, и не успел он опомниться, как уже стоял рядом, осторожно разрезал одежду на пареньке неизвестно почему лежавшим рядом ножом и отдавал короткие приказания лаборантам.
Все сразу же задвигались, начали действовать - именно крепкой лидирующей руки им и не хватало до сих пор.
- Огнестрельное ранение, - сняв с раненого рубашку, сразу же определил Тараш. - Нужен врач. Непохоже, чтобы пуля прошла навылет, ее надо извлечь. Да вы не бойтесь, я не думаю, что есть опасность для жизни, - добавил он, обращаясь к Посреднику.
- Он мучается от боли, - отвечал Посредник. - За врачом уже поехали. Я вас вызвал, чтобы вы усыпили его, чтобы не страдал.
- Усыпил? Вы что, шутите? Это совершенно невозможно, он же кровью истечет.
Посредник неуверенно взглянул на него - в первый раз Тараш увидел, как этот человек растерялся.
- Что же делать?
- Ничего. Ждать врача. Дайте мне вон тот толстый журнал и принесите чистую марлю, я наложу жгут.
- Марлю? Где у нас тут марля?
- Не знаю, не спрашивайте меня, просто достаньте и принесите сюда, быстро. Вы сообщили врачу, какого рода помощь требуется?
- Да, конечно.
- Отлично, будем надеяться, что у него есть все, что необходимо для операции. Тут медлить нечего.
- Врач из русской деревни, примерно в пятнадцати километрах отсюда, - неуверенно сказал Посредник.
- И что же?
- Как что? Он может отказаться... вы же видите, этот парень не русский.
Тараш злобно уставился на него.
- Вы что за чертову дичь несете? Как вы смеете? Для врача нет различий, ему надо спасать жизнь этому сопляку, а если врач разбирает, кто есть ху, да еще по национальному признаку, то с таким врачом и связываться-то нельзя.
- Он никак не сможет приехать раньше, чем через час. Ночь, да и дорога неважная.
- Постараемся сделать что-нибудь, я сейчас перевяжу его. Если он сможет пить, можно дать глоток воды, но спать ему нельзя - от этого усиливается кровотечение.
- Что с ним? - тревожно спросил Посредник, увидев, что раненый резко откинул голову.
- Потерял сознание, болевой шок. Это неплохо, теперь он не страдает. Подержите вот здесь.
Тараш очень ловко наложил давящую повязку - он и сам не ожидал, что у него сохранились эти навыки. Кровотечение немного ослабло, но Юрий Викторович хмурился и то и дело щупал пульс - нитяной, слабый, плохого наполнения. Никто не нарушал молчания.
Наконец приехал врач - это оказался совсем старенький дедулька в старомодном тяжелом пальто, накинутом на белый халат. При виде его Посредник расстроился.
Однако у Тараша создалось скорее благоприятное впечатление. Увидев больного, дед преобразился, быстро подошел к нему, наклонился, не прикасаясь, одним взглядом оценил внешний вид лежащего, цвет его кожи, общее состояние и вопросительно посмотрел прямо на Тараша, каким-то чутьем угадав в нем коллегу.
- Руки? - отрывисто спросил он.
- Что? - испугался один из охранников.
- Руки надо вымыть, - пояснил Тараш и провел врача в смежный маленький санузел. Пока тот мыл руки, рассказывал. - Огнестрельное ранение. Я наложил жгут, не хотел до приезда хирурга ничего больше трогать. Промыл только сверху, как мог. Пульс нитяной, температура понижена, больной без сознания. Пуля, вероятно, внутри. Кстати, меня зовут Тараш Юрий Викторович.
- Звеньков Иван Владимирович. Когда привезли больного?
Тараш вопросительно посмотрел на Посредника.
- Почти полтора часа назад, - ответил тот. - Ради Бога, скорее! Вы знаете, кто это? - он махнул рукой. - Может, что-нибудь нужно?
- Нужен ассистент, но я думаю, коллега не откажет, - отвечал Звеньков. Тараш кивнул.
Рана была неглубокой, операция не такой и сложной. Доктор Звеньков, Тараш и два лаборанта на подхвате справились с делом меньше, чем за час. Пулю извлекли, рану промыли, зашили, сделали больному инъекцию и уложили неподвижно на очень жесткую койку, которую специально принесли из лаборатории.
Врач явно устал, но наотрез отказался отойти от прооперированного. По совету Тараша, ему приготовили постель рядом, и он прилег на нее, не раздеваясь. Сам Юрий Викторович буквально падал с ног - он никогда не ассистировал при операциях, а этот парнишка был такой молодой! Нервное напряжение так измотало его, что он неспособен был даже радоваться, что сегодня не без его участия спасли жизнь человеку. Охранник, тот самый, который разбудил его несколько часов назад, чуть ли не донес профессора до его спальни. Тараш не стал сопротивляться даже тогда, когда парень снимал с него одежду, и рухнул в постель, уверенный, что немедленно заснет. Охранник вышел, бесшумно притворив дверь.
Но Тараш не уснул. Расслабляя мускулы в привычной последовательности, что часто умеют делать медики, он думал, думал, думал. Тело отдыхало, специальная система расслабления срабатывала, как всегда, скоро он почувствовал приятную легкость, после которой обычно и наступало засыпание - он обучал этой технике своих пациентов, страдающих хронической бессонницей. Но сейчас он сам уснуть не мог.
Откуда взялся этот раненый, совсем мальчишка, кто он такой, если Посредник сказал “Вы знаете, кто это?” Чей-нибудь сын, наверное. Почему Посредник сказал “врач из русской деревни”, что за странная фраза? А где же они, если не в России? Ведь его самого везли сюда на машине никак не больше шести часов, за это время добраться из Москвы до российской границы невозможно. Где мальчик получил пулю? На бандита он совершенно не похож, при осмотре профессор не заметил ничего особенного - ни следов от уколов, ни рубцов и шрамов.
В конце концов он пришел к неизбежному выводу. Где идет война? В Чечне. На кого похож парень? На чеченца. Правда, до Чечни доехать они никак не могли, но это ничего не значит. Ведь и в Москве рвались бомбы, мало ли что может быть!
Тараш повернулся на другой бок, забыв о необходимости расслабляться, и начал припоминать одну за другой подробности, прежде проходившие незамеченными, как это всегда бывает, когда мы совершаем внезапное открытие.
Он припомнил, например, что в доме не было ни газет, ни телевидения, ни радио. Иногда он слышал голоса теледикторов из той комнаты, где часто уединялись Посредник и двое других, но никак не реагировал на них, потому что телевизор - слишком привычное явление для нашего времени. У него у самого никогда не было потребности следить за политикой, поэтому он раньше не обращал внимания на полную информационную изоляцию, в которой находился. В его комнате стоял дорогой проигрыватель для аудиокассет и дисков, по первой его просьбе ему доставили прекрасные записи его любимых Дебюсси, Чайковского и Вивальди, и этого Тарашу было совершенно достаточно. Теперь же он внезапно осознал, что а это время могли свергнуть одно правительство и поставить другое; а могли даже и не одно. Смена правительств в наше время может очень даже здорово сказаться на жизни каждого; а что, если, например, пришли к власти коммунисты и перекрыли дорогу за рубеж? Все может быть.
Он никогда не был в комнате Посредника и не обращался к нему с просьбой разрешить посмотреть телевизор. Но с другой стороны, никто никогда не удерживал его, он мог поехать, например, в расположенное неподалеку село и узнать там последние новости, ведь телевизоры и радио есть сейчас повсюду. Значит, информировать его о том, что происходит в России и в мире, эти люди не хотели, хотя меры для этого приняли самые поверхностные.
Тарашу стало не по себе. Хоть он и ученый, хоть и собирался продать в Бельгию свою замечательную программу “У Морфея”, а все же родился он в Москве, и нет на свете таких парижей, которые могли бы ее ему заменить. В мире слишком много зла, и сейчас, на переломе двух столетий, двух общественных формаций оно проявляется особенно ярко, потому что ему созданы все условия. Он ведь врач и должен понимать лучше всех, что такое переходный период - самое опасное время! Сделать удачную операцию - меньше половины успеха; реабилитация, полное выздоровление, восстановление всех функций организма - вот это уже ювелирная работа, настоящее мастерство. И уж конечно, это справедливо не только в медицине.
Что-то такое про сон было... Он все же никоим образом не был так называемым ученым сухарем. Тараш был очень образованным человеком, читал невероятно много, превосходно разбирался в классической музыке, неплохо знал живопись. Вкусы у него были главным образом классические, но при этом достаточно эклектичные. Что же он такое читал про сон? Он попытался вспомнить, он много знал наизусть, но в голову лезли главным образом красивые лирические стихи. “Как сон, как утренний туман...” Не то, красиво, но не то. Что-то было такое, более существенное... про армию что-то.
И вдруг он вспомнил! Ну конечно, первое появление в свете графа Монте-Кристо! Он показывал собравшимся необыкновенные пилюли, погружающие в сон, которые привез с Востока, и при этом заметил: “К сожалению, мое средство, чудесное для меня, человека, живущего совсем особой жизнью, не годится для армии - она не проснулась бы в нужную минуту”. Уже в те времена, когда подростком он зачитывался Дюма, его интересовало все, что связано со сном, поэтому он и запомнил это место.
Тараш медленно сел на постели. Неужели он угадал? Что такое говорил ему Посредник, когда впервые явился к нему?
- А скажите, если человек, например, мучается сильными болями, скажем, после операции... Его можно погрузить в такой крепкий сон, чтобы он не страдал?
Конечно, он это подтвердил, и, помнится, добавил: Более того: если болеутоляющие распылить в воздухе того помещения, где он находится - желательно герметичного, пусть и не полностью - то они помогут гораздо лучше и дадут меньше привыкания и побочных эффектов, чем при уколах и приеме внутрь. Он выспится, не чувствуя болей...
И Посредник сравнил это с наркозом, что совсем не понравилось Тарашу, но частично он с этим согласился, а потом добавил что-то вроде “он выспится, что крайне важно при абсолютно любом заболевании, и получит курс лечения, отдохнет от болей, если они мучают его постоянно... “
И после этой фразы, именно после этой, он не может ошибаться, Посредник и сказал: “Удвойте сумму”.
О Господи!
Юрий Викторович совершенно растерялся. Теперь он ясно видел, в чем дело. Его работа и в самом деле бесценна для армии, ведущей военные действия. Если даже отставить в сторону лечение раненых, что тоже, между прочим, крайне важно, можно помогать усталым бойцам. Если, например, они вынуждены воевать ночью и у них ломается режим, что приводит к потере боеспособности, можно уложить их спать под действием электроимпульсов - и всего через час такого сна они снова будут свежи как огурчики и готовы к бою. Армия, вооруженная таким необычным образом, гораздо выносливее любой другой. Да и лечение раненых... недаром первое, что пришло в голову Посреднику, - это усыпить раненого паренька. Не будучи специалистом, он не понимает, что одно дело - усыпить после операции, когда уже нет кровотечения и наложены необходимые давящие повязки, и совсем другое - погрузить в сон раненого, у которого в теле пуля, который истекает кровью и еле дышит.
Значит, именно таким образом он и намерен использовать “У Морфея”, поэтому его и не интересуют чертежи келий в самолетах. Плевал он на самолеты! Его задача - обеспечить отличную боевитость чеченской армии, возможность быстро поднять на ноги раненых и заболевших, а может быть... может быть, он даже изыскал какие-то возможности для того, чтобы усыплять солдат противника, распыляя при этом в воздухе какую-нибудь гадость, которая либо вообще убьет их и не даст проснуться, либо превратит в дебилов.
Что же делать?
Почему-то прежде всего Тараш подумал о деревенском враче, Иване Владимировиче. Если его догадки верны, то Ивана Владимировича могут попросту не выпустить отсюда, оставить в этом доме, живым или... мертвым. И как быть ему самому? Как разрешить вопрос со своей совестью? Ведь чеченцы - тоже люди, он врач и обязан их лечить!
Он понимал: если его позовут на помощь другим чеченским парням, он все равно пойдет и сделает все возможное, чтобы спасти их жизни. Пусть даже это будут те самые убийцы, о которых он много слышал, недолюди, которые вспарывают животы беременным женщинам и режут детей. Он врач и знает, как хрупка жизнь - этот главный дар каждого из нас; если человек распорядился своей жизнью скверно, это не значит, что ее можно отнять у него по собственному приговору. Да и вообще - тут рассуждать нечего, это инстинкт. Он будет спасать любого, кто нуждается в спасении.
Но его замечательное открытие, которое могло бы помочь российским мальчикам, гибнущим в борьбе с чеченскими бандами, достанется этим... этим людям, врагам, которые несут кровь, смерть и горе в дома его сограждан. Усталые, измученные, полуголодные, наши ребята вынуждены будут противостоять отдохнувшим, бодрым чеченцам, чья кровь и мозг будут насыщены здоровым кислородом по методу профессора Тараша Юрия Викторовича. Вот как все обернулось! И ведь в Чечне погиб двоюродный брат Марины, после смерти которого жена Тараша и перестала бороться с болезнью и умерла. А он теперь помогает этим людям!
Один из тех двоих, что часто приезжали к Посреднику, весьма походил на чеченца, но вот сам Посредник, шофер, лаборанты, слуги - нисколько. Все в доме говорили по-русски, ни разу он не слышал другого языка. И вроде бы никто особенно не таился: хотя дом стоял уединенно, все же иногда мимо проезжали машины, хотя и очень редко, иногда останавливались спросить дорогу и охрана вполне дружелюбно болтала с шоферами; однажды он даже слышал, как с каким-то случайным проезжим разговаривал сам Посредник. К некоторому удивлению Тараша, он тогда сказал, что в доме живет московский профессор, занятый важными научными разработками. И машину ему давали, он сам ни разу не захотел ею воспользоваться. Из-за Марины и вообще... Кстати сказать, машина - это еще не обязательно признак свободы, кто знает, что было бы, если бы он уселся за руль и газанул? Может, за ним последовала бы вся охрана дома!
Профессор не спал всю ночь, а утром первым делом подошел к проигрывателю и попытался поймать какую-нибудь программу новостей. Как он и предполагал, в проигрыватель было вмонтировано радио. Профессор не слишком хорошо разбирался в радиоаппаратуре, но знал, что дорогих музыкальных центров без радио не бывает.
Крутя ручку настройки, он довольно скоро наткнулся на нужную передачу и узнал, что банда чеченских боевиков совершила уже третий террористический акт в российских деревнях и грозит продолжить эту страшную работу; Москва после взрывов живет чутко, но ведь по всей России такой бдительности добиться невозможно!
Тем не менее сотрудники местной милиции вели себя мужественно. Обнаружив приготовленную взрывчатку, они устроили засаду, и ночью произошло вооруженное столкновение, во время которого погиб один милиционер и двое были ранены. Что касается противной стороны, то там тоже были потери; по крайней мере один из нападавших, который, уверяли потом очевидцы, будто бы нарочно подставлял себя под пули, явно был ранен или убит. Видимо, боевики унесли его с собой, потому что наутро лес, откуда они явились, тщательно прочесали, призвав на помощь расположенную неподалеку армейскую часть, но ничего не нашли.
Парень, которого они оперировали ночью, - это, конечно, тот самый, о котором сказали, что он был ранен или убит, но его унесли, потому что наутро не нашли. Внешность у парня очень характерная...
Жадно слушая радио, профессор не заметил, как открылась дверь. Однако через несколько минут он почувствовал чье-то присутствие и обернулся. Рядом с ним стоял широко улыбающийся Посредник.
- Раненому гораздо лучше, - сказал он. - Я вам очень благодарен, профессор. Есть еще кое-кто, кто непременно хочет выразить вам и другому доктору свою благодарность. Дело в том, что парнишка - сын одного из очень ба-а-альших людей. Молодой, горячий, захотел непременно участвовать в настоящем деле, так и лез на рожон и по неопытности пулю схватил... Сдуру-то! Отец уж и не знает, как вас благодарить!
Тараш молчал.
- Я смотрю, вы становитесь любопытны, - продолжал Посредник, переводя взгляд на все еще бормотавшее что-то радио. - Пора вам отдохнуть, а, как вы думаете?
- Где Иван Владимирович? - спросил Тараш.
- У себя, у себя, завтракает. Он не знает, как готовить растворимый кофе и как вскрывать одноразовые упаковки сливочного масла. Приходится ему, как маленькому, делать бутерброды. Вы за него не беспокойтесь.
- Вы его отправите домой? - почти не разжимая губ, спросил Тараш.
- Отправим, конечно... может быть, не сразу, но отправим. Пока, во всяком случае, он не выказывает желания немедленно нас покинуть, напротив - хочет поскорее пойти к больному. Его едва уговорили сходить поесть. А вы больше пока не требуетесь, и вам пора отдохнуть, профессор, - и Посредник как-то особенно улыбнулся.
Тараш был совершено уверен, что его собираются убить. Сильнейший страх овладел им, но он взял себя в руки.
- Вы воюете на стороне Чечни?
- Я? - удивился Посредник. - Ни в коем случае. Я воюю на стороне того, кто больше платит. Российское правительство не заплатит ни гроша, у них нет необходимости беречь людей. Россия велика, народу много! Пойдете со мной сами или звать ребят?
Юрий Викторович Тараш встал. Он читал о том, что люди в последний свой час иногда проявляют изрядное мужество, и ему всегда было трудно в это поверить. Ведь всякий человек хочет жить и боится смерти! Но сейчас он понял, откуда у них брались силы. Показать свой страх перед Посредником было хуже смерти, а главное, противно.
Он шел за Посредником, который явно не опасался, что профессор удерет, потому что ни разу не оглянулся. Вскоре он с удивлением понял, что они идут в лабораторию. Если будут требовать еще чего-то, ничего не скажу, пусть делают, что хотят, твердо решил Тараш. Разве что раненому опять надо помочь...
Дверь в комнату больного была приоткрыта, и он увидел лежащего парня, который выглядел уже гораздо лучше, а рядом с ним - доктора Звенькова. Вид у Звенькова был неважный, видно, он, несмотря на возраст, соображал лучше, чем Тараш, и уже смекнул, где оказался. Посредник в первый раз обернулся.
- Прошу за мной. Вот сюда садитесь, - он указал на панель, куда профессор клал ребят для усыпления.
Пожав плечами, Тараш сел на панель.
И не успел он опомниться, как в комнату вошли двое охранников и сильно, но осторожно прижали его руки вниз, связали их какими-то ремешками. Его уложили, и он успел увидеть только, что один из лаборантов переключает приборы на распределительном щитке. Потом панель с лежащим на ней Тарашем медленно двинулась внутрь, в келью, и он услышал характерный звук, сигнализирующий о включении электроизлучателя. Он почувствовал, как в голову закрадывается сладкий дурман, и инстинктивно попытался сопротивляться, но ничего не мог поделать против собственной гениальной находки, и скоро уже спал крепким, прекрасным, оздоровляющим сном. Потом ему помнилось, что его снова вытащили из кельи, осторожно развязали, уложили поудобнее, и он успел подумать - так вот почему Посредник всегда хитро улыбался, когда речь шла о необходимости проверить, не водит ли их профессор за нос! Они хотели проделать опыт на нем самом. Вот почему на лице его было такое странное выражение, кода он сегодня говорил ему “вам пора отдохнуть”! Его, однако, устроили с удобствами, может быть, и не собираются убивать. С этой мыслью он снова заснул, и пока Марина и детектив Безухов искали его, спал и спал в удобной келье, и мозг его насыщался целебным кислородом, готовясь к генерации новых замечательных идей.
Глава пятнадцатая. Поверь в судьбу
Марина совершенно извелась от тревоги за отца, ей с трудом удавалось держаться. Несколько дней она упорно названивала в свою старую квартиру, пытаясь связаться с Гущко. Ей надо было договориться с ним - можно ли зайти и забрать бумаги. Посвящать его в дело она, конечно, не собиралась, хотела просто сказать, что припрятала свои женские дневнички, да забыла.
Однако телефон Гущко не отвечал. Марина припомнила, что он примерно раз в три-четыре месяца куда-то уезжает, он их предупреждал об этом, когда оформлялись документы. Вероятно, его нет дома. Это ее расстроило, потому что она уже пообещала записки Дидье; к счастью, недоверие последнего можно было рассеять. Он прекрасно помнил прежний телефон Марины и ее отца, сам несколько раз по ее просьбе пытался звонить и знал, что никто не отвечает.
- Он пенсионер, я не думаю, что может позволить себе длительные поездки, - сказала Марина. - Увы, придется подождать, не могу же я влезть в квартиру без его ведома. Да и замок он, наверное, поменял.
- Но мы не можем больше здесь сидеть, у нас же работа стоит, - возразил Дидье.
- Вы можете вернуться домой. Я буду звонить каждый день и в конце концов найду Анатолия Сергеевича. Жаль, что нельзя пойти вместе, вам бы он понравился. Это такой симпатичный старичок... ну, не совсем старичок. Он всю жизнь проработал учителем, и внешность у него очень типическая - настоящий учитель, да и только!
Дидье уехал, и тут Марину вдруг осенило - может быть, телефон не работает? В гудках было что-то странное, что неуловимо указывало на отсутствие соединения. Она не могла бы этого объяснить, но именно такое впечатление создавалось от бесконечных сигналов в трубке. Она решила для очистки совести съездить на Брестскую и посмотреть, нет ли Анатолия Сергеевича.
У подъезда сидела Гадюша. Несмотря на страшноватое прозвище, это была приятная, симпатичная старушка, трудолюбивая и приветливая. Ее семья, состоявшая из двух дочерей, их мужей и четырех внуков, просто души в ней не чаяла. Дочери постоянно переманивали маму к себе друг у друга, и Гадюша то и дело перетаскивала корзинку с каким-то пожитками из подъезда в подъезд - от одной дочери к другой. При этом вокруг часто суетился один из зятьев или оба вместе, помогая Гадюше тащить корзинку. Это было странно, потому что на самом деле место проживания Гадюши никакого значения не имело - когда дочери и их мужья возвращались с работы, все четыре внука были уже накормлены, ухожены, уже сидели, нагулявшись, за уроками, обе квартиры блестели, а сама Гадюша вела неспешную беседу со своими ровесницами, уютно расположившись с вязанием на лавочке перед домом. Звали ее так просто потому, что ее внук, родившийся первым, еще застал своего дедушку, мужа Гадюши. Слыша, как дед ласково обращается к жене - “Катюша, принеси молочка”, “Катюша, сделай то-то, голубушка”, ребенок невольно переиначил имя бабушки, а может быть, просто выговорить его не мог. Так Катюша превратилась в Гадюшу, слово прижилось и звучало совсем не грубо, а скорее нежно и мягко.
Даже Марина, мало кого замечавшая, любила и уважала Гадюшу. Она была из тех незаметных тихих бабушек, которых так много в России, у которых отчетливо проявляется постоянная готовность и потребность что-то делать для других. Своим почти героическим, ежедневным трудом на благо детей и внуков они совершают подвиг, не думая об этом и считая это своей обычной долей. Юрий Викторович как-то сказал дочери:
- Гадюша гораздо мудрее нас с тобой, Маришка. Она любит свою семью и своих детей - и в этом ее мудрость, ее сила. Я бы хотел, чтобы на свете было как можно больше похожих на нее людей. Для нее труд, любовь, порядочность как бы сами собой разумеются. Ей не надо объяснять ни себе, ни другим, что такое хорошо и что такое плохо.
Марина не особенно скучала по своему старому дому - некогда было, и уж вовсе не скучала по соседям. Она не слишком охотно сходилась с людьми, отец заменял ей всех и вся. Но увидев Гадюшу с ее неизменным вязанием, она так обрадовалась, что сама удивилась.
- Добрый день, Екатерина Матвеевна! - приветливо сказала она, подходя к Гадюше и усаживаясь рядом с ней. - Как вы поживаете?
- Боже мой, Мариночка! - Гадюша встала, потом опять села, обняла Марину, перекрестила ее. От нее пахло свежим хлебом и липой. - Как ты сюда попала? Узнать пришла, что ли?
- Узнать? Что узнать? Как ваши дети и внуки?
- Ничего, слава Богу, Васечка кашлять было начал, липового цвету заварила, вроде здоровенький стал... А как сам-то? Все горюет?
- Спасибо, Екатерина Матвеевна, с папой все хорошо, - помедлив, отвечала Марина. - Вы не знаете, тот учитель, что в нашу квартиру въехал, он в Москве сейчас?
- Ах ты, господи! - Гадюша привстала, несколько раз быстро перекрестилась, глядя куда-то вверх и вбок. - Да как же! Ты ничего не знаешь, милая, что ль?
- Не знаю, - подтвердила Марина. - А в чем дело?
- Убили его, - вполголоса сообщила Гадюша, наклоняясь к Марине.
- Как убили? - ахнула Марина.
- Убили, дочка, убили, душегубцы проклятые, креста на них нет... Женщина какая-то пришла к нему, заходит - а он там мертвый лежит! Уж она кричала, уж она звала! Я-то в тот день как раз у Майки была, в другом подъезде, там и сидела на лавочке, но сразу сюда прибежала, все видела. Милиция приехала, Анатолия-то этого вынесли и в машину белую положили...
- В “Скорую помощь”?
- Ну да, ну да... Ходил тут молодой такой милиционер, все спрашивал. Рассказала я ему про женщину-то, ведь я все видела, как она шла и смотрела на номера квартир.
- Это она убила его? Та женщина?
- Ну что ты, дочка? Да разве пойдет женщина на такое дело-то? Женщина же сама дитев родит, понимать должна, разве можно! Ведь каждый чей-то отец, сын ли, брат... Забрали ее в милицию-то, правда, но потом выпустили, не убивала она.
Марина молчала, совершенно потрясенная. Даже ее спокойное равнодушие ко всему на свете, кроме отца и работы, дало трещину. Жалко было человека... да и странно все это!
Уж нет ли тут какой связи, подумала Марина. Допустим, отец кому-то сказал про свои записи. Он забыл о них напрочь, но ведь не склеротик же он, мог и припомнить! Ведь сам давал согласие на ксерокопирование и даже отбирал те листки, которые нужно было переснять и сохранить! Все-таки, наверное, ее худшие опасения верны: с ним самим потом что-то случилось. Или ему пришлось срочно уехать, а те, кто был заинтересован в листках, забрали их... забрали таким страшным способом? Что происходит, о Господи боже! Что она теперь скажет Дидье?
В конце концов ей удалось взять себя в руки. Гадюша, сидя рядом с ней, все причитала по покойнику и ругала душегубцев.
- Екатерина Матвеевна, - спросила Марина. - А откуда милиционеры-то приходили, не знаете?
- Да это наши милиционеры, - заявила Гадюша так, словно возглавляла ближайшее отделение милиции. - Аккурат оттуда, - она указала на соседний дом, где оно и находилось. - И еще один тут был.
- Еще один? - переспросила Марина. - Какой еще один?
- Так еще один приходил, расспрашивал. Я думала, он убивца ищет, но он говорит, нет, ему важнее ту женщину оправдать, для того, мол, его и наняли. Да только та женщина не убивала Анатолия, я сама видела, как она входила в подъезд. Крики-то уж через минуту раздались, она бы просто не успела.
- А кто это был, Екатерина Матвеевна? - с надеждой спросила Марина. Видимо, речь шла о частном детективе, к нему можно было попробовать обратиться. Марина не хотела идти в милицию... Ведь все мы начитанные и умные, читали и слыхали про похищения и прочие страсти. Вдруг отца похитили, узнают, что она ходила в милицию, подумают, что заявила, и сразу же его убьют! Похолодев, Марина умоляюще посмотрела на свою собеседницу.
- Зовут его Пьер, а фамилия его Безухов, - словоохотливо сообщила Екатерина Матвеевна. - Махонький такой, лохматенький...
- Пьер Безухов?!
От изумления Марина даже лишилась дара речи. Неужели Гадюша шутит? Быть такого не может, не станет она шутить, только что вон как по покойнику убивалась, словно он ей родня, да и что за странные шутки? Умом повредилась? Нет, быть не может, отец прав, с такими, как она, это крайне редко случается. Человек, который всю жизнь занят святым делом, не может лишиться рассудка, не с чего ему.
- Говорю же тебе, Пьер Безухов его зовут, совсем как в кино. Про Наполеона и Наташу кино смотрела? Только тот в шляпе был, а этот без шляпы и худющий, смотреть не на что. Я еще ему сказала - ты бы, говорю, милок, хоть шляпу надел, раз уж шапку не носишь - мороз-то какой! А то ходишь простоволосый, так какой из тебя тогда Пьер... Засмеялся он и оставил мне карточку, просил позвонить, если что случится...
- А где эта карточка? - спросила Марина.
- Дома у меня, где ж ей быть, сохранила я ее, очень уж просил. Думаю, мало ли что! Ведь я все время здесь, как дела покончу дома, так и сижу на лавочке. Вдруг еще что увижу, так и позвоню тому парнишке, да вот видишь, не привелось...
- Екатерина Матвеевна, я вас очень прошу, дайте мне эту карточку!
- Карточку не дам, карточку он ведь мне дал, дочка, вдруг еще придется звонить! А вот телефон тебе перепишу. Ты посиди тут пока, подожди, солнышко вон сегодня, хотя и зимнее, а погреешься. Наверх-то со мной тебе нельзя, там Васечка спит, он вчера еще температурил немножко...
Гадюша поднялась со скамейки и засеменила к подъезду. Вернулась она с листком бумаги, явно оторванным от газеты, на котором был написан номер телефона. Где-то в центре, определила Марина по первым цифрам.
- Спасибо, Екатерина Матвеевна! - поблагодарил она. - А кого же мне позвать к телефону?
- Так говорю же тебе, дочка, Пьер его зовут, паренька того, Безухов по фамилии.
Это вызвало у Марины некоторые сомнения, но выбора не было. Сразу попросить старушку показать ей карточку она не догадалась, а теперь поздно - не гонять же Гадюшу опять домой, где отдыхает ее приболевший внук.
Марина попрощалась, пообещав еще наведаться к Гадюше, и направилась к переулку, где, как ей было отлично известно, находился целый ряд телефонных будок. Наверняка удастся найти хотя бы один исправный автомат. Но что же делать, как разыскать того, кто ей нужен? Ведь над Гадюшей, наверное, кто-то просто подшутил.
Набирая номер, Марина ощущала некоторую нерешительность, что было очень на нее непохоже. В конце концов она мудро рассудила, что по телефону ее не убьют и даже не стукнут, что в крайнем случае ее слова сочтут неостроумным розыгрышем, и приободрилась.
- Да! - ответил ей почти мальчишеский голос.
- Добрый день, - стараясь говорить твердо, произнесла Марина. - Могу я поговорить с господином... Безуховым Пьером?
- Я слушаю.
От такого быстрого неожиданного успеха Марина на секунду онемела.
- Я слушаю, - нетерпеливо повторил голос в трубке. - Кто говорит?
Выбора у Марины не было.
- Моя фамилия Тараш, - неуверенно произнесла она.
- Не может быть! Марина Юрьевна?!
- Да, - удивилась Марина.
- Так! - заявил ее собеседник. - С сегодняшнего дня, прямо с этого момента начинаю верить в судьбу. Я уже который день ищу и просто не знаю, где еще искать вас, уважаемая Марина Юрьевна!
- Лида, как у вас дела?
Услышав этот голос, Лидия невольно крепче прижала трубку к уху и растерянно залепетала что-то, что с некоторой натяжкой могло бы сойти за “спасибо, хорошо”. Она ужасно растерялась, сообразив, что звонит Виктор Викторович. Положение у нее было не из приятных - разговаривать с ним резко и даже прохладно она не могла, да и желания у нее такого не было. Разве можно так себя вести, ничего не объяснив человеку, от которого сама ты, кроме добра, ничего не видела! А объяснять тоже оказывалось делом нелегким, не скажешь же: “Вы знаете, а вы, оказывается, преступник!” Это как-то ужасно бестактно и может ему не понравиться. Ей было страшно неловко от того, что она слушала о нем всякие нелицеприятные вещи за его спиной, но спросить прямо “Простите, не возглавляете ли вы случайно преступную группировку?” было совершенно немыслимо, даже для всегда прямолинейной Лидии, грубо и по-хамски. Прямота прямотой, но соваться в чужие личные дела столь бесцеремонно тоже не хотелось, в конце концов, это слишком интимный вопрос.
Накануне Глеб провел с Лидией огромную разъяснительную работу, не пожалев на это почти двух часов своего драгоценного времени. Зная по опыту, что тут можно действовать только самыми сильными методами, он не стал чернить ее приятеля-уголовника, а больше налегал на Мишку. У Лидии, дескать, обязанности перед сыном! Если она своей глупой доверчивостью доведет дело до беды и с ней что-нибудь случится, кто будет зарабатывать следующие тридцать пять тысяч долларов, чтобы оплатить парню учебу в университете?
- Лида, я не прошу тебя делать ничего плохого, понимаешь? -втолковывал он. - Просто держись подальше от своего дружка из мафии, этого будет вполне достаточно. Ты поняла? Сейчас он тебе ничем помочь не может, да ведь ты же говорила, что он сам это признал. Вот и ладно, теперь просто оставайся в сторонке.
- Пьер сказал, что преступником его может назвать только суд, - напомнила Лидия.
- Лида! - простонал Глеб. - Действие происходит в России! В России! Петро говорил с юридической точки зрения! Я не хочу обвинять тебя в том, что ты сама ничего не соображаешь, да и вообще, ты - это дело святое! Святое! Но ради Бога - ты можешь поверить мне на слово и никогда не связываться больше с этим типом? Ради меня, просто по моей просьбе? Ведь это все, о чем я тебя прошу, не так уж и много.
Лидия нехотя признала, что Глеб если и обращался к ней с просьбами, то крайне редко, и пообещала сделать все, что от нее зависит. Глеб пытался добиться от нее обещания, что она больше ни за что не станет общаться с Виктором Викторовичем, но Лидия уперлась, как баран, и ему пришлось удовольствоваться меньшим.
- Лидия Борисовна! - слушать чепуху, которую понесла в растерянности Лидия, у него хватило терпения лишь на полминуты. - С вами что-нибудь не так?
- Со мной все в порядке, - твердо отвечала Лидия. - Хлебушек нанял частного детектива, который теперь и следит за тем, чтобы ничего дурного не произошло.
- Очень хорошо, - откликнулся Виктор Викторович. Прозвучало это совершенно искренне, и Лидию тут же начала мучить совесть. - Хороший специалист?
- Из частного агентства “Эркюль Пуаро”.
- “Эркюль”.
- Ах да, кажется, просто “Эркюль”. Мне он нравится, но... про вас он ничего хорошего не говорит, - мужественно произнесла она. Лидия была совершенно уверена, что прямота при любых обстоятельствах будет лучшей политикой.
- Ничего, я это как-нибудь переживу, - утешил Виктор Викторович. - Все понятно. Значит, вы не хотите больше со мной знаться?
- Ничего подобного.
Лидия сказала то, что чувствовала. Собеседник действовал с такой же прямотой, как и она, и поступить с ним таким образом, даже ради Хлебушка, она просто не могла.
- Я, лично я не знаю о вас ничего плохого, - пояснила Лидия. - Мне этого достаточно.
- И напрасно. Если вы будете вести себя подобным образом, это когда-нибудь кончится для вас плохо. “Не всякий вас, как я, поймет, к беде неопытность ведет”. Ясно?
Нет, в отчаянии подумала Лидия. Просто не может быть, чтобы мафиози шпарил назубок “Евгения Онегина”!
- Ваш друг был совершено прав, он сделал то же самое, что сделал бы и я на его месте. Всего наилучшего, Лидия Борисовна. Спасибо вам еще раз за ту статью.
- Подождите! - воскликнула Лидия. - Я хочу у вас спросить...
- Что-то такое, что интересует детектива из “Эркюля”, - уверенно сказал он. - Ну что ж, спрашивайте. У вас есть уникальная возможность.
- Почему уникальная?
- Потому что вам я скажу так, как есть, чего не могу обещать, если ко мне явится ваш Пуаро.
Лидия молчала. Она вдруг испугалась, что своими дурацкими вопросами может испортить все дело, и потом Пьеру будет только хуже. Вдруг он таит эту информацию от Виктора Викторовича - а она ее выдаст!
- Вы передумали?
- Нет, - решилась Лидия. - Скажите, вам знакомо имя Тараш?
Последовала пауза.
- Нет, - в конце концов твердо произнес ее собеседник. - Я никогда не слышал такого имени. Вы не волнуйтесь, я бы обязательно его запомнил. Но я ручаюсь, что не слышал его.
Лидия перевела дыхание. Так, выступила, как сыщица-любительница, и, конечно, не блестяще. Что полезного ей удалось узнать? Что если он врет, то врет мастерски?
- Лидия Борисовна, а кто такой Тараш?
- Не знаю.
- Понял, - ответил Виктор Викторович после краткой паузы.
- Да нет, - испуганно заговорила Лидия, вдруг сообразив, что он подумал. - Я и в самом деле не знаю этого. Он мне показывал какие-то фотографии и спрашивал - не знаю ли я Тараша... кажется, Юрия Викторовича. Но я не знаю.
- И я не знаю, уверяю вас. Я пробовал найти того, кто убил этого человека, через свои каналы, но не удалось. Надо вам сказать, что это странно, очень странно. Ну что ж, если у вас нет других вопросов... Номер моего телефона у вас сохранился? Надеюсь, он больше никогда вам не пригодится, но если вдруг что-то понадобится, звоните без колебаний. Просто так, без всякого дела звонить не нужно - ваш друг прав, вам это совершенно ни к чему.
И он дал отбой. Лидия тоже положила трубку на рычаг, немного посидела, поглаживая телефонный диск и глядя в окно на сероватое небо. Потом снова подняла трубку и набрала номер.
Москва кипела, взволнованная известиями о диверсиях в российской глубинке. Марина была чуть ли не единственным человеком, который ничего не знал об этом. Она ехала к Пьеру и в нетерпении приплясывала на месте, глядя в грязное окошко троллейбуса. Как это часто бывает в центре Москвы, офис был совсем близко, но ехать туда - страшно неудобно; идею взять такси Марина отвергла сразу же, едва взглянув на длиннющую пробку, скопившуюся под эстакадой на Белорусской.
Отыскав офис, она вошла в стеклянные двери, где ее уже ждали - пропуск был выписан заранее. У нее даже паспорт не потребовали - девушка, сидевшая у входа, только спросила “Марина Тараш?” и сразу же протянула ей длинную серую бумажку.
Марину любезно проводили до офиса, где находился Пьер. Он поднялся ей навстречу.
- Вы очень похожи на свою фотографию, Марина Юрьевна, - любезно пожимая ей руку, сказал он. - Безухов, Петр Кириллыч, рад познакомиться. Садитесь.
Марина села и огляделась. Кабинет был небольшой, весь заваленный какими-то бумагами, на столе стояла чашка из-под кофе, на окнах полно комнатных цветов. Сам хозяин, коротая время в ожидании ее прихода, читал газету.
- Читали? - спросил он, перехватив ее взгляд. - Чеченцы прошли в глубь России, совершено несколько террористических актов.
Марина кивнула не то чтобы равнодушно, но без особого энтузиазма. Такого рода новости только подгоняли ее - скорее прочь из этой страны! После гибели ее двоюродного брата, которую так тяжело переживала и в конце концов не пережила мать, она старалась слушать о Чечне как можно меньше. В конце концов, это очень мучительно - если ты ничего не может поделать!
- Зачем вы меня искали? - спросила Марина. Она тоже предпочитала прямоту, как и Лидия, но совсем по другим причинам. У Лидии это шло от внутреннего уважения к людям, от инстинктивного желания не оскорбить их враньем, у Марины же - просто от потребности перейти скорее к сути дела.
Пьер поднялся, подошел к небольшому сейфу, вмонтированному прямо в стену в углу комнаты, вытащил из него конверт, а из конверта - ксерокопии каких-то документов и подвинул их по столу к Марине. Ему удалось уговорить следователя скопировать для него бумаги, найденные в квартире убитого.
- Скажите, вам это знакомо?
Узнав с первого взгляда свои ксерокопии, работы отца, Марина вдруг подняла руки, как-то нелепо всплеснула ими, потом облокотилась на стол, уронила лицо в ладони и разрыдалась.
- Вот те раз, видно, в точку! - воскликнул Пьер, наливая в стакан воду. - Послушайте, ну пожалуйста, не надо плакать, я вас очень прошу. Я ведь такой же мужчина, как и все, хоть и маленький, а как мужчины переносят женские слезы - это общеизвестно.
Марина отняла руки от лица, решительно вытерла глаза носовым платком и прекратила плакать так же внезапно, как и начала.
- Прошу вас меня извинить. Вы должны мне верить - со мной можно иметь дело, несмотря на эту глупейшую выходку. Последний раз я плакала, когда мне было пять лет, да и то не слишком долго и на хорошем основании.
- На каком? - с интересом спросил Пьер.
- Папа сказал, что я еще слишком маленькая, чтобы помогать ему в работе.
- Это очень обидно, - согласился Пьер. - Но сейчас вы уже выросли.
- Да, и готова к работе, а на это - ну просто не обращайте внимания. Со мной можно иметь дело.
- Ба! Да я и не сомневаюсь, что с вами можно иметь дело! Если бы я отказывался иметь дело с каждой особой женского пола, которая рыдает в моем кабинете, меня бы просто уволили за ненадобностью. Эдак ни одного дела не раскроешь. А вы замолчали буквально через минуту, у меня просто слов нет! Ну а что же вас так расстроило, позвольте узнать?
- Это папины записки, я хотела их забрать из кухни, там они лежали между панелями кухонного шкафа, вчера прихожу, а Гадюша мне и говорит...
- Кто говорит?
- Гадюша... Так зовут старушку, которая сидит на улице.
- Вот это имечко, - заметил Пьер.
“На себя погляди!” - подумала Марина, но оставила эту мысль при себе.
- Ее зовут Екатерина Матвеевна, - пояснила она. - А маленький внук не мог выговорить “Катюша” и все называл ее “Гадюша”, так ее в конце концов все и стали звать. А женщина она чудесная.
- Помню ее. Так это она вас ко мне направила?
- Да, я приехала, хотела эти документы взять в нашей старой квартире, а тут Гадюша мне и говорит - убили нового жильца-то. В квартиру не войдешь, в милицию я не хотела...
- Из-за отца?
- Да, - слегка удивилась Марина. Несколько секунд она боролась с собой - хотелось и рассказ вести последовательно, чтобы помочь детективу, и о папе спросить - и наконец не выдержала. - Вы что-нибудь о нем знаете?
Пьер покачал головой.
- На работе его нет, дома нет. Кафедра и кто-то из его друзей заявили в милицию, но пока его не ищут, потому что завкафедрой сам подтвердил, что Тараш предупредил о своем отъезде.
- Предупредил? - это было первой хорошей новостью.
- Да, он позвонил и сказал, что ненадолго уедет. С тех пор его никто не видел. Марина Юрьевна, кто еще мог разыскивать эти записки?
- Да кто угодно. Желающих хватало. Отца постоянно донимали, просили продать открытие. Потому он меня и отправил в санаторий.
- В какой санаторий?
Марина вздохнула. Похоже, придется рассказывать этому Пьеру все. Может быть, следовало бы проявить осторожность, но она так устала! Видит Бог, ей пришлось нелегко, очень нелегко в последнее время, когда она, сжав зубы, делала то, что, она знала, было бы желанием отца, и при этом не зная, что с ним и жив ли он!
- Сколько стоят ваши услуги? - спросила она.
- Простите? - не понял Пьер.
- Я спрашиваю... здесь ведь частное агентство? Я видела вывеску.
- Да.
- Так сколько я должна заплатить, если решу поручить вам поиски отца? Сколько вы берете?
- Я лично - ни гроша. Платить вы будете в кассу. Потом мы разберемся, что причитается мне, а что - агентству. Но подождите - пока я ищу вашего отца в рамках расследования, за которое мне уже заплатили. Может быть, от вас ничего и не потребуется. Так о каком санатории шла речь?
Марина рассказала, как отец начал беспокоиться о ней и как они разработали план отъезда, как потом он внезапно перестал платить за нее и она вынуждена была примчаться сюда, потому что не находила себе места от беспокойства.
- Вы знаете тех, кто проявлял интерес к открытию вашего отца?
- Не всех. Если папу приглашали с семьей, он всегда брал меня с собой, но все-таки я бывала далеко не на всех встречах, банкетах и прочем, где к нему могли подойти, отвести под локоток и предложить деньги за “Морфея”.
- За “Морфея”?
- Так называется программа - “У Морфея”. Отец ведь занимался искусственным сном.
- Я это уже понял, хотя не очень-то разбираюсь в науке, но все же это видно из его записок. Именно так я и вышел на вашего отца - специалисты помогли определить институт, где занимаются такими проблемами. Скажите, Марина Юрьевна... если предположить, что Гущко убили из-за этих записок... кто из знакомых отца, интересовавшихся его программой, мог, по-вашему, пойти на такое?
- Из тех, кого я знаю, - никто. Но ведь я вам уже сказала, что знаю не всех.
- И по-вашему я мог бы усомниться, что с вами можно иметь дело? - с удовольствием спросил Пьер. - Задаю вам такой вопрос - а вы даже не ахнули! Ни тебе обморока, ни тебе крика, ни даже самого примитивного испуга!
- Но ведь я уже знаю, что он убит.
- Да, - после паузы сказал Пьер, рассматривая ее. - Просто здорово, что я нашел такую помощницу. Значит, говорите, многие интересовались? Так почему тогда записки не взяли из квартиры?
- Не нашли, их найти было не так-то просто.
- Марина Юрьевна, там ничего и не искали. Никаких следов, ничего не перерыто, не тронуто.
- Может быть, кто-то помешал?
- Да кто? Кто? Вошли в квартиру одинокого человека - одинокого, заметьте, значит, прийти никто не мог. Стукнули его по голове - и ищи себе на здоровье, хоть целую неделю!
- Может, в дверь позвонили или по телефону?
- Марина Юрьевна, ну вы же понимаете, у этих людей нервы крепкие. Дверь можно не открывать, к телефону не подходить, а звонками их разве напугаешь! Кто знал о том, что записки хранятся в шкафу?
- Я и папа.
- И все? Вы уверены, что сохранили тайну и что он ее сохранил?
- Не было никакой тайны, - с досадой сказала Марина. - Я и сама не знаю, что меня толкнуло скопировать записки и спрятать их! Мы этому и значения никакого особенного не придавали, я почти уверена, что папа просто позабыл про них.
- Тем более, коли так, он мог кому-то упомянуть о записках просто потому, что не относился к этому серьезно.
- Нет, не мог. Не стал бы он этого говорить тем, кто заинтересован купить “У Морфея”, даже если бы вспомнил о копиях. Он же не сумасшедший.
- Может, кто-то ловко маскировался?
- Не знаю. Но почему-то мне кажется, что такого быть не могло.
- Женская интуиция?
- Если хотите. Не верите в нее?
- Очень даже верю. Извините, - прервал он сам себя и снял трубку зазвонившего телефона.
- Добрый день, добрый день, - пропел Пьер, услышав голос Лидии. - Я нашел Марину Тараш! А вернее - меня нашла Марина Тараш!
- Да что вы? - обрадовалась Лидия. Она всегда радовалась чужим успехам, воспринимая их как преддверие своих собственных. Вот же кому-то повезло - так почему ей не повезет? - У меня тоже есть для вас одна новость. Только... - она замялась.
- Говорите, Лидия Борисовна, чего уж там.
- Если вы верите в женскую интуицию, я скажу. Если нет - лучше мне промолчать, вы же меня на смех поднимете.
- Номер два! - провозгласил Пьер. - Второе за сегодня веское основание поверить в судьбу! Только что, только что я сказал Марине Юрьевне, что верю в женскую интуицию, хотите - верьте, хотите - нет! Так что - пли!
- Звонил Виктор Викторович, - начала Лидия. Пьер сразу перестал смеяться.
- И что же? Лидия Борисовна, на вашем месте я бы...
- Хлебушек меня вчера донимал два часа, так что не трудитесь, - несколько резко прервала Лидия. - Я рискнула и спросила у него, знакома ли ему фамилия Тараш.
- И что?
- Он сказал, что никогда не слышал этой фамилии. И я ему верю. Вы меня поняли? Моя женская интуиция упорно твердит, что он говорит правду, - выпалила Лидия и совершенно неожиданно добавила. - И Хлебушек тоже так считает.
- Почему?
Лидия опять заколебалась.
- У него какие-то там насчет меня свои соображения, - уклончиво сказала она. - Я рассказала ему про то, что Виктор Викторович звонил, он сперва сердился, но когда я объяснила...
- Хорошо, я понял, - прервал Пьер. Надо поговорить с самим Глебом, иначе толку не будет.
- Он сказал, что пытался найти убийцу, но не смог. Так что кто бы ни разыскивал те ученые записки, или как там это называется, это был не он. Не стал бы он меня посылать туда, ему это просто не нужно.
- С этим я, пожалуй, согласен, - задумчиво сказал Пьер. - Ну что ж, спасибо! Как роман подвигается?
- Тут не до романов, - мрачно отвечала Лидия. - Когда действие происходит в России, писать об этом бывает, похоже, некогда. Впрочем, сейчас у меня такие возможности, что любой коллега умрет от зависти.
- Какие? - с любопытством поинтересовался маленький детектив.
- Неужели непонятно? Я могу с чистой совестью назвать своего главного героя Пьером Безуховым.
- А-а-а! - протянул Пьер. - Но мне кажется, кто-то это уже сделал до вас.
- “Какой удар со стороны классика!” - процитировала Лидия. Похоже, им с Глебом до самого конца этого дела, если оно когда-нибудь кончится, предстоит цитировать Ильфа и Петрова, а сказать точнее - Великого Комбинатора. - Удачи вам, всего хорошего.
- И вам того же. Вы роман-то все-таки напишите.
Повесив трубку, Пьер еще раз извинился пред Мариной.
- Вы уж посидите. Мне надо сразу же еще один звонок сделать, - объяснил он.
- Мне спешить некуда, - отвечала Марина. - Самое важное мое дело в данный момент - это вы. Кроме того, разговор, кажется, коснулся меня и показался мне очень интересным.
- Звонила женщина, которую застали на месте убийства, - пояснил Пьер.
- Ах да! - воскликнула Марина с непривычной для нее горячностью. - Да! Гадюша говорила мне... Кажется, она сказала, что ее забрали, а потом отпустили.
- Правильно, так оно и было.
- Она что, писательница?
- Да. Ее привели на место происшествия ложным звонком, - Пьер коротко рассказал подробности, не забыв и разговора в “МакДональдсе”. - Ее хороший друг, еще со школьных времен, нанял меня, чтобы я снял с нее обвинения, но это было нетрудно, потому что никто ее особенно и не подозревал. Однако окончательно подозрения, конечно, были бы сняты, если бы удалось найти того, кто на самом деле убил Гущко. Вот я с этим и вожусь. Одну минуту, - и он набрал номер Глеба.
Пьер Безухов стоял в самом начале списка тех, с кем Глеба соединяли в любое время, как бы он ни был занят. Увидев его имя в первый раз, секретарша приняла это было за дурную шутку, но потом Пьер с ней заочно подружился и теперь уже она узнавала его голос.
- Он у себя, сейчас, одну минуточку, - игриво сказала девушка.
- Не торопитесь, Аллочка, на сей раз никакой особой спешки нет.
Пока его соединяли, Пьер снова обратился к Марине.
- Вы сами где-нибудь пытались искать отца?
Марина, еще не решившая, рассказывать ли Пьеру про Бельгию, заколебалась, потом остановилась на золотой середине - ведь не обязательно выкладывать все подробности.
- Через наших знакомых, с которыми он раньше часто общался, - ответила она.
- И что же они вам... Алло! - заорал он в трубку. - Глеб! Что-то тебя плохо слышно! Мне Лидия Борисовна звонила.
- Я знаю. Опять она якшалась с этим... - недовольно сказал Глеб, избегая называть по телефону имя. - Но ты можешь верить ей, Петро. Не знаю, как Лидке это удается, ангел над ней вечно порхает, что ли, только люди ей не врут и не подличают. Сам ни черта не понимаю, но проверено много раз! Если уж Лидка спросила этого типа, а он ей ответил, да еще присовокупил, что только ей одной скажет правду - значит, так оно и есть! Можешь не сомневаться.
- Но я не могу делать выводы только на основании того, что...
- Конечно, не можешь, - раздраженно прервал Глеб. - Я бы на твоем месте тоже не стал. Я просто говорю тебе, как есть, а ты уж сам решай, делать ли выводы и какие!
- А ты знаешь кто у меня тут сидит? Марина Юрьевна Тараш.
- Да ты что! - завопил Глеб. - Нашел ее и мне ни слова, да?
- Потому что хвастаться нечем, я ее не находил, она сама ко мне пришла.
- Она опознала бумаги?
- Еще как опознала! Оплакала их, можно сказать... - и, увидев недовольную гримасу на лице Марины, Пьер тут же поправился. - Это я выразился фигурально, в поэтическом смысле. Отец-то ведь ее пропал, неизвестно, где он.
- Я знаю, - вздохнул Глеб. - Мои соболезнования.
- Я ничего не понимаю, - задумчиво сказал Пьер, кладя трубку.
Выходит, Виктоша ни при чем и вовсе не разыскивал бумаги? Или не стоит все же слишком увлекаться и верить Лидии? Но он все же был склонен поверить, потому что для этого были и другие основания. Пьер хорошо знал таких людей, как Виктоша, это были очень опасные люди и их было очень трудно, почти невозможно переиграть. И он не сомневался, что Виктоша не мог действовать столь идиотским способом - просто по определению.
Забыв о Марине, он напряженно размышлял, а Марина с детства привыкла не мешать людям в такой момент, так что ничто не нарушало тишины кабинета.
Может быть, Виктоша как раз на это и рассчитывал? Никто не подумает на него, потому что игра уж больно дурацкая? И чем глупее, тем лучше - машина, чемодан с пятерками, записки... Но и тут не проходило. Если бы Виктоше понадобились записки, он бы просто пошел и взял их, и плевать ему - подумает кто-нибудь на него или нет. Именно плевать - он никогда не гоношился, как другие, и не подчеркивал всячески, раздражая милицию своей бравадой - мол, знаете, что это я, вот он я, попробуйте, возьмите меня! Он делал, что хотел, брал, что хотел, и сидел тихо, не обращая ни на что внимания. Потому-то и сказал Лидии, как есть: я пытался выяснить, кто совершил это убийство, но не смог.
Увы, Пьер вынужден был признать - люди Виктоши скорее всего оказалась у того подъезда просто потому, что выполняли приказание своего шефа и следили за Лидией. Что-то его притягивало в писательнице, он, конечно, хотел защитить ее, но сыграло роль и кое-что другое - Виктоше было интересно, что за возня поднялась вокруг нее, вот он заодно и старался это выяснить. Дело-то странное, вдруг пригодится!
- Так, мне кажется, надо все начинать сначала, - резюмировал он наконец результаты своих размышлений.
- То есть?
- Боюсь что все наши подозрения не имели под собой совершенно никакой почвы. Гущко убили не люди Виктоши, я думаю, на этом можно поставить крест. Да и кишка у меня тонка связываться с ним - извините за выражение, Марина Юрьевна.
- Пустяки, - пробормотала Марина. - Как насчет папы?
- Найти вашего папу - первая наша задача на сегодняшний день. Потому что, если люди Виктоши ни при чем, значит, скорее всего в квартиру полез кто-то, кто знал о его записках. Почему он не взял их и даже не попытался отыскать - это уже другой вопрос. Скажите, пожалуйста, Марина Юрьевна, кто конкретнее мог получить выгоду, завладев открытием профессора Тараша?
- Конкретнее? Что вы, конкретнее это сказать невозможно, кто угодно мог.
- Но ведь для этого требовалось его согласие?
- Безусловно. Работу надо было запатентовать. Я не слишком разбираюсь в праве, но мне кажется, что столь принципиально новая технология требует патента, иначе невозможно.
- И получить патент стремятся для того, чтобы получить впоследствии прибыли?
- Ну конечно. Прибыли могут быть огромными.
- Но на это способна только сильная фирма?
- Конечно, только очень сильная фирма, я подчеркиваю - очень сильная. Тут возможен даже правительственный контракт. Вложения средств требуются огромные, всяких документов нужно оформить тысячи. Правда, вложения хоть и огромные, но окупаемость достаточно быстрая.
- Частное лицо исключается?
- Думаю, да... если только кто-нибудь из сверхбогатых. И я думала... может быть, кто-то здесь готов загубить папину работу - лишь бы не отдавать ее за рубеж.
- А вы собирались отдать ее за рубеж?
- Возможно, - уклончиво отвечала Марина. - Видите ли, вряд ли в такой стране, как Россия, реально правильное водворение папиной идеи в жизнь. Так что - мы иногда думали об этом. Здесь ведь все равно пропадет, а там хоть польза людям будет.
- Что-то в этом есть, - признал Пьер. - Ну хорошо. Значит, вы думаете, что никто не мог стремиться найти записки... так сказать, для себя?
- Не думаю... там все-таки нужно специальное оборудование.
- Но все-таки это возможно?
- В принципе - возможно. Ведь ничего особенно сложного в разработке не было, если есть определенные средства - можно, как вы выразились, создать нечто подобное для себя. Но я и представить себе не могу, что кто-то станет идти на такие сложности, вплоть до убийства, просто чтобы лучше спать. Это нелепость какая-то. Убить ни в чем не повинного человека, забрать папины записки - если бы их все-таки забрали, а потом построить собственную келью, залезть в нее и дрыхнуть - вы только представьте себе! Чепуха какая-то.
- Келью? Что значит - келью?
- Папина разработка предусматривала создание специальных горизонтальных ячеек, которые он называл кельями, куда кладут человека, подвергают его воздействию электромагнитных волн строго определенных параметров, после чего он засыпает и спит столько, сколько нужно. Иногда придется сочетать облучение с лекарствами.
- Облучение?
- Оно абсолютно безвредно, - заверила Марина. - Это просто так страшно звучит - облучение, на самом деле, никакой опасности нет.
- Ну а зачем же келья-то эта? Разве нельзя усыплять просто так?
- В келье поддерживается повышенная подача кислорода, если пациенту нужно, в воздухе распыляются определенные лекарственные средства. Есть и другие возможности, очень богатые. Поэтому лучше использовать отдельные ячейки. Если человек спит в такой ячейке и все параметры подобраны верно, он может полноценно отдохнуть за очень короткое время, снова обрести работоспособность после тяжелого рабочего дня буквально за час. Конечно, существуют ограничения, часто пользоваться целебным сном нельзя.
- То есть, если я вздумаю каждый день залезать в эту келью и каждый раз программироваться всего на час...
- Это причинит вред вашему здоровью. Вы станете нервным и дерганым, разучитесь засыпать естественным путем... В то, что назначено нам природой, надо вмешиваться как можно реже - этому отец меня твердо научил. Такой сон, как и многое другое, да почти все на свете, будет очень полезен, если использовать его разумно и не злоупотреблять. Лучше всего делать это, например, перед важными событиями, потому что человек просыпается очень бодрым, полным сил и энергии, желания жить и работать. Мозг его работает четко, появляется повышенная реакция, все его способности обостряются. А главное - кислородное насыщение приводит его к радостному мироощущению, он весел и готов к борьбе.
- К борьбе? К какой борьбе? С кем?
- Да я просто выразилась так, - с досадой сказала Марина. - Разве жизнь - не борьба?
Трудно судить, как пошло бы расследование, если бы Марина выразилась как-нибудь иначе или если бы Пьер не прочел прямо перед ее приходом статью о взрывах в глубинке. Теперь же ему пришли на ум только что прочитанные строчки, и он снова взял газету, нашел глазами тот абзац, который ему вспомнился:
Увы, следует признать, что дух боевиков пока не сломлен. После изнурительного ночного боя они идут в атаку так же яростно, как и за несколько часов до этого. Впрочем, может быть, что российские военные аналитики и наши корреспонденты ошибаются в оценке живой силы противника; возможно, боевиков вблизи границ скопилось гораздо больше, чем предполагалось ранее, и они сменяют друг друга, идя в атаку. Подразделения российской армии сражаются, не щадя сил, которые, похоже, уже почти на исходе...
“А что, если они вовсе не ошибаются в оценке живой силы противника, - подумал Пьер. - Что, если...”
- Марина Юрьевна, ваш отец интересовался политикой?
- Нисколько.
- Но все-таки он знал, что в Чечне идет война...
- Увы, знал слишком хорошо. Мой двоюродный брат погиб на этой войне, для мамы он был как сын родной. После этого она практически перестала бороться с болезнью и... умерла.
- Простите, что навел вас на грустные мысли... значит, профессор Тараш ни при каких обстоятельствах не мог бы сотрудничать с Чечней?
Марина подняла на него глаза. На секунду Пьеру показалось, что выдержка сейчас ей изменит, и он уже потянулся за стаканом с водой, но Марина все-таки взяла себя в руки.
- Нет, - сказала она. - Папа ни при каких обстоятельствах не стал бы сотрудничать с Чечней, - и отвернулась.
- Марина Юрьевна, вы на меня не обижайтесь, - попросил Пьер. - Я был обязан задать этот вопрос по долгу службы. Видите ли, мне пришла в голову одна идея. Может, она глупая, но я должен ее рассмотреть, и мне нужно, чтобы вы помогли мне в этом, без вас это вряд ли удастся. Почитайте вот это, - он отчеркнул абзац карандашом и протянул ей газету.
Марина принялась читать. Пьер следил за изменениями ее лица - сначала на нем было строгое недоумение, потом явственно проступила попытка осмыслить, приложить прочитанное к отцу и к себе, потом краска вдруг отхлынула от щек - она поняла. Отложив газету, Марина выпрямилась и несколько минут сидела очень прямо, закрыв глаза и дыша так, словно находилась на занятиях по лечебному дыханию. Пьер молча ждал.
- Как вы думаете, это возможно? - сразу спросил он, как только она открыла глаза.
- Да, - почти беззвучно отвечала Марина. - Это возможно. Только папа не мог сам этого сделать.
Она опять закрыла глаза, потому что выводы, которые следовали из сказанного, просто невозможно было пережить, неизвестность становилась не просто страшной, а невыносимой. Что же такое могли сделать с отцом, если он дал согласие на это? Марина закусила верхнюю губу и незаметно для себя стала раскачиваться взад и вперед на стуле, словно в попытке изгнать из себя нестерпимую боль и ужас, а Пьер с сочувствием смотрел на нее - и только; утешить ее ему было нечем.
Глава шестнадцатая. Сушите сухари
- Другого выхода у нас не было! Не было! Ты можешь это понять? - прокричал Посредник. На самом деле его звали Валентином Павловичем Лохановым, и он носил в известных кругах несколько обидную кличку Лох, значение которой совершенно не соответствовало его ловкости, оборотистости и умению определить, где и откуда пахнет деньгами.
Его собеседник, крупный человек в одежде защитного цвета, широкоскулый, стриженый “ежиком”, с грубыми чертами лица, буквально трясся от ярости.
- Ты понимаешь чего нам стоило создать эту чертову базу и так ее законспирировать!? - тихим от ярости голосом сказал он. - Лох ты, Лох и есть, дорогой! Ты радио слушал? Я тебя спрашиваю, ты радио слушал? Ты знаешь, о чем все вопят?
- Вот и хорошо, что вопят, - не согласился Лох. - Значит, сработали на совесть!
- Ох!... - несколько непечатных слов. - Ты, тупица стоеросовая, ты что, не соображаешь, что теперь нам придется закрыть базу? Да лучше бы этот сопляк десять раз помер, чем один раз такой точки лишиться!
- Ты вспомни, кто этот сопляк! Ты бы на моем месте допустил, чтобы он сдох? Допустил бы?
- Допустил бы! - заорал чеченец. - Еще как допустил бы! Все видели, как он совался куда не следует! Папаше вовсе не обязательно было говорить, что живым подобрали, мог просто погибнуть в бою и все! Что ты натворил!
- А ты спроси у папаши, что он предпочитает потерять - сына или эту чертову хазу, - ехидно посоветовал Лох.
Чеченец немного опомнился. В самом деле, не стоило так увлекаться и уж тем более так орать. Узнают кое-где - не сносить ему головы.
- Ну хорошо. Ты скажи, что делать, - уже гораздо тише, сквозь зубы произнес он. - Куда девать проклятого старика? Что делать с твоим ученым болваном?
- Тараш даже не знает, где он, понятия не имеет, кто мы такие. Сюда собрали чуть ли не всех, кто не имеет характерной внешности. Только Ашид приходил часто, но один не в счет, да он почти и не видел его. Так что профессора можно отпустить.
- Отпустить? Ты что, совсем с катушек съехал?
- Мы его отпустим, - твердо сказал Лох. - Он поедет за границу, я ему обещал. Только действовать надо с умом, как-то навести его на мысль поехать именно в ту страну, где нам удобнее всего его контролировать... Он собирался в Бельгию - это нас в принципе устраивает. Он не знает и не узнает, что работал на Чечню. Может, догадывается, но доказательств четких у него нет. А он нам еще очень и очень пригодится, понимаешь?
- А парень! Ведь он его оперировал!
- Он ассистировал при операции, - поправил Лох. - Ничего страшного. Может, что и заподозрил, но работал как проклятый, утром первым делом спросил, как больной... Медики - они немного с пунктиком все, ему главное - лечить. Нет, уничтожить профессора не дам, если больше ни у кого ума не хватит, я сам этим займусь.
Его собеседник грозно сверкнул глазами, но промолчал. Лох был рад этому. У него были свои планы - за границей можно будет получить дополнительные выгоды от Тараша и его головы, только действовать надо с умом. Ведь дураку же ясно - песенка бандитов будет спета, и если не завтра, так послезавтра, так что надо навострять лыжи. Он не намерен губить себя вместе с ними.
Возвращаться в Россию Лоханову тоже не хотелось. Совести у него, конечно, давно не осталось, но сейчас - очень уж мерзко и низко было то, что он делал, и жить среди людей, горю которых он способствовал, не хотелось. В сущности, он не был злым, не любил насилия и крови; просто очень уж обожал деньги и ради обладания зелеными бумажками готов был на все. Нет, он не останется в России, хотя с тем, что у него есть уже сейчас, можно хорошо жить везде. Он поедет туда, где сможет забыть, а может быть, и замолить тех российских ребят, которые не выдержали схватки с освеженными целебным сном бандитами, замолить слезы их матерей и всей России, с гневом наблюдающей преступную бойню.
- Может, он сейчас подслушивает нас, твой гребаный Ломосонов, - сказал чеченец и выругался.
- Ломоносов, а не Ломосонов, - машинально поправил Лох. - Спит он. Самое лучшее и разумное было, чтобы он спал, пока мы тут разберемся.
- Откуда ты знаешь?
- Я его сам усыпил, по его же собственной методике. Привязали к доске, запихали в келью и установили на тридцать шесть часов. Выйти оттуда невозможно.
Чеченец заржал.
- А не проснется? Не задохнется он там?
- Нет, - устало отвечал Лох. Обычно ему не приходилось вести с ними столь долгие разговоры, и собеседник ему надоел. Было противно.
- А второй? Ну хрен с ним, с этим Ломо... как его, а что со старикашкой делать будем?
- Пусть валит, - решительно отвечал Лох.
- Он же все видел!
- Что? Ну вот что он видел? Ты пойми другое: если мы не отпустим его, то милиция осатанеет и тогда действительно придется закрывать лавочку! С тех пор, как вы в этих местах свои игрушки раскидали, здесь в оба смотрят, и если человек уйдет куда-то и не вернется, они всю округу перевернут. Ребята примчались, говорят - срочно нужен врач, так что ясно, что нужен где-то недалеко! А мы тут торчим у всех на виду, потому что так и было задумано. Дом, здание лаборатории и парилка почти что посреди чистого поля, как три тополя на Плющихе! Дед не один жил, бабка у него, сын... сын ребятам дверь открывал, здоровущий такой, говорят, детина. Уж он-то, как пить дать, или сам в милицию помчится, или - раз, два, три, четыре, пять - я иду искать!
- Пусть приходит, - зловеще ухмыляясь, отвечал чеченец.
- Господи, вам бы только стрелять! - с отвращением произнес Лох. - Пойми, придурок...
- Полегче, - перебил чеченец, нехорошо блестя глазами.
- Пойми, что нельзя нам ничего такого! Нельзя! Здесь, по крайней мере... Это хорошо законспирированное убежище, которое принесло уже столько пользы, что и говорить-то нечего. Брат твой после той ночи где отсыпался? А? Ну, то-то. А на другой день опять в драку полез, и не отдохни он вовремя, неизвестно еще, что случилось бы!
- Так-то оно так, - согласился чеченец, чуть успокоившись. И вдруг снова сверкнул черными глазами, взмахнул резко головой. - Откуда знаешь?
- Ашид рассказывал... Да не егози ты, он просто объяснял, почему ему, брату твоему, самое лучшее лечение и отдых дать надо.
- Ну-ну.
- А отпустим деда, - после паузы продолжал Лох, - глядишь - и пронесет. Что он может рассказать?
- Так ранен-то пацан был из пушки, а не веником стукнутый! Это-то ты хоть соображаешь?
- Эка невидаль - из пушки! Да ты что думаешь - пушки только у вас есть? На мальчишке даже формы не было, штаны обычные, а рубашка хоть и наша, но такая грязная и рваная, что хрен разберешь! Ее на нем ножницами разрезали. А стреляют сейчас везде и повсюду, в Москве палят прямо на улицах, ходить страшно стало. Тут недавно один хмырь, знаешь, из чокнутых, нашел где-то винт охотничий и давай жарить из обоих стволов. На этот салют в два счета омон явился, тоже стрелять начал, такой грохот стоял, как в тире. Приврем деду, что парня ранили грабители, торгует, мол, в коммерческом ларьке, ночью полезли и пальнули, может, и обойдется. Дед совсем темный, кофе растворимого никогда не пил.
- Как это? - удивился чеченец.
- А так. Дали ему на завтрак кофе и маленькие пластиковые упаковки со сливочным маслом, а он смотрит на них, как баран, и что с ними делать - не знает. Ну, намазали ему бутерброд, налили кофе.
Чеченец снова заржал.
- Придется рискнуть, ты пойми, - втолковывал Лох. - Кончим деда - вся деревня на поиски выйдет.
- Да что его кончать-то! - махнул рукой чеченец. - На него глянь - он рассыплется.
- Тем более. Не бери лишнего греха на душу - мало у тебя таких грехов, что ли? Надо отпустить деда, более того - вежливенько так его домой доставить, деньжат сунуть. Только не слишком много, чтобы лишнего не заподозрил. Поблагодарить и все такое. А потом поставить ребят хорошенько приглядывать, куда дед сунется. Если что - успеем сняться и уйти без особой спешки. Не забывай, ведь дед дороги-то не знает, ночью везли. И я уж позабочусь, чтобы обратной дороги он тоже не рассмотрел, как бы хорошо ни знал окрестности. Так что, если даже он вздумает болтать, то пока найдут...
- Ну ладно, - согласился наконец чеченец. - Только гляди у меня... Ты теперь с нами, замазанный, так и знай! Взрывчатка спрятана в парилке. Понял? Таили от тебя - и зря, теперь-то ты точно знаешь, что повязанный.
Лох побелел. Ему стало ясно, что чеченец прав: теперь он не просто сторонник чеченских боевиков, которому можно плюнуть в физиономию, но привлечь по закону нельзя - нет такой статьи! Теперь он соучастник страшного преступления, даже нескольких преступлений - тех взрывов, которые совершила затаившаяся в этом чертовом доме банда. В этих взрывах погибли люди, и он ответствен за их жизнь, пусть меньше, чем сидящий перед ним подонок, но все-таки... И как это он не догадался, что взрывчатка и вообще боеприпасы должны храниться именно в доме, который и был единственной базой бандформирования, проникшего в глубь России, окопавшегося в одной из бесчисленных ее деревень. Ведь дураку же понятно, что больше держать негде! И охрана никогда не курила в бане, это-то он уже давно заметил... Нет, бежать надо, бежать!
- Везде найдем! - неожиданно рявкнул чеченец, словно читая мысли Лоха. - Так что уж лучше сиди тут!
И он вышел, мерзко хлюпая сапогами - наглый, сытый, безмозглый. Лох несколько секунд сидел, тупо глядя перед собой, потом встрепенулся, встал. Предстояло много дел.
Он вызвал охрану и обоих лаборантов.
- Профессора проверить, дать передохнуть. Его можно как-нибудь покормить?
- Можно, - после некоторого колебания отвечал один из лаборантов. - Попробуем привести в сознание наполовину и накормить.
- Потом снова положите - на двадцать четыре часа. Мне подумать надо, как и куда его отсюда вывозить, так что пока пусть спит, чтоб не мешал. Где дедок?
- В лаборатории. Сидит возле парня, тому гораздо лучше.
- Вечером, как стемнеет, приготовьте для дедка машину...
Дарья Александровна Звенькова, прожившая в законном браке со своим супругом, Иван Владимировичем Звеньковым, почти полвека, радостно постучала в окошко старой своей приятельнице Пелагеи Купчиной.
- Старик мой вернулся! - сообщила она. - Вечером к нам приходи! Мы уж и надеяться престали, такое кругом творится, прости Господи... - она перекрестилась, и Пелагея последовала ее примеру.
- Стало быть, отпустили его?
- Да его и не держал никто! Сам уходить не хотел, парнишке операцию делал, молоденький парнишка совсем, вот и просидел около него... Торговал чем-то пацан, вот и доторговался, не лезь во взрослые дела! Мой-то пулю вытащил, да температурил пацан тот немного, вот и караулил его. А как пошел на поправку, так обратно старика доставили моего, да столько денег отвалили, богатые, наверное! Раз даже парень торгует, стало быть, денег-то много у них. Бегу вот за водкой, вечером приходи, погуляем хорошенько, ведь масленица.
- А может, чеченцы, Даша? Может, в милицию?
- Да какие тут чеченцы! - махнула рукой Дарья Александровна. - Ихние все здоровенные, плечистые, а этот, мой-то сказывает, совсем был маленький, мальчонка еще... Так ты приходи вечером-то. Хлеб есть у тебя?
- Есть еще несколько буханок.
- Выручи, а то печь не успеваю уже.
Хлеб в деревню привозили раз в неделю, и все старались запастись им как следует. Очередная машина с хлебом должна была прийти как раз в этот вечер, да очень поздно; торговать начинали утром.
- Не хватит, - с сомнением сказала Пелагея, доставая свои небогатые запасы.
- Для начала хватит, а там будем машину караулить, как увидим - сразу попросим Павла-то! Пусть отгрузит несколько буханок на месте - а мы ему самогоночки!
Обе старушки рассмеялись. Простившись, Дарья Александровна пошла домой; с заднего крылечка тихонько встал и неторопливо пошел к лесу некий Аристарх Турилов по кличке Дурила. Он очень успешно изображал некоторое слабоумие, что научился делать для обеспечения себе различных выгод с самого детства, и давно уже работал на чеченцев. От него они и узнали тремя днями раньше, что в деревне живет хоть и старенький, да неплохой врач.
Спустя час Лох с облегчением узнал, что у деда и бабки никаких подозрений не возникло, что они на радостях созывают гулять всю деревню - отчасти отметить получение гонорара, отчасти из-за масленицы.
Вечером Дурила в числе прочих гостей сидел в доме Звеньковых и поедал блины. Стол был богатый, водки много, отварной картошки горы, соленья, розовое сало, жареные куры...
Однако хозяйка внимательно присматривала за дорогой и строго наказала всем: покажется машина с хлебом - сразу остановить ее. Пусть Павел, уставший после перегона, не идет сразу домой спать, а сюда заскочит, поест, выпьет по-русски водочки, а заодно разрешит им взять прямо из машины несколько буханок хлеба - небось, теплый еще.
Сам Иван Владимирович, немного пьяненький, распаренный, то и дело поглядывал на жену и довольно крякал. Обычно доктор не прикасался к водке, и всякому было ясно, что он рад без памяти встрече с семьей и полученным большим деньгам. По своему обыкновению, доктор все больше молчал, подливал себе и гостям, поглядывал в окошко.
- Павел, сюда иди! - чуть дребезжащим голосом закричал он, когда долгожданная машина с хлебом затормозила перед окнами. Гости выскочили из дома и, с трудом держась на ногах, перегородили дорогу живой цепью. В этой цепи был и Дурила.
Усталый шофер, вынужденный затормозить, чтобы не подавить всю ораву, выругался и выскочил из машины явно не с самыми добрыми намерениями. Однако, узнав, что исчезнувший было доктор Звеньков вернулся домой, получил кучу денег и задает пир, он несколько смягчился.
- Павел, дай парочку буханок! - закричал хозяин, тоже выходя из дома и по-братски обнимая Павла.
- Не положено до завтра...
- Да будет тебе! Парочку! Столько водки, что без закуски как же оно... А уж завтра я рассчитаюсь, тут все свидетели...
- Да какие там свидетели! - махнул рукой Павел. Доктор был известен по всей округе своей безупречной честностью. - Ладно, подожди, сейчас сброшу.
Он залез в кузов, где одуряюще пахло свежевыпеченным хлебом, и с удивлением обнаружил, что доктор лезет за ним.
- Да ты иди, я сам принесу... - начал Павел.
- Слушай внимательно, - перебил Звеньков, и Павел вдруг заметил, что сильный запах водки идет у доктора не изо рта, а от одежды, которую, очевидно, обильно спрыснули. - Завтра вечером, когда приедешь обратно в район, позвони в Москву куда следует и скажи, что заложник Юрий Викторович Тараш в наших краях. Он врач. Понял? Его бандиты удерживают недалеко от нас в каком-то доме силой. Ехать минут двадцать-тридцать. Может, не Тараш, а Дараш или что-то в этом роде, я всего один раз слышал фамилию, не разобрал. Все объясни там, скажи, сам я ничего рассказать не могу.
- А куда звонить? - одними губами спросил потрясенный Павел.
- Там на месте разберешься, голова у тебя есть. Все запомнил?
- Тараш или Дараш, Юрий Викторович?
- Да тише ты! Да. И чтобы никому, ясно?
- Да понял, не маленький! - Павел люто ненавидел чеченцев.
Доктор с облегчением вздохнул, взял две буханки хлеба и стал, пошатываясь, спускаться с грузовика.
- Ну, старуха, надо еще выпить! - бухнул он на стол хлеб перед женой. Орало радио, вопили пьяные гости, пел роскошный громадный самовар - гордость Дарьи Александровны. Было так шумно, что он решился одними губами сказать ей:
- Все в порядке.
- Он им скажет, что этот заложник цел и невредим? Ведь у бедняги, наверное, родные есть, я чаю, с ума сходят? - очень тихо спросила старушка.
- Я думаю, он догадается, - улыбнулся доктор.
- И до чего же ты набрался, старый бес! - завопила Дарья Александровна. - Вот я тебе сейчас дам! Не смей больше водку лопать!
Гости смеялись, глядя на развоевавшуюся хозяйку, пили ароматный чай с домашними пряниками, ели теплый хлеб с салом. Дурила сидел в доме, пока не ушел последний гость, но ничего подозрительного так и не заметил.
После его ухода уставшие старики все-таки собрались с силами, достали припрятанный хлеб, запасы коего у Дарьи Александровны, отличной хозяйки, были довольно велики. Может быть, в доме и не водилось растворимого кофе и одноразовых баночек со сливочным маслом, но оставить домашних без хлеба - да разве можно! Буханки быстро порезали аккуратными ломтиками, посушили в еще горячей печи на сухари и убрали в мешочки. От греха подальше.
Глава семнадцатая. Не паниковать!
- Марина Юрьевна, - начал Пьер, выдержав хорошую паузу. - Вы извините меня, пожалуйста. Я уверен, что ваш папа - мужественный человек, который никогда не пошел бы на такое, если бы не обстоятельства. Мне не хотелось бы говорить банальности, но все же, прошу вас, не отчаивайтесь раньше времени. Профессор Тараш - человек необыкновенный, и даже чеченцы могут это сообразить. Он нужен им, и я считаю вполне вероятным, что ему сохранили жизнь. И ведь вовсе не обязательно, что он пошел на это сознательно. Возможно, его обманули.
Марина кивнула. Немного придя в себя, она тоже первым делом подумала об этом. Правда, трудно было представить себе такую ситуацию, в которой отец нарушил бы данное Дидье Майо слово, но ведь всякое случается! Главное, что он сам позвонил и предупредил, значит, все еще возможно.
- Давайте попробуем подумать вместе, как его отыскать, - продолжал Пьер, с удовольствием наблюдая за тем, как Марина вновь внутренне собирается, готовясь к действию. - У вас есть хоть какие-нибудь предположения?
Марина покачала головой.
- Никаких.
- Мы можем предположить, что его где-то удерживают силой, но вот где? Если моя догадка правильная, то скорее всего где-то рядом с границей. Одну минуту.
Он быстро позвонил куда-то и потребовал подробную карту России. Пока он говорил, Марина напряженно думала.
Да, ни она сама, ни отец, увлекшись своими прожектами, даже не подумали о возможности использования программы “У Морфея” в армии. Если бы они дали себе труд задуматься об этом, вместе того чтобы мечтать о своем светлом бельгийском будущем, они, конечно, немедленно предложили бы его российским военным. Отец сам бы поехал, куда надо, все бы наладил, проконсультировал, помог! Все их прежние рассуждения были, конечно, правильны, но что они стоят перед тем, что случилось, как теперь смотреть в глаза похоронившей племянника матери на ее фотографии на памятнике, как думать о других матерях, чьи сыновья, возможно, и не погибли бы, если бы не были такими усталыми, измученными, если бы им не противостояла сильная, хорошо выспавшаяся армия. Стыдно! В первый раз Марина действительно поняла, насколько глубока ответственность ученого перед человечеством, как много зависит от его морали, внутренних убеждений, от его способности смотреть в будущее и оценивать собственные открытия шире.
Принесли карту.
- Вот смотрите, - говорил Пьер, обводя ручкой с задвинутым внутрь стержнем длинный район вдоль границы. - Вот здесь и здесь совершены теракты. Вот из этого села велся репортаж вчера по телевизору, здесь же, - он сверился с газетой, - находился и корреспондент, автор этой статьи. Если мы не ошибаемся и боевикам и в самом деле удалось завладеть техникой профессора Тараша, то произошло это где-то тут, где я показываю, видите? Ведь без него использовать технику нельзя?
- Можно, одним из ее главных достоинств является именно то, что она проста в использовании, - вздохнула Марина. - Требуется лишь небольшой тренинг для медицинского персонала. Но все-таки надо возить туда-сюда всякие приборы, специалистов, а ведь война же идет. Так что я не знаю...
Безухов молчал. Он все больше убеждался в том, что его идея верна. Значит, надо звонить в военную прокуратуру и информировать их. Он понимал, что его запросто могут высмеять, но это его мало беспокоило. Если есть хоть один шанс, что ошибки здесь нет и чеченцы забрали профессора Тараша вместе с его целебным сном, значит, пусть смеются, сколько угодно. Лишь бы только не отмахнулись и проверили!
- Так значит, вы думаете, что отец где-то здесь, - тихо сказала Марина, поедая глазами карту. - Его скрывают где-то здесь...
- Марина Юрьевна, где вы живете?
- Я сняла квартиру неподалеку от Курского вокзала.
- Значит, если отец, предположим, получит возможность позвонить, он не сможет вас найти?
- Нет. Он не знает, где я. Но тут ничего не поделаешь - не могу же я пойти к себе!
- Не можете, - задумчиво подтвердил Пьер. - Ну просто никак не можете, мало ли что! Если вашего отца удерживают силой, то вас наверняка ищут тоже, чтобы вернее держать его в руках. Но что же нам делать? Предположите, что он жив, что нашел какую-то возможность связаться с вами, и не может вас отыскать!
- Я уже думала об этом. Но что можно предпринять, просто ума не приложу. Все-таки мне надо не то чтобы скрываться, но по крайней мере не лезть на рожон. - Какое счастье, подумала Марина, что она все-таки пошла к этому лохматому коротышу с экзотическим именем!
- Ну хорошо, попробуем действовать иначе. Можно было бы попробовать, например, дать объявления в газетах, замаскировав его как-нибудь, так что никому, кроме вашего отца, и в голову бы не пришло, что речь идет о вас. Но ведь нет уверенности, что он читает газеты.
- Газеты - нет, - подумав, отвечала Марина. - Но... я хочу сказать, если отца удерживают, то наверняка создали ему и условия для работы? Так ведь? Иначе и смысла нет.
- Наверное.
- Значит, он мог попросить себе специальные журналы. Даже наверняка попросил. Я совершенно уверена: если у отца в принципе есть такая возможность, он заказал себе “Научный альманах”, “Науку и жизнь”, “Медицинский вестник”... Мог заказать и иностранные журналы, да только без меня он в них плохо разбирается.
Пьер помолчал, прикидывая.
- Какой из этих журналов должен скоро выйти?
- Да они все ежемесячные, а сейчас как раз конец месяца, так что...
- Отлично! - обрадовался Пьер. - Хоть в чем-то повезло.
- Не радуйтесь чрезмерно, многие журналы сдаются в печать за месяц-полтора, может быть, уже поздно. Перспективнее всего в этом смысле, я думаю, “Медицинский вестник”. Там верстка идет до последнего момента, потому что ждут новых поступлений, новой информации.
- Это точно?
- Точно. Папа сам не раз публиковался в этом “Вестнике”, так что я знаю.
- Где их редакция?
- Где-то на Ногина, но точно не могу сказать.
- Это не проблема, - Пьер быстро записал название и снова вызвал секретаря. Та же девушка, что приносила карту, вошла в комнату, взяла у него из рук листок с названием, выслушала задание и молча ушла.
- Теперь, Марина Юрьевна, у вас новая задача. Вы должны предложить какой-нибудь текст, составленный похитрее, чтобы никто, кроме вашего отца, не догадался, что речь идет о вас. Вы меня понимаете? Этот текст должен быть совершенно безопасен для него, если попадет в руки тех, кто его удерживает, но ему должен сказать все. Вспомните что-нибудь такое, чтоб известно только вам двоим. Если это будут отдельные слова, запишите их на листке бумаги подряд, а мы уж сумеем объединить их в текст. Вы прикиньте, а я пока позвоню, - и он снова схватился за телефон.
- Лидия Борисовна! - радостно заговорил Пьер в трубку. - Как хорошо, что я вас застал! Помните, вы говорили, что были бы рады познакомиться с профессором Тарашем и его дочерью?
- Да, конечно.
- Так вот, у вас есть такая возможность! Правда, пока только с Мариной Юрьевной! Он тоже хочет с вами познакомиться, более того - ей нужна ваша помощь!
- Помощь? Чем же я могу помочь?
- Нам нужен хороший писатель и хороший редактор.
- Писатель и редактор? - удивилась Лидия.
- Лидия Борисовна! Вам надо потренироваться! Вы же собираетесь писать книжку, в которой действие происходит в России! Вот и приезжайте сюда, можете начать прямо сейчас!
- Я не понимаю.
- Все вам объясню, верьте моему слову, - посерьезнел Пьер. - Буду очень благодарен, если вы подъедете. Прислать за вами машину?
- Спасибо, смысла нет, на метро скорее.
- Это та самая женщина, которую обнаружили на месте преступления - пояснил Пьер Марине, положив трубку. - Она замечательная писательница, по профессии редактор, она сейчас едет сюда. Вы вспоминайте, вспоминайте! - добавил он, увидев, что на лежавшем перед Мариной листке написано всего два слова. - Мы попросим ее соединить это в связный осмысленный текст, отредактировать этот текст, а потом я стану думать, как устроить так, чтобы вышло уже в следующем журнале.
- Это будет сложно?
- Непросто, наверное, - легко признался Пьер. - Это мои коллеги из милиции, и уж тем более из военной прокуратуры, могут своей властью распоряжаться и решать такие вопросы на ходу, а мы, частные сыщики, увы, не можем похвастать такой всесильностью. Но я посмотрю, что тут можно будет сделать, может быть, мне помогут ребята, которые как раз и расследуют убийство в вашей бывшей квартире.
Приехавшую Лидию Марина встретила сначала настороженно, но той удалось растопить даже этот лед.
- Вот что нам нужно, - втолковывал Пьер, кладя перед Лидией листок. - Составить связный текст, который включал бы в себя все вот эти ключевые слова, отредактировать его, чтобы имел приличный вид и не выглядел надуманным, не вызывал подозрений.
- В какой форме? - спросила Лидия.
- Что?
- Я спрашиваю, в какой форме? В форме рассказа, художественного произведения? Объявления? Газетной статьи?
- Ну, скажем, небольшой научной заметки, - вмешалась Марина.
Лидия внимательно прочитала написанные на листке бумаги слова:
Не паниковать
Кофе с грязью
Волки сыты, овцы целы
Соты
- Что это значит? - спросил Пьер.
- У отца была первая заповедь - не паниковать. Он часто это повторял, поэтому это было первое, что пришло мне в голову. Дальше - кофе с грязью. Когда я была маленькая, меня отдали в детский садик, и в первый вечер бабушка спросила у меня: “Мариночка, чем тебя кормили?” Я и ответила: “Давали кашу и кофе с грязью”. Имелся в виду осадок на дне стаканов, в которых был тот ужасный напиток, что сходил в советские времена за кофе с молоком, помните? “Волки сыты и овцы целы” - этой пословице я учила одних наших друзей, иностранцев, отец ее часто повторял, причем имитировал их акцент.
- Эти друзья имели какое-нибудь отношение к истории с программой “У Морфея”? - спросил Пьер.
- Да. Прямое.
- Может, тогда лучше не надо?
- Нет, можно включать, - сказала Лидия, уже что-то писавшая на листке бумаги. - Это ведь пословица, ее многие употребляют, она подозрений не вызовет.
- Дальше у нас “соты”, - прочел Пьер.
- Так однажды один летчик назвал кельи, в которых предполагалось усыплять людей. Папе очень понравилось, но мы все равно продолжали называть свои ячейки “кельями”. Однако, я думаю, он вспомнит.
Лидия оторвалась от своего занятия.
- Может быть, мне будет легче, если вы мне объясните толком, что здесь происходит? - спросила она.
Пьер вопросительно посмотрел на Марину. Та кивнула головой.
- У нас есть основания предполагать, что отца Марины Юрьевны, профессора Тараша, скрывают, задерживают помимо его воли. Марине Юрьевне тоже совершенно ни к чему соваться к себе домой или куда-то еще, где ее легко найти. Поэтому мы собираемся опубликовать небольшую статью в журнале “Медицинский вестник”, такую, чтобы никто, кроме профессора Тараша, не понял в ней ничего, а именно: того, что его дочь передает ему привет.
- А он читает “Медицинский вестник”?
- Не знаем, - вздохнул Пьер. - Можем только надеяться на это.
Лидия внимательно посмотрела на Марину и, хотя та сохраняла совершенно невозмутимое выражение лица, сочувственно коснулась ее руки.
- Понятно, - коротко сказала она. - Хорошо, я попробую.
Через двадцать минут, во время которых никто не нарушал молчания, на стол перед Глебом лег листок, на котором летящим почерком Лидии было написано:
Кофе с грязью
Недавние исследования показали, что в кофе, который, наравне с пивом, является самым популярным напитком нашего времени, почти всегда наличествуют вредные примеси - правда, в микроскопических количествах. Эти частицы сохраняются после сбора зерен, попадая в урожай с почвы, так что можно их охарактеризовать просто как грязь.
Однако любителям кофе можно твердо посоветовать одно - не паниковать. Кофейные зерна имеют достаточно правильную структуру, немного напоминающую соты, и крохотные частицы посторонних веществ, проникшие в кофейное зерно, могут быть извлечены оттуда лишь при длительном хранении. Вреда же они причинить не могут.
Вывод таков: если потребляемый кофе будет свежим, никакого вреда частицы почвы не причинят. К тому же свежий кофе гораздо вкуснее, так что свежемолотый лучше во всех отношениях - и волки сыты, и овцы целы
Рекомендуем вашему вниманию новую брошюру об исследовании кофейных зерен, недавно вышедшую в нашем издательстве.
- Здорово! - восхитился Пьер. Марина тоже посмотрела на Лидию с новым уважением. - Одно из слов даже заголовком сделали, и без всякой натяжки! Это сразу обратит на себя внимание профессора, если журнал попадет ему в руки. А это правда - насчет пива и кофе?
- Правда, я недавно где-то читала, что два самых популярных напитка в мире - это пиво и кофе. На третьем месте вроде бы чай. Но учтите, что это чуть ли не единственное, за что я ручаюсь.
- То есть зерна кофе на самом деле под микроскопом не похожи на соты? - спросил Пьер.
- Вот уж чего не знаю, того не знаю.
- Но так ведь даже лучше, - рассудительно заметила Марина. - У отца, если он это увидит, не останется никаких сомнений, а если еще заметка будет бредовая, он окончательно удостоверится. Он прекрасно знает редакцию “Вестника”, они такого никогда бы не напечатали. Извините, - спохватилась она, обращаясь к Лидии.
- Да что вы, это же комплимент. Я тоже подумала о том, что вы сейчас сказали, - чем нелепей, тем лучше.
Марина внимательно посмотрела на Лидию и неожиданно пожалела о том, что у нее никогда не было подруги.
Павел превосходно выполнил возложенное на него поручение. Он не стал соваться в милицию райцентра, повинуясь какому-то странному, смутному чувству внутреннего протеста. Инстинкт не обманул его - здесь тоже работал осведомитель.
Вместо этого Павел позвонил в Москву сначала просто по ноль-два. Когда ему ответили, он вполголоса изложил все дело дежурному, и его соединили с кем-то так быстро, что он даже удивился.
Человеку, отвечавшему по телефону, он в точности передал слова старого доктора Звенькова. Павел не называл никаких имен, кроме имени предполагаемого заложника. Тараш или Дараш, Юрий Викторович, врач. Однако надо было назвать и место - иначе в сообщении вообще не было бы никакого смысла, ведь заложника надо где-то искать и освобождать - и едва прозвучало название его родного села, как человек на другом конце провода сразу насторожился.
- Откуда вы звоните?
- Из райцентра, и больше я говорить не могу, - отвечал Павел.
- Хорошо, - на том конце провода, видно, лучше его самого понимали, чем он рискует. - Спасибо.
Павел положил трубку с чувством исполненного долга. Как было бы хорошо, если бы этого человека спасли не без его участия!
Его звонок поверг в недоумение сотрудников военной прокуратуры. Никакого Тараша, равно как и Дараша, среди пропавших без вести и заложников не числилось. Анонимный информатор сказал, что он врач; снова проверили, ничего не нашли.
К счастью, одного из них осенила светлая мысль сверить фамилию с коллегами - уголовной милицией. Ведь фамилия редкая, если где-то всплывала, то шансы есть. Долго искать не пришлось - через десять минут стало известно, что профессор Тараш Юрий Викторович, известный медик, автор многих научных трудов и открытий, исчез несколько месяцев назад, о чем и сообщили в милицию из того института, где он работал. Через час работники военной прокуратуры были уже на кафедре, где и узнали, что Тараша разыскивал частный детектив Безухов; еще через полчаса они уже сидели в офисе “Эркюля” и внимательно слушали рассказ Пьера.
Пришедшие к нему гости гораздо лучше, чем он сам и чем любой корреспондент, знали ситуацию на фронтах. Ни тот, ни другой не были кабинетными червями, лично выезжали на огневые точки и заметили какие-то изменения в настрое и боеспособности врага. Конечно, ничего подобного тому, что рассказал им Пьер, им и в голову до сих пор не приходило, но после разговора с ним они вернулись в здание военной прокуратуры в твердой уверенности, что в руках чеченских бандитов находится замечательное открытие профессора Тараша.
Поначалу это не рассматривалось как что-то уж очень серьезное. Однако после того, как Пьер привез Марину побеседовать с каким-то серьезным человеком, на носу которого крепко сидели очки с сильными стеклами в очень толстой оправе, все стало выглядеть совершенно иначе.
- Не касайтесь никаких щекотливых вопросов, - инструктировал Марину Пьер, который догадывался, что она умалчивает о планах профессора Тараша на “У Морфея”. - Вас наверняка спросят, почему вы не предложили до сих пор программу военному министерству и не привлекли к ней внимания. Отвечайте просто: разработка не была закончена.
- Это так и было, - сквозь зубы отвечала Марина. - К тому же работа отца была секретна. Насколько мне известно, в таких случаях соответствующие ведомства информируются. И если бы кого-то заинтересовала папина работа, он мог прийти и объяснить ему, как можно ее использовать в военных целях. Никто ведь не потрудился этого сделать.
Однако Марина не снимала с себя вины. Она знала, что отец ее - избранный, а значит, с него и спрос больше. И если кто-то другой не подумал о возможном использовании программы для облегчения участи тех, кто сражается сейчас на поле боя, это вовсе не значит, что и он не должен был этого сообразить. Обязан был! Да и она тоже хороша, далось ей это изучение иностранных языков, вот ведь зациклило! Успеем еще языки-то выучить, какие наши годы, а пока надо хотя бы мир на свей земле восстановить.
Она стала необычно покорной, делала абсолютно все, что советовал ей Пьер, почти не упоминала о том, что надо найти Юрия Викторовича - у нее не было сомнений, что для этого и так делается все возможное. Расставшись с Лидией в кабинете “Эркюля”, она вдруг вспомнила, что даже толком не поблагодарила писательницу, и позвонила ей по телефону - номер она получила у Пьера. Лидия уверяла, что благодарности ее услуга не стоит, что ехать ей совсем близко, что в Москве она в отпуске и ей совершенно нечего делать, а написать ту заметку - это и вовсе для нее такой пустяк, что даже говорить стыдно.
- Я никогда не читала детективов, - сказала Марина. - Но я собираюсь начать - с ваших.
- Никто не хочет их печатать, - рассмеялась Лидия.
- Но я хочу их прочитать. Нельзя ли получить компьютерную распечатку?
- Конечно, нет проблем. Но давайте дождемся, пока ваши семейные дела благополучно уладятся. Вы ведь будете держать меня в курсе?
Марина пообещала и распрощалась, несколько жалея о том, что не нашлось предлога продолжить разговор.
Сидя в громадном кабинете и рассеянно рассматривая красивый фикус в кадке, она ждала, пока хозяин кабинета закончит невнятный разговор по телефону. Пьера не пригласили участвовать в разговоре, и он остался в приемной. Без него Марина ощущала себя как-то неуютно, ей вдруг пришло в голову, что надо постараться не подвести Пьера, а может быть, даже сделать так, чтобы помочь ему с карьерой.
- Марина Юрьевна Тараш, - сказал человек за столом, не поднимаясь.
- Игорь Андреевич Морозов, - отвечала, не моргнув глазом, Марина, внимательно прочитавшая табличку на двери.
- Совершенно верно. Я пригласил вас для того, чтобы вы рассказали подробнее об открытии вашего отца. Как я понял, это что-то вроде целебного сна.
- Не что-то вроде, а именно целебный сон. Особое сочетание электромагнитных волн и, если нужно, лекарственных препаратов, не причиняя здоровью человека никакого вреда, погружает его в глубокий сон. При этом он находится в закрытом помещении, куда подается насыщенный кислородом воздух. Человек полностью расслабляется, мозг его отдыхает, почти никаких импульсов, характерных для фазы быстрого сна, не зафиксировано. Проспав таким образом всего около часа, человек ощущает себя полноценно отдохнувшим, бодрым, особенно энергичным - главным образом, под воздействием кислорода.
Ее собеседник мрачнел с каждым ее словом.
- Вы сказали - закрытое помещение, - остановил он Марину. - Вы имеете в виду герметичное?
- Нет, это совершенно не обязательно. Достаточно просто плотно закрытой двери. Это еще не все. В военных условиях можно использовать программу для лечения - да и в мирных тоже. В воздухе распыляются лекарства, которые таким образом отлично усваиваются. Исключение составят только очень летучие лекарства и некоторые другие - по чисто химическим характеристикам, но таких сравнительно немного.
- Возможно это в полевых условиях?
- Увы, - вздохнула Марина. - Я очень боюсь, что Петр Кириллович сообразил верно. Конечно, если положить, например, бойцов на отдых в плотно закрытой комнате, эффект будет не такой сильный, как при опыте с кельей - так мы называли ячейку, куда помещался испытуемый. Но все же эффект будет, и достаточно сильный. У нас были совсем другие планы. Мы собирались использовать программу... в мирных целях.
- Можете ли вы предположить, каким образом она оказалась у чеченцев - если допустить, что это так?
- Нет, не могу, - стараясь держаться, отвечала Марина. - Я твердо знаю - по своей воле отец никогда не пошел бы на это. Его либо обманули, либо... заставили. Он отправил меня из Москвы, чтобы меня не нашли и не начали его шантажировать, потому что многие подходили к нему с предложениями продать программу “У Морфея”. Вряд ли он рассказал мне обо всех подобных предложениях, может быть, среди них были и чеченцы.
- Понятно, - после паузы отвечал Морозов. - Ну что ж, спасибо, Марина Юрьевна. Может быть, я смогу отблагодарить вас за вашу информацию, если скажу, что несколько дней назад ваш отец еще был жив и здоров?
Марина приподнялась на стуле, крепко схватилась руками за какие-то папки, лежавшие на углу стола.
- Его и в самом деле удерживают силой, - продолжал Морозов. - Но его видели, причем как раз в тех местах, где были совершены террористические акты и где чеченцы и в самом деле проявляют очень необычную активность и боевитость.
- Это точно был папа?
- Не могу вам сказать, информация у нас очень скудная. Но все-таки достаточно точная. В настоящее время мы в раздумьях - если направить в тот район боевые подразделения, заложников могут убить. Судя по всему, где-то в тех местах есть какая-то база, где держат и вашего отца, и оборудование для его работы, вообще все, что необходимо группировкам.
- А можно мне переговорить с тем человеком, который видел папу?
- Да я бы и сам с ним с удовольствием переговорил, - вздохнул Морозов. - Он нам неизвестен. Мы легко могли бы найти его, но стоит только появиться в тех местах - и последствия могут быть непредсказуемыми.
- Где это? - спросила Марина и, заметив выражение лица своего собеседника, поспешно добавила. - Я не спрашиваю, где именно, я имею в виду, что это - деревня, город, курорт?
- Небольшое село, и там на виду каждый новый человек.
- А отдыхающие там бывают?
- Не знаю, но не думаю. Там нет ни моря, ни других атрибутов, которые обычно интересуют туристов.
- Может быть, мне туда поехать? Выдать себя, например, за художницу, которая пишет картины?
- Слабо, - покачал головой Морозов. - Да и нельзя вам рисковать, Марина Юрьевна, ведь вас могут в лицо знать. Но вы не волнуйтесь.
- Как это - не волнуйтесь?
- У нас работают отличные специалисты. Они непременно найдут выход, придумают что-нибудь, чтобы никого не насторожить и постараться разузнать о том, где находится база боевиков. Там же наверняка и ваш отец.
- Мы тоже предприняли кое-какие шаги.
- Я знаю, мне Петр Кириллович рассказывал, я уже устроил так, что заметка выйдет. Пришлось чуть ли не из типографии весь тираж возвращать. Мы позаботимся о том, чтобы в те края, где предположительно находится профессор Тараш, доставили побольше таких журналов в розничную продажу, хотя обычно он не продается. Надо повысить вероятность того, что журнал попадется на глаза вашему отцу. Как только “Медицинский вестник” с вашей заметкой поступит в продажу, в редакции начнет дежурить человек, который зафиксирует все звонки и обязательно будет знать, если позвонит профессор.
Покидая кабинет, Марина чувствовала себя несколько увереннее. Подумать только - и этот Морозов представлял собой ту силу, которую они с отцом так недолюбливали и от которой так мечтали уберечь свою драгоценную программу! Он ей скорее понравился. Деловой, лишнего не говорит, не корчит из себя важного государственного чиновника, не твердит ежеминутно о том, что должен хранить тайны и вообще не напускает таинственности, отвечает на все вопросы... Ну, почти на все. И как любезно с его стороны не намекнуть ей, что если бы ее отец не придумал свой целебный сон или хотя бы позаботился пристроить его получше, террористических актов могло бы не быть, а положение на фронте почти наверняка сложилось бы иначе.
Ее лицо на минуту исказилось, но, идя вместе с Пьером к выходу, она уже взяла себя в руки. Сейчас она приедет в свою неуютную съемную хату с потертой мебелью, выпьет очень крепкого кофе и позвонит Лидии, расскажет ей обо всем. Может быть, той удастся использовать ее рассказ в будущем романе - ведь действие происходит в России. И надо надеяться, что не только в романе развязка будет хорошей. Главное - помнить первую заповедь отца. Не паниковать!
Глава восемнадцатая. Привет от Марины
Юрий Викторович Тараш проснулся в превосходном настроении. Он сразу же вспомнил, где находится и что с ним случилось, но это его ничуть не обескуражило. В данный момент он нисколько не сомневался, что сумеет с легкостью разрешить все проблемы, вырваться отсюда, найти Маринку и уехать с ней в Бельгию.
Несколько дней он провел в обществе двух лаборантов, даже кормили его они сами. Тараш ни о чем не спрашивал их, а они почти не открывали рта. В доме было непривычно тихо, по характеру пищи сразу становилось ясно, что готовила ее не кухарка. Посредник ни разу не появился, и скоро профессор заскучал по работе.
- Я хочу немного потрудиться, - заявил он весело, входя в лабораторию. У него было отличное настроение - он и в самом деле убедился на собственном опыте, насколько хорошо действует “У Морфея”. За эти дни профессор, в последние годы почти забывший о спорте, по крайней мере тридцать раз совершил пробежку вокруг дома. Кстати, во время этих пробежек он заметил, что машин около ворот уже нет.
Лаборанты ничего ему не ответили, и он сел на свое привычное место за столом, сразу же погрузился в работу. Хотелось делать все самому, даже перемножать трехзначные числа, и Тараш с трудом заставлял себя обращаться за помощью к калькулятору.
На другой день приехал Посредник. Он как ни в чем не бывало поздоровался с профессором и вежливо спросил, может ли тот ненадолго оторваться от работы.
- Мне надо с вами поговорить...
Юрий Викторович охотно поднялся. Он очень долго находился в состоянии сна, эффект оказался долгоиграющим, и он все делал сейчас охотно.
- Готовы ли вы уехать, профессор? - без обиняков спросил Посредник.
- Куда?
- Ну, к примеру, в Бельгию. Ваш паспорт у меня, визу я проставлю за день.
- Я не могу уехать без дочери, а где она сейчас, я не знаю.
И Юрий Викторович вдруг страшно затосковал по Маринке. Где она, что делает? Конечно же, она ищет его! Он вдруг испугался. Не влезла бы она в какую-нибудь историю, ведь она, наверное, с ума сходит, куда он подевался.
- Мы разыщем вашу дочь, - поспешно пообещал Посредник. - Сейчас на это нет времени. Вы не знаете, какие события произошли, пока вы отдыхали.
- Конечно, не знаю, - язвительно замети Юрий Викторович. - Я полагаю, меня именно для того и положили отдохнуть, чтобы я не знал.
- Конечно, - не моргнув глазом, отвечал Посредник. - Вас беречь надо, ведь вы должны продолжать работу.
- Где доктор Звеньков?
- Дома.
Профессор пристально посмотрел на своего собеседника.
- Это правда?
- Чистейшая. Доктор Звеньков дома. Мы не могли рисковать - если бы он не вернулся домой, на ноги подняли бы всех, кого только можно.
Тараш кивнул - он понял силу этого аргумента.
- Добрейший доктор ни о чем не догадался, - добавил Посредник. - Ужасно радовался полученному гонорару. Он за год столько не зарабатывает.
Юрий Викторович промолчал. Ни о чем не догадался... У него составилось иное впечатление о старом докторе. Ну что ж, поживем - увидим.
- Ну так что, поедем? - настаивал Посредник. - Здесь становится опасно, надо уезжать.
- Да уж почти все уехали, - согласился Тараш. - А вы не можете отпустить меня в Москву? Я поищу Маринку. Уверяю вас, я никуда не денусь.
- Дорогой мой, - ласково сказал Посредник, и профессора покоробило. - Мне стоило немалого труда убедить кого следует, что вас надо оставить в живых и беречь вашу ученую голову. Немалого труда, уверяю вас. Так что вы сидите тихо, делайте, что я вам говорю, и не суйтесь в Москву. Я уверен, что за нами присматривают. Однако трогать вас не станут, пока вы при мне; если же вы вздумаете что-нибудь выкинуть, то я ни за что отвечать не могу. Уверяю вас, это так и есть, потому здесь почти и не оставили охраны. Я твердо пообещал, что вы покинете Россию, а значит выдать кого-то не сможете, поскольку не знаете, где находитесь. Но люди, с которыми я договаривался, захотят убедиться в этом лично. Рядом со мной вы в безопасности, а я завтра уезжаю отсюда - дурацкая привычка дорожить своей шкурой. Если вы так умны, как мы о вас думаем, то вы поедете со мной. Главное сейчас - унести отсюда ноги, а потом будем разбираться, как жить дальше.
- Хорошо, - решился профессор. - Но как же все-таки будет с Маринкой?
- Говорю же - сначала уедем, потом разберемся.
Тараш согласился. Он вдруг испугался, что Марине можно причинить вред, если за ними и в самом деле “присматривают”. Лучше не лезть на рожон и никого не наводить на ее след, а там будет видно.
На другой день утром они уже выехали из дома в сопровождении двух охранников. Тем было велено не спускать с Тараша глаз, каковое приказание они исполняли буквально и неудержимо раздражали профессора.
- Придется потерпеть, - заявил Посредник, когда он пожаловался. - Им сказано смотреть за вами, только пока вы в России. Как только самолет поднимется в воздух, они от нас отвяжутся.
Тараш обратил внимание, что Посредник сказал “от нас”, Стало быть, и его раздражает этот докучливый “присмотр”.
Ехали они очень долго. На ночь остановились в гостинице с экзотическим названием “Светлый путь”, и по одному этому названию Тараш определил, что от столицы они очень далеко. Удрать он не мог, да и некуда ему было удирать. Конечно, Посредник знал все номера его телефонов в Москве, но профессор все-таки не стал звонить - вдруг Маринка ответит! Ее тут же заметут!
- Из какого города мы полетим за границу? - спросил он.
- Из Минеральных Вод, - последовал ответ.
Посредник ждал только курьера, который должен был привезти паспорта с визами.
После скверного завтрака в отеле они вышли прогуляться. Охранники следовали за ними по пятам. Профессор подошел к киоску с прессой, и Посредник напрягся было, но сразу же успокоился, увидев, что Тараша не заинтересовали газеты с кричащими заголовками, рассказывающие о совершенных терактах. Профессор лишь пожелал купить несколько журналов, которые Бог знает как оказались в этой глуши. Он с удивлением заметил даже “Медицинский Вестник”, ну и времена настали - ведь раньше “Вестник” никогда не продавался в розницу.
Посредник безропотно заплатил за журналы и даже согласился сразу же вернуться в гостиницу. Он собрался было зайти в кафе и съесть что-нибудь более приличное, чем им подали к завтраку, но быстро убедился, что в местных заведениях общепита кормят точно такой же дрянью, как и в гостинице. Пришлось удовольствоваться целой горой фруктов - ими в изобилии торговали на улицах.
Вернувшись в номер, профессор жадно накинулся на журналы. Он давно не видел специальной прессы.
Прочитав месячной давности “Науку и жизнь”, он взялся за “Вестник”. В оглавлении значилась и была даже выделена полужирным шрифтом статья под названием “Кофе с грязью”. Так когда-то говорила Маринка про кофе, который им давали в детском саду, и все смеялись.
Профессор открыл нужную страницу. Статья была небольшая, он быстро прочел ее, а потом перечел еще раз, не веря собственным глазам. Все четыре ключа, заложенные в статью Мариной и искусно скомпонованные Лидией, он распознал моментально.
Маринка!
Он еще раз перечел статью, полюбовался на свою любимую заповедь - не паниковать! Размышлял он недолго, ему почти сразу же стало ясно, что нужно делать.
- Мне очень нужна одна книжка, вот здесь сообщается о том, что она выходит, - сказал он Посреднику по возможности небрежно. - Вы можете мне ее заказать?
- Конечно.
- Тогда я сразу же позвоню в журнал?
Посредник внимательно посмотрел на него, но не заметил ничего, кроме некоторой приподнятости, которая вообще наблюдалась в манерах профессора после сеанса целебного сна.
- Ну что? - спросил Тараш, искусно симулируя раздражение. - Если хотите, вот вам журнал, наберите номер сами!
Посредник, сверяя цифру за цифрой, набрал номер телефона редакции “Медицинского Вестника” и передал трубку профессору.
- Скажите, чтобы прислали сразу же, по срочному тарифу, на почту в аэропорту Минеральных Вод, - подсказал он.
- А успеем? Пока они там вышлют...
- Э, дорогой мой, не то время, сейчас лишь бы продать - и вам что хочешь вышлют в один момент. Это мои заботы, вы не тревожьтесь, я оставлю здесь распоряжение, чтобы получили. Наложенным платежом пусть высылают, а там нас найдут и передадут, куда следует.
Когда редакция ответила, профессор коротко сказал, что его интересует статья под названием “Кофе с грязью” и брошюра, иллюстрирующая ее положения. Заказав брошюру, он назвал адрес: аэропорт города Минеральные Воды, до востребования, на имя Тараша Юрия Викторовича, наложенным платежом.
- Может быть, вы сами получить не сможете, - всполошился Посредник.
- Может быть, я сам получить не смогу, - послушно повторил в трубку профессор. - Сделайте пометку, чтобы посылку на имя Тараша отдали любому лицу, которое обратится за ней на почте.
Перед тем как уйти спать в тот вечер, Тараш долго читал и перечитывал заметку про кофе с грязью. Это был привет от Марины, свидетельство того, что она жива и ищет его, любит его. Значит, можно спокойно уезжать, потому что все действительно уладится так или иначе.
Но уезжать из России Юрию Викторовичу не пришлось.
Специалисты ФСБ, наблюдавшие за аэропортом в Минеральных Водах, сразу же узнали Тараша по фотографии. Они легко определили, что кроме двух охранников, которые и не скрывались, больше никто за профессором и его спутником не следует. Охранники оставались, никуда не улетали, поэтому Тарашу и Лоху дали пройти паспортный контроль и войти на борт самолета. После чего, в лучших традициях шпионских романов, сняли с рейса под предлогом проверки документов и отвели в комнату милиции аэропорта.
Профессора отпустили, Лоха арестовали, и после того, как стало известно, что охранники вышли на улицу, где их и задержали, каждого повезли туда, куда и следовало. Лох, еще не успевший опомниться от такого страшного удара, обрушившегося в самый последний момент, находился в камере предварительного заключения; профессор отдыхал в ведомственной гостинице, откуда должен был вылететь не другой день в Москву. В Москве ему предстояло свидание с дочерью и довольно неприятные объяснения с сотрудниками военной прокуратуры.
Лоханову Валентину Андреевичу было предъявлено несколько обвинений - похищение человека, сокрытие сведений, важных для правосудия (имелась в виду осведомленность Лоханова в том, где именно находилась база боевиков), незаконное использование чужого незапатентованного открытия, которое могло причинить вред здоровью людей, пособничество в совершении террористических актов. Показания профессора Тараша должны были помочь доказать все эти обвинения.
Марина еще не знала о том, что отец откликнулся на статью - ей ничего не сказали, потому что никто не мог знать с полной уверенностью, что по объявлению звонил именно Тараш. Назвали его фамилию, но это само по себе еще ничего не значит. Поэтому, когда Морозов, к некоторому удивлению Пьера, позвонил ему и проинформировал о случившемся, детектив попросил его пока помалкивать. Объявится сам профессор - тогда и обрадуем его дочь.
- Она держится молодцом, просто невозможно ею не восхищаться, но она уже на пределе, - пояснил он. - Давайте не будем подвергать ее новому испытанию.
Морозов согласился. Однако скоро стало известно, что именно профессор откликнулся на объявление, что он жив и здоров; когда пришло известие о том, что он освобожден, а его спутник, пытавшийся с помощью шантажа вывезти Тараша за рубеж, арестован, Марине обо всем рассказали. Пьер с трудом удерживал ее - она рвалась лететь навстречу отцу, и согласилась остаться в Москве только тогда, когда Пьер предупредил ее: Тараш тоже так рвется поскорее встретиться с дочерью, что они обязательно разминутся.
Тараш с дочерью, встретившись наконец, не провели вместе и одного дня - уже на другой день по приезде в Москву Юрий Викторович включился в работу. Он назвал следователям фамилию доктора Звенькова, после чего поиск не занял и десяти минут. Только тут профессор узнал, кому он обязан своим спасением.
Чтобы не подвести добрейшего доктора, провели широкомасштабную акцию - приближались президентские выборы, и российские войска прошли по всем окрестным деревням с информацией по всем кандидатам, так что их появление именно в том селе, где жили Звеньковы, не могло вызвать никаких подозрений. Расспросить доктора так, чтобы никто этого не заметил, было для специалистов детской игрой - особенно если учесть, что сам он отнюдь не возражал. Старик разглядел дорогу не совсем хорошо, но все же гораздо лучше, чем предполагал Лоханов, и вскоре коттедж был найден; однако боевики уже ушли оттуда. Весь район прочесали, но к особым успехам это не привело. Видимо, совершив несколько серьезных террористических актов, бандиты передислоцировались из осторожности.
Шла работа и над внедрением “У Морфея”. Никакого особенно сложного оборудования не требовалось, удалось делать все достаточно быстро. И профессор принялся обучать военных медиков своей методе. Никто ни разу не заикнулся о том, как намеревался Тараш раньше использовать свою программу, некогда было и заниматься патентованием. Сначала это вызывало сомнения - метод-то непроверенный, но Тараш заверил, что испытал “У Морфея” на себе лично.
Марина была рядом с отцом неотлучно и категорически заявила, что больше никогда и никуда от него не уедет.
- Один раз я это как-то перенесла, - пояснила она, - второй раз мне не выдержать. Никаких санаториев, никаких заграниц! В Бельгию поедем вместе.
- Я пока не собираюсь в Бельгию, - заметил профессор.
Марина промолчала.
Вечером она позвонила Лидии, сказал ей, что отец нашелся, и уже собиралась рассказать всю историю, но та категорически отказалась слушать - после того, как Марина попросила ее:
- Только держите это в тайне от вашего банкира.
Лидия обиделась за Глеба.
- Хлебушек был со мной с самого начала, - сказала она сухо. - И если вы считаете, что ему нельзя доверять, то и я ничего не хочу знать.
- Но ведь я его даже не видела, - оправдывалась Марина. Лидия слегка смягчилась.
- Да, конечно. Но без него вообще ничего этого не случилось бы, понимаете?
- К тому же дело не в том, что я кому-то доверяю или не доверяю, - добавила Марина. - Папина программа - это государственная тайна, во всяком случае, на настоящий момент.
- Все проходит. Настоящий момент тоже пройдет - вот тогда я познакомлю вас с Хлебушком, и вы нам обоим все подробно расскажете, - стояла на своем Лидия. - Пока скажите мне только одно - кто же убил этого учителя географии?
- Не знаю, - растерялась Марина. - Я вдруг как-то совсем забыла про Анатолия Сергеевича...
Детектив агентства “Эркюль” Петр Кириллович Безухов был готов отчитаться по делу Лидии Цапли, порученному ему коммерческим банком. Он выполнил свою задачу - непричастность Лидии к убийству была доказана; правда, не было прямых доказательств отсутствия связи между убийством и банком, но и на этот счет можно было не волноваться.
- Понимаешь, если бы банк имел к этому какое-то отношение, то это давным-давно как-то проявилось бы, - говорил он Глебу. - Я думаю, что этот вопрос можно закрыть.
- И так и неизвестно, кто его убил?
- Нет. И меня это мало беспокоит - пусть ребята из отделения отдуваются, у них работа такая. Думаю, можно сказать с уверенностью, что за убийство ответственна какая-то другая группировка или организация, тоже интересовавшаяся записками профессора. Почему записки не взяли и даже не пытались искать - это уже другой вопрос. Мы уже никогда не узнаем этого. Может быть, убитый предлагал продать их, а потом или передумал, или пытался подсунуть копии... Его прикончили, а про наличие записок прямо в квартире даже не знали.
- У меня много возражений против этой версии.
- У меня тоже. Хотя бы то, что в этом случае квартиру как раз тщательно обыскали бы.
- Вот именно! Да и жалко этого учителя, пожилой человек, хороший видно... Ну ладно, главное - Лидку отмазали. Подписку о невыезде ей отменили, скоро помчится на свой Кипр. Я буду по ней скучать...
- Роман-то она сочинила?
- Нет, наверное, я давно ее не видел. Тут не до романов, ей все-таки здорово досталось с этой слежкой, записками, чемоданом с пятерками, нахождением в квартире трупа, наконец... Никакие нервы не выдержат.
- Да, конечно, - согласился Пьер.
- Так ты не будешь расследовать убийство?
- С какой стати я должен делать чужую работу? Да и нет в этом убийстве ничего интересного, иначе я бы, может быть, и повозился. Останется “висяк” - нераскрытое преступление, а может, и найдут кого.
- Значит, говоришь, искали записки... Кто виноват - это еще большой вопрос. Как в анекдоте, когда подсудимый говорит: “Значит так, гражданин судья, подходит ко мне этот парень на улице и говорит “Снимай куртку”. Ну, я и снял с него...” Ведь все может быть. Там, кстати, была какая-то пара бандитов, которых узнали по описаниям, - напомнил Глеб.
- Против Виктоши никто не сунется. Они были там, но все видели, что они не входили в дом. Против них ничего нет. Найти тех, кто передал чемодан женщине, у которой вы его взяли, сейчас уже практически невозможно, найти “редактора”, которая звонила Лидии Борисовне, - тем более. О других людях, которые входили в подходящее время в подъезд, нет ничего, кроме туманного словесного описания, по которому в большинстве случаев никого невозможно узнать. Так что...
- Я еще что-то должен? - спросил Глеб.
- Узнай в кассе, но по-моему, нет. Может, тебе будет приятно услышать, что это дело положительно сказалось на моей карьере.
- Ну да? - удивился Глеб. - Лидка обрадуется. А поточнее?
- Поточнее пока не могу сказать. Но кое-что пришлось передавать в военную прокуратуру и там были весьма рады информации, которую я предоставил.
- Да ты что? - ахнул Глеб. - В военную прокуратуру?
- Одна моя догадка, может быть, даже переломит ход войны в Чечне, - сказал Пьер самодовольно.
- Да ла-а-адно, - протянул Глеб.
- Точно тебе говорю. Не пропадайте, звоните, потом расскажу подробности. Так я закрываю дело?
- Да, - легко согласился Глеб. - Закрывай.
Глава девятнадцатая. Действие происходит в России
Посреди прихожей в квартире Моренковых красовались два чемодана. Наутро Степан отправлялся во Владивосток, а оттуда - в очередной рейс на несколько месяцев.
Он долго прощался с детьми, а когда они наконец заснули, сел с женой в кухне.
- Так ты думаешь, пронесло? - вполголоса спросила Зина.
- Не знаю, - лукавя с судьбой, отвечал Степан. - Но времени-то уже сколько прошло. Если бы нас могли найти, давно бы нашли.
- Если даже узнают, кем он был, то нас искать никто все равно не станет, - в сотый раз рассуждала Зина. - Наши дети целы, о Валеркиных хождениях на пустырь никому неизвестно. Лишь бы тебя кто-нибудь не узнал, ты ведь говоришь, там люди были, во дворе...
- Я уже выбросил ту одежду, в которой ходил туда, а купил ее накануне в разных магазинах. Ты же знаешь - мало кто запоминает лицо, главным образом запоминают одежду, особенно у того, кто просто прошел мимо. Нет, Зина. Я думаю, нам ничего не грозит, особенно если учесть, что уезжаю на несколько месяцев. Спи спокойно.
- А писательница?
- Ее отпустили в тот же день.
- Откуда ты знаешь?
- Ничего я точно не знаю, - неохотно признался Степан. - Я видел ее потом около ее дома, но не в тот же день, а попозже. Но иначе и быть не может, ты смотри по логике. Кто станет ее задерживать - она же не была там и пяти минут, небось сразу заорала. Я уже, наверное, спустился в метро, когда она подошла, но не сомневаюсь в этом. Разве могла она прикончить мужчину ударом по голове, чисто физически? Ее, конечно, задержали, она сразу же рассказала, что в последнее время ее преследовала мафия. Может быть, она даже рассказала им про разговор в “МакДональдсе” и про свою книжку, кто знает? Хотя я бы на ее месте не стал. Ей поверят, потому что нет никаких оснований ей не верить, и отпустят. Искать будут мафию, но не особенно рьяно, потому что милиция знает - черта с два что-нибудь найдешь! Вот и все.
- Но они начнут ломать себе голову над тем, зачем мафии понадобился учитель-пенсионер.
- Ну и пусть ломают.
Сначала Моренковы хотели инсценировать ограбление, но потом отказались от этой мысли - грабить у Гущко было нечего, а прятать “награбленное” - потом хлопот не оберешься.
- Я прошу тебя, Зина, забудь об этом. Может быть, убийство - нечистая работа. Но я грязной работы никогда не боялся, а в данном случае - тем более. Как вспомню, как Валерка наш шел с ним рядом, так бы и... - он задохнулся и замолчал. - А ведь за тех детей и вступиться было некому.
Зина хотела было сказать мужу, что ей не знать покоя, пока она не будет твердо знать, что писательница в полной безопасности, но вдруг ей пришла в голову одна идея, и она промолчала. Все жены с годами обретают определенную мудрость и точно знают, когда нужно спорить, а когда - молчать.
Ждать ей было нелегко, но все же она дождалась звонка мужа из Владивостока. Он уже прилетел в город, находится на борту; корабль скоро отойдет, беспокоиться о нем не надо, с ним все в порядке.
Поговорив со Степаном, Зина вышла из дома и поехала в справочную службу.
Лидия Цапля. Фамилия у нее редкая, работа обычная. Телефон вряд ли засекречен. Впрочем, может быть, сейчас таких справок и не дают.
К ее удивлению, справку ей дали - особенно помогло то, что Зина знала адрес Лидии. Нажав какие-то кнопки на компьютере, сотрудница справочной службы в один момент продиктовала Зинаиде адрес и сказала, какую сумму нужно заплатить. И как им со Степаном это сразу не пришло в голову?
- Вторая смена! - провозгласил Сережка, позвонив Лидии как-то днем. - Ты готова?
- Да.
Речь шла о том, что Лидия должна была вернуться на Кипр и работать, чтобы отпустить их с Эльвирой, в свою очередь, домой, повидать родных. Надо было потихоньку начинать думать о следующих выпусках газеты, можно даже начинать верстать, и она вдруг почувствовала нетерпение. Хотелось работать.
- Пиши список, - кратко сказала Лидия и продиктовала список подарков, которые Сережка должен был по ее просьбе купить и привезти в Москву. В списке значились сувениры, знаменитые на весь мир кипрские вина, превосходный сыр “халлуми”, сладости “лукумия” и так далее. Вышло длинно - среди предполагаемых получателей значились Глеб, Булочка, Пьер Безухов, Марина, ее отец, Бобчинский, Добчинский, несколько редакторов, с которыми она работала; подумав, Лидия добавила и Виктора Викторовича.
- А твои родители?
- Я же им все привезла сама.
Распрощавшись с Сережкой, Лидия долго сидела за компьютером, грустно глядя на почти чистый экран. На нем было написано только “Красная машина” - так она собиралась назвать свой будущий русский роман после разговора с Глебом. Сегодня они ужинали в доме Тарашей, познакомились с профессором и с огромным интересом выслушали всю историю программы “У Морфея”, а также злоключений Юрия Викторовича и Марины, для которых свободный вечер был сейчас роскошью. Работали они день и ночь, однако Лидия чувствовала, как тяжело у них на душе - ту вину, в которой они были виноваты перед Россией и перед собой, загладить будет очень трудно.
Юрий Викторович приветствовал Лидию трепетно - Марина уже рассказала ему, кто был автором статьи, помогшей ему вернуться к дочери в Москву. Однако он сразу ощутил ее отношение к событиям в Чечне, понял, что она осуждает его беспечность и пассивность, и оправдываться не стал - поделом.
Она тоже молчала, потому что сказать тут было нечего, и ей было немного грустно. Такие хорошие люди - и такая осечка. Вот к чему приводит бесхозяйственное, по-чиновничьи глупое отношение к таланту! Такие люди, как Тараши, стремятся вон и заранее уверены, что здесь ни их самих, ни их дорогое детище ничего хорошего не ждет. Теперь, наверное, будут в Москве сидеть, не уедут никуда.
- Пока не уедем, - подтвердила Марина, когда Лидия впрямую спросила ее об этом. - Папа готовит кадры и оборудование... А потом усовершенствуем “У Морфея”, чтобы можно было с чистой совестью брать новый патент, и - все равно уедем. Я уже предупредила Дидье Майо, что придется пока подождать...
Писать не хотелось, работа не шла. О чем писать? О Тарашах? История, конечно, интересная, детективная, но нет в ней особенной тайны, изюминки...
Зазвонил телефон. Лидия вздрогнула и сняла трубку.
- Лидия Цапля? - спросил неуверенный женский голос.
- Да, это я, - Лидия сразу же почувствовала, что звонок необычный, и насторожилась. Она прекрасно помнила, чем закончился для нее недавно телефонный звонок.
- Я из “МакДональдса”, - сказала женщина.
- Откуда? - не поняла Лидия.- Ах, это вы! Боже мой! Вы... в зеленой шубке? Слушали наш сценарий?
- Да, я. Лидия, скажите, у вас все в порядке? Вас не задержали?
- Нет, сняли даже подписку о невыезде, - отвечала Лидия, не успев подумать. - Но... послушайте, у меня к вам куча вопросов.
- Не надо вопросов. Я вам сама все расскажу, только имени называть не буду - не могу мужа под удар ставить.
Почти полчаса Зина рассказывала замершей у телефона Лидии всю историю - о том, как Валерик ходил к отцу в гараж и попал на пустырь к ребятам; как отец однажды увидел, что его ведет под руку какой-то человек, и пошел следом; как ее муж услышал разговор этого человека со страшным бритоголовым и понял, что речь идет о заманивании детей в банду, которая приносит их в жертву; как он спас Валерку; как они пытались пойти в милицию, а потом испугались за детей, потому что банда могла мстить им; как, наконец, отыскали Гущко и убили его в твердой уверенности, что поступают правильно. Она созналась, что они выбрали Лидию в качестве прикрытия, попытались ее убедить в том, что за ней следует мафия, привели на место преступления в надежде, что она даст показания и убийство спишут на мафиози.
Лидия слушала, понимая, что звонившая ничего не знает о найденных в квартире записках, которые позволили и в самом деле предположить, что в убийстве замешаны преступные группировки. А тут еще профессора похитили чеченцы, так что всем известно - его открытие и в самом деле пользовалось большим спросом.
- Простите меня, пожалуйста, - попросила в конце концов неизвестная женщина из “МакДональдса” совсем по-детски. - Я вас очень прошу, скажите мне еще раз, что вам ничего не грозит.
- Мне ничего не грозит, милиция совершенно уверена, что убийство совершено мафиозной или политической группировкой, - отвечала Лидия в полном соответствии с истиной.
Как только успокоившаяся Зина, отведя душу, еще раз попросив прощения и поблагодарив, повесила трубку, Лидия села за компьютер и начала писать. Несколько дней она не подходила к телефону и почти не выходила на улицу, только сообщила родителям и Глебу о своем затворничестве, чтобы не волновались.
Когда, слегка оглушенная и уставшая, она наконец оторвалась от работы, в ее руках была дискета, где в форме детективного романа была изложена вся история. Конечно, Лидия не выдаст тайны “женщины в зеленом”, но расскажет правду о том, что произошло, хотя бы вот таким образом!
Завтра она пойдет в редакцию и скажет, что роман на русском материале, который ей советовали написать, готов.
Лидия сделала распечатку, выключила компьютер, быстро приняла душ и буквально рухнула в постель. Уже засыпая, она вдруг подумала, что редактор, увидев ее фамилию, может быть, и читать не станет, почти наверняка она решит, что и этот ее опус написан о западной жизни. Тогда она встала и вытащила из сумки тяжелую распечатку нового романа; снова включать компьютер и перепечатывать первую страницу не хотелось, и Лидия прямо под заголовком приписала от руки:
Действие происходит в России.
Кипр, 8-29 апреля, 2000
Действие происходит в России
© Copyright: Татьяна Цапля, 2002
Свидетельство о публикации №202100700193
Свидетельство о публикации №202100700193
Рецензии