Вверх по тундре

Предисловие:
На самом деле я хотел написать что-то вроде описания проведённого мною лета и поделиться впечатлениями с другими, так как считаю, что такое в жизни бывает редко. Начал, но понял, что всё то, что написал – не то, что хотел. Понял, что не осилю, и решил произвести на свет концентрированные отжимки ощущений. Все ниже перечисленные события не вымышленные, хотя местами состыковываются события немного разные по времени и месту, но всё же разница незначительная.



Вверх по тундре.

Когда попадаешь на открытое пространство, не загороженное никакими домами и деревьями. Когда на расстоянии, что простирается до линии горизонта, нет тебе подобных.
Когда в душе приятный покой и отрешённость от мира.
Тогда и только тогда кажется, что небо ближе…
Кажется, что оно нависает свинцовым туманом над тобой и бешено несётся вдаль, стараясь увести тебя дальше, за горизонт. Тогда идёшь за плывущим небом, стараясь добраться до края блюдца, в котором находишься, но перевалив за следующий холм, снова оказываешься на самом дне.
Если смотреть прямо перед собой, то можно рассмотреть, как с боков приподнимается линия горизонта, которую видишь уголками глаз.
Тогда, невольно глаза начинают смотреть в одну из сторон. Но на том месте, где земля тянулась к небу, видят, лишь, стремительно несущееся небо.
Тогда, стоя под мелким, моросящим дождичком, на бескрайних просторах без единой тропинки,  где ежесекундно меняется небо – видишь себя со стороны. Маленькое тёмное пятно на светло-зелёном, почти белом ковре ягеля, которое стоит и пытается дотянуться руками до неба.
Со стороны эти действия выглядят смешно, до улыбки на своём лице. Но в груди растёт переполняющее всё чувство полёта и щенячьего восторга. Руки так и тянуться вверх, а ноги так и несут вперёд…
И тогда хочется бежать, чтобы достигнуть края земли, а земля к горизонту поднимается всё выше и выше, и начинает казаться, что ты, как в древних легендах нашёл свою дорогу на небо.

Новый день с работой по маханью кайлом и просеиванием породы, в надежде найти прямые ставролитовые кресты, подошёл к концу.
Почти все потянулись в сиротливо стоящую избушку на Семиостровье, чтобы приготовить ужин, подлатать одежду и выспаться перед завтрашним днём.
Солнце совершало свой длинный и низкий путь вдоль горизонта, осталось часа четыре, прежде чем оно скроется за него. Но даже, несмотря на это, всё вокруг будет таким же светлым. Ночью можно будет увидеть все камни, покрытые светлыми лишайниками, землю, на которую можно ступать, не боясь промочить ноги и тёмные поля верховых болот, на которых кроме сфагнума растут разные ягоды. Там можно встретить чернику, голубику, шикшу, ещё недоспевшую бруснику и почти отошедшую морошку, чьи ягоды резко выделяются оранжевой пестротой, на всеобщем бледноватом фоне. По болотам, да и вообще практически везде, можно наткнуться на выводок куропаток, которые разом начнут разбегаться в стороны, прямо из под ног. За ними можно довольно долго гоняться, так как они почти не летают и лишь только бегают со скоростью, вполне сопоставимой со скоростью бегущего человека. Но догнать их никогда не удаётся, потому, что в самый последний момент они вдруг вспархивают и снова отлетают немного вперёд.

Мне дали глаз только недавно пойманной форели и я спрятал его в коробочку с крючками.
Я уже лет семь не ловил рыбу, это связано, скорее всего с переездом в Москву, где реки с хорошей рыбой находятся довольно далеко. А  неподалеку от города очень много людей и мало рыбы. Там люди сидят рядками вдоль берега, дремлют, их удочки преспокойно лежат рядом, а поплавки мерно покачиваются в такт с мелкими волнами недалеко от берега. Они сидят и ждут, утверждая при этом, что рыбалка это главное спокойствие и терпение, что сидеть так надо целый день, а то и ночь. И все эти рыбаки безумно счастливы маленькой рыбке, которая отважилась приплыть к берегам, заваленным окурками и бумажками и попробовать съесть их халявную приманку.
Я же вспоминаю своё далёкое детство, когда мы с отцом шли за город, на притоки Балыка и Юганки, доставали спиннинги и часов за пять, ловили полный рюкзак-колобок. Правда там была в основном щука, хотя иногда попадались окуньки и карасики. Но зато это была не с чем неописуемая радость прогулки вдоль реки, забрасывания в неё блёсен и почти мгновенного клёва голодной и не испуганной рыбы. Если не клевало минут десять, то мы просто переходили в другое место, ведь на реке никого больше не было, а она была огромной, впадающей в ещё более огромную, где рыбы хватало на всех.
На реке мы встречали выдр, видели медвежьи следы. До нас доносилось пение кукушки, и не было слышно абсолютно никакого гула моторов. Всё было красиво и первозданно.
И какая это была радость, ходить потом по подъезду с рюкзаком, хвалиться перед соседями и раздаривать тридцать килограмм ещё живой, пахнувшей тиной рыбы, оставляя себе лишь на ужин. А потом соседи заходили через некоторое время, дарили кедровые шишки, ведро ягод, грибы…
Это время куда-то безвозвратно ушло, а своих соседей по теперешнему подъезду я даже не знаю как зовут, мы изредка встречаемся в лифте, изображаем постные и хмурые физиономии, молчим и незамедлительно расходимся…
А сейчас я впервые в жизни пойду ловить форель.
Я ещё не знаю её повадки, но мне посоветовали подходить к речке осторожно, не шумя и аккуратно, из-за кустов опускать крючок с приманкой в воду у заводей, где относительно глубоко и нет порогов.
И вот захватив свой старый, испытанный далёким детством текстолитовый спиннинг я пошёл вверх по течению местной речки, под названием Ельйок.
Я не люблю новых спиннингов. Этих раскладных, пластиковых монстров с катушкой, которая ездит туда – сюда и не даёт бороды. А мой текстолитовый спиннинг складывается из двух половинок, одна просто вставляется в другую, чуть поскрипывая и дело в шляпе. У него трещит старая советская катушка, когда возвращается блесна и мой отец чинил его, после того, как поймал огромную щуку – крокодила. Он переломился пополам от натуги, но рыбу вывел к берегу… Это был старый, уже изведанный друг, с собственной судьбой и характером. От него веяло чем-то родным и близким в этой глуши.
Я спустился с холма, чьи склоны были изрыты старателями, и пошёл вдоль речки. Пройдя немного вперёд, по правую руку оказался валун двухметровой вышины и я, не задумываясь залез на него. Став чуть выше земли, панорама сразу раздалась вширь и мне стало хорошо видно весь этот холм, который мы рыли уже не одну неделю. Он резко выделялся желтоватым цветом вскопанной земли, на фоне снегоподобного ягеля на соседних холмах. Горки просеянной, пустой породы высились над склоном, а ямки и углубления, откуда она извлекалась, наталкивала на ассоциации с домиками жителей холмов – троллями, гоблинами и горными выработками гномов. Вспомнив о легендах и мифах Скандинавии, невольно ощутил, что и впрямь, в каждой речке, болоте, холме кто-то живёт, иначе это просто был бы очень пустынный  и одинокий мир.
Спустившись с валуна, я пошёл дальше, но мне уже хотелось давать имена тем, кто незаметно живёт в окружающей обстановке. Ведь даже этот валун казался живым. От него веяло мудростью веков и как будто он силился, что-то пробормотать мне своим дряхлым, глухим голосом, но я не мог его понять и лишь соглашался с ним. Мне казалось, что он говорит очень слабо, на границе восприятия, тихо как шумит ветер и шелестят карликовые берёзки. Вслушиваясь дальше, я уловил голос реки, речи трав, всё это сливалось в монотонный гомон, отчасти рождённый моим воображением.
Вдалеке, по другую сторону реки  - высился холм, он был выше остальных и не так гладко и нежно вылизанный ледником, как другие. Его вершина представляла собой длинный гребень из пород, которые под воздействием каких-то невообразимых сил поднялись из глубин земли дугой и треснули на вершине. А затем медленно разрушались дождями и снегами, но даже льды не смогли до конца сгладить это творение природы. Этот холм всегда был в тумане, утром он уходил туда, а вечером возвращался. Наверное, там было царство туманов, чьи покровы королева этой страны рассылала с заходом Солнца на землю, и те, кто попадал в его власть засыпали до утра. Туман спускался по долинам рек, по ложбинкам и оврагам, а затем заполнял собой равнину. И все спали окутанные покрывалом снов, в своих деревянных домиках. А по утру их сны возвращались к сумрачным гребням на вершине и парили меж них, на недостижимых высотах…
Да красивые видения несотворённого мифа посетили мою голову.
Дальше в голове зазвучало музыкальное произведение под названием "Леди туманной горы", услышанное мною когда-то с диска кельтской музыки. И под его звучание я потихоньку стал сворачивать к реке.
В том месте, где я дошёл до неё, она уже разбивалась на два рукава отделяющиеся друг от друга ещё одним холмиком с выходящей на его вершине белоснежно – белой жилой кварца, видной издалека. Я приближался к правому притоку этой речки, берега её были сильно заболочены, но чем ближе к ней я подходил, тем суше они становилось. У самого берега росло много ив, не превышающих мой рост, их ветви склонялись до воды и медленно колыхались на её поверхности. Сам приток был не больше полутора метра в ширину и сантиметров сорока в глубину, но зато, что это была за вода…
Мягкое, ненавязчивое журчание, прозрачность, проплывающие по поверхности былинки, чистота и покой.
Минут пять я просто смотрел на воду и не мог оторваться, это было незабываемое зрелище, наблюдения за её поверхностью, когда она вдруг вспучивалась на середине потока и медленно сглаживалась, уносясь вниз по течению, вместе с листиками и мелкими сиреневатыми цветочками вереска.
Прислушиваясь к шуму реки, я услышал невдалеке шум падающей воды и пошёл к порогу, так как над ним обычно спокойная вода, где может водиться форель.
Я медленно подкрался к кустикам, достал рыбий глаз, нацепил его на крючок и медленно вытянул руку со спиннингом из – за кустов. Может на этом месте повествования любители рыбной ловли, начнут возмущаться, что я использую спиннинг не по его назначению, но смею заверить их – обычная удочка в таком виде охоты будет слишком громоздкой, а лучше всего подойдёт именно удочка, чуть длиннее полутора метров.
Ну, так вот. Я весь напрягся от напряжения и азарта, мои глаза впились в воду, и я стал медленно разматывать катушку. Крючок с наживкой, медленно пошёл вниз. Вот он коснулся воды и его стало сносить течением. В ушах слышался лишь плеск воды и усиленно бьющееся сердце, но не прошло и десяти секунд, как леска дёрнулась в сторону, тут я перестал слышать что- либо вообще. Внутренний вопль ликования огласил изнутри черепную коробку, и не помня себя от возбуждения я рванул удочку вверх, так, что засвистел разрезаемый ей воздух. Рыба, извиваясь взмыла в небо и шлёпнулась на берег, после чего стала усиленно биться. Я стоял как вкопанный и смотрел на неё расширенными глазами, моё тело била дрожь от азарта не испытываемого мной много лет. После этого непродолжительного ступора я кинулся к ней и убрал её подальше от воды (вдруг обратно упрыгает?). Подобрал удочку, смотал леску, крючок на ней так и болтался с глазом, видно не дал я рыбе зацепиться и чересчур рано дёрнул. После этого я постоял немножко, унимая дрожь в руках, и затем принялся обстругивать ивовый прут, чтобы подвесить на него через глаза рыбу и нести на поясе. Закрепив на поясе прут, я подошёл к трепещущей рыбе. Да это была форель – бока-пятнашки, сантиметров двадцать в длину, она смотрела в небо и разевала рот. От её запаха по телу опять прошла небольшая дрожь, которая быстро унялась, после чего я пронзил её прутом и повесил болтаться и биться о правую ногу.
Когда всё было сделано, я пошёл выше по течению, пройдя буквально метров пятнадцать, я наткнулся на новый порог, за которым меня опять ждала заводь. Так же аккуратно, как и в предыдущий раз, я стал опускать из-за кустов приманку.
Через несколько секунд, после её контакта с поверхностью воды – рыба клюнула. Я подождал пару секунд, после чего дёрнул удочку, но рыба всё равно сорвалась. Тогда я повторил операцию.
Рыба опять клюнула, но чуть подёргав леску ушла. И как бы я потом не опускал приманку, как бы ни ездил ей по воде, рыба перестала ей доверять и больше не клевала.
С чувством лёгкой досады я в последний раз посмотрел на заводь, погладил рукой ещё слабо бьющуюся в конвульсиях пойманную рыбину, вздохнул и пошёл дальше.
Почва под ногами становилась более заболоченной, ивняк более густым, а когда в дырявый лопарский болотник, стала просачиваться вода, я понял, что дальше я не пойду. На последок я опустил удочку с приманкой в речку, хотя заводи там не было, но было достаточно глубоко, и мои труды были вознаграждены. Через несколько секунд клюнуло и новая рыбина упала на траву рядом со мной. Она долго не хотела отдавать крючок, а когда я его вынул, то обнаружил, что она успела сожрать насажанный на него глаз.
Но теперь у меня было уже четыре новых глаза и с лёгким сердцем я пошёл обратно.
Подойдя к заводи где рыбина разгадала мои намерения, я опять насадил глаз и попробовал её поймать. Но вода хранила молчание, видимо эту рыбину уже ловили, она чудом спаслась и теперь знала, что нельзя есть глаза на крючках. Хотя кто её знает…
Я решил половить уже после слияния двух притоков, хотя там наши недавно уже порыбачили, но чем чёрт не шутит.
Я прошёлся по берегу метров двести, но на мои потуги поймать рыбу река отзывалась лишь журчанием. Приближаясь к месту слияния притоков, я ощутил какое-то не свойственное этим местам зловоние.
Ориентируясь по запаху я наткнулся на кучу фекалий, наверное недельной давности, так как местами их уже основательно подмыло дождём. Для человека эта куча была чересчур огромна, да и не бегали бы наши за тридевять земель, чтоб погадить. Для оленей же ганапы характерна другая форма выделений. Так, стоя над кучей, разглядывая её и принюхиваясь я решил, что она принадлежит медведю, так как здесь нагадить больше некому.
Я сразу как-то невольно вспомнил книгу Федосеева о своём проводнике Улукиткане. Там Улукиткан выйдя нарубить дров зимой, подвергся нападению медведя. Медведь его повалил на землю, но у него не гнулись лапы, так как были отморожены, а Улукиткан, воспользовавшись случаем треснул его топором по голове и убил.
Моя рука невольно принялась нащупывать топор на поясе, он был на месте, но что я смог бы им сделать? Стало конечно немножко страшно, но в последний раз медведи чего-то не поделили здесь с человеком где-то в семидесятых, и с тех пор инцидентов не было. Тем более, что он тут очень давно был, да и вообще волков бояться – в лес не ходить…
И я, немножко озираясь по сторонам, решил пойти по второй притоке. Пройдя довольно долго, я не смог найти места для переправы. Хоть эту речку и можно перепрыгнуть, но это мешают сделать обильные заросли ивняка. Подойдя к порогу у заводи, где рыбина не хотела клевать, я нашёл такое место и перебрался на другую сторону.
Пройдя наверх по холму, я дошёл до кварцевой жилы, она протянулась как стена и была девственно белая. Вокруг на холме росли отдельные кустики можжевельника, на которых поспели иссиня-чёрные ягоды. Эти ягоды и цветы вереска я недавно собирал здесь, чтобы сварить медовуху и сохранить как по Бредбери частичку этого лета. Чтобы потом сидеть дома, в тепле, угощать ей друзей и рассказывать истории, чьими свидетелями отчасти она являлась. Ведь так хочется порой закрыть глаза, представить места, где когда-то был, отпить глоток сладко-горькой жидкости и перенестись в воспоминания. Тогда кажется, что вместе с ней в тебя проникает ветер, что качал этот вереск, солнце, что на несколько минут пробилось сквозь тучи и осветило собою ягоды, воздух, что так возбуждающе пах от трав и воды. Всё это было заключено в золотистый напиток.
"Из вереска напиток, забыт давным – давно.
А был он слаще мёда, пьянее чем вино."
Сразу вспоминается баллада о гибели Пиктов, что жили в похожей местности, дышали похожим воздухом, были свободны духом и не выдали врагам тайны напитка…
Начинает казаться, что эта кварцевая жила не напоминает, а на самом деле является давно разрушенной хрустальной стеной, некогда стоявшего здесь города. Кажется, что по ней ходили в расшитых плащах из шкур животных, низкорослые, голубоглазые и светловолосые люди с копьями и смотрели вдаль.
Я медленно подошёл к кварцевым останцам, залез на них и увидел прекраснейшую картину. Внизу шумела река и было видно, как соединяются две притоки в один крупный поток и несут свои воды меж невысоких холмов и чахлого леса, под безгранично раскинувшимся небом куда – то вдаль. В большие озёра между заснеженными горами, и через другие реки, в большой океан, по которому плавают льды и ходят белые медведи.
В долине реки стал постепенно скапливаться туман, солнце уже почти село на линию горизонта, и без того длинные тени в тундре, стали ещё длиннее.
Я спустился ко второму притоку Ельйока. В месте его впадения во второй приток был метровый водопадик, именно он остановил предыдущих рыболовов, которые решили, что форель не сможет его преодолеть и выше по течению делать нечего. Решив проверить кто прав, я попробовал поудить в нескольких метрах до водопадика, и поймал форель сантиметров шесть в длину. Она стала испуганно биться в руках.
Куда ты мне, такая маленькая – подумал я и отпустил её обратно.
Проверка показала,  что тут рыба всё же есть и терзаемый надеждами я побрёл вперёд.
Речка поднималась всё выше и выше между холмами, начала сворачивать в левую сторону и выруливать в сторону туманной горы. Пойманной рыбы прибавилось, убавилось несколько крючков, так как при их вытаскивании я плохо рассчитывал силу и они ломались. Несколько пойманных малявок пришлось вернуть обратно в их стихию.
Я вспомнил Крымскую практику этого года. Горы, жара, пьянки, веселье и куча студентов в одном месте. Оказаться там, испытать шок и попасть в эти пустынные края, казалось теперь совершенно нереальным. Вот я вроде ещё недавно бродил по Чуфут-Кале, залезал в древние дома, высеченные в камне, смотрел из окна на раскрывающиеся просторы. Вроде совсем недавно сидел под звёздным небом с парнями и девчонками из нашего института.
Мы пели песни под гитару, скакали по пшеничному полю, наслаждались каждым днём молодости, которая рвалась наружу с  новым глотком пьянящего воздуха. Вроде совсем недавно ещё до практики познакомился с девушкой из параллельной группы и ждал от этого знакомства чего-то необыкновенного. Но потом, уже в Крыму, празднуя очередной сабантуй мы сварили глинтвейн в ведре для мытья полов, несли его по коридору, распространяя этот божественный аромат по нашей общаге. Я пригласил туда эту девушку и она пришла, сидела, радовалась и улыбалась. Я смотрел на неё и был счастлив, как и всегда встречая её. Но потом я не смог справиться со сном и уснул, так как мы зверски не высыпались и везде клевали носом. Этим воспользовался сосед по палате и переспал с ней.
Я узнал об этом через день, так как не мог понять причину шуток на до мной и над моим соседом. Лишь потом когда я перестал выносить недоговорки о событиях той ночи, спросил у другого соседа - что же произошло? А когда узнал это показалось мне полным бредом, но в течении последующих дней я понял что это действительно так.
Но для меня это не было слишком важным, лишь бы только часто видеть её.
Эта девушка была подавлена, так как мой сосед с ней после этого даже не разговаривал и полностью игнорировал. Я хотел её как-то утешить, но не знал, что делать. Я ходил по полигону и думал о том, что мне делать, перестал вникать в суть практики, стал переспрашивать любой вопрос, нервно курил одну сигарету от другой.
Ведь мы ещё в Москве договорились с ней, что поедем в августе, бродить по Хибинам с палаткой. Я думал, что наконец-то у меня что-то получается в жизни, ждал этого, мечтал, а оказалось, что всё гораздо проще.
Но время, даже очень короткое, лечит любые раны, и девушка вскоре опять стала улыбаться.
После Крыма у нашей группы была ещё практика в Карелии. Мы жили в селе Хетоламбино, в маленьких деревянных домиках, ходили по карьерам и собирали камушки.
За весь период этой практики я не выпил ни грамма спиртного, ни разу не сидел допоздна и приходя вечером в дом просто ложился спать.
Я слал ей письма и телеграммы, хотел хоть как-то приблизить конец этой тягомотной учёбы в этом году.
Я был как будто оцепеневшим после этого буйного Крыма, мне хотелось покоя, хотелось ни с кем, ни говорить и ни о чём думать.
Мне было плевать на весь мир, хотелось только поскорее увидеть её лицо. Я пытался убить время и от нетерпения постоянно нервничал, а чтобы забыться – махал, что есть мочи кувалдой. Это видать приметил наш препод и сказал мне, что может взять меня с собой на Кольский, где мы будем с рабочей артелью разъезжать по тундре и искать разные минералы для продажи.
У меня сразу загорелись глаза, но я сказал, что не знаю и, что уже договорился о проведении этого времени в другом месте.
Сказал, что позвоню из Чупы и узнаю.
Оказавшись в Чупе я с замиранием сердца набрал номер девушки.
Она взяла трубку и очень обрадовалась, услышав меня. Я спросил, едет ли она. Она ответила, что купила билеты на семнадцатое.
А когда я спросил, едет ли ещё народ, а она ответила, что нет – мне стало страшно.
Тут со мной что-то произошло. В глазах потемнело, в ушах появился какой-то звон, все звуки стали слышны с эффектом реверберации, а внутри стал нарастать необъяснимый ужас.
Я так долго ждал этого, что когда столкнулся - не знал, что делать.
В мыслях мне предстало нахождение в лесу с ней наедине, ведь что может быть лучше?
Но внутри заныла какая-то тоска. Тоска по одиноким блужданиям среди природы, по странному ощущению дороги, что манит дальше.
Это была тоска по одинокому существованию, когда тебе лишь хочется, что бы кто-то был рядом, когда один отвечаешь за себя и свои поступки, когда волен выбрать единственное решение ни с кем не советуясь. Когда можешь, что-нибудь сделать не боясь быть осуждённым. Когда волен идти по выбранному собой пути.
Но одновременно хотелось ощутить ласку, любовь, заботиться о ком-то, быть любимым. Хотелось приходить куда-то, где тебя ждут и всегда тебе рады. Хотелось засыпать вдвоём страшными ночами и чтобы под боком был кто-то, кто знал, что ты всегда рядом с ним и никогда не бросишь. Так хотелось к кому-то привязаться, взять на себя часть его забот, скинуть часть своих и просто жить так, как все нормальные люди.
Это было секундное раздумье на уровне чувств и я не осознавая, что делаю, попросил её сдать билет…
Сказал, что еду на Кольский и не могу её взять. По её молчанию я понял, что она готова меня убить, а внутри всё разрывалось в разные стороны. Я не хотел её обидеть, и стал лепетать не своим голосом, что потом туда съездить не получиться, что такое бывает очень редко, что мы с ней уедем куда –ни будь, но в другой раз, просил, чтобы она не серчала.
Она ответила, что так и сделает. Но что это был за голос… Выдавленный на силу из себя, готовый сорваться в любую минуту. Мне стало очень стыдно за свой поступок.
С тяжестью на сердце я вышел из здания почты, но не смог никуда идти. Я рванулся назад, опять заказал разговор с Москвой, умолял её не горевать, не сердиться, говорил, что не мог с собой ничего сделать.
Наверное, если что-то решается внутри себя, значит так оно и нужно.
Я ходил, как в воду опущенный несколько дней. Мне самому хотелось убить себя за этот поступок. Я ходил и говорил себе –
Идиот! Столько ждать, мечтать и угробить всё одним махом, побоялся воплотить мечту, думал, что всё окажется не так, как представлял. Идиот!
Но потом я понял, что если бы поехал с ней, думал то же самое, жалея о том, что не увидел диких оленей, настоящего полярного сияния, настоящей тундры, настоящего вездехода.
Это было совершенно другое, но в то же время абсолютно равноценное.
Через день я получил от неё телеграмму.
Мне было очень тяжело прочитать то, что там было написано, особенно после этого злополучного разговора. Но я нашёл в себе силы и сделал это, там было сказано, что она приезжает семнадцатого на ж/д станцию в Апатиты и чтоб я её ждал.
Я смотрел на маленький кусочек утерянного счастья и думал, что же я приобрету взамен ушедшего?
Но тут мои воспоминания прекратились и я огляделся вокруг.
Я просто застыл и стал немым от восторга…
Пока я шёл углублённый в свои мысли, не заметил, что Солнце стало заходить за горизонт, окрашивая всё в красновато - малиновые тона, а туман заполнил всё вокруг.
Казалось, что сам воздух стал красный от Солнца, так сильно окрасился туман в его цвета. Везде куда смотрели глаза, была одна и та же картина огромной красной паутины, медленно раскидывающей свои сети.
У ног туман был плотней и казалось, что я ступаю по красному мху, в котором течёт кровавая река, омывая собой валуны. Туман был красен даже надо мной, были видны его красные лапы тянущиеся и исчезающие в кровавом небе. В дополнении к этому причудливому пейзажу, от моего дыхания вырывался пар и окутывал меня каким-то магическим ореолом. Мои глаза широко раскрылись, изо рта вылетали какие-то нечленораздельные звуки.
Жалко, что этой картины не видит оставшаяся в Москве девушка, а у меня как назло кончилась плёнка в зените. Именно ради таких моментов хочется жить. Хочется, чтобы кто-то был рядом, видел то же самое, чувствовал. Хочется донести эти ощущения посредством разных путей самовыражения другим людям. Чтобы  они ощутили ту же красоту, ту же радость, что испытываю я в этот миг.
Именно во время таких моментов голову посещают разные мелодии, рифмованные и не очень строки, а потом когда вспоминаешь то, что было, всплывают и эти проявления разума. Да и разума ли? Ведь многие люди, сочиняя музыку, порой вызывают у других, совершенно однозначные ассоциации, не зависимо от того, каков их характер и судьба.
А эти ощущения, так и прут наружу, не давая покоя, так и хочется писать, петь, играть. И всегда кажется, что чего-то недоделал, что можно бы было сделать лучше, что тебя не так поняли. И тогда всё делаешь заново, и чем больше делаешь, тем больше тебя разрывает это желание, так попадаешь в замкнутый круг.
Тут мне вспомнились строчки Башлачёва:
  Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
  Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
И я понял, что хоть что-то, просто обязан сделать.
А пока я стоял в плащ-палатке, с удочкой в руке и махал руками разгоняя туман. Он стелился слоями и я своими телодвижениями нарушал этот порядок. В слоях стали возникать волны, завихрения и я из интереса стал ещё дуть на него. Из моей пасти, как из пасти дракона – вырывалось пламя, которое подминало под себя пылающие стальные листы, они корёжились и разлетались в разные стороны.
Вдоволь наигравшись с игрушкой природы, я как маленький ребёнок, в припрыжку понёсся вперёд – ловить рыбу, пока есть клёв.
Своим телом я рассекал стройные ряды тумана и он волнами, расступался передо мной. Но красота не вечна, вскоре красным осталось лишь небо, а эта краснота уходила в сторону захода Солнца.
Я поймал ещё несколько рыбёшек, прежде чем клёв прекратился.
Когда я понял, что моя прогулка закончена – я огляделся. Через пару километров долина заканчивалась, река превратилась в малюсенький ручеёк и болотистых мест стало больше. Я прикинул, что отошёл от дома, в котором мы жили километров на семь.
Пар выходящий изо рта, ещё долго витал в воздухе, не хотя рассеиваться, было довольно зябко. Я не обращал внимания, что руки от контактов с водой перестали быстро гнуться, а под одеждой была довольно низкая температура. Вдобавок ко всему я часов десять назад съел два бутерброда и был голоден.
Но это было не совсем обычное чувство голода и холода. В желудке ничего не болело, там просто было пусто, и он втянулся. Кожа не пошла мурашками, да и я не трясся от холода, просто она стала такой же ледяной и холодной.
Вокруг был туман и тишина, каждый шаг, сделанный мной отдавался очень отчётливо. Слышалось шуршание мха, травы и лишайников, скрип болотников и звук собственного дыхания.
Я поднял полы плаща, оглядел ленту из форели. Теперь рыбины висели ещё и на другом боку, вместе их было тринадцать штук.
Я счастливо посмотрел на них и побрёл назад.
Это было очень интересное состояние. Хотелось идти долго, часами.
Просто я получал какое-то удовольствие от ходьбы. Все мышцы работали на полную катушку, ведь я уже пару недель, каждый день ковыряю лопатой мёрзлый грунт, а вечером наедаюсь всяких разносолов, от этого становился каким- то жилистым и лёгким.
Ощущение лёгкости было во всём теле, от нахождения в тишине сильно обострился слух, а зрение привыкло к потёмкам.
Я пробирался вдоль реки, ощущая себя первобытным охотником, который выслеживает добычу, я старался уловить любой шорох и движение, меня опять охватил непонятный азарт.
Я нёсся в низ по реке с довольно приличной скоростью по чёткой линии, издавая как можно меньше звуков.
Тут я увидел группу сваленных в кучу валунов. Они были огромны.
Метров по пять в поперечнике.
Я обошёл это нагромождение камней и был поражён той колоссальной силой, что притащила их сюда. Возможно это некогда была одна большая глыба, но со временем распавшаяся на много мохнатых от лишайников кусков. Конечно же, не прошло и минуты, как я залез не вершину самого большого валуна. Под ногами между камнями были трещины глубиной по четыре-пять метров и одного-двух в ширину.
Как будет просто свернуть тут себе шею, интересно найдут ли меня?
Я сел на край валуна, свесил вниз ноги, положил спиннинг и стал гладить рукой лишайники. Они были не холодные и шершавые, мне доставляло удовольствие сидеть и гладить могучий камень рукой.
Здравствуй камень. Что ты видел, кого приютил? Ты хороший.
Ты добр ко мне, я буду добр к тебе.
Я достал из кармана телеграмму от девушки. Она уже успела пообтрепаться по углам, я прочитал её ещё раз и душа наполнилась надеждой, вперемешку с какой-то щемящей тоской. Я любил в эти дни садиться на камень в одиночестве, доставать, читать телеграмму и испытывать эти ощущения. И всегда после этого мне приходила в голову мысль: ну неужели у меня наконец-то всё, как у нормальных людей?
Камень – ты чувствуешь меня, чувствуешь мои мысли, я чувствую поддержку от тебя. Наверное давным – давно, люди и звери приходили к тебе искать совета, ты был мудр и мудро слушал их говор и мысли, становясь с каждым вопросом мироздания всё мудрее. Запомни же мою тоску и надежду, поделись ей с другим живым существом, что будет просить совета, а теперь – прощай.
Прощайте камни!
Я слез с камня и пошёл дальше. Всё вокруг стало неживым и призрачным, напоминающим декорации к мистическому спектаклю жизни. Ветер стих абсолютно, облаков стало меньше, корявые ивы стали чёрными, вода серебристой и сверкающей в сумерках. Везде была тишина, только слышен неторопливый бег воды.
Вдалеке, за поворотом показалось место слияния вод, послышался шум падающей воды с метрового водопада, а я ни о чём не думал.
Моё сознание отключилось, я ощущал, только чувства, их приливы и отливы. Ничего не хотел я более, всё показалось мне мелочным, сумрачным, несбыточным и бесполезным.
Показались звёзды, тусклые и близкие.
В Крыму они были яркими и далёкими. Там они пугали своей глубиной пространства и количеством. Казалось, что небо наваливается на тебя и давит на грудь своим простором, своей необозримой далью. Это было незабываемое величественное зрелище, глядя на которое ощущаешь свою беспомощность.
Здесь же звезды не пугали и казались более близкими и родными. Не было такого огромного количества, как на юге. Северные звёзды появлялись постепенно, начиная просвечивать, сквозь светлое небо, со временем усиливая свой блеск. Их было мало, можно даже было глянуть на небо и удержать их все в голове, можно дать каждой свои имена и не путать их. Северные звёзды не воспринимались мной как часть неба, отдельная от земли, а наоборот в отличие от юга, были неотъемлемой его частью.
Дорога, река, звёзды, что светят сквозь облака, всё было каким-то единым и целым. Я ощущал это, как ощущает часть некого организма, чувствуя себя во всех его частях.
Звёзды отражаясь в бегущей воде, отражались и во мне, как вода и воздух.
Я понял, что я такая же часть этого мира, как и всё вокруг. Понял, что если меня не станет, то мир, что-то потеряет, как и я потеряю, если исчезнет всё вокруг. Понял, что мир есть такой, какой есть и не нам его менять.
Я прыгнул с места на два с лишним метра, перепрыгнул реку и стал продираться, сквозь ивовые заросли.
Было слышно, как в теле пульсирует горячая кровь, как она струиться по венам, отбивая древний ритм. Этот ритм заставлял двигаться, мчаться вперёд, чёткими, размеренными шагами.
Один шаг и нет уже ивовых зарослей, другой шаг и уже перед тобой изрытый холм. Дыханье слаженно вырывалось струйками пара.
Я взобрался на вершину и побрёл по колее оставленной вездеходом к нашему одинокому домику.
На середине пути от разработок до дома была поляна. С одной стороны росла маленькая сосна и стоял одинокий большой камень, похожий на трон. Если сесть на него и глядеть на дорогу, то за ней можно увидеть туманную гору. Утром сегодняшнего дня, светило солнце и повинуясь внутреннему порыву, я сел на трон и окинул взглядом окрестности.
Было удивительно прекрасно. Тогда я подумал, что это магическое место, в нём была какая-то сила. Но одновременно я ощущал, что такие места бывают ещё и в определённое время. Возможно, я ещё появился бы тут, посидел на троне, но это место, скорее всего, утратило бы всю прелесть. И я сидел, наслаждаясь, каждым мгновением, проведённым среди благословенных мест.
Проходя ночью, мимо волшебной поляны я ощутил тоску. Я завтра уезжал в другой дом у горы Парусная, на амазонитовые пегматиты. Мне стало грустно покидать это место.
Я подошёл к камню – трону, положил руку на его шершавую поверхность – прощай камень.
Уходя вниз от поляны с деревом и камнем, я решил, что когда-нибудь, вернусь сюда с этой девушкой, что осталась в  шумном городе и покажу всё, что видел.
В небе появилась вертикальная полоса желтовато-зеленоватого цвета, очень бледная, но хорошо заметная из – за своего движения.
Полоса плавно колыхалась волнами, почти исчезала и вновь появлялась. В эту пору только начинается полярное сияние и всполохи в небе ещё не набрали полной силы.
Я остановился, достал из –за голенища сапога блокфлейту и стал играть возникшую в голове мелодию. Я играл и смотрел, как извивается эта светящаяся полоса, доиграл, начал по второму разу, но флейта стала хрипеть и звучать всё тише и тише. Я остановил звуки, повертел её в руках, дунул пару раз, но флейта отозвалась безбожными хрипами. Наверное, пар от дыхания замёрз, подумал я и убрал её обратно.
Глянул напоследок на небо и бодро зашагал в сторону дома.
И вот он показался среди бескрайней тундры, маленький и серый, в его окнах горел свет, они были видны издалека. От этого света создавалось какое-то ощущение уюта и тепла, ждущего меня впереди.
Рядом с домом виднеется силуэт маленькой баньки, для которой мы завезли кучу дров. Подойдя ещё ближе, из тьмы вылез остов ГТТшки, перевёрнутый на спину и абсолютно голый. С него сняли всё: траки, катки, двигатель… остался один каркас.
Осталось несколько шагов, я слышу голоса людей...
Моя рука отпирает дверь, я вхожу и говорю всем -
Добрый вечер.