Дербан

Хрусть. В плеере жалобно взвыло, хрипло, нечеловечески – среди шипения и равномерного стука, как на качелях, покачивался не высокий и не низкий, непонятно кому принадлежащий голос. Даже и не голос вовсе, что-то среднее между воем и визгом. Милена надавила кнопку. Хрусть… В наушниках тишина казалась еще более плотной, она обволакивала, засасывала, не давая пошевелиться. Хотя шевелиться сил так и так не было.
Сели батарейки. Естественно, мама старалась, как лучше, а получилось, как у Черномырдина – скупой платит дважды, и «пальчики» по чирке четыре штуки (такие носят в пригородных электричках) умерли ровно через два часа… Конечно, можно поставить вторую пару – еще два часа. «Дождик, мне никто не нужен, я иду по лужам…»  Но делать это одной рукой как-то не с руки (что за дурацкий каламбур?): нужно отматывать скотч, который еще три года назад приделал братец после того, как швырнул плеер на пол, и у несчастного корейского клона по имени PanasoniX – раскололся пластиковый корпус… Милена невесело усмехнулась и включила радио – оно жрет поменьше энергии, пусть хоть еще немного поиграет. С нее уже хватит этой гнетущей тишины!
«Маленькая девочка со взглядом волчицы, - Милена сделала потише, и «Крематорий» зазвучал вполне сносно. Правда, слегка шепелявя, как будто на зубах солиста скрипел песок. А, может быть, пепел… - , я тоже когда-то был самоубийцей…» Ну а мне-то что?! «… я тоже лежал в окровавленной ванной и молча вкушал дым марихуаны…» И я бы! И я бы лежала! Лежала бы!! Лежала!!! А вот не лежу… А! Милена покрепче зажмурилась и в который раз постаралась не думать, забыть, выкинуть на свалку воспоминаний все то, что разрывало ее изнутри. Пусть убираются! Если понадобится, она сама их позовет – оттуда, из темной прохладной глубины, и они придут: обновленные, свежие, омытые временем… Добрые…
У Милены было счастливое свойство – прошлое никогда не настигало ее, подобно дамоклову мечу. Оно приходило ночью, усталым долгожданным гостем, садилось у окна и, улыбаясь, рассказывало Милене сказки. О том, как она была маленькой, во что играла, чему училась, о чем думала, кого любила, чего хотела. В этих сказках не существовало страха – он оставался в настоящем. А прошлое становилось добрым и светлым, как всякое прошлое. Так, по крайней мере, думала Милена. Прошлое было ее убежищем, ее лекарством от боли, и она по наивности решила, что так у всех…
Ошибалась. Она ошибалась слишком часто. Теперь приходится платить. Обычное дело, и она заплатит, суть не в этом. Просто – как надолго наказание? Уже почти нет сил терпеть.
Батарейки сели окончательно. Сошли на нет, и радио замолчало. В палате было душно, спертый воздух казался прогорклой химической взвесью, и в сочетании с тишиной и ярко-желтым жирным светом единственной лампочки, это было невыносимо. На угловой кровати та же компания снова играла в карты. Свет им не мешал, наоборот, они специально, чтобы поиграть, прокрадывались ночью мимо спящих медсестер в эту палату… Как она называется? Наблюдательная… обзорная… основная… да, да, что-то на «о». Милена озадаченно потерла лоб здоровой рукой, радуясь, что хотя бы ненадолго ее мысли потекли по иному руслу. Все, что угодно, только бы не о том, что случилось!! Но на «отстойном» варианты застопорились…
По идее, отсюда должны через неделю переводить в обычную палату, где по ночам гасится свет, где можно есть печенье из передачек, где нет круглосуточного надзора, и куда Милене путь заказан, хотя она лежит тут уже неделю…
Рука под гипсом дико чесалась, и Милена начала возить ею по одеялу, понимая, что это в общем-то без толку. Почему с пониманием всегда приходит бессилие? Сегодня утром она слышала разговор двух медсестер в процедурной: наконец, пришли «расчудесные» результаты анализов, и врач уже звонил маме – завтра ее выписывают отсюда со свистом.
«А ты катись, колесо, катись отсюда и все!» Жаль, что плеер сдох…
Конечно, врачей можно понять – кому тут нужна пациентка с ВИЧем? Пусть увозят в свой Питер, в клинику «для таких же». Сестрички охали, вздыхали, раскладывая таблетки по пробкам из-под лимонада, и пытались с помощью пары-тройки заезженных цитат ответить на извечные вопросы что делать? и кто виноват? У них получалось довольно складно.
А Милена вспомнила автобус. Тот самый, яблочно-зеленый с синей двойной полоской икарус, колесивший по окраинам города, кажется, с целью профилактики СПИДа. По средам он приезжал в их район, и там, назвав имя и приблизительное место проживания (чаще вымышленные) для какой-то там статистики, можно было получить бесплатно «баян» и три презерватива. Тем самым экономилась «пятнашка» на сигареты, и многие бегали в икарус по несколько раз на дню. Часть его была переоборудована под медпункт: желающие могли провериться на ВИЧ и половые инфекции. Желающих было немного – в тот день одна Милена. На ступеньках автобуса курила обдолбанная малолетка, она плакала, из носа высовывалась зеленая козявка, а на губах налипли кусочки фиолетовой помады. «Прикинь, - она со смирением попавшего в капкан зверька посмотрела на Милену. – две недели не торчала.» Милена зашла в автобус. Экспресс-тест. Приговор быстрого приготовления. Такая белая бумажка. А в ней – смерть. Такая белая… Почему все так? 12 черных букв, как тараканы от света, расползались под взглядом Милены, шевелили лапками: пппооолллооожжжииитттеееллльььнннооо… 12 букв, и кранты. Как жутко: иногда простого слова достаточно, чтобы погасить и без того еле тлеющую искорку надежды! Милена взяла «баян» и презервативы. Малолетки на ступеньках уже не было.
Кроме ВИЧа, у Милены гепатит С, сломанная в нескольких местах рука и… Стоп!!! Не надо об этом, нельзя, нельзя, нельзя!!! Не сейчас. Лучше о другом. Милена слабо улыбнулась и накрыла гипс одеялом. Да, врачам пришлось с ней повозиться. Кумары – это не шутка. Первые два дня – 48 канувших в небытие часов – Милена никого не узнавала, билась в истерике, больше напоминавшей эпилептический припадок, срывала капельницы и пряталась от врача под кровать. Боли не было: накачанное, бурлящее препаратами тело получило желанное забвение, но мозг сопротивлялся. «Нет, нет!» – кричала Милена и грызла зубами мокрые простыни, приковывающие ее к кровати.
Всего этого она, разумеется, не помнила… Было наотмашь бьющее по глазам солнце, острая резь в печени от долгого, ужасающе долгого и бессмысленного бега, тяжесть не вмещающегося в рот, несущегося навстречу кислорода, тошнотворный запах мокрой мягкой земли… Хрусть. «Стоять, падла!» И внезапно чернеющее небо, свернувшись до размеров резиновой дубинки, с размаху бьет ее по спине, вколачивая в темноту…
Милена нисколько не удивилась, когда увидела над собой белую простыню потолка. И сразу все поняла. «Уходи…» – прошептала она тогда тому черному, слепому, смертоносному. Нельзя об этом думать. Уходи! Уходи в прошлое. А я забуду, я просто не буду вспоминать. Уходи!!! Шепот перешел в сиплый крик, и мама, приложив к глазам клетчатый платочек, вышла из комнаты.Мама редко понимала что-либо правильно…
Хрусть – и в мусорную корзину полетела обертка от катетера. Третьего. Два других, использованные и ненужные, уже валялись там же. Руки саднило, ногам, высунутым из-под одеяла, было холодно.
-Вы чего? – одними губами спросила Милена у одной из возившихся в ногах кровати медсестер.
-Ничего, - отмахнулась та. – Сейчас еще раз попробуем, затяни, - обратилась она к товарке. – Не выйдет, тогда будем в шею. Вот ведь, а? Убьют все вены, потом…
В ногу больно впился резиновый жгут. Милена медленно подняла к глазам руки и рассмеялась. Хороша красотка! Левая в гипсе почти до подмышки, а по правой точно прошелся паровой каток: сплошь бугры, синяки и залепленные ваток засохшие подтеки крови. Как видно, с рукой капельница потерпела неудачу. И не одну. Теперь медсестрички упорно, но без особой надежды на успех, дырявили Миленины ноги, сиротливо торчащие из-под одеяла. Капельница -–карликовая помесь эшафота с походным душем – возвышалась рядом. Милена захохотала еще громче и уткнулась носом в подушку. Под кроватью одиноко стояла не вынесенная с утра «утка».
Одна из сестер с выражением покрутила пальцем у виска.
-Давайте, я, - предложила Милена. – Быстрее будет.
-Ле-жыыы…
Голос взвился под потолок и вдруг взорвался низким ревом; стены пошли спиралями, кровать, накренившись, полетела в одну сторону, Милена в другую – и пришлось изо всех сил вцепиться в матрас, чтобы не сорваться вниз, на острые иглы…
Потом Милена усвоила, что резко подниматься в кровати не надо, что спать следует на боку, так как слюна может залить гортань, а курить лучше после еды, иначе потом будешь мучительно и долго блевать желчью.
Капельницу она себе тогда все-таки поставила. С первого раза. Сестры застыли в легком изумлении и побежали за врачам. Тот проверил, не дует ли, покачал головой и вышел, бросив на Милену настороженный взгляд…
Милена тускло улыбнулась и стала не отрываясь смотреть на лампочку. Глаза уже не видели света, а только его радужную оболочку, в форме отливающего зеленым червячка. Ослепнуть – так ослепнуть. Все равно ничего уже не вернуть. Нет, нет, нет! Нельзя…
Милена с усилием повела головой в сторону так, что хрустнули шейные позвонки: хрусть… Назад, назад, обратно – мысли разворачивались, как застрявшая в грязи тяжелая фура. И опять – светлый обоюдоострый кинжал – когда же это кончится? – ее пронзила боль. Она шла оттуда, откуда ее ждали меньше всего: из шелковистой пуховой теплоты, тени вековых деревьев, уютного мурчания полосатой кошки – из прошлого. Это было… было, как предательство.
Странно. Боль не утихает от осознания того, что она заслуженная. Это даже не странно, это – страшно. Получается, что все – абсолютно все! – бессмысленно?
Милена сосредоточилась и стала думать о маме. По правде сказать, она давно не думала о маме как о маме. Чувства к ней казались Милене неестественными, блеклыми, тупыми. Сначала притупилось раздражение, потом сострадание, потом раскаяние. Остались только формулировки морали, какие-то темные инстинкты, подчиняющиеся зову крови: графики, функции, где х зависит от у, а у  - от х. Эмоциональная математика, леденящая своим бездействием. Все чаще, вспоминая о маме, Милена отделывалась от себя фразой: «Какая же я сука!» И, не тратя времени на ожидание ставшей крайне непунктуальной совести, принималась выкликать из мутных, неподвластных ни разуму, ни стихиям глубин прошлое.
Оно приходило, гладило Милену по щекам мягкой прохладной ладонью, и она видела себя с мамой в залитом огнями ДЛТ, читающих книги в деревенской хате, демонстрирующих фотокамере аттестат на школьном выпускном.
А сейчас прошлое разрушало. Било. Уничтожало. Об этом Милена себе пока не позволяла думать; поэтому думала о маме. Что было также больно, но не безнадежно, не смертельно. В последнее посещение мама оставила ей письмо. «Бог долготерпелив, но не испытывай Его, Миленочка…» – последние годы мама стала очень религиозной. Милену раздражали ее тихие смиренные речи, темная, как вода в пруду, печаль в глазах, неизменный платок на голове.
-Он старит ее лет на десять, - говорила она брату, а он молчал.
Понятно было, что мама постарела не из-за платка, но это уже в прошлом. В прошлом, в прошлом. Свершившееся – на помойку!
Лицо брата Милена не помнила. У нее было еще одно счастливое свойство: стоило человеку отойти на сто метров, и она напрочь забывала его образ. В памяти роились только факты, связанные с ним -–большей частью яркие, светлые, добрые (плохое почему-то не запоминалось, от него оставались лишь ледяные иглы, впившиеся в сердце. Рано или поздно они таяли). Со временем факты приобретали форму, цвет, даже запах – Милена часами с упоением разглядывала эти альбомы прошлого, но, задерживая взгляд на очередной картинке, так и не могла вспомнить, что же она при этом чувствовала.
Теперь, перед лицом нового – хищного – прошлого, Милена осознавала, как ей повезло.
Неужели кто-то живет так всю жизнь?
Я не выдержу, не выдержу, не выдержу!
«Казино» на угловой кровати перешептывалось, подхихикивало, и Милена вдруг почувствовала себя бесконечно далеко, как будто взрывом невероятной мощности ее забросило в неведомые дали, на чужую, враждебную планету, где она совсем одна. А путь обратно – тоже один. Он так и называется – путь обратно, назад, через прошлое, которое притаилось, чтобы сожрать ее…
«Надзорная» – вот как называется палата…
Милена вздохнула и повернулась спиной к свету. «Носом к стенке», как говорила мама, укладывая ее – тогда еще маленькую девочку – спать. Хрусть… Это выдернулась из щиколотки капельница, с таким трудом… Да ладно, пусть дует! В конце концов, боль – не самое страшное. Милена положила поудобнее голову на мокрую подушку, закрыла глаза и стала засыпать. На слезы, автоматически струящиеся по ее щекам, обращала внимание только мама. Она приходила не каждый день и не знала того, о чем шушукалось все отделение – Милена плакала теперь постоянно, даже когда смеялась, даже во сне.

* * *
В дверь постучали. Сначала легонько, потом кулаком, потом с ноги.
-Эй, подруга, ты там как? Живая? – заорал кто-то.
-Все нормально, - ответила Милена, поправляя на голове полотенце.
В запотевшем зеркале отражался блестящий от крема нос и – приятная вещичка, всегда слегка поднимающая настроение – ярко-фиолетовые глаза. Вообще-то, по жизни они были просто голубыми, вероятно, весь фокус был в сиреневом кафеле, которым облицована ванная. Милена протерла зеркало тряпочкой, встала на стул и распахнула халатик.
Да, Денис прав – живот уже видно. Скоро на ней не будут застегиваться любимые джинсы; жаль, но да и хрен с ними. Она с улыбкой погладила себя по бокам и соединила руки внизу живота, как бы поддерживая его. Как ты там? Каждое утро начиналось с того, что Денис заводил речь об аборте. Милена послушно кивала, брала из тумбочки бумагу и карандаш и начинала подсчитывать. Она все понимала. Если они будут откладывать в день рублей по 300-400, через две недели… Вчера накопленный за три дня НЗ пошел Денису на игровые автоматы…
А у Милены теперь появилась новая привычка: в «мертвое время», с 14.00 до 16.00, когда рассасывалась жаждущая утренней поправки туса и отправлялась шустрить деньги на вечер, Милена запиралась в туалете, садилась на обитый козьим мехом стульчак (произведение дяди Паши, денисовского отца) и шепотом разговаривала со своим животом. Люди думали, что ее подзарубает, и не мешали, а она поверяла ребенку свои радости. Горестей у нее не было, к тому же рассказывать о них вовсе ни к чему. Милена даже купила книжечку с детскими сказками, спрятала ее в сортирном шкафчике среди банок с засохшей краской и иногда читала.
Мысль о ребенке переполняла ее каким-то похожим на тоску, щемящим счастьем. Так маленькие дети на следующее утро после шумного праздника вспоминают о подарках – а у меня теперь это есть!
Милена застегнула халат и вышла из ванной.
-Идет, - раздался на кухне голос Дениса. – Русалочка…
Все заржали.
Опять народу понабежало, констатировала про себя Милена. Вернется дядя Паша, снова будет орать: притон развели, вызываю мусоров!.. Кинется к телефону. У отца Дениса была весьма скверная манера просить денег на пиво… Идти на кухню Милене не хотелось: грязная посуда, жирные капли борща на полу, пепельница, сделанная из консервной банки, в ней окурки, ватки и застоявшийся коричневатый кровяной раствор вперемежку с пеплом – туда промывали «баяны». И над всем этим резкий, как дым от вновь раскуренного хабарика, смех Дениса. Зачем он смеется над ней?
-… и, короче, вы меня в окно позвали. Она сидит, борщ хавает. Короче, побазарил с вами, закрываю окно, и… - он, наверно, сейчас сидит у окна, подпирая подбородок руками (его любимая поза); как два параллельных луча в никуда, краснеют «дороги» на «обратках»; улыбка… Она у него какая-то… обезоруживающая…
Милена зашла в кухню и встала за спиной у Дениса. Тот продолжал, прислонившись головой к ее животу:
-… слышу бульканье непонятное. Короче, смотрю – она зарубилась по ходу, и носом в суп. И тонет там, прикиньте, захлебывается… Я ее, короче, за шкирятник и в ванную…
Последние слова задымились хохотом и звоном стекла: кто-то нечаянно уронил на пол стакан с водой. Милена смеялась вместе со всеми, чувствуя, как трясутся худые плечи Дениса.
Когда-то давно, еще в школьные годы, она возвращалась домой с дискотеки. Поцелуи случайного провожатого были приторны и дурманящи, как дым косяка, руки умелы, и Милена таяла, словно мороженое на горячем языке. И когда она уже была готова распластаться на асфальте перед домом – а! пусть думают, что хотят! – принять в себя тяжесть этого незнакомого и не оттого ли такого желанного, он резким движением спустил с нее ярко-розовые (на выход) трусики. Она с лошадиной покорностью переступила через них и выжидающе посмотрела на него. «Остынь, детка», - усмехнулся он и засунул розовый лоскуток за вырез ее блузки. Милена смеялась вместе с ним и чувствовала сладковатый запах разгоряченной плоти. «Че ржешь-то?» – «Да шутка твоя понравилась!» Тогда они-таки перепихнулись – в подъезде, у батареи – на юбке Милены осталась чья-то жвачка. И так он и не узнал, что больше всего на свете в тот вечер Милене хотелось залепить ему пощечину и уйти домой.
Впрочем, Денис всегда говорил, что у нее нет чувства юмора.
-Слышала, Миленк, Расима-то закрыли, - сказал Димка-Заяц.
У него была кучерявая челка и татуировка на локтевом сгибе: «крови нет – менты попили». Она маскировала «дороги», но все равно после каждого рейда Заяц ходил с разбитой мордой.
Еще Заяц был знаменит тем, что не прошло и часа после того, как родители привезли его домой, а он уже вмазался. Отприходовавшись, он вздохнул: «Два года я мечтал об этом». Эти два года Заяц провел на зоне.
-Как закрыли? – не поняла Милена. – Расима? Когда?
-Вчера.
-Закупка?
-Ну. Прикинь, Крамер сдал, сука ментовская. Имейте в виду, ребята…
Денис многозначительно приподнял брови:
-А мы Крамеру и не делаем.
Расим… Красно-белый в клеточку дом-корабль на краю района. Когда был сильный ветер, то посмотрев в небо с торопливо несущимися серыми стадами облаков, можно было представить, что этот корабль, наконец, снялся с якоря и плывет – медленно, гордо, бесшумно – туда, вдаль, за городскую черту… У подъезда скамейка. На скамейке перманентная толпа. Стена в граффити; среди рисунков несуразными скучными пятнами выделяются цементные заплаты: когда-то Расим не дал кому-то в долг. Обиженный притащил ночью банку с краской и намалевал над дверью парадной: «На пятом – героин. Спросить Расима». Естественно, надпись уже наутро заштукатурили, но Милене казалось, что он все равно видна; надпись глядела в упор, сквозь цементную чадру, черными пустыми глазами – предлагала, манила: «На пятом – героин…» Лифты сломаны кидальщиками, чердак завален использованными «баянами». Жильцы сетуют и пытаются организовать сбор денег на домофон… Классика. Т ли дело система Милены и Дениса.
-Расим – барыга в полном смысле слова, - процедил Заяц. – Над каждым рублем трясся. Да и кайф фиговый был. Бутор один.
Все согласились.
Милена вспомнила девчонку, ту, рыженькую. Она стояла на этаж ниже расимовской квартиры и судорожно пересчитывала железную мелочь, зажатую в потной ладони. Ее кумарило, рыжая челка прилипли ко лбу и казалась приклеенной (такие бывают у дешевых кукол, руки дрожали. Ногти были обгрызены, с облезлым зеленым лаком. «Че встала? Пройти дай», - прикрикнул тогда Денис и оттолкнул девчонку к перилам. Рука разжалась, металлическое одноцветное конфетти, весело побрякивая, полетело в пролет. Рыжая девчонка побежала вниз. Когда Милена с Денисом, получив свой утренний жизненный эликсир, выходили из подъезда, девчонка сидела на корточках у решетки подвала и напоминала рыжую помоечную кошку. Худые, обтянутые джинсами коленки торчали, как у кузнечика, на шее багровел засос. Девчонка горестно пожаловалась: «Одна в подвал укатилась. У меня ровно сотка была. Расим не сделает без пятерки, - она шмыгнула носом. – Добавьте, а?» Милена опустила глаза. «Уболтаешь, короче», - отмахнулся от рыжей Денис.
Протрещал звонок. Два раза. Кто-то «свой». «Своих» у Милены с Денисом было всего 11, они знали код подъезда и иногда имели право на скидку. Хотя код-то известен был, конечно, всем, а Денис категорически против всяческих скидок, но, кроме 11-ти «званных и избранных», здесь никому не делали. Работали Милена с Денисом с 9.00 до 21.00. Без обеда и выходных. Оплату производить только по наличному расчету.
-Милен, открой, - вяло проговорил Денис, проводя рукой по лицу.
Его подзарубало. Заяц вдохновенно вещал в завешенную сигаретным дымом пустоту о том, что кто-то кого-то шел мочить из-за 3000 баксов (за такие-то деньги только мочить, без базара), но так и не замочили – никого не было дома.
Милена пошла к двери.
-Кто?
-Я, Маша…
Высокая шпилька и до неприличия короткая юбка, облегающая полноватые бедра. Маша работала по вызову, но в тяжелые моменты, как говорили, не комплексовала насчет выхода на проспект. Она процокала по коридору и заявила:
-Ты просто ужасно выглядишь, Милена! Синяки под глазами…
Так-с, Милена прищурилась: у Машки опять не хватает. Сейчас будет клянчить. Маша всячески поддерживала свой имидж правдивого человека, и самой верной политикой тут ей казалась такая: если ты от кого-то зависишь, следует разговаривать с ним грубее, чем с остальными. Поэтому каждая Машина просьба предварялась ушатом грязи, выливаемым на благодетеля так обильно и так неожиданно, что многие помогали просительнице чисто из-за растерянности. В этом тоже была политика.
-… тебе нужен восстанавливающий крем, - тараторила Маша. – у меня есть, ИвРоше, хочешь завтра принесу? Да, кстати, Милен, у меня не хватает немножко, занесу завтра вместе с кремом, ладно? На маршрутке проехала, сигарет купили, я ведь от всего, кроме «Русского стиля» кашлять начинаю. А они дорогие, сама понимаешь…
-Сколько? – перебила Милена.
-Полташки…
-Да нет, надо сколько?
-А-а… Как всегда, два.
Милена пересчитала деньги, отнесла их на кухню, Денису. Тот поморщился, Милена молча добавила из кармана полташку. Потом вынесла Маше два грамма. Должница улыбнулась, улыбка сверкнула неподдельным счастьем – свежим, игристым, как детское шампанское; между зубами была, замазанная помадой маленькая щербинка. Нетерпеливо цокнули каблуки:
-Кайф нормальный?
-Как вчера.
Маша еще раз улыбнулась и ушла. У нее был большой дозняк – два за раз, поэтому нужно срочно бежать искать деньги на утро.
-Через полчаса «гражданские» приедут, звонили, - крикнул из кухни Денис.
-Надо пойти кассу отдать, у нас заканчивается.
-Милен, ну короче, разберись сама. Мы с Димоном уходим, поиграть. Я у тебя возьму двушку, короче, ладно?
Милена кивнула, забыв про то, что Денис ее не видит, и пошла смотреть телевизор.
-Молчанье – знак согласия, - хихикнул за стенкой Заяц.
Милена прямо физически ощутила эту волну перешептываний, перемигиваний, подколов, постоянно идущую от Димы-Зайца. Она так и видела перед собой худое, в прыщах от неудачного бритья, ухмыляющееся лицо; хитрые узкие глаза из-под кудрявой челки глядели насмешливо и иронично. Ей стало неуютно. Почему они над ней смеются?
Неожиданно Милена разозлилась. На жизнь. На эту дебильную тусовку за стеной. На Зайца. На Дениса. На себя. Больше всего, на себя. Улететь бы, а? Исчезнуть, как факт, и из этого места, и из памяти знавших ее людей. Вернуть Земле все, что та дарила ей – даже воздух, и пусть не будет больше Милены, и не будет воспоминаний о ней. А они улетят далеко-далеко, на другую планету, где свежо и прохладно, где фиолетовые озера и звери с добрыми глазами, где воздух бархатист и мягок, как мамины руки. Земля обетованная, где они будут счастливы. Они?.. Милена задумалась. В мозгу мелькнула красноватая – брошенный в темноту окурок – мысль: Денис? Нет, Милена с улыбкой погладила живот, Денис пусть остается здесь.
Раньше все было совсем не так. Милена познакомилась с Денисом три года назад… Собственно говоря, она его знала с детства: старшая группа детского сада и маленький мальчик с лиловыми паутинками прожилок на веках. У него были вытянутые на коленках старые треники; от них исходил еле уловимый запах мочи: Денис часто писался и тайком от воспитательниц сушил треники на батарее… После детсада Милена с Денисом не пересекалась, и встретились они только в торче. Три года назад – кажется, три тысячелетия – Милена была «розовой наркоманкой», у нее было много денег и мало ума, и только дурак бы этим не воспользовался. А Денис не был дураком. Прокрутившись в мясорубке краж, грабежей, кидков, пушерства и сутенерства около пяти лет, единственный «геморрой», который он себе заработал – это два условных срока, по году каждый. Денис умел выживать. И научил этому Милену.
Но суть-то была не в этом, прерывисто вздохнула она и сделала телевизор потише. По экрану, пожирая своих собратьев, поползла влево жирная зеленая гусеница-полоска… Больше всего Милена привязалась к Денису, когда узнала, что у нее ВИЧ. Тогда в комнате гулко стучала тишина, отдаваясь в уши и сердца; мама плакала, от нее пахло валидолом: «Как же так? Миленочка, деточка… За что, Господи? Это он тебя заразил, специально, наверняка, подсунул шприц свой. Это он…» «А зачем ему?» – спросила Милена. В кармане лежали деньги, стрелки часов клонились к вечеру. Мама истошно, с подвыванием, зарыдала. Милена погладила ее по спине, принесла стакан воды и ушла.
Почему все так? Ё-моё, мама, да потому что!
Тогда же она пошла и рассказала Денису о том, что сдавала тест. Пристальный взгляд. «Отрицательно…» «Этого не может быть.» - хладнокровно заметил он. «Почему?» Глубоко в сердце впилась ледяная игла… «По тебе видно, Милен…» Она заплакала, и под горячими каплями слез таяла исчезала – больно! – режущая сердце сосулька. «Короче, Милен, иди сюда.» Денис обнял ее, и боль исчезла совсем.
Как часто по ночам Милена лежала у него на груди, смотрела в закрытые глаза, вглядывалась в обычное, ничем не запоминающееся скуластое лицо (единственное лицо, которое она могла запомнить) и думала: ты подарил мне жизнь, ты подарил мне смерть; кто еще смог бы сделать для меня столько же?..
А теперь еще и тебя… Милена снова прикоснулась к животу и сделала погромче: по телевизору началась детская передача. Рассказывать добрые сказки самой сейчас у нее не было сил.
-Милен, пока.
Хлопнула дверь, и она осталась одна. Наконец-то!
Замок на блокиратор – так, на всякий случай. Ложка, вата, стакан с водой, зажигалка, сигарета. «Баян»… «Сейчас мы с тобой поправимся», - шепнула она животу. Под подкладкой лифчика, в особом карманчике, лежала, дожидаясь своего часа, откроенная, по крупинке украденная Миленой у самой себя и у Дениса, очередная порция жизни. Желтоватое нечто в серебристой рамке фольгушки. В ложке нечто смотрелось по-иному: по-свойски, по-домашнему, как сахар; в детстве так делали леденцы… Милена щелкнула зажигалкой. «Физику в школе учила? – глаза Дениса посмеивались в сумраке парадной, по лицу гуляли тени и сполохи. Броуновское движение света и тьмы, вечная погоня и вечная ничья. – Самое горячее пламя – наверху.» Казалось, она тогда совсем его не слушала, шарахаясь от каждого шороха кишащего жизнью подъезда. А вот – про физику – запомнила.
В «баяне» переливался сладостно горький сироп. Милена улыбнулась, затягивая на запястье лямку от лифчика, ей вспомнился рассказанный Зайцем анекдот: «Медаль за взятие вены. Людям со стажем.» Вот… Вокруг заклубились тучи сигаретного дыма. М-м, как хорошо! Тепло, нежно – вожделение, сладострастие – вверх, вверх, по позвоночнику к голове… Спиралями, волнами – вот так, да, вот так… Милена закрыла глаза и глубоко вдохнула прохладный бархатистый воздух, светлеющий над фиолетовыми озерами, а добрые звери, зажмурившись, мурлыкали у ее ног…
Протрещал звонок. Два раза. Кто-то «свой». Вот черт! Фольгушка – уже пустая – в «карман» лифчика (этому фокусу Милена научилась еще на проспекте: девчонки так прятали выручку. Если менты и возьмутся шмонать, то из лифчика ничего не выпадет. А с досмотром в отделении редко кто заморачивается), «баян» оплавить, а то какой-нибудь идиот, сам того не желая, подхватит ВИЧ – кто же потащится в аптеку, когда вот – он кайф!.. Ложки, стакашки, зажигалки – по местам…
-Кто?
-Х.. в пальто, - со смешком донеслось из-за двери.
«Гражданские». Неужели прошло уже полчаса? Надо звонить Наташе и идти: осталась только половина, а эти меньше трех грамм не берут, да и вечер начинается.
-Проходите, - сказала Милена и взялась за телефон. – Немножко посидите, я к начальству сбегаю…
-Опля! – один из «гражданских» (они жили на Гражданском проспекте) хлопнул Милену по плечу. – Значит, свежачок-с? Неотсыпанно-неоткроенно… Мих, нам повезло!
Миха заржал, обнажив бледные десны и вставные, с коричневатым никотиновым налетом, зубы.
Как бы не так, усмехнулась про себя Милена, даже и не рассчитывайте. Зайду по дороге обратно к Налиму и перефасую. Нам жить, а вам баловаться… «Гражданские» не торчали, они – заморачивались. Это была та порода, которых теперь в шутку называют «трипперами» – из тех, кто совершает наркотрипы. Раньше, шутил Денис, таких звали проще и яснее – дербанщики. Осенью они ехали в пригороды Питера «по грибы» («сезон дождей» все-таки), летом устремлялись на Украину за ганджем и соломой, а иногда путешествовали и дальше, в сопредельные страны ближнего зарубежья, в гости к южным соратникам по сплочению нерушимого союза свободных республик, ныне поредевшего и носящего имя СНГ. Трахались «трипперы» под коксом или джефом, мечтали под ЛСД, на танцах ускорялись, винтились, бухали. А со всего этого – снимались. И, конечно же, героином. Хотя дружно его ненавидели. «Я так боюсь подсесть на эту хрень…» - сказал как-то Милене второй «гражданский», Саня. Зрачки его терялись в затуманенных кайфом глазах, и он непрерывно почесывался…
-Ну че-как? Давай, Миленк, поскорее, а? Четвертый день винтимся, поспать охота… - подтверждая Миленины мысли, заныли «гражданские».
-Занято у Наташи.
«Гражданские» ее раздражали.
-Сходи так.
-Без звонка я не хожу, - отрезала Милена.
-Ути-пути, какие мы, - в издевательском тоне Сани звучало что-то похожее на уважение.
Конечно, подумала Милена с гордостью, мы с Денисом – хорошая точка. Продуманная. С ментовской крышей, постоянными поставщиками и не сильно бодяженным кайфом. И количество и качество. А главное, нет посторонних – только проверенные, давно знакомые люди… Милена любила свое дело – это было и спасением в настоящем, и надеждой в будущем, и светлым воспоминанием. К тому же благодаря ему, они с Денисом все еще вместе, и у них будет ребенок… Мысль об аборте она откинула, решив, что сейчас некогда об этом размышлять. Утро вечера мудренее, а телефон Наташи все еще занят.
«Гражданские» сняли ботинки и прошли на кухню. Коридор наполнился едким козлиным запахом. У Михи была дырка на правом носке, оттуда высовывался палец желтовато-трупного цвета. Милена фыркнула и поставила перед гостями консервную пепельницу.
-Ну, рассказывай, Миленк, как вы тут живете, чем дышите. Где-то ведь неделю не виделись, да? Решили-таки прибавиться в семействе? – Миха попытался потрогать Миленин живот, но она отошла. – Рисково, хотя и похвально.
Похвально?! От злости у Милены зарябило в глазах, она с трудом удержалась, чтобы не въехать Михе табуреткой – по голове, по вечно ухмыляющейся гепатитной физиономии – еще раз, еще раз – чтобы вылетели с хрустом твои прокуренные вставные зубы, и ты даже не мог бы прошамкать ни слова извинения! Скотина, мразь, сволочь, не ты ли ровно неделю назад, сидя на этом самом месте, внушал Денису, что ребенок ни к чему? Зачем, говорил, тебе эта спидозная шалава на хвосте, да еще со спиногрызом? Тащи на аборт… Милена, сжавшись за стенкой в комок отчаяния и смирения, со страхом ждала, что же скажет Денис. Но он молчал…
-Пойду еще позвоню, - сказала Милена и вышла в коридор.
Пока она ходила к Наташе, пришел Денис. Он выиграл пятихатку, и лицо его светилось той особенной радостью, которую так любила Милена – Денис реальный в этот момент был похож на Дениса из ее воспоминаний. Улыбка делала его веселым подростком, малолеткой, шкодливо таскающим у отца сигареты и смолившим их тайком на балконе... Они обсуждали с «гражданскими» «Паприку» Тинто Брасса, шедшую вчера по шестому каналу. Саня не смотрел, Миха видел давно, и Денис описывал эротическое действо в красках и с комментариями. В кухне висела атмосфера казармы. Милена подумала, что, когда Денис так похабно матерится, это ему идет. Надо будет, решила она, и сама смутилась от своих мыслей, надо будет сказать ему, Что можно ночью попробовать. Если получится. Только сзади…
Милена выдала Денису «положняк». Он сам попросил, отказавшись раскумариваться вместе со всеми.
-Че-то, короче, на днище давит, - пожаловался он «гражданским». – Пойду, посижу, о то вмажусь, потом, вообще, никак…
-Небось, заначка в сортире, хочет все вместе поставить, - хохотнул Миха. – Ты б следила, женушка!
-Иди ты…
Зазвонил телефон, затрещали двойные звонки – началась вечерняя раздача. Лицо за лицом, судьба за судьбой – как вагоны товарного поезда – мелькала перед Миленой клиентура. Заяц – по пятому разу – пушерством живет, ленивый; Машка, прикатившая на синей БМВ и вернувшая сотку вместо полташки (такого мужика цепанула, на дачу везет, решила вот сейчас взять, чтобы утром не заморачиваться); одноногий Вадик – ампутация до колена: абсцесс. Откуда у него деньги на торч, удивляло даже Дениса… И прочая, и прочая… Три лемболовских металлиста, Светка и Даня – сами торгуют туфтой, а для себя берут поприличнее. Катя не пришла, работает – утром заявится на кумарах, будет ложку просить… Люди, героин, деньги, люди… Милену подташнивало.
Она зашла на кухню и присела на краешек стула, готовая вскочить по первому, нет, по второму звонку, боясь, что усевшись поудобнее, уже не сможет подняться. По вечерам Милена плохо себя чувствовала.
-Миленк, как там брательник твой? Не слышно давно что-то… - Саня очнулся от зарубона, осоловелый, бледный, придурковатый.
-Все там же, - крикнул Денис из туалета.
-Да ты че! В натуре?
Милена кивнула.
-Там же, в монастыре?
Милена кивнула снова.
-Вот псих… Я бы ни за что не поехал. Хотя… После первого раза он ведь полгода потом не торчал, да, Миленк?
Да! Из далекого монастыря в Псковской области приехал тогда совершенно другой Вовчик. Не то злобное лживое существо, ворующее вещи из дома и избивающее маму за то, что у нее нет денег. Это был Вовчик из прошлого: замкнутый, неторопливый, надежный. Он нашел работу, снял квартиру и забрал туда маму – подальше от наркоманки-Милены. На поясе у Вовчика появился пэйджер, и Милена радовалась: за него, за маму и за себя. Ведь теперь у нее была отдельная хата, а это всегда дороже, чем в машине. Но все рухнуло. Не сразу; то, что Вовчик заторчал и снова уехал в монастырь переламываться – это мелочи. Все рушилось постепенно, уже давно подтачивалось какими-то безглазыми злыми толстыми червями. Когда это началось, Милена не знала, не помнила. Она помнила другое: дрожащего брата, стоящего перед ней на коленях. Он совал ей деньги в карман и умолял, просил, размазывая слезы по лицу, взять ему тоже. Милена тогда отказалась и стала ловить такси. Через два месяца Вовчик заторчал по новой...
-Зачем вы, короче, мне Миленку расстроили? – Денис вмазался и превратился в любящего, заботливого, преданного.
Он подошел к Милене и вытер ей салфеткой слезы. Надо же, она и не заметила, что плачет. Внутри было так больно, что слезы тут играли самую последнюю роль.
-Зай, прекрати… Миленк… - растерялись «гражданские». – Нам пора уже. Завтра приедем.
Все знали, что раньше, чем через неделю, они не появятся.
Пропахший козлами коридор. Трагедия. Песнь козлов… Милену замутило.
На прощание Миха положил на тумбочку фотоальбом.
-Поглядите. Это летние, из Таджика. Мы с ребятами катались. Зашибись. Завтра приеду, порассказываю…
Хлопнула дверь, Милена наскоро прибралась в кухне, оставила на столе полташку – скоро дядя Паша вернется, а завтра выходной как-никак. Потом подошла к Денису.
-Спать?
-Ага… Устал, короче, как собака.
-Я тоже.
-Ты бледная какая-то, подкрасся…
-Завтра.
Засыпая, она вспомнила про Тинто Брасса. В другой раз. Все равно сейчас слишком вмазанные, подумала Милена и провалилась в сон.
Ночью ей приснился Вовчик. Они стояли с братом на набережной, дул промозглый осенний ветер, гнал, разбивая о безучастный гранит, тусклые серые волны. Где-то внизу, под их перистым движением, на самом дне, шевелились похожие на волосы мертвой русалки, грязно-зеленые водоросли. «Да, Ленка, - проговорил Вовчик. – как лапками не дергай, дерьмо в сметану не собьешь…»
Утром Милена не смогла встать: ноги казались ватными, голова гудела. Заспанный Денис с недовольной миной пошел открывать сам.
-Кто там? – пробормотал он.
-Сто грамм… и скидку…
Катя. Веселый голос – с деньгами. Небось, стояла в подъезде и считала секунды: звонок раздался ровно в 9.00. Катька жутко пунктуальная. Денису она нравилась, но, к сожалению, знала, что у него ВИЧ. Катька принципиальная и продуманная, не просит в долг, носит золотые сережки. Однажды Денис выручил ее, и Катька это помнит и ценит.
-Я вмажусь у вас?
-«Баян» есть?
В ответ Катька помахала новенькой «красной шапочкой».
-Оставишь?
-Запросто! Ну так можно сделать?
-Валяй…
Она прошла на кухню, расстегнула сумочку и вытряхнула содержимое на стол. «Причиндалы», тщательно упакованные в полиэтилен, сигареты, косметика, «Бандитский Петербург» Константинова, какие-то тетрадки (Катька до сих пор изображала из себя студентку), красненький флакончик… Катька полюбовалась на него и торжественно протянула Денису:
-Вот. Где Миленка?
-Дрыхнет.
-Это ей. Dolce&Gabbana. Настоящие. У мужика одного на квартире подрезала.
-Кого, кого … ?
-Gab-ba-na, - повторила Катька со смехом.
-Ну ты даешь, короче…
Катька шутливо задрала кверху нос, в темных глазах полыхали язычки зажигалки.
-Там поройся в карманчике, - бросила она.
Денис вытащил длинную толстую сигару.
-Это тебе, - сообщила Катька.
-Оттуда же?
-Ну дак… Вы же мои друзья! Удивительно, да? Из всего земного населения только мои барыги интересуются, как у меня дела. Динь, прикури мне сигаретку, плиз…
Кайф сделал ее глаза желтыми.
А тогда они были черными-черными, и в них плескались слезы и страх. В этом сморщенном ссутулившемся зверьке, в этой прижавшейся к закрытым дверям лифта маленькой старушке не было ничего от Катьки. Та Катька, которая нравилась Денису, никогда не вела бы себя с такой тупой овечьей покорностью… Не она ли постоянно твердила свою любимую поговорочку: не будь овцой, и волк тебя не тронет? Денис хотел пройти мимо, внизу ждала Милена, а кидалово в подъезде – самая обычная вещь. Кидальщик тоже хочет жить. Не будь овцой… «Ну че, Кать, давай кайф, - сказал, подходя к ней, Денис. – Взяла?» Она отрешенно протянула ему поблескивающий квадратик. Руки ее дрожали. «Спускайся к Миленке, короче, дома меня ждите», - велел Денис. С тех пор они подружились…
Милена слышала голоса, они прорывались сквозь тяжелую пелену, закутавшую голову, причиняя еще бОльшую боль. Сил не было. Милена лежала и чувствовала, как продавливается под ней кровать. Что, если она сегодня не встанет? Денис будет торговать один. Накроит себе, наверняка, накроит. К тому же, дядя Паша… Сейчас он спит, но скоро проснется. На работу ему не надо, полташку он пропил еще вчера, а Денис не дает отцу денег. Значит будет ор, грохот, битая посуда и недовольная клиентура. Бред! Надо вставать. Милена застонала и свесилась с кровати: ее рвало.
Зашел Денис.
-Ты чего?
-Вмажь меня…
-Ща, короче, человека отпущу. Свари пока.
-Не могу я, не видишь что ли?
Денис не видел. Он сам еще не поправлялся. Глаза были по плошке, из них сочилась неприязнь.
-Тебе, может, скорую вызвать? – спросил он, стоя в дверях.
-Нет, не надо. Это по ходу из-за… из-за ребенка.
Денис хмыкнул и ушел.
Героиновый концентрат жизни сделал свое дело: Милена встала. Но все равно весь день прошел, как в тумане, и оживилась она только к вечеру, когда нежданно-негаданно, нарушая все свои зароки, приехали «гражданские».
-А вы, короче, поторчать решили… - съязвил Денис.
Саня промолчал, Миха, как всегда, заржал. На нем были те же носки, что и вчера – с дыркой.
Милена вынесла полтора грамма, все поставились – «гражданские» от широты душевной предложили раскумарить.
-Все, - Саня с шумом затянулся. – Завтра ни-ни. И перерыв. Хотя бы неделю.
Миха скептически приподнял брови.
-Завтра будет завтра, - сказал Денис. – Думай о приходе, короче. О себе. А не о «завтра». Может, ты больше никогда здесь не появишься.
-Нет уж, ребята, - хихикнул Миха. – Мы еще вернемся, да, Сань?
Тот кивнул. Денис усмехнулся:
-Никогда не надо никуда возвращаться. Так, короче, и умереть недолго.
-А что же делать?
-Просто приходить по новой.
«Гражданские» переглянулись и пожали плечами.
-Во, Миленк, - рассмеялся Денис. – Самый опущенный героинщик, короче, и тот бы понял, а они не всекают. Правду мне чел один сказал: есть наркота для тела, а есть – для души.
Милена улыбнулась. Подобные дискуссии проходили на этой кухне почти каждый день. Говорят, что в спорах рождается истина. Да, но в спорах она и умирает.
-Ты рассуждаешь, как мусульманин, Дэн, - сказал Миха. – Даже не как мусульманин, а как упертый панисламист…
-Да ну? Терпеть не могу чурок. Россия – для русских. Чемодан-вокзал – Кавказ. Скины, вперед! Хайль Гитлер! – Денис, дурачась, вскинул руку в фашистском приветствии.
-Не придуривайся, Дэн, я не о чурках. Я об их логике. Он у наших восточных братьев какая-то другая, чуждая нашим понятиям. Смотрел «Коррупционера»?
-Не-а…
Саня поморщился, и закурил еще одну сигарету. Предыдущая дымилась в пепельнице, от нее оставалось еще больше половины. Милена взяла ее себе.
-.. ну так вот, там все происходит в Нью-Йорке, в китайском квартале, - разглагольствовал Миха. – белый коп там спас китайского, а тот и говорит: по нашим традициям, ты теперь несешь за меня ответственность, потому что спас меня, подарил вторую жизнь. Потом китаец спас белого, белый ему: ты, получается, теперь тоже за меня в ответе? А тот ему: с чего ты взял, мы же не в Китае, мы в Америке…
-Намек понят. Восток – дело тонкое… Милен, подойди к телефону…
-Звонок без прозвона.
-Ну и хрен с ними тогда, короче, - Денис обнял Милену за плечи. – Ты прав, Мишаня. И именно поэтому нам их не победить. Разность культур. Они насилуют и избивают наших женщин и одновременно сдувают пылинки с девственности своей сестры. У них есть идея. Пока, короче, у народа есть идея – он непобедим.
-Жлобство и мещанство, - резюмировал Миха. – Дэн, ты похож на партийную многотиражку. Все не так просто. Все еще проще. Сань, расскажи им про Чечню.
Саня поднял голову – глаза его остекленели, как у трупа.
-Снайперы. Их не брали в плен. Мы за ними охотились. Я раз пять часов сторожил одну. Умная, стерва. Отстреливала нашим яйца, палила в шею. Потом – наточняк – прикалывалась над тем, как их крючило. Не добивала. А я ждал. Блеснет – и пулю туда. Попал! Пять часов, и я ее снял. Это был не прицел – зеркальце, она губы красила, падла. Полчерепа и глаз на хрен. 17 насечек. А по паспорту наша, из Карелии. 20 лет…
-Это ты к чему? – спросила Милена.
-Про Чечню…
Миха заржал. Смех был искусственный, натянутый и жуткий. как улыбка крокодила.
Милена бережно высвободилась из объятий Дениса и пошла в туалет. Почему-то ей вдруг подумалось, что ребенку могут повредить такие разговоры. В подушке, закопанная среди слежавшихся перьев, у Милены была заначка. На черный день. Интересно, хватит ли этих денег на то, чтобы сделать УЗИ?
-А у меня дядька в Афгане служил, рассказывал всякое, - сказал Миха. – Раз сидят на горке, обкуренные, внизу кишлак. Один показывает пальцем в том направлении – о!, говорит, тушканчик!.. А остальным послышалось «душманчик». Ну, по укурке-то. Начали палить по кишлаку, вертолет по рации запросили. Потом, кстати, оказалось, что, в натуре, в том кишлаке моджахеды сидели… Ой, ё, - он хлопнул себя по лбу. – Дэн, тащи наш фотоальбом. Покажем Таджикистан, маковый рай… Забыли ж совсем!
«Гражданские» оживились.
-Милена! – забарабанил в дверь чей-то кулак. – Кончай рубиться, пошли фотки смотреть.
Протрещал двойной звонок – Заяц. Его привезли на машине, и он важничал от сознания собственной незаменимости.
-Сейчас отнесу людям, - сообщил он. – и вернусь, посижу с вами.
Милен, ну ты идешь, короче, или нет?
В квартире сразу стало шумно. Выполз проспавшийся дядя Паша, на кирпичном жеваном лице оттиск грусти; он был похож на долго неполиваемое комнатное растение, и тут же принялся требовать у «гражданских» денег на опохмелку. Те смеялись, Денис раздражался. «Попозже, - шепнула Милена, закрывая книжку со сказками. – Видишь, какой беспредел…»
Земля обетованная… Расколотая на квадраты фотокарточек, она была совсем не такой, как представляла себе Милена. Не было ни фиолетовых озер, ни светло-прозрачных воздушных замков, на ласковых райских зверей, но это была она, чувствовала Милена, и сердце тоскливо замирало, недосягаемая и желанная планета. Где они будут счастливы. Впрочем, счастье – слишком проходное, слишком суетливое определение. И слово «бессмертие» сюда тоже не подходит: оно шуршащее, высохшее, как мумии в египетских гробницах. Нет, здесь все дышало вечностью, каким-то вселенским покоем и простотой. Вечными были выструганные гигантскими ножницами стихий горы; вечными были равнины, кишлаки, арыки и мечети; и в глазах людей там тоже сквозила вечность. Казалось, даже воды второго Всемирного Потопа, если вновь разверзнутся хляби небесные, не смоют с этой страны ее созерцательного спокойствия. Всплывет как фантастическая подлодка, мифическая черепаха, пустят фонтанчики киты, затрубят слоны, и земля обетованная воспарит над водной гладью, гордо неся над собой, как императорскую корону, сапфировый свод, прибитый к пустоте бриллиантовыми гвоздями звезд. И также буду истошно вопить по утрам ослы в кишлаках, муэдзины будут со своих минаретов призывать к молитве, и будет литься кровь и процветать торговля, и бледно-розовые глаза цветов, несущих людям дурман жизни, будут жмуриться от солнца под узорчатые восточные мелодии…
-… а мачья там – охренеть, - комментировал Миха. – Просто завались, растет – везде, на полях, в горах, в каждом вшивом огородике! Герыч – с Афгана, местный – копейки, около 100 бачей кило. Не, ну вы вдумайтесь. В каждой из этих глиняных избушек варят ханку; в некоторых кишлаках героин тоже сами варганят… Рай! Вот бы где я хотел состариться…
Все засмеялись. Денис рассматривал фотки сосредоточенно, по-детски закусив губу, и снова напоминал сорванца-подростка. Милену переполняла нежность; она. как тысяча маленьких приходов, заливала тело горячими волнами, над которыми реяла, наконец, обретшая крылья душа, и хотелось одного: свободы. Чтобы ночь. И тишина. И чтобы смерть равнялась жизни, а жизнь, распадаясь на миллиарды зеркальных осколков, отражала свечу на столе, ложку с горькой сладостью бытия, и из глаз человека напротив падали на сердце, подобно восковым слезам свечки, невысказанные слова любви… Милена вздохнула и украдкой погладила живот.
-Это наша собака, - подал голос Саня. На его хмуром бледном лице блуждало подобие улыбки.
Он дал фотографию Милене:
-… мы оставили его семье, у которой жили. Славная животина, звери добрее людей. Хозяин назвал его Гарди – символично: по-таджикски «гард» значит «брошенный». А это дом, где мы жили…
Застланный потертыми коврами пол, низкий дощатый столик с дымящимися чайными пиалушками, семейство, застывшее с напряженными, как нарисованными лицами, какие получаются у редко фотографирующихся людей. Милена улыбнулась:
-Уютно… и чисто… Я бы тоже хотела состариться в таком доме.
Денис хмыкнул.
-Романтика… - процедил Заяц.
-Чисто?! – Миха расхохотался и взмахом руки перевернул пепельницу.
По столу растеклась зловонная коричневатая жижа.
-Да поганее сортира, чем в том кишлаке, я не видел нигде! У скалы вырыта яма с дерьмом, кишащая червями, а над ней перекинуто две доски. Экстравагантно, Миленк? При желании можно занавеситься дырявой простынкой…
-Романтика… - повторил Заяц.
-Такие сортиры, Мих, обычное дело для Азии, - сказал Саня.
Протрещал двойной звонок. Катя. Усталые слезящиеся глаза и высовывающаяся из заднего кармана брюк обертка от презерватива. Почему так легко отдаться самой и так трудно отдать что-то, просто по воле случая принадлежащее тебе? – подумала Милена, вспомнив про аборт, и пошла в комнату. Она не любила Катю.
Милена ревновала. Естественно, у Дениса были другие женщины, и она об этом знала; он бывший сутенер и, само собой, знаком со многими, кто за раскумарку легко раздвинет ноги. К тому же, Милена беременна. Да и Денису не так уж часто хочется. а она ревновала. Именно к Кате. В этом доме, в этой жизни, в этом деле у Милены было свое, неприкосновенное, как она считала, место. Люди приходили и уходили, флюгер их с Денисом отношений вертелся во все стороны, но стержень, на который он был насажен, не ломался. Бабы бабами, а Милена – это Милена. Но Катя – другое дело; Катя не претендовала на Дениса, она претендовала на ее, Милены, законное место. Это было видно, Милена так чувствовала. И ревновала.
За стеной щелкнули зажигалкой.
-Твоя сигарета, Кать…
Наверно, он стоит сейчас, промывает ее «баян», прикуривает ей сигарету и улыбается ей своей милой обезоруживающей улыбкой. А ей все равно, она сравнивает цвет красной шапочки «гаража» с цветом лака на ногтях… Милену затрясло.
-Эх-х, - вздохнула Катя. – жизнь хороша, когда гонишь не спеша.
-Попробовав раз, торчу и сейчас… - засмеялся Денис.
-Разве нет – это ответ? – парировала Катя.
Засобиравшиеся было домой «гражданские» включились в игру:
-Жвачка «Дирол-Зеленая Конопля»: победа вам не только по плечу, но и по х…
Все заржали. Милена вышла из комнаты.
-Уходите?
-Типа того. Поздновато уже…
-Сань, - попросила неожиданно для себя Милена. – подарите мне фотку одну тАджикскую, а? Пожалуйста.
-Говно вопрос, выбирай.
Она быстро нашла в альбоме тот вечерний пейзаж: сапфировый купол, а под ним земля обетованная.
-Вот эту, с небом…
-Что верно, то верно, - усмехнулся Саня. – небо там не такое, как у нас, чужое. Ляжешь, бывало, удолбанный, в поле, раскинешь руки, а оно на тебя как бы падает. Бери.
Милена спрятала фотку в карман.
-Спасибо.
-А эту не хочешь? – Миха со смехом протянул кроваво-мясной снимок разделанной туши, а рядом с ней хохочущие пасти «гражданских». – Не очень эстетично, зато какие были шашлыки…
Милена помотала головой.
-Ну тогда мы пошли. Бывайте, люди, еще увидимся.
-Через неделю? – подколол их Денис.
На фоне нарочито громкого, натянуто веселого смеха треск звонка прозвучал, как автоматная очередь. Милена вздрогнула.
-Толпа прибывает… - из кухни в обнимку вышли Заяц и Катя. – А мы тоже пойдем.
Катя вульгарно подхихикивала. Милена, расталкивая всех, прошла к двери:
-Кто?
-Я…
Один из лемболовской троицы.
-Подожди минутку, ща все разойдутся.
Странно, что он один. «Лемболовские» ведь меньше трех не ходят, попыталась пошутить про себя Милена, но мерзкое чувство беспокойства не проходило. Спина покрылась липкой вонючей испариной, к горлу подступила отпустившая было тошнота. Подкумаривает что ли? Она накинула куртку.
-Я с вами, за сигаретами. Денис, пошли со мной.
Катя сосредоточенно шнуровала ботинки, уткнувшись головой в зайцевскую ширинку.
Милена смотрела на Дениса, внимательно, умоляюще, так, что от напряжения едва не лопались глазные яблоки. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – подстреленной птицей летела к Денису немая просьба, но не долетала – падала вниз, на немытый пол, шептала – пожалуйста, пожалуйста, Денис, радость моя, милый, любимый, хороший, самый-самый-самый, пошли со мной. Я не знаю почему, может быть, это все ерунда, но мне кажется, что если мы сейчас расстанемся, нам будет потом очень-очень больно. Я этого не хочу! Я не хочу боли!.. Денис отвернулся, и сердце раненой птички остановилось.
-Сходи сама, Миленк.
-Ну пожалуйста, - губы ее дрожали.
-Там человек за дверью. Я с тобой, короче, пойду, а кайф ему по типу дядя Паша продаст? Иди…
Все с хохотом протиснулись в черный провал, «лемболовский» зашел в квартиру, и дверь за ним захлопнулась, как крышка металлического гроба…
… У подъезда стояла Маша. На ней было черное пальто с капюшоном, под ним, в призрачном свете фонаря, белело напудренное лицо, и Машина фигура напоминала фигуру смерти. Только косы не хватает, машинально отметила про себя Милена и повернула назад. Их с Денисом окна на седьмом этаже смотрели ей вслед мертвенно и пусто. Сзади процокали каблуки:
-Милен, можешь идти, они уже уехали.
Не надо! Не говори! Я не хочу! Дай мне хотя бы еще минуту…
-Кто?
Маша остановилась. В пустых глазницах черепа блестели расширенные от кумаров и волнения жирно подведенные глаза.
-Так ты ничего не знаешь?!
Милена отрицательно повела головой из стороны в сторону. Слева направо. Справа налево. Влажный вечерний воздух, казалось, сгустился и походил на холодный серый студень. Дома. ларьки, люди тонули в нем, искажались, а вместе с ними захлебывалась и Милена.
-Я за сигаретами ходила, а что случилось-то?
Маша схватила ее за руки и зашептала. Изо рта ее пахло мятой и намокшими сигаретами:
-Дениса приняли. Менты. Не наши, не районные. Я, когда к вам шла, козелок видела – не наш. Я наверх поднимаюсь, а они его ведут, в наручниках… Морда в крови. Я прошла этажом выше, вид у меня цивильный – не пошли. Это вас тот парнишка вломил, из Лемболова, он с ментами вместе шел, а потом она уехали, а он на остановку пошел. Я в окошко видела.
С-сука… Убью… Милена оттолкнула пропахшую мятой смерть и побежала. Ботинки скользили, шлепали по лужам, ноги больно стукались о сжатые в карманах куртки кулаки. Впереди маячила хрустальным сверкающим замком остановка. Внезапно огни, ощерившись, сместились вниз, и слезы Милены закапали в талый снег.
Уже слишком поздно…
Знала, знала, знала! Это она во всем виновата… Денис, прости, прости, милый, я должна была предупредить, должна была остаться с тобой, должна была идти домой сразу, а не базарить у ларька с этими идиотами! Почему мы всегда знаем о том, Что произойдет, но никогда не стараемся предотвратить это?.. Голова кружилась. У нас было все так хорошо! Так хорошо. Зачем? Мамочка, Господи, зачем?
Милена поднялась и, шатаясь, пошла к дому. «Теперь мы остались одни… одни… одни… одни…» – как заведенная, шептала она. Впереди, теряясь в студенистом тумане, маячила черная тень. Дул весенний теплый ветер, и Милене до боли хотелось жить.
Маша пошла следом.
-Милена?
Молчание.
-А у вас что-нибудь было на хате?
-Нет.
-Так за что же его?
-Без понятия. Я как раз собиралась за сигаретами, а потом к Наташе… И касса у меня…
-Так, может, сейчас сходишь?
Мысли разбегались во все стороны, словно крысы с тонущего корабля, елозили по лицу длинными толстыми хвостами: позвонить Наташе, узнать, где он, передачку, деньги, кайф, теперь УЗИ в пролете, пьяный дядя Паша, вечер, время… Часы каждую секунду давали залп: тик-так, и сердце стучало, подлаживаясь в ритм, быстрее и быстрее, билось о лежавшую в потайном карманчике фольгушку заначки…
-Пойдем, Маш, я переоденусь и раскумаримся…
Черная тень откинула капюшон и взяла Милену под руку.
-Милена, ты не думай, я не так, я заплачу, у меня есть деньги, - она дрожала. От холода и от кумаров. На скулах косой малиновой чертой выделялись румяна. – Хочешь, завтра к Денису съездим?
-Тебе ж на работу, - пробормотала Милена, вставляя в скважину ключ.
Маша молчала.
Без Дениса квартира казалась мертвой. Просто какой-то запутанный, похожий на склад лабиринт, где из всех углов на Милену глазели знакомые, но уже лишенные родной теплоты вещи… Когда она пришла от Наташи, Маши уже не было. Милена еще раз вмазалась и уснула прямо на кухне, уронив голову на стол. На батарее сушилась промокшая от падения в лужу земля обетованная, освещенная блеском бриллиантов.
Следующие три дня Милена ждала. Читала сказки, смотрела в окно, трещали двойные звонки.
-Ничего нет, - отвечала Милена через дверь.
Так ей велела Наташа. Еще она сказала не высовываться, никуда не звонить, не шустрить, не ходить на другие точки, и обещала через три-четыре дня все уладить. Милена ей поверила и послушалась. Все равно верить больше было некому. Наташа подтвердила, что Дениса забрали менты из соседнего РУВД, что сдал его, действительно, один из лемболовских металлистов. Того взяли в электричке с героином на кармане, и он навел на Милену с Денисом. Проблема была в том, что кайф, купленный на меченые деньги, «лемболовский» вмазал, а больше героина в квартире не нашли. И касса была у Милены. Но денег с неудавшейся контрольной закупки и закопченных ложек в кухонном буфете показалось достаточно, чтобы подсунуть Денису в карман чек и отвезти его в ИВС. За свои старания «лемболовский» получил от стражей закона четвертину. Наташа пообещала Милене, что с ним разберутся. Она выдала «положняк» на неделю и сказала ждать звонка.
-Ничего нет, - говорила Милена в замочную скважину.
На второй день двойные звонки умолкли.
Милена ждала.
А Денис приехал на новом черном «мерседесе» вместе с Наташиным мужем. 700 долларов, и его выпустили на подписку. Рыхловатый губастый молдаванин Ромка, муж Наташи, вышел из машины, помахал прилипшей к оконному стеклу Милене и крикнул:
-Ну вы, эт самое, заходите потом!
Она кинулась открывать дверь.
Денис был похож на заводную куклу. Казалось, он еще больше похудел за эти три дня, вокруг черных, обведенных тонким зеленоватым ободком, глаз залегли темно-серые, похожие на очки, тени, а рассеченная припухшая верхняя губа неправдоподобно алела на пепельном неподвижном лице. От него пахло подвалом. Милена обняла его, и ей показалось, что она прикоснулась к статуе: так напряжено было его тело. Денис отстранился от нее и прошел на кухню.
-Милен, есть че?
Он с трудом опустился на стул. Глаза смотрели мимо нее тускло и холодно.
-Конечно, - засуетилась Милена. – я сварю сама, сиди. У меня еще димедрол есть… Два колеса…
-Давай, я сейчас.
Он прошел в туалет, вернулся; на еще больше побледневшем лице мокро блестели дорожки слез, делившие это лицо на три части. Милена бросила «баяны» и ложку и побежала в туалет. Стульчак был забрызган кровью. Ее стошнило.
Когда они вмазались, Денис улыбнулся. У него не было той, обезоруживающей улыбки, просто лицо прочертила тонкая розовато-серая линия, да из-под распухшей верхней губы показался обломок зуба.
-Пойдем к Наташе, - сказал он Милене и взял ее за руку. – Ты не реви, короче, все нормально…
У Наташи был горячий чай с ароматом персика и свежие сырники. Она ходила по дому в махровом халате, полные груди мелко тряслись, плавно переходя в складки на животе. Она похлопала Дениса по плечу и взъерошила ему волосы. Она была довольна. За три дня допросов и пресса Денис  никого не сдал. Ни Милену, ни Наташу, ни кого бы там еще. За это его и выкупили – 700 баксов. Но дело замять не удалось, будет суд – ерунда, наймем «авдоката» (Наташа так и сказала: «авдоката»), дадут условно, не закроют, не стремайся. А вот торговать они с Миленой больше не будут, по крайней мере. до суда. Вы сами, понимаете, ребята… Деньги, те, не отданные Миленой, можете оставить себе; вот вам еще 10 грамм на первое время, и валите. И ни Боже мой вам вписаться до суда в какой-нибудь блудняк, вытаскивать больше никого не будем. Денис очень правильно сделал, что молчал, а то так была бы «группа лиц»… И вообще, в ИВС он же переломался, так пусть берет Милену и уезжает в деревню какую-нибудь. Хоть ребенка родите нормального.
Они доели сырники и распрощались. Говорить тут было больше не о чем.
Дома висела вязкая, тесная, липкая тишина. Стена прилипала к стене, потолок с упрямством магнита притягивал к себе пол, и в этом вакууме было трудно дышать. Часы остановились. Телефон молчал.
Через час они поставились по новой. Чуть полегчало. Милену подзарубало, а Денис все также прямо и скованно сидел на своем стуле, вперив взгляд в окно, где крапал мелкий дождик; он смывал оставшийся снег с грязных дворов и тротуаров, в воздухе пахло весенней новизной. Щеки Дениса слегка порозовели.
Неужели он не видит ее, думала Милена, покачиваясь на фиолетовых волнах. Она лежала в лодке, крестообразно раскинув руки, и смотрела на сапфировый купол. Звезды мерцали, в ногах уютно свернулась теплая большая кошка, и боль проходила, по капле впитывалась в небытие вместе с каждой упавшей алмазной звездой. Неужели он не видит земли обетованной? Где они будут счастливы…
Милена позабыла, что раньше Денису не было места в ее мечтах. Сердце ее часто и гулко билось от жалости. Милена любила Дениса. Она вскочила, ткнув недокуренную сигарету мимо пепельницы: скатерть клеенка противно зашипела, снова будет ругаться дядя Паша. И пусть! Она схватила подаренный Саней – где то сейчас «гражданские»? – пейзаж и положила его на стол перед Денисом.
-Вот, - прошептала Милена. – Поехали туда.
-Куда? – безразлично спросил Денис.
-Туда. В Таджик. В маковый рай.
Он непонимающе прищурился, а Милена присела на корточки, положила голову к нему на колени и громко и быстро заговорила, как бы боясь, что ее прервут:
-Поехали. Здесь нас все равно больше ничто не держит! Мы поедем туда, где нам будет хорошо, где нас никто не знает. Там здорово, милый, я чувствую. Тебе понравится. Помнишь, что говорили «гражданские» – мак и кило геры по 100 баксов? У меня есть немного денег, мы продадим вещи, мое золото, возьмем кайфа и как-нибудь доедем. А там уже проще, ведь так? Ты подумай только – кило по 100 баксов! Будем жить в горах, в кишлаке, примем этот чертов ислам. Заведем скотину. Там так красиво! И спокойно. Поженимся. Ты скажешь, что это глупо, но не глупее ли сидеть здесь и ждать смерти? У нас только-только весна, а там, наверно, уже жарко, и вишни в цвету. Я хочу жить, милый, нам не так много осталось. Будем, как первобытные люди, промышлять охотой и собирательством, - она звонко рассмеялась. – У нас будет ребенок. и вдруг он не унаследует ВИЧ, представляешь? Ты хочешь ребенка, милый?.. А, может, - Милена запнулась на мгновение. – может, мы там найдем в себе силы не торчать, а? Перекумаримся. Там же все по-другому…
Денис остановил ее и деревянным механическим жестом погладил по голове.
-Сколько у тебя денег? – спросил он.
Милена ответила.
-И еще можно продать аппаратуру, мою дубленку, золото сдать…
-Хорошо, хорошо, - бесцветным голосом перебил Денис. – Мне теперь, Миленк, все до фени. Устал, короче, как собака. Было бы чем, дознулся б, не думая. Поехали. Таджик так Таджик, одна фигня.
«И все у нас будет очень-очень хорошо!» – шепнула Милена часом позже своему животу, сидя в туалете, на своем меховом седалище. И чуть не задохнулась от нежности и счастья…
Для начала они взяли билет до Белгорода. Милена плохо себя чувствовала, всю ночь ее тошнило. Дополнительный поезд чухал со скоростью черепахи, качался из стороны в сторону. На станциях он подолгу стоял, туалеты были заперты, и Милена, скорчившись, блевала между вагонами. Денис грыз купленные еще на вокзале яблоки и отрешенно смотрел в окно. Опухоль на губе немного спала.
Утром, вмазываясь в туалете, Милена надула из-за качки, ее не сняло, надутый раствор не рассасывался, поднялась температура, и им пришлось сойти с поезда в каком-то захудалом городишке в центре России. Не найдя в нем никакой больницы, кроме районной (а туда решили соваться только в последнюю очередь), раздраженный Денис выдал Милене внеплановую дозу.
Жизнь наладилась. Милена устала и хотела спать, и они пошли искать квартиру недалеко от вокзала.
Какая-то старушка согласилась приютить на сутки за двести рублей отставшую от поезда молодую пару. В доме были вышитые крестиком занавесочки и тощая, как велосипед, серая кошка. Милена взяла ее с собой в кровать и, обняв теплое шерстяное тельце, уснула.
В пять часов вечера ее разбудил Денис:
-Миленк! Кончай дрыхнуть, короче, пошли обозревать окрестности.
В Денисе как будто что-то включилось. Непомерная усталость последних недель растворилась в прозрачном дрожащем воздухе, ставшие после ИВС серыми глаза опять зазеленели. Милена сонно улыбнулась и притянула его к себе. Это снова был Денис из ее светлого прошлого, Денис из воспоминаний, дерзкий малолетка с обезоруживающей улыбкой. И таким, и только таким он приедет в землю обетованную…
-А все-таки хорошо по типу, что ты не сделала аборт, - улыбнулся Денис Милене после поцелуя и погладил ее живот.
Из-под одеяла выскочила потревоженная заспанная кошка.
-Зачем ты ее в постель? – спросил Денис. – Наверняка, короче, блохастая. Да и по словам нашей почтенной хозяйки, кошкам не место в доме. Они должны ловить мышей. Так-то, короче.
Милена откинула одеяло и потянулась за джинсами.
-Может, эта киска всю жизнь будет вспоминать, что спала в человеческой кровати, ей было тепло, и ее ласкали. Она мурчит, как будто у нее внутри моторчик.
Милене было хорошо, и она хотела, чтобы и у всех появился, хоть ненадолго, хоть самый маленький, кусочек того же счастья.
-Вечерняя раздача, - объявил Денис и подтянул к двери кресло.
Вмазавшись, они вышли за калитку и пошли, держась за руки, по грунтовой дороге, ведущей от города к садоводствам. Стояла совсем весенняя теплая погода. Небо искрилось, и в деревьях бурлили соки.
-Упс… Миленк, смотри-ка – мак. Сволочью буду, он самый.
Денис перегнулся через ограду какого-то огорода. Милена с затаенным волнением повернула голову. Так вот из чего складывается их счастье! На огороде торчали палки, черновато-коричневые, как трубы на пепелище, а над ними благосклонно покачивались такие же черные головки.
-Я не так себе его представляла, - проговорила Милена.
-Да это, короче, по ходу прошлогодний. Но погода сухая, на солому сойдет. ПокОцаем? – он легко перепрыгнул через забор и протянул Милене руку.
-Зачем?
В качающихся на ветру черных маковках было что-то неприятное, потустороннее.
-Ну дербанщики мы, или кто?
На ощупь счастье оказалось ломким и хрупким. Они набрали целый – под завязку – маленький Миленин рюкзачок. Напротив огорода странно бесшумно остановился возникший ниоткуда, нереальный, как инопланетный корабль, козелок с синими буквами ППСМ на гладких боках. На Милену вытаращились черные тонированные стекла.
-Мы стоим на пороге грандиозного шухера, - пробормотал Денис. – Не дергайся… Уедет…
Но Милена побежала. Как тогда, к пустой остановке – безнадежно, отчаянно, глупо. Захлопали, как выстрелы, двери козелка. И было только наотмашь бьющее по глазам солнце, острая резь в печени от долгого бега, невмещающийся в открытый рот, несущийся навстречу воздух и тошнотворный запах взрыхленного ногами чернозема. Милена убегала не от ментов, она убегала от зла, так мучительно и неотвратимо преследовавшего ее всю жизнь. Но зло настигало. Оно было сильнее. И раздался окрик: «Стоять, падла!» И, когда почерневшее небо с размаху ударило ее сзади резиновой дубинкой, падая, Милена успела только подложить руку под живот и прошептать внутрь себя одно-единственное слово: прости.