Иринка

Моя мать любит повторять фразу: «Беда не приходит одна». Это у нее отговорка на все случаи жизни – стоит ей разбить у себя дома очередную любимую чашку и начинается: вот, чашку разбила, кошка удрала в окно и снова придет беременная, ты звонишь редко, погода плохая, масло подорожало, а в Чечне теракт. Умение качественно и долго ворчать в нашей семье, похоже, наследственное. Я тоже грешен. Но хотелось бы сразу внести в маменькину формулу небольшую поправку: беда-то как раз приходит одна. Если это, конечно, настоящая беда. У человека просто не остается ни физических, ни моральных сил заниматься чем-либо, кроме этой беды.
А вот мелкие жизненные гадости – эти, да, ходят, как правило толпой.
Мое утро началось с того, что я отвез Алку с ребенком на дачу. После роддома жена изменилась, и надо сказать. что не в лучшую сторону. Я все понимаю, она здорово устала: беременность протекала тяжело, последние месяцы Алка, вообще, провела в больнице на сохранении, роды тоже были с осложнениями, Юлька родилась очень маленькой… Но вроде все уже позади, и, если честно, я ожидал, что Алка будет счастлива: ведь мы так хотели ребенка. Но она вернулась из роддома какая-то холодная и капризная, на все раздражается, все ей не нравится, на меня ноль внимания – только Юлька да разговоры с подружкой по телефону. Естественно, меня это задевает. Я было проконсультировался с психологом, тот понес какую-то ересь: постродовой синдром, депрессия – типа у Алки развился комплекс вины на почве того, что ей нечем кормить ребенка, - и вынес вердикт: ждать. Хорошо говорить, но мы живые люди! Вот и сегодня: отвези нас с Юлькой на дачу на пару дней, хочу побыть на природе. Ага, самое время: осень, слякоть, дождь моросит, и везти месячного ребенка в достроенный, конечно, но еще не до конца отделанный дом… Алка в слезы – ты ничего не понимаешь, ты нас не любишь! Пришлось отвозить.
И, само собой, в ГАИ я опоздал. Специально ведь отпросился на первую половину дня с работы, чтобы попасть на эти разборки, и вот. Прием уже закончен, пожалуйте, молодой человек, завтра с 15.00 до 17.00. Ну полный абзац! Будто мне это надо? Забить бы на все это дело большой и ржавый гвоздь, так нет же… Суть в том, что полтора месяца назад в мою «десятку» влетела одна свиристелка на мотороллере. Свой агрегат раскурочила, мне «глаз» выбила. Я торопился и хотел уже послать ревущую в три ручья «мотоциклетку» на все четыре стороны, как вдруг, откуда ни возьмись – мимо крадется наша «доблестная, честная и сердцу дорогая». Вау, ДТП! Допросики, протокольчики, возмещеньице ущерба, и вот мы уже судимся со свиристелкиными родителями.
Наскоро перекусив в забегаловке «25 часов» на Пороховых и на краткое время предавшись ностальгии (вот уже три месяца, как мы с Алкой переехали со Ржевки и живем теперь в сталинском доме на «Электросиле»), я решил заправиться и рвануть на работу. Все равно день потерян. До Колтушей отсюда рукой подать, а работяги, наверняка, халявят там без меня. Неблагодарное, скажу вам, дело – быть прорабом на частной стройке. Хотя и оплачиваемое. Мало того, что на мне вся ответственность, так еще по совместительству я выполняю функцию буфера между исполнителями и заказчиком. Причем, заметьте. совершенно бесплатно. Хотя могли бы начислить процентик. За вредность. Потому что, если работяги вдруг решат отпраздновать очередной по календарю День Граненого Стакана и опосля этого не выйдут на работу, от хозяина по мозгам будет мне. И опять же, если «батя» вдруг ни с того, ни с сего задержит людям зарплату (тьфу-тьфу-тьфу), крайним окажусь снова я. Тяжела и зла, как жаба, жизнь российского прораба.
А от съеденных в «25 часов» котлет по-киевски, у меня, плюс ко всему прочему, разыгралась жуткая изжога. Пришлось тормозить на углу Наставников и тащиться в ларек за минералкой. Проклятый гастрит!
Родной Ириновский проспект с тех пор, как мы отсюда уехали, мало изменился. Заселили домину на углу Индустриального, почти достроили вторую шестнадцатиэтажную точку. А так все то же и все те же: неубранные помоечные контейнеры, грязные, загаженные собаками газоны, где вязнут, липнут, как мухи к клейкой ленте, мокрые разъедаемые коррозией машины. И ветер. Меня это всегда удивляло – на Ириновском вечно ветер. В какую бы сторону ты не пошел, он всегда будет дуть тебе в лицо. Зимой – холодный, пробирающей до костей, швыряющий хлопья закопченного снега, весной – свежий, бодрый, обновленный и даже приятный какой-то, как свежепокрашенный яркой краской забор, летом – теплый, волнистый… А осенью – такой, как сейчас, - гадкий, с противной промозглой моросью. Пришлось поднять воротник куртки: как быстро в этом году кончилось лето! И что еще удивительно – стоит свернуть с Ириновского, как ветер стихает. Прямо заколдованное место, Бермудский треугольник…
Мимо, по слякотному подиуму панели, прошествовала проститутка. Обгоняя, она наградила меня пристальным взглядом размалеванных глаз. Я подмигнул в ответ, девка была вполне даже ничего. Высокая; черные лосины обтягивали тугую попку. Она передернула плечами и подошла к ларьку на остановке.
-«Петра» пачку и резинки. По пять которые.
Она наклонилась, и лосины обтянули зад еще больше.
-Работаешь? – спросил я, когда она уходила с остановки.
Она остановилась и манерно, неискренне улыбнулась. Одного зуба справа у нее не было.
-Сто пятьдесят – двести пятьдесят, - сказала она.
Я стал покупать минералку.
-Ну так как? – девица дернула меня за рукав куртки. – Поедем?
-Не, солнышко, мне сейчас некогда. Как-нибудь в другой раз.
Она снова передернула плечами, похоже, это был у нее любимый жест, и пошла в сторону Коммуны. Я стоял на продуваемой ветром остановке и смотрел, как перекатываются под лосинами орешки ягодиц. Она обернулась:
-Меня Яна зовут.
Я кивнул, она пошла дальше. Машины проносились мимо, обрызгивая Яну с ног до головы. Она, казалось, не замечала этого. Сто пятьдесят-двести пятьдесят. Цены на Ириновском не изменились. С того времени, как… Меня вдруг ни с того, ни с сего прошиб озноб.
Черт! Я ведь уже столько времени пялюсь на эту бумажку! На морде загадочно улыбающейся курильщицы, фанатки Winston’a, был приклеен белый, намокший от осеннего дождя листик. На ветру трепетали, как крылья мертвой бабочки, оборванные края, ниже шло «народное творчество»: yo, RAP’S, рэп – гавно, скины, вперед! А под всем этим желтел новый сигаретный слоган: Разве я не доверяю своему вкусу?
Я подошел ближе и вгляделся в бумажку. Все вот постоянно рассуждают о женской интуиции, каком-то шестом чувстве, якобы помогающем прекрасному полу предугадывать и даже иногда предотвращать некоторые события. Не знаю, не знаю, все может быть. Однако, хотите верьте, хотите нет, но еще не прочитав это объявление, я уже знал, что в нем найду. Вероятно, есть еще одна разновидность интуиции – мужская. И я ее счастливый обладатель.
Хотя счастья мне прочитанное не принесло.
Скорее, наоборот, где-то внутри, в животе, зашевелилась мерзкая злая тоска, похожая одновременно на боль утраты и на несвоевременные угрызения совести. Не понимая, зачем, но уже ругая себя за это, я оторвал от остановки мокрый листок и пошел в машину.
«Пажильцева Ирина Викторовна, - гласило объявление. – 1980 г. рождения, ушла из дома 28.08.01 и не вернулась. Рост 168 см., волосы светлые, глаза серые, телосложение худощавое, особые приметы: шрам под левой бровью. Была одета в синие джинсы и черный джемпер…» Далее предлагались телефоны, по которым надо было звонить тем, кто располагал какой-нибудь информацией о девушке.
Эх, Иринка, Иринка… Я положил листок на колени и разгладил его. Я помнил это фото. Как никак, сам делал его. На последнем звонке. После всех церемоний, мы, наконец, отвязавшись от учителей и родителей, собрались на школьном стадионе, чтобы выпить пива за прозвеневший для нас звонок, за предстоящие выпускные и вступительные экзамены, за весну, за солнце, за окутавшие деревья зеленоватой дымкой первые молодые листочки, за нас, таких же, как они, юных и чистых, и за жизнь, которая казалась нам тогда бесконечной.
Ей удивительно шел желтый цвет. Девчонки в шутку дразнили ее в тот день цыпленком: за воздушное шифоновое желтое платье и белокурые кудри, но в их глазах и голосах сквозила неприкрытая зависть. Иринка – такая легкая, стройная и счастливая, с огромными серыми глазами – никак не походила на куриного детеныша, это было солнышко. Не солнце, а именно солнышко, ласковое и нежное, и мы,  парни, любовались ею. Иринка была самой центровой девчонкой в классе: самой симпатичной и самой умной. «Мисс школы» и золотая медалистка. И притом своя в доску. Я гордился, что гуляю с такой девушкой… Она тогда подошла, сунула мне в руки недопитую бутылку «Петровского» и свой фотоаппарат: «Костик, щелкни меня вон у той березы…»
И вот теперь эта фотка, черно-белая, размноженная на плохом ксероксе, мокрая и никому ненужная, лежит у меня на коленях. И с нее на меня вопрошающе смотрит моя первая любовь, моя бывшая одноклассница, женщина, перед которой я очень виноват – Иринка Пажильцева – и слова внизу напоминают надпись на надгробии.
Я сидел в машине, забыв даже включить магнитолу, и снова и снова вглядывался в снимок. В этой искаженной Иринке уже не было ничего от того, школьного, солнышка, да и, признаться, в моей памяти тоже возникал совершенно другой образ. Иринка ходит в серой футболке и кожаных шортах, у нее нет белокурых кудряшек, а всего лишь стрижка «каре», и в больших серых глазах мелькает жесткое и затравленное выражение, как у несправедливо избитого ребенка. И пусть ее не ищут – бесполезно. Иринки уже нет!
Я вздрогнул и опустил голову на руль. Что за фигня! Опять «мужская интуиция»? Костян, с чего ты взял, что Ира?.. Какая дурацкая мысль! Просто давно не виделись, Алка родила, дел невпроворот… А при ее образе жизни, Иринка запросто могла уйти из дома и не вернуться. Это еще ничего не значит.
Пошел проливной дождь, и я включил дворники. Серый проспект, серые дома, серые машины, серые люди в капюшонах, отворачивающиеся от пронизывающего ветра. Шелестящий секундомер дворников и мокрая бумажка на моих коленях. Отвратительно!
Иринки больше нет. Один мой знакомый, воевавший в Осетии и Чечне, как-то говорил мне, что за несколько часов до смерти становится видно, что человек умрет. И это совершенная правда! Лицо как-то неуловимо меняет цвет, заостряется, приобретает странное выражение: как бы смирения перед надвигающейся вечностью. Кстати, мне кажется, что это передается и фотографиям. По крайней мере, рассматривая чужие семейные альбомы, я всегда безошибочно угадываю, кого из изображенных там людей уже нет в живых. И теперь, с досадой и сожалением смотря на ксерокопию Иринки Пажильцевой, я понимал: ее больше нет.
Удивительно, но я даже обрадовался. В глубине души, конечно, но мне всегда хотелось, чтобы Иринка куда-нибудь исчезла. Желательно подальше. Человек ведь не жалует тех, кого он сильно обидел. И я не исключение… Однако облегчения не было. Да, груз сомнений, импульсов, даже, признаюсь, какого-то ожидания свалился с моих плеч, но вместо него тут же взгромоздился другой. Совесть. Самое противное и самое бесполезное чувство.
Я достал мобильник и сказал, что выйду на работу только завтра.
На сердце скребли кошки. Целая стая злющих кошек с острыми грязными когтями.
Вдруг мне захотелось порвать к чертям это дурацкое объявление и рвануть к Алке и Юльке на дачу, в Сосново. Но вместо этого я – идиот! – аккуратно сложил серую улыбающуюся мертвую Иринку и положил в ежедневник. И решил позвонить ее родителям…
Ну уж этого-то я точно делать не буду!
Сто пятьдесят-двести пятьдесят… Я проехал по Ириновскому от Индустриального до Коммуны, но Яна в черных лосинах, по-видимому, уже с кем-то уехала.
Жаль.

* * *
Мы праздновали Юркин день рождения. Как обычно, в два захода. Первый – официально, с женами, подружками, оливье, тортом и коньяком, а по второму разу – в чисто конкретно мужской компании. Как водится, в сауне, на Мытнинской. Стрелка была забита на шесть часов вечера, но виновник торжества притащился ко мне аж в полчетвертого.
Юрец все никак не мог отойти от вчерашнего. Его одолела, по его же собственным словам, птичья болезнь – «перепИл» – и мы договорились по телефону, что он спокойно опохмелится, а его в сауну отвезу я. Из-за своего гастрита я на спиртное не нажимаю, и птичьи болезни мне не грозят.
-Костян! – заорал с порога Юрик. – А в бане девочки будут?
Похоже. мой совет насчет опохмелки именинник принял всерьез. Глаза были уже в кучу, морда вся в красных пятнах, а изо рта несло таким перегарищем, что у меня появилось неодолимое желание влить в него полбутылки Алкиного зубоополаскивателя.
-Будут, - лаконично кивнул я.
Рожа была вся в пене для бритья, а это весьма невкусная пища даже для не страдающих гастритом граждан.
-Супер! – полный предвкушения, сообщил Юрик. – Давай тех же самых возьмем, из той же конторы, а? Ниче были телочки.
-Угу, - промычал я.
-Вот и я о том же…
Ага, о том же… Только ты захрапел на массажном столике как раз в тот момент, когда одна из «ниче телочек» с упоением, стоящим 3 штуки за два часа, скакала верхом на твоем жирном брюхе. Бедная девочка аж прослезилась с досады!
Юрик прошел на кухню и стал нагло шариться в холодильнике. Я закончил бритье и крикнул:
-Чего ты так рано явился-то?
-Время не рассчитал, думал от Косыгина до Ириновского дольше идти.
В этом был весь Юрец. Великолепный программист с феноменальной памятью и калькулятором в голове, Юрик никогда не мог рационально рассчитать свое время. Он или являлся загодя, или опаздывал настолько, что незнающие его люди смертельно обижались. А во всем остальном, Юра – довольно милый парень, хороший друг и ценный коллега; он мне нравился, поэтому, желая другану приятного вечера во всех отношениях, я уволок его из дома пораньше – прочь от холодильника с пивом и мягкого дивана.
Жизнь я вел тогда холостяцкую: беременная Алка поехала на две недели в санаторий, и Юрик вполне мог воспользоваться моментом – нажраться пива, забить на все дни рождения и сауны с девочками и остаться у меня смотреть Евро-Спорт. Потом именинник пожалел бы об этом, а виноватым в таком пассаже был бы признан, конечно, я.
То есть выехали мы за полтора часа до назначенного сбора и стали колесить по району. Поддавший Юрец сворачивал шею на девчонок, с частотой столбов и тем же выражением лица стоявших вдоль Ириновского и Индустриального.
-Останови, знаешь, сколько тут минет стоит? 150! И неплохо делают, между прочим.
-Да тут одна наркота сплошная тусуется. Что уж, часа до бани не подождать?
-Зато дешево!
Знаком с Юриком уже почти год и никак не могу понять этой его патологической тяги к дешевизне. Не жадности, нет, для других Юрец не жмотится, а вот для себя… Апофеозом его «заболевания» стала покупка модема с рук на Автовском рынке. Как мог человек с программерским образованием и отнюдь не единственной извилиной в башке решиться на такое, не понял никто. Купленный модем перестал фурычить ровно через три дня, и обсмеянный нами Юрка, бормоча «зато дешево!», отправился в компьютерный центр «Кей»…
-Ну останови, - ныл Юрик. – Смотри какая птичка!
-Ага, с мокрой кудрявой киской, - попытался отшутиться я фразой из анекдота.
Юрец еще больше скосил пьяные глаза и погрозил мне пальцем.
-Э, нет, тут ты ошибаешься. Киски у них у всех бритые, фиг ли на дороге стоят, не в сауне, подмыться-то после каждого возможности нет… Останови. День рождения все-таки… Пожалуйста…
Разозлившись, я тормознул и втопил задний ход. Хрен с тобой, золотая рыбка!
В Юркиной «птичке» было что-то знакомое и детское. Она внимательно оглядела нашу машину и вдруг отрицательно замотала головой. Я просигналил. Девушка показала нам с Юриком «козу» из двух пальцев, опять потрясла светловолосой шевелюрой, вскочила на поребрик и, виляя задницей, пошагала по направлению к остановке. Признаться, такое поведение со стороны представительницы древнейшей профессии меня заинтриговало. Я снова дал задний ход.
-В чем проблема, детка? – заорал в окно Юрик. – Садись, не укусим.
«Детка» с важным видом уселась на остановке.
-Я с двумя не езжу, - выдала она.
-Только с тремя? – не унимался Юрик.
-Да еще с пьяными…
-Ну и пошла ты… Поехали, Костян!
Девчонка вздернула подбородок и внезапно расхохоталась.
Я завел машину, и мы уехали.
-А все-таки что-то в ней было, - распинался Юрец по дороге в сауну. – Фигурка, ножки, эдакая Лолитка за 250 рэ. Знаешь, Костян, что я заметил? Чем дороже проститутка, тем она более чужая что ли. Вот эти, из конторы, телки – всем хороши: модные, от них, как правило, вкусно пахнет, и волосы у них не секутся, не пьют, не торчат, а поговорить не о чем… А эти девки, они какие-то свои. Ты видел, как она рассмеялась? Нет, определенно, надо было с ней поближе познакомиться.
Как ни странно, я был с ним согласен. И уж не это ли обстоятельство понесло меня через неделю на Ириновский? Не домой, я имею в виду, а на проспект – искать ту, светловолосую…
Хотя вру. Конечно, не это. Просто Алка, приехав из санатория, сразу же легла в больницу на сохранение, снимать девочек на два часа по 3000 рэ, признаюсь, у меня нет ни времени, ни денег. А организм-то требует! С потенцией, слава Богу, полный порядок. Сколько раз мне ребята советовали: заведи любовницу, и все будет в шоколаде. Да, но, если честно, запарно. Искать, ждать, цветы, подарки, влюбленность во взоре… На фига? Ведь, кроме постели, мне от нее ничего не нужно. Голый секс – трам-пам-пам, спасибо, мадам – и разбежались. Жена меня вполне устраивает, я привязан к ней, скоро у нас родится ребенок, которого мы так ждали, так зачем мне лишние заморочки? Ревность… Обиды… Ответственность за кого-то… Зачем? Да и денежный вопрос. Шиковать-понтовать, конечно, оно приятно, но пока я не «новый русский», а простой строитель, и наша с Алкой семья на 50% зависит от родительских вливаний. А подарки и рестораны для любовницы встанут в копеечку. Плюс квартиру придется снимать… Так не проще ли во всех отношениях снять недорогую проститутку, заплатить ей по ценнику, и все счастливы?
Может, это и аморально, но, на мой взгляд, честно.
С такими мыслями я и вырулил на Ириновский.
Светловолосая «птичка» была на своем рабочем месте. На ней были синие джинсы, черный пуловер и коротенький кожаный пиджачок. И сумочка через плечо. Ну, прям, школьница-отличница.
-Сколько? – для проформы спросил я.
На самом деле, Юрик давно меня просветил: минет – 150, потрахаться – 250, если на квартире, то дороже. Впрочем, хлопнул меня по плечу друган, смотри, в каком она состоянии. Если ломает, то есть смысл поторговаться.
Девчонку не ломало.
-Сто пятьдесят-двести пятьдесят, - сказала она.
И квартиры, по-видимому, у нее тоже не было. Жаль.
-Прыгай, - кивнул я «птичке».
Она мгновенно юркнула в машину, расстегнула сумочку и стала деловито подкрашивать губы. В этом жесте была такая простота и женственность, она так не вязалась с ее профессией, что я невольно улыбнулся. Заметив, что я смотрю на нее, она убрала помаду и улыбнулась мне в ответ.
-Карина… - сказала она.
-Константин.
Вообще-то, в тот момент я охотнее всего остановил бы машину и вышвырнул эту девчонку. На то было сразу несколько причин, и все они казались мне достаточно вескими. Во-первых, она мне не очень нравилась. То есть нет, конечно, существо по имени Карина совсем даже неплохо выглядело: длинные ноги, высокая – скорее всего, второго размера  - грудь, симпатичное и не слишком размалеванное личико, но… Не сексуально. Может, кому-то и нравятся этакие мамзельки-малолетки, но я предпочитаю женщин, общаясь с которыми не думаешь о статье за растление несовершеннолетних и у которых в корме есть за что подержаться. Во-вторых, Карина мне кого-то смутно напоминала, и воспоминание это, чувствовалось, было не из приятных. В третьих, я был просто уверен в том, что она наркотка и, как следствие, лживая взбалмошная сучка… Короче, она очень правильно сделала, что прервала затянувшееся между нами молчание:
-А куда мы поедем?
Голосок у нее был искусственный и приторный, как белый шоколад.
-Я думал, ты мне подскажешь…
-А вам как?
Ну вот, еще и на «вы». Может, она меня Константином Владимировичем величать начнет? Я достал сигарету.
-Ой, вы курите! А я все хотела, да не решалась спросить. Не угостите сигареткой? У вас «Мальборо», для меня это слишком дорого.
Ага, все на героин уходит, даже на сигареты не хватает. Я протянул ей пачку… Цепкая лапка со следами уколов и непрофессионально сделанным маникюром… С наслаждением затянувшись, Карина повторила:
-Так вам по какому? А то мы уже Коммуну проехали.
-Что значит «по какому»?
-Ну, - она замялась. – По-большому или по-маленькому?
Я наморщил лоб, а потом, поняв в чем дело, рассмеялся. Н-да, ну и терминология у вас тут, товарищи проституирующие. Прям не секс, а заседание в сортире. Я положил руку на обтянутую джинсами коленку:
-Карин, начнем с минета, а там видно будет.
Она оживилась и закивала, как японский болванчик.
-Тогда к аэропорту, - скомандовала она. – Тут направо, а потом, возле СТО поворотик такой налево, к гаражам.
-А грудь у тебя красивая? – почему-то спросил я.
-Красивая. Стоячая. Лифчик только из-за денег ношу.
-Из-за чего?
-Ну деньги прятать, - она снова захихикала.
Я не понял, я что, такой смешной? По-моему. тут плакать надо, и не надо мной, а над собой, над этими безумными порядками: «по-большому» трахаться в машине за 250 рэ у каких-то гаражей, а деньги вместо кошелька класть в лифчик. Чушь какая-то! У проституток, с которыми я раньше имел дело, никогда не было подобных заморочек…
-А у тебя уже сегодня сколько клиентов-то было? – спросил я у Карины, сосредоточенно глядящей в зеркало заднего обзора.
-Нисколько. Я только вышла.
Интересно, сколько раз на дню ты повторяешь эту фразу, «птичка»?
-Вот тут, тут, да. да, налево…
За окнами машины мелькал район, который по ошибке называют Ржевка-Пороховые. Его следовало бы окрестить вторым Бронксом. Здесь вполне можно было бы снимать какой-нибудь ужастик типа «Чужие. Эпизод 1001». Декорации очень даже подходящие: полуразрушенные кирпичные бараки, построенные еще немецкими военнопленными сразу после Великой Отечественной войны, проржавевшие до дыр гаражи, везде грязь и, как говорится, «несанкционированные» кучи мусора. Возможно, Алка, как художник, нашла бы в этой индустриальной свалке свою прелесть, но к сексу данное местечко, мягко говоря, располагало не очень.
-Вот здесь, - сказала Карина. – Так нас с дороги не видно.
О Боже! Ну я попал…
Она деловито осмотрелась, закрыла окна, двери и стала раздеваться. Потом что-то сообразила, хлопнула себя по лбу, и начала шарить под сиденьем.
-Что потеряла?
-А где у вас кресло опускается? – спросила она.
-Зачем?
-А мы что, назад пойдем? Впереди же удобнее.
Профессионалка хренова. Я перегнулся через нее и начал крутить колесо.
-Спасибо, спасибо, я дальше сама, свое опускайте. Вот за что мне нравятся старые «Жигули» – раз, рычажок на себя и готово! А тут крути, толь ногти ломаются…
-Слышь, а у тебя резинки-то есть? – осенило меня.
Если бы она сказала, что нету, я – честно – без малейшего сожаления отвез бы девчонку обратно на Ириновский. И еще дал бы полташку за потраченное на меня время.
-Обижаете, - улыбнулась она, расстегивая лифчик. – И резинки, и салфетки подтереться – все имеется. Пожалуйста, только деньги вперед, можно?
Я протянул ей три полташки.
-Если что, еще добавлю.
Она покопошилась сзади, видимо, пряча деньги и стала… одеваться. Лицо ее побледнело, и косметика казалась на нем неудачным клоунским гримом.
-Штаны застегивай, - прошипел «клоун», резко переходя на «ты». – Сиденье поднимай. Быстро! Менты приехали. Если что, ты мне денег не давал, хорошо?
Сзади действительно помаргивал фарами козелок. Ну блин, чтоб я еще хоть раз… В окно постучали.
-Ваши документы.
-Сиди тут, - велел я вжавшейся в сиденье девчонке. – Я разберусь.
Два молодых ППС-ника, горя служебным рвением, проверили у меня не только паспорт, но и водительские права и документы на машину; увидели, что прикопаться здесь не к чему, и посуровели. Спросили, что за девушка. Я объяснил: знакомая. сами понимаете, ребята, не маленькие – я женат, потрахаться негде, вот и решили. Они, естественно, не поверили ни одному моему слову, хотя врал я, по-моему, складно, и изъявили желание удостоверить личность моей спутницы. В глазках работников закона красноречиво заблестели значки свободно конвертируемой валюты.
И тут я совершил роковую ошибку. Во всех ее гребаных смыслах роковую!
-Карина, - крикнул я в сторону машины. – У тебя ученический с собой?
Ну какого, спрашивается, надо было звать ее по имени? Но в то время я об этом не думал. Мысли мои сходились в одно очень простое желание: отвалите от меня все, разбирайтесь тут сами, а я хочу домой!
-Студенческий, Костя, - прощебетала эта помоечная жрица любви и выпорхнула из салона. Она была одета, даже пиджачок застегнут на все пуговицы. Она улыбнулась ППС-никам, как своим родным братьям, и подала потрепанный документ. Казалось, еще немного и присядет в глубоком реверансе. Одним словом, наркотка.
Мент внимательно рассмотрел студенческий, и валютная «эска» в глазах засияла ярче прожектора.
-Ай-ай-ай, - картинно покачал он головой. – Карина, значит. А в студенческом написано - «Ирина»… Не твой, значит?
-Мой, - нимало не смутившись, заявила «Карина». – Просто у меня псевдоним.
Второй мент заржал, и я уже было раскрыл пасть, чтобы заржать вместе с ним, так взбесил меня весь этот фарс. Но осекся. Черт меня дери, только в тот момент я ее узнал! Кого-то напоминает… И где были мои глаза? Как все сходится…
Год назад, на последней встрече нашего класса, мы много говорили об Иринке Пажильцевой. Само собой, все не беленькие, я сам пробовал, и многие подтарчивали, но так сразу, открыто и, что называется, «с головой», села на иглу только Иринка. Район погружался в героин медленно, но верно, наркотами становились весьма разнообразные люди, но от Пажильцевой, красавицы и умницы, с блеском поступившей на филфак СПбГУ, такого финта не ожидал никто. «Ты-то куда смотрел, Костян?» – спрашивали меня ребята, а я молчал.
Что я тут мог сказать? Говорили, что она продает вещи из дома, бросила университет, водит компанию с самыми отъявленными торчами квартала, но я почему-то не верил. Описываемое однокашниками существо никак не могло быть моей Иринкой, моей первой любовью, девушкой, с которой я танцевал на дискотеках в последних классах школы, с которой целовался в лесопарке, моей Иринкой, моим веселым и добрым белокурым солнышком… Да что там говорить, Ирка Пажильцева была и моей первой женщиной!
Впрочем, я просто не хотел во все в это верить. И, быть может, мое неверие, вкупе в другими причинами, окончательно и бесповоротно толкнуло Иринку в эту трясину. Она прибежала ведь тогда ко мне – дрожащая, заплаканная, с глазами больной собаки. «Что мне делать, Костик? – всхлипывала она. – Я, кажется, серьезно больна…» Похоже, ей было психологически трудно произнести «подсела», и она говорила «больна», хотя весь район уже сплетничал про ее «болезнь». Мы еще встречались, и мне было как-то неловко слышать подобные пересуды…
Иринка плакала, умоляла меня помочь, и я, честно говоря, не очень понимал, какого рода помощи она от меня ждет. И, как сейчас помню, в голову противным гадким слизняком начала вползать мысль: «Моя девушка – наркоманка… наркотка… торчушка…» Это было отвратительно! Я слушал Иринку и чувствовал одну лишь усталость. Она мне надоело. Может быть, это и бесчеловечно, но я не хотел проблем. Я неплохо закончил школу, поступил в архитектурно-строительный, передо мной маячила перспектива стажировки в Германии, и близкие отношения, хотя бы и с привлекательной наркоманкой Иринкой Пажильцевой, мне были ни к чему. И я прогнал ее. Не впрямую, конечно, просто положил перед ней пятьсот рублей и сказал, что все кончено. Она молча взяла деньги и ушла.
Вот почему на классных сборищах я сидел и молчал. Сами подумайте, что я тут мог сказать?..
-Пойдем-ка в машину, - сказал девчонке один из ментов и приобнял ее за плечи. – Сколько он тебе заплатил?
-Нисколько, - пролепетала та.
Черт! Язык не поворачивается назвать эту шлюшку Иринкой.
-Постойте, братцы, а как же я?
И на хрена я вмешиваюсь? 150 рэ она от меня получила, с документами полный порядок, а у них свои разборки местного значения. Пусть уезжают… Эх, Иринка, Иринка… Неужели ты меня даже не узнала?
Менты так радостно остановились на мой оклик, как будто я ни с того, ни с сего подарил им ящик пива. С секунду они молчали, а потом тот, что понаглее, с «валютными» глазами, высказался:
-А вы, молодой человек, следуйте за нами. В отделение. Там разберемся. Безнравственное поведение – почти хулиганство, знаете ли. Жильцы вот этого дома, - он показал рукой на барак с заколоченными окнами. – позвонили нам. В Административном Кодексе РФ…
-Чего?! – опешил я.
-Ничего, - оскалился второй мент. – За нами едь.
Вот суки! Ведь пять минут назад я вам на хрен был не нужен. Впрочем, собаки тоже злые, пока голодные…
-Постойте. братцы, - сказал я. – Может, поговорим?
Они словно этого и ждали.
-Брысь в машину, - цыкнул «валютчик», и девчонка исчезла в козелке. – Ну-с, что мы имеем нам сказать?
Я с дурацким видом развел руками.
-Ребята, у меня жена, семья, в отделение мне, знаете ли, ехать желания большого нет. Может, это, по полташке на брата, и мы незнакомы?
Те помялись положенные этикетом десять секунд, и мы ударили по рукам.
-Девку-то оставить?
-Конечно. Не вам же отдавать.
-А где ты ее взял, кстати?
-Угол Наставников и Ириновского, - не подумавши, ляпнул я.
-Ясненько. То-то мы думаем, новая какая-то, НДС не платит.
Через минут пять в салон влетела еще испуганная, но уже счастливая Иринка. Она чмокнула меня в щеку, обдав до боли знакомым запахом жасминовой туалетной воды.
-Спасибо. Поехали на хрен отсюда!
-Ира, - начал я и замолчал.
До меня вдруг дошло, что она-то как раз меня узнала. Сразу. Еще тогда, с Юриком. Мне просто стало ее невыносимо жаль. И я, сам того не желая, принял ее игру, постыдную, жалкую, отчаянную, в которой было столько гордости и никому ненужного героизма, что у меня защемило в груди.
-Ира, куда ехать?
-Ой, вы совсем не обиделись, что я вам наврала, - радуясь, улыбнулась она. – Только никому не говорите, на проспекте я – Карина. И для клиентов, и для девчонок. А куда ехать? Вы, наверное, уже ничего не хотите.
Она полезла в лифчик за деньгами. Зачем мне они? Пусть берет и валит. После таких встрясок у кого угодно упадет на полшестого.
Я остановил ее.
-Давай найдем другое место. Я тебе еще добавлю.
Она расцвела. Эх, Иринка, Иринка…
-Поехали к ипподрому.
-А ты давно, вообще, работаешь?
-Как сказать. Мне кажется, что давно, а кто-то говорит – недавно. Вот познакомилась с девчонкой одной, она на проспекте уже четыре года, так что, по сравнению с ней, я салага, - прозвучала в ответ заученная фраза, и я понял, что правды я не узнаю никогда…
… Иринка была хороша. Мне почему-то не хочется обсуждать, скажу только, что со времени наших неловких школьных обжиманий, она много чему научилась. Чем-то это умение меня зацепило, но, вспомнив, откуда она его приобрела, я сунул ей четыре сотни, и мы распрощались.
А дней через пять я – дурак и извращенец – снова нарисовался на Ириновском. Мне выдали аванс, настроение было хорошее, даже игривое, и я хотел видеть Иринку.
После нашей с ней безумной встречи я, наконец, успокоился, поразмыслил, просмотрел фотографии и… с трудом удержался, чтобы не позвонить кому-нибудь из однокашников и не рассказать про этот случай. Признаться, я и набрал пару номеров, но народа не оказалось дома. Не то, чтобы хотелось посплетничать, просто забавная история. А совсем честно – мне не терпелось избавиться от той интимной неловкости и тоски, в которую меня поверг данный инцидент. Я ругал себя за эту мимолетную слабость: надо было честно поговорить с Пажильцевой, ну дать ей денег, в конце концов, а потом забить. Забить и забыть. Однако, думая об Иринке все больше и больше, я не находил в себе силы выполнить это. Было снова чертова куча причин: Иринка мне понравилась, как я уже говорил – она хороша. Во всех отношениях и во всех позициях. Плюс мне ее было очень жаль, и я решил, что постоянный клиент ей совсем не помешает. Я искренне хотел хоть чем-то помочь Иринке. Но под всем вышесказанным таился еще один аспект, признаваться в котором, если по правде, мне было неприятно даже самому себе.
Как-то, во время очередной нашей ссоры, в ответ на мой аргумент «Ну я же поступил честно!» Алка заплакала и сказала одну вещь, до сих пор не выходящую у меня из головы. «Костик, - сказала она. – да, ты честен. И, в первую очередь, честен с собой. До безжалостности. Наверно, это хорошо и правильно. Но тот, кто безжалостен к себе, тот еще более безжалостен к другим.» Эту фразу я никак не могу простить жене. Может, быть потому, что это чистая правда.
И упоминаемый мной скрытый аспект как раз из той же серии. Я искал встреч с Иринкой, потому что это было приключение. Жизнь моя всегда отличалась некоторой монотонностью и однообразием, как, скоре всего, любая успешная, ровная, без экстрима, жизнь. А я молод, мне хочется щекочущего нервы адреналина, какой-то развлекухи. И это был прекрасный повод: оригинальный, ни к чему не обязывающий, легко прекращаемый. Я так увлекся идеей, что в некоторой степени уже зависел от нее. К тому же, мне и правда выдали неплохой аванс.
Иринки на проспекте не было.
Я проехал до Коммуны и обратно. Иринки не было.
На ее месте стояла совершенно другая девица, чем-то похожая на Алку: темные волосы, такая же ладная крепко сбитая фигура. Я притормозил.
-Тут такая Ира… то есть Карина, сегодня не появлялась?
-Так Ира или Карина? – рассмеялась девица.
Голос у нее был веселый, улыбка пухлых накрашенных губ приятная. Девчонка вполне секси, если бы не взгляд. Тебе, малышка, надо бы смотреть в землю или в сторону, так оно выйдет даже кокетливо. А то ты глядишь на клиента, как конвоир на этапника-отрицалу.
-Карина.
-А что, кинула? На сколько? Могу помочь найти за символическую мзду.
-Да нет, понравилась.
-А-а, - несколько разочарованно протянула «конвоирка». – Она за Наставников стоит, там ее место.
-Я прошлый раз ее здесь брал.
-Это не ее место, - отчеканила девица, и я понял, что добавил Иринке неприятностей.
Еще покружив по проспекту, я вернулся к темноволосой. Но она разговаривала с ребятами в желтой тонированной «шестерке». Я припарковался в «кармане» напротив и стал наблюдать. Девица улыбалась во весь рот, размахивала руками, пытаясь втолковать собеседникам что-то, чего они понимать, по-видимому, не слишком хотели, и – о чудо! – конвоирские глаза ее были потуплены. Видать, девочка прекрасно осведомлена о своем недостатке. Наконец, они все-таки о чем-то договорились, «шестерка» отчалила, проститутка приветливо помахала вслед ручкой, и я выехал из «кармана».
-Не нашел? – осведомилась девица.
Я мотнул головой.
-А я не сгожусь? У меня и хата есть, тут недалеко, на 2-й Отечественной.
-Сколько?
-500 час.
-Дороговато…
-Думай скорее, а то вон чурки едут, я пошла отойду с обочины.
Сзади и правда остановилась какая-то желтая машина и начала сигналить.
-Прыгай, - открыл я дверь. – Поехали.
Девица сидела прямо и настороженно. Стараясь, чтобы я не заметил, она исподтишка обшаривала взглядом салон.
-Есть проблемы? – спросил я.
-Не люблю с молодыми ездить. Вечно у них закидоны.
-В смысле?
-Ну, групповуху устраивать… А у тебя стекла тонированные…
Я подумал об Иринке.
-А что с чурками?
-Ненавижу, - отрезала девушка.
Что-то внутри мне подсказывало. что не следует расспрашивать. Но я наплевал. Если думать о душевных ранах каждой шлюхи, недолго и психом заделаться.
-Ты же вроде с ними так мило беседовала.
Девушка приподняла одну бровь и расхохоталась. Смех у нее оказался мелодичным, и только глаза так резко диссонировали с, в общем-то, довольно милым обликом, что мне стало не по себе. Если бы проводились соревнования по игре в «гляделки», моя спутница была бы абсолютным чемпионом.
-Так то ж была «шестерка», а это – «тройка», - сказала она.
Ну ты еще будешь меня учить различать жигулевские модели!
-То опера были. Прикинь, сволочи – ППС-ники за НДС полтаху берут, а эти сотку хотели. Инфляция, говорят. А у меня так и так нулево: только что потратилась.
Да уж, зрачков-то, вообще, нет.
-А с чурками я никогда не езжу. Притормози у ларька. Резинки купить надо. Чирка есть?
Я дал ей железную пятирублевку.
-Должно хватить, я думаю.
Она вышла из машины и пошла к ларьку.
Признаться, ее выдержке можно было позавидовать. По спине человека всегда можно определить его настроение: даже изо всех сил контролируя свое поведение, мы обычно все усилия бросаем на «фасад», а спина и затылок остаются практически без прикрытия. Нужно быть либо совсем бесчувственным апатичным поленом, либо профессионалом-разведчиком, чтобы уметь притворяться всеми частями тела сразу… Когда девица вылезала из машины, на ее спине явственно читалась адресованная мне строчка: «А не пошел бы ты на х…, жмот!» Но через два шага она померкла. Молодец девка!
Я снова подумал об Иринке. Может быть, это и не выдержка вовсе, а привычка?.. Какая-то отдающая фатализмом привычка и покорность?
Так или иначе, Катерина (она представилась не Катей, а именно Катериной) оказалась на высоте. Квартира была прибрана, белье в постели чистое, душ работал, да и девка стоила никак не пятихатку. Профессионал. Не профессионалка, а именно профессионал. Когда я высаживал ее на Ириновском, то не удержался и совершенно искренне сказал Катерине:
-Спасибо.
Она рассеянно кивнула, и вдруг лицо ее осветила довольная, как у сытой кошки, ухмылка. Я проследил за ее взглядом и увидел Иринку. Значит, уезжала с кем-то, отсосала и приехала, неожиданно расстроившись, подумал я. Иринка, по всей видимости, тоже заметила мою машину и выскочившую из нее Катерину, и демонстративно пошла в другую сторону. Я вдруг понял, что скучал по ней.
Твою мать! Что за африканские страсти? Тут не время и уж никак не место наматывать на кулак сопли пополам со взбитыми сливками! Кому какая разница, что и как кто делает?!
А почему, собственно говоря, я так злюсь?
Подъехал серебристый БМВ, и Катерина укатила. Я развернулся и тормознул около Иринки. В глазах ее читалась боль.
-Узнаешь?
-Здрасти, - боль исчезла, и Иринка смотрела на меня теперь чуть ли не с благодарностью.
Я поежился. Мне внезапно представилось то, как она прожила эти пять несчастных дней: одержимая выматывающей гонкой, где счет идет не на жизнь и не на смерть – на дозу, на вечер и утреннюю поправку; продуваемая всеми ветрами на этом Богом и чертом проклятом проспекте; с расковырянной мною никак не заживающей старой раной; молящаяся только об одном: чтобы завтра не было хуже, чем сегодня.
Сукин сын – вот я кто! Я спросил у Иринки:
-Почему не на своем месте стоишь? Не за Наставников? Я искал тебя.
Она улыбнулась, и в улыбке тоже сквозила эта мерзкая, как наждаком царапающая меня изнутри, благодарность.
-Это вам Нацистка сказала?
-Да. А что это за Нацистка, расскажи.
-Нацистка – это Нацистка. Она мало с кем общается. И клиенты у нее, в основном, постоянные. Ее очень часто ездят, спрашивают. Вам ведь она понравилась?
Я кивнул, и в Иринке что-то померкло. Бред кромешный получается! Почему-то та игра, которая так вдохновляла меня утром, сейчас показалась жутко утомительной и безответственной. Да и, пожалуй, сказывалась усталость после наших с Катериной выкрутасов. Больше всего в тот момент мне хотелось поехать домой и вздремнуть пару часиков.
Иринка засунула руки в карманы пиджачка, нос ее покраснел, и я вдруг сообразил, что даже не пригласил ее сесть в машину.
Когда она устроилась на сиденье, подкрасилась и немного расслабилась, я продолжил разговор о Катерине. Это было явно неприятно Иринке, но я настаивал. Может быть, именно потому, что она так реагировала. Обрадовать-то мне ее, по определению, нечем, вот и приходилось огорчать. Такой уж я человек – не люблю, когда люди ко мне равнодушны.
-А почему Нацистка? – спросил я.
-Да потому что с чурками не ездит. Не знаю, по какой причине. Один на нее тут как-то орал на весь проспект, мол, ты что, нацистка? Вот кликуха и прилипла. А вообще, она хорошая – я ей сотку должна, - ничего, не спрашивает.
Я вспомнил глаза Катерины. Надо же как бывает! Выходит, и я в людях иногда ошибаюсь. Пожалуй, не иногда, а довольно часто, и справа от меня сейчас сидит самый красноречивый этому пример.
-Давайте отъедем куда-нибудь, - грустно сказал «пример». – Хотя бы во двор какой, а то менты ездят, еще машину сфотографируют.
-Зачем им фото моей машины?
-Ну, запомнят, в смысле, - улыбнулась Иринка.
Несостоявшийся филолог, между прочим.
Я припарковался на Индустриальном, возле библиотеки. Тут было повеселее: дома с двух сторон тесными рядами, шумные магазины, люди, не такие скукоженные от ветра. Даже отсюда Ириновский представлялся мне весьма мрачным местом, и на мгновение захотелось истратить весь аванс на Иринку. Подарить ей цветов, отвезти в сверкающий огнями, стильный и многолюдный центр, посидеть с ней в кабаке, потанцевать… Хотя бы ненадолго воскресить былое, материализовать эту бесплотную тень безвозвратно ушедшей юношеской любви, примостившуюся в моей машине… Но как всегда – убивающий все вопрос – зачем? Что я буду потом делать с этим ожившим призраком? Говоря проще, оно мне надо?
Иринка достала пачку «ПетраI» и закурила. Сегодня она была какая-то нервная и подавленная.
-Как у тебя дела? – для приличия поинтересовался я.
Она, как тогда, на остановке, вздернула подбородок. Сейчас начнется! Подъехало пять лимузинов, подарили пять тыщ баксов за просто так и еще визитку оставили. Иринка Пажильцева – гордячка, каких свет не видывал. Еще в школе ей легче было утопиться, чем прилюдно признать какой-нибудь свой облом. Помню, как она переживала, что не написала вступительное сочинение в университет на «5». Один я, по-моему, был в курсе этой трагедии, а остальные до сих пор уверены, что медалистка Иринка прошла без экзаменов. И хотя последующие три испытания были выдержаны на «отлично», по поводу той «четверки» Иринка сокрушалась еще целое лето.
Так что я ни капли не удивился, когда она бодрым тоном прочирикала:
-Все хорошо.. – и из глаз ее хлынули слезы.
Вот незадача! Ошибочка вышла! Я растерялся. И, признаюсь, почувствовал что-то вроде раздражения. Я достал ей одноразовый носовой платок, а она все рыдала и рыдала, размазывая по лицу дешевую косметику и сбивчиво поверяя мне свою беду. В расстроенных чувствах, Иринка даже забыла, что зовет меня на «вы», а я слушал, снисходительно гладя светлые волосы, про очередную «четверку», поставленную ей жизнью.
Оказывается, ее кинули. И не просто так, а с изюминкой. В какой-то мере, я понимал шутника-кидальщика. Он остановился под видом частника, когда заработавшая уже себе на дозу Иринка ловила машину до «точки». По дороге они разговорились, он напел ей, что тоже торчит, и предложил скинуться. Иринке такой поворот был выгоден, и она согласилась. Перед подъездом эта дура отдала «таксисту» свои деньги и осталась ждать его в машине. Того не было довольно долго, и она уже было начала волноваться, как бы его не кинули, потому что на данную «точку», по ее словам, ходили все, кому не лень. Наконец, он вышел, повеселевший, отдал ей дозу и тут же, махнув перед мордой красной корочкой, реквизировал взад. Я, сообщил «таксист» перепуганной насмерть Иринке, мент, опер, дескать, только что с помощью твоих денег произвел на «точке» контрольную закупку, а теперь повезу тебя в отделение оформлять по статье 228 часть 1 УК РФ. Эта и повелась. Всю дорогу до Ириновского она билась в истерике, заламывала руки и умоляла товарища милиционера отпустить ее восвояси, суля ему за это, за неимением ничего большего, райское блаженство в своем собственном обществе. Чем он соблазнился. Они скатались к аэропорту, а потом, высаживая незадачливую шлюшку на проспекте, «опер-таксист» продемонстрировал ей свои руки, на которых живого места не было.
-… говорит, я такой же торчок, как и ты, только умный, - причитала Иринка на моем плече, и рубашка была вся в соплях и туши. – У меня, говорит, денег не было, вот и… Укололся, говорит, а потом прикололся. А в фольгушке той бутор был, он мне его на память подарил, чтобы такой лохушкой не было больше. Удостоверение-то у него просроченное, от Министерства путей сообщения.
Ну хватит, хватит, - сказал я, подавляя вылезшую некстати улыбку. – Сколько ты ему денег дала?
-250..
И снова в рев. Эх, Иринка, Иринка…
Я было хотел ей сунуть эти три сотни только, чтобы она замолчала, но вдруг она подняла ставшие из серых чернущими глаза, и меня всего передернуло. Бог ты мой, да ее ломало, и не на шутку!
Мне стало стыдно. Выходит, пока я кувыркался с Нацисткой-Катериной на ее чистых простынях, этот недоделанный приколист глумился над моей Иринкой. Потом она – и один я знаю, чего ей это стоило – наскоро умывшись и подкрасившись, снова выползла на этот проклятущий холодный Ириновский. Доза-то нужна. Но народ шугается от чужих проблем сильнее, чем тараканы от разрекламированного «Рейда», и клиенты не исключение. А тут ко всему еще подруливаю я, Костик, оттраханный до одури, из моей машины выскакивает радостная Катерина… Полный п…!
И после всего этого, Иринка, моя маленькая, несчастная дурочка Иринка, садится ко мне – козлу – в машину и начинает вести со мной беседы, теряя драгоценное время, которое для нее даже не деньги, а сама жизнь! Плачет, жалуется, наплевав на мое наплевательское к ней отношение, потому что, попросту говоря, ей и пожаловаться-то некому и поплакать больше негде. А время все тикает и тикает…
Неожиданно я представил себе собаку, которую приманивают колбаской, чтобы потом дать пинка. Отвратительно! Я достал из конвертика в барсетке 100 гринов и сунул Иринке под распухший от рыданий нос.
-Вот. И не реви.
Слезы ее высохли так быстро, что я моментально пожалел о глупо профуканном своем первом авансе. Сейчас будет рассыпаться в цветистых благодарностях и делать книксен, недобро посмеялся я про себя. Рыцарь и наркотка. Бр-р! Валила бы уже ко всем чертям, пока я не передумал и деньги не забрал.
Однако она и не думала благодарить.
Она серьезно посмотрела на меня и выдала:
-Еще один.
-Не понял.
Иринка смущенно запихала мою сотку в лифчик.
-Понимаешь, я по вечерам молюсь за трех человек: за маму, за папу и за мужика одного. Он мне тоже 100 бачей подарил. Купи, говорит, себе что-нибудь на память обо мне. У него тогда жена девять дней, как умерла, вот он и приехал на проспект. Теперь еще за тебя молиться буду.
История с безутешным вдовцом показалась мне смешной и сомнительной, но я не стал заморачиваться и оставил все, как есть. На душе отчего-то стало легко. Иринка ерзала на сиденье.
-Иди уж, - сказал я ей.
-А разве мы не…?
Нет, господа хорошие, от этого вы уж меня сегодня увольте!
-Иди, - сказал я. - Завтра увидимся. И подружись с Нацисткой.
-Ой, - уже выйдя из машины, скорчила гримаску Иринка, – значит, она наябедничала-таки про сотку, стукачка.
Ну не дура ли?
Эх, Иринка, Иринка… Иногда очень вроде бы интересные и одаренные люди оказываются в жизни полнейшими и тупейшими лохами. Такого я в жизни видел-перевидел.
Устав, как последний работяга, я порулил домой. Аванс был отпразднован. Хоть и без шампанского. Уже в постели мне пришла в голову мысль: зачем я посоветовал Иринке закорешиться с Нацисткой? Но самокопание мне порядком надоело, и я заснул. Приснилась мне какая-то красивая женщина: то ли Иринка, то ли Катерина, то ли Алка, а, скорее всего, их невероятно удачный симбиоз…
Естественно, на следующий день никакого Ириновского не предполагалось. С утра мне надо было к Алке в больницу: узнавать результаты УЗИ, а потом на работу, после чего я был не способен даже по-человечески состряпать себе ужин, не говоря уже о сексуальных излишествах. Я сам не знаю, зачем я забил Иринке ту стрелку. Хотя вряд ли она ждала меня; вряд ли она, вообще, работала в тот день – скорее всего, прожигала на какой-нибудь героиновой «точке» мой аванс.
Откровенно говоря, меня очень смущало то, Что я так много уделяю внимания всей этой галиматье с Пажильцевой, в то время как нужно было решать проблемы и поважнее. Например, Алкино самочувствие, которое оставляло желать лучшего, работа с постоянными запарками и еще, и еще, но я все равно упорно продолжал думать об Иринке. Наконец, мне это осточертело, и злой, как собака, я поехал на проспект.
Иринки не было. Нацистки-Катерины тоже. Темнело, вдоль проспекта наползло немерянное количество нелицеприятных шалавистых тварей, и, обозлившись еще больше, я решил возвращаться домой. Вот проеду еще пару раз, подумал я, и все. С меня хватит этой чуши!.. Признаться, в свете фар незнакомые мне проститутки показались не такими уж страшными, но, как это часто бывает с людьми в плохом настроении, я тут же приписал им гонорею, сифилис, СПИД, маниакально-депрессивный психоз и проказу в комплексе. От этого стал раздражаться еще больше и совершенно некстати вспомнил то, о чем узнал сегодня утром: у нас с Алкой будет девочка, и жена со счастливым блеском в усталых глазах уже называет свернувшийся внутри нее комочек Юлькой.
Сами понимаете, ассоциации начали лезть в голову самые неподходящие, но тут я увидел Иринку. Она выскочила из маршрутки, шедшей с ж\д станции Ржевка, и так резво перескочила на другую сторону проспекта, что я не успел даже просигналить. Тот же кожаный пиджачок и юбка с запАхом в стиле «мальчики торопятся».
Я развернулся и тормознул возле нее.
-Прыгай.
Впрочем, она не нуждалась в моих приглашениях. Еще когда я подъезжал, ее глаза «сфотографировали» - надо же, прилипло выраженьице! – номер моей машины, и в них засверкало удовольствие. Наркотка…
За ухом у Иринки болталась пожухлая желтая роза: похоже, аванс мой тратился со вкусом… Когда мы только начали встречаться – после того танца на школьном «огоньке» (я приглашал всех девчонок подряд, потому что хотел потанцевать с Иринкой, но боялся, что все поймут это) – я, бывало, подолгу сидел, просматривая тетрадки «анкет» на предмет: какой же у нее любимый цветок. Розы, - писала везде Иринка своим убористым каллиграфическим почерком, и первый букет, который я ей преподнес, были пять метровых роз. Желтых…
Иринка сидела бледная и веселая. Того напряжения, к которому я уже привык в ней – не было. Она с чувством смешного и непонятного мне превосходства провожала взглядом мелькавшие в окне машины фигурки товарок.
-Где была? – как можно равнодушнее спросил я и протянул ей Marllboro.
-Во Всеволожске. А потом кормила уток в Приютино.
Я не стал уточнять, зачем она ездила во Всеволожск, каким макаром оказалась в Приютино, и что там были за утки. Просто я был уверен, что она мне врет. Более того, я знал – почему, и это меня коробило. Были мы в этом Приютино: на экскурсии с классом, года два назад. Осматривали обветшалую тихую усадьбу, наводившую на мысль о темных аллеях и еще не вырубленном вишневом саде, о школьных уроках литературы и старинном прабабушкином серебре. Мы стояли с Иринкой Пажильцевой на берегу затянутого ряской овального пруда и бросали в воду кусочки бублика. Среди уток был селезень с изумрудно-лазурной шейкой, и Иринка в шутку называла его «джентльменом» за то, что самые большие куски он оставлял своим дамам… Только откуда сидящая рядом со мной проститутка-героинщица с исцарапанным розовыми шипами ухом могла знать обо всем этом?!
Меня передернуло. Правда ли то, о чем она мне сейчас чирикает, или ложь – зачем? Зачем ворошить то, что давно умерло? Зачем – таким нелепым, глупым и злым способом – демонстрировать свою причастность к моей жизни?
-Куда поедем? – резко спросил я, перебивая ее.
Иринка помялась. Казалось, мысли ее витали далеко в прошлом, там, рядом со мной у зеленого пруда, где дружелюбно покрякивают «леди и джентльмены».
-Как всегда, наверно, - сказала она. – Только… вы не будете возражать, если мы еще заедем в одно место? Это практически по пути.
Я кивнул и велел показывать дорогу. Происходящее начинало, наконец, веселить. То, что едем мы на «точку», то, что вернется она в машину с героином на руках, то, что я в какой-то мере нарушаю закон, представлялось мне довольно-таки забавным. Вчера, лежа в постели, я размышлял над возможностью такой ситуации, и, на мой взгляд, подобный поворот был бы совсем неплохим развитием нашего с Иринкой сюжета. Когда мы почти уже завернули в какой-то двор, она попросила остановить.
-Я только в аптеку и обратно, - заверила она меня и, как бы в подтверждение своих слов, несколько раз кивнула.
Мне было, по сути дела, наплевать. У ларька рядом с аптекой тусовалась компания каких-то парней и девчонок, в одной из которых я узнал Нацистку-Катерину. Она стояла в обнимку с мрачного вида хмырем и смеялась, откинув назад темноволосую голову. Я опустил стекло. Мне стало интересно, вспомнит ли меня Катерина, как она себя поведет, а еще мне хотелось рассмотреть поподробнее ее ухажера. Худое лицо последнего скрывала засаленная вьющаяся челка, а выдержке Нацистки, как всегда, оставалось только удивляться: несомненно, она меня узнала и даже поздоровалась, однако, никто, кроме нас с ней этого не заметил. Хм, интересная она, Нацистка…
Вернулась Иринка, и мы вновь запетляли по помоечным ржевским проулкам. В одном из них сиротливо притулилась одинокая милицейская машина. Мы заехали за угол и остановились.
-Есть проблемы? – спросил я.
Иринка пожала плечами. В сумраке салона лицо ее оказалось белым и каким-то зловещим.
-Менты вот… Извините, а можно от вас позвонить? Честное слово, я постараюсь уложиться в десять секунд. Просто очень надо. Если Пузырь видел мусоров, то тогда придется ехать в другое место. Он такой зашуганный, Пузырь этот.
Я решил не мелочиться. Как бы там ни было, номер зашуганного наркодилера с громким именем Пузырь на моем мобильнике стоил всего 17 центов. Зачем мне это было нужно? Да просто так. Говорят, лучше всего изучать иностранный язык путем так называемого погружения. Может быть, окунувшись в этот мир, я смогу стать ближе Иринке?
-Никто не отвечает, - посетовала она и отдала мне телефон.
Я стал заводить машину. Уже совсем стемнело, с неба моросила привычная питерская пакость, настроение мое испортилось, и, в общем-то, я уже жалел, что ввязался во все это ириновское приключение.
-А Нацистка тоже покупает у этого… как его… Пузыря?
Иринка наморщила нос.
-Нет. Она Наташин кайф берет, у Дениса.
Я не понял ровным счетом ничего.
-Так давай я тебя туда отвезу.
-А я не вхожа, - она с досадой покачала головой.
-Попроси Нацистку, в чем же тут проблема?
Иринка щелчком отбросила в мокрую темноту окурок и резко, неприятно рассмеялась.
-Ей делать надо. Да и не пойдет она – Зайца подсунет. «Разделение труда» у них. А он кроит чуть ли не половину, падлюка.
-Какого зайца-то? – снова не понял я.
Что у них тут за отношения? В мозгу почему-то нарисовалась неприветливая зеленоватого цвета харя, полуприкрытая грязными кучерявыми ушами… Смешно.
-Да парень, у которого она живет. Пушер. Ногами бегает.
Я вспомнил белоснежное хрустящее белье на кровати у Катерины, хмыря в обнимку с ней у ларька, и мне все стало ясно. И мерзко. Интересно, смог бы я выставить Алку на панель? И если бы смог, то ради чего? И что это такое за дрянь, если ради нее… ? Иринка вряд ли размышляла над подобными проблемами. Она вдруг открыла дверцу и вышла из машины.
-Ты куда?
-Зайду. Попытка не пытка. Свет-то горит.
-Я за сигаретами сгоняю, - подумав о Нацистке, сообщил я.
-Только быстренько… Пожалуйста…
Тоненькие, стройные, как бы серебрящиеся в темноте ноги. Иринка дошла до подъезда, хлопнула железная, с вывороченным кодовым замком дверь. Я ощущал себя космонавтом, попавшим на непонятную, чужую и опасную планету. Вся моя логика, все мои доводы, принципы, все то, чему меня учили, мой жизненный опыт и потенциал были здесь бессильны. Тут властвовало нечто, чего я не мог ни понять, ни принять, ни захотеть; властвовало настолько безраздельно и угнетающе, что оставалось только восхищаться.
У ларька стояла компания в том же составе.
Я зашел в аптеку: презервативы за 5 рэ, пользуемые местным контингентом, никогда не внушали мне доверия и симпатии. Следом за мной вошла худенькая голубоглазая девчушка, одетая несколько получше остальных в наркоманской тусе, но очень плохо выглядевшая. Она молча дала аптекарше пятирублевку. Та также молча, изобразив на круглом утомленном лице гримасу благожелательного сочувствия, сунула в окошечко два инсулиновых шприца. Девчушка достала сотенную:
-«Прегнавит» еще, пожалуйста.
Она что, беременная?! Мне стало страшно. Не потому, что голубоглазая наркоманка настолько цинична, что покупает шприцы вместе с витаминами для будущих мам, не потом, что она родит – если родит – урода, не потому, что жить ей, по всей видимости, осталось не так уж много (не домыслы, на влажной розовато-серой коже покупательницы «Прегнавита» явственно проступали узоры смерти)… На все это мне было начхать. Просто я вспомнил результаты УЗИ: у меня будет дочь… Юлька… Черт бы подрал эту долбаную жизнь!
Когда я вышел из аптеки, у машины меня ждала Нацистка.
-Дяденька-лихач, а, дяденька-лихач, - усмехнулась она. – Прокатай девчоночку, прокатай за любовь!
Стерва, со своего рода уважением подумал я и открыл ей дверцу. Прекрасно знает, зачем я приехал сюда. Куприна цитирует.. На чужой планете было увлекательно и неуютно; пока мы ехали к дому Пузыря забирать Иринку, Катерина молчала. Вокруг нас замыкался прямоугольно-штампованный лабиринт новостроек, холодный, мокрый, тревожный, и я впервые тогда подумал о том, что надо переезжать отсюда. Надо рвать когти, пока этот наглый, глупый и дьявольски хитро кем-то придуманный район-вампир не убил нас… Иринка стояла под козырьком подъезда и казалась счастливой. На душе у меня потеплело.
Я щелкнул замком, и Иринка, подергавши было ручку передней двери, с легким удивлением плюхнулась на заднее сиденье. Увидев Катерину, она поморщилась, Нацистка хмыкнула и кивнула в знак приветствия. В машине разом стало уютно, и я немного расслабился – женские разборки всегда внушали мне некое злорадное любопытство. До чего же я опускаюсь – меня забавляет, что две уличные шлюшки спорят – пусть и мысленно – из-за меня!
Неожиданно мне подумалось, что неплохо бы с ними обеими… У Катерины… Сколько это, интересно, будет стоить? Вспомнился тупой и совершенно несмешной анекдот, рассказанный сегодня одним из работяг: мужик заходит в бар и пытается склеить двух теток, угощая их пивом. Мы же лесбиянки, говорят тетки. А что это такое? Ну, мы любим попки гладить и клиторы лизать. Ну тогда, обращается мужик к бармену, налей-ка нам, лесбиянкам… Н-да, любопытно, любопытно… Я даже возбудился, представляя себе их…
-А не поехать ли нам, девчонки, в кафешку?
-Куда? – переспросила Иринка.
Нацистка фыркнула и сказала:
-Может, ко мне? Для начала…
Обожаю умных женщин! О Зайце с челкой я старался в тот момент не думать. Оно мне надо?
Пока несчастная машина колбасилась в героической, но неравной борьбе с раздолбанным рытвинами асфальтом тротуаров, мы молчали. Сидевшая впереди Катерина сосредоточенно пускала дым в открытое, пронизывающее тоскливым холодом окно.
-Егорчик! Ты? – внезапно окликнула она прошмыгнувшую мимо тень. – А Игорь где?
Тень остановилась и громко, по-детски, хлюпнула носом.
-Привет. Игоряна снова родоки заперли, - выговорила она. – Димон дома уже?
-Нет. Как всегда. – загадочно ответила Нацистка.
Тень уткнулась носом в ворот куртки и, обогнав машину, рысью припустилась в следующий двор.
Во всем это было что-то притягательное. Не то, чтобы я хотел приобщиться гнилым тайнам неведомой планеты, просто мне было интересно. Так иногда не можешь отвести взгляда от увечного в подземном переходе: стоишь и смотришь, впитывая по капле в себя чужое уродство. И вдруг, со смесью стыда и гордости, осознаешь… Мы вырулили к аптеке.
-Останови на пару сек, - велела Катерина. – С челом одним надо переговорить.
Я подчинился. Из темноты, навстречу свету фар, выступил хмырь-Заяц. Нацистка выскочила из машины, сунула ему в руку какой-то предмет и быстро-быстро начала что-то объяснять. Я смотрел во все глаза. Иринка попыталась было начать разговор, сообщив о том, что у Пузыря оказалось все путем, милиции он не видел, просто на расфасовке не подходил к телефону. Я отмахнулся. Рядом с Катериной и ее хмырем образовался еще один персонаж, вероятно, тот самый Егорчик. Лет ему было, дай Бог, 16-17, он что-то тараторил и с опасливой настроженностью маленького зверька поглядывал в сторону машины. Иринка с упреком спросила меня, зачем я взял с собой Катерину. Я не отвечал. Действо у аптеки завораживало. Чем – не знаю, но только мне почему-то показалось, что я смотрю спектакль в театре марионеток: движения темных фигурок были искусственными, предсказуемыми и неотвратимыми… Катерина чмокнула своего хмыря в щеку и пошла к машине. Егорчик, а с ним и Заяц растворились в темноте. Снова наступила пустынная, шуршащая, обманчиво тихая безлюдность вечернего города. Было холодно, и хотелось ласки, забвения и веселья.
Мы покатили на 2-ю Отечественную…
До сих пор не могу забить, как тихо было на кухне. Будто бы голову, отделенную от тела, кто-то нежный и заботливый бережно уложил в коробочку с ватой. Плотной, пушистой, белой ватой; такой я в детстве, жалея, обкладывал разбитые елочные игрушки. Тепло и пусто. Эта пустота простиралась куда-то слишком уж далеко, чтобы о ней можно было думать, куда-то за грань Вселенной. Я сидел и смотрел прямо перед собой, забавляясь тем, как быстро угловатые шарики молекул воздуха обволакивают собой синий сигаретный дым. Когда-то все это уже было. Когда-то… Когда – я не мог вспомнить, и упорно напрягал ставшую жидкой и какой-то липкой, наподобие нагретой жвачки, память.
-А, собственно, почему изнасилование считается преступлением? – сквозь дым выговорила Катерина. – Подумаешь – не хотела. Переспать – ничто. Легче потрахаться с кем-то, чем назвать его по имени.
-Должна быть свобода выбора, - пробормотал я из ватной коробочки.
-Хе, сучка не захочет… Дело-то не в этом! Почему тогда не судят родителей, деспотизмом коверкающих жизнь своим чадам? Или козла, ведущего девчонку на аборт? Бред!
-Люди все-таки не животные, у них есть еще такое понятие, как честь, - возразила Нацистке Иринка.
Та усмехнулась и выпустила из глаз длинную автоматную очередь.
-Люди – не животные. Они хуже…
Сколько мы уже здесь сидим?
У Нацистки в сумке закопченная ложка, шприц, вата – целая аптечка. Я бы не удивился, если бы у нее оказался при себе специальный портфельчик, как у героя Pulp Fiction. Я было пошутил над этим, но ни она, ни Иринка не оценили. Глаза моих подруг-инопланетянок мерцали тогда, как четыре одинаковый звезды.
-Будешь? – моргнуло в них.
Откуда-то – не помню – у Нацистки в руках появилась зеленая, с золотыми буковками-крапинками карточка Сбербанка. Кажется, именно Катерина озвучила то предложение-просьбу-приказ-от-которого-вряд-ли-откажешься.
-Я не хочу, - соврал я, глядя в глаза Катерине.
-Я боюсь, - сказал я Иринке.
Они переглянулись и ушли. Стоп. Нет. Ушла только Нацистка, в ванной тотчас же зашумела воды, а Иринка, сидя напротив меня, стала затягивать на запястье обрывок капронового чулка. Потом чего-то засмущалась и отправилась в комнату. Я остался один. Один. Один. Передо мной лежала золотисто-зеленая карточка Сбербанка. Разделенная на две части белой полосой. Асимметрия. Я вспомнил! В сортире, на первом курсе института было точно также: странно, страшно и интересно. Руслан, сынок-мажорчик городской компании БалтСтройка, и его вредные привычки, вынуждавшие всех девок курса писать кипятком. Самым продвинутым развлечением Руслана было спать на лекциях, положив голову на ребром поставленную ребром кожаную папку. Потом он благополучно вылетел, несмотря на деньги и мохнатые лапы папеньки. А я доучился. Так какого черта?!
Девчонки все болтали. Я любил их обеих.
-… приходит тетка, злющая предпенсионная выдра, и расстегивает мне лифчик, - говорила Катерина. – Я поднимаю все с пола и глотаю. Прямо при ней. Она меня бить по спине; кричит – сволочь, выблевывай. А я ей про медэкспертизу.
-У меня тоже был похожий случай. Стою на Пискачах, жду спокойно маршрутку, подошли парень с девушкой, прикурить попросили, стоим разговариваем. Вдруг мусора. Досмотр. Ты даже не представляешь, насколько мне стало тогда страшно! В сумке-то гэрэ за подкладкой. Но – подвезло – нашли у девки, а меня отпустили…
-После такого надо сразу идти и вмазываться.
-Что и сделала.
Они рассмеялись. Я любил их обеих. Я был настолько далеко от этого мира, что мог и любить и ненавидеть кого угодно – всякое чувство приносило мне только удовольствие. Однако почему-то хотелось спать. Тихонько заснуть, сглотнув галазалиновую горечь с гортани, и проснуться рядом с Иринкой, в тепле и покое.
-Так в кафе поедем или да? – спросила Нацистка.
И мы поехали. Иринка сидела теперь впереди, рядом со мной, и я положил руку ей на колено – не потрогать – в этом жесте не было желания, только близость. Никогда еще, даже в далекие, отсюда кажущиеся невозможными, школьные годы, мы с ней не были так близки. Словно впервые я увидел… почувствовал… нет, нет, не то – вдохнул – в себя факт, что рядом со мной живой человек. Не во мне, не из-за меня, не потому что я, а просто – рядом. Никогда и ни к кому я больше я подобного не чувствовал!
Ириновский опустел и от этого казался вонючим, неправильно вырытым кем-то каналом, давно заброшенным и использующимся для слива всякой дряни. Мне почудилось, что воздух несет в машину запах падали и канализации. Неприятно. На фоне ватно-ласкающей пустоты еще более неприятно. Я просто перестал думать о проспекте, новая способность – не думать – у меня получилось…
-Почему вы меня не отговаривали? – сказал я, перекрикивая в кафе Кайли Миноуг.
-Почему вы меня не отговаривали? – повторил я в ответ на их молчание.
-Почему вы меня не отговаривали? – прошептал я, когда официант выслушал наш заказ и ушел.
-Почему вы меня…
-Да потому, - раздраженно перебила Нацистка. – Потому, что ты сейчас напоминаешь юнца, разругавшегося с девкой своей мечты.
Глаза ее сверкали. Как у Иринки…
-Вовсе нет, - возразила Иринка. – Кать, ты ж не злая, и не дура… - похоже, всепоглощающая любовь, наконец, настигла и ее. – Ты должна это понимать. Боль и избавление. Иногда, чтобы что-то уничтожить, нужно его сильно полюбить. И наоборот…
Боже мой, что же я делаю! Эстетствую тут в дрянном шалмане с двумя шлюшками-наркоманками, и сам, похоже, тащусь от этого! Неужели в нашей жизни все настолько скучно и однообразно, пресно и заплесневело от косности и бесконечных повторов, что мы ищем себе такие отдушины? И находим… Отдушины… От – души… Развлечение от души? Или бегство от души? Во всяком случае, душе это чести не делает.
Катерина расхохоталась.
-Дура? Злая? Ну и что… Один мой клиент, к примеру, утверждает, что таких дур, как я, надо беречь пуще раритетов.
-Пусть бережет, - примирительно промолвила Иринка и протянула Нацистке сигарету.
Я видел только теплый табачный дым, мельтешащий в воздухе в ритме Кайли Миноуг, было жарко, тошно, и сердце билось громко и медленно, но я в первый раз за все долгое – даже не знаю насколько долгое – время от дыхал. И пусть ничего у нас не вышло, и предусмотрительная Катерина даже не раскладывала кровать, я им заплачу. Пусть только ничего не испортят, пусть оставят все, как есть!
-Красивая девушка, - заметил я вслед продефилировавшей мимо посетительнице кафе.
-Выйдет замуж, разжиреет, и будет брюзжащая старая карга, которая уже год как копит на новый холодильник.
-Нет, Кать, ты не права: посмотри на ее манеры. В ней угадывается порода что ли. Посмотри сама – фигура, осанка. Ее не так про сломать, я думаю.
-Жизнь и не таких в полгода опускала, - резко ответила Нацистка.
-Что ж, надеюсь, что у нее все будет не так. У нее все должно быть хорошо, - застенчиво улыбнулась мне Иринка, и я повел ее танцевать.
Потом я танцевал с Нацисткой, и глаза ее были устремлены в пол. Мне казалось, я прямо вижу, как подрагивают потревоженные отдачей черные ресницы. Ощущение было до ужаса реальным, правдивым, воплощенным, я старался чаще переставлять ноги, чтобы убрать их «с линии огня».
-Еще будешь брать? – прошептала Нацистка мне на ухо.
Жаркий шепот не вызвал иного желания, кроме как отстраниться, а упругие груди, прижавшиеся ко мне, почему-то навели на мысль о неудобстве лифчиков с косточками. Я вдруг страшно, беспробудно устал, поэтому кивнул, заранее зная, что просто поеду домой.
Когда машина остановилась во дворе, я дал девчонкам деньги и сказал, что подожду их здесь
-Это мой телефон, - протянул я Иринке листок из ежедневника. – Звони… А, слушай, может быть, тебе полечиться? Или хотя бы дозу снизить, а? Я мог бы тебе помочь. По крайней мере, тебе бы не пришлось больше выходить на проспект. Мы еще поговорим об этом, хорошо?
Как ни странно, я верил в то, что говорю. Как ни глупо, я надеялся, что так и будет. Я любил Иринку, возможно, поэтому в ее глазах появилась какая-то необъяснимая виноватость.
-Пойдем, - поторопила Иринку Нацистка-Катерина и вышла из машины. – Через пять минут мы вернемся, и договоритесь.
Не знаю почему, но мне захотелось ее ударить.
Когда они ушли, я пару минут смотрел в окно и ждал. Чего? Сам не знаю. Чувство ожидания было противным и утомительным, я попробовал возобновить свою старую игру: стал раскладывать влажны предутренний воздух на молекулы. Но мне не давали это сделать молекулы стекла. Они мешали, заслоняли… Я открыл окно, но глаза уже устали и слипались. Я положил голову на руль и, пытаясь удержать так неожиданно посетившее меня в тот вечер, но уже ускользающее счастье, полетел во Вселенскую пустоту…
Дуракам везет. Я тому подтверждение. Очухался я продрогший, невыспавшийся и злой, но живой и при мобиле и магнитоле (на Ржевке-то, при открытом-то окне) в 6 утра от пиликанья будильника на вышеупомянутой мобиле. И поехал на работу, от непонятной мне, раздирающей нутро тоски даже не осознав, как следует, что меня – лоха последнего – просто по-глупому кинули. Но весь день память – враг мой – услужливо воскрешала передо мной все подробности так бурно и пользительно проведенного вечера, что к концу дня я был выжат, как гнилой лимон. Наплевав на ежесекундно сменяющие друг друга решения зверски отомстить подлым тварям за мою поруганную честь, я нашел единственно верный, с моей точки зрения, выход: просто забить и никогда больше не видеть ни Ириновского, ни его обитательниц. Запала хватило мне ровно на неделю.
Ну почему, почему, почему? Я до сих пор никак не могу этого понять – что влекло меня туда? Но собственное желание всегда было законом, даже если оно напоминает классическое «и сесть и съесть», и в свой выходной я-таки нарисовался на проспекте. И, заметьте, даже сейчас продолжаю быть твердо убежденным в том, что это был самый правильный и человечный мой поступок. Я рассудил так: помогу. А дальше пусть катится на все четыре стороны. Видать, слишком опасным оказалось для моего к таким виражам неподготовленного сознания это приключение, но остановиться я уже не мог.
Я нашел Иринку и, не обращая внимание на ее испуганные отмазки, повез на «точку». К Пузырю. Бери, велел я ей, сколько там выйдет, вручил 2 штуки и спросил:
-Хочешь завязать с этим?
Она рассеянно кивнула, даже не подумав, и убежала к Пузырю.
В общем, я решил так: Алка все равно в больнице, дача пустует, поселить там Пажильцеву на несколько дней проблемы не составляло. Чтобы поначалу не так сильно ломало, героин у нее есть. Запру, оклемается, а дальше я умываю руки. Мне некогда, черт подери, заниматься всей этой ахинеей!
-Запри дверь хорошо и убери лестницу от окна, - велела мне сосредоточенная Иринка.
Она, казалось, и не замечает, что вновь перешла со мной на «ты», что я купил ей любимые желтые розы и не менее любимый (помню по школе) белый шоколад. Она напоминала приговоренного к смерти, причем приговоренного по собственной воле, но жалости это у меня не вызывало, только усталость, раздражение, да еще где-то в глубине души шевелилось что-то похожее на разочарование. Наверно, в какой-то мере, я даже презирал ее. В существе, потерянно стоящим передо мной, не осталось уже ничего от Иринки, которую я знал, школьные ассоциации приходили в голову все реже и реже, а, вероятнее всего, я просто себя так настраивал. Не знаю. Так или иначе, вся эта трагикомедия сильно меня утомила, я оставил еды, запер дверь, убрал лестницу и уехал из Янино на 10 дней.
Не сказать, чтобы я не вспоминал о ней. Наоборот, я даже съездил на проспект и рассказал обо всем Катерине. Рассказал в качестве анекдота; мне хотелось, чтобы Нацистка поприкалывалась, выдала какой-нибудь ехидный комментарий, а я смеялся бы вместе с ней, и этой иронией перечеркнул бы все то, что не давало мне жизни последнее время. Даже Алка в одно из моих посещений отметила, что я какой-то не такой, что ей кажется, мои мысли витают где-то далеко, и, естественно, со свойственным ей эгоизмом, обиделась…
Однако Нацистка осталась серьезной. Ее глаза задумчиво дырявили навылет мою плоть, она сидела в позе лотоса на своих белых простынях и чему-то еле заметно усмехалась. Когда я приехал через 10 дней на свою дачу, я понял – чему.
Все-таки мне и по сей день интересно, зачем она попросила запереть дверь, если у самого входа в дом, в сенях, стоял лом? Непознаваемые тайны дрянной, прогнившей, саму себя обманывающей наркотской души. Вместе с Иринкой исчезла моя любимая «болгарка», шуруповёрт и шлифовальная машинка. Она оставила записку. «Простите меня, я всего лишь марионетка». Записку я порвал. Если честно, не хотелось бы говорить на эту тему. Мне было просто по-человечески обидно.
Я ездил по Ириновскому – приходилось, я же там жил еще как-никак, иногда видел стоявшую на панели Пажильцеву, но подъехать так и не решился. Впрочем, она и сама, завидев мою машину, испарялась с дороги быстрее, чем спирт со стекла.
Но все же поганенькое желание узнать, все ли с ней в порядке, вынуждало меня каждый день по надобности и не надобности кататься по проклятущему проспекту, который, похоже, смеялся надо мной – дураком – всеми своими столбами, поребриками, ветрами и милицейскими патрулями. Катерина-Нацистка тоже была на месте, но взять ее у меня не хватало теперь куража.
А потом произошло то, что должно было когда-нибудь произойти. Единственная тут несостыковка вот какая: все это должно было происходить без меня!
-Не-а, не видела. Давно уже, - нахмурила брови Нацистка. Темно-зеленый цвет мужской рубашки ей был очень к лицу. – Дней пять точно. А что?
Мы помолчали, потом она добавила:
-Клиенты бывают разные, у клиентов разные коттеджики, в коттеджах разные подвальчики, а в подвальчиках совсем разные развлечения. Например, привязать телку за ноги, в ее п..у использовать вместо пепельницы. Ну и в таком роде. Изысканно. Вряд ли после такой вечеринки тебя отпустят с миром. А такую, как она и подавно.
-Почему? – спросил я.
-Потому. Не место ей на проспекте. Характер не тот.
Я попытался вспомнить и понять, что же такого в личных качествах Пажильцевой, что делает ее непригодной для проституции. Но так и не понял. И не вспомнил. Перед глазами были только фотографии времен школьного выпускного. Отвратительно!
-А у тебя, - язвительно ответил я Нацистке. – подходящий характер?
-Я, даже если б не торчала, здесь бы работала.
-Зачем?
-Чтобы накопить на автомат Калашникова, - отрезала Катерина и пошагала в сторону Наставников.
Разговаривать дальше было бессмысленно.
Еще дня три, а, может, четыре или даже пять, я искал Иринку. Ездил по проспекту, стоял в пузыревском дворе, наблюдая броуновский круговорот наркотов, дежурил у аптеки. Бесполезно. Это «расследование» отнимало у меня массу сил и времени, я ругал себя на чем свет стоит, но поделать ничего не мог. Мне нужно было знать, что с Иринкой. И все. Это превратилось в проблему, ставшую на одну доску со здоровьем жены, работой и прочими составляющими моей жизни. А проблемы я привык решать. Поэтому я надеялся на удачу и ждал, пока эта самая удача улыбнется мне. И она соизволила. В один из вечеров, когда я нес свою регламентированную двухчасовую вахту у той самой аптеки и, чтобы время не пропадало впустую, читал «Спорт-Экспресс», в окно машины постучался Егорчик.
-Привет, - сказал он и по обыкновению шмыгнул носом. – Ты не Димона ждешь?
С Егорчиком был второй, смехотворно похожий на него субтильный паренек того же малолеточного возраста. В их глазах сквозило недоверие и всепоглощающее какое-то ожидание, они не могли сдержать себя и ежесекундно оглядывались назад, в ту сторону, откуда, вероятно, должен был явиться вожделенный Димон. Я спросил ребят, давно ли они видели Карину. Ну ту девушку, напомнил я Егорчику, что была тогда со мной в машине. Со мной и Нацисткой. Наркоты понапрягали расшатанную тяжелым героиновым детством память и отрицательно помотали головами. Я откланялся.
-Подожди, - окликнул меня Егорчик. – Тут какую-то на Передовиков недавно пьяная туса с 8 этажа выбросила. Может, ее?
Я пожал плечами.
Стоит ли тут пояснять, что поиски свои я прекратил.
И сейчас я, по сути дела, не знаю точно того, что же на самом деле случилось с Иринкой, как вышло у меня подобное приключение, и зачем мне это было нужно? Знаю одно – Иринки больше нет. Вероятно, на том свете, если он существует, конечно, мы с ней встретимся и спокойно во всем разберемся.
А пока… Угадайте, что я делаю? Да, набираю – такой знакомый! – ее домашний номер и молюсь о том, чтобы никого не оказалось дома.