О пьянстве

Удивительна тяга русского человека к спиртным напиткам! Вы думаете, она была всегда – нет,  пьянство на Руси было распространено не более чем в других странах, алкоголизм в нас умело воспитали наши коммунистические вожди. Надо было одурманить людей,  отучить думать, спрашивать себя, почему мы так убого живём, анализировать события и замечать пороки,  сделать нас послушными рабами системы. И наша страна, процветающего на импорте нефти и газа социализма, весьма преуспела в этом. Я вспоминаю юные годы. Жили мы рядом со сквериком, неухоженным и кустистым, с краю которого примостился небольшой парфюмерный магазинчик. Нас,  босоногих мальчишек, влекло туда весьма с прагматической целью: под кустами в траве, среди мусора и стекла, собирали мы для своих нехитрых детских игр, сотни пластмассовых пробок от флаконов одеколона. Тогда я не понимал, откуда берутся, столь богатые залежи таких  необходимых  тогдашней, неизбалованной дорогими игрушками, детворе, «ценных вещей». Много позже пришло понимание и ужас, от количества потребляемых  ежедневно, парфюмерных изделий, местными алкоголиками. Прославились мы уже давно своим алкоголизмом и за границей. Помню с интересом, рассматривал я, сувенирный фужер для алкогольных напитков,  в бытность моего пребывания (где отец проходил воинскую службу) в Германии. На его стеклянных вытянутых боках имелся ряд мерных насечек-рисок,  по-видимому, для того, что бы любой потребляющий напиток, мог соизмерить  наливаемую  дозу, с полагающимся ему количеством алкоголя по «питейному статусу».   И выглядел этот статус так. Нижняя риска соответствовала наименьшему количеству жидкости и предназначалась для  подрастающего немецкого поколения. Далее шли по порядку, соответствующему всё большему количеству алкоголя, бабушка и дедушка, мать и отец. После обозначенной дозы отца, составляющей  примерно половину фужера,  в шкале шёл необъяснимо большой промежуток - разрыв ещё на полстакана, заканчивающийся у самого края отметкой с надписью «русские». Что чувствовал я, держа в руках эту рюмку? Гордость за своих соотечественников, способных выпить больше всех и этим покорить мир? Нет. Скорее какую-то досаду за скудоумие русского человека, готового  травить и дурманить  свой мозг так, как это не делают нигде в мире. Причину этого я тогда не понимал. Интересный урок отвращения к пьянству (да, именно к пьянству, а не к употреблению спиртного как такового), дала мне в детстве моя мать, тонкий психолог детских душ. Надо заметить, что отец мой, любил выпить, как говорится «по праздникам». Но особо, его пристрастие, давало себе волю в отпуске, который он неизменно проводил у себя на родине – в богом забытой деревеньке Урюпинского района Волгоградской области. Пили там, во всяком случае, в эпоху развитого социализма, немеренно. Способствовал этому  расположенный невдалеке, в двадцати километрах по бездорожью, спиртозавод. Огненную воду, откуда, выносили в резиновых грелках, отчего, разливаемый потом по бутылкам напиток, приобретал незабываемый «резиновый» привкус. Быть может для кого – то двадцать километров покажется «марафонской дистанцией» для доставки алкоголя, но как известно, для страждущего и для бешеной собаки, двадцать километров - это не крюк. И спирт тёк бурной рекой через степи, разливаясь живительными ручейками по хуторам и деревенькам.

 «Ну вот»,- говорила моя мать, заглядывая в календарь и считая дни, когда отец вернётся из деревни - «приедет, начнёт рассказывать, как отдохнул, так только что и  слышно, так о бутылке»….  Решил и я прислушаться к отцовским отпускным повествованиям. Вот дословно его скупой отчёт о проведённых деньках в родной деревеньке, произносил он его с каким-то воодушевлением, будто бы вспоминал о выдающихся свершениях, с блеском в глазах и решительной жестикуляцией руками. «Собрались у соседа Славки – трёх бутылок нету, пошли потом на сенокос  с отцом и кумом – к вечеру пяти бутылок нету, остались  в ночноё с деверем  - двух бутылок как не бывало… ». Далее шёл длинный перечень «уничтоженных» бутылок и «опрокинутых» рюмок при разных обстоятельствах с минимумом связующих слов и пояснений. Я стараюсь, как можно более точно передать стилистику речи и  смысловые выражения  моего отца, что бы можно было понять духовную ограниченность алкоголика. А ведь я не могу сказать, стараясь быть объективным, что отец был глупым человеком. Да и занимал он до самого ухода на пенсию, важные и ответственные посты. И такие люди управляли нами! Я помню, конец семидесятых годов – время учёбы в институте города Калининграда. Сейчас период этот называют «Золотым Брежневским периодом». Трудно было в выходные дни, я уже не говорю о праздничных мероприятиях, встретить кого-нибудь в городе не пьяного. Из открытых дверей балконов и окон «хрущоб»  повсеместно доносились разухабистые песни и хмельные крики, порядком выпивших людей. Единственным товаром, всегда имеющимся в достатке на прилавках магазинов, была алкогольная продукция.
Теперь возьмём для исследования, чуть более позднее время, восьмидесятые годы, судьба тогда занесла меня служить в небольшой прибалтийский городок Советск. То что я там увидел, ещё более удручало. О массовых попойках в конце каждой недели прямо в штабе части и рассказывать неинтересно – такой это было обыденностью. Поразил меня другой факт. При употреблении спиртного в компаниях среди молодёжи я  заметил, что некоторые особи обоих полов, не употребляют алкоголя вообще, коротко поясняя: я зашился. Это означало, что человек уже в столь юном возрасте, находится на лечении от алкоголизма и под наблюдением врачей. Количество таких «зашитых», в кругу моих знакомых, с каждым днём возрастало. Можно было только ужасаться, охватившей город эпидемией алкоголизма. Вскоре таких больных я стал легко различать, среди нормальных  ещё людей. Лица их были несколько опухшие и одутловатые, какие – то помятые, как будто они только что проснулись и ещё не отошли, от полной,  сновидений и кошмаров, ночи.  Глаза их были тусклы, и как – то по стариковски хмуро, глядели на наш, полный красок, мир. Надо заметить, что по своему воспитанию и мировоззрению, я никогда не употреблял крепких спиртных напитков, и порой,  дабы отвязаться от назойливых водочных компаний, приучился говорить волшебное: «Я зашился!» И меня понимали! Вернее, только эту фразу и принимали в оправдание моего нестереотипного поведения.
А вот и девяностые годы, Наро-Фоминск. Пить водку здесь начинали с пятницы. Короткий рабочий день заканчивался забегом в магазин. Встретить кого-нибудь из мужчин на улице Шибанкова в пятницу вечером трезвым, было нонсенсом. Везде, у закрывающихся уже на выходные дни производств, скрываясь за куцыми жердинами  ограждений и заборов, были видны «кучки»  любителей «огненной воды». Не нарушали сложившихся в городе традиций и наши шофера, из гражданских лиц. Схема получения спиртного была предельно проста. Всю неделю экономился бензин, а в пятницу его неучтенные излишки менялись на водку. Среди шоферов, с утра пятничного дня, было, что и разговоров, только  как, о  предстоящем посещении «буфета». Не сразу мне удалось выяснить, что под «буфетом» подразумевается один из приспособленных для выпивки,  частных гаражей. Самое смешное можно было увидеть в субботу утром, когда мой шофёр начинал метаться с вытаращенными, в буквальном смысле глазами, в поисках дозы для опохмелки. Тут я выслушивал массу трагических примеров, когда скупердяйка – жена, не дала опохмелиться, выпившему  накануне мужу, и тот скончался от сердечного удара. В конце концов, заветная рюмка находилась и, всосав её, своим идеально приспособленным для этого ротовым аппаратом, водитель успокаивался. Положив под язык таблетку валидола, что бы заглушить запах выпитого спиртного, в случае встречи с дорожным инспектором, повеселевший и удовлетворённый шофёр, садился за баранку автомобиля. Неудивительно, что после подобных выпивок, шофера неизменно попадали в непредвиденные, иногда комичные ситуации. Память хранит один из таких случаев. Рано утром наш шофёр, появившись на автобазе, не нашёл на привычном месте, оставленную накануне вечером, свою грузовую машину. Всё ясно - это кража, о чём он и поспешил доложить, руководству организации. Начали разбираться – в регистрации движения автотранспорта на проходной, прибытие машины не учтено.  Этот факт поверг в изумление нашего водителя. Он начал припоминать события прошедшего дня, что давалось ему, по – видимому, с большим трудом. После получасовых мозговых усилий и всемерной помощи дружков по застолью, истина была установлена. Оказывается, автомобилист вчера после трудового дня, решил заехать  на местный рынок за покупками. Припарковав рядом с рынком машину, он отправился за покупками. Но толи несоразмерно большие цены произвели на человека шокирующий эффект, то ли просто мозг был занят другими мыслями, но только про свою оставленную машину он забыл и вернулся домой на автобусе. К счастью для горе – водителя, машина ждала его там, где он её оставил,  и всё закончилось  в этот раз, благополучно. Что это? Конечно последствия болезни, имя которой - алкоголизм.

Возможно, наши врачи, учителя, артисты - все те,  кого мы называем объединяющим словом «интеллигенция», не подвержены этому пороку? Довелось мне в 87-м году участвовать в неоднократных застольях с известным хирургом Федоровской клиники глаза Гудячковым. Напивался он каждый раз буквально до «поросячего визга». Как он на следующий день мог идти оперировать глаза больных, остаётся для меня загадкой и поныне. Видел я его недавно в рекламном ролике. Жив, здоров, только постарел очень. Но это не мешает ему зазывать потенциальных клиентов на операции.

А может у нас в глубинке с этим не так плохо? Может там люди чище душой и крепче верой? Был я недавно в не большом  Пинском селе, что в Белоруссии. Здесь где – то по приданию и жила та знаменитая кудесница Леся – Алеся, что часы по кукушке считает и прославленная  писателем Куприным. Увы, и там основной движущей силой всех процессов, является алкоголь. Употребляют здесь в основном самогон, сваренный собственноручно, благо батько – Лукашенко,  изготовление для собственных нужд и потребление самогона, разрешил. Самогон здесь единственная ходовая разменная монета. Без него не двинется на твоем участке не один колхозный трактор, не решиться вопрос в сельсовете…. С утра «слетаются» жужжащими роями мужики в один из дворов села, где спозаранку куриться труба, установленного в сарае, самогонного аппарата. Каждому надо отведать первача, унять невыносимую наркотическую тягу. Хозяин наливает всем. Самогонные аппараты здесь есть почти в каждом дворе, и производить алкоголь в достаточном количестве для своего потребления и необходимых коммерческих расчётов  несложно.  Для меня всегда было загадкой, почему ж эту «разменную монету» всегда принимают к оплате, почему не происходит обесценение «валюты» из-за перенасыщения рынка? Доллар США посинел бы от зависти, увидев такое. Объяснил мне суть вещей тесть: « Сынок, у нас на селе, потребление «водки» всегда опережало производство!»  Это опережающее потребление породило удивительную ситуацию – всё более спивающиеся мужское население посёлка,  всё более выключается из процесса производства. Вся тяжесть заботы о семье перекладывается на нашу многожильную русскую бабу. Здесь она, зачастую, и заготавливает дрова, и пашет и сеет и жнёт да ещё успевает рожать и  растить детей.
А о пьянстве в армии и вспоминать не хочется. Что бы ни быть голословным, перейду от общих фраз и обобщений к конкретным типажам. Одним из  офицеров, служивших со мной на Байконуре и безмерно любившим выпить, был наш заместитель командира части по материально-техническому снабжению, подполковник Гусев. Прибыл он в нашу часть задолго до меня с космодрома Плесецк, что в Заполярье. Сын у него часто болел простудами в морозном зимой и мокром летом климате Севера. Командование космодрома, к которому он неоднократно обращался с рапортами о переводе, в более климатически подходящее  для сына, место службы, наконец-то “сжалилось” и, как бы в издевку за настойчивость, перевело его в не менее суровое место, но с более теплым климатом. Хозяином он был, конечно, не важным: в конце каждого года у него на складах неизменно образовывалась недостача. Но, все прекрасно понимали, что недостача – это результат неудовлетворительной работы его срочнослужащих-кладовщиков, и правдами и неправдами списывали ее. Гражданские организации – “почтовые ящики”, работавшие вместе с нами, имели всегда, даже по официальным данным, сумасшедшие неотфактурованные поставки, о которых никто не знал и не истребовал. Для человека, несведущего в экономике поясню, что это строительные материалы, отпущенные им без документов, “под честное слово”, а чаще всего, просто украденные и уложенные в дело. Бесхозяйственность здесь царила на каждом шагу, особенно поражали горы металлолома, для очистки стройплощадок закапываемые в котлованы. Строительство часто велось без самых простейших инструментов и приспособлений, “на глазок”. Главное было сделать сооружение вовремя, а не качественно.
Гусев был исключительно честным и порядочным человеком, старой деревенской закваски. В его Костромской деревне,  никогда не запирали на замок дверей, не крали и не обманывали друг друга.  Таким был и он. Я знал, что за время всей службы этот трудяга, не положил и ломаного гвоздя в свой карман. Любил он и хорошую шутку и часто подтрунивал над начальством. Возраст у него был по армейским меркам пенсионный – 42 года. И ему все прощалось. Вместо росписи выводил он своей рукой витиеватого забавного гуся, собранного из разных по размеру букв его фамилии. Один из «высоких» командиров, зло высмеял подполковника за эту причуду и более я не видел на документах этой забавной птицы. Зато, стоило Гусеву немного выпить, он начинал непременно выводить на всех бумагах: “Согласовано. Лебедев”. А выпить он любил, впрочем, как и многие в нашей тогдашней армии. Спирта на Байконуре было много. Его использовали для обработки деталей каких-то приборов космической отрасли и, как антиобледенитель в конструкциях самолетов. Был он нередким гостем в вагончике-бытовке заместителя командира по снабжению, пробираясь туда неведомыми тропами. “Анти****енитель” – называл его ласково Гусев, несколько коверкая слово и вкладывая в него, уже совсем другой смысл. Мне иногда доводилось возвращаться в Ленинск не на мотовозе, а на грузовых автомашинах части, командовал которыми этот подполковник. Жили в городе мы с ним в одном доме и потому ехали, как правило, вдвоем. Водителей на автотранспорт брали тогда из местных жителей – казахов. Они шли на такую работу охотно, хотя зарплата была и небольшая. Но люди это были молодые, все строили себе где-нибудь жилища, и каждый тащил со стройки, что мог, выбирая подходящий момент. Они хорошо знали технику, но правил вождения не признавали. Если им невозможно было совершить обгон по правилам, из-за встречного потока транспорта, они, не раздумывая, сворачивали на своих ЗИЛах в степь, обгоняли, вопреки всем правилам, идущую впереди машину, и вновь выскакивали на трассу с победным видом. Как-то, следуя с одним из таких водителей по извилистым улочкам поселка Тюра-Там, я с ужасом обнаружил, что мы пересекаем главную дорогу перед самым капотом, несущегося нам в борт “Москвича”. По правилам дорожного движения наш автомобиль должен был, беспрекословно, пропустить машину, идущую по главной дороге. Мой водитель, видимо, думал по-другому. “Почему не пропустил?” – набросился, было, я на шофера. Его ответ меня обескуражил: “Ну это же “Москвич”, а у нас – ЗИЛ”, намекал он на то, что ЗИЛ машина более крупная и должна пользоваться на дорогах неким приоритетом перед легковыми автомобилями. Я так и не понял до сих пор, что это было: шутка проштрафившегося водителя, или же, казахское понимание правил дорожного движения.
В тот раз мы ехали с казахским водителем, имя которого, если мне не изменяет память, звучало в русской транскрипции, как Жанбалжан. В переводе с казахского это означало “снегопад”. Гусев уже был навеселе, по причине окончания рабочей недели. Мы не проехали и двадцати минут, как он неожиданно скомандовал: “Снегопад, стой. Откручивай подфарник”. Я не мог никак сообразить, в чем смысл этого приказа, а водитель, между тем, покорно пошел исполнять распоряжение начальника. В это время из-под бушлата Владимира Геннадьевича, именно так его звали, показалась блестящая, изогнутая, приспособленная для хранения под одеждой фляга, из нержавеющей стали. В салоне резко запахло антиобледенителем. Шофер услужливо протягивал уже, в открытое окно, подфарник, вернее, не весь подфарник, а лишь светозащитную чашечку от него, которая по форме очень напоминала стограммовый стакан. Мне, наконец-то, стал понятен весь, затеянный Гусевым, спектакль. Гусев, между тем, деловито отвинтив крышечку фляги, наполнил импровизированный стакан до краев и залпом выпил, крякнув, вместо закуски. После чего “стакан” вернулся на прежнее место, где был прикручен двумя винтами, и мы продолжили путь. Фляжки из “нержавейки” пользовались тогда среди выпивох на полигоне, огромной популярностью. Изготавливались они здесь же, в цехах космодрома, подпольно, из “левого” сырья. Достать же нержавеющую сталь было в то время очень не просто. Мои размышления опять прерываются криками подвыпившего коллеги: “Снегопад. Стой! Откручивай подфарник!” Так, потихоньку, с частыми остановками, мы тогда добрались до дома. А этот процесс потребления спирта, навсегда остался в моей памяти, я и сейчас не в силах понять: воспринимать ли его, как хорошо сыгранную Гусевым комедию, или же, как алкогольную трагедию всей нашей армии, да и всего народа.
Следующая поездка с Гусевым запомнилась мне еще больше, если предыдущую можно было отнести, по жанру, к комедиям, то эту, скорее всего, к цирку. Подошел я к вагончику заместителя командира, откуда обычно отходила машина на Ленинск, уже в тот момент, когда из него выходили Гусев и офицер вышестоящей организации. Были они изрядно “навеселе”, а по какому поводу - не знаю. Да и кто тогда задумывался над поводом? Задумывались – где найти выпить! Машина, бортовой ЗИЛ, ждала рядом. Кабина ее вмещает водителя и двух пассажиров, да и то в ней довольно тесно. Но, как известно “пьяному и море по колено”. Поэтому решили ехать втроем. Меня посадили рядом с шофером. Рычаг переключения скоростей оказался у меня между ног и доставлял мне массу неудобств, когда водитель лихо рвал его на себя. С другого бока меня подпирало, обмякшее вдруг, тело сослуживца, представитель вышестоящего штаба сидел у окна. Чувствовал себя я “селедкой в бочке” недолго. Тело Гусева, вдруг, превратилось в тяжелый мешок и на одном из ухабов, неожиданно, бухнулось нам под ноги. Шофер, сразу же, резко затормозил, степь огласилась воплем боли: кричал я, насажанный на рычаг скоростей. Растерев руками ушибленные места, стали все вместе думать, как не затоптать, распластавшегося на коврике у ног, преданной собакой, офицера. Попробовали вновь посадить – не удалось, тело его было безвольным и тонусом мышц, напоминало теперь вареную сосиску. Сколько раз мы не усаживали опьяневшего сослуживца на сиденье салона,  как только автомобиль трогался, тело его вновь сползало вниз. В конце концов, пришлось положить его себе на колени, а поскольку ноги в салон никак не помещались, их высунули в открытое окно машины. Согнувшись в коленях, на ребре проема окна дверцы, ноги, наконец-то, обрели покой, а все аморфное тело Гусева перестало самопроизвольно перемещаться, подбрасываемое тряской, при движении машины. Шофер нажал на акселератор, скользя набалдашником рычага скоростей по лысине головы подполковника, лежащей у меня на коленях. Мы продолжили свой путь. Так, с высунутыми по колено из окна ЗИЛа ногами сослуживца, мы пересекли весь космодром и въехали в город. Причем, шлагбаум контрольно-пропускного пункта открыли нам даже без проверки документов, видно признав в нас настоящих советских офицеров, которых никак невозможно спутать с вражескими лазутчиками. Никто не задержал нас и не полюбопытствовал о странной посадке военнослужащих в автомобиле и в самом городе. Мы так и затормозили во дворе нашего дома у подъезда, где уже поджидала, сидя на лавке у входа, своего суженого, жена Гусева. Ноги ее мужа еще раз взмахнули ботинками, как бы приветствуя супругу, под визг тормозов, и вскоре перестали дрожать, как только утихомирился заглушенный двигатель ЗИЛа. «Вторая половина» моего сослуживца, все сразу поняла, лишь окинув взглядом знакомые подметки ботинок. “Везите его обратно”, - сказала, как отрезав, она. С тех пор людской молвой и я был зачислен в отъявленные алкоголики, хотя, в то время не употреблял спиртных напитков. Не зря гласит народная мудрость: “Скажи мне, кто твой друг – и я скажу кто ты”. По нашим друзьям люди судят о нас.

Отмерила судьба Гусеву, недолгий жизненный срок, и виной тому было систематическое пьянство. Через пару лет после описываемых событий сердце его не выдержит, и он умрет, не догуляв своего последнего армейского отпуска, на руках своих соседей. За несколько дней до своей смерти, он зашел ко мне воскресным днем и предложил: “Пойдем, за компанию, купим себе по печатной машинке, надо же мне на пенсии мемуары писать”. Вдоволь посмеявшись над этой мыслью, мы все-таки приобрели по дешевенькой компактной печатной машинке. На ней я и печатаю сейчас свои воспоминания, выполняя завет своего товарища. Ему же не довелось написать ничего: никто не знает день и час своей кончины. Накануне печального события я видел его. Он шел из коммерческого магазина, ведя за руку десятилетнего сынка. Гусев окликнул меня, чтобы похвастаться своим приобретением: в руках его играли лучами на солнце импортные недорогие часики. “Вот”, - сказал он, - “стоят, как бутылка, а бутылка что – выпью, и все – нет ее, а часы еще послужат мне”. Часы не послужили ему, через день его не стало. Как часто бываем мы наивны, нам кажется, что жить мы будем вечно. Мы день и ночь изматываем себя работой, стараясь окружить себя безделушками, и нет у нас времени задуматься над тем, зачем мы живем.

Я ни разу потом не зашел  к его вдове, хотя часто бывал у них в семье гостем, при жизни Гусева. Меня это до сих пор гнетет и терзает. А причиной тому была дурацкая история, рассказанная мне незадолго до смерти, моим товарищем. Тогда мы вместе с ним приобрели в одном из магазинов по паре импортных женских колготок. В эпоху всеобщего дефицита покупали часто не то, что было надо, а то, что давали. Я был в ту пору неженат, и сосед не преминул обмолвиться своей жене и о моем приобретении. Супруга Гусева, пышнотелая и величавая женщина, очень удивилась: “Зачем же ему нужны такие обновки, раз он не женат?” На что весельчак-муж ответил, на ходу сымпровизировав скетч: “А вот, как помру я, он придет к тебе и начнет просить…. А ты вроде, как его и не замечаешь. Тогда он достанет из кармана тебе в подарок колготки, и ты ему дашь!” Жена его при этом монологе, по рассказу Гусева, зарделась и выбежала в другую комнату, приговаривая: “Дурак, ох дурак…” Я часто ее вспоминаю, как бы извиняясь в душе перед ней. Вскоре, она уехала в свою костромскую деревню, не оставив адреса. Я же кляну себя, что не мог преодолеть свою глупость и зайти к ней. Судить же меня – тебе, мой читатель, да Всевышнему.

А вот вспоминаю ещё один типаж советского офицера – майор Новиков. Это был   красивый и видный мужчина. Он служил у нас в части, в должности начальника строительно-монтажного управления. Если он был, не выпивши, это был порядочный, умный и компетентный человек по многим  вопросам в различных областях. Но зря в Древней Спарте спаивали рабов, что бы показать  воспитываемой молодёжи, всю низость и омерзительность пьяного человека.  Стоило ему выпить - он превращался в свинью. Помню, одно время мне довелось жить вместе с ним  и другими офицерами в одной комнате офицерской гостиницы. Ночи выходных  и праздничных дней превращались в ад. Изрядно выпив, где-нибудь на гулянке, Новиков глубокой ночью возвращался  в гостиницу. Подёргав за ручку входной двери, но почему – то, не открыв её (ну прямо как всем известный персонаж Шурик, из «Кавказкой пленницы» в психбольнице), гулёна начинал лезть, в всегда открытую настежь, форточку, благо комната наша находилась на первом этаже. Уже из форточки он начинал чертыхаться, почему это мы закрыли на все запоры входную дверь. Протиснувшись, наконец, через узкий лаз, Новиков, ещё после нескольких обличительных речей в наш адрес, укладывался спать. Но покоя не наступало ещё до утра. Мы все знали, что через некоторые промежутки времени он будет вскакивать и мочиться, прямо на лежащий, на полу ковёр; а то может это сделать, во хмелю, и на спящего товарища. Надо было постоянно караулить эти его выходки. Продолжалось это с завидным постоянством, пока я  не получил жильё и не отселился в отдельную квартиру.

А вот ещё один случай. Наверное, более комичный, нежели поучительный. Служил у нас в подчинённом батальоне капитан  Петренко – начальник медчасти. Найти его в субботу, воскресенье было невозможно: закрывшись дома, он с товарищами употреблял, списанный за неделю на лечение больных, медицинский спирт. По понедельникам он появлялся на службе неизменно в состоянии «грогги», и представлял собой довольно жалкое зрелище. Он слонялся из угла в угол по всему медпункту, не понимая, что от него требуется и, кажется, не сознавая, кто он есть на самом деле. Завидев его, в таком состоянии, заболевшие солдаты шарахались и прятались, опасаясь попасть ему на процедуры. Тогда только, я понял смысл глупой армейской присказки-напутствия молодому бойцу: «Бойся  в армии трёх «В»: взрывчатых веществ, военного водителя и военного врача». Друзья начальника медчасти, по - видимому, большие шутники, после очередной уик-эндовской попойки, слесарными кусачками слегка преобразили его эмблемы на петлицах. Как известно, эмблемой медицинских войск является композиция – змея обвивает своим телом сосуд, внешне похожий на рюмку. Так наши юмористы, этих змей - то и удалили, оставив на петлицах только рюмки. Вот было тогда смеху в части, от эмблем лекаря, отражающей его истинную сущность, пока к вечеру, капитан, наконец-то, не избавился от остаточных синдромов опьянения!

Теперь, наверное, можно понять, почему в социалистическом обществе я, как и многие, не был модальной личностью и только благодаря присущему мне конформизму, сумел найти своё место в той жизни.