Nosferatu - 33 шага в бессмертие 05 - Путь

Путь

Шаг. Шаг. Еще шаг. И еще один… Раз-два, раз-два… Ритм, ритм держите, о  лядвеи!… Раз-два…
Бесплотно-сомнительный Лещ в компании трех таких же пишачи, не чувствуя себя интегрированным в бытие, перетекал в сторону центра… Эхма, цул-ма… Раз-два, раз-два…
Короче, он шел. Был вектор, была движущая сила. Казалось бы, что еще? Но… Раз-два, раз-два… «Никогда и ни при каких условиях нельзя отождествлять человека с точечным объектом, даже в учебнике физики за восьмой класс! – думало лещёво сознание. – Эта точка всё равно будет дышать, потеть, чесаться, ковырять в носу, возмущаться, почему её (или его?) обозначили лишь строчной буквой, и главное, делать то самое бессмысленное, как русский бунт, то самое беспощадное, как военкоматский стоматолог, то самое лишнее и обрыдлое, что покинет нашу оболочку только вместе с последним вздохом, на пункте расставания долго (то ли семь дней, то ли девять, то ли до конца Сансары) будет смрадно дышать нам в лицо, а на прощанье выдаст крепкий метафизический поджопник, – думать будет бедная точка, думать, думать, ду-мать, doo-mat, doommate, doommate… И правда, вот кто такое сознание – не обрадовавшийся нам doommate, случайно выделенный благодаря совпавшему номеру турпутевки, то есть думпутевки, то есть… Нет, бред, бред, заткнись, рыбёха, нет никакого сознания!…Раз-два…»… Раз-два, раз-два…
А вокруг были образы… Образы ног, видневшиеся внизу, ритмично накладывались на образ асфальта, который был еще ниже… Раз-два, раз-два…
Солнце швыряло сверху какую-то гадость, которую интеллигентные люди называют фотонами; лучи мчались на удивление точно, прямо в макушку Лещу… «О-о-о-о!!! Глупая гелиосука!!! У образа есть цвет, асфальт серый, небо вроде бы синее, эта светящаяся дрянь – желтая, как обоссанный лимон… А у меня есть цвет? Слышишь, рыба, цвет-то у тебя есть? … Нет у тебя цвета, какое-то у тебя невизуализованное исполнение внутреннего содержания… а может, у тебя и содержания нет? Чего молчишь? Занят? Шагаешь?» … Раз-два, раз-два…
Когда Лещ уже придумал, что именно сказать собственному сознанию, до него медленно, как ложка из застоявшейся сгущенки, дошло, что не мешало бы им обоим взаимораствориться. «Раздвоением личности пока и не пахнет…» – удовлетворенно подытожил Лещ. Обретя чувство локтя с консайенсом, Лещ убедился, что идти стало легче… Раз-два, раз-два…
Лещ шел дальше… Почему-то везде была одна лишь смерть… Как-то стихийно она стелилась под ступни, шелестела на деревьях, с гулом выезжала из-за угла, светила в вышине, сушилась на бельевой веревке под окном третьего этажа, продавала мороженое, отсчитывала часы и минуты, вовсю делая вид, что она тут ни при чём… Раз-два, раз-два…
Лещ видел, как укладывали в карету «Скорой помощи» опрятную старушку в сувенирной майке с надписью «Death is just the beginning»… Смерть… Как суровые мужики замуровывали ни в чём не повинную щебенку горячим битумом; пыльные камушки, хоть и казались готовыми душераздирающе завопить, стоически прижимались друг к другу и молчали… Смерть… Как лежал аккурат на разделительной линии улицы отпищавший своё котенок, только что изведавший на себе качество продукции какого-то из шинных заводов; неестественность картины усугублялась тенью от рекламной растяжки, косо перечеркивавшей сплюснутое тельце, словно аннулировавшей его присутствие… Смерть… Как расширенными от ужаса каплями неслись навстречу ненасытной луже струйки водостока, из Руах-Элохима превращаясь в мутную пародию на Омороку, вместо Мудрости отражающую облупленную штукатурку и гремящий купол мусорной урны… Смерть… Падали капли… Раз-два, раз-два…
Вдруг какая-то рябь пробежала по несуществующей грани между Ego и Id, и Лещ услышал собственный глас, звучавший как дуэт Гьяллархорна с Иерихонской трубой, чеканивший: «Жизнь, в её традиционном понимании, есть принудительная изоляция метафизики от эстетики, взятых в личностном плане. Смерть же, соответственно, – их воссоединение…»
– Алло, чешуйчатый! – раздался голос Абхавы, более тихий, но не менее доходчивый, – Злазь, сынку, вже приихалы!
Лещ с усилием обратил глаза вверх. На желтом полотнище красовались округлые буквицы: КАФЕ «ПРАХЛАДА».