Мандарин

- Утомлёные солнцем тра та та - та та …- напевал в поезде Москва - Адлер, на блатном месте - верхней полке общего вагона, которое ему обошлось, в коробку конфет " Золушка" и две бутылки шампанского, из запасов Елисеевского гастронома - одноклассница работает. Плюс, двадцать четыре рубля восемнадцать копеек за билет. Тихонько, не веря в своё счастье, в середине июля, в самый разгар сезона, кастрофически быстро приблежаясь к морю, напевал в поезде Москва- Адлер, на блатной верхней полке общего вагона, Василий Иванович Грызлов, тридцати двух лет от роду, в тысяче девятьсот девеносто втором году.
- Друг рассказал, будь он проклят этот друг! Чтоб его Аллах! Чтоб его, верблюды всем стадом! Чтоб его, козлы горные в папахах! Эти мудаки в бурках! А я? Цирк, да и только! Хочешь джигит, за неделю тысячу заработать? Садись в машину дорогой, тьфу! Сам виноват! Сам хуже, сам тупее, самого глупого ишака! Друг рассказал, нет места лучше на земле. Пальмы! Горы! Мандарины круглый год! Сволочь, я б его этими мандаринами, я б его пальмой! Он то в Москве, а я? А я кандитат, уже забыл, каких наук, выгребаю говно, из под козлов и баранов уже третий год. А мандарины - праздник детства, Новый Год! Я их тут вместе с ишаками, жру! У меня, что ни день так Новый Год, будь он проклят! Убегу! На третий раз, точно убегу! Я их абреков черножопых, изучил. Когда ловят, бьют сильно, но не убивают. Толи рабов в горы не ведут, толи у них денег мало, чтоб нас русских покупать. Убегу! На третий раз, точно убегу!
- Ну что, пристал? Что хочешь? В горах ты, понял! Здесь они хозяева! Они здесь боги черножопые, захотят кусок мяса кинут, захотят голову отрежут как барану. Бежать, говоришь? Куда? Шесть раз бежал, шесть раз ловили. На седьмой раз, сам назад пришёл, здесь тепло, еду дают, не бьют, за просто так. Меня, перед тем как сюда попал, пять раз продавали. Тебе сынок повезло, можно сказать с первого раза, билет счастливый вытянул. Не в подвале сыром и холодном живёшь, а в хлеву тёплом, с овцами обитаешь. Знаешь, как эти чурки, об своих баранах заботятся? Это им на тебя на плевать, а на овцу, не вжисть! Всегда овца в тепле будет. А если того, хи-хи, захочется, ну сам понимаешь чего, дело молодое, так она овца всегда под боком, но только ночью, увидят, точно убъют. Куда бежать? Зачем бежать? Тепло здесь, еду дают, да и овцы рядом. Съешь мандаринчик, успокойся. Я когда сюда попал, тоже молодой был, горячий, привыкай. Судьба это, не кто не поможет, я знаю. Горы! Горцы!
- Сукин ты сын! Прости господи, но ведь правда сукин сын! Неделю рассказывал, отпаивал, неделю выхаживал, а как на ноги встал в бега, солдат! Мать его! Говорил ему! Горы! Не послушал! Чем ему хлев не нравился? А овцы? Теперь нож точи! Я что, убийца! Нет! Я даже овцу, не разу не резал. У них закон, хозяин своей рукой наказывает, его собственость. Он резать будет, а я нож точу, хорошо точу, на совесть. Чтоб с первого раза, чтоб не мучился. Знаю я, этих горцев, полоснут по горлу тупым ножиком и бросят. Тот, пеной кровавой заходится, хрипит ещё пару часов. На земле уже места ему нет убиенному, а на небеса вроде, как и рано. К яме, в конце села, потащили его сволочи! Не могли во дворе или на площади. Русский! Суки! Масульмане херовы! Чтоб село не опоганить, не верной кровью, к яме тащут! Там глотку, резать будут, сволочи! Я же в этой яме, мандарины собираю. Теперь кровью всё зальют. Сукин сын! Прости господи, прости солдат! Старался солдат, правда, для тебя старалася, нож как бритва. Сейчас бы этим ножиком, неверных, да по горлянке! К Магомеду прямой дорогой. Но не могу, правда, не могу. Стар стал, я тут за овцами смотрю, и мандарины в яме собираю. Если б раньше, солдат. Прости солдат, старика. Не поминай…
Спасители! Миротворцы! В горы поднялись, а зачем я вас спрашиваю? На всю страну раструбили, раба освободили! Двенадцать лет в рабстве, а мы спасли! А раб просил? Может он и не хотел, чтоб его так спасали. По двадцать журналистов в день, вопросы дурацкие! Спал ли я с овцами? Насиловал ли меня, хозяин? Тьфу! У меня от этих вопросов, дар речи совсем пропал. Я в горах по-русски, только с козлами да баранами говорил. А тут журналист, или козёл или баран с такими вопросами, не хочу говорить! Совсем не хочу, а в горах, так мечтал. По-русски, не боясь палки, что ногами топтать будут, говорить по-русски! Тут главный вопрос, имел ли я овцу и о чём я думал в этот момент? О чём думал, о чём думал, чтоб не поймали, вот о чём думал! Тьфу!
Командир этих миротворцев героем ходит, мы раба, то есть меня, рискуя жизнью, проведя спецоперацию, освободили! Освободили, спец! Рискуя жизнью! Вошли в аул на пяти танках, пару домов растреляли, просто так для? острастки. Магазин единственный, тоже, чтоб жизнь мёдом, чёрным не казалась. А я, в это время баранов с пастбища домой вёл. По началу, меня и трёх баранов арестовали, до выяснения личности. Меня как моджахеда, а баранов, за что незнаю. Как узнали что раб я, тут началось. Журналисты эти, герой командир, а баранов без интерьвью, съел кто-то. Он к стати, за то что меня снимают и интерьвью берут, тоже берёт. Деньги берёт. Мне не жалко, если б кормить не забывал. Правы масульмане, за то, что пьют, растреливать! Особенно командиров!
Дней через десять пропали журналисты, забыли. Грустный и злой стал командир. Ему в рейд, а тут я. Узнав, что из Москвы я, выдали справку, чтоб паспорт по месту жительства дали и первым самолётом МЧС отправили. Чуть не забыл, денег много на дорогу дали. Тысячи! Я раньше, больше двухсот рублей за раз не видел. А тут, тысячи!
В Москве! Сволочи! В Москве, свободен! Ну, какие гады! Я то думал, машину куплю, коператив построю. Что не зря, у чёрных столько лет горбатил! А тысяч, оказалось на четыре пачки Явы и три бутылки пива. Ну, какие сволочи!
Дома нет. Взорвали! С жильцами взорвали! Моего дома, нет! Нет дома, моего! Пустырь! Пустырь и крест на нём. А на кресте имена, имена, имена жильцов дома. Нашего дома. Цветы и крест. За что Господи! За что мне, Господи? Цветы и крест, пустырь и … Мама, мама! Отец! Я пришёл домой! Прости мама! Прости папа! Я долго возращался с отпуска, будь он проклят! Будьте все, прокляты! Будь я, тоже проклят!
Шатаясь, как слепой, на пьяного со всем не похожий, а скорей похожий на смертельно раненого, который, цепляясь за жизнь, двигается ради того, чтоб только двигаться, только доказать что ещё жив, с глазами уже метрвыми, не разбирая дороги, в ни куда брёл Василий Иванович Грызлов.
Откуда-то, из тумана, из той жизни, от какого то лотка подскочила какая то женщина
- Мужчина! Купите мандарины! Сладкие, с Абхазии! На Новый Год, купите мужчина!
Больно! Как больно отец! Ты учил, мужчина должен любую боль терпеть. Не могу, отец! Нет сил! Столько лет, сплошная боль! Не могу больше! Пожалей мама! К тебе мама, к тебе отец, я из отпуска - сразу к вам. Здравствуй мама! Я тебя уже вижу, отец не сердись, я же пришёл, вернулся! Дай, обниму вас…
- Я же, не чего плохого, ему не сказала! Я ему, мандарины только предложила! А он, об мостовую головой и не дышит. Меня посадят? Ой, горе та какое!
- Не ори! Не посадят! Сердце у него, сердце! Эксперт сказал! Странно, мёртвый, а улыбается? Первый раз такое вижу.
Молодой лейтенант милиции, машинально теребил в руках справку выданную Василию Ивановичу Грызлову, что тот был освобождён из рабства, в двухтысячном году от рождества Христова.