Крым

  Это было в 199. году в благостной провинции Крым, где небо цвета нерождённой мечты и солнце бог тепловых ударов.
  Пляжи, несмотря на общую неухоженность, в то время кишели ползающими, прыгающими и бегающими - в зависимости от возраста и принятой дозы алкоголя - человекообразными существами, - что при моём тонком психическом устройстве было чревато. Промучавшись день или два, я проклял людской род по самые адамы и пошёл вдоль берега - подальше от визга и песка, осыпающегося с прохожих пяток тебе на голову.
  Как оказывается невелика Цивилизация! Всего каких-то полчаса пешком - и никаких следов её не остаётся: бледно-чёрное море, белой пеной натирающее торчащие из-под воды охристые каменюки; подступающие почти вплотную к мутному зеркалу выцветшие красные утёсы, с которых очень удобно прыгать и, не долетев до воды, разбиваться в смятку; и тонкая полоска песка, отчасти прохладная (там она ближе к морю), отчасти поджаливающая (дальше от него).
  И никого; даже чаек нет.
  И слава богу, подумал я, теперь уж отдохну. Расстелил покрывало, сел. С наслаждением долгожданного одиночества осмотрел горизонт. Полюбовался игрой солнечных бликов на рёбрах волн. Лучшего нельзя было и желать. Лёг.
  Можно просто закрыть глаза и слушать разговор моря и суши. Нескончаемый разговор, шорох времени. Отбивка часов; шторма - споры, полновесно отмеряющие дюжину ударов... А потом тринадцатый удар... Всплеск.
  Сначала я не обратил внимания, точнее, - решил не замечать; но послышался новый всплеск, ближе и отчётливее первого, и я открыл глаза и с мыслью: как же, уйдёшь, сел и незамедлительно открыл удивлённый рот.
  К берегу, довольно ловко, плыла смуглая белокурая девушка, позади которой из маленького бурунчика время от времени выпрыгивали дуэтом розовые пятки. П-люх. И пусть я мало что видел - лицо, и то не всё - подбородок сидел ниже среза воды, я не мог почему-то от неё оторваться.
  Тут она замерла на месте, погрузилась в море по глаза, прыгнула вперёд - и вот она уже шла, чуть покачиваясь от слабых волн.
  Я вглядывался в её лицо, и черты его были правильные, и немного хрупкие, и нос её чуть переломился через горбинку... Я видел шею, тонкие ключицы... Дальше...
  Сердце моё ухнуло, остановилось и застучало так-так-так - нагоняя пропущенный миг: явилась грудь - полновесные, немного наружу, капли, взбитая пена смуглой груди, коричневые, чуть вытянутые снизу вверх овалы у сосков... Вот вся её грудь была над поверхностью, нарастал живот... Мнимый глаз пупка...
  С холодным азартом я подумал: не может быть! А сердце, забыв о том, что давно уже забежало вперёд, всё тараторило и ждало.
  Влага, расширяющаяся бёдрами, теперь готова была сузиться... Светлые барашки выступили над лоном воды. Белые, белые барашки... Я неотрывно следил; и вот алое око вышло из зеркал. О сердце уже можно было забыть, о себе тоже. Я смотрел, как зачарованный, на шествующую девушку: она становилась всё реальнее, она близилась. Она шла ко мне.
  ...Она стоит надо мной. Вижу один только красный рот, капризно припухлые губы, хочу его целовать, и далее, и далее...
  Близится, близится; вижу мелкие трещинки на кровавом полотне... Белая пена волос...
  "Афродита..." - "Да..." - "Киприда..." - "Да..." - Но это же Крым? думаю я и слышу звенящее: "Извини"...
  Лопается мыльный пузырь. Я сижу в бархатно-тёмной гостиной, на диване, и капли свеч играют в жёлтом хрустале бокалов. Холодное умиротворение течёт по моим пальцам. Я вслушиваюсь в себя, потом подымаю взгляд и вижу её. Она медленной, плывущей походкой близится ко мне, светлое пятно на тёмном фоне. Ноги её кажется не касаются пола и уж по крайней мере я не слышу звука её шагов... А может быть, она околдовала меня?
  Вся она белая, слишком белая, как будто белый в ней не цвет, а свет; да - она не цветёт, она светится белым, и этот свет имеет температуру. Чем ближе она ко мне, тем жарче её свет.
  В этом странном мире она особенно странна: на голове её необычное украшение, какого я никогда не видел, - в нём есть что-то индейское, но нет, не индейское... оно блестит бусинами - слезами, как будто вспоминая о чём-то будущем, нехорошем и приготовляясь заранее... платье её снежное, серебряной нитью тканное, и те же слёзы пропитывают его... Чем больше я смотрю на неё, тем светлее и грустнее мне становится. И будто смятые крылья, шлейф пенится у неё за спиной, - легко сияющий как нимб, - и почему он дышит - ведь нет никакого ветра?
  Только жар. Я отчётливо ощущаю жар. Жар трогает меня пальцами, он давит меня, и я становлюсь меньше и подлее... Она уже совсем близко, я вижу её лицо, оно небелое, но не буду о его белизне, оно холодно-светлое до жути - ведь так обжигает? - и её глаза, в которых я умещаюсь четыре раза так и четыре раза этак... Я вижу в этих серых глазах себя, лучшего, последнего себя, каким бы я был не будь собою, и потому мне не хочется говорить, но всё-таки я говорю; потому что я это я:
  "Царевна?" - "Да". - "Лебедь?" - "Да". - "Как жаль, что я не он..." - "Жаль..." тонко звенит струна и белым вихрем опалив моё лицо, истаивает в темень.
   Я просыпаюсь, весь в поту. Лунная дорожка пересекает наискось неровное, складками, одеяло. Сегодня полнолуние... Меня как волка преследуют полнолуния. Я широко открываю глаза и пытаюсь разом вдохнуть весь воздух, заключённый в этой разрезанной комнате.
  На лоб мне ложится рука и хрипловатый до неясного голос говорит: "Что с тобой? Сон?" - "Да..." - отхаркиваю я. - "Ничего... я здесь... Я не сон... Посмотри на меня..."
  И я смотрю на тебя и думаю: да, ты не сон... Но спрашивать, кто ты такая - не буду.
  ...Это было в 199. году в благостной провинции Крым, где небо цвета нерождённой мечты и человек - душа выброшенного на берег дельфина.