Скорый Москва-Новороссийск

Курортный роман



          Нас зовут Екатерина Петровна, а лучше просто - Катя. Нам не существенно сколько лет, но в общем, достаточно молоды, чтобы в полной мере наслаждаться жизнью. Мы едем из Москвы -  сами не оттуда, а из одного городка неподалеку - но это не важно, да и называть его не будем - ему очень к лицу эти милые, старомодные - NN -. Мы едем на курорт, где нас непременно ожидает роман…Пошловато выходит, лучше не так.

          Нас зовут Екатерина Петровна Грозина -  по мужу. Именно в таком сочетании мы не сходили с доски почета до перестройки, да и к условиям новой жизни приспособились - нет, вычеркиваем, что-то подленькое в этом …Короче, продукция нашего Научно Исследовательский Институт и в условиях рынка находит спрос - работаем на головное предприятие, которое, между прочим, снабжает шинами всю страну. И в этом тоже есть наша заслуга - не самый последний человек в институте, даже какой никакой, начальник. И город -  не такое уж захолустье,  у нас родился известный писатель или драматург.  И при адской загруженности на работе мы растим двух детей, и сейчас вот, после черт знает скольких лет без отдыха ( пригородный участок не в счет) наконец-то есть время съездить на море…В профилакторий…Где нас ожидает некое романтическое увлечение. Да-да, именно романтическое. Роман, и иди оно ко всем чертям!

          Екатерина Петровна перед купейным зеркалом поправила локон, поджала губы и тут же сложила из них бутончик, моргнула, чтобы убедится в том, что тушь не красит глаза лучами…Да, у нас широкое, татарское, но отнюдь не оплывшее лицо, чуть вздернутый нос и полные, чувственные губы, и кроме того, очень даже женственная фигура:  пышные груди,  полные и вполне ладные бедра и талия, которая будет поизящней Вариной. Оч-ч-чень недурна! 

          В недрах вагона стукнуло, напомнив о том, что поезд вскоре тронется. Скорый 146 М Москва-Новороссийск, не фирменный, с досадно многочисленными остановками по пути. Екатерина Петровна пока одна в купе, покончив с осмотром самое себя, хозяйски огляделась. Чемодан, приобретенный накануне, матерчатый, с короткой, спортивной надписью,  вместо старого кожаного - устаревшего, как кожаные диваны в приемных, погребен под нижнее правое сидение ( ее место - сверху). Красные туфли на шпильке убраны в него -  воскреснут уже  в той, потусторонней, танцевальной жизни. За место них шлепанцы…Следики тоже, пожалуй, снять, хоть это и не гигиенично: Екатерина Петровна критически оглядела пол, под сидением застигла врасплох апельсиновую косточку. 

         Варя, секретарша, утверждает, что следики провинциальны…Чушь! Провинциально - мышление, и слепое следование моде - тоже. Эстетика отражает практическую целесообразность, и самое абстрактное искусство, "голая эстетика" всего лишь свидетельствует о сложном и многообразном переплетении конкретных составляющих, суммы векторов. Некоторые острые на язык подчиненные Грозиной, она знала, говорили, что ее эстетические вкусы - помесь ватмана и бухгалтерской "шахматки". Что ж, действительно, предмет ей нравился тем больше, чем шире спектр его полезных функций. Следики последовали за туфлями только потому, что ногти, окропленные с   утра алым, к концу поездки померкнут, еле тлея  лишь у основания. Накрашивать же ногти на ногах в купе, на глазах у соседей, простите - вульгарщина!

              Пока соседей нет,  подумаем о романе: Роман, роман, роман…Слово мужественное, сильное! Аромат, переходящий в дурман, и обязательно кружится голова…Он непременно с цветами - почему-то мерещились полевые, васильки и ромашки - будто окно вагона, казавшее Казанский вокзал,  уже проносилось, опережая время, мимо полей и лесных полян…Он - высокий, лицо пока расплывчато. Высок и крепко сбит, не заморыш. Широкоплечий, в костюме - роман форматом с новенький крепенький том, с воротничком нетронутых страниц, хотя в последнее время  спутники ее досуга - любовные романы, худосочные и замусоленные.

             Первые попутчики - семья из дородной мамаши в спортивном костюме и двух резвых мальчиков в одинаковых джинсах, майках и рыжих шевелюрах, у одного для отличия  макушка мечена зеленкой.

-              Я сверху!

-              И я сверху!

-              У нас только одна верхняя полка! - мамаша устало вовлеклась в круговерть родительского монолога, беспомощно посмотрела на Екатерину Петровну.

-              Я сама двух воспитываю, - улыбнулась та, - И я вполне могу спать на нижней. Даже удобнее… 

          Оказывается, семья из Воронежа. Ездили в столицу, чтобы, как сказала попутчица, "укупить одежи", так как в Воронеже подороже будет. С детьми, вот, мотается, а то их с мужем дома оставишь - потащит на рыбалку, заболеют.

-              Мы пойдем с папой на рыбалку! - тут же завопил один ребенок.

-              Когда приедем,  - уточнила его копия.

         В дороге пили чай - вернее, пили соседи, от своего Екатерина Петровна  возмущенно отказалась - на поверхности плавало обширное цветастое пятно, да и вообще - на ночь… Говорили о том о сем, в перерыве Екатерина Петровна подглядывала за соседкой. Запустили Вы себя, дамочка!… Превратились в какую-то снежную бабу. А еще, наверное, моложе меня! А уже не потанцевать с таким балластом, не пофлиртовать - заживо замуровала себя в стене…Вообще, поразительно: русские женщины лучше будут коня на скаку останавливать, чем оставаться женщинами.  Еще с тех пор, когда секса "у нас не было", когда Ива Монтана шокировали панталоны с начесом…Господи, где же он такие видел, у любовницы?…В общем, все так же с детьми, пока муж рыбачит, а скорее - пьет, все так же ездят в Москву "за одежей", все такие же бесформенные в спортивных костюмах - не лучше панталон…Женщина, Вы что?! 

 Тем временем потушили свет, Екатерина Петровна легла на нижней полке на спину. На потолке пару раз глухо бухнули и затихли. Поезд постукивал басами, высоко тренькала ложка в стакане - уже над самым ухом. Екатерина Петровна приподнялась и обнаружила закованный в подстаканник стакан в опасной близости от края стола. Поставила на пол.

            Екатерина Петровна думала про мужа. Очень кстати вспомнилось о нем в этой унылой, сумрачной тряске. Воспоминание о ком-либо, разворачивающееся в пространный текст без конца, всегда имеет заглавную букву, некий Аз, предшествующий Есмь. При этом имярек, в данном случае Тихон, открывает повествование в неизменно статичной позе, с умиротворенным выражением лица, таковым и просвечивает сквозь кисею строк, пусть те посвящены сколь угодно бурным событиям. Этот вступительный образ будто отходит в сторону и смирно стоит там, а то и присядет, в ожидании, пока события, в коих он замешан, пройдут мимо, наполняя шумом коридор памяти, толкаясь и норовя прорваться без очереди, и наконец схлынув, и лишь только он так и остается сидеть в пустоте…Так и Тихон. Тихий Тихон, ему память уготовила сидеть, ссутулившись, за бачком с картошкой, с ножиком. Там, в студенческом отряде они и познакомились…Или нет, Катя знала его и раньше - он выделялся своей неприметностью, даже цвет волос был какой-то неопределенный, но тогда именно решила сделать его своим мужем.

             Тихон, Тих-он…Екатерина Петровна невидимо улыбнулась в темноту. Хоть бы когда наскандалил! Всю дальнейшую супружескую жизнь муж провел в фартуке и с кухонным ножом,  добросовестно оправдывал возложенные студенткой первого курса Катей на него надежды. И поэтому казался Екатерине Петровне особенно смешным, особенно сейчас. Да, она никогда не любила его, а со временем стала презирать. Он никогда не повышал на нее голоса, не упорствовал в своей, порой, безусловной правоте, послушно уходил из дома, когда она его выгоняла - она его жалела, а с каждым возвращением нарастала энтропия жалости, пока не дала сухой остаток …

             Да, муж тоже инженер, но его карьера сложилась незавидно. В  век торжества капитала основным и единственным добытчиком в семье стала она, Катя. Тихон в глубине души это переживал - она его хорошо изучила, она вообще всесторонне и последовательно бралась за любой доставшийся ей предмет. Ничего, ничего там внутри не было, чтобы будило еще что-то, кроме жалости. Да снаружи тоже… Как-то незаметно она отлучила его от своего ложа…Невелика потеря! У нее случались краткие интрижки в командировках - есть с чем сравнить - и поклонники были, хотя, конечно, скорее  мене постоянные, чем более…А у какой женщины их нет, если, конечно, это настоящая женщина, с большой буквы!…Тут она с Варей полностью согласна…Но Варя больше усердия прилагает в личной жизни…Про работу бы вспомнила……А-а…(зевает) А муж-то сам хорош…И эта облезлая кошка…Как она на него смотрела, на его Дне Рождения…Пригласил коллег, таких же неудачников…Впрочем это неинтересно…Нелепо…Ну его…

Екатерина Петровна заснула. 

            Утро прыснуло в мозг солнечным светом, мальчишеским галдежом "Воронеж!.. Воронеж!.. Воронеж не проворонишь!" Мысль, спросонья не скорая, отметила вагонную статику - станция. Семейство шумно собиралось, дорожная жизнь, недавно наполнявшая купе в виде чая, пирогов, мятых яиц, шунтированных яблок,  каких-то детских вещей, осела крупицами на картине бытия, в виде мелкой скорлупы и крошек. Прозрачное пространство сжалось в комок полиэтиленового пакета, имеющий хоть какую-то, но плоть.  Соседка, деловая, попрощалась, стала по частям просовывать в коридор сумки и собственные телеса. За ней разом - двое в одну дверь - выпорхнули дети.

          Екатерина Петровна раздвинула оконную занавеску - Ах! Солнце навалилось все, сразу. Солнечный, многолюдный вокзал, светлая многолюдная жизнь!…Она еще молода! Она еще хочет жить! Впереди ждут приключения! Море! Солнце! И конечно - роман! Мужчин на платформе - большинство, все в белых рубашках, сверху белые воротнички разложены в стороны, как широкие улыбки. Загорелый красавец, ищущий свой вагон ( перрон, пару - на выбор), загляделся на нее, в окне расставившую руки навстречу миру - она показала ему язык и тут же лукаво улыбнулась

         Туалет, вот, на станциях глух и нем. Привела себя в порядок перед дверным зеркалом, с помощью сухого пайка из косметички - вполне сносно, только только каштановые волосы топорщились. Тьфу!…Тьфу!…Вот так. Переодела не мнущееся кисейное платьице - и под него телесный лифчик, белый чересчур откровенен. Сверток с наличностью, расхристанный, как кукла  в ста одежках, уложен на сидение и тут же снова пригрет на груди. Пускай провинциально, зато практично.  Дверь поехала, увозя с собой ее отражение: На его месте нарисовался военный, в защитной рубашке с коротким рукавом, в фуражке с красным околышем. Розовое, гладко бритое, довольно красивое лицо.

-    Хо! - сочно воскликнул он. - Приятная неожиданность!

         Он шагнул вовнутрь и уверенно задвинул за собой дверь.

-     Иван. - представился он, глядя на Екатерину Петровну живыми карими глазами, потом снял фуражку и пригладил волосы. - Кудрявцев. Капитан Кудрявцев.

       Осталось еще только честь отдать, - весело подумала она. Капитан и сам был весь кудрявый:  волнистый волос и голос - тенор с переливами, голос  красивый, таким солист армейского ансамбля песни и пляски поет: "Соловьи…" Вслух она сказала:

-            Очень приятно. Екатерина Петровна, - и переложила полотенце с нижней полки, где спала, на свою верхнюю.

-            Значит, Катя. - утвердил капитан. - Будем знакомы.

        Все понятно. Весельчак, душа компании, певун, скорее всего гармонист, сердцеед, Казанова  гарнизонного масштаба. Она давно заметила, что нравится именно такому типу. Эх, капитан, капитан, увы, мой роман начинается не здесь…

-            У меня вообще-то место - нижнее, - красивым голосом сообщил капитан, - но по такому случаю… - он положил фуражку рядом с ее полотенцем,  тоже недавно справившим новоселье. По какому, интересно, случаю?  Раз койки у них все равно будут общие, так что ли? Шалите, ротмистр…

          Дверь снова открылась, на пороге возник мужчина в костюме, несмотря на жару, и в белой футболке под пиджаком. На футболке надпись "Найк", кроссовке же без рода и имени. У него пробивались залысины на темени, из-за очков тревожно смотрели глаза.

-            Это четырнадцатое купе? - спросил он басом.

-            Четырнадцатое. - капитан Кудрявцев обернулся к нему. - Заходите. Вам здорово повезло - с нами едет очаровательная женщина…

         Все улыбнулись.

-            Капитан Кудрявцев. - звонко представился капитан. - Иван.

-            Петр…Петр Савельевич… - аккуратно ответил вошедший, и видимо решив, что и ему надо назвать фамилию, добавил, - Кабанов…

-            Екатерина Петровна

          Мужчина  положил под сидение свой саквояж, сел на краешек. Поезд тронулся нехотя, перрон все больше отставал. Еще один пассажир появился - неприметной наружности молодой непоседа. Он прошмыгнул, и ни с кем ни поздоровавшись, поставил сумку и ушел, видимо, в другое купе, к попутчику (це). Далее на страницах данного рассказа он не появится. Екатерина Петровна, значит, сидела у окна, задумчиво провожая взглядом поплывшие хрущевки, "панельки", деревянные домики с одноглазыми чердаками, огороды, подступающие вплотную к полотну. Капитан Кудрявцев устроился рядом с ней -  чересчур близко.

-            Далеко едете? - спросил он соседа каким-то преувеличенно серьезным тоном..

-            В Краснодар. - ответил Петр Савельевич, капитан Кудрявцев глубоко удовлетворенно кивнул.

-            А Вы, Екатерина Петровна? - в его голос залетела смешинка.

-            Я - В Новороссийск…

-            На Северный Кавказ, значит. В район, максимально приближенный к зоне боевых действий… - капитан Кудрявцев с комической обеспокоенностью смотрел на Екатерину Петровну, хотя Краснодар, куда ехал третий попутчик, имел абсолютно те же географические характеристики. - Но ничего. Вы - в компании двух мужчин, и Вам боятся нечего…

-            Очень хочется на это надеяться, - улыбнулась Екатерина Петровна.

-            Я направляюсь в Ростов. - капитан весомо пригладил волосы, - а там - распределение, и кто знает?…Может, опять война, труба…

-            Вы были на войне? - вежливо спросил Петр Савельевич.

-            Доводилось. - капитан Кудрявцев туманно посмотрел в окно. - Я всех друзей на войне потерял.  А друзья  на войне - это знаете…Война как жизнь: женщины превращаются в друзей…( его тирада обращена к ней - изогнем-ка мы бровь) У меня была такая история…Помню, вошли мы в девяносто седьмом в Грозный - это когда абреки почти всех перебили…

          Дверь бесцеремонно заскрежетала. В купе засветилось красное солдатское лицо, голубоглазое, безбровое и бездумное. "Товарищ капитан, Вас к зам.политу…В одиннадцатое… .

-            Иду…закрой дверь! - капитан Кудрявцев уже интимно тронул Екатерину Петровну за плечо ("сейчас вернусь"), встал, сдвинулся под тряской вбок, и тут же вернулся в устойчивое положение, как телевизионная картинка, снял с ее полки фуражку, надел ее перед зеркалом и решительно зашагал вон.

Отлично. Сейчас он расскажет, что в четырнадцатом едет дама "известных достоинств" ( "В самом соку, господа!"), и офицеры всем купе  - или каре - завалятся пить коньяк, петь под гитару, засыпать комплиментами и мимоходом лапать…Военные были когда-то модны, в ее юности, когда жизнь была прекрасна именно своей однородностью, вот как этот состав, и она неслась по жизни, стараясь не терять ритма - тыдым-тыдым...тыдым-тыдым...Потеря темпа - потеря курса ( из лекций по ист.мату), съезд с полотна, в бездорожье, в степь, в холод и одиночество… Военные были идеальными поклонниками: щедрыми, веселыми, легкими, легко прощающими, с легкостью расстающимися, а главное, главное  - с трудом найдешь девять отличий. Каждый как бы продолжение идеи военного, еще  одна намалеванная звездочка, надбавка.…

-            А капитан-то наш, кажется, заливает… - прервал молчание Петр Савельевич.

-            То есть?

-            Льет пули, как говорили в старину. - Петр Савельевич осклабился. - Хочет на Вас произвести впечатление.

-            Почему Вам так кажется?…

-            Я кое-что понимаю в психологии…это мое хобби, - при этом Петр Савельевич начал хрустеть кистями - разминать, довольно неприятно , - он никогда не был под пулями. Не похоже. К тому же в девяносто седьмом году в Грозный никакие войска не входили с боями, а входили в девяносто шестом, и то танковый батальон, а у капитана лычки красные - пехота…

-            Так кто же Вы -  психолог-любитель или профессиональный военный историк? - Екатерина Петровна взглянула на него с любопытством. С капитаном все ясно, а вот  заставить этого гриба обращать на нее по больше внимания, зажечь огонь в глазах - это вам, девочки, не хухры-мухры, это вызов инженеру Грозиной и просто приятное занятное, для всякой нормальной женщины.   

-            Профессиональных военных историков, как Вы говорите, не бывает… - скривился Петр Савельевич, как от зубной боли, - есть профессиональные шельмы и шарлатаны.

              Трудный орешек. Тип в принципе  хорошо изучен - неудачник в личной жизни, да и на службе, видно, не заладилось, или были регалии, да все растерял, а то не может с "новыми русскими" никак смириться.  В общем,  создал себе внутренний мир, где он царь и бог, и сам себе несгибаемый авторитет, по всем вопросам. Право, там в своем коконе он даже и не может предположить, зачем это капитан Кудрявцев хочет произвести на нее впечатление?! В сумрачном склепе его бытия глаз, привыкнув, легко различит затхлые предметы: не стираные месяцами носки, не мытые волосы, запущенный рот, заросшее струпьями никому не нужное тело…Неприятные странности, среди которых -  привычка говорить неприятности.  Совершенный не comme il-faut…Поинтересоваться: чего же он сам не спросит у  капитан - не ошибается ли тот?… Не надо: мордобой  - чересчур для легкого развлечения в пути..

        Появился Кудрявцев - один. Решил не с кем не делиться трофеем. Значит, предстоит осада…Так где же мы собираемся заключить меня в объятия? В свободном купе? И не смутит нас колесная аритмия? А что в последствие, редкие, но пылкие встречи будут проходить в мокрой палатке, под артобстрелом ваххабитов, облизывающихся на нас в оптический прицел? Или, если верить Петру Савельевичу, можно рассчитывать на более менее  уютный штабной будуарчик? Интересно, когда же Иван Кудрявцев начнет  приставать?

        К более решительным действиям капитан перешел где-то между двумя станциями - Черткова и Миллерово ( по две минуты стоянки на каждую) До этого организовали стол:  ее курица, огурчики-помидорчики Петра Савельевича,  капитан достал, как он выразился, "боеприпасы" - водку. … Мельчает армия, раньше был коньяк. Не иначе, с потерей мощи нашего оружия офицеры то же пожухли,  стали хозяйственны, подумывают о ранней пенсии… Как отзвук былой славы прозвучал из уст капитана тост за присутствующих прекрасных дам. Тост напоминал долгий анекдот, в котором преамбула невыносима, и слушатель побыстрей хочет дойти до соли, которая неизменно бывает пресной, а в этом случае оказалась чересчур пошлой  - для данной компании,   что, в общем-то,  контрастировало с не хамским до сих пор флиртом. "А ты, Кать, в Новороссийск едешь - зачем?" - спросил как-то досадно  осипший после водки капитан ( ладно, пропустим это "ты").

-            Отдыхать в профилактории

-            Хо! - выдохнул Ваня с открытым ртом.  Сим возгласом, обозначающим у него положительный эмоциональный всплеск, капитан, видимо, отметил того, кого ожидал видеть в попутчице - ветренницу…

-            Товарищ капитан, - тот же солдатик показался в дверях, - там Вас просят…

-            Подожди… - капитан неопределенно дернул вилкой, - скажи, скоро приду. Екатерине Петровне показалось, что она сидит на кончике вилки,  коей капитан тут ее цепляет. Уже за водочным маревом различался густой запах его волос - он слишком клонил голову к ее груди, на погонных звездочках различали полоски, как на подушечках пальцев. Капитан зримо поднабрался, да и Петр Савельевич отменно счастливо - так вот, значит, чем он балуется в своей норке?…

      Потом, как это бывает, когда вспоминаешь какой-нибудь разговор, на поверхность данной минуты выныривает другая фраза, связь которой с общей канвой скрыта в пучине. "Помню, когда мы наконец овладели Грозным…" И начинает отфыркиваться, брызги при этом исчезают на пути между тем временем и настоящим…неизвестно, короче, где. В данном случае весело отфыркиваться: "Грозный - Грозина. Овладеть Грозиной…"

     " А у меня как-то было…" - на поверхности выпученная, взьерошенная голова Петра Савельевича. Утопим ее скорее.

      У вот уже отчетливо, даже возмутительно отчетливо:

-      Все, финит а-ля комедия… - капитан Кудрявцев красный как рак вертит пустую бутылку, - как Вас…Петр…Петя. В общем, у проводников есть еще…Ты не сходишь узнать?…

-            Но у меня…Средств не так, чтобы … - блеет Петр Савельевич.

-            Ты только сходи спроси. Я сам возьму…

-            Хорошо… - Петр Савельевич озабоченно выбирается  из-за стола, извиваясь глистом.

             Это уже грубо. Какое право он имеет так беспардонно выпроваживать человека?! Капитана пора урезонивать.

-            Катя… - сивушный шепот на ухо - лезет обниматься, - ты - прекрасная женщина…Нет, правда, и я…

-            Ваня. - Екатерина Петровна твердо уперлась ему в грудь рукой. - Выпусти меня ( Покинула свой угол - капитан Кудрявцев демонстративно отпрянул в тень верхней полки  и даже поднял руки вверх) У нас с тобой разные станции назначения. Ты едешь в Ростов, я в Новороссийск. Не думаю, что мне это нужно, да и тебе тоже.

-            Ка-ать… (хвост от "икать"), Кать, я…Нет, мое дело предложить ( гнусная ухмылочка) Ты…я…извини, если что. Нет, все нормально?…

-            Нормально, - она садится на противоположное сидение.

-            Я на минуточку, - он поднимается - рывком, как все пьяные, которые думают, что держатся ровно. Открыл дверь, потом обернулся, взял с ее верхней полки фуражку, и вышел, не посмотрев на нее. Дверь закрыл очень нежно.

               В одиннадцатое купе, подумала она. Не надолго его хватило, однако. Нет, ну офицеры пошли…Ни настойчивость  проявить не могут, ни даже устойчивость - это всего-то после одной бутылки на двоих ( Екатерина Петровна не пила) Да-с…В купе зашел Петр Савельевич Кабанов.

-            У проводников водки нет… - озабоченно оповестил он.

-            Очень жаль, - отозвалась Екатерина Петровна. Мне это конечно дико интересно ( про себя), он вообще соображает, что говорит? И даме? Осуждающе покачала головой. - Кстати, капитан покинул место боя…

           Помолчали. Колесный стук дробил затянувшуюся паузу на неровные куски. Рощи за окном, проплывающие гигантскими зелеными волнами, сменились степью - сплошной желтый горизонт, разноображенный стогами сена, как будто рука уставала вести линию и, дрожа, слетала. Петр Савельевич все явственней сопел - как примус, который вот-вот разгорится. Хочет поговорить.

-            Петр Савельевич, - опередила она его, - а Вы тоже - отдыхать?…

-            Я?…Да…Подлечить здоровье. Пошаливает.

          Замечательно. Ну и каким дальше будет продолжение разговора? Она спросит - с ужасом: Да, а что у Вас? А он перечислит перитонит, радикулит, цироз печени и варикозные вены. Ну и бессонницу. Расскажет, как ходил целый год по врачам - она никак не сможет поверить -  и вот теперь: воздух, грязевые ванны…Да, да! Она всплеснет руками: как замечательно, за-ме-ча-тель-но! Позвольте, но  романы так не завязываются…Нет, они вообще  не завязываются, ни так, ни этак  - искоса глянула на него. С отвращением представила, как он раздевается в казенном кафельном кабинете с какими-нибудь шлангами страшно представить какого предназначения. Бр-р!…Опять отвернулась к окну. Въезжаем в какой-то город.

-            А Вы - в разводе? - это он задал вопрос. Что? Да, он задал вопрос. Ишь ты, какой любопытный.

-            Пока еще нет. - она кокетлива подняла брови. - А что Вас так интересует?

-            То есть как - нет?… - он не шутку удивился.

-            А что, обстоятельства, Вы считаете, складываются так, что - пора уже?…

-            Нет, но…Не похоже. Вы не похожи на замужнюю женщину. Совершенно другой тип.

            Ах, ну да! Мы же психологи. Прочитали Фрейда, Карнеги, а так - все сами, сами, своим умом - ведь русские талантливы, особенно носящие фамилию Кабанов, которая выдает эдакого посконного мудреца. А впрочем, это она зря: она действительно не похожа на замужнюю женщину. Нисколечко. Ни - любимое выражение Тихона - воттютюлечки… Не похоже, что она - довесок к чему-либо или кому-либо…Этого еще не хватало!

-            И почему же я не выгляжу, как замужняя женщина?! - энергично,  немного хабалисто вопросила она. 

-            Не выглядите…Да и обручального кольца нет на руке…

            Обручального кольца нет! Психолог, видите ли!  Рисует психологические  портреты на основание окольцовки. Это не психолог уже, а скорее орнитолог.

-            Я его специально сняла - такой вариант Вам в голову не приходил?

-            Нет, без кольца и одной отдыхать на юг…

О боже, он - ханжа. Да в добавок еще - зануда!

                Остаток дня читала. Вскрыла гроб сидения, изъяла чемодан и совершила зверское надругательство над тщательно уложенными в дорогу вещами. Вечернее платье, вечернее платье с искрой, красное платье - тоже вечернее, ни разу не надеванные,  туфли - тоже красные, комплект роковой женщины, еще туфли лодочкой, босоножки…Вот - то что надо, любовный роман…Нет, какой-то детектив. На обложке профиль пистолета…По сути, одно и то же. И там, и там всю дорогу тянется следствие преступления, которое совершается вначале…Еще бы, ведь втрескаться по уши в кого-нибудь - это самое наитягчайшее преступление простив семьи, вечно маячившего за кадром мужа, босса, радеющего за дело, и проявляющего чрезмерный интерес к деталям, общественного мнения, наконец…У авторов любовных романов и детективов подозрительно схожи фамилии. Макклеллан, Маккенал, и еще эта - Макнефертити, пишет про Египет...Если это псевдонимы, то поражаешься скудости воображения.

            Нашла таки любовный роман. Все же, это более по теме ( Петр Савельевич забрался на свою верхнюю полку с газетой - там мы и оставим его до самого конца).  Открыла на загнутой странице, показывающей свое исподнее - почему именно с этого места? Уже не вспомниться. Роман не настоящего автора - Питерс… Элизабет Питерс… Роман о настоящей любви не настоящих Питера и Эллис. Она - незамужняя, некрасивая, некрашеная блондинка, а он - загорелый атлет, крупный брюнет с густой шевелюрой, монументальным лицом ( на обложке). Напрочь искусственный, неживой  - и вообще, и подошел почему-то к ней, к этой Эллис…Мало того, будто зомби, ничего не видя вокруг и не соображая,  взялся мужественными руками за бледной личико и засосал, как паук муху. Ну, напиши ты, хоть, что от него за версту разило перегаром - а так ведь нисколечко не жизненно.

           Он - он - появился, когда он уже несколько раз откладывала и с снова брала роман. Страницы полнились внушительным треугольными закладками - как письма с фронта, месящие однообразную, мало литературную, цензурированную ( здесь - тонзурированную) кашу. Кашу-мал-ашу. вошел где-то на невеселом пути от одной межи до другой - купе потемнело, за окном смеркалось, Петр Савельевич уже не читал, а лежал просто так. Был уже и Ростов - капитан зашел в купе, как ни в чем не бывало, взял багаж, сердечно простился со всеми, ее поцеловал в щеку - еще несло спиртным, но сам он выглядел на удивление свежо. Да, он сел в Ростове, и когда он вошел в купе, первое впечатление было…   

           На страницах подобных романов утверждается, что Эллис, Элизабет, и даже Элизабет Сьюзен, в таких случаях становятся, как "поражены громом". Екатерину Петровну всегда занимал вопрос: кто - сам автор, переводчик, перевравший текст - в своей жизни действительно имели опыт поражения "громом" или хотя бы молнией? Метафора должна быть проверена - и в обратном ее не переубедить! Некоторые ее подруги, наоборот, приводили пример из своей жизни, когда они теряли из-за кого-то голову - не менее загадочный: по первости человек был не интересен, более того - противен. Он, опять же он, когда появился на пороге, был…как бы хорошо знаком, узнаваем - и ничего общего с опошленным "дежа-вю"

           Здесь важны начальные обстоятельства их знакомства. И не только, как оказалось, для Екатерины Петровны важны, но и для других, вполне беспристрастных инстанций.

          Он вошел будто бочком и первым делом сказал: "Извините…" Голосом, глухим и как будто знакомым. "Мы, кажется, с Вами где-то встречались?" - вульгарно, но действенно. Мы вообще с охотой перекладываем ответственность на наших двойников из прошлого, веруя, что старые монеты всегда чище…К тому же, если на аверсе такой знатный профиль. Впрочем, он не то, чтобы был красив - он был знаком. Да, он казался старым знакомым, и в то же время было очевидно, что их пути не пересекались. Он был загорел, и вообще поджар, подтянут, спортивен - такие на ее родине не водятся: или замухрышка, или, наоборот, здоровяк с пивным животиком. Посередине - не бывает. И еще - и может, самое главное: его лицо ( две резкие складки у рта, но в то же время спокойные, голубые глаза и какая-то располагающая стрижка, с бачками) вписывалось в овал ее воображения, пустующий подобно курортным картонным дурилкам с телом Шварценеггера или джигита с нагрудным патронташем.       

            Более того, он интеллигентно осведомился: "Я Вам не помешаю?…" Петр Савельевич свесился с верхней полки и бесцельно уставился на него.

-            Так у Вас в этом купе место!… - удивилась вопросу Екатерина Петровна.

-            В этом… - забеспокоился новый пассажир. - Я вам могу показать билет…

-            Ну что Вы, в этом нет никакой необходимости!… - улыбнулась она, хотя Петр Савельевич уже вывесил голову для обозрения.

         Он был без багажа, сел напротив нее. На краешек, а извлеченные из кармана клетчатой рубашки билет на всякий случай так и не убрал. Она смотрела на него с любопытством и этого не скрывала. Он был совершенным  инженером среднего звена, такие встречаются среди ее подчиненных ( таких привлекательных, пожалуй, нет…) Точно, и даже не в привлекательности дело. Он являлся идеальным сочетанием ее подчиненного, приносящего ежеутренне чертежи, без всякой возможности вечернего продолжения - априори - и такого же, но в пути, где никто не знает, кто она и что она…Основа любого новаторского решения - две детали от разных конструкций сливаются в одно гениальное целое…Сливаются…(усмехнулась)

         Ну, и как же зовется это изобретение? Борисом Григорьевичем. Он как-то очень открыто и в то же время застенчиво рассказал о себе. Работает ветеринаром ( не инженер - обознатушки) Любит животных, у него в доме живут шесть кошек, не породистые. Так, а еще кто? Больше никого, жены у него нет ( Ого, оно еще и не запатентовано!) Живет в Краснодаре, возвращается из Ростова, куда ездил со служебной оказией - там у них головной офис…Но Вам, наверное, не интересно…Ехать удобно - как раз ночью, можно выспаться

(поэтому и багажа нет). " А Вы - из Москвы. ..- это он ей, - не отвечайте - это и так видно…"

          Екатерина Петровна не стала его разубеждать.

-            Я Вам завидую!…Живущим у самого моря… - она смотрела прямо в его голубые глаза, в которых будто бы отражалась морская синь, - Столичным жителям только остается мечтать о том, чтобы раз за несколько лет выбраться на юг, окунуться в волну, послушать спокойный шелест или хоть взглянуть одним глазком!…

-            Как сказать…Вы знаете, удовольствие, когда оно не кончается - уже и не в удовольствие… - он видимо смущался этого слова.

-             Вы можете сказать, что живете ради своих удовольствий?.. - она и дразнила его, и хотела по лучше узнать.

-            Человечество не придумало пока ничего более достойного, ради чего стоит  жить на этом свете…

-            Для каждого - разные удовольствия… - раздался поповский бас с верхней полки.

-            Вы правы. Для меня это, например, кошки…

-            Значит, кошки? - игриво переспросила Екатерина Петровна.

-            Ну, не только ( скромно улыбнулся) Человечество, отрицая ценность удовольствий, не хочет признавать беспомощность науки, которая не изобрела более очевидных жизненных целей…Вот Вы кто по профессии?

-            Я - инженер…

-            Ну вот - видите? - Екатерина Петровна посмотрела на него, потом на соседа сверху, и рассмеялась.

             Снова сверху зашелестела газета.  Между Екатериной Петровной и Борисом Григорьевичем возникло молчание - неловкое, поелику не знало, куда себя деть: два, хоть и не совсем молодых, но явна чувствующих интерес друг к другу, человека, сидели рядом, образуя два поля, заряженные так, что они неминуемо, неизбежно, и весьма скоро притянутся. Время, застывшее неловкой паузой, от осознания своей бестактности, подгоняло самое себя колесным ритмом.

-            Я сегодня еще не поужинал, - произнес Борис Григорьевич, будто признался в чем-то нехорошо содеянном, - И поскольку я не перевариваю дорожных синюшных куриц - мне вообще претит жертвовать ради содержимым ужина содержанием газеты - я предпочитаю ходить в вагон ресторан…Вы не составите компанию?..

      Он мельком взглянул на Екатерину Петровну и тут же закатил глаза. Она все поняла - продолжить беседу с глазу на глаз, а то, глядишь, этот Петр Савельевич проделает дырочку на первой полосе, не довольствуясь прослушкой. А он неплохо получает, раз привык по вагонам-ресторанам…Или ради нее? Нет, он к ней не равнодушен, определенно! И он совсем не глуп!

-            А вот я не перевариваю тамошней стряпни. Впрочем, моей курицы Вы можете больше не опасаться, мне помогли уже с ней разделаться мужчины - как всегда, любезные, и к тому же - менее привередливые… - она в свою очередь взглянула на верхнюю полку - игриво.

-            Так значит, у меня соперники?…И - не один! - Борис Григорьевич блестяще поддерживал игру и сделал свой ход - страшно и смешно зыркнул вверх.

-            Да, и он - военный!

-            Ну что же… если дело дойдет до дуэли, то не сочтите за хвастовство - я неплохо стреляю!

           Да откуда?…Ветеринар!… Однако  Екатерина Петровна очень любила и ценила эти словесные экслибрисы. Вслух она сказала, с деланным вздохом:

-            Как хотите, я Вас предупредила. Хотя…Хм… Мне - не знаю почему - дорога Ваша жизнь. Заклинаю: ни в коем случае не соглашайтесь с ним соревноваться - кто кого перепьет?! ( с верхней полке раздалось басовитое хмыканье) А впрочем…Капитана Кудрявцева уже нет, и он достаточно далече: сошел в Ростове и унес курицу - в своем желудке.

-            То есть армия пустилась на завуалированное мародерство? ( еще раз хмыканье)... И все же, как насчет ресторана? Пойду, покамест, разузнаю, в каком он вагоне…

-            Ну что же, - бодро сказала Екатерина Петровна вслед уходящей спине. - Считайте, уговорили. Меня приглашали в ресторан - было, но вот в вагон-ресторан - первый раз!

               Дверь закрылась, сверху донесся голос:

-            В поезде нет никакого вагона-ресторана…

               Екатерина Петровна счастливо взглянула на него, потом на темные дома, пробегающие на фоне заката - который сам-то никуда не девался, и казалось, большое бледное солнце едет с поездом параллельным курсом, чуть впереди, и не собирается отставать.  Ах, да…что?…Что он сказал? Нет вагона ресторана? А сразу не мог предупредить?…И вообще, катился бы этот Петр Савельевич куда-нибудь!.. В ресторан!…Вслед за рестораном, которого нет, в ничто, в нуль пространство, туда, куда никак не может свалиться солнце…К черту, к черту! В совершенные тартарары!      

            Появившийся Борис Григорьевич подтвердил правоту Петра Савельевича. Беспомощно развел руки, замешкался…Сюда садись, ко мне, рядом…Ну, что же ты?… Сел, как будто услышал. Екатерину Петровну обдало волной, сладко защемило в сердце…Поезд присвистнул, замедлил ход, в окно поналезли любопытные огни. Какая-то остановка.

-            Нет, я сам могу без ужина, но уморить голодом даму…Посмотрю чего-нибудь на станции… - Борис Григорьевич приподнялся.

-            За меня не стоит переживать…- Екатерина Петровна положила свою руку на его - какая теплая, родная рука! - На станции, поди, никого - поздно и уже темно…Да и станция невзрачная…

                С верхней полки поднялся Петр Савельевич, предварительно выслав для дозора пару закопченных носков. "Пойду посмотрю…" Он слез с полки, как спускаются с горы: используя промежуточные стоянки - разные полочки и даже (совершенно возмутительно) стол.

           Вышел, они остались одни. Поезд доживал последние секунды жизни - страшно хрипел и скрипел. Невыносимое ожидание. "Вы меня не пропустите?…" - она положила ему руку на колено. Куда она? Сама не знает. Просто, чтобы прервать эту дурацкую сцену. Подошла к зеркалу, посмотрела на себя долгим взглядам. Он тоже поднялся - почувствовала сзади. Она обернулась…Поезд отмучился по все правилам сценического жанра: умер сразу и даже облегченно откинулся. От этого толчка их бросило друг на друга, друг другу в руки, и губы их закрепили этот союз. Целовалось жадно, бездумно, безумно. Потом, когда сознание могло различать себя самое, она увидела свою руку, залезающую в межпуговичный интервал и касающуюся его жесткого живота. Он водил по ее груди и…о ужас!…Наткнулся на сверток с деньгами. Какай конфуз! Она резко отстранила его, разворачиваясь, вырвала из лифчика  сверток - как Данко свое сердце из груди - и швырнула проклятый куль в чемоданную пасть, рывком подняв сидение.

              Повернулась к Борису Григорьевичу - но уже что-то не то. Он опять попробовал притянуть ее к себе, но она уперлась, глядя в сторону с блуждающей улыбкой. 

-            Катя, дорогая моя… - шептал его голос. -  Ну, что ты…

-            Сейчас вернется Кабанов…- шептала она.

-            Я поговорю с проводниками…Сейчас…Должно быть свободное купе…

             Она положила на его губы ладонь:

-            Это как-то пошло, Боря, пошло…

            Он отстранился, она застегнула у него на животе рубашку.

        Кабанов вернулся, позвякивая парой бутылок пива. "А там вовсю торговали…" - с некоторым злорадством сообщил он. Поезд тронулся. Перед Кабановым почему-то было неловко. И Боря, похоже, это чувствовал.

-            Жаль, надо было сойти… - он озадаченно посмотрел на свои руки. - Пойду, проветрюсь…

            Он вышел, и Екатерина Петровна за ним - чуть погодя. В коридоре они встретились и снова слились в поцелуе, не обращая никакого внимания на пластиковые стены, которые толкались со всех сторон…Непривычно, но целовалась она, не закрывая глаз, простреливая коридор со сходящимися полосками половицы караульным оком. Оторвались - проводник, Боря: "Катя, я не хочу, не могу тебя терять!…Утром пребываем в Краснодар…Мы можем остановиться у меня…На сколько ты захочешь! А потом опять поедешь…В Новороссийск…Я куплю тебе билет!…"

-            Хорошо, хорошо… - смеялась она.

            Легла как была - в платье - все равно не помнется. Всю ночь не спала. И Боря - чувствовала -  не спал, на полке ниже: ни храпа, ни просто мерного дыхания - никакого не слышно. Опять только чайная ложка. 

        Ранним утром как заговорщики шептались:

-            Лучше порознь выйдем, ты иди первой и жди меня на платформе…

-            Да-да-да!…

-            Я вынесу твой багаж.

             Он вышла в пустынный, сонный коридор и Боря не удержался: рванул дверь и, воровски оглянувшись на право-налево, крепко поцеловал, лаская ее большую, щедрую, ждущую грудь…"Все, иди. Я сейчас…"

          Она сошла на солнечный перрон. Пустынно, и лишь у входа в вагон кучкуются встречающие. Мужчины в пиджаках, и женщины - все немолодые. Предлагают жилье. Один мужичок в белой панаме, долго примериваясь к ней - без багажа, странно! - все же спросил с безысходностью: 

-            Квартирка не требуется?…

-            Нет, - весело ответила она, - у меня уже есть…

Вот и ее роман. В городе с брызжущим солнцем, налитом арбузом названием "Краснодар"…Как славно! Несколько дней и - в дом отдыха, а там уже…Но где же Боря? Что он так долго? С багажом, что ли, какая заминка? Какой он нескладный!…Провинциальная торопливость плюс южная пофигистичность в сумме дают бестолковость, ей богу!

-            Вы заходите? - злая заспанная проводница уже шаркает ногой-тумбой, готовясь закрыть дверь.

-            Я…нет…я здесь выхожу…

-            У Вас же билет до Новороссийска?… - поднимает та набрякшие глаза.

-            Я выйду здесь. Но вы не видели там…молодого человека, с чемоданом?

-            Никого не видела, ни молодого, ни старого. Так вы здесь остаетесь?…Ладно, отправляемся…

-            Подождите!

             Екатерина Петровна бросилась в поезд, преодолела коридор до купе, открыла дверь. Пусто, если не считать Петра Савельевича, который не спал - обернулся.

-            А где Борис…Григорьевич?…Третий пассажир?

Тот, после невыносимой задержки, басом растянул:

-            Уше-ел…

-            Так Вы сходите? - Зверски кричала проводница из коридора. - Отправляемся уже!

                Смысла в этом вопросе уже не было, потому как сходить, получалось, не зачем, как и ехать дальше: внутренности переднего сиденья со снятым скальпом были бездушно, безнадежно, страшно пусты.

        В привокзальном отделении милиции протокол заполнял толстощекий голубоглазый милиционер,  некая цаплевидная мадам в серой форме со стервозным бледным лицом, казавшимся еще бледнее на фоне какой-то мозаичной парфюмерии, непонятно, зачем, сидела рядом и кривилась.

-            Так Вы говорите, хотел показать билет?…Ага. Но не стал?…Та-ак...

Господи, зачем все эти глупости? Зачем она вообще сюда обратилась? Как это наивно - надеяться на помощь милиции! И как глупо, как идиотски глупо сейчас возвращаться домой! Боже! И еще у нервозных мыслей под ногами вертелось это - из мелодрам, но сейчас их какого-то комичнейшего водевиля: "А что она скажет мужу?…" 

-            Хотел, значит, пригласить в вагон ресторан? - милиционер повернулся к женщине в сером - вернее, толстая шея осталась недвижима, только щеки поменяли положение. - А ведь ресторанов в этих поездах нет со времен перестройки, это он должен знать… - он чему-то усмехнулся и помотал брылями.

-            Гастролер, а может, и правда, в Краснодаре есть малина… - продолжал он. - Вам, милая дамочка, еще повезло, что бумажник в чемодане оказался! А то, знаете ли, он Вас бы так раздел!…

             Милиционерша  смешливо фыркнула.