Наташа

За окошком повисла тоскливая завесь вечернего тумана, у пруда тревожно вздохнула под порывом ветра молодая ольха, и время будто бы остановилось.
Наташа давно уже лежала на полатях и не могла уснуть. Мать теперь рано загоняла ее домой, - завтра в школу, - и теперь она мучалась с непривычки, ведь летом  гуляла до темноты.
Прямо перед ее глазами была белая глазированная стенка печки в бесчисленных потертых песчинках. Песчинки то застывали, то плыли перед глазами, то образовывали неясные фигуры, которые скоро пропадали. Наташа закрывала глаза и заставляла себя заснуть, но вместо этого в голову лезли разные мысли. Может быть, это были и не мысли, потому что они, подобно фигурам из песчинок, то складывались и проговаривались, то бессловесно рассыпались.
Она видела перед собой ту самую ольху, склонившуюся над водой неподалеку от дома, - и вдруг в небе всходила необычайно яркая луна. Ольха пропадала, а луна превращалась в месяц из «Ночи перед рождеством», и Наташа живо припоминала кадры из этого фильма – черт и месяц; Вакула летит на черте к царице; Оксана перед зеркалом.
Фильм ей почему-то нравился; она даже взяла в библиотеке эту книжку. Книжка лежала прямо здесь, под подушкой, непрочитанная, - ведь кино живее всяких там буковок.
И все же Наташа не собиралась с ней расставаться по крайней мере неделю, может быть, две, - что-то хорошее было в том, что та лежит под подушкой.
Из-за Оксаны Вакула летал на черте к царице, не побоялся ни высоты, ни самого черта; и ведь это – чудо, волшебство!
Сделает ли кто-нибудь хоть что-то из-за Наташи? Невероятное, сказочное? Будет ли она того достойна?
И ей стало радостно от самого этого вопроса, - ведь ответ на него может быть только один. Она закрыла лицо руками и улыбнулась, даже посмеялась неслышно.
Но, может быть, - нет? Какие сейчас чудеса, сказки? Вот Гагарин летал в космос, - чудо это или нет? Это что-то небывалое – да. Человек улетел «за небо», страшно далеко от Земли, от СССР, от ее деревни, ольхи и пруда. Улетел – и – вернулся. Да, небывалое. Но в школе говорили, что ученые все сосчитали и заранее знали,  что он вернется. Считать и знать заранее – как это скучно…
Она думала то так, то эдак, но, главное, она забыла, что нужно заснуть – и погружалась в сон.
В наружную дверь постучали. Мама встала, вышла в сени.
- Кто там?
- Мы это, хозяйка, ты нам стаканчик дай, мы тут на бревнышках у вас посидим.
- Сейчас.
 Мать открыла и пустила незнакомца в дом. Тот вошел в избу, а она прошла на кухню за стаканом. Наташа тихонько приподнялась и глянула, как ей показалось, незаметно, из-за занавески.
 Это был старик с окладистой курчавой бородой и копной  седых волос. Такого Наташа никогда не видела – после войны все ходили стриженые, «под полечку» или «под полубокс», длинных волос не носили.
 Лицо Наташа не рассмотрела, запомнился только острый, смышленый взгляд «сквозь печку». Мать погремела на кухне стаканами, и, наконец, вынесла один гостю.
- На, не шумите там.
- Да мы тихонечко…
- Знаю я вас… На крылец поставишь потом.
 Старик развернулся к двери и, было, вышел, но, глянув быстро на печку, сказал:
- Не спит пионерка-то у тебя.
- Не спит. Ну, бывай здоров.
 Наташе стало стыдно, что подсматривала за ним, но потом она вдруг подумала, - а ведь и правда, – она – пионерка! Вон и глаженый галстук, алый даже в темноте, висит на стуле. А потом она станет комсомолкой, будет носить маленький комсомольский значок, ходить с гордо поднятой головой, и у нее будет много друзей.
- Мама, а ты была комсомолкой? – Спросила в тишине Наташа.
- Ох, какой комсомол с тремя детьми?
- А что, в комсомол с детьми не берут?
- Спи, дурочка.
 Да, у мамы было трое детей до войны, а после войны – еще четверо, она, Наташа, седьмая. Конечно, некогда ей было. А вот Наташа обязательно станет комсомолкой. Может, это и будет чудом?
 
 * * * * *      * * * * *      * * * * *      * * * * *      * * * * *      * * * * *      * * * * *      
 
 Наутро ее разбудили брат и сестра, собиравшиеся в школу. Она спрыгнула с полатей, наскоро умылась, оделась, завязала галстук. В кухне на столе  ее ждали  блюдо с горячими оладьями и разлитый по стаканам чай. Наташа отщипнула кусочек оладышка и заложила за щеку. Есть не хотелось. Она вернулась в комнату, взяла портфель и выбежала на крыльцо.
 На крыльце стоял стакан, который вчера брал старик. На дне стакана собралось немного воды. Это капли вчерашнего тумана росой выпали под утро. Наташа взяла стакан и посмотрела сквозь грани на воду. И стекло, и вода казались необыкновенно ясными, чистыми, искрились, улыбались солнцу и Наташе, за стаканом приветливо помахивала ветвями удесятеренная в гранях ольха.
- Колдовская вода, - прошептала Наташа, - колдовская.
 Откуда взялось это слово? Оно произнеслось само собой и осталось, повисло вокруг – в воздухе, в кроне дерева, в траве.
В доме заскрипели половицы; Наташа поставила стакан назад. Через мгновение дверь распахнулась и вышли мама, брат и сестра. Мама поправила Наташе воротник, и ребята пошли в школу.