Встреча

«Я улицей этой шагаю,
А звук шагов отдается
Совсем на другом проспекте.
И там
Слышу себя,
Шагающего в ночи,
Где
Только туман настоящий»
Октавио Пас

В один из тех хмурых мартовских дней, когда даже просыпающаяся природа не радует своим изобилием, когда солнце прячется в тучах, а дождь все никак не может пролиться на землю, потрепанный жизнью писатель лет сорока только что встал с постели и увлеченно (насколько можно быть увлеченным ранним утром) печатал рассказ на пишущей машинке. В дверь постучали.
- Что надо, - не слишком вежливо спросил Буковски (он не любил, когда ему мешали).
- Откройте, это федеральная полиция, - прогавкали из-за двери.
- Не можете подождать с полчасика? – по опыту писатель знал, что встреча с мусорменами не приведет ни к чему хорошему, и хотел сначала закончить работу.
- Нельзя, - еще более официально прогавкали федералы. – Если вы немедленно не откроете, мы выломаем дверь.
Пришлось открыть. С охотничьим азартом в комнату стремительно вбежали два мордастых агента в дешевых костюмах «от Дяди Сэма». Вздрогнула пишущая машинка.
- Вы – Буковски? – спросил тот, что выглядел умнее, с гитлеровскими усиками на лице.
- Нет, я – девица Мэрилин Монро, - устало отмахнулся писатель.
- Ты, урод, отвечай на вопросы, - разозлился второй мусор. Низкая линия лба и пышные николаевские бакенбарды выдавали его весьма невысокий интеллект. Бегающий взгляд и нетвердая речь, а также резкий запах перегара, который пришедший тщетно пытался скрыть мятной жвачкой, говорили о том, что у него отходняк после вчерашнего.
Писатель даже слегка посочувствовал незваному гостю.
- Буковски, почему вас не было на призывном участке Сан-Франциско четыре года назад? – продолжал свои идиотские вопросы тонкоусый.
- Потому что в это время я был в Эл Эй, - утомленно пояснил писатель.
- Ладно, пошли, там разберемся…
Федералы рывком подняли Буковски со стула, быстро развернули спиной, ловко защелкнули блестящие стальные наручники на его руках и, не дав даже толком одеться, в домашнем халате и тапочках потащили писателя вниз по лестнице к черной служебной машине с решетками на окнах. На столе грустно остывал забытый кофе.
Водитель зарешеченной служебной машины настороженно посматривал по сторонам. Постороннему наблюдателю, привыкшему к киношным образам бесстрашных федеральных агентов, могло бы показаться, что они только что закончили очередную операцию по поимке безжалостного колумбийского наркобарона. Только выстрелов не хватало для полноты картины. Из дома напротив молча смотрел мексиканец в дырявом сомбреро. Прямо возле машины блевал, привалившись плечом к пожарной колонке, старый бродяга без шляпы.
- Похоже, что вы всю жизнь проводите за решеткой, - грустно пошутил Буковски.
- В этот раз за решеткой придется  посидеть тебе, - дохнул перегаром низколобый мусор и сплюнул обсосанную жвачку прямо к ногам писателя.
Тонкоусый открыл заднюю дверь машины и подтолкнул писателя. Буковски попробовал, было, сесть на заднее сидение, но в наручниках это было неудобно. Пока писатель размышлял, как бы ему лучше приладиться, мусор с гитлеровскими усиками вдруг быстро нагнул голову Буковски и протолкнул его вперед. Писатель неловко и больно упал лицом на заднее сидение.
- Давай, вставай, не притворяйся. Поднимай свою тухлую, уклоняющуюся от призыва задницу, - пнул его в зад тупомордый мусормен.
Буковски промолчал, разглядывая раздавленную сигарету на резиновом коврике автомобиля. Тонкоусый без слов поднял и посадил писателя его тухлой, уклоняющейся от призыва задницей на сидение. (К слову сказать, федеральные агенты тоже уклонялись от призыва в армию, только по-своему, охотясь на людей) Мусора мгновенно сели по бокам Буковски, и машина тут же поехала. Саднила поцарапанная о сидение щека, болели руки в наручниках, хотелось курить, но агенты бдительно следили за каждым движением писателя, словно он в любую минуту мог вырваться из машины и броситься бежать со скованными руками. Похоже, только федералам мог придти в голову такой бред. Курить Буковски тоже не дали.
Писатель надеялся, что следователь окажется умнее своих агентов, но внешность его, по правде говоря, тоже не оставляла особых надежд. Все тот же костюм «от Дяди Сэма», ботинки «Техасский скороход», стриженная бычья голова с маленькими, налитыми кровью глазками. Однако следователь, по крайней мере, чувствовал себя хозяином кабинета и мог позволить себе некоторые вольности. Он распорядился, чтобы с Буковски сняли наручники, предложил сесть за стол, угостил сигаретой «Мальборо» с золотым ободком. Когда писатель прикурил от сверкнувшей роскошью золотистой зажигалки следователя, тот небрежно убрал зажигалку в карман и ласково, как только мог, повторил вопрос о призывном участке.
- Я был в Голливуде по приглашению кинокомпании «20 век Фокс», - спокойно ответил Буковски, - Я написал об этом в письме в призывную комиссию. Разве вы не получали мое письмо?
- Где твой дядя Джон? – неожиданно гаркнул мусор с николаевскими бакенбардами. Слепо моргнула лампочка на потолке.
- Как где? – удивился писатель. – Он умер три года назад.
- То-то мы нигде не можем его найти, - раздраженно посетовал тонкоусый.
Когда федералы ушли, следователь задал еще несколько формальных вопросов: имя, возраст, род занятия и так далее. Затем следователь распорядился до выяснения всех обстоятельств отвести Буковски в федеральную тюрьму.
Нет худа без добра. Пока писатель сидел в темной сырой камере федеральной тюрьмы, он познакомился с Чинаски, битником лет тридцати с умным взглядом живых серых глаз. Чинаски находился здесь за то, что в кровь разбил нос федеральному агенту, когда его арестовывали при нелегальном переходе мексиканской границы.
- Что тебя в Мексику потянуло? – поинтересовался Буковски, когда узнал историю битника.
- Понимаешь, захотелось пройти по дорогам Керуака, - радостно пояснил Чинаски. - Девочки, там, текила, горы и все такое прочее…
- Тебе, что – наших девочек не хватало? – удивился писатель.
- Выходит, не хватало, - беспечно улыбнулся битник.
Они вместе ходили на прогулки, делились передачами, которые приносили Чинаски его многочисленные американские и мексиканские подружки, и посылками, которые время от времени присылала Буковски его бывшая жена.
Время в тюрьме тянулось медленно. Даже редкие прогулки не скрашивали пребывание в тюрьме. Заключенные уныло скучали вдоль стен, нехотя ходили по дворику, негромко переговариваясь друг с другом, некоторые играли в карты на деньги. Время от времени на кого-нибудь из заключенных шлепался бледно-серый голубиный помет и он, чертыхаясь, отряхивался. Неизвестно чем привлеченные в унылый дворик федеральный тюрьмы, эти глупые прожорливые птицы вечно путались под ногами у заключенных или, забравшись на карнизы, гадили людям на головы. В отместку иногда заключенные вылавливали парочку голубей и, быстро отрезав им ноги опасной бритвой, выпускали обратно.
- Зачем они это делают? – спросил как-то писатель у своего друга по дороге в камеру.
- Они думают, что покалеченные голуби расскажут своим друзьям, что сюда лучше не приближаться, - просто ответил Чинаски. – Поднимутся в воздух и громко прокричат на своем голубином языке: ребята, уходите отсюда. Там внизу какие-то подлые рас****яи режут нам ноги.
Когда у друзей были деньги, они покупали себе у тюремного повара выпивку и нормальную еду, ту, что готовилась для начальника тюрьмы. Под виски битник заводил разговоры о бессмертии, переселении душ и загробной жизни.
- Ты когда-нибудь думал, кем ты станешь после смерти? – спросил он однажды после бутылки виски.
- Нет, - задумчиво ответил ему Буковски, - никогда об этом не думал. Узнаю, когда придет время.
- Не скажи, - вдохновенно настаивал Чинаски. – Размышление о том, куда попадет душа после смерти, сродни размышлению о смерти. А постоянное размышление о смерти и приготовление себя к ее принятию – это главное в кодексе самураев.
- Но ты же не самурай, - мягко возразил писатель и плеснул еще виски в бумажные стаканчики. Свет электрической лампочки блеснул на квадратной бутылке. – Зачем тебе думать о смерти и переселении душ?
- Черт его знает, - неожиданно ответил битник и отхлебнул из стаканчика виски.– Просто мне нравиться думать об этом. Может, когда-нибудь я стану русским калекой, и буду просить милостыню в метро. А может, буду орлом и полечу в голубые просторы Мексики… Я, кстати, читал у кого-то, по-моему, у Франциска Азисского, что, если о чем-то думать так сильно, как только можешь, то это непременно случится. Значит, и я после смерти стану орлом, если сейчас буду думать об этом все свое свободное время…
Через несколько дней Чинаски выпустили из тюрьмы, поскольку он отсидел положенные полгода. Расставаясь, битник по-братски обнял Буковски и сказал ему:
- Мы еще встретимся, обязательно встретимся. Даже если не в этой, так в другой жизни, в другом времени, в другом измерении...
Вместо него в камеру к писателю в тот же день посадили молодого бритого наголо темнокожего торговца наркотиками. Темнокожий все время качал мускулы и напевал блюзы, и тоже, в сущности, был неплохим парнем. Но, конечно, не таким, как Чинаски. Иногда Буковски вспоминал битника и, особенно, его странные прощальные слова. Он и не знал, что слова окажутся пророческими…
Однажды на свидание к писателю пришла заплаканная подружка Чинаски и сказала, что битник умер. Она передала двадцать долларов одной бумажкой и прощальную записку Чинаски: «Все проходит. Мы еще встретимся». Потом подружка битника посидела еще немного возле забранного решеткой окошка и ушла. В тот же день на переданные двадцать долларов Буковски купил у тюремного повара виски и напился вместе с торговцем наркотиками.
Дни текли за днями и вот, на одной из прогулок по тюремному дворику, когда заключенные лениво слонялись из угла в угол, прямо к писателю подлетел нахальный светло-сизый голубь. Покружив немного над ним, голубь сел на плечо Буковски и что-то проворковал своим нежным голосом на голубином языке. Писатель не успел даже ничего сообразить, как его новый сокамерник ловко схватил голубя и отрубил ему обе ноги блестящей опасной бритвой. После этого истекающий кровью голубь был безжалостно подброшен в воздух, но вместо того, чтобы рассказать всему миру о подлых рас****яях с тюремного дворика, он снова проворковал что-то непосредственно Буковски. Что-то простое и доброе, похожее на приветствие. Потом голубь стал подниматься все выше и выше, пока не растаял в светло-синем весеннем небе.
Вскоре Буковски выпустили. Среди врачей, проводящих психиатрическое обследование заключенных, один оказался поклонником его творчества. Врач немного поговорил с писателем о том, о сем, и написал в отчете, что заключенный страдает слабо выраженной шизофренией, не позволяющей, однако, служить ему в армии и брать в руки оружие. Таким образом, Буковски был непризывной, и, следовательно, ему нельзя было инкриминировать уклонение от призыва в армию. Выйдя из тюрьмы, писатель посмотрел на небо без решеток. Куда-то бежали чистые, словно только что рожденные, облака…
 Прошли годы. Но иногда, когда Буковски становилось грустно, он вспоминал своего друга Чинаски. Он думал о Мексике, о легких белых облаках, о переселении душ, о чудесном даре бессмертия и о странном стечении обстоятельств, из-за которых битник (если это был он) оказался голубем с отрезанными ногами.