Сны и Илион Часть 1

Золотарев Максим:
“Сны и Илион”

Часть 1

Сумерки.
Сумерки - город звенит трамваем…
Сумерки, диктор озабоченно фосфоресцирует на экране ,…
Я сыт, ленив, неповоротлив…
Отвернулся от экрана, потянулся к книгам, вытащил заросшую пылью "Илиаду". Окунулся во вступление, посчитал героев.
Скука…
Нырнул поглубже – в метафоры, в основательность архаичных слов. И “Список кораблей”  прочел на половину…” , но отвлекся, вынырнул.
Сонная блажь…
Примерил к себе… А во мне лень и сытая тоска. И компромиссы свои так дороги, так неприкосновенны. И ЭТО НЕ ТАМ – это во мне "СКУКА ОЖИДАНИЯ". И не хватает мне движения, которое рождается, набирает силу, растет, как волна прибоя, заражает и заряжает. Движения… подобного бегу слов, восходящему от прозы и рифмованной прозы все выше и выше, к пику своей формы к стихотворению. От ритма к рифме…
А небо тем временем обезлунело, затянулось облаками. И бездна за окном стала глубока. Мутной стала, уютной как пуховая перина и веки отяжелели, упали вниз, сомкнулись…
Свет ламп мигнул и рухнул.
Желтым качнулась штора,
"Илиада" прочь из рук,
кувыркнулась,
глухо - в пол, и, растрепав страницы, замерла.
И завертелось, закружилось в мозгу все: и день прошедший, и мысли дня, и то, что не додумал, и то, о чем не поразмыслил. Море это затянуло и понесло. И тут - пустой зрачок Гомера. Я в сторону от этого взгляда, а Гомер не отпускает, заворожил. И уже ведет кого-то за руку, и тот ее мне для пожатия тянет. И чувствую – знакомый, виделись… Только вот откуда? А тот - бессвязно: предзнаменование,…первый,…Троя…
И вдруг понял – Протесилай. Тот, кто первый из ахейцев прыгнул с борта корабля. Тот, кто первый  тронул берег, жаркий берег Илиона …Тронул, зная предсказанье: “Гектор первого убьет ".
И у меня на губах - вопрос, а у него - ответ. И улыбается. "Первый - говорит, – обречен. Первый в страсти, в деле, в жизни, будет первым и на тризне. Лучший - редкий долгожитель".
Странно, впрочем, - спрашиваю - ну хоть думал то о чем?…
А Протесилай исчез. Пространство оформилось, накренилось. Натянулось глухим деревянным звуком под ногами. И я на триере . Триера повернула, гребцы напряглись, приложились к веслам. Резко, с выдохом, обрушили очередность лопастей в пенный рев прибоя. И берег вырос, навалился грядой бегущих к шуму волн холмов, и ближе, ближе…
Забегали по палубе вожди, готовясь встретить набегающую сушу. И, бранно распаляясь перед битвой,
Мне гнусное обличие троянцев
Показывал с триеры Агамемнон ,
Как гром и  блеск их бесноватых танцев
Сжигали страстью грозный Илион.

И мощь стены томилась под бронею
Собравшихся к побоищу племен,
А скрип весла катился над волною,
И нес к тому, что выбрал, с чем рожден.

И Гелиос горел в коварной меди
Разящих жал, закатною тоской.
Был вечер,
                степь,
                и долгожданной тверди
Коснулся киль триеры подо мной…

Киль заскрипел, и замерли гребцы. Зарылось судно в гравий и песок. Затихли все, а суета дыханий все в ритме гребли крутится в груди. И в унисон колотятся сердца. Ждем первого. И нужно лишь стерпеть - глухое ожидания судьбы. Мне дело важно - я иду вперед.
Я прыгаю, и стопы моих ног беспечно зарываются в песок. В тепло вечернее… И грузно зашумело: посыпались с судов друзья, союзники, и загремели медью. И хлопали мне дружно по плечу …
Вот лагерь вырос, и уже трещат костры. И рядом все, но как-то в стороне, и чуждо, и сторонне для меня…
Все чуждо, только в пламени костра один ахеец греет сонный взгляд, и в пламя, словно щепки и дрова, слова бросает,
и они летят,
бесследно исчезая в шум жары:
Мои львы скоро будут мертвы,
Я иду, я крадусь, я в пыли их шагов.
Мои львы скоро будут мертвы,
Я их холод, тревожность их снов.

И манит не багрянец потехи, я не враг им, а просто пора
Убивать свои детские страхи, в руки брать рукоять топора.
Хватит страхам своим поклоняться, душемелящим их жерновам.
Срок пришел уходить и прощаться, звон металла добавив к словам.

Время, время -  искать себе шрамы,
Узкий кокон привычек кромсать.
Время, время -  искать себе шрамы,
Получать их и рубцевать.

И не знаю, что ждет за порогом,
Но когда неизвестное ждет,
Значит все впереди, значит, с богом,
В жизни гул, в бесконечный поход…

***

Дела закончились, заботы отошли. Долина поманила - я ушел. Я уходил все дальше в тишину, в глушь зарослей, в колючий их озноб. Полз, выбирался, снова пропадал, и, расцарапанный, уперся наконец в холодное величие стены, троянской…
Было просто хорошо средь сумрака потрескавшихся глыб, лежащих в кладке. Спину холодил покой их, мхом поросший за века, и голоса, троянцев голоса негромко доносились с вышины. Два голоса - мужской и женский. "Сестренка, милая сестренка, – гудел мужской, – безумие витает над тобой. И жуткий мрак стоит в твоих глазах. И кровь, вся эта кровь, которую ты видишь словно явь. Очнись, Кассандра!" "Беспечный Гектор , – мерно отвечали, – ты видишь, но не дальше тишины, которая сейчас стоит вокруг. Но может то, что нынче – это сны, а явь приходит только вместе с снами." Глас девушки окреп, налился силой и над равниной звонко разнеслось:
Свет…
Свет уходит за вершины,
Ветер в травах будит дрожь,
Манит, манит в тишь долины
В холодеющую рожь,

Где так скоро закурится
Запах крови и войны,
А пока еще ютится
Тень тревожной тишины,

Где так стройно взвоют луки,
И в кровавой пелене
Будут долго гибнуть звуки
Уходящих при луне.

Пламя, вспыхнув неумело,
Добела испепелит
Душу, сердце, мысли, тело,
Пожалеет лишь гранит.

И печаль неодолимо
Мукой знанья сердце рвет,
То, что нынче и незримо
Будет и произойдет.

Голос умер.  Но слова печали продолжали жить во мне.…
День угас.
Ночь, прыгнув кошкой  из-за моря, замерла…до назначенного срока, на коленях небосвода…
Я ко мху стены прижался, задремал и рухнул в сон. Снилась Троя. Бег мощеных улиц вел меня к широкому порталу. У портала мощный Гектор собирается на битву. На погибель мне он точит жало длинного копья. Рядом села Андромаха, жмется ласково к коленям. Грустно ей, что муж уходит на опасное занятье. И она протяжно плачет о грядущем им пути. А сквозь плач ее негромкий слышен хриплый баритон.
Гектор просит Андромаху - обо мне не голоси,
На прощанье, дорогая, губы сладко прикуси,
Окуни сухую горечь в розоцветную купель,
Дай уйти без обещаний за распахнутую дверь.

Не грусти от ожиданий,
Не волнуй прекрасных глаз,
Мне по лезвию желаний
пробежать последний раз,

Кануть звонкою песчинкой в битвы гибельный охват,
И последней этой схватке буду рад, бездумно рад.
А тебя родится Эос  снова в неба синеве,
Когда холод мирозданья не напомнит обо мне…

Сон угас. И снова ночь и звезды…



***

Я  поднялся и ушел обратно в степь. Тишь царила на ее просторе. Теплый ветер травы ворошил и кружил их, и подхватывал, и снова пригибал, то замирая на полуслове, то вновь поднимаясь до высоких тонов. Прозрачный и чистый воздух полоскался в легких, опаленных днем. Босые ноги колола выжженная солнцем трава, и облака бежали над головой, словно караван, переждавший зной и стремящийся за ночь наверстать упущенное…
Я брел сквозь хоровод трав, сквозь их шепот, и странная радость не оставляла меня.
А мелькание облаков, тем временем, то загораживало луну, то давало ей время осветить волнующееся море травы. И вдруг, среди этой  пучины, я увидел две фигуры: человека и льва. Они кружили друг против друга, "глаза в глаза", не замечая ничего вокруг, кроме движений противника. Они были полны движения, они были - одно движение,
и тишина вокруг них пахла жаром  тел,
и тяжелое дыхание человека перемежалось рычанием льва,
и блеску копья вторило мерцание глаз огромной кошки. И вопреки миру и покою, застывшим вокруг, они двигались все быстрее и быстрее, словно танцуя какой-то странный танец, и человек все чаще бил копьем, и лев все чаще бросался в сторону человека.
И кровь во мне запела жадно.
Но облака на время закрыли луну, и свет ее погас, и вновь все тихо и спокойно, и лишь льет далеко в степи проточивший себе путь в облаках ручей серебряного света. И пусто и темно …
А время шло, начало светать, ветер разогнал облака, и опять стало видно поле сражения. Лев измотан, слабеет, движения его медленны и неловки. Он уже не нападает, а лишь отскакивает в сторону при каждом выпаде человека. А человек кружит все быстрее и быстрее. Лев разъярен,
   лев жмет уши к голове, гнется к земле,
               ласкает ее гривой,
ждет момент.
И напрягся, собрался, бросился.… Но копье уже ждет его. И размах уже сделан, и через распахнутую пасть входит жало между шейных позвонков. Хруст… Смерть. 
Глаза льва погасли в свете встающего солнца…
Ветер задул сильнее и унес за горизонт обрывки облаков. И запылило на горизонте, блеснуло медью. И все ближе, ближе и настойчивей, и уже слышен лязг брони, и ясно – войско. И потянулись: саламинцы, иллирийцы, спартанцы, фессалийцы.… Растеклись рекой вокруг убийцы льва, обступили, зашумели, и… устремились к другому горизонту…
И вот снова тишь, и трава истоптана, и лишь маленький островок не тронут, где упал лев, растянув в последнем прыжке свои сильные лапы… Судьба его закончилась, и нить ее порвалась. А моя еще колотит, бьет в новом витке, звенит копытами, как четверка коней, входящая в поворот гипподрома, и солнце уже стоит высоко, и  горит во мне  желанье битвы. И пора спешить вслед войску. И я иду искать свою судьбу…
***

И битва вспыхнула. Кто первым был?…не помню.  Но очень звонко спела песнь стрела, и кто-то рухнул, кто-то закричал.
И сорвались вперед шеренги в бранный шум, и где уж разбираться, не успеть.…Кому то даже - боги виноваты…
Ход битвы нарастает, гул растет. И мысли медленны, и тело цепенеет. И душу поглощает паралич…
Презрел все мысли, душу позабыл, и вот сорвался с места вслед за всеми. Бегу, и набегаю широко, и выставляю впереди большой, тяжелый фессалийский щит, и стрелы барабанят по нему. Но все быстрее…  жмусь плечом к щиту,… наваливаюсь, прыгаю и бью! Колонна оседает…
Я ухожу назад, ударов сторонюсь, лавирую, вот заношу копье, и

Клекот копья о щит терзает слух,
Медью презрительной к бронзе тел,
Каждый из противоборствующих двух
Думает - смерть не его удел.

Мечты – нет, не жалкий каприз души,
Они – покой ее берегов.
Надежды так сладостно хороши
Тем, что возносят нас до богов.

Случайность пьянит, и ее финал
Не видится, предпочитаю  бить,
И двигаться в столпотворение жал,
Тех, кто так жадно желает жить.

Про выход не знаю, не думаю я,
Ведь смертны и Гектор и даже Ахилл ,
И бьет копье, дугу очертя,
В мое переплетение жил…

И закружило все перед глазами, замелькало, и всплыл в памяти голос Кассандры, и Гектор во сне, а реальный Гектор тем временем сдирал с меня доспехи. И скользнул по краю уходящего сознания виденный утром лев, и вспомнил, и снова забыл, и вспомнил - льва же Ахилл убил. И поблекло все, и опрокинулось… Протесилай умер.

***

Страх полоснул меня, и я проснулся. Привычный сумрак череды вещей меня встречал, сквозь окна падал свет. Свет города, мерцающий в ночи.
Я сон перебираю о борьбе, а у меня в душе гостит уют. Я вспоминаю моря шум, дом на горе, беспечность сновидений. Гладь неба в скором беге облаков, их битое морское отражение…Песок струит, себя ветрам вручив…
Длинные пляжи волна милует мигом падения,
Силой тугого витка, свой осеняя прилив.
После трудов отдыхая в печку бросаю  поленья,
Ветер приносит порой старый, знакомый мотив.

Ночь прилегла у огня, в круглые ткнувшись колени,
Тихо баюкают ночь в голосе  звуки любви.
По полу льется сквозняк, в щели сочась из-под двери,
Но сберегают тепло ног шерстяные носки.

Мерно лопочет огонь, мерно безумствуют тени,
Стены на миг расписав хаосом пляшущих лиц,
Мыслям удачно вторят многоголосые трели,
Тихо ворчащих в ночи, снами неволенных птиц.

Гулко играет прилив в ветром обточенных камнях,
Звонко налитый луной, вплоть до грядущей зари,
В ветре полощется даль, полночь в пустеющих окнах,
Темную мглу от ворот двигают вдаль фонари…

Миг пробежал и веки тяжелеют, и меркнет город, снова сон пришел …



(maaxs@rbcmail.ru)