Сказка для друга

Король ли ты, пусть златом налиты тугие кошели,
Король ли ты, не роль короны  правом наделяет,
тебя вершить судьбу своей страны.
Король ли ты, пусть люди к трону шли,
и каждый поцелуй запечатляет
на шелковых перстах… Король ли ты?
   
                СКАЗКА ДЛЯ ДРУГА.

Почти все сказки начинаются одинаково; жил да был, в некотором царстве, в некотором государстве… Далее протокольно расписывается, кто жил, с кем, да в каких отношениях, да в какой именно государстве. В общем коли перо мое было поднято дабы начертать в вашем уме дальнейшие картины, то и я, растекаясь вязью по скрижалям повествования, представлю главного героя в рамках сложившихся канонов. Итак, жил да был не молодой, не старый Король. Да, да, все его так и звали да величали – Король, или как он особенно любил – Совершенное Величество. Поскольку никто не решался его звать по имени да отчеству, и лицо он был уважаемое и официальное, придворными обожаемое. Он любил жить красиво, и был весел духом, а так же заботлив и добр, поэтому, как говорила его свита, народ его любил и боготворил при жизни. Король часто устраивал в стране праздники, и очень был доволен тем, как он щедр и мудр, позволяя народу отвлекаться от рабочих буден. Казна не успевая пополняться уходила на праздные гуляния, ведь как известно, не все достается нам так дешево как хочется, а тем более народная любовь. Однажды, на балу, устроенному в честь цветения помидоров, Король решил послушать, как будут славить его благодарные смертные. Переодевшись в простолюдина Король выскользнул из дворца. Он минул гуляющую знать, одетую в честь нового праздника в пурпурные одежды, портки шитые алыми шелками, да платья на манер мадам Помедур. Увенчанные желтыми цветами семейства пасленовых, они прогуливались в дворцовом саду, любующихся на фейерверки, и не спеша пошел по улицам города, по его приказу освещенными факелами и украшенными флагами и цветами. Народа оказалось не так уж и много как он ожидал, лишь из открытых дверей пивной он услышал оживленные голоса. Он вошел в низенький зал освещенный масляными лампами, в котором стояли грубые столы за которыми сидели его любимые подданные и пили, галдели на все лады. Король занял пустующее место у окна, заказал румяному пареньку что ни будь выпить, внутренне гордясь что теперь он на короткой ноге с народом, и стал прислушиваться к разговорам. К своей радости он услышал что народ поминает его имя. Умиленно улыбаясь он маленькими глотками благодарно пил из хмельной кружки, строя кислую мину при каждом глотке, подбадривая себя мыслю что теперь он может хвастаться что не гнушается народным пойлом. А его народ тем временем, оказывается, мыл ему косточки. Да что это за Король, сипел кто-то за спиной, ему бы только развлекаться, кутить, есть, да пить за наш счет. Король поспешно подозвал румяного паренька и расплатился с ним. Да, кто-то подхватил за его спиной, все у него в голове только праздники. Заводы, мастерские на праздники закрываются, с полей всех гонят на ярмарки, а у них денег нет не то что бы гулять, а просто чтобы поесть нормально. С этими остановками в работе урожаи пропадают, все заботы прахом летят. Да потом, все что мы добываем потом уходит на ветер, да на балы. Все проедает да прогуливает двор и Король. Да не Совершенное Величество он, а жопа, выкрикнул кто-то раздраженным голосом. Правильно, жопа, подхватили со всех сторон. Король покраснев до кончиков волос спрятал лицо в кружке и то возмущенно, то отчаянно хлопал глазами. А народ веселясь стучал по столам, притопывал ногами и повторял; жопа-а, жопа-а.
Король брезгливо отодвинул кружку и натянув на глаза шляпу скользнул к выходу и скрылся. Он бежал ко дворцу то заламывая руки и всхлипывая, то грозно потрясая кулаками. Когда он очутился в спальне, то он сорвал с себя ставшими ненавистными ему одежды и со злостью бросил их в камин. Король метался по зале, то падая на колени и моля Бога чтобы народ его полюбил, то вскакивая и меряя широкими шагами персидские ковры поносил их последними словами. В каждой минутой его ненависть к народу росла все больше и больше и он в отречении народ сунул себе пальцы в рот, и изрыгнув в окно народное пойло, вымотавшись поплелся к кровати и уснул полный отчаянья.
Утро шумело теми естественными звуками, которые без которых дворец не просыпался во здравии. На разные голоса пели канарейки принесенные в клетках в сад, для услады слуха, маленький оркестр из тридцати музыкантов вил свои нежнейшие мелодии отдуваясь под полуденным солнцем. Нет, ошибки не было. Утро начиналось тогда, и длилось столько, пока Король не разлеплял сонных глаз потягиваясь на шелковых простынях. Но в это Утро, Король не проснулся ни одиннадцать, ни к полудню, как не старался оркестр, как ни драли глотки желтоперые канарейки. Свита уже стояла битый час под дверью спальни, как раздался страшный утробный, именно утробный крик. Приближенные Короля ворвались в спальню и увидели, что Король сидит на кровати, накрытый простынями и кутаясь большой и бесформенной массой. Все замерли в нерешительности, и слабый, какой то глухой голос Короля, попросил всех выйти. Свита в недоумении, перешептываясь, стала разбредаться. Самые верные остались в нервном возбуждении обмахиваться веерами. Развалившись в креслах у входа в спальню, изображая состояние граничащее с обмороком, изредка прося умирающим голосом слуг принести что ни будь попить, разумеется из подвалов дворца, и перекусить, подразумевая томящихся без них на льду устриц или осьминогов нашпигованных креветками. Из спальни доносились сдавленные стоны и возгласы, а через пару часов робко зазвонил колокольчик. Верный подданный  Короля, Хранитель Ордена Нравственности, которого иногда самые приближенные и самые важные люди королевства звали Хроном, просунул нос в щелочку двери и навострил уши. Едва уловимым голосом Король приказал ему войти, плотно закрыв за собой дверь. Хрон мялся на пороге, путаясь в ногах, и вытягивая шею, как разбитая ревматизмом лошадь, и ждал когда Король, закутанный в простыни как мумифицированная гигантская тыква, заговорит с ним. Хрон, раздался дрожащий голос, подойди ко мне ближе. Хрон засеменил к Королю, рассыпаясь от волнения в мелких реверансах и кникенсах. Масса под простынями заворочалась утробно всхлипывая. Хрон остановился на почтительном расстоянии и замер. Хрон, сказал Король, я призвал тебя, поскольку ты всегда был мне близким другом, советчиком, и гласом моим. Надеюсь что ты крепок духом и верой мне, и сможешь держать тайну и быть мне опорой. Хрон закивал, отчего его длинный нос, отметим вовсе не символизирующий его большие достоинства, стал клевать сумрак алькова. Так вот, продолжил Король, со мной случилась беда, и я стал не тем кем я был раньше… Король запнулся, словно ему мешала какая то мысль, или воспоминание. Ты мне должен помочь, уже мягко и сердечно, совсем по-детски произнес Король и сдернул простыни. Хром попятился, вращая глазами и размахивая руками, словно краб переросток. Потом стиснул кулак и с размаху засалил его в рот, сдерживая крик. Перед ним, под сенью золоченых ангелков держащих альков, среди ярких восточных подушек и кружевных оторочек белья, сидела большая волосатая ж… попа. У нее по бокам были маленькие недоразвитые ручки, и из-под ее пикантных окружностей торчали придавленные массой маленькие ножки. И самое странное, что во всей этой… попе, како, неуловимо, узнавался… Король. Даже сейчас в плаксивом выражении попы, Хрон узнавал Короля, таким когда он был в полном отчаянье, в день когда ему сообщили, что его любимая собачка Чича насмерть подавилась зайчатиной с миндалем под шампанским. Хрон зажмурился, снова открыл глаза, но перед ним все равно сидела большая, покрытая волнистыми волосами попа в три обхвата.
Хрон протяжно завыл тихим голосом закусывая губу.
Хрон, я прошу тебя, тише, тише - заворочалась попа протягивая к нему крошечные ручки. Хрон готов был упасть в обморок, но только то, что он слышал голос Короля сдерживало в нем остатки рассудка. Прошло немало времени, пока он смог заставить себя установить по обе стороны монаршего ложа резные ширмы и теребя себя за нос приблизиться к попе… то есть к Королю. Король то плакал, отчего крупные слезы, помимо естества выступали и катились из… уж из уважения к Королю опустим эти анатомические подробности, то беззвучно валился навзничь, как не опаленный окорок. Молю тебя, молю - вдруг кряхтя приподнялась попа, пришли врачей, пришли колдунов, ведьм, Святого Папу призови, но пусть меня вернут в прежнее состояние. Ты моя единственная надежда… и опора, добавил Король, грузно заваливаясь на бок.
Когда Хрон вышел из покоев Короля, запирая за собой дверь ключом, который ему сейчас доверил сам уважаемый монарх, то свита, которая уже услышала об этой странной аудиенции и собралась у дверей, не узнала его. Бледный, с трясущимися руками с блуждающим взглядом, он не отвечал на обрушившиеся  на него вопросы, и сразу направился к себе, расталкивая на ходу толпящуюся знать в креолинах. Когда он вошел в свой кабинет, то выгнал прислугу и оставшись один потер руки, воздел их к расписанными голыми богинями потолку и захохотал, как злодей из плохо сыгранного спектакля.
 Ты знаешь что такое зависть? Не поверю, если скажешь что не завидовал. В детском садике ты хотел чтобы та девочка в розовом платье обратила на тебя внимание, а она даже не хотела принимать тебя троюродным дядюшкой в дочки-матери. Она хряпала конфеты которые ты крал дома из буфета, с риском быть выпоротым или выстоять час в углу, а потом уходила с тем вихрастым драчуном, который не мог даже выговорить р-р-р, и не научился считать до трех, но целовал ее, и даже заглядывал ей в трусики за летней террасой. Вспомнил? А когда ты давил прыщи перед первым свиданием, а твоя потенциальная девушка на ходу меняла курс и уходила прицепом за парнем у которого был новенький байк, о котором тебе запретили даже думать родители… Или так, ты цветущая студентка, цветение которой заключается в прилежной учебе и в изучении жизни по романтичным книгам о любви, типа «Джейн Эйр». Ты думаешь, что ты «первая», но та потаскушка с грудью дойной коровы и таким же интеллектом получает у потеющего в ее присутствии профессора высшие баллы, открывая отнюдь не учебники, а обзор под юбкой, и считает тебя нетоптаной курицей…  А каково быть вторым за Королем?! Ты важная фигура, тебя боятся и уважают, ты можешь почти все…но это ПОЧТИ, врезается в мозг, не дает уснуть. Хрону не хватало света, воздуха потому что он был вторым. Но теперь… Теперь он будет Гласом Короля, он будет раздавать приказы, он будет грести казну безоглядно, и стращать Короля-Жопу, тыкать в его мерзкие волосатые щеки зеркало и грозить ему полным разоблачением перед его обожаемым народом. Зависть Хрона была высокомощным глушителем совести. Теперь ему не надо ломать голову как добиться милости Короля. Теперь он, Хрон – Король.

 Тем временем Король, устав рыдать и воссылать мольбы небу, привстал на ложе, мутным от слез взором оглядел залу. В щелочки штор светило нежное солнце. Оркестр хоть и смолк, но зато теперь слышалось пение, чирикание беспородных птиц проникших в сад. Королю было так плохо, так тоскливо, что он захотел хотя бы немного тепла, простого человеческого, без примеси комплиментов на французский манер, соблюдения этикета на английский и международной лести. Шлепая маленькими ступнями, с трудом удерживая равновесие он направился к окну. В просвет между муаром атласов и гладью шелков он увидел сад, трепещущие зеленые ветви насильно выровненные садовниками, красиво заливающихся невзрачных птичек, которых запрещено пускать в сад дабы не расшатывать своим пением нервную систему завистливых канареек. На лепном карнизе колыхалась острая изумрудная травинка. Король было подумал, что надо бы выдрать слуг за то что они не следят за многофунтовой красотой знаменитых королевских фасадов, но осекся и смилостивился, любуясь ее гибкостью, подумав, что вероятнее всего она теперь будет его тайной подругой и символом надежды, пока он болеет. А потом, конечно придется сделать выговор и пускай фасады уберут. Откуда-то из кустов в виде драконов вылез мальчик. Вероятно он работает при кухне, или при конюшне. Он полез в клумбу, где росла клубника, которая служила элементом в искусном растительном полотне. Он крутя головой по сторонам сорвал несколько ягод и съел, облизывая пальцы в ягодном соку. Король печально умиленно улыбнулся выглядывая на цыпочках. Тут же зеленый бок дракона изрыгнул слугу в ливрее и в парике, который отвесил лакированной туфлей пинок в задницу мальчика отчего тот растянулся в вензелях клумбы, давя животом ягоды. Слуга за ухо повел его в сторону конюшен что-то выговаривая ему на ходу. Король одобрительно подбоченился, кивая всем телом, покачнулся и шлепнулся на пол болтая детскими ножками в воздухе.
Жалкий, маленький уродец, подумал он про себя, пытаясь встать, ну не способен ты понимать простых людей и принимать все в естественном виде, так как оно живет, как дышит, как произрастает.
Потирая ушибленные мохнатые бока, Король пошел обратно в кровать на слабеющих ножках. Только бы меня излечили бы, пока не появятся пролежни, подумал он, кутаясь в одеяло.

Хранитель Ордена Нравственности, тем временем созывал королевскую знать в тронном зале, для важного, уж он то знал какого важного для него, сообщения. Под сенью двуглавого павлина, одним глазом косящимся в зеркало, другим тупо уставившимся на глистообразный жезл, обрамленного словами; «Король един, и не будет у вас другого Короля», Хрон презрительным глазом окидывал собравшуюся свиту, а другим намечал первых придворных красавец которых он призовет ныне служить отечеству в своем лице душой и телом. Господа - резко выкрикнул он, выкинув перед собой руки, отчего все разом притихли, Господа, Король, от имени которого я к вам обращаюсь, хочет призвать вас к скорби, ибо сейчас он болен, но не сильно, но все-таки хочет на время говорить с вами с любимым народом через меня, и на этот же срок удалиться за границу на лечение. А именно к южным берегам на виллу в  ФалОс. Там он прибудет пока не излечится от того легкого недуга коим сейчас страдает. Сегодня вечером вы будете ознакомлены с приказом передачи мне прав Короля, закрепленный подписью оного.
Произнося свой краткий, но яростно возвышенный спич, Хрон то рубил воздух руками, то прикладывал их в груди, с бурлящей радостью чувствуя, что его роль, которую он лелеял, и жесты которой он выучивал по ночам в зеркальной ванной отделанной лучшими современными дизайнерами, теперь превращается в реальность. Виват Король - крутилось у него в голове, как навозная муха заточенная в ночной горшок, Виват Жопа.

Вечером когда Хрон победоносно предоставил холеным халдеям, обесточенным конкурентам, выгоревшим фаворитам приказ Короля, большая дворцовая карета с занавешенными окнами была готова к поездке. На запятках сидела охрана, в шитых золотом мундирах, сжимая ружья, выданные по распоряжению Хрона. Несколько экипажей грузили тюками и готовились к заселению несколькими придворными,  собравшихся ехать со своим Королем, дабы следить за его здоровьем, глядя с надеждой в его глаза, надеясь урвать приближение к трону или иные выгоды у ослабленного здоровьем Короля. Поздней ночью несколько солдат вынесли к карете крытые шатром носилки, и Хрон лично, приказав всем удалиться, помог Королю выбраться из них, обещая, что лечение пойдет лучше и быстрее на свежем морском воздухе, куда он уже пригласил лучших заграничных врачей, заморских шаманов, андалузких ведьм, самого Папу, и пару отечественных врачей, наверняка бездарей, поскольку разве может что-то отечественное конкурировать с иноземным, определенно нет. Король благодарно протянул для поцелуя ручку из окошка кареты, и Хрон, с трудом скрывая глубочайшее омерзение изобразил поцелуй перстов, за который давеча не раз бился, царапался со сворой облагодетельствованных чинуш. Король прерывисто вздохнул размещая свои чресла покрытые просторным вышитым бельем и теплой горностаевой мантией, не подозревая, что его ближайший советник распорядился четверке отчаянных головорезов, расправится в пути с людьми в экипажах, перебить охрану, которым выдали неисправные ружья, а пышную дворцовую карету, не отворяя дверей, столкнуть в реку с моста, следом за прочими телами. Хрон не опасался, что если даже его подручные заглянут в карету, где как он сказал поедут заговорщики против Короля, не узнают в Жопе Его Величество. В полночь конная вереница тронулась навстречу своей гибели. Позолоченная люлька плавно качалась на смазанных рессорах, и Король, обретая надежду и успокоение думал о предстоящем и пытался чистить мандарин, устроившись между подушками. Ручонки с трудом дотягивались одна до другой, и мандарин постоянно выпадал из них под белье, прокатываясь к пяткам кроля по заросшей ложбинке. Когда с трудом янтарные дольки были высвобождены из кожуры, то встал вопрос; куда же их… хм, как их съесть?! Король интуитивно понимал, что единственное отверстие, коим он говорил, плакал и глядел, и есть по вероятности место для приема пищи. Он поднатужился, и забросил туда кусочек, на время заглатывая потеряв зрение. Вкусно. Он только сейчас понял насколько голоден. Король отломил еще дольку и поднес ее… давайте скажем к губам. Пока губы трепетно открылись навстречу нежнейшему кусочку, пальцы случайно коснулись их. Сначала они отпрянули, потом осторожно прикоснулись. Король испытал необычайные ощущения, и даже весь покрылся мурашками, отчего вставшие дыбом волосья, зашевелили на нем мантию. Сначала пальчиком, он попробовал ободок своих губ. Нежные складочки затрепетали под прикосновением. Потом густо краснея, как свежеотваренныйвкипятке рак, просунул пальчик меж губ. Ужасно стыдно, и так же хорошо. Король попробовал раз, еще, смелее, пока карета внезапно не остановилась, так резко, что аж вся кисть, унизанная перстами вошла вглубь Короля лишая его как зрения, так и слуха. А вокруг, как раз шумели выстрелы, крики, и визг королевской свиты. Охрана в мундирах отчаянно щелкала ружьями, но без результата. Когда Король вытащил таки руку из своих недр, дверца кареты распахнулась, и чьи то руки рванули его не себя. Король вывалился как большой кусок мяса на землю, уткнувшись зряче-слышущей частью в грязную лужу, от чего чуть не захлебнулся, не переверни его кто-то на бок, грубо поддав сапогом в бок. Вокруг остановившихся карет носились всадники с пистолетами, с саблями, с факелами. Все это напоминало карнавал при дворце, если бы на земле не валялись трупы охраны, и не ползали зареванные придворные с расквашенными физиономиями и растрепанными париками. Это было самое настоящее ограбление. Из экипажей летели тюки, коробки, маленькие походные ларцы с драгоценностями, а по полям разбегались карманные собачки, киски, мартышки, любимцы членов свиты, оглашая трусливыми криками ночь. Король охнул когда на его бок опустилась спасительная нога в сапоге, вдавливая его в прохладную землю. А это еще что за жопа?!- послышался сверху гремящий бас. Тот час к Королю поднесли факелы и он жмурясь единственным глазом увидел косматых разбойников склонившихся над ним. Ну и херня, сказал кто-то, отчего Король смутился и собрав остатки воли и смелости промолвил; Я вам приказываю, холопы, со мной и при мне так не выражаться. Круг факелов, плюющихся искрами, расступился на секунду, раздались испуганные возгласы. Да эта срань еще и говорит! - понесся шепоток. Король гордо вперил глаз на кровопийц, пока все тот же, сапог не обрушился на него вырубая зрение, слух и сознание.
Король очнулся в каком то теплом месте, но ничего не мог понять и увидеть. Какая то сила подмяла его под себя и мешала оценить сложившуюся ситуацию. Хотя тело Короля и ныло, сейчас его охватывала пре приятнейшая истома. Его кто-то толкал сверху, покряхтывая и роняя на власяные ланиты монарха капли пота. Когда Король понял что происходит, то отчаянно начал барахтать конечностями и зашелся нутряным воем. Король пронял что его просто… как правильно сказать, ага, подвергали насилию. Тот кто был сверху отстранился, и Король на мгновение увидел крепкого разбойника, с волосатой грудью, заросшими щетиной щеками и со спущенными штанами, а потом его орган зрения опять был ослеплен. Король как мог сопротивлялся, чувствуя как непривычно сладкие волны лишают его сил к борьбе, щипался и крутился, однако темп пронзания его единственного глаза все учащался, и вскоре Королю пришлось вкусить нечто терпкое текущее по вновь обретенным губам.  Нехристь, подумал Король, опадая в изнеможении, разлепляя мутный взор; это ж надо, в глаз сношать.
Разбойник отвалился, как напившаяся кровь пиявка, и шумно дыша, распластался на полу устланном соломой. Король полный самой отчаянной тоски, смущения и стыда, молчал не подавая признаков жизни, словно коровья филейная часть готовая к разделке. Разбойник уснул. Прислушавшись Король догадался, что находится в бандитском логове. За стенами комнаты, пировали, галдели и изредка поминали его. Не Короля, а Жопу, а как его величали эти висельники – Ряженная Жопа. Король сиротливо заскребся по полу, забивая себе под маникюренные ноготки соломенную труху. Разбойник пошевелился и посмотрел на Короля. Тот, едва шевеля истерзанными устами, слабым шепотом попросил что ни будь поесть и попить. Разбойник со смехом поднялся с пола, и звонко шлепнув королевскую ягодицу, вышел за дверь к пирующим. Король жалко вперился в сумрак и начал размышлять, как теперь ему свести счеты с жизнью. Повесится, так у него шеи нет, скинуться в реку, так до нее без посторонней помощи он не доберется, может отречься от престола и уйти в отшельники. Так чтобы отречься, для начала надо найти Хрона и дать ему наказы как управлять страной, ибо прямых наследников у Короля не было. А завести их сейчас, обесчещенный  и осрамленный грязным простолюдином, он не мог отныне, пока врачи не разберутся в его болезни. Дверь распахнулась, и несколько мощных рук подхватили Короля под ручки и поволокли на свет. Слева оказался него насильник, который тихо прошипел ему, что бы он ни говорил, что с ним произошло, и сопроводил слова свои ощутимым тычком в бок. Король жмурился на свет, и упирался крошечными ножками, но его вытащили на середину просторной комнаты и бросили на пол, под улюлюканье и возгласы удивления. Король приподнялся, чем вызвал новую волну бурной реакции и огляделся. В комнате стояли длинные столы и скамьи за которыми сидели разбойники. На столах у них дымилась праздничная снедь, по случаю удачного налета. Они привстали разглядывая Короля. Самый здоровый среди них, волосатая детина со страшным шрамом пересекающим пол-лица, обвешанный крадеными галунами, почетными орденами свиты, с мантией Короля на плечах подошел к нему. Король почувствовал знакомый ему запах сапог, и болезненно сощурился на вожака. Ну, тварь словесная, говори кто ты будешь - прорычал басом он. Король тихо переминаясь с ноги на ногу уставился в пол и брякнул оземь – Король. Кто, кто? не расслышал вожак и пнул Короля сапогом. Король – еще тише сказал он. Король? – громоподобно расхохотался вожак. Все залились смехом, скаля щербатые зубы, морщась от смеха и проливая содержимое золотых бокалов из дворцовых сервизов фирмы «Цып-тыр» втюхиваемых при покупке 45 золотых и серебряных сковородок в цену трети государственной казны, на грязный земляной пол. Король говоришь?- гремело над  опороченным ухом Короля. Ребята, тащите ему трон. Двое мелких, как шакалы, мужичка заметалось и потом со смехом удалились куда-то, возвернувшись с низкой бочкой служащей здесь отхожим местом.  Крепкие руки вожака подхватили Короля дрыгающего ногами и плотно посадили в горловину бочки дышащей калом и мочой. Король перестал сопративляться, понимая что это просто бесполезно, и зажмурившись стал молить о внезапной смерти, ибо такого пороза он перенести не мог. На его губах еще хранился вкус семени разбойника, а мысли и дух Короля были уже на небесах. Вожак отвесил ему крепкую оплеуху и сунул в одну руку в виде скипетра куриную ногу, а в другую огрызок хлеба. Король открыл глаз и сглотнув слюну всем своим перекошенным видом дал понять, что не собирается быть посмешищем, однако продолжая сжимать еду. Кругом все катались со смеху, бросая в Короля обглоданные кости, и скандируя - Король – Жопа, Король - Жопа, а тот даваясь, бледнее и покрываясь испариной, начал обмусоливать беззубым ртом куриную ножку, ибо лучше есть, чем видеть их кривляющиеся рожи, и заглушать их свистопляску собственным чавканьем.
Под утро все напились и вдоволь насмотрелись, наиздевались над бедным Королем, что валялись как снопы пшеницы опрокинутые ветром. Единственно держащийся на ногах вожак пинком заставил Короля выбраться из бочки и следовать за ним. Король поплелся ним и оказался в низенькой, плохо освещенной спальне. Хоть она и была маленькой, но обставлена не хуже королевских покоев. Вдоль стен стояли сундуки, одни были полны дорогой посудой, другие мобильниками, третьи драгоценными камнями и металлами, на стенах шкуры редких животных, видимо краденных у иноземных торговцев. Хрустальная люстра висела почти касаясь пола, такой большой она была, мерцая в свете факела. Постель застелена шелками и органзой, дорогая подделка под Версаси, вышитыми японскими орнаментами и хризантемами, с заметными пятнами недвусмысленного происхождения. Наверное этот мужлан тут лишает чести VIP персон, которых грабит на большой дворцовой дороге – подумал Король и весь напрягся в ожидании. Но не тут то было. Вожак вытащил из-за ларя свернутую подстилку, годную только разве для собак, и кинул ее в ноги кровати. Кивнув на нее Королю, он стал стягивать свою рабочую робу, покрытую пятнами крови и слез невинных жертв. Король, в обрывках белья, свернулся на подстиле калачиком притиснув к своим обездоленным чреслам руки и ножки, испуганно поглядывая на душегуба. Тот обнажил свой мощный, поджарый торс и с хрустом подламывая ложе завалился на простыни. Запустив немытую руку с грязными ногтями в штаны он вынул свой срамной орган и быстро подро!!!чив и кончив на восточные простыни, он буркнул - Никому доверять нельзя, только себе и Господу Богу. Потом оба молчала лежали вслушиваясь в тишину. Вожак сиплым голосом окликнул Короля – Ну что Жопа! Я так понял и ты была королевским посмешищем? Я в свое время видел этого напыщенного ублюдка. Из-за него и пошел на большую дорогу, чтобы мстить ему и его дворцовым шавкам. Вон какую память он мне оставил, прикоснулся он к уродливому шраму на лице. Мы с отцом для него служили на празднике, когда мне было одиннадцать лет. Он сам тогда был еще маленьким выродком. Мы с отцом были цирковыми артистами. Акробатами. Был какой то очередной праздник, когда мы с отцом приехали в это королевство, работать на ярмарке. Кто-то из придворных увидел наше выступление, и пригласил нас во дворец участвовать в большом представлении для принца. Я должен был жонглировать саблями, ходить по проволоке, скакать на коне стоя на руках. И маленькому ублюдку так понравился номер с жонглированием, что он просил, и просил повторять номер. Через полчаса руки у меня одеревенели, а отец молил посмотреть другой номер, но принц был неприступен и хотел посмотреть что будет дальше, когда я устану и выбьюсь из сил.  И вот одна сабля падая вырвалась у меня из руки и полоснула меня по лицу. Я упал истекаемый кровью, отец в отчаянье заламывал руки. Принц жадно насытившись зрелищем приказал щедро наградить меня и отца, но отец не принял вышитый бисером кошелек, а кинул им в принца стоявшего на балконе. И попал ему в нос.  Король машинально поднес руку туда, где раньше у него находился нос. У того пошла кровь, все запричитали, а отца скрутили и потащили в тюрьму. На утро он был казнен, как лицо покусившееся на жизнь принца. А я, без денег, с выброшенным мне мешком реквизиции и побитой лошадью, был выставлен за пределы королевства. Но через года я вернулся, матерый, с людьми, и стал ему мстить. Грабить его людей, убивать чванливую знать, воровать товары и деньги везомую ему. А сегодня я было возрадовался что пришел час отмщения, но в его кареты оказалась ты. Жопа, очередная потеха, очередной уродец смешащий эту тварь которой я хочу кишки выпустить. Он говорил все яростнее, и яростнее, приподнявшись на локте и пронзая, пронзая воздух растопорщенными пальцами, словно желая схватить ненавистный ему образ. Король мелко трясся на полу, глядя округлившимся от ужаса глазом, захлебываясь дыханием, наглотавшись пыли, захотел чихнуть…и пукнул.
Фу, убирайся отсюда за порог, и завтра… завтра я с тобой разберусь. Я знаю куда тебя деть. Я тебя продам дяде.
Король не смог сомкнуть глаз до утра. Что его ждет? Мало того что он превратился из одного из уважаемых во всем мире королей в свою попу, так еще попал в лапы бандитов, а завтра, то есть уже сегодня, его еще и продадут куда-то.
Забывшись тяжелым сном Король видел себя как и ныне – жопой, исторгающей потоки фекалий и вязнущей в них по уши, если бы оные, оставались бы у него на прежних местах. А вокруг него плотным кольцом плыли скалящиеся ухмылки, слезящиеся от хохота глаза, указующие персты, и хохот, хохот, этот унижающий хохот… А говорят еще, что сны не четко отражают суть реалий...

Хрон, узнав о том, что экипажи были разгромлены а народ перебит, но дворцовая карета пуста, был в жуткой печали. Сия скорбь не помешала ему вздернуть на дыбах и замучить до смерти четырех его людей. Он как полоумный лично прижигал их нагие тела раскаленным железом и все выспрашивал о какой-то жопе. Бравые молодчики умирая так и не узнали чего хотел от них услышать Хранитель Ордена Нравственности. Ну ничего, ничего, думал Хрон; На птичьих правах далеко не улетишь… Днем странные люди в неприметных одеждах расползлись в разные стороны от дворца. Они появлялись везде, на рынках, в лавках, в питейных, казалось нет им числа и нет им препонов. Вздрагивая при любом упоминании жопы, они топорщили свои уши, как локаторы, записывая все мелким подчерком в маленькие книжечки. Меж собой они назывались КЖБ, то есть караулящая жопу братия. Они как паучки ползали по стране, стаскивая всю добытую информацию про жопы во дворец для великого Хрона. Уже в день первый набралось три тысячи анекдотов про жопу, девять сотен пословиц, изречений, надписей со стен общественных туалетов, и четыре сотни изъятых картинок с жопами, львиную долю которых они зажали для личного потребления.

Король стонал во сне и чавкал ртом, по его кустистой бородке стекала слюна. Он мычал и морщился во сне, и лишь изредка блаженно улыбался. Утром его разбудили не смычки терзающие любовными прикосновениями струны, не мимозовые комочки щебечущих канареек, а простой тычок ногой. Король вскочил и тут же упал. Как будто впервые он посмотрел на свои ручки, ножки, провел ладошками по волосатым бокам и горестно всхлипнул. Вожак стоял перед ним в городском платье, в широкополой шляпе, прикрывающей его лицо, в которую было лихо воткнуто петушиное красное перо, поглядывал на него более дружелюбно чем вчера. Пошли, сказал он повелительно Королю, и тот поплелся за вожаком, пока его не посадили в большую корзину мужички-шакалы, закрыв сверху плотной тканью. Они протянули в крепко сплетенные ручки шесты и погрузив их на плечи понесли Короля вслед за вожаком разбойников. Потом его перегрузили на телегу, немного присыпали затхлым сеном и процессия тронулись в путь.  Король долго трясся по кочкам в корзине, строя догадки что возили разбойники в этом его убежище, и надумал две версии; а) или трупы убиенных людей, куда ни будь в более безлюдные места, или б), если они трупы не перепрятывали, а оставляли их гноиться в ближайших к дорогам канавам, то возможно это была большая корзина для выезда на веселые пикники, рыбалки, ярмарки, а возможно и просто за продуктами на ближайший рынок. Пребывая с таких глубоких размышлениях Король сменил тряску по земляным кочкам, на легкий аллюр на каменной брущатке. Значит его привезли в какой ни будь городок и поселок. Возможно ему удастся вырваться на свободу, скрыться и добиться того чтобы его отвезли во дворец к его ближайшему другу и соратнику Хрону, который разберется с его обидчиками. Примерно пол часа они ехали по мостовой и Король уже думал что вытрясет все, что в прошлом именовалось мозгами, как скрипнули ворота и телега въехала на что-то мягкое, наверное во двор. Короля снова подхватили, как арбуз в авоське, ткань распахнулась и он очутился в странном помещении, похожем на его походный шатер. Под куполом болтались какие то веревки, висели кольца, и щурясь Король понял, что находится на арене переездного цирка. Перед ним стояли вожак и маленький, кругленький сребробородый и лунолицый старичок, который ахал, качал головой, и улыбался той улыбкой, которой скалятся дети, которые вылавливают для своих далеко не невинных игр редкого по красоте тритона, или оливковую рогатую жабу. Он твой сказал вожак протягивая руку с грязными ногтями за монеткой блестевшей в пальцах старика. Мне ты денег больших не принесешь, у меня есть все, а старику Коцу послужишь. А это символические, сказал он подбросив высоко монетку и поймав ее с не утраченной ловкостью акробата. Король почувствовал себе ослом на рынке и ссутулившись думал о том что судьбы, как и дороги Господни неисповедимы. Цена монарху без короны – грош.

Старик Коц, с цирковым именем Викториус, и кличкой Крепкий в определенных кругах, где не раз крепко приложил своих бывших подельщиков, шантажом, сплетней, косым взглядом и едким словцом, давно держал переездной цирк-шапито. Когда-то он начинал из чистых помыслов, работая в паре с братом, потом его брат стал работать отдельно со своим сыном, а после его казни во дворце за покушение на принца, он стал искать новые возможности в данном поприще.
И нашел, начав продавать кокаин, которыми у него были забиты волшебные ящики с двойным дном, организовав торговлю проститутками, которые под видом танцовщиц и ассистенток катались с гастролями по всему королевству. Сначала дело шло скромненько, не хватало капитала, но чем больше он общался с коллегами по бизнесу, тем больше он узнавал их тайные грешки. Всегда улыбчивый, радушный, он завоевывал доверие, после чего писал кляузы куда нужно, и когда люди исчезали, накладывал мохнатую лапку на освободившееся добро. Теперь, когда его девочек не имели только самые бедные монахи, поскольку даже студенты скопом могли наскрести на красотку, а кокаином от Крепкого были припудрены носы мало-мальски уважающих себя денди, он собирался на покой. Обратно в искусство. Глядя на Короля он представлял себе самые диковинные номера. То на утренних представлениях, где будут дети, его дрессированная Жопа будет пропукивать модные песенки, облаченная в блестки и жабо оторачивающее ее единственный глаз. То поразительные представления для взрослых, где в Жопу, затянутую, кожаные сбруи с заклепками дородные тетки в блестящих туфельках будут засовывать головы, и другие члены. Афиши одна ярче другой вертелись у него перед глазами; Впервые под куполом цирка Коца Жопа на трапеции. Жопа изрыгающая огнь и глотающая длинные шпаги. Или нет. Вот. Жопа-одноглазый мутант борется в воздушной кукурузе с девочками Коца.
Короля определили в будку, которая видимо досталась ему после какого ни будь льва. Она была грязна как Авгиева конюшня, но Коцу было не до этого. Его мучили славные фантазии о победе над его давним соперником Давидиком Каперсфилом. Тот, привязывая к колготкам ма-а-а-аленький вентилятор летал поражая публику и завистливую душу Коца. А теперь когда у него самого есть говорящая Жопа, он может смешать того с грязью презрения, а то и чего покрепче, достав лошадиную дозу слабительного…к сожалению всех возможностей Жопы не знал и только мечтательно живописал.
С неделю Жопа прожила в темнице поедая поданную ей в алюминиевой миске отходы. Жопы в ней становилось все больше чем Короля. Он упал духом, перестал думать о побеге, радоваться солнышку иногда проникающему в его маленькое окошко, и все более дичал, забывая изысканные дворцовые манеры, и поедая еду наваливаясь, теперь он достоин таких слов,  дыркой. Однажды Жопу выволокли на репетицию. В зал набилось много служителей цирка, и даже свои освященные магией покои покинула знойная прорицательница Лесбенна. Она как всегда презрительно обвела взглядом мужчин в трико, улыбнулась хихикающим танцовщицам и вздрогнув уставилась на Жопу, которую пришла поглядеть. Лесбенна проницательно глядела и глядела в Жопу, пока не мотнула, словно выходя из забытья головой и поспешила в родные пенаты. Жопа вяло прыгала по арене, раскидывая руки и ножки, Коц хмурился понимая что это не искусство и не то что он ожидал, но народ валился со смеху и это сдерживало его раздражение. Билеты купят, Это точно, первое выступление через два дня.
Когда Жопу служители цирка заволокли обратно в клетку, она мало походила на вменяемую, казалось разум попрощавшись ней ушел искать другое прибежище. Жопа склонилась над миской с мухами и не шевелилась.  В окошке появилось лицо Лесбенны, и она внимательно изучив представшее ее взгляду существо сказала; Я знаю, что ты не то, за что себя выдаешь, что ты можешь стать большим, и что печаль твоя так велика, что я решила тебе помочь. Свою судьбу я знаю, и мне все равно, что мне выскажет Коц. Эта жизнь для меня все равно промежуток между Вечностями, в котором я не собираюсь задерживаться. Соберись с силами, и пойдем. Сначала Жопа сидела не шелохнувшись, но потом в ней стали проявляться признаки разума. Король. Да, Король поднял свой взор на Лесбенну, и с трудом, словно заново овладевая своими конечностями, пополз к дверце. Она распахнулась, и Король очутился в проходе между вагончиками, где жили артисты. Лесбенна накрыла его своими юбками, и Король, видимо из деликатности перед дамой, отвернулся и попятился вслед Лесбенны задом наперед. Со стороны это выглядело так, как будто-то у нее выросла здоровая, как на дрожжах задница, которую с трудом покрывали юбки, от чего она немного выглядывала, придавая гадалке необычайные формы, достойные пера Рубенса. Так они проследовали до вагончика Лесбенны, которая помогла взобраться своему курчавому спутнику. Внутри все пахло травами, смолами, дешевыми духами и сыростью. Вагончик протекал. По стенам висели пестрые платья Лесбенны, портреты Нострадамуса, и полу оголенных красоток изображающих то гречанок, то ангелков, то просто целующихся, отнюдь не по-сестренски. Лесбенна усадила Короля пред собой, раскинула ноги, крепче упираясь в пол, и воздела очи и руки свои к текущему потолку, обнажая волосатые подмышки. О, Великая, помоги мне увидеть судьбу этого человека. То что было, то что есть и то что будет. Скажи мне когда к духу человека этого вернется тело прежнее, когда и где найдет он искупление грехов своих, и когда наконец Коц оцинкует крышу мою. Потом он стала медленно погружаться в транс, на пяток се секунд вернувшись и буркнув скороговоркой в потолок, что уж лучше укатают рубероидом, поскольку цинк будет мешать ей связи с Космосом и Великой. Когда она замолчала бубнить, то голова ее упала на груди, отчего те плавно закачались, и глухим голосом заговорила. Ты, тот, которого не любили, ты тот, кто с улыбкой приносил страдание и боль, ты тот, кто взращал праздность свою, на семенах тщеславия, и поливая их слезами народными. Теперь ты несешь расплату, за презрение, через прозрение. Одно дав око, небо спрашивает – не видел ли ты раньше и того меньше, одно дав ухо, небо восклицает – не слышал ли ты раньше и того меньше, одну дав жо…. и тут она зажужжала как огромный полосатый шмель, тряся своими многослойными юбками. Тебя спасет тот человек….ж-ж-ж-ж, который, ой Великая жу-ж-ж, который даст тебе то, что будет равно тому чего ты….ж-ж-ж-жу, ой не могу..ж-ж …ж…. равен сам …ж-ж-ж-ж—Жопа. Выкрикнув последнее слово она села, как будто только что понесла, разбросив ноги, задрав голову, выкатив глаза и раззявив так рот, что капельки с потолка стали мерно капать ей в онемевший разом рот, обдавая прохладой пересохший язык. Король сидел как вкопанный боясь нарушить священный приход, и нервно теребил свою бородку. Лесбенна вздрогнула и села с невозмутимым видом и прямой спиной, как будто ей палку вогнали. Ну и что?- нетерпеливо спросил Король. Как что? - словно пьяная ворочая языком сказала Лесбенна. Она говорила с тобой, это ты должен знать что, я лишь проводник и так, малость понимаю что-то и вижу сама, будешь спасен ты, но вот как, тебе она сказала; кивнула Лесбенна на один из портретов Настродамуса. Постой – сказал Король, так ведь он мужчина. А вот и нет, загадочно улыбаясь и облизывая побелевшие губы прохрипела она. Это просто обличие Великой. Матери видящей явное и срытое, прошлое и будущее. Просто ученые как всегда захотели приписать очередное открытие мужчине…этакая мужская солидарность, за то что она оказалась умнее и на шаг ближе всех к Космосу. Не скрой всю истину ученые мужи, как и поняли бы мы ее пророчества. Ну так что она тебе сказала?
Ну, наморщил Король все свое обличье: Даст кто-то… который чему-то равен… или то что равно… равно вроде меня…не понимаю… ну в общем я равен тому, что мне кто-то что-то должен дать и больше я не понял ничего в сказанном. Ах да, она что-то про…извините, жопу говорила.
Все ясно сказала Лесбинна, Раз говорит, значит так и будет, причем скоро, а то бы она еще с пол часа догадки свои байками разбавляла бы. Знать скоро срок твоего освобождения, скоро. Лесбинна сделала многозначительную мину, поправляя бретельки, сползшие  через короткие рукава платья после трясучки. Впрочем я сама могу тебе показать тебе то, что тебя интересует, но только строго в рамках гарантийного срока. То что кроме, может давать ошибки, а потом будут носиться и кричать: Конец света, Великий потоп часть вторая. Смотри в недалекое будущее, в то что будет и то, что могло бы быть. Она поманила Короля к столу накрытым парчовым платком. Под ним оказался хрустальный шар, который можно было купить в любом магазинчике сувениров. Но стоило прикоснуться к нему, с одной стороны Лесбинны, другой Королю, как он замерцал, щелкнул пару раз и окончательно включился. Сначала Король ничего не видел, а потом узнал очертания своего советника Хрона. И вроде не он, но и он, вот только откуда-то появились эти дурацкие усики, как будто он нюхал табак, а потом чихнул размазав все пальцем до губы, косой пробор приглаженных волос, новый коричневый камзол подчеркивающий худобу его фигуры. От него как, щупальца распространяются по улицам королевства люди, они слушают, записывают, подглядывают, и вот уже издан указ по которому каждый кто вступит в анальную связь сажается в тюрьму, каждый кто скажет публично слово «жопа» считается вольнодумцем и преследуется властями, как преступник. Художники спешно пририсовывают на картинах с нагими людьми трусы, а на скульптурные тела нагих красавиц и героических мужчин хранители порядка наматывают драпировки смоченные в гипсе, на манер античных хитонов или семейных трусиков. «…каждого кто не повиновался мы будем мочить в сортирной» отдаленно слышится голос Хрона, накрывающий все королевство. Цензоры превращают классику в выкройку, выбрасывая сцены или главы, в которых видят призрачные намеки, современные писатели пишут только о величии Хрона, биографию которого раздувают до мифических размеров, украшая ее наподобие героического эпоса. Изменщик, как он мог наложить свою лапу на его страну, предать своего Короля, человека который доверился ему, самолично отдал судьбу свою и судьбы людей. Тут нечто длинное, змеебразное размытой тенью пересекло картинку, видение трепещущее перед глазом Короля замерцало и с электрическим треском погасло. Лесбинна клевала носом. Сколько же времени Король пребывал в мире возможного будущего? Он благодарно прикоснулся к руке гадалки. Она храпнув тяжело открыла глаза и улыбнулась Королю, как никто не улыбался ему с момента его преображения, а может как и никто раньше. И он почувствовал, он понял, что в жизни своей он не знал ни настоящего горя, ни счастья, ведь самой большой трагедией для него были неудовлетворенные капризы, а признаком блаженства, хоралы хвалебных од лживых друзей.  А где любовь? Король вдруг почувствовал, что остро нуждается в любви. Он понял, что ему сейчас остро необходима любовь. Если ее не было в его жизни, то он просто не жил. Он пытался вспомнить Короля-Отца и Королеву –Мать, но любви он так и не вспомнил. Помнил ли он, что их спальни находились в разных концах дворца? Бирюзовая спальня матери, с окнами на конюшни, флигель с бравой дворцовой охраны, с дверцей ведущей к мужской плоти, без имен, без лиц, без памятных встреч, ибо нельзя жене Короля помнить и чтить кого-либо помимо ее мужа. Темно-бордовая отца, за окнами которой фрейлины и служанки вели витринную жизнь, зная что если им повезет, то откроется дверца спальни Короля, где грудки запорошенные тончайшей пудрой цвета слоновой кости, перемежались, с молочными сосками кормилиц и еще детскими формами маленьких золотошвеек и кружевниц, которые пойманные  врасплох страстью  Короля-Отца, не успевали выплюнуть вечный Бабл Гам, который они, послушно закидывая ножки на плечи Его Величества, блуждающими пальчиками лепили в основании резного ложа времен Людовика IVX. Его рождение было как необходимым, так и обременяющим для них, на время оторвавшим тела свои для пятиминутного соития в длиннополых ночных рубашках с погашенным светом, чтобы равнодушие их глаз не отвратило Господа от позволения этим супругам иметь детей.
Лесбинна набралась сил и наконец проснувшись после рандеву с магическими силами, помогла Королю тем же живописным шествием вернуться в его унылую келью полную острого запаха львиного помета. Осталось дождаться ночи, когда служащий цирка пройдет проверяя на ночь всех животных, позвякивая связкой ключей. За окошком еще догорал вечер, мелькали цветные всполохи одежд, из манежа доносились свист и аплодисменты, рычали томящиеся в клетках хищники и летали обрывки шепота балерины упрекающей рыжего мима за неосторожность в любовных утехах. Когда черная вдова ночь растеряла серебряные монеты звезд, и луна вышла подбирать их в свой туманный подол, дверца заточения Короля тихо скрипнула и открылась. Лесбинна протянула Королю наскоро сшитый плащ из старого бархатного платья и узелок. Он благодарно склонился перед ней, а она не преминула погладить его курчавую шевелюру и благословить на прощание. Король не знал куда ему идти, но свежесть воздуха и пьянящие просторы подбадривали его и он кутаясь в подарок гадалки, уходил дальше и дальше от цирка, сначала по пустырям и оврагам, а потом, окончательно выйдя за пределы поселка, зашагал по лугам. 
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Ах, судьба, судьбинушка. Поля, да степи, шишки кедровые, да жабы болотные. Тропы полынные, да речки аршинные. Дни суховейные, да ночи мутноокие. Шел Король да брел, спал в холоде, и здравствовал корни да шишки глодающе. То помолится, то пригорюнится, то гнездо птичье разорит да яишенкой побалуется, коли кремнем огонь высечет. Сидит у пляшущего огонька, да щеки свои курчавые подпирает, думу думает. Позавтракает, то же что и пообедает, оно же чем и поужинает, птичек поблагодарит за плодовитость да попрется куда глаз смотрит. А вокруг куда взор ни кинешь только глушь да бездорожье. И вот однажды увидел Король странника на горизонте, где пшеница небо щекотало. Шел тот странник в одеждах монашеских, ни мобильника тебе, ни коня резвого, ни охраны распальцованной, ни компаса наручного. Один ветром гоним, с котомкой на палице. Кликал, кликал его Король голосом не зычным, утробным. Остановился странник, стоит как призрак полуденный. Одеяния лыком перепоясаны, капюшон лицо скрывает, лишь щелочка тенью полнится, да взор чуется. Стоит себе, четки кипарисовые перебирает. Король тож натянул колпак свой бархатный, да в дырочку поглядывает, приближается. «Кто-ж ты будешь, странник уважаемый? Куда путь держишь? Не скитаться ли нам вместе?» – возопил не по-детски Король издалека. «Чего разорался, вали сюда, здесь перетрем базар»- ответствовал ему монах странствующий. Опешил, свет наш Король батькович, но пошел на голос сий, аки мотылек к теплу и свету. Ну, блин , короче, звали этого чудика странствующего Нроксом (Nrokx). Ростом он был высокого, телом нескладный, и странствовал он по свету без цели, но в мольбах и покаянии. И наш Король тож монахом-отшельником прикинулся, руки молитвенно складывает, голову как подсолнух перезревший повесил, просится с Нроксом вместе землицу топтать. Все-ж вместе веселее. Так и побрели они. Нрокс грибы собирал, Король их засушивал и супы варил, Король рыбку ловил сетями травяными, а Нрокс жарил и пробу снимал. Иногда по деревням с концертами проходили; Король польки да минуеты отсандаливал, чечетку бил, а Нрокс песни пел угрюмые, готические. Так и жили они. Нрокс оказался человеком хоть и скрытным ( не показывался Королю из-под капюшона своего, про жизнь свою не ответствовал ), но приветливым, а Король и рад, что друг его был не любопытным, про жизнь не расспрашивал, но всегда помогал ему словом ободряющим или делом. И сидючи у костра, жаря на палочках зефир да баранки, что дети деревенские подали им, понял Король, что за всю его жизнь королевскую не было у него друга, каким стал ему Нрокс. И полюбил потому его Король, от души всей, от сердца чистого, или что там у него в нутрях запрятано сейчас было. Когда спать ложились подкатывался Король с Нроксу поближе, придвигался чтобы теплее было, обнимал по братски, и так и спал всю ночь. И все бы чин-чинарем, но закипала дружба в Короле кипятка сильнее, и захлестывала она его и душила благостью и чем-то, чего не мог понять Король. Вот бывало спят так они обнявшись, а Король возьмет, да вдохнет всей…. опустим, не знаю чем… запах одежд Нрокса, да как поцелует тихонько платье его пыльное.  И страшился Король тогда сам себя. Дрожал в теплых ладонях друга до утра, мучимый бесовскими фантазиями. А в дороге расспрашивал он Нрокса, что для него такое любовь, да любил ли он. Но тот лишь отговаривался шутками едрить прибаутками. А Король изнывал, да не по-детски маялся.

Иногда любовь дарует силы, а иногда чем сильнее чувство тем немее и пугливее становятся уста. Воздушное по началу чувство плотнеет, густеет и ложится огненной печатью на уста. Голубой мечтой Короля было найти друга. Коли ты с детства носишь корону, то место тебе не в песочнице с другими детьми, а в окружении нянек, кормилиц да мужей ученых. Другие мальцы складывают из песка куличи, а ты алгоритмы да суммы катетов. А теперь, когда мечта пришла по следам беды, то страхи окружали ее светоносный лик. Самым страшным для Короля было полюбить друга. Король помнил по книгам, что настоящая любовь умирая, никогда не воскресает дружбой. Дух умершего чувства всегда возникал незримой тенью, как черная кошка несущая раздоры и печаль. А стало быть для него лучше довольствоваться крепкой дружбой, чем рисковать ради призрачной любви. А если же друг твой разделяет все твои точки мировоззрения, кроме точки сопряжения с постели двух существ одного пола, один из которых Жопа жопой, то быть беде. Ах эти поэты, эти послы искусителя, глашатые разврата, художники – попустители греха, балеруны – марионетки Люцифера. С какой сладостью вы прививаете людям росток, который зовете любовью. Сначала он мило щекочет прорастающими корнями, очаровывает своими зелеными побегами, а потом тянет из нас соки, раскалывает наши сердца, и мы, некогда сильные и безмятежные, не ведающие любовной боли и слабости, становимся ей подкормкой, удобрением.
Король понимал, что влюбился в человека, который как зеркало отражал его взгляды, в котором находил свои мечты, с которым делил свои страхи, в которых его никто в целом мире не мог утешить, кроме Нрокса. И Король мучался не понимая что же им владеет, или такая сильная дружба, от которой иногда наворачиваются слезы нежности, или любовь которой не суждено никогда открыться. Поэтому когда сердце Короля ликовало от счастья и ноги сами его несли в пляс, или билось, как птаха взаперти, он убегал в лес, сообщая что ему срочно надо в уединении прочитать псалмы и пообщаться с Богом. И Король падал на колени, утыкался единственным глазом в мох и рыдал, слушая и разговаривая с сердцем, ибо его слова были словами неземными и полны света солнца и горечью луны и шли от Него.  Ибо были они светлы и молвили они о Любви. Так и шли Король и Нрокс, в бесконечных поисках, по бесконечным лесам и полям, под бесконечным небом, и Король мечтал, что бы так было всегда, и ликовал каждому новому дню.

Ночь подкралась на цыпочках по хребтинам облаков подбирая полы платья. Она затаилась по середке неба задула солнце и набросила свой дырявый подол на землю.  Король и Нрокс потеряли тропинку, забрели в какие то дебри и решили наконец укладываться спать. Растянувшись на ельнике, укрываясь душистыми хвойными лапами они ни как не могли уснуть. «Слушай,» – сказал Король Нроксу – «ты знаешь какую ни будь сказку?» Нрокс потянулся, почесался и ответил, - «Я читал тут одну сказку, про старого рыбака и рыбу какую то, форель что ли, которая все могла и ничего за это не была должна. Титульный лист был оторван, так что автора не знаю…в общем помню очень смутно… так что давай сам рассказывай.» Король задумался, посмотрел в щелочку капюшона и заметил звездочку пробивающуюся через плотное кружево ветвей.
-«Жил-был ангел. Он был очень задумчивым, любил сидеть где ни будь на облачке и смотреть на земные закаты и рассветы, в то время кругом кипела работа. Небесная канцелярия была переполненная письмами к Господу, вольными обращениями и просто Новогодними открытками отправленными на Его адрес, и прочие ангелы сновали туда обратно наподобие почтовых голубей. Другие сверяясь с календарями и атласами передвигали созвездия, вращали Луну или просеивали от пыли золотые звезды, иногда роняя одну-другую.» Король провел перед собой растопыренными пальцами и звездочка запрыгала искоркой в просветах как падающая комета. «Ангел, про которого я рассказываю, был ангелом-хранителем. Его коллеги что-то деловито записывали, конспектировали; как, где и с кем согрешили их подопечные, посылали отчеты и изредка собирались в командировки на землю. А ангел все сидел и смотрел на горы, реки, леса...» «Ну да,»- перебил Короля Нрокс – «поля, города, океаны…давай без отступлений от которых я засну.» «Однажды…»– продолжил все тем же невозмутимым тоном Король – «…он спустился за землю. Он прилетел еще задумчивее, и как многим показалось печальным, но все-таки его собраться вздохнули с облегчением – наконец таки он взялся за голову. Теперь Ангела редко можно было увидеть любующимся на розовый закат наступающий на Земле, как золотые точки огней рассыпались убранством в наступающей мгле как веснушки… Ну, да, да…без отступлений…  Как только лучи касались земли он улетал. Его полеты, его ночные отсутствия стали все чаще и чаще, а отчеты о его присутствии на земле и о жизни подопечного становились более пространными и порой совершенно бессмысленными. И еще что подметили прочие ангелы; его крылья становились чуть-чуть серее раз за разом. И тогда вслед за ангелом послали маленького херувима чтобы он разведал где так долго пропадает загрустивший хранитель. Маленький разведчик пернатой тенью последовал за Ангелом. Тот прорывая пелену облаков парил кругами как падающее перышко. Покружась над большим городом он опустился на крышу старенького дома на окраине и затерялся среди китайской армии печных труб. Херувим не решился проследовать следом, только полетал мимо окон и карнизов, но ангела там не увидел, ночью многие окна были зашторены, а карнизы заняли влюбленные коты и кошки. На следующую ночь повторилось все то же самое, и так много других ночей. Крылья Ангела становились все темнее и темнее, а взор прозрачнее и грустнее. Но однажды теплой майской ночью херувим  увидел в распахнутом окне такую картину. Комната была мастерской художника. Бедный интерьер освещала оплывшая сальная свеча. На стенах,  по углам, висели и стояли картины. На них были изображены прекрасные, светлоликие ангелы с лучезарными глазами. На кровати спал юноша, а рядом, на полу, сидел Ангел и держал его руку…» Король осторожно коснулся руки Нрокса.
-Ты не спишь?
-Нет, хотя ты меня такой сказкой вскоре убаюкаешь…так что рассказывай побыстрей.
«Так вот…» – продолжил Король сжимая руку Нрокса- «Херувим сел на кованом балкончике и стал караулить ангела, наподобие нахохлившегося воробья. Под утро, когда юноша потянулся и зевнул ангел отпустил его руку. Человек открыл глаза, обвел взглядом комнату, почесался и поплелся умываться и ставить чайник, так и не видя ангела. Люди вообще не замечают что-то вечное, живя днем насущным. Ангел смотрел вслед юноше склонившись у постели как большая белая птица. Парень вернулся в комнату с кружкой чая и сел на подоконник в аккурат заслоняя распушившегося на ветру херувима. Ангел прищуривая глаз смотрел на его силуэт окропленный золотом рассвета и тихо прошептал; Когда тебя нет рядом, мальчик, я совсем одинок... Ты понимаешь?.. Ты смотришь в небеса и видишь стаи птиц, звезды или солнце… и ты счастлив, ты веришь в красоту, и ты хочешь взлететь… а я всегда с тех пор как рассмотрел тебя смотрю вниз, и видел раньше всю красоту земли, а теперь вижу только тебя…» Король повернулся к Нроксу и пытаясь увидеть его сквозь темноту продолжил; «… вижу только тебя… и я грустен, и я хочу упасть к твоим ногам, обменять вечность на твою любовь… я не хочу знать и видеть то, что ты постареешь, станешь реже смотреть на небеса, а все больше под ноги чтобы не споткнуться… я хочу быть рядом и разделить вместе с тобой твою юность и чтобы ты мог почувствовать мое прикосновения…» Р-р-р-разврат – ехидно усмехнулся в темноте Нрокс. Король робко отпустил руку друга и немного помолчав продолжил сказ. « Ангел подошел к юноше и поцеловал его в затылок и удалился. Выпорхнув из трубы, он отряхнул почерневшие от сажи перья и медленно, как облако поплыл в задумчивости на небеса. Когда херувим доложил о ночном происшествии то общий совет решил что такому хранителю нет места в поднебесном царстве, и раз так он стремится к людям то там ему и место. И его уволили, списав в смертные и лишив крыльев. Упав на земную твердь ангел впервые ощутил боль. Раны на спине кровоточили. Ноги дрожали от земного притяжения. Он испытал холод и голод пока искал город где жил юноша, в пути его преследовали бродячие собаки, люди отказывали ему в ночлеге, ведь одежды его превратились в лохмотья, лицо его обветрилось и погрубело, волосы потеряли золотое сияние и поседели… но в сердце его жили любовь и надежда. После долгих мытарств он нашел дом где жил юный художник. Ангел поднялся по скрипучим ступеням к его комнатке под самой крышей. Его сердце стучало как будто вот-вот разорвется… он постучал. Юноша отворил ему дверь. Он только что закончил очередной холст на котором был изображен ангел очень похожий на того, который снился ему раньше по ночам, и глаза художника еще светились огнем восхищения и влюбленности в созданный им образ. Что Вам надо?- спросил юноша нехотя бросая взгляд на непрошеного гостя. Ангел улыбнулся в ответ и протянул к нему руки и сказал только: я люблю тебя…»
- Ага, а тот послал его обозвав старым, грязным пидорасом – перебил Короля Нрокс и зашелся смехом.
- Я не буду тебе больше ничего рассказывать – обиженно, с отчаяньем в голосе ответил Король и отвернулся.
Он лежал и думал, и воображал себя павшим на землю ангелом. Нрокс вскоре захрапел, а Король тихо промолвил -  а ведь Ангел любил… любил…и забыл о себе ради друга. Короля еще долго мучили обида и печаль прежде чем он забылся сном.

Королю никогда не снились кошмары. Двору было выгодно что бы он спал, спал сладким сном. Дюжина служанок взбивали пуховые перины и грели медными сковородами королевское ложе, а дрессированные цикады хором выводили хрустальные колыбельные. Теперь же Королю снились пренеприятнейшие вещи. Он сидел в тронном зале освещенном двумя тысячами свечей.  Длинная горностаевая мантия с его плечей каскадами спускается по мраморным ступеням пьедестала. Зал полон вельмож, иноземцев, по галерке жмутся дворяне. Играет патетическая музыка, как вдруг ее прерывает Хрон, который появляется в ногах Короля. Он просит внимания и объявляет, что Король, на которого возлагались большие надежды, бросает тень на честь трона, порочит монархию и компрометирует двор и попирает мораль. Король ты пытается вскочить и протестовать, но Хрон наступает на мантию и он не может сдвинуться с места. Лепной портал, работы Церителло,  открывается и в зал по ковровой дорожке входят какие то дамы. Все подозрительно бледные, все в подвенечных нарядах. Они представляются собранию, приседая в кникенсах, после разворачиваются к трону и злобно кидают в Короля свои имена и титулы. Король удивлен, он видит их в первые, но оказывается эти дамы – его, покойные, фаворитки. Самая подпорченная дамочка, декольте которой открывает трупные пятна на желтеющих, высохших плечах, взяла слово.
«Быть любовницей короля» - воскликнула она голосом разбуженной совы: «ужасно неудобно, как морально, так и физически. Пока тратишь все силы на оправдание своего звания, на свою красоту, молодость, а главное на попытку быть замеченной Королем, ненароком пропускаешь мимо внимания чашечку мятного чая с мышьяком, поданную заботливой рукой, или игриво поставленной ножки соперницы на высокой парадной лестнице. И все… кхм… кхм… Кранты! А еще обиднее, что твое исчезновение из сего мира оставалось неприметным тому, кому ты была предназначена, увы до гробовой доски. Король был или отчаянно рассеян, или безудержно занят устройством очередного праздника для народа, а стало быть для себя и дел сугубо сердешных, и смена фавориток происходила в его полном неведенье, и неучастии.» Дамочка закончила свою речь, презрительно взглянула на Короля, и добавила; «И вообще, все мы думаем, что он импотент, или пидараст». Зал ахнул на последнем слове, Король порывался встать, ответствовать, но нога Хрона крепко держала полу мантии. Хрон перехватил слово. «Все мы знаем» – сказал он, и обвел тяжелым взглядом присутствующую знать; «что у Короля незапятнанная репутация. Но что может быть подозрительнее, чем ее чистота. Она служит прикрытием страшным порокам. Чем белоснежнее ее манжеты», - Хрон хватил руку Короля и потряс ей, «тем чернее ее душа!».  И он распахнул мантию, и зал вздрогнул и взорвался криками – «Дитя Сатаны. Монстр. Олицетворение порока!». И вот уже тысячи рук тянутся со всех сторон. Короля срывают с трона и за мантию волокут к выходу. «На кол его» – кидает в том же разъяснительно холодном тоне Хрон, и вот уже волны сотрясают зал – «на кол, его, на кол…». Король в ужасе… проснулся, восседая «лицом» на  сухом корешке торчащем из земли. Фу, ну и приснится же. Он перевернулся нервно стряхивая с «лица» жухлые листья и сор и увидел зарево пробивающееся сквозь кроны деревьев. Ранние птахи пробовали хрустальную, росистую прохладу на клинышек язычка, глотали ее, перышки на ветру трепыхали-чистили, разбавляли голубую тишь распевкой негромкой. Король нащупал и сжал ладонь спящего Нокса. И вот розовая длань просыпающегося солнца проскользнула сквозь ветви и птицы стаей сорвались прочь веселым хором. Как же прекрасен мир подумал Король утираясь от града помета.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОСЛЕДНЯЯ.

Однажды они вышли к большому озеру, над которым важно парили дикие утки, и облака так разнежились, так размаялись, что подтекли туманами. Словно большой белый купол поднимался над гладью воды. Птицы как иголки вышивальщиц прокалывали его пушистый бок и протягивали нить полета через его полотно и снова выскальзывали за его пределы. Журавли «шили» долго и протяжно вели канву, а ласточки, стрижи «штопали» мелкими стежками самую верхушку туманного свода молочного. Король устало опустился в траву, а Нрокс оглядев пейзаж решил что стоит искупаться. Король тихо поднялся с земли и подойдя к другу сзади нежно обнял его. Нрокс вздрогнул и вырвался из рук друга. «Ты чего? Больной?!» - сказал он. «Да» - как в забытьи ответил Король. «Ну тогда лечись» - крикнул пятясь  Нрокс, и убегая вдоль по берегу кинул: «Я пойду купаться, и чтобы когда я вернулся на тропинку, тебя там не было…никогда.. никогда… чтобы я тебя больше не видел». Король растерялся, застыл, и долго смотрел в сторону куда уел его друг. А после развернулся и побрел в другую сторонку. Король долго шел по берегу, вдоль забора камышей и осоки пока не заблудился в их чаще, где под ногами хлюпала вода и малахитовые лягушки охраняли мшистые кочки. Он скинул плащ, вздохнул, даже немного всхлипнул и побрел к воде. Прохладная, покрытая ряской у берега, она приняла его тело. Король распластался в воде и смотрел на небо, как романтичный утопленник. Вечерело. Дикие утки пролетали над ним, что-то тревожно кричали в небе, и исчезали в наплывающем тумане. Еще утка, другая. Раздался выстрелы, Птицы кувырнулись в воздухе и упали неподалеку. Король перепачканный ряской, как будто покрылся зеленой сыпью заметался в воде и поспешил выбраться на берег. Рядом пробежала вислоухая собака, увидев Короля зарычала, ощетинилась и бросилась в камыши. Король натянул на мокрое тело плащ и побежал  под звуки перестрелки искать Нрокса. То тут, то там в просветах зарослей он видел охотников. Некоторые на лодке курсировали вдоль берега. Король перебежками продвигался дальше, пока не услышал как впереди раздались душераздирающие крики, выстрелы и хлопки весел. «Гляди, в оба, оно туда поплыло» – кричали охотники. «Окружай, еб те, окружай, попробуем взять эту сволочь живой или мертвой. Куда оно пропало? Ты видел размеры?! Мать твою. Наверное что-то доисторическое?! Змей какой ни будь, или это шея дракона водоплавающего. Вон, вон. Стреляй. Куда целишься, гондон?» Король продвигался, голоса становились все ближе, сердце колотилось как заяц в силке. «Осторожней, ребяты, может он, бля, людей кушает. Пасть то видал? У-у-у-у, мать ее! Выпрыгнет, схапает, утащит под корягу и там схавает. Вон, вон, гляди». Выстрелы прозвучали почти под самым ухом Короля. В голове все звенело. Король упал на карачки и уткнулся в аккуратно сложенный плащ Нрокса и кипарисовые четки. Значит нет его, значит полез таки в воду, а рядом кипит охота на чудовище. Брань и ценные советы мешались с беспорядочной стрельбой, запах пороха бил в ноздри и камыш ходил ходуном. «Чудовище, схавает, засунет под корягу»- крутилось в мыслях Короля. Как же Нрокс, он в опасности, почему его нет, куда он пропал…может чудовище уже полакомилось им, пока он нежился в воде?! Сердце Короля бешено колотилось. Нрокс, Нроксик. Король беззвучно плакал в одежды друга. Его запах хранящийся в складках одежды, колол сотрясаемое сердце Короля. Король целовал полы плаща Нрокса, гладил их и не хотел верить, что его друг погиб в пучине злосчастного озера. Еще час крутились охотники под боком скорбящего Короля, и поплыли на тот берег за подмогой и новыми патронами. Плеск весел стих. Король сбросил капюшон, и утирая слезы увлажнившие его бороду, тихо раскачивался прижимая к себе плащ Нрокса. Тут он почувствовал, что за ним кто-то пристально следит из осоки. Король взглянул туда, охнул, и в ужасе отпрянул. Голова огромной белесой змеи, покрытая тиной и илом глядела на него, выступая из воды. Вот оно, чудовище лишившее его друга. Король попятился, споткнулся, и его рука нащупала извилистое корневище валявшееся на земле. Он схватил его, и замахнулся на чудище, которое шевелило маленькой вертикальной пастью на большой округлой голове, словно пробовало работу челюстей. Король представил милого Нрокса , который руками заслонял тело от этой пасти, наносящей укус за укусом, и закрыв глаза приблизился к ней, готовый обрушить удар. Постой, это же я! - раздался знакомый голос от которого вздрогнул Король. Он открыл глаза. Из ряски торчали человеческие руки заслоняющие морду чудища. Чудище пошевелилось, и пораженный Король, что это вовсе не тело змеи, а большой, да, да, именно, в человеческий рост…половой член, по-простому называемый пипиской, сосиской, перцем, хреном, еще кучей имен на букву х, или по научному – пенисом. И у этого х… хрена были, как и у Короля, маленькие ручки, почти как детские. Пока этот, будем пристойными, пенис выбирался озираясь из воды, стряхивал с себя ряску и огорошено смотрел своей «пастью» на Короля, тот очумело пялился на происходящее. Вдалеке послышались голоса возвращающихся охотников и Нрокс выхватил плащ из одеревеневших рук Короля, и подталкивая его бросился в лес. Король стоят обалдевший, в голову блохой заскочила мысль - «Так вот разгадка того, что Нрокс утром был выше ростом чем к полудню», рассмеялся и засверкал пятками в след Нроксу с изяществом вспугнутого бегемота.
Давайте, качайте головами, говорите что так не бывает, что такие совпадения лишь вымыслы сказочников. Вот, мол, встретились Член и Жопа… А что тут такого? Что тут нового? Член и Жопа – вполне очевидное сочетание, ничуть не нарушающее сказочные законы, и реалии не сказочной жизни. Всегда, если есть ботинок, то для него найдется нога, если где-то есть ножны, то стоит поискать, и к ним найдется меч, а для швабры – уборщица, и так далее. Но откуда взялся Нрокс? Ах, придется прервать ход событий и рассказать о его жизни. Будучи мужчиной видным, он не раз привлекал к себе внимание. Какие только сплетни ходили о нем, хоть бери и пиши по каждой отдельную сказку. Но как много было поклонников у него, так же много было и завистников и жертв отвергнутой или безответной любви. Как-то Нрокс и сам сочинил про себя маленький стишок: « Независимая птица, мне на месте не сидится, я летаю вдоль и между, сею скорбь, клюю надежду…». Я сам был свидетелем слез, когда о нем говорили в сердцах, что он бессердечный человек, что его ум в члене, что значит что членом он измеряет весь мир, и только в члене единственное его постоянство и добродетель. А еще считали что он ужасный, опасный, коварный человек, и все потому что не могли понять его, потому что при свирепом виде, а был он крепкий, усато-бородатый мужик, с телом волосатым, аки медведь, у него была ранимая душа ребенка. Он был чуток и трепетен как травинка, чист душой как ручей, но когда он задумываясь, печалясь, или мечтая затихал, все ждали от него беды. Нрокс искал свободу, любил путешествовать и бродил по городам и странам, оставляя за собой осколки разбитых сердец. Пока одно расколотое сердце не прокляло его, «в сердцах» разумеется. «Не полюбить тому, кто сердца не имеет! Так не доставайся ты не кому…Член ходячий!… Покуда ты не почувствуешь сердцем, сердце любящее тебя и не преобразишь его своим проникновенным чувством». Прямо кардиологическое проклятие. И свершилось оно. И впал он в уныние, и надел одежды монашеские, и взял четки кипарисовые, и обулся в сандалии паломнические, и надвинув капюшон пошел по свету от людей прочь.

Вечером Король и Нрокс были далеко от озера. Всю дорогу они не могли наговориться. Они рассказывали друг о друге, схватились за руки, разглядывали друг друга, обнимались, и смеялись от счастья. Когда начало смеркаться они выбрались на поле где стояла скирда сена. Они забрались на нее, и тут Король впервые признался в любви.  Его речи текли вместе со слезами счастья, ручейком срываясь с бороды. Нрокс успокаивал его, гладил его мохнатые щеки, кивал в ответ, улыбался и клялся в ответных чувствах. После признаний они так устали от изливания пылких чувств, что им казалось что они умерли в бренном мире, и воссоединились в небесах. Они лежали расцепив объятия и смотрели в небо, улыбаясь закату. Огненное яблоко забрызгало золотым соком озеро, и желтеющая гребенка леса расчесывала густые лучи. Они были счастливы. Если в мире существует Абсолютная Любовь, то они прикоснулись к ней. Король и Нрокс переплели руки и им казалось, будто бы они летели по небу, парили к искрам звезд. Сначала они видели только перламутровую гладь, но вот уже они на драконах из облачной чешуи огибали серебреное блюдо луны, на обратной стороне которой были выгравированы имена всех влюбленных. Они нашли свои имена и запечатлели на имени друг друга поцелуи на стылой поверхности лунного серебра. спали, и их путешествие в небесах продолжалось, под звуки флейты озерных тростников.
Утром друзья очнулись оттого, что чьи-то руки крепко вцепились в них.
Они не успели разобрать в чем дело, как крепкие, наголо бритые, люди, в коричневых одеждах, их заломали, скрутили, и бросили в закрытую повозку.  Они лежали лицами на грубых досках, в полной темноте, пока кто-то не помог им подняться.


В большом-большом дворцовом зале, на высоком-высоком пьедестале, на черном-черном троне сидел худой, остроносый Хрон. Бедный, несчастный, достойный сочувствия, но не находил спокойствие ни в пытках подозреваемых в государственной измене, ни в подсчетах выкаченных их поданных налога, равного чертовой дюжине, ни в сексе с фрейлинами, женами советников, дочерьми советников. Придворный художник Шило писал его феерические портреты и в фас, и в профиль, скульптор Церителло лепил его в образе народного героя в масштабе триста Хронов к одному, но… Все, все, все потеряло для него вкус. Весь мир которым он обладал, вся власть, все накрывалось жопой… простите, не просто жопой, а Жопой – Королем, тень которого кралась за ним в сокровищницы, в спальню, в самые его сны. Вот, вот это чудовищное седалище вздымается над ним, из зева его идут клубящиеся зеленые испарения, серный запах как из пекла преисподней. Оно приближается, вот оно уже так близко…так близко…


Повозка вприпрыжку по рытвинам направлялась к дворцу. Король,  Нрокс, и другие люди мотались по полу. Старик, двое школьников, полу глухая бабуля, пра-а-а-а-ативный матрос, иже с ним солдатик в галифе. Хреновы отступники, ой, поправлюсь…Хроновы. Диссиденты, вольнодумцы, в то время, как страна ударными темпами идет реформации, как пенсию в королевстве повысили уже два с половиной раза, в то время, как весь мир узнал « ху из Хрон», такие вот люди разлагают умы трудового класса и прогрессивной интеллигенции. Они достойны смертной кары. И выдать подобных прямая обязанность каждого гражданина преданного Родине и Хрону. Поэтому повозка по мере приближения к дворцу заполнялась. Жены сдавали своих мужей, мужья любовников жен, дети престарелых родителей, натуралы голубых и розовых, бедные богатых, а богатые назойливых бедных. И мир погрузился в страх и предательство.


Весть долетела до дворца быстрее самых резвых лошадей, быстрее чем выстраивается очередь в кассу в день получки. Не только придворные перешептывались, но и в народе ходили слухи, что выловили в дремучих лесах двух чудищ невиданных. То ли Ухо с Носом, то ли Ногу с Глазом, хотя более близкие к источникам несусветной новости утверждали, что нашли двух мутантов, вполне возможно террористов. Оба говорят на разных языках, владеют гипнозом, родом из Чернобыля и являются детищами русской разведки. И звать их, кажется, Жопов и Членин, оба коммунисты-агитаторы. Общественность лихорадило, сплетни росли и множились. Хрон понимал, что не кто иной, как сам Король плывет к нему в лапы. И теперь из-за утечки информации надо действовать разом, публично и поставить точку в борьбе за власть. Телега только -только заскакала блохой на горизонте, а по всему городу были развешан приказ Хрона. Пахнущие типографской краской листы гласили, что вечером, перед закатом, будут казнены опасные государственные преступники. Красочное сожжение, а позже на углях специально приглашенный из итальянского ресторана повар продемонстрирует приготовление копченых колбасок по фирменному рецепту.  Далее в программе бесплатное пиво, салют и шоу. Студентам, беременным, пенсионерам скидка. Всех желающих приглашаем в 19 часов к Лобному месту. Приятного вечера.

В туго забитой повозке Король сжимал в объятиях Нрокса. Они шептали друг другу ободряющие и самые нежные, самые преданные слова.  Порою им казалось что их связывает какой то тяжелый сон, Они прикасались друг к другу, чувствовали кончиками пальцев тепло и замирали, как будто превращались в изваяния. Их радовало их горячее чувство, но пугала скорая гибель, они понимали что преломили судьбу и достигли невозможного найдя друг друга в таком огромном мире, но единственное что будет связывать в скором будущем, это ветер разносящий их пепел над крышами и скверами.
- Нрокс - вымолвил Король. Мне так страшно. Мы ведь даже еще не жили. Ты мечтал путешествовать, встречать корабли, покорять горизонты, просыпаться под неизвестными тебе звездами, слушать голоса диких животных и пение райских птиц… Неужели это все… Неужели конец и мы ничего больше не увидим… Ни ты, ни я…
Нрокс опустил пальцы на губы Короля и пристально вгляделся сквозь полумрак. Он словно в забытьи покачал головой(кой) и слеза брызнула на одежду Короля.
- Я хочу, я хочу жить… теперь я знаю что такое любовь и понимаю что мое сердце было закрыто все время. Оно не умело печалиться, радоваться во всю силу. Господи, я только сейчас понимаю, что все что осталось за плечами – это только начало, начало пути, взмах крыльев навстречу солнцу. Мы как птицы которых стреляют на взлете. Мы не успели вздохнуть… как дыхание перехватывает свинец. И вместо полета мы падаем в темноту... И я не смогу, не успею обнять тебя... не обнять, ни заслонить собой. Из двух свободных птиц мы превратимся в пуховые подушки… Так печально.
- Не надо, Нрокс, я молю тебя, не печалься, я с тобой. Мы – два урода, два изгоя, что нашли в себе силы любить. Мне жаль только одного, что теперь, когда я потерял все, у меня появился ты… самое дорогое что есть у меня в жизни, мой единственный смысл, и тебя отнимают, не жизнь мою…не жизнь… она не была бы слаще верни мне ее, какой она была раньше, а тебя. Все складывается как в плохой сказке.
- Тогда не плачь. Все что о чем мы мечтали мы получили… Мы умрем счастливыми…
- Счастливыми?- как тихое эхо подхватил Король. И оба они зарыдали обхватив друг друга. В бессилии они опустились на колени и склонившись друг к другу зашептали горячие признания в дружбе и любви. Их голоса тонули в плаче, стонах, брани и молитвах. Снаружи послышалось лязганье – это поднимались городские ворота. Через час со стуком дверца повозки растворилась и ослепленных людей стали выпихивать наружу. Короля и Нрокса окружили вооруженные люди. Подталкивая пиками их повели в темницу. Снаружи дворца стаял такой гул, что стало ясно, что их приезд ждали. Хрон стоял за шторами, и с высоты наблюдал как всю дворцовую площадь заполнило море людей. До казни оставалось три часа. Плотники спешно сбивали широкий помост. Каждый готовился по своему.

Солнце клонясь росло и наполнялось медовым оттенком. Последнее солнце ненаглядное зрелище. Смотришь на него так, как будто хочешь его запомнить и унести его образ в могильную сырость и тишь. Оно колет глаза, оно выжигает соль слезы, но оно самое желанное и самое красивое чем когда-либо. Король и Нрокс смотрели в маленькое полуподвальное окошко, куда заглядывала редкая трава и кошки. Рука в руке, они ждали чуда, но дверь со скрежетом открылась и чуда так и не произошло. На пороге стояла стража.

Шаг, еще, еще один, секунда гремели барабанной дробью. Король и Нрокс отправлялись на помост где высились столбы и колода поленьев и хвороста. Под лежачий камень мы всегда успеем, и друзья не торопились на рандеву со смертью. Людское море колыхалось грозя раздавить, но вооруженные люди наподобие пирса разбивали волны напирающих зрителей. Зеваки охали и улюлюкали завидев Нрокса и Короля. В них летели камни и объедки, изредка цветы, но охрана тут же крутили головами высматривая кто их кидает. Мимо проплыло бледное лицо Лесбинны, на миг появился и пропал вожак разбойников, и снова, люди, люди, люди. Скалящиеся рожи, сочувственные лица, мужики, женщины, дети. Шаг за шагом процессия продвигалась к месту казни. Вот уже деревянные ступени. Друзей подтолкнули пиками, и вот они возвышаются над площадью. Гул нарастает, народ хохочет. Где же, где же сочувствие? Неужели так хочется зрелищ, что вы готовы зажарить тех, кто как и вы страдают от надменного властелина?! Но нет… нет… Нет ли у вас последнего желания, вопрошает священник, и повернувшись к толпе луженой глоткой возопил – Великий Хрон, чьей милостью живем мы во здравии и моральном целомудрии, позволяет этим чудовищам, этим преступникам, этим развратителям и попирателям человеческой добродетели, милостиво и великодушно разрешает… – священник пафосным движением указал одной рукой на Хрона стоящего на балконе дворца и на «мерзких чудовищ» другой - …разрешает высказать их последнее желание. Король схватил руки друга и они стояли молча прощаясь. Ей, Жопа, чего хочешь, может тебе туалетной бумажки принести? – донеслось из толпы и все заржали. А может клизму? – откликнулся кто-то.  А может вы трахнетесь? – заорал кто-то. Помни предсказание – донесся заглушаемый голос Лесбинны издалека. Предсказание?! – эхом подхватили друзья. «Не полюбить тому, кто сердца не имеет! Покуда ты не почувствуешь сердцем, сердце любящее тебя и не преобразишь его своим проникновенным чувством» - промолвил Нрокс. «Тебя спасет тот человек, который даст тебе… то, что будет равно… тому… чего ты равен сам» - сбиваясь припомнил вслух Король. Их сердца бешено заколотились. Король сбросил плащ. Народ зашелся смехом увидев его фигуру. Нрокс снял свою монашескую рясу. Толпа снова взорвалась остротами и удивленными возгласами. Король опустился на постеленный на помост плащ, а Нрокс, накрывая их себя и друга просторным платьем, склонился к нему в объятия. Священник перекрестился и слетел с помоста, как будто туда вот-вот должна ударить карающая молния Создателя.
- « Господи, Всевышний, покарай эти исчадия ада, этих чудовищеликих грешников, покарай, покарай, пока…рай…» – промолвил он бледнея, вминаясь в оцепеневшую толпу. И действительно, все небо вдруг стало мрачным, гром и вспышки сотрясали побледневшее солнце. Под рясой возились фигуры, то вырывалась нога ритмично дергаясь охам и стонам под одеждой, то рука выскакивая наружу хватала воздух и плавно падала обратно. Это Нрокс и Король высекали из обоюдной страсти огонь Абсолютной Любви. Они потеряли оба зрение, слух, поскольку их органы совмещающие прочие части тела были заняты друг другом. Вот что значит истинное значение фразы «ослепнуть от страсти». Народ испуганно притих, крайние стали разбегаться, а прочие начали давку. Но тут солнце погасло на миг, и взрывом контузив новорожденные звезды снова расплылось, как блаженная улыбка по розовеющему небу. Клубок одежд замер, все замерли. Хрон перегнулся через перила всматриваясь происходящее.
- « Небеса покарали это исчадие ада » – раздался робкий голос священника. И тут из тряпья показалась рука, нога, и вот уже вылезли на свет две головы. Да, да, обыкновенные, бородатые человеческие головы, в количестве двух штук. По рядам пополз шепот, люди настороженно тянули головы, вставали на цыпочки. Руки-ноги-головы на помосте зашевелились, поднялись, ряса прикрывающая их упала, и народу предстали мужчины. Два нагих обыкновенных мужика, со всем комплектом действующих конечностей. Причем в одном из них толпа признала Короля. Редкие приветственные возгласы усилились, множились, и вот уже площадь снова гудела как улей. Король, Король – неслось над головами присутствующих. Друзья были, как два Адама и Бог в виде огромного солнца обнимал их. Заново вылепленные любовью тела  сияли золотом вечного светила. Король смотрел в глаза Нроксу и отражался в них и сердце его текло медовой патокой. Волосатый Нрокс улыбался Королю и видел, как ответная улыбка срывалась с губ и они вместе рождали незримый прочим поцелуй. Народ скакал вокруг, махал руками, орал, как будто танцевал на углях. Конечно не все выражали бурный восторг, кто-то по инерции орал- «Сжечь извращенцев!», но вскоре им надавали по головам и они скакали с остальными прикладывая к шишкам пятаки с благородным профилем Короля. А наша парочка, на фоне оранжевого заходящего солнца, вскинули руки, сложив пальцы в «викторию». В общем - Пизу пиз, френдс форева, абсолют лав, Хрон гоу хом! Танцуют все!

Хрон не заставил себя ждать. Как только Король вернул себе прежнее тело, Хрон исчез. Кто-то считает что он ушел из дворца подземным ходом и направился наниматься Хранителем  Ордена Нравственности в страны третьего мира, кто-то сказал что он заставил отравиться своих приближенных, свою собаку, она долго безответственно крутила головой не желая травиться, а потом и сам принял заветную пилюлю, и его слуги тайно вынесли тело из дворца. Кто-то говорит, что он остался в подземелье замка ждать лучших времен. А Король зажил безнравственной, счастливой жизнью. Народ полюбил его, пусть и не понимая всех его слабостей, привычек, но принимая его таким какой есть, кем он являлся – Не Совершенное  Величество. Праздники конечно хорошо, но Король понимал как много ему надо еще учиться и работать чтобы нести ответственность за свое государство и свой народ.


 Почти все сказки заканчиваются одинаково; и жили они счастливо, любили друг друга и умерли в один день, далее протокольно расписывается, кто жил, с кем, да в каких отношениях, да как они преставились. В общем коли перо мое было поднято дабы начертать в вашем уме вышеописанные картины правдиво, то я, завершая вязь по скрижалям повествования, поведаю все как было, аки летописец. Нрокс нежен и привязан к Королю, но не будь он Нроксом, если бы не любил он также и свободу и жажду к путешествиям. А Король очень – очень любил своего друга, но он не мог оставить свой народ, который действительно в нем нуждался ныне, а ценить свободу он вполне научился за свои недолгие страдания. Он хотел бы покинуть двор и скитаться вместе с милым сердцу другом, но судьба монархов жить для других, а не для себя. Однажды Нрокс встал на пороге дворца, в плаще, с котомкой за плечами, и только звезды знают какие слова сказал ему Король, только они увидели блеснувшие на его глазах слезы. Король смотрел как его друг, как его Любовь уходит в ночь, но он знал, что когда ни будь, они снова будут вместе, и где-то там, в небесах, как однажды, они полетят на драконах к луне, чтобы поцеловать на ее серебряном диске свои имена, чтобы в будущем соединиться навсегда. Навеки.

P.S. Да, говорят в сказке должна быть какая-нибудь мораль… оставляю ее на Ваше усмотрение, ведь каждый увидит то что ему ближе… не так ли? ;)

«Мой друг» – не просто звук,
ты сколько не скажи иным, а дружбы нету,
и в помощь не протянут рук.
Друзья всегда с тобой,
твоя защита, сила,
готовые гурьбой  идти хоть в нищету, хоть в бой.
«Мой друг» - хранитель мой.