Случай

Случай.



     Есть ли какая-нибудь разница между тем, что человек смотрит из окна освещенной комнаты в смолу ночи и тем, что он смотрит на светящийся квадрат, находясь на улице? Или это две стороны одной медали, которая, переворачиваясь, показывает то орла, то решку? А если в комнате выключить свет, то разница станет еще менее явной?
     И все-таки разница была. Хотя бы в том, что в квартире сухо и тепло, тогда как на улице выл ветер и лил капризный сентябрьский дождь...
     Так думал я, поднимая воротник не дающей никакого тепла косухи. Дерево, под которым я стоял, немного защищало от дождя, но холодные, тяжелые капли, лениво соскальзывая с веток, периодически падали на мокрую голову и блестящие от влаги плечи куртки.
     “Дождь не может идти вечно,”- возникла в голове фраза из фильма “Ворон”.
     “ Хм, – вяло усмехнувшись, я провел рукой по волосам и несколько тонких ручейков протекло за шиворот, заставив зябко вздрогнуть. – Как бы не так”. Здесь дождь прочно обосновался с мая месяца, после которого, к черту послав лето, началась осень. Если по телевизору сообщали, что погода будет ясной и лишь местами будут дожди, то мне вечно везло оказываться именно в этих местах. “В Эстонии погода вообще не меняется, тут меняется лишь температура, да и то обычно в сторону минуса”.
     Эта фраза меня развеселила, и я некоторое время глупо хихикал. Потом смех меня отпустил и я стал оглядываться по сторонам.
     Самое интересное, я не мог понять, где я нахожусь и тем более как я сюда попал. По периметру газона, на котором росло приютившее меня дерево, жили своей жизнью темно-бурые от дождя пятиэтажки. Окно, в какой-то момент заинтересовавшее меня, распологалось на первом этаже, и желтая кухонная лампа бросала на тротуар перед домом свое четко очерченное отражение, резко контрастирующее с мокрой действительностью. Было видно, что пожилая женщина, с пышной прической, напоминающей шевелюру Майкла Джексона в юности, обращается к кому-то, стоящему в проеме двери, но ее собеседник мне не был виден с моего наблюдательного пункта.
     Мысль о том, что я заблудился в собственном городе не вызвала у меня никакой ответной реакции кроме сожаления о промокших ногах. Порывшись в кармане куртки, я достал влажную пачку “Bond”а и, вытащив одну сигарету, прикурил ее от спички. Затем, подумав, достал еще одну сигарету и стал крутить ее между большим и указательным пальцами. Делая это почти автоматически, я опять начал обозревать окрестности.
     Череда фонарных столбов в некотором отдалении очевидно обозначала какую-то автомагистраль. Легкая близорукость превращала огни фонарей в размытые пятна светлячков, гвоздями прибитых к небосводу на одной линии. Хохотнув от такого нелепого сравнения, я стряхнул пепел с сигареты, который, упав, жалобно всхлипнул от соприкосновения с мокрой травой и умер. Осмотрев вторую сигарету, я с удовлетворением отметил, что она наполовину освобождена от табака, который высыпался от вращательных движений.
Затянувшись сигаретой, я задумался о том, сколько сейчас времени, но так и не смог ответить на этот вопрос. Хотя ветер давно уже стих, дым от сигареты нахально лез в глаза, вызывая неприятную резь.
     Где-то вдали выла автомобильная сигнализация, своим тревожным однообразием навевая меланхолию. Я попытался выделить какую-нибудь мелодию из этого воя, но безуспешно, хотя в какой-то миг мне показалось, что я улавливаю нечто восточное.
     Увидев, что сигарета почти пуста, я поднес ее ко рту и, впившись зубами в мякоть фильтра, осторожно стал вытаскивать его из сигареты. Но папирус, основательно отсыревший на ветру, равнодушно разорвался, наплевав на все мои старания. Злобно выплюнув оставшийся в зубах остаток сигареты с фильтром, я стал рассматривать несколько укоротившийся бумажный цилиндрик. Если учитывать, что надпись “Bond street” сохранилась, то этим трофеем еще можно было воспользоваться. Кроме того, мне не хотелось переводить табак из еще одной сигареты.
     Достав из маленького кармана на груди кусочек плотной бумаги, предварительно скрученный в рулон, я всунул его в один из концов распотрошенной сигареты. Убедившись, что штакет плотно сидит в папирусе, я зажал изделие между губ и сильно дунул. Остававшийся в бумаге табак с веселым шуршанием вылетел наружу и рассеялся в темноте. Убедившись, что с этим делом покончено, я в последний раз затянулся “Bond”ом и выкинул окурок вслед за улетевшим табаком. Прочертив искрящуюся дугу, тот исчез в траве.
     Пошарив во внутреннем кармане, я достал оттуда маленький целлофановый пакетик, в которых, обычно, в аптеках продают лекарства. В моем пакетике, конечно же, никаких лекарств не было. С туповатой задумчивостью я стал рассматривать содержимое. Еще некоторое время назад туго набитый пакет оказался на половину пустым. Несколько разочарованно вздохнув, я стал всасывать шмаль в сигарету – процесс, похожий на то, как пьют Coca-Col-у через трубочку.
     Через минуту у меня в руке оказался  плотно забитый косяк. Убрав минигриб с остатками травы в карман, я сплюнул маленькие зеленые кропалики, прорвавшиеся сквозь барьер штакета и осевшие на языке.
     Кое-как подлечив косяк пересохшим от жажды языком, я стал искать спички, но ни в одном из карманов их не оказалось. Растерянно озираясь, я не мог сообразить, что же теперь делать. Присев на корточки, я стал шарить руками в траве и в момент полного отчаяния наткнулся на заветный коробок. Достав спичку, я чиркнул, но она сломалась в моих руках. Достав вторую, я повторил операцию. Маленькая искра отчаянно вспыхнула и задохнулась.
     “What`s the fucking shit!”, - тихо выругался я почему-то по-английски. Поднеся коробок к глазам, я понял в чем дело. Полежав какое-то время на земле, чиркаш намок. Другая сторона коробка выглядела не более сухой. Стараясь сдержать бессмысленное бешенство, я достал третью спичку.
     Не знаю, есть Бог или его нет, но троицу он точно любит. Потрескивая, огонек разгорелся, осветив слегка дрожащие от напряжения руки. Закурив, я жадно затянулся.Подождав, выпустил дым, и меня окутало облако душистого дыма. В этот момент я вспомнил, где и когда скурил первую половину пакета, но теперь меня это не волновало. Я затянулся, потом еще и еще. Мой ущербный, короткий косячишко быстро сгорел и я стал озираться по сторонам, пытаясь найти место, где можно было бы поставить пятулю. И тут на меня накатило...
     Приход от зелени конечно не такой резкий и мощный, как от черного или белого, но в нем есть своя прелесть. Если от hard drug’сов появляется ощущение, что тебя ударили по голове мягкой подушкой, то здесь возникает ощущение, что тебя этой подушкой обволокли. Или обволакивают не подушкой? Обволакивают...
А чем, собственно, обволакивают в таком случае? Обволакивают... Или Абволакивают? А, вообще, есть такое слово – обволакивают? Аб-во-ла-ки-ва-ют...
Аб-вола-кивают... Чушь какая-то.
     Я поймал себя на том, что сижу на корточках и смеюсь как сумасшедший, причем очень веселый сумасшедший. Эта последняя фраза меня доконала и я, упав на спину, залился таким диким смехом, что мне стало не хватать воздуха. И это меня немного отрезвило.
     Я отдышался и поднялся с земли. “Бывают же такие идиотские слова”, – подумал я, но как ни пытался, не мог вспомнить, какое слово меня так рассмешило. Помучавшись некоторое время, но так ничего и не вспомнив, я забил на это бессмысленное занятие. И тут случилось неожиданное.
     “Ты чего там смеешся,” – раздался  грозный, как мне показалось, голос из темноты. Я увидел направляющийся ко мне темный силуэт, который был не только очень высоким, но и очень широким.
     Первой мыслью было смотаться, причем, чем быстрее, тем лучше. Но я остался стоять в каком-то оцепенении.
Вторая мысль была более неожиданной, хотя и чертовски бессмысленной:
“Совершенно не хотелось что-то драться в этот вечер, но уже из ноздрей битых кровь течет на алый галстук,” – пропел в моем обкуренном мозгу не менее обкуренный  Лаэртский. Почему-то именно отсутствие у меня галстука, тем более алого, и внушило мне чувство полной безопастности. Я стоял и смотрел на приближающегося великана.
     “Здорово,”- сказал он, и я узнал в этом бритом налысо человеке Антоху. Я так обрадовался, не столько тому, что это был он, сколько тому, что это не кто-то другой, что даже не задумался, откуда он мог здесь появиться.
     “Хочешь раскуриться?” – радостно и немного истерично крикнул я.
     “О, у тебя есть? Давай,” – он достал светло-синюю пачку “North State” и предложил мне. Мы закурили.
     “Давай не здесь. Пошли в сторону дома,” – предложил Антон.
     “Давай, а где дом?” – задал я вполне логичный для меня в эту минуту вопрос.
     Антон с интересом посмотрел на меня и, хмыкнув, спросил: “Ты что – обкурился?”
     Я радостно кивнул головой:  “Ага.”
     “Ладно, пошли, забъем по дороге.”
     Он двинулся в сторону шоссе, освещенного фонарями. Я шел за ним следом, абсолютно расслабившись. Мне было очень хорошо и спокойно, лишь в голове что-то ненавязчиво шумело. Наверное – мысли. Но так как из них ничего путного не складывалось, то и они тоже не мешали. Слегка забывшись, я выпустил из внимания всю дорогу к дому и очнулся лишь в районе наших домов. В одном из дворов мы нашли скамейку и уселись. Антоха периодически спрашивал у меня то сигареты, то картонки для штакетов, то пакет с травой. Я не принимал в этих приготавлениях никакого полезного участия.
     “Давай спички,” – сказал Антон, и я повернулся к нему лицом. Антоха сидел с видом доброй волшебницы, если только можно представить себе абсолютно лысую добрую волшебницу, у которой вместо волшебной палочки в руках два косяка.
          
     ...Через пять минут все уже было скурено. Мы обреченно сидели на скамейке, и каждый думал свою суровую думу. Антон о чем-то спросил, и я что-то начал отвечать. Отвечал долго, увлеченно. Давно забыв сам вопрос, я упрямо развивал тему, путался в ней, начинал что-то новое. В конце-концов я подвел все к логическому завершению, которое мне очень понравилось. Я спросил у Антона, удовлетворяет ли его мой ответ. Он долго смотрел на меня добрыми мутными глазами и спросил, о чем это я сейчас говорил. Я понял, что он вообще меня не слушал, и жутко обиделся. Он опять спросил. Я не мог ответить, так как и сам уже не помнил темы разговора. Но мне хотелось сказать этому неблагодарному слушателю что-нибудь злое и обидное, и на его очередной вопрос, о чем же я говорил, я, неожиданно для себя, выпалил:
     “О выхлопных трубах вертолета!”
     Антоха посмотрел на меня округлившимися глазами и от хохота упал со скамейки. Я сначала не понял, но в следующую секунду последовал его примеру. Мы катались по сырой траве, давясь от смеха. Когда приступ прошел, мы снова уселись и стали думать, чем же занять остаток вечера.
     “Давай забъем остатки,” – предложил Антон.
     “Какие остатки?” – не понял я.
     “В пакете остался еще децил. Смешаем с табаком и нормально.”
     Пока он потрошил “North State”, я скрутил штакет. “Децил” оказался не такой уж и децильный – две трети сигареты. Добавив немного табака, Антон запаковал косяк, подлечил его и протянул мне:
     “Взрывай.”
     Ну я и взорвал. В косяке щелкнуло несколько лопнувших от перегрева семечек. Я вспомнил конопляных клопов Пелевина и снова засмеялся. Дым попал не в то горло, и я стал дико кашлять. Кашлял долго и с чувством, и у меня стало все плыть перед глазами. Когда опять подошла моя очередь, я едва не падал со скамейки. Я затянулся, но обожженное горло уже отказывалось принимать дым. Я снова закашлялся и передал косяк Антону. Но то ли я неловко подал, то ли он неловко взял, но косяк выпал из руки и, ударившись о скамейку, рухнул на землю и развалился. Крошечные искры ярко светились в темноте.
     “Облом.. Пошел чертям на раскурку,” – грустно заметил Антон и встал со скамейки. Я тоже поднялся.
     “Ну, что. Мне завтра на работу, рано вставать,” – сказал он.
     “А, ну давай тогда,” – мне тоже хотелось побыстрее попасть домой.
     “Пока.”
     “Счастливо.”
     Не оглядываясь, я пошел домой. Плохо помню, как открыл дверь, как разделся. Помню, что засыпать стал еще поднося голову к подушке...

22.09.1998/04.03