Эпизод

Найдено на:

http://www.rusmysl.ru/2000III/4334/433430-2000Sent28.html

Олег Лекманов

СТУДЕНТ
(Эпизод биографии Осипа Мандельштама)

   Армянское радио спрашивают:
— Правда ли, что академик Амбарцумян выиграл в лотерею 10 тысяч?
   Армянское радио отвечает:
— Правда. Только не академик, а дворник. И не Амбарцумян, а Сундукян. И не 10 тысяч, а 3 рубля. И не в лотерею, а в карты. И не выиграл, а проиграл.


   Советский анекдот

"...и там, и здесь пишут всякую дурь". Так Надежда Яковлевна Мандельштам оценивала большинство советских и эмигрантских воспоминаний о своем муже.

Эпизод биографии Мандельштама, о котором пойдет речь далее, с особой охотой изображался и интерпретировался мемуаристами по обе стороны границы. Как и всякое испытание подобного рода, мандельштамовский университетский экзамен по античным авторам чрезвычайно соблазнительно счесть тестом на адекватное восприятие окружающей действительности, приготовленным для петербургского студента самой жизнью. Учитывая дату мандельштамовского экзамена (конец сентября 1915 г.), было бы логично предположить, что он мог осознанно или неосознанно рассматриваться мемуаристами в качестве своего рода пролога к тому жизненному испытанию, через которое поэту (и всем его современникам) предстояло пройти два с небольшим года спустя.

* * *
Процитируем сначала фрагмент до сих пор не опубликованной беседы Ольги Ланг с известным маяковедом В.Д.Дувакиным:

"В университете рассказывали, как Мандельштам держал экзамен по латинской литературе, не подготовившись к нему. Рассказывали, что Мандельштам, придя на экзамен, начал так <...>: "Плавт написал много комедий и много трагедий, среди которых насчитывается несколько замечательных". Затем, на робкий вопрос профессора: "Назовите мне несколько комедий Плавта", — он ответил: "Эти комедии, пережившие века" и т.д. и т.д."

Теперь приведем обширный отрывок из книги воспоминаний советского писателя Вениамина Каверина "Счастье таланта":

"Ю. Н. Тынянов рассказал мне, как Мандельштам, студент петербургского университета, сдавал экзамен по классической литературе. Профессор Церетели, подчеркнуто вежливый, носивший цилиндр, что было редкостью в те времена, попросил Мандельштама рассказать об Эсхиле. Подумав, Мандельштам сказал:

— Эсхил был религиозен.

И замолчал. Наступила длительная пауза, а потом профессор учтиво, без тени иронии продолжал экзаменовать:

— Вы нам сказали очень много, господин студент, — сказал он. — Эсхил был религиозен, и этот факт, в сущности говоря, не нуждается в доказательствах. Но, может быть, вы будете так добры рассказать нам, что писал Эсхил, комедии или трагедии? Где он жил и какое место он занимает в античной литературе?

Снова помолчав, Мандельштам ответил:

— Он написал "Орестею".

— Прекрасно, — сказал Церетели. — Действительно, он написал "Орестею". Но может быть, господин студент, вы будете так добры и расскажете нам, что представляет собой "Орестея". Представляет ли она собою отдельное произведение или является циклом, состоящим из нескольких трагедий?

Наступило продолжительное молчание. Гордо подняв голову, Мандельштам молча смотрел на профессора. Больше он ничего не сказал. Церетели отпустил его, и с независимым видом, глядя прямо перед собой, Мандельштам покинул аудиторию".

Изложение тыняновского рассказа Каверин завершает собственным объяснением поведения Мандельштама:

"...самая обстановка экзамена, роль студента, атмосфера, казалось бы самая обычная, была чужда Мандельштаму. Он жил в своем отдельном, ни на кого не похожем мире, который был бесконечно далек от этого экзамена, от того факта, что он должен был отвечать на вопросы, как будто стараясь уверить профессора, что он знает жизнь и произведения Эсхила. Он был уязвлен тем, что Церетели, казалось, сомневался в этом.

Конечно, жизнь показала ему, что он причастен к действительности. Хотя бы потому, что она грубо расправилась с ним. Но этот случай глубоко для него характерен".

Обратим внимание на то обстоятельство, что знание произведений Эсхила в итоге предстает у Каверина метафорой знания жизни. Провал Мандельштама на экзамене мемуарист был склонен интерпретировать как отказ поэта-чудака идти на контакт с жесткой современностью. Сходным образом было принято писать и о взаимоотношениях Мандельштама с пореволюционной реальностью*.

--------------------
* Сам Каверин (как и Ю. Н. Тынянов) окончил университет блестяще. Этот факт, по-видимому, повлиял на общую тональность и мораль каверинского пересказа эпизода с экзаменом.
В воспоминаниях эмигранта Владислава Ходасевича интересующий нас эпизод мандельштамовской биографии возводится в абсолютную степень и преподносится как символ патологической неорганизованности поэта. В мемуарах Ходасевича (1939) Мандельштам — "это странное и обаятельное существо, в котором податливость уживалась с упрямством, ум с легкомыслием, замечательные способности с невозможностью сдать хотя бы один университетский экзамен, леность с прилежностью, заставлявшей его буквально месяцами трудиться над одним неудающимся стихом, заячья трусость с мужеством почти героическим".

Фраза о "замечательных способностях" поэта, контрастирующих с мандельштамовской "невозможностью сдать хотя бы один университетский экзамен", не случайно расположена у Ходасевича в близком соседстве с пассажем о "заячьей трусости" Мандельштама, контрастирующей с его же "мужеством почти героическим". Свой портрет поэта мемуарист вышил по канве, намеченной Георгием Ивановым (чьи писания Ходасевич, кстати сказать, терпеть не мог). Именно в "Петербургских зимах" Иванова "Мандельштам, который перед машинкой дантиста дрожит, как перед гильотиной", в решительную минуту проявляет "мужество почти героическое": он выхватывает из рук у всесильного чекиста и рвет в клочья ордера, осуждающие на гибель безвинных людей.

Возвращаясь к мандельштамовскому экзамену по античной литературе, напомним, что достоверное его описание содержится в дневнике Сергея Платоновича Каблукова, одного из немногих надежных друзей поэта. 1 октября 1915 г., по свежим следам событий, Каблуков внес в свой дневник рассказ самого Мандельштама о злополучном происшествии:

"Был И.Е.Мандельштам, 29-го сентября неудачно сдававший экзамен по латинским авторам у Малеина.

Малеин требует знания Катулла и Тибулла, Мандельштам же изучил лишь Катулла. Тибулла переводить отказался, за что и был прогнан с экзамена. При этом у него похитили чужой экземпляр Катулла с превосходными комментариями".

Сопоставив объективное описание мандельштамовского экзамена в дневнике Каблукова с беллетризованной версией Каверина, мы получим редкую возможность воочию проследить за тем, как "кусок грубой и бедной жизни" под пером мемуариста преображается в "сладостную легенду".

Великому античнику Александру Иустиновичу Малеину в воспоминаниях Каверина был предпочтен великий античник Григорий Филимонович Церетели* (вероятнее всего, потому что рядом со студентом-чудаком мемуаристу хотелось изобразить профессора-чудака; Церетели такой репутацией обладал, а Малеин — нет). Катуллу и Тибуллу предпочтен Эсхил (вероятнее всего, потому что мемуаристу хотелось подчеркнуть разницу между Мандельштамом-студентом и Мандельштамом-поэтом; об Эсхиле Мандельштам в своих стихах писал, а о Катулле и Тибулле — нет). И, наконец, самое главное — вполне ординарную ситуацию Каверин предпочел изобразить как экстремальную: студент, выучивший первый вопрос и не подготовивший второго, предстал у него рефлектирующим эгоцентриком, мучительно расплачивающимся за свое неумение и нежелание ладить с жизнью.

--------------------
* Подробнее о нем см.: С.Г.Каухчишвили. Григорий Филимонович Церетели. Тбилиси, 1969. Здесь же помещена и фотография Церетели в высокой шляпе.
Характеристика Мандельштама-студента у Каверина, а в еще большей степени у Ходасевича окончательно лишится какой бы то ни было убедительности, если мы вспомним о том, что экзамен по латинским авторам Мандельштам успешно пересдал 18 октября 1916 года. Сумел поэт оправиться и от той растерянности, которая охватила едва ли не всю российскую интеллигенцию еще год спустя. В финале стихотворения "Прославим братья, сумерки свободы..." (1918) Мандельштам призывал своих современников:

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
Как плугом океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.
* * *
Вместо эпилога мы хотели бы привести еще одну версию мандельштамовского экзамена по античной литературе, автором которой является хороший современный поэт Александр Кушнер:

"Но эти губы вводят прямо в суть
Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба..."
          Мандельштам

Не слишком сложен был профессорский вопрос
На зимней сессии, всего лишь об Эсхиле.
Закинув голову, студент молчал. Стрекоз
Таких же пасмурных сухие связки стыли

На даче, в августе, под Петербургом. Взгляд
Был в потолок лепной таинственно нацелен.
Молчанье странное. Ответить невпопад,
Забыть, запутаться? И каждый день смертелен.

И то сказать, поэт совсем не эрудит,
Он перелистывать скорей умеет книги,
Чем их прочитывать. Но рифма убедит,
И в ритме паузы так хороши и сдвиги.

Надменность дикая и взгляд поверх голов.
Поднялся, прочь пошел к сырым пальто и шубам.
Когда-то жил уже, дружил во тьме веков
С Эсхилом-грузчиком, Софоклом-лесорубом.
В своем стихотворении Кушнер продолжает начатое Ходасевичем и Кавериным превращение реальности в миф. Защищая (в третьей строфе) право Мандельштама на вольное обращение с "мировой культурой", поэт и сам так же вольно обращается с фактами мандельштамовской биографии: у него уже не только Катулл предстает Эсхилом, но осень — зимой, а отрывистые реплики — упорным молчанием.