Первый зуб

Тошнотворный запах йодоформа. Стародревние ободранные кресла. В углу стоит стол, за которым сидит немолодой человек в белом халате и колпаке и заговорщицки улыбается. Напротив него в углу на кушетках сосредоточен десяток таких же белых людей. Они, в отличие от довольного господина, не улыбаются, жмутся друг к другу от холода и грызут ногти. Эти товарищи – студенты-стоматологи, зеленые третьекурсники, и сегодня у них интересный день – на занятии по хирургии им предстоит впервые в жизни провести удаление зуба. С краю сидит самый добросовестный кадр, его зовут Рома. Рома отличается от своих одногруппников тем, что действительно весь вчерашний вечер провел за книгой по хирургии, знает названия всех инструментов, все возможные виды обезболивания и под грузом всех этих знаний боится больше всех.
- Ну что, доктора, приступим! – наконец промолвил заговорщик в колпаке. – За дверью один пациент уже сидит. Кто первый?
- Можно я, Борис Палыч?
- Нужно, Роман Иваныч! Приглашайте пациента, я буду рядом.
Рома мгновенно вспотел и на автопилоте подошел к двери. Открыв ее, он увидел на скамеечке испуганную женщину с круглыми глазами и разбарабаненной щекой. С ужасом поняв, что суть такой метаморфозы человеческой щеки ему еще неведома, Рома сказал:
- Проходите, пожалуйста.
Несчастная женщина поднялась со скамьи и просунулась в дверь. Ее взгляд встретился с двумя десятками таких же круглых глаз, обладатели которых имели весьма странный вид: они были одеты в белые халаты поверх огромных свитеров, но при этом жутко своего вида стеснялись, отводили глаза в сторону и вообще активно прятались друг за друга. Женщина все поняла.
- Ну не-е-ет, подопытным кроликом я у вас тут не буду! – победоносно воскликнула она, развернулась и направилась к лестнице.
Роман Иваныч, совершенно сбитый с толку, обернулся к преподавателю:
- Она убежала, Борис Палыч!
- Что ж вы ее испугали? Ведите себя спокойно, а то у вас на лбу написано, что вы студент! – Палыч усмехнулся: - Следующего не спугните!
Следующий не заставил себя долго ждать. Через пару минут в кабинет заглянул расстроенный мужик в старом свитере и с усами. Лицо его было вполне симметричным и вообще положительным.
- Можно? – спросил мужик, не подозревая о судьбоносности своего визита.
- Проходите, разувайтесь и присаживайтесь вон туда! – сказал Рома и испугался сам себя. Набравшись решительности, он встал и направился к креслу, в которое уселся подопытный. Но решительная рука Бориса Павловича исправила курс его движения в сторону раковины. Пока Рома судорожно мыл руки, мыло пару раз с грохотом падало из его рук, и Ромины одногруппницы тихонько прыснули. Рома посмотрел на себя в зеркало – с закатанными рукавами, мокрыми лапами – покраснел и двинулся к мужику. Медсестра уже приготовила инструменты для осмотра.
- Ну что, - сказал Рома и заглянул в принесенную мужиком карточку, - Геннадий Петрович, с чем пришли, на что жалуетесь?
- Да вот зуб меня верхний доконал.
- Как доконал? – повеселел Рома.
- Ну, спать не дает, кусать на него не могу, языком даже прикоснуться не могу.
- И давно?
- Второй день.
Тут Рома застрял. Многочисленные страницы учебника, висевшие у него перед глазами целые сутки до этого, куда-то испарились. На помощь пришел Борис Палыч:
- Спроси, раньше болел, и не лечил ли он его.
- Да, кстати, не беспокоил ли вас этот зуб раньше?
Мужик усмехнулся.
- Да я слежу что ли? У меня в той стороне постоянно что-то ноет.
- А лечить не пробовали? – продолжил Рома.
- Да на хера их лечить? – изумился мужик. – Вырвать на хрен да и дело с концом!
- Но-но, не кричите тут, - вмешался преподаватель и скрестил руки на груди. – А вы продолжайте.
Рома набрал побольше воздуха, взял зонд и зеркальце и полез к мужику в рот.
- Ну куда, куда?! – всполошился Палыч. – А анамнез жизни?
- Ах, да, - вспомнил Рома. – Какие у вас еще имеются заболевания? К другим каким-нибудь врачам ходите?
- Нет, зачем? – удивился Геннадий Петрович. – Ниче у меня не болит нигде.
- Сердце никогда не болит?
- Нет, никогда не болит! – отрапортовал мужик. – Только на улице иногда болит, так что останавливаюсь и отдыхиваюсь, а больше никогда не болит. И дома, когда на балкон выйду покурить, как прихватит, аж согнусь. А вообще никогда не болит.
- Давление свое знаете?
- Нет, не знаю. Никто мне не мерил. И кишки у меня не болят, и почки. Выдирайте уже зуб, и я пошел. – Мужик начал волноваться и с недоверием оглядывал столпившихся вокруг него Роминых одногруппниц. Девушки повеселели и, в надежде, что им сегодня никого не достанется, с интересом наблюдали за душевными муками их единственного мальчика.
- Туберкулез, диабет, сифилис был?
- Чего-о? А это вам зачем?
Рома и сам не помнил, зачем, и ответил, что с них все это спрашивают. И тут же поинтересовался про гепатит.
- А про гонорею не рассказать? Не болел я гепатитом! – ответил Петрович. Рома поглядел на жирные плюсы, оставленные в карточке регистратором и обозначавшие перенесенный гепатит, и понял, что на попавшегося ему мужика особо рассчитывать не придется. После очередного вздоха Рома вновь вознамерился заглянуть мужику в рот, но преподаватель поймал его за руку:
- Погоди. Вы обезболивающее с собой принесли?
Мужик молча разжал черную скрипучую руку и отдал медсестре три прозрачные ампулки.
- А вам его раньше ставили? Как вы это перенесли? – спросил Борис Палыч.
- Нормально перенес. В обморок только упал, а так нормально.
Рома похолодел. Первая помощь при потере сознания никак не входила в его планы.
- Да ты не бойся, доктор! – засмеялся дядя. – Я тогда бухой был.
- Ну, приступайте к осмотру, - обрубил Палыч.
Рома потянулся ко рту, но его оборвали в третий раз, на этот раз девушки вместе с медсестрой, все как один зашипевшие: «Маска! Маска!» Рома нацепил маску, до этого поджимавшую его подбородок, и наконец рассмотрел поле своей деятельности, хотя пациент ему активно мешал, постоянно тыкая своим грязнющим пальцем в зубы и мыча: «Вот здесь, здесь где-то!»
Зубы во рту Геннадия Петровича росли редко и нестройно, были покрыты щедрым коричневым налетом и воняли прямо через маску. Но отличник Рома без особого труда нашел кандидата на удаление. Он торчал в глубине петровичского рта и отличался от своих немногочисленных собратьев небольшой подвижностью и огромной дырой, уходящей вглубь и заполненной фрагментами завтрака Геннадия Петровича. Рома перевернул зонд тупым концом вперед и начал простукивать правые верхние зубы один за другим. На стучание по зубу мудрости и его соседу Петрович отреагировал так, будто зубы были чужие, то есть никак, а вот при дотрагивании до шестого зуба пациент взвыл и слегка прикусил Роме пальцы.
- Он это, он, зараза. Дергай его на хрен и я пошел, - заявил Геннадий Петрович и заерзал в кресле.
Борис Палыч ожил и сказал, что тут надо бы еще сделать рентген, но в данном случае судьба зуба и так ясна, поэтому удалять надо так. Сделал это Борис Палыч с умыслом. Он а) боялся, что мужик пойдет фотографироваться и сбежит и б) уже хотел домой.
Рома еще долго мучил бедного Петровича, оглядывая и обстукивая каждый зуб и диктуя результаты подруге Насте. Подруга Настя постоянно переспрашивала и старательно переводила результаты в карточку, правда, с зеркальной точностью – слева у нее было право, снизу – верх и наоборот. Вместо кариесов Настя везде обозначила корни, и портрет рта Петровича в карточке стал похож на экваториальный лес после нашествия браконьеров – весь в пеньках.
Настал судьбоносный момент, и Рома протер руки спиртом и взялся за шприц. Лекарство тянулось из ампулы неохотно, расстраивая Рому множеством пузырьков, из-за которых ему постоянно приходилось долбить по шприцу пальцем и прыскать из него вверх, забрызгивая себя и притаившегося Петровича. Наконец Рома отодвинул щеку пациента и нацелился иглой ему в рот. Рука со шприцом предательски затряслась. Рома опустил ее и вновь поднял. Рука опять затряслась. Рома понял, что такой рукой он проделает в десне Геннадия Петровича целую дренажную систему, и завис. Объект ощутил Ромины флюиды и задал вопрос, который рано или поздно ждет любого салагу-стоматолога:
- Слышь, парень, а ты до этого сколько зубов вырвал?
Через год Рома вспомнил этот момент и подумал, что надо было сказать «сто», а еще лучше «да я давно со счету сбился», но в этот раз он только надулся и сказал «где-то двадцать», а затем улыбнулся пациенту, пытаясь его успокоить. Он еще не знал, что улыбку под маской вообще-то не видно, и не научился улыбаться глазами.
- А, двадцать это нормально, - неожиданно сказал Петрович и успокоился. Рома тут же перестал трястись и не спеша загнал Петровичу под десну иглу, толкнул шприц и осторожно вогнал под слизистую комочек анестетика. То же самое он проделал и с небной стороны, причем Петрович замычал, и из его неба показалась кровь, а из ноздри - сопля.
- Ничего, сейчас зуб перестанет болеть, - сказал Рома и стал натягивать перчатки, обсыпая себя и стоявших рядом подруг тальком.
- Как чувствуете себя? Голова не кружится? – спросил Борис Павлович.
- Нофмафно, - сказал подопытный и взялся за щеку.
Через минут пять Рома значительно повеселел, так как Петрович заявил, что зуб болеть перестал, и радостно застучал челюстями. Он бы наверняка встал и пошел, ведь проблема его была решена, но Рома взял в руки тонкий инструмент, которым он должен был отслоить десну от зуба, и заставил пациента открыть рот. Десна поддалась на удивление легко, и из-под нее засочилась желтая пузырящаяся дрянь. Петрович начал усиленно плеваться и морщиться, причем Рома заморщился вслед за ним. Дрянь в плевках Петровича смешивалась с кровью и пахла приторно и необыкновенно противно, так, что хотелось тут же плюнуть прямо в маску.
- Ну вот, доктора, видите, зуб еще на месте, а гной уже вышел, - подытожил преподаватель. - Сейчас пациенту станет легче.
Пациент, однако, не понял, по сравнению с чем ему должно стать легче, и откинулся на спинку кресла здорово покрасневшим.
Рома между тем взялся за основное орудие – щипцы с шипом, и нацелил их на зуб, не забыв прищемить себе указательный палец. Щипцы пришлось задвинуть глубоко, так как от зуба осталась только половина, и за эту половину Рома далеко не сразу ухватился. Обретя уверенность в руке, Рома сказал себе «с Богом» и начал раскачивать зуб в стороны.
Но произошедшая вещь расстроила Рому вконец. Мало того, что Палыч неожиданно покинул кабинет, так еще противный зуб не проявлял никакого стремления выходить на свет и лишь слегка качался. Рома видел, что так качать его можно до утра, спросить помощи было не у кого, а рука между тем начала деревенеть. Рома пыхтел, качал ненавистную гнилушку и проклинал себя, пациента и весь свой институт. Больше всего ему хотелось бросить все и никогда никаких ртов не видеть.
Минут через тридцать, когда Рома уже готовился вдарить щипцами по неподдавшемуся зубу, вернулся Борис Палыч.
- Как, вы еще не удалили зуб? Я думал, вы уже карточку пишете.
Поглядев на манеру работы Ромы, Палыч добавил:
- Да ты не елозь по зубу щипцами, сожми их посильней.
Рома обрадовался совету и сжал деревянную руку.  Остаток зуба тут же треснул, издав ужасный резкий звук, от которого подскочил не только одуревший пациент, к тому времени забывший от натуги собственную фамилию, но  и все девочки. В щипцах Ромы осталась половинка коронки зуба, а черные корни продолжали торчать в глубине опостылевшего Роме рта.
Борис Палыч, посмотрев в огромные и уже влажные глаза доктора Ромы, невозмутимо сказал ему:
- Ничего, это бывает. Попробуй ухватиться еще раз. Не получиться – дадим элеватор.
При слове «элеватор» Рома потерял последние силы. Элеватор – это угрожающий крючок для выковыривания корней. Рома слышал пару историй от старшекурсников о том, как элеватором можно вывихнуть соседний здоровый зуб или сломать челюсть, и никак не хотел прибегать к его помощи. С мучительным вздохом он ухватился щипцами за единственный торчащий выступ и стал тянуть и качать корешки. После нескольких движений зуб подался немного дальше вбок и издал изумительный звук «чвак».
Борис Павлович, услышав его, расцвел и сказал:
- Ну вот, дальше дело техники.
Окрыленный Рома взялся за дело с удвоенной силой, поняв, что нет звука на свете приятнее этого чвака, и одним моментом вывихнул зуб вбок. Кровавая костяшка предстала взору всех присутствовавших. Корни зуба торчали горделиво в разные стороны и были увешаны кусочками чего-то вроде желе.
- Вот, доктора, полюбуйтесь на грануляции – признак хронического воспаления.
Девушки стали лезть к зубу прямо носом, чем поразили и до того одуревшего Петровича, по подбородку которого сочилась струйка тягучей крови.
- Как видите, все корни гладкие, нигде ничего не обломано. Значит, Роман Иваныч все вынул, - сказал Борис Палыч. – Можно осмотреть лунку, сжать ее края и положить марлевые шарики.
Награжденный марлей Геннадий Петрович получил совет «не есть, не пить, не полоскать, не курить» и прошипел Роме:
- Ну, молодец. Хороший доктор из тебя будет.
Но Рома с трудом это расслышал, его голова гудела и мысли перепутались. Перчатки он не ополоснул и вообще едва успел остановить себя, так как собрался уже сдернуть их зубами. Карточку Рома заполнить сам не смог – дрожали руки.
Одеваясь в фойе, Рома ловил восхищенные реплики однокурсниц и глупо улыбался. По дороге домой Рома купил пива и лакал его на улице, несмотря на жуткий мороз. Перед сном он еще раз перечитал главу «Удаление зуба» и удивился, до чего ему теперь все понятно. Лег спать Рома часа в два, и ему приснился его пациент Геннадий Петрович, старательно объяснявший ему суть ошибок при удалении зуба и не замечавший постоянно выпадавшие изо рта ему на колени окровавленные марлевые шарики.