Мои заложники

   
     Помню, как закоченел весь автобус, когда я встал и прижал к груди, как сверток тряпья с ребенком, старый автомат. Водитель заглох, как мотор своего автобуса, медленно развернулся ко мне белеющей худой рожей, поднял руки над рулем, как пианист в вдохновенном пассаже над клавишами. Не знаю, кто меньше верил в происходящее – они или я. Мы были пополам : я и они. Они были грязными тушами, неуклюжими, серыми и вонючими. А кем был я? Мордой из телевизора, из синей грязной камеры, с набухшими кубами скул, черным ртом и точечными пропастями глаз. Я не знал, зачем я это делал. И они не знали. Знал только кто-то усталый и покорный, спрятавшийся за низкими седыми облаками.
     Их было двадцать четыре. Водитель был двадцать пятым. А я был одним. И еще у меня был уродец-ребенок, костлявый горбунчик с культяпками – мой автомат. Мои глаза были сухими и липкими, и я смотрел на них. Опустошенные кругляши лиц одинаковых женщин, уязвленная гордыня опустившихся плеч мужчин, посеревшие и ввалившиеся в сиденья детишки. Им всем было клокотливо обидно, как я посмел, нечистый и одинокий, нарушить их ход мыслей. И только дети боялись. Дети умеют хорошо бояться – не за самолюбие, не за жадность, а просто за себя…Но и они мерзки.
        Я приказал птичьим неправдоподобным голосом задернуть фиолетовые шторки с красными цветами, закрыть автобус. Мне было стыдно того усталого, кто заглядывал в окна с неба, и я хотел неба больше не видеть. Девчушка с тощими беловатыми волосами, нелепо разделенными и поднятыми, висящими двумя прутьями на пышных уродливых шарах заколок, заплакала, вжавшись в шерстяной рукав беспомощной тупой матери. Я негнущеся подшагал к девчушке, ударил ее запястьем по щеке. Она завизжала, захлебываясь. Мать закатила глаза и отрешилась от меня.
     Я не знал, что делать. И они не знали. Водила с распахнутым ртищем перебирал вверх-вниз по воздуху большими широкими руками. Я поддернул автомат. И засек самодовольную надежду в карих блестящих глазах немолодого усача в сером свитере – мол, я дилетант, я не посмею…Я посмел. Я дал упругий дробкий фонтан в крышу, помявшуюся и порвавшуюся от посланных мною, как Богом, мелких оспинок. Кто-то ахнул, кто-то сзади дернулся.
     Они были мешками с мясом и песком, закутанными в кульки из грошовой материи. Ха-ха-ха, какие они были глупые…Да и я был не умнее. Но просто я был по другую сторону, мы были никак не вместе.
     Побаюкав угловатого сиплого ребенка, довольно побившегося в судорогах на моих руках,  я медленно пошел в ступеням прочь из автобуса. «Открой» - бросил я водиле. Он резко метнул лопасти пальцев на панель, раздвинул мне гармонь двери. Я вышел, постоял у дверей и пошел. Загребая разбитыми ботинками гальку, шел я подгибающимися ногами от них, как Мария с Иисусом на крепких руках. А они, дураки, оцепененно стояли. Они даже двери не закрывали. Боялись, что как только поедут за своим дурацким счастьем дальше, я обернусь и буду их расстреливать, как мальчик - оленя в тире…Даже дети боялись не за себя, а за непонятное. Я их уже не ненавидел. Ведь даже страха в мире нет, одна серая усталая пустота. В нее мне и идти. Кого искать, на кого выть… Под ключицами что-то дрожало и булькало. Видно, тот покоренный с неба пытался агонизированными старческими закорючками меня раскаять…