Судьба

- Болезнь не красит, - говорила, вздыхая, мать Ольги тем, кто  сокрушенно качая  головой,
выходил из палаты ее дочери, - она поправиться, вот увидите. Она станет прежней.
Мать  Ольги заглядывала в лица посетителей, словно оправдываясь и натужно убеждая в этом весь мир и саму себя.
Но это действительно было так. Ольга, после нескольких операций и долгого беспамятства, медленно приходила в себя. Она еще не могла говорить, но уже открывала глаза,  на каждый звук, улыбалась обращенным к ней лицам и пыталась сжимать,  еле уловимым движением возрождающейся жизни, руку Вячеслава.
    Казалась эта рука была всегда: и при той, первой невероятной боли, когда сознание, проваливаясь в бездну, цеплялось за нее, выкарабкиваясь за обрывистые скалы действительности; и тогда, когда летела в глубоком тоннеле иного мира, в сопровождении размытых голосов промежуточного существования; и тогда, когда ощущение этой руки было первым ощущением после нирваны наркоза. Слава был всегда. Она чувствовала его даже тогда, когда теряла саму себя.
    Когда сестричка ввезла в палату инвалидное кресло с огромными никелированными колесами, первая мысль проколола сознание: «Судьба», - подумала Ольга. И тут же смирение, словно валом накатило на уставшую душу, и она, уже не волнуясь, еще раз подумала: «Да… судьба…»
- Это ненадолго, - ободрила ее молоденькая медсестра, ставя на тормоз огромные
блестящие колеса.    
- И почему они такие большие, эти дурацкие колеса? – сетовала она позже, - неужели
нельзя было их сделать поменьше и незаметнее? Они же так бросаются в глаза…
- Ну, и что?! - прервал поток ее жалоб Вячеслав.
- Как «что»?! все будут смотреть, - удивлялась его непониманию Ольга, и, еле слышно,
добавила, - …жалеть.
- Ну, и что?! – уже мягче спросил муж.
Он присел перед женой на корточки. Положил свои большие и теплые ладони ей на колени, и, на одном уровне глядя ей в глаза, произнес:
- Жалость – это не самое страшное в жизни. Ты не верь, что жалость унижает, это все
менталитет безжалостного советского строя. Унижает бездушие, жестокость и снобизм. А жалость она облагораживает жалеющих и согревает жалких. Ты – не жалкая, ты – самодостаточна и горда. И тебя не жалеют, а сочувствуют. Улавливаешь разницу? - и  он произнес по слогам, - Со-чув-ству-ют…
- И ты сочувствуешь? – неожиданно прервала его мысль Ольга, переводя  разговор в
совершенно другое русло.
Вячеслав еще несколько секунд смотрел ей в глаза, словно обдумывая ответ, который давным-давно был ему известен. Потом спокойно и очень тихо, пытаясь тем самым потушить нарастающее в ней раздражение, произнес:
- Нет, я не сочувствую… я – люблю. Ты, ведь, моя судьба. Плохая или хорошая, но – моя. 
     Это невозможно выбрать. Это дается свыше. Понимаешь?         
Ольга кивнула. Не в силах сдерживать слезы, обвила его шею руками и зарыдала. Эмоции, так долго сдерживаемые, словно табун ретивых коней, вырвавшийся из тесного стойла болезни, понесся  в широкую, вольную степь оживающего существа.
А  он, одной рукой обхатив  тоненькую талию, вторую теплым валиком просунул под исхудалые коленки, поднял жену. Словно частичку самого себя, прижал к груди, не уговаривая, молча заходил по палате, давая возможность накопившемуся сгустку – прорваться.
- Я не хочу на коляске… не хочу… мне стыдно, - билась Ольга на его плече, - все будут на
меня смотреть… не хочу!!!
Она плакала, и, вдруг, ей до боли захотелось, чтобы Слава ее пожалел. Чтобы произнес полушепотом свое коронное: «Глупышка, девочка моя»,  чтобы погладил ее по голове и поцеловал в лоб. Но он молчал, только крепче прижимая ее к себе, и не жалел, а любил… 


Роскошный панбархат бабьего лета укрывал землю.
В маленьком приморском городке, в санаторий которого приехали молодые люди, это ощущалось с удвоенной силой.
Ольга была весела и немного утомленна напором выздоровления. Ей помогало все: ошеломляющая природа, густой запах моря и сосен и огромное желание –   увидеть море. Здесь она впервые за долгие годы, встала на ноги. И сделала свои вторые первые шаги.
- Теперь этот город будет нашей Меккой, - пошутил муж.
- Да, да, - горячо, и совершенно серьезно, подхватила Ольга, - мы будем каждый год в это
время приезжать сюда, и кидать монетку в море. Да?!               
И, не дождавшись ответа, нарочито надув губки, словно собираясь заплакать, спросила мужа:
- Ну, когда мы, наконец, пойдем на море?!
- Когда у тебя хватит сил дойти туда самой.


Геннадий приехал на два дня позже указанного  в путевке срока. По правде сказать, это его совершенно не волновало. Лечиться он не собирался. Ему надо было одно: тишина и свежий воздух.
Прошел  год после его изнуряющего развода, который начался, по сути, через месяц после свадьбы. Но ощущение непонимания произошедшего не покидало его и по сей день. Где он ошибся? В чем был виноват? Масса вопросов не давала ему покоя короткими ночами. Днем же он бежал от них, отгораживаясь от назойливых мыслей работой.
Геннадий приехал к морю поразмышлять, разобраться в собственной жизни, найти единственно правильное решение, которое, по его мнению, спасло бы его от разброда собственного мироощущения и одиночества.
Но думать о чем-то и что-то решать, никак не получалось. Он просто совершал длительные пешие прогулки, наслаждался тишиной и воздухом, а по вечерам сражался с соседом по палате в  шахматы, неизменно выигрывая, радуясь и гордясь при этом, словно, по меньшей мере, выиграл чемпионат.
    Ольгу он заметил через полторы недели своего пребывания в санатории. Именно: заметил, потому, что увидел он ее намного раньше: в столовой, куда ввозил ее Слава на инвалидном кресле.
В этот раз Ольга шла сама, обхватив руку мужа. «Боже, какая нежная красота, - подумал Геннадий, раньше она такой не была. Как портила ее эта коляска. Представляю, как она ее ненавидела и, наверное, стыдилась».
Он попросил соседа за столом поменяться с ним местами, чтобы иметь возможность неотрывно наблюдать за Ольгой. Ему все нравилось в ней: слегка вьющиеся пепельные волосы, прозрачная бледность кожи, ее хрупкие руки с длинными пальцами, нежный запах ландыша, исходящий от ее существа и особенно поражало его непонятное светоизлучение, заполнявшее около Ольгино пространство.


- Я смогу. Честное слово – смогу.
- Уверенна? Может, подождем еще день, другой для пущей уверенности?
- Нет, хороший мой, ну прошу тебя… я внутри себя это давно чувствую. А тебе только
сейчас сказала, потому, что нет сомнений.
- Хорошо. Тогда завтра, после завтрака – в путь.
- Ура, - тихо и отрывисто сказала Ольга и обняла мужа.


Утро выдалось словно по заказу. Солнце нежилось на лицах, словно прощаясь перед долгой разлукой. А встревоженный падающими листьями ветер, грустно вздыхал, предвкушая тяжелую зимнюю работу.
- Коляску мы поставим у ворот, и, если, ты, вдруг, устанешь, я быстренько за ней вернусь.
Ольга не спорила, она согласно кивнула и, обхватив, как обычно,  руку мужа, медленными шажочками начала путь. Первые несколько минут они молчали, привыкая к давно забытым ощущениям.


Геннадий увидел их возле ворот санатория, и тут же решил держаться поодаль, надеясь, что случай представит ему возможность, наконец, познакомиться с этой удивительной парой.


- Ты как? – словно боясь ответа, спросил, погодя, Слава.
- Живу… -  так же тихо и так же боясь того, что с нею происходит, отвечала  Ольга.
Для того, чтобы в этом удостовериться, долго ждать не пришлось. Незаметно для себя, жена, как это бывало раньше, стала задерживаться у неброских витрин приморского городка. Она рассматривала товары, мысленно или вслух примеряя выставленные за окном туалеты.
- Как думаешь, это мне пойдет? – щебетала молодая женщина, возле очередной витрины.
- Нет, не пойдет. Черный цвет – не наш цвет, - с шутливым пафосом отвечал Вячеслав.
- Правильно мыслишь, товарищ, - замечала Ольга, удовлетворенная реакцией мужа.
Незаметно для обоих, она освободила его руку, и только иногда,  кончиками пальцев, словно проверяя на месте ли он, касалась его ладони.
- Олюшка, ты иди, пока, одна. Мне вернуться необходимо. Я сигареты забыл. Вот увидишь
я – пулей: туда и обратно.  Сможешь сама?
- Смогу. Не волнуйся. Я смогу.
И он, и она прекрасно понимали истинную причину этой маленькой разлуки. Так же как и то, что этот поворот был необходим, как очередная ступень на лестнице вхождения в ее новую жизнь.


«Это – судьба, - подумал Геннадий, - такого подарка я не ожидал».. И он, как только Славик исчез из поля видимости, догнал Ольгу.
- Прекрасное утро! – начал, было, молодой человек свою атаку, но когда глаза попали в
ауру ее света, пыл его немного угас и он, уже тише, продолжил, - А вы одна? Это немного странно. Разрешите мне сопровождать вас?
- Пожалуйста. Но я не одна. Мой муж сейчас вернется. Он за сигаретами пошел.
Но Геннадию было все равно, куда ушел ее муж. Важно, что его не было рядом с ней. Молодой человек был в прекрасном настроении. Он много и умно шутил. Ольга отзывчиво и щедро смеялась, понимая, что нравится ему. И это, такое невероятно забытое ощущение флирта, увлекало ее и придавая значимость и новые силы.
   Не столько от ходьбы, сколько от нахлынувших ощущений, Ольга устала. Геннадий, почувствовав это, взял ее под руку:
- Еще совсем немного. Дойдем до набережной и сядем.
Ольга благодарно уперлась на подставленный локоть и кивнула:
- Да, еще немного. Я смогу.
- А потом я схожу за вашей коляской. Кстати, о коляске. Оля, скажите честно: посещало ли
вас чувство стыда, сидя на ней? Что вы испытывали при этом?
    Какой-то непонятный комок подкатил к горлу и затрепыхался там, словно зажатый в кулаке птенец. Маленькая слезинка, выступившая у внешнего края глаза, была подхваченная разбуженным ветром, и брошена в расстилавшееся перед глазами, море
Перехлест ощущений не давал возможности ответить. И только одна фраза, белой чайкой залетевшей в волнующуюся гладь ее сознания, успокоила и увела от обиды: «Я не сочувствую, я – люблю… ты моя судьба…».

Геннадий не решился переспрашивать. Он усадил, поудобнее, Ольгу и  сказав: «Я скоро», - двинулся в обратный путь. И только в середине пути произошло осознание того, что он сказал. «Боже, какой же я идиот. Что я наделал? Как стыдно… Боже, как стыдно. Но она поймет, должна понять, что это только слова, размышление вслух, не более. Я ведь ничего не имел ввиду…. Боже, как стыдно…» обвешанный сокрушеньями и вопросами он уже не шел, а бежал к проявляющимся, в густом воздухе, санаторским воротам.
В огромных никелированных колесах инвалидной коляски, запуталось солнце. Оно играло на металлических спицах свою молчаливую музыку и отражалось осколками в лицах  прохожих. Геннадий спешил. Он искал слова, чтобы объяснить  Ольге всю глупость вопроса.  И тут же представлялось ему, как она все поймет, и простит, как он подарит ей маленький, симпатичный букетик цветов, купленный на подходе к набережной у местной старушки, как после неприятных объяснений, отношения их выровняются, и до самого обеда он будет наслаждаться ее обществом.
Но Ольги нигде не было. Ни там, где он ее оставил, ни на соседних лавках, ни в радиусе зрения и позже, в санаторской столовой.
Лишь воздух, наполненный ландышем, еще мгновение уверял его в том, что она, все-таки, была, да на просоленных досках приморской скамейки, улыбчиво лежал, такой же, как и в его руках, маленький букетик




-