Последняя бутылка

ПОСЛЕДНЯЯ БУТЫЛКА

Вот незадача – разбил бутылку «кристалловской» водки! Прорвалась полеэтиленовая сумка, и выскользнула, родимая, как яйцо из курицы, мягко так: бздынь! – на железную решетку у подъезда. И все. Потерял бы полтинник паршивый или украли, да и черт бы с ним, а здесь… До слез обидно.
Жена уехала на два дня к теще в деревню проведать детей, и я решил продуктивно отдохнуть от бесконечных дерганий попусту. Дай, думаю, обмякну немножко в скромном одиночестве с бутылочкой за телевизором. А тут такое дело.
Вот ведь как странно устроен русский человек. Ну переживал бы я так за чашку или даже за люстру дорогую? Вряд ли. Поллитра же – вроде живое что-то. Это – как хлебом бросаться. Нельзя.
Ну, да делать нечего, пришлось возвращаться в полупустой магазин и брать у скучающей продавщицы, так сказать, дубликат.
На обратном пути вспомнилась история, ходившая среди нашего пьющего брата во времена перестройки, ускорения и печально известной борьбы
за отрезвление нации. Трогательная, надо заметить, история. Рассказчик обычно начинал так: мне вчера, слышь, свояк рассказал (или зять, или шурин, неважно…). Знаешь магазин..? Для достоверности назывался адрес. Далее шло повествование. Вот его суть.
В скромном помещении винного магазинчика, в сжатой, закрученной спиралью, очереди потел мужичонка предпенсионного возраста, по виду из работяг. Глазенки слезятся, ручонки подрагивают, торопится страдалец, все мелочишку пересчитывает. А еще, как минимум, час стоять. Да сколько выстояно уже в хвосте на улице, прежде чем милиционер запустил в помещение! А поправиться-то, ой, как надо! Совсем невмоготу. И Васька, напарник, ждет на воле. Измаялся, чай, весь. Цену-то на вино как вздули, суки! Вдвоем с трудом наскребли на одну бутылку. Но, вроде, хватает. Он опять доставал мелочь и пересчитывал в который уж раз. А тут еще крутые да блатные без очереди лезут. Тяжко, нет слов.
Но вот, наконец, наш горемыка оказался прижатым к прилавку визави с продавщицей. Отсыпал мелоченку, прижал к груди товар, и бочком, бочком стал к выходу пробираться, да по дороге решил поллитру в сумку опустить для верности. Но то ли сам промахнулся, то ли подтолкнул кто, очередь-то напирает, а попала, многострадальная, не в сумку, а в аккурат мимо – шмякнулась о кафельный пол и – вдребезги. Очередь ахнула, расступилась слегка, подалась назад. Даже продавщица раскрыла рот, да так и застыла с посудой. А мужичонка позеленел весь, вобрал голову в плечи, руки свесил, стоит ни жив ни мертв над ароматной лужей с осколками, хлопает глазами, вот-вот вслед за бутылкой грохнется.
И тут с конца очереди, от двери, раздается с надрывом: «Да что же это делается, миряне!» Лысый, красный, как рак, мужчина, с зажатой в руке кепкой энергично растолкал толпу и протиснулся к месту трагедии. «Православные мы или нет?! – истерично гаркнул он. –А ну давай, кто сколько может.» И с размаху вонзил в кепку целковый.
Народ как будто ждал приказа. Засуетился, зазвенел, зашуршал по карманам.
-Правильно, начальник.
-Крещеные, а как же!
К кепке потянулись руки.
-Все, все, хватит, наверное.
Лысый деловито протянул кепку продавщице, та отсчитала положенное и вернула кепку вместе с бутылкой.
-На, земляк, и ступай с Богом.
-Да как же это… Я отдам… Я живу здесь рядом, - залепетал потрясенный мужичонка. Он было стал объяснять толпе, где живет, но его со смехом вытолкали на улицу.
-Давай, давай, 50 капель махнешь за здоровье начальника, и. порядок.
«Что же мы за народ такой, - зло думал я в то время, страдая в двухчасовой винной очереди, - колем черепа друг другу за эту гадость, разбиваем вдребезги двери винных магазинов, а потом с удовольствием сочиняем, с удовольствием рассказываем и с удовольствием же слушаем такие вот сказочки».
Сейчас думаю: если на фоне всех этих безобразий была потребность в этакой милой истории, то значит она непременно произошла где-то. Возможно, в более тонком и справедливом мире, в который многие из нас (или немногие?) со временем непременно попадут. А конкретно… Ну ведь не дали бы помереть мужичонке? А?
Ну вот, потянуло на воспоминания да философские обобщения. Старею, наверное. Кстати, вспомнилась еще одна история на ту же тему, т.е. о бутылке. Думается, не надо уточнять, о какой бутылке пойдет речь. Для русского человека понятие «бутылка» вполне самодостаточно. Никому и в голову не придет, что можно всерьез говорить о бутылке с растительным маслом, керосином или, не дай Бог, с кока-колой. Чай не бусурмане. История эта вполне достоверна, т.к. произошла она со мной лично этак примерно лет 25 тому назад.
В то бестолково-отчаянное время, в промежутке между первым и вторым браком, я делал вид, что беззаботно болтаюсь по жизни, и старался не заглядывать в будущее. Ну разве что изредка и не более, чем на сутки вперед. Окруженный вниманием множества людей, а некоторыми и любимый, я наивно полагал, что виной тому – моя открытая всякому добру натура, а отнюдь не двухкомнатная квартира в тишайшем районе центра напротив Высшей партийной школы. В этой квартире я проживал один со всеми вытекающими последствиями бурной холостяцкой молодости.
В тот незабываемый вечер я оттягивался дома портвейном в малознакомой компании. Уж не помню, откуда мы с Мишкой, моим институтским однокашником, их притащили. Как сказал поэт, у вина одна вина – его никогда не хватает. Денег на продолжение почему-то тоже ни у кого не оказалось. На всем белом свете нет щедрее человека, чем я, когда выпивши. Достав из секретера весь свой н.з., заначенный на пельмени с хлебушком, я побежал за продолжением. Время было позднее, поэтому все, стоящее внимания, было расхватано. Единственная надежда – Елисеев. Не раздумывая долго, поехал туда. Там тоже ничего нашего. Я имею в виду дешевый портвейн. Дорогой, впрочем, тоже отсутствовал. На витрине пестрели только бутылки с сухими и десертными винами, предлагая себя яркими наклейками редким покупателям. Вдоль прилавка бродили такие же бедолаги, как я, грешник, и с тоской взирали на орденоносный компот, от которого ни в голове, как говорится, ни в другом месте. Но не возвращаться же к народу с пустыми руками! Обливаясь слезами, я взял четыре бутылки «Улыбки» и поехал обратно.
При подходе к дому, слегка протрезвев, я начал раскаиваться, что истратил последние деньги на дорогущее и никчемное пойло. Что это на такую ораву? Только рот марать.
В квартире было непривычно тихо. На кухонном столе, на постеленном полотенце, поблескивали, задрав кверху ножки, вымытые бокалы и рюмки. Многоярусная стопа тарелок заслоняла кемарившего за столом Мишку, а в передней орудовала веником моя подружка с седьмого класса Ленка Соколова. В компании ее не было, значит пришла позже и уже успела убраться. Долго же я отсутствовал.
-Привет. А где народ? – весело спросил я.
Ленка распрямилась, сдунула прядь волос со лба и, не отвечая на приветствие, дала исчерпывающий ответ:
-В манде.
В школе нас все считали женихом и невестой, но… не случилось. Разошлись наши пути-дорожки, чтобы через несколько лет, бурных и, как оказалось, бестолковых, вновь сойтись и поплакаться друг другу в жилетку.
Ленка забегала ко мне после работы, выслушивала мое нытье, воспитывала, наставляла, ругала мужа-козла и убегала. В воскресные дни иногда приезжала с годовалой дочкой, и если у меня не было гостей того или иного пола, то мы позволяли себе слегка порезвиться на кровати.
Я достал бутылки из сумки, поставил их на тумбочку для обуви и заглянул в обе комнаты: народ действительно отсутствовал.
-Господи, все мозги пропил, - запричитала Ленка. –Ты действительно не понимаешь, что тебя используют, как грязную тряпку, все, кому не лень? Так. Где деньги? Где твои деньги, я спрашиваю?!
-Да перестань ты ради Бога!
Я зажал уши, прошел к Мишке на кухню и закрыл за собой дверь.
-Слушай, - зашептал Мишка, - ворвалась сюда, как мегера, увидела этих двух телок с мужиками, вон, говорит, отсюда. А те: ты кто, мол, такая. Жена, говорит. И выгнала. Меня тоже гнала, но я не ушел. –Мишка подленько хихикнул.
-Дела а, - пропел я, хотя про себя был рад: успокоимся, посидим узким кругом и на боковую.
Я открыл дверь в прихожую. Ленка собралась уходить.
-Ты куда, Лен? Давай посидим немного, десертное вино, ведь. Кстати, очень вкусное. У Елисеева брал.
-Это с вами-то алкашами сидеть? –Ленка скорчила презрительную мину. –Завтра же позвоню твоим родителям! Устроил притон для всякой швали! -И хлопнула дверью.
Я посмотрел на тумбочку для обуви. Бутылок не было. Испарились.
-Миш! Вино пропало.
-С****ила, стерва. Я догоню. –Мишка бросился к двери.
-Погоди.
Я раскрыл окно. Ленка переходила абсолютно безлюдную в этот час улицу Фадеева.
-Лен! Это подло, верни вино.
-Не могу. –Ленка остановилась посреди мостовой. –Я его выбросила в мусоропровод. –И зачем-то показала ладони. На ее плече болталась лишь легкая женская сумочка.
Потрясенные, в двенадцатом часу ночи мы стояли с Мишкой посреди прибранной, с перемытой посудой, кухни и бессмысленно хлопали глазами друг на друга.
Первым опомнился Михаил.
-Слушай, у тебя всего-то второй этаж. Может ничего, а? Что им сделается, бутылкам-то, а? Где у вас мусор выгребают?
В чем были, мы выкатились из квартиры. Пустынный двор слабо освещался лишь уставшими за вечер сонными окнами многоэтажных строений, что с трех сторон теснили небольшую детскую площадку в центре. Грубо сколоченная дощатая дверь в «мусорскую» была заперта. Подергали. Подергали сильнее. Уперевшись ногой в косяк, дернули со всей силы. Дверь не поддавалась. Ударили ногой. Еще и еще раз.
-Крепка советска власть, - ернически констатировал Мишка, массируя травмированную кисть руки.
-Да уж, голыми руками не возьмешь. Подожди тут минутку, я сейчас.
Я сбегал за топором и гвоздодером. Мы аккуратненько, с легким матерком, отжали дверь от косяка и уже собрались было проникнуть в помещение, как стена передо мной и полуоткрытая дверь вдруг ярко осветились вспыхнувшим за спиной светом. Свет выхватил из мрака переполненный с верхом мусорный бак и пол, заваленный по щиколотку бумагой. Я обернулся и ничего не смог увидеть вокруг: бесшумно подкравшаяся машина прицельно слепила меня своими фарами метров с четырех. Какие-то люди заломили за спину руки, вырвали топор, потащили к машине. Рядом заголосил Мишка.
-Да что происходит, в конце концов! – проревел я, согнутый пополам, попытался освободиться от нападавших и получил несколько ударов коленками под ребра.
-Я те дам, что происходит! Сукины дети! Ясельки грабить!
Только тут я заметил милицейскую форму. Стало полегче.
-Какие ясельки?! Я живу здесь!
-Давай, давай, там разберемся.
Меня запихнули в милицейский газон. Рядом уже постанывал Мишка.
-Мужики, я в тапочках, у меня квартира нараспашку, вы что, в самом деле?!
Мне никто не ответил.
-Трогай помалу, - приказал старшой водителю.
До десятого отделения милиции было не более четырехсот метров. Нас так же оперативно выгрузили, втолкнули в здание, провели по короткому коридору мимо скамейки с пьяной бабой и запустили в небольшое помещение с двумя столами, стульями, лавкой вдоль стены и «обезьянником». «Приемный покой», - отметил я про себя.
Шибздик-майор с николаевскими усами и два коренастых старших лейтенанта встречали нас стоя. Видно, ждали.
-Успели, - удовлетворенно сказал майор.
-Так точно. Даже не рыпнулись, - ответил старшой и положил на стол перед майором топор и гвоздодер. –Этот, правда, - он указал на меня, - потрепыхался слегка. Ивана, вон, чуть-чуть не опрокинул, но мы ему дали, сукиному сыну. И еще дадим, если мало.
-Ну, вы даете, - возмутился я. –Ослепили, напали сзади. Я что, вижу, кто это? Я форму–то увидел уже в машине.
-Форму он увидел, - передразнил майор. –В ясли зачем полез, злодей, я тебя спрашиваю? Вот ведь наглец, - обернулся он к одному из старлеев. Тот закивал, как китайский мандарин.
-Какие ясли! Ну какие ясли! – прорвался вдруг Мишка. –Мусоропровод мы вскрыли! Мусоропровод!
-Товарищ майор, там две двери рядом, - уточнил я спокойно. –Одна – ясельки, другая – мусоропровод. Посмотрите, мы с другом в домашних тапочках. Вышли на пять минут мусоропровод вскрыть и даже дверь в квартиру не захлопнули. Я живу там на втором этаже.
Майор посмотрел на наши тапочки, а затем медленно перевел взгляд на старшого. Тот сидел за столом и нервно перебирал какие-то бумаги. Потом поднял глаза.
-Ну что ты на меня уставился. Ты же сказал: взять и доставить. Я взял и доставил. Все. Не хера на меня смотреть. А то как что, и вали все на серого. Мне по фигу, что они там ломали. Мне сказано: взять и доставить. Я взял и доставил. Приказ был? Был. Взять и доставить? Взять и доставить…
Полный возрастной младший лейтенант, старшой, как я его прозвал с первого взгляда, наверное, еще долго бы распространялся на тему «взять и доставить», если бы его не осадил майор.
-Ну все, хватит, Филипенко, проехали. Так. А вы, ребята, - обратился он к нам, - берите по листу бумаги, садитесь вот сюда и пишите, как было дело. Выбросили случайно что-нибудь? Документы, наверное? Или кольцо золотое?
-Вино, - громко сказал Мишка. –Баба вино выбросила.
-Вино?! –Теперь все сотрудники милиции, находившиеся в помещении и потерявшие было к нам всякий интерес, насторожились и обернулись в нашу сторону.
-Вылила, что ли? – глупо спросил один из старших лейтенантов.
-Да нет, вместе с тарой, как-то не к месту засмеялся Мишка.
-Жена? – спросил второй старший лейтенант.
-Не, я разведен, знакомая, ответил я.
-Гнать надо в шею таких знакомых, - осерчал старшой. –Это же надо! Выпивоном бросаться!
-Четыре бутылки! – как бы похвалился Мишка и окончательно добил старшого. Тот аж присел:
-Четыре бутылки! Эй, Иван, слышь, баба четыре бутылки у ребят в мусоропровод выбросила! – крикнул он кому-то за дверь, а потом спросил с ужасом:
-Водки?!
-Да нет, вина. Я у Елисеева брал, водки уже не было.
-Портвешок? Дорогой, наверное? – спросил вошедший младший сержант с лицом, как будто наспех стяпанным пьяным плотником.
-Дорогое, но не портвешок. «Улыбка», называется, - ответил я и, как бы извиняясь, добавил: «Не было ничего больше. Я уж к закрытию пришел».
-К закрытию он пришел! – передразнил меня старшой. –К закрытию оно конечно. Одна моча и остается.
-Ну, ты зря, - возразил один из старлеев. –У меня баба «Улыбку» уважает. Я взял здесь на Октябрьские…
-Ну причем здесь баба, - перебил его эмоциональный старшой. –Мы о мужиках говорим. А для мужика это моча и есть. Вот же люди!
Нам выдали по листу бумаги и усадили за стол друг против друга.
-Вы, ребятки, - полушепотом обратился к нам из-под усов майор, - про вино не пишите. А то неудобно как-то, сами понимаете. Напишите, что документ случайно выкинули, комсомольский билет, например. Нет, - осадил он себя, - комсомольский билет тоже нехорошо. Паспорт. Во! Напишите про паспорт.
Пока мы пыхтели над писаниной, взбудораженное нашим происшествием 10-е отделение милиции травило байки на алкогольную тему, костеря почем зря жен, тещ, да и вообще всю прекрасную половину человечества. Приставали к нам с вопросами и уточнениями:
-Вино-то дорогое? Небось, 5 рублей бутылочка? –Или:
-На каком этаже живете-то? На втором? Ну, это еще ничего…
Младший сержант рассказал, что настучали на нас жители близ лежащих домов. Увидели в окно и стали звонить, что два негодяя, мол, пытаются проникнуть в детские ясельки.
Дописав до конца трогательный рассказик об утерянном паспорте и получив от майора наставление «все за собой убрать и закрыть, как было», мы с радостью покинули гостеприимную «десятку» и уже через пять минут, вооруженные фонариком, с комсомольским задором орудовали в помещении мусороприемника.
Хлам десятиэтажного пролета давно переполнил бак, и мусорная гора своей вершиной монолитно соединялась с содержимым мусоропровода и заканчивалась, очевидно, где-то между первым и вторым этажами. В этом промежутке и покоились наши бутылки. Так мы решили. Мишка обеими руками сверху вниз вытягивал из трубы спрессованные отходы человеческого бытия и скидывал их на пол, освобождая место для новой порции отбросов. Я помогал ему левой рукой, в правой держа фонарик. Мишка по-черному хохмил:
-Вот – бутерброд из рвот, - галантно протягивал он мне кусок хлеба с какой-то мерзостью. Я светил фонариком.
-Ошибочка ваша. Салат оливье.
-Да ну? – Мишка нюхал оливье. –Ваша правда, батенька, - грассировал он по-ленински и тут-же предлагал другой.
-А как вам этот? С блевонтином?
-Сам ты с блевонтином. Ливер. Чудесный домашний паштет из печени. Зажрались, сволочи, - досадовал я, вспоминая, что еще как минимум неделю мне придется существовать без копейки денег.
-А вот это, чувствую, из твоей квартиры, - по-жеребячьи ржал Мишка, раскачивая в двух пальцах использованный презерватив.
-Кончай прикалываться, время третий час ночи. До утра здесь будем копаться?
Мишка с энтузиазмом потянул за что-то длинное, почти повис на нем. В трубе подозрительно зашуршало, и приличная порция мусора с шумом обрушилась вниз, обрызгав нас какой-то жидкой дрянью. Запахло тухлой селедкой и еще чем-то тошнотворно-кислым.
Отматерившись, мы приступили к раскопкам и сразу же наткнулись на мокрую, перепачканную оливье этикетку «Улыбки» с болтающимися на ней крупными фрагментами бутылки.
-Вот так. Один ноль не в нашу пользу, - взгрустнул Михаил.
-Еще не вечер, Мишка. Три бутылки – это тоже кое-что. Копаем дальше.
Аккуратно, чтобы не обрезаться и, не дай Бог, разбить оставшееся вино, мы продолжили нашу работу. Сверху посыпались осколки.
-Не ссы, Миш, это от первой бутылки, - оптимистично заверил я. –Надо бы…
Не успел я закончить мысль, как сверху мягко шлепнулась на кучу хламья запечатанная «Улыбка». Мишка схватил ее и тут же взвыл.
-Что такое? – не понял я.
-Смотри, что такое! – продолжал стонать Мишка.
Бутылка оказалась без донышка.
-Ты мне скажи: какого *** ей надо? Что она до тебя доебалась? Дура, ****ь! – напустился на меня Мишка. –Ведь замужем же! Пусть бы у мужа выбрасывала бутылки. Она у мужа выбрасывает бутылки? А? Я молчал. Я не знал, выбрасывает Ленка у мужа-козла бутылки или нет. Да и какое это имело значение сейчас, в три часа ночи среди салатов оливье, тухлой селедки, ливера и использованных презервативов.
Мишка отковырнул что-то сверху, и из трубы вывалился осколок третьей бутылки с этикеткой.
-Ну все, с меня хватит. Это уж слишком, - сказал я и почувствовал, как лицо заливает краска, а внизу, под ложечкой сделалось ну так пусто, так гадко, все опустилось куда-то. –Считаем себя нормальными людьми, а занимаемся такой ***ней. Да ебись она застрелись эта бутылка. Я хочу спать. Пошли, завтра на работу.
Мишка угрюмо молчал.
-Да пойми ты, дело не в бутылке, а в справедливости, - сказал наконец. –Не найдем бутылку – значит мир несправедлив и грязен, как эта помойка. Но я знаю, что это не так. Значит бутылка там! –Мишка возвысил голос.
-Разбитая, - сказал я.
-Целая и невредимая. Вот смотри. –Мишка полез в трубу. Есть правда на свете, есть, - повторял он бесконечно, копаясь в чреве мусоропровода. Не может не быть. Это после бессонной-то ночи и ментов? Сейчас увидишь… Сейчас я ее голубушку-то…
Мишка отчаянно бодрился. Вдруг замер, нащупав нечто. Извлек осторожно.
-Есть!!! –заорал на весь дом. –Есть счастье в жизни! Ух ты, моя родная, - припал к ней, грязной, усами. –Что я говорил? Ну что я говорил, а? Спать он захотел, Фома неверующий.
Когда мы снова отжимали дверь от косяка, чтобы закрыть помещение «мусорской», в трубе что-то затрещало, лопнуло, и скопившиеся там отбросы рухнули на бак и пол вокруг, опустошив окончательно мусоропровод.
-Салют в нашу честь, - засмеялся Мишка.
Когда речь заходит о питие, как таковом, то прежде всего у заинтересованного слушателя возникает ряд вопросов, на которые правдивый рассказчик, если он порядочный человек, не халтурщик, обязан ответить подробно. Это: с кем, что, из чего, где, когда и сколько. Начну по-порядку.
Лично мне по жизни приходилось выпивать с друзьями и врагами, с хорошими людьми, так себе и со всякой сволочью. Выпивал с депутатами и бомжами, с физиками и поэтами, с писателями и графоманами, с подростками и мудрыми старцами, со здоровыми людьми и инвалидами первой группы, с алкоголиками и абсолютно непьющими. Пил с мужчинами, женщинами, девственницами и педерастами. Два дня гудел с 3-м секретарем ЦК ЛКСМ Латвии. Грешил с православными, мусульманами, буддистами и экстрасенсами. А также с атеистами. Квасил с евреями чистокровными и не очень. С прибалтами и представителями дальнего зарубежья. С неграми. Употреблял с татарами и монголами, армянами и грузинами, украинцами и белорусами… Несть числа сим народам. Как-то душевно посидели с толстым умным туркменом. Хорошо шло с актерами и художниками. Хуже – с работниками МИДа. А члена-корреспондента академии медицинских наук так и не смог перепить. Выпивал на троих, на двоих, сам с собой, разумеется.
Пил спирт: медицинский, технический и забугорный «рояль». Водку: иностранную и нашу всевозможных сортов и наименований, розлива как государственного, так и гаражно-кооперативного. Пил портвейн: дорогой, дешевый, белый, красный и розовый. Португальский «Порто». Пил мускат, вермуты разных расцветок и национальностей, мадеру с корабликом и без. Пил ром: кубинский, гавайский, «Негро» и Бог еще знает какой. Пил непривычные для русского нутра виски и джин. С содовой и без таковой, с тоником и чистый. Литовский кальвадос. Пил алжирское вино времен раннего застоя, привозимое нам на потраву в нефтеналивных танкерах. Отдал долг болгарскому «Солнцедару» и доморощенной «бормотухе». Баловался коньячком: французским и кавказской национальности. Потреблял самогон: отстоянный на марганцовке, пропущенный через противогаз и сдобренный растворимым кофе, жженым сахаром и корицей. Вещь! Но мне больше нравился настоянный на зверобое, мяте, душице, с вишневыми и смородинными листочками. На апельсиновых и лимонных корочках похуже: при сильном переборе икота прошибает. И уж совсем никуда не годится вонючий белесый горлодер, изготовленный по примитивной технологии «ведра и таза». Особенно мерзок в горячем виде. Из экзотических напитков вкушал одеколон, лосьон, жидкость от облысения и всевозможные аптечные настойки: боярышника, календулы, эвкалипта… Но это сугубо для куражу или же по большой нужде. А также все вышеперечисленное в виде коктейлей или, проще, ершей. Пиво не в счет.
Пил из стаканов тонкого стекла и граненых, чистых и залапанных. Из стопок, рюмок и бокалов. Из хрусталя, боккары и чешского стекла. Из кружек пивных и «люминивых». Из раскладного стаканчика. Из пролитой лужи на столе. Из горлышка бутылки и фляги. Из трехлитровой банки и баночки из-под майонеза. Из кубка и рога. Из консервной банки и шапочки для купания. Из носика чайника и чайной посуды. Из общепитовых пластмассовых стаканчиков.
Выпивал в гостях и дома, за скатерчатыми столами первоклассных ресторанов и в лесу на пенечках, застеленных газеткой или даже без таковой. В крохотных, забытых Богом деревушках, поселках городского типа, городах-героях, столицах европейских государств и даже в Новом Свете, за океаном. Пил сидя, лежа, стоя и на прогулке в сквере, прихлебывая из фляжки во внутреннем кармане пиджака. Распивал в трамваях, троллейбусах и автобусах. В метро и такси. В самолетах. Под видом минералки цинично распивал водку на безалкогольных свадьбах и вообще везде, где «приносить и распивать спиртные напитки» запрещалось.
Особое место в моей питейной биографии занимают подъезды. Не то гнусное новье в спальных районах, куда можно лишь забежать на пять минут и «хлопнуть» по стакану, а дореволюционные гостеприимные парадные в центре, согретые душами многих поколений старых москвичей, где можно было с размахом расположиться на широченных, отполированных за век ступеньках и часами философствовать и спорить с близкими по духу ровесниками за авоськой портвейна с любительской колбаской по 2 рубля 90 копеек за килограмм, наструганной сильно наискосок по соседству, в гастрономе на Смоленской. В интерьере старинных кованых перил и лепных потолков легко забывалось о суете и серости проходящего века.
Много теплых слов хотелось бы сказать о городских туалетах, ибо во времена особо сильных гонений на распивающих, они служили уютным, а главное, надежным прибежищем. Вдобавок, каждая уважающая себя туалетная работница, уборщица, имела в подсобке стакан. В нашем деле атрибут немаловажный. Впрочем, туалеты, ведь они как люди, все разные. От тошнотворных привокзальных бомжатников, до мраморных палат Кремлевского Дворца Съездов. Я был отмечен и там, и там.
Много выпито в бане, на рыбалке. Часто на работе. Случалось, вместо работы. Хорошо шло в кинотеатре во время сеанса или в театре во время представления. «Быть или не быть», - хрипел Гамлет Высоцкий, один одинешенек на всей сцене. «Ну-ка, ну-ка», - говорил я сам себе и прихлебывал из фляжки, волнуясь и сопереживая.
Проще сказать, где я не потреблял. Нет, наверное, не проще. Пытаюсь припомнить – где? Не получается. В школах? Детских садиках? Музеях? Больницах? Было. В церкви? И там был грех. Впоследствии каялся батюшке. Однако, что делать, из песни слова не выкинешь.
На вопрос – когда, ответ краток – всегда. За исключением пяти месяцев двадцати дней, когда лет пять тому назад я вдруг решил, что свой лимит на выпивку давно исчерпал и резко завязал. Один мой приятель-художник говорил так: «Надо иногда давать организму встряску – дня два не пить». Я встряхивался пять месяцев двадцать дней. Но не будем о грустном.
И, наконец, сколько. Думаю, в философском плане это главный вопрос мировой истории вообще и русской в частности. А не пресловутые "кто виноват?" и "что делать?". Ах, если б каждый из сильных мира сего мог честно ответить на него! Честно! Не юля и не прячась за бронированные спины своих мордоворотов. Каждый. Сколько капусты, телок, дворцов, тачек тебе надо, гнида, для душевного успокоения. Только честно, и карте место. А мы бы все: "Да нате, козлы, подавитесь!" И прекратились бы отстрелы конкурентов на улицах. А там, глядишь, и войны между империями и народами.
Что же касается нашего пьющего брата, то здесь все беды и трагедии случаются исключительно от передозировки. Если бы каждый пьющий был в состоянии честно и недвусмысленно ответить на этот сакраментальный вопрос "сколько", т.е. четко следовать своей норме - земля от счастья бы засияла, как солнце. И коммунизма никакого не надо. Одним словом, говорите точно: сколько вешать в граммах.
Однако, не будем предаваться утопическим грезам. Я знавал людей, которых со ста грамм тянуло на такие подвиги, что не приведи Господи. Знавал и таких, которые мужественно держали на груди два литра и даже добирались домой на метро, не унижая человеческого достоинства своим видом. О тех же, кто держал еще больший вес, врать не стану, только слышал. Лично я мог достоверно зафиксировать приблизительно 0,7 Л, в лучшем случае 0,8Л. В дальнейшем смысловая составляющая процесса резко устремлялась к нулю, и наутро определить общий результат я мог только очень приблизительно.
Подводя итог сей откровенной исповеди, могу утверждать, что та бутылка десертной «Улыбки», распитая с моим институтским однокашником Мишкой в малогабаритной двухкомнатной квартире на Готвальда 12 под утро с воскресенья на понедельник в сентябре застойных семидесятых из вымытых Ленкой бокалов богемского стекла была, наверное, самой вкусной, самой желанной и радостной из всего того, что мне пришлось перепить за жизнь.
Ах, как мы ее смаковали, как причмокивали, как рвали друг у друга, рассматривая этикетку, как умирали от смеха, вспоминая свой визит к ментам или копание в мусоропроводе. И не было в то утро на всем белом свете человека, счастливее меня, ибо я обрел, наконец, волю изменить свою никчемную жизнь. Вот уже почти год, с момента окончательного разрыва с женой, я жил скверно и недостойно. Осознавал это, мучился, но воли остановиться и прекратить падение не было. Теперь она появилась, эта воля, непонятно откуда. Из бутылки «Улыбки», наверное.
Я не знал еще, как будет, но был уверен, что начиная с этого предрассветного часа все пойдет по-другому. Не будет этих ежевечерних поисков сомнительных приключений по кабакам. Этих пьяных общений с неинтересными мне людьми только из-за боязни остаться наедине со своей бедой. Я твердо знал, что никогда больше ей не позвоню и не буду выяснять отношений ни пьяный, ни трезвый. Не буду вздрагивать на телефонные звонки, не буду ждать ее возвращения, а вдруг? Хватит иллюзий, не мальчишка. И лить слез в ванной, жалея себя, не буду. А та паскуда, ее новый муж, пусть живет. Навязчивую идею забить его до смерти ногами у нее на глазах надо выбросить. Право, смешно и глупо. И разогнать всех ****ей к чертовой матери! Нет, всех нельзя. Ленку, например. Ленка – это святое, это для души.
Мишка о чем-то хохмил, а я улыбался своим оптимистическим мыслям. Только что я расстался со своим прошлым, как тонущий в болоте расстается с дорогими, быть может, сапогами, чтобы дотянуться до спасительной кочки. Сбросил его с себя, как змея сбрасывает весной старую отслужившую кожу. В это утро я стал свободным. Вот только сны… Но куда от них денешься?
Неужели виной всему оказалась чудом уцелевшая последняя бутылка «Улыбки»? Воистину, есть в этом зелье нечто мистическое для русского человека, судьбоносное. Мне даже кажется иногда, что русские позволили так вероломно обмануть себя негодяям из-за того, что за десятилетия растратили свою энергию в очередях за «любимым делом» и обессилили.
Теперь, слава Богу, иные времена. Теперь, слава Богу, не надо рвать душу и посыпать голову пеплом о разбитой бутылке. Теперь просто можно взять и купить ее, родимую, эту отраву, это средоточие добра и зла в одной таре. Может поможет, а? На что уповать-то больше? А вдруг?
Вот сейчас приду домой и позвоню своему однокашнику-инвалиду Мишке. Посмеемся по телефону. А потом Ленке. Она четвертый раз замужем. За богатеньким. А потом приглашу своего юного соседа-менеджера. Посидим, покалякаем. О чем-то поспорим, в чем-то согласимся. А первый тост я подниму за последнюю бутылочку. Но здесь он меня не поймет. Нет, не поймет.