Идеальный мужчина

Дементьев проснулся в слюнях, поту, сперме и крови. Ничего удивительного с первым пунктом – слюни являлись непременным атрибутом каждого утра Дементьева: липкие, клейкие, растёкшиеся по подбородку; либо – мокрым пятном-лужицей, связываемые единственно тонкой ниточкой-паутинкой с уголком рта, - по наволочке, сквозь которую алела подушка. Пот был неприятный, обильный, холодный; такой обычно случается в дороге, в поезде, например, когда уснёшь душным вечером в одежде, а ночью резко похолодает и продует. Что касаемо последних двух жидкостей, то, если семяизвержение можно было списать на ночные эротические переживания, хотя, следуя народным средствам, Дементьев каждый вечер принимал отвар из шишечек хмеля для избавления от поллюций (помогало, как видите, не очень), то объяснить появление крови на простыне представлялось довольно трудноразрешимой задачей – видимых ран на теле не было, и из носа она не могла пойти, поскольку пятно располагалось в области колен.

Между одеялом и матрацем находилась невообразимая, невероятная концентрация сероводорода и метана, способная представить угрозу для здоровья любого человека. Любого, но не Дементьева. Поэтому, подбавив газку двумя продолжительными очередями, он с головой ушёл в это облако и жадно вдохнул. Кайф! Минуты две-три он наслаждался собственными газовыделениями, а потом ещё минут десять рассуждал. Рассуждал о том, что человек, если быть откровенным, любит только себя и никого больше; всё это – любовь к детям, родителям, женщине, - всё это – ложь, ложь: ведь, сколько бы ты ни любил свою жену, ты же не станешь глотать её слюни, жевать сопли, козявки; тебе будет неприятен запах её пота, пуканий, испражнений; не то – своё; да даже измазать пальцы в собственных какашках – не велика беда: отёр обо что-нибудь, помыл с мылом, понюхал – не пахнет ли? – и всё; а ещё…

Размышления прервались. Острая нехватка кислорода заставила Дементьева вынырнуть из-под одеяла. Он вновь, как и после погружения, глубоко вдохнул, и этот пыльный, спёртый комнатный воздух показался ему чище и свежее лесного.

Дементьев потянулся, выгнулся, зевнул, откинул одеяло, одновременно обеими ногами ступил на ковёр; протянулся к стулу за штанами, одел их, чистые, новые, без традиционных пузырей; прошёл в ванную, на пороге широко зевнул, - глаза наслезнились; умылся, мыло попало в глаза, они вновь наслезнились; утёрся полотенцем; щипало; несколько раз энергично моргнул – вроде помогло; сходил в туалет, опорожнил мочевой пузырь; прошествовал на кухню; полки и продукты из холодильника почему-то были вынуты и лежали на столе; открыл холодильник и…

Дементьев прикрыл рот ладонью, но это было не в силах сдержать тот бурный поток блевотины, через мгновение вырвавшийся изо рта. Дементьев блевал, блевал безудержно, блевал, покуда не выблевал всё содержимое желудка; после блевал желчью; после – выпил воды из-под крана и проблевался этой водой и ещё минуты две громко, натужно, с болью в грудной клетке, откашливался. Потом, облокотясь на раковину, измазав кисть левой руки в рвотных массах, но совершенно не обращая внимания на сей факт, не заботясь о том, чтобы отмыть руку под струёй воды, навис над лужей блевни – низко, едва не касаясь носом, вдыхая смрадный запах, всё что угодно, лишь бы вновь не увидеть ту ужасающую картину, которую ему довелось увидеть.

Взгляд у Дементьева уходил в бесконечность, в глазах резало от обильно текущих слёз; несмотря на эти обстоятельства в луже блевотины он различал: фисташки, арахис – закуска к пиву; помидоры (кожица), огурцы (малосольные, кожура, семечки), колбаса (с мелким жиром) – закуска к водке; зёрна кукурузы, зелёный горошек – как ингредиенты некоего салата; а также – косточки от яблок и арбуза; остальное представляло собой кашеобразную массу, составляющие которой не подлежали идентификации. Простояв так несколько минут, Дементьев открыл кран, промыл глаза, сполоснул рот, умылся, вымыл руки, собрался и повернулся в сторону холодильника. На этот раз он отреагировал по-мужски, не так экзальтированно, собраннее.

Холодильник уже довольно продолжительное время противно пищал, сигнализируя о незакрытой двери. Внутри, с трудом втиснутый, со слегка расставленными ногами и головой, зажатой между коленей, заполнив собой весь объём камеры, располагался абсолютно голый человек; руки у него были связаны спереди, локти упирались в живот, кулаки были прижаты к скулам. Было очевидно, что он мёртв. Вторичные половые признаки (ввиду отстутствия главного первичного - половой член был отрезан – и невозможности разглядеть лицо и грудь) такие, как волосатые ноги и большие ступни, выдавали в убитом мужчину. Шея у него была сломана; один из шейных позвонков вместе с мясом выпирал наружу. Чуть пониже правого уха начинался и заканчивался где-то в районе кадыка глубокий шрам, обрамлённый по краям запёкшейся кровью, который вполне можно было назвать надрезом, будто кто-то пытался отпилить голову. За исключением шеи и правого предплечья крови на теле нигде не было.
Дементьев осторожно отвёл руки от лица убитого, приподнял слабо держащуюся голову. Лицо не показалось знакомым. Дементьев захлопнул дверцу холодильника.  С силой надавив ладонями на надбровные дуги, так что брови съехали аж на глаза, Дементьев стал теребить память, вытряхивая из неё, как из мешка, всё то, что накопилось за предыдущий день.

Сразу многое вспомнилось. Вспомнился вчерашний вечер, вспомнились торжества по поводу своего 30-летнего юбилея, вспомнились обильные возлияния, вспомнились многочисленные гости из числа друзей и коллег по работе – вспомнилось многое, но – до определённого момента, а дальше – провал, события, не подлежащие детальному восстановлению. Празднование было в самом разгаре, когда к уже изрядно компании присоединилась новая группа: это были старые институтские друзья Дементьева с жёнами и друзьями-подругами, совершенно незнакомыми. Такое количество народу нисколько не смущало Дементьева: его просторная квартира была рассчитана и на большее число гостей. Ближе к полуночи, когда основная масса уже расходилась, подъехала очередная партия; кто конкретно там был – Дементьев не помнил.

«Значит, убитый – кто-то из них», - рассудил Дементьев, - «ведь были не только знакомые, но и знакомые знакомых, а я их абсолютно не запомнил в лицо».

«Вполне возможно, да нет – скорее всего, с кем-то из них разгорелся конфликт», - предположил он, - «как это обычно бывает по пьяни, из-за пустяка; была драка, я ударил его, потом в шею, ну, а дальше… а дальше… раздел?.. и… отрезал?.. о, Господи!.. и засунул в холодильник?..»

По мере развития мысли Дементьев и сам понял, насколько неказиста его выстроенная теория, насколько она гнила и трухлява и при попытке докоснуться – готова тотчас рассыпаться, как всё притянуто за уши, шито белыми нитками; если начать задавать вопросы – всё же моментально разойдётся по шву. Какой резон было отрезать ему член? раздевать? запихивать в холодильник? Где же орудие убийства? Где следы преступления? Почему никто не заявил в милицию? И почему, в конце концов, он думает на себя, ведь убить мог и кто-нибудь другой, а его, Дементьева, - подставили, элементарно подставили.

Дементьев решил звонить в милицию, решив, что он ни в чём не виноват, а держать у себя в доме труп и скрывать это – по меньшей мере, подозрительно; пусть приезжают, пусть во всём разберутся. Он взял телефон, набрал «0», «2» и, не успели на том конце провода снять трубку, как он уже прервал связь. Как же он не додумался, что этот человек в момент убийства мог быть голым? Но почему? Господи, неужели… неужели он приставал к Саше… неужели они трахались?! Тогда всё легкообъяснимо, мотив убийства очевиден. Сразу пришли на память пятна крови, обнаруженные на простыне.

Дементьев прошёл в спальню, прилёг на кровать и стал думать. Новая теория начала выстраиваться в его голове.




Раздался звонок в дверь. Резкий, протяжный и неожиданный. Настолько неожиданный, что Дементьев аж вскрикнул, по-женски содрогнулся и судорожно приложил холодные, влажные пальцы к губам. Дементьев прислушался. За дверью кашлянули. Дементьев замер на кровати, стараясь не издавать ни звука. Раздались ещё два звонка, менее протяжных, но не менее пронзительных, а затем скрипнула дверь. Дементьев вышел в коридор.

- Петенька, здравствуй!
- Здравствуйте, Нина Григорьевна.
- Петенька, у вас дверь была не заперта, я вот и… Вы уж запирайте в другой раз – мало ли кто ходит… А Саша дома? Нет? Ну ладно… А я вот… Я чего пришла-то… Я ж пришла деньги отдать. Я ж у вас занимала триста рублей-то на той неделе. Да вот пенсию ещё не приносили… Хотела сегодня отдать, а ещё не приносили… ну как принесут – я прям сразу… А-то как-то неловко… Нет-нет, отдам – и не отнекивайся… Мне, старухе-то, много ли надо, а вам молодым деньги нужны. Прям сразу отдам, сразу… Петенька, Саша дома? Что? Ой, да я же спрашивала! Эх, склероз, склероз… На работе? Ааа… Петенька, а ты чего не на работе? Ааа… В отпуске, да? Ааа… Ой, Петенька, смотрю на тебя и любуюсь! Вы с Сашей такая хорошая пара! Что бы там люди ни говорили… Это всё злые языки. Вот давеча тут одна мне высказывала… А вы не обращайте внимания... Живите в своё удовольствие… Ведь вы так любите друг друга!.. Я вижу… Ой, Петенька, чтой-то ты какой-то бледненький? Да-да, бледненький…

В ходе этого странного диалога, участие в котором для Дементьева ограничилось парой коротких фраз - в основном говорила Нина Григорьевна, мать Саши, жившая в том же подъезде; сам Дементьев большую часть времени молчал, изредка кивал головой – она как-то подозрительно озиралась по сторонам и морщила нос – видимо, из-за запаха, шедшего с кухни, который был действительно отвратительным, несмотря и на то, что Дементьев побрызгал освежителем воздуха, - но постеснялась об этом сказать прямо.

- Ой, что-то я заболталась совсем! А мне ж ещё варенье варить… Ну, пойду я… Я ещё вечерком, попозже, к вам зайду.

Её уход Дементьев воспринял с облегчением, поскольку нахождение в квартире постороннего человека мешало осуществлению его плана: он хотел срочно перепрятать труп из холодильника куда-нибудь в более надёжное, более безопасное место. Но не успел он захлопнуть за ней дверь, как…

- Ой, Петенька, я ж совсем забыла!.. Эх, склероз, склероз… Я чего приходила-то… Я ж у вас давеча продукты оставляла в холодильнике. Мой-то был сломан… Уже починили. Починили… Сегодня утром мастер приходил. Я сейчас заберу часть, а остальное вечером ты мне занеси, хорошо? А я молочка щас с хлебушком попью… Пойду молочко возьму… Да сама, сама, Петенька…

Не успел Дементьев хоть что-то возразить или каким-либо способом задержать, остановить её в коридоре, как она уже прошла на кухню, огляделась, отметила беспорядок, протянулась к ручке дверцы…

- Нина Григорьевна! – выпалил Дементьев
- Что, Петенька?

Дементьев не знал что сказать. Он был в таком состоянии, когда мозг не способен продуктивно работать. Дементьева мутило, качало, трясло, подташнивало, перед глазами всё плыло. Во всех его действиях (или, вернее, отсутствии каких-либо действий) читалась удивительно безропотная покорность судьбе.

- Ой, молоко-то вот оно… на столе… А я и не заметила. Ты мне это хотел сказать?

 Дементьев кивнул. Он был чрезвычайно бледен.

Она  взяла пакет молока.

- Ну, ты мне вечерком тогда занеси остальное, хорошо? Спасибо, Петенька, спасибо… Ой, а это что ещё такое? – Из холодильника с двух краёв вытекали предательские струйки тёмно-красной жидкости и стекали по дверце морозильной камеры на пол. Нина Григорьевна дёрнула за ручку. Дементьев зажмурился. Он живо представил себе как она сейчас откроет дверцу, как вскрикнет, как упадёт в обморок (впрочем, Дементьев сам был на грани обморока), как, после того, как она очнётся, он неуклюже и путано будет пытаться ей всё объяснить, как она с недоверием и опаской выслушает, как будет испуганно следить за каждым движение его рук и как потом заявит в милицию… да… она точно заявит… заявит… заявит… Внутри Дементьева как будто кто-то заорал на манер американских фильмов: «Не-е-е-ет!», к нему присоединился ещё один голос, ещё один, ещё, лавина голосов, орала целая толпа…

- Ох! Ох! Господи! Боже ты мой! Ох! Ох! Кто ж это сделал-то? Ох! Господи! Да как же так можно?! Кто ж так ставит неаккуратно?! Ну вот… разбили банку… трёхлитровую… смородинного варенья… Да такого в магазине не купишь! Ох! Ох! Теперь только выкинуть… Петенька, ну как же так можно?! – Она осторожно, чтобы не пораниться, вынула банку из холодильника, поставила её в таз, подложив под низ газету, вымела осколки, вытерла растёкшееся варенье сухой тряпкой.

- Скажи Саше, пускай переварит заново, - она указала на банку. – И поосторожней впредь… Ох, ладно, я пойду. До свидания, Петенька. Ох, расстройство, расстройство… Ох… - Она вышла на лестничную площадку, не переставая сокрушаться.

Дементьев прикрыл за ней дверь. Голова шла кругом. Чувство эйфории, перемешанное с недоумением, охватило его. Кричавший «не-е-е-ет!» засмеялся, сначала как-то тихо и нервно, потом всё громче и громче, засмеялся и второй, третий, четвёртый, лавина смеха; смеялась, скорее, ржала, вся толпа… Смех оказался заразительным – он перекинулся и на самого Дементьева.

- Чего смеёшься? – Кто-то сзади тронул его за плечо. Дементьев испуганно дёрнулся. – Ты чего испугался? Не бойся – это я.
- Саша? Ты? А… а… а ты откуда здесь? Ты ж… вроде… на работе…
- Забыл что ли? Я с этой недели в отпуске. С самого утра уже на балконе сижу. Свежо, ветерок… Благодать!
- Саш, мне… мне… мне надо тебе кое-что рассказать… Саш, ты только… я… я… я не знаю как и сказать…
- Ну, говори как есть. У тебя кто-то есть, кроме меня? Ты меня больше не любишь?
- Саш, не говори глупостей. Сейчас не до этого.
- Тогда что?
- Саш, ты только не подумай на меня.  Я и сам, когда открыл… Короче… Саш, там в холодильнике… там… с утра…
- Ах, ты об этом! Ха-ха! Я знаю, я всё прекрасно знаю, Петь…
- Знаешь? Ты… ты… что там…
- Да-да, я понимаю о чём ты говоришь. Там, в холодильнике, лежал труп. Я это прекрасно знаю.
- И ты так спокойно об этом говоришь?!
- Ну да…
- Э… это просто… Тогда объясни мне! Я требую! Что это? Кто это? И как так получилось, что… Куда он делся, куда? Саш, у меня голова раскалывается. Я ничего не понимаю, ничего не соображаю.
- Что ж, попытаюсь объяснить. Только я себе кофе сначала сварю. На твою долю делать? Ну, как хочешь… Значит, так…




- …а потом последние гости часов в шесть утра ушли, остались мы втроём: я, ты и Игорь. Ну, ты был жутко пьяный. Тебя я спать уложила, а с Игорем мы ещё выпили. Потом… ну… ну, ты сам понимаешь, что было потом, - она лукаво улыбнулась.
- Погоди. Погоди. Почему, если Игорь тоже присутствовал на дне рожденья, почему я его абсолютно не помню.
- Неудивительно, что не помнишь. Ты к тому времени, когда он приехал, уже в такую зюзю был.
- А ты подумала, что об его исчезновении могут заявить в милицию? Подумала? - вскипел Дементьев.
- Подумала, - спокойно ответила Саша. – Подумала. Во-первых, Игоря никто из твоих друзей не знает. Это я его пригласила. Во-вторых, он живёт один – никто и не спохватится о нём.
- Так. Хорошо. – Дементьев всё ещё был на взводе. – Хорошо. Объясни мне, пожалуйста, зачем тебе понадобилось его убивать и, уж тем более, отрезать ему… это… Зачем? Зачем, а?
- Зачем-зачем… Затем! – Саша тоже не выдержала и психанула. – Тебе что совсем память отшибло? Совсем забыл? Что мы задумали? Забыл? Да, мне понравился его член! Да, я считаю член Игоря идеальным!
- Не забыл. Но мы же никогда так не делали, мы никогда так не поступали. Мы ведь всегда брали части от уже мёртвых людей. Почему на этот раз нельзя было?
- В морге? У мёртвого? – Её лицо приобрело выражение брезгливости. – Ты шутишь? Они же там все лежалые, порченые. Это тебе не губы, не уши, не брови, не кисти рук и не пальцы. Это – член! Член! Его нужно брать свежим! Взяла, отрезала и тут же пришила. Ведь член – это самое главное в мужчине! И потом, раз мы задумали ТАКОЕ, то ни перед чем нельзя останавливаться. Ни перед чем! Убить одного ради такого дела… тьфу!..
- Вот это новость! Я-то был убеждён, что для мужчины главное – ум. Так большинство женщин говорит. А тут ты мне заявляешь…
- Ну, не знаю… Кому как… Для меня, вот, самое главное – член! Я ж не ум его собираюсь себе засовывать, – она усмехнулась. – Да и мне сдаётся, что женщины, что женщины, ставящие ум на первое место в списке мужских приоритетов, лукавят, хотят произвести благостное впечатление – скромницы, а не какой-нибудь развратницы. А я вот – говорю, как думаю.
- Саша, знаешь что?..
- Что?
- Ты – сумасшедшая.
- Конечно, - она расплылась в улыбке. – И ты тоже. Только два таких сумасшедших, как мы, могли задумать ТАКОЕ, а главное – осуществить задуманное. Всего за полгода.
- Могли ведь и быстрей. Это ты всё привередничала. Это ей не нравится, то не нравится… - Дементьев уже окончательно успокоился.
- Привередничала и правильно делала. Идеал должен соответствовать этому гордому имени. Я вот что – жалею, что за основу мы взяли не того. Надо было получше поискать. А мы хватили первого попавшегося. Обидно… Ведь сколько пришлось менять -  и уши, и губы, и ступни, и член наконец. Да и потом – обработать сознание за более короткий срок не удастся.
- Да-а… - протянул Дементьев. – Кстати… - Он поднял вверх синхронно брови и указательный палец правой руки, а затем наставил его «пистолетиком» на Сашу. – Кстати…
- Что? Ааа… да… я помню… помню-помню… Помню нашу договорённость… И от своих слов не отказываюсь… Теперь – тебе. Придумал уже, кого за основу взять?
- Конечно. Марину. Исайкину.
- А что! – неплохой выбор. Отличный выбор. У неё и грудь ничего, и попа… Вот только с лицом надо что-то сделать. Но это не проблема: уши, нос, челюсть – всё заменим. – Саша улыбнулась. – Слушай, давай щас выпьем, а? Ну вина… Ну, по чуть-чуть… Ну, Петь, ну давай…

Дементьева удалось уломать. Саша достала из буфета бутылку красного вина и два бокала, обтёрла их рукавом кофточки с наружной стороны.

- Давай выпьем за нас, - произнесла она, элегантно держа в руке бокал, - за нас, за нашу сбывшуюся мечту, за сбывшуюся мечту Агафьи Тихоновны. Я же, когда это перечитывала… мне же тогда и пришла в голову эта идея. Да я давно поняла, что идеального мужчину невозможно встретить. Идеального мужчину нужно создать самой. Равно как и идеальную женщину. Буквально по частям. Как мы с тобой. Поэтому, давай за нас!

Они чокнулись, приложились губами к бокалам, отпили по глоточку, не отрывая взглядов друг от друга. Допив, стали целоваться.

- Послушай, Саш… - Дементьев с трудом оторвался от влажных, мягких губ подруги. – Разъясни мне, пожалуйста, пару моментов, до сих пор оставшихся для меня загадкой.
- Пожалуйста…
- Скажи мне, кровь на кровати…
- Менструальная. Моя.

Дементьев усмехнулся: «Я так и думал».

- А зачем надо было прятать труп в холодильник, объясни? Да и как ты вообще с ним справилась? Он же здоровый.
- Ну как зачем, глупый, - чтобы не воняло. Там же низкая температура. А справилась с ним путём простого укольчика – ввела ему смертельную дозу внутривенно, - недаром же я медик. А засунуть было тяжело – это ты прав. Я когда его запихивала в холодильник, голова не влезала. Хотела отпилить. Но потом надавила на шею, позвоночник хряснул и это даже лучшим вариантом оказалось. И когда вынимала – намучилась.
- Так это ты его вынула?
- А кто ж ещё?! Сам что ли он вышел?! Слава Богу, вовремя это сделала. А-то бедную мамулю инфаркт хватил бы. Вытащила, отнесла на балкон, стала обратно продукты ставить, а потом мама пришла ну и ты знаешь сам… Теперь тело надо будет разрезать и, я не знаю, в мешках каких-нибудь вывезти и в вашем крематории сжечь. Чтобы никаких следов.
- А где твой идеальный мужчина сейчас, а? Можно взглянуть?
- Попозже. Он сейчас спит. Теперь уже хорошо – он ничего не помнит: кем он был, где жил.
- Ты сказала ему, кто ты?
- Да. Он считает меня своей девушкой. Я ему сказала, что он в аварию попал и память потерял. Ну что, звоним Исайкиной?
- Сейчас?
- А что тянуть-то? Пригласи её в гости.
- Ну… ладно… Пойду записную книжку поищу, а ты пока телефон принеси.

Дементьев порылся в столе, нашёл записную книжку, нашёл нужную строчку, взял из рук Саши трубку, набрал номер.

- …ло! Алло!
- Алло! Марина? Привет, это Дементьев…