Федотовы истории

Приехал как-то Корней в очередной раз в гости к другу своему Федоту:
– А где ж супруга-то твоя достойная?
– Да уж недавно сорок дён праздновали, как скончалась.
– Это как же? – удивился Корней.
– Как, как... Как всегда. С дурости своей, – проворчал Федот. – Помнишь, ещё в прошлый свой приезд, когда чинил у нас стиральную машину, ты говорил, что, мол, заизолировать её получше бы надо, чтоб кого-нибудь током не убило. Ну а мне недосуг. Сам знаешь, то то по хозяйству, то сё... В общем, наказал я Клавке, чтоб, когда стирает, от греха, сапоги резиновые надевала, мои краги мотоциклетные, да шлем. И всё бы ничего, так она, дура, в том же наряде корову доить направилась. А скотина – она, понятное дело, у нас к такому не приучена. Вот, когда зашла Клавка в виде оном в сарай, и началось – такое представление, что хоть святых выноси: поросёнок визжит, как резанный (его, и правда, потом резать пришлось, потому как поно"сил с того дня не переставая), куры летают, овцы поначалу со страха в угол забились, а потом как понесутся – чуть весь сарай не разворотили. Ну и кормилица наша с того то ж ошалела, да Клавке промеж глаз копытом и заехала.
– Так и убила? – ахнул Корней.
– Да нет, – Федот досадливо поморщился. – Я ж говорю, шлем на ей был. А вот ум последний отшибло. С тех пор Клавка, как стирать, на голову за место шлема – подойник, а на ноги – тапочки надевает. Машина же, как ты и говорил, и в правду её елехтричеством бить начала.
– А Клавка?
– А Клавка чё? Отлетит к стенке, полежит, очухается, выругается по-крепче (у неё после коровы одно только это хорошо получаться и стало), да снова за дело. А последний раз не очухалась... Одни тапочки обгорелые остались. Вон, на стенке висят...

– Да... Ну дела... А что там за дом полуразваленный на пригорке стоит? В прошлый мой наезд, вроде, целый был.
– Так клуб бывший. Съехались в него прошлой зимой главы админист-раций местных – поговорить вдали от глаз посторонних, попраздновать. Да за празднованием один из четырёх плафонов, что на потолке в главном зале, и разбили.
– Что делать? – думают.
А тут один и предложи:
– Давайте, мол, и остальные разобьём, чтоб не так заметно было.
Разбили... Всё одно, как-то неубедительно.
– Может, ещё стёкла снаружи побить, чтоб на хулиганов подумали?
Вышли на улицу, разобрали поленицу и ну соревноваться – кто метче попадёт. Дальше – больше: народ в азарт вошёл... так что скоро от дома почти ничего и не осталось.

– И что за народ пошёл!
– Да куда там, – в сердцах, Федот махнул рукой. – Слаб против прежне-го, как есть слаб. Вот, был у нас в соседней деревне (дед мне рассказывал, он-то помнил, когда она ещё непустой была), мужик один, Степаном звали – знаменитый на всю волость охотник.
Шёл он как-то на лыжах аж из соседней волости, и догоняет его на са-нях купец знакомый:
– Садись, – говорит, – подвезу.
– Благодарствую, – отвечает Степан, – сам управлюсь.
И точно, как доехал купец до той деревни, проезжает мимо избы Сте-пановой – глянь, а хозяин уже дома. Лошади же у того купца тоже знамени-тые были – на сто верст округ не сыскать резвей. Нигде в пути он не меш-кал. Вот и удивился:
– Что за чудо, – спрашивает, – как ты раньше меня тут оказался?   
– Да, вот, – говорит Степан, – по дороге шатуна-медведя встретил. Ну, разобрался с ним, благо нож-то завсегда при себе, сам знаешь. Стал шкуру снимать. А тут кто-то на загривок мне как прыгнет!.. Как дома очутился, сам не помню. Только в избе ватник скинул. А с него белка – скок, на меня злобно зацокала, да и за дверь...
Потом как-то попросил тот купец Степана помочь ему “зайца длинно-ногого” (лося) добыть. Просыпается среди ночи – за воротами стук, крик. Схватил ружьё. Открыл ворота... А там Степан сохатого палкой охаживает:
– Принимай, – говорит.
Удивился опять купец... а Степан в ответ:
– Что ж я, мол, его на себе из леса тащить буду?
Лось же до того погоней замучен, что только хрипит, да башкой трясёт.
... А как напивался Степан, хватал оглоблю (она у него завсегда на та-кой случай возле сарая стояла) и бежал по деревне с криком:
– Мол, живёте, бездельники, в дикости! Ну, ничё, я вам мышление-то переломаю!
Так, почитай, за долгую-то жизнь всей деревне его и попереломал.
   
... А на следующий день пошёл Корней на реку – купаться. Разделся, как положено... даже трусы снял (не мочить же, в самом деле, когда кругом ни души); плавает туда–сюда, наслаждается... Как вдруг рядом наглая такая усатая морда выныривает... А в зубах, что бы вы подумали, держит?
Корней как глянул, да за то место схватился, где оно самое быть долж-но, так даже голос потерял:
– Отдай, – шипит, – гад! Ты что же такой–сякой, растуды-т тебя дела-ешь?
А тот... только глазами зловеще сверкнул, хвостом махнул... и только его и видели.
Вернулся Корней в избу... А там Федот как на него взглянул – стукнул себя по лбу:
– От, дурень старый! Да ты ж никак на реку ходил? А я тебя за вче-рашними разговорами про выдра-то и предупредить забыл, что у нас завёл-ся.
– Да что ж это делается?! Да куда ж мужики-то ваши смотрят?!
– Мужики... Он их у нас в деревне уже половину обкорнал. А другая половина в тайне злорадствует; а сами к воде и подойти боятся.
– А коровы как же? Я ж сам видел...
– Не-е, коров он не трогает... А вот бык наш по недогляду как-то в реку зашёл: так рёву было на всю деревню.

... С тех пор, Корней больше по деревням не ездил. А недостающую часть ему в Москве, в клинике специальной пришили за большу-ущие день-ги... Да только, как всё у нас нынче, больше для видимости; а в деле – ох, не та, что раньше.