Медный всадник

Ей снова снились семь ангелов, и это уже не могло быть случайностью. Не станут же они являться дважды просто так, без всякого дела? Освобождаясь от оков мучительного сна, гибкое черное тело нерешительным знаком вопроса змеилось по простыне. Неужели эта ночь - та самая? Так просто проверить! И так страшно разочароваться!

Наконец, она решилась. Найдя ногами шитые жемчугом мягкие туфли и накинув легкую тунику, она спустилась в сад; поначалу шла медленно, с достоинством царицы, потом все быстрее и, наконец, ступив на дорожку, ведущую к фонтану, сама того не заметив, побежала.

Она бежала, жадно глотая черный воздух, напоенный ароматами роз и кипарисов. Лицо, обнаженные руки и ноги сливались с ночью и казалось, - это не она бежит, а летит ее сердце, окутанное белоснежным шелком. Невдалеке раздалось приглушенное ржание и цокот копыт. Лошади? Ах, это, наверное, те лошади...

Ангелы являлись не зря: нефритовая чаша фонтана светилась долгожданным голубым светом; хрустальная вода неистово клокотала.

- О, боже... Он свободен! Он скоро будет здесь! - прошептала она в восторге и пала ниц, протягивая руки к востоку, - спасибо, тебе, Аллах, великий и милосердный!

...

Когда в воскресенье ровно в 20:00 Владимир Владимирович рассеянно говорил: "Пойду попью пивка", все домашние были уверены, что он действительно идет в кафе выпить пару кружечек пива, и не находили в этом пристрастии ничего предосудительного. Конечно, так оно и было, на то и кафе, чтобы в нем пить пиво; однако смысл еженедельного ритуала был совершенно иной. Главное, потаенное удовольствие состояло в наблюдении за посетителями.

Уму непостижимо, до чего неправильными, неумеренными, неразумными, так непохожими на Владимира Владимировича, оказывались другие люди. Еженедельно наблюдая представления этого театра несовершенства с иронией и даже чуть свысока, Владимир Владимирович в то же время испытывал странное чувство ностальгической зависти. Быть может, именно поэтому он очень стеснялся своего увлечения. Созерцание чужой неправильности казалось ему чем-то соблазнительным, волнующим и неприличным, словом, примерно как подглядывать в женской раздевалке.

...

Двое мужчин среднего возраста, одетых недорого и практично, определенно были командированными инженерами из провинции. Владимир Владимирович догадался об этом еще раньше, чем услышал обрывки разговора, - по, так сказать, экстерьеру. Инженеры завтра улетали в Нижний Тагил и пришли погулять напоследок. Вспомнив свои командировочные подвиги, Владимир Владимирович поначалу несколько солидаризовался в душе с гуляками; однако оба мужичка были столь неловки, настолько в них не было ни капли артистизма, который только и оправдывает любителей гедонических развлечений, что очень скоро чувство симпатии сменилось легким раздражением, а затем - едва ли ни возмущением.

Тот, что был поактивнее, положил глаз на двух приятных во всех отношениях дам с фигурами, мастерски исполненными в стиле барокко. Несколько смущаясь, он подсел к ним и сделал первую глупость, - замолчал. Дамы после неловкой паузы продолжили разговор, впрочем, совершенно утерявший непринужденность, предоставив "смельчаку" с преглупым видом присутствовать в позиции "третий лишний". "Робкий", болея за товарища, сидел как на иголках. Ужасные минуты капали одна за другой, пока в досягаемости "смельчака" не оказалась официантка, мчавшаяся куда-то по своим делам. Инженер ухватился за нее (в прямом смысле слова), как за соломинку. С трудом удерживая стремительную работницу питания, он довольно-таки жалким голосом обратился к дамам с вопросом:

- Вино будете?

- Нет, спасибо, - ответила одна из них, даже не повернув головы.

"Смельчак" отчаянно проигнорировал отказ и авторитетно указал пленной официантке:

- Французского! За тридцать пять штук! - стараясь вложить в числительное "тридцать пять" еще более веса, этак сотни на полторы, после чего вновь смущенно умолк, ожидая, пока принесут.

Завладев бутылкой, он, уже опасаясь спрашивать разрешения, молча плеснул дамам в пустующие бокалы. Кажется, при этом несколько вина было разлито; вероятно, именно это обстоятельство заставило полногрудых красавиц грациозно затрепетать руками и волей-неволей обратить внимание на неожиданного кавалера. Раздались возгласы: "Ах, что Вы, не надо", "Спасибо, зачем" и еще что-то, впрочем, ужасно натянутое, но все же достаточное, чтобы "смелый" махнул рукой "робкому", - мол, иди, иди! "Робкий" подсел на самый краешек стула, и даже было удивительно, как вообще можно сидеть на таком крошечном краешке, но он как-то помещался, рискуя упасть и выражая всем своим существом крайнюю степень мучительной неловкости.

И надо же, даже после такого, чудом удавшегося знакомства, оба горе-ухажера продолжали молчать, как рыбы! Владимир Владимирович даже руками всплеснул в своем углу, - ну нельзя же быть такими недотепами! Дамы тяжело вздохнули и продолжили разговор, попивая вино за "тридцать пять штук". Между прочим, это было действительно недурное "бордо" урожая прошлого, 1995 года.

Безобразное молчание продолжалось еще четверть часа. Наконец, красавицы собрались уходить; "смелый" вскочил, предлагая услуги - проводить, помочь одеться, но во всем ему было категорически отказано; и тогда он, в последнем отчаянном порыве сорвал с вешалки пальто одной из прелестниц, распахнул его, и, ухватив даму за запястья, затолкал ей руки в рукава. Однако случилось непредвиденное: предприимчивый кавалер наступил, того не замечая, на краешек длинной полы, чувствуя сопротивление, рванул сильнее, мощно тряхнув пальто вместе с полувдетой в рукава дамой... Раздался треск, дорогой енотовый воротник оторвался напрочь, а инженер изобразил на лице такое ужасное выражение, что... В общем, с таким лицом впору в гроб класть, а не ухаживать за женщинами. Очевидно, это был полнейший провал и конфуз. Красавица гневно топнула ногой, вырвала шкурку из рук инженера и в сердцах заявила:

- Ах, отстаньте Вы, наконец... - и, обратившись к подруге, добавила, - пойдем скорее, а то еще зашибут ненароком...

И обе раздраженно застучали каблучками по лесенке, ведущей вверх, на улицу.

В опустевшем кафе воцарилась тишина. Печальные инженеры вернулись к столику, молча допили французское вино; затем заказали водку. И только когда графинчик совершенно опустел, недавнее приключение показалось им со своей юмористической стороны; они начали хихикать и крутить головами

- Ладно, не дрейфь, у нас еще целая ночь впереди, - утешал "смелый" робкого, - вернее будет по ****ям вдарить. Ничего, еще погуляем, не вешай нос.

Сказав это, он задумался - видимо о том, как бы ловчее "вдарить по ****ям", чтобы вновь не случилось осечки. И тут он, наконец, заметил притаившегося в углу Владимира Владимировича, который с затаенным дыханием ожидал финального акта драмы.

В глазах "смелого" отразилось какое-то подозрение, едва ли не испуг. Очевидно, фигура наблюдателя, остававшегося невидимым в течение всей мелодрамы, показалась ему угрожающей, однако он был в том состоянии опьянения, когда люди охотно идут навстречу опасности. И вот он встал и пошел прямо к столику Владимира Владимировича, оборудованному под наблюдательный пункт.

- Ты это, мужик, не из милиции? - спросил он вдруг упавшим голосом; эта догадка пришла ему в голову только что, в самый момент вопроса.

Конечно, многоопытный Владимир Владимирович знал, как надо общаться с пьяными; все-таки, не на Луне прожил годков сорок с лишним. Взглянув на инженера строго и прямо, он дождался, пока тот отведет глаза в сторону и сухо ответил:

- Почти...

Из теории общения известно, что такая недосказанность очень помогает в разговоре, если намерения собеседника известны лишь в самых общих чертах. В мозгу командировочного инженера тут же произошла какая-то мифотворческая работа, по результатам которой он взглянул на Владимира Владимировича едва ли ни с подобострастием.

- Ах вот как, - будто о чем-то догадавшись, выговорил он запинающимся языком, - а Вы здесь что?

Вопрос был невнятный, но Владимир Владимирович отлично понял, что предыдущей таинственной фразой сумел поднять свой рейтинг весьма высоко; решено было усугубить впечатление тем же нехитрым приемом.

- А я здесь - смотрю... - произнес он со значением, нарочно допуская самое глубокомысленное толкование сказанного. Ситуация начинала его забавлять.

Инженер действительно уверился, что перед ним человек значительный, бывалый, причем в том самом смысле, какой вертелся у него в голове после неудачи с дамами. Он облизнул губы и заговорщическим шепотом спросил.

- Слушайте, Вы должны знать, - где тут у Вас запретное?

Владимир Владимирович, продолжая игру, взглянул на собеседника, будто оценивая, после чего изобразил голосом неискреннее удивление:

- В каком смысле "запретное"? Мало ли чего у нас запрещают...

Инженер торопливо принялся перечислять:

- Ну, Вы же понимаете? Девочки, наркотики, азартные игры... Понимаете, мы с приятелем последнюю ночь в Питере, надо оторваться по полной программе...

Тут, конечно, следовало прекратить комедию и посоветовать командированным пойти проспаться; однако Владимир Владимирович слишком уж был очарован порочным колоритом недавних событий. Одним из его последних экзистенциальных открытий было, что и в безвкусице на свой особый манер имеется бездна вкуса. И вот, согласно этому парадоксальному принципу, он решился отойти от своего обыкновения поступать хорошо и хотя бы разочек в жизни поступить не вполне хорошо, добавив к безобразной картине "гуляющие инженеры" свою замысловатую закорючку.

- Московский вокзал знаешь? - спросил он небрежно, будто бы снисходя до просьбы.

- Знаю, а как же!

- Так вот, там, на площади Восстания, есть кафе, называется "Честерфильд". У них все официанты - негры. Самый главный у них - здоровый такой, с кольцом в носу и в тюрбане. Мой человек. Подойдешь к нему, скажешь, - от хозяина, он все сделает, что надо...

Командированный, не веря своему счастью, принялся благодарить. В общем, Владимир Владимирович почти и не соврал. Кафе такое и вправду было, и даже там был негр, запомнившийся своей колоритной внешностью и важным видом. Представив сцену объяснения пьяных инженеров с величественным официантом, впору было расхохотаться, однако Владимир Владимирович с каменным лицом стерпел благодарные излияния обманутых, кое-что объяснил дополнительно и помахал им рукой на прощанье. И даже когда за искателями ночных приключений закрылась дверь, Владимир Владимирович всего лишь сдержанно улыбнулся и заказал еще одну кружечку пива...

...

В следующее воскресенье Владимир Владимирович, который ни на миллиметр не отступал от заведенных порядков, вновь сидел в том же кафе, наблюдая очередное представление. На сей раз местные "крутые" подростки разыскивали пиццу, похищенную неизвестным злоумышленником прямо со стойки. Особо выделялась одна колоритная девчушка крохотного роста, в косухе и бандане с черепами, чем-то неуловимо похожая на взъерошенного воробья. Она хохотала неожиданно низким голосом, осушала залпом поллитровые пивные кружки и всячески провоцировала своих спутников добиваться пиццы более решительными методами. Казалось, вот-вот произойдет нечто не менее забавное, чем давешняя история с инженерами; так оно и случилось, однако виной тому были не крутые подростки, и даже не девушка-воробей. В ходе последовавших событий вся эта кампания где-то на заднем плане продолжала искать пиццу, и девушка все так же странно хохотала и подначивала, но уже как бы приглушенно, в фоновом режиме, ибо в кафе внезапно появился новый, еще более примечательный посетитель.

Дверь испуганно скрипнула и поспешно распахнулась, открыв черный прямоугольник ночи, в котором контрастно выделялась еще более черная фигура огромного, под самую притолоку, размера. Все невольно вздрогнули, хотя зловещий смысл вторжения был понятен одному лишь Владимиру Владимировичу. Он сразу узнал старшего официанта из "Честерфильда". Уловив бойцовским инстинктом неадекватность состояния внезапного гостя, Владимир Владимирович на всякий случай изготовился к обороне. Против такого бугая, да еще и в тесном кафе, его навыки самбиста и дзюдоиста не могли дать решающего преимущества, поэтому в качестве оружия самообороны был избран массивный табурет, очень удобно расположенный под правую руку. Удостоверившись, что табурет может быть легко приведен в боевое положение, Владимир Владимирович поставил локти на стол, подпер подбородок руками и принялся ждать, ничем не выдавая охватившего его волнения.

Ночной гость медленно обвел кафе глазами и безошибочно остановил поворот головы, распознав Владимира Владимировича. Зрачки негра недобро сузились; он решительно направился к угловому столику и, не спрашивая разрешения, сел напротив, на то самое место, где неделю назад сидел командированный инженер и расспрашивал о "запретном".

- Так, значит, Вы - "хозяин"? - без всякого предисловия, не здороваясь, спросил он каким-то странным тоном, вроде как буднично констатируя факт, но и не без издевки, конечно.

Владимир Владимирович проверил ногой наличие боевого табурета, и ответил в своей обычной манере, - то есть спокойно, веско и после продолжительной паузы.

- Вам виднее...

- Да уж, мне виднее, - мрачно подтвердил негр, и тут же добавил, - еще что-нибудь пожелаете?

Что тут было сказать? Конечно, единственное, чего желал Владимир Владимирович, - это чтобы нежданный посетитель побыстрее убрался. Однако, похоже, чертового негра крепко зацепила шутка с инженерами, раз он вспомнил о ней через неделю и не поленился проехать пол-Питера ради гнилой разборки. Продолжать игру в кошки-мышки Владимиру Владимировичу не хотелось и потому он прямо спросил, провоцируя собеседника на грубость:

- Ну, ладно, как там инженеры мои? Довольны остались?

Однако, вместо того, чтобы нагрубить или съязвить в ответ, негр вдруг принялся отчитываться с оскорбленным видом английского дворецкого, которого приставили развлекать неожиданно объявившегося наследника из Техаса:

- Пожелали девочек, марихуаны и коньяку. Коньяк ("Наполеон", 1932 год) откупорили, выпили по полстакана залпом. Не понравился, - самогон, говорят. От марихуаны одного стошнило, второй уснул. До девочек так и не дошло. Утром доставил к самолету, отправил в Нижний Тагил. Все правильно? Вы довольны?

Владимир Владимирович грустно смотрел в противоположную стену, остро переживая неприятное и обидное для мужского самолюбия чувство. Он не владел ситуацией. В частности, он не мог решить относительно последней реплики негра, что это такое - бред сумасшедшего или тонкое издевательство? В голосе собеседника слышались обида и подобострастие; адская смесь эмоций, не допускающая даже мысли о неискренности. Не имея никакой возможности что-либо понять, Владимир Владимирович молчал и печально изучал настенную роспись; такое поведение было истолковано негром совершенно превратно, то есть в угрожающем смысле; он заерзал и принялся бормотать, раздраженно и почти умоляюще:

- Только не трогайте ее, ладно? Если получилось по-дурацки, то они сами виноваты. Наркотик поверх выпивки, - чистая отрава, я их предупреждал. И вообще, они очень бестолково все объясняли, то одного хотели, то другого. Я не виноват, поверьте!

Из сказанного Владимира Владимировича более всего заинтриговала просьба не трогать какую-то особу женского пола, и он решил осторожно уточнить, о ком, собственно, идет речь.

- А что Вам? Подумаешь, трону ...Мало ли..., - придав фразе столь обтекающую форму, можно было, ничем не рискуя, рассчитывать на некоторые подробности.

Негр нервно поморщился и начал крутить головой, как будто у него был тугой воротник и ему не хватало воздуха.

- Послушайте, я привык уже так, на свободе... Снова сидеть в этом медном гробу? А главное, за что? Я ведь явился по первому вызову, выполнил все дурацкие приказы этих охломонов... Куда я денусь? Обещаю, никаких эксцессов больше не будет, а если что, Вы всегда сможете позвонить на мобильник, - с этими словами он протянул визитную карточку, на которой было написано красивыми, под арабскую вязь, буквами: "Мустафа ибн Фадлан, бизнесмен", номер телефона, факс и адрес электронной почты.

Владимир Владимирович спрятал карточку в карман и сосредоточил скорбный взгляд на расписной тарелке, висевшей над дверью. Он по-прежнему ничего не понимал. Полоумный негр развлекал придурков-инженеров, воплощая его, Владимира Владимировича, идиотскую шутку под угрозой оказаться в медном гробу. Бред. Совершенный бред.

Между тем, Мустафа ибн Фадлан, бизнесмен, напряженно всматривался в лицо своего мучителя, пытаясь отыскать в нем хотя бы тень сочувствия, однако находил, как ему казалось, одно лишь скучающее равнодушие. Вообще, многие, не разобравшись, считали Владимира Владимировича бесстрастным,  холодным и даже жестоким человеком, - тогда как на самом деле он просто был очень спокойным и уравновешенным. Несчастный Мустафа, похоже, столкнулся с этой особенностью в критический для себя момент и жутко волновался. Наконец он не выдержал:

- Ну что, договорились?

Владимир Владимирович перевел взгляд на Мустафу и устало переспросил:

- О чем?

- О том, что я выполняю все Ваши желания, а Вы не будете тереть лампу. Телефона вполне достаточно, или, если ни к спеху, можно по e-mail...

Чтобы успокоить Мустафу, Владимир Владимирович пообещал не тереть никаких ламп, а вместо этого пользоваться мобильным телефоном. При упоминании лампы что-то неясное, вроде догадки, мелькнуло у него в голове; но тут же было отвергнуто за совершенным невероятием. И, тем не менее, дурацкая мысль гвоздем засела в мозгу, мешая сосредоточиться.  Между тем Мустафе заметно полегчало, он приосанился и вновь стал выглядеть молодцом.

- Что прикажете сейчас? - вопросил он уже другим, бодрым и даже несколько развязным тоном, - может, денег?

Владимир Владимирович вспомнил о невыплаченном кредите за квартиру и невесело усмехнулся:

- Да уж, штук десять баксов не помешало бы.

Мустафа довольно улыбнулся, сделал картинное движение рукой и на скатерти невесть откуда образовалась пухлая пачка купюр с изображением президента Франклина.

"А! Вот оно что..." - догадка, что перед ним обыкновенный мошенник, доставила Владимиру Владимировичу несказанное облегчение. Теперь все становилось ясно как дважды два и странности поведения ночного гостя получали простое и логическое объяснение.

- Уберите, уберите! Знаю я Ваши фокусы! Вот что, г-н Фадлан; говорите уж прямо, чего хотите, но предупреждаю: угрожать мне бесполезно и даже, имея в виду мою должность, несколько опасно. А заморочить мне голову Вам и подавно не удастся. Это Вам не бабушек на базаре дурить...

Негр выпрямился и оскорбленно заморгал глазами:

- Мы ведь уже договорились - насчет телефона, - плаксиво затянул он старую песню, - А фокусы... Извините, я хотел с эффектом. Виноват. Если угодно, я перечислю на Ваш счет... Да-да, простите, я не сообразил - Вам, должно быть, неудобно наличными. Простите, простите...

С этими словами могучая черная пятерня сделала неуловимый пасс над столом и пачка исчезла.

"Ну, фокусник", - восхищенно подумал Владимир Владимирович и на всякий случай проверил кошелек. Вроде на месте... В тот самый момент, когда он проверял кошелек, в его сознании вновь мелькнула молнией нелепая догадка, которую он столь решительно отрицал по старой привычке здраво смотреть на вещи. Лампа... Из головы не выходила старинная медная лампа, украшавшая бабушкин комод работы мастера Чиппендейла. Сейчас она, кажется, пылилась в кладовке; жалко было выкинуть, все-таки, антикварная вещь... Вспомнив утверждение своего начальника, что иногда следует ставить даже самые нелепые эксперименты, Владимир Владимирович испытующе взглянул на своего собеседника и вдруг неожиданно резко приказал:

- Бутылку "Белой лошади", - вот сюда, - и указал пальцем точно посередине стола.

Литровый пузырь появился точно в указанном месте с едва слышным хлопком и даже огонек свечки дрогнул от внезапно раздвинутого воздуха. Наступила неприятная тишина, как будто произошло что-то неприличное. Однако, было невозможно отрицать чуда в полном смысле этого слова. Предположение, будто фокусник сумел предвосхитить пожелание именно "Белой лошади" казалось не более вероятным, нежели ее волшебное появление на столе.

- Круто... - вынужденно согласился Владимир Владимирович, наклоняя бутылку предательски дрожащей рукой. Он собрался было плеснуть сначала Мустафе, однако тот решительно отказался.

- Нет-нет, Аллах, великий и всемилостивейший, запрещает пить вино.

Владимир Владимирович облизнул пересохшие губы и смущенно пробормотал:

- А...Извините. А я выпью... Мне вроде никто не запрещает...

...

Удовлетворительное объяснение сложилось только после третьей стопки. Стало быть, лампа - медный гроб... Аладдин, блин. Блин, Аладдин. Значит, если ее потереть, Мустафа засядет в ней до следующего вызова. И, похоже, не очень-то это ему по душе, что, впрочем, нетрудно понять и простить. Ага... Он, стало быть, легализовался под видом официанта, сам занимается бизнесом и вообще живет в свое удовольствие, а тут является Владимир Владимирович и вроде как заявляет на него права и даже (как кажется Мустафе) грозит засадить его обратно. И бедняга джинн, чтобы не оказаться в лампе, готов развлекать инженеров, снабжать баксами и выпивкой и вообще вести себя хорошо. То есть он может исполнять желания - и притом любые!

Вискарь тепло растекся по телу, приятно согревая мысли, и от этого тепла внутри Владимира Владимировича, сладко позевывая, стали пробуждаться маленькие шалунишки-желания. Они веселой стайкой забегали по всему организму, задорно крича: "Пожелай! Пожелай и все исполнится!"

Вспомнив о супруге и дочках, Владимир Владимирович с возмущением отверг притязания шалунов эротического характера, легко обуздал алчных и чревоугодников, но одному, самому симпатичному, самому милому, отказать не смог. Уж очень он любил лошадей, недаром и вискарь был - "Белая лошадь". Увлечение Владимира Владимировича всякими конными делами простиралось так далеко, что он специально выучился верховой езде; и даже очень недурно держался в седле. Поэтому, немного смущаясь, он наклонил голову к Мустафе и заговорщически прошептал:

- Слушайте, это... А давайте на конях покатаемся? - и хитро сощурившись, добавил, - и чтоб на орловских верховых, ладно?

Владимир Владимирович знал, что орловско-растопчинские верховые лошади в чистом виде давным-давно перевелись, - что же, заодно будет г-ну Фадлану проверка на вшивость. Похоже, джинн раскусил хитрость своего заказчика и по лицу его пробежала тень недовольства.

- На орловских? - переспросил он, слегка нахмурившись, - может что попроще?

- А, слабо? - почти торжествуя, воскликнул Владимир Владимирович, - На орловских, и точка! И не вздумайте обмануть, я их столько на рисунках видел, что вмиг распознаю.

Мустафа что-то прикинул в уме, криво ухмыльнулся и, наконец, щелкнув пальцами, решительно поднялся с места.

- Ну, пошли...

Они вышли на улицу. Дни лета клонились к осени. Ненастная ночь (было уже три часа) дышала в лицо оседающими на землю парами бензина. Было мрачно: капал дождь, уныло выл ветер и с ним вдали перекликалась сирена автосигнализации. Оглядевшись, Владимир Владимирович вздрогнул: прямо перед ним какой-то джентльмен (именно джентльмен, ибо он говорил почти исключительно по-английски), держал под уздцы двух лошадей: изящную арабскую кобылу с характерной "щучьей" головкой и рослого красавца-жеребца изумительных форм, странной бронзовой масти.

- Орловец, - ахнул Владимир Владимирович, изумленно оборачиваясь к Мустафе, настоящий орловец! Но как?

Мустафа между тем совершенно преобразился. Теперь он был в ослепительно-белой рубахе, малиновых шароварах и чалме, на поясе у него висел кривой ятаган, изукрашенный каменьями. Заметив удивление, он счел нужным объясниться:

- Когда-то я служил в эскадроне личной охраны графа Морица Саксонского, вот, решил вспомнить молодость, прокачусь, пожалуй, с Вами...

- Конечно, конечно; что за чудо Ваша лошадка, превосходная арабка! Но боже, второй - он же настоящий орловско-растопчинский! Откуда?

- Глазунчик, трех лет, собственной персоной - удовлетворенно сообщил Мустафа, наслаждаясь произведенным впечатлением.

- Глазунчик? Сын Свирепого, внук Сметанки? Я не ослышался? Он же...

- Не ослышались; но ни единого вопроса более: я не обязан отчитываться за каждую мелочь. Вы изволили пожелать, Ваше желание исполнено. Так что, скачем?

- Скачем, - Владимиру Владимировичу не терпелось подойти к волшебному коню, потрогать его. Он оказался удивительно живой, теплый; в его исполинской фигуре было все обаяние лошади: смелость, резвость, доброта. Доброта особенно, огромные глаза просто лучились ею...

- Славный конь, хороший... Повезешь меня?

Глазунчик, вместо ответа доверчиво ткнулся губами в плечо и нетерпеливо цокнул копытом по асфальту. Ему явно хотелось побегать; присутствие кобылы волновало, дразнило его. Владимир Владимирович на всякий случай спросил разрешения у англичанина, и тот с готовностью ответил:

- All right! Аll right! Все исправно, все исправно, не будьте взволнованы!

Мустафа уже сидел в седле и забавлялся разными кавалерийскими трюками: посылал кобылу манежным галопом, исполнял пиаффе, разворачивался на месте и возвращался парадной испанской рысью. Владимир Владимирович ущипнул себя за руку, убедился, что чудо-конь никуда не делся и что г-н Фадлан продолжает терпеливо упражняться в сторонке; вздохнул и птицей взлетел в седло. Глазунчик для приличия немного поартачился, но уже через пару минут подчинялся без малейшей неохоты; напротив, с очевидной радостью, что вот, наконец, он несет на себе достойного всадника, и они сейчас весело помчатся по мостовой, разбрызгивая лужи, пугая прохожих тяжелым топотом и звонким ржанием.

Заметив, что его компаньон овладел лошадью, Мустафа что-то негромко приказал своей кобыле и та звонкой рысью направилась к Адмиралтейской набережной. Глазунчик радостно рванулся за ней, предвосхитив желание седока. Заметив это, Мустафа скомандовал что-то погромче и кобыла перешла в галоп, по девичьи вскидывая задние ноги и лукаво косясь на жеребца. Владимир Владимирович решил проявить характер: он потянул поводья, поднял коня на дыбы, остановил его, недоумевающего, выждал, пока Мустафа отдалится метров на двести, и потом только дал волю. Глазунчик оценил задумку всадника одобрительным ржанием и весело пустился вскачь.

На набережную выскочили одновременно; тут бывший телохранитель маршала Саксонского еще раз обернулся, оскалился, издевательски помахал рукой и так припустил свою кобылу, что, казалось, не бывает такой скорости, чтобы ее догнать. Глазунчик шевельнул ушами и поднажал, однако Владимир Владимирович вновь придержал его, дал Мустафе триста метров форы и лишь тогда отпустил поводья. Жеребец превратился в пулю; в ушах седока засвистел ветер. Настоящая скачка началась.

Они догоняли, однако не слишком быстро. Мелькнул вздыбленный памятник Петру Великому, загрохотала под копытами Дворцовая площадь. Повернув вокруг Александрийского столпа, кавалькада нырнула под арку Генерального штаба и во весь опор полетела над Невским. Только у самого Аничкового моста удалось обойти Мустафу на полкорпуса. Белая кобыла, задорно глянула на Глазунчика, тот важно покосился, обгоняя, и на одну секунду упустил из виду дорогу. В эту самую секунду Владимир Владимирович вдруг понял, что он более не сидит в седле, а летит куда-то вперед и несколько вниз, и даже удивлялся этому некоторое время, до самого удара об асфальт, после которого наступила темнота.

Произошло несчастье: Глазунчик, отвлекшись, наступил в открытый канализационный люк. Он ужасно расшибся: обе передние ноги были сломаны в нескольких местах, голова разбита в кровь. Несомненно, он медленно, мучительно умирал. Владимир Владимирович недвижно лежал поодаль. Вокруг не было никого; почему-то на этот раз Невский, полный гуляющего народа даже ночью, был совершенно пуст.

Тишину нарушило мерное цоканье копыт: это Мустафа на своей кобыле шагом возвращался к месту трагедии. На его лице застыла торжествующая улыбка. Поравнявшись с лежащим на земле Владимиром Владимировичем, он сошел с лошади, и наклонившись, стал ощупывать недвижное тело. По мере осмотра лицо его мрачнело, наконец, он уловил пульс и разразился потоком жутких арабских ругательств.

Потревоженный Владимир Владимирович очнулся. Его взору предстала кошмарная картина умирающей изломанной лошади. Глазунчик предсмертно хрипел и удивленно глядел по сторонам, ничего не понимая; он недоумевал, как это так случилось, что он только что был молодым, полным сил и здоровья и вот теперь не способен даже подняться и испытывает ужасную боль от всякого движения. Кобыла Мустафы беспомощно тыкалась ноздрями в окровавленную морду жеребца и вопросительно смотрела на своего хозяина. Тот, мрачнее тучи, расхаживал взад-вперед по узкому тротуару.

- Ну как, живы? - спросил он Владимира Владимировича раздраженным тоном.

- Да, кажется... Вроде даже не сломал ничего... - слабым голосом ответил незадачливый наездник.

- Не по Вас конек оказался, не по Вас... - с плохо скрытым злорадством резюмировал Мустафа, - вот, извольте.

С этими словами он протянул Владимиру Владимировичу красивый блестящий револьвер.

Бросив взгляд на умирающего коня, Владимир Владимирович тут же понял ужасный смысл этого жеста.

- Может быть, Вы? Я как-то... Не могу...

Мустафа презрительно глянул на него и отрезал:

- Нет, Вы. Так положено.

Через минуту над Аничковым мостом хлопнул выстрел; число неживых лошадей увеличилось до пяти, а последняя, шестая, горестно заржала и ржала до тех пор, покуда раздраженный Мустафа не щелкнул пальцами. Как только он щелкнул, она исчезла, вместе с трупом несчастного Глазунчика.

- Будут еще приказания? - не без издевки спросил Мустафа.

- Хрен тебе, а не приказания, - неожиданно зло огрызнулся Владимир Владимирович, - иди ты в баню со своими чудесами.

У него в ушах все еще стоял предсмертный хрип своего неожиданного бронзового друга, исчезнувшего из его жизни так же внезапно, как и появившегося... Слава богу, что хоть выстрел получился; Глазунчик умер моментально, чуть только дернув головой.

Оборотившись к Мустафе, Владимир Владимирович с той же злостью продолжил:

- Нарочно, да? Хотел меня убить?

Мустафа насупившись, гонял носком узорчатой туфли пустую банку из-под кока-колы

- Я не могу убить своего господина; таково предначертание Аллаха. Но я имею полное право и даже обязан не перечить его собственным желаниям. А вот желания могут убить; и даже всегда, в конечном счете, убивают. И тогда я становлюсь свободным, пока не объявится новый владелец лампы.

- Ну и сволочь ты, - в сердцах бросил Владимир Владимирович, - а по-человечески нельзя было? Сказал бы честно, что, не договорились бы?

Джинн издевательски расхохотался.

- И ты бы меня отпустил? Меня? А ты попробуй; всего-то надо трижды повторить: "Мустафа ибн Фадлан, ты свободен"! И тогда лампа навсегда потеряет власть надо мной. Но учти: ты отпускаешь того, кто способен исполнить любую твою мечту! Пока еще никому не удавалось!

Владимир Владимирович был полон решимости отделаться от опасно-услужливого джинна. Он начал было произносить "Мустафа ибн Фадлан...", но тут же целый рой самый необычных, самых удивительных желаний зашевелился у него в голове. Раньше ему такого и в голову не приходило, а теперь, как назло, ему захотелось всего сразу: богатства, женщин, власти. Желания толклись в голове и мешали сосредоточиться.

Мустафа злорадно ухмыльнулся:

- Что, не получается? То-то... Не волнуйся, у тебя будет все, все что пожелаешь. Ты умный, умеренный, положительный, и тебе везет - ты протянешь долго. Но рано или поздно я вновь стану свободным. Будь уверен, - я знаю людей.

Владимир Владимирович силился выговорить злополучную фразу - и не мог, желания маленькими потными ручонками хватали за язык и путали мысли. Но вдруг все они испуганной стайкой унеслись куда-то прочь; в тот самый момент, когда вспомнился умирающий конь удивительной бронзовой масти. Повелитель медной лампы выпрямился и трижды произнес:

- Мустафа ибн Фадлан, ты свободен!

...

С г-ном Фадланом, произошла удивительная метаморфоза. Он как-то вдруг оторопел. Ранее, даже в его деланном раболепии проглядывала сила и самоуверенность. Но теперь он выглядел совершенно потерянным.

- Ты... Совок чертов... Ты что? Ты сумел???

Ему не хватало слов и воздуха, бессильно шатнувшись, он оперся на решетку и, не владея собой, сорвался на визг:

- Да у тебя просто нет гордости, козел! Я бы раскрыл перед тобой целый мир; да ты бы за год увидел столько, сколько не увидишь за десяток таких паршивых жизней, как твоя! Как ты меня обидел, если бы ты знал! Меня никогда так не оскорбляли! Еще ни один мой господин не говорил: "Уходи, Мустафа, ты мне не нужен!"

И несчастный негр горько зарыдал; слезы повисали на кольце, вделанном в нос, и капали в Фонтанку. Удивленный Владимир Владимирович дружески положил руку на вздрагивающее плечо.

- Неправда, Мустафа. Просто, я подумал, что случайно могу навредить, если буду желать, что попало. Я понял это, когда стрелял Глазунчику в ухо. А знаешь, хочу-то я как раз очень многого. Например, чтобы мама не болела. И чтобы старики получали пенсии побольше. И чтобы шахтерам зарплату вовремя платили. И (тут его голос сделался жестким) Басаева с Хаттабом в сортире замочить. И Березовского с Гусинским выгнать к чертям из страны. Видишь - сколько добрых и полезных дел я хочу сделать? Но случай с Глазунчиком меня многому научил и я... я боюсь... Поэтому я тебя отпустил, а вовсе не потому, что ты мне не нужен!

По мере этого монолога лицо Мустафы светлело все больше и больше и под конец он даже стал чем-то похож на слегка располневшего Майкла Джексона. Слезы по-прежнему стояли в его глазах, но это были уже слезы умиления.

- Ну, раз так... Спасибо тебе. Я, наверное, просто не привык к настоящей свободе. Тем более, меня ведь ждут! Как я мог забыть об этом? - будто вспомнив о чем-то очень важном, джинн побледнел, заволновался и взгляд его торопливо забегал по сторонам, словно отыскивая повод поскорее распрощаться.

Владимир Владимирович усмехнулся, понимающе и немножко грустно:

- Счастливо, Мустафа. Если ждут - нельзя опаздывать.

Г-н Фадлан поклонился, как-то неловко обернулся кругом и нерешительно побрел прочь. Что-то тяготило его, шаги были бессильны и неверны. Несколько отойдя, он яростно всплеснул руками и вернулся.

- Нет, я так не могу. Хотя бы одно твое желание я должен исполнить. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Пойми, я ведь своего рода художник, артист. Каждый мой новый повелитель - источник фантазии, живая натура, вдохновляясь которой, я способен создать все что угодно - легенду, анекдот, сказку; строго по желанию заказчика и в то же время полностью в моем вкусе. Это творчество, это искусство, это мое призвание! Неужели ты сам не понял, от чего отказался? Я ведь сразу ощутил твое желание, твое главное желание - и оно показалось мне достойным; так отчего ты отпустил меня? Ведь все можно решить одним-единственным чудом, а дальше ты сможешь сам, я в тебя верю...

Владимир Владимирович слушал Мустафу нахмурившись, но не перебивая. Поначалу ему было неприятно думать о новых чудесах. Гибель Глазунчика была из тех ужасных событий, после которых остается мучительное чувства стыда, да и вообще жить не хочется, таким несправедливым и ужасным представляется устройство мира. Однако проходит время, и боль утихает, и начинает казаться, будто что-то можно изменить, сделать лучше, научиться на ошибках. Хорошо ли, плохо ли, но этим блаженным заблуждением двигается мир. Куда? Зачем? А кому это дано знать? И верно ли будет, не зная конечного пункта, отказываться от движения, в котором самая суть жизни? Владимир Владимирович колебался. Он прекрасно понимал, что именно Мустафа имел в виду. Да, это было достойное желание, невыносимо соблазнительное, столь ослепительное в своем величии, что хотелось заслониться от него какой-нибудь, пускай даже нелепой отговоркой.

- Полно, Мустафа, - пробормотал он наконец, мучительно подбирая возражения, - Да что мне еще надобно? Жена, дочери, хорошая работа, личный водитель...

Г-н Фадлан укоризненно покачал головой.

- Эх... Опять ты за свое! А как же зарплаты шахтерам, пенсии старикам, Басаев с Хаттабом и прочие прекрасные мечты? Ты так красиво обо всем говорил, а как до дела дошло, - в кусты?

- Но ты же должен понимать - это такая ответственность... И я еще совсем не готов...

- Глупости! Уверен, у тебя отлично получится! Я видал множество полнейших ублюдков, которые ворочали народами и царствами, - и даже у них получалось. А ты хотя бы человек приличный, в тебе есть настоящая сила. Попробуй, не трусь! Ну, может не прямо сейчас, годика через три или четыре, чтобы успеть подготовиться... Какой там год будет? 2000? Как раз выйдет к следующим выборам, а не выйдет, - тоже не проблема, что-нибудь придумаем. Давай, давай, соглашайся!

По лицу Владимира Владимировича было видно, что он почти готов согласиться.