Состязание Тally

печтатается по:
http://www.proza.ru:8004/2002/11/04-06
http://www.proza.ru:8004/author.html?tally



Максим шел по коридору школы-интерната, единственной в своем роде, той самой, известной; там музыкальные вундеркинды могут оттачивать свои умения, не делая передышки даже чтобы выпить чаю.
Здание школы было построено четырехугольником, так, что в центре помещался небольшой дворик, наподобие тюремного, с замечательной акустикой, а по внутреннему периметру шли длинные и тонкие коридоры, без окон, всегда заполненные визжащими, жующими, кривляющимися, мерзкими школьниками; Максим всегда удивлялся, почему в испытания Геракла не было включено путешествие по этим коридорам во время перемены.
При его появлении замолкал смех, школьники прерывали беседы, и смотрели на него, и корчили рожи, и кричали вслед что-то типа «Бард! Эй, Бард! Менестрель!», а за его спиной разговоры возобновлялись, но более злые и неприязненные, заправленные насмешками, руганью и гоготом. За три года своего обучения Максим проникся сознанием собственной гениальности и всячески старался соответствовать положению одного из самых вундеркиндистых учеников, что в его понимании значило – во-первых, отдавать себя всего музыке, отвлекаясь на окружающую жизнь как можно меньше, чему в немалой степени способствовала вся эта школьно-музыкальная атмосфера, вдалбливание в головы молодых дарований, что главнейшие из муз, без сомнения, Полигимния и Евтерпа, а остальные – просто до кучи, ненавязчивое обучение остальным предметам и оплевывание преподававших их бедолаг, и бесконечные интриги, которыми занимались и учителя и ученики, чтобы не сойти с ума на почве постоянных упражнений. А во-вторых, относиться к «низшим», то есть ко всем остальным, немного свысока, чуть презрительно, как подобает Великому музыканту, незаметно, исподтишка давая понять, кто здесь кто. Гениальные дети не любят более гениальных детей, и при новом раскате хохота Максим нашарил у себя на спине записку «У кого нет коня, садись на меня», на редкость невинную, если учесть словарный запас столь возвышенных созданий, как юные музыканты, читавшие нотные знаки лучше, чем буквы.

Любимым инструментом Марсия была флейта, волшебная флейта, тонкая, изящная трубка, рождавшая чудесные звуки, флейта, изобретенная самой Афиной-Палладой. Играя на флейте, он забывал себя, видел Хаос и рождение мира, еще не побежденного и почти непобедимого Крона, молодых богов и древние битвы на пустой земле. Видел циклопов, ковавших громы и молнии, и огромных, как горы, гекатонхейров; видел разломанные скалы и жидкий огонь, рушащихся в Тартар титанов. Марсий не знал, что его инструмент был проклят создательницей, что когда Афина увидела, каким безобразным становится ее прекрасное лицо во время игры, она выбросила флейту и пообещала наказание любому дерзкому смертному, который осмелится играть на ней, но если бы даже и знал, то не придал бы значения. Марсий был именно смертным, и именно дерзким, и очень удивлялся разговорам о непостижимости богов и их деяний. Талант ставил его вровень с ними, давал божественный статус. Марсий считал себя равным богам и не воспринимал никакие доводы, объясняя их, как и неприязнь со стороны большинства знакомых, завистью.
Единственным, что вселяло в сатира неуверенность, омрачало настроения произведений, служило постоянным источником раздражения, был тот факт, что его слава, хотя и гремела по округе, но все же ни шла ни в какое сравнение со славой Аполлона. Аполлона – сына Зевса, Аполлона – покровителя муз, Аполлона – бога света, Аполлона, Аполлона… Сам того не зная, юный бог был вечным соперником Марсия, его противоположностью, злым духом, пожиравшим сон и здоровье.

Мысли о сопернике выжигали Максиму разум и сводили судорогой пальцы, портили пищеварение и напоминали смутно слышанные легенды о каком-то Средневековье, которое то ли было, то ли будет еще, когда жили многие великие музыканты, и травили друг друга с неимоверной легкостью. Эти мысли не давали ему времени признаться себе в зависти и ненависти к Алеше – за то, что тому все дается без труда, само собой, и за то, что все как-то автоматически, с самого рождения, признавали его великим и склонялись перед ним, без малейших сомнений, как склоняются перед юным богом. Алеша принимал поклонение и любовь как и положено юному богу – едва замечая. Ему в голову не могло придти, что какой-то смертный способен покуситься на его славу. Алеша никогда не разочаровывался, не проигрывал, не представлял, что есть существо, которое может в чем-то сравниться с ним.

Рассказывают, что лишь одна нимфа отвергла Аполлона, прекрасная дочь Пенея, в сердце которой пустил Эрот стрелу, убивавшую любовь. И вроде, даже предпочла она превратиться в дерево, кажется, в лавр, чем принадлежать сыну Зевса. И будто бы именно с тех пор и носит Аполлон лавровый венок. Но говорят об этом редко и тихо, боясь разгневать могущественного бога, да и врут все, потому что не было такого на свете, да и быть не могло, чтобы какая-то девица отказала богу света.

Максим дошел до кабинета в конце коридора, считая про себя до десяти и обратно, глядя под ноги, не обернувшись на брошенный в спину огрызок.
В кабинете Максима ждал директор, и это свидание пугало, несмотря на все максимовское высокомерие. Странные слухи ходили про директора. Необычные даже для такого заведения как Школа, где любая сплетня сразу расцветала пышным цветом, ложилась на музыку, исполнялась на разнообразных инструментах, раздавалась во всех углах – видимо, благодаря потрясающей школьной акустике, и становилась известна каждому, ибо музыканты обладают крайне тонким слухом. Максима поражало многообразие и бессмысленность этих слухов, приписывающих директору поистине сверхъестественные возможности, начиная от умения метать молнии и принимать любой облик, а заканчивая такими банальными вещами, как огромная похоть и плодовитость – примерно треть огромного множества людей, имеющих довольно косвенное отношение к Школе, но постоянно ошивающихся там, числилась его детьми. Ученики называли его Громовержцем, за глаза, естественно, за глаза, хотя он наверняка об этом знал и был, похоже, не против.
Максим постучался и тут же вошел – из темного коридора, как в другой мир. В глаза ударили резкие солнечные лучи, пронизывающие комнату, и заплясали темные пятна, и закружилась голова. Кроме директора присутствовали его жена Ангелина Юрьевна, двое детей, близнецы, Леша и Лена и еще два подающих надежды ученика. Солнце отражалось от золотистых волос томной Ангелины Юрьевны, полулежавшей на кушетке в позе, в которой редко можно застать женщину, имеющую взрослых детей, от таких же золотистых голов близнецов, детей директора, но не директорши, и сгущалось вокруг сидевшего за столом Громовержца, так что казалось, будто он сам источает свет, ослепляющий, обжигающий.
Максим в слепую кивнул Алексею, вежливо поздоровался с директорствующей четой, пытаясь разглядеть Лену.

Про сестру Аполлона, вечно юную богиню Артемиду, очень много злословили – что девственность ее ни кем не проверена, а на самом деле трахается богиня с животными, или что девственность хранит, но только из любви к брату, а Аполлон к сестре равнодушен, или что это пресловутый обет так надоел охотнице, что готова она броситься на первого встречного, и даже на сатира или кентавра, или что до сих пор не может простить Парису то злополучное яблоко, и только милость прекрасной Афродиты спасла юношу от не знающего промаха лука богини охоты…

Максим этим россказням не верил, он вообще считал школьные сплетни фантастичными, потому что слышал их и про себя самого – он, дескать, испытывает непреодолимое сексуальное влечение к флейте и игра заменяет ему половой акт – причем изложенные отнюдь не в деликатной форме. Лена ему нравилась, несмотря на вздорный характер, но он боялся подступиться к ней, зная, что сестра Аполлона, величайшая богиня, вечная девственница презирала не только смертных, но даже богов, оправдывался перед собой тем, что жизнь его отдана музыке, а не любви.
- О, Максим, наконец-то, мы тебя только и ждем, заходи, дорогой, заходи, - загремел директор. – Ну, теперь все в сборе, можно сказать, для чего мы тут, собрались, хмм. Дело у нас, вот в чем. В конце апреля состоится конкурс. В… Где, любовь моя? – обратился он к Ангелине Юрьевне.
- В Праге, милый. – ответила та чарующим голосом, потянувшись так, что грудь выставилась из выреза платья.
- Да, в Праге, - продолжал директор, поморщившись в сторону супруги. – Так вот, хмм, конкурс. Очень престижный, очень известный, очень-очень, так сказать, популярный. Победитель получает все. Что он получает, Геля?
- Сольную запись, десять тысяч долларов, приглашения в крупнейшие театры…
- Да, ля-ля-тополя, - перебил Громовержец. – нам это все неважно, правда мальчики? Главное - слава! Хаха. А славу победитель получит всемирную. Теперь вот что. Согласно уставу Школы, мы отправим в Прагу лучшего. То есть Лешу. Он, конечно же, победит. Иначе испепелю. Но я хочу дать шанс и другим. Предлагаю устроить открытое состязание среди учеников Школы. – лица подающих надежды вытянулись, они не считали возможным соревноваться с Аполлоном. – Каждый может вызвать назначенного, хмм, кандидата, так сказать, на дуэль. Победитель получает все. Проигравший, соответственно, наоборот. А может, даже испепелю. Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать, спросить, возразить? Нет? Ну тогда все свободны. Всем спасибо.
Максим быстро вышел, опасаясь, что невоздержанный директор метнет что-нибудь в ослушавшегося – если не молнию, то хотя бы пепельницу.
Через десять минут вся Школа обсуждала конкурс, Леша рассказывал, что всегда мечтал побывать в Праге, другие ученики изо всех сил сожалели об отсутствии шансов, кокетливая жена директора и одна из его дочерей вертелись среди толпы, собравшейся вокруг правил соревнования и строили всем глазки.
Бросить вызов сильнейшему мог кто угодно, надо только подтвердить свое желание и тогда соревнование состоится. Жюри состоит из двенадцати великих Мастеров – неподкупных и равнодушных ко всему, кроме музыки. Оценивается музыкальный номер, а не отвлеченная игра; победа присуждается большинством голосов.

Марсий играл на флейте, наполняя зал извивающимися туманными образами. Марсий видел призрачный лес, ярко-зеленый, мультипликационный, и веселую разнузданную толпу охотников, преследовавших непременного оленя, такого же игрушечного как сами охотники, как все вокруг, и пир потом, и пьяную свиту богини охоты. Видел, как замирал день, уползала в кусты последняя нерасторопная парочка, как наступало утро, и все повторялось вновь, будто не было ни времени, ни развития, ни жизни вне леса. И замолкали слушатели, и останавливалось время, заворачиваясь вокруг музыканта. Фригийский сатир Марсий бросил вызов богу Аполлону.

Недели до состязания Школа жила только обсуждениями – самого состязания и сумасшедшего, бросившего вызов богу. В Максима больше не кидались огрызками, только провожали глазами и крутили пальцем у виска. Леша, хотя не сомневался в победе и выглядел самодовольней прежнего, был возмущен и раздосадован тем, что кто-то считал возможным – выиграть – у него.

Многие пытались отговорить Марсия, твердили, что оскорбительно бросать вызов богам, что кара неминуема, что ни один смертный все равно никогда не сравняется с богом. Флейтист смеялся и говорил, что талантлив и затмит Аполлона, а боги ничтожны и, в сущности, мало отличаются от людей. Темнело, тучи собирались на небе и вспыхивали молнии, демонстрируя гнев богов. Некоторые ежились и испуганно уходили, оставляя безумца скорому возмездию.
Марсий особо не волновался. Не то, чтобы он считал богов кучкой выскочек, по крайней мере, не формулировал это так. Просто они утратили прежнее могущество и стали обычными людьми, не очень хорошими, не очень мудрыми, больше всего озабоченными собственными проблемами.

Максим мечтал об успехе, мечтал увидеть растерянного, расстроенного директорского сына, признающего поражение, осознающего, что он – не бог. Представлял, как едет в Прагу, выигрывает конкурс, дает многочисленные интервью, рассказывая о трудностях, которые ему пришлось преодолеть по милости одного выскочки, который почему-то считался гениальным. Максим постоянно думал о грядущем торжестве, отвлекаясь только во время игры. Музыка по-прежнему рисовала картины, не имевшие никакого отношения к настоящему.
Флейтист видел небольшое озеро с блестящей водой, окруженное светло-зелеными деревьями, как будто специально спроектированное для купания, небо в красно-оранжевую полоску и полуголых нимф. Нимфы купались, и лежали на берегу, и пели, и танцевали степ; воздух гудел от смеха и неприличных рассказов. Из пещеры выглядывала Артемида, служанки раздевали ее, помогали войти в воду, и богиня купалась вместе с ними, и вроде даже звучал вальс. В комнате музыкального общежития, два с половиной на три метра, вечно юная богиня прыгала по воде, брызгалась и играла с нимфами в салочки, ее волосы развевались, а груди подпрыгивали в такт движениям. За деревом, с другой стороны озера, прятался охотник, не сводил с Артемиды глаз и быстро двигал рукой под туникой. Максим видел ярость оскорбленной богини, заметившей смертного, и результат этой ярости; видел, как потемнело и сузилось лицо молодого человека, глаза вытянулись, тело покрылось шерстью, а на голове выросли замечательные рога, которые вполне могли бы составлять предмет гордости любого другого оленя, только не этого, вскочившего и унесшегося оплакивать свою судьбу под презрительный смех нимф.

Марсий только закончил играть, когда услышал за спиной шорох и увидел сестру Аполлона.
- Я слышала как ты играл. – заявила она вместо приветствия. Боги вообще не часто здоровались. – Ты действительно неплохо играешь.
- Многие считают, что более, чем неплохо, Прекраснейшая, - ответил Марсий.
Артемида откинула голову и картинно засмеялась.
- Ты слишком дерзок… Итак, ты хочешь победить Аполлона. Неужто ты не знаешь, что это невозможно? Чему тебя учили в детстве? Разве не тому, что боги всемогущи? И только дураки осмеливаются соперничать с ними?..
- Прекраснейшая, я знаю это… - начал Марсий.
- Ты знаешь, к чему это приводит дураков? – продолжала она, хватая его за руку. – Ты помнишь, что было с этой девкой, как бишь ее… Которая вызвала мою любимую сестру, Афину?..
- Арахна, Прекраснейшая.
- Да, да, Арахна. Ты помнишь, что с ней было. Афина превратила ее в паука. Ты представляешь, в паука! – Артемида передернулась. – По правде говоря, Афина та еще сучка. – продолжила богиня, не меняя тона.
- Прекраснейшая… - снова попытался перебить Марсий.
- Да, да, уж кого-кого, а тебя не должно смущать то, что я говорю. Афина подвинулась на своей мудрости! Подумайте, любимица Зевса, все ей позволяет… Старый маразматик! Всегда на ее стороне… Даже, если она ссорится с Афродитой. Хотя, тут он может и прав… Редкостная шлюха. Никогда не понимала, чего в ней красивого… Вот ты как думаешь, смертный, кто из нас красивее?
- Красота Афродиты безлика… - торопливо ответил Марсий. – В отличие от твоей, Прекраснейшая…
- А Гера… - продолжала Артемида, поглаживая плечи флейтиста. – Гера просто взбесилась. Она, видимо, единственная, кого Зевс не трахает – и его жена… Посмешище Олимпа!
- Так что же, Прекраснейшая, действительно нет больше богов на Олимпе?
- Боги меняются, – произнесла охотница с карикатурной горечью, облизывая губы. – Но меняясь, мы сохраняем силу. Собственно, я пришла посоветовать тебе забрать свой вызов и извиниться перед моим братом.
- Но… Чем я обязан такой чести, Прекраснейшая?..
- Ну, мы же старые друзья. У тебя нет никаких шансов, а я люблю музыкантов… – Артемида плотоядно уставилась на Марсия, подтверждая известный слух о том, что охотницу достал обет девственности, и та готова заигрывать с первым встречным, хоть и козлоногим.
- Я выиграю у Аполлона! – воскликнул Марсий. – Твой визит вдохновил меня, Прекраснейшая… – поспешно продолжил он, но обиженная пренебрежением Артемида перебила:
- Осторожней, флейтист… Мой брат очень вспыльчив и мстителен… Как бы судьба Арахны не показалась тебе блаженством… Впрочем, я и так сделала для слишком много. Прощай, флейтист.
- Я надеюсь, мы еще встретимся, - сказал Марсий пустому месту. Боги исчезали так же неожиданно, как и появлялись.

Визит сестры соперника не сбил Максима с толку. Он готовился к поединку, привычно не обращал внимания на разговоры вокруг и был уверен в победе.
На состязание он пришел вовремя, вооруженный флейтой и уверенностью в себе, поклонился высокому жюри – двенадцать великих Мастеров сидели на своих местах не шевелясь, подобно каменным изваяниям, и лица их были спокойны и равнодушны. Аполлон явился минутой позже, в длинной пышной хламиде и лавровом венке, в окружении муз. Своим инструментом он выбрал кифару, золотую семиструнную кифару, торжественное звучание которой ничем не напоминало простую музыку флейты.

Максим играл первым. Он забыл себя, он чувствовал, что все в зале покорны его воле, что может заставить слушателей сделать все, что угодно, что они не знают никого, кто был бы лучше, не знают вообще никого, забывают про жизнь, всматриваются в причудливые образы древнегреческих богов, вдохновленные разговором с Леной. Сидящие в зале видели Зевса, соблазняющего разных девиц, злость и ярость Геры, обрушивающиеся на брошенных любовниц. Музыка Марсия представляла Диониса как пьяницу, крушащего все на своем пути, а Гермеса – как заурядного клептомана. Когда он закончил, многие в зале поверили в его победу, первый раз ему аплодировала вся Школа.

Потом пришла Лешина очередь. Его игра звучала совсем по-другому, в ней не было раздражения и зависти. Юный бог был спокоен. Он пел, аккомпанируя себе на кифаре, исполнял старинную песню, под которую любили танцевать наяды на берегах ручьев и ступая по воде, радостную песню, содержавшую в себе столько энергии танца, что под конец даже великие Мастера не выдержали и пустились в пляс.

Жюри совещалось недолго, минут пятнадцать. Победу присудили Алексею, поскольку «нельзя даже сравнить обычную игру на флейте и великолепно продуманный музыкальный номер, содержащий в себе помимо музыки и песни еще костюмированное представление». Максима жюри тоже отметило, вручив ему утешительный приз, золотую плевательницу, как «очень способному молодому музыканту».

Говорят, что разгневанный вызовом Аполлон велел после состязания повесить Марсия за руки и содрать с него кожу. Эту кожу повесили в гроте у Келен во Фригии и потом рассказывали, что она начинала танцевать, когда в гроте становились слышны звуки флейты, и оставалась неподвижной при звуках кифары. Но, наверно, врали опять, потому что всем известно милосердие Аполлона, и абсолютно невозможно, чтобы бог света стал преследовать побежденного им сатира.