Девятка

       Тому назад как с полгода будет, может побольше, навстречу мне прямо на перекрёстке подошла старуха, неприятная, неопрятная, липкая, после продолжительного (я всегда спешу) елейного вступления предложила купить её книги. Книг у неё никаких не было, а и были бы, всё равно не до них. Обычная попрошайка. Снисходить я давно разучился, но попытался обойти её. Тогда она попросила продать её машину, прибавив: «Я верю вам». И вдобавок ненормальная. Обо всём этом я вскоре забыл.
       Но третьего дня она вновь приблизилась ко мне. Я, как и в первый раз, также возвращался с работы, и она встретила меня ещё ближе к дому, чем в первый раз.
       – Молодой человек, извините, пожалуйста, задержитесь на пять минут.
       – Извините, не мо­гу, у меня тяжёлая сумка, – я кивнул на сумку с мёдом. Эту женщину можно было вспомнить, не глядя на неё, по тому, как неловко она растягивала слова.
       – Вы часто здесь ходите, купите мои книги.
       – Я ведь говорил уже как-то вам, что мне не нужны книги.
       Резкость, вызванная слабостью моего медового алиби, удивила меня самого. «Наверное, “Школьная библиотека” или Кочин, что ещё может продать нищая старуха». По дороге к дому я стал вспоминать стариков с их пыльными покрывалами, на которых разложен незатейливый ассортимент.
       – А какие у вас книги, старые? – вдруг обернулся я.
       – Да, у меня очень старые книги. У меня есть даже Библия с иллюстрациями Дорэ.
       Я присмотрелся к старухе, ясно, что она не в своём уме, но что-то сквозило в её взгляде от былой интересности. Она разыгрывает меня то ли от скуки, то ли с целью одурачить. Я разочарованно повернул к дому. Непростая старуха. Видя моё недоверие, она засуетилась.
       – У меня есть «Божественная комедия» Данте, издание Academia, – холодок прошёлся за моей спиной.
       – Хорошо, покажите мне свои книги.
       – Сейчас я не могу, к моей дочери пришли друзья, я не могу при них. – Она бы могла производить впечатление этакой старорежимной чудаковатой мадамы, если бы пройдоха не наследил на её лице.
       – Ну, приходите на это место через полчаса, ещё лучше в начале восьмого, приносите ваши книги, тогда и поговорим.
       – Пойдёмте лучше к вам.
       – Нет, это исключено. Увидимся минут через сорок. – Я понёс мёд дальше.

       ***

       Пока варились пельмени, я рассказал Мише в двух словах о своём приключении. Через сорок минут банка с мёдом оказалась на прежнем месте, у парадного того дома, возле которого странная обитательница этого квартала, вероятно, изо дня в день приставала ко всем прохожим со своими каверзными просьбами вместо того, чтобы отнести книги букинисту. Ожидая меня, она привязалась уже к какому-то жигулисту. Один носок её сполз с ноги, если в туфле вообще что-то было. Взгляд непрямой, заискивающий, речь переслащенная, пересыпанная неуместными извинениями. Всё это не казалось благородной нищетой, такой, какой она рисовалась в моём воображении. Никакой жалости к её положению я не испытывал, может, потому, что были сомнения в её трезвости, а скорее всего из-за природной чёрствости.
       – Не правда ли: диккенсовский типаж? – это я Мише.
       Наконец она заметила нас и подошла.
       – А я думала, это вы приехали, – певучим голосом произнесла она. Я спросил её о самом насущном, так как в руках у неё по-прежнему ничего не было.
       – Где же ваш Дорэ?
       – Я не могу пройти в свою комнату, она у меня дальняя, и я бы не хотела ходить мимо гостей. И я не говорила вам Дорэ, я говорила Дюрер, – внятно подчеркнула она.
       – Как же быть, что вы предлагаете?
       – Это ваш друг, – она посмотрела на Мишу.
       – Допустим, – торопливо заметил я, чтобы замять неловкость предиката, данного этому предосудительному меланхолику.
       – Что вы сделаете с моими книгами, вы не отнесёте их на чёрный рынок? – голос её задребезжал при этом.
       Её сомнения озадачили меня. О каком чёрном рынке она говорила, когда вся торговля непонятного цвета, а её книги доступны лишь специалисту? Наверно, она хотела, чтобы её книги просто сохранились в надёжных руках, а может, для неё самой перспектива расставания с книгами стала неожиданной реальностью, к которой она оказалась не готова.
       – Нет, я вам могу обещать, что они не попадут на чёрный рынок, я их возьму себе. Вот, можете взглянуть, – я достал номер «Русского вестника» за 1866 год, – вот такие книги меня интересуют. Есть ли у вас периодика, журналы?
       – Журналов у меня нет, это какой том? У меня есть «Ни­ва».
       – «Нива» – это не то. Есть ли у вас толстые старые журналы XIX века, книги «серебряного века», 20-30 годы? Что у вас вообще есть?
       – У меня есть «История Государства Российского» 1903 года.
       – Не-ет, это всё не то. Что толку говорить о книгах, их надо смотреть.
       – Пойдёмте к вам, – жалобно сказала она опять.
       – Зачем, ну какой смысл? Нет, это невозможно. Книги у вас дома. Вообще есть ли они у вас? Вы не морочите нам голову? Вы обещали показать книги, не показываете и ничего не предлагаете.
       – Нет, книги у меня есть. У меня, ребята, такие книги, какие вам и не снились. Я работала в книгохранилище, книги списывали, они приходили в негодность, фонды большие, я брала их себе домой. Мой муж – известный кировский коллекционер, он собирал медали, монеты, а я всю жизнь собирала книги. Но сейчас стало трудно жить, приходится продавать. А вы со мной ничего не сделаете?
       – Какие вам нужны гарантии от нас?
       – Я верю вам, но не хочу, чтобы книги попали на чёрный рынок.
       – Я обещаю, что они будут только у меня. Я сам собираю книги. Вы же видите, – я ещё раз показал ей на свою доверху набитую старыми журналами сумку. – Кстати, сколько вы хотите за них?
       – Ну, я не знаю, сколько дадите.
       Я недоумённо переглянулся с Мишей.
       – А какое у них состояние? Как они сохранились? – вступил в разговор Миша. – Может быть, у вас есть «Столица и усадьба»?
       – Нет, но у меня все книги, начиная с 1800 года и позднее.
       – Ну, так что толку говорить впустую, – опять завёлся я. – Давайте договоримся, когда можно увидеть книги. Завтра вы сможете их показать?
       – Конечно, смогу, приходите в любое время.
       – А не получится опять так, как сегодня, что у вас будут гости, и вам нельзя будет ничего сделать?
       – Нет, приходите, как сможете.
       – Хорошо, завтра в 18 часов мы придём к вам. Где вы живёте?
       Всё это время, пока мы разговаривали, моросил мелкий дождь.
       – Вот тут я живу, в этом доме. – Она показала на дом, у парадного которого мы находились до сих пор. Довоенная постройка, по пред­положению Миши, знавала и лучшие времена, как и её обитатели.
       – Какая квартира?
       – Одиннадцатая.
       – Хорошо, завтра в шесть часов ждите меня.
       – Ребята, у меня ещё одна просьба к вам, – голос её при этом стал мурлыкающе вкрадчивым. – Мне надо продать «девятку».
       – !?
       – Вы бы не могли помочь мне?
       – Это какая-то авантюра, – опять начал я. – За сколько?
       – Ну за 20.
       – Я и цен-то не знаю, какие бывают, – это Миша.
       – Давайте будем заниматься чем-нибудь одним. Книги так книги.
       – Хорошо, хорошо, тогда дайте мне, пожалуйста, немного мелочи, ну рублей пять.
       – Вот вам вся моя мелочь. Тут около рубля. Больше у меня с собой нет, – я опорожнил свой бумажник ей в ладонь.
       – Может, у вас что-то есть? – обратилась она к Мише.
       – Нет, у меня нет.
       – Жаль, рублей пять бы.
       Мы с Мишей направились дальше, оставив старуху озадаченной стоять у подъезда, и сами не менее её озадаченные.
       – Ну, как твои наблюдения? Она превзошла мои ожидания, а «девяткой» окончательно добила.
       – На музейного работника она не походит, может, уборщицей работала. Ну, завтра посмотрим.
       Наконец-то Миша понёс к себе свой мёд, а я пошёл с журналами к Диме. По дороге к нему, я не переставал думать о фантастической старухе. Придя к Диме, я набрал Мишин телефон и поделился:
       – А может, она сумасшедшая. Может, она видела эти книги, и они запали ей в память, но ничего этого и, разумеется, «девятки» у неё нет. Это всё объясняет, почему она не показывает книг. Я вспомнил сейчас, что она ещё зимой просила меня продать машину. За это время её могли бы продать или дочь, или зять, если бы хотели.
       – Может быть, завтра видно будет.

       ***

       Но назавтра мы ничего не увидели, кроме облезлой кожи обшивки на дверях. Звонок молчал, да и весь подъезд производил удручающе-старческое впечатление. Пожалуй, именно в таком доме и могли находиться книжные сокровища. У соседской девочки мы выяснили, что женщину звать Ольгой Николаевной, и что книги у неё действительно есть, книги необыкновенные, целая стена.
       Не появилась она ни в шесть, ни в семь, ни в девять. Не появилась она ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Мужские, женские голоса попеременно бодро отвечали, не отворяя двери:
       – Нет, ещё не пришла, и неизвестно, когда будет.
       В который раз, выходя из мрачного подъезда в догадках о том, где она на самом деле находится, я чувствовал себя персонажем Крестовского. С другой стороны, зачем мне её книги, когда придёт время, и я не в силах буду решить, куда мне подевать свои собственные сокровища? Вот вопрос.
       Зайдя как-то в очередной раз в знакомый подъезд, я столкнулся нос к носу с молодой женщиной недурной наружности, выходившей из одиннадцатой квартиры. На обычный вопрос я получил обычный ответ. Миша предположил, что лучше всего продавщицу книг искать днём – её, возможно, меньше опекают. Так я и сделал однажды, придя около одиннадцати утра. Собираясь поскрестись в дверь, я почему-то долго раздумывал, о чём говорить с ней, с Ольгой Николаевной. Ведь вот сейчас она может распахнуть дверь, и я окажусь растерянным перед её богатствами. Перспектива оказаться неготовым к разговору (вдруг она передумала или лучшее уже успела продать?) смутила меня. Не знаю, что отвратило меня в этот раз постучаться, но я так и не решился на это. Выйдя из подъезда, я встретился с симпатичной девушкой, и вскоре за моей спиной раздалось уже привычное бряцанье дверной ручки. Как ни удивительно, дверь легко пропустила её, а я с облегчением подумал, что вовремя избежал недоумённых взглядов.
       В безумной тоске мне всюду мерещилось старческое лицо. Однажды я встретил его в рыночной толпе и окликнул Ольгу Николаевну в спину. Полузнакомое лицо удивлённо посмотрело на меня. Теперь мы поменялись ролями.
       И однажды днём (про­шёл уже месяц, а может, и больше) я вновь был у желанной двери. Несмотря на раннее время, я получил чувствительный отпор:
       – Ну, что вы всё ходите. С восьми часов начинают ходить. Вам машину надо купить?
       – Нет, у неё были ненужные книги.
       – Да вы слушайте её! Она четвёртый год не в своём уме. Она чуть не всем про машину рассказала, от покупателей отбоя нет. Она вам про яхту расскажет, вы и в это поверите? Неужели вы не могли понять, что это больной человек, хоть бы пожалели! Нет у неё никаких книг и никогда не было. И не ходите сюда больше, не приставайте!
       Она долго говорила ещё что-то, я уже не слушал, какое-то время постоял возле дверей, потом медленно вышел на свет.
       Самое простое объ­яснение странностей Ольги Николаевны, приходившее неоднократно мне самому, всё-таки поразило меня. Мне стало действительно немного жаль обеих женщин, обречённых на взаимное непонимание, но как быть с книгами, соседка говорила серьёзно. Дюрера могло не быть, но отчего им не продать ту же «Ниву», не «девятка» ведь это, в самом деле.
       Как-то я встретил Ольгу Николаевну возле подъезда её дома и хотел было окликнуть, но решил повреме­нить, пока она не закончит беседы своей с молодым человеком недурной внешности, и наверное, весьма прилич­ного, хотя и несколько опухшего от пьянства, а может и от побоев. Точно такие же кровавые и синюшные отметины можно было без труда разыскать на лице и у самой Ольги Николаевны. Мирный и задушевный характер беседы оспа­ривал плоды некой кипучей деятельности, напечатлённой на их одухотворённых лицах. В её голосе слышна была мате­ринская теплота, влюблённая забота и невыразимый лиризм, а он весь состоял из вни­мания. Из обрывков их разговора я не понял ничего, кроме одного: они никуда не спешат и ни в ком не нуждаются. Ка­кая поистине полнокровная, содержа­тельная и загадочная жизнь разворачивалась на моих глазах! Я со своими неосу­ществлёнными книжными претензиями показался тут неуме­стным самому себе и отступил.

       ***

       Прошло несколько месяцев, а я понимал, что разговор с Ольгой Николаевной так или иначе состоится, раз уж сюжет ждёт своего завершения, и я узнаю секрет её книг из первых рук.
       И вот как-то в сумерках январской метели я узнал перед собой её дрожащую, неуверенную походку. Худенькая, неле­пая фигурка в мехах, в великолепных светло-голубых колгот­ках, в кокетливых туфельках, утопавших в пушистом снегу. Сказочно-праздничный вечер соответствовал её виду, как если бы она возвращалась с бала. Она неторопливо шла пе­редо мной, рассеянно посматривая по сторонам, и, пока я до­гонял её, я вспомнил о том, что мы встречаемся с ней уже в третий раз на одном и том же месте, и всё идёт своим чере­дом, и раз­вязка этой романтической истории будет иметь ча­рующий конец.
       – Ольга Ивановна! – окликнул я её в спину.
       – Николаевна, – поправила она меня, не оборачиваясь, как будто представляя, с кем ей приходится иметь дело.
       – Извините. Ну, так как же ваш Дюрер? – глаза её мутно блуждали. Мои предположения относительно бала не были безосновательны: от неё исходил аромат вкусного вина.
       – Ах, Дюрер, ну так что же, приходите, когда вам будет удобно, – голос её был невероятно трезв и спокоен, расстава­ние с раритетом было рутиной.
       – Ну, нет, что вы! Я столько раз к вам заходил, что больше уже не смогу прийти. Мне всё время говорили, что вас нет дома.
       – Да, меня тут не было какое-то время – я была в Йошкар-Оле, но сейчас можете приходить в любое время, я никуда не собираюсь и всё вам покажу, – пьяные глаза её светились умом, а тон был будничным и рассудительным, не выдавая неупорядоченного воображения.
       – Дело в том, что я больше не приду к вам. Меня об этом попросили у вас, и я, разумеется, больше не приду.
       – А, ну, это дочь. Видите ли, у нас с ней сложные отноше­ния.
       Тема семейных неурядиц на этом была исчерпана. Я оце­нил её такт и сдержанность. Менее всего ожидал я их увидеть в невменяемой женщине преклонных лет, и во хмелю, что само по себе забавно. Величественное нежелание переходить на личности так контрастировало с несдержанностью здра­вомысленной дочери. Но Миша, конечно же, не прав, это не техничка.
       Тем временем мы неторопливо шли дальше.
       – Но, если вы желаете, я могу принести книги сюда, к «Авангарду».
       – Приносите, я вам сразу же заплачу. – Мне показалось, что моё нетерпение было ей неприятно. Я обречён делать в этой партии самые невыгодные ходы.
       – Когда вы свободны? Давайте завтра.
       – Нет, завтра я работаю и появлюсь здесь не скоро.
       – Ну, а когда?
       – Я сейчас могу, - мне показалось, что я повторяю затвер­женный текст. Я уже знал продолжение этой репризы, но ос­тановиться не мог.
       – Нет, сейчас я не могу, мне нужно ехать. Завтра прихо­дите, я обязательно принесу, я обещаю.
       Меня удивило, с каким достоинством говорила она сейчас со мной. Я всё ещё видел в ней облезлую, свихнувшуюся по­прошайку. Но если тут кто-то и был попрошаином, то не она. А я уже опасался её отказа и оттого чувствовал себя ещё глу­пее и действовал ещё прямолинейнее, как будто мне отказы­вали в любви, как будто я столкнулся с неслыханным жен­ским коварством. Ну, разве же так можно с женщиной? Ведь вина в этом случае целиком принадлежала мне, а оправдания суть таковы, что их никто никогда не хочет слушать и менее всего – я сам от себя. Язык мудрости не ведает такого оформления мысли. Крайняя степень выражения оправда­ний – стенания.
       – Ну, а я завтра не могу, сегодня праздники заканчива­ются, и завтра мне не приехать сюда. Давайте минут через десять-двадцать, – подразумевая под этим своё сомнение и прошлый опыт.
       – Тут где-то остановка троллейбуса должна быть.
       – А вот она, прямо перед вами.
       – Нет, мне надо в другую сторону. Тут «двойка» ходит.
       – Сейчас «двойки» нет. Сейчас «девятка».
       – Да, да, «девятка», конечно же, «девятка», это раньше тут «двойка» ходила. А сейчас «девятка».
       А что ещё? Всё.