Очертя голову, в 1982-й 1

Борис Карлов



ОЧЕРТЯ ГОЛОВУ, В 1982-й

Роман в трёх частях





ЧАСТЬ ПЕРВАЯ





"И ещё одно замечание. В отношении пресловутых ансамблей. Товарищи, я глубоко убеждён, что это не просто безобидные танцы молодёжи, это зараза, которая пока, к сожалению, не излечима. Это нравственный СПИД, против него никак не могут найти никакого средства. Это не только музыка, это средство одурманивания молодых людей. Это почва, на которой может расти всё что угодно, от наркомании до проституции, до измены Родине, до уголовных преступлений."

С. В. Михалков. Из выступления на съезде

          Союза писателей СССР, 1986.





ГЛАВА ПЕРВАЯ







Котов



Над ухом звенел будильник, но Дима не мог поднять руку и прекратить этот изматывающий душу кошмар. Прошла целая вечность, прежде чем завод кончился и, после нескольких конвульсивных всхрюкиваний, наступила тревожная тишина.

Дима не подумал, а, скорее, почувствовал, что если немедленно не встанет, то уже никуда не пойдёт. Будет совершенно лишний в его положении прогул.

Страшно хотелось пить. Рука привычно нащупала стоящую на полу бутылку с водой. В каком бы состоянии Дима не ложился, ритуал наполнения бутылки водой был неизменно обязателен, даже если это делалось бессознательно, на автопилоте.

Влив в себя винтом большую часть бутылки, он полежал ещё несколько минут, ощущая как живительная влага разливается по организму, решительно сел и ногами нащупал тапки. Теперь нужно было перекусить, умыться и быстро валить на работу. Окунуться в необходимость сразу, как в холодную воду.

Дима вышел под ноябрьский моросящий дождик и сразу испытал облегчение. Главное, решиться на первый шаг, а дальше всё пойдёт само собой, даже ни о чем думать не надо.

В гудящей заводской котельной он расписался в журнале, покрутился для вида на глазах у начальства, выпил четыре стакана бесплатной газировки и, незаметно для окружающих, растворился в пару бойлерной.

Здесь было тепло и сыро, как в бане. Воняло отсыревшими тряпками, наваленными на деревянную скамью, скрытую от любопытных глаз массивными водообогревателями.

Дима лег на скамью, свернулся калачиком, натянул на уши воротник ватника, поёрзал от удовольствия и погрузился в сон.

Ему почти всегда снился один и тот же сон - что-то такое про особенную жизнь, полную азартного риска, невзгод и опасностей, безумно сверкающую и заманчивую. Там были сказочные рок-н-ролльные герои и гнусные злодеи из мрачного ведомства НКВД. И герои почти всегда выходили победителями.

После этих снов в памяти оставались лишь бессвязные обрывочные воспоминания, а в настоящей жизни Котова не было никаких героев, не было даже ни одного приличного злодея. До некоторых пор его жизнь протекала довольно вяло и однообразно.

____________



Был ноябрь 1987 года. Дима Котов, молодой человек двадцати пяти лет, холостой, беспартийный, жил на 23 линии Васильевского острова в отдельной двухкомнатной квартире. Не ради заработка, а больше для видимости работал парообходчиком в ближайшей от дома заводской котельной. Его родители, как советские специалисты, находились в дружественной Монголии и в ближайшее время возвращаться не собирались, лишь изредка присылали дорогие кожаные вещи и сувениры.

После школы, не выдержав экзамены в институт, Дима был призван в ряды Советской Армии, где кое-как, с "залётами" и приключениями дослужил до дембеля. Вернулся домой в 1982-м - ошеломлённый, но не сломленный.

По настоянию родителей поступил на рабфак ещё какого-то очень непрестижного института, но через полгода бросил и устроился работать в котельную сутки через трое.

Работа у парообходчика несложная: следить за подачей пара и горячей воды из котельной на территорию завода. Два-три раза в течение суток проверить показания приборов, убавить или прибавить до нормы, да чтобы насосы работали. Остальное время можно было отдыхать от настоящего дела.

А настоящее дело заключалось в том, что Дима Котов работал музыкантом на свадьбах. Играл в ансамбле на бас-гитаре. И не столько играл, сколько всё это организвывал.

Ещё в школе Дима научился тренькать на гитаре песенки типа "Залетаю я в лабаз..." на мотив "Шизгары", блатные и соло на одной струне мелодии из кинофильма "Генералы песчаных карьеров". Потом, во время службы в армии, его кое-как поднатаскали извлекать несколько звуков из тубы - большой басовой трубы, и на разводах Котов с важным видом надувал щёки. Когда из ротного ВИА ушёл на дембель бас-гитарист, Диму, за неимением лучшего, приняли на его место.

Вернувшись на гражданку осенью 1982 года, Котов случайно встретил школьного приятеля, который работал теперь в фирме "Невские зори", специализировавшейся в основном на обслуживании свадебных торжеств. Он узнал, что в музыкальных ансамблях часто бывают вакансии, поскольку многие не выдерживают специфики работы, и как раз сейчас одному из коллективов катастрофически срочно требовался бас-гитарист. Не раздумывая, Котов предложил свою кандидатуру.

Вот тогда, почувствовав вкус дармовой выпивки и ощутив шуршание мятых рублей в кармане, он бросил рабфак института и устроился парообходчиком с необременительным графиком работы.

Восемьдесят рублей зарплаты погоды не делали, но давали какую-то уверенность в завтрашнем дне, а участковый не имел ни малейших оснований угрожать ему по поводу тунеядства. Родители махнули на него рукой и уехали в Монголию.

Через "Невские зори" ансамблю платили смехотворно мало, поэтому вскоре Котов решил обойти паразитирующие бюрократические инстанции и выйти непосредственно на потребителя.

Он сам обегал мелкие и средние общепитовские точки в разных районах города и предложил хозяевам услуги своего ансамбля. Эти кафе и столовые, имевшие со свадеб очень неплохой навар, были кровно заинтересованы в достойном музыкальном оформлении мероприятий, и потому в большинстве охотно соглашались. Вскоре Котов начал принимать заказы у себя дома по телефону, соглашаясь или отказывая в зависимости от плотности загрузки.

Расценки были твердые: по четвертному на брата плюс оплата транспорта для перевозки аппаратуры, состоявшей из трех колонок с вмонтированными внутрь усилителями, электроорганчика и минимальной ударной установки (барабан, хай-хэт, тарелка). Всё это хозяйство вместе с одним человеком помещалось в такси, остальные с гитарами, шнурами и микрофонами добирались своим ходом. Аппаратура стояла у Котова в большой комнате, где и происходили редкие репетиции.

Антиалкогольный Указ 1985-го года поначалу привёл музыкантов в замешательство. Из точек общепита, на которых они базировались, исчезли напитки, а публика перекочевала на квартиры.

На страх и риск попробовали сыграть на нескольких "безалкогольных" свадьбах. Это обнадёжило.

Выпивки на столе не было. Но она была в сумках под столом, в карманах и лимонадных бутылках. В туалете Дима увидел, как жених и свидетели второпях распили бутылку водки над нечистым унитазом, а потом вернулись к столу. Всё обстояло не так уж плохо.

А потом всё вернулось. Но о прошлом, словно о войне, ещё долго напоминали свирепые очереди перед винными отделами, отсутствие в свободной продаже сахара, дрожжей и спиртосодержащей парфюмерии.

Ансамбль, отделавшийся легким испугом, с прежним энтузиазмом понес культуру в массы.

На свадьбах ребята исполняли популярные в то время песни советских и зарубежных исполнителей. Из репертуара Юрия Антонова, "Поющих гитар", "Землян", а также непременные "Тёща, друг родной" и "Феличита". Репертуар обновлялся, но спрос на вечные хиты оставался неизменным.

Определённую конкуренцию составляли дискотеки. Это было дешевле, а качество звука и разнообразие репертуара несравненно богаче. Но потребность в живой музыке всё ещё была достаточно велика. Администрация кафе, как правило, предоставляла клиенту выбор между живым ансамблем и дискотекой. Интересы сторон, таким обазом, не ущемлялись.



Группа состояла из четырех человек: певца и гитариста Валентина Степанова, клавишника Вадика Лисовского, барабанщика Андрея Осипова и Димы.

В конце 70-х Степанов был своего рода звездой. Он играл на танцах в районном Дворце культуры, пел модные тогда советские и англоязычные шлягеры, аккорды которых подбирал на слух (в детстве учился на баяне).

Английские слова, почти все ему непонятные, скрупулёзно выписывал русскими буквами в специальную тетрадку, бесчисленное количество раз прокручивая на магнитофоне один и тот же фрагмент и затем выучивая наизусть. Но глядя из зала на его надменный, одухотворенный облик, никто не мог и мысли допустить, что все эти песни, если и не написаны самим Степановы, то, по крайней мере, прочувствованы им во всём многообразии гаммы смысловых оттенков. Девушки избаловали его вниманием и вскоре поставили в такие условия, что он был вынужден жениться и иметь детей.

К началу 80-х артистическая карьера Степанова полетела к чёрту. Ансамбль попросили из ДК, и на танцах заработала дискотека. С появлением Ленинградского рок-клуба его репертуар начал казаться просто смешным, пригодным разве что для кабаков и пьяных свадеб. Да и играть было уже не с кем: у Валиных товарищей это увлечение прошло с возрастом.

Но Степанов уже не мог жить без света рампы и внимания публики. И хотя ему уже перевалило за тридцать, сын пошёл в школу, а он сам работал на заводе настройщиком аппаратуры, в жизни по большому счёту ничего не изменилось. Вечерами он играл с Димой Котовым на свадьбах, и лицо его теперь хранило отпечаток оскорблённого достоинства.

Вадик Лисовский был студентом музыкального училища по классу фортепьяно. В ансамбле он играл только для заработка. Но эта работа, как ни странно, доставляла ему удовольствие. Ему нравилось наблюдать, как пьяные толстухи вскидывают коленки и визжат перед сценой, с каким серьёзным видом Степанов исполняет на английском языке "Ин зе арми нау"...

С его лица почти никогда не сходила улыбка. Он никогда не лез с рекомендациями по аранжировке, но когда спрашивали его совета, с готовностью давал исчерпывающую информацию. Серьёзно занимаясь музыкой, Лисовский не мог себе позволить пить в таких количествах, как Котов и Степанов. Надо ли говорить, что игра его была безукоризненной.

Барабанщик Андрей Осипов учился вместе с Лисовским, соответственно, по классу ударных; околачивался в рок-клубе и испытывал глубокое презрение ко всей этой дурацкой халтуре.





Репетиция



В воскресенье, после ночной смены Котова, все собрались у него дома на репетицию. Необходимо было выучить несколько новых песен, из репертуара Вилли Токарева - постоянно просили. Были выбраны "Не очень поздно, не очень рано...", "А мне всегда так хорошо с любимым мужем" и "Тракторист" ("Мозги мои всегда ты драила..."). Ещё раньше договорились, что каждый разучит свою партию дома, и на репетиции останется только сыграть всем сразу.

Первые две получились сносно, но вот "Тракторист" у Степанова не пошёл, не хватило чувства юмора.

Неожиданно спеть вызвался Лисовский. Он так удачно скопировал оригинал, что Котов начал уговаривать его взять на себя ещё часть репертуара. Но тот отказался наотрез, и Степанов посмотрел на него с благодарностью.

Закончив обязательную часть репетиции, открыли десять бутылок тёмного мартовского пива. Осипов начал рассказывать о новостях рок-н-ролльной жизни города, остальные слушали его молча. Степанов злобно курил - он ненавидел все эти "Аквариумы" и "Зоопарки", лишившие его положения звезды районного масштаба.

Осипов решил оставить эту тему и, после паузы, вяло проговорил:

- Вермут там пили какой-то... в литровых бутылках.

- А, венгерский! - оживился Котов. (Степанов поднял глаза и тоже промычал что-то одобрительное.) - Знаю, знаю. Это мы Первого сентября собирались с одноклассниками...

Под завязку срепетнули еще несколько старых номеров, договорились о завтрашней свадьбе, и Вадик с Андреем ушли.



Дима включил телевизор, принес из холодильника кильки в томате. Началась заставка программы "Время".

- Хорошее пиво, я даже закосел немножко, - сообщил Котов.

Степанов молча сделал большой глоток из бутылки.

- Ты этого Лёшу из "Причала" хорошо знаешь?

- Халдея? Знаю.

- Как там... вообще? - Котов начал развивать свою ещё не вполне оформившуюся мысль.

- Так, ничего, терпимо.

- Наверное, цены кусаются?

- Немного есть.

- Пошли?

- Денег нет.

- Ладно, ладно, идём, я угощаю.

Пиво кончилось, идея была сформулирована.





"У причала"



Знакомый официант усадил приятелей за резервный столик у самого прохода на кухню, откуда тянуло горелым маслом, доносился грохот протвиней и чья-то ругань.

Дима заказал бутылку водки, напиток, мясное ассорти и две порции курицы "по-министерски".

Водку, запивку и ассорти принесли сразу. Не теряя времени налили и выпили по первой. Сразу махнули и по второй, чтоб почувствовать. После этого Котов принялся закусывать, а Степанов закурил папиросу и стал хмуро разглядывать публику.

Некоторое время спустя, когда в бутылке осталось меньше половины, Дима определил у себя за спиной объект, на котором Степанов сосредоточил свой интерес. Это были две девицы лет двадцати, сильно накрашенные и стреляющие глазами по сторонам. Перед ними стояла бутылка дешёвого сухого вина, рядом сидела парочка, увлечённая своим разговором.

- Нравятся? - спросил Котов.

- Ничего...

Когда допили водку, Дима подошёл к девушкам и, наклонившись, стал что-то говорить. Те заулыбались, переглянулись и пожали плечами. Дима подал руку одной, другой, и подвёл их к своему столику.

- Валентин, позволь тебе представить Олю и Наташу. Они любезно согласились составить нам компанию. Это мой товарищ, Валентин, он тоже музыкант.

Усадив девиц, Дима заказал шампанское, фрукты и ещё водки.

Принесли две порции курицы "по-министерски", и Дима спохватился, что ведь не будут они жрать вдвоём со Степановым, начал было снова звать официанта, но дамы его остановили, сказав, что есть вообще не будут.

Выпив, девушки захотели танцевать, и все четверо выходили выделываться кто как может вместе с другой подвыпившей публикой.

Потом они сидели за столиком, и Дима вешал девушкам на уши лапшу:

- Ленконцерт - отвратительно пошлая организация. Хорошие музыканты везде нарасхват. Нас сейчас приглашают ехать в Америку с Пугачёвой... Мы не торопимся с ответом.

Раскрасневшиеся девицы глупо смеялись, блестели глазками и прижимали к губам бокалы с шампанским.

Вернувшийся из туалета Степанов наклонился к Котову и прошептал на ухо:

- Предупредили на счёт этих тёлок. Могут по ушам надавать.

- Кто? - не понял Котов.

- В смысле - какие-то их мужики. Отморозки.

- Уходим... - заторопился совсем уже пьяный Котов. - Иди, купи бутылку с собой. Четвертного хватит?.. Это надо допить...

Он налил водку в фужер для напитка и выпил.

- Берём тачку и едем ко мне... - зашептал он девушкам доверительно.

- Мы не знаем... А у вас квартира?

Котов утвердительно кивнул, налил ещё один полный фужер водки, выпил и занюхал хлебом.

Из служебного прохода вышел Степанов с оттопыривающимся внутренним карманом пиджака.

- Девочки, три-четыре, вы готовы? - резко поднялся Котов, хлопнул в ладоши и едва не завалился на бок. Он увидел перед собой расходящийся в стороны бесконечный ряд одинаковых девочек.

Поддерживаемый Степановым, он доковылял до туалета, помочился мимо писсуара и с расстёгнутой ширинкой вышел на проспект. Кругом было пусто. Степанов стоял на проезжей части и тормозил машины. Остановилось такси. Степанов открыл переднюю дверцу и вступил в переговоры. Котов оторвался от декоративной решётки окна и шагнул к девочкам. С ними стояли трое. Дима слабо оттолкнул ближнего, едва сам устоял на ногах и потянул к себе девочек. Те почему-то отстранились, отпихнув его руки. В тот же момент Котов получил ослепительный удар в лицо, сделал несколько шагов назад и упал в грязь. Кто-то подошёл и, выматерившись, ударил его ногой в ухо. Котов вдруг пронзительно, по-женски завизжал и получил еще один удар, после которого впал в забытье.





ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Несколько метров коридора до сцены подвального клуба занимала околомузыкальная публика, шарахнувшаяся по стенам, чтобы освободить проход своим кумирам. Крики и свист, слышные ещё из каморки гримёрной, здесь уже заглушали все остальные звуки.

Принц вышел на сцену, с трудом просматривающуюся из-за пелены характерного дыма, взял с колонки гитару, под взрыв зала шагнул к микрофону и заиграл.

Самые первые секунды он выбивал из низких струн глухой монотонный ритм, сразу вступив голосом. Несколько фраз были произнесены как-бы с неохотой, но они загипнотизировали публику, заставив притихнуть. Но сразу вслед за этим произошло то, ради чего стоило здесь собраться. Принц ударил по аккорду, пустив гитару через фузз, перешёл на крик, и тогда же начали свои партии бас и барабаны. Это было похоже на атомный взрыв, группа заиграла в своём обычном безудержном темпе. От стремительных гитарных партий перехватывало дыхание, звук голоса проникал во все клетки и заставлял испытывать оргазм не одну девственницу. Ураганный гром ритм-секции напоминал топот тысяч боевых слонов Ганнибала.

Но вот что-то неясное попало в единое энергетическое поле, связующее зал и сцену, нарушив гармонию взаимного обмена. Это были те особенные вибрации, диссонанс которых каждый почувствовал спинным мозгом. Музыканты перестали играть, сделалось тихо.

В следующее мгновение двери и забитые фанерой окна с треском распахнулись, в проёмы хлынули бойцы спецназа. В зале началась неразбериха.

Не замечая того, что он остался один на сцене, Принц внимательно смотрел в зал, неторопливо наматывая на кисть руки ремень от гитары. Кто-то окликнул сзади.

- Пожарный выход!..

В проходе кулис стояли его друзья и отчаянно жестикулировали. По деревянным ступенькам сцены загрохотали сапоги. Принц толкнул ногой двухметровую колонку, за которой послышались сдавленные крики, и в два прыжка оказался в проходе. Теперь во двор и врассыпную.

Прежде чем милицейский броневик с бешено вращающейся башней въехал во двор, топот ног уже стих за извилистыми поворотами проходных дворов. Стая ободранных бродячих собак пробежала мимо, с опаской поглядывая на газовые и водометные пушки.









Марусин



Александр Юрьевич Марусин оскалил зубы, в который раз поправил галстук, сдул невидимую пылинку с рукава и, наконец, удовлетворённый отошёл от зеркала. Его сорокалетнюю хорошо сохранившуюся фигуру окружала атмосфера заграничной парфюмерии и благополучия.

Выйдя из своего дома на набережную Мойки, он щелчком пальцев остановил такси, бросил на заднее сидение дипломат и плюхнулся рядом. Сегодня Марусин исполнял приятную для себя роль свадебного генерала, присутствие которого придавало мероприятию особый шик.

Имя композитора Александра Марусина было, что называется, на слуху. Его песни, по большей части комсомольско-молодёжной или патриотической тематики, звучали на радио и телевидении почти ежедневно.

Композиторскую деятельность Александр Юрьевич успешно совмещал с активной общественной работой в Союзе композиторов, возглавлял жюри фестивалей и непреклонные худсоветы, изредка бывал в загранкомандировках. Начавшаяся перестройка не угрожала его карьере, однако она заставляла подумать о кое-какой переоценке ценностей.

Новые условия концертной деятельности позволяли получать за гастрольные выступления очень хорошие деньги. Такие хорошие, что за год-два коллективы, до недавних пор исполнявшие его тематику, начали вдруг обрастать дачами, машинами и квартирами.

Вот этого Александр Юрьевич терпеть не смог. Он сел за рояль и с нескольких наскоков написал песню, или вернее, рок-композицию "Кибер-нелюбовь", очевидные недостатки мелодии и текста которой должно было компенсировать мощное звучание электронных инструментов и всеядность толпы.

Через месяц у Марусина была готова программа из двадцати песен, скользких и одинаковых, как рыбы в стае. Осталось собрать группу и превратить этот безликий материал в звонкую монету.





"Невский факел"



Таково было состояние дел Марусина, когда сосед по лестничной клетке пригласил его в кафе на свадьбу дочери. Утомлённый безвылазной работой над новой программой, Марусин, долго не ломаясь, согласился.

- А вот и пришёл Александр Юрьевич! - радостно провозгласил счастливый отец, поднявшись с места и сделав несколько хлопков в ладоши. - Товарищи, поприветствуем дорогого гостя!

Все зааплодировали, некоторые встали.

Марусин подошёл к молодым с общепринятыми для таких случаев словами. Поцеловал в щёчку невесту, потряс руку жениха и незаметно, но так, чтобы все увидели, сунул мамаше конверт.

Гостя посадили в президиум П-образного стола - между родителями и свидетелями - и тосты понеслись.

Обхоженный со всех сторон, Марусин пил, закусывал и с любопытством поглядывал в сторону небольшой сцены, на которой готовился к выступлению ансамбль. Присутствие ансамбля на свадьбе вернуло Марусина к насущным проблемам.

Для исполнения его новой программы музыкантов можно было в принципе набрать поодиночке, однако для достижения слаженного звучания потребовалось бы время, которое уже расценивалось как деньги. Вернее всего было бы взять уже готовый, сыгранный, достаточно грамотный, но творчески беспомощный коллектив, который мог быть полностью в его власти.

- Добрый вечер! Ансамбль "Невский факел" начинает праздничную танцевальную программу! - прервал размышления Марусина усиленный микрофоном голос. - Наша первая песня звучит по заявке новобрачной. Она носит название "Яблоки на снегу".

"Яблоки на снегу, красные на белом..." - запел хорошо поставленным голосом молодой человек с гитарой.

Марусин сразу отметил отличное звучание этого работающего в сфере обслуживания музыкального коллектива. С этого момента он начал внимательно следить за выступлением группы.

Их лидер очень неплохо владел голосом и гитарой - чувствовалась многолетняя практика, не было и следа юношеского выпендрёжа. На него, скорее всего, можно было положиться во всех отношениях.

Клавишник был вне всяких похвал. Из своего дешёвенького синтезатора он выжимал звучание целого оркестра. Можно сказать, что на нём держался весь звук ансамбля.

Бас-гитарист с красноватым оттопыривающимся ухом был не очень изобретателен, но и не засорял звучание излишними пассажами.

Явно скучающий барабанщик время от времени срывался на рок-н-ролльные перебои. Человек это был определённо ненадёжный.

Но в целом это было то, что хотелось.





Понедельник



День начался для Котова с крайне неприятного пробуждения. Помимо становившихся уже привычными сухости во рту, головокружения и чувства безысходности, гамму похмельных ощущений дополняла сильнейшая головная боль. Да ещё ухо, на котором он лежал, было словно зажато в тиски. На привычном месте почему-то не оказалось бутылки с водой.

Это встревожило. Дима встал и босиком прошлёпал в ванную, на ходу осторожно ощупывая ухо. Было такое ощущение, что ухо чужое.

В ванной у него не хватило мужества сразу встретиться со своим отражением в зеркале, и он, склонившись над раковиной, долго пил воду из-под крана. Наконец в зеркале появилась взъерошенная голова с опухшим лицом и оттопыривающимся красным ухом.

Дима долго смотрел на это лицо, машинально полоща руки под струёй холодной воды и пытаясь восстановить в памяти вчерашние события. Нить прерывалась на выходе из ресторана.

Умывшись, Дима в задумчивости вернулся в комнату.

Позвонил Степанов.

- Жив?

- Валя, как я вчера домой добрался?

- Как били, помнишь?

- Что-то было... Не помню, честно говоря.

- В общем, тебе дали там пару раз.

- А я?..

- Ты так орать начал, что все разбежались. Потом я тебя домой отвёз.

- Да... дела...

- Ты хоть помнишь, что мы сегодня играем?

- Как, разве сегодня?

- У меня обед кончается. В шесть за аппаратом заеду.

Дима в тревоге заходил по квартире, поглядывая на аппаратуру, потом набрал ванну, залез и просидел там часа два, подливая горячую и изгоняя зелёных бесов из организма. Потом напился чаю с лимоном и уже отчасти пришёл в себя.

В назначенное время прибыл Степанов. Они вдвоём перетаскали всё что нужно в такси, втиснулись сами, пообещав шофёру "не обидеть", и поехали на проспект Славы в безымянное кафе на втором этаже типового торгового центра.



Осипов и Лисовский уже стояли у входа. Всё перетаскали в зал, расставили, подключились и не спеша начали настраиваться.

Вокруг свадебного стола суетились папаша и мамаша. Папаша подошёл к Котову.

- Как, ребята, вы готовы? Значит, как только они заходят, вы грохаете этот, как его... свадебный...

- Мендельсона.

- Точно. Потом спокойно садитесь и закусываете. Где-нибудь через часик я дам знак начинать.

Через несколько минут папаша подошёл снова.

- Вот ещё что. Возможно прибудет Александр Марусин, композитор, - сказал он, многозначительно глядя на Котова и остальных. - Вы какую-нибудь его песню можете сыграть?

Дима повернулся к Степанову. Тот кивнул.





Работа



Под звуки свадебного марша к столу подошли молодые, следом за ними зал заполнили гости. Бегло оглядев интерьер, каждый сосредоточил своё внимание на праздничном столе, прицеливаясь к любимой закуске или выпивке и выбирая место поближе.

- Просим всех к столу! - объявил папаша в микрофон, и гости, громыхая стульями и задевая звенящие столы, расселись по местам.

- Всем налили! - послышалась очередная команда. - Кавалеры, ухаживайте за дамами!

Первая, официальная часть мероприятия, вступила в силу.

"Невский факел" сидел за специально накрытым для них сбоку от сцены столиком, тоже пил и закусывал. Гремели надоевшие тосты, гости кричали "горько".

Опохмелившийся Котов начал с интересом разглядывать публику, отмечая для себя молодых женщин, сидящих не в паре с мужчиной. Редкое мероприятие обходилось без того, чтобы Дима не обменялся телефонами с какой-нибудь встретившейся с ним глазами одинокой особой. Такое знакомство, конечно, не всегда срабатывало, но время от времени барышни звонили, и Котов приглашал их к себе домой.

С приличествующим своему положению опозданием прибыл композитор Александр Марусин. Его внешность примелькалась на телевидении, многие узнали и радостно приветствовали. Прозвучал тост за выдающиеся достижения нашей советской эстрады, а потом и за здоровье Александра Юрьевича лично.

Гости заметно хмелели. Все начали громко и наперебой говорить, не слушая друг друга, часто уходили курить или в туалет. По всему было видно, что пора уже начинать танцы. Спустя несколько минут подошёл папаша и сказал, что пора.

Ансамбль громко и четко вступил, разом подняв с мест большую часть публики. Гости, притопывая и прихлопывая, сначала окружили молодых, танцующих "медленный танец" под довольно ритмичную мелодию. Ансамбль начал прогон своей хорошо обкатанной программы.

Среди публики преобладала молодёжь - друзья и подруги молодожёнов. Они принимали ансамбль очень хорошо, после каждой песни аплодировали, знакомые слова популярных песен громко и азартно подпевали.

По прошествии получаса, после трёх бисов песни "Комарово", во время исполнения которой гости едва ли не перекрикивали ансамбль, объявили перерыв, и все уселись за стол.

"Невский факел" тоже занял места за своим отдельным столиком.

- Сейчас будут петь, - сказал Лисовский, потягивавший белое сухое вино. - "Ромашки спрятались".

- "Ах, кто-то с горочки спустился", - возразил Осипов приятелю и залпом опрокинул рюмку водки.

От нечего делать они хотели поспорить, но тут дама из числа граждан старшего поколения дурным голосом затянула:

- Ромашки спря-ятались, поникли лю-ютики!..

Старшее поколение с готовностью подхватило, перекрикивая друг друга, и напряжённая, фальшивая разноголосица плотно заполнила помещение.

Котов поднялся и, разминая на ходу папиросу, направился в туалет.

На лестнице у открытых окон собралась курящая молодёжь, и Дима увидел здесь стоящую в стороне девицу лет двадцати, которую он раньше приметил за столом.

Справив нужду, Дима остановился у зеркала. Проклятое ухо он ещё дома тщательно припудрил, но потом машинально трогал его, и теперь оно снова предательски фосфорицировало и блестело.

Котов прикурил папиросу и с приятной улыбкой подошёл к девушке.

- Привет, - сказал он, затягиваясь и глядя ей в глаза.

- Здрасьте, - ответила девушка смущённо.

- А вы меня не помните? Встречались у Бориса на той неделе.

- У какого Бориса?

- Гребенщикова.

- Ой, вы меня с кем-то путаете!

- Неужели путаю? А как вас зовут?

- Марина.

- А меня Дима.

- Ну... очень приятно.

- Так вы мне завтра позвоните, - Котов без дальнейших церемоний начирикал в специальном блокнотике свой номер и оторвал листок.

- А это нужно? - неуверенно улыбнулась Марина.

- Это важно, - многозначительно и кокетливо сказал Котов.



Во втором отделении среди прочего исполнили две песни Александра Марусина: "Юность комсомола" и "Молодёжь на марше". Поглядывая на Степанова, Котов без труда подыграл половинками бас к набившей оскомину мелодии.

В перерыве к их столику подошёл сам Марусин и приветливо улыбнулся:

- Как настроение, ребята?

- Александр Юрьевич, пожалуйста, присаживайтесь! - Котов вскочил, уступая своё место.

- Нет-нет, спасибо, только два слова. Вот мой домашний телефон, - Марусин протянул Диме визитную карточку. - Сейчас я ухожу, но хочу, чтобы в конце недели вы мне позвонили. Возможно, у нас будет повод для встречи и серьёзного разговора. Желаю вам сегодня так же успешно отработать. До свидания.

И Марусин удалился.

Котов посмотрел на товарищей. Осипов насмешливо улыбался; Лисовский с аппетитом закусывал; Степанов оцепенело смотрел в одну точку.



Третье отделение состояло из хитов, находящихся времени и пространства, некоторые даже с матом. Мероприятие подходило к своей самой хмельной и безобразной стадии.

Молодая устроила первую сцену своему мужу, усмотрев измену в его задушевном танце со старой знакомой. Она ударила его кулаком по лицу, а потом кричала в слезах: "Мудак! Пидарас! Ненавижу!.." и пыталась сорвать с пальца обручальное кольцо. Несколько человек держали её за руки. Муж сидел за столом, в отчаянии уронив голову на руки. Из-под его локтя торчком поднималась тарелка с недоеденным салатом.

Одна из танцующих, полная дама лет шестидесяти, грузно упала, поскользнувшись на какой-то гадости. Она ударилась головой, сломала руку и порезалась об осколки, после чего её увезли на скорой помощи.

В туалете двое молодых людей в белых рубашках и галстуках били третьего молодого человека. А потом он лежал на полу и через него перешагивали.

Когда спиртное закончилось, народ начал расходиться. Никто не прощался, никто толком не помнил, по какому случаю он напился. Наиболее продвинутая часть молодёжи стайками разъезжалась по квартирам.

Котов и Степанов сматывали шнуры и зачехловывали гитары. Осипов с Лисовским встречали на улице такси.

Дима напоследок оглядел зал.

Запах стоял тошнотворный, столы и пол были усеяны объедками и осколками битой посуды. Доступные для глаза фрагменты изначально белой скатерти переливались всеми цветами набора акварельных красок. В куске сливочного масла был затушен хабарик. Под столом виднелась затоптанная блевотина.

"Усталые, но довольные пионеры возвращались в лагерь", - почему-то вспомнил Дима фразу из школьного учебника.

Группа закончила свой очередной, привычный трудовой день.





Вторник



На другой день мысли Котова были заняты двумя вещами. Во-первых, ему не давала покоя вчерашняя встреча с Марусиным и возможные в перспективе последствия этого эпизода. Скорее всего, что всё это неспроста, и ансамбль композитору понравился, но в каком качестве они могут ему пригодиться? Песни Марусина исполняли такие зубры эстрады как Лещенко и Кобзон, Сенчина и Ротару - разве мог с ними тягаться Дима Котов и его любительский ансамбль "Невский факел"? Всё могло разъясниться только после встречи с самим композитором.

Ещё одна вещь, не столь важная, но более привычная и приятная, которая занимала Котова, было предстоящее свидание с Мариной. Вчерашняя знакомая позвонила с работы ещё в начале дня, и они договорились встретиться ровно в шесть на Василеостровской. Дима ходил по квартире и не спеша наводил порядок.

Бегло осмотрев большую комнату, выбрав оттуда пустые бутылки, грязную посуду и окурки, он принялся за меньшую, имевшую преимущественное значение именно в интимном плане.

В меньшей комнате располагались светомузыка, бар с подсветкой и откидным столиком, широкая кровать. В единственное кресло Дима набросал книг, названия и авторы которых могли характеризовать его как мыслящего, культурного человека. После этого девушке, попавшей в его комнату, было уже некуда сесть, кроме как на кровать.

Дима вынес из комнаты грязные носки, заодно смахнув ими пыль с мебели. После некоторого колебания постельное бельё решил не менять: не такой уж королевой казалась эта Марина.

А вот душ следовало принять. Хотя бы для ощущения уверенности в себе.

К четырём всё было готово, Дима лежал на кровати и, коротая время, читал книгу.





Свидание



Точно в назначенное время Котов подошёл к метро. Народу было много и, чтобы не потеряться в толпе, он решил стоять прямо у выхода с эскалатора - так, чтобы можно было сразу увидеть друг друга. Как сегодня могла быть одета Марина, Котов не знал, да и вообще как выглядела плохо помнил. Поэтому он больше надеялся на то, что девушка сама к нему подойдёт.

Пропустив очередной поток граждан, он проскочил внутрь и встал на самое видное место в двух шагах от эскалатора. Из-под земли на него выплывали фигуры в военной форме и в штатском, мужского и женского пола, молодые и старые. Почти у каждого на лице ничего кроме усталости...

Вдруг он увидел Марину. Она так неожиданно шагнула на него с эскалатора, оторвавшись от общего потока, что Дима немного опешил.

- Извини, я немного опоздала, - сказала она, улыбаясь. - Ты давно ждёшь?

Котов машинально посмотрел на часы.

- Нет, ничего, привет...

Они вышли из метро и направились через дорогу к трамвайной остановке.

- А куда мы идём? - поинтересовалась Марина.

- Мне всё равно. А куда ты хочешь?

- Не знаю... Мне казалось, ты сам что-нибудь придумаешь. Я не против где-нибудь посидеть.

- Можно зайти ко мне.

- К тебе? Даже не знаю. Это удобно?..

________________



Вскоре они стояли в прихожей, и Дима галантно помогал своей гостье раздеться. Пока она отлучилась за тем, чтобы "попудрить носик", Дима зашёл в комнату, включил мягкую подсветку и музыку. В баре стояли полбутылки коньяка и бутылка "Ркацители" - свадебные трорфеи.

Вошла Марина, огляделась и села на краешек кровати.

Дима разлил коньяк и присел рядом.

Они выпили и покурили, разговаривая о том о сём. Котов попытался представить, о чём сейчас думает Марина. Скорее всего, о том же самом, знать бы её мысли. Они посмотрели друг на друга и одновременно порывисто затянулись.

После третьей рюмки коньяка Дима предложил выпить на брудершафт. Марина не протестовала. Они выпили и поставили рюмки на стол. Потом был поцелуй, а потом Котов не сильно, но настойчиво положил Марину на лопатки. Продолжая рассеянно целовать ее в щёки и в шею, он начал расстёгивать пуговицы на её рубашке и дальше, на джинсах. Рука скользнула под колготки.







ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Принц вошёл за нею следом и огляделся. Крошечная мастерская располагалась в круглой башенке на крыше семиэтажного здания, из окон которой открывался вид на проспект им. Кирова (б. Каменноостровский).

Комнатка вмещала в себя кровать, столик с букетом полевых цветов, пару стульев и тумбочку. На полу лежали стопки книг и рулоны акварельных рисунков. Рисунками были оклеены все стены комнаты.

- Я уговорила родителей разрешить мне пожить здесь до начала учебного года. Моего старшего брата называют трагедией семьи, и я - последнее, что у них осталось.

- Можешь сказать им, что я буду за тобой присматривать.

- Не думаю, что они обрадуются.

Принц внимательно разглядывал рисунки, но ничего не понимал. Цвета и фигуры сменялись в удивительно знакомом порядке. Неожиданно, вглядываясь в один из рисунков, он ощутил, как в голове явственно проступает знакомая мелодия. Принц и сам не заметил, как начал её насвистывать. Повернувшись к Розе, он сказал:

- Кажется, я понял. Это музыка. Но как, чёрт побери, у тебя это выходит?

- Сама не знаю. Чем же ещё тебя удивить?

Принц взял её за руку и мягко привлёк к себе. Роза подняла на него глаза. Их взгляд выражал большее, чем любые произнесённые слова, а их первый поцелуй был не сравним ни с чем до или после этого.

- Мне нет и шестнадцати... - прошептала Роза.

- Отличный возраст. Стоит подождать ещё немного?

- Пожалуй, не стоит. До сегодняшнего дня я ждала принца... но, кажется, он уже приехал.





Среда



На другой день Котов лежал в бойлерной на любимой скамейке и вспоминал подробности вчерашнего свидания. Женщины попадались ему разные: чувственные и холодные, активные и пассивные, умные и дуры. Некоторые своим поведением могли надолго отбить интерес к плотским утехам, и очень редко встречались ему такие бойцы, как Марина.

Отоспавшись к вечеру хорошенько, Дима сосредоточился и позвонил Марусину с рабочего телефона.

- Александр Юрьевич? Здравствуйте, это говорит Дима из ансамбля...

- А-а! Очень хорошо, что вы позвонили. Значит так, Дима. Пожалуйста соберитесь вчетвером и приезжайте ко мне. У нас всё-таки будет серьёзный разговор. Когда вам удобно?

- Можем завтра вечером.

- Вот и хорошо. Значит, в восемь я вас жду. Пишите адрес...

Ломая грифель, Котов торопливо нацарапал карандашом домашний адрес Марусина.

- Обязательно будем! До свидания!



ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Утром того же дня в здании НКВД на Литейном-4 по селекторной громкой связи прозвучал голос полковника Ежова:

- Майора Кизяка ко мне в кабинет.

- Майор Кизяк по вашему приказанию прибыл.

- Неплохо выглядите, Александр Сулейманович. Как здоровье вашей драгоценнейшей супруги? Давно ли вы её навещали?

- Спасибо, ей уже лучше. Вчера её перевели из госпиталя обратно в камеру.

- Не благодарите; скоро вы сможете её увидеть.

Уголки рта майора Кизяка опустились, лицо вытянулось. Он настороженно, исподлобья взглянул на командира. Тот выдержал паузу и рассмеялся.

- Нет, нет, вы не правильно меня поняли. Я только хотел сказать, что ваши подозрения не подтвердились. Этим делом занимался Зубов, ваш товарищ, вы ведь знаете его методы... Он убедил меня, что ваша жена не владеет ни одним из иностранных языков. То, что она бормочет во сне, скорее всего невнятное произношение русских слов. Отправьте её на месяц в наш санаторий и сделайте хороший подарок.

- Спасибо, товарищ полковник.

- Что у вас в отделе? Агент Странник соблюдает условия сотрудничества?

- Так точно. Вчера приходил с подборкой июньских материалов самиздата.

- С облавами не перестарайтесь. Лягут на дно, нормы выработки снижать не буду.

- Понимаю вас. Учту.

- Королёв много себе позволяет, как их там... "Мать". Отец у него, видите ли, особа приближённая к императору. Не моги дотронуться. Попробуй подобраться с другого края. Кто у них всё это организовывает... ну, помещение, там, билеты...

- Есть администратор, Ливинштейн.

- Ливинштейн, отлично. Поработай с ним прямо сегодня. Если на эту грёбанную "Мать" будет что-нибудь конкретное и не липа, я отправлю материалы прямо к Коршунову. Не люблю когда в статистике появляются неприкасаемые. А супругу свою забирай и вези домой.

- Слушаюсь. Разрешите идти?..

______________



Свой первый настоящий барабан Саша Кизяк получил в летнем пионерском лагере. Сначала барабанщиком в их отряде был другой мальчик. Он шёл впереди строя с гордо поднятой головой, и палочки в его руках послушно плясали над пластиковой поверхностью. Этот мальчик показывал Саше разные приёмы игры и разрешал упражняться на барабане сколько он хочет.

Однажды, во время купания, Саша задержался на берегу и спрятал барабан далеко в кустах, потом перебежал в сторону от этого места, плюхнулся в воду и смешался с остальными ребятами.

Инструмент не нашли, и мальчика строго наказали.

Вскоре Саша принёс барабан в отряд и рассказал, как отнял его у местных мальчишек. При этом рубаха его была разорвана, а лицо выпачкано грязью.

Уже восхищённые взгляды девочек были для него достаточной наградой. С этого дня он стал отрядным барабанщиком.

Миновав большой барабан в полковом оркестре благодаря наличию военной кафедры в институте Физкультуры, к своим восемнадцати годам Кизяк овладел целой ударной установкой, играя на ней в студенческом вокально-инструментальном ансамбле. И, самое главное, Александр давно и успешно продвигался по комсомольской линии.

По окончании института Кизяк был направлен на работу в райком, а вскоре перешёл и в горком комсомола.

И вот наконец настало такое время, когда Александр должен был занять пост первого секретаря. В этот день, приуроченный к круглому юбилею комсомольской организации, в Большом концертном зале собрались видные партийные и комсомольские деятели, спортсмены и передовики труда, заслуженные работники искусств и ветераны. Программа была следующая:

1. Отчёты секретарей райкомов.

2. Отчёт и.о.Первого секретаря горкома ВЛКСМ (Ал. Кизяк).

3. Напутственное слово товарища из ЦК.

4. Праздничный концерт.

Пока тянулись отчёты, Александр сидел в президиуме. В животе у него пели трубы, а руки дрожали. От того, какое впечатление он произведёт на товарища из ЦК, зависело его назначение и дальнейшая карьера. А ещё, в первом ряду сидела красивая девушка, его невеста, вместе со своими родителями - очень, очень влиятельными людьми...

Наконец Александр услышал свою фамилию и, не чувствуя ног, под приветственные аплодисменты подошёл к микрофону.

- Товарищи! - начал он хорошо поставленным голосом, серьезно и торжественно. - Неуклонно возрастающий авторитет партии ставит перед комсомолом всё новые и новые задачи по совершенствованию знаний и навыков у нас, молодых, - строителей будущего, строителей коммунизма!

После этой хорошей фразы у Александра была запланирована небольшая пауза, после которой должен был последовать взрыв аплодисментов.

Но этого не произошло. За секунду до взрыва, в момент торжественной паузы, когда на лицах заслуженных товарищей появилась одобрительная улыбка, когда лицо невесты засветилось гордостью, а довольные родители скосили на неё глаза, в этот самый момент произошло ужасное, нелепое, невероятное и совершенно непоправимое: и.о.Первого секретаря горкома комсомола пукнул.

Громкий, неприличный звук был многократно усилен посредством чувствительных микрофонов и выдан в зал мощными динамиками.

Зал содрогнулся и застыл словно парализованный. Товарищ из ЦК, сидевший в президиуме, выронил ручку с золотым пером, она упала на сцену и разлетелась. Невеста в первом ряду потеряла сознание.

В глазах у Александра потемнело, он закрыл лицо руками и быстрыми шагами почти выбежал за кулисы, а затем через служебный выход на улицу.

Пронизанный насквозь леденящим ужасом, он не в состоянии был о чём-либо думать. По телу струился холодный пот, в висках стучало так, что голова была готова лопнуть от напряжения.

______________



Прошло два года. Александр Сулейманович осунулся, похудел, лицо его стало одутловатым. Теперь он жил в Петрограде и работал учителем физкультуры в интернате для трудновоспитуемых.

Однажды в пивной к нему подсел приличного вида мужчина и, чуть заметно улыбаясь, проговорил:

- А ведь ты, Саша, сильно изменился.

Александр Сулейманович мутными глазами посмотрел на незнакомца.

- Не узнаёшь... А ведь мы с тобой учились в одном классе. Помнишь Ваньку Зубова?

Александр вдруг вспомнил тихого мальчика, когда-то учившегося с ним в одном классе. Ни чем не примечательный в коллективе сверстников он запал в память благодаря одному случаю.

Как-то раз Саша Кизяк, желая порисоваться перед девочками, из-за пустяка влепил физически более слабому Ване звонкую затрещину. Мальчик не полез в драку, но только закрылся руками и взглянул на обидчика так, что тому стало не по себе.

К концу дня Саша забыл о случившемся и вместе с одноклассниками возвращался из школы. Когда он, оторвавшись от группы, свернул в свой переулок, Ваня Зубов нагнал его сзади и изо всех сил ударил ему между лопаток огромным, зажатым в кулаке, гвоздём. Саша закричал как сумасшедший и побежал.

Испуг заставил его скрыть правду от родителей, но с тех пор он усвоил на всю жизнь одну полезную истину: остерегайся того, кто не ответил на твой удар...

И вот он, Александр Кизяк, уже взрослый, но ещё молодой человек, небритый и нетрезвый, сидел перед этим самым Ваней Зубовым, хорошо одетым, холёным мужчиной, пахнущим одеколоном и парикмахерской.

Зубов раскрыл скрипящий кожаный бумажник, засветив пачкой крупных купюр, справился по какой-то своей памятке, поднял глаза на Александра и проговорил:

- Остальное подождёт. Пойдём отсюда.

Через четверть часа они сидели в отдельном кабинете спецресторана, Зубов держал в руках огромную раззолоченную карту и делал заказ. Официант, стилизованный под русского полового, записывал и услужливо повторял: "Да-с, так точно-с, будет в лучшем виде-с...".

Зубов налил в гранёные рюмки водку из запотевшего графина, они выпили по первой, и Зубов сказал главное:

- Должен тебе признаться, Саша, что наша сегодняшняя встреча не случайна.

______________



Прошло много лет. Кизяк стал майором НКВД и уже третий год возглавлял отдел Рок-музыки, наркомании и гомосексуализма на Литейном-4.

День начался с короткого разговора у Ежова, потом он забрал и отвёз домой свою жену, а потом назначил встречу администратору подпольной рок-группы "Мать" Ливинштейну.

Комната номер двести тринадцать районного исполкома была специально оборудована для такого рода неофициальных встреч. В деле разрабатываемого объекта были подколоты самодельные билеты, фотографии, показания агентов и свидетелей. При умелой подтасовке всё это вместе взятое могло потянуть на статью, и Кизяк решил взять Ливинштейна на пушку: застращать и заставить дать подписку нештатного осведомителя. Сначала отвлечь и позволить расслабиться, а потом сразу, как обухом по голове...

Ливинштейн постучал в дверь ровно в девять. Это был низкорослый прилизанный юноша в очках, клетчатом костюме и щегольских лаковых ботинках. Его физиономия выражала полнейшее отчаяние.

Для начала Кизяк завёл отвлекающий разговор о рок-музыке, в которой ничего не смыслил. Материалы для подобных бесед Александр Сулейманович черпал из служебной брошюры: "Массовая культура. За кулисами шоу-бизнеса".

Ливинштейн слушал его с видимым интересом и даже изредка поддакивал или шептал, как бы про себя, с негодованием: "Что делают, что делают!..".

Затем Кизяк сделал паузу и внимательно посмотрел на собеседника. Ему вдруг показалось, что разговор уже не получился. Что именно не сошлось, он ещё не понимал, но что-то было неправильно... Пора было нанести главный удар.

Кизяк положил на стол дипломат, зловеще лязгнул замками и, глядя Ливинштейну в глаза, выложил перед ним компрометирующие материалы.

Последовала пауза.

- Сгною!!! - неожиданно заорал майор и стукнул по столу кулаком с такой силой, что треснуло покрывавшее его стекло.

Ливинштейн схватился за сердце, повалился со стула на пол и остался лежать, неуклюже раскинув руки.

Это был удар ниже пояса. Кизяк растерялся и испугался не на шутку. Смертельный исход, даже во время допроса обвиняемого, мог иметь для дознавателя очень неприятные последствия. Подобное же происшествие во время рутинной вербовки осведомителя означало конец его карьеры.

- Эй... - Кизяк бросился на колени и похлопал лежавшего по щекам. - Эй, ты...

Реакции не последовало.

Схватив со стола пустой запылившийся графин, Кизяк выбежал из комнаты.

Ливинштейн быстро поднялся, сгрёб в дипломат лежавшие на столе бумаги и вышел следом. С той разницей, что повернул в противоположную сторону пустого коридора.

Через несколько мгновений вернулся Кизяк с наполненным водой графином. Не обнаружив ни Ливинштейна, ни бумаг ни своего дипломата с секретной документацией, он издал возглас отчаяния, выронил графин и схватился за голову.









ГЛАВА  ВТОРАЯ







Ноябрьские тезисы композитора А. Марусина



В четверг, в восемь часов вечера, все четверо собрались у Марусина.

Уселись на диван перед стеклянным столиком, робея и не притрагиваясь к угощениям - засахаренным орешкам, фруктам, чашечкам с кофе и рюмочкам с ликёром.

Хозяин заставил всех выпить и предложил сигареты. Дружно закурили нездешнее "Мальборо", слегка расслабились. Марусин приступил к делу.

- Вот что, ребята. Я хочу поделиться с вами некоторыми планами. Если мы найдём взаимопонимание, эти планы станут нашими общими.

После этого Марусин раскрыл свой замысел создания рок-группы, исполняющей его песни, написанные в модных сейчас музыкальных ритмах. Затем он сел за ф-но, напел несколько своих новых вещей и развил мысль более обстоятельно. В тезисах это могло бы выглядеть приблизительно так:

- Марусину понравился профессионализм коллектива;

- архиважную роль в сложившейся ситуации играет оперативность;

- работать с сырым коллективом - упускать время;

- время - деньги.

Далее Александр Юрьевич бросился несколькими цифрами, выраженными в десятках тысяч рублей и отпустил слегка обалдевших ребят, сказав, что даёт им время подумать и ждёт их послезавтра для уже более серьёзного и конкретного разговора.



Этой ночью, у себя дома, Котов долго не мог заснуть; всё ворочался и думал о своём будущем, о сверкающих перспективах модной рок-группы под руководством опытного и авторитетного человека. Постепенно совсем уж фантастические картины заволокли его сознание. Лондон, Париж, Нью-Йорк... продюсеры, наперебой предлагающие миллионные контракты, толпы беснующихся поклонников...

Под утро Котова разбудил телефонный звонок.

- Слушай, так что, мне теперь надо с работы увольняться? - послышался в трубке невыразительный голос Степанова.

- Чего?..

- Я говорю, мня без отработки не отпустят. Два месяца надо отрабатывать.

- Ну и отрабатывай.

- А как же...

Котов повесил трубку и повернулся на другой бок.





ОБРЫВОЧНЫЕ   ВОСПОМИНАНИЯ

Промчавшись по улицам мимо шарахнувшихся по сторонам редких автомобилей, вороны свернули в небольшой двор и остановились.

- Глушите! - махнул рукой Адольф и указал на заколоченные  окна подвала.

С десяток зажатых в крепких руках монтировок поддели запертую изнутри стальную дверь. Раздался отчаянный скрежет, дверь распахнулась, и в проёме показалась накачанная фигура.

- Пошли, - сказал Адольф, ударом чугунного кулака отбросив фигуру внутрь помещения.

Принц шагнул за ним следом.

Подвальное помещение было оборудовано самодельными тренажёрами, служащими для накачки  мышц и тренировки ударов. Гири, штанги, перекладины, подвесные груши, человеческий силуэт с мишенями на болевых точках - посреди всего этого нагромождения застыли в растерянности братки с лоснящейся мускулатурой. В спёртом воздухе воняло потом.

С десяток бритоголовых воронов, державших в руках мотоциклетные цепи и монтировки, расположились вдоль стен по периметру. Качки опустили на пол снаряды, вылезли из тренажёров и столпились в центре подвала.

- Такие дела, ребята, - сказал Адольф. - Простой вопрос - простой ответ. И мы уходим.

Медленно он переводил тяжёлый испытующий взгляд с одного потного лица на другое.

- Где девчонка?

Никто не проронил ни слова, нкто не шелохнулся.

Адольф кивнул воронам, и в тот же миг половина качков свалилась на пол под ударами цепей и монтировок.

- Мне повторить вопрос?

Раздалось несколько невнятных голосов.

- Вы не знаете? Тогда продолжайте занятия. Лечь на пол, отжиматься по команде.

Под убыстряющийся счёт братки принялись отжиматься от пола.

Прошло несколько минут, и вот один из них, на счет "132", не смог оторвать плечи от пола. Адольф затянулся, уронил горящий окурок ему на спину, прижал сверху подошвой и растёр.

- Пошли, они не знают. Поедем дальше.





Дела пошли



Уже через неделю между "Невским факелом" и Александром Марусиным был подписан договор из двадцати пяти пунктов о сотрудничестве. Марусин брал на себя техническое обеспечение, сочинение песен и общее руководство. Он получал восемьдесят  процентов от дохода. Новая рок-группа, по его предложению, называлась "Форт".

Благодаря содействию композитора, Лисовский и Осипов легко перевелись на заочное отделение. А вот со Степановым пришлось повозиться, так как его не хотели отпускать с завода. Мастера и парторга цеха пригласили в ресторан, а потом повезли к Котову домой и выписали девчонок. Что там творилось, в большой комнате, Котов и Степанов могли только догадываться, но факт тот что в понедельник на заявлении Степанова появились две визы: "Уволить без отработки" и "Не возражаю". Мастер ему весело подмигивал, а парторг стыдливо прятал глаза.

Тогда же начались регулярные репетиции.

Пять раз в неделю собирались дома у Марусина и два раза, в полную силу, - на точке, в одном из клубов.

Домашние репетиции происходили приблизительно так.

М а р у с и н (открывая входную дверь). Мальчики, мы ведь договорились без опозданий.

Заходят Котов, Степанов и Лисовский. Топчась в прихожей, раздеваются.

М а р у с и н.  Андрея опять нет?

К о т о в (по возможности бодро).  Александр Юрьевич, да что ему здесь делать? Вам ведь нравится, как он на сцене играет.

М а р у с и н (садится за ф-но).  Хорошо, хорошо, садитесь, сейчас подстроимся. Дима, давай "соль"...

Котов втыкает гитарный штекер в проигрыватель "Вега", подстраивает бас. Степанов щиплет акустическую гитару.

Л и с о в с к и й.  Александр Юрьевич, у вас "ми" в третьей октаве не строит.

М а р у с и н (бряцает по клавишам).  Да... сейчас...

Марусин лезет под крышку и долго возится, Котов и Степанов закуривают. Лисовский наблюдает за действиями Марусина, не выдерживает, лезет сам, и общими усилиями инструмент, наконец, настроен.

М а р у с и н.  Итак, приготовились. "Ты замуж за него не выходи". Вадик, поехали.

Лисовский громко отсчитывает ритм ударами ноги и начинает. Следом вступает Степанов на гитаре, а потом на басу врезается Котов - в другой тональности.

М а р у с и н (бьёт в ладоши).  Стоп! Дима, в чём дело?

Котов ничего не понимает.

М а р у с и н.  Договорились в "ми-миноре", Валя её лучше поёт в "ми-миноре".

К о т о в.  Ах, да...

Начинают снова, теперь всё верно, но на середине песни Степанов забывает слова. Происходит вялая перебранка с Марусиным. Слова у песни совершенно идиотские, обострять на них внимание даже как-то неловко, но надо. И Марусин тоном школьного учителя диктует слова, а Степанов записывает, так как оставил дома тетрадку с текстами.



Однако, в конечном счёте, звучание группы на большой сцене превзошло все самые смелые ожидания. Профессиональные аранжировки и мощь дорогой аппаратуры сделали своё дело. Пора было начинать.





ОБРЫВОЧНЫЕ  ВОСПОМИНАНИЯ

Майор Кизяк сидел за столом своего служебного кабинета, обхватив голову руками. Докладывать или нет о случившемся - вот вопрос, который не давал ему покоя бессонной ночью. Если докладывать, то лучше сразу, потому что позднее будет хуже. А ещё хуже может быть, если Ежов узнает о случившемся не от него. Вот об этом даже думать не хотелось.

С вечера в парадной Ливинштейна дежурил сотрудник, ещё двое рыскали по городу, пока всё безрезультатно.

На столе зазвонил телефон.

- Ну? Что?..

- Александр Сулейманович? - послышался мягкий, вкрадчивый голос Ливинштейна. - Это я.

- Где?.. Сева, где ты? - зашептал Кизяк, боясь вспугнуть нежданную удачу.

- Доложил? Про чемоданчик? Документики там интересные...

- Погоди, Сева, не вешай трубку!

- Значит, не доложил...

- Сева, ты где?!

- Правильно, не докладывай. Чемоданчик верну. Потом. Может быть...

- Ливинштейн!!! - заорал Кизяк, срывая голос на чёрную эбонитовую трубку, из которой уже доносились короткие гудки.

Когда пробило двенадцать, майор Кизяк решил не докладывать.





Первое выступление



Первое публичное выступление группы "Форт" состоялось в феврале, в концертном зале "Октябрьский". Фрагмент из этого выступления был включён в популярную телевизионную программу.

Концерт шёл под фонограмму и всё, что требовалось от исполнителей,  - двигаться в ритме музыки и открывать рты.

Ноги у Котова так тряслись, что едва не подкашивались, а Степанов издавал такие жуткие звуки, что если бы микрофон вдруг заработал, зрители, наверное, попадали бы в обморок.

Но записанная на студии "Мелодия" фонограмма концерта была чиста и безукоризненна, зал принял выступление "на ура".

Даже самые осторожные ответственные работники от культуры были довольны звучанием и сценическим обликом нового коллектива. Это не было непонятно и двусмысленно как "Аквариум", не было взрывоопасно как "Алиса" или "ДДТ". Это было популярно и не страшно. Приглашения посыпались со всех сторон.





ОБРЫВОЧНЫЕ  ВОСПОМИНАНИЯ

Наступала ночь. По тёмным улицам, слегка смоченным коротким летним дождём, двигалась кавалькада бритоголовых мотоциклистов. Поиски всё ещё были безуспешны. Принц впадал в отчаяние, Адольф приходил в бешенство, воронам было всё равно - их интересовал процесс, а не результат.

Очередной подвал с тяжёлой металлической дверью находился на проспекте им. тов. Майорова  (б. Вознесенский), в глухом, совсем без окон, дворе. Решив на этот раз особенно не возиться, к дверной ручке привязали взрывной пакет и подожгли шнур. Через несколько секунд раздался оглушительный хлопок, дверь повисла на одной петле, клубы дыма быстро затянуло внутрь помещения.

- Запасной выход! - догадался Принц и первым кинулся в подвал.

В быстро рассеивающейся дымовой завесе он увидел распахнутую дверь на соседнюю улицу и знакомого ему участника облав из комсомольского оперотряда, возившегося с замком подсобки.

- Почему ты остался, Болт? - сказал Принц, отрезав ему путь к бегству. - Что-нибудь забыл?

Качёк взглянул на Принца дикими, налитыми кровью, глазами.

- Выследили, сволочи? Не думал я, что вы такие настырные. А я её не отдам. Я ходил за ней по пятам с шестого класса. Я ходил за ней, как тень. Я бил каждого, кто с ней заговаривал. Её брат был на войне и мне всё сходило. Прошлой ночью я сидел до утра у ее парадной. А потом видел, как вы пришли вместе. Ты ушёл от неё только вечером, и тогда я забрал её насильно. И сейчас ты сдохнешь...

Внезапно Болт схватил металлический гриф от штанги и нанес удар страшной силы. Принц отскочил, но оступился и упал. Победно взревев, Болт начал яростно колотить своим страшным орудием по бетонному полу. Каждый удар поднимал в воздух сноп искр, каменные обломки рикошетом носились по комнате. Словно ящерица на пылающих углях, Принц катался по полу, уворачиваясь от ударов.

Но вот один из осколков вонзился нападавшему в глаз, и он на мгновение ослабил атаку.

Подобно стальной пружине Принц вскочил с пола и нанёс противнику серию ударов, отбросивших его далеко в угол.

Вороны, спокойно наблюдавшие за этой сценой, одобрительно загудели. Адольф подобрал гриф и лёгким движением отбил замок от двери в подсобку. В проёме появилась фигура девушки, и в следующее мгновение она бросилась вперёд, повиснув на шее брата. Через его плечо она только взглянула на своего возлюбленного, но этот взгляд был красноречивее всех слов и объятий.

Внезапно громыхнул выстрел. Принца тряхнуло, из раненного навылет плеча заструилась кровь. Болт перезаряжал обрез охотничьего ружья.

- Всё равно ты подохнешь...

Роза пронзительно закричала.

В тот же миг двое воронов распахнули куртки и, вскинув короткие стволы автоматов, ударили длинной очередью. Обрез разлетелся в щепки, но сам Болт остался невредим - вороны  смотрели на своего предводителя.   

- Не надо, - сказал Адольф. - Слишком быстро. Сестрёнка, проводи домой нашего друга.

У самого выхода Принц обернулся:

- Спасибо. Без тебя я бы её не нашёл.

- Без тебя я бы нашёл её слишком поздно, - отвечал Адольф. - Ступайте, остального вам лучше не видеть.





Чёс



Вот уже четыре месяца "Форт" регулярно выезжал на гастроли по Советскому Союзу. Быстро раскрученная, благодаря связям Марусина, рок-группа собирала тысячные залы, дворцы спорта и даже открытые стадионы. За один выход "Форт" имел от пяти до двадцати тысяч рублей, а таких выходов во время гастролей было на каждый день по меньшей мере два. К началу лета 1987 года цифра на сберкнижке Котова сделалась пятизначной. Это радовало и ободряло. Тем более, что трудиться особенно не приходилось: ездили с одной и той же магнитофонной плёнкой, с песнями, набившими оскомину.

Удовлетворения не было. Такой изнурительной своим однообразием, гостиничными номерами и пьянством скуке ребята предпочли бы любую менее доходную, но честную и живую работу. Больше всего Диму удивляло то, что народ вообще ходит на них в таком количестве.

Июньские гастроли подходили к концу. Отыграв последний концерт в Гродно, ребята вздохнули с облегчением. Однако, вылететь домой сразу не получалось, так как дурак администратор сумел взять билеты только на послезавтра. Проклиная Гродно со всеми его жителями, коллектив улёгся спать в свои номера, не представляя себе, что здесь можно делать целые сутки.

Проснувшись, как обычно, ближе к часу дня, Котов перекусил в гостиничном ресторане и отправился погулять. Чтобы не обращать на себя внимание, он нацепил неброскую ветровку, кеды и треники. В городах российской глубинки поголовно все молодые люди ходили в спортивных штанах. Из всех окон звучал и хрипел динамиками "Ласковый май".

От нечего делать Котов зашёл в продовольственный магазин. С тоской он перевёл свой взгляд от пачек с солью к пачкам с перловой крупой и дальше - к пирамиде, составленной из банок консервов "Морской салат".

Внизу, за  витриной холодильника, рядом с горой развесного комбижира, лежала колбаса. С виду она была какая-то очень странная: непомерно толстая и рыхлая, довольно-таки странного цвета. Дима наклонился к стеклу и прочитал ценник: "Колбаса кровяно-растительная. Цена 40 коп/кг".

Пройдя ещё пару кварталов, Котов увидел очередь.

У самых дверей в магазин - там, где очередь утолщалась, принимала неправильные очертания и колыхалась как потревоженный беспозвоночный организм, в самой гуще толпы Дима заметил мужественно копошащихся Осипова и Лисовского.

Для них, кстати говоря, это была последняя поездка с группой "Форт". Лисовскому надоели томные и многозначительные взгляды Марусина, его "шутливые" прихваты и поглаживания, да и вообще вся эта тягомотина. В конце концов, в жизни имеют значение не только деньги. Что до Осипова, то он с самого начала терпел всю эту музыку  только из солидарности с приятелем.

Дима окликнул друзей, встал на цыпочки и протянул через головы четвертной.



Минут через сорок они возвращались в гостиницу. В двух сумках позвякивали двадцать бутылок пива и три по 0,75 "Столичной".

Забрав свои бутылки, Дима направился в номер Степанова.

Тот валялся на кровати с гитарой, бессмысленно пощипывая струны и глядя в потолок. Котов сполоснул стаканы и налил пива.

Какое-то время пили молча, глядя в бессмысленное мерцание телевизора, принимавшего польские каналы.

- Утром домой звонил, - сказал Степанов. - Жена плачет.

- Да, она у тебя какая-то домашняя. Не умеет сама развлечься.

Опять помолчали, булькая пивом из бутылок в стаканы.

- А у тебя там что с этой Мариной?

- По правде говоря, крепко зацепила. Не всё сразу. Ещё не известно, как она там без меня время проводит... Ладно, освобождай стакан.

Котов открыл "сабонис" и разлил водку.

_____________



"Белые розы, белые розы...", - пела солистка на эстраде гостиничного ресторана. Степанов долго не возвращался из туалета, а Дима, подперев ладонью непослушную голову, разглядывал танцующих. Насмотревшись на похотливо двигающиеся девичьи фигуры, он повернулся и обвёл мутными глазами ресторан. У входа стояла женщина лет тридцати пяти с будящими воображение бёдрами, броско одетая и накрашенная. Женщина заметила Котова и слегка кивнула. Дима сделал пригласительный жест рукой, едва удержавшись на стуле. Женщина прошла между столиками, покачивая бёдрами, и подсела к Котову.

- Дима, - представился тот.

- Лариса. Ты что, один?

- Вроде как. Хотите выпить?

Дима налил, они выпили.

- Хотите пойдём ко мне в номер? - сказал Котов.

- Ненадолго, - сказала Лариса. - Цифра "двадцать пять" тебя не пугает?

Дима убедительно похлопал себя по карману, выпил ещё рюмку и поднялся.

--------



- Ложись, я в ванную, - сказала Лариса.

Дима разделся и лёг.

Прошло несколько минут, Лариса подошла к кровати, потрясла Диму за плечо, похлопала по щекам, пошарила в его одежде, плюнула, выругалась, оделась и вышла из номера.

Котов крепко спал, зажав в кулаке презерватив. Бумажник лежал под матрасом.





Марина



Бесконечные котовские гастроли ставили Марину в положение неопределённости. Она чувствовала - то необъяснимое и притягательное, что связывало их уже почти полгода, отдалялось от неё всё дальше. За эти гастрольные месяцы они провели вместе в общей сложности не больше недели. Если бы Котов хоть один раз честно поговорил с ней о планах на будущее, всё было бы по-другому, но Дима всякий раз увиливал от такого разговора.

За Мариной давно ухаживал надёжный и порядочный человек и ей хотелось определённости. Она изредка встречалась с этим человеком, он делал подарки, она не говорила ни да, ни нет. Пора было, в конце концов, на что-то решаться.

Котов звонил ей на днях из Гродно и оставил номер своего гостиничного телефона. Марина отыскала в справочнике код и набрала номер.

- Дима, это я.

- А, привет! Завтра, завтра уже вылетаем.

- А потом?

- Потом две недели по Уралу. Очень хорошее предложение; пока сезон, надо работать.

- Дима, ты меня любишь?

- Глупый вопрос.

- Ты не хочешь на мне жениться?

- Ну, Марина, - заныл Котов упавшим голосом, - опять ты начинаешь...

- Прощай, Дима.

Марина повесила трубку, выкурила сигарету, снова набрала номер, но уже другой.

- Кирилл? Да. Да. Хорошо. Хорошо, сегодня я к тебе приеду.





ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Майор Кизяк сидел за столом в своём кабинете, обхватив руками взъерошенную голову, и смотрел в одну точку. За последнее время он сильно изменился - побледнел, вокруг глаз образовались тёмные круги, лицо изредка подёргивалось нервным тиком.

Дела зашли чересчур далеко: в обмен на похищенные документы проклятый Ливинштейн требовал выдать ему полный список осведомителей, вращающихся в рок-н-ролльной среде. Но тогда, в случае разоблачения, Александру Сулеймановичу  грозило уже не служебное расследование (которое наверняка поручат Зубову, а его методы хорошо известны), а достаточно приличный срок в спецзоне.

- Майор Кизяк - к полковнику Ежову! - раздался в селекторе голос дежурного офицера.

У майора похолодело в животе, обрывки мыслей закружились, словно в калейдоскопе.

________________



- Присаживайтесь, Александр Сулейманович, присаживайтесь, очень неважно выглядите. Вы здоровы? Супруга ваша в порядке?

- Всё хорошо, товарищ полковник.

- Вы поработали с Ливинштейном?

- Так точно.

Последовала пауза.

- Кизяк, мне тянуть вас за язык?

- Он отказался.

- Та-ак.

Ежов встал из-за стола и прошёлся по кабинету.

- Доложите, как обстоят дела в вашем отделе.

- Агент Странник довёл ценную информацию. Пятнадцатого августа в Киришском лесопарке будет организован несанкционированный рок-фестиваль. Наш отдел готовит массовую операцию по захвату зрителей и участников под кодовым названием "Трал".

- Это интересно. Вероятно, там соберётся давно интересующая нас публика. Вовремя оцепив местность, мы сможем наконец поставить на учёт все эти отбросы. Сколько мы платим Страннику?

- Тридцать за каждую разовую информацию.

- Хорошо. Выпишите ему премию и вплотную займитесь этим делом.

- Разрешите идти?

- Да. Кизяк! Имейте в виду, что от успеха зависит ваше будущее. Идите.

Вернувшись к себе в кабинет, Кизяк сел за стол и, в отчаянии глядя прямо пред собой, взъерошил волосы.





Начало конца



Душным вечером "Форт" прибыл, наконец, в Ленинград. Дима взял такси и вскоре был у себя дома. Квартира его с некоторых пор преобразилась: в большой комнате поблёскивала новая мебель, в спальне появились японская стереосистема и видеомагнитофон. В баре всеми цветами радуги переливались бутылки с разнообразными очертаниями.

Котов достал "Белую лошадь", плеснул на американский манер на дно стакана, сделал глоток. Поднял с пола телефонный аппарат, накрутил диск.

- Марину можно?

- Алло, это Кирюша? А она уже вышла, к вам поехала. Вы что же, на даче будете до самого понедельника?

- Какой Кирюша?

- Ой, это вы, Дима... Нету, нету дома. Вы уже сами с ней поговорите.

Дима повесил трубку, поставил телефон на место и закрыл глаза.

--------



Вдруг выяснилось, что в понедельник "Форт" должен выступить на отборочномтуре для участия в большом телевизионном конкурсе. Самое неприятное было в том, что играть нужно было живьём, без фонограммы. Об этом выступлении Марусин узнал только в день приезда, и оба выходных ансамбль провёл в изнурительных репетициях. Лисовского и Осипова уговорили отыграть "в самый последний раз".

Играть вживую все уже порядком разучились, звучание было довольно таки поганое. Особенно отличался Котов, играл он просто безобразно, и Марусин смотрел на него очень нехорошо. На этих репетициях Котов ещё не понял, но уже почувствовал, что его музыкальная карьера близится к концу.

В понедельник выступили для комиссии, довольно паршиво. Их включили в программу, но, совершенно очевидно, только благодаря заслугам Марусина. Для телевидения нужно было записать новую фонограмму, поэтому ближайшие дни предстояло безвылазно провести в студии.

В первый же день на запись вместе с Марусиным пришли трое молодых людей, у одного из которых, высокого худощавого юноши в очках, была отличная басовая гитара "Фендер".

- Ваша смена! - бодро сказал Марусин Вадику и Андрею. - Если обещал, держу слово. Познакомьтесь и поработайте вместе несколько часов, что-нибудь подскажите новичкам. Закончим фонограмму - отметим ваш уход на заслуженный отдых. Жалко расставаться, но и принуждать не умею.

Котов растерянно смотрел то на "Фендер", то на Марусина.

- Дима, это Игорёк, студент джазового училища. Будете друг друга дублировать; у тебя в последнее время что-то не в порядке со звукоизвлечением. У кого пойдёт лучше, того запишем.

Игорёк нацепил гитару, включился и, играючи, пробежался длинными пальцами по струнам, извлекая замысловатый джазовый пассаж.

И тогда Дима понял, что ему здесь делать больше нечего.





ОБРЫВОЧНЫЕ  ВОСПОМИНАНИЯ

Наступил август. За истекшее время Михаил Страхов, он же агент НКВД "Странник", распродал более двух тысяч билетов на фестиваль. Пересчитав деньги в четвертый раз, он перетянул толстые пачки резинками, завернул их в газету и отразил свои действия в докладной записке.

"Источник сообщает, что билетов продано на сумму 10.720 рублей, каковая сумма будет предана мною гр.Ливинштейну В.Б."

Затем он снял трубку и набрал номер Ливинштейна.

- Сева? Это Страхов. У меня всё готово.

- Молодец. Сейчас к тебе мальчика пришлю.

- Какого мальчика?

- Скажет, что от меня. Теперь слушай внимательно. Четырнадцатого числа, с утра пораньше, бери с собой краски, кисточки, спальный мешок, консервы, спички - и отправляйся в Кириши. Будешь оформлять сцену и принимать аппаратуру.

- Один?!

- Один, один, конспирация. На билетах нагрелся - надо отработать.

Вскоре пришёл мальчик от Ливинштейна, взял деньги и оставил эскиз задника сцены, который следовало разукрасить к открытию фестиваля.

Оставшись один, Страхов развернул рулон и почесал затылок.

- Да... - пробормотал он в задумчивости через минуту. - Тихий ужас.

--------



Тем временем в Монрепо, под Выборгом, началась подготовка к настоящему фестивалю. Ливинштейн, являвшийся мозговым центром праздника, предусмотрел всё до мелочей - оформление сцены, буфеты, туалеты, электропроводку, ангелов ада и даже уборку территории утром после мероприятия.

Особая статья бюджета, а также людских ресурсов, была выделена, по его выражению, для "умиротворения" директора парка.

В стоявший неподалёку казенный домик заглянули два вежливых молодых человека и попросили стаканчик. Заметив заинтересованный блеск в глазах одинокого и небритого работника ВЦСПС, предложили освежиться за компанию сухим вином.

С этого момента напитки выделялись в необходимом количестве, на вахту заступали новые и новые молодые люди, но директор уже этого не замечал и называл всех одинаково, как самых первых - Сашка и Андрюха.





Конец



Вскоре Котов, Осипов и Лисовский получили расчёт, и Марусин устроил в ресторане пышные проводы. За столом сидел и старый, и новый состав, обслуживающий персонал, жёны и подруги. Вспоминали смешные случаи, пили за здоровье "ветеранов" и за будущие успехи обновлённого коллектива.

- Ты теперь куда? - спросил Степанов, когда гости начали забывать о главных виновниках торжества. - В котельную вернёшься?

- Не знаю... Слушай, Валя, сколько тебе лет?

- Ладно, ладно, старик, я всё понимаю. Я даже знаю, что к нему уже ходят на прослушивание. Я уже готов.  Меня на заводе с руками и ногами... Жена обрадуется.

- В котельную на  восемьдесят рублей не пойду.

- Хочешь в приёмный пункт, посуду принимать? Два раза по  восемьдесят будешь иметь за каждую смену.

- Это у твоей, в магазине?

- Там. Директрисе нужно тыщу заслать, это место дорогое.

- Ладно, подумаю.





ОБРЫВОЧНЫЕ  ВОСПОМИНАНИЯ

В последнее время Ежов внимательно присматривался к Кизяку, лицо которого носило отпечаток глубоких внутренних переживаний.

Для подготовки завтрашней операции майор выехал на местность,  в Киришский лесопарк. Ежов достал из сейфа дубликаты ключей и направился в личный кабинет своего подчинённого.

Сев за письменный стол, он начал проверять содержимое стола. В ящиках была обыкновенная текучка, ничего такого, что могло бы прояснить дело. А вот в перекидном календаре, после даты и времени неудавшейся вербовки, инициалы Ливинштейна мелькали довольно часто. Иногда рядом с ними стояли восклицательные знаки и даже матерные ругательства, выведенные с такой экспрессией, что продавливали местами несколько страничек.

"Что общего могло быть у них после неудавшейся вербовки?.." - задал себе вопрос Ежов.

Подумав немного, он снял трубку, набрал указанный в календаре домашний номер Ливинштейна и постарался изменить голос.

- Всеволод? Добрый вечер, Александр Сулейманович беспокоит.

- Здорово, жопа, - мрачно проговорил Ливинштейн. - Список приготовил?

Ежов чуть не выронил телефонную трубку.

- Какой список?! - проговорил он своим голосом, совершенно забывшись.

- С кем я говорю? Алло, алло!..

Дрожащей рукой Ежов положил трубку на аппарат.

Вернувшись к себе в кабинет, он нажал кнопку вызова дежурного офицера.

- Пригласите ко мне Зубова.

--------



Наступило утро. Продрогший, опухший от комаров и бессонной ночи майор Кизяк сидел в кустах и руководил операцией. На расстоянии километра от сцены местность была оцеплена полукольцом войск спецназа, вооружённых электрошоковыми дубинками и штык-ножами. У каждого десятого за спиной болтался снаряжённый боевыми патронами автомат. Ещё дальше, на шоссе, стояла колонна грузовиков с вместительными фургонами. В разгар мероприятия, по команде Александра Сулеймановича, все эти силы должны были начать сжиматься в кольцо.

Казалось, однако, странным отсутствие до сих пор кого бы то ни было из числа организаторов фестиваля. Только один Страхов, словно муравей, копошился на сцене, что-то раскрашивая. "Хотя, - успокаивал себя Кизяк, - конспирация у них, наверное, до последней минуты..."

Он шлёпнул на лбу жирного, надувшегося комара, оставив его корчиться в кровавом пятне рядом с другими, уже засохшими и, плотнее завернувшись в плащ-палатку, прикрыл глаза.



...Вот он в своём кабинете лихорадочно быстро испещряет длинный свиток бумаги именами и кличками агентов. Вот он в темных очках и надвинутой на глаза шляпе, закрываясь воротником плаща, среди каких-то страшных развалин передаёт списки Ливинштейну. Тот протягивает ему пачку иностранных денег и жмёт руку. Вот он в чёрной полумаске под покровом ночи распиливает сейф в кабинете Ежова и фотографирует документы.

И вот, наконец, он получает задание убить Ежова.

С топором в руке, одетый в замусоленный ватник и ушанку с болтающимся ухом, он подкрадывается сзади к пишущему что-то за своим столом командиру и, взахлёст размахнувшись, бьёт его топором по голове.

Топор втыкается в голову, словно в деревянную колоду, и не поддаётся обратно, только голова от рывков дёргается из стороны в сторону.

Кизяк в ужасе отступает. Ежов поворачивается, на его лице укоризненное изумление.

- Что же ты... сделал... Саша... - говорит он и, поднявшись, медленно идёт прямо на своего убийцу, протягивая к нему руки.

Шаг за шагом Кизяк отступает, но вот он в углу комнаты, и руки мёртвого Ежова смыкаются у него на шее...



Кизяк проснулся от собственного крика, его рука разрывала воротник гимнастёрки. Подняв глаза, он увидел полковника Ежова и Зубова.

- Ну, пошли, - сказал Зубов.

Протирая глаза и озираясь по сторонам, Кизяк плёлся за командиром. Позади зачем-то шли два вооружённых солдата. Кизяк незаметно ощупал свою кобуру; пистолета там не оказалось.

Уже темнело. Вокруг пустой сцены, освещённой фарами автомобилей, собрались солдаты из оцепления. Никаких следов  фестиваля заметно не было.

Проходя мимо эстрады Ежов задержался и поднял глаза. На заднике красовались похабные карикатуры и выведенный огромными буквами лозунг: "МЕНТЫ - КОЗЛЫ!".

Ежов невыразительно посмотрел на Кизяка, и они двинулись дальше, к машине. 

________________



Ещё никогда маленький приграничный городок не видел такого мощного наплыва народа. С самого утра переполненные электрички прибывали сюда из Петрограда одна за другой, а конца им не было видно. Толпы молодых людей, проследовав через город и основательно подчистив местные магазины, направлялись по шоссе в парк, прежде пустынный, а сегодня обещавший стать центром паломничества всей пёстро разодетой и волосатой публики северо-запада.

Джинсово-кожано-металлический поток вливался в оцепленную ангелами ада (нанятыми в большинстве из воронов) зону мероприятия и рассеивался по склону горы перед сценой.

Ближе к вечеру, когда на сцене закончилась настройка аппаратуры, в воздухе повисло временное многообещающее затишье.

Обстановка уже начинала накаляться. Свист и шум усиливались по мере исчезновения солнца за верхушками деревьев.

В первом отделении должны были выступить "Апокалипсис", "Синдром камикадзе", "Группа риска", "Мать" и "Прямая наводка". Во втором - "Эксгумация", "Закрома Родины", "Нудистский пляж" и "Выпячивание недостатков".

Но вот, наконец, вспыхнули прожектора, и в полную силу, заставив содрогнуться вековые сосны, начал своё выступление "Апокалипсис".

В это же время на опустевшем берегу можно было заметить две фигуры. Принц и Роза только что вышли из воды и, взявшись за руки, смотрели друг на друга. Тёмно-оранжевое солнце клонилось к горизонту, высвечивая на свинцовой воде дорожку, соединявшую уже утомленное за день светило и силуэты ещё только просыпавшихся для жизни юных созданий. И эти двое были счастливы.



 

Постскриптум



Над ухом звенел будильник, но Дима был не в силах прекратить этот изматывающий душу кошмар. Он ненавидел звонок своего будильника. Когда завод кончился, Котов привычным движением опустил руку, нащупал стоящую на полу бутылку и поднёс горлышко к губам.

Бутылка была пустая.

Котов бессильно опустил руку, и бутылка покатилась по полу.

Нужно было вставать во что бы то ни стало. Дима сосчитал до трёх и решительно поднялся.

Сидя на кровати, он некоторое время  ждал, пока комната перестанет кувыркаться. Затем встал и прошлёпал в ванную.

Склонившись над раковиной, долго пил воду. Потом, не глядя в зеркало, причесался и вернулся в комнату.

Одевшись, он вышел на улицу, под моросящий ноябрьский дождик.



У приёмного пункта стеклотары уже собралась очередь.

- Хозяин пришёл, - сказал кто-то. - Дима, открывай, три минуты осталось.

Котов проследовал через магазин в пункт, нацепил ватник и почувствовал себя плохо. Вернувшись в служебный коридор магазина, он зашёл в туалет, спустил штаны и сел на унитаз. Через минуту стало немного легче. Бумаги в туалете не оказалось. Дверь снаружи подёргали, но Котов не хотел подниматься. Послышались женские голоса и в дверь решительно постучали.

Котов встал, натянул штаны и дёрнул за верёвочку сливного бака.

Воды там не было.

Почувствовав приступ тошноты, Котов склонился над унитазом и выпустил слюну. Липкая, тягучая субстанция провисла и соединила то, что было в унитазе, с языком.

Котов стал натужно блевать.

Стук в дверь не прекращался.







ЧАСТЬ  ВТОРАЯ



Ужасаясь, рассказываю...
Латинское изречение



ГЛАВА ПЕРВАЯ







"Бочонок"



Второго сентября 1988 года в пивном баре "Бочонок", что на 16-й линии Васильевского острова, за угловым столом напротив входа сидели четверо. Это были Дима Котов, Вера, Петрушка и я.

Место, даже по тем временам, было поганое: грязно, шумно, запах - не то мочи, не то испорченной рыбы. И всё вперемешку с табачным дымом, хоть топор вешай. Рожи кругом - не приведи господь! Да и мы сами были в этот день, наверное, не лучше...

- Вы нарочно меня сюда привели? - сказала Вера, прикуривая мятную сигарету.

Она сидела у окна, спиной к залу. Я тоже сидел у окна, напротив, в самом углу. Рядом со мной был Котов, а Петрушка примостился в торце стола, на отдельном стуле, так как место на лавке рядом с Верой было завалено нашими вещами.

- Продолжайте без меня, я ухожу.

Поперхнувшись пивом, Котов стал торопливо уговаривать:

- Вера, Верунчик, потерпи, сорок минут осталось. Коньячку, водочки возьмём, шампанского тебе... А, Верунчик?

Мы с Петрушкой смотрели на Веру умоляюще. Она обвела нас презрительным взглядом и положила сумку на место.

Все четверо мы учились когда-то в одном классе и к выпуску 1979 года составляли уже вполне дружную компанию. Потом встречались, конечно, не так часто, но один раз в году, первого сентября, явка, как и прежде, была обязательна.

Вот и вчера, собравшись дома у Котова отметить День знаний, мы к утру как всегда перебрали, немного поспали и теперь дожидались здесь открытия (в 14.00, если кто помнит) винных магазинов.

- Смотрите-ка, - сказал Петрушка. Он держал в руках кусок газеты с грязного стола. - Некто Крякин увидел в лесу НЛО, пошёл туда... тут много, я вкратце... Навстречу вышли трое... сумерки... силуэты... Короче, - Петрушка поднял на нас очки, - этому Крякину предложили лететь с ними. Он спросил, когда можно будет вернуться обратно. Ему ответили - никогда.

Петрушка замолчал и стал сосредоточенно обгрызать хвост сушёной воблы.

- Ну и?!. - сказали мы хором.

- Он отказался.

Последовала пауза.

- Вообще-то последнего вопроса я от вас не ожидал, - заметил Петрушка.

Мы опять помолчали. Ночная попойка, конечно, отразилась на наших умственных способностях. Понятно, что улетевший не смог бы поведать о случившемся. Теперь каждый из нас стал думать, как бы он сам поступил на месте Крякина.

- А как бы ты поступил на месте Крякина? - обратился я к Котову.

Год назад Диму вышибли из одного популярного ансамбля, где он успел накатать чёсом кругленькую сумму. Тратить заработанные деньги пока не спешил и потому работал приёмщиком в пункте стеклотары. Его родители давно жили за границей, и Дима единолично занимал двухкомнатную квартиру. Для комфортного состояния туловища у него было, кажется, всё: деньги, квартира, вино, частые легкомысленные романы.

- Согласился бы, - сказал Котов.

Мы все к нему повернулись: этого ответа от него никто не ожидал.

- Сева, а ты? - спросил я, уже не просто так, а потому что стало интересно.

- Тоже.

Сева Петров был единственный из нас женат и притом неудачно.

После этого мы все посмотрели на Веру.

- И я бы согласилась.

Вера Дансева не очень любила о себе распространяться, а мы особенно не расспрашивали. Поступила в мединститут, бросил. Работала администратором в "Интуристе", но недолго. Сняв квартиру, ушла из дома, но нас к себе никогда не приглашала. За последние годы Вера сильно переменилась.

- Вера, а ты сейчас работаешь где-нибудь? - бестактно спросил Петрушка.

- Да. То есть, нет... Потом расскажу.

- Боб, а ты сам-то?

А я сам ещё не знал. Поэтому отвечать не стал, а принялся рассуждать по поводу возможности смыться отсюда на летающей тарелке. Вдруг, предположил я, инопланетянам нужен только мой мозг, глаз или, допустим, печень? Петрушка съязвил по поводу моего мозга в масштабах космоса и заодно выразил беспокойство по поводу чрезмерных нагрузок на котовскую печень. Обстановка разрядилась, и Вера сказала, что пока мы будем пить "эту гадость", в космос нас никто не возьмёт.

Котов глянул на часы и предложил допить то, что стоит на столе. Было без четверти два. Вот тут-то всё и началось.





Иванов



- Позвольте к вам подсесть, молодые люди?

Это сказал субъект в длинном мешковатом плаще неопределённого цвета с небритым лицом сорокалетнего бродяги.

- Садитесь, мы уходим, - сказал Петрушка.

Вера придвинула к себе вещи, и субъект присел, поставив на стол свою отпитую наполовину кружку. Потом он внимательно обвёл нас мутными глазами. У меня по спине почему-то пробежали мурашки и перехватило дыхание. Мои друзья заёрзали, Вера нервно повела плечами. В чём дело? Такое ощущение, что этот человек сначала вытянул из нас, а потом вернул обратно все наши мысли и чувства. Нет, он не похож на обыкновенного пьянчужку, мы это вдруг сразу поняли.

- Простите, я сидел к вам спиной за соседним столом и поневоле слышал разговор.

В зале было шумно, да и не сидел он за соседним столом. Вообще было непонятно, откуда он взялся.

- Конечно, для того, чтобы улететь в неизвестность, нужно обладать достаточной долей безрассудства или отчаяния. Как говаривал дружище Оппенхайм, "глупец ищет счастья вдали; мудрый выращивает его рядом с собой".

- Спасибо за совет, уже вырастили, - сказал Котов.

- Я вижу, Дима, что поиски земного счастья завели вас в тупик.

- И что дальше?

Мы посмотрели на Котова укоризненно: он вёл себя грубо.

- Скажите, кто вы? - спросила Вера.

- А как вы думаете?

Мы стали думать. Наш собеседник словно в насмешку притянул ладонью коробок спичек со стола, вытянув руку на уровне наших глаз. Коробок шлёпнулся о ладонь, словно прицепленный на резинке, и пальцы сжались. Незнакомец встряхнул коробок, прикурил беломорину и с улыбкой обвёл нас своим взглядом. У меня опять перехватило дыхание.

- Вы - гуманоид? - сказал Петрушка.

- Вроде того, если хотите.  Как насчёт того, чтобы угостить гуманоида пивом и лёгкой закуской?

Сева послушно отправился  стойке и принёс пиво с набором, а мы стали молча курить.

Гуманоид набросился на солёную рыбу, варёное яйцо и сушки, жадно отхлёбывая водянистое пиво большими глотками.

- Извините, - выговорил он с трудом, - прыжок из античности меня слегка утомил.

Ни одно слово, произнесённое гуманоидом, н вызывало у нас  ни малейшего сомнения. В голове было ясно, празднично и спокойно, ни следа от похмелья. Он жевал, мы смотрели на него, и кто-то из нас подумал, что надо его как-то называть.

- Иванов, - представился незнакомец.

- Почему? - спросил я.

- Потому что я здешний... Но родился несколько позже... Кстати, меня разыскивают.

- За что?

- За то, что я вступаю в контакты, расщепляя пространственно-временные связи.

- Это кому-нибудь приносит вред?

- Бывает и так. Однако, при этом у людей появляются колоссальные возможности, они становятся... как это у вас говорится... кузнецами своего счастья!

Мы молчали, пытаясь что-нибудь понять.

- Так вы можете перебросить любого человека в другое время! - догадался Петрушка.

- Не совсем любого, но лично вас, например, могу. И вас, и вас, и вас тоже.

- А вы, случайно, не из летающей тарелки?

- Ну, если вам так проще, считайте, что из летающей тарелки.

В наших головах зашевелилось множество вопросов.

- Почему вы открыто не вступаете в контакт с нашей цивилизацией? - спросил Котов о наболевшем. Из всех жанров литературы он предпочитал отечественную фантастику.

- А меня всегда удивляло, почему вы задаётесь этим вопросом. Ну подумайте сами: что происходит с туземцами после того, как в контакт с ними вступает более развитая цивилизация?

Вот это теперь стало понятно даже Котову.

- Бог есть? - спросила Вера, не поднимая глаз.

- Детский сад... - покачал головой гуманоид. - Ну, если вы допускаете, что молекула жизни или, допустим, вот эта пивная кружка могли появиться из хаоса постепенно, сами по себе, эволюционным путём, то считайте, что Его нет.

- С точки зрения физики, хаос с течением времени не упорядочивается, а нарастает, - сказал умный Петрушка.

Мы начали чувствовать себя полными идиотами.

- А почему вы заговорили именно с нами? - обратился я к гуманоиду.

- Потому что именно вы и примите моё предложение.

- Лететь на тарелке? - сморозил Котов.

- Вернуться в прошлое.

На несколько секунд мы словно одеревенели. У меня в голове тупо прокрутились сюжеты из "Янки при дворе короля Артура".

- А что нас ждёт в будущем? - спросила Вера.

- Про вас лично не могу сказать ничего определённого, но так, вообще, кое-что помню из истории. Горбачёв, перестройка, Ельцин, Путин, общеевропейская валюта, Америка, Олимпийские игры 2012 года... Что-то в таком роде.

Голова у меня пошла кругом; из сказанного мне были знакомы только два слова: Горбачёв и перестройка.

- Теперь сделаем так. Каждый напишет на бумажке год, в котором он хотел бы оказаться. Потом сложим их вместе и посмотрим, что получится.

Тут до меня дошло, что Иванов разговаривает с нами, не открывая рта. Он постоянно что-то сосредоточенно грыз и рвал зубами, запивая пивом. А вот мои спутники, кажется, этого ещё не поняли.

Вера попросила у меня ручку, взяла салфетку и сразу написала какую-то цифру.

Я сопоставил кое-какие даты и тоже написал, затем передал ручку Котову.

Тот тоже написал.

Петрушка думал с минуту, затем тоже что-то вывел.

- А теперь полюбуйтесь, - сказал Иванов.

На всех четырёх бумажках стояла цифра "1982".





Санитары



- Возьмите это, - заторопился вдруг Иванов и высыпал из ладони на стол четыре довольно крупные белые таблетки, похожие на аскорбинку. - Примите завтра ровно в полночь. До этого мы ещё встретимся. Мне нужно выйти в туалет...

Иванов встал, но направился не к выходу, где был туалет, а вглубь зала и сразу затерялся в толчее.

Послышался шум, в дверях показались санитары в белых халатах. Их было двое, и они сразу подошли к нам.

- Мы разыскиваем опасного сумасшедшего, сегодня утром он задушил врача и сбежал из больницы. Называет себя гуманоидом. Способен проделывать кое-какие дешёвые фокусы. Он вам что-нибудь говорил? Передавал какие-либо предметы?

Переглянувшись, мы  покачали головами.

- В какую сторону он направился?

Котов неопределённо махнул рукой. Санитары двинулись в указанном направлении, и их белые халаты плавно растворились в толчее.

- Мне тоже надо... в туалет, - сообщил Петрушка и тоже, можно сказать, растворился. С ним всегда происходило такое от волнения.

А я вдруг понял, что эти санитары говорили с нами, не разжимая губ.

- На входе не видели никаких санитаров, - сказал Петрушка, вернувшись из туалета.

На часах было всё так же без четверти два.





Ночь



Мы зашли в магазин, вернулись в квартиру и как-то быстро все напились. Петрушка и Котов рядком заснули, а мы с Верой, сидя в красном свете абажура, ещё кое-как переговаривались. Котовский видеомагнитофон (большое богатство по тем временам) с выключенным почти до нуля звуком показывал душераздирающий ужастик. Я наполнил две рюмки и жестом предложил выпить. Вера взяла свою и икнула, расплескав половину. Она виновато улыбнулась, я долил, и мы выпили.

- Слушай, Карлов, а что ты вообще обо мне знаешь? - неожиданно и громко спросила Вера.

Предшествовавшие четверть часа мы молчали. От неожиданности Котов заворочался, а Петрушка заохал во сне.

Я ждал, что Вера продолжит, но минут через десять понял: она сказала всё, что хотела.

- А что я должен знать? - спросил я ещё немного погодя.

- Помнишь десять заповедей?

С длинными промежутками я стал перечислять то, что помнил. Правда, спешить было совершенно некуда. На "не прелюбодействуй" Вера жестом меня остановила.

- Как ты понимаешь эту заповедь?

Я задумался. Не называть же грехом любые добрачные отношения и всё такое...

- Наверное, действия, приносящие какой-то вред?

- Карлов, я тоже так думаю. А скажи мне, пожалуйста, приносят ли какой-нибудь вред проститутки?

- Наверное, разносят что-нибудь венерическое, СПИД...

- Врёшь, глупости. Проститутки не работают без презервативов.

Мне показалось, что Котов пошевелился.

- Тогда не знаю. Может быть, это не грех. Может быть, для некоторых даже благо.

Вера хитро прищурилась:

- Хочешь, что-то скажу?

- Не надо.

- Это тоже ещё не всё.

Затушив сигарету мимо пепельницы, Вера засучила рукав выше локтя.

Я не стал утруждать себя фокусированием пьяных глаз, и так всё было ясно.

- Давно?

- Что именно?

Мы помолчали, глядя в телевизор: на экране замелькали кадры отчаянной порнухи. Я налил в рюмки, выпил свою.

- Это, - она шевельнула рукой, - давно, лет пять. А то, - она кивнула на телевизор, - потом, когда понадобились деньги... на это.

Вера выпила. Я посмотрел на кровать. Мне снова показалось, что Котов не спит - слишком уж тихо он лежал.

- Котов, ты не спишь?

- Нет, - послышался приглушённый звук из подушки.

- Слышал?

- Слышал. Я и так знал.

- А-а... чего ты вообще, спящим притворяешься?

- Не притворяюсь. Просто лежу.

Котов лежал лицом в подушке и его было еле слышно. Он поднялся и сел на кровати. Я разлил на троих. Мы выпили. Котов взял руку Веры и стал её разглядывать.

- Ну и дура, - сказал он.

Вера отдёрнула руку и спустила рукав. Мы помолчали.

- А ты откуда знаешь? - спросил я Котова.

Тот посмотрел на Веру.

- Я здесь пару раз кололась с приятелем. Предлагала ему сдать вторую комнату. Взяла с него слово, чтоб помалкивал.

- Я не подумал, что это так серьёзно. Теперь завязать не можешь?

- Нет.

Котов налил себе водки в фужер и медленно выпил. Содрал кусок кожуры с апельсина и сунул в рот.

- Хреново, в общем. Как и у меня.

С этими словами он снова вытянулся животом на своей кровати и через несколько секунд засопел в унисон Петрушке.

Я не сводил глаз с Веры. То ли благодаря лёгкому шоку от сказанного, или просто от её присутствия, мне вдруг мучительно её захотелось.

Вера икнула и, глядя на меня, засмеялась.

- Карлов,  ведь ты всё ещё меня любишь.

Это была правда. Она смотрела на меня, блестя пьяными раскосыми глазками и насмешливо улыбалась.

- Знаешь, что очень важно в нашей работе? - проговорила она кокетливо. - Иметь привлекательное нижнее бельё. Хочешь покажу?..

У меня похолодело в животе, в голове стало ясно, как в космосе. Вера закинула свою длинную ногу в туфле на столик и медленно, пальчиками потянула к себе юбку.

Её чёрные в сеточку чулки держались на резинках, а кружевные трусики были почти прозрачны. Это было слишком. У меня закружилась голова, я почувствовал, что близок к оргазму. Я опустился на колени и, обняв её за бёдра, стал покрывать поцелуями обнажившуюся часть ноги между чулками и трусиками. Вера, кажется, тоже плохо соображала, что делает. Она порывисто вздохнула и обхватила мою голову руками.

- Хорошо, - сказала она, - пойдём в ту комнату. Сделаю  напоследок что-нибудь хорошее...

________________



Мы открыли глаза, кажется, одновременно, когда луч дневного солнца,  медленно подобравшись, лёг на наши веки. Под нами был только ковёр; сверху - покрывало, стянутое с кровати, скорее всего, уже во сне, под утро. На полу была разбросана наша одежда. Блаженство и отчаяние владели одновременно моим существом. Была ещё надежда... В дверь просунулся Котов. Присвистнул и скрылся, а через минуту присвистнул просунувшийся Петрушка. Я, не глядя, запустил в него ботинком.

- О чём ты думаешь? - спросил я Веру.

- Наверное, о том же.

- Думаешь, это возможно?

- Если это произойдёт, я выйду за тебя замуж.

Когда мы оделись и вышли, Петрушки уже не было, а Котов с видом зомби начинал прибираться в комнате. Хотя на столе ещё стояли начатые бутылки, пить уже никто не мог. Мы вышли на улицу.

- Прощай, на всякий случай, - сказала Вера, усаживаясь в такси. - Если ничего не произойдёт, больше не увидимся.

Только когда машина тронулась с места, я понял смысл этой фразы и похолодел.





Котов



Когда Петрушка ушёл, Дима занялся уборкой в комнате. Несмотря на то, что выпивки для опохмелки оставалось ещё вполне достаточно, он закупорил и убрал бутылки, а наполненные стаканы безжалостно выплеснул в раковину. Там, в раковине, нагромоздилось порядочно посуды, и Котов добросовестно её вымыл.

Первое, что Дима сегодня сделал, проснувшись, - это проверил наличие таблетки, так как было ещё трудно разобрать, что приснилось, а что было на самом деле. К своему огорчению он обнаружил, что таблетки в кармане нет.

- Сигареты под столом валяются, - подсказал Петрушка. Его уже выкрутило в туалете едва ли не наизнанку. Он сидел в кресле бледный и дрожащий, собираясь силами встать и уйти домой.

Дима с досадой отмахнулся и стал тереть лоб. Петрушка вяло попрощался и направился к выходу.

- А ты помнишь этого Иванова? - спросил он, уже держа руку на замке входной двери.

Котов впился в него расширенными глазами.

Петрушка достал из кармана свою таблетку, подбросил на ладони и, приблизив к очкам, попытался разглядеть её.

- А моя... где? - проговорил Дима.

Петрушка спрятал таблетку, приложил ладонь к голове и простонал:

- Котов, что дома-то будет?

Сказав это, он удалился.

Дима сел в кресло, плеснул себе чего-то в стакан и выпил. Скорее всего, свою таблетку он, по пьяной привычке, раз десять перепрятывал. Алкоголь на время прояснил мысли, и Дима решил проверить наиболее вероятные места в процессе уборки. Когда он начал снимать с кровати постельное бельё, то сразу наткнулся на таблетку. Она была под подушкой.

________________



Предшествовавшая описываемым событиям пятилетка отмечалась для Димы Котова стремительными взлётами и ещё более стремительными падениями; большой радостью и великой печалью.

Весной 1982 года, вернувшись из армии, он, по настоянию родителей, поступил на рабфак института. Сами родители уехали на работу в Монголию, оставив Диму одного в отдельной двухкомнатной квартире. Тогда он бросил институт и сколотил ансамбль, специализировавшийся на обслуживании свадебных торжеств.

Благодаря административной жилке Котова, дела у ансамбля шли неплохо - деньги платили по тем временам хорошие, а дармовая выпивка и доступные женщины делали жизнь беззаботной и приятной.

В 1986 году судьба преподнесла ему новый подарок: их ансамбль заметил известный композитор Александр Марусин. За пару месяцев он превратил ресторанных лабухов в настоящую рок-группу, исполняющую не очень качественный, но популярный в массах музыкально-поэтический материал.

Как стало ясным уже впоследствии, группа изначально существовала только как способ обогащения самого Марусина. Людей можно было менять как износившиеся детали механизма. Но Котов понял это только тогда, когда его самого, на пороге пика популярности группы, выставили на улицу. "Дайте мне хороших ребят, - говорил когда-то Дюк Эллингтон, - а играть я их как-нибудь научу." Александр Марусин имел противоположное мнение по данному вопросу.

Тогда же Котова постигло душевное потрясение, на личном фронте: его бросила любимая девушка. Марина не выдержала бесконечных гастролей и неопределённости. Получилось так, что и группу, и Марину он потерял едва ли не в один день.

Вот уже год Котов работал приёмщиком в пункте приёма стеклотары. График - неделя через неделю, по двенадцать часов. Деньги хорошие, работа - дерьмо. Переодевшись в ватник и перчатки без пальцев, скрупулёзно обсчитывая пьянчужку или полуслепую бабушку на пять-десять копеек, он чувствовал себя не то Гобсеком или Плюшкиным, не то (в минуты просветления) просто мерзавцем.

В личном плане дела на данный момент обстояли следующим образом.

Рядом с домом находился ДК им. Кирова с танцевальным "Мраморным" залом, где собирались по большей части моряки из находившегося поблизости училища и девушки из соседних общежитий с целью знакомства. Девушек интересовала возможность выйти замуж, их партнёров - случайная связь.

Перед матросами и лимитчиками Котов имел решающее превосходство: у него была квартира, и он мог предъявить её незамедлительно.

Сценарий всегда был один и тот же. Дима прохаживался по танцевальному залу и буфету, разглядывая наиболее привлекательных особей женского пола. Девица, ответившая ему заинтересованным взглядом, намечалась жертвой низменных интересов Котова и приглашалась на медленный танец.

Во время танца Котов в непринуждённой форме давал о себе необходимую информацию ("знаете ли, сидел-сидел один в пустой квартире...").

После танца (одного, не более) они выходили прогуляться по свежему воздуху. Вскоре Дима с удивлением замечал, что они находятся возле его парадной и предлагал зайти, попить чайку. Подавляющее большинство особей легко соглашалось, движимое любопытством и смутной надеждой. Немногие для приличия заставляли себя поуговаривать, совсем немногие, единицы, наотрез отказывались. В последнем случае Котов, если было не лень, возвращался в ДК.

Таким образом, новая знакомая становилась его любовницей - приходящей или живущей с ним какое-то время.

Связь продолжалась до того момента, когда любовница заговаривала о браке. Это происходило в разных случаях по истечении одного дня (всего один раз) до нескольких месяцев (тоже всего один раз).

Для "приходящей" Котов вдруг становился ужасно занятым человеком - буквально ни минуты свободной для свидания. И девушка отчаливала.

С сожительницей иногда приходилось расставаться при помощи жестокой шоковой терапии. Это могла быть грубо спровоцированная ссора с шумным уходом, даже с дракой. Или тихое признание в несуществующей венерической болезни (заканчивавшееся тем же самым).

Получалось, что и в личной жизни без Марины у Котова всё складывалось погано, и выхода из этого круга до вчерашнего дня он не видел.

То, что произошло в пивном баре, каким бы нелепым не казалось, было свершившимся фактом, и таблетка на его ладони была вещественным тому подтверждением. Ну, а кем на самом деле является этот Иванов - сумасшедшим или волшебником - он узнает сегодня в полночь.



Так думал Дима Котов, прослеживая шаг за шагом события последних лет жизни.

Когда Иванов предложил написать год возвращения в прошлое, всё это прокрутилось у Димы в голове за одно мгновение, и он без колебаний выдал 1982 год, не задумываясь о том, что получит взамен уже опробованного.

Вернувшись в прошлое, можно окончить институт и стать грамотным специалистом. Или просто найти интересную работу с учётом склонностей... Дима подумал о своих склонностях и не обнаружил ничего значимого или даже просто приличного. "А, может быть, просто иметь деньги и жить в своё удовольствие?" Зная всё наперёд, это не составит труда. От такой простой мысли ему полегчало.

"А ещё хорошо бы закрутить всё с начала с Мариной..." - размечтался Котов. Эта идея неожиданно и приятно обожгла ему внутренности. Вот уже больше года Марина была потеряна для него навсегда. Она была замужем и так безнадёжно далеко, находясь в одном с ним городе, что мысли о ней чем-то напоминали воспоминания о безвозвратном детстве. Пожалуй, она была единственным человеком в его жизни, к кому он относился без присущего ему эгоизма, открыто и естественно, чаще всего честно. Короче, как это выяснилось после разрыва, он её любил.

Тишина вдруг рассыпалась от дребезга стоявшего на полу телефона.

- Да...

- Здравствуй, - послышался в трубке игривый женский голос.

Пытаясь вспомнить, Котов напрягся.

- А, привет! - сказал он, так и не вспомнив.

- Магнитофон починил?

Вспомнил. На прошлой неделе он привёл из Мраморного зла очередную жертву - даму привлекательную и покладистую, лет тридцати. Она была не прочь выпить, и в этот день, как выяснилось, крепко поссорилась со своим мужем. А к замужним Котов относился с особенным пиететом. Любовное приключение почему-то вылилось в заурядную пьянку с вызваниванием её подруг и котовских друзей. В разгар веселья кто-то уронил на пол магнитофон.

- Хочешь я приеду?

У Димы знакомо и приятно засвербело в паху. Для приличия он стал кокетничать.

- Опять напьёмся?

- Не... больше не будем.

- С мужем поссорилась?

- Для меня он давно уже ноль. Так что, ты не занят сегодня?

Этот вопрос возвращал к действительности. Если бы Котов рассказал сейчас, как он сегодня занят, она бы точно не поверила.

- Ну, что молчишь?

- Знаешь, ты даже не поверишь, как я сегодня занят.





Вера



Как только машина тронулась, все мысли Веры сосредоточились на одном: содержимом выдвижного ящика на кухне её съёмной однокомнатной квартирки. Оглушительные дозы алкоголя дали ей возможность не думать об этом почти двое суток, но теперь всё позади, а впереди - только выдвижной кухонный ящик.

Две выкуренные подряд сигареты помогли превратить вечность пути с Васильевского на Гражданку в какую-нибудь сотню тысяч лет. И вот, наконец, дом, парадная, этаж, дверь, замок, кухня, ящик... ПУСТО!!!

В комнате тоже пусто, одна мебель. Ясно, здесь был Банан, но это пока не важно. Есть место, куда не залезут и при обыске. Там пять кубиков - то, что ей сейчас необходимо.

Есть! Теперь быстрее к ящику... машинка на месте... сейчас...

Ну вот... и хорошо.

________________



Вера лежала в комнате на тахте, мысли текли ясно и спокойно. В тайнике, кроме пяти кубиков раствора, лежали пять двадцатидолларовых бумажек, небольшой револьвер "бульдог" и запечатанная коробочка патронов.

Вера сняла не в меру кокетливое для предстоящих дел черное облегающее платье, ополоснулась под душем, надела джинсы и свитер. Подбросила тяжёлую коробочку на ладони, разорвала картон и вставила в барабан пять патронов. Остальные высыпала на дно спортивной сумки. Туда же легли револьвер и пакетик со всем необходимым для инъекций. Доллары - в карман. Сняла трубку телефона и набрала номер.

- Привет, это Вера. Да. Будь дома, я подъеду. Да, отдам за старое и возьму ещё двадцать.

На улице моросил дождь, машины не останавливались. Уже половина пятого, час пик... Вера плюнула и влезла в переполненный автобус. Потом метро.

Но вот и на месте. Женщина в богатом халате производит расчёт.

- ...Итого шестьсот двадцать пять рубликов. Ещё двадцать кубов ты просишь, плюсуем триста. Девятьсот двадцать пять изволь выложить.

Вера бросила на стол доллары. Глазки женщины радостно заблестели.

- Сдачи нет.

- Не надо. У тебя можно выпарить?

________________



Кафе "У Казанского". В дверях чёрной масти вышибала.

- Позови Банана.   

- Дэвочка, я этого слова не слышал. Алексей занят, он не выйдет.

- Скажи, что Вера принесла долг.

Абрек запер дверь изнутри и скрылся. Через минуту появился снова.

- Он сказал, что ты ему ничего не должна.

Вера начала кусать губы.

- Скажи, что есть дело... ему угрожает опасность... это важно.

Несколько секунд абрек раздумывал, затем снова скрылся за дверью.

Наконец вышел Банан. Он был среднего роста, с развитой мускулатурой и бычьей шеей. Рожа его лоснилась от обильной мясной пищи, изо рта торчала спичка.

Банан не спеша поиграл спичкой на сальных губах и, наконец, проговорил:

- Чего тебе?

- Есть дело. Касается лично тебя.

- Дома была?

- Да, была. Но это неважно. Пошли, отойдём.

Банан, незаметно шныряя глазами по сторонам, но ещё больше не желая выказать трусость, пошёл рядом с Верой.

Они свернули в ближайший двор, зашли в первую парадную и поднялись на площадку последнего этажа. Дверей здесь не было, выше находился только чердак. Банан оперся затянутым в джинсы спортивным задом о подоконник и скрестил руки.

- Чего хочешь?

- Подожди, прикурю.

Вера порылась в сумке, достала сигареты, прикурила. Банан не курил и не пил. К нему вдруг исподволь стала подкрадываться какая-то неосознанная тревога.

- Ну что, будешь со мной работать? - сказал он грубо. - Или будем по-другому вопрос решать?

Вера смотрела на него и молча курила. Смотрела как-то по особенному, и Банан начал терять самообладание.

- Ты что думаешь, без меня будешь работать?.. Говори, а то здесь тебя сейчас замочу!..

Продолжая смотреть на него, Вера отрицательно покачала головой.

- Сегодня пойдёшь в "Европу" - я там буду - отдашь всё, что должна за ту неделю. Если бы дома застал, расписал бы рожу от уха до уха. Сейчас попросишь прощения и поедешь переодеваться, шмотки я не трогал.

Банан встал в проходе, щёлкнул выкидным ножом и указал глазами на свои штаны:

- Работай.

Вера сделала шаг назад и опустила руку в сумку.

- Без платка. Да... что ты там вешала входному? Кто мне угрожает?

- Я. - Вера взвела курок и нацелила револьвер в лоб сутенёра.

Лицо у Банана медленно вытянулось, спичка выпала изо рта и повисла на нижней губе. Вытаращив глаза и дрожа всем телом, он смотрел в чёрное отверстие ствола. Револьвер медленно опустился до уровня ширинки, а потом раздался выстрел.

Грохот, многократно усиленный каменными резонаторами старого подъезда, произвёл лёгкий шок и отодвинул боль на несколько мгновений. Но вот Банан, срывая голос, заорал и схватился руками за простреленную мошонку. На каменную площадку закапала кровь. С этого мгновения плохо осознавая происходящее, Вера бабахнула ещё три раза туда же и ещё раз куда-то мимо. Несколько раз щелкнула пустым курком. Бросила револьвер в сумку, спустилась, стараясь не ступать в кровь, перешагнула через корчащееся тело.

Она уже была внизу, когда на этажах начали осторожно приоткрываться двери, и соседи, через цепочки, испуганно спрашивали друг у друга о происходящем. Сорванный голос где-то продолжал страшно хрипеть, кровь и капала в лестничный пролёт.

Миновав пустой двор, Вера вышла на улицу. Никогда раньше она не замечала, что ровный городской шум столь благозвучен и так хорошо действует на нервы.

________________



Вера Дансева училась в школе неважно. Она была спокойна, но остра на язык, и учителя её побаивались. В выданной характеристике значилось: "Груба с учителями и старшими, безразлична к учёбе, от общественной работы отказывается демонстративно, с товарищами по классу не общительна."

В общем, всё было приблизительно так, за исключением последней фразы. Ведь у неё были и я, и Котов, и Петрушка... Трудно сказать, что нас связывало. Возможно, мы, все четверо, были дальними потомками какого-нибудь великого сумасшедшего.

В восьмом классе Вера показала всей школе, что она способна на поступок. Наш преподаватель физкультуры имел слабость подглядывать в женскую раздевалку, да и вообще смотрел на девочек как-то нехорошо. Однажды, когда учитель прильнул к щёлке в очередной раз, Вера тихо подошла сзади и тонула его за плечо. А когда он обернулся - влепила ему оглушительную затрещину. Больше всего меня удивило то, что она дала и второй раз. Она ударила бы и в третий, если бы учитель, опомнившись, не схватил её за руку.

После массовых допросов в кабинете директора дело замяли, а учителя перевели в другую школу.

Полгода Вера проучилась в Медицинском институте. Конспект по истории КПСС она подписала "История болезни". Её отчислили во время первой же зимней сессии.

Года два, в то время, когда мы с Котовым тянули армейскую лямку, Вера болталась по стране с системщиками - была такая советская разновидность хиппи, путешествующих автостопом, с разработанной системой взаимопомощи. В этих компаниях или, как их там, общинах, она пристрастилась к травке, и там же первый раз укололась. Когда появилась зависимость, путешествия потеряли смысл. Собирались у кого-нибудь в квартире человек по десять, делали из салутана очень плохой эфедрин - "джеф" и тащились посредством одной на всех иглы часы или сутки, пока не заканчивался раствор. Болели гепатитом все вместе или по очереди.

Потом и это ей наскучило, да и кстати подвернулась по знакомству хорошая работа в "Интуристе". Сама по себе должность собачья, но давала возможность для валютных махинаций, в которые Веру незамедлительно и втянули. А дальше всё покатилось по наклонной. На запах "зелёных" потянулись фарцовщики, и тогда же на сцене появился Лёха Банданов - гроза невской панели и галёрки. Распугав шантрапу, он предложил Вере свою защиту.

С того дня при встречах он угощал её очень хорошим косячком, который Вера с удовольствием выкуривала дома после работы. Однажды, вместе с обычной травкой, он сунул Вере бумажный пакетик с порошком.

- Попробуй для интереса, - подмигнул он по-приятельски.

- В смысле... а сколько стоит?

- Ерунда, не стоит говорить. Тебе помочь?

- Разберусь. Спасибо...

- Ну, бывай.

На другой день Вера сама разыскала Банана и за символическую сумму взяла ещё одну дозу. И на следующий день тоже.

Вера взяла больничный, и Банан стал её частым гостем. На протяжении десяти вечеров Вера погружалась в нирвану, проживая день в ожидании вечера, а на одиннадцатый он не пришёл.

Он появился только через сутки и угостил Веру большей чем обычно дозой. Вера отключилась, и Банан её изнасиловал. К величайшему его удивлению, двадцатилетняя наркоманка, проболтавшаяся несколько лет по стране с хиппи и панками, оказалась девственницей.

Очнувшись и сообразив, что произошло, Вера едва не свихнулась от обиды. Но прошёл день, другой, а на третий она разыскала Банана и, не напоминая о случившемся, попросила дозу "того самого". Банан ответил, что обстоятельства изменились, цены выросли и вообще продают только за валюту.

Прошло ещё два года. Веру уволили из "Интуриста", она стала законченной наркоманкой.

В течение последующего времени Вера работала медсестрой, сторожем, уборщицей, посудомойкой и надомной швеёй. Когда однажды, за целую неделю, ей не удалось достать даже банки салутана, и она была готова умереть или совершить преступление, снова появился Банан. Он заметил, что Вера ещё хорошо выглядит, и предложил работу. Он оставил двадцать кубиков ханки и сказал, где его искать. Когда раствор кончился, Вера нашла его и приступила к работе.

________________



Из сумки воняло порохом. Вера зашла в общественный туалет, закрылась в кабинке и вынула из барабана отстрелянные гильзы. Завернула их в бумагу и уже улице выбросила в урну. Перешла Невский и встала на стоянке такси. Взглянув на часы, решила, что ехать рано. Можно просто погулять, ведь она видит этот город последний раз...

В нише возле Думы, там, где раньше находился спортивный магазин, расположились на заработки художники - первые ласточки городской вольницы. Вера подсела к самому волосатому, а потому внушавшему наибольшее доверие, и через полчаса на листе ватмана был готов её портрет. Вера заплатила десятку и отошла в сторону. "Неужели я такая? Наверное, приукрасил..." - подумала она, разглядывая рисунок. С бумаги грустно и отрешённо смотрела куда-то вдаль худая, но красивая молодая женщина с правильными чертами лица и стрижкой "каре". Под глазами наметились тени, но только едва-едва. Художник ей явно польстил.

Вера долго смотрела на портрет, ей стало жалко себя и обидно. Почему, почему кроме сытых свиней и безмозглых похотливых подонков с набитыми бумажниками её никто не замечает? Будь она помоложе, то непременно бы заплакала, но теперь уже разучилась... Она свернула лист в трубочку и заткнула в сумку.

Гостиный двор, Катькин сад, Дворец пионеров. Здесь, в этом дворце, Вера первоклассница занималась в кружке мягкой игрушки, и с этого места до Пушкинской улицы она знала каждый сантиметр Невского. Аничков мост с клодтовскими конями, дом Штакеншнейдера, "Гастрит", "Сайгон", "Маяк"... но это уже потом, после... Вера ускорила шаг и вскоре свернула на Пушкинскую.

Бабушка ещё на даче, ключ от комнаты всегда в кухне на гвоздике - соседи не вредные, поливают цветы...

Вот и комната, в которой она родилась и жила, пока родители не получили квартиру в новом районе. Она почти не изменилась: тот же довоенный сервант, круглый, покрытый скатертью стол посередине, горшки с цветами. Только телевизор уже новый - "Рекорд". На телевизоре заботливо вышитая салфетка, в комнате уютно и чисто. На стене тикают часы.

На серванте - круглый розовый поросёнок из кружка мягкой игрушки. Рядом фотография в рамке: улыбающаяся  первоклассница с огромным бантом на макушке. Вера больше не выдержала. Слёзы брызнули из глаз, она бросилась на кровать и, наконец, первый раз за долгие годы разрыдалась.





Петрушка



Распрощавшись с Котовым, Петрушка направился к дому. Добрёл до трамвайной остановки, из трамвая перешёл в метро, где у него кружилась голова и закладывало уши, поднялся на Владимирской и сел на лавочку.

Вообще-то он должен был ехать к жене на Петроградскую, но туда он даже не решился позвонить, за него это сделал Котов и наврал что-то совершенно лишнее. Потому что Зинаида всё равно ничего не спросит, она просто даст ему по роже для начала. Ей нужен повод, а не довод. Ей это необходимо для нормальной жизнедеятельности.

Сидя на бульваре, Сева в задумчивости чистил траур под ногтями - верный признак хорошей попойки. Ногтями левой - ногти на правой руке, и наоборот. Закончив, встал со скамейки и поплёлся домой, к родителям. Если повезёт, их не будет дома. Все ключи у него в одной связке. И от жены, и от работы, и от дома. Хорошо, что есть куда пойти.

Налево - Пушкинская, здесь жила Дансева, когда ещё ходили в школу. Как она изменилась! Ну да Бог с ней... Всё-таки нельзя так пить. Этим двоим что, они могут керосин выпить, и глазом не моргнут... Так нельзя, когда-нибудь это плохо кончится.

Двор, подъезд. Если в почтовом ящике пусто - значит, кто-то дома. Ага, есть! Ну вот и хорошо. Теперь можно будет расслабиться, отдохнуть. Принять ванну, переодеться в чистое, заглянуть в холодильник... А Зинаида - пусть звонит. Буду снисходителен, но немногословен. "Да. Нет. Возможно. Ты полагаешь?.."

Хорошо, что есть лифт. Дверь, куча соседских звонков, хорошо, что есть ключ. Коридор, кухня. "Здрасьте..." Почему так странно посмотрела? Дверь в комнату, ключ... открыто.

Через шторы в комнату проникает узкая, но ослепительно яркая полоска солнечного света. Кто-то сидит спиной к нему перед телевизором. Поворачивается, быстро встаёт и подходит. Это Зинаида.

Удар.

Ещё.

Очки отлетают, сверкнув на солнце.

Чужим сдавленным голосом: "Очки... осторожно!.."

_______________



Судьба Севы Петрова внешне складывалась благополучно. Школа с серебряной медалью, избавление от армии по зрению, университет. Но наряду с этой парадной стороной жизни, рядом с ней проходила другая, более сложная и глубокая, полная тревог и разочарований, беспокойная личная жизнь.

Ещё  в детском саду Петрушку очень интересовало, как выглядит то, что находится под трусиками у окружающих его девочек и женщин. Увидеть не представлялось возможности, а подглядывать не позволяло воспитание. Сведения, почерпнутые из разговоров со сверстниками, были столь туманны, что свидетельствовали, скорее всего, об их некомпетентности. Любопытство было удовлетворено самым неожиданным образом. Одна девочка, которую он, кстати, считал довольно строгой, сказала ему в умывальнике: "Давай глупости показывать". С этого дня они изредка уединялись и, спустив трусики, внимательно разглядывали друг друга, хотя у девочки особенно разглядывать было нечего. Недоумение Петрушки с каждым разом возрастало, а пределом мечтаний девочки было потрогать... Но это было слишком, она стеснялась.

В конце концов их застукала воспитательница. Старая дева от увиденного пришла в ужас и случившееся предала шумной огласке. Последовало разбирательство с вызовом родителей, которые так и не поняли, из-за чего шум.

Так или иначе, но разрыв был неминуем, а у партнёров на всю жизнь сохранился подавленный страх к любовным отношениям. К тому же, открылась измена: на допросе девочка призналась, что у неё был ещё один мальчик, с которым она тоже один раз уединялась в умывальнике.

Только в школе Петрушка начал снова интересоваться противоположным полом. В седьмом классе он увидел первый в своей жизни порнографический журнал. Ребята разглядывали его в туалете на переменке. Это было настоящее потрясение. На цветных иллюстрациях великолепного качества располагались не просто голые женщины, но был показан половой акт во всех его проявлениях и даже по несколько человек сразу.

Петрушка был сражён наповал. Теперь секс больше не выходил у него из головы. Он мысленно раздевал одноклассниц и взрослых женщин, изящных кинозвёзд и толстозадых учительниц - всех, кого видел, - и вступал с ними в сказочный мир сексуальных отношений. Он уже знал, что такое оргазм, но настоящая связь с женщиной ещё долго была для него тайной за семью печатями.

Его самая первая и на долгое время единственная партнёрша появилась только на третьем курсе университета. Как нетрудно догадаться, этой партнёршей была его будущая жена Зинаида.

Сева никогда не был суперменом, девчонки на него не западали. Но, главное, он сам их боялся. Точнее, боялся близости. Несколько раз, оставшись наедине с потенциальной партнёршей, он начинал так волноваться, что в самый решающий момент пасовал, чувствуя себя абсолютно не готовым... Партнёрши в подобных ситуациях думали преимущественно о себе - о том, как они поведут себя в ходе воображаемого ими сценария. Чаще всего они ожидали настойчивой атаки, в результате которой они, может быть, уступят... Отступление или даже бегство кавалера в решающий момент они считали позором и впоследствии не скрывали к нему своего презрения. Разумеется, Сева это мучительно переживал и считал себя самым несчастным человеком.

В университете он встретил Зинаиду. Она была опытна, глупа и по-женски хитра. Проучившись с Петрушкой меньше курса, она его раскусила. Случайные связи её не удовлетворяли, она хотела мужа или постоянного любовника, удобного во всех отношениях, над которым она бы имела власть. Петрушка был отличник (сама Зинаида числилась неуспевающей), не бабник, ленинградец с пропиской. И ещё ей очень хотелось принять когда-нибудь скромную фамилию Петрова вместо чудовищной Каценеленбоген.

Однажды, во время летней сессии, она в коридоре подъехала к Петрушке с просьбой списать тему из конспекта. Экзамен по предмету был уже завтра, поэтому Сева мягко, но решительно отказал. Тогда Зинаида предложила вместе писать шпаргалки. "Где?" - спросил Сева, которого пронзила радостная догадка. "Можно у меня на даче, в Озерках", - как ни в чём не бывало ответила Зинаида.

Это было конкретно. Волна радости и тревоги захлестнула нашего героя.

На этой даче произошло наконец то, о чём Петрушка мечтал, можно сказать, с детского сада. Физически это оказалось даже приятней, чем он ожидал, а вот на эмоциональном уровне - почти ничего кроме волнения. Но для первого раза и этого хватило с избытком - Сева был горд и счастлив. Зинаида действовала умело и тактично, сложностей не возникло. Психологический барьер был снят, путь к большому сексу был усыпан цветами.

Подготовка к другому экзамену, в университете, тоже не прошла даром: Зинаида получила свою первую за время учёбы пятёрку, Сева - первую в жизни тройку.

Свадьба состоялась на третьем курсе, не по-студенчески пышно - так, как хотела тёща Эльвира Станиславовна, женщина деспотичная и привыкшая жить на широкую ногу.

В семейной жизни Зинаида оказалась балованной и ленивой. Вполне вероятно, что она изменяла, когда Сева, уже работая в НИИ, отъезжал в командировки. Однако, по возвращению Зинаида так ревниво его допрашивала, что подозрения, если они и были, то сразу рассеивались.

Зато сам Петрушка был безоговорочно верен. Не потому, что он любил Зинаиду или не хотел, а просто не было случая. И вообще, он постепенно начал понимать, что далеко не вся радость жизни заключена в Зинаиде и Эльвире Станиславовне. В тайне Петрушка начал мечтать о разводе.

Но время шло, и ничего не менялось. Та же работа, те же командировки, те же жена и тёща. И никаких надежд на перемены в будущем. Для того, чтобы разорвать этот круг, должно было случиться чудо - такое, например, как встреча с волшебником или гуманоидом.

________________



Зинаида нервно курила на заднем сидении такси.

Мужа она заставила сесть рядом с водителем, чтобы всё время был на виду. Левое ухо Петрушки просвечивало красным, а на одном из стёкол очков появилась трещина. Петрушка сидел молча и смирно.

Первые удары Зинаида нанесла за самовольную отлучку, пьянку и котовское враньё по телефону. Это было не больно, не обидно и даже принесло какое-то специальное удовлетворение.

Но вот Зинаида увидела на щеке мужа следы губной помады (Вера чмокнула на прощание), и замерла в оцепенении. Это было что-то новое. Придя в себя, она, со зловещим шёпотом "ах ты сволочь...", стала избивать Петрушку как попало и чем попало.

Несчастный вырвался в коридор и, под выразительным взглядом соседки, позорно закрылся в туалете.

Некоторое время Зинаида колотила в дверь и кричала, потом заплакала и ушла в комнату. Потом из коридора стал доноситься её разговор по телефону с Эльвирой Станиславовной - со всхлипываниями и внезапными переходами на повышенные тона.

Некоторое время она курила в комнате, затем подошла к туалету и твёрдым голосом сказала:

- Едем к маме, она ждёт.

Дальше всё происходило молча.

________________



Машина свернула на Садовую. Летний сад, Кировский мост... Осталось немного, по прямой. На перекрёстке у метро "Горьковская" такси остановилось у светофора. В это мгновение Сева уже что-то решил про себя. Загорелся жёлтый и, перед тем как машина тронулась, Петрушка внезапно открыл дверцу, выскочил, захлопнул и перебежал через дорогу.

В это время поток транспорта двинулся и с той и с другой стороны. Зинаида, выйдя из машины, что-то кричала и потрясала кулаками. Водитель такси что-то кричал ей самой. Машины сзади сигналили.

У входа в метро Сева перешёл на шаг, дрожащей рукой потыкался пятаком в щель, просунул и спокойно поехал вниз по эскалатору.





Ещё немного



Когда я добрался до дома, часы показывали два часа дня. Было третье сентября 1988 года, и сегодня в полночь мне предстояло перенестись на шесть лет назад, в прошлое. Реальность происходящего не вызывала у меня сомнений с момента появления Иванова, и я был уверен, что до наступления полуночи он ещё даст о себе знать.

Даже не сняв ботинок, я повалился на кровать и уставился в полоску серого неба между оконной рамой и крышей противоположного дома. Пейзаж невесёлый, и на душе муторно. Я никак не мог понять, что следует делать в сложившейся ситуации. А что понимать, если с похмелья я не мог даже пошевелиться. В голове, которую уже затуманивал сон, шевелились кое-какие мысли. Где гарантия, что я не сошёл с ума? Где гарантия, что таблетка не содержит яд? Что останется от меня здесь, если я перенесусь в прошлое? Можно ли вернуться назад? Разве возможно всунуться в прошлое, если последующее уже существует?..

Вопросы нагромождались в моей и без того тяжёлой голове не очень долго - не прошло и минуты, как я заснул. Последнее, что я подумал отчётливо и что, по правде говоря, вообще не выходило у меня из головы ни на мгновение, были слова Веры Дансевой: "Если это произойдёт, я выйду за тебя замуж".

________________



В седьмом классе нас начинали принимать в комсомол, и после уроков проходили обсуждения первых кандидатов - отличников учёбы и общественников. После выдвижения очередной ябеды, классная прицепилась к Вере, почему та не голосует. Сам я читал под партой книгу и послушно поднимал руку вместе со всеми. Фамилия Дансевой заставила меня поднять голову. Она была умна и красива. Наверное, я уже тогда был в неё влюблён.

Вера, которую из-за собрания не отпустили на тренировку, ответила, что она как раз за. Потому что всем аллочкам-стучалочкам место именно в комсомоле.

Буквально все перетрусили, в классе сделалось тихо.

"Повтори, что ты сказала"... - чуть не сорвалось у классной, но она вовремя сообразила, что Вера повторит и ещё что-нибудь прибавит.

- Выйди вон из класса.

Вера молча встала и вышла.

- Кто ещё хочет отправиться за ней следом? - сказала классная всё тем же страшным голосом, рассчитывая закрепить свою власть над учениками.

И тогда, повинуясь внезапному порыву, я сунул книгу в портфель, поднялся и шагнул к выходу. Одновременно из разных концов класса к дверям направились ещё два мальчика. Это были Котов и Петрушка, тогда мне ещё почти совершенно не знакомые.

Догонять Веру в коридоре при них я постеснялся. А она сама обернулась и приветливо нам помахала.

Из нескольких реплик, которыми мы обменялись, выяснилось, что поступки моих "соперников" никак не были связаны с амурными делами. В частности, Петрушка готовился к математической олимпиаде, а Котову просто надоело, и он воспользовался случаем.

В гардеробе мы всё-таки столкнулись с Верой, пошутили и на улице разошлись в разные стороны.

Вскоре у неё был день рождения - 14 лет, и мать велела ей пригласить нескольких хороших девочек из класса. Вера пригласила, и, к маминому ужасу, явились три мальчика.

Так, благодаря одной из многочисленных возможностей выбора, которые предоставляются человеку на каждом шагу и позволяют нащупывать свой неповторимый путь в лабиринте жизни, каждый из нас обрёл друзей. И пусть Котов был почти начисто лишён положительных качеств, а Петрушка, круглый отличник, как казалось, не мог иметь с нами ничего общего, пусть Вера была красавицей, а я страдал от комплекса неполноценности, все мы отлично ладили друг с другом, искали встреч и находили их.





Появление гуманоида



Я открыл глаза и увидел Иванова. Он сидел за столом и жадно ел. Было уже темно, в окнах напротив горел свет, на часах половина двенадцатого. Включённый телевизор тревожно шипел на пустом канале.

- Извини, я тут похозяйничал. Моё хобби отнимает так много энергии...

Иванов был одет в потёртую форму железнодорожника, в ухе у него болталась массивная серьга с то и дело внезапно вспыхивающим камешком. Поймав мой взгляд, он быстро снял серьгу и спрятал в карман. Мне показалось, что на лбу у него размазанное и высохшее пятно крови.

- Черти полосатые... Махнул к тебе прямо со шхуны "Белый орёл", от флибустьеров. Такую заваруху замутили с купчишкой, что едва не забыл про ваши таблетки... Готов к труду и обороне?

Я сел на кровати и протёр глаза. Проспав более восьми часов, я совершенно очухался. Ужасно хотелось пить. Если бы гуманоид не сидел сейчас за моим столом, всё случившееся накануне я расценил бы не иначе как сон. Но меня радовало, что это был не сон.

- Не желаешь подкрепиться? - предложил гуманоид, громоздя себе пятиэтажный бутерброд из булки, масла, сыра, кильки и хлеба.

Я взял со стола холодный чайник, напился прямо через носик, машинально сунул в рот корочку чёрного хлеба и стал жевать, бессмысленно глядя на Иванова.

- Слушай внимательно, - заговорил он, просунув в пасть значительную часть своего сооружения. - Ровно в полночь, с боем часов, ты проглотишь таблетку. В это мгновение начнёт своё существование другой, параллельный мир, который ответвится от этого, основного ствола. До сих пор понятно?

- Приблизительно, - пробормотал я.

- В этой боковой ветке, ну, то есть, в параллельной вселенной, вы и окажетесь. Там всё от вас зависит, потому что знаете наперёд... о-о...

Опустившись на четвереньки, гуманоид полез в холодильник. Время близилось к полуночи, и я поспешил с вопросами.

- Мы имеем право вмешиваться в ход истории?

- Разумеется, зачем мне это кино по второму разу? Надеюсь, что вы как можно быстрее наделаете глупостей. Каждый ваш шаг, каждый вдох и выдох с геометрической прогрессией изменит последующий ход событий в мировом... нет, во вселенском масштабе! Ведь это потрясающе интересно!

Я подумал, не много ли берёт на себя этот тип...

- Думай как хочешь, но для каждого из вас это хороший шанс. Я ведь и сам для кого-то всего лишь пешка в игре. Не говоря уже о маленьком бонусе - второй, бесплатной, дополнительной жизни.

- Простите?..

- Ну... вы ведь умрёте там когда-нибудь, так или иначе?

- И что?

- В момент своей физической смерти каждый из вас вернётся к исходному положению - ночь с третьего на четвёртое сентября 1988 года. Нет, не так... Надо выручать девушку. Вы вернётесь второго числа днём, пока не успели наделать глупостей. Дарю вам эти дополнительные сутки и память о них.

- В любой момент можно умереть и вернуться?

- Да, можете пустить себе пулю в лоб, отравиться или удавиться - это на ваш вкус.

- А как же...

- Бог? Его там нет. Это же что-то вроде компьютерной игры. Каждый из вас сам себе бог. Я - разработчик программы. Большая игра. И она называется... "Моя судьба". Или "Мой рок". Вот, это лучше, круто получилось. "Мой рок". Рок!..

Я посмотрел на гуманоида внимательно. Он выпивал одно за другим сырые яйца; кажется, это последнее, что было в холодильнике. Пора выставить его за дверь и снова лечь спать. Кого только не притащишь к себе в дом по пьянке. Но я почему-то этого не сделал и вместо этого продолжал задавать идиотские вопросы.

- Что же останется здесь, вместо меня, если я проглочу вашу таблетку?

- Глупейший вопрос.

- Мёртвое тело?

- Зачем так мрачно! Без вас тут не пройдёт одной секунды, без вас, что называется, не начнут. Даже наоборот: я ведь обещал вернуть вас во вчерашний день. Вы забыли? Это мой маленький бонус.

- Скажите... вот это всё... что вы говорите - это известно моим товарищам?

- Они слышат всё, о чём мы говорим.

- И они это сделают?

- Не знаю.

Стрелки часов приближались к двенадцати, нужно было решаться. Я опять верил всему, что говорит Иванов.

- В таблетке яд?

- Нет.

- Что нас ожидает?

- Не знаю, честное слово.

- Почему таблетка?

- Таблетка ни при чём.

Высосав последнее яйцо, Иванов уполз в холодильник, сунул в рот закатившуюся в угол сморщенную сливу, убедился, что больше ничего нет, поднялся, отряхнул форму железнодорожника и сказал:

- Ну, мне пора.

Я запаниковал: в эти секунды решалось слишком многое.

- Погодите, но как вы это сделаете?!

- Объяснять не имеет смысла. Считай, что всё происходит на уровне ощущений.

- Но тогда так же...

Иванов сделал ободряющий жест и шагнул в запертую дверь. Часы показывали без двух минут полночь.

________________



Таблетка лежала на столе, в стороне от скорлупы, очистков и огрызков, оставленных гуманоидом. Похоже, что на записку не остаётся времени. Почему-то я схватил тряпку и смахнул мусор со стола в кусок газеты. Свернул, скомкал, направился к двери, развернулся, шагнул к окну, бросил в форточку. Опомнился, включил радио.

"...сокращения поставок зерновых в СССР и Китай. В Португалии продолжаются переговоры..."

Оставалось меньше минуты. Я налил в чашку воды и взял со стола таблетку. Она была большая и тяжёлая. Как же её проглотить? С боем часов нужно успеть разгрызть и запить.

"И о погоде. В центрально-чернозёмных областях..."

Я приготовился. Интересно, какого она вкуса?

"...С началом шестого сигнала..."

С первым сигналом я сунул таблетку в рот и сделал резкое движение челюстями. Таблетка послушно рассыпалась и сразу растаяла во рту, оставив лёгкий кисловатый привкус. С шестым сигналом я выпил из чашки воду. Мне стало легко и приятно. Я полетел в ту самую пресловутую трубу, в конце которой умирающие будто бы видят яркий свет. Но полёт затормозился, и я, словно на тонкой резинке, полетел обратно. Мной овладело разочарование, даже испуг, но сразу захотелось спать, сознание затуманилось, глаза закрылись.





Вера



Наплакавшись вволю, Вера подумала, что надо всё хорошенько подготовить, а потом, пожалуй, принять ванну. Её беспокоило даже то, как будет выглядеть покойница.

Она вынула из сумки пакет и разложила на столе всё необходимое. Сначала обычные пять кубиков внутривенно, немного погодя - ещё двадцать, выпаренных до десяти, - внутримышечно. Когда все двадцать пять попадут в кровь, она умрёт. Сначала она отключится, поэтому всё будет легко и не больно.

Надо оставить записку, хотя бы бабушке. На родителей наплевать - так же как им на неё.

Вера села за стол и набросала несколько строк.

"Бабуля, прости меня. Умираю здесь, потому что другого дома у меня нет. Не переживай, это легче, чем ты думаешь. Это лучшее, что можно теперь сделать, Бог простит. До встречи, твоя Вера."

Достав из шкафа чистый халат и чистое полотенце, она отправилась в ванную. Потом легла на кровать и стала смотреть на часы. В кулаке она сжимала таблетку - как утопающий соломинку...

Внезапно загорелся экран телевизора. Чёрно-белый "Рекорд" засветился отчётливыми красками, и Вера увидела гуманоида, жующего гигантский бутерброд и одновременно говорившего.

Так же внезапно её окатила радость: она не умрёт. Она вернётся в прошлое и начнёт жизнь сначала. Как глупо! Вера поднесла таблетку к губам и поцеловала.

"...Слушай внимательно, - в телевизоре появился звук. - Ровно в полночь, с боем часов..."

Вера жадно внимала происходящему, её сердце радостно билось в груди. Иванов на экране постоянно что-то жрал, а у Карлова был такой глупый вид, что Вера радостно расхохоталась. Потом она с неприязнью оглядела разложенные на столе предметы и подумала, что будет лучше, если наркотиков здесь после неё не останется. Она положила шприц в аптечку рядом с пипетками и прочим барахлом, а раствор упаковала в бумагу, перетянула резинкой и сунула в самую глубину коробки. Если таблетка не сработает, она сделает то, что собиралась.

Решая эти маленькие проблемы, Вера внимательно слушала телевизор, поглядывая на экран.

"...вернуть во вчерашний день. Вы забыли? Это мой маленький бонус."

Порадовал, нечего сказать. Вера затушила сигарету, села на кровать и приготовила таблетку.

Действие близилось к концу. Иванов вышел через дверь, Карлов приготовил воду и застыл, слушая радио.

Вера тоже налила себе воды, поднесла таблетку ко рту и положила на язык.





Котов



...Дима отключил телефон и снова повалился на кровать. Его мутило, глаза слипались. Обдумывание возможностей, которые сулило возвращение в прошлое, укрепило его в решении проглотить таблетку.

Котов завёл будильник на без четверти двенадцать, разделся и лёг спать. Ему начал сниться сон.

... Бьют часы, и он принимает таблетку. В ту же минуту у его окна зависает переливающаяся разноцветными огнями летающая тарелка. Вернее, огромная летающая таблетка.

Но та таблетка, которую он проглотил, оказалась снотворным, и Котов, которому интересно, борясь со сном, щурит глаза, подглядывает.

Под руководством Иванова, одетого в космический серебристый комбинезон и круглый прозрачный шлем, маленькие зелёные инопланетяне с вытянутыми мордочками и антеннами вместо ушей, берут за четыре угла простыню, на которой лежит Котов, и выносят его через окно по трапу в распахнутую светящуюся пасть таблетки.

Внутри светло, как в операционной. По периметру мигает и пульсирует один сплошной пульт с бесчисленным множеством кнопок, рычажков и индикаторов. Перед пультом стоят кресла, похожие на зубоврачебные. В креслах сидят несколько зелёных инопланетян. Обернувшись, они равнодушно смотрят на Котова.

В центре стоит четыре стеклянных саркофага, соединённые толстым гофрированным шлангом для прокачки воздуха. В трёх уже спят его товарищи, их лица выражают блаженный покой. Иванов нажимает кнопку, и крышка четвёртого саркофага бесшумно поднимается. Котова кладут на удобное пластиковое ложе, пристёгивают ремнями и закрывают.

Внутри тепло, уютно, хочется спать, но подглядывать через прикрытые ресницы ещё интересней, со сном можно повременить.

Зелёные гуманоиды рассаживаются в кресла по периметру, свободных мест больше нет. Иванов отдаёт команды, в которых Котов слышит абракадабру из терминов знакомой ему научной фантастики: "антигравитация, квазар, парсеки, фотонный излучатель..." Тарелка вздрагивает и устремляется в небо, Котова приплющивает к эластичной лежанке.

Постепенно становится легче, они отрываются от Земли, попадая в зону невесомости. В иллюминаторах появляются звёзды, которые, словно огни фейерверка, сыплются навстречу из чёрного космоса. Это красиво и бесподобно, но Котов не может больше бороться со сном и отключается. Наступает покой. Ему снятся бескрайние просторы Вселенной, удивительные планеты и неведомые цивилизации.

Но вот, так не вовремя, его начинают беспокоить выпитые утром пять стаканов воды. Первое время хочется надеяться, что это пройдёт как-нибудь само. Как бы не так. Котов просыпается окончательно, он не на шутку встревожен.

И тут вдруг космический корабль взрывается тревожной сиреной. Иванов выхватывает мегафон и кричит: "Атас! Тревога! Метеоритный поток, всем кранты-ы!!!"

Все вскакивают и начинают бегать в панике. Через иллюминаторы видны летящие навстречу кораблю каменные глыбы. Удар, ещё удар! Всё рассыпается, но сирена продолжает оглушительно звенеть в чёрной безжизненной бездне космоса...

Сидя на полу, Котов трясёт головой. Хлопает рукой по кнопе будильника, но звон не прекращается. Это звонит телефон.

Дима лёг на кровать и снял трубку.

- Привет, Дима! Ты, главное, не волнуйся, это Иванов. Пора уже. Но ты не беспокойся, можешь не вставать даже. Просто послушай, о чём мы тут беседуем, ладно?

Послышался протяжный гудок, затем громкий короткий писк, в самое ухо. Котов резко отвёл трубку и сердито на неё посмотрел. Из трубки громко и отчётливо, в полном диапазоне частот, полился диалог Карлова и гуманоида. При этом один голос раздавался из динамика, а другой - из микрофона. Посуда на столе звякала где-то посередине - полный стереоэффект!

Пока Дима слушал, ему в голову пришла дельная мысль. Он открыл замок входной двери и поставил его на защёлку. Теперь, по крайней мере, в квартиру можно будет зайти в его отсутствие. Голова была тяжёлая, из объяснений Иванова он мало чего понимал. Когда начали пикать часы, он сунул таблетку как можно дальше в рот и тренированным движением отправил её целиком в пищевод. С последним, протяжным сигналом сделал глоток воды из дежурной бутылки и полетел в чёрный коридор...





Петрушка



До самого вечера Сева бессмысленно бродил по городу, сидел на скамейках в Михайловском саду, смотрел в "Колизее" какое-то кино, тщетно пытаясь прийти к однозначному решению. Он уже не раз внимательно разглядывал таблетку, нюхал и даже трогал языком, но это ничего ему не прибавляло. Являясь человеком науки, Петрушка старался чётко проанализировать свои возможности, каковых было, по его разумению, четыре.

Если допустить необъяснимое, то первый вариант предусматривал возврат в прошлое. Он оказывался в 1982 году, на третьем курсе университета, уже состоя в связи с Зинаидой, но ещё не скованный с ней узами брака.

"Это, пожалуй, плюс, - думал он, бродя по улицам и глядя себе под ноги. - Я смогу порвать с ней, не доводя дело до брака. Но был ли тогда смысл в таком разрыве? Зинка, хотя и стерва, но всегда рядом. Дача в получасе езды, все удовольствия..."

Потом Сева вспомнил, сколько сил он вложил в учёбу на последних курсах. Сессии, зачёты, экзамены, бессонные ночи, курсовые, рефераты... Ленинградское распределение благодаря связям Эльвиры Станиславовны...

Тогда, на третьем курсе, получение диплома и гражданские свободы нормального, трудящегося человека казалось чем-то далёким, светлым и несбыточным. Нет, снова попасть на третий курс, да ещё в самом начале учебного года, с трудовой повинностью на мокрых полях совхоза - это, конечно, минус и очень длинный.

Второй вариант предусматривал возможность того, что, проглотив таблетку, он просто умрёт. Конца этому минусу не было видно, и второй вариант Петрушка отметал как абсолютно несостоятельный.

В третьем варианте Сева допускал с большой натяжкой временное отклонение от нормы в собственной психике. Как следствие злоупотреблением накануне алкоголем. Сумасшедший или бродяга мог превратиться в его воспалённом мозгу в инопланетянина, гуманоида, а весь эпизод в целом обрасти фантастическими подробностями. В этом случае ему просто следовало хорошенько выспаться и отдохнуть.

Четвёртый, самый мрачный, но и наиболее реалистический из перечисленных вариант предполагал явку с повинной. К жене и тёще на Петроградскую.

Размышляя на эту тему, Сева стоял, облокотившись о перила, на самой середине Кировского моста и глядел в чёрную, пахнущую сыростью, колышущуюся темноту под мостом.

Уже стемнело, горящие фонари и фары проезжавших автомобилей оставляли на воде серебристые отблески. Из-под моста тянуло сырой прохладой, желудок давно скулил от голода. Севе мучительно захотелось домашнего тепла и уюта. Вариант явки с повинной казался ему теперь самым желанным и близким. Смиренным раскаянием и добрым словом он легко вернул бы себе расположение Эльвиры Станиславовны и Зинаиды...

Мимо Петрушки уже несколько раз профланировал милиционер, с подозрением поглядывавший на давно стоящую посередине моста одинокую фигуру. Вдруг он жестом остановил проезжавший мимо жёлто-синий козелок ПМГ и что-то сказал сидевшему в кабине офицеру. Водитель открыл заднюю дверцу, из кузова выпрыгнули два милиционера, взяли Севу под руки и, не успел он ахнуть, затолкали внутрь. Дверца захлопнулась, машину тряхнуло, и они помчались в неизвестном направлении.

- В чём дело?! - воскликнул Петрушка, обретая дар речи.

- Тихо сиди, - гавкнул на него сержант.

В отделении задержанного обыскали и нашли в кармане таблетку.

- Наркоман что ли? - сказал дежурный. - Так мы тебя полечим. Будешь срать где попало.

Часы на стен показывали без одной минуты двенадцать. Петрушка решался. От волнения его начала бить дрожь.

- Ручонки-то чего дрожат? Ломка началась? Ты погоди, скоро мы тебе сделаем этот... курс лечения.

Милиционеры заржали.

Стрелки часов показывали полночь, откуда-то начали доноситься сигналы точного времени. Теперь или никогда. С последним сигналом, пронзившим его словно удар тока, Петрушка бросился вперёд, схватил таблетку и сунул в рот.

В следующее мгновение его тряхнуло, и он в беспамятстве повалился грудью на стол дежурного.













ГЛАВА ВТОРАЯ







3 сентября 1982 года



Солнечный луч отражался в мокром после ночного дождя окне напротив, и беспокойный зайчик прыгал по моему лицу. Щурить глаза надоело, и я, осторожно приподнимая ресницы, отодвинулся от назойливого луча, вытянулся в струнку и протяжно зевнул.

Воздух за окном был чист и прозрачен, я сам чувствовал во всём теле лёгкость, хотя голова слегка трещала после какого-то путанного сна. Нет, наверное, сон ни при чём: хотелось пить, в дыхании ощущался запах перегара. Но разве я вчера пил? Обрывки бессвязных мыслей закувыркались в ещё окончательно не пробудившемся сознании, но вот они выстроились в нужном порядке, обрели смысл и реальность...

Я вздрогнул и подскочил на кровати. Широко раскрытыми глазами обвёл комнату. Сердце в груди бешено заколотилось: не было никакого путанного сна, - это моя комната шестилетней давности с уже не существующими вещами и предметами мебели.

Шагнув к зеркалу, я стал себя оглядывать.

Повертевшись так и сяк минуты три, я сделал выводы:

- совершенно определённо, я стал стройнее;

- бороды нет, но имеется трёхдневная щетина;

- волосы на голове ещё не достаточно отросли после армии.

Ощупав языком, я оскалил зубы и убедился, что во рту у меня полный порядок, чего нельзя было сказать об образце 1988 года. Общее самочувствие утвердило меня в подозрении, что я попал в тело, отягощённое похмельем.

Итак. Мне двадцать один год. Три месяца назад я вернулся из армии, я сирота, так как за время прохождения службы умерла бабушка. (Мои родители много лет назад погибли в авиакатастрофе.) Три месяца я живу один в этой комнате и ни черта не делаю, продавая время от времени антикварные безделушки, доставшиеся по наследству (надо пресечь эту порочную практику). 

Я ещё раз осмотрелся. От вида старых, уже забытых предметов и мелочей вроде лежавших на своём обычном месте бабушкиных очков защемило сердце. Надо убрать всё это подальше, а ещё лучше выбросить и заняться ремонтом.

На стене висел старенький репродуктор. Я крутанул ручку и прислушался.

"Трудящиеся Советского Союза, развернув социалистическое соревнование по претворению в жизнь решений Двадцать шестого съезда КПСС, обеспечили дальнейший рост общественного производства и его эффективности. Последовательно реализуется программа повышения народного благосостояния. Национальный доход, используемый на потребление и накопление, вырос на три целые и две десятых процента, производительность труда в промышленности возросла на две целые и семь десятых процента, за счёт этого получено более четырёх пятых прироста производства..."

Я надрывно зевнул и выключил звук. Влез в фанерные штанины совершенно новых джинсов, цена которых равнялась месячной зарплате инженера, надел футболку с самопальным трафаретом "John Lennon forever" и вышел в коридор.

Интересно, есть кто-нибудь в квартире? Встреча с живыми призраками моего прошлого волновала воображение.

Так и есть. Навстречу по коридору быстрыми шажками цокает тётя Тина, переехавшая года через два в новый район. Она несёт из комнаты на кухню стопку тарелок.

- Здрасьте...

- А, здравствуй, Боренька, ты дома, оказывается. Будь так добр, ребёнок, захвати моё ведёрочко... - протараторила она, не посмотрев в мою сторону, сосредоточившись только на своих тарелках. Буква "р" звучала у неё по-французски.

Ведро с мусором, догадался я. Захватить её ведро, когда буду выносить своё. Отношения между соседями были тогда ещё почти семейные. С новыми жильцами всё стало по другому. Где же я напился вчера? Ах, да, мы ведь каждый год первого сентября у Котова... Тогда выходит, и позавчера тоже...

В прихожей, заставленной по всему периметру сундуками, я снял тяжёлую эбонитовую трубку настенного телефона и набрал номер Котова.

Занято.

Вера...

Тоже занято.

Петрушка... Ура!

- Севу будьте любезны.

- Ну что же вы за бездельники-то! Учится Сева, учится. В университете. И тебе, Борис, пора за ум браться.

- Извините.

Как же это он в университете?.. Но похоже, что я звонил не первый, это обнадёживало... И тут телефон сам зазвенел.

- Алло?

- Привет.

Вера. Услышав её голос, я сразу почувствовал себя счастливым.

- Вера!.. Ты... ты здесь?..

- Правда не верится?

- Фантастика, - тупо проговорил я, не находя других слов.

- Котов тоже здесь, он дома. Похоже, мы все звонили друг другу одновременно. Поехали к нему? Он уже ждёт.

- Да. Выходи, я буду ловить машину.



Вера переходила улицу, а я смотрел на неё, и сердце в груди замирало от радостного восторга.

- Смешно выгляжу? Дома не нашлось ничего другого...

О чём она говорит? Я машинально оглядел, во что она одета и вообще, как выглядит. Простая чёрная юбка ниже колен и джинсовая куртка поверх жёлтой футболки. Причёска всё та же, ещё со школы. Черты лица более мягкие, без обозначившейся позднее резкой худобы. Глаза немного грустные, как всегда, но сегодня с огоньком.

- ... Не брейся, тебе хорошо.

- Не буду.

Я остановил частника, и мы поехали по солнечному городу - по всему Невскому, через Дворцовый мост, по Университетской набережной и, наконец, по Большому проспекту Васильевского острова.

Всю дорогу мы молчали и улыбались, разглядывая город и прохожих. Повсюду - на фасадах зданий, на крышах, на стендах и на растяжках через улицу - бросались в глаза огромные кумачовые лозунги. Неужели их было так много?..

СЛАВА КПСС!

ПЛАНЫ ПАРТИИ - ПЛАНЫ НАРОДА!

ВНУТРЕННЮЮ И ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ ПАРТИИ - ОДОБРЯЕМ И ПОДДЕРЖИВАЕМ!

НАША ЦЕЛЬ - КОММУНИЗМ!

НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ

ПАРТИЯ - НАШ РУЛЕВОЙ

ПАРТИЯ - УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ

ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ...



Свежий, приятный и симпатичный Котов встретил нас объятиями и полез целоваться. От него уже заметно потягивало.

- Успел? - сказал я укоризненно.

- Так, ерунда, двадцать капель. Со вчера осталось.

Выяснилось, что шесть лет назад у нас со вчера осталось:

- две "Алазанской долины";

- сабонис "Столичной";

- бутылка армянского коньяка, которую Котов уже начал.

Общими усилиями мы вспомнили, что изобилие объясняется щедростью Веры Дансевой, которая вчера, шесть лет назад, получила хорошие деньги в "Интуристе". Больше я не буду употреблять фразу "шесть лет назад", потому что это не правильно.

Дима бегал и суетился.

- А где же Сева? Надо было за ним заехать, вы мимо проезжали. Помните где его искать в Университете?

- Не надо его искать, - возразила Вера. - Пока не надо.

- Почему?.. - удивился Котов.

Ответа не последовало.

Мы расселись - я на кровать, Вера на единственное в комнате кресло. Никаких излишеств вроде видео, стерео и новой мебели здесь ещё не было.

- Проснулся - чувствую, башка трещит. Но, как-то не так, по особенному, - рассказывал Котов о своих новых ощущениях. - Пока не открыл глаза, думаю: всё, думаю, кранты, новая стадия...

Под гул котовской болтовни мы с Верой, потягивая слабенькое розовое вино, смотрели друг на друга. Я - с надеждой, она - с улыбкой. Я вопросительно поднял брови, она (!!!) медленно кивнула ресницами.

Я залпом выпил стакан и прервал Котова:

- Дима, сейчас, когда ты молодой и здоровый, каждый глоток водки это шаг в могилу. Короче, не теряй голову.

- У тебя есть шанс притормозить вовремя, - поддержала Вера.

- На себя бы посмотрели, - ответил Котов.

Я посмотрел на Веру, и в мою голову закралось одно смутное подозрение. И это подозрение медленно пронзило меня ужасом.

Нежданно-негаданно позвонил Петрушка. Пожаловался на головную боль и на то, что забыл здесь вчера свои очки. Ему придётся задвинуть лекцию и приехать.

После этого даже Котову стало окончательно ясно, что Петрушка остался.

- Может, у него всё переменилось в лучшую сторону? - сказал я.

- Струсил, - приговорил Котов.

- А вдруг ему что-то помешало? - сказала Вера.



Петрушка вошёл в комнату и, шаря близорукими глазами в поиске своих очков, хмуро поинтересовался:

- Почему вы трезвые?

Котов, открывавший ему дверь, зашёл следом и на повышенном тоне произнёс:

- Сева, это ты?..

- Нет, это не я.

Если бы он знал цену этой своей реплики!

Петрушка нашёл очки, ему нужно было ехать обратно, и он в нерешительности остановился. Его мутило после вчерашнего, но развернуться и уйти было бы не вежливо.

- Слушай, Дансева, тебе сегодня надо было на какую-то важную встречу, по работе. Проспала что ли?

Вера забавно поморщилась.

- Ладно, пойду, пока. Странные вы какие-то сегодня.

И Петрушка ушёл. А мы остались. Этот день закончился для нас ничем. Нам было нечего сказать друг другу, никто из нас не имел плана на будущее. Ещё вчера казалось, что стоит вернуться назад и начать сначала, как сразу откроется тысяча счастливых возможностей, а каждый поступок будет эффективен и точен. Мы думали, что будущее надёжно в наших руках.

На деле мы позорно растерялись. Котов лепетал что-то невразумительное по поводу предстоящего подорожания золота и спиртных напитков, что на этом деле можно будет хорошо нагреть руки. По молодости лет, или от пережитого потрясения, он начал быстро косеть. Я сказал, что всем нам нужно какое-то время, чтобы адаптироваться и хорошенько всё обдумать.

А потом мы с Верой ушли.



Я, кажется, сказал, что этот день окончился для нас ничем? Глупости. Мы с Верой пошли ко мне домой. Мы пили чай и смотрели телевизор, передачу "Кабачок 13 стульев" или, может быть, хоккей, понятия не имею. Я слегка дрожал и много курил, до тошноты. А потом, когда все передачи кончились, Вера легла в мою постель, и мы оплели друг друга руками и ногами. То, что произошло дальше, естественно и прекрасно, потрясло меня до глубины души: третьего сентября 1982 года Вера была девственницей.





Четвёртое сентября



Утром мы сходили на Пушкинскую и перенесли ко мне оттуда кое-какие, необходимые моей будущей жене, вещи. Её бабулю мы уболтали, поклявшись, что всё будет по закону, как полагается. Эта замечательная бабуля знала меня ещё со школы и, как мне показалась, была довольна, что всё так складывается. Отца у Веры никогда не было, а мать три года назад удачно вышла замуж и исчезла из поля зрения.

Вернувшись домой, мы начали по-новому обустраивать нашу комнату. Наверное, в этот день я был счастлив как больше никогда в жизни.





Из записок Веры Дансевой



В этот день я искренне хотела стать хорошей женой, хозяйкой и даже, может быть, матерью. Карлов много курил, суетился, строил планы на будущее, вроде приобретения отдельной квартиры, где будет рай.

Я включилась в эту игру, хотя уже с первых минут пробуждения в своей рискованной молодости почувствовала главное...

Вечером мы снова легли вместе, и я снова была ласковой и любящей женой.

На следующий день утром я пошла в вонючий "Интурист" и уволилась. Сказала, что выхожу замуж за финна и уезжаю. Они там все от страха чуть не обделались.

Карлов ждал меня на лавочке в сквере. Когда я вышла из "Астории", он поднялся и пошёл навстречу. Второй день он дурел от счастья. А я любила его как брата.

Моё материальное положение оказалось очень даже недурным: более тысячи рублей и двести долларов. Интересно, существуют ли у меня какие-нибудь долги или обязательства? Надо спросить у Петрушки, о чём трепалась у Котова.

Моего мужа не покидало ощущение праздника, и я предложила пойти в ресторан. Можно было расположиться прямо здесь, даже в валютнике, но мне хотелось уйти отсюда поскорее. Один штрих всё же успел испортить настроение: в стороне, неподалёку от входа в "Асторию", я разглядела Банана. Он стоял в компании фарцовщиков и часто, по-деловому, сплёвывал под ноги. Я схватила Карлова под руку и потащила дальше от этого места.

Нашу помолвку мы отметили в "Метрополе". Нажрались икры и надулись шампанским словно разбогатевшая вдруг деревенщина. Выходили танцевать танго, фокстрот и ламбаду, хотя танго и фокстрот никто из нас до этого ни разу в жизни не танцевал, а ламбады человечество ещё не знало. Страшно вспомнить. Потом ночью в обнимку и с хохотом тащились домой по безлюдному Невскому. Ввалившись в квартиру, мы устроили посреди комнаты такую бесстыдную любовную корриду, что посуда в серванте тряслась и звенела, кажется, на весь дом.





Как Дима неожиданно удивил
самого себя, а ещё больше
своего приятеля В. Степанова



Свою новую жизнь Котов начал с того, что забрал документы с рабфака института рыбного хозяйства, который, оказывается, начал посещать. Родители уже убыли в Монголию и давления, понятное дело, не оказывали. Он был свободен, по его собственному выражению, "как сопля в полёте".

Но, помимо свободы, Котов не ощущал никаких решительных преимуществ своего нового положения. Это он понял уже на третий день, достав из своего почтового ящика повестку в военкомат.

"...надлежит прибыть 08.09.82 г. В 15.30. Иметь при себе точный адрес и справку с места работы. В случае неявки будете отвечать по закону...". Лёжа на кровати, Котов неприязненно перечитывал повестку. Им нужна справка с места работы, чтобы отправить его на сборы - десятидневные, месячные, а то и трёхмесячные.

В 88-м он послал бы этот военкомат подальше, но теперь... всё по другому. Для начала не даст жизни участковый, а потом могут быть неприятности и похуже. Есть даже уголовная статья, по которой сажают в тюрьму за то, что какое-то время нигде не работаешь.

Можно было снова устроиться парообходчиком, сутки через трое, но при мысли о вонючей бойлерной и оскорбительной зарплате ему становилось тошно.

Зазвонил стоящий на полу телефон. Дима опустил руку и поднёс к уху трубку.

- Здорово, - услышал он хмурый голос Степанова.

- Валя? Привет... - Котов слегка растерялся и сел на кровати.

- Сегодня как договорились?

- А что, напомни.

- Ты чо там дуркуешь? "Комарово" выучил?

- Выучил, - сказал Дима после паузы.

- Тогда всё, в шесть часов жди.

Всё ясно. Именно тогда, в сентябре 1982-го, они со Степановым начали готовить первую программу свадебного репертуара. Позднее к ним присоединились Осипов и Лисовский - барабанщик и клавишник, студенты музыкального училища.

Однако... не начинать же всё с начала, ступив на заведомо порочный путь ресторанного лабуха. Теперь, зная всё наперёд и имея столько возможностей...

И Дима решил при встрече отговорить Степанова от своей же затеи.

Откинувшись головой на подушку, Котов задумался. Действительно, какие возможности открылись перед ним теперь, когда он знает наперёд всё, что произойдёт со страной и миром в ближайшие шесть лет. Перестройка, кооперативы, свобода слова...

Болван. Как он провёл последний день в 88-м? Спал! Проспал весь день вместо того, чтобы сидеть в публичке и лихорадочно переписывать из старых газет выигрышные номера лотерейных билетов, даты и события...

Но ведь остальные тоже спали. Скорее всего, что гуманоид всех уложил спать. Наверное, как раз этого он и не хотел - чтобы кто-нибудь успел подготовиться.



Вечером явился Степанов с зачехлённой гитарой в руках. Он прошёл в большую комнату, достал инструмент, начал мять и растирать пальцы рук.

- Что смотришь? - подал он голос. - Бери контрабас, подстроимся.

Дима взял бас-гитару и они подстроились.

- Нормально. Повторим старое: "Летящей походкой" - и-и...

Друзья слаженно заиграли уже подзабытую, но до оскомины знакомую Котову мелодию.

Потом повторили ещё несколько вещей из старого, самого первого свадебного репертуара. Скупой на похвалы Степанов был доволен.

- "Комарово" выучил?

- Давай, - лениво согласился Котов.

Вышло без сучка, без задоринки, хотя Дима играл рассеянно и чисто механически.

Потом Степанов сказал, что слышал ещё несколько новых песен, но запомнил не все слова и подобрал не все аккорды.

- Начинай, подскажу, - вяло предложил Котов.

И дело пошло. За пару часов они разучили надоевшие "Вологду", "Барабан", "Малиновку", "Земля в иллюминаторе" и "Толстый Карлсон".

- Когда ты так надрочиться успел? - недоумевал Степанов. - Если у нас так дело пойдёт...

- Нет, не пойдёт, - решился наконец Котов, выключил и отставил гитару. - Валя, я не буду играть на свадьбах, это точно. Поговори с Шурой, я продам ему гитару по дешёвке. Ты извини, у меня планы изменились.

Степанов смотрел на него, ничего не понимая. Потом он начал соображать, что если бы Котов всё обдумал заранее и твёрдо решил отказаться, он вообще не стал бы сегодня репетировать. А если так, причина пустяковая и надо просто нажать хорошенько. Так он и сделал.

Безвольный Котов слабо отпирался, ссылаясь на унизительное положение свадебных артистов и мизерные ставки:

- На эти двадцать пять рублей через три года бутылку водки без талона не купишь.

- Откуда ты-то знаешь, что там будет? - гнул свою линию Степанов. - Может, через три года мы уже не на свадьбах будем выступать, а в больших концертных залах. На своих машинах будем ездить. Радио, телевидение...

Всё это, было Котову знакомо. За исключением машины, которую он купить не успел.

По телевизору начали показывать "Песня-82" с участием Пугачёвой, Леонтьева, Антонова и других звёзд. Это было скучно, и Дима, взяв гитару, начал наигрывать и насвистывать уже второй день вертевшуюся у него в голове мелодию.

Степанов какое-то время прислушивался, убавив звук телевизора, потом спросил, что за песня. Котов досвистел куплет до конца и, ещё не успев хорошенько ухватить ослепительно мелькнувшую в голове догадку, ответил:

- Да так... Это я сам.

- Слова есть?

- И слова есть, - кивнул Котов, ещё не понимая, шутка это или надувательство. Он уселся поудобнее и вполголоса, но довольно отчётливо, затянул:

Ален Делон

Ален Делон

Не пьёт одеколон...

Это был хит, впервые исполненный "Наутилусом" в 1985 году. В последние месяцы своего существования ансамбль "Невский факел" пополнил свадебный репертуар становившимся тогда популярным в массах русскоязычным роком.   

Степанову сделалось не по себе. Начиная с 86-го, "Наутилус Помпилиус" был его любимым рок-ансамблем, и сейчас, услышав его пусть даже в исполнении Котова, он печёнкой ощутил силу и перспективность этих песен.

- Ещё что-нибудь можешь? - сказал он, стараясь не выдавать своего волнения.

Подумав немного, Котов ударил по струнам:

Гудбай, Америка, о-о...





Из записок Веры Дансевой



Уже конец ноября. Мы расписались, и вторую неделю я живу здесь на правах законной супруги. Но от этого ничего не переменилось, разве что соседи перестали смотреть на меня как на стерву. Не чувствую никакого пресловутого ощущения домашнего очага. Я не люблю детей, у меня их никогда не будет. Я оборванная травинка, сохнущая с каждым часом.

Карлов устроился на работу. Сутки через трое сидит в кочегарке где-то на Выборгской стороне. Я бы тоже устроилась на работу, но он против; хочет, чтобы мы больше времени проводили вместе. В конце концов, он вернулся в 82-й только ради этого. Очень боюсь, что он тоже скоро начнёт догадываться...

Две недели назад была наша свадьба. Я уговаривала его только расписаться, если это необходимо, но Карлов непременно хотел праздника. Он продал что-то из своего "фамильного" и заказал безумно дорогой стол в ресторане.

О том, как мы вчетвером пили и жрали, рассказывать особенно нечего, а заканчивали мы, разумеется, у Котова - где же ещё? "Заканчивали" - это надо понимать как сутки, до следующего вечера.

Котов из ресторана притащил к себе какую-то девицу, несостоявшуюся абитуриентку. Она сидела и хлопала глазами. Наверное, это был её последний вечер перед отъездом в родную провинцию. Котов сделал ей предложение, а она вспотела и лепетала что-то невнятное.

Потом Котов подсел  Петрушке и, как на духу, рассказал ему всю нашу историю. Петрушка охотно слушал, кивал и закусывал.

- Ты ч-чего, не веришь?! - вскричал Котов с гордым негодованием.

- Верю! - говорил Петрушка. - Только почему же ты в двадцать шесть лет дураком остался?..

Несколько раз Котов брался за гитару, пытаясь исполнить для девушки песню с душераздирающим припевом "Я хочу быть с тобой!..", только пальцы не попадали по струнам. Он опять что-то мудрит с организацией ансамбля - говорит, что скоро все ахнут.

Вот такие дела. Карлов старается занимать меня, чтобы я не скучала - ходим в кино, в театры, даже в музеи. Долго ли я смогу обманывать его и себя?



 

Жизнь налаживается



Вскоре после того, как Вера переехала жить ко мне, я вплотную занялся своим трудоустройством. Выбор между профессией сторожа и профессией кочегара был сделан в пользу большего заработка. Всё-таки теперь я был в ответе не только за себя. Если она согласится иметь ребёнка, буду работать на трёх работах, как проклятый. Но это было бы слишком хорошо, так не бывает...

Однако, я отвлекаюсь. Работа в котельной давала в те времена замечательные преимущества перед любой другой:

- график сутки через трое (бывает и через семь);

- отсутствие надзора со стороны начальства (если точнее - отсутствие начальства непосредственно в котельной);

- хорошая зарплата (рублей двести, если повезёт).

Почти идеальные условия для отдыха, работы и творческой деятельности предоставляла газовая (в отличие от угольной) котельная. Всё что требовалось от кочегара - поглядывать на приборы и подкручивать краны по мере необходимости.

Но для работы в газовой котельной требовалась корочка: свидетельство об окончании кочегарских курсов. А попасть на такие курсы можно было только по направлению с производства. Например, с завода, на территории которого находится котельная. Разумеется, что пройти такой путь мог не каждый.

На этот случай имелся ещё один вариант: покупка свидетельства у знающих что к чему людей. Этой возможностью я и воспользовался, заплатив за корочку 250 рублей, 150 из которых ушли на комиссионные посреднику.

Во всём этом угарном деле мне помог Юра Попов, мой армейский приятель, о котором стоит сказать пару слов.

В 70-х Юрик закончил "Муху" и устроился работать в реставрационные мастерские Эрмитажа. У него был весёлый нрав и длинный язык, слишком длинный для того, чтобы долго оставаться безнаказанным. Не смотря на грамотный и своевременный "откос" его забрали в армию - всего за несколько месяцев до истечения призывного возраста.

Уже на первом году службы он узнал, что его трёхлетний сын называет папой совершенно другого человека. Он впал в депрессию, и его, двадцатисемилетнего первогодку,  жестоко избили "старики".

Вот тогда в нём произошёл удивительной силы перелом. Сведя все внешние контакты до необходимого минимума, он посвятил весь второй год службы моральному и физическому совершенству.

По воле судеб и штатного расписания, я дежурил с Поповым на одной точке связи и мог наблюдать происходившие с ним метаморфозы. 

Благодаря бесконечным подтягиваниям на специально закреплённой трубе, приседаниям и отжиманиям от пола, бегу, растяжкам и медитациям - он, изначально высокий ростом и крупный, но довольно дряблый, за год превратился в сильного и выносливого атлета.

Одновременно он штудировал книги по истории, философии и мировой культуре. Он почти уже стал ницшевским сверхчеловеком.

Вернувшись на свободу и получив доступ к самиздату, Попов определил два основных направления своего дальнейшего развития. Первый путь обозначился как боевые искусства, второй - как оккультные науки. Посещая подпольную секцию боевых искусств, он стал непобедимым в драке. Эксперименты с чёрной и белой магиями во время ночных дежурств в котельной сделали его опасным и загадочным.

Я столкнулся с ним на улице совершенно случайно. Слово за слово, и он сам предложил мне работать с ним в одной смене. Купив свидетельство, я оформился и заступил.

Дни и ночи, проведённые вместе на боевом дежурстве, научили нас понимать и, что самое главное, не мешать друг другу.

Убранство котельной в полной мере несло на себе отпечаток пребывания там моего замечательного товарища. Кольца, перекладины, деревяшки, мешки с песком - всё это держалось на верёвках и легко пряталось с глаз долой. Пол и стены были испещрены магическими формулами.

Для занятий каратэ (я так образно называю этот ужас) Попову требовался напарник, что-то вроде куклы, и я тоже начал получать, вместе с синяками, кое-какие навыки в этом деле. (Скажу сразу, впоследствии я так и не смог ни разу применить их в деле.)

В общем, время в кочегарке не проходило зря. Иногда, если Попов выходил или спал, удавалось даже просто полежать и почитать книгу. Последние, ночные, восемь часов дежурства мы делили пополам, а утром приходили ещё двое чудаков и нас меняли.

Решив проблему заработка, я начал обустраивать нашу с Верой личную жизнь. Регистрацию в районном загсе нам назначили на конец октября. Второпях я продал свою последнюю "семейную реликвию" - серебряный браслет с геоцинтами, получив по глупости не более половины настоящей стоимости. Сделал кое-какие основательные покупки, вроде стиральной машины, и отложил две тысячи на мероприятие.

Я заказал стол на шесть персон в памятном нашей помолвкой "Метрополе" - приблизительно на тысячу рублей. Сюда мы поехали прямо из загса, после регистрации. Слова "объявляю вас мужем и женой" звенели в моей голове райской музыкой и кружили голову.

- Вид у тебя идиотский, - сказал Петрушка, обернувшись. - Закурил бы, что ли...

Наш второй свидетель, Дима Котов, всю дорогу выспрашивал, какую я заказал выпивку и какие закуски, а я путался в ответах и отмахивался.

Тысячи рублей это стоило. У нас глаза повылезали на лоб при виде всей этой роскоши. Чёрт знает, как они умудряются вырезать такие цветы из обыкновенных овощей и зелени.

Я сунул стоящему возле стола метрдотелю двести рублей, и он лично руководил обслуживающими нас официантами. Ввиду того, что Попов от участия в мероприятии подло уклонился, а шестое место было зарезервировано для ровного счёта, наши четыре персоны расположились за этим столом очень даже вольготно. На наших раскрасневшихся рожах цвели пьяные улыбки от уха до уха. Если мы на ржали и не перекрикивали друг друга, значит закусывали; если не закусывали, пили тост, кричали "горько" и подолгу, взасос, целовались, шаря руками под одеждой. Под завязку пытались даже танцевать, но ни у кого не получилось. Был ещё какой-то десерт, но воспроизвести полную картину никому из нас впоследствии так и не удалось. Вера вспоминала, что было мороженое в красивом металлическом каскаде, и она его ела, разгорячившись, и потом болела ангиной. Петрушка, якобы, пробовал торт, похожий на римский Колизей. Котов запомнил ананасы в шампанском. Но, скорее всего, всё это возникло уже потом, в их воображении. Лично я ничего такого не видел, возможно потому, что во время десерта находился в служебном помещении, где нагружал большую сумку, ещё рублей на пятьсот.

Мы ехали к Котову в пустом рейсовом автобусе, так как в такси пятерых человек на Невском сажать отказывались. Нас было пятеро потому, что Дима снял на автопилоте девчонку лет семнадцати, которая хлопала глазами и верила каждому его слову.

Всё дальнейшее слилось в моей памяти в сверкающую огнями карусель из улыбок, рюмок, бутылок и поцелуев...





Кончина генсека
и странное поведение моего приятеля



Однажды, в первых числах ноября, бодрствуя свою половину ночи, я потягивал чаёк и прикидывал планы на будущее. В карманном календарике я обвёл кружками рабочие дни второго и шестого, вообразив, как утром седьмого ноября буду пробираться домой сквозь толпу демонстрантов, а затем кончик моей ручки застыл над цифрой "10". Десятого ноября 1982 года скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума... ну, и так далее. Короче, десятого числа умрёт Брежнев, это точно. Три дня в стране будут транслировать классическую музыку и показывать дежурный траурный фильм "Мы из Кронштадта". А потом на два года, до следующего траура, к власти придёт шеф КГБ Андропов с его кампанией борьбы за "трудовую дисциплину", выразившуюся в отлавливании на улице, в банях и кинотеатрах гуляющих в рабочее время. (Надо взять справку с указанием графика работы.)

Во время следующего дежурства, в канун праздника 65-й годовщины ВОСР, мы беседовали о политике и культуре. О Польше и Афганистане, Шаламове и Солженицыне, о бегстве на запад Годунова и Барышникова, о достоинствах выдающейся поэмы  Венечки Ерофеева "Москва - Петушки".

Заговорившись, я посетовал на Чернобыль, которого ещё не было и на разрушение берлинской стены, которая ещё стояла. И оба раза Попов посмотрел на меня внимательно.



Десятого ноября, после праздника, я с самого утра ходил по котельной, прислушиваясь к каждой затянувшейся паузе в звучавшем из репродуктора голосе диктора. Попивавший чаёк Попов смотрел на меня выжидательно и с интересом.

Потом мне пришлось заняться прямыми обязанностями, потом мы играли в шахматы (если мои ходы можно было назвать игрой), потом поупражнялись с ненастоящими нунчаками, и вот уже на улице стало темнеть. Не зная что и думать, я чувствовал себя опустошённым и обманутым.

И тогда Попов произнёс то, что заставило меня дёрнуться всем телом:

- Не переживай, завтра объявят.

- Что... что объявят?!

- То. Самое. Ты, наверное, просто забыл: объявили на следующий день.

- А ты... откуда знаешь?

- Звёзды так встали, и ещё много чего сошлось.

- Ты и про меня знаешь?

- Про тебя не знаю. Но кое о чём догадываюсь.

Попов меня вычислил.





Супергруппа



Девушка, с которой Котов познакомился в ресторане, при ближайшем, а главное трезвом рассмотрении оказалась пугливой, не очень умной и не очень красивой. Всего этого было достаточно, чтобы он в очередной раз почувствовал себя разочарованным в жизни. Дима лежал на своём диване и думал о Марине. Ощущение того, что она сейчас где-то рядом, невинная и свободная, готовая полюбить его раз и навсегда, приятно щекотало воображение и волновало.

Однако сейчас не было времени для сентиментов и других слабостей, особенно злоупотреблений. Он уже всё решил: впереди был успех и настоящая, наполненная жизнь большого артиста. Не марусинская коммерческая халтура для толпы юных недоумков и великовозрастных дур, а настоящий, творческий успех у интеллигентной публики, любовь и почитание...

Авантюрная, конечно, но поразительная по силе идея супергруппы, использующей в своём творчестве материалы ещё не написанных песен Цоя и Гребенщикова, Майка и Давыдова, Кинчева и Бутусова и выдаваемых за его, Котова сочинения, захватила его целиком. Это было смело и прогрессивно, это обещало совершенно новую и интересную жизнь. Разве не за этим он вернулся сюда, в этот дебильный 1982-й?

Обдумав на досуге этический аспект предприятия, Дима рассудил, что на долю настоящих авторов хватит популярности и в той, настоящей жизни. В этой можно кое-чем и поделиться.



Состав группы не вызывал сомнений. Это, конечно, был старый, испытанный в боях "Невский факел" с солистом Валентином Степановым, клавишником Вадимом Лисовским и барабанщиком Андреем Осиповым.

Поскольку осенью 1982 года ансамбль в репетиционном периоде уже существовал, не было необходимости  кого-то искать и уговаривать. Оставалось только поразить всех внезапно открывшимся  авторским дарованием и объявить себя руководителем группы. И уже не просто хозяйственно-финансовым администратором, а безусловным творческим лидером во всех отношениях, непререкаемым авторитетом, даже большим, чем в "Форте" был Марусин.

Степанов, невольно спровоцировавший эту мистификацию, сам же стал её первой жертвой. Не являясь человеком утончённым и проницательным, он довольно легко принял на веру внезапное творческое и духовное просветление Димы Котова и, признав, как бы там ни было, его гениальность, безропотно подчинился.

Сложнее обстояло с Лисовским. Являясь талантливым музыкантом и хорошо зная котовские данные, он не мог поверить в то, что происходит. Но факт, что называется, был налицо: Дима брал гитару и, бегло сверяясь с бумажкой, исполнял хит.

Лисовский требовал разоблачения плагиата от своего друга Осипова, мимо которого вряд ли могла проскочить какая-либо рок-н-ролльная новинка, но тот в растерянности разводил руками: такого ещё не было.

И хотя на репетициях Вадик временами вскакивал, ходил взад-вперёд и ошалело тёр лоб ладонью, группа ускоренными темпами разучивала новую, авторскую программу Дмитрия Котова.



Первая обойма состояла из вещей "Наутилуса". Во-первых потому, что эти песни были хорошо обкатаны в последний период существования "Невского факела" и не вызывали у автора ни малейших затруднений. Во-вторых, Степанов исполнял их хорошо и с удовольствием. А в-третьих... исполнение других песен было пока ещё весьма проблематичным.



С первого момента внезапного творческого озарения Котов стал думать о названии группы. Однако ничего нового, а тем более путного на ум не приходило. Предложенная "Алиса" не вызвала у коллектива ничего, кроме недоумения и насмешек. Обозвав своих недальновидных товарищей козлами и тупицами, Котов предложил "ДДТ". Но Осипов заметил, что где-то в Уфе уже есть группа с таким названием. Кстати он вспомнил, что в рок-клубе появились молодые и очень перспективные команды с названиями "Кино", "Зоопарк" и "Странные игры". Бросив на него неприязненный взгляд, Котов для шутки предложил "Ласковый май", и Лисовский немедленно проголосовал "за". Осипов активно запротестовал и предложил "Собачье сердце", переиначив, скорее всего, назаретовский "Hair Of The Dog". Даже скучный Степанов, не принимавший участия в обсуждении, прогундосил свой вариант - "Форум", но его никто толком не расслышал. За "Группу под управлением Дмитрия Котова" автор едва не поплатился, а вот мрачный "Обводный канал" Лисовского все четверо одобрили. В этом чисто питерском названии было что-то тёмное, мутное и зловещее, предполагающее некий скрытый, аллегорический смысл.





Временные материальные трудности



Помимо репетиций программы "Обводного канала", ансамбль был вынужден заняться унизительной теперь для Котова свадебной коммерцией - этап, казавшийся ему давно забытым позорным прошлым. Но Осипов и Лисовский, учившиеся на дневном отделении музыкального училища, изначально пересеклись с Котовым ради заработка. И внезапно открывшиеся возможности исполнения авторской русскоязычной рок-программы не отменяли необходимость зарабатывать себе на хлеб.

Даже Степанов, получавший на заводе очень приличные деньги, не отказался бы и от дополнительного заработка: дома сидела жена и росли двое детей.

Делать нечего. Котов навёл старые связи с точками общепита, зная наверняка, где его ждут, а куда идти не надо, и заказы на "музыкальное оформление праздничных мероприятий" посыпались как в старое время.

По совету друзей и благодаря посредничеству Петрушки, Дима купил за двадцать пять рублей справку, подтверждающую, что он является студентом дневного отделения Университета. После этого в военкомате про него забыли, а вредный участковый просто перестал его замечать.



На свадьбах играли один-два раза в неделю, имея всё, что положено, включая отдельный столик и доступных подвыпивших женщин. На жизнь хватало; жратва стоила копейки, а одежду родители присылали из Монголии - очень приличные вещи, из натуральной кожи. За вырученные деньги от одного проданного через комиссионку кожаного пальто можно было забить весь шкаф дешёвыми тряпками.

Однажды Котов неумело, но достаточно эффективно "сварил" свои джинсы, после чего прослыл экстравагантным чудаком и стал надевать их только перед выходом на сцену. Это было время, когда носили совершенно новые джинсы: хипповые вышли из моды, а "варёнку" ещё никто не видел.

Надо отметить, что Котов стал меньше, точнее, реже пить - не более одного-двух раз в неделю. Он становился звездой, и это яркое ощущение восполняло самоограничение в потреблении алкоголя.





Ленинградский рок-клуб



К середине зимы "Обводный канал" почувствовал уверенность в своих силах, он уже был готов к публичным выступлениям. Для осуществления широкой концертной деятельности у Димы мелькнула идея состряпать фонограмму. Но абсурдность такой мысли вызвала у него лишь грустную улыбку. Тогда ещё никто не выступал под фонограмму - или совесть не позволяла, или техническое несовершенство аппаратуры. Оставалось завоёвывать публику в честном бою.

Спрос на русскоязычный рок-н-ролл был достаточно велик. Небольшие, но атомные по отдаче концерты устраивали втайне от властей, используя не самые пригодные для этих целей помещения - от закрытого на ремонт пригородного клуба до комнаты в коммунальной квартире.



"Обводный канал" заявил о себе в февральском концерте недавно образованного рок-клуба. Звук был отвратительный, народ в зале пьяный. Группа играла слишком рафинированно и  публике не понравилась.

Однако те немногие из числа трезвых, кто всегда с настойчивой серьёзностью вслушивается в тексты, были весьма довольны тем, что услышали. Слишком тяжёлый и громкий рок "Россиян" вызывал у них тревогу. Словесная абракадабра БГ - чувство собственной неполноценности. В новой группе "Обводный канал" всё было прекрасно: и слова, и музыка, и внешность участников. Удовлетворённая часть публики поторопилась сообщить об этом знакомым.

В числе таких зрителей находился заведующий отделом культуры горкома ВЛКСМ Сергей Потехин. Он был здесь не для развлечения,  наоборот, по долгу службы. Он наблюдал, запоминал и делал выводы.

Поговаривали, что сам рок-клуб был образован не без участия КГБ и специально для того, чтобы поставить на учёт всех, расплодившихся словно кролики, сочинителей и музыкантов. Ребята сами заполняли на себя анкеты и сдавали напечатанные на машинке тексты песен. Членство в рок-клубе было престижно и просто необходимо для самоутверждения.

Сергею Потехину, который даже у себя дома прослушивал исключительно пластинки фирмы "Мелодия", новая группа понравилась. Этим же вечером, бормоча под нос запомнившиеся слова, он позвонил домой кураторше рок-клуба и запросил данные на всех четверых участников.





Аромат андеграунда



Своим выступлением в рок-клубе группа осталась довольна. Авторитетный Осипов подтвердил, что новичков здесь не жалуют, и реакция зрителей, учитывая их "разогревающий" первый номер, была вполне утешительной и даже ободряющей. Могло быть  и хуже. На первой же песне программы беспомощной и бесперспективной зал пустел, потому что большая часть нетрезвой, но безошибочно угадывающей фальшь публики перебиралась в буфет.

Растопить лёд пресыщенной ленинградской публики было непросто; наклюнувшуюся трещинку успеха надо было долбить с удвоенной энергией. Заодно, по возможности, зарабатывая какие-то деньги на жизнь. Подпольные концерты, благодаря своей запретности, давали особенно сладкие плоды признания и популярности. Сказанное в микрофон непечатное слово, курение и распитие спиртного прямо в зале - эти и другие маленькие флажки на трёхчасовом островке свободы дарили зрителям незабываемые впечатления.

Иногда приезжала милиция, и всех брали. Но такое происходило не часто.



В середине марта Дима решился устроить подобное мероприятие для "Обводного канала". За две бутылки водки (первую авансом) он договорился с дежурным сантехником об аренде на ближайшее воскресенье крошечного актового зала собственной жилконторы, запустил по телефону рекламу и начал распространять билеты. Билетами служили нарезанные бумажки с начириканными от руки датой и временем, украшенные найденной когда-то загадочной печатью "ВСЕГЕИ". Адрес жилконторы в целях конспирации передавался из уст в уста.

Полторы сотни двухрублёвых билетов разошлись менее чем за неделю, и однажды вечером группа дала свой первый настоящий подпольный концерт.

По сравнению с рок-клубом, успех этого концерта был феноменальный. Это объяснялось во-первых тем, что в рок-клуб набивались сами же музыканты, любившие в основном своё собственное творчество. Во-вторых, в подполье действовала завораживающая сама по себе атмосфера разрушения запретов.

На сцене и в зале курили, музыканты не отказывались от поднесённой без стеснения выпивки. Дима отпускал в микрофон слышанные им в годы перестройки шуточки, от которых Степанов начинал думать о своей семье. Зал был покорён.

Дежурный сантехник, которого все уже знали и называли "батей", поначалу обалдел от количества "нескольких друзей порепетировать", но вскоре так нахватался разноцветных и разноградусных подачек, что начал сам рваться к микрофону - исполнить свою любимую душевную песню про товарища Сталина, а потом заснул под трибуной, завернувшись в переходящее знамя участка и заботливо прижимая к груди честно заработанную непочатую поллитровку. Не осталась в накладе и уборщица, сдавшая на другое утро две сотни пустых бутылок.

За это выступление "Обводный канал" имел пятьдесят рублей на брата (против свадебных двадцати пяти). Дима, за вычетом накладных расходов, имел сто. Все в группе догадывались, но никто не поставил этого ему в упрёк. Мог ли ещё вчера кто-нибудь из них мечтать о таком внезапном и сногсшибательном успехе?





Затруднения на творческой кухне



Часть репертуара "Наутилуса", прочно зафиксированная в котовской памяти, увы, начинала иссякать. К осени 1988-го на слуху было огромное количество русскоязычного рока, но весь этот багаж находился в обрывочном и бессвязном состоянии.

Тем временем популярность "Обводного канала" росла, записи концертов начали гулять по магнитофонам, публика ждала новых песен.

Исчерпав запас "Наутилуса", Дима начал воровать тексты и музыку у других авторов, перемешивая сохранившиеся в памяти обрывки. Заведя специальную тетрадочку, он записывал каждый аккорд, каждое пришедшее на ум слово или словосочетание. Иногда у него получалась чудовищная разноголосица из Цоя, Майка и Гребенщикова с припевом из Кинчева и музыкой "ДДТ".

И это съели. Вероятней всего, благодаря Лисовскому, который на репетициях расставлял всё более или менее по местам, освобождаясь от нелепостей и безвкусицы. Публика просила ещё.





Что произошло с Петрушкой
(запоздалые объяснения)



... Резким движением схватил со стола таблетку и сунул в рот. Его вдруг тряхнуло, перед глазами всё поплыло, и он в беспамятстве повалился грудью на стол дежурного. Очки поехали дальше, а таблетка выпала из полураскрытого рта и покатилась.

Дежурный, милицейский капитан, ловко прихлопнул её ладонью. Стоявший за спиной Петрушки сержант пристегнул к поясу резиновую дубинку.

- Молодец, Остапенко, - похвалил его капитан. - Тебе бы надо этих, в деревне, бычков забивать...

Тут произошло непонятное: таблетка на ладони вдруг сама по себе развалилась на части, осела, превратилась в щепотку белой пыли и пропала, оставив на коже тёплое и влажное пятно.

Остапенко и его напарник переглянулись. Капитан зажмурился и снова открыл глаза.

- Во что делают... - выдохнул он после паузы. - Теперь ведь и не подкопаешься.

Не зная, что делать с вытянутой ладонью, он облизал губы. Опомнившись, встряхнул руку и поработал кистью.

- Остапенко, тащи его в аквариум. Будем сопротивление властям оформлять.

Сержант взял Севу одной рукой, как котёнка, за шиворот, другой - за штаны и повёл в обнесённую толстым оргстеклом камеру. Ноги Петрушки, едва касаясь пола, шевелились в воздухе.

Камеру закрыли, дежурный капитан достал форменный бланк и начал составлять протокол задержания.

В тот момент, когда он, на мгновение задумавшись, занёс ручку над бумагой, зазвенел телефон. А сняв трубку, милиционер совершенно переменился.

- Здравствуй, здравствуй солнышко, - замурлыкал он тихо и вкрадчиво. - Конечно, как договорились. Правда?.. Пельменьчики царские. И сама ты, это, как пельменьчик. Да, правда. Очень аппетитная, со всех сторон... Нет, мымра не умеет. Разведусь. Обещаю. Пожалуйста: слово коммуниста. Да. Я тоже рад. Чего? Водочки или красненького? Понял. Понял. И тебя туда же. И ещё в ушко. Ну, всё. Ну, пока...

Капитан прикурил папиросу и мечтательно затянулся. Потом взгляд его упал на бланк протокола, и уголки рта приняли обычное выражение. Докурив, он вмял окурок в пепельницу и, мгновение поколебавшись, скомкал бумагу и выбросил её в корзину. Поднялся, приблизился к рассверленному дырочками стеклу "аквариума" и спросил:

- А ты, случаем, не больной?

Близоруко щурясь без очков, Петрушка жадно ухватился за протянутую ему соломинку:

- Товарищ дежурный, четвёртый год страдаю аденомиозом вульвы головного мозга. Живу на дорогостоящих импортных таблетках, принимаю по часам. Мне уже давно надо. Отпустите меня, товарищ дежурный!

Поскрипывая сапогами, капитан прошёлся по отделению, постучал ручкой по стеклянной поверхности стола, не поднимая глаз, спросил:

- Родные есть?

- Жена, мать престарелая, - быстро ответил Сева.

- Телефон какой.

Сева назвал номер Зинаиды, капитан набрал.

- Петрова здесь проживает? Петров Всеволод Борисович ваш супруг?

Со страхом и надеждой Петрушка прислушивался к разговору.

- Из двадцать седьмого отделения милиции беспокоят. Можете за ним приехать? Переулок Крылова три. Ничего страшного. Нарушал порядок. Штраф заплатит. Десять рублей. Можете сейчас.

Петрушка выдохнул с облегчением.

- Петров, сейчас за вами супруга приедет, - обратился к нему капитан, внезапно перейдя на "вы". - Заплатите штраф десять рублей за нарушение общественного порядка и можете ехать домой лечиться. Всё понятно?

- Так точно! - подтвердил Петрушка, глядя на милицейского капитана почти с нежностью.

Не прошло и часа, как Зинаида опять, второй раз за эти сутки, сажала в такси неугомонного супруга.



 

Женщина в гневе



Первые месяцы нашего пребывания в новом качестве Петрушка не переставал удивляться происходившим с нами переменам.

Сначала моё внезапное сближение с Верой Дансевой. Ещё со школы Сева знал нас обоих как облупленных и не допускал мысли, что Вера вообще когда-нибудь выйдет замуж. И уж тем более за давно и безнадёжно влюблённого меня.

Второе коленце выкинул Дима Котов, ставший в одночасье звездой ленинградского андеграунда. Что из себя представляет Дима Котов, нам всем было приблизительно понятно. Из него мог получиться хороший администратор, но никак не поэт и не музыкант.



Однажды в мае мы вчетвером собрались выпить у Котова, и у меня с Верой зашёл спор. Я настаивал, что состоявшуюся ближайшим летом связь Петрушки и Зинаиды необходимо расстроить. Вера утверждала, что мы не можем вмешиваться в чужие судьбы. (Если б я знал, как она права...)

Подвыпивший Котов привязался к нам со своим ансамблем. Он держал в руках блокнот и карандаш.

- "Группа крови на рукаве... не остаться в этой траве?.." Чего-то я... из головы вылетело.

Этого делать не стоило. Вера любила песни Цоя и тогда, в восемьдесят восьмом, находилась под впечатлением от его последнего альбома. Пока Котов использовал материал безразличного ей "Наутилуса", она забавлялась. Но когда в ход пошли изуродованные до неузнаваемости, исполняемые идиотом Степановым, её любимые песни, терпение лопнуло.

- Что? Группа крови? Сейчас узнаешь.

Котов внезапно получил звонкую затрещину и выронил блокнот.

- Будет тебе и группа... и крови...

Я схватил свою жену за руки и силой вывел из комнаты.

- Скотина, я ему давно хотела морду набить, - кипятилась Вера.

Я затащил её в ванную, нагнул голову под кран и пустил холодную воду.

Вообще-то Вера девушка физически сильная. В школьные годы она занималась спортивной гимнастикой, могла бы стать чемпионкой, но, понятное дело, не прижилась в коллективе. А в последние месяцы я, на свою голову, занимался с ней так называемым каратэ. В кочегарке меня натаскивал Попов, а дома мы с женой устраивали лихие побоища, орудуя подушками и чем попало. Заметив, что достать меня становится всё труднее, Вера потребовала объяснений. После этого мне пришлось с ней заниматься. Теперь меня били и на работе, и дома. А для Котова всё могло закончиться ещё хуже.

Однако, пора уже рассказать главное.











ГЛАВА ТРЕТЬЯ







Бесцеремонное вторжение
на территорию,
строго охраняемую государством



В одном ещё убережённом от прогресса цивилизации уголке природы Подмосковья, на огромном участке восхитительного соснового бора располагалась одна из самых лучших и желанных правительственных дач. Не самая богатая, но достаточная для того, чтобы товарищи по партии, обделённые таким счастьем, о ней ничего не знали. И хотя участок находился недалеко от города, приблизиться к нему человеку непосвящённому было непросто. Уже на повороте шоссе, ведущего в сторону заповедного местечка, на специальным посту ГАИ, отсекали всех лишних. Ещё дальше находился блокпост с охраняемым военными шлагбаумом.

Дорога с нездешним идеальным покрытием вела к железным краснозвёздным воротам, которые по сигналу с поста распахивались настежь, и машина хозяина, не сбавляя скорости, влетала на заповедную территорию.

По обе стороны от ворот, уходя далеко в лес, тянулась бетонная стена с колючей проволокой. Выстроившийся наряд караула отдавал честь проезжавшим, и ворота снова закрывались.

За стеной продолжался тот же лес, но ещё более густой и ароматный, как будто заботливо ухоженный и политый, с зарослями цветов на полянах, с весёлым щебетанием сытых птиц.

Вот слева от дороги показался добротный двухэтажный дом с островерхой черепичной крышей. Он похож на картинку из книги сказок. Но машина, не сбавляя скорости, катит дальше: это пока только дом для обслуживающего персонала. Вот небольшое кирпичное здание котельной с высокой железной трубой, растянутой с четырёх сторон тросами. Здесь, так же как и в карауле, несут службу солдаты спецвзвода под командой офицера КГБ и армейского прапорщика. В свободное от нарядов время они поступают в распоряжение персонала - столяра, садовника, кухарки, полотёра - или прочёсывают территорию, собирая лишние сухие листья, шишки и ветки; иного мусора здесь быть не может.

Вот дорога идёт под уклон, машина скатывается в болотистую низинку, комариное царство, но метров через сто снова взлетает вверх, ещё выше, чем раньше, и тут у случайного гостя может перехватить дыхание: с пригорка открывается вид на сверкающее лесное озеро, обрамлённое вековыми соснами и поросшими мхом каменными валунами.

Чуть в стороне от песчаного пляжа, опираясь портиком о белоснежные колонны, стоит бывший графский особняк с серпом и молотом на месте родового герба.

Проходит час, другой, в имении наступает вечер.

В озере, всплёскивая то там, то здесь тихую, будто нарисованную, гладь, резвится в нагретой воде рыба. Заходящее солнце рассветило малиновым цветом листву одичавшего яблоневого сада.

В доме с колоннами зажигаются окна. Сначала кухня, потом гостиная и столовая. Потом, после ужина, - кабинет на втором этаже; ещё позднее - супружеская опочивальня.





Ещё более бесцеремонное вторжение,
не сравнимое с предыдущим



- Может быть, ты помоешься перед сном? - проговорила Людмила Каримовна, обращаясь к мужу.

Она сидела на краю кровати и не спеша растирала руки кремом. На ней была надета розовая ночная рубашка из тонкой полупрозрачной ткани; на голове, поверх бигуди, сидел такого же цвета чепец.

Павел Андреевич, уже в трусах и в майке, с задумчивым видом остановился возле постели, послушно повернулся и направился в ванную комнату.

- Дружок, ты чем-то озабочен сегодня? - повысила голос Людмила в сторону приоткрытой двери. - Нельзя так много думать, необходимо обязательно давать голове отдых. Занялся бы каким-нибудь спортом... Борис играет в теннис - и посмотри, какой у него здоровый вид!

Людмила продолжала о чём-то размеренно болтать, а из ванной доносилось журчание воды и шорканье зубной щётки. Поплескавшись, Павел Андреевич закончил свой вечерний туалет, обтёрся пушистым полотенцем и снова направился к кровати.

- Там, на полке... захвати мне "Сокровища Лувра", - попросила Людмила, уже утопавшая в пуховой перине под одеялом.

Однако Павел Андреевич проигнорировал её просьбу, решительно направился к своему месту, сбросил тапочки и залез под своё одеяло. Супруга посмотрела на него строго и вопросительно.

- Мне нужно с тобой серьёзно поговорить, - произнёс муж, озабоченно глядя в потолок.

Людмила Каримовна ещё за ужином заметила, что супруг немного не в себе. На все вопросы он отвечал невпопад, намазал блин горчицей вместо мёда, с задумчивым видом его съел. После чая  долго сидел запершись у себя в кабинете.

- О чём же? - большим пальцем Людмила подтянула кверху мужнин кончик носа, сделав из него пятачок.

Павел Андреевич мягко, но решительно отвёл руку и повернулся к жене, провалившись локтём в перину.

- Людмила, сегодня я получил странное письмо. Написано вскоре после похорон Лёни, и ещё две страницы вложены совсем недавно.

Протянув ладонь, Людмила молча потребовала письмо.

- Погоди, это очень серьёзно. Разумеется, поначалу я решил, что это мистификация, но чем больше я думаю...

Раздражённая неповиновением, Людмила Каримовна холодно произнесла:

- Дай сюда письмо.

Павел Андреевич расстегнул кожаную папку для бумаг и протянул жене шесть машинописных листов бумаги.

- Конверт.

Получив конверт, Людмила Каримовна внимательно его осмотрела. Затем стала читать письмо. Её лицо приняло сначала насмешливое, затем сосредоточенное, а затем, под конец, растерянное выражение. Супруг искоса следил за её реакцией.

Закончив, Людмила ещё раз бегло просмотрела листки и, повернувшись к мужу, сказала:

- Этого не может быть. Они не могут этого знать.

Павел Андреевич налил себе молока из стоящего на ночном столике кувшина. Медленно выпил, утёр губы расшитой салфеткой.

- Пуся, они знают. Они знают всё, что здесь написано, и ещё много.

- Ты должен их найти.

- Должен найти... Пуся, я уже никому не могу доверять. Юра уже генеральный; я не могу к нему обратиться; из Комитета вообще ни к кому нельзя...

- Но... что ты собираешься делать?

- Утро вечера мудренее. Давай спать.





Ещё одно вторжение,
степень бесцеремонности которого
ставит автора на грань жизни и смерти



"Давай спать", - прозвучало в динамике, Владилен Каземирович щёлкнул тумблером и размял в пальцах новую папиросу.

В огромном богатом кабинете за своим рабочим столом сидел председатель Комитета государственной безопасности СССР генерал-полковник Змий. По правую руку от него, за длинным совещательным столом, - референт Феликс Петрович Коршунов. Перед ними на ковре, вытянувшись по стойке "смирно", - очень немолодой подполковник по фамилии Хромов. Змий разговаривал со своим референтом.

- Кто ещё в курсе этого дела?

- Капитан Рахметов. Был на дежурстве в аппаратной во время записи.

- Он слышал?

- Слышал и немедленно доложил подполковнику Хромову, своему непосредственному начальнику.

- Где он сейчас?

- Продолжает нести службу.

- Это правильно. Хорошо.

Змий пристально и тяжело посмотрел на вытянувшегося по струнке Хромова.

- Всё понимаете?

Хромова от напряжения передёрнуло, он не смог произнести ни звука.

- Ничего, я вижу, вы понимаете. Утечка информации повлечёт за собой тяжкие последствия. Вплоть до моего приказа вы будете один, бессменно вести запись. По телефону вы сообщите семье о длительной командировке. Впрочем, нет: слово "длительной" употреблять не следует. Я запрещаю вам любые контакты помимо контактов со мной и моим помощником Коршуновым.

Хромов перевёл взгляд на Коршунова и задрожал головой, пытаясь кивнуть.

- Сейчас: примите душ. Здесь, в соседней комнате. Затем смените капитана Рахметова и пришлите его ко мне. Не одного, под конвоем.

Хромов не сдвинулся с места, потому что слова "можете идти" ещё не прозвучали.

- Должен вас предупредить... - негромко заговорил генерал, глядя подполковнику в глаза. - Я знаю, у вас хорошая и дружная семья. Поздний ребёнок. Нужно уметь ценить своё счастье. Ваша жена, ваш ребёнок. Девочка... она такой пупсик. Надо об этом помнить. Всегда.

Хромов побледнел, взмок и покрылся пятнами.

- Никто... Ничего... Не узнает.

- Можете идти.

Развернувшись, Хромов не твёрдым, но строевым шагом, более похожим на шаг разжиревшей цапли, удалился.



- Что скажете? - обратился генерал к референту.

- Этот будет молчать.

- Тот, второй?

- С капитаном Рахметовым несколько сложнее. Парень из детдома, живёт в нашем общежитии. Помещение оборудовано под спортивный зал. Не имеет ни гомо- ни гетеросексуальных связей, по всей видимости импотент. Малообщителен, товарищи по курсу отзываются о нём сдержанно. Похоже, что они его боятся. Художественной литературы не читает; выписывает журналы "Вооружение" и "Философия атеизма", а также газету "Советский спорт". Отлично мимикрирует в любой среде: будучи подсадным, не вызвал ни тени подозрения у сокамерников. Почти всё свободное время уделяет занятиям рукопашным боем. Год назад подавал рапорт с просьбой о переводе в следственную часть; очевидно, имеет садистские наклонности.

- Любопытный субъект... Надо на него посмотреть.

- Когда прикажете? После обеда?

- Да...

- Хорошо, Владилен Каземирович.

______________



- Капитан Рахметов по вашему приказанию прибыл.

Генерал с минуту разглядывал хорошо сложенного молодого человека с выдающимися скулами, слегка раскосыми глазами и отчего-то светлыми, почти совсем белыми волосами, бровями и ресницами. Ещё с минуту он полистал страницы личного дела Рахметова и, наконец, заговорил:

- Где ваши родители?

- Вероятно, они умерли.

- Почему вы не женаты?

- Меня не интересуют женщины.

- Что вас интересует? Алкоголь? Наркотики? Сладкое? Подглядывание? Переодевания? Голые дети?

- Нет.

- У вас есть цель в жизни?

- Да. Моя цель - беспорочная служба и уничтожение врагов существующего порядка.

- Имея такую цель, вы когда-нибудь займёте моё место.

- Возможно.

"Случай, несомненно, клинический. Но он мог бы далеко пойти, - рассудил генерал. - Его опустят свои же товарищи."

- Вы далеко пойдёте. Знаете почему я вас вызвал?

- Это письмо... Тот, кто написал его, слишком много знает. Знает то, чего ещё не произошло.

- Подписано: "Ваши единомышленники". Сколько же их всего, на ваш взгляд?

- Двое.

- Почему вы так полагаете?

- Третий донёс бы нам.

- Неплохо. Эти двое могут быть полезны?

- Всё, что нам необходимо, мы уже знаем. Мы можем предотвратить катастрофу, которую они называют перестройкой. Но эти двое  могут помешать, они опасны.

С самого начала генерал колебался между двумя решениями: наблюдением и убийством. Теперь он принял соломоново решение: непродолжительное наблюдение с последующим убийством.

- Правильно, сынок. Надо их убить. Но сначала найди их и понаблюдай. Попробуй войти в доверие. Если не получится, то убей сразу. Но как же ты их найдёшь?

- Во втором, ночном разговоре упоминались следы угольной пыли на бумаге. Объект получил письмо через своего астролога. Написано ровно, как в книжках. Надо искать мистика и грамотея, работающих в одной котельной.

- Молодчина. Возьми что тебе надо и поезжай. Какое оружие больше всего любишь?

- Нож.

- Правильно, это самое лучшее. А то у нас тут есть ковбои... шуму много, а толку мало. Пистолетик тоже возьми на всякий случай. Хороший, с глушителем. С титановыми пульками. Дело серьёзное.

- Слушаюсь.

- Ну, иди, капитан. Скоро будем тебе папаху шить.

Рахметов повернулся, прищёлкнув каблуками, и лёгкой, пружинящей походкой спортсмена вышел из кабинета.





Крепкая рука
на смену сопливой демократии



Настенное зеркало растворилось, и в кабинет вошёл референт.

- Что скажешь? - обратился к нему генерал.

- Я бы не хотел, чтобы такой вцепился мне в горло. Сделайте ему на всякий случай прививку от бешенства.

- Не бойся, он тебя не знает. Слушай, помощник, подменяй этого... Хромова - хотя бы раз в сутки. Часа на два, на четыре, чтобы мог работать. Пускай таблетки жрёт, колется, но месяца два должен продержаться, этого нам хватит. Обещай чины, дворцы - что хочешь, лишь бы не спал.

- Потом... вы его оставите?

Генерал не ответил. Чтобы замять неловкость, референт перевёл тему на более приятную.

- Как вы собираетесь распределить роли в новом государстве, Владилен Каземирович?

Змий снял со стены хлыст и с видимым удовольствием оглушительно хлопнул им в воздухе.

- Для начала создадим новую, великую национальную идею. Такую, чтобы весь народ спятил...

Змий оседлал своего любимого конька. Его глаза загорелись дьявольскими огнями.

- Закодировать теле-радио сигналы! Переписать прошлое!

Хлопок хлыста.

- Всё подстроено Гитлером и американскими сионистами!

Хлопок.

-  Реорганизация!

Хлопок.

- Вместо КГБ - НКВД; вместо погон - петлицы!

Хлопок.

- Сталин - с нами!

Хлопок.

- Икона!

Хлопок.

- Поруганный и оболганный!

Хлопок.

- В Мавзолее!

Хлопок.

- Ленин...

Хлопок.

- ...Немецкий шпион и предатель...

Хлопок.

- На помойку!

Хлопок.

- Железная дисциплина!

Хлопок.

- Анекдот - десятка. (Хлопок.) Агитация - двадцать пять. (Хлопок.) Заговор - к стенке!

Обессиленный, генерал отбросил хлыст, упал в кресло и продолжал, тяжело дыша:

- Всё народонаселение разбито на тройки. Первый следит за третьим, третий за вторым, второй за первым. Мы заставим их работать. Всех умников - в лагеря. Вдоль границы - сплошная бетонная стена с пулемётными вышками - ни одна собака родину не покинет...

Отдышавшись, он заговорил как обычно.

- Нужно всё обдумать. Соберём армейских, прощупаем их настроения. Иди, мне нужно поработать.

Стараясь тихо ступать, Коршунов удалился.





Армейские



Спустя неделю Змий встретился с представителями военного командования на специально оборудованной загородной даче. В стены, полы и потолки были вмонтированы шумовые вибраторы, исключающие прослушивание с расстояния. Когда шесть чёрных бронированных "Волг" выстроились у крыльца, из крытого брезентом грузовика запрыгали автоматчики. В несколько секунд они замкнули кольцо вокруг дома.

Собравшиеся не были самыми высшими военными чинами в государстве, не было среди них маршалов и даже генералов армий, но именно эти люди сосредоточили в своих руках реальную власть.

Их было шестеро.



Председатель КГБ СССР Владилен Каземирович Змий.

Его референт Феликс Петрович Коршунов.

Заместитель министра Обороны по кадрам Семён Степанович Архаров - человек гордый.

Начальник Верховного Генштаба Фёдор Иванович Коренной - был похож на борова.

Заместитель министра Обороны по строевой службе Павел Александрович Лампасов - холёный и голубоглазый.

Представитель военно-промышленного комплекса Бруно Вольфович Карклин - щуплый, неприветливый субъект в штатском с лысым черепом и лёгким прибалтийским акцентом.



Утомлённые поездкой, генералы прохаживались по гостиной, разминая конечности и беспредметно переговариваясь.

- Проходите, товарищи, - пригласил всех Коршунов в кабинет.

Расселись по кругу в привычном порядке: Змий, Карклин, Лампасов, Архаров, Коренной, Коршунов. Выслушали зачитанный Коршуновым секретный доклад "Об экономическом и социальном положении в стране" на начало 1983 года.

Наступила неприязненная тишина.

Всё сказанное было давно и всем очевидно. Для этого не надо было устраивать внеочередного собрания.

- Будущее не сулит земных радостей, - заговорил Змий. - На распродаже природных ресурсов и переработке отходов мы продержались бы ещё лет десять. Однако, по некоторым признакам, нам могут дать пинка под зад уже завтра.

- Что такое? - с оскорблённым видом встрепенулся Архаров.

Змий обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.

- Сейчас узнаете. Коршунов, приступайте, пожалуйста.

______________



Последующие полтора часа взмокшие генералы слушали записи разговоров, аналитические выкладки и акты экспертизы. Слово "перестройка" накрыла стол тяжёлой грозовой тучей. Как луч солнца замаячил план военного переворота.

В основных положениях значилось:

- злодейское убийство заговорщиками, врагами советской власти, Генерального Секретаря ЦК КПСС тов. Андропова Ю.В.;

- массовые ночные аресты согласно приложенному списку;

- одновременный захват средств массовой информации;

- введение военного положения и учреждение должности Президента с расширенными полномочиями;

- назначение преданных людей на местах (секретарей Райкомов, поселковых старост), и так далее.



Первым сделал для себя выбор и подал голос Бруно Вольфович Карклин:

- Неплохо задумано.

- Да, у меня тоже что-то такое в голове крутилось... - поспешил поддержать Архаров.

Раскрасневшийся от противоречивых чувств Лампасов отрывисто проговорил:

- Что ж, я тоже не прочь.

Все посмотрели на потного Коренного, и он часто закивал головой.

- Вот и хорошо, я так и думал, - ласково проговорил Змий. - А теперь давайте выберем Президента. Просто поднимем руки и выберем одного из нас на эту хлопотную и обременительную должность.

Армейские переглянулись, и Змий понял, что они могут проголосовать как угодно.

- Ладно, - сказал он и поднялся с места. - Сейчас я вам кое-что объясню. Каждому.



Змий неторопливо шагнул в сторону и оказался позади Карклина. Его руки мягко легли на спинку стула. Карклин нервно поморщился и заёрзал.

- Скажите нам, Бруно Вольфович, стало ли лучше вашей дочери. Состояние здоровья вашей очаровательной дочурки нас крайне беспокоит, мы её все так любим... нашего пупсика. Ей ведь недавно исполнилось тридцать четыре годика?.. Уже совсем взрослая девочка. Скоро детки, а там, глядишь, и внучата! Счастливая вас ожидает старость, можно позавидовать.

- Не лезьте не в своё дело, - огрызнулся Карклин, не поворачиваясь.

- Ах, да, совсем забыл! Дочка-то выросла непутёвая. Наркоманка, психическая. Какие уж тут внучата... Сидит в смирительной рубашке, не может наложить на себя руку. Какие жестокие родители - совсем не занимались воспитанием! Мать - хроническая алкоголичка, а папочку дочка видела так редко, что ещё ни разу не говорила ему "ты"! Несчастная брошенная девочка - сначала тайком пробовала из маминых бутылочек, потом попала в дурную компанию, и - бац на иглу! Бедный, несчастный ребёнок...

- Это не имеет отношения к делу, - чуть громче обычного проговорил Карклин. - Это всё, что у вас есть?

- Нет, - вкрадчиво прошептал Змий, наклонившись к большому уху Карклина. - Я даже ещё не начал...

И, распрямившись, он продолжил:

- Я знаю одного человека, который здорово смыслит в денежных операциях. По долгу службы, а он курирует военно-промышленный комплекс, через его бухгалтерию проходят сотни миллионов в валюте, а то, что в рублях, вообще не поддаётся счёту. Куры, - пошутил Змий, - не клюют! Главное, что проверить его никто не может: ком-пе-тент-нос-ти не хватит. А он - знай себе переводит на чёрный день то миллиончик, то другой, а то и десяток миллиончиков. У нас и номерок одного из счетов имеется.

Повернув головы, все стали смотреть на Карклина.

- Так вот, дело в том, что когда мы все начнём рвать когти, спасая шкуры, господин Карклин вдохнёт полной грудью на каком-нибудь из островков Полинезии. Преданные чернокожие слуги, надёжные охранники. И он сам - во всём белом... Любуется закатом с террасы своего белокаменного дома. Это он ещё сегодня утром так думал. А теперь он по-другому думает - ведь я всё знаю, оказывается... И теперь он будет меня слушаться. Будете меня слушаться, сэ-эр?

Карклин судорожно достал таблетки, рассыпая, закинул в рот и запил водой.

Тем временем Змий уже занял место за спиной Лампасова.



- А вы, Лампасов? Зачем вам липовая жена, если живёте с собственным адъютантом?

Вскинувшийся, было, как петух, Лампасов осел и начал покрываться густой краской.

- Но если ты, всё-таки, метишь в президенты и, следовательно, в главнокомандующие, нам придётся переодеть всю армию в юбки - на манер шотландской гвардии.

- Владилен, оставь его, никуда он не метит, - не поднимая глаз, отважно сказал Архаров, и Змий моментально оказался у него за спиной.



- Играете в благородство, генерал? А, между прочим, по поводу благородства, офицерской чести и тому подобных замечательных слов. Вы случайно не знали одного молоденького лейтенанта, который ещё в день выпуска из училища замечательным образом проявил своё благородство? В этот вечер он с сокурсниками вышел из ресторана, и друзья оставили его на улице. Потому что в ресторане он напился, всех достал, и в такси не хватило для него места. А он обиделся и в ближайшем дворике забил насмерть какого-то престарелого бродяжку. Что он тебе сделал, Василий? Наверное, ты зашёл во двор пописать, а он, на свою беду, подвернулся. Сам виноват. Милиция не любит связываться с бродягами, тем более дохлыми... А вот мы кое-кого допросили, провели кое-какую экспертизу. Вообще-то, на гордого офицера у нас накопилось четыре тома. Такая уж тяжёлая работа у кадровика: без взяток - ну никак не обойтись. А ведь нам пишут, сигнализируют...



Змий шагнул к Коренному, но, ничего не сказав, рассеянно похлопал его по плечу и вернулся на своё место, сделав таким образом полный круг.



- Давайте проголосуем, товарищи, - предложил Коршунов. - Я выдвигаю кандидатуру Владилена Каземировича на должность Президента Союза Советских социалистических республик. Кто за?

Первым поднял руку сам Коршунов, за ним остальные. Последним отнял руку от лица Лампасов.

- Пожалуй, на этом закончим, - сказал Змий. - В сентябре я представлю вам подробный план наведения порядка в нашем Отечестве.



В напряжённой тишине, торопливо, генералы покидали зал заседаний. Не глядя друг на друга, скорбно склонив головы, они выходили из дома и садились в свои машины. Их появление было неожиданным (предполагался банкет), и задремавшие водители, ударяясь головами, едва успевали выскочить и растворить задние дверцы. Один за другим тяжёлые автомобили выехали на дорогу, где к ним присоединилось сопровождение.

Змий проводил глазами отъезжавших, удовлетворённо потянулся, достав кончиками пальцев узорную перекладину крыльца, и не спеша расстегнул ширинку.

Окружавшие дом автоматчики скромно отвернулись в сторону.

Коршунов победно щёлкнул замками своего дипломата и тоже вышел на свежий воздух.

В дверях показалось растерянное лицо интенданта:

- А как ужин, товарищ генерал?..

- Ужин?.. - Владилен Каземирович почесал затылок и посмотрел на референта. - А что, Коршунов, ужин мы с тобой сегодня заслужили?

- Сегодня заслужили... товарищ Президент СССР.











ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ







Band On The Run



К концу лета "Обводный канал" был уже, что называется, на слуху. Благодаря тиражированию магнитофонных записей, круги популярности побежали от Питера к периферии. На этой волне Котов организовал две гастрольные поездки - в Киев и в Казань.

Пригласившая группу киевская сторона оплатила дорогу туда и обратно, артистов удобно разместили на зажиточной квартире, хозяева которой (родители) находились в отъезде, и за два отработанных в тёплой и непринуждённой обстановке концерта заплатили пятьсот рублей - по сто двадцать пять на брата. Уезжали сытые, пьяные и обласканные.

В Казани имели место некоторые шероховатости.

Согласно договорённости, ребят встретили на вокзале и поселили в гостинице. Обустроившись в номере, Котов, Осипов и Лисовский в хорошем расположении духа отправились погулять и посмотреть город. Степанов, сославшись на нездоровье, остался в номере.

Друзья прикупили местного винца, выпили на скамейке в сквере и, не спеша, продолжали прогулку, весело галдя и задирая встречных девушек.

У Котова за последние девять месяцев успел отрасти хайер, и он, время от времени, театральным жестом отбрасывал назад "надоевшие" волосы. Лисовскому закрывали половину лица стильные тёмные очки, а концертная футболка Осипова, имевшая расцветку американского флага, бросалась в глаза с другого конца города. Первым облачком, вызвавшим в умах лёгкое замешательство, послужил следующий эпизод.

Двое стриженых, невысоких, но мускулистых парней обогнали их и прошли мимо. У одного был переломан нос, у другого на затылке белел уродливый шрам.

- У нас такие не выживают, - обранили они как бы между прочим.

Вскоре ребята снова выпили, забыли этот эпизод и снова развеселились. Но где-то в глубине сохранился неприятный осадок, неосознанная тревога, и это заставило их повернуть в сторону гостиницы.

С этого момента в окружающей обстановке начали сгущаться тучи. Впереди откуда-то взялась компания молчаливых молодых людей, очень похожих на тех, которые недавно отпустили по адресу гостей столь странное замечание. Соблюдая дистанцию, они двигались вперёд, а из примыкавших улочек и переулков к ним молча присоединялись или шли сами по себе группы очень неприятной на вид спортивной молодёжи.

Аборигенов становилось всё больше, они почти совсем запрудили улицу. Они шли сзади, спереди и по сторонам, уже рядом. Ситуация становилась зловещей.

Друзья резко свернули в переулок и ускорили шаг.

Местные тоже свернули и ускорили шаг.

Теперь всё встало на свои места. Пронизанные ужасом с головы до пяток, ребята побежали, рванули не оглядываясь, не чувствуя ног.

Позади слышался гулкий топот, дыхание и позвякивание какого-то железа.

Путая следы, ребята свернули ещё и ещё, перемахнули через забор, через помойку и, наконец, влетели в глухой, лишённый окон двор с кирпичной стеной и заброшенной баскетбольной площадкой.

Это был конец.

Словно зловещие мертвецы, преследователи медленно заполнили двор.

Дрожа и тяжело дыша, Осипов схватил половинку кирпича и истерическим фальцетом пригрозил, что убьёт... Лисовский попытался вступить в переговоры, но ему велели "заткнуть ****о".

"Неужели вот так вот всё, по-скотски закончится? - подумал Котов. - И стоило из-за этого..."

И вдруг в чёрных тучах вдруг образовался просвет. В него ворвался весёлый солнечный зайчик и звучная милицейская сирена - музыка, прекрасней которой друзья ещё не слышали. Во двор въехала сияющая и искрящаяся замечательная сине-жёлтая машина ПМГ.

Зловещие мертвецы расступилась, но не обратилась в бегство.

- Что стоите, прыгайте в кузов! - поторопил высунувшийся из кабины лейтенант.

Ещё не веря своему счастью, друзья забились в тесную коробку кузова и захлопнули изнутри дверцу. Машина рванула с места и, набирая скорость, поехала прочь. Послышались запоздалые крики, угрозы, в дверцу ударились камни и железки...

______________



Как выяснилось уже в гостинице, Степанов что-то такое знал. Кого-то из его знакомых здесь уже не то убили, не то покалечили. Но он не стал никого отговаривать, а просто сам подло остался в номере. До самого Ленинграда в коллективе ему был объявлен жестокий бойкот.

Местный устроитель, которому было заявлено об отказе и немедленном отъезде, уговорил группу остаться. Нужно было отыграть единственный концерт, билеты на который уже распроданы. Он поклялся, что случилось недоразумение, и что на рок собирается совершенно другая публика, которая сама боится хулиганов.

Он оказался прав. "Обводный канал" приняли "на ура", как и везде, хотя первые песни ребята играли без обычного энтузиазма.



Впоследствии Котов составил чёрный список регионов, опасных для жизни и здоровья длинноволосого человека. Список получился длинный и сплошь состоял из депрессивных регионов "красного пояса". И наоборот: Украина и Прибалтика, например, весьма радушно принимала самых экзотических представителей рок-н-ролльного цеха.





Предварительная беседа



В конце августа произошло событие, которое предварил телефонный звонок.

- Это Дмитрий? Здравствуйте. Сергей Потехин беспокоит, из горкома комсомола.

- Здравствуйте...

- Давай будем на "ты", по-комсомольски, - с ходу предложил Потехин.

- Хорошо.

Ты только не подумай, что у нас к тебе какие-то претензии; мы ведь тоже люди - и повеселиться, и потанцевать...

- Понятно.

- Ты не мог бы завтра зайти? Просто поговорить, поближе познакомиться...

Власть комсомола была в те времена сильна и могущественна. Она пронизывала все сферы человеческой деятельности и была второй по значимости идеологической структурой после КПСС. Отказаться от приглашения было невозможно.



- Молодец, что пришёл! Проходи, садись...

Дима осмотрелся. Ковровая дорожка на лакированном паркете, большой письменный стол, за ним - два окна и портрет Ильича в пролёте. Стулья по периметру. На одном из стульев ещё один молодой человек - в сером пиджаке, с не запоминающимся лицом. В отличие от Потехина, без комсомольского значка на лацкане.

- Это Владимир, познакомьтесь.

Безликий поднялся и тоже с улыбкой пожал Котову руку.

- Садись, садись, закуривай, - Потехин протянул сигареты.

Несколько секунд молча курили.

- Не смущайся. Расскажи, как живёшь, чем ещё интересуешься, кроме музыки, - предложил Потехин.

Вот уже год Котов ощущал своё могучее превосходство над окружающими. Его манеры стали надменны или, в лучшем случае, снисходительны. Это особенно подчёркивалось его недавним приобретением: звёздной болезнью.

- Ни чем, - сказал Котов, глядя в окно на Смольный собор.

- Один живёшь?

- Да.

- Родители?

- В командировке.

- Далеко? Надолго?

- В Монголии. Пока согласно контракту, на три года.

- Наверное, продлят. Там хорошо, можно себя на всю жизнь обеспечить. Один мой знакомый, Вася Коробейников...

И Потехин рассказал, как его знакомый невероятно обогатился, отработав пять лет в дружественном Ираке.

- Сам-то, хочешь за границу?..

Не желая отвечать на провокационный вопрос, Котов пожал плечами.

- А друзья бывали в загранке?

- Слушай, мне пора уже.

- Ладно, погоди, ты не торопись. Закончим быстро, по-военному. Ты, кстати, где-то в засекреченной части служил? Нулевой допуск?

"Всё знает", - подумал Котов.

- Допуска нет, но подписку давал о неразглашении. Я больше в оркестре.

- А это даже лучше, что без допуска... Это даже облегчает... - Потехин переглянулся с Владимиром, который что-то всё время помечал в своём блокноте. - Из вашей части в Афган отправляли?

- Из нашей никуда не отпускали, даже в увольнение.

- Попал, что называется. А как ты думаешь, надо было нам туда?

Не смотря на свой задушевный тон, Потехин вёл себя безобразно. Но Котов твёрдо решил вести себя сдержанно и дипломатично.

- Время покажет.

- А вот слушай, у тебя такая песня есть: "Не стреляй" - это про Афган?

- Это про Америку, то есть, как они во Вьетнаме...

- А я, знаешь, так и подумал. Только объясняй это на концертах, ладно? Там ещё "Шар цвета хаки" - тоже про Вьетнам?

- Разумеется.

На протяжении последующего часа Потехин подвергал кропотливому анализу песни Шевчука, Кинчева, Бутусова, БГ, Цоя, Науменко и так называемые гибриды.

Котов и сам плохо понимал многие из этих текстов, а теперь ему приходилось объяснять их с позиций марксистско-ленинской философии. Результатом разбора стал перечень песен "Обводного канала", "не рекомендованных к исполнению", на который Котов чихать хотел.

- И последнее, - сказал Потехин. - У нас, в смысле, у комсомола, через месяц будет общегородское мероприятие. Рапорты, отчёты... это тебе не надо. А по окончании - сборный концерт. Сделаете несколько номеров?

- Для этого вызывали?

- Нет, это так, постскриптум. Что мы, звери, что ли... Даже не отвечать можешь.

- Аппарат будет стоять?

- Всё будет. И аппарат, и банкет, и деньги. Хочешь - грамоту нарисуем.

- Ладно, сделаем.

Дима поднялся с места. Потехин и Владимир тоже поднялись, заулыбались и протянули руки.





Абсолютная память



Мы с Поповым продолжали трудиться в котельной. Этот мир мог бы прозябать ещё вечность, если бы нам не пришло в голову поторопить события. Чёрт их там знает, как они это делают, но очень многое Попов знал наперёд не хуже меня. Нам пришлось объясниться начистоту.

До утра я рассказывал о том, что ожидает страну и мир в ближайшие пять или шесть лет. А потом, на рассвете, мы додумались до простого и гениального по своему идиотизму решения: написать письмо Гималайскому.

Вечером следующего дня я приехал домой к Попову.

Мой таинственный друг жил в крошечной отдельной квартирке на Садовой. Там всё было приготовлено для предстоящего сеанса. Попов усадил меня на стул перед зеркалом и зажёг с двух сторон свечи. Он заставил меня повторить заклинание, положил передо мной письменные принадлежности и несколькими пассами ввёл меня в гипнотическое состояние. Я должен был вспомнить события предстоящего года, которые, следуя своей чередой и в точности исполняясь, доказали бы истинность моего феномена. Ну а какой политик откажется выслушать рекомендации человека из будущего?

Находясь в сомнамбулическом состоянии, я испещрил десятка три страниц обрывками сведений, выуженных из самых дальних и пыльных уголков моей памяти.

Это были фрагменты шрифта, случайно снятые моим взглядом с использованного в туалете клочка газеты, услышанные по радио или ТВ отрывки дикторского текста, бессознательно уловленные ухом разговоры в транспорте...

Мы тщательно систематизировали эти сведения и отпечатали на поповском "Ундервуде" письмо Гималайскому. Это были наши точные предсказания на будущее. Последние две страницы занимали наши рекомендации и предостережения, которых он, как показало время, не послушался.





Из записок Веры Дансевой



В нашей комнате, прямо посередине, висит тяжёлая боксёрская груша. Она висит на крюке, предназначенном для люстры, но люстры у нас нет. Люстра была, конечно, но её разбили по случайности.

Мой так называемый муж купил эту грушу по моей просьбе. В школьные годы я занималась спортивной гимнастикой, и теперь мои мышцы снова приобретают прежнюю упругость. Только в эту грушу я могу вложить всю силу моего удара.

Так вот, всё это ерунда. Просто иногда мне необходимо снять напряжение, а если ещё точнее - синдром. И тогда я начинаю избивать грушу - руками, ногами и локтями, головой и в прыжке, с разворота и лёжа - до полного изнеможения.

На какое-то время это отвлекает, но иногда всё же приходится выкурить косячок-другой, чтобы себя обмануть...

Да, так оно и есть. Я надеялась, что вернув себе ещё не отравленное наркотиками тело образца 1982 года, смогу с этим покончить. Вернее, не начинать. Я думала, что эта зараза кроется в моём теле - в каждой клеточке мозга, в каждой молекуле моей крови...

Всё оказалось сложнее. ЭТО находится в моём сознании, к которому я глупейшим образом пристегнула новенькое тело. Я была и осталась законченной наркоманкой, ничего тут не поделаешь.

Можно лупить до полного изнеможения боксёрскую грушу, можно обманывать себя забитой папироской, но рано или поздно ЭТО наступит. Я опять начну убивать своё новенькое тело, а потом и душу, потому что нельзя служить двум господам одновременно.

Последнее время у меня плохое предчувствие по поводу всех нас. Это плохо кончится.





Шурик



Дождливым августовским вечером, когда на улице, скорее всего, начинало темнеть (в нашей кочегарке не было ни одного окна), а дождь так барабанил по жестяному навесу, что было слышно изнутри, мы с моим удивительным другом несли очередную вахту.

Летом делать нечего: работает один котёл, да и тот только днём. Я что-то пописывал, а Попов слонялся  и маялся от безделья. Неожиданно в дверь раздался звонок. Попов пошёл открывать, а я с досадой подумал, что если это мастер участка, то для нас найдется какая-нибудь грязная работа.

Наверное потому, что это оказался не мастер, наше первое движение в сторону гостя было доброжелательным.

- Здорово, мужики! Пустите обсохнуть?

Широко улыбаясь, на пороге стоял белобрысый молодой человек с монголоидным типом лица.

Попов проводил его к горящему котлу, я приветливо кивнул и, убрав свои записки, закурил.

Незнакомец бросил на топчан спортивную сумку, снял лёгкий, мешковатый по моде плащ песочного цвета, повесил его на горячую трубу и, оставшись в белой футболке, джинсах и новеньких резиновых кедах, сделал несколько бодрых взмахов руками. Его худощавое тело, при росте чуть ниже среднего, выглядело тренированным и мускулистым.

- Попал, это называется! До нитки! - весело болтал незнакомец. - В прошлом году в лодке волной накрыло, это у нас там, на Онежском озере, у самого берега уже, а ветер, собака, - ураган!.. Проканителил два месяца с воспалением лёгких. Мужики говорили, что если бы сразу двести грамм принял на грудь...

От потока болтовни мы с Поповым слегка опешили и переглянулись. Белобрысый истолковал наши взгляды по-своему и поторопился нас заверить:

- Только вы, мужики, не думайте, я на стакан не напрашиваюсь. Если на то пошло, то я и сам угостить могу.

Он шагнул к своей сумке, открыл молнию и достал две бутылки дешёвого коньяка по восемь рублей.

- Хотел в номере с соседом раздавить...



Через час мы, раскрасневшиеся и весёлые, допивали вторую бутылку и подумывали о третьей. В сумке Саши Рахметова (он просил  называть себя Шуриком), курсанта петрозаводской школы милиции, нашлась и закуска: колбаса, хлеб, рыбные консервы и даже апельсины. Наш хлебосольный гость набивал щёки и простодушно болтал о своих служебных делах.

- Слушайте, мужики, я здесь в командировке. Дали неделю, а делов - на пару дней. Скоро форму нового образца введут - видели? Смешная такая - шапочка, ботинки шнурованные до колена... Зайцев придумал. Но это, конечно, сначала Москва, Ленинград... Мы свою будем донашивать, это факт. Но мы им со своей стороны тоже кое-какую помощь обещаем - то, сё, стройматериалы... взаимообразно. Вза-и-мо-о-бра-зно, - он с удовольствием повторил понравившееся слово.

Допили вторую бутылку, и Шурик вызвался сбегать. Мы не возражали; объяснили, куда бежать, и начали собирать деньги. Но денег он не взял и вернулся быстро, минут через десять, с тремя поллитровками "Столичной".

- Теперь я спокоен за будущее моих детей, - прослезился Попов, имея ввиду, что такая хорошая милиция непременно наведёт порядок в стране.

Мы начали понемногу напиваться.

В одиннадцать котёл погасили до утра и расслабились окончательно.

Не зная в точности, о чём принято разговаривать за бутылкой с работником милиции, говорили в основном о девках и о пьянстве. Мне показалось, что Шурик в этом деле абсолютно некомпетентен. Он не имел понятия ни о ценах, ни о способах, ни о последствиях.

Попов спросил его, чему учат в школе милиции, и тут Шурика понесло. Он раскрыл нам массу хитростей и подвохов научил как выкрутиться из того или иного щекотливого положения, объяснил, где можно качать права, а где помалкивать. И всё такое прочее. Помнится, я даже подумал с тревогой, не пожалеет ли Шурик обо всём сказанном, когда очухается, и деликатно перевёл тему на анекдоты.

Начали с "муж в командировке", потом про Чапаева, про Штирлица, потом, как-то незаметно, про Брежнева, Андропова, Черненко...

- Диктор на телевидении: "Товарищи, вы не поверите, но этот тоже умер".

- А кто такой Черненко? - удивился Шурик.

Попов под столом стукнул меня по ноге так, что остался синяк. Я попытался тему замять, но Шурик уже и сам забыл про Черненко и сам стал откалывать такие вещи, что мы с Поповым не столько смеялись, сколько изумлённо переглядывались.

- Вот уж никак не думал, - сказал я, -  что в наших органах процветает свободомыслие.

- Мы же не КГБ, не политуправление какое-нибудь, - заверил Шурик. - Работа как работа: ловить всякую сволочь. Есть, конечно, особенности. Типа стрельнуть или применить самбо при задержании.

Этим Шурик окончательно завоевал наши симпатии. Попов даже предложил ему разыграть, как бандит нападает на работника милиции. И они начали валять дурака.

С выражением тубой злобы на лице Попов медленно заносил над Шуриком бандитский нож (свёрнутую трубочкой газету), а Шурик неловко, с трудом удерживая равновесие, применял приём. С рёвом затравленного зверя Попов неуклюже валился на каменный пол.

Потом мы пили за непобедимую мощь советской армии, а когда начали пятую, в общем счёте, бутылку, наш гость окончательно разомлел. Слегка заплетаясь языком, он разоткровенничался.

- Мужики, хорошо тут с вами, не то что в общаге, в школе милиции. Вот так вот, нормально, поговорить - не с кем!.. Я вот вам сказал, что у нас политики нет; но голова-то есть на плечах! Думаете, я не понимаю, почему председатель КГБ - Генеральным Секретарём? Думаете, я не боюсь, что опять тридцать седьмой год начнётся?.. Всё понимаю, а поговорить не с кем. Кто о водке, кто о бабах; кто о водке, кто о бабах. А знать бы только, что нас ждёт - через год, через два...

Шурик уронил голову на руки, а мы с Поповым налили по последней.

- Спи, ментяра, - добродушно сказал Попов. - Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь из КГБ. И тридцать седьмого больше не будет. Не ссы. Перестройка будет, однако. Будешь жить в своём доме, а не в общаге. Ездить будешь на большой, красивой ментовской машине. Дай только время...

Мы выпили и повалились на топчан.



Рано утром, ещё не протрезвевшие, мы подскочили растапливать котёл. Гостя уже не было, хотя дверь котельной была заперта изнутри. Очевидно, кто-то из нас закрыл её на автопилоте.

На столе лежала записка: "Спасибо за компанию. Зайду ещё раз перед отъездом. Шурик."

______________



Вернувшись в свой гостиничный номер, Рахметов прошёл в туалет и, склонившись над унитазом, выблевал всё выпитое одним мощным потоком. Специальная маслянистая смесь, обволакивавшая желудок, позволяла ему оставаться трезвым и накапливать спиртное.

Сняв телефонную трубку, он набрал тринадцатизначный номер и оставил на личном автоответчике Змия следующую запись:

"Это терминатор. Сейчас тридцать первое августа, четыре часа утра. Я их нашёл. Четвёртого сентября, в их следующую рабочую смену, предполагаю завершить операцию. Конец связи."

Рахметов выпил воды, разделся и лёг спать. "Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь, помрёт зимой твой Генеральный секретарь... - ритмично застучало у него в голове. - Перестройка будет, перестройка..." Напоследок он представил, как будет убивать этих двоих, ему стало хорошо и он заснул.